Лара, Байрон Джордж Гордон, Год: 1822 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Лара.

(Изъ Лорда Бейрона.)

Отрывистая и неудовлетворительная развязка Корсара печалитъ воображеніе, можно полагать, что Лара, Герой сей новой Поэмы — есть Конрадъ, возвратившійся въ отечество. Можно догадываться, что врный пажъ есть переодтая Гюльнара, коей Корсаръ обязанъ своимъ освобожденіемъ,

Пснь первая.

Васаллы благоденствуютъ въ обширныхъ помстьяхъ Лары, и подвластные ему поселяне съ восторгомъ ожидаютъ отъ него защиты отъ притсненій. Сей владлецъ, посл долгаго, произвольнаго изгнанія, возвратился въ отчизну тогда, какъ его уже совсмъ не ожидали, однако не забыли. Въ его замк радость ожила на всхъ лицахъ, по столамъ разставлены чаши, флаги раздваются на башняхъ, гостепріимный пламень играетъ на раскрашенныхъ тысячью яркими цвтами стеклахъ, вкругъ очага толпятся гости и даютъ волю литься шумному краснорчію.

II.

И такъ,_f владлецъ Лара возвратился! За чмъ переплывалъ Онъ моря? Умирающій отецъ его оставилъ его на произволъ судьбы въ такихъ лтахъ, когда рдкіе чувствуютъ великость своей потери, гибельное наслдство, опасная воля, которую человкъ весьма часто употребляетъ во зло и разрушаетъ спокойствіе сердца! Безъ руководителя, имя мало друзей для указанія ему дороги и удержанія на скользкомъ склон, ведущемъ къ пороку, въ пылкихъ лтахъ юношества, когда всего нужне повиноваться, Лара повелвалъ другими.

III.

Еще въ вюлодости онъ оставилъ обитель своихъ предковъ, и со дня разлуки никто не вдалъ объ его мстопребываніи. ‘Отецъ умеръ, а сынъ въ отсутствіи:’ вотъ все, что говорили, что знали о немъ Васаллы. Лара не являлся и не присылалъ о себ никакого извстія. Одни перестали о немъ думать, другіе терялись въ разныхъ предположеніяхъ. Его имя умолкло въ его замк, портретъ почернлъ въ закоптлыхъ отъ дыма разахъ, сосдъ его успокоилъ тоску его невсты, молодые начали забывать его, а старыхъ не было уже на свт. Живъ ли онъ? вскрикиваетъ нетерпливый наслдникъ, готовый надть трауръ, который не суждено ему носить по немъ. Сто ржавыхъ щитовъ развшены по стнамъ его замка: не достаетъ одного, коимъ охотно желали бы украсить сей готическій трофей.

IV.

Наконецъ, онъ возвратился совсмъ нечаянно, откуда? никому неизвстно, за чмъ? не нужно угадывать. Не возвращеніе, а долгое отсутствіе его удивительно. Всю прислугу его составлялъ одинъ молодой пажъ, по видимому иностранецъ.

Годы летятъ для странника столь же быстро, какъ и для домосда. Но недостатокъ извстій изъ далекихъ странъ, откол прибылъ Лара, кажется, замедлилъ полетъ времени, его видятъ, узнаютъ, однако жъ настоящее кажется сомнительнымъ, а минувшее сномъ. Онъ живъ, онъ еще въ возраст мужества, хотя лта и труды измнили черты лица его.

Какъ бы ни были велики проступки бурной его молодости, но различныя приключенія жизни его могли изгладить ихъ изъ памяти. Давно не слыхали о немъ ничего ни худаго, ни добраго, онъ могъ поддержать славу своего рода.

Нкогда его душа напыщена была гордынею, но проступки его — проступки молодаго человка, алчущаго наслажденій, и если онъ здсь остановился, надобно простить ихъ, не муча его укоризнами.

Какъ перемнился Лара! Съ перваго взгляда видно, что онъ не то, чмъ былъ прежде. Страсти избраздили морщинами бровистое чело его. Въ немъ замтна гордость, а не пылкость молодости, холодность и равнодушіе къ похваламъ, гордая походка и быстрый глазъ, который однимъ взглядомъ отгадываетъ мысль другаго. Языкъ его былъ легокъ и насмшливъ, острое оружіе людей, растерзанныхъ Свтомъ, оружіе, удары коего, будучи наносимы съ видомъ притворной веселости, не дозволяютъ даже раненымъ и жаловаться. Все, это нашли въ Лар его знакомые, и сверхъ того замтили что-то такое, чего ни взоръ, ни голосъ его открыть не хотли.

Казалось, что для честолюбія, славы, любви, для цли, къ которой вс стремятся и рдкіе достигаютъ, входъ былъ запертъ въ его сердце, но это съ недавняго времени, ибо глубокое, потаенное чувство, которое вотще хотли бы вы проникнуть, иногда на мигъ являясь на блдномъ чел его, измняло ему.

VI.

Онъ не любилъ, чтобы его распрашивали о прошедшемъ, не разсказывалъ о чудесахъ дикихъ пустынь, виднныхъ въ его странствованіяхъ по отдаленнымъ странамъ свта, напротивъ любилъ закрывать все какою-то завсою неизвстности, тщетно любопытные вопрошали взоры его, тщетно старались вывдать что-нибудь отъ его спутника. Лара хитро избгалъ разговоровъ о виднныхъ имъ предметахъ, подъ предлогомъ того, что, они не любопытны для чужеземнаго постителя. Если же кто настоятельно его объуэтомъ спрашивалъ: то чело его помрачалось и языкъ длался молчаливе.

VII.

Его домашніе были искренне обрадованы его возвратомъ, потомокъ старинной фамиліи, обладатель многочисленныхъ Васалловъ, онъ посщалъ окружныхъ помщиковъ, присутствовалъ на каруселяхъ, играхъ и праздникахъ, но только простымъ зрителемъ ихъ скуки и веселости и не раздляя съ ними ни той, ни другой. Онъ не гонялся, подобно своимъ сосдямъ, ослпленнымъ всегда обманчивою, однако же всегда обольщающею ихъ надеждою, ни за дымомъ почестей, ни за золотомъ, мене мечтательнымъ, ни за ласками красавицъ, ни за гнвомъ соперника.

Онъ очертилъ вокругъ себя таинственный кругъ, который отдлялъ его отъ людей и препятствовалъ имъ подходить къ нему. Суровый взглядъ его держалъ легкомысленныхъ въ почтительномъ разстояніи. Робкіе, близко его видавшіе, наблюдали его безмолвно, или сообщали другъ другу свои опасенія шепотомъ, маленькое число тхъ, которые были умне другихъ и показывали ему пріязнь, сознавались, что нашли его гораздо лучшимъ, нежели какъ видъ его показывалъ.

VIII.

Какая чудная перемна! въ молодости своей этотъ человкъ былъ весь движеніе, весь жизнь! страстный къ удовольствіямъ, влюбленный въ битвы, поперемнно торжествовавшій на пол чести, на Океан, везд, гд могъ встртиться съ опасностью или наслажденіемъ, онъ все вкусилъ, исчерпалъ вс источники счастья и бдствій, былъ врагъ жеманной умренности, и жаромъ своихъ чувствованій, хотлъ ускользнуть отъ собственныхъ размышленій! Бури его сердца дерзко вызывали на бой бури, стихій…. рабъ всхъ необузданныхъ страстей, какъ пробудится онъ отъ своихъ чудныхъ сновидній? Увы! онъ этимъ не хвалится, но, безъ сомннія, проклинаетъ свое увядшее сердце, которое отреклось спознаваться съ сладкими муками!

IX.

Казалось, что книги возбуждали больше его вниманіе, до тхъ поръ, онъ читалъ одну книгу — и эта книга называлась — человкъ. Часто, въ припадк своенравія, онъ запирался отъ людей: и тогда, жителямъ замка, рдко имвшимъ съ нимъ сношенія, казалось, будто онъ скорыми шагами расхаживаетъ по галлере, въ которой стны увшаны были старинными портретами его предковъ, имъ слышался (объ этомъ говорили за тайну) звукъ голоса, который не былъ ни его, нц другаго какого земнаго жителя. ‘Да, смйтесь, говорили его домашніе, мы не можемъ дать вамъ отчета въ томъ, что мы видли, но можемъ увришь, что видли нчто сверхъестественное. За чмъ устремляетъ онъ неподвижные взоры на черепъ, святотатскими руками вырытый изъ могилы и стоящій подл его книги, какъ будто бы для того, чтобъ устрашать и отгонять отъ нее каждаго посторонняго человка? За чмъ бодрствуетъ онъ тогда, когда вс спятъ? За чмъ не слушаетъ музыки и не принимаетъ гостей? Все это не похвально, однако же, само по себ и не предосудительно. Нкоторые конечно знали его тайну, но его повсть объ его приключеніяхъ должна быть очень длинна, и они по благоразумію и скромности выдавали свое удостовреніе за темныя догадки. Впрочемъ, если бы они ршились говоришь, то конечно могли бы открыть истину.’ Такъ разговаривали между собою Васаллві въ замк Лары.

Ночь: рка не колыхнетъ, однакоже вода ея мало по малу утекаетъ, какъ счастье, чистое стекло водъ ея, какъ въ волшебной картин, изображаетъ вчныя звзды небеснаго свода, берега ея украшены зелеными деревьями и прелестнйшими цвтами, на коихъ когда-либо пчела отдыхала, они не уступили бы въ красот цвтамъ, изъ которыхъ младенецъ-Діана плела гирлянды, и Невинность съ восторгомъ поднесла бы ихъ въ подарокъ Любви. Вода теряется въ каналахъ, извивающихся, чешуящихся, какъ змя, на земл и въ воздух все было столь ясно и тихо, что призракъ не испугалъ бы гуляющихъ: казалось, невозможно, нечистому духу поселиться въ этомъ живописномъ мст. Въ сію прекрасную ночь одни добрые могли искать здсь наслажденій, такъ мыслилъ Лара, поспшая отъ сихъ очаровательныхъ береговъ къ своему замку. Его душа не расположена была любоваться видами, кои напоминали ему о другихъ временахъ, о неб яснйшемъ, о звздахъ лучезарнйшихъ, о ночахъ сладчайшихъ и не столь рдкихъ, и о сердцахъ, которыя нын…, Нтъ, нтъ! завываніе бури не приведетъ его въ смятеніе, но такая роскошная ночь есть оскорбительная насмшка надъ его страждущимъ сердцемъ.

XI.

Большими шагами расхаживаетъ, онъ по уединеннымъ комнатамъ, его великанская тнь ходитъ съ нимъ рядомъ вдоль по стнамъ, увшаннымъ старинными портретами. Сіи портреты, темное преданіе, гробовые склепы, гд покоятся ихъ тла, слабости и пороки, родословное дерево съ пышнымъ начертаніемъ ихъ лтъ, въ которомъ исторія расточаетъ хвалы и порицанія, и нердко ложь выдаетъ за истину: вотъ все, что уцлло отъ ихъ пороковъ и добродтелей.

Луна, проникая сквозь тусклыя стекла, лучами своими освщаетъ каменный помостъ, высокіе своды и грубыя изваянія святыхъ Угодниковъ, поставленныхъ на Готическихъ окнахъ. Лара прогуливается въ задумчивости, его густые локоны, черныя брови, движеніе разввающихся на голов перьевъ: все даетъ ему видъ пришельца изъ могилы, или привиднія.

XII.

Полночь: все спитъ, сомнительный свтъ лампы, кажется, не хотя брежжитъ въ глубокомъ мрак. Глухій шумъ послышался въ замк, это крикъ, молящій о помощи, протяжный крикъ — и все опять замолкло, слуги Лары пробудились, встревожились, бгутъ въ то мсто, куда зоветъ ихъ голосъ, въ рукахъ у каждаго полугорящій свтильникъ и обнаженный мечъ: въ смятеніи, опрометчивости, они забыли опоясать ножны.

XIII.

Они нашли Лару, распростертаго на мраморномъ полу и блднаго, какъ лучъ мсяца, падающій на лице его, его до полноженъ вынутая сабля свидтельствуетъ о какой-то сверхъестественной опасности. Онъ не теряетъ твердости, или не терялъ ее до сей минуты, нахмуренныя брови показываютъ бшенство, нечувствительный, незнающій испуга, приведшаго уста его въ судорожное движеніе, онъ алчетъ крови, невнятные угрозы и проклятія гордаго отчаянія, казалось, замерли на устахъ его, глаза его полузакрыты, но изъ подъ густыхъ вждей его сверкаетъ еще свирпый взглядъ воина, какъ бы неподвижный въ ужасномъ спокойствіи.

Его подняли, перенесли: молчаніе! ‘Онъ дышетъ, онъ промолвилъ: краска выступила на смуглыя щеки его, на устахъ показался румянецъ, глазъ его, еще отуманенный, кругомъ перекатывается, и члены, мало помалу освобождаются отъ оцпененія, онъ произноситъ какіе-то несвязные звуки, однако, это не языкъ его отечества, легко распознать, что это звуки другаго климата, какъ будто бы онъ обращается къ такой особ, до слуха которой, увы! не досягаетъ голосъ смертнаго.

XIV.

Прибжалъ его Пажъ, онъ одинъ понимаетъ слова его. Онъ перемнился въ лиц, это доказываетъ, что Лара не желаетъ, чтобы слова его понималъ кто-нибудь, а Пажъ ни за что въ свт не согласится растолковать ихъ. Положеніе господина его беспокоитъ его меньше, нежели другихъ домашнихъ, онъ склоняется на тло Лары и говоритъ ему на язык, который можно почесть его природнымъ, Лара внемлетъ — и слова Пажа успокоиваютъ его чувства, страшно встревоженныя сновидніемъ. Но сонная ли мечта столь тяжко удручаетъ его сердце? Увы! для него довольно бдствій существенныхъ!

XV.

Во сн ли, или на-яву, видлъ онъ предметъ, столь сильно потрясшій душу Лары: это тайна, глубоко погребенная въ его сердц. Онъ помнитъ о немъ, но никогда никому не откроетъ.

Занялась заря — и возвратила бодрость изнуренному его тлу. Онъ не призываетъ врача, и скоро, всегда постоянный въ словахъ и дйствіяхъ, возвращается къ своему обыкновенному времяпровожденію. Улыбка столь же рдко Посщаетъ уста его, чело не сдлалось угрюме, приближеніе ночи нсколько безпокоитъ Лару, но онъ тщательно скрываетъ сіе отъ своихъ изумленныхъ Васалловъ, коихъ испугъ не такъ скоро разсялся.

Его боязливые служители ходятъ, всегда по-двои (не достаетъ духа пройти одному), не смютъ приближаться къ бдственной галлере. Флагъ, разввающійся въ воздух, стукъ двери, шумъ обоевъ, эхо шаговъ, длинныя тни окружныхъ деревьевъ, пролетъ летучей мыши, свистъ втра: все, что они видятъ, все, что слышатъ, пугаетъ ихъ, и тмъ больше, чмъ черне завса, которую ночь развшиваетъ на срыхъ стнахъ замка.

XVI.

Тщетныя опасенія!… сей часъ ужаса, котораго причина недовдома, не возвращался, или Лара притворился, будто бы позабылъ о немъ: это, неуменьша ихъ страха, усугубило удивленіе Васалловъ. И такъ, видно, что приходя въ чувства, онъ потерялъ память о случившемся: ибо ни одно слово, ни одинъ взоръ, ни одно движеніе ихъ повелителя не измнило передъ ними чувствованія, которое бы напомнило тоску и бредъ души его. Но сонъ ли это? Его ли уста произносили слова на язык чуждомъ? Его ли вопли разбудили ихъ и встревожили? Его ли стсненное сердце перестало биться и блуждающія очи ихъ испугали? Могъ ли онъ забыть муки, отъ коихъ посторонніе свидтели еще трепетали? Не доказываетъ ли его молчаніе того, что въ памяти Лары (если нужно объяснить сей случай словами) было глубоко врзано одно изъ таинствъ, которыя раздираютъ сердце, но не могутъ облегчить его? Лара сокрылъ въ своемъ и дйствія и причины. Простые наблюдатели не въ силахъ были слдовать заходомъ его мыслей, коимъ языкъ смертнаго изрдка и до половины измня, въ тотъ же мигъ останавливается.

XVII.

Лара соединялъ въ себ неизъяснимую смсь все, что возбуждаетъ любовь, ненависть, привязанность, или отчужденіе.

Неясное мнніе объ его таинственной жизни привязывало къ его имени хвалу, или презрніе, его молчаніе служило пищею для разговоровъ цлаго округа, длали предположенія, изъяснялись о немъ, какъ о чуд, сгарали любопытствомъ проникнуть въ его сокровенный жребій. Чмъ былъ онъ? Что такое сей неизвстный человкъ, о которомъ, кром того, что онъ знатнаго рода, никто ничего не вдаетъ, хотя и окруженъ онъ Васаллами? не ненавистникъ ли онъ рода человческаго? Однакоже нкоторые увряли, что видали чело его прояснившимся, но вмст съ тмъ признавались, что улыбка его, если посмотрть на нее ближе и пристальне,не показывала откровенности и походила на насмшку, или, если улыбка блистала/на устахъ, то единственно на устахъ его — и напрасно стали бы мы искать въ глазахъ его веселости, которую хотлъ онъ притворно выказать. Улыбка никогда, вполн не озаряла мрачнаго лица его. Иногда, хотя весьма рдко, взоръ Лары становился нжне, какъ будто бы природа не создала его съ черствымъ сердцемъ, но скоро душа его отряхала слабость, недостойную ни ея самой, ни его гордыни, и облекалась въ прежнюю суровость, какъ будто бы стыдясь мягкосердечіемъ выкурить сомнніе на счетъ поколебаннаго уваженія къ нему людей. Не уже ли это было нкотораго рода наказаніе для его сердца за чувствительность, разрушившую покой его? Или, не хотлъ ли онъ печальное, тревожное сердце заставить ненавидть за то, что оно нкогда страстно любило?!

XVIII.

Какъ будто бы испытавъ уже вс могущія быть худыя послдствія, Лара обнаруживалъ ко всему постоянное презрніе. Онъ былъ пришлецомъ на земл, какъ нкій странствующій духъ, изгнанный изъ другаго міра. Одаренный мрачнымъ воображеніемъ, онъ добровольно создалъ для себя опасности, отъ коихъ избжалъ случайно: воспоминаніе о нихъ было для его души источникомъ торжества и печали.

Ощущая въ себ такую силу любить, какая не дается обыкновеннымъ людямъ, онъ рано создалъ себ мечтательную добродтель, которой осуществить нтъ возможности, за обольщеннымъ юношествомъ его наступило бурное молодечество. Отъ годовъ, которые издержалъ онъ гоняясь за призракомъ, и отъ употребленія во зло душевныхъ способностей, данныхъ ему для лучшей цли, осталось ему одно позднее сожалніе. Пылкія страсти, имъ овладвшія, посяли гибель по слдамъ его и оставили добрымъ его чувствованіямъ одну внутреннюю тревогу и мучительныя размышленія — слдствіе бурной жизни. Но упрямо гордый и медленный къ осужденію самого себя, онъ половину худаго относилъ къ Природ и во всхъ своихъ поступкахъ обвинялъ немощную плотъ свою, темницу души во время жизни и пищу червей посл смерти, наконецъ, въ безумныхъ своихъ умствованіяхъ, смшалъ и добро и зло — и произвольныя ~ свои дйствія приписалъ неизбжному року.

Изъ гордости не хотлъ онъ быть себялюбцемъ, какъ простые смертные, и въ случа надобности жертвовалъ собою благу другихъ. Жалость ли это была, или должность? Нтъ, это происходило отъ превратнаго и смшаннаго о вещахъ понятія: гордость бросала его въ опасности, на которыя весьма рдкіе люди дерзаютъ. Въ другую пору тоже самое побужденіе заставляло его совершать злодйства: не разбирая ни добра, ни зла, онъ жадно ловилъ случай отличишься отъ подобныхъ себ. Слдуя внушеніямъ ненависти къ людямъ, злой умъ его создалъ ему тронъ вн сего міра и въ странахъ, имъ самимъ избранныхъ. Тамъ, въ холодныхъ размышленіяхъ, кровь его, казалось, тише обращалась въ его жилахъ. Счастливъ, если бы злодйство никогда не воспаляло оной! счастливъ, если бы цлую жизнь оледенлая душа его сохранила свою холодность!

Впрочемъ, онъ шелъ одною дорогою со всми другими людьми, по наружности говорилъ и дйствовалъ, какъ они, и не отступалъ ни на шагъ отъ здраваго разсудка. Его заблужденія были заблужденія сердца, а не ума, рдко сбивался онъ въ разговорахъ, и никогда не открывалъ глубину души своей, боясь возбудить противъ себя негодованіе.

XIX.

Не смотря на холодное и скрытное обращеніе, не смотря на то, что онъ находилъ удовольствіе быть загадкою — онъ зналъ искуство заставить привязать къ себ.

Это искуство не было ни любовь, ни ненависть, можетъ быть даже, что для него нтъ слова, но для тхъ, которые разъ его видли, онъ оставался незабвеннымъ. Какъ бы ни были поверхностны и легки слова его, но слышавшіе ихъ долго о нихъ размышляли. Онъ вкрадывался въ душу и оставлялъ въ ней или пріязнь, или ненависть: но никто не могъ объяснить, какъ это сдлалось. И привязанность, и отвращеніе отъ него были всегда продолжительны? Для васъ заперта осталась душа его, а онъ скрытыми путями проникнулъ уже въ вашу. Онъ безпрестанно мечтался тмъ, кто зналъ его, невольно длался занимательнымъ, напрасно хотли бы вы изгнать изъ души своей его образу, хитрый умъ Его глубоко врзалъ его.

XX.

Отонъ въ замк своемъ давалъ пиръ, на который были приглашены дамы, рыцари и вс богатые и знатные окружные владльцы.

И Лара прибылъ вмст съ другими.

Собраніе было многочисленно, комнаты ярко освщены, — и гости расхаживали туда и сюда, ожидая открытія бала и великолпнаго ужина.

Танцующія красавицы привлекали къ себ сладкими чарами красоты и гармоніи: счастливы неопытныя сердца, которыя въ пляск бьются близко къ сердцу, и страстныя руки, переплетенныя съ руками, по ихъ собственному выбору! Такое зрлище проясняетъ угрюмое чело, развеселяетъ старика, и заставляетъ мечтать молодость, которая въ упоеніи шумной радости готова забыть, что она на земл.

XXI.

Лара весело и спокойно смотрлъ на веселящихся: лице его скрывало печаль души. Онъ слдовалъ глазами за танцовщицами, любовался ихъ прелестными тлодвиженіями и воздушною легкостью ногъ, которыя едва касались до полу, прислонясь къ колонн, сложа на-крестъ руки, засмотрвшись на шанцы, онъ не замчалъ, что строгій взоръ внимательно озиралъ его. Онъ не терплъ такихъ испытаній, и скоро увидлъ, что-незнакомое ему лице ищетъ прочесть на лиц его. Сей любопытный — незнакомый ему чужестранецъ, не будучи замченъ, во весь вечеръ не спускалъ очей съ Лары. Вдругъ взоры ихъ встрчаются и въ безмолвномъ удивленіи вопрошаютъ одинъ другой. На чел Лары обнаружилось легкое замшательство, слдствіе недоврчивости къ чужеземцу, который грознымъ видомъ, кажется, хочетъ сказать, что онъ знаетъ больше, нежели присутствующіе думаютъ.

XXII.

‘Это онъ!’ воскликнулъ чудный незнакомецъ. Сіе восклицаніе, тихо повторяясь, переходило изъ устъ въ уста. ‘Это онъ? кто же?’ спрашивали гости другъ друга, пока сей вопросъ дошелъ до ушей Лары. Сіи странныя слова и физіогномія неизвстнаго ничего не объясняютъ и возбуждаютъ всеобщее любопытство.

XXIII.

Это было уже слишкомъ, Лара не могъ оставить безъ отвта вопросъ, повторенный съ гордою самоувренностью. Нахмуря брови, но голосомъ боле твердымъ, нежели надменнымъ, и холодно, сказалъ онъ дерзкому вопросителю: ‘я называюсь Лара, будь спокоенъ! Когда я узнаю твое имя, то буду отвчать на странное твое привтствіе. Я называюсь Лара! хочешь ли знать боле? спрашивай: отвты у меня готовы, я не ношу личины.’ — У тебя отвты готовы? подумай хорошенько, есть одинъ, на который сердце твое не осмлится отвчать, хотя бы ухо твое его слышало. Всмотрись въ меня пристально. Если ты не напрасно одаренъ памятью, то ты помнишь о долг, который напрасно уплатить желаешь: вчность запрещаетъ теб забыть о немъ!’ Лара спокойно разсмотрлъ чужеземца, и не нашелъ, или не хотлъ найти ни одной черты знакомой: не желая показать видъ сомннія, онъ презрительно покачалъ головою и хотлъ удалиться, но свирпый пришлецъ властительно остановилъ его: ‘одно слово, прибавилъ онъ, отвчай Рыцарю, который, если ты истинно благородный человкъ, равенъ съ тобою, нтъ нужды, чмъ ты былъ прежде, чмъ ты нын сдлался, отвчай и не хмурь бровей!— если я буду говоришь ложь: теб легко оправдаться. Тотъ, кто стоитъ передъ тобою — не вритъ коварной твоей улыбк, онъ не затрепещетъ, смотря на грозное чело твое. Не ты ли, коего дянія. . . . . . ?’ Кто бы ты ни былъ, твои сбивчивыя выраженія и такой обвинитель, какъ ты, прервалъ Лара, не стоятъ того, чтобы я доле ихъ слушалъ. Пусть легковрные слпо внимаютъ сказк, безъ сомннія чудесной, которую ты выдумалъ, пусть Отонъ даетъ пиры такимъ вжливымъ гостямъ, какъ ты: я изъявлю ему объ этомъ свои мысли и признательность.’

Услышавъ сіи послднія слова удивленный хозяинъ дома, подошелъ къ нимъ и съ убдительнымъ видомъ сказалъ:, какой бы важности ни была ваша тайна, не прилично нарушать веселое пиршество ссорой. Если Господинъ Эцелинъ иметъ открыть что-нибудь касательно Графа Лары: то прошу его подождать: завтра могутъ они объясниться здсь, или гд имъ заблагоразсудится. Эцелинъ! я за тебя порукою, ты мн хорошо извстенъ, хотя также, какъ Графъ Лара, посл весьма долгаго отсутствія, возвратясь изъ другаго міра, ты почти не имешь здсь знакомыхъ. Судя по знаменитой крови, текущей въ жилахъ Графа Лары, онъ наслдовалъ и добродтели, и мужество своихъ предковъ, и врно поддержитъ ихъ славное имя, принявъ вызовъ, основанный на законахъ рыцарства.’

— ‘И такъ до завтра!’ — вскричалъ Эцелинъ, завтра оба предстанемъ на судище: клянусь жизнью и мечемъ своимъ, что буду говорить одну правду. О, еслибъ я могъ быть столько же увренъ въ томъ, что сподоблюсь увидть царствіе небесное, сколько въ истин словъ моихъ!’

Что отвчалъ Лара?… Глубокія думы поглотили, какъ бездна, всю его душу. Вс слова, вс взоры, кажется, обращены на одного его. Онъ безмолвно и тихо озираетъ присутствующихъ,’ во взорахъ его видно совершенное забытіе. Увы! такое равнодушіе ясно показываетъ, что онъ тверда памятуетъ минувшія событія.

XXIV.

Завтра! очень хорошо: завтра!’ Лара два раза повторилъ сіи слова — и умолкъ. Ни чело, ни сверканіе глазъ не обнаружили его гнва, только въ твердости голоса, коимъ произнесъ онъ завтра, замтна была какая-то ршимость, непонятная для слушателей. Онъ набросилъ на себя плащъ, легкимъ наклоненіемъ головы простился съ собраніемъ, и, проходя мимо Эцелина, отвчалъ улыбкою на угрожающій взоръ сего рыцаря. Въ этой улыбк не было замтно ни радости, ни спеси, которая за недостаткомъ другихъ средствъ отмщаетъ презрніемъ, но ршимость души, увренной въ самой себ.

Что же изъявляла сія улыбка: спокойствіе ли и непоколебимость добродтели, или злодйство, закоренлое отъ долговременной безнадежности? Увы! та и другое обнаруживаются весьма сходными знаками, которые трудно различить въ лиц, или въ словахъ человка! Одни дла наши совершенно разоблачаютъ то, что наша неопытность съ трудомъ отгадываетъ.

XXV.

Лара кличетъ своего Пажа и удаляется. Красавецъ-юноша, вывезенный имъ изъ дальнихъ странъ, гд звзды ярче блещутъ, повиновался не только словамъ, но и мановенію своего Господина. Для Лары оставилъ онъ землю родимую, не смотря на свою молодость, онъ былъ покоренъ безъ нетерпнія, и молчаливъ, какъ господинъ его, преданность его къ Лар была выше рабскаго состоянія и возраста. Хотя онъ выучился языку новаго своего отечества, однако Лара весьма рдко на немъ объяснялся, до онъ бросался и съ величайшею расторопностію исполнялъ его приказы, какъ скоро слышалъ сладкіе звуки родины, напоминавшіе ему его горы, ихъ эхо, друзей и родныхъ, коихъ ему не суждено уже боле видть, и отъ коихъ онъ отрекся, ршась слдовать за своимъ господиномъ. Лара былъ для него все на земл — и надежда, и покровитель. И такъ, не удивительно, что онъ съ нимъ не разставался.

XXVI.

Молодой невольникъ былъ строенъ, нжныя черты его не зачерствли отъ солнца, не загорли отъ пылающимъ лучей, и на щекахъ его нердко противъ воли выступалъ румянецъ. Сія прелестная краска не здоровье и не счастье, но какое-то внутреннее беспокойство обнаруживала. Какъ яркія звзды горли глаза его, какъ электрическій огонь сверкали въ нихъ его мысли, длинныя рсницы одвали черные зрачки его какою-то сладкою задумчивостью, однако же, въ нихъ больше видна была спесь, нежели горесть, или, по крайней мр, такого рода горесть, которою не хотлъ онъ ни съ кмъ длиться. Игры, коихъ жадно искали молодцы, его сверстники, забавы, коими Занимались веселые пажи, не имли для него ничего привлекательнаго. Онъ по цлымъ часамъ пристально глядлъ на Лару, и не слыхалъ ни одного звука, не видалъ ни одного предмета: вся душа его занята была симъ созерцаніемъ. Когда господинъ покидалъ его, то онъ бродилъ одинъ по окрестностямъ. Отвты его были коротки, вопросовъ самъ никому не длалъ. Дремучіе лса были его любимою прогулкою, его забавы — чтеніе какой-то чужестранной книги, постелею — берега ясныхъ ручьевъ, онъ, казалось, подобно своему властителю, былъ чуждъ всего, что прельщаетъ взоръ и очаровываетъ сердце, не братался съ человками, и однимъ печальнымъ бытіемъ былъ привязанъ къ земл.

XXVII.

Онъ любилъ одного Лару, но однимъ безпредльнымъ уваженіемъ и покорностью изъявлялъ свою привязанность, внимательный и безмолвный, его усердіе отгадывало вс желанія его господина, и когда сей не произнесъ еще ни одного слова, они уже были исполнены. Гордость видна была во всхъ его поступкахъ, гордость, которая ставила себя выше взысканій. Унижаясь иногда до рабскихъ должностей, онъ только руками исполнялъ ихъ, но взоръ его еще былъ повелителенъ: однимъ словомъ, онъ всячески старался выказать, что служитъ не изъ денегъ, исполняетъ не волю господина, но свою собственную.

Лара щадилъ его и не возлагалъ трудныхъ должностей: Пажъ держалъ стремя, носилъ за нимъ мечь, настроивалъ арфу, или читалъ въ слухъ господину своему старинныя и на чужеземномъ язык написанныя книги. Пажъ не входилъ въ общество съ другими служителями, не сближался и не показывалъ имъ презрнія, но составилъ себ правило поведенія, въ коемъ видно было, что онъ не имлъ съ ними ничего общаго. Какъ бы высокъ ни былъ родъ его или санъ, онъ могъ, не унижая ихъ, состоять въ служб Лары, однако же не на ряду съ простыми слугами. Видъ его и осанка показывали благородную кровь, онъ когда-то зналъ счастіе. Блыя руки его не носили знаковъ тяжелой работы. Ихъ нжность и прелестное лице заставляли подозрвать, что онъ переодтая женщина. Между тмъ, спесивые и нсколько дикіе взоры не похожи были на женскіе, въ нихъ сверкалъ огонь, который обнаруживалъ вліяніе знойнаго климата на слабое и нжное тло прекраснаго Пажа, лице его измняло иногда, выражая сей страстный пламень, но слова — никогда.

Сей Пажъ назывался Каледомъ, хотя многіе увряли, будто онъ носилъ другое имя въ своемъ гористомъ отечеств. И дйствительно случалось, что онъ иногда не откликался, когда его звали непривычнымъ для него именемъ, а иногда, какъ будто вспомнивъ, что онъ переименованъ, отвчалъ зовущему съ боязливою торопливостью. На зовъ Лары бжалъ онъ безъ памяти: его уши, глаза, сердце — ловили съ жадностью сіи милые имъ звуки.

XXVIII.

Неожиданная ссора, нарушившая веселое пиршество, не ускользнула отъ вниманія молодаго Пажа. Гости вокругъ него дивились увренности, съ которою незнакомецъ вызвался обличить Лару, и равнодушію сего послдняго къ столь чувствительной обид. Слыша сіе, Каледъ нсколько разъ въ лиц перемнялся, его уста синли, а щеки то багровли, то блднли поперемнно, чело его покрылось холоднымъ потомъ, который выступаетъ тогда, когда сердце наше изнемогаетъ подъ тяжестью думы, которую напрасно желаемъ мы оттолкнуть отъ него. Такъ! есть дла, требующія мгновеннаго, отважнаго исполненія. Тутъ не надобно ждать, чтобы размышленіе насъ о томъ увдомило. На какой бы мысли ни остановился Каледъ, но, она заградила ему уста и измнила лице его. Онъ вперилъ неподвижные глаза на Эцелина, улыбка презрнія, которою Лара мимоходомъ простился съ симъ рыцаремъ, вывела Каледа изъ оцпененія. Сія улыбка сказала ему боле, нежели вс разговоры я пересуды гостей — и даже видъ самаго Лары. Онъ опрометью бросился за своимъ господиномъ — и оба они въ одну минуту исчезли. Гости, оставшіеся въ замк, сначала думали, что Лара и Пажъ его удалились въ другую комнату. Каждый съ такимъ вниманіемъ наблюдалъ черты Лары, каждый столь обстоятельно вникнулъ во вс малйшія обстоятельства сей чудной сцены, что едва только тнь его переступила за порогъ двери и отъ блеска свточей не рисовалась боле на стн, вс сердца затрепетали, подобно какъ человкъ, испуганный во сн, хотя и помнитъ, что это не на-яву случилося, но все еще не скоро совсмъ очнется.

Лара и Каледъ исчезли…. торжествующій Эцелинъ стоялъ въ глубокой дум, чрезъ часъ и онъ откланялся и ухалъ.

XXIX.

Толпа рдла, наконецъ, радушный хозяинъ и утомленные гости разошлись по спальнямъ для нихъ приготовленнымъ. Тамъ — на постел веселіе утихаетъ, а горесть вздохами зоветъ къ себ сонъ, сладкое забвеніе жизни, въ которомъ несчастливецъ наводитъ отраду отъ золъ, имъ претерпваемыхъ.

Лара.

(Изъ Лорда Бейрона)

Пснь вторая.

Ночь улетаетъ, заря разгоняетъ туманы, внчающіе главы горъ, и разсвтъ пробуждаетъ вселенную, еще одинъ день прибавленъ ко днямъ человка, который, мало по малу, приближается къ Послднему. Но природа столь же могуща и юна, какъ была въ день созданія, солнце на неб, а жизнь на земл, цвты украшаютъ долину, свтило дня лучезарно, втерокъ ветъ здоровьемъ, ручьи разносятъ прохладу.

Безсмертный человкъ! дивись красотамъ природы и въ сердечномъ восторг говори: ‘все мое!’дивись, пока прельщеннымъ очамъ твоимъ дозволено ихъ видть, скоро настанетъ день, въ который ты перестанешь ими радоваться.

Какъ ни мрачна горесть, тоскующая на тихой твоей могил, небо и земля ни одною слезою не почтятъ твой пепелъ, ни одно облако не потемнешь, ни одинъ листъ не завянетъ преждевременно, никакой втерокъ не вздохнетъ по теб, но черви поползутъ по твоему трупу, которыя предназначенъ для удобренія земли.

II.

Заря отсіяла, солнце совершило полдороги, Рыцари собрались въ замокъ Отона, насталъ часъ, въ который должна померкнуть, или возсіять, добрая слава Лары. Эцелинъ повторитъ свое обвиненіе, и представитъ истину въ нагот ея, онъ далъ слово. Лара общалъ выслушать его предъ лицемъ неба и человковъ. За чмъ же Эцелинь не является? Что можетъ удержать его? Такой важный доноситель долженъ бы быть поспшне.

III.

Урочный часъ прошелъ: врный слову своему Лара давно уже дожидается. На его лиц видна спокойная увренность и холоднокровное терпніе. За чмъ не является Эцелинъ? Слышанъ ропотъ, Отонъ насупился. ‘Я знаю своего друга, вскричалъ онъ, увренъ, что онъ не нарушитъ своего слова, подождемъ еще, если онъ живъ, то врно предстанетъ здсь. Онъ ночевалъ въ замк, лежащемъ между моимъ помстьемъ и благороднаго Лары. Я приглашалъ его сдлать мн честь переночевать въ моемъ замк: онъ не согласился, ему нужно было отъискать между своими бумагами улики и приготовиться къ ныншнему дню. Я былъ за него поручителемъ — и теперь за него отвчаю, и даже, въ случа надобности, берусь омыть пятно съ Рыцарской его чести.’ — Онъ умолкъ, Лара отвчалъ ему: я прибылъ сюда по твоему желанію, готовъ выслушать хитрыя сплетни коварнаго чужестранца, котораго слова могли бы оскорбишь мое сердце, еслибъ я не презиралъ его, какъ безумца, или какъ подлаго врага. Я его, не знаю … онъ, но видимому, зналъ меня въ странахъ отдаленныхъ … но за чмъ терять время въ пустыхъ разговорахъ? Представь донощика, или защищай мечемъ поруганную честь его!’

Лице Отона побагровло отъ гнва: онъ бросилъ перчатку и обнажилъ мочь.’, славно! вскричалъ онъ, я выбираю послднее, я дерусь за своего отсутствующаго гостя!’ Это ни мало не встревожило Лары, угрюмость на чел и блдность на щекахъ его остались по прежнему: онъ твердо ршился погибнуть, или умертвить Оточа Въ однихъ очахъ его сверкаетъ бшенство, незнающее пощады. Онъ выхватилъ саблю изъ ноженъ, ловкость, съ которою онъ владетъ ею, показываетъ, что она не въ первый разъ сверкаетъ въ рук его. Тщетно Рыцари тснятся, желая развесть ихъ, бшенство Отона глухо, онъ осыпаетъ Лару оскорбленіями и ругательствами, и кричишь ему, что добрый мечь его можетъ омыть ихъ.

IV.

Бои не замедлился: ослпленный яростью Отонъ самъ подставилъ грудъ острію соперника, раненъ и упалъ. Но ловкая рука Лары не смертельно его поранила: ‘проси жизни!’ вопіетъ ему Лара..

Отонъ не отвчаетъ. Вс полагали, что насталъ мигъ, въ который онъ не встанетъ съ земли окродавленной. Въ бшенств, въ изступленіи, чело Лары сдлалось почти чернымъ. Онъ, съ большею лютостію, нежели во время битвы, взмахнулъ убійственный мечь и направилъ его прямо въ сердце Отопово. Защищая себя, онъ сохранялъ хладнокровіе: теперь ничто не мшало ему излить всю свою ненависть. Ршась умертвить своего соперника, онъ бросился на него столь стремительно, что могъ изранишь тхъ, кой удержали его мстительную руку. Рыцари воскликнули: пощада! Лара опомнился. Онъ остановилъ мечь свой на взмах, но взоръ его устремленъ на лежащаго Рыцаря, мнится, будто онъ жалетъ о томъ, что оставляетъ жизнь врагу своему, мнится, будто онъ измряетъ, какъ близко къ могил удары его поставили его жертву.

Подъемлютъ омытаго кровію Оточа, врачь запрещаетъ ему говорить. Рыцари, свидтели страшнаго единоборства, уходятъ въ другую кмнату, а Лара, виновникъ распри, удаляется съ грознымъ и презрительнымъ видомъ, какъ торжествователь. Бе оглядываясь, поскакалъ онъ обратно въ свой замокъ,

VI.

Куда же сокрылся сей ночный призракъ отъ лучей солнца? Гд находился сей Эцелинь, явившійся на одно мгновеніе и неоставившій по себ никакого слда? Онъ оставилъ замокъ Отона за-долго до разсвта, ночь была темная, но дорога такъ ему знакома, что не возможно, заблудиться. Его жилище не далеко: его не нашли тамъ, на другой день стали распрашивать въ сосдственныхъ деревняхъ — и ничего не узнали. Его постеля не измята, осиротлый конь стоитъ въ стойл, его хозяинъ испугался, друзья опечалились и роптали, осторожно и рачительно обыскали они окрестности дороги, боясь открыть слды разбойниковъ. Напрасно! земля не окровавлена, на кустарникахъ нтъ клочковъ его одежды, трава не измята, нигд не напечатллись кровавые персты изнемогшей руки, которая въ смертныхъ судорогахъ утоляетъ ярость свою надъ нжнымъ дерномъ. Не обнаружилось сихъ признаковъ совершеннаго здсь убійства. Осталась одна надежда — и та, весьма сомнительная. Подозрніе шепотомъ произноситъ имя Лары, заочно длаетъ о немъ худые толки, но едва онъ появится — все умолкаетъ, вс ждутъ, чтобъ онъ удалился — и тогда опять начинаютъ длать о немъ догадки, чернить его имя и выводить самыя невыгодныя заключенія.

VII.

Бгутъ дни за днями, раны Отона зажили, на гордость точитъ его сердце, онъ не скрываетъ своей ненависти. Онъ былъ могущій владлецъ, врагъ Лары и другъ со всми сосдями, кои пылали желаніемъ вредишь ему.

Отонъ принесъ жалобу въ окружномъ суд — и домогался принудишь Лару отвтствовать за Эцелина.!

Кого, кром Лары, тяготило его присутствіе? Кто, кром человка, коему слова Эцелина могли повредить, имлъ надобность удалишь его? Народные толки становятся громче, тайна пріятна толп любопытной. Какъ можетъ Лара быть столь равнодушенъ, даже не открыться ни одному пріятелю? Гд привыкла душа его къ кровожадности? Онъ не былъ на войн: гд же рука его научилась владть мелемъ съ такою ловкостію, съ такимъ проворствомъ? Откуда въ сердц его такое зврство? Ибо это не мгновенное дйствіе слпой вспыльчивости, которую одно слово воспламеняетъ — и одно слово потушаетъ, это глубокое чувство души, раззнакомившейся съ жалостію, души, которая привыкнувъ къ самовластію и къ успхамъ, сдлалась безчеловчною.

Такіе разсказы и природная склонность людей къ злословію собрали надъ головою Лары грозную шучу. Она разразилась. Ему объявленъ приговоръ Судилища, коимъ на него возложена отвтственность за голову Эцслина, который и живой, и мертвый, его преслдовалъ.

VIII.

Хитрый Лара давно это предвидлъ — и готовился отразить силу силою. Сосдственные помщики живучи безотлучно въ своихъ замкахъ и сами занимаясь хозяйствомъ, нердко отягощали своихъ васалдовъ работою, между тмъ, какъ въ отсутствіе Лары, его подвластные не платили ему никакой подати. Это увеличило въ нихъ заочную къ нему привязанность. Возвратясь въ отечество, Лара поддерживалъ въ нихъ сіе чувство потворствомъ и щедростью. Старые служители отца его сохраняли къ нему наслдственную привязанность, не за себя, а за него они боялися. Сначала, они обвиняли его, въ послдствіи, стали сожалть о немъ. Его безсонныя ночи и молчаливую угрюмость приписывали они болзни, въ немъ усилившейся. Хотя одинокій образъ жизни его былъ печаленъ, но его привтливость ихъ плняла, несчастные не выходили отъ него неутшенными, относительно къ нимъ, сердце его не было чуждо состраданію. Холодный съ знатными и гордый съ спсивыми, онъ ласково обращался съ низшими. Онъ мало говорилъ, но безпріютные находили ночлегъ подъ его кровлею, безпомощные помощь, неотравленную укоризнами. Число васалловъ его примтно умножалось. Посл приключенія съ Эцелиномъ, Лара сдлался еще привтливе, щедре, гостепріимне. Можетъ быть, что посл битвы съ Отокомъ, онъ уже боялся преслдованія враговъ своихъ. Какъ бы то ни было, но сосдственные помщики его любили, а собственные васаллы почти обожали. Онъ укрывалъ бглыхъ, раздувалъ ненависть къ врагамъ своимъ въ сердцахъ людей имъ подвластныхъ, уврялъ, что готовъ быть ихъ мстителемъ.

Между тмъ Отонъ, увренный въ неизбжности своего мщенія, послалъ глашатая къ мнимому преступнику. Сей нашелъ Лару въ его замк, окруженнаго тысячью исправно вооруженныхъ воиновъ, готовыхъ умереть за своего добраго владльца.

Коварство уметъ набрать толпу подъ знамена злодйства и приготовить обильный пиръ жаднымъ волкамъ и червямъ могильнымъ.

IX.

Отлученный непостижимою судьбою отъ всего близкаго ему по роду и воспитанію, Лара, съ самой бдственной ночи, въ которую пропалъ Эцелинъ, приготовлялъ средства мужественно противостать грозному будущему.

Причины, которыя заставляли его ненавидть, розыски и распросы о дяніяхъ его въ продолженіи долголтнаго странствія, никому не были извстны.

Увлекши сосдей своихъ въ постороннюю для нихъ распрю, онъ отсрочивалъ на нсколько времени свою, погибель. Событія, грозившія разрушить его печальный пріютъ, разбудили его, и гроза, которая опустошивъ его сердце, затихла-было, снова загремла. Въ отчизн открылась для него та же дорога, по которой шелъ онъ въ странахъ чуждыхъ. Онъ мало заботился о жизни и слав, но не мене готовъ былъ къ самымъ отчаяннымъ предпріятіямъ. Возвратясь въ тихое свое уединеніе, Лара искалъ въ немъ покоя и забвенія, но судьба и здсь его преслдовала, и онъ разсвирплъ, какъ лютый зврь, привыкшій къ нападеніямъ охотниковъ и готовый на нихъ броситься. Его нельзя было уловить въ сти, онъ не сдался бы живой. Молчаливый, одичавшій, не тщеславный, онъ остался бы спокойнымъ зрителемъ на театр міра, враждебная судьба вызвала его самого на сцену и онъ вышелъ на нее какъ опытный воинъ. Его голосъ, его осанка, его поступь — показываютъ природную лютость, и взоры — знатока въ искуств ратномъ.

Описывать ли мн битвы, которыя всегда оканчиваются торжествомъ смерти и пиромъ коршуновъ, непостоянное счастіе, перебгающее то на ту сторону, то на другую, побждающую силу и побжденное безсиліе, дымящіяся развалины и упавшія башни?

Сія новая война была подобна старымъ, съ тою разницею, что здсь, спущенныя съ цпей страсти заглушили голосъ совсти. никто не просилъ пощады, никто не чувствовалъ жалости. Плнныхъ рзали на пол битвы. Об сражающіяся стороны остервнились. Грабежъ, нищета и голодъ опустошали цлыя области, пожары пожирали города и села, и кровь лилася.

XI.

Сначала, неистовая рать Лары одержала поверхность, но не привыкнувъ къ повиновенію, его ратники бросались на враговъ нестройными толпами. Жажда грабежа и крови завлекла ихъ къ погибели. Напрасно Лара истощалъ вс дарованія искуснаго Полководца для возстановленія порядка: рука, воспалившая огонь, безсильна была потушить его. Благоразумныя мры непріятеля остановляди на каждомъ шагу и доказывали необузданной толп гибельное ея безуміе. Притворный отступъ, ночная засада, неудачный натискъ, непринятое сраженіе, долгое лишеніе нужныхъ пособій, лагерь въ сырую погоду, крпкія ограды, безполезно изнурявшія ихъ силы: вотъ чего Лара не могъ ни отвратить, ни предвидть!

Будучи отрзанъ отъ своихъ пособій, потерявъ храбрйшихъ, оставшись съ малымъ числомъ недовольныхъ и унывшихъ ратниковъ, Лара былъ твердъ. Онъ ободрилъ своихъ товарищей и ршился на отчаянное предпріятіе обойти тснинами враждебное войско.

XII.

Уже онъ выступилъ въ походъ. Благопріятствующая ему луна освщаетъ непроходимыя ущелины и мракъ ночи. Уже передовая стража его видитъ тихій отблескъ ея лучей въ рк, отдляющей ихъ родину отъ земли чуждой, уже различаютъ они вдали … но та ли рка это? Берегъ ея покрытъ непріятелями. Предашься ли бгству? Возвратишься ли прежнею дорогою? Чье знамя впереди разввается? Отоново! его мечь блещетъ надъ ихъ головами! Не пастухи ли расклали огни на ближнихъ высотахъ? Увы! они-горятъ слишкомъ ярко, нтъ средства къ спасенію! Усталые, лишенные надежды, они ршились врзаться въ толпу враговъ своихъ — и дорого продать побду!

XIII.

Они остановились для минутнаго отдыха. Напасть ли имъ, или ожидать на себя непріятеля? Если они ударятъ на войско, растянутое вдоль рки, для воспрепятствованія ихъ переправ: то, можетъ быть, нсколькимъ храбрецамъ удастся сломить ряды непріятельскіе и спастися. ‘Ударимъ! воскликнули они, однимъ трусамъ прилично ожидать на себя нападенія.’ Мечи обнажены, поводья подобраны. Еще слово — и закипитъ битва. Для многихъ сіе слово Лары будетъ предтечею смерти.

XIV.

Онъ вынулъ мечь изъ ноженъ, на лиц его видно не отчаяніе, но хладнокровіе слишкомъ спокойное: въ такія ужасныя минуты оно не прилично вождю, котораго трогаютъ бдствія человчества.

Онъ обращаетъ взоръ на Каледа, который не знаетъ страха, вблизи своего господина. Можетъ быть, тусклое сіяніе луны, а не боязнь разливаетъ задумчивую блдность по лицу его: знакъ его безпредльной преданности., Лара это замчаетъ и кладетъ свою руку на его, она не дрожала, Уста его безмолвствовали, сердце чуть-чуть билось, одни глаза говорили: ‘мы никогда не разстанемся. Твое войско можетъ быть разбито, твои приверженцы могутъ тебя оставить. Я, могу сказать жизни: прости! но никогда Лар.

Знакъ поданъ — и малочисленная дружина тсно сомкнувъ свои ряды, ударила на непріятеля, раздленнаго на нсколько отрядовъ. Конь повинуется шпорамъ, мечи заблистали и скрестилися. Одна сторона превосходитъ числомъ, но храбрость равна: отчаяніе борется съ дерзостью, оборона длится. Кровь льется въ рку и ея струи сохранили багровый цвтъ до самаго утра.

XV.

Раздавая повелнія, ободряя своихъ собственнымъ примромъ, повсюду, гд натискъ враговъ сильне, гд его товарищи изнемогаютъ, Лара вопіетъ громкимъ голосомъ, разитъ рукою, и не питая никакой надежды, уметъ оживить ее въ сердцахъ ороблыхъ. Зная, что нтъ спасенія въ бгств, никто не предается бгству. Т, кои сначала отступали, повернулись и бросились въ пылъ битвы, туда, гд взоры и удары ихъ предводителя вселяютъ трепетъ въ побдителей. То окруженный товарищами, то одинъ, онъ — или разрываетъ ряды полковъ Отоновыхъ, или возстановляетъ порядокъ между своими: онъ тамъ, гд опасне. Врагъ дрогнулъ … минута благопріятна … Лара занесъ руку и бросился… отъ чего голова его, перьями украшенная, вдругъ на плечо скатилась? Онъ раненъ въ грудь. Его послдній взмахъ былъ ему гибеленъ, онъ открылъ сердце — и смерть опустила его грозную руку. Слово побда замерло на устахъ Лары. Какъ жалко виситъ воинственная десница его! она держитъ еще мечь, но шуйца опустила брозды.

Каледъ схватилъ коня его за поводъ. Ослабвъ отъ раны, вися на стременахъ сдла почти безжизненный, Лара не замтилъ, что отчаянный Пажъ увлекалъ его далеко, отъ поля сраженія. Между тмъ его солдаты разятъ и поражаютъ, новыя груды труповъ набросаны на прежнія.

XVI.

Солнце освтило умершихъ и умирающихъ, изломанныя латы и изрубленные шлемы. Конь палъ вблизи отъ своего всадника. Подпруги сдла лопнули отъ усилій послдняго вздоха. Не далеко отъ него трепещетъ остаткомъ жизни нога, подстркавшая его шпорою, и рука, управлявшая его броздами.

Раненые, томящіеся воины думаютъ, что они на берегу рки, которой воды, какъ будто бы умышленно отказываются утолишь жажду, терзающую человка, умирающаго смертью храбрыхъ. Тщетно горящія уста ихъ молятъ одной капли, только одной капли для утоленія смертной жажды. Съ судорожными движеніями пресмыкаются они по окровавленному дерну. При семъ усиліи, страдальцы истощаютъ послдки жизни, но желанная влага передъ ними. Они наклоняются, вдыхаютъ прохладу, грудь ихъ освжается, уста касаются воды … что ихъ остановило?… Уже внутренность ихъ не сгараетъ … это было смертное томленіе… ихъ жажда утолена!

XVII.

Подъ отдаленною отъ сей кровавой сцены липою, лежалъ воинъ, едва переводившій дыханіе и смертельно раненый, въ сей упорной битв, которой одинъ онъ былъ виновникомъ. Это Лара: жизнь его постепенно угасала. Каледъ, всегдашній его спутникъ, теперь единственный свидтель послдняго часа его, стоялъ передъ нимъ на колняхъ. Глаза его вперены на широко распоронную грудь Аарьи Перевязывая своимъ шарфомъ рану, онъ старается унять кровь, которая льется ручьемъ, и при каждомъ судорожномъ усиліи длается черною. Скоро, по мр, какъ его дыханіе становится рже, кровь унимается, и уже капля за каплею истекаетъ изъ запекшейся раны. Аара едва можетъ говорить и даетъ знакъ, что всякая помощь безполезна. Мучась, онъ пожимаетъ руку, которая ищетъ утолить боль его, и горестною улыбкою благодаритъ скорбящаго Пажа. Каледъ ничего не боится, ничего нечувствуетъ, онъ видитъ только голову, лежащую на его колнахъ и блдное лице, коего померкнувшія очи были для него лучезарными свтилами, освжавшими ему жизненный путь.

XVIII.

Побдители, напрасно проискавъ его на пол битвы, наконецъ нашли его. Побда ни мало бы ихъ не порадовала, если бы сей вождь въ живыхъ остался. Они хотли-было унесть его въ свой лагерь, но видятъ, что напрасна такая предосторожность. Онъ смотритъ на нихъ съ презрительнымъ равнодушіемъ, и какъ будто мирится съ смертью, которая исторгаетъ его изъ рукъ мщенія. Прискакалъ о томъ и, спрыгнувъ съ коня, озираетъ врага, который нкогда пролилъ кровь его.

Онъ спрашиваетъ: опасна ли рана? Лара не даетъ отвта, и какъ будто бы не узнавъ его, едва удостоиваетъ его взгляда и отворачивается. Если и слышали послднія слова его, то никто ихъ не вы*разумлъ. Гробовымъ голосомъ произносилъ онъ чуждые звуки: съ ними связаны для него чудныя воспоминанія, онъ говорилъ о своихъ приключеніяхъ подъ другимъ небомъ, но о какихъ приключеніяхъ?.. Одному Каледу это извстно, одинъ Каждъ понимаетъ языкъ его и шепотомъ ему отвтствуетъ, между тмъ, какъ ихъ враги слушаютъ ихъ съ безмолвнымъ удивленіемъ. Въ послднія минуты, сіи два человка позабыли, кажется, настоящее, переселились въ прошедшее, и бесдовали о соединившей ихъ своенравной судьб, въ таинство коей ни чье око не проникнуло.

XIX.

Хотя слабымъ голосомъ, однако же долго они разговаривали. Слушая Пажа, можно было вообразишь, что его смерть ближе Лариной, такъ прерывчато исходили слова изъ дрожащихъ и посинлыхъ устъ его, голосъ же его господина, хотя слабый, до самаго того мгновенія, какъ протяжный стонъ возвстилъ его смерть, былъ чистъ и ясенъ.

На его лиц не замтно никакой перемны, томясь къ смерти, онъ бъ нжностью взглянулъ на Каледа, и когда сей замолчалъ, то Лара указалъ ему перстомъ на Востокъ: утренній ли свтъ солнца, разогнавшій туманы, поразилъ его зрніе, случайно ли, хотлъ ли онъ тмъ показать, что въ дум его живо воспоминаніе о мстахъ, гд случилось съ нимъ много чуднаго. Каледъ оставилъ сіе почти безъ вниманія, он отворотился, какъ будто бы негодуя на солнце, которое озаряло вселенную, тогда, какъ очи его друга покрывались вчнымъ мракомъ. Казалось, Каледъ не вдалъ, что бъ сей минуты начиналась для Лары новая жизнь, сія безконечная жизнь, которой уповаютъ врующіе въ Христа Спасителя.

XX.

Съ болзненнымъ стономъ въ послдній разъ вздохнулъ Лара, темное облако покрыло мутные зрачки его, съ судорогами протянулъ онъ руки и ноги,

Голова его покатилась по слабымъ колнамъ, кои не чувствуя усталости, ее поддерживали. Онъ прижалъ Каледову руку къ своему сердцу. Увы! оно уже не билось, оно уже охолодло! Каледъ все еще обращаетъ къ нему рчь, хотя Лара пересталъ отвчать ему, даже слабымъ пожатіемъ руки. ‘Сердце еще бьется!’ воскликнулъ онъ. Несчастный… это обманъ! его уже не стало! тотъ, на кого вперилъ Ты неподвижныя очи — былъ нкогда Лара!

XXI.

Каледъ смотритъ съ нжностью на сіи смертные останки, какъ будто бы душа, ихъ оживотворявшая, еще не отлетла. Его надобно было насильно вывесть изъ глубокой думы: ничто не могло его разсять! когда отвлекли его отъ кроваваго трупа, который покрывалъ онъ жаркими лобзаніями, когда онъ увидлъ, какъ покатилась по земл голова, которая сама скоро, будетъ прахомъ: то онъ не вопилъ, не рвалъ на себ черныхъ, какъ эбеновое дерево, волосъ, но, оцпенлъ и обезпамятлъ, потомъ зашатался и упалъ, произнося не внятно сіи слова: какъ онъ любилъ! никогда сердце смертнаго не будетъ горть такимъ пламенемъ!’ Итакъ, вышла наружу сія тайна, долго до половины скрывавшаяся, товарищи, стараясь привесть Каледа въ чувство, разорвали на груди одежду: открылась женщина!

Каледъ опамятовался и не закраснлся. Что ему теперь нужды до его чести, до его пола?

XXII.

Лара не тамъ покоится, гд покоятся его предки: его могила на пол, на которомъ онъ умеръ, надъ прахомъ его нтъ надгробнаго памятника. Его оплакала нжная подруга, ея печаль не столь громогласна, какъ вопли наемниковъ на похоронахъ богача. Тщетно распрашивали ее о прошедшемъ, самыя угрозы не могли вынудить у нее ни одного слова, Она не открыла, по какой причин бросила отчизну и послдовала за человкомъ, котораго сердце? казалось быть мало любящимъ, не объявила, за что была къ нему страстно привязана. Безумное любопытство! разв любовь покорна вол? разв Лара не могъ ей понравиться? У людей твердыхъ и суровыхъ чувства гораздо живе, нежели какъ въ свт думаютъ, можно ли сомнваться въ нжности и сильномъ раздраженіи сердецъ ихъ по тому только, что любовь ихъ не многословна?

Сердце и душа Каледа были привязаны къ Лар необыкновенными узами, но ничто не въ силахъ принудить ее повдать тайную свою исторію. Кром же ея не осталось въ живыхъ никого изъ знавшихъ оную, смерть запечатлла имъ уста.

XXIII.

Трупъ Лары опустили въ могилу, на груди его, кром послдней смертельной раны, оказалось много рубцевъ старыхъ, не въ этой войн имъ полученныхъ. Въ какой земл ни провелъ онъ лта мужескія, но онъ провелъ ихъ въ бранныхъ подвигахъ, до отчизны его не дошелъ слухъ ни о слав его, ли о злодяніяхъ. Рубцы свидтельствовали только о томъ, что онъ де одинъ разъ проливалъ кровь свою.

XXIV.

Говорятъ, что въ оную гибельную ночь (это площадной слухъ) поселянинъ проходилъ но долин въ ту пору, когда солнце готовилось смнить луну, задернутую облакомъ. Сей, рано проснувшійся, поселянинъ шелъ вдоль по рк, отдляющей владнія Отона отъ Лариныхъ, въ лсъ подбирать дрова для продажи въ город. Внезапно зашуршали втви я показались изъ лса лошадь и всадникъ. Онъ держалъ на сдл передъ собою нчто въ плащ завернутое. Лице всадника было закрыто и голова поникла къ лошадиной ше. Удивленный столь нечаянною встрчею и подозрвая убійство, поселянинъ спрятался въ кусты и. оттуда выглядывалъ. Всадникъ, домчась до крутаго берега рки, соскочилъ съ лошади, и схватя Ноту, подошелъ на самый край и бросилъ ее въ воду, потомъ робко на вс стороны озираясь, слдовалъ зрніемъ за текущими волнами, какъ будто всматривался въ какой-нибудь предметъ, всплывшій на поверхность воды, поспшилъ къ груд камней, весеннимъ потокомъ съ горъ набросанной, началъ подбирать самые крупные, и съ особенною ловкостью кидать ихъ въ воду.

Между тмъ, любопытный поселянинъ тихо прокрался къ такому мсту, откуда, не бывъ замченъ, могъ все видть. Ему показалось, что по рк плыветъ мертвое тло, на груди котораго онъ даже могъ различить орденскую звзду, но прежде, нежели онъ усплъ пристально вглядться, огромный камень погрузилъ трупъ въ глубину: онъ еще разъ всплылъ, обагрилъ вокругъ себя воду — и пошелъ ко дну. Всадникъ дожидался, пока кругъ на рк совершенно сгладился, тогда вспрыгнулъ на лошадь — и во весь опоръ помчался прочь отъ берега. На лице его надта была личина, робость воспрепятствовала дровоску различишь черты лица погибшаго, но если правда, что онъ видлъ звзду на его одежд, то это злакъ рыцарскаго достоинства, и вс, слышавшіе повсть дровоска, тотчасъ вспомнили, что въ бдственную ночь Эцелинь имлъ на груди звзду. Если это былъ онъ, то да водворится душа его въ селеніямъ райскихъ! его смертные останки вынесены ркою въ море, любовь къ ближнему остережется обвинять Лару въ семъ злодяніи!

XXV.

Каледъ, Лара, Эцелинъ умерли — и ни надъ однимъ нтъ надгробнаго камня.

Сострадательные люди тщетно хотли удалишь жалкую страдалицу отъ мста, орошеннаго кровію друга ея. Сія гордая душа сдлалась смиренною, горесть изсушила ея слезы, она не роптала, не жаловалась, не стонала. Если кто угрожалъ ей удаленіемъ ее отъ мста, на коемъ она видла и еще не врила, что Лара умеръ: то глаза ея сверкали отъ ярости, какъ глаза тигрицы, у которой ловцы хотли дтей похитить. Но тотъ, кто изъявлялъ участіе въ ея горести, слышалъ ее бесдующею съ призраками, какихъ видитъ въ бреду больной горячкою. Она говорила имъ о своей утрат, останавливалась подъ той липою, подъ которою держала на колнахъ скатившуюся голову Лары: т же тлодвиженія, т же слова напоминали ей смертное томленіе друга ея. Она обрзала его черные волосы и носила ихъ на сердц, часто вынимала ихъ, расчесывала, разстилала по земл, какъ будто бы выжимала изъ нихъ кровь какого-нибудь призрака, вопрошала. Лару и сама вмсто его себ отвчала, потомъ вдругъ вскакивала, и указывая перстомъ на другое привидніе, ее испугавшее, убждала своего друга спасаться бгствомъ. Также не рдко, сидя на пн древесномъ, она закрывала лице руками, или чертила странныя буквы… Такая горесть не могла быть продолжительна. Два востока погребена рядомъ съ своимъ возлюбленнымъ. Ея исторія до сихъ поръ осталась тайною, но страсть къ Лар перестала быть загадкою.

Я.

‘Новости литературы’, кн. 15—16, 1826

Лара.

Лара.

Читайте также: