Л. И. Тимофеев, Вяч. Черкасский
Л. И. Тимофеев, Вяч. Черкасский
Апокриф?.. Или…
Апокриф?.. Или…
1.
2.
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
Л. И. Тимофеев, Вяч. Черкасский. Апокриф?.. Или…, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1983
Время на прочтение: 16 минут(ы)
ПРОМЕТЕЙ 13
На последней странице автографа рассказа ‘Метель’, датированного 20 октября 1830 года, в левом нижнем углу рукою Пушкина сделана запись: ’19 окт. сожж. X песнь’1. Этой записью открывается длинная загадочная история X главы ‘Евгения Онегина’. Как известно, X глава была задумана Пушкиным в 1829 году, писалась в Болдине в 1830 году и представляла собой наполненную резким политическим содержанием хронику истории России первой четверти XIX века.
В рукописях Пушкина сохранилось еще одно упоминание о X главе. В автографе ‘Путешествия Онегина’ против стихов:
Уж он Европу ненавидит
С ее политикой сухой —
Пушкин написал: ‘в X песнь’ 2.
Однако, несмотря на совершенное Пушкиным в болдинскую осень 1830 года, по выражению Н. Л. Бродского, ‘аутодафе’, X глава продолжала свою жизнь. Мы находим упоминание о ней в дневниковой записи П. А. Вяземского от 19 декабря 1830 года: ‘Третьего дня был у нас Пушкин. Он много написал в деревне: привел в порядок 8 и 9 главу Онегина, ею и кончает, из 10-й, предполагаемой, читал мне строфы о 1812 годе и следующих. Славная хроника’. И далее Вяземский цитирует две запомнившиеся ему строки из X главы: ‘У вдохновенного Никиты, у осторожного Ильи’ 3.
11 августа 1832 года Александр Тургенев в письме к брату Николаю пишет: ‘Александр Пушкин не мог издать одной части своего Онегина, где он описывает путешествие его по России, возмущение 1825 года и упоминает, между прочим, и о тебе:
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
В этой части у него есть прелестные характеристики русских и России, но она останется надолго под спудом. Он читал мне в Москве только отрывки’ 4.
Справочник Л. А. Черейского ‘Пушкин и его окружение’ помогает нам установить, что встречи Александра Тургенева с Пушкиным ‘возобновляются лишь по приезде Тургенева в Россию в 1831-м. В дек. 1831-го (с 7 по 24) они систематически встречаются в Москве…’ 5.
Таким образом, Пушкин читает X главу более чем через год после ее сожжения. Все это свидетельствует о том, что поэт помнил главу наизусть. Предположение Б. В. Томашевского, что ‘какие-то копии этой главы оставались у Пушкина после 1830 года’ 6, представляется нам поэтому маловероятным. Но очевидно, что и в том случае, если Пушкин не имел списков и читал главу по памяти, то она запоминалась слушателями и могла быть записана ими. Однако резко политический характер главы, единодушно отмечаемый современниками (приведем еще запись из воспоминаний М. В. Юзефовича, встречавшегося с Пушкиным летом 1829 года: ‘Он (Пушкин.— Л. Т., В. Ч.) объяснил нам довольно подробно все, что входило в первоначальный его замысел, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов’ 7), и особенности николаевской эпохи создавали опасность для ее хранителей {С X главой, по-видимому, связаны и те фрагменты ‘Путешествия Онегина’, в которых идет речь о военных поселениях и о которых П. А. Катенин сообщает в письме П. В. Анненкову: ‘Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани Евгений видел военные поселения, заведенные гр. Аракчеевым, и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению…’ 8}.
На письме А. Тургенева 1832 года обрываются все следы X главы, и она уходит из нашего поля зрения более чем на 70 лет, вплоть до 1906 года, когда в IV выпуске издания ‘Пушкин и его современники’ было опубликовано сообщение: ‘В 1904 году рукописное отделение библиотеки Академии наук обогатилось ценнейшим собранием автографов Пушкина, принесенным в дар Академии вдовой покойного Леонида Николаевича Майкова Александрой Алексеевной Майковой’ 9. И далее в описании автографов стихотворений Пушкина (описано В. И. Срезневским) под номерами 37д и 57 были названы рукописи, возвращающие нас к X главе ‘Евгения Онегина’.
37д — ‘Наброски из путешествия Онегина. Листок сероватой бумаги с клеймом 1823 г. Среди текста красная цифра 55’ 10.
57 — ‘Нечаянно пригретый славой…’ и ‘Плешивый щеголь, враг труда…’ (1830?). В четвертку, 2 л. (1 л. перегнутый пополам). На бумаге клеймо 1829 г. Красные цифры: 66, 67. Текст писан с внутренней стороны сложенного листа. Поправок почти нет, писано наскоро, многие слова недописаны, собственные имена обозначены буквами’ 11.
Однако связь этих рукописей с X главой была установлена пушкинистами не сразу. Через четыре года, в 1910 году, в XIII выпуске ‘Пушкина и его современников’ П. О. Морозов опубликовал статью ‘Шифрованное стихотворение Пушкина’, в которой проанализировал автограф Пушкина, описанный под номером 57, пришел к выводу, что это шифрованное стихотворение, и расшифровал его. Затем Морозов обратил внимание на то, что последние семь стихов расшифрованного текста продолжаются онегинскими строфами рукописи, описанной В. И. Срезневским под номером 37 д как ‘Наброски из путешествия Онегина’. Все это привело исследователя к следующему заключению: ‘…шифрованные отрывки также могут относиться к Путешествию Онегина, которого поэт приводил в круг декабристов. Но в таком случае в отрывках недостает уже очень многих стихов, так как составить из них ‘онегинские’ строфы совершенно невозможно’ ‘2.
Морозов справедливо предположил, что Пушкин, опасаясь, ‘как бы это новое его произведение не нашло себе нежелательных читателей’, зашифровал его и что отсутствие в ‘автографе некоторых стихов, необходимых для уяснения смысла и дополнения рифм, объясняется, по всей вероятности, тем, что все стихотворение не поместилось на одном листе и часть его была переписана на другом, до нас, к сожалению, не дошедшем’ 13.
Впервые принадлежность расшифрованных и исследованных Морозовым стихов к X главе ‘Евгения Онегина’ была установлена Н. О. Лернером в 1915 году, в шестом томе сочинений Пушкина, где они и были напечатаны под названием ‘Из десятой (сожженной) главы ‘Евгения Онегина’ 14.
И наконец, С. М. Бонди в докладе на Пушкинском семинарии при Петроградском университете (доклад не был тогда напечатан, но на него ссылался М. Гофман в книге ‘Пропущенные строфы ‘Евгения Онегина’ 1922 г.) убедительно доказал, что четверостишия, расшифрованные Морозовым, не следуют друг за другом как цельный текст, а каждое из них является только началом соответствующей онегинской строфы.
Вперед, вперед, моя исторья!
Лицо нас новое зовет.
Дальнейшая история X главы приводит нас в Ленинград 1949 года в Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки имени M. E. Салтыкова-Щедрина.
26 ноября 1949 года главный библиограф библиотеки, кандидат исторических наук Даниил Натанович Альщиц, ‘отбирая для описания рукописи, относящиеся по происхождению или по содержанию к XVI веку <...>, исследовал собрание Общества любителей древней письменности’ 15. Среди рукописных книг, принадлежавших кн. П. П. Вяземскому (основателю Общества любителей древней письменности, сыну П. А. Вяземского), между листов ‘Апостола’ XVI века он обнаружил ‘какие-то листки’. ‘Стихи,— записал тогда Д. Н. Альшиц.— Придется идти к своему рабочему месту и внимательно посмотреть. Может быть, читатель, возвращая рукопись в фонд, забыл вынуть вложенные в нее свои поэтические опыты. Не должно быть. При приеме от читателя рукопись просматривается с пересчетом листов. Посмотрим: рука XIX века. ‘Ты прав, читатель, что ж, не скрою…’ Незнакомые стихи, но строфа явно пушкинская, онегинская. ‘Владыка слабый и лукавый…’ Это уже что-то знакомое’ 16.
Так был найден текст, состоящий из 18 строф и 8 строчек, который внешне сохранял структуру онегинской строфы, включая в себя строки, найденные Морозовым.
Как специалист-источниковед, постоянно сталкивающийся в своей деятельности с различными апокрифами, подделками, Д. Н. Альшиц на протяжении десяти дней тщательно и придирчиво исследовал рукопись и выучил ее наизусть.
Он описал этот текст:
‘Рукопись второй половины XIX века, стальным пером, на белой нелинованной бумаге. Водяных знаков нет, кроме горизонтальных параллельных полос на расстоянии 2:5 см одна от другой. Листки ординарные, in quarto числом 5 (пять). На каждой странице, в левом верхнем углу, тою же рукой, что и сам текст, проставлены NoNo 1…10. Текст написан черными чернилами, мелким, разборчивым, но культурным, а не писарским почерком, по 2 строфы на странице. Перед каждой строфой M — римской цифрой — I—XIX. Заглавия нет. Пропусков и сокращений нет. На последней 10-й странице писавший, по ошибке, начал снова повторять уже написанные им на странице 9 строфы XVII и XVIII. Дописав вторично XVIII строфу до слов — ‘Славян бунтарская задруга’, он спохватился в своей ошибке, перечеркнул написанное двумя жирными диагоналями крест-накрест и, проставив цифру — XIX,— принялся за следующую строфу. XIX строфа уместилась до слов: ‘Онегин! — Пушкин! — Наконец!’ Здесь список обрывается. Естественно, что продолжение следовало на листах 6+n, попавших в какое-то другое место. На странице 1 у правого края, на уровне строки: ‘Он долго корчил либерала’ — нарисован теми же чернилами перечеркнутый по диагонали квадратик. Лист 5, судя по чернильному следу, со стороны страницы 10 проколот в виде подковки, видимо, пером, которое писало скорее всего в момент, когда листок был на весу. (Возможно, был поднят за уголок для просушки жирных линий перечеркивания)’ 17.
Однако нам было не суждено ознакомиться с этой рукописью. 6 декабря 1949 года она была утрачена по причинам, не зависевшим от Д. Н. Альшица, и летом 1950 года текст ее был восстановлен им по памяти {Пользуясь случаем, выражаем глубокую благодарность Д. Н. Альшицу, предоставившему нам этот текст и ряд других материалов (переписку с Б. Томашевским и пр.), хранящихся в его архиве.}. В 1955 году Д. Н. Альшиц предпринял ряд мер по розыску обнаруженных им в свое время листков с текстом X главы. Но они не были найдены. Сам Д. Н. Альшиц, сделавший ряд значительных разысканий в области своей непосредственной специальности — древнерусской истории, таких, как Список опричников, черновые наброски Иваном Грозным истории своего царствования и другие, вернулся к своей работе. Сегодня мы располагаем текстом, который был записан Д. Н. Альшицем в 1950 году. Обратимся к этому тексту:
Ты прав, читатель, что ж, не скрою —
Виновен, замышлял обман:
Не досказать судьбу героя
И кое-как прервать роман.
Но не суди поэта строго —
Причин на это очень много
И, если б в ряд их ставил ты,
Как раз бы кончил у Читы.
Продолжить я намерен все же,
Быть перед совестью в долгу,
Ей-богу, дольше не смогу —
Жизнь — клад, но истина дороже,
Она мне цензор и указ…
Итак, подвинем наш рассказ.
[Вл]адыка [слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда] *.
Вскочив на трон отца капрала,
Он долго корчил либерала
И будто выполнить решил
Все, что Лагарп ему внушил.
Явил он действия отвагу:
В кругу интимнейших друзей
Свободомысленных князей
Чернил прожектами бумагу…
Но почему-то из царя
Не получилось бунтаря.
* В прямых скобках ранее известный текст.
[Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра].
Немало перьев эта птица
Лишилась возле Австерлица,
И еле спас ее узор
Тильзита тягостный позор,
А нам царя военный гений
Оставил в память той поры
Новинки воинской муштры
Да стон военных поселений.
Под этот стон и ляжешь в гроб,
[Ты,— Александровский холоп!]
[Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?]
Нет слов, могуча сила божья
(Почти как сила бездорожья),
Зимой, и верно, выпал снег,
Барклай был опытный стратег…
Но всех причин на первом месте
Народ наш честный прочно встал,
И он недаром зароптал,
Прочтя в победном манифесте,
Что царь, не сняв с него узду,
Лишь посулил от бога мзду
[Тут * — бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей].
Всеевропейское дворянство
Пустилось в пляс, порок и пьянство…
Наш царь скакал по городам,
Меняя лошадей и дам…
Аристократ распетушился,
Как будто вовсе не был он
Низвержен, попран, оскорблен,
А так — невинности лишился —
Из крови встав, не стал умней,
А только сделался жирней.
* В ранее известном тексте — ‘Но бог помог…’
[И чем жирнее, тем тяжеле.
О русский глупый наш народ,
Скажи, зачем ты в самом деле]
Так долго носишь гнет господ?
Зачем в военную годину,
Уже держа в руках дубину,
Ее ты рано опустил?
Иль ты забыл, иль ты простил,
Что не француз и не татарин,
Не швед, не немец, не поляк,
А только он твой главный враг —
Рабовладелец, русский барин?
Иль на авось по старине
Ты понадеялся вполне?
[Авось, о Шиболет народный,
Тебе б я оду посвятил,
Но стихоплет великородный
Меня уже предупредил].
‘Авось’ теперь на службе трону:
[Моря достались Альбиону] *,
А что за вычетом морей,
Авось подляжет под царей,
Мечтать об этом так отрадно…
Наш просвещенный новый царь
Всей суше будет господарь
И с ней управится изрядно,
А нынче все и вкривь и вкось,
Но я… надеюсь на авось!
* В ранее известном тексте — ‘Албиону’ (так в рукописи).
[Авось, аренды забывая,
Ханжа запрется в монастырь,
Авось по манью Николая
Семействам возвратит Сибирь]
Тех, что в народе тайно славят,
[Авось дороги нам исправят],
Авось Российская печать
О правде сможет не молчать…
Авось поэт, служитель лиры,
Придворным сможет и не быть
И даже сможет не носить
Камер-лакейские мундиры…
Но я отвлекся от времен,
Когда был свержен Напольон.
[Сей муж судьбы, сей странник бранный,
Пред кем унизились цари,
Сей всадник, Папою венчанный,
Исчезнувший как свет * зари],
Чинов британских сворой гадкой,
Он схвачен был бульдожьей хваткой
И похоронен был живьем
На душном острове своем.
[Измучен казнию покоя],
Он слушал моря грозный рев,
Подобно грохоту боев,
Ласкавший сердце боевое…
Он там угас, на много лет
Оставив в мире яркий след.
* В ранее известном тексте — ‘тень’.
[Тряслися грозно Пиринеи —
Волкан Неаполя пылал,
Безрукий князь друзьям Мореи
Из Кишинева уж мигал],
И на самом Олимпе знати
В спесивой Английской палате,
Ударил смелый звук речей:
Поэт сразился за ткачей.
Царя имея в роли шефа,
Язвил крамолу Меттерних,
Но вопреки стараньям их,
[Кинжал Л]увеля, [тень Б]абефа
И гильотины светлый нож
Не блекнут в памяти вельмож.
[Я всех уйму с моим народом,—
Наш царь в конгрессе говорил]
И усмирительным походом,
Чуть руки в кровь не обагрил.
Союз монархов европейских
В своих надеждах полицейских
Чуть где подошвы припечет,
На наше войско клал расчет.
Свободным мыслям нет преграды,
Как прежде русские полки
На вид покорны и дики,
Исправно делают парады,
Но дух свобод исподтишка
Закрался в царские войска.
[Потешный полк Петра Титана,
Дружина старых усачей,
Предавших некогда тирана
Свирепой шайке палачей],
На ужас пытки ежедневной
Ты вдруг ответил вспышкой гневной
И твой мучитель Шварц — сатрап,
Бежал как трус, как подлый раб.
Сам царь испуган был и взбешен: —
Ведь запоют, того смотри,
‘Allons, enfants de la Patrie!’.
Весь полк бы должен быть повешен!
Но будет шум… На первый раз —
Сибирь, шпицрутены, Кавказ.
[Россия присмирела снова,
И пуще царь пошел кутить,
Но искра пламени иного
Уже издавна, может быть],
Все большим жаром разгоралась…
Уж воедино собиралась,
Семья борцов, богатырей,
Дерзнувших грянуть на царей.
Друзья, друзья… сердечной кровью
Я каждый слог о них пишу
И музу трепетно прошу —
Где не талантом, там любовью
Стихи возвысить на предел
Достойный их прекрасных дел.
[У них свои бывали сходки,
Они за чашею вина,
Они за рюмкой русской водки]
Судили труд Карамзина:
В журчаньи фраз его грацьозных
Ловили шум волнений грозных,