Л. Н. ЮРОВСКИЙ. ОЧЕРКИ ПО ТЕОРИИ ЦЕНЫ. САРАТОВ. 1919 Г. СТР. VII + 223 + II.
Л. Н. ЮРОВСКИЙ. ОЧЕРКИ ПО ТЕОРИИ ЦЕНЫ. САРАТОВ. 1919 Г. СТР. VII + 223 + II.
Примечания:
Л. Н. Юровский. Очерки по теории цены, Струве Петр Бернгардович, Год: 1923
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Юровский Л. Н. Впечатления. Статьи 1916-1918 годов
Сост., предисл. и коммент. А.Ю. Мельникова.
М., 2010.
Настоящая рецензия по условиям времени является с очень большим запозданием, а по существу её общее содержание не только предвосхищено, но и развито в положительной форме в той статье, которую пишущий эти строки напечатал в первой книге ‘Экономического Вестника’. Достаточно сказать, что весь смысл и весь пафос труда Юровского направлен, так сказать, на ‘спасение’ (‘Rettung’) концепции равновесия в политической экономии. Я говорю ‘спасение’, потому что — и в этом смысле я испытал от книги Юровского, как писатель и ученый, величайшее личное удовлетворение — его апологетическая по отношению к традиционной политической экономии позиция определяется в значительной мере моей критической позицией. Юровский меня не переубедил, но я не могу отрицать, что его хорошо построенный и весьма прозрачно написанный труд помог мне формулировать проблему равновесия и тем, в известном смысле, ‘освободиться’ от неё. Его точное определение экономической статики: ‘статика исследует вопрос о равновесии одновременно данных спроса и предложения’ (стр. 148), даёт возможность отвергнуть статическую предпосылку как общую предпосылку экономического рассуждения. Этого, к сожалению, не усмотрел и не мог усмотреть сам Юровский, стоя на своей апологетической точке зрения. Конечно, в традиционном багаже политической экономии не всё — с современной критической точки зрения — должно быть забраковано, ибо не все сейчас равно ценно и равно важно сейчас для нас, но, увлекаясь своей апологетикой, Юровский не замечает и этого. Уже самое его исходное положение, намеченное в предисловии и сводящееся к утверждению непрерывности линии развития политической экономии от Рикардо к Жану Батисту Сэю, Сениору, Герману, Тюнену, Джевонсу, Менгеру и Бем-Баверку, вызывает недоумение. Названными именами обозначаются существенные и часто спасительные разрывы в развитии экономической мысли. Между пониманием ценности и прибыли у Рикардо и Сэя никогда не было и не может быть примирения, а Джевонс несомненно был прав, когда он думал, что ниспровергает Рикардо и сметает Джона Стюарта Милля. С какой-то третьей точки зрения можно критиковать одновременно Рикардо и Маркса с одной стороны, Джевонса и Вальраса с другой, но примирить Рикардо и Джевонса невозможно иначе, как в дурном эклектизме.
Формально, механический объективизм Рикардо и психологический субъективизм Джевонса и Вальраса сходятся на понятии равновесия, по при всём значении этого понятия в развитии экономической мысли, значения, которое я, конечно, не склонен отрицать, концепция не заполняет и не исчерпывает собой развития экономической мысли.
Если бы Юровский не задался несостоятельной апологетической мыслью оправдать и спасти традиционную концепцию равновесия, то он бы в багаже (или сокровищнице) экономической мысли легко различил бы пшеницу и плевелы. Это для него было тем легче, что он многое ясно видит и понимает. Он сразу становится на правильную точку зрения, отправляясь от цены как основной экономической категории. Он правильно усматривает огромное значение понятия ренты для экономического рассуждения вообще. Но, ведь, примечательно, что понятие ренты у Рикардо не случайно было как бы исключением или особенностью, присущей сельскохозяйственному производству и добывающей промышленности. И именно обобщение понятия ренты разрушает систему Рикардо, подрывая её основное понятие — ‘свободно воспроизводимых благ’. Можно в общей форме сказать, что современное экономическое миропонимание совершенно иначе, в радикально иной перспективе, располагает и развёртывает понятия, чем классическая политическая экономия. Повторяю, Джевонс был прав, считая свои рассуждения преодолением Рикардо. И еще раньше и систематичнее, в некоторых отношениях, преодолевал Рикардо Германн, и английский его современник и ученик Банфильд хорошо понимал это. А с другой стороны, сейчас то направление экономической мысли, или вернее, те экономисты, которые всё экономическое рассуждение построяют на понятии цены, отметают значительную долю концепций так называемого психологического направления. ‘Примиренчество’ Л.Н. Юровского несостоятельно в применении к прошлому, но оно неверно и в отношении настоящего. Если есть новая политическая экономия, то она разрывает и с Джевонсом и с Рикардо, в то же время сохраняя и обобщая никоторый понятия того и другого. Мне думается, что Л.Н. Юровский по существу слишком увлекается методологическими подходами к экономическим проблемам и пренебрегает содержанием науки, её ‘материальными’, или ‘мериторными’ положениями.
Ему надлежит, избавившись от гипноза маршалловского эклектизма и от своей собственной, апологетической но отношению к традиции, тенденции, наново пересмотреть все экономические понятия. Тогда, я уверен, число и значение наших разногласий значительно уменьшится.
От этих общих замечаний я перейду к некоторым частностям, правда, очень, важным и для Юровского и для меня.
‘Спасая’ понятие равновесия в его всеобъемлющем и основоположном для учений о рынке и цене значении, Юровский обращается к единому курсу берлинской биржи, явлению, которое я использовал для построения своей статистической теории цены. Трудность, представляющаяся мне на этом пути, заключается в том, что в едином курсе так же, как при образовании цены вообще на рынке, мы имеем не один ряд величин, а два: ряд заявок спроса и ряд заявок предложения. Слить оба эти ряда в один, для постулирования, а тем паче для выведения ‘средней’, мы по существу дела не можем без некоторых весьма серьёзных оговорок. Единый курс есть цена, по которой без изменения величин заявок спроса и предложения может быть заключено наибольшее число сделок. Вот почему я сопоставил цену единого курса с наиболее частным случаем или ‘модусом’ (‘модой’) английских статистиков. Юровский противопоставляет моему пониманию единого курса положение, что ‘в арсенале экономических понятий есть такое, под которое берлинский единый курс подходит вполне. Берлинский единый курс фиксирует ту цену, при которой устанавливается равновесие между спросом и предложением. Именно это и означает правило, требующее, чтобы маклера устанавливали такой курс, при котором большинство поручений выполнимо’ (стр. 137). И далее: ‘способ установления единого курса тождественен с теми рассуждениями, при помощи которых Маршалл находить цену в 36 шилл. за квартер пшеницы в своём примере хлебного рынка, или Бем-Баверк объясняет образование цен на конском рынке в своих ‘Основах теории ценности хозяйственных благ’. Обычные цифровые примеры, которыми иллюстрируют приёмы составления единого курса, годятся для теоретических объяснений сторонников математического направления (в самом широком смысле слова) и, наоборот, примеры, взятые из теории цены, пригодны для объяснения котировочной техники Берлинской фондовой биржи. Ибо и здесь, и там ищут равновесия между спросом и предложением. ‘В обоих случаях даны кривая спроса и кривая предложения, а искомой является точка их пересечения’ (стр. 139).
Я уже указал в своей статье ‘Научная картина экономического мира и понятие равновесия’ (‘Экономический Вестник’, кн. I), что предпосылкой и единого курса, и теоретической концепции равновесия является неподвижность или стабильность заявок спроса и предложенья (стр. 13). В концепции равновесия эта предпосылка является теоретическим предположением. В берлинском едином курсе она реализуется, становится фактом. С точки зрения эмпирического индуктивного исследования не единый курс подлежит истолковывать при помощи концепции равновесия, а, наоборот, для истолкования концепции равновесия надлежит привлечь единый курс. Поскольку Юровский поступает обратно, он совершает ошибку известную в логике под названием Hysteron-proteron. Единый курс и концепция равновесия суть только возможные и потому лишь вероятные схемы протекания событий, из которых слагается рыночный торг. В случае единого курса искусственно осуществлены предпосылки рассуждения Маршалла и Бем-Баверка: неподвижность заявок цен, выведение из них некоторой единой величины, соответствующей наибольшему числу возможных при этом условии сделок, и подведение этого максимального числа сделок под такую единую цену. Конечно, единую рыночную цену нельзя просто характеризовать как статистическую среднюю из всех рыночных заявок, но ‘статистическая природа’ рыночной цены как некого отверждения ‘сингулярных фактов’ (1) заявок спроса и предложения и отдельных (диспаратных) реализованных цен этим не устраняется. Как я уже указал во французском переводе главы о ‘Цене-ценности’ из ‘Хозяйства и цены’ (2), уже Тюрго ясно понимал статистическую природу цены и эту же мысль ясно высказал Германн, построивший понятие средней цены или рыночной цены, которую он называет также возможною ценой и отождествляет с меновой ценностью. С.С. Кон в частном письме ко мне и в своей программе министерского экзамена предлагает определить и характеризовать ценность не как статистическую среднюю, а как математическое ожидание цены. Я ничего по имею против этой формулировки, которую, как я надеюсь, С.С. Кон разъяснит в специальном этюде, но я не нижу в ней никакого отрицания моей мысли о статистической природе ценности, ибо математическое ожидание для эмпирического исследования хозяйственной действительности может покоиться лишь на данной в опыте частости ‘сингулярных фактов’. В опыте даны только частости, и математическое ожидание или вероятность есть не закон этих частостей, а лишь какое-то их рациональное выражение или предвосхищение. Нельзя говорить, что математическое ожидание величины ‘лежит в основе эмпирической средней’. Математическое ожидание есть, как математический коррелят, лишь идеальное выражение эмпирической частости.
Таким образом, и после критики Юровского я продолжаю считать, что указание на статистическую природу ценности соответствует существу этого явления и что то искусственное построение ценности, которое мы имеем в Берлинском едином курсе, именно своей искусственностью весьма наглядно выясняет эту природу. Положение Юровского, что ‘Берлинский единый курс фиксирует ту цену, при которой устанавливается равновесие между спросом и предложением’ надлежит обернуть и сказать, что ценой равновесия называется цена, устанавливаемая при помощи своеобразного приема, реальным примером которого является метод единого курса. Это в связи с анализом всей концепции равновесия я установил в вышеуказанной своей статье. После этого В.П. Тимошенко обратил моё внимание, что то же самое утверждает Лифман во втором томе своих ‘Grundstze der Volkswirtschaftslehre’. Он говорит там о так называемой австрийской теории цены (очевидно, имея в виду классическую её формулировку у Бем-Баверка), что эта теория ‘применима лишь к установлению единого курса, как оно до сих пор практиковалось на Берлинской бирже. Это есть единственный случай, мне известный, для которого имеет силу австрийская теория. Если кто-нибудь знает ещё другой такой же пример, то я бы был ему благодарен за сообщение об этом’. Ясно, — продолжает Лифман — и тут я с ним уже не могу согласиться, что эта теория как небо от земли отстоит от объяснения цены, образующейся в процессе конкуренции. Ибо это установление единого курса не есть образование цены в свободном обороте, а возможно лишь путём вмешательства сверху, которое вычисляет единый курс. Это можно хорошо видеть на самой бирже, где в так называемом свободном обороте никогда не образуется единый курс’ (стр. 59-60).
Вторую половину рассуждения Лифмана об едином курсе, в которой он воспроизводит мнение своего покойного учителя Макса Вебера, я не могу разделить. Единый курс, конечно, не есть случай вмешательства власти (obrig-keitliches Eingreifen). Это есть случай и приём не социально-политической, а технической рационализации процесса построения цены… — ценности, в отличие от той ‘средней цены’, которая устанавливалась, например, по Маннгеймской системе регулирования субмиссионных цен, представлявшей уже опыт не чисто технической, и социально-политической рационализации цены-ценности (3).
В ‘Хозяйстве и цене’ я, быть может, несколько преувеличил близость метода единого курса к совершенно свободному рыночному торгу, не подчеркнув характерной особенности единого курса, неподвижности (правда, не абсолютной) заявок спроса и предложения. В своей статье о равновесии я исправил этот пробел, указав с особым ударением, что при системе единого курса ‘рыночный торг по существу по заданию не отменяется, но из свободного взаимодействия торгующихся продавцов и покупателей превращается в свободно принимаемое или упорядочивающее посредничество маклеров’. Отсюда, все-таки весьма далеко до начальственного вмешательства (тем более, что, как я показал в ‘Хозяйстве и цене’ при помощи соответствующих справок, единый курс связан с правовым институтом ‘самовступления комиссионера’). Но также неверно видеть в едином курсе упрощенную схему, в основе своей воспроизводящую протекание свободного рыночного торга. Поскольку я был в ‘Хозяйстве и цене’ близок к такому пониманию и оно сообщилось Юровскому, я ошибался сам и ввёл в заблуждение своего оппонента, а последний, увлекшись этим сближением своеобразного и исключительного приёма единого курса со свободным рыночным торгом, построил на этом сближении логически ошибочное оправдание концепции равновесия.
На стр. 126 в примечании Юровский говорит: ‘Кажется, не исключено плодотворное и, во всяком случае, любопытное пользование механическими аналогиями и в другой социальной науке — в юриспруденции. Очень интересен в этом отношении опыт Ориу, пытающегося использовать понятие равновесия в системе публичного права и приписывающего этой идее очень широкое значение’. Автор тут ссылается на ‘Principes de droit publique’, но ещё больше Ориу (Hauriou) пользуется механическими аналогиями в своих более ранних ‘Leons sur le mouvement social donnes Toulouse en 1898’ (Paris, Larose, 1899).
Эти идеи составляют довольно слабую часть теоретических построений замечательного французского публициста, который по силе социологической мысли выше всех германских государствоведов, даже ранга Гирке, Лаванда и Еллинека. Но в науке государствоведения концепция равновесия гораздо старше трудов Ориу: она восходит по меньшей мере к XVII веку. Необыкновенно отчетливо она выражена еще у Гаррингтона в ‘Oceana’ и очень скоро становится клише в государствоведении и политической публицистике XVII и XVIII вв. По-видимому, Юровский этого не знает.
Книга Л.Н. Юровского написана весьма умело и читается с большим интересом. Это одна из тех книг, ознакомление с которыми может дать очень много начинающему ученому как весьма хорошо составленный и насыщенный разумно подобранным материалом путеводитель по литературе теоретической политической экономии. Весьма ценно в книге изложение такого классического, и в то же время мало известного писателя, как Курно. По форме и по архитектонике ‘Очерки’ Юровского напоминают ‘Очерки’ А.А. Чупрова, непосредственным учеником которого был автор, по положительным идеям, Юровский, быть может, всего более обязан Маршаллу, наибольшее число отрицательных вдохновений и точек отталкивания дала ему, кажется, моя книга ‘Хозяйство и Цена’, хотя во многом, и весьма существенном, мы с ним в то же время сходимся, или, точнее, он примыкает ко мне. Труд Юровского принёс мне большую пользу, заставив наново продумать целый ряд проблем, и полезность его при самостоятельных занятиях политической экономией я уже мог испытать и на других читателях, которым рекомендовал эту книгу. Появление такой книги есть отрадное доказательство той высоты, которой достигла научная культура в первые пятнадцать лет XX века в России и свидетельство широты и многообразия научных влияний, под которыми складывалась мысль автора: ближайший ученик профессоров Экономического Отделения Петроградского Политехнического Института и Брентано, автор в то же время впитал в себя и как-то лично и самостоятельно переработал мысли и учения Курно, Вальраса, Менгера и Маршалла.
Пётр Струве
Прага, июль 1923 г.
(1) Выражение ‘сингулярные факты’ я заимствую у Лотце. System der Philosophie I, Logik Buch 2 Кар. IX.
(2) Prix-Valeur. noncs fondamentaux в ‘Revue d’Economie politique’ за 1922, No 2, pp. 193-196.
(3) Этот весьма интересный пример искусственно сделанной цены-ценности игнорируется Лифманом. Он изложен и подвергнут теоретическому анализу в ‘Хозяйстве и цене’, вслед за берлинским единым курсом (ч. I, с. 351-358).
‘Экономический Вестник’, Берлин, 1923, No 2, с. 247-252.