ЛЕТНИЙ РЕМОНТ
ЛЕТНИЙ РЕМОНТ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Летний ремонт, Розанов Василий Васильевич, Год: 1899
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
Самые длинные последствия иногда имеют под собою самые коротенькие причины, — как сложная и трудная болезнь иногда начинается с легкой простуды. Холодный горный ключ около Граника, в котором выкупался Александр Македонский, едва не изменил течение всемирной истории, и ученики наших школ до сих пор учат о неосторожности великого царя. Крайнее захудалое состояние 36 великороссийских коренных губерний есть, можно сказать, всем нашим болям боль, ибо что же можно представить себе более тревожного, как то, что народ, все из себя давший, все на себе пронесший, во всем живущий и посейчас своим духом, начинает хиреть, падать, кренится на сторону и явно заваливается, как заваливаются старые и не ремонтируемые дома. И в то же время происходит огромный рост и до известной степени расцвет окраин, которому оставалось бы только радоваться, если бы радость эта не отравлялась всегдашим воспоминанием, что вот в центре почему-то нет и нет такого же расцвета! Болезнь негармонического роста частей России не сейчас началась, она только чувствуется с болью теперь, но ее корни растут давно. И один из первых ее корней заключается именно в том, что этот центр не ремонтируется достаточно, да и не только не ремонтируется, а даже не осматривается, или осматривается реже и слабее, чем окраины.
Как-то все так невыгодно для коренной Руси сложилось, что окраины наши и в физической природе, в условиях географического положения, по близости к морю или границе, выходят похожи на дитятко под крылом матушки. Центральная же Россия, старая, историческая, именно в этом отношении, как подробно проследил и доказал С. М. Соловьёв, имеет себе в природе мачиху. От этого и был так страшно медлен и затруднен у нас ход исторического созревания. Но вот мы созрели, умственно развились, дорвались до света науки и просвещения, знания условий истории и географии. Казалось бы, в эту зрелую пору у нас человек, как это он делал и всюду, поправит природу, поправит условия своего существования, и недостающее в материнских качествах природы возместит материнскими заботами и попечением. Если на краю сада растения сами собою растут быстрее, садовник станет усиленнее поливать растительность в середине, подкладывать туда лучший тук, и выровняет, непременно выровняет сад. Но у нас еще не установилось такое распределение сил и забот. Напротив того. ‘Края’ — и всех нас, разумея русское общество в широком смысле, и больших и малых Юпитеров нашей бюрократии, манят к себе непобедимо. И в самом деле там ярче, живительнее солнце, пестрее и кипучее жизнь. Но позвольте, ведь силы, общественные и государственные, нужны именно там, где Россия больна, хира, где она тускла и скучна, а не где она ‘занимательна’. Но именно ‘занимательность’-то и манит к себе, и как просятся туда, на окраины, самые даровитые люди, так и командируются они же и все туда же.
Даровитые люди на окраинах даровито возбуждают местную жизнь и талантливо, тактично ставят на очередь местные вопросы, к разрешению которых привлекается внимание имперского правительства. Если рассмотреть, чем Петербург более занят, и распределить протекшую за зиму серию ‘дел’ географически, то гораздо большая их часть окажется ‘окраинными делами’ и гораздо меньшая, совсем маленькая — ‘центральными’, ‘внутренними русскими делами’.
Петербург сам до известной степени окраина, и живет несколько ‘пятью окраинными чувствами’: окраинным осязанием, окраинным вкусом и… иногда даже окраинным зрением, притом не только на себя, но и на остальную Россию. Не центральное положение бюрократического центра всех дел сказывается на течении и исходе всех дел. Это, как говорят на бирже: ‘настроение — крепкое’: — на окраинах и есть такое ‘крепкое настроение’. Или еще бывают отметки маклера: ‘с рожью тихо’: — с центром у нас ‘тихо’, и в центре тихо.
Зимою разрабатываются в Петербурге окраинные дела в канцеляриях. Приходит лето и нужно посмотреть на месте работы — исполнение зимних предначертаний. Летом покрупнее чиновники все выезжают ‘в командировки’, и газета, как казенный маклер на бирже, ставит отметки о маршрутах ‘командировок’. И вот ‘маклер’ не может не заметить с печалью, что большинство их направляется или во внешнюю, или во внутреннюю свою ‘заграницу’, и никогда их целью не бывает… опять же этот печальный и надоедливый центр.
Конечно, смотря на одни эти маршруты, нельзя не прийти к выводу, что как летом в Петербурге чинятся главные улицы, так и в России чинятся летом ее ‘главные части’, окраинные. Так выходит! Туда все спешит, на что-то любопытствуя взглянуть! Там интересные целебные воды, где производятся миллионные гидрологические работы! Там — виноград и на нем интересная болезнь — ‘филлоксера’, борьба с которою тоже требует миллионов! Там шелк — этот продукт так благороден, что и без болезни, в виде поощрения, требует ассигнований же! Только рожь ничего не требует, только Калуга с Рязанью и не болеют, и не просят! И быстро курьерский поезд проносит гостей мимо, они торопятся — на Кавказ, в Крым, к Уралу, к Донецким копям, в Привислинье, в ‘новые края’. Коренные русские мужики только снимают шапку и, смотря вслед поезду, уносящему отъезжающих, и так же ‘хладно-равнодушно’, как еще при Гоголе, спрашивают друг друга: ‘А что, то колесо доедет до Казани?’ — ‘Куда — доедет и до Тифлиса’.
Счастливые места, которые во всяком случае часто осматриваются, и при частых осмотрах всегда есть возможность изложить и доложить по начальству ‘дело’, порою — выказать полет мысли в виде какого-нибудь проекта и вообще так или иначе, но создать ‘движение воды’ в целящей Силоамской купели, куда и сходит не хирая Кострома, но, скинув фрак и жилет, спускается в нее щеголь Тифлис, Одесса, Варшава. Коренному русскому человеку, кроме сожаления о недостатке у него интересного червя или интересной лозы, ‘на которых стоило бы взглянуть’, приходится еще иногда утешаться хоть сатирическими мыслями. ‘Ну, червя нет: но ведь мы его выкормили, этот несущийся на рельсах Петербург’, или: ‘Можно бы погостить у старой матери, с пересохшей грудью, да и опросить, можется ли ей, не прибавилось ли к ее старости еще и болезни’. Это — грустная думка, и, мы говорим, к ней может прибавиться сатирическая думка: ‘Что же, Тифлис ведь и в самом деле дальше Москвы, и поездка туда есть не только надлежащее испытание колес, но и прежде всего — это целая экспедиция, куда везут по древним и нисколько не упраздненным расчетам — кого ‘шесть’, кого ‘восемь’, кого ‘двенадцать лошадей’, и все слагается в кругленький итог не только ‘суточных’, но и ‘полошадных’. Так что командировка в июне-июле дает в сентябре богатую обстановку собственной квартиры в Петербурге и, так сказать, ‘лоза’ поспевает не только на Кавказе, около Мцхета или Кизляра, но и на стогнах и улицах туманного Петербурга! Во всяком случае, каждая из 36 приунывших вокруг Москвы губерний имеет в этом причину печалиться о том, отчего Бог не отнес ее подальше — за Урал, за ‘Аршаву’, куда-нибудь ближе к ‘загранице’. И трудно пенять ей, когда Петербург больше ‘гуляет не на родине’, а все норовит ‘вырваться за границу’, чужую ли, свою ли…
НВ. 1899. 19 июня. No 8371. Б.п.
…’а что, то колесо доедет до Казани?’ — неточное цитирование начала поэмы ‘Мертвые души’ Н. В. Гоголя.
Силоамская купель — купанье в ней возвратило зрение слепому (Ин. 9, 6-9).