Александр Степанович Яковлев
Лебеди
Александр Степанович Яковлев
Лебеди
I
I
II
II
III
III
———————————————————————-
Лебеди, Яковлев Александр Степанович, Год: 1922
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Охотники приехали в самую пору. Солнце золотыми тонкими зубами уже догрызало снег в лесу и лед на озере Каясане. Все кругом шумело бегущими ручьями, неуемным теплым ветром, торопливыми криками перелетной птицы.
Охотники приехали уже за полдень. В караулке у деда Василия они свалили ружья, мешки, патронташи, манычи, распрягли и поставили в хлевушке лошадь и пошли к озеру, на яр. Их было трое, охотников, — двое взрослых, бородатых, и с ними мальчуган лет тринадцати с розовым подвижным лицом, нетерпеливый и восторженный. Он убежал вперед с тремя собаками, горячими и нетерпеливыми, как он сам.
На яру уже везде глядели проталины, ярко черневшие среди голубоватого снега, и от проталин, как дым, валил пар. Синий лес за Каясаном виднелся неясно и будто реял в легком, летучем тумане. Лед на озере уже поднялся. Везде у берегов синела вода. В полыньях было полно крикливой птицы. Утки летели в небе треугольниками, гуси — веретенцами и углами, летели поспешно к северу, точно боялись упустить хоть час дорогой весенней жизни…
Володя махом бросился с яра вниз, к озеру, где у самого закрайка лежала на земле лодка и возле нее возился с топором в руке дед Василий.
— Готов карапь! — сказал Василий. — Хоть сейчас на озеро поезжай.
Взрослые охотники сошли с яра к воде и вчетвером, смеясь и покрикивая, спустили лодку на воду. Она плыла легко, и от нее пошли по воде легкие волны — словно лодка засмеялась.
— Ходит как барыня, — сказал Василий, — беда теперь уткам и гусям. Всех Володя перестреляет.
— Это что, утки и гуси, — отозвался Володя, — мы сейчас пару лебедей видали.
— Лебеди и здесь есть, только что ж, лебедя достать трудно. Птица осторожная.
— А где они садятся?
— Да везде садятся. Вот против той речки иной раз покормиться подлетают. А больше — середи озера. Или на лебедей метишь?
По берегу с лаем носились собаки, грязные и мокрые до ушей. Солнце уже зацепило за дальний лес. Все вблизи покраснело, а дальний берег покрылся пепельными и сизыми тенями.
Вдруг где-то высоко в небе звоном прозвонил крик: ‘Кильви-и!’
Охотники насторожились.
— Тише! Лебеди! — сказал дядя Митя.
Все четверо подняли головы, пристально вглядываясь в небо. Две большие птицы, розовея в лучах вечернего солнца, летели над озером. Они перекликались. Их гармоничный крик слышался далеко.
Охотники напряженно следили за их полетом. Лебеди сделали над озером круг и понеслись куда-то дальше — к северу, — все уменьшаясь, уменьшаясь, и только их крик едва доносился: ‘Кильви-и!’ Сперва дед Василий сказал: ‘Не видать’. Потом папа и дядя Митя: ‘Уже не видать’. А Володя острыми глазами все еще следил за полетом больших розовых птиц. Наконец и он со вздохом сказал:
— И я не вижу.
Володя отошел в сторону и громко, по-охотничьи крикнул:
— Гоп-го-оп!
Из ближней полыньи сорвались стаей утки, полетели к дальнему берегу.
Собаки, махая хвостами, понеслись по яру.
— Ты что кричишь? — спросил папа.
Володя показал на дальнюю полынью.
— Посмотри, сколько уток.
— О-го, в самом деле, охота будет хорошая.
И долго стояли на яру трое — папа, дядя Митя и Володя. Смотрели, как подымались с воды птицы и бродили по озеру тени. А далеко-далеко лаяли собаки.
Потушили лампу, но никому не спалось. И собаки не спали в сенях. Слышно было, как возились они и ворчали.
— Я ни разу не охотился на лебедя, — сказал дядя, — раз нарочно ездил на Каспий в устье Урала — и неудача.
— Да, редкая птица. Я только раз убил пару. Это года четыре тому назад было.
— Папа, я ведь помню, как ты привез их. К нам столько народа приходило смотреть.
— Одного убил, а другой сорвался. Долго кружился, не хотел улететь. Подлетит — зовет убитого. Ну, я выбрал момент и этого срезал.
— А уральские казаки охотятся так: весной, когда лебедь линяет, они садятся на бударки — такие узкие лодки, очень легкие на ходу — и гонят его в море. Лебедь не может подняться на крылья, плывет по морю. Казаки за ним. И вот лебедь выбьется из сил, и здесь его бьют прямо веслом.
— Ну, это уже зверство.
— Почему зверство? Охота как охота.
— А вот, когда я был помоложе, — начал дед Василий, — я ходил на гусеванье в Обскую губу. Вот тоже гусей-то били… Страсть. Горы целые добывали.
Не мигая, полуоткрыв рот, слушал Володя.
— Надо брать самую крупную дробь — картечь лучше всего, — сказал дядя Митя.
— Ну, нам теперь не до лебедей. Лебеди теперь — мечта. Нам бы уток да гусей побольше.
— Папа, где у тебя патроны с картечью лежат? — спросил Володя.
— Зачем тебе?
— Хочу завтра взять у тебя парочку.
— Или за лебедем хочешь пойти?
И все засмеялись: и папа, и дядя Митя, и дед Василий.
— Ишь прыткий какой Володя у вас. Прямо ему подай лебедя! — сказал дед.
Шутили долго. Володя все краснел, и хорошо, что темнота была, не видно. А в сенях возились собаки.
Темно еще было, когда в хлевушке возле избы протрубил третий раз петух. Дед Василий завозился в уголке на соломе. Володя вскочил, метнулся к окошечку, посмотрел и поспешно начал собираться.
— Вставайте, уже заря, — громко сказал он.
— Но рано еще. Куда с эстих пор? — лениво отозвался Василий.
— А сколько времени? — сонно спросил папа.
— Третьи петухи спели.
— Ну, это рано. Беспокойный ты, Володька. Куда в такую рань? Полежи еще с полчаса.
— Нет, я пойду.
Спокойно сказал будто. А сам был полон нетерпеливой дрожи. И в голове слова дяди Мити: ‘Лебедей бьют по зорям’.
В темноте Володя оделся, порылся в папином патронном ящике, где между двухсот патронов, воткнутых рядами в просверленные дощечки, с правой стороны были патроны с картечью и крупной дробью, а с левой — с бекасинником.
Четверти часа не прошло — скрипнула дверь, и собаки в сенях взвыли от радости и нетерпения. Но как же их жестоко обидел Володя! Не взял их ни одной. Вышел и опять закрыл сени. Собаки так горько заплакали, что перебудили в избушке и папу, и дядю Митю, и деда.
— Экий же какой нетерпячка этот Володя, — заворчал дядя Митя, — что захочет, вынь-положь.
— На лебедей пошел, — усмехнулся папа.
И все трое рассмеялись.
— Как бы под лед не нырнул, — сказал дядя.
— Ну, он не дурак.
А Володя, сжимая ружье, бегом побежал по яру к дальней проруби, где, как говорил дед Василий, иногда пролетом останавливаются лебеди. ‘Редко, но останавливаются’.
Года три тому назад, когда папа впервые взял его на охоту, он услышал вот также ночью весной, в этой же избушке, разговор об охоте на лебедей. И с той поры как охота, так и дума у Володи: ‘Вот бы лебедя убить…’
Снег и проталины за ночь закорели, похрустывали под ногами, как стеклянные. Робкий предутренний ветер тянул от полей. Белая полоса ясно наметилась на востоке, и на ней чернели густые мазки — облака. Утки уже крякали в полыньях на озере. В темном воздухе слышался свист чьих-то крыльев. Вдали переливчато кричали гуси.
Володя на ходу вложил патроны в стволы ружья и спустился под яр, где был уступ, на котором было удобно стоять. Здесь, саженях в пяти от берега, за узкой полоской нерастаявшего льда, начиналась широкая полынья, в ней виднелись черные фигуры — купы прошлогоднего высохшего камыша. Володя сообразил, что на фоне черного яра его, в черной куртке и черной шапке, не будет видно.
Возле шумел ручеек, однотонно, слабо — не вся вода за ночь сбежала, — будто умирал. Ноги чуть вязли в закоревшей глине. Кто-то с неба камнем упал в воду за дальними камышами, круги побежали по проруби. И через минуту: ‘Кря-кря-кря!’ Утки. Завесились, засвистали крыльями в воздухе.
Володя напряженно всматривался. Но было еще темно и плохо видно. Вот-вот будто. Вот свист и какая-то тень неясно несется. А подымешь ружье — и не во что целиться.
А уток много. Со всех сторон неслись и свист и кряканье. Морозцем тянуло с берега, сыростью от Каясана. Дрожь пробегала по спине.
Недалеко крикнули гуси.
И вдруг где-то далеко-далеко гармонично прозвучало:
— Кильви-и-и!..
Володя весь встрепенулся, будто его позвали.
— Кильви-и-и!..
Руки у него задрожали и судорожно сжали ружье. ‘Лебеди!’
Да, это перекликались лебеди.
— Кильви-и-и!..
Призывно, как крик в ночи.
— Кильви-и-и! — отозвалось где-то вблизи, будто за яром, с полей.
И через минуту над головой Володи раздался резкий свист широких крыльев.
В неверном свете неясными тенями закружились лебеди над Каясаном.
Одна пара, потом другая. Улетали вдаль, подлетали близко, словно высматривали, нет ли где поблизости единственного врага их — человека. Володя прижался к обрыву — черный на черном, — незаметный, весь горел от возбуждения.
А белая полоса на востоке ширилась. Свист утиных крыльев слышался рядом. Возле ближних камышей плавали утки — стреляй, попадешь. Но Володя не думал о них. Лебеди, только лебеди…
Тяжелый всплеск взбурлил воду где-то недалеко, за камышами. Темные круги на воде змеями поползли на свет. Утки закачались на волнах.
— Кильви-и-и!.. — крикнули с неба.
— Кильви-и-и!.. — отозвалось из-за ближних камышей. Рядом. Вот здесь.
Володя приложил ружье к плечу.
Вода в полынье стала белой, а камыши — как черные тени.
Лебеди плыли где-то недалеко и нежно переговаривались.
— Ган-ган-ган?.. — спросил один.
— Ган-ган-ган, — ответил другой.
И вот, как видение, из-за черных камышей на белую воду выплыла сперва одна большая птица, и за ней, почти рядом, другая. Утки юрко уплывали от них. И казались маленькими-маленькими. А птицы плыли важно, повертывали чутко головы на стройных шеях.
Это были лебеди.
Володя высмотрел прицел, крепко пригнал ружье к плечу и нажал спуск. Сноп огня и гром оглушили его. Все пошло кругом. Будто во сне, он видел, как один лебедь взмахнул крыльями, поднялся и понесся вдаль, а другой метнулся в камыши. Отчаянный плеск раздался по воде. Это бился раненый лебедь.
Володя выскочил на яр, и оттуда видел, как за камышами, крутясь по широкой полынье, бился лебедь. Он вытягивал шею, взмахивал крыльями, пытаясь подняться, но, бессильный, плыл дальше от берега.
Володя выстрелил еще раз, но лебедь был далеко: дробь кучей упала ближе его и взбурлила воду. На озере стон стоял от криков всполошившейся птицы.
В первую минуту Володя хотел раздеться и вплавь пуститься за раненой птицей, но спохватился скоро: ведь лед и снег кругом…
А по берегу шли. Папа, дядя Митя и с ними собаки…
— Скорей! Я лебедя убил! — отчаянно крикнул Володя.
— Не ври! — откликнулся дядя Митя.
— Ей-богу. Скорее идите…
Около Володи закружились собаки… Теперь кругом светло было. Небо горело — ждало солнца. И на розовой воде, уплывая от берега, виднелся раненый лебедь.
Папа и Митя стояли как врытые.
— В самом деле лебедь… О-го! Да ты молодец. Вот не ожида-ал, — протянул папа.
— Раненый. Не уйдет. Все одно полынья небольшая. Достанем, — отрывисто сказал дядя Митя, — надо взять лодку.
По его отрывистым словам Володя сразу понял, что дядя волнуется, может быть, завидует. ‘На Каспий ездил нарочно — и неудача…’
— Смотрите, он у закрайка и хочет выбраться на лед, — волновался Володя.
В самом деле, раненый лебедь доплыл до закрайка льда и попытался забраться на него. Раз сорвался, другой. Выбрался наконец и с трудом пошел. Потом широко взмахнул крыльями, распустил их так, что каждое перо было видно, вот-вот взлетит в самое небо… И… лег. Было видно, как он судорожно вытянул ноги и шею… Пронзительно крикнул. Потом подвернул голову под крыло и так остался лежать.
— Кильви-и-и! — раздалось с неба.
— Сядьте, сядьте, — испуганно прошептал дядя Митя.
Все трое присели.
— Кильви-и! — повторился крик.
И лебедь — огромный, белый, чуть розовый в лучах нового солнышка — пролетел над головами. Три ружья уставились в него, но промолчали. Лебедь закружился как раз над тем местом, где лежал его мертвый товарищ. Он звал. Раз он совсем близко подлетел к воде, крикнул, наддал и взвился, ушел почти из видов.
— Ну, Володя, ты жди его. Бей влет. Он не улетит долго. Лови его. А мы пойдем. Во будет счастье, если убьешь и другого…
— А вы?
— А мы пойдем. Вот, видишь, Василий манычи расставляет. Мы из камышей будем уток бить.
Вдали по полынье плавал Василий, расставляя манычи — деревянных уток.
— Вот туда бы теперь добраться. К убитому.
— Как доберешься. На лодке? Он увидит — не подлетит.
— Кое-где охотятся так: пристраивают на столбе бочку, садятся в нее и ждут…
— Ну, это все не про нас.
— Однако Володя-то. Я всю жизнь за лебедями гоняюсь — и неудачно. А он пятый раз на охоте — и вот тебе.
Дядя похлопал Володю по плечу и засмеялся.
— Ну, пойдем, пойдем, пусть его сторожит. Ни пера ему, ни пуху.
Папа и дядя пошли, Володя остался. Он следил за лебедем, не спуская с него глаз.
А лебедь удивлялся: ‘Почему товарищ не летит?’
Раз, два, три, пять, десять, пятнадцать раз он скрывался из видов — за дальний лес улетал и опять возвращался к Каясану, спускался низко-низко, медленными взмахами крыльев, держался почти на одном месте — весь белый, как причудливое облачко, — и кричал призывно:
— Кильви-и-и!..
И опять уносился прочь, словно ждал, что мертвый товарищ поднимется, так же расправит широкие крылья и помчится за ним. Но тот лежал неподвижным, измятым комом, лежал на издырявленном льду и не откликался.
Лебедь опять сделал круг. Володя прицелился и выстрелил.
Лебедь наддал и помчался, как ураган, прочь… И с полчаса не показывался.
Далеко слышалась стрельба. Это папа и дядя били уток.
Володя соскучился. Ему было досадно, что те стреляют. И хотелось скорее достать убитую птицу, чтобы похвалиться.
Он пошел к избушке.
Веста, Каро и Волчок, с выпачканными грязью ногами, бегали по берегу. Дед возился у избушки. Папа и дядя на лодке сидели в камышах… Ехать сейчас за лебедем отказались.
Володя вернулся и только подошел к яру — остановился, удивленный: на льду возле убитого лебедя сидел живой.
Володя, крадучись, спустился под яр и, сжимая ружье, стал ждать.
Лебедь ходил кругом возле мертвого товарища, наклоняя голову, и звал нежно-нежно:
— Ган-ган-ган…
Отойдет немного, что-то забормочет, забормочет, оглянется, крикнет, махнет крыльями. А тот все лежал неподвижно, как камень в степи. Володя замер.
Лебедь замахал крыльями, побежал по льду, мелко семеня ногами, оглянулся. Нет, не бежит за ним мертвый товарищ. Лебедь вернулся к нему, опять закружился, опять стал звать.
Теребил его клювом, поднял его голову, отходил немного и спрашивал:
— Ган-ган-ган?..
А тот молчал.
Наконец лебедь поднялся в воздух и тоскливо крикнул:
— Кильви-и-и!..
И пролетел низко, как раз над тем местом, где сидел Володя. Будто ему было теперь все равно, убьют его или нет.
Володя не выстрелил. Странно: ему было жаль тоскующей птицы. Он положил ружье возле себя и долго сидел неподвижно.
Пришел дед Василий с собаками.
— Сидишь? — улыбнулся он.
— Сижу.
— А где же другой-то лебедь?
— Улетел.
— Ну, жди, жди. Он прилетит. Обязательно. Все равно не отстанет, пока этот лежит там.
Он ткнул кривым пальцем на озеро, где лежал убитый лебедь. Володя промолчал.
Дед потоптался, повздыхал, пошел дальше.
— Кильви-и-и! — крикнуло недалеко.
Опять он. Теперь в его крике слышались слезы.
Он покружился низко над убитым, еще раз позвал и медленно стал подниматься к небу. Время от времени он звал. Он поднимался все выше, выше. Володя следил за ним неотрывно.
Вдруг лебедь остановился в воздухе. Крикнул раз, другой и, сложив крылья, бросился вниз. Белым комом мелькнул он над озером и упал на лед возле убитого. Сверкающие льдинки и куски снега брызнули во все стороны. Резкий свист пронзил воздух. От закрайка льда пошли круги…
Лебедь не шелохнулся и казался смятым комом ваты.
Крича, как безумный, Володя побежал по берегу.
Через час приехали папа и дядя на лодке и достали обоих лебедей. Когда их, окровавленных, окоченелых, положили на берег, Володя отвернулся. А дядя восхищался:
— Вот это птицы. Смотрите, по полпуда каждая. Вот это добыча. Ай да Володя…
Папа подошел к Володе.
— Ну, герой мой, поздравляю. Но ты как будто грустный?
У Володи дрожал подбородок.
— Я ничего, — с трудом сказал он. — Впрочем, знаешь, папа…
— Что?
— Мне жаль…
— Кого? Лебедей?
— Да, лебедей. Мне все вспоминается, как он звал. Будто плакал.
— Конечно, плакал, — подтвердил дед Василий, — как же не плакать? Всем жить хочется. А этот, вишь, как товарища любил, аж сгубил себя… ‘Раз тебя нет, и я не буду жить’. Это надо понимать.
Володя отвернулся.
— А ты брось, — сказал папа, — какой ты охотник после этого будешь? Ты гордиться должен своей удачей… Да ты, никак, плачешь? Вот тебе на. Володя, что ты? Ах, чудак. Ну, перестань же…
1922
Источник текста: Человек и пустыня Роман, рассказы / Александр Яковлев, Вступ. ст. В. Петелина. — Москва: Художественная литература, 1986. — 526 с., 22 см.