Куриная Слепота
Куриная Слепота
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Куриная Слепота, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1937
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Тихий июльский жаркий день склонялся к вечеру.
Вечернее солнце розовыми лучами освещало небольшую деревянную мельницу. В соломенной крыше с торчащими жердями, в небольших сосенках, идущих по песчаному бугру, в подмосте плотины, в длинных вечерних тенях от ольховых кустов,— во всем была разлита какая-то печальная отрада летнего вечера.
Среди тишины слышно было, как капала вода с колес мельницы. Помола не было и на мельнице было скучно.
Мельник Никон Осипович уехал с семьей в Заозерье к родным.
Я и приятели мои сидим у дома мельника. Стол и лавки вынесли из избы наружу, и возчик, Иван Васильевич, подбодрил самовар.
— Скучно одним-то,— сказал Иван Васильевич,— повадней, когда народу-то много.
— Как бы молока достать?— спросил приятель Василий Сергеевич.
— Как достать? Попытаю, пойду погляжу в избе. Вот ведь тоже, смотрите, уехали в Заозерье, а ничего не заперли. На три дня ведь Никон уехал.
— А ты почем знаешь?— спросил я.
— Знаю, праздник в Заозерье приходский, ну, туды уехали. Так уже заведено. Родня там у ево.
— Значит, нам придется одним быть. Благодарю вас! А вот тучи собираются, видите, гроза будет.
Действительно, в вечернем небе клубились тучи, надвигались друг на друга, и в высоте над нами края их ярко освещались заходящим солнцем.
Потемнели сараи мельницы, соседний сосновый лес стал как угрюмая стена, как гребень, выделялись верхушки огромных елей, уходя вдаль.
Солнце село за тучи, и сразу потемнело кругом.
Блеснула молния, и раздался удар грома.
— Начинается!— сказал Василий Сергеевич.
Сразу хлынул дождь, и бурая река покрылась пузырями. Гром ударил сильнее.
Мы вбежали в дом. В доме было темно. В каморке за печкой слышим хриплый голос:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй.
— Ишь,— сказал возчик,— тут кто-то есть. И он пошел за печку.
Мы хотели зажечь свет, но не было ни свечи, ни лампады.
— Кто? Чего тебе надо? Уехали, уехали,— сказал голос за печкой.
Иван Васильевич, вернувшись, сказал:
— Там какая-то старуха…
— Зажгите же свет,— крикнул Василий Сергеевич.
— Чего вы? Кто вы? какой народ? Батюшки! Господи, помилуй!— причитала в своем углу невидимая старуха.
Раздался сильный удар грома, и дробнее в окна застучал дождь.
— Уедемте отсюда,— горячился Василий Сергеевич,— я здесь не останусь!
Иван Васильевич принес лампочку и зажег. Она тоскливо мигала на столе. Из-за печки все доносилось бормотание старухи:
— Чего приехал, как бы знамо? Ишь, беда, пропащий. Кабы знамо, заперли бы меня… А ну, вот на!.. Пошел!.. Уходи!.. Леший!.. Проклятый! А-а-ах!
Юрий Сергеевич взял лампочку и пошел за печку.
— Что это она там? Посмотрю.
За ним пошли тихонько мои приятели.
За печкой в углу, прислонившись к бревенчатой стене, на полу сидела в лохмотьях древняя старуха и смотрела слепыми белыми бельмами как-то вверх.
Мы все были поражены ее жалким видом.
Вернувшись назад к столу, приятели сидели молча.
Охотник Караулов вынул закуски, отрезал кусок колбасы и ел молча.
— Как бы уехать отсюда?— спросил я возчика Ивана Васильевича.
— Что же, попытаем,— нерешительно ответил Иван Васильевич и пошел во двор к лошадям.
Гроза удалялась, но молния сверкала часто, и дождь лил как из ведра. Ночь потемнела.
— Молока-то нет,— говорил Караулов. — Корова-то пришла в сарай, я видел. Вот, Вася, ты пошел бы, подоил.
— Нет уж, бросьте ваши шутки. Не до того. Старушка хороша сидит за печкой. Видали? Благодарю покорно! Приехали! Как это только ехать будем отсюда.
— Запрёг,— сказал, войдя, возчик,— только вот что, как хотите, ехать трудно, не приведи Бог. Круча под Покровом. Ночь темная, воробьиная. С кручи бы не ахнуть.
— Это еще что за штучки! Что значит ‘воробьиная’?
— Выйдите, поглядите. Руку свою не видно около. А дорогу совсем ничуть. Не доехать…
— Ерунда,— сказал Василий Сергеевич.
— Чего, чего пришел, острожный, убивца, кто тебя звал?
Старуха, ползя на руках, показалась из-за печки.
— Идем!— не своим голосом крикнул Василий Сергеевич.
Потушив лампу, мы ощупью вышли на крыльцо избы. Кругом было так темно, что мы не видали друг друга.
Возчик Иван Васильевич отошел, и слышно было впереди, как фыркали лошади,— нам их не было видно.
— Идите,— позвал Иван Васильевич. Мы все пошли на его голос…
— Вот, вот сюда… эвота… Сядете ль?.. Я сейчас пойду в избу, забыл корзинку, возьму.
Вдруг резко осветилось окно избы, и послышался крик.
— Расточись, свят, свят! Убивца, не боюсь я тебя. Пошто пришел?
Мы ощупью сели на подводу.
Иван Васильевич примостился впереди.
— Ну, трогай, грех неровный,— сказал он, хлопнув вожжами. Лошади медленно двинулись и остановились.
— Вот ведь,— обернувшись, сказал Иван Васильевич. — Как поедешь? Он опять дернул лошадей. Они пошли, и под колесами захлопала вода.
Когда проехали горку, переднее колесо за что-то зацепило. Телегу наклонило на сторону. Юрий соскочил с повозки.
— Стоп,— сказал Василий Сергеевич и тоже соскочил. — Я пойду пешком. Буду держаться за телегу.
В это время сзади нас, на крыльце избы, раздался громкий смех.
— А-а-а, а-а-а, испугался!
Что-то жутковатое было в этом смехе старухи среди темной ночи.
— Благодарю вас,— сказал Василий Сергеевич. — С вами, как ни поедем, всегда чепуха выходит. Хороша старушка. Поезжай, Иван Васильевич, чего здесь ждать?
— ‘Поезжай’… Да как поедешь-то? Чего старуха? Пущай! Она без ума, а все же в избе лучше. Ехать нельзя, как хотите. Вернемся. Я самовар поставлю, сена принесу, а с утра будет по-другому. Ночь перетерпим. Чего же от жилья ехать? Да и что? Сами видите. Нельзя доехать. Застрянем. А может, опять дождь. Вот опять накрапывает.
Сверкнула молния, и послышался гром.
Иван Васильевич взял лошадей под уздцы и повернул назад к избе мельника.
Входя в избу, он опять зажег лампочку. Все вошли в избу. Что за притча,— старухи в избе не было! Все как-то переглянулись, а Василий Сергеевич, прищурив один глаз, таинственно сказал:
— Старушка-то слепая? Да-с? А вы уверены — старушка ли это?
— А чего?— спросил Караулов. — Она здешняя, ушла куда-нибудь, мало ли что слепая.
— Да-с?.. старушка?.. А я вот ружье заряжу и под икону в угол сяду, тогда пускай-ка приходит. Я ей покажу…
И Василий Сергеевич, не снимая шапки, сел за стол в угол под иконой, держа около себя ружье.
Караулов из корзинки доставал закуски.
— Что же это ты, Вася, под икону сел, а в картузе?— спросил я.
— Это верно,— спохватился Василий Сергеевич и быстро снял картуз.
Все-таки, выпивая и закусывая, друзья мои удивлялись, куда могла деться слепая старуха в такую ночь.
Принесли самовар, и, разливая чай, Иван Васильевич, качнув головой, нерешительно сказал:
— Есть отчасти, бывает этакое-то, старуха, кто ее знает! Ночное дело. Мельница! Никого нет. Может, это не старуха, а душа. Упокойница, может, какая прежняя. Народа-то нет — она и пришла.
— Знаете, Константин Алексеевич, с вами еду в последний раз. Я и ехать не хотел. Нет, зовут! Ты тоже, Юрий: ‘Едем, едем!’ Дьявол бы вас всех подрал!..
— Что же это ты, Вася, под иконами сидишь и чертыхаешься?
— ‘Чертыхаешься’! Вы доведете! Не угодно ли — спать теперь не будем. Как хотите: придет эта ‘покойница’ — я ее из ружья дробью шаркну. Довольно, скажу, голубушка, шляться. Подите, дурачков пугайте, а у меня ружьецо-с заряжено. Нечего по ночам гулять.
— Ну и сердит ты, Вася,— сказал Юрий. — Ты, чего доброго, сдуру и вправду ухлопаешь несчастную старуху!
— Сдуру — не сдуру, а я вам покажу!..
Василий Сергеевич, вдруг выскочив из-за стола, открыл окно и с остервенением стал палить из ружья — ‘раз! раз!’.
— Какой леший в окно стреляет?— послышался мужской голос из сарая мельницы.
— А ты кто такой?— закричал Василий Сергеевич. — Иди сюда.
Издали послышались шаги, отворилась дверь, и вошел низенького роста, бородатый, заспанный мужик. Сняв шапку, сказал:
— Вона чего! Охотники. Василий Сергеевич. Здрасте. Я-то спал, проснулся и думал — кто огонь светит. Думаю — Авдотья слепая. Ишь угораздило огонь засветить. Дивился. А вона чего. Гости наши приехали. Слышь, завтра утром в нижнем омуте, после грозы, сомы гулять будут, и сомина тут есть, боле тебя будет, Василий Сергеевич. Вот бы тебе его пымать. Вот, сомина, говорят, он жеребенка съел раз. Жеребенок пропал у Никона. Да ведь кто знает? Съел! Где ж жеребенка съешь? Цыгане стояли… Не они ли его и съели? Я-то хоша сторож, а где же, замков не держим, за всем не углядишь — замок кажинному нужен, ну, и упрут.
— Ты сторож, вот скажи-ка, тут в избе старуха была, а теперь ее нет, куда она делась?
— Авдотья? Курина Слепота? Знать, ушла в черну избу, где помольцы спят. Слепота курина, она ночью видит, а днем хошь бы что. У ней мужа и детей убили. Хватила много горя — ну, теперь она всех разбойниками крестит, никому у ей веры нет…
Куриная Слепота — Впервые: Возрождение. 1937. 30 июля. Печатается по газетному тексту.