С. В. Жожикашвили
Леонтьев К. Н.: биобиблиографическая справка, Леонтьев Константин Николаевич, Год: 1990
Время на прочтение: 7 минут(ы)
ЛЕОНТЬЕВ, Константин Николаевич [13(25).I.1831, с. Кудиново Мещерского у. Калужской губ.—12(24).XI.1891, Сергиев Посад] — прозаик, литературный критик, публицист, философ. По отцовской линии принадлежал к незнатному дворянскому роду (его родословная теряется в XVIII в.). Мать — из старинного дворянского рода Карабановых, ведущего свое начало от XV в. Сильное влияние матери сказалось и на сложившемся у Л. монархическом чувстве, и на привычке к постоянному труду, к порядку, и на утонченности вкуса, отличавшей его и в повседневной жизни, и на религиозных представлениях. Восприятие религии прежде всего в эстетическом ключе, в связи с обрядовой стороной православия, Л. сохранит на всю жизнь.
С 1841 г. начинаются скитания Л. по различным учебным заведениям. Сначала он живет у дяди в Смоленске, где учится в гимназии, а после смерти дяди в 1843 г. определяется ‘кадетом на воспитание’ в Дворянский полк в Петербурге, откуда, уволившись по болезни в 1844 г., переезжает в Калугу, где живет в собственном доме под присмотром тети Е. Б. Леонтьевой и учится в гимназии. Успешно окончив гимназию с правом поступления в университет без экзаменов (1849), учится в Ярославском Демидовском лицее, откуда в ноябре 1849 г. переводится на медицинский факультет Московского университета. К нач. 50 гг. относятся первые литературные опыты Л. Познакомившись весной 1851 г. с И. С. Тургеневым, Л. находит в его лице друга и литературного покровителя. Тургенев посылает пьесу Л. ‘Женитьба по любви’ в журнал ‘Отечественные записки’, где она была восторженно принята С. С. Дудышкиным (публикация не состоялась из-за цензурного запрета), а затем вводит его в литературный салон Е. В. Салиас-де-Турнемир (литературный псевдоним Е. Тур), в котором собирались известные литераторы, издатели, ученые — Е. П. Ростопчина, Н. Ф. Щербина, М. Н. Катков, Т. Н. Грановский и др. Первая публикация Л.— повесть ‘Благодарность’ (Московские ведомости.— 1854.— No 6—10) — появляется, когда автор, не дослушав последнего курса университета и увлекшись в это время патриотическими идеями, уезжает в Крым, где принимает участие в русско-турецкой войне в качестве лекаря. Во 2-й половине 50 гг. продолжает медицинскую практику, хотя все больше склоняется к мысли стать литератором-профессионалом. В 1860 г. Л. оставляет медицину, но, вероятно, из-за стесненных денежных обстоятельств поступает на дипломатическую службу в азиатский департамент министерства иностранных дел. Л. жил в Турции, городах о. Крит, в Константинополе, Адрианополе, Белграде, Тульче, в 1869 г. он назначен консулом в Енин (турецкий город в Албании), а в нач. 1871 г.— в Салоники. Восточные впечатления Л., его увлеченность экзотикой и древней красотой христианской и мусульманской культуры отразились в большинстве повестей и рассказов, позднее составивших сборник ‘Из жизни христиан в Турции’ (Т. 1—3, 1876). Здесь подробно переданы, иногда в ущерб динамике повествования, народные нравы и обычаи. Чистая, здоровая, мужественная народная жизнь, в которой ‘страдания и лишения не обезображивают человека’ (Собр. соч.— Т. 2.— С. 22), противопоставлена ‘зловонной жизни больших городов европейской цивилизации’. Л. считает, что ‘европейская цивилизация сбывает все живописное в музеи и на страницы книг, а в самую жизнь вносит везде прозу, телесное безобразие, однообразие и смерть’ (Там же.— Т. 3.— С. 309). Восточные повести и рассказы Л. получили высокую оценку И. С. Аксакова.
В 1871 г. Л. серьезно заболевает, считает себя умирающим. Выздоровление повлекло за собой духовный переворот. По его собственным словам, Л. ‘стал бояться бога и церкви…’, ‘захотел подчиниться какой-то высшей деснице’ (Бердяев Н. А.— С. 23—24). Желая отметить новый рубеж своей жизни, Л.— в жертву богу — сжигает рукопись романа ‘Река времен’, в котором хотел изобразить русскую жизнь с 1811 по 1862 г. В 1871 г. Л. дважды посещает Афон, где пытается постричься в монахи (в пострижении было отказано). В 1873 г. он уходит со службы, пренебрегая выгодной дипломатической карьерой, а в 1874 г. навсегда покидает Восток. Затем живет в Москве, сильно нуждается. В 1880 г. в течение 4-х месяцев — помощник редактора ‘Варшавского дневника’, после— московский цензор. В 1887 г. выходит в отставку. Последние годы жизни проводит в Оптиной пустыни, где принимает тайное пострижение.
Философские взгляды Л. недостаточно систематизированы, его идеи разбросаны в различных статьях, воспоминаниях, письмах. Основные философские, а также политические и религиозно-публицистические работы (в т. ч. статья ‘Византизм и славянство’, 1875) вошли в сборники ‘Восток, Россия и славянство’ (Т. 1—2, 1885— 1886).
Л. придавал универсальное значение эстетическому суждению об окружающей действительности. Критерий совершенства явления для него — красота как наивысшая . точка развития всего сущего, характеризующаяся единством разнообразия: при яркой индивидуальности частей они сцепляются в целое предельно жестко, образуя иерархическую структуру (‘деспотическое единство’). Чем жестче иерархия, тем объекты жизненнее и совершеннее (идеальная, по Л., иллюстрация — средневековое рыцарство с его красочным, разнообразием). Свободное состояние, при котором все элементы равны, не связаны друг с другом, по Л.,— состояние трупа, он восстает против равенства и свободы, приводящих к разрушению жестких структур. Такой подход повлек за собой поддержку деспотических режимов, отрицательное отношение к буржуазному прогрессу и демократии: ‘Проклятая Европа, стремящаяся в бездну саморазрушения’ (Собр. соч.— Т. 7.— С. 251). Так же, с эстетической точки зрения, Л. оценивал и крепостную деревню своего детства: ‘Лишь бы этот зеленый уголок мой был цел, хоть бы не брали у меня эти липовые аллеи, эти березовые огромные рощи, эти столетние огромные вязы над прудом’ (Русское обозрение.— 1894.— No 11.— С. 393). Он был убежденным противником крестьянской реформы.
В основе христианской религии Л. видел не братскую любовь, а страх божий, полемизируя, таким образом, и со славянофилами, и с Ф. М. Достоевским, которого упрекал в ‘розовом христианстве’. Свои надежды на будущее России Л. также возлагал не на единство славянских племен, а на установление русского господства в Константинополе, расходясь здесь и с демократами, и с Катковым.
Л. полагал, что пик развития общества уже позади, и рисовал будущее в самом мрачном свете. Прогресс, по мнению Л., был нужен, пока общество развивалось, теперь же, когда оно деградирует, ‘прогрессисты’ лишь ускоряют этот процесс. Дело консерватора (‘идейного консерватора’, как называл себя Л.) — как можно дольше задержать разрушение общества.
Вся жизнь Л. была попыткой воплотить свою философию, проблема собственной судьбы интересовала его в не меньшей степени, чем судьба человечества. В целом в своих философских и религиозных поисках он руководствовался не столько идеей служения человечеству, сколько потребностью разрешить проблему личной судьбы.
Литературно-критические взгляды Л. предопределены его философской позицией. В искусстве он прежде всего ценит отражение красоты жизни, отрицательно отзываясь о тяготении писателей ‘натуральной школы’, реалистов к изображению неправильного, некрасивого, уродливого.
На первый взгляд, примыкая к критикам эстетического лагеря (П. В. Анненков, А. В. Дружинин и др.). Л., однако, эстетику искусства понимает как отраженную эстетику жизни, в этом вопросе неожиданно сближаясь с Н. Г. Чернышевским (‘Черт его возьми, искусство без жизни!’, ‘Эстетика жизни гораздо выше отлаженной эстетики искусства’ — Собр. соч.— Т. 7— С. 267). Перед русской литературой Л. ставит вполне утилитарную задачу — закрепить в художественной форме навсегда уходящее прошедшее, уподобляя при этом писателя ученому, который ‘желает сохранить лучшие предметы научного исследования, а если сохранить их уже нельзя, <...> спешит описать их с любовью’ (Там же.— Т. 8.— С. 106).
Среди литературно-критических работ Л. наибольший интерес представляют статьи о творчестве Тургенева, М. Вовчок (М. А. Маркович), Достоевского, Л. Н. Толстого. В статье ‘Письмо провинциала к г. Тургеневу’ (1860) Л. полемизирует с Н. А. Добролюбовым с позиций эстетической критики. Отказываясь говорить о нравственности героев романа ‘Накануне’, Л. оценивает форму, которая должна быть отражением жизни, ибо жизнь сама по себе — эстетическая категория, т. к. прекрасна. Поэтому неудивительно, что Л. недоволен ‘математической ясностью плана’ романа, поскольку это не точное отражение жизни, а значит — некрасиво. Л. считает, что в романе слишком просвечивает сознательная авторская мысль, его намерение. Сам Инсаров неинтересен, автор делает его интересным, заставляя героев говорить о нем. ‘Страсть’ Елены Л. называет холодной, противопоставляя героиню Наталье из ‘Рудина’, которую ценит не за силу, а ‘за то, что она способна была полюбить, еще не уразумев хорошо, в чем дело’ (Там же.— С. 10—13).
Говоря о М. Вовчок (‘По поводу рассказов Марко Вовчка’, 1861), Л. обращает внимание на образ повествователя и замечает, что, в отличие от Тургенева, автору удалось скрыть свое лицо за фигурой рассказчика. В этом, казалось бы, формальном приеме Л., однако, усматривает особое содержание: мир господ повествователем описывается поэтичным именно потому, что рассказчик смотрит на него ‘снизу вверх’, как на незнакомый ему, удивительный (см.: Бочаров С. Г.— С. 157—158). Фигура повествователя, автора, рассказчика вообще чрезвычайно занимает Л. Очевидно, он видел в ней скрепляющую силу и потому не любил, когда ‘авторский голос’ передавался действующим лицам. Умаление роли автора в произведении Л. рассматривает как характерную черту новейшей литературы, противопоставляя ей стиль пушкинской эпохи. Именно в манере повествования, по мнению Л., получают свое внешнее выражение и оформление важнейшие моменты авторской позиции, подобно тому как в манерах, а не в речах человека порой проявляется его внутреннее содержание. В подходе к проблемам стиля Л. во многом предвосхитил работы формалистов. Для Л. была характерна ‘постановка вопросов — совершенно неожиданная в атмосфере того времени’ (Эйхенбаум Б. М. Сквозь литературу.— Л., 1924.— С. 63—64).
В статье ‘Анализ, стиль и веяние’ (1890) Л. отмечает, что в ‘Войне и мире’ Л. Н. Толстого манера повествования противоречит атмосфере изображаемого времени, мысли Болконского, Безухова — мысли людей, уже переживших Гете, Пушкина, Гегеля, Шопенгауэра, Герцена, славянофилов, Тургенева, Достоевского’ (Собр. соч.— Т. 8.— С. 334). Он считает неисторичным умиление Пьера простотой Платона Каратаева.
Все это заставляет Л. отдать предпочтение ‘Анне Карениной’, где манера повествования соответствует духу времени. Л. упрекает Толстого в избыточной наблюдательности, в. ‘подглядывании’ (Там же.— С. 307), указывая на многочисленные эпизоды, описания, характеристики, не связанные с повествованием. Так, он недоумевает, зачем надо сообщать, что Наташа после объяснения с Пьером ‘стукнулась головой о дверь’, зачем надо постоянно возвращаться к ‘пухлым рукам’ Кутузова и т. п. В этом отношении Л. также предпочитает ‘Анну Каренину’, в которой меньше поэзии, чем в ‘Войне и мире’, но больше ‘органической связи с дальнейшим действием’. Впрочем, в ‘Войне и мире’ эта связь отчасти заслонена ‘большим количеством других эстетических богатств’ (Там же.— С. 293). Л. также обвиняет Толстого в ‘отрицательном преувеличении’ (следствии выработавшегося в русской литературе отрицательного направления) (Там же.— С. 297). Стремление к славе, желание проникнуть в высшее общество кажутся Л. естественными и не заслуживающими порицания, поскольку высший свет во многих случаях действительно ‘лучше, приятнее, веселее’ (Там же.— С. 300—301). Л. не принимает некоторых толстовских обобщений. Он упрекает писателя в одностороннем изображении народного характера в основном как положительного, лишенного гордости, зависти, тщеславия: ‘потому ли, что он их внутренних процессов вообще не в силах разобрать? — потому ли, что ему психологический анализ и левинской собаки Ласки <...> и самого Наполеона 1 показался доступнее, чем анализ чувств и мыслей Каратаева и других ‘простых’ людей?’ (Там же.— С. 301—302).
Наследие Л. на протяжении XIX—XX вв. оценивалось по-разному, но в последнее время его оригинальные философские, политические и историко-литературные взгляды становятся предметом все более пристального изучения.
Соч.: Собр. соч.: В 9 т.— М., 1912—1914, Моя литературная судьба. Автобиография / Вступ. ст. Н. Мещерякова, Коммент. С. Дурылина // Литературное наследство.— М., 1935.— Т 22—24, Анализ, стиль и веяние // Вопросы литературы, 1988.— No 12, 1989.— No 1.
Лит.: Памяти К. Н. Леонтьева.— Пб., 1911, Грифцов Б. Судьба К. Н. Леонтьева // Русская мысль.— 1913.— No 1—2, 4, Фудель И. К. Леонтьев и Вл. Соловьев в их взаимных отношениях // Русская мысль.— 1917.— No 11—12, Бердяев Н. А. К. Леонтьев.— Париж, 1926, Янов А. Л. Славянофилы и К. Леонтьев // Вопросы философии.— 1969.— No 8, Гайденко П. П. Наперекор историческому процессу (К. Леонтьев — литературный критик) // Вопросы литературы.— 1974.— No 5, Бочаров С. Г. ‘Эстетическое охранение’ в литературной критике (К. Леонтьев о русской литературе) // Контекст. 1977.— М. 1978.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 1. А—Л. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990
OCR Бычков М. Н.