Кузнечик-музыкант, Полонский Яков Петрович, Год: 1859

 
 Я. П. Полонский Кузнечик-музыкант Шутка в виде поэмы ---------------------------------------------------------------------------- Я. П. Полонский. Стихотворения. Поэмы. М., 'Правда', 1986 ---------------------------------------------------------------------------- ПЕСНЬ 1 Не сверчка-нахала, что скрипит у печек, Я пою: герой мой - полевой кузнечик! Росту небольшого, но продолговатый, На спине носил он фрак зеленоватый, Тонконогий, тощий и широколобый... Был он сущий гений - дар имел особый: Музыкантом слыл он между насекомых И концерты слушать приглашал знакомых. Под роскошной жатвой жил он в ноле чистом, Оглашая воздух бесконечным свистом Своего оркестра. Ветреное племя Скакунов забыло, что в полях в то время Музыки и вкуса был он представитель. Все, что нынче летом деревенский житель Слышит за окошком, лежа на кровати Или на балкон свой выходя в халате, - Этот свист трескучий, этот звон безбрежный, Разлитой повсюду, и сухой, и нежный, - Если только в этом сумрачном концерте Есть живая нега и восторг, поверьте, - Это все былые, вечные созданья Моего героя, или - подражанья. Бедненький кузнечик! позабыт твой гений! Но ты век свой прожил не без приключений. Помню, ты недаром (Слыл идеалистом: Сядешь ты бывало в свете серебристом Месяца, под полог ночи на соломке, Ветром сокрушенной. (Даром, что не ломки Гибкие колосья, все же в ниве шаткой Много их подломит этот ветер гадкий.) Сядешь ты бывало и во славу ночи На своей скрипице пилишь что есть мочи. И тебя дразнили пискуны пустые, Комары-злодеи, трубачи степные, И в тебя влюблялись божий коровки, И мутила зависть многие головки, С тем же, музыкальным то есть, нагоравленьем, С тою же охотой, да не с тем уменьем. И грозилась мошка с помощью науки Умертвить тобою созданные звуки, И тяжеловесный жук неоднократно Уверял, что уши смачивать приятно На твоих концертах, а не то-де уши, Как трава, завянут от ужасной суши. В частной жизни также к добреньким коровкам, К мушкам и козявкам часто в пренеловком Был ты положеньи: слушал их признанья, Робко избегая тайного свиданья. Но ничто, однако ж, не поколебало Твоего покоя, никакое жало Твоему таланту не казалось вредным: В музыкальном мире был ты всепобедным. Ты вполне блажен был! - но пришла невзгода... Слушайте! Однажды, в половине года, В самый жар, быть может, в самые Петровки, В дни, когда на рынках потные торговки Продают малину, вишенья, клубнику И, маша платками часто не без крику, С мухами заводят из-за ягод ссоры, В дни, когда из праха созидают горы Муравьи и роют скрытые туннели Под корнями дуба иль смолистой ели, Бабочка, танцуя, празднует свободу, А пчела, с клубочком золотого меду, Покидая липу, вся в пыли цветочной, Так и льнет к жасмину белизны молочной, Шмель, бичуя воздух, знойный и душистый, И кружась над морем нивы золотистой, Пропадает в блеске солнца, как пылинка, В дни, когда для мошки каждая былинка Получает соки, сладость и значенье, И она вкушает те же наслажденья, - Стало быть, в Петровки, около полудня, Мой герой, кузнечик, понаевшись студня, То есть за обедом начинив желудок, Вышел насладиться видом незабудок И, вдыхая запах алого горошка, Лег, прищуря глазки, - и мечтал немножко. Много пролетало мимо насекомых, Ос, шмелей сердитых - трубачей знакомых, С разными вестями. Ни к кому с вопросом Он не обратился. Все, что перед носом У него вертелось, ползало, жужжало, Было чуждо сердцу - и не занимало... Моему герою, верно бы, вздремнулось, Как и вам, читатель, если б не взгрустнулось. Вдруг над ним порхнуло чудное виденье, Бабочка - такая, что - мое почтенье! Белизны жемчужной крылышки с каемкой, Глазки - изумруды, носик нежный, тонкий, Бархатец на шейке, бантик на затылке. Увидал кузнечик - затряслись в нем жилки. Бабочка все ниже и так близко вьется, Что невольно сердце у артиста бьется. Бабочка - не знаю, видела ль бедняжку Или не видала, - только кушать кашку Села - и, конечно, ничего не съела. 'Ах! - она сказала, - если б я умела Так же петь отлично, как один известный Всем артист-кузнечик! - Если бы небесный Голос я имела, - как бы я запела! О, как я бездарна! о, как я...' - 'Напрасно...' - Перебил кузнечик. (Он влюбился страстно В милую болтунью.) Бабочка украдкой На него взглянула: 'Ах, какой он гадкий!' - Думает... Однако ж улыбнулась мило, Подняла свой носик и проговорила: 'Отчего ж напрасно?!' - 'Отчего!?' - Смешался Мой артист, однако рекомендовался. 'Очень, очень рада! - молвила кокетка (Бабочки бывают без кокетства редко). - Очень, очень, рада! Звуки вашей скрипки Часто долетают даже к нам под Липки'. Покраснел кузнечик, начал завираться, Умоляя гостью чаще с ним видаться. Бабочка вспорхнула и, не давши слова Прилететь вторично, прилетела снова И заговорила: 'Даже в свете знают, Что большой вы гений, - все вас изучают... Только я к вам с просьбой: сделайте такую Божескую милость - напишите злую, Злую эпиграмму на мою соседку, Бабочку-кокетку, что недавно в сетку К мальчикам попалась и с крылом помятым Ночью воротилась к братцам глуповатым. Эти братцы также пребольшие фаты, И воображают, что они богаты! К эпиграмме можно сочинить любую Музыку - такую, самую смешную'. Упорхнула гостья - а кузнечик бедный Так был озадачен, что немой и бледный ' Шел он, глядя в землю (так, видал я, в воду Сунувшись, мальчишки ищут в речке броду), Шел, повеся нос свой, чуть переступая Длинными ногами и соображая: Тьфу! Да как же это? - разве эпиграммы Можно класть на ноты? Ах, как глупы дамы! Шел он, шел, и бредил: то ему казалось, Что она хитрила и над 'им смеялась, То воображал он, что Сильфида эта Захотела только испытать поэта И ему такую задала задачу, Что хоть плачь! 'Однако ж, что ж я время трачу! - Думает кузнечик. - Разве не сумею Я в смешном и жалком отразить идею'. И с таким решеньем за работу смело Принялся он: мигом закипело дело - И слова и звуки. Хоть и не бывал он В обществе Жорж-Занда - вот что написал он: 'К мальчику под сетку бабочка попалась - Краски полиняли, крылышко помялось. Если враг лукавый расставляет сети, Кто в них попадает? - попадают дети. Боже! отчего же за поступок детский Их казнит так страшно суд великосветский?' Кончено! - И начал сочинять он ноты, И устал он, бедный, от такой работы. Но любовь всесильна! Оставалось скликать Прочих музыкантов - и начать пиликать. И народу куча собралась на пробу, Даже жук навозный, начинив утробу Всякой дрянью, смуглый, толстый и рогатый, Уши от простуды затыкая ватой, За толпой туда же пробрался сторонкой, - Ничего не понял, но заметил тонкий Хвост у музыканта и бочком поплелся Рассказать соседям, что-де он сошелся С молодым маэстро, что-де он невзрачен. Что его фигурой был он озадачен... Черная козявка, та, что бьет баклуши И весь день вертится, (навострила уши, Божия коровка всех перепугала: От восторга ныла - ныла и упала В обморок... Спасибо, муравей, с шнуровкой Под жилетом модным - малый очень ловкий - Дал ей спирт понюхать в маленьком флаконе Он встречал коровку у N. N. в салоне. Где он появлялся, насурмивши бровки, И, быть может, рад был услужить коровке. Много было шуму: музыку хвалили, Музыку бранили, спорили, судили. - Бабочки ночные, в сереньких бурнусах, В белых пелеринках и в гранатных бусах, Просто побледнели от негодованья, Раскусивши новой песни содержанье. Но в тот день герой мой так уж был рассеян, Что и не заметил, кем он был осмеян. ПЕСНЬ 2 Эос поднимала алыми перстами Темные покровы ночи - и местами В небе загорались огненные пятна. Жизнь, полупроснувшись, слабо и невнятно Бормотала в роще, бормотала в поле. Поцелуй сливался с ропотом неволи Всюду, где лишь только брачные оковы Гименея были ржавы и не новы. Поцелуй был звонче, ропот был нежнее - Там, где эти цепи были поновее. Лишь один герой мой этой сладкой муки Не вкушал и, верно, умер бы со скуюи... Рано он проснулся - но не до зевоты Было музыканту: нужно было ноты На листочках розы .написать как можно Лучше, тоньше, чище. - Тихо, осторожно Перышком водил он... Сочинил виньетку, Где изобразил он миртовую ветку - Миртовую ветку, а над ней с крылами Огненное сердце, с надписью стихами: 'Я неуловима, но не унывайте! Обожгитесь прежде, а потом поймайте!' Даровитый малый был артист мой - мило Сочинил он эти два стиха, в них было Столько такта, столько нежности игривой, Что в наш век холодный и самолюбивый Ни один кузнечик не найдет в них смысла И, быть может, даже улыбнется кисло. Для кого ж на этих розовых листочках Мой герой всю душу в линиях и точках Выражает, сердцем страстно пламенея? - Для тебя, Сильфида, праздничная фея, Цветников роскошных милая жилица! Но откликнись, где ты? где твоя светлица? Спишь ли ты? Быть может, всякие обновки Бог-Морфей готовит для твоей головки. Для Морфея нет ведь никаких таможен. Для твоей головки всякий сон возможен - Глупая головка! Солнце поднимает Из-за сосен шар свой. Сильно припекает Жатву. Сладко пахнет в воздухе гречихой По ржаному полю утренничек тихий, Ветерок, гуляя, росу отрясает, Быть дождю иль вёдру - по росе гадает И шуршит соломой, словно беспокоясь, И ему колосья кланяются в пояс. А лопух, высоко поднимая шишку С веником, из листьев сделал точно крышку, Так расположил их, что под их навесом В жар всегда прохладно молодым повесам. В сей харчевне много всяких насекомых, Но на это время никого знакомых. Вот сидит кузнечик, но не наш кузнечик, А другой, - и курит, точно человечек. С нашим музыкантом он одной породы - И скрипач, быть может, но не любит моды: Лапками на шею повязал тряпицу, В зубы взял сигару, да и корчит птицу. Клопика заставить заплатить за водку, Напоить козявку, осмеять коровку, Муху одурачить, паука спровадить, И при всем при этом с целым миром ладить Был он мастерище. - Страстно обожал он Нашего артиста, редко покидал он Друга, даже пьяный, перед целым светом Защищал - и часто наделял советом, Ибо, хоть и редко брал он книги в руки, Знал он 'Твердо', 'Слово' и не верил в 'Буки'. Под лопух в харчевню рано он забился, Потому что утром не шутя бранился. Больно было другу - больно и досадно, Глядя на артиста, видеть, как нескладно Он проводит время, вечно задыхаясь От бесплодной страсти м ми в чем не каясь. Но пора вернуться к нашему герою! Тот, кто болен сердцем, болен головою, Так всегда бывает: тот не жди успеха, Чье больное сердце голове помеха. Бабочка гуляла - и кузнечик тоже (Так и мы гуляли, бывши помоложе!), Наконец, гуляя, встретились - и, ножки Подогнув, кузнечик ей кивнул. - С дорожки Бабочка, виляя, села на цветочек. Он прыг-прыг - и рядом сел на бугорочек. 'Ах! - она сказала. - Я не ожидала! Я вас за другого приняла сначала! Вашу эпиграмму нам вчера достали: Вы мою соседку мило оправдали. На нее за это все напали вдвое... (Насекомых племя - племя очень злое!) Впрочем, ваши мысли так всегда игривы, Так всегда глубоки, так красноречивы И так звуки сладки - точно земляника'. Лестное сравненье - было очень дико, Но его артист мой даже не заметил - И уж я не знаю, что он ей ответил. 'Ба! - его Сильфида громко теребила, - Вы мне написали ноты?! Ах, как это мило! Очень благодарна! очень благодарна!' И она при этом тонко и коварно Улыбнулась, глазки стали веселее, Или - кто поймет их? - стали просто злее. Помолчав немного, бабочка вздохнула И сказала: 'Поздно я вчера заснула... У моей кузины я была на бале... То-то б вы влюбились, если б увидали! Впрочем, извините! - я вас утомила Болтовней. Прощайте!' И она сложила Крылышки (так точно бабушкины внучки, Гостю приседая, складывают ручки), И по-над дорожкой, тихо ковыляя, Словно листик ветром сорванный, мелькая Белизною крыльев, понеслась Сильфида... Скоро мой кузнечик потерял из вида Полевую фею, подскакнул, вцепился В усики ржаного колоса - и злился, Что проклятый ветер колос нагибает, Нагибая колос, видеть вдаль мешает... В этом положеньи шмель его увидел И нескромным словом прыгуна обидел. Бедненький кузнечик тут же спохватился, Растопырил фалды и в траву свалился. ПЕСНЬ 3 На глазах с повязкой, стало быть, слепая, Едет где попало, день и ночь зевая, Глупая Фортуна. Ею прихоть правит. На одних наедет - колесом раздавит, На других наткнется - вдруг начнет бросаться Золотом, чтоб только поскорей умчаться, Да забрызгать липкой грязью пешехода, Да загнать в объятья красоты урода, Или так, без пользы и не для примера, Сдернуть мимоездом маску с лицемера. Рыская по свету, этот идол света Не имеет сердца. - Прихотница эта Никого не любит, и когда бросает Деньги, звезды, ленты - денег не считает, Звезд сама не носит, лент не покупает, И когда счастливо влюбит двух несчастных, Их лица не видя, из речей их страстных Верно заключает, что влюбиться значит: И себя дурачить и других дурачить. Так сама Фортуна, на глазах с повязкой, Счастье в этом мире почитает сказкой. Для такой богини целый мир - пустыня! И не то, чтоб эта странная богиня К нашему герою благосклонна стала: Только улыбнулась и в него попала Чем-то благовонным, проезжая мимо. Здесь, поставив точку, мне необходимо Вам сказать, что жертва тайного страданья, Мой герой, кузнечик, получил посланье, Спрыснутое амброй. Бабочка писала: 'Приходите, жду вас!' - Счастия немало В себе заключало это выраженье - 'Приходите: жду вас!' Это приглашенье Принял мой кузнечик с той надеждой темной, При которой искра кажется огромной Огненной звездою. Друг его, гуляка, Принимал все к сердцу - много врал. Однако, Если только слушать мы его захочем, Говорил такие речи между прочим: 'Ты, брат, рассуждаешь глупо и постыдно! Буду правду резать: где же это видно, Чтоб сверчок...' - 'Кузнечик', - перебил кузнечик. 'Чтоб сверчок...' - 'Кузнечик', - перебил кузнечик. 'Ну хоть и кузнечик! - ну, положим даже, Ты сверчка немного чище и поглаже И немножко больше чувствуешь свободы - Все ж ты, братец, с нею не одной породы. Знаю я всех этих бабочек, бабошек! Жить они не могут без цветных ветошек, За женой бабошкой где ж тебе упрыгать? Где ж тебе повсюду вслед за нею шмыгать? В свете, где нередко всех умней - невежда, На талант - плохая, братец мой, надежда'. - 'Слава - вот надежда'. - 'Экой, брат, ты, право! Рассуди же здраво и пойми, что слава У людей бывает, а у насекомых Что такое слава? - болтовня знакомых. Мы не лавры носим - носим побрякушки, То есть наша слава просто - _финтифлюшки_, Как сказал когда-то автор водевильный Публике, пуская пузыречек мыльный'. Тут гуляка, видно, утомившись спором, Оглядел артиста мутно-строгим взором, Выпил рюмку водки, пискнул, углубился В созерцанье почвы и - угомонился. Ну, и слава богу! Не до возражений Было музыканту. Как упрямый гений, Он с хлыстом, наместо беспокойной скрипки, По меже зеленой поскакал под Липки. Липки - это было нечто вроде парка: В середине - прудик, а при въезде - арка Из ветвей - такая, что была, бесспорно, Чудом совершенства, так была просторна, Что, вообразите, насекомых двести В ряд могло бы въехать. Вы меня повесьте, Если вру! Строитель, я и не скрываю, Был - сама природа, только я не знаю, Кто ей за работу заплатил, а впрочем, Здесь мы о природе вовсе не хлопочем... Так, чтоб журналисты нас не заклевали, Признаюсь, что в доме бабочек едва ли Описать возможно лестницу под желтым Ковриком из моху, кое-где протертым, Пасмурные сени, где с утра лакеи Без сапог быть могут, но не без ливреи, Залу, где гнилушки, точно сталактиты, Облепив карнизы, зеленью повиты. Мой один знакомый, архитектор русский, Видел в этой зале черепок этрусский, И я живо помню, хвастал, не краснея, Как ему в той зале вдруг пришла идея Украшать со вкусом барские покои, Покрывая белой плесенью обои, Впрочем, дом Сильфиды, если только строго Придираться к стилю, смахивал немного На дупло. Кузнечик так был очарован, Или так был сердцем наэлектризован, Что дрожал и таял - молча ждал Сильфиды, Подходил к окошку и глядел на виды. А Сильфида с кем-то по саду порхала, С милыми гостями весело болтала. Гости эти были черви разных кличек И в траве лежали в виде заковычек. Чернокожий клопик, верно, сын швейцарский, Или внучек няни, крестничек боярский, Доложил Сильфиде, что какой-то длинный Господин изволит ждать ее в гостиной. Приглашен герой мой, ему отвечали На поклон улыбкой и пробормотали: 'Очень, очень рады!' Дамы оглядели Всю его фигуру и едва сумели Удержать свой хохот - только покосились На мужчин, но черви не пошевелились, Ибо ум их кто-то так ужасно сузил, Что для них довольно бантик или узел Галстуха заметить, чтоб на остальное Не глядеть и в гордом пребывать покое. Поприще артиста к разным столкновеньям Приучает душу, но к обыкновеньям Милых насекомых высшего разряда Не привык герой мой. Вдалеке от сада, Беден, худ и бледен, с головы до пяток На себе носил он поля отпечаток, Поля, где лишь тучи подают свой голос, Колосится жатва и серпа ждет колос. Знаю, о кузнечик! как ты был отменно Бабочкою принят. Ты себя надменно Вел, как будто целый век торчал ты в свете, С юных лет гуляя в собственной карете. Но, скажи, в тот вечер, что с тобою сталось, И каким безвестным чувством сердце сжалось, И какие думы охватили жарко Гениальный лоб твой, в час, когда из парка Ты обратно в поле мчался через кочки? Отвечать ли?.. или - мы поставим точки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (Будто бы цензура выклевала строчки.) Но, злодей-кузнечик, что же ты ни слова Не сказал гуляке в ночь, когда другого Не имел ты друга, с кем бы поделиться Снами, от которых часто плохо спится? Ненавистник света, бабочек крылатых, Гладеньких коровок и червей лохматых, Он - едва вошел ты - вопросил сердито: 'Что, брат, был ли ужин? накормили сыто, Или и понюхать не дали съестного? Что, брат, как делишки? Все ли там здорово И благополучно? Ты чему смеешься? Эх-ма, ничего ты, братец, не дождешься'. - 'Спи', - сказал кузнечик. 'Сплю', - оказал гуляка И, взодравши кверху ноги из-под фрака, Захрапел. ПЕСНЬ 4 Уходя, день ясный плакал за горою И, роняя слезы, жаркою зарею Из-за темной рощи обхватил край нивы. Дню вослед глядела ночь - и переливы Света отражались и дрожа блуждали По ее ланитам. Тихо начинали Выходить светила, месяца предтечи, Перед божьим троном зажигая свечи. Далеко стемнело море жатвы зыбкой. Грустная береза обнялася с липкой. Призатихла роща. Только дуб шушукал, Только где-то дятел крепким носом тукал, Только где-то струйки смутно лепетали, Только роковые страсти не дремали, Только насекомых мир неугомонный Голосил немолчно в тишине бессонной, Стрекотали мухи, комары трубили, На своих скрипицах весело пилили, Лихо зная ноты, стало быть, без свечек, Те, которых хором управлял кузнечик. Впереди оркестра на своей скрипице Громче всех пилил он в честь своей царицы. Выходила замуж бабочки кузина, И жених был славный с хоботком детина, По уму, конечно, не был из проворных, Но происходил он от червей отборных. По словам невесты, он лишь был несносен Тем, что без разбора запах старых сосен Сравнивал с весенним запахом фиалок, Уважал шиповник и боялся галок. Но какое дело нам до этих вздоров. Бал великолепный! Звуки льются с хоров, Шпанских мух десятки в золотых ливреях Курят ароматы в сумрачных аллеях. Светляки, подобно шкаликам и плошкам, Вспыхивая, блещут вдоль по всем дорожкам. Копошатся гости. В месячном сиянье Бабочки порхают в бальном одеянье. Стрекоза, сцепившись с стрекозой, несется. Пестрый вихорь вальса шелестит и вьется. Жужелицы ходят около буфета, Ползают козявки... И большого света Жесткие особы - божий коровки Собрались друг другу показать обновки. Молча, подбираясь к двум зеленым мухам, Два жучка каких-то выступают брюхом На коротких ножках. Муравей, с шнуровкой Под жилетом модным, с желтенькой коровкой Важно и небрежно, приседая, пляшет. Резвая Сильфида крылышками машет, Глазки, носик, ножки, платьица узоры - Все в ней поневоле привлекает взоры. Мой артист кузнечик и душой пылает, И очей не сводит, и как черт играет. По ее же просьбе, сердцем неизменный. Сочинил он этот танец вдохновенный, Танец, под который скачут и поныне Стаи насекомых на любой куртине Вашего же сада, если, о читатель! Сад иль хоть садишко дал тебе создатель. Но и насекомых бал не обошелся Без скандала: в парке, говорят, нашелся Злой паук, который, с веточки на ветку Протянувши нити, невидимку-сетку Сделал так канальски ловко и искусно, Что тайком, быть может, и покушал вкусно. Говорят - вдобавок шлепнулась коровка, И у ней от страха лопнула шнуровка. Сам артист заметил, как его Сильфиду Паучок какой-то, пренаивный с виду, За крыло задевши чем-то вроде петли, Притянуть старался, и глядел уж - нет ли Где такого места в этом чудном саде, Чтоб минут хоть десять провести в прохладе, В тишине, в уюте, дальше от волненья... Но артист ревнивый понял ухищренье, Подскочил и порвал роковые нити. Паучок надулся, а комар: 'Смотрите, - Пропищал артисту, - как вы замарались, Точно в неприличном месте обретались!' Покраснел кузнечик: видит - паутина К рукаву прилипла. 'Экая скотина!' - Проворчал и вытер. Бабочка ни слова Не сказала, только выбрала другого В танцах кавалера: кавалер крылатый Был ее соседки братец глуповатый. 'Правда ли, - спросил он, - слух идет из 'ивы, Будто бы в маэстро страстно влюблены вы? Будто бы кузнечик говорил, что хочет Он на вас жениться - и о том хлопочет?' - 'Что вы говорите? - молвила Сильфида, - Мой жених - кузнечик! Какова обида! Кто такие в свете распускает слухи? Или эту глупость выдумали мухи!' - 'Нет, совсем не мухи-с! Кто-то из оркестра Говорил, что будто слышал от маэстро'. Фея над собою сделала усилье, Чтоб не рассердиться, - и, встряхнувши крылья, Бросила холодный взгляд на музыканта, А когда кричали в честь его таланта: 'Браво! фора! фора!' - делала гримаски Или улыбалась, опуская глазки. Бал под темным небом длился до рассвета. Бабочка устала. - Вдруг за рощей где-то Соловей защелкал. Ей тогда сказали (Можно ли без лести обойтись на бале!), Ей сказали: 'Фея! прекратите танец, Слышите ли пенье? - это иностранец, Соловей пролетный, вздумал серенаду Вам давать'. И точно, по всему-то саду Рассыпались звуки, страстно замирая В бесконечных трелях. Бабочка, внимая Соловью, мечтала. В это время сзади Подошел кузнечик. 'Фея! Бога ради!.. Что вы так печальны?..' - 'Ах! - она сказала, - Вы мне помешали... Я воображала, Что таланты наших не всегда приличных Скакунов достойны тех певцов столичных, Имена которых славны за границей. Боги! отчего я рождена не птицей! Будь я птицей... Впрочем, если захочу я Соловья послушать, завтра ж полечу я...' - 'О!' - сказал кузнечик... 'Жалкий музыкантик! - Прошептала Фея, пощипавши бантик На своем корсаже, - разве я не знаю...' - 'О, - сказал кузнечик, - я не понимаю, Что вы говорите. Соловьи опасны, И к тому ж, положим, песни их прекрасны - Все же не в народном духе'. Засмеялась Бальная царица - и, как тень, умчалась. Бедненький кузнечик тут же нос повесил И один остался, бледен и невесел. Вот упала слезка на листочек влажный, С ветерком промчался чей-то вздох протяжный, Словно колокольчик звякнул в отдаленье... Ничего герой мой не слыхал: презренье Было слишком явно... И глядел он мутно В темный лес, откуда, сладко раздражая Благовонный воздух и не умолкая, Соловьиных песен раздавались трели, И шептал он: 'Боги, боги! неужели? Что ж это такое? Отчего же это?.. Или для поэта миновало лето? - Пойте, пойте, птицы!' Но сердца больные Врачевать не могут песни не родные. ПЕСНЬ 5 Плачь, родная Муза! Затяни ты песню: Не о том, как 'ходит молодец на Пресню', Не о том, как 'пряха пряла - не ленилась', Не о том, как 'Волга-матушка катилась', - Спой нам песню так, чтоб туча разразилась Над широкой нивой, чтоб дождем шумящим Пробежала сила по листам дрожащим, Чтоб червей, враждебных зелени и лету Ненавистных, падких к завязи и цвету, Смыло, разнесло бы по крутым оврагам! Туча дождевая, будь ты нашим благом! Поднимая ветер, оборви ты сети Паука с крестами, что гордится в свете Тем, что иссушил он множество народу, Из души и сердца высосав свободу! Бабочкам грозою опали ты крылья, Чтоб хоть их за это снова полюбил я! - Так стонал кузнечик под наитьем бурной И мятежной думы. А над ним лазурный Василек качался, наливался колос, И, жужжа, знакомый проносился голос: 'Слышишь ли ты грома дальние раскаты? Погляди на тучки, что без крыл крылаты, Мрачны без печали, без улыбки ясны, Как проза, могучи, как туман, бесстрастны!' Проносился голос, но в душе артиста Раздавалось что-то вроде злого свиста. Оскорбленный светом, огорченный балом, Не на шутку мрачным стал он либералом. В этом месте надо, в виде объясненья, Маленькое к Липкам сделать отступленье. Бабочка, герою изменив, сначала За его нескромность уколоть желала, А потом - головка, видно, закружилась - И она не в шутку в соловья влюбилась. Иностранец этот в мире насекомых, Говорят, был дерзок и клевал знакомых. Отомстить любовью этой чудной птице, Приковать к победной своей колеснице, Песни и посланья сочинять заставить И, быть может, в свете тем себя прославить: Вот что замышляла ветреная фея. К нашему ж герою, просто, не краснея И не церемонясь, клопика послала И '_блоходарю_ вас' ему написала. Эта '_блоходарность_', вместо 'благодарность', Пуще огорчила моего героя. А гуляка страшно хохотал и, строя Разные гримасы, говорил, что блохи Более полезны, чем пустые вздохи. Может быть, артист наш, раз отдавшись снова Музам, позабыл бы, как любовь сурово Обошлась с ним, то есть: позабыл бы эту Ветреную фею, к будущему лету Сочинил бы кучу гимнов и сонетов, Был бы снова счастлив счастием поэтов, Сел бы на соломку, чтоб во славу ночи На своей скрипице пилить что есть мочи, Но, к его несчастью, вдруг распространилась Весть, что будто что-то с бабочкой случилось: Говорили, будто бабочка бежала, Бабочка погибла, бабочка пропала. Прямо шли из парка эти злые слухи, Стало быть, не врали комары и мухи: Была вероятность! Долго этим слухам Мой артист не верил. Вдруг, как бы обухом Кто-нибудь героя съездил прямо в ухо, Он поверил разом в достоверность слуха, Только что успел он всех предать проклятью, Получил пакетик с маленькой печатью. Вот письмо: 'Вы были к нам неравнодушны - Если правда, будьте хоть любви послушны: Поищите нашу милую Сильфиду И ее не дайте соловью в обиду. Кто вам это пишет, сами угадайте. Если ж будут вести, в Липки передайте'. Прочитав такое странное посланье, Он в припадке страсти и негодованья Начал просто хныкать... хныкал, долго хныкал! (Эдакое горе он себе накликал!) Приближался вечер. - К счастию, гуляка Был в харчевне, клюкнул и, краснее рака, Постучался к другу. Он расставил ноги, Увидавши слезы и следы тревоги На лице артиста. 'Ба! Какие страсти! Выпей, братец, клюкни! - будешь нашей масти! - Возгласил гуляка. - Плюнь ты на Сильфиду - И тебя не дам я никому в обиду'. - 'Бедная Сильфида, что с ней? - не без писку Отвечал кузнечик, - на! прочти записку'. - 'Ничего не вижу!' - пробурчал гуляка, Ибо он недаром был краснее рака. Тут ему кузнечик рассказал, в чем дело, И они решились в путь пуститься смело. Мой герой готов был с соловьем хоть драться, А гуляка вышел просто поразмяться. ПЕСНЬ 6 Вечер был ненастный. Квакали лягушки, Под налетом ветра зыбкие верхушки Жатвы колыхались, словно волны, капал Тихий дождь - и где-то перепел вавакал, Пауки свернулись, пораскисли мушки, Комары притихли. Около опушки Леса наш кузнечик шел сам-друг с гулякой. 'Слушай-ка, приятель! надо бы на всякой Случай запастись нам фонарем', - шагая, Говорил гуляка. Но, не возражая На совет, кузнечик приостановился: С ветром из тумана к нему доносился Звук ему знакомый: два степных артиста На дрянных скрипицах хрипло и нечисто Выводили нотки... беспрестанно эти Нотки обрывались. 'Ты имей в предмете, - Продолжал гуляка, - что впотьмах наткнуться Можно на лягушку, или кувыркнуться. Гей! - он свистнул. - Кто там? - и, под подорожник Заглянувши, крикнул: - Ну-ка, ты, пирожник, Выходи!' И вышел таракашек, смуглый, Как медовый пряник, и, как булка, круглый. 'Что вам надо?' - 'Где тут к светляку дорога?' - 'Дальше, барин, дальше! поправей немного, Там, под божьей травкой, две еловых шишки, Там опросите... Жаль, вот, опят мои мальчишки'. - 'Э! - сказал гуляка, - мы идем не свищем, А к еловым шишкам сами путь отыщем'. - 'Дали бы на водку, я пошел бы с вами'. - 'Не ходи, любезный!' - шевеля усами, Возразил гуляка. 'Больно ночь муруга!' - 'Ну, не ври, любезный!' И пошли два друга К двум еловым шишкам. Стук-стук! - 'Отворяй-ка Двери!' - 'Кто там?' - 'Леший!' - 'Кто там?' - 'Вылезай-ка!' И светляк с разбитым фонарем пустился В лес казать дорогу. Клялся и божился, Что совсем не знает, где там обитает Соловей, что нужно, если кто желает Знать его _фатеру_, допросить у Розы. 'Я, - сказал гуляка, - у такой занозы Спрашивать не стану: и глупа ужасно, И молчит, как рыба, и небезопасна'. - 'Ну, так хоть улитку допросите'. - 'Враки! Ты совсем не знаешь, где зимуют раки. Надо втихомолку пробираться влево, К муравьиным кучам, дальше от посева'. Вдруг гуляки голос превратился в шепот: В темноте раздался чей-то резвый топот, В куст через дорогу проскакала мышка. У гуляки тотчас началась одышка: Он маленько струсил. Впрочем, от испуга Скоро он очнулся, догоняя друга. Ветер унимался, и луна в сквозные Своды темной рощи словно золотые Струны протянула. Мшистые коренья Просияли, словно дожидаясь пенья. И, о чудо! в дебрях вдруг раздался голос Соловья - и дрогнул мой артист, и волос Дыбом на макушке стал от ощущенья Страха и тревоги, гнева и смятенья. 'Вот он! вот!' - шепнул он, притаив дыханье.. 'Что это за пенье? Просто рокотанье, - Тут ему заметил друг его гуляка, - Все в одних руладах, все в одних...' - 'Однако, - Возразил герой мой, - не бранись напрасно! Плут едва ли может петь так сладкогласно'. 'Что вы тут? Зачем вы?' - харю выставляя Из норы, спросила их оса лесная. 'Эх, оса голубка! что ты смотришь волком: Мы не лиходеи, - отвечай нам толком: Вышли мы на поиск...' И кузнечик смело Выглянувшей харе объяснил, в чем дело. 'Нешто я не знаю, как она вертелась, - Запищала харя, - пофиньтить хотелось... Этому никак уж третий день, как минул... Соловей-то клюнул, да потом и кинул. Ползала бедняжка, ползала немало, Если в муравейник сдуру не попала, Где-нибудь у наших червяков спросите... Я ж оса - и только, - ну и не взыщите!' - С этим словом, как-то скорчась, опустилась Харя эта в норку и в подвале скрылась. 'Так бы вот и съездил я по этой харе, - Проворчал гуляка, - если б был в ударе'. Но артист-кузнечик горестным рассказом Так был отуманен, что, казалось, разум Потерял... И долго сладостные трели Соловья так смутно для него звенели, Как звенит порою в час ночной метели, Глухо замирая, колокольчик дальний В глубине пустыни снежной и печальной. ПЕСНЬ 7 Долго, до полночи прыгуны блуждали, Наконец на свежий след они напали. Светлячок вертелся подле их недаром, И Диана, тучку золотым пожаром Охватив, недаром отклоняла ветки И кой-где чертила яркие отметки, Для моих героев бледный луч богини Путеводным светом был среди пустыни. Там, неподалеку спеющей брусники, Под корнями красной полевой гвоздики, Одиноким трупом бабочка лежала: Ножки протянула, крылья распластала И, казалось, лежа небесам молилась, Вся окоченела, но не изменилась, Тот же сохранился очерк милый, нежный, Тою же сияли белизною снежной Матовые крылья. Черная косынка На груди раскрылась. Крупная слезинка, Как алмаз, блестела около ресницы, И как бархат были темные косицы. Мертвая казалась сонной, но чернела Маленькая ранка... Молча возле тела Постоял кузнечик, сердцем надрываясь. Молча с огонечком к трупу наклоняясь, Светлячок, как будто сильно пораженный Небывалым чудом, жмурился, как сонный, У гуляки тоже хмель прошел. Сурово Он глядел, и то, что видел, было ново Для него. Он понял, что была б тут шутка Вовсе неприлична. Даже как-то жутко Становилось сердцу вечного гуляки, Даже покривилась рожа забияки, Потому что был он добрая скотинка. Видя, как у мертвой на лице слезинка Неподвижно светлой капелькой стояла, Он шептал: 'Бабошка! - Ты отпировала! Так и мы у смерти дни свои воруем, Попадемся с кражей - да и отпируем!' Впрочем, мой гуляка был такого сорту, Что свое унынье вмиг отправил к черту И, толкнув артиста, молвил: 'Ну, конечно, Жаль, да ведь нельзя же горевать нам вечно! Сделаем носилки, и ее прилично Отнесем под Липки. Все пойдет отлично. Только ты напрасно, брат, не надрывайся, Сил не трать и плакать после постарайся'. Сделали носилки, положили тело, Подняли и долго поступью несмелой Шли они по травкам, шли они по кочкам. Впереди, мелькая ярким огонечком, Шел светляк - и сотни разных насекомых, Нашему артисту вовсе незнакомых, Шумно просыпались в перелеске темном. 'А! ба! кто там? что там?' - слышалося в сонном Царстве. Вдруг во мраке жалкий писк раздался: Муравей какой-то под ноги попался Нашему гуляке - он его и тиснул. Вслед за этим визгом - в роще кто-то свистнул. Комары, проснувшись и поднявшись роем, Затрубили в трубы, точно перед боем. Но слетевшись кучей и увидев тело, Взяли тоном ниже (поняли, в чем дело...) И, трубя плачевно, в расстояньи дальном Огласили воздух маршем погребальным, К светляку другие светляки пристали: Свечи их то гасли, то опять мелькали. С жалобным жужжаньем поднимались мухи И, жужжа, друг другу поверяли слухи. Бабочка - Сильфиды прежняя подруга - Высунула носик, бледная с испуга, И потом, спустившись по листочкам, села На холодный камень и - оцепенела. Предрассветный ветер, невидимкой вея, Думал, что воскреснет молодая фея: Шевелил у мертвой легкими крылами, И дышал в лицо ей влажными устами, И потом далеким проносился стоном, И по всем тропинкам отдавался звоном, Чашечки лиловых цветиков качая. И роса, как слезы, холодно сверкая, Медленно стекала с усиков цветущей Повилики, робко по стволам ползущей, И благоухали тысячи растений, И сквозь дым деревья в виде привидений Головой кивали. - Тихо раздвигая Облака, вставала зорька золотая, - И когда все стало ясно от улыбки Пламенной богини, принесли под Липки Мертвую Сильфиду - там ее сложили, Вырыли могилу и похоронили. И когда над этой новою могилой Думал злую думу мой артист унылый, В жарких искрах солнца за лесной куртиной Звучно раздавался рокот соловьиный. 1859