Левкадъ.
(Повсть соч. Парни.)
Левкадъ.
(Повсть соч. Парни.)
‘Встникъ Европы’, No 11, 1811
Левкад, Парни Эварист, Год: 1811
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Я родился въ Етоліи на берегахъ рки Ахелоя. Мн было шестьнадцать лтъ, когда въ первый разъ я увидлъ юную Миртею, увидлъ прекрасную и сердце отдалъ ей навки. Съ того времени вс игры младенчества забыты. Часто ходилъ я мечтать въ рощу, лежащую близь селенія, всегда останавливался у подножія статуи Ерота, и со вздохомъ произносилъ имя Миртей. Однажды вечеромъ бросилъ я розу къ подножію истукана, поутру нашелъ ее на этомъ же мст, но къ ней была привязана другая роза, еще нераспустившаяся и недавно сорванная. Я затрепеталъ отъ радости, тысячи мыслей кружились въ голов моей, и надежда освжила сердце подобно ро, падающей на цвтокъ увядшій. Украсивъ внками подножіе статуи, я возвратился въ селеніе. Ночь помрачила лазурь небесную, съ нею прилетли сладостныя мечты, но я безпокоился, томился, и сны мелькали, не останавливаясь надъ моимъ обиталищемъ. Наступилъ день, я неоднократно подходилъ къ хижин Миртеи, мн хотлось увидть ее, упасть къ ногамъ ея, поклясться въ вчной любви, въ любви достойной ея прелестей, но ахъ, тщетно! — я увидлъ женщину холодную, строгой видъ ея пугалъ мою молодость, печально пошелъ я въ рощу, и самъ не знаю какъ очутился подл статуи. Вижу, прекрасная двушка привязываетъ внки къ цвтамъ моимъ! Тихонько подкрадываюсь, беру ее за руку, она вскрикнула, оборотила ко мн голову, опустила глаза въ землю, и закраснлась. Я сказалъ, упавши къ ногамъ ея: ‘люблю тебя Миртея! давно люблю тебя, и клянусь богомъ, которой насъ видитъ и слышитъ, что любовь моя будетъ вчная.’ Миртея полуоткрытыми устами, притая дыханіе, голосомъ подобнымъ сладостному вянію Зефира, отвчала: приемлю твою клятву, и взаимно клянусь, клянусь богомъ, которой насъ видитъ и слышитъ, что единственное желаніе мое — теб угождать вчно.
Я съ нею видлся на этомъ мст каждое утро и каждой вечеръ, говорилъ ей о любви своей, она слушала, я еще говорилъ, и она еще слушала и всегда съ новымъ удовольствіемъ. Я прижималъ руку ея къ своему сердцу, уста мои иногда касались ея розовыхъ губокъ, я наслаждался благовоннымъ ея дыханіемъ… Излишняя смлость могла бы оскорбить Миртею, она прогнвалась бы, и я умеръ бы отъ горести.
Однажды я нашелъ ее печальною. ‘Боги мн дали строгую мать, сказала Миртея: боюсь, чтобъ она не причинила намъ несчастія, страшусь…’ Поцлуй остановилъ ея жалобы. ‘Врь мн, Миртея, предусмотрніе горестно и безполезно! Настоящее наше, будущее покрыто мракомъ неизвстности: почто поднимать страшную завсу?’
На другой день поутру увдомляюсь, что Миртея вступаетъ въ бракъ съ богатымъ гражданиномъ ермоса. Ударъ грома былъ бы для меня не столько ужасенъ. Пришедъ въ себя, я все еще нехотлъ врить моему несчастію. Бгу, лечу къ Мирте. Двери ея увшаны цвточными цпями, розы разсыпаны y порога — несомнительный знакъ торжества брачнаго! Сердце мое закипло отъ гнва, срываю цвты, топчу ихъ ногами… Бгу въ рощу, свидтельницу нашихъ радостей и разбиваю статую Ерота, и удаляюсь отъ родины, проклиная мста ненавистныя.
Ни время, ни отдаленіе не могли погасить любви моей, повсюду образъ вроломной преслдовалъ меня! Забуду, забуду ее! говорилъ я въ отчаяніи, забуду, или умру! и пошелъ путемъ, ведущимъ къ Левкадскому мысу.
Прихожу, безчисленный народъ покрываетъ берегъ моря. Жрецы совершаютъ обрядъ изліянія, приносятъ на жертву двухъ горлицъ, взываютъ къ Нептуну и садятся въ ладьи, приготовленныя для спасенія жизни любовниковъ, низвергающихся въ пучину.
Одинъ юноша, по имени Миртилъ подходитъ къ берегу съ челомъ поникшимъ отъ печали. Прелестная Цефиза идетъ къ берегу же, сопровождаемая хвалами народа. Громкія восклицанія въ честь красавицъ пробуждаютъ Миртила отъ задумчивости. Какъ! говоритъ онъ, и ты, одаренная такими прелестями, и ты на зар жизни нашла втренаго любовника? — ‘Гд они врны?’ — Ахъ, я знаю одного, который постояненъ, очень постояненъ. — ‘Рдкой примръ!’ — Рдкой, но возможной, смотри, къ чему ведетъ меня постоянство! — ‘Но разв ты не могъ быть осторожне въ своемъ выбор?’ — A ты? — ‘Я обманулась, и бездонныя воды меня накажутъ!’ — И я ршился погибнуть въ шумной пучин. Но признайся, красавица, что ето безразсудно. — ‘О конечно! Я уврена, что онъ одинъ, нарушитель клятвы, достоинъ такой участи.’ — Ахъ! и моя обманщица одна должна бы погибнуть въ морской пучин. — ‘Накажу ли его моею смертіш? нтъ, ето новая побда для его тщеславія!’ — Не лучшели отомстить ему другимъ образомъ? — ‘Согласна.’… — Угодно ли, чтобъ я былъ участникомъ во мщеніи? — Цефиза, не отвчая ни слова, подала руку Миртилу, и оба удалились.
Мы увидли одного жителя Евадіи. Смерть похитила y него супругу, прекраснйшую и любимую имъ страстно. Жизнь была ему бременемъ несноснымъ, и онъ кричалъ сидящимъ въ лодкахъ людямъ: ‘Если душа ваша знаетъ сладость сожалнія, на спасайте меня. Пусть волны морскія соeдинятъ меня навки съ моей возлюбленной. Заклинаю васъ именемъ всхъ боговъ, не спасайте меня!’ Сказалъ, и бросился въ море. Но сильная рука его разскаетъ волны, и онъ счастливо выплываетъ на берегъ.
Мсто его заступилъ молодой Аинянинъ. Онъ держалъ въ одной рук портретъ, a въ другой локонъ волосовъ каштанныхъ. Золото и перлы блистали на его одежд. Волосы его были опрысканы благовонными мастиками, нга изображалась въ походк его и во всей наружности. ‘Циниска обожаетъ меня, чувствую, что и я любить ее начинаю. Пора, пора ее оставить!’ — Сказалъ, и бросилъ въ море портретъ и локонъ. Возвращаясь назадъ, напвалъ онъ въ полголоса гимнъ Вакху, и съ улыбкою посматривалъ на женщинъ.
Являются дв женщины изъ Сигракузъ: об знаменитыя своею породою. Румянецъ стыдливости не игралъ на ихъ ланитахъ, взгляды ихъ были смлые какъ у атлетовъ. Он обходятъ кругомъ скалу, идутъ на отлогой песчаной берегъ, тамъ скинувъ богатую обувъ свою, слегка погружаютъ ноги въ воду и благодарятъ Нептуна за исцленіе. Возвратясь въ толпу, одна беретъ за руку Аинскаго актера, другая богатаго купца изъ Самоса.
Очи всхъ зрителей устремились на юную чету любящихся, которые шли, держась за руки и проливая слезы. Они обнимались какъ нжные друзья, a между тмъ все приближались къ стремнин мыса. Почтенный старецъ останавливаетъ ихъ: ‘Дти! что вы хотите длать? что причиною вашей скорби?’ — Ахъ, мы любимъ другъ друга, вотъ все наше несчастіе! Любовь мучитъ насъ день и ночь, одна мысль занимаетъ насъ, сонъ не смыкаетъ очей, улыбка исчезла на устахъ, нтъ радости въ сердц, тайная горесть сндаетъ его. Разлука намъ ужасна, ето медленная смерть! безпрестанно ищемъ другъ друга, a увидвшись еще боле страдаемъ, слезами растворяются наши поцлуи, мы боимся, чего? сами не знаемъ, ревность мучитъ насъ: однимъ словомъ, любовь причина всхъ нашихъ горестей, и мы хотимъ вылчиться отъ етой ужасной болзни. Старецъ улыбнулся и сказалъ: ‘Тамъ на гор видите ли капище? оно посвящено Гименею. Войдите въ него, и горести ваши исчезнутъ.’
Чета послушалась старца. На мст ея увидли молодую вдову. Печаленъ былъ взор ея, печальна была ея одежда. Она вздохнула, приближилась къ скал и — бросила взоръ на пространное море: ‘Хвала богамъ, вчна хвала Нептуну, я исцлена!’.
Является славная Сафо. Толпы зрителей окружили пснопвицу, громкія похвалы, вопли состраданія раздались по берегу. Она въ юности своей оскорбила любовь и природу. Любовь ужасна въ своемъ мщеніи. Огонь пылалъ въ груди печальной Сафо, но Фаонъ былъ хладенъ какъ ледъ. Лира усовершенствованная ею, лира наперсница печали блистала въ рукахъ Лезвійской Музы, лавры и мирты осняли ея голову, медленно и спокойно она приближилась, воспвая послднюю пснь любви, подобно величественному лебедю Меандра, и съ края мыса бросилась въ море… Волны сокрыли несчастную. Одни утверждаютъ, что боги превратили ее въ лебедя, другіе, что Нереиды приняли ее лилейными своими руками, и проводили до дна морскаго. Какъ бы то ни было, мы боле не видали безсмертной Сафо.
Толпы зрителей рдли и наконецъ разсялись, Я приблизился ко скал. Сердце мое билось, и я не ршался…. Могъ ли я бояться смерти? Нтъ, я боялся етой хладной нечувствительности, которую мы называемъ равнодушіемъ. Перестать любить, ето ужасно! и я готовъ былъ остаться жить и мучиться. Но разсудокъ побждаетъ сердце, глаза мои измряютъ пространство, и я хотлъ уже броситься… Но кто-то удерживаетъ меня за полу туники, оборачиваюсь, вижу Миртею блдную, чуть дышущую. Она въ моихъ объятіяхъ! ‘О Миртея, втренная и вчно милая! за чмъ ты въ сихъ мстахъ?’— Очи ея раскрываются медленно. ‘Могъ ли ты меня подозрвать, неблагодарный! ты ушелъ, не выслушавъ моего оправданія. Въ тотъ день, когда жестокая мать приговорила меня на жертву, въ день твоего отъзда я искала тебя въ рощ, искала повсюду и везд находила слды твоего отчаянія. Я хотла бжать съ тобою изъ дому родителей, жить и умереть вмст. Подъ благодтельнымъ покровомъ ночи возвратилась я въ селеніе къ твоей хижин. Отецъ твой сидлъ у дверей на порог, он плакалъ, звалъ сына своего, возлюбленнаго сына, и слезы его лились ручьями. Я удалилась, искала тебя тщетно, и пришла, сюда, влекомая отчаяніемъ, просить Нептуна объ излченіи меня отъ сердечной болзни.’
Надобно было чувствовать мои мученія, чтобъ вообразить себ мое блаженство. Оно длится еще и теперь, оно кончится съ жизнію. Я не забылъ словъ старца, но общалъ Ероту иногда не входить въ храм Гименя. Б.