Кромвель, Роденберг Юлиус, Год: 1883

Историческая проза
Время на прочтение: 582 минут(ы)
Скачать в PDF

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ

Ю. РОДЕНБЕРГА

(АВТОРА ‘ВСЕМІРНАГО ПОТОПА’)

ПЕРЕВОДЪ СЪ НМЕЦКАГО

ПРИЛОЖЕНІЕ
‘ИСТОРИЧЕСКОМУ ВСТНИКУ’

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА, ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 11—2
1883

Часть I.

ГЛАВА I.
Майское дерево.

Вечерніе лучи апрльскаго солнца освщали башню небольшой Чильдерлейской церкви и головы поселянъ, собравшихя передъ нею.
— Клянусь честью, что майское дерево будетъ поставлено на этомъ мст съ лентами, птухомъ и флагами, прежде, чмъ мы услышимъ вечерній колоколъ! воскликнулъ молодой широкоплечій парень, обращаясь къ присутствующимъ, которые съ величайшимъ вниманіемъ слдили за его работой. Онъ стоялъ на колняхъ передъ длиннымъ пестро раскрашенымъ шестомъ и въ эту минуту придлывалъ къ его верхушк безформенный предметъ, который уже много лтъ, въ воображеніи сельскихъ жителей, представлялъ собой деревянное изображеніе птуха.
— Знаешь ли, Мартинъ, сказала здоровая крестьянская двушка, ближе другихъ стоявшая возл него,— обидно смотрть на крылья птуха: на нихъ не осталось и капли позолоты.
— Не моя вина, возразилъ Мартинъ,— если даже этого несчастнаго птуха не могутъ оставить въ поко! Наступили тяжелыя времена, Ганна! Ну, да Богъ съ ними, мы все-таки поставимъ здсь майское дерево, вмст съ этимъ птухомъ, добавилъ онъ, поднявъ голову съ вызывающимъ видомъ.
— Мы это еще увидимъ! замтилъ хриплый голосъ въ толп.— У насъ въ приход найдутся благочестивые люди, которые не потерпятъ такого идолопоклонства!
Въ отвтъ на эти слова послышался ропотъ:
— Мельникъ правъ! говорили одни.
— Стоитъ ли слушать болтовню этихъ пуританъ! замтили вполголоса другіе.
Мартинъ въ это время вбилъ послдній гвоздь и поднялся съ земли съ молоткомъ въ рук.
— Птухъ сидитъ крпко, воскликнулъ онъ,— я желалъ бы знать, кто посметъ дотронуться до него!
— Смотри, поддразнивай еще! отвтилъ мельникъ.— Вотъ мы проучимъ тебя!..
Мартинъ прервалъ своего собесдника громкимъ хохотомъ.
— Узнаю тебя, почтенный Пикерлингъ, святоша въ бломъ передник! воскликнулъ онъ.— Взгляните на этого божьяго человка! Всю жизнь онъ отмривалъ муку людямъ дырявой мрой, и вдругъ на старости лтъ сдлался ханжой, чтобы покрыть прежніе грхи! Это недорого стоитъ и, какъ говорится въ священномъ писаніи, ‘иной приноситъ плодъ во сто кратъ, иной…’
— Замолчишь ли ты, грховодникъ! крикнулъ Пикерлингъ, выступая изъ толпы.— У меня здоровые кулаки, я попотчую ими всякаго, кто вздумаетъ упоминать всуе имя Божіе!
— Отдаю должную справедливость твоимъ кулакамъ, возразилъ Мартинъ съ насмшливымъ поклономъ,— ты видишь у меня въ рукахъ молотокъ и долото, не совтую никому слишкомъ близко подходить къ майскому дереву, потому что въ писаніи сказано: ‘онъ простеръ руку’…
Пикерлингъ окончательно потерялъ терпніе при послднихъ словахъ и бросился съ сжатыми кулаками на своего противника, который, хотя и вооружился молоткомъ, но, повидимому, не имлъ серьознаго намренія употребить его въ дло.
— Мы слишкомъ долго терпли гнетъ и позволяли издваться надъ собой! продолжалъ Пикерлингъ, не помня себя отъ ярости.— Возстаньте, братья, покарайте дерзновеннаго! Вы совершите этимъ богоугодное дло!..
Слова мельника подйствовали на толпу, которая раздлилась на дв партіи: почти вся молодежь собралась около Мартина, между тмъ какъ на сторон Пикерлинга остались только нкоторые изъ его работниковъ и весьма не многіе покупатели. Въ то же время деревенскія красавицы, обращаясь къ представителямъ обихъ партій, краснорчиво умоляли ‘пощадить майское дерево и не лишать ихъ лучшаго удовольствія’. При этомъ Ганна сказала вполголоса Мартину, но такъ, что вс могли слышать: ‘Если ты поставишь майское дерево, то я завтра танцую съ тобой первый танецъ’.
— Длать нечего, сказалъ мельникъ, обращаясь къ своимъ малочисленнымъ союзникамъ,— мы должны будемъ обратиться за помощью въ Честертонъ и Коттенгэмъ, тамъ живутъ благочестивые люди, которые поддержатъ насъ въ неравной борьб. Въ противномъ случа мы обречены на врную гибелъ, такъ какъ вамъ извстно, что сказано въ писаніи о добромъ и худомъ дерев. ‘Но блаженъ мужъ, иже не идетъ на совтъ нечестивыхъ и не вступаетъ на путь гршниковъ…’
Съ этими словами Пикерлингъ указалъ рукой на холмъ, виднвшійся въ недалекомъ разстояніи отъ деревни Чильдерлей, окаймленный съ одной стороны лсомъ, а съ другой рчкой Кемъ, которая живописно извивается вдоль пастбищъ юго-западной части кембриджскаго графства и, становясь все шире и глубже, впадаетъ въ Оузу за городомъ Кембриджемъ. На вершин холма, покрытаго густой массой зелени, возвышалась башня, построенная въ стил шестнадцатаго столтія, зубцы которой, освщенные красноватымъ цвтомъ вечерней зари, горли какъ въ огн.
— Однако пора поставить майское дерево, сказалъ Мартинъ, не обращая вниманія на высокопарную рчь мельника,— оно всегда стояло тутъ и будетъ стоять завтра, 1-го мая, тысяча шестьсотъ сорокъ пятаго года. Это такъ же врно, какъ то, что меня зовутъ Мартинъ Бумпусъ и что я завдую погребомъ достопочтеннаго сэра Товія Кутсъ, владльца замка Чильдерлей, въ кембриджскомъ графств.
Посл этого торжественнаго заявленія, Бумпусъ и его друзья наклонились къ земл, чтобы поднять пестрый шестъ, разукрашенный лентами и флагами, но ихъ остановило восклицаніе Пикерлинга:
— Что это значитъ! Вотъ идетъ нашъ священникъ!
Въ это время съ каменной лстницы сосдняго дома сходилъ стройный молодой человкъ, средняго роста, съ тонкими чертами лица, въ которыхъ вмст съ выраженіемъ доброты можно было замтить оттнокъ глубокой грусти. Черная священническая одежда представляла пріятный контрастъ съ свтло-каштановымъ цвтомъ его волосъ и темноголубыми глазами. За нимъ слдовали представители общины Чильдерлей, впереди всхъ шелъ церковный служитель съ большимъ листомъ бумаги въ рукахъ.
— Друзья мои, сказалъ священникъ, обращаясь къ толп,— я вижу, вы собираетесь поставить майское дерево, и мн очень обидно, что я долженъ помшать вашей радости… Но мы вс обязаны повиноваться властямъ…
— Хорошо сказано! замтилъ Пикерлингъ, важно кивнувъ головой въ знакъ одобренія.
— Никогда не осмливался я возражать вашей милости, сказалъ Мартинъ,— но на этотъ разъ позвольте спросить васъ, что можетъ быть дурнаго въ томъ, чего намъ не запрещалъ ни одинъ король? Неужели грхъ ставить майское дерево, когда наши отцы и дды продлывали это изъ году въ годъ!
— Грхъ всегда отличался мднымъ лбомъ! воскликнулъ Пикерлингъ.— Но пора положить конецъ безбожію и уничтожить, остатки папизма и служеніе идоламъ…
— Довольно! сказалъ священникъ, останавливая краснорчіе мельника повелительнымъ жестомъ руки,— здсь не мсто разсуждать о подобныхъ вещахъ.
Затмъ, обращаясь къ церковнослужителю, онъ приказалъ ему прочесть вслухъ полученную бумагу.
Этотъ началъ чтеніе.
‘Всмъ добрымъ и врнымъ гражданамъ городовъ и жителямъ мстечекъ и графствъ англійскаго королевства и княжества уэльскаго нижеслдующее:
‘…Принимая во вниманіе, что день Господень и понын оскверняется майскими деревьями (сообразно языческому обычаю, ведущему къ суеврію и грховности), мы, лорды и представители общинъ, повелваемъ, чтобы вс майскія деревья были сняты и уничтожены судейскими властями, казначеями, сборщиками податей, старшинами общинъ и учителями въ приходахъ, гд окажутся таковыя деревья, и чтобы затмъ не было поставлено или допущено ни одного майскаго дерева въ англійскомъ королевств или княжеств уэльскомъ. Мстное начальство обязно взыскивать штрафъ съ каждаго изъ поименованныхъ должностныхъ лицъ по пяти шиллинговъ въ недлю, пока будетъ стоять хотя бы одно майское дерево’.
Когда чтеніе было окончено, священникъ сошелъ съ лстницы въ сопровожденіи старшинъ и, взявъ изъ рукъ церковнаго служителя листъ, на которомъ былъ изображенъ англійскій гербъ, а внизу приложена печать общины Нильдерлей, торжественно приклеилъ его къ церковнымъ дверямъ.
Собравшаяся толпа молча слушала и смотрла подъ вліяніемъ различныхъ ощущеній, одни были видимо огорчены, другіе едва скрывали свою радость. Въ числ послднихъ былъ мельникъ Пикерлингъ.
— Ну, теперь, воскликнулъ онъ,— вс не только слышали полученный приказъ, но могутъ сами прочесть его на церковныхъ дверяхъ. Я желалъ бы видть того человка, который осмлится идти наперекоръ подобному запрещенію. Да будетъ благословенно имя Господа нашего!
При этомъ Пикерлингъ, несмотря на свои набожныя слова, бросилъ торжествующій взглядъ на Мартина, который стоялъ съ опущенной головой передъ разукрашеннымъ майскимъ деревомъ.
— Я поклялся, что поставлю сегодня майское дерево! пробормоталъ послдній вполголоса.
— Слова безбожника писаны на песк, втеръ заметаетъ ихъ! возразилъ стоявшій возл него мельникъ назидательнымъ тономъ.
Мартинъ Бумпусъ не удостоилъ его отвтомъ.
— Пять шиллинговъ съ каждаго, пять, десять, пятнадцать… такъ наберется порядочная сумма, продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собой, пересчитывая должностныхъ лицъ, которыя, въ случа его непослушанія, принуждены будутъ или употребить надъ нимъ насиліе, или заплатить штрафъ.
Между тмъ священники и старшины, исполнивъ свою обязанность, собирались разойтись по домамъ, но имъ загородилъ дорогу человкъ, неожиданное появленіе котораго вызвало громкія восклицанія радости со стороны собравшихся поселянъ.
— Ботъ и сэръ Товій! кричала толпа, размахивая руками и бросая въ воздухъ шапки.— Да здравствуетъ нашъ баронетъ!
Одинъ только Пикерлингъ и его приверженцы не раздляли общаго восторга. Лицо мельника, сіявшее отъ злорадства, внезапно омрачилось, онъ отошелъ въ сторону, назвавъ сквозь зубы баронета ‘откормленнымъ быкомъ’, но такъ тихо, что его никто не могъ разслышать.
Мельникъ имлъ нкоторое основаніе выразиться такимъ образомъ о почтенномъ баронет. Сэръ Товій Кутсъ, владлецъ Чильдерлея, былъ широкоплечій осанистый человкъ, блескъ глазъ и объемистая фигура свидтельствовали о превосходномъ его погреб и изобиліи кухни. На его лиц, исполненномъ благосклонности, гостепріимства и доброты, было какъ будто написано приглашеніе для каждаго, кто ‘шумлъ бы оцнить его вино и былъ хорошимъ товарищемъ за столомъ. У него была медленная походка, но онъ ступалъ по земл съ твердымъ сознаніемъ, что онъ не хуже многихъ, которые странствуютъ по ней. Съ тмъ же сознаніемъ собственнаго достоинства опирался онъ на золотой набалдашникъ своей палки, окованной снизу желзомъ, и многозначительно поднималъ и опускалъ ее во время разговора,
— Здравствуйте, дти мои! здравствуйте! говорилъ онъ, отвчая на привтствіе толпы.
Онъ называлъ всхъ жителей деревни Чильдерлей своими дтьми, хотя многіе изъ нихъ могли быть не только его братьями, но и родителями. Правда, сэръ Товій давно пережилъ юношескій возрастъ, и ему было около пятидесяти лтъ, но это былъ бодрый человкъ, полный силъ и жизни. Онъ добродушно относился къ людямъ и поди любили его, а жители деревни Чильдерлей готовы были идти за нимъ въ огонь и воду.
— Да здравствуетъ сэръ Товій! Ура! крикнули они еще разъ, когда онъ подошелъ къ нимъ и снялъ свою шляпу, украшенную блыми перьями.
— Какъ жарко сегодня, дти мои! сказалъ онъ, и вынувъ изъ кармана желтыхъ кожаныхъ панталонъ носовой платокъ тончайшаго полотна, вытеръ имъ лобъ.
Сэръ Товій Кутсъ принадлежалъ къ числу людей, которымъ жарко во всякое время года и во всякую погоду. Въ виду этого онъ одвался такъ легко, какъ только позволяла мода. На немъ былъ широкій коричневый камзолъ, подбитый шелковой матеріей и обшитый кружевами, съ большими серебряными пуговицами. Онъ надвалъ плащъ только въ торжественныхъ случаяхъ и по большимъ праздникамъ, но всегда носилъ шарфъ черезъ плечо и шпагу у пояса.
Когда онъ немного пришелъ въ себя отъ утомленія, причиненнаго ходьбой отъ замка до деревни, то увидлъ, по выраженію лицъ и раздленію толпы на дв партіи, что произошло нчто не обыкновенное.
— Мое почтеніе! сказалъ онъ священнику.— Здравствуйте, господа! добавилъ онъ, слегка кивнувъ головой церковнымъ старшинамъ.— Позвольте спросить, что случилось здсь?
Священникъ, вмсто отвта, молча указалъ рукой на листъ прибитый къ церковнымъ дверямъ.
Баронетъ, поднявъ палку, направился мрнымъ шагомъ въ указанномъ направленіи, но прошло довольно много времени, пока онъ прочелъ приказъ и понялъ его, потому что почтенный баронетъ, ссылаясь на слабость зрнія, читалъ съ трудомъ и только въ крайнихъ случаяхъ принимался за такое несвойственное ему занятіе. Хотя въ лсу онъ могъ различить звря на огромномъ разстояніи и рдко давалъ промахъ изъ ружья, но передъ листомъ бумаги глаза отказывались служить ему. По крайней мр сэръ Товій самъ врилъ этому и старался уврить другихъ въ слабости своего зрнія.
Чтеніе приказа замтно взволновалъ его: съ лица исчезъ всякій слдъ добродушія, щеки поблднли отъ гнва. Онъ ударилъ палкой по земл и быстро повернулся къ толп. Глаза его остановились на Мартин, который въ печальной поз стоялъ около майскаго дерева.
— Мартинъ Бумпусъ, началъ баронетъ слегка дрожащимъ голосомъ, такъ какъ старался подавить взрывъ негодованія.— Что ты длаешь тутъ?
— Завтра первое мая, сэръ! Вотъ мы и собрались сюда, мужчины, женщины, двушки и парни деревни Чильдерлей, чтобы поставить майское дерево по старому обычаю, къ которому мы вс привыкли съ дтства…
— Ну, такъ что-же?
— Намъ прочитали приказъ, г и все дло разстроилось!
— Какой приказъ? спросилъ сэръ Товій, наморщивъ лобъ и кусая губы, чтобы не сказать что нибудь лишнее.
— Вотъ этотъ, отвтилъ Мартинъ, при этомъ онъ презрительно пожалъ плечами и указалъ головой на бумагу, приклееную къ церковнымъ дверямъ.
— Кто издалъ этотъ приказъ?
— Лорды и представители общинъ, сэръ! отвтилъ одинъ изъ церковныхъ старшинъ.
Почтенный баронетъ снова ударилъ палкой по земл, и снова сдлавъ надъ собой усиліе, чтобы сдержать гнвъ, продолжалъ еще боле дрожащимъ голосомъ:— Его величество, Карлъ I, Божіей милостью король Англіи, Ирландіи и Шотландіи (при этихъ словахъ баронетъ снялъ шляпу и затмъ медленно одлъ ее), соизволилъ двнадцать лтъ тому назадъ издать декретъ, въ которомъ сказано, что ‘по окончаніи богослуженія никто не долженъ препятствовать увеселеніямъ его добраго народа, или удерживать отъ танцевъ, стрльбы изъ лука, майскихъ и другихъ игръ, также не мшать ему варить пиво во время праздника жатвы, ставить майскія деревья и т. п., если означенныя увеселенія будутъ происходить въ надлежащее время, а не въ часы, назначенные для богослуженія…’ Вотъ подлинныя слова его величества, и теперь вопросъ: кого мы собственно должны слушать — короля или парламентъ?
Въ отвтъ на это раздался громкій и радостный крикъ толпы: Да здравствуетъ король Карлъ I! Ура!
Мельникъ Пикерлингъ стоялъ въ нершимости, благочестіе боролась въ немъ съ уваженіемъ къ баронету и божій страхъ съ боязнью мести со стороны Мартина и его друзей, но онъ тотчасъ же пріободрился, и обращаясь къ небольшой групп своихъ единомышленниковъ, сказалъ, возвысивъ голосъ:
— Воздадимъ хвалу Господу и воскликнемъ: да здравствуетъ парламентъ!
Сэръ Товій едва не вспылилъ, но священникъ усплъ во-время остановить его.
— Мы обязаны повиноваться властямъ, сэръ! сказалъ онъ.
— Благодарю васъ! отвтилъ баронетъ, дружески пожимая руку священнику за своевременное предостереженіе.
Сэръ Товій былъ вспыльчивый человкъ, и ему стоило немало труда молчать, если онъ видлъ несправедливость. ‘Какая польза быть честнымъ человкомъ, если нельзя называть подлецовъ ихъ настоящимъ именемъ’, говорилъ онъ, обыкновенно, въ подобныхъ случаяхъ. Этого правила придерживался онъ всю свою жизнь и только въ послдніе годы сталъ онъ какъ будто осмотрительне. Поверхностный наблюдатель могъ бы объяснить такую перемну благоразуміемъ и разсчетомъ, хотя почтенный баронетъ мене всего обладалъ этими качествами. Правда, замокъ его и деревня стояли нетронутые, несмотря на войну, которая уже три года опустошала англійскія поля, превращала въ груды пепла и развалинъ города и деревни. Вслдствіе этого, многіе составили себ высокое понятіе о ловкости владльца Чильдерлея и несовсмъ довряли его безкорыстію и честности. Но т, которые лучше знали его, были убждены, что ему покровительствуетъ какой нибудь сильный человкъ и что онъ, не желая злоупотреблять этимъ, считаетъ нужнымъ сдерживать себя. Догадка эта не была лишена основанія, и близкіе друзья баронета, посвященные въ тайну, всегда спшили остановить его, когда ему грозила опасность сказать что нибудь лишнее.
На этотъ разъ баранету было особенно трудно сдержать свое негодованіе, но онъ мало-по-малу овладлъ собой и, обращаясь къ толп, сказалъ отрывистымъ голосомъ:
— Изъ этого приказа видно, что, во-первыхъ, парламентъ предписываетъ больше не ставить майскихъ деревьевъ, второе предписаніе парламента заключается въ томъ, чтобы каждое должностное лицо платило штрафъ по пяти шиллинговъ въ недлю за всякое майское дерево, которое отнын будетъ поставлено вопреки запрещенію. Но само собою разумется, что изъ этихъ двухъ предписаній только одно можетъ быть приведено въ исполненіе. Мы или вовсе не поставимъ майскаго дерева и не будемъ платить штрафа, или-же заплатимъ штрафъ и тогда можемъ поставить дерево…
— Врно! Баронетъ правъ! послышалось въ толп.
— Я уже думалъ объ этомъ, сэръ, возразилъ Мартинъ нершительнымъ голосомъ,— но вдь для этого нужно много, много денегъ…
Почтенный баронетъ задумался и посл минутнаго молчанія сказалъ:
— Я беру на себя весь штрафъ: у васъ будетъ майское дерево!
Толпа громче прежняго выразила свой восторгъ.— Да здравствуетъ баронетъ! крикнули вс присутствующіе за исключеніемъ Пикерлинга, который едва скрывалъ свое неудовольствіе, тмъ боле, что соблазнъ былъ настолько великъ, что онъ боялся измны со стороны своихъ немногихъ приверженцевъ.
Радость сіяла на лицахъ, которыя за минуту передъ тмъ казались мрачными и печальными.
— Посторонитесь! воскликнулъ Мартинъ Бумпусь, къ которому вернулась его прежняя энергія и сознаніе собственнаго достоинства.— Прочь отсюда, молодыя двушки, разв не видите, что вы загородили всю дорогу.
— Ну, не сердись! сказала Ганна, щеки которой пылали отъ удовольствія еще ярче, нежели ихъ окрасила природа,— я хотла только напомнить теб, что мы танцуемъ съ тобой первый танецъ.
— Смотри же, сдержи слово! отвтилъ Мартинъ съ самодовольной улыбкой. Благодаря перемн обстоятельствъ, онъ снова сдлался центромъ деревенскаго сборища. Его приказанія тмъ охотне исполнялись, что онъ усердне всхъ принялся за работу.
Посреди площади вырыли яму противъ церковной двери, гд былъ прибитъ приказъ. Вс были въ самомъ веселомъ настроеніи, предвкушая заране удовольствія предстоящаго праздника. Немного нужно для народа, чтобы перейти отъ унынія къ радости, такъ какъ масса иметъ непосредственную связь съ природой, достаточно дуновенія втра, чтобы склонить народъ въ ту или другую, иногда даже совершенно противоположную сторону.
Между тмъ молодой священникъ казался озабоченнымъ, на его лиц можно былъ замтить борьбу различныхъ ощущеній.
— Докторъ, сказалъ почтенный баронетъ, обращаясь къ нему съ видимымъ желаніемъ вызвать его на объясненія,— я не понимаю, почему мы не можемъ доставить удовольствія этимъ людямъ, оно такъ невинно само по себ…
— Не спорю противъ этого, возразилъ священникъ,— но мы живемъ въ такія времена, когда нужно избгать даже невинныхъ вещей, которыя могли бы подать поводъ къ лишнимъ толкамъ и раздору.
— Милый другъ, сказалъ баронетъ,— я самъ читалъ библію, хотя у меня не всегда найдется готовое изреченіе, какъ у этихъ ханжей, которые выворачиваютъ глаза изъ желанія придать себ благочестивый видъ! Чтобы ихъ ч….
— Мн кажется, сказалъ священникъ, прерывая его,— что о такихъ вещахъ можетъ судить только тотъ, который читаетъ въ сердцахъ людей.
— Вы правы… я хотлъ только сказать, что довольно сносно знаю библію, хотя давно не читалъ ее. Однако я не нашелъ въ ней ни одного слова, которымъ бы запрещались танцы. Напротивъ того, сколько помнится, тамъ написано, что царь Давидъ самъ плясалъ передъ ковчегомъ завта. Объясните пожалуйста, почему же эти люди не могутъ танцовать около майскаго дерева?
— Лучше не спрашивайте меня объ этомъ, сказалъ священникъ вполголоса.
— Говорите прямо, что вы думаете, г-нъ докторъ, я всегда готовъ выслушать ваше мнніе.
— Вы знаете, что въ восточныхъ графствахъ далеко не благопріятное настроеніе умовъ, а тмъ боле въ Кембридж. Я съ ужасомъ думаю объ уединенномъ мстопребываніи епископа и прекрасномъ собор въ трехъ миляхъ отсюда. Мы не должны обманывать себя. Время испытанія приближается! Благо намъ, если мы останемся врны Богу и… добавилъ онъ почти шопотомъ,— нашему королю. Но мы не должны ломать преждевременно послдней преграды.
— Теперь я понимаю, на что вы намекаете! Но я не хочу и слушать объ этомъ!.. Да проститъ Господь владльцу Чильдерлея, если онъ разъ въ жизни нарушитъ слово, данное мертвымъ, чтобы сдержать то, которое онъ далъ живымъ людямъ. Нтъ, г-нъ докторъ, не говорите больше объ этомъ! продолжалъ сэръ Товій съ лицомъ, раскраснвшимся отъ волненія, и обращаясь къ толп деревенскихъ жителей, добавилъ:
— Ну, дти мои, даю частное слово, что у васъ будетъ музыка и вы попляшете вдоволь. Мало этого, завтра, съ восходомъ солнца, мы вс торжественно отправимся къ ‘евангельскому’ дубу. Мои дти и домочадцы будутъ сопровождать шествіе въ костюмахъ, какъ было въ обыча съ тхъ поръ, какъ существуетъ домъ Чильдерлей, и по примру того, какъ длали это мои предки изъ рода въ родъ.
Всмъ было извстно, что баронетъ всегда держитъ свои общанія, и поэтому слова его были встрчены громкими криками восторга, тмъ боле, что предстоящій праздникъ долженъ былъ превзойти самыя смлыя ожиданія.
Между тмъ работа настолько подвинулась, что можно было поставить майское дерево.
— Давайте его сюда! крикнулъ Мартинъ, стоя въ вырытой ям.— Ну, хорошо! сказалъ онъ, когда съ полдюжины здоровыхъ деревенскихъ парней исполнили его приказаніе.— Теперь привяжите флагъ и внокъ! Смотрите только, чтобы не слетлъ птухъ!
Дерево укрпили въ ям и сравняли вокругъ него землю, такъ что оно скоро предстало во всемъ великолпіи передъ глазами восхищенныхъ жителей. Цвты въ внк и остатки позолоты на крыльяхъ птуха блестли красноватымъ свтомъ, освщенные лучами заходящаго солнца.
— Вотъ и угощеніе нашему распорядителю работъ! воскликнулъ хозяинъ деревенскаго шинка подъ вывской: ‘the pig and whistle’ (свинья и свистокъ), подходя къ своему другу Мартину съ большой оловяной кружкой, наполненной до краевъ темножелтымъ элемъ.
Мартинъ лвой рукой вытеръ лобъ, а въ правую взялъ кружку и провозгласилъ слдующій тостъ, который былъ съ восторгомъ принятъ окружающими:
‘Вотъ стоитъ майское дерево.
Поэтому пью я пиво За здоровье всхъ,
Кто оказалъ мн помощь,
Ахъ, нтъ, сперва пью за тхъ,
Кто заботливо и съ стараніемъ
Свилъ ему корону изъ цвтовъ’…
Импровизаторъ при послднихъ словахъ почтительно поклонился деревенскимъ красавицамъ и выпилъ большой глотокъ, но такъ какъ встарину кружки были почтенныхъ размровъ, то элю осталось достаточное количество, и оловянный сосудъ сталъ переходить изъ рукъ въ руки.
Въ это время раздался серьёзный и торжественный звонъ стараго деревенскаго колокола.
— Разв я не сказалъ вамъ, воскликнулъ Мартинъ,— что майское дерево будетъ стоять на этомъ мст, прежде чмъ мы услышимъ вечерній колоколъ! Вотъ оно предъ вами!
Вс невольно бросили взглядъ на высокій шестъ, красиво и богато разукрашенный снизу до самой верхушки.
— Однако, прощайте, дти мои! сказалъ владлецъ замка, собираясь въ обратный путь, затмъ онъ протянулъ руку священнику и сказалъ вполголоса:— не забудьте, что вы общали поужинать съ нами, мы будемъ ждать васъ.
— Благодарю васъ, я прійду, отвтилъ священникъ, направляясь медленными шагами въ скромный приходскій домъ.
Мало-по-малу опустла площадь передъ церковью, которая еще такъ недавно была переполнена шумной толпой. Позже всхъ оставался на мст благочестивый Пикерлингъ съ тремя или четырьмя своими приверженцами, онъ молча слдилъ глазами за владльцемъ Чильдерлея, который съ видимымъ трудомъ поднимался по крутой дорог, ведущей къ замку, и наконецъ исчезъ въ зелени.
— Теперь, друзья мои, пойдемте на мельницу! сказалъ Пикерлинъ, обращаясь къ своимъ приверженцамъ.— И долженъ посовтоваться съ вами, такъ какъ считаю необходимымъ сообщить немедленно нашимъ благочестивымъ сосдамъ о совершенномъ святотатств, чтобы сообща вооружиться противъ него.
Наконецъ, все затихло на церковной площади, и только надъ замкомъ Чильдерлей виднлись послдніе красноватые лучи вечерняго солнца.

ГЛАВА II.
Замокъ Чильдерлей и нкоторые изъ его обитателей.

Сэръ Товій продолжалъ путь. Сначала онъ шелъ своей обычной равномрной походкой, не особенно быстрой, не медленной, но которая вполн соотвтствовала его годамъ, званію и темпераменту. Однако, мало-по-малу, незамтно для него самаго, онъ сталъ длать то маленькіе, то большіе шаги, шелъ медленно или очень быстро, изъ чего можно было заключить, что голова его занята мыслями, нарушавшими его душевное спокойствіе.— Не подлежитъ сомннію, разсуждалъ онъ самъ съ собой, внезапно останавливаясь, если они выберутъ этотъ путь, то могутъ прохать въ Гутигдонъ черезъ Нортемтонъ или Бедфордъ. Эти два графства вполн безопасны, тамъ всюду лса и тропинки между живыми изгородями, тогда какъ у насъ въ Кембридж, едва всадникъ съдетъ съ большой королевской дороги, то попадаетъ въ степь или болото и можетъ совсмъ завязнуть въ немъ. Все затрудненіе заключается въ томъ, какъ я доставлю ихъ туда…
Вопросъ этотъ былъ настолько важенъ, что баронетъ снова пустился въ путь ускореннымъ шагомъ, чтобы обдумать на свобод планъ дйствій.
— Нтъ, сказалъ онъ, покачивая головой и поднимаясь по тропинк, которая, обогнувъ холмъ, шла почти отвсно вверхъ, это будетъ слишкомъ рискованно! Я умалчиваю о Чильдерле, хотя и здсь завелись у насъ негодяи, которые не только вскидываютъ глаза къ небу и бормочутъ молитвы при всякомъ удобномъ случа, но могутъ сдлать доносъ и вовлечь въ величайшую опасность любаго изъ кавалеровъ, преданныхъ королю {Дворяне, обязанные по феодальному праву нести съ своими вассалами конную службу въ королевскомъ войск, назывались кавалерами въ противоположность республиканцамъ или круглоголовымъ.}. Ну, а прохать верхомъ по другимъ деревнямъ въ рыцарскомъ вооруженіи, или даже пройти пшкомъ — все равно что прямо разоблачить тайну. Нужно придумать что нибудь другое, потому что у этихъ лицемровъ замчательно тонкое чутье.
Баронетъ сдлалъ еще нсколько шаговъ и остановился передъ однимъ изъ большихъ старыхъ каштановъ, окаймлявшихъ тропинку, ведущую къ замку.— Вотъ здсь, сказалъ онъ (намтивъ точку на песк остріемъ своей палки) — Оксфордъ, гд король расположился съ своимъ дворомъ, знатью и арміей, а тутъ, добавилъ онъ, (указывая на другую въ песк),— Чильдерлей, гд живетъ врный роялистъ, домъ котораго къ несчастью находится среди самаго мятежнаго графства, а вотъ и дорога! (при этомъ сэръ Товій провелъ палкой прямую линію отъ одной точки къ другой),— Богъ знаетъ, удастся ли имъ благополучно добраться до мста! Если бы дло шло объ ихъ личной безопасности, то я былъ бы совершенно спокоенъ и ручаюсь, что ни одинъ круглоголовый съ своими ослиными ушами не осмлился бы потревожить ихъ въ моемъ дом. Но вопросъ въ томъ, что они должны немедленно передать секретныя бумаги его величеству, а это не такъ легко устроить…
Тутъ баронетъ медленне обыкновеннаго поднялся на вершину холма, на которомъ стоялъ замокъ, построенный въ стил Тюдоровъ. Темноголубая вечерняя тнь покрывала красноватыя стны и широкую дорогу, ведущую къ воротамъ между двумя башнями. Передъ владльцемъ Чильдерлея разстилался весеній ландшафтъ съ нжной окраской этого времени года, въ моментъ солнечнаго заката, когда вечернія сумерки мало-по-малу опускаются надъ землей. Чуть слышно доносились звуки колокольчиковъ изъ обширной равнины, покрытой лугами, гд паслись оставленныя на ночь стада. Вдали черной лентой извивалась рка на свтлозеленой поверхности пастбищъ, гд мстами были разбросаны группы вковыхъ дубовъ и вязовъ и деревни, гонтовыя крыши которыхъ были живописно окаймлены блоснжными цвтами плодовыхъ деревьевъ. Между тмъ на запад, на самомъ краю горизонта, все еще виднлась надъ лсомъ пурпуровая полоса свта, на которой отчетливо обрисовывались разнообразные контуры дерьевъ. Картина.эта была настолько знакома владльцу замка, что онъ едва ли могъ найти въ ней что либо новое, но теперь все его вниманіе было привлечено лсомъ лежащимъ на запад. Въ лиц и манерахъ почтеннаго джентльмена произошла внезапная перемна, онъ замахалъ шляпой, какъ бы привтствуя новую мысль, озарившую его голову.— Браво! воскликнулъ онъ,— вотъ Лонгстовскій лсъ! Этой дорогой подетъ посланный ея величества черезъ Бедфордъ и Букингемъ, а оттуда прямо въ Оксфордъ!
Сэръ Товій Кутсъ еще нкоторое время простоялъ въ нмомъ созерцаніи знакомаго ландшафта, который все боле и боле погружался въ сумерки, и отъ котораго уже вяло сырымъ дуновеніемъ ночи. Съ сердцемъ, исполинымъ радостной увренности, направился онъ къ подъемному мосту надъ рвомъ, окружавшимъ замокъ. Ровъ былъ очень глубокій, но совершенно высохшій, и только кое-гд виднлись остатки шлюзовъ и подземныхъ водопроводовъ. За рвомъ возвышался высокій земляной валъ, обросшій травой, такъ что на извстномъ разстояніи можно было видть только верхніе этажи замка и четырехугольныя башни. Подъемный мостъ велъ къ главному входу, который былъ защищенъ ршеткой и наглухо закрытой дверью изъ толстыхъ досокъ, окованныхъ желзомъ. По обимъ сторонамъ въ стнныхъ бойницахъ были вставлены длинныя тонкія пушки, называемыя въ т времена ‘полевыми шлангами’. Замокъ съ своими ршетками, стнами и разными приспособленіями къ защит производилъ впечатлніе хорошо вооруженной крпости, хотя не видно было ни одного солдата, кром сторожа при башн. Но въ эту безпокойную эпоху, когда война и миръ были также неразлучны, какъ песокъ съ водой на морскомъ берегу, все мужское населеніе замка было всегда готово взяться за оружіе по первому знаку своего властелина.
Едва баронетъ прошелъ нсколько шаговъ по двору замка, какъ послышались радостныя восклицанія двухъ звонкихъ молодыхъ голосовъ. Вслдъ затмъ, на встрчу ему выбжала двушка, стройная фигура которой обрисовывалась тонкими граціозными линіями въ вечернихъ сумеркахъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ нея шелъ ея младшій братъ, держа за повода малорослую блую лошадь.
— Добрый вечеръ, Оливія! сказалъ баронетъ, цлуя лобъ дочери,— вотъ и мистеръ Джонъ! Откуда вы?
— Мы бгали по лугу, пока наши лошади щипали траву. Правда ли, сэръ, что они поставили тамъ въ деревн ‘майское дерево’, и мы завтра отправимся переряженные въ лсъ за майской вткой?
— Да, Оливія, возразилъ отецъ,— теб сказали правду, и ты будешь завтра исполнять роль Маріаны.
— Ахъ, какъ я рада, слышишь ли, Джонъ! воскликнула двушка, хлопая въ ладоши отъ восхищенія.
— А я буду Робинъ Гудъ, сказалъ мальчикъ, — годъ тому назадъ меня все еще называли маленькимъ Джономъ, но съ тхъ поръ я выросъ на нсколько вершковъ!
— Разумется, отвтилъ сэръ Товій,— ты наднешь завтра зеленое платье и возьмешь съ собой лукъ и стрлы.
— Кто же будетъ Тукомъ? спросилъ Джонъ, который не хотлъ больше брать на себя свою прежнюю роль, тмъ боле, что для своего тринадцатилтняго возраста былъ довольно великъ ростомъ.
— А кто будетъ Билль Стукели? спросила Оливія.
А- Мы уже позаботимся, чтобы все было въ порядк! возразилъ баронетъ успокоительнымъ тономъ.
Дти его, выросшіе въ одиночеств деревенской жизни, въ непосредственномъ сообщеніи съ природой, хотя по годамъ своимъ вышли изъ ранняго дтства, но сохранили душевную свжесть, подобно цвтамъ при утренней рос, пока до нихъ не коснется солнечный лучъ или человческая рука.
— Оливія, сказалъ баронетъ ласковымъ голосомъ, протягивая руку дочери,— ты должна привыкать къ обязанностямъ хозяйки дома, такъ какъ теб извстно, что съ тхъ поръ какъ умерла твоя мать, замокъ Чильдерлей сталъ не тмъ, чмъ былъ прежде. Ты теперь настолько выросла и поумнла, что ни въ чемъ не уступишь любой молодой леди въ нашемъ сосдств. Если ты намрена еще долго бродить на свобод по лсамъ и полямъ, то все-таки не слдуетъ забывать, что домъ дворянина долженъ быть всегда открытъ для пріема гостей…
— Я была бы счастлива сэръ, сказала двушка серьезнымъ тономъ, который представлялъ странный контрастъ съ свойственнымъ ей дтскимъ простодушіемъ,— если бы могла, по примру матери, придать комфортабельность дому Чильдерлей и успокоить моего дорогаго отца. Привтствую заране гостей, которыхъ онъ ждетъ сегодня.
— Гости уже давно здсь, сказалъ баронетъ, понизивъ голосъ.
— Гости здсь! повторила съ удивленіемъ Оливія.— Когда же они пріхали?
— Сегодня утромъ съ восходомъ солнца.
— Какъ странно, что я ничего не слыхала объ этомъ!
— Никто не знаетъ этого, кром меня, й- Боже избави, если у кого нибудь явится тнь подозрнія…
— Это, вроятно, кавалеры, которые скрываются отъ враговъ? спросила Оливія, боязливо прижимаясь къ отцу.
— Хуже этого! отвтилъ баронетъ вполголоса.— Ихъ послала сюда королева.
— Наша несчастная королева?
— Да, Генріэта Марія, продолжалъ владлецъ Чильдерлея, пожимая руку дочери.— Оливія, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія,— ты сама дочь кавалера, и не заставишь меня раскаяться въ моемъ довріи къ теб.
— Никогда въ жизни! воскликнула Оливія съ искреннимъ порывомъ молодости.
Баронетъ одобрительно кивнулъ головой.— Весь день я долженъ былъ скрыть ихъ въ моемъ замк, сказалъ онъ,— но вечеромъ мы угостимъ нашихъ гостей соотвтственно ихъ званію и чести дома Чильдерлей. Докторъ Гевиттъ также общалъ придти къ ужину.
— Очень рада буду видть нашего почтеннаго священника. Онъ не только мой учитель, но и лучшій другъ.
— Прежде всего необходимо сохранить строжайшую тайну, продолжалъ сэръ Товій.— Хотя я надюсь, что измна и лицемріе еще не успли проникнуть въ нашъ замокъ, но я могу ошибаться. Въ деревн уже завелись ханжи, кто можетъ поручиться, что я обезпеченъ отъ этого зла въ своемъ дом. Въ одномъ человк я вполн увренъ, и знаю, что онъ стоитъ также твердо на своихъ ногахъ, какъ любой дубъ въ лонгстовскомъ лсу. Гд Мартинъ Бумпусъ?
Оливія поспшно удалилась, чтобы позвать Вумпуса, который былъ самой необходимой особой въ патріархальномъ хозяйств кавалера Чильдерлей и, совмщая въ себ всевозможныя должности, былъ, такъ сказать, человкомъ на вс руки. Ему было знакомо ремесло плотника, бочара, столяра и маляра, при этомъ онъ былъ красивый малый, веселаго характера, силачъ и пользовался предпочтеніемъ молодыхъ двушекъ, которыя охотно танцовали съ нимъ. Въ замк Чильдерлей онъ не только завдывалъ всми кладовыми, но и погребомъ, гд былъ большой запасъ блыхъ и красныхъ испанскихъ и французскихъ винъ, при изготовленіи мстнаго вина изъ крыжовника онъ всегда принималъ самое дятельное участіе. Въ торжественныхъ случаяхъ онъ отправлялся на кухню и слдилъ за тмъ, чтобы вертелъ оборачивался съ надлежащей медленностью, а жиръ стекалъ въ одно мсто по всмъ правиламъ искусства. Никто лучше его не приготовлялъ дичины, которую онъ большею частью убивалъ собственными руками. Это преимущество было предоставлено ему за мткость выстрловъ, и на охот онъ всегда халъ рядомъ съ своимъ господиномъ. Во время годичныхъ праздниковъ, которые справлялись по старинному обычаю, напримръ, Рождество, когда на столъ ставили кабанью голову или въ день его патрона св. Мартина, когда подавали гуся,— онъ исполнялъ роль распорядителя пира — ‘master of tlierevel’. Если въ замк были гости, то онъ являлся въ качеств церемоніймейстера. а въ обыкновенное время исполнялъ должность дворецкаго. Однимъ словомъ, не было случая, гд бы Мартинъ Бумпусъ оказался неспособнымъ, хотя онъ былъ не только первымъ должностнымъ лицомъ въ господскомъ дом, но и послднимъ слугой, кром того, баронетъ постоянно давалъ ему всевозможныя порученія.
Мартинъ Бумпусъ, большею частью называемый бочаромъ но своей первоначальной профессіи, поспшилъ на зовъ своего господина, такъ какъ расторопность была не послднимъ его достоинствомъ. Окончивъ сооруженіе майскаго дерева на церковной площади, онъ немедленно вернулся въ замокъ, который былъ главнымъ центромъ его разнообразной дятельности.
Бумпусъ предсталъ передъ своимъ господиномъ въ большомъ кожаномъ передник, съ руками, засученными по локоть, и съ подковой въ рук, такъ какъ въ случа надобности исполнялъ обязанность кузнеца.
— Мартинъ, сказалъ баронетъ,— я вижу, тебя оторвали отъ работы.
— Она будетъ окончена въ нсколько минутъ! отвтилъ врный слуга.— Я хотлъ только подковать пони молодой леди для завтрашняго вызда.
— Нтъ, оставь это до другаго раза, сказала Оливія, которая вслдъ за Мартиномъ вошла въ комнату.— Пони и такъ пробжитъ въ лсу, тамъ ровная дорога. Ты нуженъ сегодня въ замк, чтобы приготовить ужинъ для гостей.
— Господи помилуй! воскликнулъ съ удивленіемъ Мартинъ.— Сегодня вечеромъ будетъ ужинъ! Гд же гости?
— Они уже здсь, сказалъ баронетъ,— совтую теб держать языкъ за зубами и никому не болтать объ этомъ!
— Понимаю! отвтилъ Мартинъ многозначительнымъ тономъ, при этомъ лицо его приняло серьезное, сосредоточенное выраженіе.
— Наши гости, продолжалъ баронетъ,— только что совершили длинный путь, поэтому нужно подкрпить ихъ порядочнымъ ужиномъ.
— Pro primo, сказалъ бочаръ, который на своей родин, Гутингдон, выучился немного по-латин въ приходской школ, и любилъ употреблять латинскія слова въ т минуты, когда владлецъ замка удостоивалъ его особеннымъ довріемъ.
— Позаботься также, чтобы не было недостатка въ вин, подай лучшее, какое у насъ есть въ погреб. Гости наши должны набраться силъ къ дорог, хотя она и не такъ велика, какъ та, по которой они прохали, но можетъ быть еще опасне и затруднительне.
— Pro secundo, сказалъ бочаръ, между тмъ какъ его живая фантазія рисовала ему длинный рядъ разставленныхъ на стол бутылокъ всевозможной формы.
— Ты будешь самъ прислуживать намъ, продолжалъ баронетъ,— никто въ замк не долженъ знать: кто наши гости, какъ ихъ зовутъ и откуда они?
— Это тмъ легче исполнить, возразилъ врный слуга,— что я самъ ничего не знаю о нихъ.
— Ну, пойди и приготовь все, какъ я теб приказалъ, добавилъ баронетъ,— когда я позвоню, ты внесешь свчи въ большую залу.
— Хорошо, сэръ! все будетъ исполнено! отвтилъ Бумпусъ, поспшно выходя изъ комнаты съ подковой въ рукахъ.
— Теперь я тебя оставлю одну, Оливія, чтобы ты могла сдлать необходимыя распоряженія, сказалъ баронетъ, обращаясь къ дочери.— Я надюсь, что ты надлежащимъ образомъ исполнишь роль хозяйки замка, хотя она совершенно новая для тебя. Само собою разумется, что нельзя научиться быть привтливой и услужливой, такъ какъ для этого нужно имть прежде всего доброе сердце. Но въ этомъ ты совсмъ похожа на мать, моя дорогая Оливія.
Онъ подошелъ къ дверямъ и опять вернулся.
— Ты можешь сообщить брату о томъ, что я говорилъ теб. Мальчугану скоро исполнится четырнадцать лтъ. Онъ долженъ научиться хранить тайны короля, можетъ быть, со временемъ на его долю выпадутъ не легкія испытанія. Сегодня вечеромъ онъ будетъ ужинать вмст съ нами, посовтуй ему, чтобы онъ велъ себя какъ взрослый мужчина и честный человкъ, чтобы со временемъ сдлаться такимъ же храбрымъ и безупречнымъ кавалеромъ, какъ эти господа.
!

ГЛАВА III.
Гости.

Въ то время, какъ въ погреб замка Чильдерлей послышался необычайный шумъ и огонь ярко запылалъ на кухн, сэръ Товій Кутсъ направился къ лстниц, ведущей къ средней части замка, которая только и была обитаема въ данное время. Боковые флигеля находились въ состояніи полнаго запустнія, такъ какъ уже много лтъ съ тхъ поръ, какъ начались междуусобія въ королевств и особенно со смерти хозяйки дома, замокъ Чильдерлей не видлъ больше веселыхъ празднествъ, торжественныхъ пріемовъ и пировъ, которые такъ часто устраивались здсь для сосдняго дворянства. Большинство дворянскихъ фамилій въ Кембриджскомъ графств и Гунтингдон измнило королю и присоединилось къ парламенту. Одинъ изъ самыхъ крупныхъ землевладльцевъ этой мстности, лордъ Монтегъ, графъ Манчестеръ, замокъ котораго Кимбольтонъ находился не боле какъ въ десяти миляхъ отъ Чильдерлея,— не только перешелъ на сторону парламента, но даже самъ сдлался предводителемъ мятежниковъ. Съ этихъ дней общаго разъединенія опустли гостепріимныя залы Чильдерлей-гауза, обширныя комнаты, роскошно убранныя галлереи, гд нкогда баронетъ и его супруга радушно принимали изысканное общество сосднихъ графствъ: лордовъ, леди, ихъ юныхъ сыновей и дочерей. Теперь эти самыя залы, комнаты и галлереи были превращены въ кладовыя, гд хранились овощи, запасы хлба и другіе състые продукты.
Владлецъ Чильдерлея вошелъ въ широкія сни, въ конц которыхъ находилась большая зала. Она не была освщена, но въ камин противъ входной двери горли яркимъ пламенемъ съ трескомъ и хрустніемъ толстыя дубовыя полнья. Встарину люди не такъ скупились на дрова, какъ теперь, цлые лса уничтожались для топки печей и каминовъ, никто не бралъ въ разсчетъ время года, и не считалъ нужнымъ думать о томъ: можетъ ли онъ обойтись безъ огня или нтъ. Въ т времена, когда щедрой рукой наполнялись, тарелки и кружки, также щедро уничтожались и дрова. Въ апрльскій вечеръ, о которомъ идетъ нашъ разсказъ, стало довольно свжо посл солнечнаго заката, особенно въ высокой мрачной зал, гд поломъ служили каменныя плиты. Уютный свтъ огня далеко распространялся по полу, противоположной стн и поднимался до самого потолка, между тмъ какъ остальная комната была погружена въ таинственный полумракъ. Налво, вдоль длинной стны, виднлся рядъ широкихъ стрльчатыхъ оконъ, стекла которыхъ казались бловатыми на туманномъ фон, кое-гд отражались въ нихъ полосы огня. Все было тихо въ зал и вокругъ нея.
Баронетъ шелъ чуть слышными шагами на свтъ камина, затмъ подошелъ къ правой стн, которая была украшена подъ потолкомъ оленьими рогами. Слабый отблескъ свта тускло освщалъ старинное и новйшее оружіе, развшанное на стн: алебарды, пики, рыцарскія мечи, пистолеты и ружья. Баронетъ остановился у стны, и хотя онъ зналъ, что никого нтъ въ зал, но все-таки боязливо оглянулся по сторонамъ и началъ прислушиваться. Убдившись, такимъ образомъ, въ полной безопасности, онъ трижды постучалъ пальцемъ въ дубовую панель, покрывающую стну, въ тотъ же моментъ раздались глухіе шаги, которые поспшно приближались и остановились около стны съ другой стороны. Бароронетъ еще разъ постучалъ въ стну, и услышалъ мужской голосъ, который спросилъ:
— Вы ли это, сэръ Товій?
— Разумется, я, да поможетъ мн Господь! отвтилъ почтенный джентльменъ, и, вынувъ ключъ изъ кармана, вложилъ его въ замокъ, прикрытый панелью, послдняя тотчасъ же подалась и за нею образовалось отверстіе, въ которое человкъ могъ пройти только согнувшись. За этимъ отверстіемъ была потайная комната, даже въ свтлый день она была едва освщена сверху, а теперь въ ней дарилъ такой мракъ, что невозможно было различить фигуры того человка, съ которымъ такъ таинственно разговаривалъ сэръ Товій.
Въ т времена въ Англіи чуть ли не въ каждомъ роялистическомъ замк было устроено одно или нсколько такихъ убжищъ, называемыхъ ‘the priests’ holes’ т. е. ‘священническія норы’, такъ какъ первоначально они не имли другаго назначенія, какъ только служить убжищемъ католическимъ священникамъ. На послднихъ прежде всего обрушилась злоба англійскаго народа въ первый періодъ возстанія, которое вскор должно было переродиться въ революцію и междоусобную войну. Но въ одинъ прекрасный день священническія норы заняли люди съ иными лицами и покроемъ платья, принадлежащіе къ духовенству англиканской церкви. Хотя фактически, благодаря Лютеру, они были отдлены отъ католической церкви, но на нихъ пало подозрніе, что въ случа крайности они не отказались отъ помощи, которую одни находили въ корол, другіе въ лиц королевы. Прошло еще нкоторое время и въ ‘священническихъ норахъ’ появились богато одтые графы, маркизы, герцоги, сначала они поддерживали гонимыхъ священниковъ и епископовъ, а затмъ сами должны были спасаться отъ преслдованій въ тайникахъ, лишенныхъ свта и воздуха. Такъ, во время революціи, на сцену выступаютъ личности, всплываютъ то вверхъ, то опять опускаются внизъ и исчезаютъ, уступая мсто другимъ. Между тмъ, подъ землей неустанно несется мрачный могучій потокъ, который насильственно стремится къ цли съ роковой, неудержимой силой, тогда какъ на поверхности образуются партіи, обвиняютъ другъ друга въ измн, ведутъ ожесточенную борьбу, побждаютъ одни другихъ и уносятся волной вмст съ пной бурнаго потока.
Быть можетъ, т же мысли смутно проснулись въ голов баронета, когда онъ наклонился къ отверстію, чтобы подать руку таинственному человку, стоявшему за стной.
— Выходите, другъ мой! сказалъ онъ,— только будьте осторожны, дверь настолько низка сверху и высока снизу, что можно легко упасть и сломать себ спинной хребетъ. Тмъ не мене, эта проклятая нора служила убжищемъ многимъ храбрымъ кавалерамъ, которымъ я желалъ бы доставить лучшее помщеніе.
Тотъ, къ кому была обращена эта рчь, слдуя совту гостепріимнаго хозяина, осторожно вылзъ изъ отверстія, видно было, какъ онъ, войдя въ залу, выпрямился во весь ростъ, хотя въ темнот нельзя было разглядть его фигуры, кром гордой и внушительной осанки.
— Дайте мн вашу руку, сэръ Гарри, сказалъ баронетъ,— мн всегда пріятно пожать руку честнаго человка. Будьте какъ дома въ замк Чильдерлей! Сегодня сырая ночь, подойдите къ огню и погрйтесь.
— Въ этомъ нтъ никакой необходимости! замтилъ улыбаясь сэръ Гарри.— Я сидлъ между двумя затопленными печами и не чувствовалъ холода.
— Ваша правда, я забылъ объ этомъ обстоятельств. Но держу пари, что вы скоро забудете о своемъ неудобномъ помщеніи! Я принесъ вамъ хорошую всть.
Съ этими словами владлецъ замка повелъ своего гостя къ камину, красноватое пламя котораго ярко освтило фигуру незнакомца.
Костюмъ его былъ полувоенный, но безъ панцыря и латъ, такъ что грудь и руки были открыты, на широкой перевязи висла прямая шпага, длинные темные волосы на половину прикрывали кружевной воротникъ. Лицо незнакомца то освщалось огнемъ камина, то снова исчезало въ полумрак, виднъ былъ высокій лобъ, впалыя щеки, рзко очерченный выразительный профиль и борода la Henri IV, по придворной мод того времени, которая придавала какъ серьознымъ, такъ и беззаботнымъ лицамъ кавалеровъ, почти грустный оттнокъ, какъ мрачное воспоминаніе о давно исчезнувшихъ дняхъ рыцарства, безупречной честности и служенія женщинамъ.
— Завтра-же вы можете продолжать путь, сэръ Гарри,— сказавъ баронетъ.— Мн очень жаль, что я долженъ такъ скоро разстаться съ такимъ хорошимъ собесдникомъ какъ вы, но когда я вспомню, что не могу вамъ доставить боле комфортабольнаго помщенія, какъ темной конуры на чердак, то мирюсь съ мыслью о разлук съ вами.
— Мы вс пережили лучшія времена, сэръ Товій! Я съ особеннымъ удовольствіемъ вспоминаю радушный пріемъ, который я нашелъ въ замк Чильдерлей, нсколько лтъ тому назадъ, когда мы вс собрались здсь для охоты къ дню св. Губерта, гости были помщены въ прекрасныхъ комнатахъ обитыхъ шелковыми обоями,, постели были съ балдахинами пурпуроваго цвта и подушками обитыми золотой парчей…
— Потомокъ одной изъ самыхъ знатныхъ фамилій въ лсномъ округ Англіи длаетъ мн слишкомъ много чести, вспоминая объ этомъ! возразилъ хозяинъ дома.— Но Богъ милостивъ, вы опять прідете сюда на охоту, и будете ночевать въ тхъ же самыхъ комнатахъ, что и въ т счастливыя времена, если только его королевскому величеству и нашей храброй арміи удастся раздавить гнздо лицемрныхъ дворянъ, которыхъ я невольно сравниваю съ змями, согртыми на монаршей груди, и въ особенности, мятежный парламентъ и весь этотъ сбродъ странствующихъ проповдниковъ. Да, сэръ Гарри, это будетъ радостное событіе для Чильдерлей-гауза, и тогда съ божьей помощью я устрою такой праздникъ, какого еще до сихъ поръ не бывало, не только въ Кембридж, но и въ другихъ графствахъ Англіи…
При этомъ почтенный баронетъ настолько увлекся мыслью о торжеств своей партіи, что невольно воодушевился отъ собственныхъ словъ и возвысилъ голосъ.
Гость счелъ нужнымъ напомнить ему, что время, о которомъ онъ говоритъ, наступитъ не скоро, и что въ непріятельской земл не слдуетъ выражать такъ громко ни своихъ надеждъ, ни своихъ опасеній.
— Вы совершенно правы, сэръ Гарри, я хотлъ собственно сказать вамъ, что завтра утромъ вы можете продолжать путь, и если мой планъ увнчается успхомъ, то черезъ нсколько дней вы предстанете передъ его величествомъ и исполните возложенное на васъ порученіе.
— Это было бы весьма важно какъ для государства, такъ и для самаго короля… Я уже говорилъ вамъ, что война должна принять другой оборотъ съ того момента, какъ король прочтетъ содержаніе бумаги, которую я доставлю его величеству.
— Отъ души врю этому! возразилъ баронетъ.
— Видите ли, все затрудненіе заключается въ томъ, чтобы прохать благополучно наше графство, гд благонамренные люди также рдки, какъ колосья на каменистой почв. Не говоря уже о другихъ приходахъ, даже въ моей собственной деревн завелись негодяи, которые гладко выбриваютъ себ волосы вокругъ головы и выставляютъ на-показъ свои ослиныя уши! Но къ счастью завтра первое мая. По старинному обычаю отсюда отправится торжественное шествіе въ Лонгстовскій лсъ къ такъ называемому ‘евангельскому’ дубу, который стоитъ въ самой чащ. Само собой разумется, что мы безъ того подняли у нихъ всю желчь, такъ какъ сегодня вечеромъ поставили въ деревн передъ самой церковью майское дерево, какъ въ доброе старое время, когда парламентъ былъ послушнымъ орудіемъ въ рукахъ короля. Я знаю, что сильно досадилъ имъ, но это собственно и была моя главная цль, врядъ ли они осмлятся предпринять что либо противъ владльца Чильдерлея и пойти противъ его желанія. Въ противномъ случа, клянусь честью, никто не помшаетъ мн повсить на стн любаго изъ этихъ круглоголовыхъ, обагренныхъ кровью Босфордъ-Фильда или зарядить одинъ изъ пистолетовъ, изъ которыхъ мой храбрый предокъ стрлялъ въ чернь на улицахъ Лондона.
— Ну, Богъ дастъ, до этого не дойдетъ, сэръ Товій! сказалъ гость успокоительнымъ тономъ.
— Я бы самъ не желалъ этого! возразилъ баронетъ.— Видите ли, шествіе состоится завтра утромъ съ восходомъ солнца. Вы и ваши спутники присоединитесь къ толп въ крестьянскомъ плать, и какъ только доберетесь до лсу, то будете вн опасности. Подойдите сюда, къ этому окну и вы поймете мой планъ…

——

Владлецъ Чильдерлея повелъ своего гостя къ одной изъ широкихъ нишъ, которыя окаймляли окна своими массивными изогнутыми арками и поднялъ окно. Свжій и влажный ночной воздухъ сразу наполнилъ комнату. Далеко можно было различить предметы въ весеннемъ туман, который растилалъ по долин свой тонкій колеблющійся покровъ. Весь ландшафтъ казался поддернутыхъ голубымъ цвтомъ и серебромъ, въ глубин долины виднлись поля и рка, вдали лсъ, а напротивъ, на самомъ горизонт, заходящій мсяцъ слабо освщалъ землю, умряя блескъ звздъ на ясномъ весеннемъ неб.
Въ то время, какъ кавалеры разговаривали между собой за ихъ спиной, у потаенной двери, которую сэръ Товій оставилъ открытой, появилась голова съ роскошными темными локонами, за нею виднлась другая. Какъ дв серны въ лсной чащ, они съ любопытствомъ всматривались въ темному, въ это время пламя камина, раздуваемое легкимъ порывомъ втра изъ окна, ярко освтило ихъ фигуры. Это были двое юношей въ первой пор молодости, одинъ изъ нихъ представлялъ собой типъ мужественной красоты и силы, другой робкій и боязливый по граціи движеній напоминалъ Эльфа.
— Войдемъ въ залу! шепнулъ первый.— Иди за мной, не бойся.
Съ этими словами онъ ловко проскользнулъ въ потайную дверь, и протянулъ руку товарищу, который нершительно перешагнулъ черезъ нее.
— Вотъ мы и на свобод! сказалъ юноша, голова котораго была покрыта густыми темными локонами.
— Если-бы вы знали, милордъ, какъ у меня бьется сердце! отвтилъ шопотомъ нжный, мелодичный голосъ.
— Разв ты не чувствуешь пожатія моей руки, Мануэль?
— Вы не должны называть меня такъ, когда мы наедин, вспомните ваше общаніе.
— Я длаю это чтобы привыкнуть, вдь я могу ошибиться и назвать тебя иначе при людяхъ.
— Если-бы свту было все извстно, то я могла бы оправдаться въ его глазахъ, но онъ не проститъ мн этой комедіи! Вы пользуетесь ею, чтобы отказать мн въ томъ уваженіи, которое вы должны имть ко мн. тмъ боле, что дали честное слово.
— Ну хорошо, Мануэлла, сказалъ молодой лордъ, длая видъ, что хочетъ поцловать стоящую около него двушку, одтую въ мужское платье.
Но Мануэлла быстро отвернулась отъ него и энергически сжала свои хорошенькія губки.
Владлецъ Чильдерлея былъ настолько погруженъ въ разговоръ съ гостемъ, что не слышалъ того, что длалось на другомъ конц залы. Указывая рукой на ночной ландштафтъ, онъ объяснялъ прізжему кавалеру, какое пространство нужно пройти до опушки лса.— Лонгстовскій лсъ, сказалъ онъ,— единственный въ здшней мстности, онъ стоитъ на рубеж двухъ смежныхъ графствъ, множество тропинокъ перескаютъ его во всхъ направленіяхъ. Среди лса ростетъ большой старый дубъ, называемый ‘евангельскимъ’, который пользуется особеннымъ почетомъ у многихъ человческихъ поколній. Каждое первое мая къ этому дереву отправлялось веселое шествіе, такъ какъ втка его считалась необходимой, чтобы украсить верхушку майскаго дерева.
— Да, продолжалъ баронетъ, посл небольшой паузы,— въ т дни, когда люди оставались врны королю, признавали законы и порядки, установленные Богомъ, мы могли радостно привтствовать утро перваго мая и возвращеніе весны. Но теперь, мой дорогой сэръ, когда самыя ожесточенныя битвы происходятъ между братьями, и вся Англія разъединена на партіи, кто можетъ веселиться и быть довольнымъ жизнью. Иногда мн кажется страннымъ, что годъ въ своемъ неизмнномъ теченіи по прежнему надляетъ насъ дарами природы, что свтитъ солнце, поютъ птицы… Но, простите меня, сэръ, я кажется утомилъ васъ своими разсужденіями.
— Нтъ, напротивъ, я слушаю васъ съ величайшимъ вниманіемъ, но меня безпокоитъ мысль, какъ мн удастся исполнить важное порученіе, которымъ удостоила меня королева…
Говоря это, сэръ Гарри усиленно прислушивался, такъ какъ ему показалось, что онъ слышитъ на другомъ конц залы таинственный шопотъ.
— Не думайте, мой дорогой сэръ, продолжалъ баронетъ,— что мы сочувствуемъ страданіямъ отечества, хотя эта часть графства, замокъ и деревня уцлли отъ ужасовъ войны. Если хлбъ созрваетъ на нашихъ поляхъ, въ то время какъ въ сосднихъ графствахъ мечъ и пушки собираютъ обильную жатву, то мы все-таки не можемъ наслаждаться душевнымъ спокойствіемъ. Шумная жизнь въ этомъ оазис, среди междоусобной войны, служитъ мн горькимъ упрекомъ, я увренъ, что чувствовалъ-бы себя счастливе, если бы видлъ свой замокъ въ развалинахъ, хижины моей деревни объятыя пламенемъ! Врьте искренности моихъ словъ, сэръ Гарри. Меня терзаетъ мысль, что я спокойно сижу въ своемъ дом въ то время, когда мои друзья и братья тамъ, гд ихъ призываетъ долгъ… у короля… Но къ несчастью, я связанъ… не спрашивайте меня: почему? а сынъ мой еще ребенокъ…
Сэръ Гарри, занятый своими мыслями почти не слышалъ баронета, который продолжалъ растроганнымъ голосомъ:
— Я не считаю дло проиграннымъ, потому что королевское знамя еще разввается надъ нашей храброй арміей, одна выигранная битва можетъ разршить эту запутанную задачу… Наконецъ, не находите ли вы страннымъ такое счастливое стечете обстоятельствъ? Это тайное шествіе, задуманное въ вид забавы, какъ будто нарочно устроенное для того, чтобы вы могли благополучно окончить путешествіе. Завтра, какъ только вы доберетесь до священнаго дуба въ Лонгстовскомъ лсу, сверните въ сторону: по близости дерева проселочная дорога, извстная весьма немногимъ, по которой вы въ нсколько часовъ можете дохать до замка сэра Гарлея, одного изъ врнйшихъ слугъ его величества. Мой ключникъ, человкъ вполн заслуживающій мое довріе, проводитъ васъ до безопаснаго мста, откуда вы съ Божьей помощью можете отправиться прямой дорогой въ Оксфордъ…
Въ это время въ зал опять послышался шорохъ и сильне прежняго. Молодой лордъ, замтивъ, что своимъ присутствіемъ привлекъ вниманіе одного изъ почтенныхъ джентльменовъ, сдлалъ быстрое движеніе, чтобы удалиться съ своимъ спутникомъ черезъ потайную дверь. Но сэръ Гарри предупредилъ его, такъ какъ внезапно оставилъ своего собесдника и вышелъ на средину залы.
Баронетъ поспшилъ закрыть окно.
— Какъ вы не осторожны, милордъ! сказалъ сэръ Гарри, обращаясь съ упрекомъ къ одному изъ юношей.— Я убжденъ, что вы до тхъ поръ будете гонятся за опасностями, пока, наконецъ, не встртите ее въ недобромъ мст.
— По крайней мр не заставляйте меня возвращаться въ эту проклятую нору! отвтилъ съ веселымъ смхомъ тотъ, къ кому относилось замчаніе сэра Гарри.
Между тмъ присутствіе постороннихъ лицъ видимо встревожило хозяина дома, сэръ Гарри поспшилъ успокоить его:
— Какъ видите, дорогой другъ, это мои спутники. Герцогъ хотлъ сдлать намъ сюрпризъ своимъ неожиданнымъ появленіемъ.
— Я ничего не имю противъ этого, возразилъ улыбаясь баронетъ.— Невозможно требовать отъ молодежи, чтобы она сидла за стной въ душной нор, когда рядомъ просторная зала съ затопленнымъ каминомъ, и въ немъ ведутъ бесду двое честныхъ людей. Очень радъ, милордъ, что случай привелъ васъ въ мой замокъ! Но въ зал совсмъ темно, я велю принести огня, чтобы мы могли видть другъ друга. Надюсь, что намъ нечего бояться свта.
Съ этими словами баронетъ потянулъ за шнурокъ, висвшій съ потолка по средин залы, и въ ту-же минуту раздался звонъ колокола, настолько громкій, что его можно было разслышать за стнами замка, на дворц и въ парк. Въ тогдашнихъ домахъ вмсто ныншнихъ колокольчиковъ употреблялись настоящія колокола, которыхъ можно повсить на любую башню, такъ какъ въ т времена все длалось въ почтенныхъ размрахъ и вещи отличались прочностью работы.

ГЛАВА IV.
Докторъ Гевитъ и сэръ Гарри знакомятся другъ съ другомъ.

Едва замолкъ колоколъ, какъ отворилась дверь, и въ комнату вошелъ Мартинъ Бумпусъ, держа въ каждой рук по громадному серебрянному канделябру въ половину человческаго роста. Въ каждомъ изъ нихъ было вставлено по десяти большихъ восковыхъ свчей. Мартинъ высоко поднялъ руки, чтобы поставить ихъ на дубовый столъ, стоящій среди залы, которая вся освтилась сразу, потому что массивные канделябры походили на дв огненныя башни. Впрочемъ, эта была послдняя пара отъ полдюжины такихъ-же канделябровъ, нкогда освщавшихъ большую залу Чильдерлея въ торжественныхъ случаяхъ. Дв пары ихъ, вмст съ другой серебрянной посудой очутились въ плавильной печи Оксфорда, и теперь въ. вид монеты съ изображеніемъ его величества на лицевой сторон, переходили изъ рукъ въ руки солдатъ храброй арміи и ея благонамренныхъ сторонниковъ: содержателей тавернъ и пивныхъ. Равнымъ образомъ не пренебрегали этими деньгами приверженцы парламента: хозяева домовъ, лавочники и ремесленники, такъ какъ, серебро никогда не теряетъ своей цны.
— Изъ деревни пришелъ священникъ Гевитъ! доложилъ Мартинъ Бумпусъ своему господину.
— Попроси его сюда, отвтилъ баронетъ, оглядывая съ видимымъ удовольствіемъ свою залу, гд на стнахъ блестло оружіе, ярко освщенное свчами, а за спиной сэра Гарри виднлись въ тни изящныя фигуры двухъ юношей.
Священникъ вошелъ съ низкимъ поклономъ въ дверь, которую Мартинъ Бумпусъ настежъ отворилъ для него.
— Позвольте познакомить васъ съ докторомъ Гевитомъ, сэръ Гарри, сказалъ баронетъ, указывая рукой на священника,— я не имю отъ него никакихъ тайнъ, вы можете смло говорить съ нимъ о возложенномъ на васъ порученіи.
— Если не ошибаюсь, то вы сэръ Гарри Олингсби? спросилъ священникъ съ вжливымъ поклономъ.
— Точно такъ, многоуважаемый докторъ! Очень радъ, что имю случай познакомиться съ такимъ ученымъ служителемъ алтаря и врнымъ приверженцемъ короля. Вы на хорошемъ счету въ Оксфорд.
— Мн очень лестно слышать это отъ васъ, сэръ, хотя я не -заслуживаю такихъ похвалъ! отвтилъ красня молодой священникъ.— Во всякомъ случа мн очень пріятно узнать, что меня не забыли въ Оксфорд, гд я получилъ воспитаніе и провелъ нсколько лтъ.
— Тамъ составилось о васъ мнніе, какъ о спокойномъ и разумномъ человк, который среди военныхъ смутъ вритъ въ возможность примиренія между враждующими партіями.
— Вдь это не боле какъ междоусобная война, сэръ! замтилъ священникъ.
— Или, другими словами, возразилъ съ живостью Олингсби,— борьба на жизнь или смерть! Она можетъ кончится только йоднымъ уничтоженіемъ той или другой партіи. Если дв различныя націи ведутъ между собой войну, то они могутъ заключить миръ ради политическихъ цлей, изъ благоразумія или какихъ либо другихъ побужденій. Но въ такой борьб какъ наша, когда враждуютъ граждане одного государства, сыновья одного отца или матери, вопросъ можетъ быть ршенъ только съ помощью обнаженнаго меча.
— Люди дйствуютъ подъ вліяніемъ страстей, которыя могутъ утихнуть, сказалъ священникъ взволнованнымъ голосомъ.— Не разрушайте во мн этой вры, она поддерживаетъ мое мужество, такъ какъ я не вижу иного исхода изъ настоящей тяжелой борьбы. Желаніе мира и надежда на примиреніе единственная связь, существующая между нами и нашими противниками. Если она порвется, то наша гибель неизбжна.
— Странно слышать это отъ служителя нашей церкви! воскликнулъ Олингсби съ удивленіемъ, въ которомъ слышался упрекъ.— Весьма немногіе изъ людей вашего званія отнеслись бы снисходительно къ тому взгляду, который вы только что изволили выска-зать мн.
— Вы совершенно правы, и это глубоко огорчаетъ меня. Тяжело жить въ такое время, когда люди, обязанные распространять евангеліе въ народ, проповдуютъ войну вмсто мира и месть вмсто прощенія.
— Мы слишкомъ далеко зашли, возразилъ Олингсби,— теперь не можетъ быть и рчи о примиреніи или забвеніи обидъ. Затронуты наши основные принципы! Надюсь, г-нъ священникъ, что ваше милосердіе къ врагамъ не простирается до той степени чтобы усумниться въ божественномъ прав короля.
Лицо молодаго священника приняло серьезное, сосредоточенное выраженіе.— Божественное право короля, сказалъ онъ торжественнымъ тономъ,— представляется мн такимъ же непреложнымъ, какъ символъ вры, посл Бога это самое святое, что я признаю на земл.
— Тмъ не мене вы допускаете возможность соглашенія съ. мятежниками, которые отвергаютъ это право.
— Нтъ, они не думаютъ отвергать его, иначе и? могло быть, и рчи о соглашеніи.
— Какъ! воскликнулъ Слингсби,— разв парламентъ не переполненъ этими негодяями пресвитеріанцами! разв онъ не объявилъ, войну королю и не хотлъ уничтожить наше епископальное правленіе! Вы еще защищаете эту шайку отверженцевъ общества, которые присягнули ковенату {Ковенатъ или неразрывный союзъ, заключенный около этого времени между Англіей и Шотландіей для поддержанія церковнаго порядка и парламента.} и измннически призвали шотландцевъ въ нашу страну!
— Я душевно скорблю объ ошибкахъ и заблужденіяхъ этой партіи, но пока я считаю себ вправ упрекать ихъ въ недостатк уваженія къ королевской корон и ея представителю, помазаннику Божьему. Если наступитъ день, когда преступная рука осмлится посягнуть на нихъ, то полный разрывъ неизбженъ, но не доводите до крайности нашихъ противниковъ. Правда, они ведутъ борьбу противъ короля, которому я поклялся въ врности, противъ церкви, которой я посвятилъ свою жизнь, но тмъ не мене рядомъ я вижу, что Ферфаксъ вербуетъ свои войска ‘именемъ короля и парламента’. Слдовательно, я не имю достаточно данныхъ, чтобы сдлать окончательное заключеніе о нашихъ врагахъ.
— Все это одно лицемріе! воскликнулъ съ горячностью сэръ Гарри.— Каждый ихъ шагъ двухсмысленъ, но мы сорвемъ съ нихъ маску! Борьба должна скоро разразиться, и она будетъ безпощадная. Побдитель всегда правъ!
— Кто можетъ сказать заране, на чьей сторон будетъ побда, если же…
Голосъ священника задрожалъ отъ волненія, онъ не могъ кончить начатой фразы.
— Побда всегда на сторон праваго дла! сказалъ Слингсби,— всякій храбрый солдатъ долженъ идти въ битву съ этимъ убжденіемъ.
— Но побдитель будетъ торжествовать надъ трупами своихъ соотечественниковъ. Англія съ ея цвтущими садами превратится въ пустыню, замолкнутъ большіе города, рынки, дятельные центры торговли и ремеслъ, пока не исполнится слово пророка Исаіи…
— Нтъ ужъ пожалуйста, избавьте отъ подобныхъ цитатъ! воскликнулъ сэръ Товій, который до этого молча слушалъ разговоръ двухъ собесдниковъ.— Неужели я дожилъ до того, что въ собственномъ дом долженъ выслушивать выдержки изъ Ветхаго Завта, гд приводятся слова этихъ ненавистныхъ жидовъ, которыхъ я не терплю, потому что они распяли Спасителя и еще боле за то, что ихъ текстами пользуются проповдники бунтовщиковъ противъ нашего короля.
При послднихъ словахъ баронета, замтное безпокойство овладло однимъ изъ юношей, стоявшихъ вдали отъ стола. Онъ сдлалъ нетерпливое движеніе и машинально отодвинулъ отъ себя стулъ.
— Ради Бога, постарайся овладть собой! шепнулъ ему старшій товарищъ, наклонясь къ нему.
Баронетъ испуганно оглянулся, между тмъ, какъ сэръ Гарри продолжалъ съ одушевленіемъ:
— Сорная трава должна быть вырвана съ корнемъ, чтобы произростало смя, потому что для обоихъ нтъ мста на одной и той же почв. Англія не достаточно велика для короля и парламента. Слдовательно, долой парламентъ!
— И чмъ скоре, тмъ лучше! добавилъ ршительно баронетъ.
— Позвольте замтить вамъ, господа, сказалъ священникъ,— что вы слишкомъ мало знаете характеръ нашего народа. Англія желаетъ мира, и это требованіе вполн естественно. Разв не будетъ стремиться къ дому и къ семь тотъ, кто долго былъ разлученъ съ ними! Но съ другой стороны каждый англичанинъ скоре согласится умереть, видть груду пепла вмсто своего дома, оставить жену вдовой, дтей сиротами, чмъ отступиться отъ того, что онъ считаетъ своимъ неотъемлемымъ правомъ. Въ виду этого я не совтовалъ бы доводить нашихъ противниковъ до послдней крайности. Народъ жаждетъ мира, многочисленная и сильная партія какъ въ лагер короля, такъ и парламента готова принять на себя роль посредницы.
— Я перевшалъ бы всхъ этихъ посредниковъ! воскликнулъ хозяинъ дома.
— Во всякомъ случа партія эта будетъ уничтожена, сказалъ Слингсби.— Горе тому, кто становится между молотомъ и наковальней. Правда можетъ быть только на одной сторон, и поэтому не говорите мн о посредничеств. Всмъ извстно къ чему послужили переговоры въ Окфорд и Уэксбридж. Если бы его величество послдовалъ совту этихъ посредниковъ, то онъ былъ бы теперь властелиномъ безъ земли и войска, королемъ безъ короны, презрннымъ орудіемъ въ рукахъ парламента. Но къ счастію, вліяніе королевы настолько велико, что она избавила насъ отъ подобнаго позора! Хотя Генріетта Марія скитается въ чужой земл, вдали отъ супруга и дтей, почти безъ средствъ къ жизни, такъ какъ она заложила свои драгоцнности, чтобы вооружить нашу армію, но тмъ не мене эта мужественная дщерь Бурбоновъ осталась такой же неустрашимой, какой я видлъ ее однажды на корабл, нагруженномъ оружіемъ и боевыми снарядами, который перевозилъ ее изъ Голландіи. Свирпствовала буря. Высоко поднималось море, вокругъ насъ свистли пули съ непріятельскаго военнаго судна. Вс были въ отчаяніи, самъ капитанъ ждалъ съ минуты на минуту, что бшенныя волны разобьютъ нашъ корабль въ дребезги. Но Генріетта Марія спокойно стояла у руля, устремивъ глаза въ ту сторону, гд сквозь сроватый покровъ тумана виднлся берегъ Іоркшира. ‘Королевы не тонутъ!’ сказала она окружающимъ, гордо приподнявъ голову. Она высадилась въ Бурлингтон и во глав сверной арміи отправилась къ королю, всюду разбивая непріятеля, который встрчался на ея пути. Жаль, что у насъ нтъ ни одного такого мужчины, какъ она! Хотя она была нсколько разъ покинута своими и должна была спасаться бгствомъ, но тмъ не мене наша судьба въ ея рукахъ. Если волна возстанія поднимется еще выше, то эта женщина не колеблясь будетъ стоять среди бушующаго потока и поддержитъ наше мужество. Вотъ и теперь на моей груди ея письмо, оно положитъ конецъ этой нелпой войн, которая продолжается уже три года. Одна наша королева думаетъ и дйствуетъ за насъ въ то время, какъ мы толкуемъ здсь о какихъ-то договорахъ и сдлкахъ. Нтъ, мы не нуждаемся въ нихъ, обнажимъ мечъ въ послдній разъ! Все общаетъ намъ успхъ. Монрозъ, побдитель Арджайля и герой Инферлохи стоитъ на-готов съ своими шотландцами, католики въ Ирландіи произвели возстаніе въ пользу короля и высадятся на нашъ берегъ подъ предводительствомъ графа Гламоргана. Данія, Голландія и Франція общали намъ свою помощь… Но почему у васъ такой печальный видъ, г. докторъ? Это письмо должно возвратить прежній блескъ англійской корон…
Лицо молодого священника казалось блдне обыкновеннаго. Онъ отвтилъ взволнованнымъ голосомъ:— сожгите это письмо, сэръ Гарри, умоляю васъ. Король можетъ лишится короны изъ-за него, или даже еще хуже…
— Милостивый государь, я не желалъ бы слышать подобныхъ словъ…
— Нтъ, выслушайте меня, пусть услышатъ вс, которые заинтересованы въ ршеніяхъ короля! продолжалъ Гевитъ.— Англія ус-тала отъ кровопролитія и всмъ сердцемъ жаждетъ мира, съ другой стороны, неужели вы думаете, что Англія, этотъ врный оплотъ протестантизма, отворитъ ворота католикамъ или будетъ спокойно смотрть, какъ чужеземныя арміи станутъ попирать ногами ея свободную почву! Нтъ, англійскій народъ еще не дошелъ до такого нравственнаго упадка, въ противномъ случа я предпочелъ бы самое ужасное пораженіе полному исполненію вашихъ надеждъ…
— Докторъ Гевитъ, воскликнулъ съ запальчивость хозяинъ дома,— вы сами не знаете, что говорите! Въ войн, которую народъ ведетъ противъ своего природнаго повелителя, каждое средство дозволительно.
— Да, каждое, только не измна отечеству! возразилъ священникъ боле спокойнымъ голосомъ,— Не вы ли, сэръ Гарри, нсколько минутъ тому назадъ назвали измнниками тхъ нашихъ соотечественниковъ, которые присягнули ковенанту и призвали шотландцевъ въ страну! Хотя, то и другое одинаково ненавистно мн, но я считаю долгомъ замтить, что ковенантъ не боле какъ союзъ протестанскихъ сектантовъ, а шотландцы говорятъ на одномъ язык съ нами, имютъ ту же вру, того же короля, Стюарта, шотландской крови. Вы же намреваетесь призвать въ страну католическихъ еретиковъ папистовъ, этихъ кровожадныхъ ирландцевъ, которые въ одну ночь перебили до сорока тысячъ нашихъ собратій протестантовъ. Мало этого, вы говорите о союз съ давнишними врагами англичанъ — французами!
— Это наше едиственное спасеніе! крикнулъ владлецъ Чильдерлея ударивъ такъ сильно кулакомъ по дубовому столу, что сотрясеніе было даже замтно на массивныхъ серебрянныхъ канделябрахъ.— Да поможетъ мн Господь, я скоре соглашусь быть французомъ, чмъ подчиняться этому проклятому парламенту…
Молодой священникъ подошелъ къ баронету и, положивъ руку на его плечо, сказалъ.— Если страсть настолько ослпляетъ васъ, сэръ, что вы не въ состояніи различить правды отъ несправедливости, то вспомните, по крайней мр, о данномъ вами слов…
Это предостереженіе и тонъ, съ которымъ говорилъ священникъ, произвели внезапную перемну въ почтенномъ кавалер. Онъ овладлъ собой, но лицо его сильно покраснло и глаза сдлались влажными. Трудно было ршить: взволновало ли его воспоминаніе или въ эту минуту онъ испытывалъ тяжелое чувство принужденія, которому долженъ былъ покориться.
— Мое мнніе останется неимннымъ, хотя я долженъ умолчать о немъ, продолжалъ баронетъ посл небольшой паузы.— Хорошо, по крайней мр, что я имю сына, котораго могу воспитать въ моихъ принципахъ. Можно связать себя честнымъ словомъ, но это не иметъ никакого отношенія къ убжденіямъ!..
Онъ направился къ двери, въ которую вошли его дти, и взявъ ихъ за руки, подвелъ къ камину и представилъ своимъ гостямъ.
— Милордъ, не угодно ли вамъ пожаловать сюда! сказалъ громко Слингсби, обращаясь въ ту сторону, гд его спутникъ все еще стоялъ въ тни и, повидимому, старался убдить въ чемъ-то своего младшаго товарища, который длалъ напрасныя усилія, чтобы вырвать свою руку изъ его рукъ. Одушевленный разговоръ джентльменовъ за дубовымъ столомъ, повидимому, очень мало занималъ молодаго герцога, но, услыхавъ зовъ сэра Гарри, онъ тотчасъ же подошелъ къ нему.
Это былъ стройный юноша средняго роста и поразительной красоты. Роскошные каштановые локоны окаймляли его загорлое лицо, небольшая, едва пробивающаяся борода оттняла изящно очерченныя губы. Его голова и лобъ носили на себ отпечатокъ благородства, въ его статной и гибкой фигур, въ выраженіи большихъ срыхъ глазъ, было что-то смлое, вызывающее, какъ бы избытокъ силъ молодости и ненасытная жажда приключеній.
— Георгъ Виллье, герцогъ Бокингемъ! представилъ его сэръ Гарри.
Священникъ почтительно поклонился молодому герцогу, потомку одной изъ самыхъ знатныхъ фамилій Англіи, и съ любопытствомъ взглянулъ на сына перваго красавца своего времени, любимца двухъ монарховъ — Іакова І-го и Карла І-го, которому женщины оказывали особенное предпочтеніе. Говорили даже, что въ Бокингема-отца была влюблена французская королева Анна австрійская, мать Людовика XIV-го. Придворное дворянство боялось его, народъ ненавидлъ,— такъ что въ лучшую пору своей жизни онъ былъ убитъ кинжаломъ фанатика. Это была первая жертва подымающейся грозы, съ этого дня мало-по-малу мрачныя тучи заволокли все небо, все ниже и ниже опускаются они надъ головой легкомысленнаго Карла І-го, который не могъ и не хотлъ понять знаменія своего времени. Прошло семнадцать лтъ посл смерти могущественнаго королевскаго любимца, и теперь сынъ его вернулся изгнанникомъ на родину своихъ предковъ,— онъ, наслдовавшій отъ отца громкій титулъ, отъ матери самое громадное имніе, которое когда либо было въ рукахъ англійскаго подданнаго. Но теперь онъ почти нищій, потому что парламентъ конфисковалъ земли молодаго герцога, его лса и дома въ Ротлендшир и великолпный замокъ Іоркъ-гаузъ въ Лондон, извстный своими садами и богатой картинной галлереей. Это случилось въ то время, когда шестнадцатилтній герцогъ, увлеченный чувствомъ преданности къ престолу, бросилъ свои занятія въ Кембридж и примкнулъ къ лагерю роялистовъ. Онъ сдлалъ это тайно отъ своего опекуна, лорда Герарда, и съ разными приключеніями добрался до Стаффордшира, куда прибылъ въ тотъ самый день, когда принцъ Рупрехтъ съ горстью всадниковъ овладлъ укрпленнымъ городомъ Лихтфильдомъ. Здсь молодой герцогъ со славой началъ свое военное поприще среди града пуль, которыми пуритане осыпали кавалеровъ съ крыши собора, съ баррикадъ и изъ оконъ частныхъ домовъ. Но Георгъ Бокингемъ неустрашимо выдержалъ перекрестный огонь и остался невредимъ.
— Милордъ, сказалъ, по окончаніи битвы, принцъ Рупрехтъ. протягивая руку молодому герцогу,— привтствую васъ, какъ храбраго собрата по оружію, нтъ никакой надобности посвящать васъ въ рыцари, потому что вы родились имъ!— Король, которому онъ былъ представленъ, встртилъ его словами: ‘очень радъ видть тебя! Сынъ Бокингема такъ же дорогъ мн, какъ мои собственныя дти!’
Посл этого молодой герцогъ участвовалъ въ слдующей кампаніи и въ несчастной битв при Марстонъ-Мур, которая особенно повредила королевскому длу. Солдаты парламента вторглись въ наслдственную землю Бокингема, превратили въ казарму роскошное жилище его предковъ, ‘Burley-on-tlie Hill’, разграбили въ конецъ и, уходя, подожгли замокъ, такъ что отъ прежняго великолпія ничего не осталось, кром голыхъ стнъ, почернвшихъ отъ дыма. Неблагоразумный поступокъ молодаго герцога глубоко огорчилъ его мать. Оба ея сына: Георгъ и Францискъ въ начал междоусобной войны воспитывались вмст съ королевскими дтьми, затмъ имъ назначенъ былъ опекунъ, въ лиц лорда Герарда. Герцогиня осыпала его совершенно незаслуженными упреками, такъ какъ ея сынъ оставилъ Кембриджъ безъ вдома своего опекуна. Тмъ не мене почтенный лордъ горячо принялъ сторону юноши и сказалъ раздраженной матери: ‘Гд сильне опасность, миледи, тамъ больше и чести’!..
По ходатайству герцогини назначенъ былъ другой опекунъ, графъ Нортумберландскій, который доставилъ своему питомцу возможность бжать изъ Англіи. Герцогъ Георгъ объхалъ почти всю западную Европу, постилъ Францію, Италію, прожилъ нкоторое время во Флоренціи и Рим и снова вернулся въ Англію. Что побуждало его къ этому: преданность ли къ королю, или жажда новыхъ приключеній?
Сэръ Гарри Слингсби встртилъ молодаго герцога въ Амстердам, въ дом богатаго банкира-еврея, д’Акоста, который велъ денежныя дла королевы. Домъ д’Акоста, одинъ изъ тхъ бюргерскихъ дворцовъ съ круглымъ фронтомъ, готическими окнами и каменными лстницами, какіе еще до сихъ поръ можно увидть въ Амстердам, былъ всегда открытъ для приверженцевъ Карла І-го. Многіе изъ кавалеровъ прибгали въ случа крайности къ гостепріимству и щедрости главы дома, мингера Іосифа д’Акоста, или донъ Джозё д’Акоста, какъ онъ любилъ называть себя въ воспоминаніе своей португальской родины. Въ числ такихъ гостей былъ и Георгъ Бокингемъ, который прожилъ нсколько недль въ дом радушнаго еврея въ ожиданіи случая переправиться въ Англію. Здсь онъ встртилъ Слингсби и, узнавъ, что почтенный джентльменъ детъ въ королевскій лагерь, присоединился къ нему. Судьба пока благопріятствовала имъ и они безъ всякихъ, приключеній добрались до замка Чильдерлей.
Миссъ Оливія Кутсъ привтливо поклонилась молодому герцогу и подала ему руку, которую тотъ почтительно поднесъ къ своимъ губамъ. Хорошенькая блокурая двушка улыбаясь приняла эту любезность красиваго юноши, затмъ она обратилась въ ту сторону, гд стоялъ его товарищъ, чтобы поздороваться съ нимъ въ качеств хозяйки дома, но остановилась въ нершимости. Ее поразилъ мрачный взглядъ печальныхъ глазъ, устремленныхъ на нее. Отблекъ камина освщалъ блдное, типичное лицо молодаго иностранца, необыкновенно нжное и красивое по своимъ очертаніямъ, начиная отъ правильнаго носа съ легкой горбинкой, изящнаго рта, округленнаго подбородка, до глазъ, бровей и волосъ, послдніе имли синевато-черный оттнокъ южной лтней ночи. Этотъ блдный юноша съ его правильнымъ тонко-очерченнымъ лицомъ представлялъ собой въ массивномъ замк англійскаго баронета такое же чуждое явленіе, какъ тропическій цвтокъ въ нашихъ оранжереяхъ, который напоминаетъ свою далекую родину не столько ароматомъ и блескомъ красокъ, сколько невыразимо тоскливымъ видомъ. Куртка и шаровары изъ голубаго бархата, обшитые серебромъ, облекали струйный станъ, въ которомъ, несмотря на грацію движеній, было что-то робкое и сдержанное.
На лиц Оливіи выразилось удивленіе, но она тотчасъ же почувствовала съ врнымъ инстинктомъ женщины, что даже этотъ нмой вопросъ можетъ оскорбить незнакомаго юношу. Она поспшно подала ему руку и почувствовала легкое пожатіе маленькой дрожащей руки.
— Это пажъ милорда, сказалъ въ вид объясненія Слингсби презрительнымъ тономъ, слегка повернувъ голову.
При этихъ словахъ рука незнакомца еще сильне задрожала въ рук Оливіи.
— Позвольте добавить, что это не только мой пажъ, но другъ и будущій товарищъ по оружію, когда мы доберемся до королевскаго лагеря, mi buen compagnero, какъ говорятъ на его родин! сказалъ герцогъ. При этомъ на губахъ его появилась своеобразная улыбка, такъ что трудно было ршить, говоритъ ли онъ шутя, или серьёзно. Та же веселая полусаркастическая улыбка видна была на его лиц всякій разъ, какъ онъ открывалъ ротъ, и она была тмъ неожиданне, что представляла полный контрастъ съ открытымъ, добродушнымъ выраженіемъ его лица въ спокойномъ состояніи. Благодаря этой особенности, даже опытный наблюдатель затруднился бы сдлать окончательный выводъ о характер молодаго герцога и сказать, что сильне въ немъ: легкомысліе или природная доброта?
— Къ сожалнію, мой пажъ слишкомъ мало знакомъ съ нашимъ языкомъ, продолжалъ Бокингемъ,— такъ что мн приходится говорить за него. Отецъ его испанскій дворянинъ, знатнаго происхожденія, былъ убитъ въ послдней войн съ французами и оставилъ свою семью въ крайней нужд, что нердко случается съ храбрыми людьми.
— Ваше замчаніе совершенно справедливо, милордъ! воскликнулъ сэръ Товій Кутсъ, бросивъ на пажа сострадательный взглядъ,— хотя вообще испанцамъ не слдуетъ особенно доврять… Однако ты не долженъ этого принимать на свой счетъ, мой другъ, я не хотлъ оскорбить тебя, потому что сынъ храбраго дворянина, павшаго въ бою за короля, во всякомъ случа составляетъ исключеніе. Замть это, Джонъ, и дружески протяни ему руку!..
Съ этими словами баронетъ подвелъ къ пажу своего тринадцатилтняго сына.
— Мать его перехала въ Миланъ, сказалъ герцогъ въ вид заключенія къ своему разсказу,— она жила тамъ довольно бдно, несмотря на родство съ правителемъ. Я случайно познакомился съ нею и, чтобы облегчить ея участь, взялъ ея сына въ пажи.
— Могу только похвалить васъ за это, милордъ, сказалъ хозяинъ дома.— Какъ зовутъ вашего пажа?
— Мануэль!
— Красивое и короткое имя, хотя совсмъ иностранное! замтилъ баронетъ, ударивъ пажа по плечу съ такой силой, что тотъ пошатнулся.— Очень радъ познакомиться съ тобой, Мануэль! Теб нечего краснть! Ты можешь прямо смотрть мн въ глаза! Хотя я только что выбранилъ твоихъ земляковъ, но считаю въ высшей степени похвальнымъ, что испанскій дворянинъ ршился пріхать сюда, чтобы драться съ англійскими бунтовщиками.
Оливія воспользовалась этой минутой, чтобы подойти къ священнику.
— Я всегда рада видть васъ! сказала она,— Вы единственный человкъ, съ которымъ я могу говорить о Лисбетъ… Скажите, пожалуйста, вы ничего не слыхали о ней?
Вопросъ этотъ видимо смутилъ священника, онъ крпко пожалъ руку Оливіи вмсто отвта, затмъ приложилъ палецъ къ своимъ губамъ въ знакъ молчанія.
Дйствительно, въ эту минуту неудобно было начать дружескую бесду, потому что Мартинъ Вумпусъ появился въ дверяхъ сосдней комнаты, откуда въ залу проникъ свтъ зажженныхъ свчей и запахъ жаренаго мяса. Веселое расположеніе духа прежнихъ дней вернулось къ баронету, онъ громко воскликнулъ:— Милордъ, леди и джентльмены! Ужинъ на стол! Милости просимъ!
Заманчивый видъ хорошо сервированнаго стола, кувшиновъ, наполненныхъ виномъ, и серебряныхъ бокаловъ, можетъ тотчасъ утшить человка въ минуты большаго горя. По крайней мр, это всегда случалось съ добродушнымъ баронетомъ, но сегодня боле чмъ когда нибудь лицо его сіяло радостью при мысли, что ему удастся еще разъ поужинать съ дорогими гостями.

ГЛАВА V.
Ужинъ сэра Товія внезапно прерванъ неожиданными постителями.

Общество перешло въ небольшую продолговатую комнату, съ окнами обращенными на дворъ замка. Это была старинная оружейная, но она давно утратила свое прежнее назначеніе, хотя стны во всю длину были увшаны мечами, щитами, скирами, копьями и другимъ средневковымъ оружіемъ. Посреди комнаты стоялъ длинный столъ, тсно уставленный всевозможными кушаньями, какія только Бумпусъ могъ приготовить въ такой короткій срокъ. Тутъ были большія и маленькія оловянныя блюда съ крышками, такъ тщательно вычищенными, что въ нихъ отражался огонь свчей, а также большое количество оловянныхъ тарелокъ, кувшиновъ различной формы, бокаловъ и кубковъ, изъ которыхъ одни были венеціанскаго стекла, другіе серебряные. Вокругъ стола, передъ каждымъ приборомъ стояли дубовые стулья съ красивыми рзными спинками, но очень неудобные для сиднья. Хозяева и гости размстились по своимъ мстамъ. Пажъ, по принятому обычаю, всталъ за стуломъ герцога Бокингема, Мартинъ Бумпусъ — за стуломъ баронета, который въ качеств хозяина слъ на конц стола, Оливія помстилась противъ него подъ большой картиной, писанной масляными красками и висвшей, высоко на стн. Это былъ поясной портретъ дамы временъ послднихъ Тюдоровъ, въ костюм той эпохи, съ широкими брыжжами вокругъ шеи и въ тяжеломъ парчевомъ плать. Хотя съ тхъ поръ прошло не мене полвка, но живопись сохранила всю свжесть красокъ, рисунокъ отличался изяществомъ и строгимъ исполненіемъ деталей по способу Марка Жерарда, любимаго живописца при двор королевы Елизаветы.
Священникъ прочелъ передъ ужиномъ принятую молитву. Вс присутствующіе набожно сложили руки и повторили за нимъ: аминь!— кром пажа, который стоялъ неподвижно и безпокойно оглядывался.
— Что случилось съ вашимъ донъ-Мануэлемъ? шепнулъ сэръ Товій молодому герцогу, сидвшему направо отъ него.— Да проститъ мн Господь: у него были такіе испуганные глаза во время молитвы, какъ у порта, когда онъ увидитъ крестъ.
— Вы забываете, сэръ Товій, возразилъ Бокингемъ,— что онъ изъ католической земли.
— Я лично ничего не имю противъ католиковъ, замтилъ баронетъ,— если только они отъ чистаго сердца присоединяются къ тмъ, которые стоятъ за короля. Мн все равно — католикъ ли этотъ юноша, или нтъ! Но я не вижу причины, почему онъ не можетъ сказать ‘аминь’, когда его произносятъ добрые христіане, принадлежащіе къ англиканской церкви!
— Чтобы молиться на какомъ нибудь язык, нужно понимать его, сказалъ герцогъ,— но ручаюсь вамъ, сэръ Товій, что онъ научится тому и другому, вы убдитесь въ этомъ при нашемъ будущемъ свиданіи.
Баронетъ бросилъ недоврчивый взглядъ на своего собесдника, но ничего не отвтилъ, потому что не любилъ начинать споръ передъ ужиномъ.
— Будьте какъ дома, господа, сказалъ онъ, обращаясь къ своимъ гостямъ,— но, къ сожалнію, я не могу предложить вамъ ничего лучшаго при ныншнихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ.
Съ этими словами онъ воткнулъ большую вилку въ стоявшій передъ нимъ сочный росбифъ и нарзалъ цлую гору толстыхъ кусковъ, свидтельствовавшихъ, объ его радушіи и хорошемъ апетит гостей.
— Вотъ такъ! говорилъ онъ всякій разъ, наполняя одну за другой тарелки, которыя подавалъ ему Мартинъ, между тмъ какъ Оливія угощала гостей виномъ на другомъ конц стола. Хотя она въ первый разъ взяла на себя роль хозяйки, но исполняла ее такъ мило и ловко, что отецъ съ сердечнымъ удовольствіемъ слдилъ за ея движеніями.
— Странно, сказалъ сэръ Гарри, смотря на нее съ ласковой улыбкой,— до чего вы похожи на портретъ, который виситъ надъ вами. Если бы надть на васъ такіе же брыжжя, корсажъ и фижмы, то право можно было бы вообразить, что этотъ портретъ ожилъ и вышелъ изъ старой рамки.
— Разв онъ все еще виситъ тутъ! воскликнулъ съ неудовольствіемъ сэръ Товій, стукнувъ по столу большимъ серебрянымъ кубкомъ, который онъ только что поднялъ, чтобы выпить за здоровье своихъ гостей.
— Не сердитесь, сэръ, вмшалась Оливія,— вы знаете, что моя покойная мать очень дорожила этимъ портретомъ.
— Тмъ хуже! продолжалъ старый кавалеръ,— онъ раздражаетъ меня и превращаетъ въ ядъ каждую каплю выпитаго мною вина.
— Но эта женщина сдлала мн столько добра, робко возразила Оливія, смущенная тономъ отцовскаго голоса,— и моя мать считала ее лучшимъ другомъ.
— Ты забываешь, что она мать этого негодяя! отвтилъ запальчиво сэръ Товій, возвысивъ голосъ.
— Вы напрасно горячитесь сэръ, замтилъ священникъ, обращаясь къ баронету.— Она изъ дома Стюартовъ, въ ней отчасти течетъ королевская кровь, и поэтому, даже помимо ея личныхъ качествъ, къ ней слдуетъ относиться съ уваженіемъ. Что же касается ея сына, то какъ бы ни была велика его вина, онъ не заслуживаетъ того прозвища, которое вы только что дали ему.
— О комъ говорите вы, господа? спросилъ Слингсби, вмшиваясь въ разговоръ.
— Объ этомъ… этомъ… Да поможетъ мн Господь, я не въ состояніи выговорить его имя.
— Объ Оливер Кромвел, сказалъ священникъ.
Это имя смутило всхъ. Наступила минута томительнаго молчанія.
Сэръ Гарри первый прервалъ его громкимъ насильственнымъ смхомъ:
— Если вы говорите объ этомъ пастыр овецъ, который въ одинъ прекрасный день превратился въ военнаго генерала, то, по правд сказать, я не вижу причины, почему онъ можетъ безпокоить кого либо изъ насъ! Онъ скоро долженъ будетъ проститься съ своимъ войскомъ, такъ какъ съ его солдатами будетъ то же, что и съ его духовнымъ стадомъ, впрочемъ, кто разъ обанкрутился, тотъ не боится вторичнаго банкротства!
При этихъ словахъ сэръ Гарри опять захохоталъ и выпилъ большой глотокъ вина изъ стоявшаго передъ нимъ кубка.
— Вы находитесь въ сильномъ заблужденіи, сэръ, замтилъ священникъ серьёзнымъ тономъ,— и напрасно поднимаете на смхъ Кромвеля. Если бы его враги имли о немъ сколько нибудь врное понятіе, то дло короля и его приближенныхъ было бы въ несравненно лучшемъ положеніи. Вы считаете Оливера ограниченнымъ чудакомъ, а я могу уврить васъ, что онъ не только замчательно умный, но и великій человкъ.
— Вы, повидимому, очень близко знаете враговъ его величества? замтилъ съ ироніей Слингсби.
— Дйствительно, я знаю Кромвеля, сказалъ священникъ спокойнымъ голосомъ,— потому что въ былыя времена я часто имлъ случай видть его и не разъ бесдовалъ съ нимъ. Онъ былъ тогда мало-извстный членъ парламента, надъ которымъ было принято издваться, такъ что его имя не иначе упоминалось, какъ съ насмшкой. Мн лично онъ никогда не казался смшнымъ. Въ этомъ человк было нчто такое, что я не могу выразить по недостатку подходящаго слова, но чмъ онъ всегда поражалъ меня, даже прежде, нежели усплъ я обмняться съ нимъ одной фразой. Я часто встрчалъ его на лугахъ С. Ивсъ или на сжатомъ пол, подъ мрачнымъ осеннимъ небомъ. Онъ проходилъ мимо меня, не замчая моего присутствія, такъ какъ весь былъ поглощенъ своими мыслями или молитвой. Нердко онъ громко бесдовалъ съ Богомъ, я могъ разслышать его слова среди шума и воя втра, въ нихъ было столько силы и непроницаемаго мрака, что ужасъ охватывалъ мою душу. Не разъ я заставалъ его плачущимъ, такихъ слезъ я никогда не видалъ и не увижу въ моей жизни, это былъ какой-то раздирающій вопль среди пустаго пространства, онъ стовалъ о своихъ и людскихъ грхахъ и, ломая руки, молилъ Бога явить ему знаменіе прощенія. Я стоялъ и слдилъ за нимъ до тхъ поръ, пока онъ не исчезалъ въ туман. Въ такія минуты я испытывалъ тяжелое чувство. Мн казалось, что мимо меня проносился духъ будущаго…
Со двора послышались громкіе звуки трубы, которые внезапно нарушили тишину весенней ночи.
Герцогъ Бокингемъ съ испугомъ оглянулся.
— Это что такое? воскликнулъ сэръ Гарри, невольно хватаясь за шпагу.
— Осмливаюсь доложить вашей милости, что это трубитъ сторожъ на башн! сказалъ Мартинъ Бумпусъ.— Пробило девять часовъ.
— Могу васъ уврить, сэръ Гарри, что вы напрасно составили себ такое дурное мнніе о Кромвел, продолжалъ священникъ. Затмъ, обращаясь къ хозяину дома, онъ добавилъ:
— Меня особенно удивляетъ, что вы также раздляете это мнніе, многоуважаемый сэръ Товій, посл той сердечной дружбы, которая связывала васъ съ этимъ человкомъ. Мн кажется, что мы должны навсегда сохранить въ нашей душ если не остатокъ любви, то, по крайней мр извстное уваженіе къ тмъ, которые нкогда были дороги нашему сердцу. Человкъ въ своемъ прошломъ уважаетъ самого себя.
— Тмъ не мене, возразилъ баронетъ,— это не должно помшать мн сознаться, что я ошибся въ моей привязанности, могу ли я признавать кровное родство, противъ котораго возстаетъ все мое существо. Дружба наша порвалась въ тотъ самый день, когда этотъ человкъ, имени котораго я не произношу, поднялъ знамя и собралъ войско противъ его величества, вмст съ тмъ умерло и всякое чувство къ нему въ моемъ сердц.
— Имя вашей дочери, данное въ честь этого человка, будетъ всегда напоминать вамъ о немъ.
— Оливія… проговорилъ медленно баронетъ, бросивъ печальный взглядъ на свою дочь.— Да, тогда все было лучше, чмъ теперь. Мы жили по сосдству, я любилъ его какъ роднаго брата, жены наши были дружны какъ сестры. Какъ часто ходили мы другъ къ другу въ гости по ближайшей дорог между замкомъ Чильдерлей и Слипъ-Голлемъ. Я помню тотъ счастливый день, шестнадцать лтъ тому назадъ, когда тебя крестили, Оливія, въ нашей маленькой приходской церкви и назвали его именемъ…
Баронетъ не могъ окончить фразы отъ волненія, въ глазахъ его блеснули слезы.
— Связь эта,— сказалъ священникъ, обращаясь къ Слингсби,— поддерживалась и посл. Когда миссъ Оливіи исполнилось семь лтъ, ее отвезли въ домъ тётки, незадолго до того времени, какъ Кромвель съ своей семьей удалился изъ этой мстности. Здсь миссъ Оливія прожила цлый годъ и подружилась съ Елизаветой Кромвель, самой милой, красивой и богато одаренной изъ дочерей Оливера, по своей кротости, терпнію и веселости, она представляетъ полный контрастъ съ отцомъ, хотя всего ближе подходитъ къ нему по своей натур.
Священникъ глубоко вздохнулъ при этихъ словахъ и продолжалъ:
— Когда я вспомню о С. Иве, то испытываю какое-то тихое и отрадное чувство. Воображеніе рисуетъ маленькій городъ и рыночную площадь, я стою на каменномъ мосту, мимо меня дутъ фермеры въ телжкахъ и верхами, они дружелюбно кланяются мн, я отвчаю имъ тмъ же. Подъ моими ногами Оуза, далеко и живописно извивается рка между буковыми деревьями, на темномъ фон воды плывутъ два лебедя. На берегу виднются дома съ фронтонами, красными стнами и свтлыми окнами, на заднемъ план изъ массы зелени возвышается стройная церковная башня. Я служилъ тогда помощникомъ у Генри Доунголля, викарія С. Ивской церкви, который былъ задушевнымъ другомъ Кромвеля, вмст съ нимъ воспитывался въ Кембридж и былъ крестнымъ отцомъ его старшаго сына. Мистеръ Доунголль познакомилъ меня съ семьей этого замчательнаго человка. Кромвель въ то время почти не вызжалъ изъ Слипъ-Голля, взятаго имъ въ аренду, гд онъ жилъ до тхъ поръ, пока оставался въ С. Иве. Какъ часто ходилъ я тогда по дорог, которая вела отъ городской площади къ его жилищу, между заборами и высокими вязами. Домъ, окруженный густой зеленью, стоялъ у глубокаго пруда, изъ оконъ видна была зеркальная поверхность воды и луга, которые тянулись на далекомъ пространств до самаго горизонта. Тишина и миръ этого дома наполняли мою душу набожнымъ чувствомъ всякій разъ, когда я входилъ въ него. Искренняя привязанность связывала хозяина дома съ его женой, съ уваженіемъ относились они къ старой матери, между отцомъ и дтьми было полное довріе и любовь. Такимъ образомъ, я узналъ ближе этого святаго человка, который казался мн такимъ загадочнымъ въ минуты своей душевной борьбы…
— Меня удивляетъ, замтилъ насмшливо сэръ Гарри,— что вы, служитель англиканской церкви, признаете святость этого еретика. Онъ могъ легко совратить васъ съ истиннаго пути!
— Нисколько! отвтилъ спокойно священникъ.— Но я только тогда понялъ вполн значеніе слова терпимость, когда я познакомился съ этимъ человкомъ, который такъ смло отрекся отъ всхъ постановленій нашей церкви. Въ сущности онъ только разъ или два ршился противорчить мн въ разговор.— ‘Я уважаю не меньше другихъ домъ Господень’, сказалъ онъ однажды,— ‘но, по моему мннію, вншнія украшенія вовсе не служатъ къ восхваленію Создателя и человкъ не становится благочестиве отъ пестрыхъ, расписанныхъ оконъ’…
— Ну вотъ, разв я не былъ правъ! воскликнулъ сэръ Гарри.— Я не хочу казаться лучше чмъ есть, потому что кавалеръ можетъ сражаться за церковь, если онъ даже не посщаетъ ее каждое воскресенье и не присутствуетъ при всякомъ богослуженіи. Но кто издвается надъ священническимъ облаченіемъ, образами и колнопреклоненіемъ, того я считаю измнникомъ противъ религіи, короля и отечества. Я глубоко убжденъ, что пока пуританизмъ не будетъ истребленъ до корня, нечего думать о спокойствіи въ государств, поэтому мы и должны идти противъ него съ огнемъ и мечемъ.
— Очень жаль, что у васъ составилось такое убжденіе! возразилъ Гевитъ,— Наша партія находилась бы теперь въ боле выгодныхъ условіяхъ, если бы мы могли настолько совладать съ собой, чтобы выносить то, чего мы измнить не въ силахъ. Прежде это еще было возможно, когда умы были въ броженіи и война еще не начиналась. Какъ жаль, что я не могу повторить всмъ приверженцамъ короля слова, сказанныя тогда Кромвелемъ. Въ нихъ разршеніе нашей распри. Примите ихъ и вы этимъ возстановите миръ между королемъ и народомъ въ государств и церкви!— ‘Нашъ вкъ,— сказалъ Кромвель,— жаждетъ раздоровъ, и вражда кажется мн тмъ пагубне, что въ основаніи ея лежитъ религіозное несогласіе. Но горе государству, которое, избирая себ слугъ, обращаетъ вниманіе на ихъ религію, а не на желаніе врно служить ему!’
— Значитъ, вы, г-нъ священникъ, возразилъ съ горькимъ смхомъ Слингсби,— ничего не имете противъ того, чтобы Кромвель поступилъ на службу короля?
— Разумется, это даже мое искреннее желаніе.
— Вы должны знать, милостивый государь, что подобная фраза въ высшей степени оскорбительна для людей, участвовавшихъ въ сраженіяхъ при Эджегилл и Ньюбери.
— Но она въ высшей степени назидательна для тхъ, которые дрались при Марстонсмур.
— Вы не должны забывать, г-нъ священникъ, о кровавой смерти Лауда.
— А вамъ, г-нъ кавалеръ, не мшало бы помнить казнь Стаффорта по приговору парламента. Nolite confldere in principibus et tiliis hominum, quia non est salus in illis — таковы были его послднія слова.
— Вы слишкомъ много позволяете себ, г-нъ священникъ!
— Я высказываю только свои искреннія убжденія, потому что не нахожу ничего невозможнаго или дурнаго въ томъ, если человкъ старается привлечь на свою сторону великаго противника, чтобы спасти себя и свое государство. Время раздленія на партіи давно прошло, теперь вопросъ идетъ о существованіи.
— Неужели вы серьёзно осмливаетесь предлагать подобное разршеніе дла?
— Да, потому что нтъ другаго исхода. Возстаніе потрясло церковь и значеніе королевской власти. Меня приводитъ въ ужасъ…
— И вы все-таки видите спасеніе въ Кромвел?
— Я надюсь на него, несмотря на страхъ, который онъ внушаетъ мн. Онъ представляетъ для меня идеалъ мужской силы и выдержки, между тмъ какъ во глав нашей партіи стоитъ женщина.
Сэръ Гарри, не помня себя отъ гнва, вскочилъ съ мста.
Молодой герцогъ также казался разгоряченнымъ, хотя это скоре происходило отъ количества выпитаго вина, нежели отъ разговоровъ, которые велись за столомъ. Онъ отстегнулъ шпагу и отдалъ ее своему пажу, чтобы тотъ повсилъ ее на стну.
Священникъ, несмотря на свою обычную кротость и спокойствіе, былъ видимо задтъ вызывающимъ тономъ своего собесдника. Лицо его поблднло, губы дрожали, глаза были устремлены въ пространство съ суровымъ задумчивымъ выраженіемъ.
Въ зал водворилось молчаніе, священникъ прервалъ его замчаніемъ:
— Разница мнній въ частностяхъ не должна служить поводомъ для ссоры, тмъ боле, что мы съ вами, сэръ Гарри, принадлежимъ къ одной партіи. Если мы оба не измнимъ нашимъ основнымъ убжденіямъ, то, быть можетъ, когда нибудь дружески встртимся съ вами…
При этихъ словахъ священникъ всталъ съ мста и, взявъ бокалъ, чокнулся съ Слингсби.
— За здоровье его величества, англійскаго короля Карла І-гоІ громко провозгласилъ онъ.
Слингсби поспшилъ отвтить на тостъ. Въ то время, какъ оба противника протянули другъ другу руки въ знакъ примиренія, за спиной герцога съ грохотомъ упала со стны массивная скира и вонзилась въ полъ у ногъ пажа, который съ крикомъ отскочилъ въ сторону.
Вслдъ затмъ со двора раздались звуки трубы, но на этотъ разъ громкіе и пронзительные, какъ крикъ о помощи.
— Боже мой, что это значитъ? воскликнулъ съ безпокойствомъ сэръ Гарри.— Нужно было бы послать кого нибудь узнать, что длается тамъ…
Баронетъ поспшно отворилъ окно, выходившее на дворъ.
— Слишкомъ поздно! сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ.
Дворъ замка былъ переполненъ шумной толпой, люди двигались взадъ и впередъ съ фонарями, насаженными на высокихъ палкахъ, которыя мелькали надъ ихъ головами. Насколько можно было видть при слабомъ отблеск свчей изъ открытаго окна, это была многочисленная шайка нищихъ въ жалкихъ лохмотьяхъ, вооруженная дубинами, палками, косами, цпами и вилами. Посреди двора разввалось знамя. Слышенъ былъ смшанный гулъ шаговъ, оружія и дикихъ голосовъ, который глухо раздавался среди тишины весенней ночи.

ГЛАВА VI.
Нейтральная партія.

Сэръ Товій сдлалъ знакъ своимъ гостямъ, чтобы они удалились въ глубину комнаты, затмъ, выглянувъ изъ окна, онъ крикнулъ толп:
— Къ сожалнію, господа, я лишенъ удовольствія видть ваши лица вслдствіе дурнаго освщенія, поэтому извините, если я ршаюсь спросить васъ, кто вы и чего вы желаете отъ меня?
— Вы длаете разомъ два вопроса, сэръ! возразилъ изъ толпы густой басъ. Это былъ одинъ изъ тхъ выразительныхъ голосовъ, который самъ по себ даетъ понятіе о свойствахъ говорящаго и его наклонностяхъ. Когда слышишь подобный голосъ, то невольно представляешь себ одичалаго человка, съ взъерошенными волосами и краснымъ носомъ, свидтельствующимъ объ его пристрастіи къ крпкимъ напиткамъ.— Клянусь честью, продолжалъ тотъ же голосъ, который точно выходилъ изъ глубокаго подземелья,— я имю боле правъ, нежели вы, задавать вопросы! Другое дло, если бы вы могли показать мн вашу legitimationem ad litem,, но она, вроятно, была уничтожена въ недавнее время, вмст съ ‘Верховной комиссіей’. Тогда бы я сказалъ: ‘этотъ случай подлежитъ ршенію ‘Звздной камеры’, какъ говоритъ Робертъ Шаль, мировой судья въ графств Глостеръ… Ну, да Богъ съ нимъ! Мн поручили передать вамъ, сэръ, важную бумагу, и такъ какъ дло довольно щекотливое, то вы не можете быть въ претензіи, если я не тотчасъ отвчу на ваши вопросы.
— Провались я сквозь землю, если я понялъ одно слово изъ всей этой болтовни, воскликнулъ баронетъ.— Не будьте такъ многорчивы, другъ мой, и скажите мн прямо, въ чемъ заключается бумага, которую вы должны передать мн, тогда и все остальное выяснится для меня.
— Вы называете меня вашимъ другомъ! отвтилъ голосъ снизу,— если такъ, то мы приступимъ къ чтенію, посланіе написано чернилами на блой бумаг, если можно назвать ее блой, когда она сдлана изъ лохмотьевъ бдняковъ… Ну, вы, ночныя совы, возлюбленныя дти луны! Если вы будете освщать воздухъ своими фонарями, которые вы утащили случайно или, лучше сказать, противъ воли хозяевъ съ конюшенъ мызы, то я ничего не увижу. Держите пониже свои свтильники! Здсь такъ темно, что я не могу разглядть собственной руки, не только прочесть то, что нацарапано на этой бумаг. Надюсь, вы не требуете отъ меня, чтобы я зналъ на память вс адресы на пакетахъ, которые ношу съ собой. Это было бы слишкомъ много!
При этихъ словахъ нсколько человкъ выступило изъ толпы, они наклонили свои фонари и встали полукругомъ около оратора, багровое лицо котораго было окаймлено длинными косматыми волосами.
— Осторожне! крикнулъ онъ,— не подожгите здсь чего нибудь.
— Не безпокойтесь, послышалось въ отвтъ,— мы достаточно насмотрлись на пожары и наша единственная цль оградить себя отъ нихъ.
— Ну, слушайте, продолжалъ ораторъ и, вынувъ изъ кармана большой пакетъ, прочелъ адресъ: ‘Достопочтенному сэру Товію Кутсъ, кавалеру и владльцу замка Чильдерлей въ округ Честертонъ, графства Кембриджъ’…
— Любезный другъ, сказалъ баронетъ, прерывая чтеца,— пакетъ адресованъ на мое имя, вс титулы поименованы врно. Но прежде чмъ принять бумагу, я долженъ узнать: чьимъ именемъ вы дйствуете, кто вы такой и чего хотятъ отъ меня эти люди, которые въ такое позднее, чтобы не сказать неприличное, время ворвались въ дворъ моего замка?
— Сэръ Товій, возразилъ ораторъ,— вы имете привычку задавать разомъ множество вопросовъ. Не мшало бы вамъ иногда измнять этой привычк. Вы видите, у меня языкъ прилипаетъ къ гортани, а умъ мой, также какъ и ноги, ослаблъ отъ голода и ходьбы.
— Несчастный! сказалъ про себя баронетъ, въ которомъ состраданіе всегда пересиливало всякія соображенія.— Другъ мой, добавилъ онъ громко,— вы были бы первый человкъ, который вышелъ со двора Чильдерлей въ томъ состояніи, въ какомъ вы находитесь. Но, къ несчастью, времена гостепріимства прошли, приходится узнавать, съ кмъ длишься своимъ хлбомъ!.. Простите, другъ мой, это не моя вина, во всякомъ случа вы нисколько не повредите себ, если прямо объявите мн, что вы и ваши товарищи не бунтовщики и не приверженцы парламента.
Ораторъ обратился къ толп и передалъ слова баронета.
Въ отвтъ на это раздались десятки голосовъ:
— Нтъ, нтъ! Мы не сражаемся за парламентъ!
— Слава теб, Господи! воскликнулъ баронетъ, въ голос кокотораго слышалась сердечная радость.— Значитъ, вы за короля?
— Нтъ, нтъ! заревла опять толпа.— Мы не сражаемся за короля!
Баронетъ на одну минуту онмлъ отъ удивленія, испуга и гнва.
— Какъ, крикнулъ онъ, когда даръ слова вернулся къ нему.— Вы не стоите ни за короля, ни за парламентъ? На чьей же вы сторон?
— Мы не принадлежимъ ни къ той, ни къ другой партіи, сказалъ предводитель, указывая на свое небольшое войско, часть котораго была освщена слабымъ свтомъ фонарей, между тмъ какъ остальные стояли въ тни подъ высокими стнами замка.— Мы явились сюда изъ южныхъ графствъ, чтобы основать союзы и навербовать приверженцевъ. Мы ведемъ войну, чтобы достигнуть мира, и, главнымъ образомъ, ведемъ ее противъ войны. Мы не трогаемъ того, кто насъ оставляетъ въ поко, и бьемъ того, кто бьетъ насъ! Быть можетъ, мои слова покажутся вамъ безумными, но ‘въ нихъ есть метода’, какъ говоритъ Полоній.
Баронетъ отошелъ отъ окна и присоединился къ своимъ гостямъ, стоявшимъ въ глубин комнаты:
— Чудакъ боится, чтобы его не сочли за сумасшедшаго! сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ,— но мн кажется, что это скоре преступникъ, бжавшій отъ правосудія…
— Ни то, ни другое! возразилъ Слингсби.— Мн уже не въ первый разъ приходится встрчать этого рода людей. Вроятно, они также принадлежатъ къ клубной арміи Дорсета и Вильтшира! У этихъ философовъ палка замняетъ принципы. Во время прошлогодняго похода у насъ даже была стычка съ подобной шайкой. Сначала они вылзли изъ ближайшаго лса съ мушкетами и охотничьими ружьями, а когда имъ пришлось плохо, то вооружились пиками, алебардами, кузнечными молотами и дубинами, но вслдъ затмъ они не только сдружились съ нашими солдатами, но даже напивались вмст съ ними въ тавернахъ. Поврьте, съ этими людьми нетрудно сговориться, ихъ діалектика также плоха, какъ и ихъ одежда.
— Скажите же наконецъ: кто они такіе?
— Разорившіеся фермеры и крестьяне-поденщики безъ работы, слуги безъ мстъ! отвтилъ со смхомъ Слингсби.— Какъ видите, народъ несовсмъ надежный, но они все-таки годятся на то, чтобы служить пушечнымъ мясомъ въ королевской арміи, если только удастся склонить ихъ на свою сторону. Но вообще они люди неопасные, ведутъ главнымъ образомъ войну противъ стадъ домашняго скота, и больше жаждутъ водки, нежели крови. Имъ безразлично у кого украсть лошадь или поджечь домъ, сегодня они ограбятъ роялиста, завтра бунтовщика. Въ этомъ отношеніи они отличаются рдкимъ безпристрастіемъ. Ежедневно совершаютъ они какой нибудь грхъ, и вслдъ затмъ стараются загладить его добрыми длами до наступленія ночи. Однимъ словомъ, многоуважаемый сэръ, могу вамъ поручиться, что вы дешево отдлаетесь отъ нихъ.
— Но я не имю никакого желанія кормить и поить на свой счетъ враговъ короля! возразилъ баронетъ.
— Разумется, объ этомъ и думать нечего! Они въ самое короткое время уничтожили бы вс ваши запасы и выпили все вино въ погреб. Вы можете безъ угрызенія совсти предоставить ихъ собственной участи, хотя вс они рано или поздно обречены на голодную смерть. Это настоящія государственныя піявки или шакалы, какъ ихъ принято называть въ послднее время, но въ сущности они ни такъ дурны, какъ кажутся съ перваго взгляда. Я замтилъ, что они съ особеннымъ удовольствіемъ грабятъ помстья нашихъ противниковъ и не разъ выказали примрную храбрость, нападая на аріергардъ парламентской арміи. Ферфаксъ, какъ только поймаетъ ихъ, приказываетъ вшать и разстрливать. Это довольно важная причина, чтобы мы были съ ними полюбезне. Если вамъ будетъ угодно послушать моего совта, сэръ, то прикажите имъ подать ды и вина, они не избалованы въ этомъ отношеніи. Что же касается предводителя, то позовите его сюда, здсь будетъ чмъ накормить его. Любопытно взглянуть на этого чудака, и, вдобавокъ, нужно попытаться: нельзя ли склонить его на нашу сторону. У него растаетъ душа, когда онъ увидитъ вс эти бутылки и услышитъ запахъ жаркаго.
— Съ удовольствіемъ послдую вашему совту, отвтилъ хозяинъ дома,— пріятно накормить голоднаго человка. Я всегда говорилъ, что голодъ главный врагъ человческаго рода, если воинъ кровожаденъ, то это объясняется тмъ, что онъ вчно голоденъ. Наполните глотку человку — и онъ сдлается миролюбивымъ добродтельнымъ гражданиномъ.
Сэръ Товій подошелъ къ окну и, возвысивъ голосъ, сказалъ:
— Слушайте, другъ мой, придите къ намъ наверхъ,ужинъ на стол. Принесите также съ собой ваши бумаги, здсь удобне прочесть ихъ, нежели внизу, и вы, вдобавокъ, можете подкрпить себя стаканомъ вина.
Небесной музыкой, нжной какъ Эолова арфа, прозвучало это приглашеніе въ ушахъ бдняка, хотя голосъ почтеннаго баронета не имлъ ничего эирнаго. Онъ провелъ рукой по лицу, пригладилъ свои взъерошенные волосы и, обращаясь къ товарищамъ, сказалъ:
— Ну, друзья мои, надюсь, что вы не уйдете отсюда голодные. Въ этихъ замкахъ, если готовятъ ужинъ на одного, то можно смло накормить сто человкъ!— Принтомъ онъ указалъ на кухню, гд все еще горлъ сильный огонь на очаг.— Но только прошу васъ, не производите никакихъ безпорядковъ, если кто увренъ, что получитъ приглашеніе, то не долженъ ничего хватать преждевременно. Поняли ли вы меня? Это гораздо приличне и въ большинств случаевъ выгодне
Окончивъ свою рчь, онъ направился къ главному входу, и въ тотъ же моментъ, какъ бы въ подтвержденіе его словъ, изъ кухонныхъ дверей вышелъ Мартинъ Бумпусъ, въ сопровожденіи нсколькихъ работницъ и слугъ, которые несли большія корзины, наполненныя хлбомъ, мясомъ и огромными кувшинами пива. Все это было раздлено по-ровну между непрошенными гостями. Они воткнули въ землю свои палки съ фонарями и принялись усердно сть и пить, восхваляя щедрость владльца замка.

ГЛАВА VII.
Юргенъ исполняетъ возложенное на него порученіе.

— Честь имю кланяться всмъ присутствующимъ! сказалъ предводитель народной партіи, входя въ столовую, гд баронетъ снова занялъ свое мсто за столомъ, пригласивъ гостей послдовать его примру.
…Внезапный переходъ отъ мрака къ свту ослпилъ незнакомца, который въ эту минуту походилъ на сову или летучую мышь, влетвшую съ улицы въ освщенную комнату. Волосы покрывали его лобъ до бровей, сначала онъ не могъ ничего различить, но первое, что онъ увидлъ, это было превосходное жаркое, съ воткнутой въ него огромной вилкой, часть котораго была изрзана баронетомъ.
— Съ вашего позволенія, сказалъ онъ и, зацпивъ вилкой огромный кусокъ, проглотилъ его въ одно мгновеніе. На лиц его выразилось удовольствіе и вмст съ тмъ нкоторое смущеніе, потому что, кром превосходныхъ вещей, стоящихъ на стол, онъ замтилъ нсколько постороннихъ лицъ, внимательно слдившихъ за его движеніями. Какъ бы желая удостовриться въ этомъ, онъ еще разъ окинулъ глазами комнату и поспшно положилъ вилку на столъ.
— Другъ мой, сказалъ добродушно хозяинъ,— вилка эта слишкомъ велика, возьмите поменьше, вамъ будетъ удобне.
Затмъ, желая загладить непріятное впечатлніе, которое могло произвести его замчаніе на незнакомца, онъ подалъ ему кубокъ, въ который влилъ цлую бутылку бургонскаго.
Этотъ залпомъ выпилъ вино.
— Ну, славу Богу, сказалъ улыбаясь баронетъ,— жажда не уступаетъ у васъ аппетиту.
— Ad imguem! Super nagulum! Выпито до дна! воскликнулъ предводитель шайки, мундиръ котораго состоялъ изъ разорваннаго кителя, а вооруженіе изъ охотничьяго ножа, пистолета и палки. Единственнымъ отличительнымъ знакомъ его достоинства была блая лента, обвязанная вокругъ руки.— Super nagulum, повторилъ онъ, опрокинувъ на столъ кубокъ.
— Вы отлично говорите по-латыни! замтилъ сэръ Гарри, невольно любуясь одичалой, но вмст съ тмъ мускулистой и статной фигурой молодаго незнакомца, не лишенной своеобразной красоты.
— Несовсмъ, отвтилъ онъ,— я научился латинскому языку въ школ, но забылъ его въ ‘Inner-Tempel».
— Значитъ, вы юристъ и хорошо знаете законы?
— Да, въ былыя времена я готовился къ этому поприщу! возразилъ незнакомецъ печальнымъ тономъ, и взявъ вилку и ножъ отъ своего прибора, отрзалъ себ огромный кусокъ ростбифа.
— Но какимъ образомъ вы сдлались предводителемъ этой шайки оборванцевъ? спросилъ Слингсби.
— Окольными путями, сэръ, отвтилъ незнакомецъ, вставая съ своего стула, чтобы достать бутылку рейнвейна, которая попалась ему на глаза.
Пажъ герцога, замтивъ это движеніе, посторонился, чтобы дать ему дорогу, и вышелъ изъ тни, такъ что незнакомецъ увидлъ его профиль при яркомъ освщеніи восковыхъ свчей. Невидимому профиль этотъ поразилъ его, потому что онъ внезапно остановился и провелъ рукой по лбу и глазамъ, какъ будто припоминая что-то. Но это продолжалось всего нсколько секундъ, онъ взялъ бутылку и, усвшись на прежнее мсто, усердно принялся за ду. Утоливъ голодъ, онъ поднялъ кубокъ и сказалъ:
— Пью за здоровье хозяина этого дома, оказавшаго гостепріимство Юргену, который не стоитъ ни за парламентъ, ни за короля, и остается безпристрастнымъ среди нашихъ междоусобныхъ распрей.
— Васъ зовутъ Юргеномъ? спросилъ баронетъ, отвтивъ на тостъ.— Юргенъ!.. Какое странное имя для англичанина!
— Я присвоилъ его себ въ Германіи, гд люди также находили страннымъ имя Георгъ, данное мн при крещеніи. Съ тхъ поръ я называю себя Юргенъ по привычк.
— Вы жили въ Германіи! воскликнулъ съ удивленіемъ сэръ Товій.— Позвольте же спросить васъ: кто вы такой?
— Я сынъ портнаго, бывшаго много лтъ альдерманомъ въ лондонскомъ Сити. Но, къ несчастью, отецъ самымъ несправедливымъ образомъ лишилъ меня наслдства.
— Теперь я понимаю, вмшался сэръ Гарри,— почему вы примкнули къ партіи людей, недовольныхъ существующимъ порядкомъ вещей! Испытавъ на себ несправедливость, вы ршили олицетворить въ своей особ справедливость, оставаясь безпристрастнымъ среди борьбы партій.
— Можетъ быть, вы правы, сэръ! Но во всякомъ случа отрадно терпть крайнюю нужду изъ-за своихъ убжденій! возразилъ Юргенъ, выпивая залпомъ кубокъ вина.— Много ли нужно человку съ убжденіями, чтобы быть довольнымъ своей судьбой: свжій воздухъ, свободная жизнь, чуждая принужденій, и, время отъ времени, кусокъ хлба…
— Да, послднее необходимо, чтобы поддержать силы и не измнить своимъ убжденіямъ! замтилъ съ улыбкой Слингсби.— Это весьма похвальные принципы, другъ мой, держу пари, что ваши люди раздляютъ ихъ.
— Вы напрасно насмхаетесь надъ моими товарищами, сэръ! Они настолько хороши, насколько могутъ быть, не въ моей власти исправить ихъ. Не я выбиралъ ихъ, а они выбрали меня. Это храбрые и надежные люди, хотя, говоря словами Фальстафа, они имютъ такой же несчастный видъ, какъ Лазарь, изображаемый на обояхъ.
— Вы такъ свободно цитируете слова нашего безсмертнаго Вильяма изъ Стратфорда, что, вроятно, хорошо знакомы съ нимъ.
— Мы старые знакомые и хорошіе друзья, одно время были неразлучны, какъ двое супруговъ, и нжно любили другъ друга.
— Какъ! воскликнулъ сэръ Гарри,— вы были актеромъ? значитъ, вы находились на служб его величества?
— Да, сэръ, но съ тхъ поръ прошло много времени.
— Скажите, пожалуйста, на какомъ театр вы играли тогда?
— На королевскомъ театр, въ Друрилен!
— Онъ былъ закрытъ въ 1642 году этими негодяями, засдающими въ парламент, замтилъ Слингсби.— Лицемры утверждали, что молитва и постъ скоре могутъ утишить гнвъ Господенъ.
— Да обрушится на нихъ самихъ гнвъ Господенъ! воскликнулъ владлецъ Чильдер лея.— Въ ихъ устахъ молитва и постъ не боле, какъ пустыя слова… Вотъ, другъ мой, откормленный каплунъ, не хотите ли попробовать?
— Къ сожалнію, я совершенно сытъ, отвтилъ съ нкоторымъ уныніемъ бывшій актеръ, наполняя виномъ свой кубокъ.
— Но какъ это случилось, спросилъ Олингсби,— что вы отстали отъ своихъ товарищей, которые теперь вс въ Оксфорд? Когда я былъ тамъ послдній разъ, то видлъ Гарта, Бурта, Чатереля, Могуна и многихъ другихъ, они вс служатъ въ королевскомъ войск…
— Посредственные актеры бываютъ иногда отличными солдатами.
— На какомъ основаніи, сказалъ Слингсби,— отзываетесь вы съ такимъ презрніемъ о людяхъ одного съ вами ремесла? Я Желалъ бы знать, въ какихъ роляхъ выступали вы передъ публикой?
— Въ какихъ роляхъ? повторилъ Юргенъ.— Держу пари, что вы видли меня въ 1635 году, на маскарад, устроенномъ въ Темпл во время масляницы, на которомъ было изображено: ‘Торжество принца амура’. Я изображалъ амура, весь дворъ восхищался мной. Въ это время я былъ еще студентомъ и изучалъ законовдніе, но вскор посл того я бросилъ избранную мною профессію и вступилъ на сцену. Сперва я дебютировалъ въ женскихъ роляхъ, и однажды исполнялъ роль младшей дочери короля Лира, но тутъ нашли, что мой голосъ нсколько грубъ и борода слишкомъ велика, тогда я увидлъ, что нужно взяться за другую отрасль театральнаго искусства и сдлался клоуномъ.
Несмотря на серьёзное настроеніе общества, собравшагося въ столовой Чильдерлейскаго замка, никто изъ присутствующихъ не могъ удержаться отъ смха при послднихъ словахъ Юргена.
— Прошу извиненія, сказалъ сэръ Гарри, обращаясь къ бывшему актеру,— но о васъ можно сказать то же, что и о вашемъ пріятел Фальстаф, вы не только сами отличаетесь веселостью, но возбуждаете ее во всхъ, кто встрчается съ вами. Если вы наполовину такъ хорошо владете саблей, какъ языкомъ, то для короля большая потеря, что вы не въ его войск. Вы можете смло разсчитывать на хорошій пріемъ въ Окфорд. Тамъ умютъ цнить людей съ вашими способностями и щедро награждаютъ ихъ. Поэтому простите, если я ршаюсь сдлать нескромный вопросъ: отчего вы не въ лагер его величества, гд вы можете принести дйствительную пользу?
— Судьба, сэръ, человкъ не можетъ идти противъ судьбы! Когда закрыли нашъ театръ, мы перешли въ частный домъ и продолжали давать представленія: трагедіи, комедіи и интермедіи съ большимъ успхомъ. Но, къ несчастью, дло получило огласку, и въ одинъ прекрасный день, когда мы играли пьесу Миддельтона ‘Подкидышъ’, и Роббинсъ исполнялъ главную роль, а я роль шута, явились неожиданно мировые судьи и лондонскіе шерифы, между которыми былъ мой отецъ. Они разогнали публику и прочитали длинный актъ, по которому мы были признаны ‘мошенниками’, а они имли уполномочіе посадить насъ въ тюрьму и, кром того, наказать извстнымъ количествомъ розогъ. Отецъ узналъ меня, несмотря на напудренное лице и колпакъ, я слышалъ, какъ онъ кричалъ: ‘давайте сюда этого малаго, у него длинные ноги! арестуйте его скоре!’ Я былъ увренъ, что мн не миновать кулаковъ отца, если попадусь въ его руки, и ршилъ, во что бы то ни стало, избгнуть этого угощенія. Товарищи вполн раздляли мой взглядъ, и поэтому, не теряя времени, мы выбжали изъ дому заднимъ ходомъ и очутились въ другомъ графств, прежде чмъ они успли дочитать свой нескончаемый актъ. Судьба на этотъ разъ благопріятствовала намъ, мы благополучно достигли береговъ Голландіи на судн, нагруженномъ селедками. Голландцы приняли насъ самымъ радушнымъ образомъ, такъ какъ это люди со вкусомъ и крайне вжливые. Намъ дозволили давать представленія на ярмаркахъ и во время церковныхъ празднествъ, такъ что мы ршились отправиться въ Гагу и выступить на столичной сцен. Здсь мы не разъ удостоились играть въ присутствіи супруги будущаго штатгальтера, который женатъ на дочери нашего короля Карла I. Затмъ, не дале какъ годъ тому назадъ, черезъ Амстердамъ прозжала ея величество Ганріэта Марія, и мы, по желанію принца Оранскаго, давали драматическое представленіе въ дом богатаго еврея Джозё д’Акоста.
Пажъ герцога, повидимому, боле понималъ по-англійски, нежели утверждалъ его господинъ, такъ какъ онъ слдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ за разсказомъ Юргена.
— Что вы такъ пристально смотрите на него? сказалъ съ неудовольствіемъ Бокингемъ, замтивъ, что Юргенъ не спускаетъ глазъ съ его пажа.
— Прошу извинить меня, милордъ, но сознаюсь откровенно, что вашъ пажъ нисколько не интересуетъ меня, но онъ напомнилъ мн одно лицо, которое я видлъ годъ тому назадъ. Въ тотъ вечеръ, когда мы давали представленіе въ честь нашей королевы, въ первомъ ряду зрителей сидла замчательно красивая еврейка. Говорили, что она дочь хозяина дома банкира д’Акоста. Она пристально смотрла на меня своими большими темными глазами, такъ что я совсмъ растерялся и сталъ путать свою роль, чего со мной прежде никогда не случалось. Я былъ печаленъ, когда нужно было смяться, и наоборотъ. Мы играли драму ‘Сладость любви превращается въ горечь смерти’. Эта піеса очень похожа на ‘Ромео и Джулъета’ Шекспира, по недостатку актрисъ я исполнялъ роль кормилицы. Не знаю почему, но у меня тутъ впервые проснулось сознаніе своего ничтожества, которое я никогда не испытывалъ передъ кмъ либо другимъ, ни да нее передъ отцомъ, хотя онъ часто называлъ меня блуднымъ сыномъ. Черные глаза красавицы какъ будто впились въ мою душу, я весь дрожалъ въ женскомъ тафтяномъ плать, а брыжжи и румяна душили меня, точно мельничный жорновъ. Тмъ не мене это была еврейка, дочь еврея, помолвленная за раввина, какъ я узналъ впослдствіи. Когда въ третьемъ дйствіи мн пришлось сказать: ‘Господь да пошлетъ вчную жизнь каждому христіанину!’ то я не могъ произнести ни одного слова, такъ что актеръ Томасъ, исполнявшій роль горничной, не дожидаясь моего монолога, состоящаго изъ тринадцати строфъ, сказалъ совершенно не кстати: ‘Довольно, не будемъ говорить объ этомъ! Прошу васъ, успокойтесь!…
— Скажите, пожалуйста, къ чему вы сообщаете намъ вс эти подробности? спросилъ Слингсби.
— Вы правы, сэръ, перейдемъ къ длу. Посл этого представленія мои товарищи вернулись въ Гагу, а я остался въ Амстердам и, живя въ гостинниц, проводилъ дни въ какомъ-то неопредленномъ страх. Ночью я прокрадывался къ дому прекрасной еврейки и ходилъ подъ ея окнами безъ всякой цли. Тутъ только я понялъ, что она околдовала меня своими черными глазами, и отъ души пожаллъ, что это случилось въ Амстердам, а не въ Лондон или въ другомъ англійскомъ пород. Я помирился бы съ своимъ отцомъ альдерманомъ, и онъ наврно избавилъ бы меня отъ проклятой ‘чародйки. Въ лондонскомъ Сити они не стали бы церемониться съ нею, но въ Голландіи совсмъ другое дло! Евреи живутъ тамъ открыто въ великолпныхъ домахъ, не хуже нашихъ лордовъ, имютъ свои синагоги, гд они молятся и поютъ по страннымъ книгамъ и сверткамъ, но что еще хуже, голландцы оказываютъ имъ такое-же уваженіе, какъ и христіанамъ. Многіе изъ нихъ считаютъ себя важными особами, чуть-ли не дворянами, между ними даже есть доктора. Однимъ словомъ, я проводилъ дни въ гор и мученіяхъ, пока на меня не подалъ жалобу въ судъ Каспаръ Гейцигъ, хозяинъ гостинницы, которому я задолжалъ порядучную сумму, но къ счастью я встртилъ тогда одного стараго знакомаго, нмецкаго актера Гессе, съ его помощью я бжалъ изъ Голландіи и поступилъ на военную службу къ нмцамъ.
— Значитъ, съ этого времени,— замтилъ Слингсби,— вы измнили музамъ и взялись за знамя бога войны.
— Не говорите мн о немъ! воскликнулъ Юргенъ,— онъ сталъ скрягой и теперь плохо вознаграждаетъ тхъ, кто служитъ ему. Когда я пріхалъ въ Германію, тогда война была при послднемъ издыханіи. Мои предшественники такъ хорошо распоряжались въ продолженіи двадцати пяти лтъ, что нечмъ было поживиться солдату. Вмсто деревень лежали груды мусора и пепла, и на сто миль въ окружности нельзя было добыть ни одной курицы. Конница шла пшкомъ, потому что вс лошади были съдены, а ландскнехты не знали съ кого собирать контрибуцію, такъ какъ города были въ самомъ бдственномъ положеніи. Наконецъ, небо сжалилось надо мною, насъ такъ жестоко поколотили въ Фрейбург, что нечего было думать оставаться въ Германіи. Войско было разсяно въ разныя стороны, я воспользовался удобнымъ случаемъ и отправился въ Дюнкирхенъ, гд слъ на корабль, шедшій въ Лондонъ, но вмсто этого буря выбросила насъ на южный берегъ Англіи. Здсь также было мало утшительнаго. Принцъ Рупрехтъ съ своей конницей опустошилъ страну съ одного конца до другаго, истопталъ поля, сравнялъ замки съ землей, сжегъ деревни и города, такъ что ему очень кстати дано прозвище ‘принцъ-разбойникъ’. Другъ или недругъ — ему все равно: лишь бы накормить солдатъ. Я не узналъ Англіи, мн казалось, что я не переплывалъ моря и все еще нахожусь въ Германіи. У меня явилось сильное желаніе отправиться къ принцу, который безъ разбора принималъ всхъ на свою службу. Но оказалось, что положеніе длъ сильно измнилось въ мое отсутствіе. Парламентская армія была уже не прежняя разрозненная, безпорядочная толпа, какъ при Эссекс и Манчестер, я услышалъ что начальство перешло въ руки новаго генерала, а именно Кромвеля. Я видалъ его въ дом моего отца и даже учился въ школ съ его сыномъ Ричардомъ. Но мн тогда и въ голову не приходило, что этотъ человкъ при своей мужицкой наружности и пасторскомъ краснорчіи могъ сдлаться военнымъ. Тмъ не мене о немъ разсказываютъ чудеса: онъ набралъ себ цлую армію изъ обывателей графствъ и мстечекъ, они вмст съ нимъ молятся, поютъ псалмы и одерживаютъ побды. У нихъ красные мундиры и стальные панцыри, такъ что почти невозможно ранить котораго либо изъ нихъ, они маршируютъ, здятъ верхомъ, строятся въ каре, нападаютъ цлой массой. Вс, они какъ одинъ человкъ, мужественно встрчаютъ врага, съ твердымъ упованіемъ на Бога, пули, точно градъ, отлетаютъ отъ нихъ, и они остаются невредимыми. Говорятъ, что въ войск Кромвеля введена строжайшая дисциплина. Грабежъ запрещенъ подъ страхомъ смертной казни, а если кто позволитъ себ небольшую вольность относительно женскаго пола, того вшаютъ безъ всякихъ церемоній. Разумется, все это не въ моемъ вкус, потому что солдатъ долженъ пользоваться извстной свободой. У нихъ даже преслдуются самыя невинныя вещи, если человкъ напьется, то ему приходится пройти сквозь строй, а если кто затянетъ плясовую псню, того сажаютъ подъ арестъ, только плачъ Іереміи считается дозволительнымъ. Волынка и псалмы — ихъ единственная военная музыка,
— Все это, конечно, не можетъ нравиться артисту, возразилъ Слингсби,— но вы могли устроиться такимъ образомъ, что никто не мшалъ бы вамъ нтъ, свистать и играть на какихъ угодно инструментахъ.
— Я самъ былъ того же мннія, сказалъ Юргенъ,— и поэтому мн было трудно на что нибудь ршиться, утромъ мн казалось, что я долженъ поступить на службу къ королю, вечеромъ меня мучили сомннія относительно парламента. Тутъ, къ счастью, представился исходъ изъ моего неопредленнаго положенія. Многіе почтенные люди въ южныхъ графствахъ, дворяне и землевладльцы, не захотли больше платить контрибуціи Ферфаксу, предводителю парламентской арміи, между тмъ какъ простые люди, арендаторы по деревнямъ и горожане, возмутились противъ генерала-грабителя, принца Рупрехта. Въ одинъ прекрасный день всюду зазвонили въ колокола и отъ мста до мста разосланы были гонцы. Толпа людей, недовольныхъ обими партіями, собралась въ открытомъ пол и ршила составить третью нейтральную партію. Они написали петицію королю и парламенту и умоляли обоихъ возстановить миръ, такъ какъ не могутъ доле выносить тяжести налоговъ, грабежа и военнаго постоя. Они все надялись, что ихъ положеніе улучшится безъ пролитія христіанской крови, но обманулись въ своихъ ожиданіяхъ и должны опасаться новыхъ бдъ, которыя будутъ вызваны продолженіемъ этой войны. Но такъ какъ они не берутъ на себя смлость вмшиваться въ великую распрю и касаться особы и власти короля и неразрывно связанныхъ съ ними прерогативъ, а равно и священныхъ правъ парламента, то ршили защищать свою шкуру отъ гнета обихъ партій и остаться нейтральными между королемъ и парламентомъ.
— Вотъ вамъ компромиссъ въ наилучшемъ вид,— замтилъ вполголоса сэръ Гарри, обращаясь къ священнику.— Самый фактъ существованія этой партіи показываетъ всю несостоятельность вашихъ доводовъ лучше самыхъ вскихъ доказательствъ.
— Къ несчастью, самыя высокія идеи попадаютъ иногда въ дурныя руки, отвтилъ Гевитъ,— но это не говоритъ противъ идей, а только противъ примненія ихъ. Компромиссъ составляетъ противоположность нейтралитету, и въ смшеніи этихъ двухъ несовмстимыхъ принциповъ заключается главная ошибка и безнадежность этого движенія, кто-бы ни стоялъ во глав его. Впрочемъ, мн кажется, что руководители королевской партіи могутъ привлечь на свою сторону народныя толпы и воспользоваться ими для своихъ цлей.
— Я не только надюсь, но убжденъ въ этомъ, возразилъ рзко сэръ Гарри.— Иначе я не сталъ бы такъ долго разговаривать съ этимъ господиномъ!
Священникъ замолчалъ. Онъ не врилъ въ успхъ партіи, которая прибгаетъ къ безнравственнымъ средствамъ, чтобы поддержать себя, и этимъ самымъ осуждаетъ на печальную участь своихъ боле честныхъ приверженцевъ, которые должны пасть не за самое дло и не за партію, а за ея ошибки.
Прошло довольно много времени, пока Юргенъ, окончивъ разсказъ о своихъ приключеніяхъ, дошелъ до того пункта, когда, по его словамъ, онъ перешелъ душой и тломъ на сторону народнаго союза. Тутъ онъ остановилъ потокъ своего краснорчія и вынулъ письмо, которое послужило поводомъ его посщенія Чильдерлей-гауза, и подалъ его хозяину замка.
Письмо было написано въ форм приказа, хотя въ самыхъ вжливыхъ выраженіяхъ, отъ имени казначея союза, нкоего Дарлейна. Отъ баронета требовали займа въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, которые онъ долженъ былъ передать присяжному констэблю союза и предводителю одной изъ его сотенъ, Юргену.
Мы уже упоминали выше, что ученость не далась баронету, а письма еще больше затрудняли его, нежели чтеніе книгъ и брошюръ, которыя, по мод того времени, печатались крупными черными буквами. Поэтому сэръ Гарри, съ разршенія владльца замка, взялъ бумагу и громко прочелъ ее.
— Сумма не особенно велика! сказалъ онъ, окончивъ чтеніе,— а, съ другой стороны, бумага подписана дворянами преданными королю и священниками ихъ приходовъ. Имена всхъ этихъ господъ служатъ ручательствомъ, что деньги будутъ употреблены съ пользой, такъ что вы, сэръ Товій, можете смло вручить требуемую сумму ихъ довренному лицу.
Затмъ Слингсби обратился къ бывшему актеру и сказалъ:
— Теперь, г-нъ Юргенъ, позвольте васъ спросить, какъ вы намрены распорядиться своей дальнйшей судьбой? Могу ли я надяться, что мы скоро увидимся съ вами въ Оксфорд?
— Случалось ли вамъ, сэръ, отвтилъ Юргенъ,— стоять на перекрестк двухъ расходящихся дорогъ. Трудно взвсить премущества одной дороги и невыгоды другой, когда всы показываютъ вамъ, что они совершенно одинаковы.
— Вы славный малый, Юргенъ, и набрались житейской мудрости, благодаря участію въ нмецкой войн, которая послужила школой для нашихъ лучшихъ генераловъ. Поврьте мн, что въ королевскомъ лагер у васъ не будетъ недостатка въ деньгахъ и почет. Что вы скажете, напримръ, если на вашихъ всахъ, на сторон выгодъ, очутится, между прочимъ, офицерскій патентъ?
— Нужно время, чтобы обдумать это, сэръ, я долженъ посовтоваться съ товарищами. Самый воздухъ пропитанъ теперь принципами, вы дышите ими, даже помимо вашей воли. Я стою на распутьи между двуми лагерями, и прежде чмъ ршусь на что нибудь, мн необходимо время для размышленій.
Сэръ Товій тщательно сложилъ бумагу, переданную ему Юргеномъ.— Завтра утромъ, сказалъ онъ, обращаясь къ послднему,— вы получите деньги передъ вашимъ уходомъ, такъ какъ надюсь, что вы и ваши товарищи не откажетесь отъ гостепріимства, которое я предлагаю вамъ на эту ночь.
— Разумется, сэръ, и мн остается только благодарить васъ за него. Если Юргенъ когда нибудь забудетъ ласку и довріе, которое онъ встртилъ въ вашемъ дом, то вы можете назвать его какъ вамъ угодно. Тотъ, кто мало пользовался земными благами въ ‘своей жизни, тотъ всегда помнитъ о нихъ.
Юргенъ печально произнесъ эти слова и, отвсивъ почтительный поклонъ хозяину дома и его гостямъ, медленно направился къ двери. Онъ былъ такъ занятъ своими мыслями, что не замтилъ, съ какимъ состраданіемъ смотрлъ на него пажъ герцога.
Сэръ Товій неожиданно остановилъ его, назвавъ по имени.
— Скажите, другъ мой, куда вы намрены отправиться завтра утромъ? спросилъ онъ.
— Въ Гатлеу-Голль въ Бедфордшир, сэръ, отвтилъ Юргенъ съ поклономъ и вышелъ изъ комнаты.
— Судьба положительно покровительствуетъ вамъ! воскликнулъ ‘баронетъ, обращаясь къ Слингсби.— Вы должны отправиться той же дорогой. Какъ вы думаете, не воспользоваться ли вамъ этимъ случаемъ?..
— Разумется, отвтилъ Слингсби,— нужно только устроить такимъ образомъ, чтобы эта толпа присоединилась къ шествію, которое направится въ Лонгстовскій лсъ. Если все пойдетъ какъ слдуетъ, и мы выберемся отсюда въ обществ г-на Юргена, то, быть можетъ, дорогой мн удастся убдить этого блуднаго сына и его шайку, что казначей союза не прогнвается на нихъ, если они промняютъ свои дреколія на королевскіе мушкеты.
Былъ уже поздній часъ ночи. Священникъ всталъ съ своего мста, чтобы идти въ деревню. Онъ пожалъ руку сэру Гарри, почтительно поклонился герцогу и, подойдя къ Оливіи, поцловалъ ее въ лобъ.
— Дорогой другъ мой, сказала ему вполголоса молодая двушка.— Всякій разъ, когда вы уходите отъ насъ, я чувствую неопредленный страхъ, мн кажется, что съ нами должно случиться несчастіе…
— Я всегда съ вами, потому что мысль объ васъ никогда не покидаетъ меня. Теперь вы самые близкіе люди моему сердцу, сказалъ священникъ и, пожавъ руку Оливіи, дружески простился съ владльцемъ замка. Затмъ онъ бросилъ ласковый взглядъ на своего любимца Джона, который спалъ крпчайшимъ сномъ, прислонившись къ стн, и вышелъ изъ комнаты въ сопровожденіи Мартина.
— Что за честный человкъ этотъ Гевитъ!— сказалъ сэръ Товій, обращаясь къ Слингсби.— Я не въ состояніи разсердиться на него, хотя онъ часто огорчаетъ меня.
— Провались онъ съ своей честностью! воскликнулъ Слингсби.— Терпть не могу людей, которые говорятъ вамъ только непріятныя вещи и какъ вороны вчно предсказываютъ несчастье. Трудно ожидать успха тамъ, гд заране вычисляютъ шансы неудачи. Полководецъ, который не убжденъ въ побд, никогда не одержитъ ее. Однако покойной ночи, сэръ Товій, намъ не долго придется ждать солнечнаго восхода. До скораго свиданія.

——

Въ залахъ Чильдерлейскаго замка водворилась мертвая тишина. На двор у догорающаго костра расположилась толпа бдняковъ съ своимъ предводителемъ, которому снились черные глаза еврейки, околдовавшей его въ Амстердам. Сновиднія, сотканныя изъ майской зелени и солнечнаго сіянія, проносились свтлыми призраками въ чистой душ Оливіи. Владлецъ Чильдерлея спалъ сномъ праведника, маленькій Джонъ почти безсознательно перешелъ изъ столовой на свою постель. Сэру Гарри снился его прекрасный замокъ и паркъ на свер Англіи, дти и его возвращеніе домой посл одержанныхъ побдъ. Благодатный сонъ, широко раскрывъ свои крылья, медленно проносился надъ землей съ своими неразлучными спутниками — золотыми звздами и серебрянымъ мсяцемъ, щедро разсыпая цвты надеждъ и несбыточныхъ желаній.. Все было объято сномъ въ деревн Чильдерлей и въ замк на вершин холма, только въ саду щелкалъ и заливался соловей, его псня, полная страстнаго томленія и любви, звонко раздавалась среди уединенія весенней ночи.

ГЛАВА VIII.
Мануэлла.

— Наконецъ-то мы одни, Мануэлла, воскликнулъ молодой герцогъ, и обхвативъ обими руками гибкій станъ своего пажа, высоко приподнялъ его.— Я чувствую себя такимъ счастливымъ, что, кажется, готовъ былъ бы обнять весь міръ, выскочить изъ окна, закричать во все горло отъ удовольствія! Да здравствуетъ свобода! Позволь, по крайней мр, поцловать тебя, Мануэлла, долженъ же я выразить чмъ нибудь, какъ я счастливъ и какъ я люблю тебя!
Герцогу и его пажу была отведена крошечная комната на чердак немного больше той, которую занималъ сэръ Гарри, но она имла то преимущество, что въ ней было окно или, врне сказать, оконная рама, вставленная между кирпичами крыши.
Небольшая стеклянная лампа въ свинцовой оправ висла на гвозд у низкой потолочной балки, придавая жалкой тсной комнат тотъ таинственный полусвтъ, который, благодаря тнямъ, увеличиваетъ предлы пространства и, отршая предметы отъ дйствительности, придаетъ имъ новыя яркія краски. Такое фантастическое освщеніе можно встртить на картинахъ голландскихъ маэстро, благодаря эффектному отраженію золота или кармина, которымъ изображено пламя. Фигура Мануэллы, освщенная полосой свта среди окружающей тьмы, показалась герцогу прекрасне, чмъ когда либо, изящныя очертанія головы, тонкія и правильныя линіи ея лица рельефно выступали на темномъ фон какъ будто на старинной картин, но только съ теплымъ колоритомъ жизни.
— Мануэлла! воскликнулъ герцогъ,— что же ты молчишь?
— Вы общали мн ваше покровительство, милордъ! сказала она звучнымъ голосомъ,— но теперь ведете себя далеко не такъ, какъ я могла ожидать отъ васъ.— Вы забываете, что я послдовала за вами не изъ любви къ вамъ.
— Я не могу видть и не любить тебя, Мануэлла! сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ, протягивая къ ней руки.— Любовь проснулась въ моемъ сердц, какъ только я увидлъ тебя.
— Неужели вы думаете, что вы можете заставить меня насильно’ полюбить васъ!— Вы меня не знаете, Георгъ Виллье. Сегодня, впродолженіе немногихъ часовъ, которые мы провели въ обществ этихъ господъ, я была глубоко возмущена, слушая васъ! Не прерывайте меня… Мн показалось, что человкъ, который можетъ такъ легко говорить неправду, способенъ совершить нечестный поступокъ.
— Ты упрекаешь меня, что я не разсказалъ всего этимъ добродушнымъ кавалерамъ! воскликнулъ Бокингемъ.
— Я уже говорила вамъ, что притворство невыносимо для меня, и я считаю нечестнымъ съ вашей стороны, что вы хотите воспользоваться этимъ. Мое глупое и неловкое положеніе не даетъ вамъ права заявлять какія либо притязанія. Прочь съ этой кукольной комедіей! Когда я вамъ доврила свою тайну въ Амстердам, то была убждена тогда, что имю дло съ джентльменомъ, но теперь вижу, что должна обратиться въ прежнюю Мануэллу, чтобы дать вамъ почувствовать, что вы обязаны уважать меня!
Щеки ея разгорлись отъ гнва, стиснувъ свои красивые блые зубы, она сорвала съ себя бархатную куртку, охватывающую ея станъ, и бросила на полъ, какъ будто самое прикосновеніе къ ненавистной одежд оскорбляло ее. Взволнованная двушка не замтила въ своей поспшности, что плечи ея едва прикрыты тонкой рубашкой.
Кровь бросилась въ голову молодому герцогу, у него потемнло въ глазахъ. Онъ протянулъ руки, чтобы обнять ее.
— Мануэлла! воскликнулъ онъ.— Ты будешь моей, клянусь честью!
Она съ негодованіемъ оттолкнула его отъ себя.
— Не клянитесь такъ легкомысленно вашей честью, милордъ!— Неужели вы думаете, что дочь д’Акоста согласится быть игрушкой вашего каприза.
— Ты бросила домъ твоего отца!
— Но это не мшаетъ мн дорожить его честнымъ именемъ.
— Никто не повритъ твоей невинности, возразилъ герцогъ,— свтъ объяснитъ твое бгство извстнымъ образомъ.
— Это должно тмъ скоре побудить меня доказать свту, что онъ ошибся. Я знаю, что я глубоко огорчила моего отца, но у меня не было другаго исхода, чтобы избавиться отъ несчастія, которое казалось мн хуже смерти. Часто стояла я у окна нашего дома и смотрла на воду, которая была въ нсколькихъ шагахъ отъ главной лстницы. Мн приходило въ голову, что когда вода скроетъ меня и унесетъ мой трупъ въ море, то все будетъ кончено. Но мысль, что я сдлаюсь самоубійцей и что это будетъ позоромъ для всхъ, кто носитъ мою фамилію, останавливала меня. Несчастная жертва не возвратится къ жизни, чтобы опровергнуть слухи, которые связаны съ подобной смертью, даже близкіе люди будутъ стыдиться произносить ея имя. Въ виду этого, я продпочла на время оставить родину и переплыть море. Такимъ образомъ, у меня осталась возможность опять вернуться къ своимъ и сказать: я здсь, то, что говорили обо мн, ложь, вамъ нечего краснть за меня. Если я ршилась на бгство и переодванье, то не для того, чтобы прикрыть свой позоръ. Необходимость принудила меня играть комедію, сдлала робкой и боязливой, но я осталась такою же, какъ была прежде…
— Ты храбришься здсь подъ крышей, замтилъ герцогъ,— но вспомни, какъ ты струсила, когда мы очутились среди этихъ господъ. Баронетъ горячій приверженецъ англиканской церкви, ты видла, онъ только по природной доброт согласился принять молодаго испанца въ своемъ дом, и неособенно вжливо обошелся съ нимъ. Неизвстно, что сказалъ бы онъ, если бы…
— Кончайте, если только вы осмлитесь выразить то, что вы думаете! отвтила Мануэлла.
— Тебя это не должно оскорблять, моя дорогая, сказалъ герцогъ, длая новую попытку, чтобы обнять ее.— Природа, одаривъ тебя такой необыкновенной красотой, дала теб патентъ выше дворянскаго, передъ которымъ преклоняются короли.
— И кавалеры, не такъ ли? добавила она съ горькой усмшкой.— Но это поклоненіе не боле, какъ случайная милость и капризъ, и унижаетъ тхъ, кто принимаетъ его. Неужели у меня нтъ другихъ правъ на уваженіе, кром красоты, и я должна принимать за истину то, что мн пришлось выслушать сегодня! Я едва врила моимъ собственнымъ ушамъ! Этотъ бродяга, котораго я тотчасъ же узнала, осмливается говорить съ презрніемъ о народ и еще о какомъ народ…
Губы Мануэллы задрожали, но она пересилила свое волненіе и продолжала:
— Онъ не знаетъ, что этотъ народъ состоитъ изъ поколній знати, каждый человкъ въ немъ потомокъ первосвященника, или царя, или наслдникъ рода древне самаго древняго изъ королевскихъ домовъ въ Европ. Неужели и другіе думаютъ такъ, какъ онъ?
— Къ несчастью, да! Но клянусь честью, что моя рука готова защищать тебя противъ предразсудковъ цлаго свта.
— Вы хотите удостоить меня такой милостью, г-нъ герцогъ! возразила она, гнвно отталкивая Бокингема, который хотлъ взять ея руку.
— Ты видишь, что въ Англіи иначе смотрятъ на васъ, чмъ въ Голландіи. Но ты должна имть настолько силы воли, чтобы узнать всю правду, и это только докажетъ теб, насколько неизмрима моя любовь къ теб. Да будетъ теб извстно, что у насъ въ Англіи нтъ ничего презрнне и ненавистне самаго имени ‘еврейки’.
— Еврейки! повторила она выпрямившись, глаза ея сверкнули.— Такъ знайте же, Георгъ Виллье, герцогъ Бокингемъ, что съ этого времени задача всей моей жизни, вс мои стремленія и дйствія будутъ направлены къ тому, чтобы показать вамъ и вашимъ соотечественникамъ, что вы можете ненавидть еврейку, но не презирать ее.
— Дорогая моя, прости, если я оскорбилъ тебя! сказалъ герцогъ умоляющимъ голосомъ. Никогда Мануэлла не казалась ему прекрасне, какъ въ эту минуту, когда въ глазахъ ея свтился мрачный огонь и густая краска выступила на ея лиц.
— Оставьте меня! воскликнула она съ негодованіемъ.
— Неужели ты отталкиваешь меня, Мануэлла, изъ-за моей ненависти къ евреямъ! Моя привязанность къ теб служитъ доказательствомъ противнаго. Надюсь, что ты не захочешь оскорбить меня незаслуженнымъ упрекомъ.
— Не говорите мн больше объ этомъ! сказала Мануэлла боле спокойнымъ, но ршительнымъ голосомъ.— Когда я узжала изъ Голландіи и разставалась съ родиной, чтобы избгнуть угрожавшей мн опасности, у меня не было ни малйшей искры любви къ вамъ, и вы не могли сомнваться въ этомъ.
— Видитъ Богъ и святой Георгъ, я надялся, что ты полюбишь меня.
— У васъ довольно странныя понятія о любви, милордъ. Вы вс называете себя рыцарями, хвастаетесь своей честью и девизами на старинныхъ гербахъ, и въ то же время попираете ногами женщину, чтобы врне овладть ею, унижаете ту, которую удостаиваете своей любовью.
— Ты не можешь сказать этого обо мн! возразилъ герцогъ съ новымъ порывомъ страсти.— Какъ только я вошелъ въ домъ твоего отца и увидлъ тебя… Но зачмъ стану я повторять то, что уже говорилъ столько разъ! Я полюбилъ тебя всмъ сердцемъ, видя гнвъ, который тяготетъ надъ тобой, я чувствовалъ себя несчастнымъ не мене тебя. Несчастіе соединило насъ и дало мн смлость заговорить съ тобой о моихъ чувствахъ, и ты…
— Я должна была тогда заставить васъ замолчать!
— Но ты не сдлала этого, и даже разъ спросила меня: достанетъ ли у меня мужества оказать теб важную услугу?
— Вы отвтили, что шпага Бокингема всегда готова на защиту отечества, а что для короля и женщинъ вы пожертвуете послдней каплей вашей крови.
— То, что я сказалъ тогда, могу повторить и теперь. Затмъ ты сама заговорила о переодваніи, которымъ такъ тяготишься теперь, и первая подала мн эту мысль’…
— Этимъ только я доказала вамъ, насколько я довряю вашей честности.
— А я, соглашаясь на это, слишкомъ разсчитывалъ на свое самообладаніе. Ты не знаешь, чего требуешь отъ меня, Мануэлла! Я люблю тебя страстной, безумной любовью, мучительное томленіе овладло всмъ моимъ существомъ, умъ измняетъ мн… вс мои помыслы направлены къ удовлетворенію одного желанія… Сжалься надо мной, Мануэлла! Я не въ состояніи выносить доле этихъ мученій. Ты видишь, я у ногъ твоихъ! Скажи одно слово, чтобы убдить меня, что ты живое существо, а не образъ, созданный моей фантазіей, который исчезаетъ всякій разъ, какъ только я прикасаюсь къ нему.
Стоя передъ нею на колняхъ, онъ порывисто обнималъ ее.
— У васъ хорошая память, милордъ,— сказала она тономъ, который охватилъ его сердце своимъ леденящимъ холодомъ, — вы помните все, что было сказано между нами, когда неожиданное прибытіе сэра Гарри въ Амстердамъ дало намъ средство къ бгству! Но вы забыли ваше общаніе, поэтому позвольте напомнить вамъ о немъ. Вы дали честное слово относиться ко мн съ полнымъ уваженіемъ, подъ этимъ условіемъ я приняла тогда ваше покровительство.
— Я не могу ничего другаго сдлать, какъ только избавить тебя отъ моихъ объятій, сказалъ Бокингемъ, поднимаясь съ колнъ.— Не лишай меня по крайней мр послдней надежды, я не могу жить безъ нея.
— Милордъ, сказала она боле кроткимъ голосомъ,— ни одна женщина не въ состояніи слышать голосъ страсти, чтобы не почувствовать состраданія даже къ нелюбимому человку. Не лишайте меня возможности остаться съ вами въ дружескихъ отношеніяхъ, особенно теперь, когда цль моего путешествія почти достигнута. Я ршилась бжать въ Англію въ надежд найти убжище у графини Дизаръ, которая знаетъ моего отца, и думала, что она позволятъ остаться въ ея дом, пока мн не удастся выпросить прощенія у моихъ родныхъ, я даже разсчитывала на ея посредничество. Но посл всего, что я слышала сегодня вечеромъ, особенно отъ васъ, милордъ, мн кажется, какъ будто цль отдалилась отъ меня, и путь мой становится трудне и опасне. Я еврейка и всей душой предана моей вр!
Она сказала эти слова твердымъ и спокойнымъ тономъ глубокаго убжденія, полусвтъ мрачной низкой комнаты придавалъ ея лицу и всей фигур сходство съ вдохновленными пророчицами, какими ихъ изображаетъ фантазія художниковъ.
Молодой герцогъ почти съ испугомъ отступилъ назадъ. Ни гнвъ, ни угрозы молодой двушки не могли сильне подйствовать на него, какъ этотъ проблескъ религіознаго чувства. Ея красота, которая еще за минуту передъ тмъ такъ сильно волновала его, какъ будто исчезла въ его глазахъ. Ему казалось, что передъ нимъ стоитъ другая Мануэлла, которая не иметъ ничего общаго съ нимъ и съ человческими страстями. Онъ видлъ въ ней какое-то высшее существо, но обаяніе женщины исчезло.
Мануэлла, занятая своими мыслями, продолжала посл нкотораго молчанія:
— Вы сказали, милордъ, что въ этой стран презираютъ народъ, къ которому я принадлежу?
— Да, и въ такой степени, что евреи не могутъ имть здсь ни крова, ни отечества, ни постояннаго мста жительства. Они изгнаны отсюда въ силу королевскаго декрета, и вотъ уже около четырехъ сотъ лтъ ни одинъ еврей не сметъ вступить на почву Англіи. Гд бы онъ ни находился у насъ, онъ долженъ скрываться и можетъ ежеминутно ожидать всевозможныхъ оскорбленій и непріятностей. Шерифъ ближайшаго округа иметъ право выгнать его изъ страны, первый попавшійся альдерманъ можетъ заключить въ темницу. Ему нечего ждать правосудія отъ нашихъ законовъ, а только однихъ наказаній. Если лордъ встртитъ еврея въ своихъ владніяхъ, то никто не помшаетъ ему травить его своими собаками. Простому народу предоставлено право разрушить домъ, въ которомъ евреи собираются для молитвы, даже ихъ мертвые не могутъ найти успокоенія на англійской почв. Въ нашемъ государств не можетъ быть похороненъ ни одинъ еврей.
Глаза Мануэллы заблестли отъ волненія.— А я?.. что могутъ со мной сдлать?— спросила она дрожащимъ голосомъ.
— Если бы ты пріхала сюда одна, то теб было бы также небезопасно оставаться здсь, какъ и твоимъ соотечественникамъ. Сэръ Товій не долженъ знать, что въ Чильдерлейскомъ замк оказано гостепріимство еврейк, такъ какъ онъ сильно разсердился бы на это и считалъ свой домъ оскверненнымъ, а меня выбранилъ бы еретикомъ, хотя никто не можетъ сомнваться въ моемъ благочестіи.
Бокингемъ лгалъ въ данномъ случа, потому что онъ ничему не врилъ. Вся его религія заключалась въ томъ, что онъ презиралъ пуританъ и находилъ, что ихъ вра неприлична для джентльмена.
— Неужели вс ваши соотечественники, милордъ, думаютъ такъ, какъ баронетъ?— спросила Мануэлла.
— Да, вс англичане, считающіе себя врными подданными его величества и приверженцами англійской епископальной церкви. Но видишь ли, Мануэлла, т изъ насъ, которые много путешествовали и видли чужія страны, составляютъ исключеніе.
— Исключеніе!— повторила печально Мануэлла,— значитъ, и ваша королева представляетъ собой такое же исключеніе.
— Я несовсмъ понимаю, что ты хочешь этимъ сказать?
— Вы слышали, милордъ, что разсказывалъ этотъ бродяга, который называетъ себя Юргеномъ. Онъ сразу узналъ меня, глаза мои напомнили ему тотъ вечеръ, когда онъ съ товарищами игралъ въ Амстердам, въ дом моего отца. Я была въ первомъ ряду зрителей, около меня съ правой стороны сидла королева Генріэтта Марія, слва одна изъ принцессъ. Въ этотъ вечеръ я не считала себя ничтожне тхъ фрейлинъ и дворянъ, которые окружали государыню. Лучъ ея величія падалъ и на меня, я думала о далекомъ прошломъ, о моемъ царскомъ род, объ испанскихъ и португальскихъ короляхъ, у которыхъ мои предки были послами и министрами. Посщеніе англійской королевы казалось мн визитомъ особы, равной намъ по происхожденію. Съ какой радостью увидла я, какъ она подъхала къ нашему дому! Мы привтствовали королеву съ балкона, выходившаго на главную улицу. Передъ нами открывался прекрасный видъ на городъ и обширную гавань. Сотни лодокъ скользили по голубой поверхности воды около королевской барки. Паруса блестли, освщенные яркими лучами утренняго солнца, мрно поднимались и опускались весла. Гордо выдлялась среди нихъ королевская яхта, позолоченная внутри и снаружи, украшенная дорогими картинами и статуями, съ пурпуровыми парусами и шелковыми флагами всевозможныхъ цвтовъ. Королева сошла на берегъ и стала подниматься по лстниц нашего дома. Вся знать Амстердама, представители Остъ-Индской компаніи, заслуженные моряки, вышли изъ своихъ яхтъ и почтительно поклонились ея величеству. Она милостиво отвчала на поклоны, всмъ сказала какое нибудь привтствіе, но только одну меня обняла, поцловала въ лобъ и назвала: ‘мое милое дитя!’
— Что же изъ этого?— спросилъ съ нетерпніемъ Бокингемъ.
— Вотъ теперь я невольно задаю себ вопросъ: какимъ образомъ такая милостивая и добрая королева можетъ выносить со стороны своихъ подданныхъ такую неслыханную несправедливость противъ цлой націи!
— Ты забываешь, что бдная королева сама въ изгнаніи и не въ состояніи что либо сдлать для другихъ. Разв ты не слышала, что говорили объ этомъ кавалеры!
— А король? спросила Мануэлла.
— Разумется, король приметъ тебя милостиво. Я общалъ теб это его именемъ и надюсь, что онъ не обманетъ моихъ ожиданій. Ты требовала, чтобы я проводилъ тебя въ Оксфордъ къ леди Дизаръ, съ которой ты познакомилась въ дом твоего отца, когда она прізжала въ Амстердамъ въ свит королевы. Я ничего не имю противъ этого плана, потому что Дизаръ давно вернулась въ Англію и пользуется общимъ уваженіемъ при двор за свой умъ и красоту. Мн казалось всего удобне, чтобы ты осталась у ней до тхъ поръ, пока не пройдутъ эти бурныя времена, такъ какъ я надялся доставить теб впослдствіи боле врное и обезпеченное положеніе.
— Вы дйствительно мечтали тогда о дальнйшемъ устройств моей участи, а не я. Мое единственное желаніе заключалось въ томъ, чтобы найти убжище у леди Дизаръ и остаться у ней до тхъ поръ, пока для меня не откроется родительскій домъ. Тогда я преслдовала только личныя цли, но, быть можетъ, Богъ отцовъ моихъ предназначаетъ меня на нчто лучшее, и мн удастся тронуть сердце короля.
— Короля!— воскликнулъ Бокингемъ почти тономъ сожалнія.— Ну, объ этомъ мы поговоримъ съ тобой въ другой разъ, я чувствую сильнйшую усталость, а намъ часа черезъ два опять нужно будетъ двинуться въ путь.
Въ комнат становилось свтло, на двор дулъ утренній втерокъ, предвстникъ солнечнаго восхода, лампа горла тусклымъ желтоватымъ свтомъ.
— Какъ холодно здсь! сказала Мануэлла.
Герцогъ подалъ ей плащъ, она завернулась въ него и сла на низкой скамь у стны, прислонившись головой къ деревянной кровати.
Она сидла нсколько минутъ молча въ глубокой задумчивости. Они не обмнялись больше между собой ни однимъ словомъ. Въ комнат и въ замк была такая тишина, что слышенъ былъ шелестъ деревьевъ въ парк.
Мануэлла шепотомъ читала молитву Богу Израиля. Немного погодя, она заснула.
Герцогъ слъ въ кресло въ другомъ углу комнаты, положивъ шпагу себ на колни. Въ нсколькихъ шагахъ отъ него спала прелестная двушка, которая еще такъ недавно составляла предметъ его страстныхъ желаній. Но ангелы-хранители, которыхъ она поминала въ своей молитв, защищали ее, онъ не ршился подойти къ ней. Нкоторое время молодой герцогъ пристально смотрлъ на нее, но мало-по-малу она стала представляться ему какъ въ туман. Ему казалось, что онъ видитъ ее во сн, наконецъ, сонъ дйствительно овладлъ имъ. Его разбудилъ рзкій звукъ рожка на двор замка и веселое пніе.
Онъ вскочилъ на ноги въ полусознательномъ состояніи, припоминая съ усиліемъ событія прошлаго дня. Мануэлла спала, золотистый свтъ утренней зари, пробиваясь изъ маленькаго окна въ крыш, освщалъ красивую головку двушки, окаймленную темными волосами.
Снизу раздавалась веселая хоровая псня:
‘Проснись, красавица! проснись!
Спши на-встрчу мая!
Пойдемъ въ тнистый темный лсъ,
Свивать внки цвтовъ весеннихъ,
Проснись, красавица! проснись!
Спши навстрчу мая!’
Мануэлла открыла глаза.— Что это значитъ!— воскликнула она, робко оглядываясь.
Радостне прежняго звучала псня:
‘Спши, моя краса!
Звзда любви златая Взошла на небеса,
Безмолвно мсяцъ покатился’…
Мануэлла поспшно поднялась съ своего мста, маленькая комната и весь міръ были ярко освщены утренними лучами солнца.

ГЛАВА IX.
Приключеніе въ лсу.

Утренняя заря, заглянувъ въ маленькую комнату подъ крышей Чильдерлейскаго замка, мало-по-малу пробилась сквозь густую листву Лонгстовскаго лса и ярко окрасила верхушку священнаго дуба великолпіемъ своихъ красокъ.
Солнце, которое и теперь одинаково свтитъ злымъ и добрымъ людямъ, не отличало и въ т времена ‘круглоголовыхъ’ отъ ‘кавалеровъ’ и равнодушно смотрло съ высоты на непримиримую ненависть людскую и кровавыя битвы.
Было прелестное майское утро, пли раннія птицы, на вткахъ слышалось ихъ радостное щебетанье. Жаворонки высоко поднимались къ небу, которое здсь, въ глухомъ лсу, видно было только въ проскахъ небольшими клочками. Они казались какими-то голубыми островами среди моря зелени и благоуханій, серебристыя капли росы висли, какъ жемчугъ, на вткахъ, блестли алмазами ла цвточныхъ чашечкахъ, нкоторые листья были совсмъ покрыты ими.
Священный дубъ стоялъ въ самой чащ лса, но вокругъ него было довольно большое незанятое пространство, такъ что можно было видть его во всемъ его величіи. Сильныя массивныя втви поднимались надъ землей на высот человческаго роста, далеко раскинулись корни, образуя цлый холмъ у его подножья. Онъ казался патріархомъ среди окружающихъ деревьевъ, много лтъ пронеслось надъ нимъ, онъ видлъ, какъ одни поколнія людей смнялись другими. Жители окрестныхъ деревень ходили къ нему на поклоненіе съ незапамятныхъ временъ, дти слдовали примру отцовъ, перенявшихъ этотъ обычай отъ своихъ ддовъ и праддовъ. Никто изъ обитателей этой мстности не могъ себ представить Лонгстовскаго лса безъ этого дуба,— одинаково, если бы въ рк Кэмъ, по которой названо было ихъ графство, не оказалось воды. Съ давнихъ поръ духовные говорили проповди подъ этимъ дубомъ и здсь справлялись религіозныя торжества. Въ ночь на 24-е іюня здсь зажигались огни, во времена католичества окрестные поселяне собирались сюда для празднованія ‘дня всхъ святыхъ’, асъ тхъ поръ, какъ страна обратилась къ протестанству, вокругъ дуба плясала молодежь, возвращаясь съ обдни и рынка. Но это были послдніе остатки веселыхъ церковныхъ праздниковъ для добродушныхъ поселянъ, которые въ непродолжительномъ времени должны будутъ навсегда разстаться съ ними.
При этомъ Лонгстовскій дубъ былъ не только почтеннымъ памятникомъ прошлаго, каедрой для проповдниковъ и свидтелемъ веселія наростающихъ поколній, но имлъ и другое, не мене важное значеніе. Мсто, на которомъ онъ росъ, представляло пунктъ, гд сходилась земля различныхъ округовъ, отсюда шли четыре дороги къ четыремъ церковнымъ приходамъ и дале къ тремъ пограничнымъ графствамъ: Бедфордъ, Букингемъ и Гунтингдонъ. У дуба сходились начальники округовъ, которые ежегодно обходили границы подвластныхъ имъ общинъ и подъ снью дерева прочитывали главу изъ евангелія. Здсь же мельникъ Пикерлингъ назначилъ ночную сходку своимъ единомышленникамъ изъ окрестныхъ деревень. Это были большею частью арендаторы фермъ, мелкіе землевладльцы и ремесленники, и хотя число ихъ было значительно, но, вслдствіе холода, они имли довольно жалкій видъ. Вс были одты въ темное платье — черное или срое и въ войлочныхъ черныхъ шляпахъ, похожихъ на маленькія церковныя башни и такія же острыя, волосы у всхъ были коротко обстрижены въ кружокъ, такъ что уши казались торчащими. Они встали въ боле или мене близкомъ разстояніи отъ дерева, подъ которымъ расположился благочестивый мельникъ, взявшій на себя роль вожака, такъ какъ, выражаясь ихъ языкомъ, онъ считался у нихъ ‘избраннымъ сосудомъ Божіимъ’. Тмъ не мене, они слушали его назидательную рчь дрожа отъ холода, такъ какъ ночь была сырая, и многіе, отправляясь въ путь, не сочли нужнымъ подкрпить себя пищей.
— Дорогіе друзья мои и братья во Христ! началъ мельникъ глухимъ голосомъ,— сей день будетъ днемъ борьбы за святое евангеліе, Господа нашего Христа и Божье правосудіе въ Англіи! Вамъ, извстны беззаконія, которыя совершаются въ Пильдерлейскомъ приход и какимъ искушеніямъ подвержены маловрные. Въ то время, какъ кругомъ въ семи графствахъ умножается число людей, чтущихъ Бога, здсь властвуетъ антихристъ и прельщаетъ слабыхъ и неврующихъ на вчную гибель. Во всей Англіи сокрушаютъ твердыни нечестивыхъ, усмиряютъ гршниковъ, длятъ ихъ имущество между благомыслящими людьми, а у насъ, какъ бы въ насмшку надъ страданіями Господа нашего Іисуса Христа, оставляютъ нетронутымъ замокъ этого нечестивца, который носитъ незаслуженное имя Товита! Его слдовало бы называть Вараввой! Его домъ — разбойничье гнздо, притонъ гонцовъ изъ арміи папистовъ. Долой всхъ ихъ! Въ писаніи сказано: ‘бодрствуйте, молитесь, ибо не знаете, когда наступитъ это время’… Истинно говорю я вамъ: время это уже наступило! Мра злодяній переполнилась, ихъ беззаконія вопіютъ къ небу. Здшняя англиканская церковь съ ея языческимъ великолпіемъ скоре походитъ на храмъ, гд служатъ идоламъ, нежели на мсто христіанской молитвы. Въ то время, какъ богобоязненные слуги Господни возвщаютъ истинную пресвитеріанскую вру, здсь сидитъ Гевитъ, проклятый приверженецъ англиканской церкви, врующій въ святость своихъ англиканскихъ епископовъ вмсто единаго Бога, онъ наряжается въ рясу и воротнички, присдаетъ во время богослуженія и всячески оскорбляетъ Господа. Прочь его! прочь папистовъ и приверженцевъ епископальной церкви! Они главный тормазъ къ распространенію евангелія! Изъ-за нихъ Англія лишена своихъ законныхъ правъ. Долой ихъ! Впередъ во имя мученическаго внца Христова и ковенанта.
— Во имя внца Христова и ковенанта! крикнули въ одинъ голосъ люди, собравшіеся около Лонгстовскаго дуба, потрясая топорами, которые они захватили съ собой по приказанію мельника.
— Мы разрушимъ ихъ идолы и жертвенники! продолжалъ съ воодушевленіемъ Пикерлингъ,— срубимъ до корня это дерево ихъ неврія! Вс ихъ майскіе шесты должны пасть, какъ этотъ дубъ, который богохульники осмливаются называть ‘евангельскимъ’. Уничтожимъ всхъ нечестивцевъ, подобно Іисусу Навину, который ‘никого не оставилъ бы, кто уцллъ бы въ земл непріятельской!’ Поразимъ ихъ жрецовъ остріемъ меча и разрушимъ ихъ святыню нашими топорами. Братья, я длаю первый ударъ. Послдуйте моему примру!
Съ этими словами мельникъ подошелъ къ дубу и, поднявъ топоръ, ударилъ имъ изо всхъ силъ по массивному стволу, дерево не пошатнулось и только отлетлъ большой кусокъ коры, твердой какъ камень. Нижнія втви стряхнули покрывавшую ихъ росу на трудившагося человка, но старый дубъ, благодаря избытку силъ, не почувствовалъ нанесеннаго ему оскорбленія.
Между присутствующими поднялся ропотъ. Они любили старое дерево, какъ очагъ въ дом своихъ предковъ, привыкли къ нему съ дтства и не ршались поднять на него руку.
— Чего вы боитесь! воскликнулъ мельникъ.— Вы способствуете служенію Ваала и не смете прикоснуться къ его жертвеннику, подобно тому царю израильскому, который поставилъ два алтаря: одинъ истинному Богу, другой аммонитянскому чудищу. Вы очистили ваши церкви отъ идолопоклонства, разбили пестрыя стекла, каменныя и деревянныя статуи, которымъ до сихъ поръ поклоняются паписты и которымъ поклонялись ваши отцы. Разв вы хотите молиться Богу и идоламъ въ одно и то же время!
— Онъ правъ! сказалъ одинъ изъ толпы, обращаясь къ остальнымъ.— Мы должны ниспровергнуть ложныхъ боговъ, чтобы единый Богъ Саваосъ могъ властвовать на земл. Помните первую заповдь: ‘да не будутъ теб бози иніи разв Мене’. Вс мы читали въ третьей Книг Царствъ, глаза XVIII, какъ Илія приказалъ схватить четыреста пятьдесятъ пророковъ Бааловыхъ и какъ онъ отвелъ ихъ къ потоку Киссону и закололъ тамъ. А здсь дло гораздо проще!
Съ этими словами ораторъ нанесъ вторую рану маститому дубу.
Еще одинъ человкъ выдлился изъ толпы и, подойдя къ дереву, поднялъ топоръ, но тотчасъ же опустилъ его.— Нтъ, сказалъ онъ,— я не въ состояніи прикоснуться къ нему, сердце мое такъ сжалось, какъ будто я поднялъ топоръ на мою собственную плоть и кровь — на брата или отца!
— Слышите-ли, что онъ говоритъ! воскликнулъ насмшливо Пикерлингъ. Онъ называетъ дерево ‘плотью отъ плоти его’. Маловрный, вспомни о томъ богоугодномъ человк, которому отрзали уши по приказанію Звздной камеры за то, что онъ въ своей книг сравнилъ Англію съ Эдомомъ и возсталъ противъ англійскаго короля, который пляшетъ на балахъ, какъ язычникъ, между тмъ какъ королева посщаетъ театръ и предается сатанинскимъ удовольствіямъ. Этотъ святой человкъ не пожаллъ собственной крови для защиты истинной вры, а ты жалешь дерево! Могу припомнить теб и другаго человка, котораго сожгли за то, что онъ сравнилъ Карла съ Ахавомъ, царемъ израильскимъ, а его ханаанскую жену съ дочерью царя сидонскаго. Ты говоришь о своемъ отц! Но теб это не пришло бы въ голову, если бы ты видлъ, какъ я того почтеннаго священника, котораго, несмотря на сдые волосы и преклонныя лта, привязали къ позорной телжк и потащили по улицамъ Лондона къ вислиц, стоящей въ Тибурн, все это изъ-за того, что онъ въ своихъ проповдяхъ говорилъ противъ англійскихъ епископовъ и сказалъ, что они въ нечестіи не уступаютъ папистамъ. Я жилъ тогда въ Лондон, съ тхъ поръ прошло девять лтъ, но я все помню до малйшихъ подробностей, какъ будто это случилось сегодня. Огромная толпа сопровождала шествіе, тутъ были работники, крестьяне, ремесленники, простой народъ, вс плакали. Я стоялъ въ нсколькихъ шагахъ отъ старика и видлъ слугъ палача, орудія пытки, капли крови, падающія на землю. Я громко вскрикнулъ, лицо мое помертвло. Онъ замтилъ меня, улыбнулся и сказалъ: ‘Сынъ мой, не пугайся, я спокойно встрчаю смерть, если бы силы начали измнять мн, то Господь подкрпилъ бы меня…
Мельникъ видлъ впечатлніе, какое произвели его слова на слушателей, и продолжалъ свою рчь въ томъ же тон.
— Вспомните о мученикахъ, преслдуемыхъ за вру! сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ, въ которомъ слышалось сдержанное рыданіе,— вспомните объ осужденныхъ, объ узникахъ! Они страдаютъ ради спасенія нашей души! Многіе изъ врующихъ бросили свой домъ и имущество и отправились въ чужія земли съ разбитымъ сердцемъ. Они оставили землю своихъ отцовъ, ршились лучше выносить бури на мор, бродить въ пустын, вести борьбу съ кровожадными зврями, нежели терпть насиліе надъ своей совстью и измнить истинному Богу. Чего вы медлите,— топоры въ вашихъ рукахъ! Въ пятой книг Моисея, въ VII глав, сказано какъ поступать съ ними: ‘Жертвенники ихъ разрушьте, столбы ихъ сокрушите, и рощи ихъ вырубите, и истуканы ихъ сожгите огнемъ!’…
Пикерлингъ замолчалъ отъ изнеможенія. Рчь его произвела желаемое дйствіе: удары со всхъ сторонъ посыпались на дерево. Но это была тяжелая жертва для Суровыхъ защитниковъ благочестія, хотя впродолженіе трехлтней междоусобной войны они видли, какъ мало-по-малу рушилось все то, что было освящено закономъ и обычаемъ въ государств, церкви и ихъ приходахъ. Въ извстномъ отношеніи человкъ остается неизмннымъ во вс времена. Онъ привыкаетъ къ крупнымъ перемнамъ и преобразованіямъ, какія совершаются въ мір, но упорно сопротивляется незначительнымъ измненіямъ, которыя въ чемъ либо нарушаютъ порядокъ его жизни. Мы съ удивленіемъ видимъ, что государственные перевороты кончаются ничмъ, революціонеры не достигаютъ своихъ цлей, длаютъ ложный шагъ и погибаютъ. Между тмъ все это происходитъ отъ того, что люди, имющіе въ себ настолько нравственной силы, чтобы уничтожить вковыя учрежденія государствъ, не могутъ окончательно отршиться отъ маленькой слабости, которую мы называемъ ‘человческимъ сердцемъ’.
Старый дубъ, какъ все, что создается столтіями, имлъ глубокіе и сильные корни. Хотя изуродованный и надрубленный въ нсколькихъ мстахъ, онъ стоялъ твердо, какъ герой, панцырь котораго пробитъ стрлами и ударами меча. Далеко разлетались куски коры, но стволъ оставался непоколебимымъ. Сопротивленіе въ данномъ случа, какъ всегда, дйствовало возбуждающимъ образомъ, стремленіе къ разрушенію усиливалось вмст съ актомъ разрушенія, всякій направленный ударъ увеличивалъ общее соревнованіе. Между тмъ взошло солнце и, освтивъ лсъ, наполнило его благоуханіемъ зелени и цвтовъ. Живительная свжесть весенняго утра и солнечные лучи усилили энергію работающихъ людей. Звонко раздавалось по лсу эхо отъ ударовъ, наносимыхъ топорами. Въ это время издали послышалось пніе:
‘Спши, моя краса!
Звзда любви златая
Взошла на небеса’…
Мельникъ опустилъ топоръ.— Это они, достойные чада Ваала! воскликнулъ онъ.
Звуки псни то приближались, то удалялись вмст съ порывами теплаго весенняго втра, напитаннаго благоуханіемъ цвтовъ. Дружно плъ хоръ молодыхъ голосовъ:
‘Чуть показались ранніе цвточки,
Какъ изъ келейки медовой
Вылетаетъ первая пчелка.
Полетла по раннимъ цвточкамъ
О красной весн развдать:
Скоро ли будетъ гостья дорогая,
Скоро-ль луга зазеленютъ’…
— Слышите ли, какъ эти идолопоклонники поютъ свои языческія псни! продолжалъ съ негодованіемъ Пикерлингъ. Но они въ нашихъ рукахъ и мы заставимъ ихъ бжать съ позоромъ отъ ихъ собственнаго алтаря.
Съ этими словами мельникъ сошелъ съ своего мста и, размахивая топоромъ, подалъ знакъ своимъ приверженцамъ, чтобы они группировались около него въ боевомъ порядк, такъ какъ теперь можно было ежеминутно ожидать непріятеля.
Пніе приближалось. Слышенъ былъ лошадиный топотъ и шаги многочисленной толпы людей. Сильные мужскіе голоса пли одну изъ тхъ простыхъ народныхъ псенъ, очаровательныя мелодіи которыхъ сохранились до нашего времени. Даже теперь, посл двухъ-трехъ столтій, эти отголоски старой веселой Англіи имютъ для насъ невыразимую прелесть, въ нихъ какъ бы чувствуется роскошь ея лсовъ и жизнь, полная первобытной поэзіи:
‘Робинъ-Гудъ и Джонъ
Встали съ утренней зарей
Для встрчи лта, встрчи мая.
Тнистъ и теменъ старый лсъ’…
Съ звуками псни сливалось радостное щебетаніе птицъ, шелестъ листьевъ, ржаніе лошадей и возгласы веселой толпы, сопровождавшей шествіе. Все это услышалъ Пикерлингъ прежде, нежели увидлъ своихъ враговъ, потому что дорога отъ Чильдерлейскаго замка шла полукругомъ въ недалекомъ разстояніи отъ дуба. Но въ его воображеніи живо представлялась вся процессія, потому что въ прежнія времена онъ далеко не былъ такимъ благочестивымъ, какъ теперь. Въ молодости онъ ежегодно сопровождалъ майское шествіе, его голосъ въ хор раздавался громче всхъ, и онъ всегда изъ первыхъ вступалъ въ хороводъ. Но съ тхъ поръ Пикерлингъ остепенился и сталъ другимъ человкомъ, это случилось въ тотъ день, когда Ганна Грингорнъ, краснощекая дочь трактирщика, отказалась выйти за него замужъ, а вслдъ затмъ владлецъ Чильдерлея пригрозилъ выгнать его съ мельницы за мошенническія продлки, которыя онъ позволялъ себ при продаж муки.
Съ этого времени онъ чувствовалъ глубокую ненависть къ баронету, къ трактирщику Грингорну, его дочери, влюбленной въ Мартина Бумпуса, и ко всмъ ‘дщерямъ и сынамъ Вельзевула’. Онъ коротко обстригъ себ волосы, нахлобучилъ высокую остроконечную шапку и съ такимъ успхомъ сталъ подвизаться въ благочестіи, что между мстными сектантами прослылъ за ‘избранника Божія’, тмъ боле, что подвергся несправедливому гоненію со стороны Чилдерлейскаго ‘Голіаа’. Нердко случалось, что набожный мельникъ ошибался относительно времени своего обращенія на путь истины и распространялся ‘о дняхъ своей скорби и сокрушенія о грхахъ’ въ такомъ-то году, тогда какъ еще въ эту пору онъ плясалъ вмст съ другими около воздвигнутаго ими ‘золотаго тельца’.
Между тмъ шествіе выступило на дорогу, ведущую къ дубу.
— Вотъ онъ! воскликнулъ Пикерлингъ, указывая на человка, хавшаго впереди всхъ на лошади, украшенной раковинами. Это былъ Мартинъ Бумпусъ въ костюм отца Тука, одтый въ коричневое монашеское платье францисканскаго ордена, на плеч у него былъ большой посохъ, называемый ‘quarter staff’, какой въ т времена носили лсные стражи. Лицо его было выкрашено въ яркій красный цвтъ, онъ постоянно покачивалъ головой во время пнія, складывалъ руки на груди, трясъ палку и бормоталъ съ опущенными глазами: ‘ora pro nobis’, намекая этимъ на свою двойную роль монаха и браконьера.
По правую его руку хала Ганна Грингорнъ, переодтая въ маленькаго Джона, въ куртк и шляп съ перомъ, ее можно было узнать по безпрестанному хихиканью и щекамъ, которыя были, какъ всегда, багрово-краснаго цвта. За ними слдовала пара, составлявшая средоточіе майскаго праздника. Это былъ Робинъ-Гудъ, любимый герой англійской народной поэзіи, благородный бандитъ и защитникъ бдняковъ. Рядомъ съ нимъ хала Маріана, королева лсовъ и невста Робинъ-Гуда. Роль перваго исполнялъ молодой баронетъ, подругу его изображала Оливія. Костюмъ Джона состоялъ изъ зеленой туники, обшитой золотой бахромой, шляпа и панталоны были блые съ голубымъ, онъ держалъ въ рукахъ лукъ, у пояса вислъ пучекъ стрлъ и охотничій рожокъ. Оливія была въ блдно-голубомъ плать, на плечахъ ея была накинута длинная мантія, вышитая серебромъ, серебряный кушакъ обхватывалъ стройную талію, длинные золотистые волосы падали локонами по плечамъ, на голов былъ одтъ внокъ изъ блыхъ фіалокъ. Робинъ-Гудъ и его невста хали на лошадяхъ, украшенныхъ гирляндами весеннихъ цвтовъ, по принятому обычаю, ихъ окружали шесть лсничихъ въ зеленыхъ туникахъ, зеленыхъ шляпахъ и панталонахъ, у каждаго вислъ рожокъ, привязанный къ поясу, за ними слдовали шесть молодыхъ двушекъ въ голубыхъ платьяхъ и въ внкахъ изъ желтыхъ скоросплокъ. Затмъ шли шесть молодыхъ людей въ кожаныхъ курткахъ, съ топорами на плечахъ, головы ихъ были убраны внками изъ плюща и боярышника.
Но это было только начало шествія, остальная часть котораго была еще скрыта за деревьями. Кром названныхъ лицъ, въ процессіи участвовалъ неизмнный Билль Стукели съ своими товарищами, принадлежащими къ доблестной шайк Робинъ-Гуда Микъ, съ длиннымъ шестомъ, къ обоимъ концамъ котораго были привязаны пузыри. Затмъ шли подруги Маріаны, въ блыхъ платьяхъ и оранжевыхъ кушакахъ, молочницы и, наконецъ, деревенскіе жители въ качеств зрителей. Многочисленная толпа людей съ блымъ знаменемъ замыкала шествіе, они были вооружены палками, дубинами, косами и вилами, которыя просвчивали сквозь втви деревьевъ.
Мартинъ Бумпусъ, выхавъ на открытую дорогу, увидлъ издали Пикерлинга и его приверженцевъ, занявшихъ позицію въ нсколькихъ шагахъ отъ дуба, ему нетрудно было догадаться, что они явились сюда съ непріязненными намреніями:
— Ora pro nobis! проговорилъ Бумпусъ громкимъ голосомъ и, осадивъ лошадь, крикнулъ мельнику:— Прочь съ дороги или я угощу тебя своей палкой!
Благочестивый мельникъ, увидя ненавистнаго Бумпуса и предметъ своей любви — Ганну Грингорнъ, воспламенился гнвомъ, и съ нетерпніемъ ожидалъ начала битвы, такъ какъ разсчитывалъ на топоры своихъ союзниковъ. Въ это время Бумпусъ замтилъ поврежденіе, произведенное ‘врующими’ на старомъ дуб, къ которому направлялось шествіе.
Лицо молодаго парня поблднло, несмотря на густой слой краски. Сердце его усиленно билось, губы дрожали, онъ соскочилъ съ лошади и, размахивая по воздуху своей тяжелой палкой, бросился на мельника съ крикомъ:
— Негодяй, что ты сдлалъ съ деревомъ!
— Помогите, онъ задушитъ меня! завопилъ мельникъ, отбиваясь отъ своего противника, который схватилъ его за горло обими, руками.
Пуритане, испуганные этимъ неожиданнымъ нападеніемъ, остановились въ нершимости, и только нсколько человкъ сдлали видъ, что хотятъ помочь своему предводителю, который ловко пользовался цитатами изъ Библіи, но плохо владлъ оружіемъ.
— Гнздо лицемровъ! кричалъ Бумпусъ не помня себя отъ ярости.— Я проучу васъ! Кто позволилъ вамъ распоряжаться здсь? Если кто изъ васъ подойдетъ ко мн, то я такъ хвачу его моей палкой, что отобью охоту встать съ мста!
При этихъ словахъ Бумпусъ повалилъ мельника на землю, и замахнулся на него своимъ легендарнымъ посохомъ.
Когда первый испугъ прошелъ, пуритане выступили впередъ, чтобы освободить своего предводителя отъ неминуемой опасности. Но въ этотъ моментъ подъ сводомъ зеленыхъ втвей выступила толпа людей съ блымъ знаменемъ, на которомъ было написано большими черными буквами:
‘Смерть всмъ, кто будетъ противиться намъ!’
Пуритане вторично остановились и съ безпокойствомъ смотрли на непріятеля, который быстро приближался къ нимъ подъ, предводительствомъ Юргена.
— Отлично! крикнулъ послдній, увидя мельника, распростертаго у ногъ Мартина.— Придави хорошенько этотъ кожаный мшокъ, будь покоенъ, никто не заступится за него! Юргенъ проучитъ всякаго, кто посметъ прикоснуться къ которому либо изъ его друзей.
Съ этими словами онъ пригрозилъ своей дубиной безмолвно стоящимъ пуританамъ и остановился въ нсколькихъ шагахъ отъ Бумпуса, любуясь его сильной и мускулистой фигурой.
— Вотъ такъ! продолжалъ онъ, одобрительно кивая головой.— Не давай ему спуску! Чмъ онъ скоре издохнетъ, тмъ лучше.
— Это было бы для него слишкомъ легкимъ наказаніемъ! возразилъ Мартинъ, стиснувъ зубы отъ ярости,— мы будемъ колотить его понемногу, ударъ за ударомъ, какъ онъ рубилъ дубъ. Пусть отвтитъ за каждую щепку, которая лежитъ тутъ. У насъ съ нимъ длинный счетъ, мы не оставимъ его въ поко до тхъ поръ, пока онъ не поколетъ на мст.
Говоря это, Бумпусъ ударилъ ногой своего врага, чтобы заставить его подняться на ноги, затмъ изо всхъ силъ толкнулъ въ толпу поселянъ, которые, услыхавъ шумъ, выступили впередъ и, стоя въ нсколькихъ шагахъ отъ Робинъ-Гуда и его невсты, съ глубокимъ огорченіемъ толковали о несчастій, постигшемъ ихъ любимое дерево.
Странное впечатлніе производили пестрые фантастическіе костюмы участниковъ процессіи среди толпы людей съ опечаленными и взволнованными лицами, между тмъ какъ высоко надъ ними, почти неподвижно въ утреннемъ воздух, виднлось блое знамя съ крупными черными буквами.
Въ этотъ моментъ, когда вс были заняты своими мыслями и ощущеніями и никто не обращалъ вниманія на то, что длалось около нихъ, высокій всадникъ подъхалъ къ прекрасной майской королев, сидвшей на своемъ бломъ пони.
Это былъ Слингсби, одтый крестьяниномъ.
— Моя дорогая миссъ, сказалъ онъ,— наступила удобная минута, я долженъ разстаться съ вами. Если бы мы заране все устраивали, то не могли бы придумать ничего лучшаго, какъ то, что случилось здсь помимо насъ. До свиданья, надюсь опять встртиться съ вами… будущее неизвстно, быть можетъ, мн удастся увидть васъ при двор короля, гд умютъ цнить красоту и быть благодарнымъ за врность въ несчастьи… Поклонитесь вашему отцу отъ преданнаго друга. Вотъ и герцогъ, онъ желаетъ проститься съ вами.
Бокингемъ былъ также въ крестьянскомъ плать, онъ поцловалъ руку Оливіи и съ удивленіемъ замтилъ грустное выраженіе ея лица.
— Неправда ли, мы поступаемъ совершенно не по-рыцарски? сказалъ онъ, осаживая свою лошадь.— Намъ не слдовало бы оставлять васъ среди этой толпы работниковъ и крестьянъ, между ними легко можетъ произойти общая свалка…
— Нтъ, милордъ, возразила Оливія, — вашъ примръ убждаетъ меня, что и подъ крестьянской одеждой можетъ быться храброе сердце.
Молодой кавалеръ немного смутился, такъ какъ не зналъ, принять ли ея слова за любезность, или насмшку.
Но Оливія продолжала тмъ же тономъ:
— Мн хотлось бы, чтобы вы были уже въ безопасномъ мст, милордъ, я боюсь за васъ обоихъ и за успхъ возложеннаго на васъ порученія.
— Не безпокойтесь, миссъ Кутсъ, возразилъ Бокингемъ съ веселой улыбкой.— Гд опасность, тамъ настоящая жизнь. Мы демъ на службу короля, и на прощанье прелестные глаза привтствуютъ насъ!
Герцогъ сдлалъ знакъ своему пажу, чтобы онъ слдовалъ за нимъ, и, пришпоривъ свою лошадь, еще разъ поклонился хорошенькой дочери баронета.
Бархатная одежда пажа была покрыта длиннымъ холщевымъ плащемъ. Онъ ловко сидлъ на сдл и искусно правилъ вороной лошадью, повидимому еще совершенно невызженной, такъ какъ она пугливо оглядывалась по сторонамъ и пна валила клубомъ изъ ея рта. Когда сдокъ немного ослабилъ поводья, она похала крупной рысью, но скоро должна была замедлить шагъ отъ прибывавшей толпы, которая спшила къ дубу.
Оливія задумчиво смотрла вслдъ узжающему мальчику. Она видла его прощальный взглядъ, обращенный на нее съ выраженіемъ благодарности и симпатіи, и отвтила ему ласковой улыбкой. Какое-то странное чувство, въ которомъ она не могла дать себ отчета, влекло ее къ нему: было ли это любопытство, состраданіе или своего рода предчувствіе близкой бды?
— Сюда! за мной! крикнулъ сэръ Гарри своимъ спутникамъ, указывая имъ на дорогу по правую сторону дуба.— Мы не должны терять ни одной минуты.
Между тмъ ярость поселянъ, увидвшихъ вблизи изуродованное дерево, все боле и боле возрастала. Огорченіе смшивалось у нихъ съ гнвомъ,,они осыпали бранью и упреками пуританъ, всхъ больше досталось благочестивому мельнику, который еще не могъ опомниться отъ здоровыхъ кулаковъ Бумпуса и стоялъ молча, съ опущенными глазами. Но тутъ съ нимъ неожиданно произошла перемна, онъ поднялъ голову и сталъ прислушиваться.
— Они дутъ сюда! воскликнулъ онъ.
Никто не обратилъ вниманія на это восклицаніе, потому что среди крика, брани толпы и ржанія лошадей, нетерпливо бившихъ копытами о землю, нельзя было различить отдльныхъ словъ.
Пикерлингъ, не спуская глазъ съ лса, прислушивался съ напряженнымъ вниманіемъ и черезъ минуту громко крикнулъ:
— Они дутъ сюда! Что это значитъ?
Въ эту минуту уже можно было ясно разслышать протяжный, хотя довольно отдаленный звукъ трубы, сопровождаемый глухимъ шумомъ. Сначала шумъ походилъ на мрное паденіе воды, но мало-по-малу принялъ опредленную форму, звуки трубы долетали совершенно ясно.
Блдное лицо мельника просіяло отъ радостной увренности, онъ поспшно поднялъ съ земли свой топоръ, и прежде чмъ озадаченный Бумпусъ усплъ остановить его, онъ бросился къ своимъ приверженцамъ съ громкимъ крикомъ:
— Радуйтесь, идутъ наши! Слышите… Это трубачъ Кромвеля, Леви Макъ Алистеръ. Да возликуютъ т, которые могутъ назвать себя сынами божьими!
Теперь можно было отчетливо различить топотъ приближающейся конницы.
— Это ‘желзные панцырники’ Кромвеля! воскликнули пуритане.
Сквозь свтлую зелень деревъ виднлись красные мундиры и сверкала сталь. Все громче и громче игралъ трубачъ, прошло еще нсколько секундъ и, въ тактъ мрныхъ ударовъ копытъ, раздалось пніе.
— Они поютъ пятьдесятъ первый псаломъ! воскликнулъ Пикерлингъ.— Преклоните колни и послдуйте ихъ примру!
Пуритане сняли шляпы и, вставъ на колни у полуразрушеннаго дерева, присоединили свои голоса къ голосамъ солдатъ. Мрачна и торжественно, полными аккордами, раздавалось по лсу пніе,, слова священной псни, сливаясь съ звуками трубы, производили потрясающее впечатлніе:
‘Вчно буду славить Тебя за то, что Ты содлалъ, и уповать на имя Твое, ибо оно благо передъ святыми Твоими!..’
Медленно замерли послднія слова въ тишин весенняго утра, и вслдъ затмъ изъ зелени деревьевъ появилось черное парламентское знамя, на которомъ были вышиты коричневымъ шелкомъ три книги Библіи и слова: ‘Господь за насъ!’

ГЛАВА X.
Стильтонскіе драгуны.

— Пришпорьте своихъ лошадей до крови и не отставайте отъ меня! крикнулъ сэръ Гарри, обращаясь къ своимъ спутникамъ.— Если мы промедлимъ хотя одну минуту, то мы погибли!
Появленіе кавалеристовъ одинаково взволновало какъ сторонниковъ ихъ, такъ и враговъ. Мельникъ и пуритане встртили ихъ братскими привтствіями, между тмъ какъ толпа, сопровождавшая веселое майское шествіе, стала замтно уменьшаться. Нкоторые бросились назадъ въ деревню, чтобы сообщить своимъ о случившемся, другіе попрятались за деревьями, и только самая незначительная часть собралась около молодыхъ господъ Чильдерлей-гауза, которые спокойно оставались на прежнемъ мст.
Юргенъ приказалъ своимъ людямъ выдвинуться впередъ.
— Пусть они видятъ ваши блыя повязки на рукахъ! крикнулъ онъ.— Выкиньте также знамя мира. Они увидятъ два знамени: одно за войну, другое противъ нея, и могутъ выбрать любое! Маршъ!
Съ этими словами бывшій актеръ, потрясая своей дубиной, какъ маршальскимъ жезломъ, выступилъ первый, его маленькая армія оборванцевъ, для которой дневной свтъ не былъ особенно выгоденъ, безпрекословно послдовала за нимъ.
Между тмъ пуритане успли присоединиться къ прибывшимъ кавалеристамъ.
Это былъ небольшой передовой отрядъ конницы подъ начальствомъ широкоплечаго капрала, Зосима Розе, изъ Стильтонскаго ‘округа въ Гунтингдонскомъ графств, гд онъ былъ богатымъ арендаторомъ. Вооруженіе его было оковано серебромъ, онъ твердо сидлъ на своей рослой лошади, выплюнувъ изъ рта табакъ, онъ крикнулъ сильнымъ басомъ: ‘Стройся!’
Кавалеристы сдвинулись въ каре подъ мрный топотъ копытъ. У всхъ были собственныя лошади и вс они вооружились и одлись на свой счетъ и служили безъ жалованья. Это были лучшія силы страны, представители ея цивилизаціи, богатства, торговли и промышленности, они добровольно предложили свои услуги для защиты родины, чтобы возвратить ей свободу, права и вру, на которыя посягнула святотатственная рука.
Они были такими же хорошими наздниками, какъ и строевыми людьми. Панцыри ихъ были изъ стали, одежда ярко-краснаго цвта, вооруженіе состояло изъ карабиновъ и драгунскихъ сабель. Блестящіе шлемы украшали ихъ головы, на рук была зеленая повязка, служившая отличительнымъ знакомъ парламентской арміи.
Капралъ отдалъ приказъ трубачу быть на-готов, чтобы, въ случа надобности, протрубить атаку.
Неожиданное прибытіе кромвелевскаго отряда произвело такое смятеніе, что Слингсби, несмотря на вс свои старанія, все еще не могъ выбраться изъ толпы съ своими спутниками. Пока дорога по правую сторону дуба была свободна, онъ надялся благополучно дохать до нея, такъ какъ, по его соображеніямъ, стычка между пхотой Юргена и кавалеристами должна была произойти налво. Медленно, но врно подвигался впередъ его сильный конь, его спутники слдовали за нимъ, еще нсколько шаговъ и они будутъ вн опасности.
Но тутъ увеличивающійся шумъ испугалъ чернаго коня, на которомъ хала Мануэлла, ноздри его раздулись, глаза налились кровью, и онъ сталъ бросаться изъ стороны въ сторону. Слингсби и герцогъ въ это время уже выбрались на дорогу, осненную густой зеленью старыхъ деревьевъ, оба были настолько поглощены мыслью о собственной безопасности, что ни одинъ изъ нихъ не вспомнилъ о несчастной двушк, которая употребляла напрасныя усилія, чтобы выбраться изъ толпы. Раздавшійся въ этотъ моментъ пистолетный выстрлъ, повторенный лснымъ эхомъ, ршилъ ея судьбу. Лошадь поднялась на дыбы и сбросивъ ее со всего размаху, умчалась въ лсъ.
Мануэлла лежала на земл, вся покрытая кровью и безъ малйшихъ признаковъ жизни, около нея тотчасъ же образовалась толпа. Вс взоры были обращены на тропинку, по которой направились Слингсби и герцогъ, такъ какъ лошадь безъ сдока бросилась въ эту сторону.
— Несчастный! Что вы хотите длать? воскликнулъ Слингсби, видя, что его спутникъ поворачиваетъ свою лошадь.— Неужели изъ-за этого мальчика вы ршитесь подвергнуть опасности короля и королевскую корону? Подумайте о письм, которое я долженъ доставить его величеству.
— Ну, узжайте, я не держу васъ, а меня оставьте здсь.
— Тутъ вопросъ не въ вашей и не въ моей жизни, такъ какъ каждый изъ насъ обязанъ умереть за короля. Но теперь мы должны остаться цлы, чтобы выполнить возложенное на насъ порученіе.
Съ этими словами онъ схватилъ за поводья лошадь Бокингема. который сопротивлялся изо всхъ силъ.
— Оставите ли вы меня въ поко! крикнулъ герцогъ, вынимая ножъ, спрятанный у него на груди.
— Еще этого не доставало! отвтилъ Слингсби, блдня отъ гнва.— Видитъ Богъ, что я не задумался бы застрлить васъ въ эту минуту, если бы меня не удерживалъ страхъ, что мертвый или живой вы можете навести бунтовщиковъ на мой слдъ. Ради Бога, не упрямьтесь, милордъ,— добавилъ онъ боле спокойнымъ, почти умоляющимъ голосомъ.— Что связываетъ васъ съ этимъ мальчикомъ? Король долженъ быть для васъ дороже его.
— Это не мальчикъ, сказалъ Бокингемъ,— а двушка, и я люблю ее!
— Что же изъ этого! воскликнулъ Слингби.— Неужели король лишится престола изъ-за какой нибудь любовной исторіи.
Съ этими словами Слингсби, не дожидаясь отвта, снова схватилъ лошадь своего товарища и потащилъ ее за собой, когда герцогъ освободился отъ него, то уже не было возможности вернуться назадъ, потому что кромвелевскіе драгуны и пуритане встали у тропинки и загородили имъ путь.
— Какъ вы смли употребить надо мной насиліе! воскликнулъ съ негодованіемъ герцогъ, опечаленный потерей Мануэллы и досадуя на то, что Слингсби пересилилъ его.— Негодный трусъ! Я вамъ заплачу за это.
— Какой хотите монетой! отвтилъ Слингсби спокойнымъ голосомъ.— Вы назвали меня негоднымъ трусомъ, можете дать мн еще какую нибудь оскорбительную кличку, я ничмъ не отвчу вамъ въ данный моментъ. Но я не знаю, какъ назвать человка, который обманулъ меня самымъ недостойнымъ образомъ и настолько забылъ свою честь и обязанности относительно короля и родины, что готовъ былъ пожертвовать ими изъ-за любовной интриги. Сердце мое обливается кровью при одной мысли объ этомъ. Если въ лагер короля много такихъ господъ, какъ вы, милордъ, то Чильдерлейскій священникъ совершенно правъ: ‘мы можемъ считать себя побитыми прежде, чмъ вступимъ въ бой съ нашими врагами!’ Съ этими словами сэръ Гарри пришпорилъ свою лошадь, предоставляя герцогу слдовать за нимъ или вернуться къ своей возлюбленной.

ГЛАВА XI.
Франкъ Гербертъ.

Пистолетный выстрлъ, имвшій такія печальныя послдствія для Мануэллы, привелъ въ смущеніе об враждующія стороны. Он остановились въ нершимости, и хотя многіе высказывали желаніе прійти на помощь несчастному окровавленному мальчику, но никто не двигался съ мста. Одна Оливія, подъ вліяніемъ великодушнаго порыва молодости, соскочила съ своего пони и поспшно подошла къ раненому, не обращая вниманія на широкія сабли драгуновъ, косы, дубины и палки, которыми была вооружена шайка Юргена. Она опустилась на колни, чтобы разстегнуть окровавленную куртку пажа, сдлала она это спокойно и неторопливо, но тутъ слегка вскрикнула и закрыла лицо обими руками. Это продолжалось всего одну секунду, она опомнилась и, быстро отстегнувъ свою длинную мантію, покрыла ею раненаго, который все еще лежалъ безъ сознанія.
— Что, онъ умеръ? спросилъ Зосимъ Розе, выдвинувъ свою лошадь изъ фронта.
Юргенъ также счелъ нужнымъ подойти и наклонился, чтобы взглянуть на пажа, который еще наканун привлекъ его вниманіе. Видъ блднаго лица съ длинными черными рсницами произвелъ потрясающее впечатлніе на этого сильнаго и здороваго человка. Онъ задрожалъ всмъ тломъ и торопливо приподнялъ легкую ткань мантіи съ груди раненаго.
— Это она! воскликнулъ Юргенъ взволнованнымъ голосомъ.— Боже всемогущій! Какъ попала сюда еврейка изъ Амстердама?
Слова эти поразили Оливію, какъ ударъ грома, она обомлла отъ ужаса, но, пересиливъ свое волненіе, шепнула Юргену:— Тише, ради Бога! Никому не говорите объ этомъ. Сжальтесь надъ несчастной! Она еще дышетъ! Не губите ея. Никто не долженъ знать, кто она!..
Но Пикерлингъ, глаза и уши котораго были всегда на-сторож, гд можно было навлечь на кого нибудь несчастіе, видлъ и слышалъ достаточно, чтобы догадаться о сущности тайны.
— Зосимъ, воскликнулъ онъ, обращаясь къ коренастому капралу,— клянусь спасеніемъ моей души, что намъ измнили самымъ низкимъ способомъ. Оба крестьянина, которые только что прохали мимо насъ, ничто иное, какъ переодтые кавалеры, рабы тирана!
— Замолчишь ли ты, паршивая собака! сказалъ Бумпусъ.— Если бы ты былъ поближе отъ меня, то я поколотилъ бы тебя какъ слдуетъ моей палкой.
Мельникъ не удостоилъ его отвтомъ и продолжалъ, возвысивъ голосъ:
— Что же касается, третьяго изъ этихъ нечестивцевъ, который лежитъ у вашихъ ногъ, пораженный судомъ Божіимъ, то вы напрасно считаете его мальчикомъ… Это двушка!
Пикерлингъ нагнулся, чтобы сорвать мантію, покрывавшую Мануэллу, но Юргенъ съ негодованіемъ оттолкнулъ его.
— Прочь отсюда! если ты осмлишься прикоснуться къ ней, то я убью тебя!
Между тмъ слова мельника произвели свое дйствіе, вс столпились, чтобы увидть загадочную двушку.
— Взгляните на нее! ораторствовалъ мельникъ,— и вы убдитесь въ правдивости моихъ словъ. Кто можетъ сомнваться въ томъ, что противъ насъ былъ составленъ заговоръ. Врьте мн, что прежде всего нужно разрушить Чильдерлейскій домъ, это гнздо неврія! Мы должны сдлать это до заката солнца. Зосимъ, почему ты не ршаешься напасть на этихъ идолопоклонникъ, которые подняли свои знамена противъ истиннаго Бога и его святыхъ?
— Въ этомъ нтъ никакой надобности! возразилъ капралъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ, вынимая изъ кармана новый свертокъ табаку для жеванія.— Они безъ того въ нашихъ рукахъ.
Съ этими словами онъ указалъ на лсъ, гд за плечами шайки Юргена показался отрядъ кавалеріи, гораздо многочисленне перваго. Затмъ Розе поправился на сдл и, приказавъ трубачу заиграть маршъ, выдвинулъ впередъ своихъ драгунъ.
Небольшая армія Юргена была со всхъ сторонъ окружена непріятелями. Нечего было думать о бгств и еще мене о сопротивленіи. Если бы Юргенъ послдовалъ совту сэра Гарри, то теперь, быть можетъ, онъ былъ бы на дорог въ Оксфордъ, гд его ждали почести и офицерскій чинъ! Вмсто этого его обезоружили и связали, прежде чмъ онъ усплъ прійти въ себя отъ такой неожиданности.
— Sic transit gloria mundi! Право сильнаго!.. сегодня счастье на ихъ сторон, завтра на нашей!— бормоталъ онъ сквозь зубы, опустивъ печально голову.
Та же процедура была примнена къ людямъ, составлявшимъ его шайку. Ихъ связали, загнали какъ стадо въ одну кучу и окружили двойнымъ рядомъ красныхъ мундировъ и лошадей. Затмъ сорвано было блое знамя съ грозной хвастливой надписью, а древко разломано на мелкіе куски. Все это было сдлано въ нсколько минутъ.
Не сегодня и не вчера отданъ былъ приказъ преслдовать нейтральныхъ. Цлыми недлями отрядъ парламентской арміи ходилъ за ними по пятамъ, подкарауливая ихъ. Они составляли тягость для страны и лишнюю помху при военныхъ дйствіяхъ.
Четыре недли тому назадъ, парламентская армія выступила изъ своей главной квартиры въ Виндзор и направилась въ дв противоположныя стороны, подъ предводительствомъ двухъ военачальниковъ. Главнокомандующій всей арміи, генералъ Ферфаксъ, двинулся съ нею на западъ въ такъ называемыя ‘среднія графства’, между тмъ какъ генералъ-лейтенантъ Кромвель, главный начальникъ кавалеріи, направилъ свое войско къ сверо-востоку, въ такъ называемые ‘семь соединенныхъ графствъ’, гд три года тому назадъ, въ начал междоусобной войны, впервые организовалось подъ его руководствомъ военное сопротивленіе королю. Этотъ человкъ, который былъ извстенъ какъ горячій приверженецъ ученія Пима и Гемидена, неожиданно выказалъ себя въ новомъ свт. Его военныя доблести не уступали его гражданскимъ добродтелямъ, такъ что въ непродолжительномъ времени имя Кромвеля затмило имена другихъ дятелей этой эпохи. Мстность, въ которой онъ теперь стоялъ съ войскомъ, была его родина. Кавалеристы, которыми онъ командовалъ, были большею частью его сосди, друзья или ихъ дти. Старшій и любимый его сынъ Оливеръ былъ недавно убитъ въ одномъ изъ сверныхъ графствъ, два младшихъ сына — Ричардъ и Генрихъ служили подъ его командой. Одинъ изъ нихъ, а именно Ричардъ, находился въ эскадрон, который Кромвель снарядилъ и обмундировалъ на свой счетъ, снабдилъ оружіемъ и лошадьми и назвалъ ‘драгунами Слипъ-Голля’, отчасти по мсту ихъ родины и частью въ память своего долгаго пребыванія въ C.-Ивс. Каждый взводъ назывался именемъ графства, округа или прихода, изъ котораго были навербованы люди. Такимъ образомъ, каждый воинъ носилъ имя земли, на которой онъ родился, и это дорогое для него имя среди шума битвъ невольно напоминало ему, что солдатъ только защищаетъ права мирныхъ гражданъ и самъ онъ ни что иное, какъ вооруженный гражданинъ. Быть можетъ, благодаря этому сознанію, и еще боле вслдствіе строгой дисциплины, введенной Кромвелемъ, его солдаты не предавались разгулу, не грабили земель, по которымъ проходили, и не позволяли себ никакихъ жестокостей относительно беззащитныхъ жителей.
Но тмъ сильне возбуждалъ противъ себя общее негодованіе принцъ Рупрехтъ, подъ начальствомъ котораго находились тогда королевскія войска. Отступивъ отъ честнаго способа веденія войны, принятаго обими партіями, онъ позволялъ своимъ кавалеристамъ убивать безъ пощады людей, грабить и разорять все, что имъ попадалось подъ руку. Т же неистовства позволяла себ и третья такъ называемая, ‘нейтральная’ партія, которая возбуждала противъ себя тмъ большее ожесточеніе, что никто не признавалъ ее за партію и вс считали ее шайкой грабителей и бродягъ, принадлежащей къ войску Рупрехта. Не разъ передовые отряды парламентской арміи были свидтелями разоренія, производимаго въ стран отдльными шайками ‘нейтральныхъ’, постоянно жаловались на нихъ мирные жители, умоляя парламентъ избавить ихъ отъ этого ‘бича страны’. Наконецъ, Кромвель ршилъ отправить цлый эскадронъ ‘Стильтонскихъ драгунъ’, чтобы по возможности переловить бродягъ, величавшихъ себя ‘нейтральной’ партіей, и наказать надлежащимъ образомъ предводителей отдльныхъ шаекъ.
Посланный отрядъ, выслдивъ шайку Юргена до Чильдерлейскаго замка, захватилъ ее врасплохъ на другой день въ Лонгстовскомъ лсу и, окруживъ съ двухъ сторонъ, какъ мы видли выше, обезоружилъ безъ малйшаго труда.
— Проводите ихъ въ Гунтингдонъ! приказалъ капралу Розе начальникъ эскадрона, по имени Франкъ Гербертъ, молодой человкъ, съ внушительной осанкой высшаго военнаго чина. Это была одна изъ симпатичныхъ личностей, которыя, даже исполняя по необходимости актъ насилія, остаются гуманными и не теряютъ своего достоинства. Несмотря на суровый тонъ, который онъ принялъ, говоря съ своимъ подчиненнымъ, и серьезное выраженіе лица, во всей его наружности была какая-то особенная привлекательность, чему до извстной степени способствовалъ блескъ его обстановки и эффектный нарядъ. Подъ стальнымъ панцыремъ былъ надтъ камзолъ изъ тонкаго краснаго сукна, богато вышитый золотомъ и серебромъ. На шлем разввались черныя и зеленыя перья. Лошадь была покрыта до колнъ чепракомъ, обшитымъ золотой бахромой.
— Смотрите, чтобы никто изъ нихъ не сбжалъ дорогой, продолжалъ Францъ Гербертъ,— Держите ихъ въ Гунтингдон до моего возвращенія. Т изъ нихъ, которые выкажутъ раскаяніе и пожелаютъ вернуться въ свои семьи, могутъ быть отпущены на родину. Но предводитель и двое его товарищей, руководившіе шайкой, должны быть во всякомъ случа посажены въ тюрьму и ихъ будутъ судить военнымъ судомъ!
Зосимъ Розе молча выслушалъ приказъ и, отдавъ честь начальнику, тотчасъ же двинулся въ путь съ своимъ отрядомъ и военноплнными по дорог въ Гунтингдонъ.
— Что это значитъ? воскликнулъ съ удивленіемъ Гербертъ,— такъ какъ только въ эту минуту онъ замтилъ группу людей, стоявшую въ нсколькихъ шагахъ отъ дуба.
Странное, зрлище представилось его глазамъ. Онъ не могъ дать себ яснаго отчета: снится ли ему сонъ, или онъ въ самомъ дл видитъ передъ собой эту двушку съ длинными, золотистыми локонами, въ пестрой одежд сказочной королевы. Она стояла на колняхъ около раненаго, обрызганнаго кровью, который лежалъ неподвижно на земл, покрытый легкой серебристой мантіей. Рядомъ съ нею стояли еще два не мене фантастическихъ существа: красивый мальчикъ въ зеленой туник и съ золотымъ лукомъ и капуцинъ въ коричневой монашеской одежд съ выкрашеннымъ лицомъ.
Одинъ только молодой баронетъ и врный слуга Мартинъ Бумпусъ не покинули бдной лсной королевы. Вс остальные — подруги невсты, лсничіе, егеря, разбойники, актеры и зрители обратились въ бгство при появленіи эскадрона.
Гербертъ, несмотря на свою молодость, не разъ участвовалъ въ сраженіяхъ, глазъ его привыкъ издали оцнивать силы непріятеля, никакія случайности не приводили его въ смущеніе. Но теперь сердце его усиленно забилось, догадки одна другой невроятне проносились въ его голов безсвязной вереницей. Откуда явились въ лсу эти личности старинной англійской легенды, которыя живо напоминали ему разсказы, слышанные въ дтств? Живые ли это люди, или ихъ создала его фантазія и они исчезнутъ также внезапно, какъ появились?
Онъ былъ такъ занятъ своими мыслями, что не замтилъ впечатлнія, произведеннаго имъ на участниковъ поразившей его сцены. Оливія подняла голову, и руки ея невольно протянулись къ нему съ мольбой. Могло ли быть иначе! Одно его присутствіе, укротило необузданную толпу и избавило отъ поруганія несчастную двушку, къ которой она чувствовала глубокое состраданіе. Среди всхъ этихъ чужихъ, суровыхъ или враждебныхъ лицъ, къ. кому другому могла она обратиться съ просьбой о защит и помощи! Разв онъ не былъ лучше и красиве всхъ? Рельефно выдлялась его рыцарская наружность, вся въ красномъ и золот, на высокой лошади, все остальное блднло и стушевывалось передъ нимъ.
— Помогите! проговорила съ усиліемъ Оливія, указывая ему рукой на безпомощное существо, лежавшее на земл.
Въ это время Пикерлингъ, пользуясь удобной минутой, разсказывалъ молодому полковнику длинную исторію о владльц замка, который, по его словамъ, осквернялъ день субботній, былъ другомъ злонамренныхъ людей и ярымъ непріятелемъ врующихъ. При этомъ ораторъ въ подтвержденіе каждаго своего обвиненія приводилъ цитаты изъ Библіи, наконецъ, видя, что слушатель его выказываетъ нетерпніе, онъ сослался на своего пріятеля трубача:
— Сдлайте одолженіе, мой другъ Леви, засвидтельствуйте справедливость моихъ словъ! Мы не можемъ доле оставаться подъ властью этого нечестиваго кавалера! Онъ какъ неврный рабъ, о о которомъ упоминается въ писаніи…
— Прочь! крикнулъ Гербертъ, отстраняя рукою мельника.— Оставьте меня въ поко, вы разскажете мн это въ боле удобное время!
Съ этими словами онъ соскочилъ съ лошади и, бросивъ поводья трубачу, поспшилъ къ Оливіи, такъ какъ замтилъ ея умоляющій жестъ, хотя не могъ разслышать ея словъ. Несмотря на тяжелое вооруженіе, онъ шелъ легкой и граціозной поступью, представляя собой олицетвореніе мужественной красоты и силы. Ярко отсвчивала на солнц его шитая золотомъ одежда, красиво разввались на шлем черныя и зеленыя перья.
— Онъ мн положительно не нравится! замтилъ съ неудовольствіемъ Пикерлингъ, отходя въ сторону.— Волосы у него точно у Авессалома!
— Но у него такое же доброе сердце, какъ у Давида! возразилъ трубачъ, который счелъ нужнымъ вступиться за своего любимаго начальника.
Пикерлингъ былъ правъ съ своей точки зрнія. Роскошные каштановые волосы окаймляли лицо красиваго юноши и опускались локонами изъ подъ стальнаго шлема.
Гербертъ подошелъ къ Оливіи. Глаза ихъ встртились.
— Чмъ могу я служить вамъ, миссъ? спросилъ онъ съ почтительнымъ поклономъ, въ голос его было столько искренняго участія и доброты, что Оливія была тронута до глубины души.
Сконфуженная, съ опущенной головой, стояла она на колняхъ передъ рыцаремъ, который съ такой готовностью явился къ ней на помощь и молча ждалъ ея отвта.
Краска стыдливости еще сильне выступила на ея щекахъ, она сдлала надъ собой усиліе, чтобы отвтить ему, но губы отказывались служить ей.
— Простите мой невольный вопросъ, миссъ, врьте, что я длаю его не изъ пустаго любопытства! продолжалъ Гербертъ, склоняясь къ ней, чтобы помочь ей встать съ колнъ.
Рука и грудь его, покрытыя сталью, не могли чувствовать, какъ дрожала молодая двушка, когда онъ прикоснулся къ ней.
То, что она испытывала теперь, было такъ ново и непонятно ей, это былъ какой-то неопредленный страхъ и радостное сознаніе, что она можетъ вполн довриться незнакомцу и что онъ, съ своей стороны, готовъ все сдлать для нея. Слезы, въ которыхъ она не могла отдать себ отчета, душили ее, наконецъ, овладвъ собой, она сказала взволнованнымъ голосомъ, указывая на Мануэллу:
— Спасите эту несчастную, умоляю васъ…
Вниманіе Герберта было настолько поглощено личностью Оливіи, что онъ только теперь замтилъ несчастную двушку, лежавшую у его ногъ. Онъ поднялъ покрывавшую ее мантію и увидлъ блдное лицо безукоризненной правильности, которое не утратило своей прелести, несмотря на подобіе смерти. Но это была красота мраморныхъ статуй, глаза были закрыты длинными шелковистыми рсницами, которыя скрывали цлый миръ очарованія и любви, маленькія красивыя губы были полуоткрыты, за ними виднлся рядъ жемчужныхъ зубовъ. Съ перваго взгляда ее можно было принять за мертвую, если бы не кровь, которая, медленно просачиваясь на лвомъ плеч, текла на открытую грудь.
— Боже, она истекаетъ кровью! воскликнулъ почти съ упрекомъ Франкъ Гербертъ и, снявъ съ себя шелковый шарфъ, плотно перевязалъ рану. Затмъ онъ обратился къ одному изъ своихъ капраловъ и приказалъ ему принести воды.
Оливія, взволнованная различными ощущеніями, которыя она переживала въ эти минуты, смотрла съ благоговніемъ и благодарностью на молодаго незнакомца.
Лицо ея было настолько краснорчиво, что онъ невольно улыбнулся и сказалъ ласковымъ, успокоительнымъ тономъ:
— Она не умретъ! Я убжденъ, что намъ удастся возвратить ей жизнь.
Капралъ, отыскавъ ручей, протекавшій въ недалекомъ разстояніи отъ дуба, принесъ воды въ шлем и подалъ своему начальнику.
Гербертъ взялъ горсть воды и брызнулъ ею въ безжизненное лицо Мануэллы. Затмъ онъ наклонился надъ нею и началъ тереть ей виски. Чуть слышно бился пульсъ въ тонкихъ жилахъ лба, медленно пробуждалась жизнь въ похолодвшемъ тл подъ теплымъ прикосновеніемъ его руки.
Оливія задумчиво слдила за его движеніями. Тихое счастье, которое она никогда не испытывала прежде, наполняло ея сердце какъ бы солнечнымъ сіяніемъ. Въ этомъ чувств было что-то набожное, мечтательное, благоговйное. Красивый незнакомецъ казался ей посланнымъ свыше, приносящимъ съ собой свтъ и жизнь. Ощущеніе страха исчезло. Она была убждена, что все, что онъ предприметъ, должно удасться ему.
Дйствительно, старанія его не остались безуспшными. Безжизненное тло стало оживать, пульсъ бился сильне, замтно было легкое движеніе мускуловъ. Медленно, но съ неудержимою силою возвращался потокъ жизни, мрно, какъ удары волны, приливала и отливала кровь. Гербертъ наклонился къ губамъ Мануэллы и, казалось, хотлъ вдохнуть въ нихъ свое дыханіе. На ея лиц появилась мимолтная краска вмст съ улыбкой, которая подернула углы рта. Губы обоихъ невольно прикоснулись. Мануэлла открыла свои большіе темные глаза и въ ту же секунду опять закрыла ихъ, но на лиц осталась радостная улыбка.
Изъ груди Оливіи вырвался легкій подавленный крикъ.
— Она жива! сказалъ Франкъ Гербертъ, поднимаясь на ноги.
Но что случилось съ Оливіей! Странное волненіе овладло ея двическимъ сердцемъ. Она чувствовала себя глубоко несчастной. Ей хотлось быть на мст Мануэллы, которой онъ выказалъ такую нжную заботливость, ей казалось, что она готова умереть въ эту минуту, чтобы почувствовать прикосновеніе его губъ.
Гербертъ надлъ перчатку и поправилъ шлемъ на голов.
— Она возвращена къ жизни, сказалъ онъ, обращаясь къ Оливіи,— но необходимо доставить ей удобное помщеніе и оказать помощь боле дйствительными средствами.
Оливія боялась, что незнакомецъ спроситъ ее объ имени больной. Если бы она открыла ему тайну, то измнила бы доврію, которое оказалъ ей отецъ, но, съ другой стороны, ей казалось невозможнымъ солгать этому человку, къ которому она чувствовала безграничное довріе.
Но Франкъ Гербертъ не былъ способенъ сдлать нескромный вопросъ, который могъ привести въ замшательство его самого или другаго человка. Онъ замтилъ смущеніе Оливіи, когда обратился къ ней съ предложеніемъ отнести больную въ боле удобное помщеніе, отъ его глазъ не ускользнула нкоторая натянутость въ томъ участіи, какое она принимала въ больной. Но, считая любопытство неумстнымъ, онъ успокоилъ себя догадкой, что таинственная двушка, одтая въ мужское платье, вроятно, участвовала въ майской процессіи въ числ другихъ лицъ, которыя такъ поразили его въ первый моментъ.
Въ виду этого юнъ ограничился простымъ вопросомъ:
— Вы, кажется, сильно безпокоились о ней, миссъ?
— Да! отвтила совершенно искренно Оливія, подъ вліяніемъ пережитыхъ ею мучительныхъ ощущеній, ее тревожила мысль, что чужая двушка осталась на ея рукахъ и что она должна взять ее на свою отвтственность, несмотря на предубжденіе отца противъ евреевъ.
— Куда прикажете отнести ее? спросилъ Гербертъ.
— Въ Чильдерлейскій замокъ! отвтила Оливія, на которую его присутствіе дйствовало успокоительнымъ образомъ. Черты его лица, обращеніе, тонъ голоса — все нравилось ей и увеличивало то довріе, которое она почувствовала къ нему съ первой минуты ихъ встрчи.
Гербертъ приказалъ двумъ кавалеристамъ приготовить носилки изъ втвей и положить на нихъ шинели. Затмъ онъ осторожно поднялъ съ земли Мануэллу, прикрылъ мантіей и, отдавъ приказъ нести ее въ замокъ Чильдерлей, вернулся къ Оливіи, которая ласково протянула ему руку въ знакъ благодарности.
— Вы, вроятно, дочь почтеннаго баронета Кутсъ и родственница генерала Кромвеля? спросилъ онъ.
Оливія утвердительно кивнула головой вмсто отвта. Онъ помогъ ей ссть на лошадь, ему также подвели его коня, который нетерпливо билъ копытами о землю отъ долгаго ожиданія. Затмъ, по знаку Герберта, вс двинулись въ путь. Пикерлингъ былъ крайне недоволенъ поведеніемъ молодаго полковника, но счелъ нужнымъ присоединиться съ своими приверженцами къ кавалерійскому отряду, которому отданъ былъ приказъ идти въ Чильдерлей.
Братъ Оливіи и Мартинъ Бумпусъ слдовали издали за красными мундирами. Нкоторые изъ кавалеристовъ курили табакъ изъ глиняныхъ трубокъ, другіе пли псалмы и духовныя псни на плясовые народные мотивы, находя, что послдніе слишкомъ хороши, чтобы тшить ими Вельзевула.
Оливія и Гербертъ замыкали шествіе. Онъ старался занять ее разговоромъ, такъ какъ видлъ, что глаза ея съ безпокойствомъ слдили за носилками и она становилась все боле и боле разсянной и грустной.
Онъ заговорилъ съ ней о своемъ прошломъ, о замк МертонъГолл, близъ Стильтона, на свер Гунтингдонскаго графства, въ которомъ онъ родился и гд до сихъ поръ жилъ его отецъ. Замокъ былъ расположенъ среди огромнаго пустыннаго болота, съ безконечнымъ горизонтомъ, и только кое-гд виднлись небольшіе холмы и лсъ, но мсто это такъ нравилось ему, что онъ не промнялъ бы его ни на какое другое. Затмъ, мало-по-малу, увлекаясь воспоминаніями, онъ разсказалъ ей о своемъ дтств, нсколькихъ дняхъ, проведенныхъ въ Лондон, и счастливыхъ годахъ студенчества въ Кембридж. Но тутъ ему неожиданно пришлось разстаться съ этой безмятежной жизнью, такъ какъ долгъ призывалъ всхъ на защиту отечества.
— Никакія сомннія не тревожили меня, продолжалъ Гербертъ,— но мн было тяжело покинуть высокія залы коллегіи, обширные дворы, зеленый садъ — это почтенное мсто учености и спокойствія. Я живо помню сентябрскій вечеръ, когда я въ послдній разъ ходилъ подъ высокими липами и мысленно прощался съ готическимъ зданіемъ, гд я оставлялъ то, что мн было дорого въ то время: мои книги и мечты юности. Глаза мои случайно остановились на другомъ небольшомъ зданіи, стоявшемъ по сосдству съ нашей коллегіей. Это былъ Sidney-Sussey, пестрыя окна капеллы, окаймленныя осеннею зеленью, ярко блестли при свт угасающей вечерней зари… Въ моемъ воображеніи предстали два человка, которые нкогда жили здсь рядомъ, ходили въ этихъ садахъ, не зная другъ друга, не предчувствуя будущаго… Одинъ изъ нихъ — поэтъ Джонъ Мильтонъ, другой — Оливеръ Кромвель, два величайшихъ генія нашего столтія, которые рано или поздно должны встртиться на своемъ жизненномъ пути…
Франкъ Гербертъ замолчалъ, Оливія не ршалась сдлать ему какой либо вопросъ, хотя смыслъ его послднихъ словъ былъ не ясенъ для нея.
— Да, воскликнулъ онъ черезъ нсколько минутъ, какъ бы отвчая на собственную мысль,— теперь никто не видитъ этого, но я глубоко врю и предчувствую, что этимъ двумъ людямъ суждено создать новое могущественное государство изъ нашей жалкой безпомощной страны, изнемогающей въ предсмертной борьб. Англія въ настоящее время представляетъ собой ничто иное, какъ мячикъ, который бросаютъ изъ стороны въ сторону безъ опредленной цли, даже ея собственныя дти стыдятся произносить на чужбин имя своей родины! Но рано или поздно Кромвель и Мильтонъ прославятъ ее и заставятъ другія націи относиться къ ней съ уваженіемъ: одинъ возвратитъ ей свободу и утраченный блескъ, другой возвеличитъ ея имя…
Гербертъ опять остановился, нмя передъ грандіозной картиной, нарисованной его воображеніемъ.
— Надежда на лучшую будущность поддержала меня, продолжалъ онъ боле спокойнымъ голосомъ,— я оставилъ Кембриджъ и вернулся въ мой наслдственный замокъ съ твердой ршимостью пожертвовать жизнью для родины и тотчасъ же именемъ парламента снарядилъ полкъ. Весь мой отрядъ, который вы видите передъ собой, состоитъ изъ моихъ прежнихъ арендаторовъ, вассаловъ, свободныхъ землепашцевъ, обработывавшихъ мою землю, или сосдей. Сборы наши были непродолжительны, покончивъ дла, я отправился въ Лондонъ для полученія патента отъ парламента. Здсь я познакомился съ Мильтономъ, онъ жилъ тогда въ маленькомъ дом, въ убогой комнат, большіе шкапы съ книгами — одна роскошь, которую онъ позволялъ себ, игра на арф составляла его единственное развлеченіе. Такой божественной музыки мн никогда не приходилось слышать раньше и врядъ ли удастся еще услышать когда нибудь. Изъ Лондона я вернулся домой и, собравъ своихъ драгунъ, немедленно выступилъ съ ними въ походъ. Я увидлъ Кромвеля въ день сраженія при Марстонмур. Былъ жаркій лтній день, но мало-по-малу тучи заволокли все небо. Передъ нами на обширномъ пол стояла рядами непріятельская армія. Долго Кромвель сдерживалъ своихъ солдатъ, между тмъ разразилась гроза, ежеминутно сверкала молнія и раздавались удары грома. Дождь и градъ били о наши панцыри, наконецъ, Кромвель подалъ знакъ къ битв. Мы бросились впередъ, мене чмъ въ два часа все поле было усяно трупами, кавалерія Рупрехта и пхота Ньюкестля были разбиты на-голову…
Гербертъ говорилъ съ увлеченіемъ, хотя онъ зналъ, что Оливія дочь роялиста и, вроятно, раздляетъ образъ мыслей своего отца, но не считалъ нужнымъ стсняться этимъ въ виду ея близкаго родства съ Кромвелемъ. Оливія внимательно слушала молодаго незнакомца, уваженіе, съ какимъ онъ относился къ великому полководцу, не могло оскорблять ее, она сама невольно преклонялась передъ геніальнымъ человкомъ, одно появленіе котораго приводило въ ужасъ враговъ. Она не могла ненавидть Кромвеля уже потому, что искренно любила его въ дтств, жена его замнила ей мать и самая нжная дружба связывала ее съ его дочерью Елизаветой. Но въ данную минуту ее не столько занимало то, что говорилъ Гербертъ, сколько онъ самъ, его голосъ, выраженіе лица, манеры — обаятельно дйствовали на нее и возбуждали въ ея сердц болзненное и вмст съ тмъ радостное ощущеніе. Поэтическіе образы, вызванные очарованіемъ его словъ, ослпляли ее, роскошный, благоуханный лсъ, освщенный весеннимъ солнцемъ, закрывалъ пропасть, къ которой она приближалась.

ГЛАВА XII
Общаніе, данное владльцемъ Чильдерлейскаго замка.

Наступилъ полдень, солнце поднялось высоко надъ башней Чильдерлейскаго замка, по ступенямъ которой почтенный баронетъ всходилъ несчетное число разъ въ это утро. Несмотря на свою тяжеловсную фигуру, онъ взбирался на самую верхушку башни, окруженной землянымъ валомъ, и снова возвращался въ свою комнату. Башня вся поросла плющемъ отъ времени и составляла угловое зданіе между замкомъ и паркомъ.
Отсюда открывался великолпный видъ на солнечный весенній ландшафтъ. Мирно разстилались луга, на тучныхъ пастбищахъ паслись стада коровъ и овецъ, на-половину закрытыя травой. Низко наклонялись ольхи и ивы съ обихъ сторонъ рки, бряканье колокольчиковъ пасущихся стадъ, жужжаніе пчелъ и пніе жаворонка, кружившагося въ высот,— были единственные звуки, нарушавшіе утреннюю тишину. Воздухъ былъ такъ прозраченъ, что, несмотря на далекое разстояніе, можно было различить тонкія очертанія верхушекъ Лонгстовскаго лса и массу зелени, подернутую голубоватымъ туманомъ. Но не видно было ни малйшаго признака жизни на дорог, ведущей къ замку, не слышно было ни человческаго голоса, ни шума шаговъ.
Добродушный баронетъ сильно безпокоился. Дти его давно уже должны были вернуться въ замокъ. Солнечные часы на башн показывали одиннадцать на исход, группы деревьевъ у рки и въ долин бросали густую тнь, камни на площадк башни, гд стоялъ сэръ Товій, раскалились подъ отвсными лучами полуденнаго солнца. Ничто не защищало ихъ отъ зноя, такъ какъ широкій чильдерлейскій флагъ, который нкогда разввался на вершин башни, былъ снятъ, одинокая палка стояла обнаженная, какъ дерево, преждевременно прибитое морозомъ. Флагъ исчезъ съ башни съ того дня, какъ баронетъ долженъ былъ опустить королевское знамя — блое и голубое съ изображеніями льва, однорога, лилій и арфы.
Наконецъ, сэръ Товій, измученный долгимъ ожиданіемъ, приказалъ подать себ палку и, надвинувъ на голову шляпу съ блымъ перомъ, отправился въ деревню Чильдерлей въ надежд узнать что нибудь о своихъ дтяхъ.
Изгибы дороги, окаймленной холмами, деревьями и низкимъ кустарникомъ, скрывали отъ его глазъ группы бглецовъ, спшившихъ со всхъ сторонъ изъ Лонгстовскаго лса, такъ что только при вход въ деревню и на площади, гд со вчерашняго вечера красовалось майское дерево, онъ увидлъ нсколькихъ участниковъ процессіи. Они были первые, которые явились домой сообщить о случившемся — съ перепуганными лицами, покраснвшими отъ скорой ходьбы, но такъ какъ они обратились въ бгство при первой тревог, то имъ приходилось дополнять принесенныя ими всти вымыслами своей фантазіи.
Шумъ и суета, произведенные ихъ неожиданнымъ появленіемъ, прервали занятія священника, который сидлъ, окруженный книгами, въ своей уютной комнат, освщенной лучами весеннягосолнца. Боязнь, что въ деревн случилось какое нибудь несчастіе, заставила его поспшно выбжать изъ дому, такъ что баронетъ засталъ его на площади среди бглецовъ, число которыхъ ежеминутно увеличивалось.
— Во всемъ виноватъ Пикерлингъ!.. воскликнулъ одинъ изъ прибжавшихъ, съ трудомъ переводя дыханіе.
— Да, все этотъ негодяй мельникъ! кричалъ другой.— Онъ собралъ ханжей чуть ли не изъ цлаго графства…
— Я предвидлъ это вчера, онъ недаромъ разослалъ своихъ людей по деревнямъ! добавилъ третій.
Священникъ старался успокоить взволнованныхъ разскащиковъ, прерывавшихъ другъ друга, но впродолженіе нсколькихъ минутъ ничего не могъ добиться отъ нихъ, кром отрывочныхъ восклицаній.
— Скажите же, наконецъ, что случилось съ вами? спросилъ онъ съ нетерпніемъ.— Вы видите, я до сихъ поръ ничего не понялъ изъ вашихъ словъ и даже не могу себ представить, что напугало васъ!
— Ахъ, если бы вы знали! воскликнула сквозь слезы молодая двушка, исполнявшая роль подруги Маріанны.— Они срубили дубъ въ лсу.
— Вс они были вооружены топорами и разомъ набросились на насъ, сказалъ молодой парень, переодтый лсничимъ, который, несмотря на охватившій его страхъ, сильно покраснлъ при этихъ словахъ.— Къ несчастью, съ нами не было другаго оружія, кром лука и стрлъ безъ наконечниковъ…
— Молчи и стыдись своей трусости! прервалъ его суровый мужской голосъ. Это былъ почтенный Грингорнъ, хозяинъ трактира подъ вывской ‘Свинья и Свистокъ’, одтый въ блый передникъ и праздничную ермолку съ кисточкой. Онъ нарядился по случаю праздника и стоялъ передъ дверями своего дома съ трубкой во рту, заложивъ руки за спину. Если онъ не отправился сегодня утромъ въ лсъ, то главная причина была та, что дома было много дла: пришлось откупорить бочки, приготовить кувшины, убрать комнаты и окна зеленью и цвтами для пріема постителей. Но теперь все вышло иначе, нежели онъ предполагалъ. Ему было досадно, что онъ не попалъ въ лсъ и не участвовалъ въ свалк, тмъ боле, что всмъ сердцемъ любилъ Мартина Бумпуса и семью баронета. Къ этому примшивалась его давнишняя ненависть къ Пикерлингу,— для него было бы лучшимъ праздникомъ отомстить врагу. Мысль, что онъ упустилъ такой удобный случай проучить мельника, раздражала его, онъ съ особеннымъ удовольствіемъ придрался къ словамъ молодаго парня, чтобы излить свое неудовольствіе.
— У васъ не хватаетъ храбрости даже на такіе пустяки! продолжалъ онъ съ досадой.— Это позоръ для нашей деревни! Ну, я постоялъ бы за себя, хотя и старше всхъ васъ, держу пари, что Бумпусъ не сдвинулся съ мста, если даже вс бросили его…
Рчь Грингорна была прервана неожиданнымъ появленіемъ его дочери, которая бросилась къ нему съ громкимъ плачемъ:
— Спасите его! Они убьютъ его!.. Одинъ уже умеръ… Вс бросили его. Нашъ молодой баронетъ и миссъ Оливія между ними… О Боже, что я видла тамъ!
Ганна была вн себя отъ горя и страха. Трудно было понять что либо изъ ея безсвязныхъ словъ. Праздничный нарядъ ея вислъ въ лохмотьяхъ, она разорвала его въ нсколькихъ мстахъ о терновникъ во время бгства, шляпа упала съ ея головы, длинные густые волосы падали въ безпорядк по ея плечамъ.
Баронетъ до этого момента слушалъ молча и съ замираніемъ то, что говорилось вокругъ него. Никто почти не замтилъ его присутствія. Теперь онъ подалъ знакъ, что хочетъ говорить, и толпа немедленно разступилась. Хотя вс были заняты своими личными длами и интересами, но особа баронета имла въ себ нчто внушительное для жителей деревни Чильдерлей, которые относились къ нему съ искреннимъ уваженіемъ.
На площади водворилась мертвая тишина. Баронетъ выступилъ изъ толпы и сказалъ твердымъ голосомъ:— Очень радъ слышать, что дти мои остались въ лсу съ ними. Вотъ все, что я могъ понять изъ вашихъ разсказовъ и для меня этого довольно! Да поможетъ мн Господь и поддержитъ мои силы! Но я лучше желаю видть дтей моихъ мертвыми, чмъ знать, что они спасли себ жизнь постыднымъ бгствомъ…
Сэръ Товій запнулся и замолчалъ. Онъ дышалъ съ трудомъ и отвернулся отъ толпы, чтобы скрыть слезы, которыя выступили на его глазахъ.
Священникъ Гевитъ взялъ его за руку и сказалъ:
— Не безпокойтесь о вашихъ дтяхъ, другъ мой. Господь не оставитъ ихъ. Ни одинъ волосъ не упадетъ съ вашей головы помимо Его святой воли.
Подобное утшеніе не могло найти доступъ къ сердцу баронета и показалось ему совершенно неумстнымъ. Онъ холодно поблагодарилъ священника и сказалъ:
— Дло не въ этомъ! Неужели вы думаете, что только мысль о дтяхъ безпокоитъ меня? Никогда еще безнадежность нашего положенія не представлялась мн съ такой ясностью, какъ теперь. Оказывается, что я уже не господинъ въ моемъ помсть, точно также какъ нашъ король не властелинъ въ своемъ государств! Какое значеніе могутъ имть отдльныя личности тамъ, гд расшатаны основы государственнаго порядка, попрано достоинство власти, осмяны божественные законы!..
— Вы отвергаете единственное утшеніе, которое остается у насъ, когда все исчезаетъ, единственную помощь, которая можетъ спасти погибающаго! возразилъ священникъ.— Вы отталкиваете руку Вседержителя, забывая, что Онъ выше королей и властителей сего міра и что царство Его вчное!..
Баронетъ молчалъ. Это былъ въ своемъ род благочестивый, человкъ, но въ данный моментъ слова священника не производили ка него никакого впечатлнія. Несмотря на свою природную мягкость и добродушіе, онъ становился рзкимъ, упрямымъ и безпощаднымъ въ тхъ случаяхъ, когда встрчалъ противорчіе. Онъ выросъ и воспитывался въ строгихъ правилахъ своей церкви, не считалъ христіанами тхъ, которые стояли вн ея, и не допускалъ мысли, чтобы къ нимъ могли относиться слова Спасителя: ‘люби ближняго, какъ самого себя’. Умственный кругозоръ баронета былъ довольно ограниченъ, онъ безусловно врилъ въ непогршимость англиканской церкви. Въ его понятіяхъ съ представленіемъ о Бог неразрывно связано было глубокое уваженіе къ королю, то и другое пустило глубокіе корни въ его душ.
Событія послднихъ лтъ тяжело поразили его, но пока еще онъ относился къ нимъ въ качеств безучастнаго зрителя и твердо врилъ въ успхъ королевскаго дла. Только сегодня, въ мучительное пережитое имъ утро, онъ понялъ настоящее положеніе вещей и ужаснулся при вид той пропасти, какая открылась передъ нимъ. Въ сильномъ волненіи стоялъ онъ, окруженный толпой безпомощныхъ поселянъ, не зная, что сдлалось съ тремя ухавшими кавалерами и его собственными дтьми. Горе боролось въ немъ съ гнвомъ, чувство униженія съ гордостью.
— Длать нечего, друзья мои! сказалъ онъ, наконецъ, посл продолжительнаго молчанія.— Намъ не осталось другаго исхода! Они вооружились топорами, мы будемъ защищаться ружьями и саблями! Если они были настолько низки и малодушны, что осмлились напасть на беззащитныхъ людей, то мы имемъ право поступить съ ними, какъ съ безсмысленными животными. Идите за мной въ замокъ! Снимите оружіе со стнъ, захватите съ собой пороху и свинцу. Мы опять поднимемъ старое королевское знамя! Да здравствуетъ нашъ король Карлъ І-й!
Слова баронета подйствовали, какъ электрическая искра, на собравшихся поселянъ. Ему нетрудно было побудить ихъ на самое смлое предпріятіе, тмъ боле, что вс они находились подъ впечатлніемъ утреннихъ событій.
Но въ это время послышались громкіе крики и говоръ многочисленной толпы, которая быстро приближалась къ деревн. Это былъ мельникъ Пикерлингъ, онъ шелъ изъ лсу въ сопровожденіи своихъ приверженцевъ, вооруженныхъ топорами, блествшими на солнц. Воодушевленные пніемъ и молитвой, отуманенные фанатизмомъ, они смло подвигались впередъ, разгоняя послднихъ бглецовъ, попадавшихся на пути. Позади ихъ виднлись красные мундиры кавалеристовъ, лвой рукой держали они поводья своихъ лошадей, въ правой обнаженныя шпаги.
Деревенскіе жители при вид ихъ обомлли отъ ужаса, ими ‘владлъ паническій страхъ, чему въ значительной мр способствовали дикія крики бглецовъ:— Они идутъ! Спасайтесь!.. Они перебьютъ всхъ насъ!
Пикерлингъ, увидя баронета въ толп, стоявшей около майскаго дерева, кинулся къ нему съ поднятымъ топоромъ. Глаза его блестли, пна выступила изъ рта:— Проклятъ, проклятъ! кричалъ онъ, не помня себя отъ бшенства.— Пошлетъ Господь на тебя смятеніе и несчастіе, докол не будешь истребленъ!.. И будетъ трупъ твой пищей всмъ птицамъ и зврямъ…
Сэръ Товій стоялъ молча и не длалъ ни малйшаго движенія, чтобы отстранить грозившій ему ударъ. Окружавшіе его поселяне невольно попятились назадъ, но въ эту минуту Николай Грингорнъ бросился на изступленнаго человка и выхватилъ топоръ изъ его рукъ. Священникъ съ своей стороны взялъ подъ руку баронета и увлекъ за собою въ церковь, которую тотчасъ же заперъ на ключъ.
Въ церкви царила тишина и полумракъ. Полуденное солнце, проникая сквозь раскрашенныя окна, освщало матовымъ свтомъ пестрый мраморный полъ, толстыя каменныя стны заглушали шумъ и говоръ толпы, стоявшей на площади.
Баронетъ въ изнеможеніи опустился на деревянную скамью и долго сидлъ, молча опустивъ голову. Когда онъ заговорилъ, то голосъ его странно раздался среди уединенія и таинственнаго мрака высокой церкви.
— Нтъ, сказалъ онъ,— меня не безпокоитъ ни моя собственная участь, ни участь моихъ дтей. Какое иметъ значеніе жизнь всхъ насъ! Когда этотъ негодяй замахнулся на меня топоромъ, то я окаменлъ отъ ужаса, лишился всякой силы воли при мысли, что они не задумаются поднять святотатственную руку на… Голосъ замеръ въ груди почтеннаго кавалера, гнвъ душилъ его.— Ради Бога, не держите меня! проговорилъ онъ съ усиліемъ,— я хочу идти на-встрчу опасности, а не избгать ея. Оставаясь въ бездйствіи, мы не можемъ служить длу, наши колебанія губятъ его. Мн надола вся эта комедія, война объявлена, я не намренъ больше скрывать своихъ убжденій.
Сэръ Товій порывисто всталъ съ мста и, подойдя къ церковнымъ дверямъ, хотлъ открыть ихъ, но священникъ остановилъ его.— Нтъ, сказалъ онъ,— вы не уйдете отсюда, вспомните общаніе, данное вами вашей покойной жен!..
Слова священника обезоружили баронета, онъ машинально послдовалъ за нимъ къ алтарю, покрытому по старому обычаю чернымъ сукномъ, съ богатой серебряной вышивкой, хотя въ окрестностяхъ Чильдерлея и почти во всей Англіи съ перемной правительства, церкви давно приняли иной видъ. На алтар стояли серебряные подсвчники и распятіе изъ слоновой кости, которое въ числ другихъ вещей было принесено въ даръ благочестивыми владльцами Чильдерлея. Въ небольшомъ деревянномъ храм сохранился еще весь блескъ и великолпіе англійскихъ эпископальныхъ церквей: яркія краски, образа и статуэтки. На пестрой живописи оконъ, среди гербовъ и другихъ украшеній виднлись освщенныя солнечными лучами слова: ‘Beati pacifici’ (Блаженны миротворцы), составлявшія любимое изреченіе короля Іакова І-го, въ царствованіе котораго была возобновлена церковь.
За алтаремъ висла небольшая золотая лампада, свтъ ея падалъ на одинъ изъ тхъ массивныхъ мраморныхъ саркофаговъ, которые встрчаются не только въ соборахъ, но и въ старыхъ приходскихъ церквахъ Англіи. Хотя они не всегда отличаются художественными достоинствами, но производятъ трогательное впечатлніе на постителя, такъ какъ въ нихъ боле или мене живо выражено горе пережившихъ потерю дорогаго существа или надежда на будущую жизнь. На мраморной крыш памятника покоилась спящая фигура женщины въ натуральную величину, съ кроткимъ страдальческимъ лицомъ и руками, сложенными на груди. Волосы ея были подобраны чепчикомъ la Stuart, голова лежала на подушк, длинное платье покрывало ее широкими складками до самыхъ ногъ. Скульпторъ, сдлавшій эту статую, вроятно, изучилъ до тонкости наружность женщины, послужившей ему моделью, потому что всхъ поражало сходство этого мраморнаго лица, съ портретомъ, висвшимъ въ столовой Чильдерлейскаго замка, и Оливіей, дочерью баронета. На боковой доск саркофага виднлась крупными золотыми буквами слдующая надпись:

‘Подъ сводомъ этого памятника
покоится прахъ
Леди Екатерины Кутсъ,
супруги сэра Товія Кутсъ, кавалера и владльца Чильдерлея въ Кембридж, урожденной Стюартъ, единственной дочери сэра Томаса Стюартъ въ упомянутомъ графств.
‘Она скончалась 25 сентября 1642,
38 лтъ отъ роду’.

У изголовья саркофага былъ изображенъ фамильный гербъ Стюартовъ: рука въ желзной перчатк, державшая сердце съ девизомъ: ‘Nil desperandum’, въ ногахъ на черной дощечк красовался гербъ фамиліи Кутсъ: втка плюща на красномъ щит съ надписью: ‘je meurs o je m’attache’.
Священникъ взялъ подъ руку баронета, подвелъ его къ памятнику и, указывая на безжизненную мраморную фигуру, сказалъ:— Вотъ конецъ всего земнаго! Этотъ конецъ — могила, она всегда готова принять насъ! Благо тому, кто, похоронивъ дорогое существо, слышитъ изъ его гроба слова предостереженія и любви…
Могильная тишина, таинственный полумракъ, воспоминаніе о горячо любимой жен и людяхъ, дорогихъ для нихъ обоихъ, съ которыми ему пришлось разстаться въ послднее время, благодтельно подйствовали на измученное сердце бднаго баронета. Смерть въ этомъ вид представляетъ для насъ нчто успокаивающее и отрадное. Человкъ, удрученный бдствіями и нравственными противорчіями, которыя со всхъ сторонъ скопляются вокругъ него, какъ грозныя тучи, радостно привтствуетъ смерть и видитъ въ ней единственный возможный для него исходъ. Онъ думаетъ о ней, какъ о далекомъ друг, невидимое присутствіе котораго даетъ ему силы переносить жизнь.
Баронетъ задумчиво смотрлъ на мраморное изображеніе своей жены. Она была совсмъ такая въ послдніе дни своей жизни! Такая же прекрасная, спокойная и блдная! сказалъ онъ съ глубокою грустью, какъ бы разсуждая самъ съ собой.— Совершенно такъ были сложены руки, когда она связала меня общаніемъ… Я далъ общаніе и это настолько успокоило мою бдную Люси, что она почти не чувствовала приближеніе смерти и улыбалась среди страданій. На ея долю выпало немного счастливыхъ дней, въ послдніе годы болзнь не оставляла ее. Душа ея постепенно разставалась съ тмъ, что она любила, только тяжелая забота о будущности дтей и мужа поддерживала ея силы и связывала съ жизнью… Вражда уже созрла тогда и распространилась въ воздух, какъ зараза, распря между королемъ и парламентомъ все боле и боле усиливалась, проникла въ семьи и, наконецъ, раздлила весь англійскій народъ на дв непріязненныя партіи. Хотя вс наши друзья измнили королю, но Люси оставалась врна ему и молилась за него до послдней минуты своей жизни. Мрачное предчувствіе умирающей овладло ею. За нсколько дней до ея смерти герольды принесли извстіе, что король окружилъ себя въ Роттингем преданными ему лордами и кавалерами и первый началъ борьбу, поднявъ знамя съ королевскимъ гербомъ и надписью: ‘Отдайте Кесарево Кесарю!’ Въ этотъ день была сильная буря, втеръ сорвалъ королевское знамя. Тогда ршено было до окончанія битвы поставить его на другой сторон холма, гд стна защищала бы его отъ втра, но почва была настолько камениста, что вс попытки вырыть боле или мене глубокую яму оказались напрасными и люди должны были поперемнно придерживать его цлыми часами, чтобы оно не упало. Когда Люси услыхала объ этомъ, то сильно огорчилась и сказала: ‘ничья рука не въ состояніи будетъ удержать его, Господь противъ этого’. Въ тотъ же день вечеромъ неожиданно явился къ намъ этотъ человкъ… Не заставляйте меня… Я не въ состояніи произнести его имя у этой могилы. Онъ явился вооруженный съ головы до ногъ въ великолпномъ одяніи, какъ демонъ искуситель, съ полной увренностью, что ему удастся совратить меня съ истиннаго пути. Онъ объявилъ мн, что семь графствъ соединились противъ короля, что все готово къ возстанію и въ Кембридж составился комитетъ, который поручилъ ему пригласить меня присоединиться къ нимъ… Какова дерзость! Онъ осмлился сдлать мн подобное предложеніе, мн!… Я былъ возмущенъ до глубины души и не стсняясь высказалъ ему свое негодованіе. Тогда онъ потребовалъ, чтобы я сохранилъ нейтралитетъ. Это окончательно взбсило меня, я не помнилъ себя отъ ярости… Жена была въ сосдней комнат и слышала нашъ разговоръ, она все еще любила его, сердце ея не могло отршиться отъ того, что нкогда было дорого ей! Господь избавилъ ее отъ новаго горя, ей не суждено было увидть, до какихъ крайностей дошелъ этотъ человкъ!
— Оливеръ! крикнула она.
Мы вошли въ ея комнату. Люси протянула ему руку и сказала слабымъ голосомъ:
— Ты долженъ исполнить мою послднюю просьбу, Оливеръ! Общай мн, что каковъ бы ни былъ исходъ затяннаго тобою предпріятія, ты не сдлаешь никакого вреда этому дому и пощадишь моего мужа и дтей.
— Клянусь спасеніемъ моей души, воскликнулъ лицемръ, что я исполню ваше желаніе, моя дорогая кузина! Только онъ также долженъ дать общаніе — не поднимать руки противъ парламента и не вредить длу, которому онъ не сочувствуетъ.
— Общаешь ли ты это? спросила умирающая такимъ тономъ, что противорчіе казалось мн невозможнымъ.
— Я даю общаніе, сказалъ я, — но подъ условіемъ, чтобы меня не принуждали измнить королю. Въ тотъ день, когда особа помазанника Божія подвергнется опасности, я буду считать себя свободнымъ отъ своего общанія.
— Разумется! отвтилъ онъ.— Но вы можете быть спокойны, кузенъ, никто не помышляетъ объ этомъ…
Онъ подалъ руку умирающей и немедленно ухалъ изъ замка. Въ тотъ же день съ Чильдерлейской башни снято было королевское знамя.

ГЛАВА XIII.
Гд добродтель наказана и порокъ торжествуетъ.

Разсказъ баронета былъ неожиданно прерванъ сильными ударами въ церковную дверь.— Вы видите, сказалъ онъ священнику,— они дошли до послдней крайности. Иначе быть не можетъ! Кто отвергаетъ порядокъ, установленный Богомъ, тотъ отступился отъ самого Бога. Пустите меня! Пустите меня! Я не могу доле оставаться здсь.
— Нтъ, я никогда не допущу до этого! возразилъ Гевитъ и, отстранивъ рукой баронета, поспшно отворилъ дверь и вышелъ самъ на паперть. За нимъ виднлась полутемная церковь, солнце ярко освщало его лицо и стройную фигуру.— Что вамъ нужно? спросилъ онъ разсвирпвшую толпу, которая тотчасъ же обступила его.— Зачмъ вы хотите нарушить миръ Божьяго храма?
— Богъ папистовъ и идолопоклонниковъ — не нашъ Богъ! Только ложные боги блестятъ и свтятся! воскликнулъ Пикерлингъ, указывая своимъ приверженцамъ на открытую церковь, гд полуденное солнце, просвчивая сквозь пестрыя стекла оконъ, осыпало огненными искрами металлическія и каменныя украшенія стнъ.— Очистите святыню! Разрушьте гнздо идолопоклонниковъ! Возстаньте, сыны Господни! Поднимите свои мечи на защиту истинной вры! Теперь Чильдерлейскій замокъ и церковь въ нашихъ рукахъ!
Еще минута и деревенская церковь вроятно подверглась бы полному разоренію отъ руки фанатиковъ, но въ это время за ихъ спиной раздался громкій повелительный голосъ:
— Прочь отсюда! Чильдерлей-гаузъ находится подъ особеннымъ покровительствомъ Кромвеля!
Кавалеристы, приставшіе къ шайк Пикерлинга подъ вліяніемъ его краснорчія, оторопли, услыхавъ этотъ голосъ. Они выстроились и отдали честь. Это былъ Франкъ Гербертъ, который неожиданно появился среди площади на взмыленной лошади.— Кто этотъ человкъ? спросилъ онъ, указывая на мельника.— По какому праву онъ принялъ на себя роль начальника и осмливается склонять парламентскихъ солдатъ къ нарушенію дисциплины?
Мельникъ видимо смутился при этихъ словахъ. Онъ снялъ съ головы свою пирамидальную войлочную шляпу и, подойдя къ полковнику, сказалъ:
— Эти благочестивые люди также какъ и я были убждены, что вы посланы къ намъ съ той цлью, чтобы выслушать наши просьбы и оказать намъ помощь…
— Но разв благочестивые люди должны прибгать къ топорамъ, чтобы заставить себя выслушать! прервалъ его Гербертъ.
— Въ писаніи сказано: возразилъ мельникъ — ‘съ мечами’…
— Молчать, крикнулъ Гербертъ,— я уже довольно слышалъ объ этомъ!
Затмъ, онъ подозвалъ кавалеристовъ и прочелъ имъ бумагу, которую вынулъ изъ кармана. Это было форменное предписаніе самого Кромвеля, чтобы ‘ни одинъ изъ солдатъ парламентской арміи, подъ страхомъ строжайшаго наказанія, не осмливался вступать въ замокъ и владнія Чильдерлейскаго баронета съ какою либо непріязненною цлью’.
Гербертъ, окончивъ чтеніе, поднялъ листъ бумаги надъ своей головой, чтобы вс могли видть твердый и крупный почеркъ генерала и его гербовую печать, на которой былъ изображенъ левъ съ кольцомъ въ правой лап и девизомъ: Dies et ‘ingenium’.
Такого рода листы, называемые ‘protections’, на язык того времени, не составляли рдкости, такъ какъ несмотря на упорство, съ какимъ велась междоусобная война, замтно было извстное рыцарство въ отношеніяхъ обихъ сторонъ, которыя какъ будто хотли показать этимъ, что взялись за оружіе только въ силу печальной необходимости. Между борцами обихъ партій были лучшіе люди государства, уважавшіе другъ друга за честность и умъ, изъ нихъ многіе были нкогда друзьями и сосдями. Хотя ршеніе распри въ данный моментъ зависло отъ острія ихъ шпагъ, преданія прошлыхъ дней были настолько сильны въ нихъ, что они старались по возможности сохранить семьямъ прежнихъ друзей имущество, котораго они должны были лишиться вслдствіе суровыхъ законовъ войны. Мемуары и хроники того времени переполнены описаніемъ случаевъ, какъ вліятельный человкъ въ парламент отклонилъ тмъ или другимъ способомъ секвестръ, наложенный на имніе убитаго или беззащитнаго роялиста, не мало было и такихъ примровъ, когда предводитель королевскихъ войскъ доказывалъ своими поступками, что партизанскій фанатизмъ не убилъ въ немъ чувства прежней дружбы. Подобное великодушіе вполн понятно со стороны народной арміи: по мр того, какъ выростала ея сила отъ сознанія внутренной твердости и увеличивалась самоувренность, благодаря блестящимъ одержаннымъ побдамъ, у ней могло явиться чувство забвенія обидъ и всепрощенія относительно враговъ, которыхъ она больше не боялась. Совсмъ при иныхъ условіяхъ находилось королевское войско, ослабленное раздорами и отсутствіемъ дисциплины. Пасть его была въ рукахъ королевы, которая длала распоряженія, живя въ Париж, другая была подчинена пфальграфу Рупрехту, но никто не признавалъ властелиномъ короля, такъ какъ имъ управляли т или другіе любимцы, и безнадежное колебаніе было его нормальнымъ состояніемъ. Въ описываемое время, всы королевской милости склонились на сторону принца Рупрехта, который пользовался безграничнымъ вліяніемъ въ придворномъ оксфордскомъ лагер. Онъ былъ племянникъ короля, храбрый рубака, но плохой полководецъ. Ничто не связывало его съ землей, по которой онъ проводилъ свою кавалерію, и съ врагами, противъ которыхъ онъ направлялъ войско. Боле, чмъ кто либо, онъ способствовалъ отчужденію страны отъ интересовъ несчастнаго короля, въ современныхъ книгахъ мы встрчаемъ много разсказовъ объ его жестокости относительно побжденныхъ и плнныхъ. Между тмъ, народная армія хотя и преслдовала съ безпощадною строгостью всякія излишества, но никогда не увлекалась местью. Новый человкъ внесъ въ нее новые элементы. Пощада врагамъ, уваженіе къ собственности, неприкосновенность личности и свобода совсти — таковы были принципы, провозглашенные Кромвелемъ. Они обаятельно дйствовали на массу. ‘Съ евангеліемъ въ одной рук и шпагой въ другой, онъ покорилъ Англію!’, какъ выразился о немъ Вольтеръ.
Кавалеристамъ не показалось страннымъ, когда Франкъ Гербертъ прочелъ имъ бумагу, въ которой, личность Чильдерлейскаго баронета, его замокъ и имущество были объявлены подъ непосредственнымъ покровительствомъ Кромвеля. Они молча опустили свои сабли, не выразивъ ни малйшаго неудовольствія.
Въ это время Гербертъ, стоявшій спиной къ церкви повернулъ свою лошадь, чтобы очистить дорогу небольшой групп людей, слдовавшей за носилками Мануэллы, которую онъ далеко оставилъ за собой, услыхавъ шумъ на деревенской площади. Взглядъ его случайно упалъ на священника, все еще стоявшаго въ церковныхъ дверяхъ. Яркая краска выступила на его лиц.
— Боже мой, ты ли это Гевитъ!— воскликнулъ онъ съ радостной улыбкой. Дорогой другъ, сколько лтъ мы не видлись съ тобой.
Священникъ давно узналъ его по голосу.
Они были товарищами по старой лондонской школ ‘Merchant Taylors’, гд воспитывались многіе великіе люди Англіи. Оба тогда горячо любили другъ друга. Это была одна изъ тхъ юношескихъ привязанностей, которая продолжается всю жизнь, не смотря на разницу общественнаго положенія и убжденій, и кончается только смертью. Какое значеніе можетъ имть въ этомъ случа долгая разлука! При встрч, подъ грудой пепла, насыпаннаго жизнью, опять поднимается старое пламя, разцвтаютъ прежнія розы, которыя такъ доврчиво извивались около старыхъ срыхъ стнъ, въ наши юношескіе годы, расточали все великолпіе своихъ красокъ въ полдень, вечеромъ повряли свои тайны проносившемуся втру и каждое утро распускались вновь вчно свжія и юныя, покрытыя серебристой росой. Въ этомъ собственно и заключается для насъ очарованіе первой дружбы и первой любви, что мы вносимъ въ нихъ свжесть нашихъ ощущеній, нетронутыхъ жизнью.
Они не видлись съ того дня, какъ разстались въ школ. Все перемнилось съ тхъ поръ: разгорлась межоусобная война и произошелъ окончательный разрывъ между обими партіями. Франкъ Гербертъ всталъ на сторону парламента и обнажилъ свою шпагу за права народа, его нравственную и политическую свободу, священникъ непоколебимо стоялъ за божественное право короля и эпископальную англійскую церковь, и готовъ былъ защищать ихъ до послдней капли крови. При такихъ условіяхъ могло ли быть еще какое либо соглашеніе между ними? Что соединяло ихъ теперь?
Франкъ Гербертъ первый протянулъ священнику свои покрытыя сталью руки, и прежніе школьные товарищи, по старому, заключили другъ друга въ объятія.
— Я былъ увренъ что ничто не разлучитъ насъ!— сказалъ Гербертъ.
— Если бы это даже случилось, возразилъ взволнованный священникъ, то, рано или поздно, мы бы опять сошлись другъ съ другомъ.
Пикерлингъ съ неудовольствіемъ отошелъ отъ нихъ.
— Вы видите, сказалъ онъ, обращаясь къ своимъ приверженцамъ, Саулъ и Амалекъ заключили между собой союзъ. Это не предвщаетъ ничего хорошаго въ будущемъ, я начинаю врить въ правдивость слуховъ, дошедшихъ до насъ изъ Лондона. Ковенантъ скоро окончитъ свое существованіе, а эти солдаты совсмъ не такіе, какими мы воображали ихъ! Что же касается Оливера, то онъ обманулъ насъ…
— Тише! ради Бога! воскликнули въ одинъ голосъ нсколько пуританъ. Они могутъ услышать тебя!
Но опасное слово было произнесено. Одинъ изъ кавалеристовъ подошелъ къ Пикерлингу и положилъ ему на плечо свою руку, окованную сталью.
Это былъ юноша съ блднымъ преждевременно исхудалымъ лицомъ и съ большими выразительными глазами, въ которыхъ просвчивала мрачная непоколебимая твердость.
— Ты смешь отзываться такимъ образомъ о человк, на котораго мы возлагаемъ лучшія наши надежды! сказалъ онъ спокойнымъ, но ршительнымъ голосомъ. Горе теб и твоей душ! Разв ты забылъ что сказано въ священномъ писаніи: ‘побждающій облечется въ блыя одежды, и не изглажу имени его изъ книги жизни и исповдаю имя его предъ Отцемъ Моимъ и предъ Ангелами его…’
Онъ замолчалъ. Товарищи окружили его.— На него сошелъ духъ пророчества, онъ началъ проповдь! говорили между собой кавалеристы.
Франкъ Гербертъ также присоединился къ нимъ, но и онъ не ршился прервать проповдника.
Это былъ сынъ его арендатора, юноша слабаго тлосложенія, мечтательный отъ природы. Со времени своего поступленія въ армію, онъ былъ охваченъ распространеннымъ въ то время мистическимъ ученіемъ, основаннымъ на пророчествахъ Даніила, тмъ боле, что между кромвелевскими солдатами было довольно много милленаріевъ. Они ожидали скораго исполненія словъ пророка и были убждены, что посл уничтоженія четырехъ баснословныхъ животныхъ, означавшихъ, согласно толкованію, четыре царства, наступитъ пятое — настоящее царство Божіе, которое будетъ продолжаться тысячу лтъ и въ которомъ Іисусъ Христосъ будетъ единымъ владыкой. Но это царство должно было возникнуть съ паденіемъ Карла I, злобнаго и нечестиваго короля, противъ котораго они вели войну. Въ Кромвел они видли человка ‘избраннаго святыми’, призваніе котораго состояло въ томъ, чтобы приготовить міръ ко второму пришествію. Это ученіе въ большинств случаевъ имло неотразимую силу на людей признававшихъ его, распвая псалмы, они радостно шли на смерть съ твердымъ убжденіемъ, что по ихъ трупамъ пережившіе войдутъ въ ‘царствіе’. Они не признавали священническаго сана, такъ какъ у нихъ священникомъ могъ быть всякій, на кого находило наитіе свыше. Вс храмы были для нихъ безразличны, какъ богатыя эпископальныя церкви, такъ и пресвитеріанскія съ ихъ блыми обнаженными стнами. Они мечтали о раздл собственности, уничтоженіи различія между богатыми и бдными, объ евангельскомъ равенств и братской любви. Относительно своихъ политическихъ убжденій, они были республиканцами и въ то же время индепендентами въ церковномъ смысл. Епископальная церковь была разрушена, но пресвитеріанство грозило замнить свергнутую тиранію прелатовъ деспотизмомъ синода, ни съ той, ни съ другой стороны не было терпимости. Поэтому индепенденты, не смотря на свои мрачныя суровыя фигуры, представляли до извстной степени отрадное явленіе, такъ какъ они признавали, что всякое искреннее убжденіе свято, и что къ нему слдуетъ относиться съ уваженіемъ. Великія слова, сказанныя Кромвелемъ въ Палат Общинъ по поводу сектантства, господствовавшаго въ его арміи, должны быть записаны золотыми буквами на знамени свободы совсти: ‘Пресвитеріане и индепенденты, сказалъ онъ, одинаково проникнуты духомъ молитвы и вры, и по ихъ убжденію всмъ должно быть предоставлено право существованія и свободнаго слова. Въ этомъ у нихъ нтъ разногласія и вс они солидарны. Горе тмъ, кто думаетъ иначе! Истинное единство можетъ быть только при этихъ условіяхъ…’
Хотя Франкъ Гербертъ не сочувствовалъ лжеученію милленаріевъ и вообще былъ довольно равнодушенъ къ религіознымъ вопросамъ, но изъ уваженія къ Кромвелю относился снисходительно къ сектантамъ, тмъ боле, что особенно дорожилъ молодымъ проповдникомъ. Несмотря на слабое здоровье, молодой фанатикъ мужественно выступилъ на защиту родины, покинувъ стариковъ родителей, невсту и богатую арендаторскую ферму. Гербертъ чувствовалъ особенное состраданіе, когда онъ видлъ юношу посл проповди: онъ изнемогалъ отъ усталости, его впалые щеки были покрыты густымъ румянцемъ, глаза горли лихорадочнымъ блескомъ.
— Локіеръ, сказалъ онъ, обращаясь къ юнош, ты напрасно принимаешь къ сердцу слова этого человка, мы накажемъ его другимъ, боле дйствительнымъ способомъ!
— Полковникъ, отвтилъ этотъ, ничто не должно казаться намъ маловажнымъ, когда вопросъ идетъ о служеніи Тому, Кто говоритъ моими устами.
Гербертъ подозвалъ мельника и, смривъ его съ головы до ногъ недовольнымъ взглядомъ, спросилъ: кто ты и какъ тебя зовутъ?
— Я чильдерлейскій мельникъ, сэръ,— отвтилъ смиренно Пикерлингъ съ низкимъ поклономъ. Смю уврить вашу милость, что я богобоязненный человкъ и никому не длаю зла…
— Мы уже слышали эти рчи и не придаемъ имъ никакого значенія, отвтилъ Гербертъ. Но такъ какъ ты хотлъ отклонить моихъ солдатъ отъ данной имъ клятвы къ повиновенію начальству и, вдобавокъ, самовольно собралъ и привелъ сюда этихъ людей… то, по ныншнимъ военнымъ законамъ, ты будешь присужденъ къ вислиц!
Мрачно выслушали пуритане слова Герберта.
— Это уже не первый разъ, угрюмо ворчали они, что насъ заставляютъ молчать подобнымъ способомъ. Оказывается, что мы не въ лучшемъ положеніи, нежели были наши отцы! Ихъ подвергали жестокимъ казнямъ, ссылали въ отдаленныя пустыни, клеймили раскаленнымъ желзомъ… Мы думали, что гнвъ Божій, наконецъ, обратился противъ нашихъ враговъ и что наступила наша очередь…
— Ваша очередь! воскликнулъ запальчиво Гербертъ. Кто вамъ далъ право посягать на жизнь и имущество вашихъ сосдей, составлять заговоръ противъ здшняго владльца! Это вы называете вашей очередью! Если было время, когда васъ преслдовали, ссылали, казнили, то вы хотите примнить тотъ же способъ дйствій къ другимъ. Въ этомъ заключается ваше ученіе!..
— Да, мы будемъ преслдовать, жечь желзомъ, подвергать казнямъ и изгнанію нашихъ враговъ, возразилъ одинъ пуританинъ, выдвигаясь изъ толпы. Мы будемъ длать это не потому, что съ нами поступали тмъ же способомъ, но для прославленія имени Господа нашего. Подобно тому, какъ нкогда священники эпископальной церкви, эти высокомрные служители тираніи ставили насъ къ позорному столбу за то, что мы отстаивали чистоту евангелія, мы будемъ привязывать къ позорному столбу тхъ, которые гнвятъ Бога, говоря о скоромъ пришествіи Спасителя и страшномъ суд. Мы стоимъ за ковенантъ, который торжественно заключенъ между обими церквами…
Между кавалеристами послышался ропотъ, нкоторые изъ нихъ невольно схватились за оружіе. Но одного взгляда Герберта было достаточно, чтобы удержать ихъ отъ дальнйшихъ проявленій неудовольствія.
— Намъ толкуютъ о парламент!— продолжали товарищи оратора, но если такъ будетъ впредь и благочестивые люди будутъ по старому подвергаться насилію, то скоро эта образцовая армія съ своими начальниками возьметъ верхъ надъ парламентомъ и генералъ сдлается властелиномъ Англіи…
— Я считаю безполезнымъ вступать съ вами въ пренія, возразилъ Гербертъ, и предупреждаю васъ, что по вашимъ деревнямъ будутъ разставлены отряды моихъ кавалеристовъ, можетъ быть это убдитъ васъ, насколько разумны и преступны произнесенныя вами слова. Что же касается этого человка, добавилъ онъ, указывая на мельника, то его ждетъ достойное наказаніе!..
Вниманіе Герберта было привлечено баронетомъ, который вышелъ изъ церковныхъ дверей, чтобы встртить приближавшуюся группу людей. Онъ горячо обнялъ своихъ дтей и сказалъ съ своей обычной добродушной улыбкой, что ‘ему остается благодарить Бога за ихъ благополучное возвращеніе, и что теперь одинъ изъ худшихъ дней его жизни кажется ему не такимъ ужаснымъ’.
— Посл Бога, мы должны благодарить этого джентльмена за наше спасеніе, сказала Оливія, указывая на Франка Герберта, который въ это время подошелъ къ нимъ. Въ ея голос и взгляд выразилась глубокая признательность, которую она чувствовала къ своему новому знакомому.
Баронетъ молчалъ. Ему были хорошо извстны ненавистные цвта и значки парламентской арміи, но въ то же время онъ ясно сознавалъ, что обязанъ сохраненіемъ жизни, дтей и имущества тому, кто носилъ ихъ. Въ душ его происходила тяжелая борьба между естественнымъ чувствомъ благодарности и боязнью измнить своимъ убжденіямъ. Такого рода противорчія встрчаются въ каждой единичной жизни, но принимаютъ трагическій характеръ среди обстоятельствъ, не допускающихъ примиренія. Наружность красиваго статнаго юноши располагала баронета въ его пользу. Ему нравилось открытое чистосердечное выраженіе лица Герберта и его скромныя манеры, такъ какъ онъ, повидимому, старался скоре избгнуть благодарности, нежели ожидалъ ея, хотя имлъ полное право требовать, чтобы баронетъ не отличалъ друзей отъ недруговъ въ данный моментъ и имлъ бы мужество отдать ему справедливость. Но сэру Товію казалось постыднымъ и унизительнымъ принимать благодянія отъ человка, который несъ знамя парламента и былъ неумолимымъ врагомъ короля.
Гербертъ не далъ ему времени прійти къ какому либо ршенію. Онъ вжливо поклонился баронету и попросилъ его послдовать за нимъ на средину площади, гд мельникъ стоялъ на прежнемъ мст въ ожиданіи ршенія своей участи.
— Сэръ, сказалъ Гербертъ, этотъ человкъ называетъ себя вашимъ арендаторомъ?
— Да, это мельникъ Пикерлингъ! Къ сожалнію, онъ получилъ по наслдству мельницу, которая поставлена на моей земл и отдавались въ ленъ его предкамъ сотни лтъ, чуть ли не съ того времени, какъ выстроенъ мой замокъ. Да поможетъ мн Господь, я, кажется, ничмъ не заслужилъ ту непріязнь, съ какой онъ относится ко мн…
— Вроятно наслдственное пользованіе мельницей было неразрывно связано съ взаимнымъ обязательствомъ врности, какъ все, что перешло къ намъ отъ временъ рыцарства?— спросилъ Франкъ. Онъ, вроятно, принесъ вамъ клятву въ врности!
— Разумется и самымъ торжественнымъ образомъ, какъ это было всегда въ обыча между землевладльцемъ и арендаторомъ. Въ день своего водворенія на мельниц, онъ подалъ мн об руки и сказалъ: ‘Съ этого дня я принадлежу вамъ душой и тломъ и буду врно служить вамъ за полученный отъ васъ участокъ земли насколько это не будетъ въ ущербъ врности, въ которой я клялся другому и высшему господину, моему королю’!
Баронетъ намренно возвысилъ голосъ при послднихъ словахъ и добавилъ: вдь это, какъ вамъ извстно, старое juramen tum homagii et fidelitatis!
Легкая тнь неудовольствія пробжала по лицу Герберта. Но онъ тотчасъ же овладлъ собой и сказалъ спокойнымъ тономъ:
— Этотъ человкъ нагло нарушилъ данную клятву, поднявъ оружіе противъ своего леннаго господина. Власть не должна допускать подобныхъ вещей, хотя, вслдствіе печальнаго стеченія обстоятельствъ, она находится въ разлад съ другой властью государства и никто не можетъ сказать заране, каковъ будетъ исходъ борьбы. Но въ Англіи еще существуетъ правосудіе и права отдльныхъ личностей останутся неприкосновенными. Судъ можетъ утвердить или отмнить мое ршеніе, тмъ немене, въ виду исключительныхъ обстоятельствъ, я произношу именемъ парламента предварительный приговоръ, по которому Пикерлингъ лишается права пользованія мельницей, а вы, сэръ, можете назначить кого нибудь другого на его мсто.
— Да поможетъ мн Господь!— возразилъ баронетъ, кому же могу я передать мельницу, какъ не Мартину Бумпусу!
Эти слова вызвали громкіе крики радости со стороны поселянъ. Всхъ ихъ боле или мене тривожила боязнь лишиться своего добраго господина, а теперь они видли, что онъ облеченъ такою же властью, какъ и прежде. Къ тому же вполн одобряли выборъ, сдланный баронетомъ, и столпились около Мартина съ поздравленіями.
Вумпусъ представлялъ собой довольно жалкую фигуру въ эту минуту, несмотря на удовольствіе, сіявшее на его лиц: посохъ его былъ сломанъ, краска сошла со лба и щекъ. Не помня себя отъ радости, онъ указалъ на майское дерево, стоявшее на прежнемъ мст, и громко воскликнулъ: — Не теряйте мужества друзья мои Господь да сохранитъ баронета Чильдерлей! Затмъ, обращаясь къ краснощекой дочери Грингорна, онъ шепнулъ ей на ухо:
— Ну, Ганна, кто могъ ожидать этого! Пожалуй скоро устроимъ нашу свадьбу!
— Какъ теб не стыдно, Мартинъ, говорить о подобныхъ вещахъ! отвтила она вполголоса, скромно опуская глаза, но въ то же время крпко пожала ему руку.
Мельникъ почти равнодушно выслушалъ свой приговоръ, онъ готовился къ смерти, и поэтому былъ очень доволенъ, что отдлался такой дешевой цной, тмъ боле, что не считалъ мельницу окончательно потерянной для себя.
— Подожди немного! сказалъ онъ показывая кулакъ своему смертельному врагу Бумпусу. Ты скоро запоешь другую псню, достанется и твоему господину!
Бумпусъ не удостоилъ отвтомъ благочестиваго мужа, между тмъ какъ пуритане, схвативъ послдняго подъ руки, поспшно увели его въ предупрежденіе дальнйшей ссоры.
— Уйдемъ скоре отсюда! говорили они вполголоса, обращаясь къ своему пострадавшему брату. Мы устроимъ тебя не хуже прежняго. По крайней мр намъ теперь извстно, чего можно ожидать отъ этой образцовой арміи и ея примрныхъ генераловъ!..
— Да, хороши, нечего сказать! возразилъ съ негодованіемъ мельникъ, когда онъ очутился на разстояніи ружейнаго выстрла отъ деревни и никто изъ враговъ не могъ разслышать его словъ. Неужели вы думаете, что этимъ дло кончится! Нтъ я не допущу, чтобы безбожники радовались нашему униженію. Гд же посл этого справедливость! Награждаютъ людей, которые въ заговор съ кавалерами и даютъ имъ средства бжать въ Оксфордъ! а насъ, которые съ опасностью жизни взялись за оружіе, чтобы остановить беззаконіе, гонятъ изъ дому, лишаютъ послдняго крова! Но вооружимся терпніемъ!… продолжалъ ораторъ, воодушевляясь все боле и боле и грозя кулакомъ шествію, которое въ это время поднималось по холму въ замокъ въ сопровожденіи носилокъ. Желалъ бы я знать, откуда взялась эта двушка: изъ Вавилона или Рима, но она въ недобрый часъ переступитъ порогъ Чильдерлійскаго дома, неизбжная гибель ожидаетъ всхъ ихъ!.. Пойдемте братья! я взялъ посохъ и послдовалъ за вами, чтобы представить мое дло на совтъ праведныхъ. Господь сказалъ своему избраннику Іакову: ‘Я съ тобой, и сохраню тебя везд, куда ты ни пойдешь и возвращу тебя въ сію землю…’

ГЛАВА XIV.
Друзья.

Франкъ Гербертъ былъ отраслью боковой линіи знатной фамиліи Гербертовъ Пемброкъ и Монгомери, многіе представители которой прославились въ исторіи Англіи въ качеств военачальниковъ, государственныхъ людей, философовъ, поэтовъ и мыслителей. Родъ этотъ, развтвляясь все боле и боле, распространялся отъ юго-запада Англіи до свернаго Уэльса и такъ называемыхъ ‘среднихъ графствъ’. Религіозныя несогласія очень рано разъединили эту семью, какъ и многія другія въ Англіи, къ этому скоро примшалась борьба парламента съ королевской властью. Ддъ и отецъ Франка Герберта, умершіе до начала войны, были протестанты и ярые приверженцы парламента, въ этихъ традиціяхъ сложился умъ и характеръ юноши. Въ Кембридж Франкъ воспитывался съ молодымъ Бокингемомъ, который по матери былъ его близкимъ родственникомъ, и между ними завязались пріятельскія отношенія. Но прочная дружба была немыслима между этими двумя противоположными натурами: строгими, нравственными принципами и серьезнымъ характеромъ одного и суетнымъ легкомысліемъ другого. Рано или поздно они должны были разойтись въ разныя стороны, еслибы даже война не разъединила ихъ. Теперь оба принадлежали къ двумъ враждебнымъ лагерямъ, и это былъ наилучшій исходъ для подобныхъ случайныхъ отношеній, которыя въ большинств случаевъ приводятъ къ мелочнымъ личнымъ ссорамъ.
Франкъ Гербертъ, выражаясь языкомъ того времени, принадлежалъ къ ‘круглоголовымъ’, хотя это названіе вовсе не подходило къ нему, такъ какъ густые каштановые волосы окаймляли его лицо. Само собою разумется, что этимъ онъ навлекалъ на себя недовріе фанатиковъ партіи, соблюдавшихъ вс вншніе признаки пуританизма. Въ т, давно минувшія времена, когда эта мрачная секта, которой Англія обязана своей свободой, впервые должна была связать религіозную опозицію съ политической и черезъ это преобразовалась въ партію, наиболе ревностные представители ея, мужчины и женщины, старались выдлиться изъ остальной массы особымъ покроемъ платья, манерами и языкомъ. Эта разница всего боле выказывалась въ своеобразномъ способ, какимъ они стригли себ волосы. Въ пренебреженіи, съ какимъ вс относились къ нимъ, они видли извстное мученичество, которое хотли навлечь на себя тмъ или другимъ способомъ. Поэтому каждый пуританинъ, какое бы ни было его положеніе въ свт, званіе или состояніе, считалъ своимъ долгомъ такъ коротко обстричь себ волосы, чтобы уши оставались открытыми. Нкоторыя и особенно духовныя лица доходили до такой крайности, что совершенно выбривали себ головы въ кружокъ и оставляли только небольшіе клочки волосъ, что придавало имъ комическій видъ и навлекло на нихъ насмшливую кличку ‘круглоголовыхъ’. Но для нихъ это былъ отличительный признакъ религіозныхъ убжденій и какъ бы соблюденіе религіознаго обряда.
Но эти времена давно прошли. Только угнетенная партія можетъ нуждаться въ наружныхъ признакахъ, по которымъ ея представители узнаютъ другъ друга, но если перевсъ на ея сторон и она становится господствующей, то подобныя вншнія отличія должны быть отброшены, такъ какъ они при этомъ условіи лишены всякаго смысла. Франкъ Гербертъ при своемъ развитомъ вкус считалъ пуританскую стрижку нелпымъ ребячествомъ и, къ соблазну фанатиковъ, носилъ волосы по мод королевскихъ приверженцевъ.
Равнымъ образомъ, онъ не находилъ нужнымъ говорить на ихъ жаргон — въ носъ гнусливымъ тономъ ‘святыхъ избранниковъ’, какъ величали себя пуритане. Франкъ, какъ и вс боле дальновидные энергичные люди того времени, чуждые предразсудковъ, предвидлъ революцію, которая должна быть послдствіемъ междоусобной войны, и сознавалъ, что существуютъ боле серьезныя и высокія цли, нежели т, которыя преслдовали фанатики при своей ограниченности и деспотизм. Рознь, возникшая въ великой партіи, которая такъ единодушно выступила на защиту родины, проявилась сначала въ мелочныхъ и, повидимому, незначительныхъ фактахъ. Великій человкъ, ратовавшій за свободу личности въ своемъ отечеств, не могъ требовать, чтобы она находилась подъ гнетомъ вншности и формы. Его армія и штабъ, боле чмъ когда либо сплоченные строжайшей дисциплиной, мало по малу отршились отъ мрачнаго однообразія въ одежд и одлись въ пурпуръ, золото и яркіе цвта, которые такъ могущественно дйствуютъ на фантазію простыхъ солдатъ. Самъ Кромвель, боле чмъ кто нибудь, держался того мннія, что можно любить отечество и свободу и быть истинно добрымъ и благочестивымъ человкомъ, не порывая связи съ жизнью и остальнымъ обществомъ.
Хотя Франкъ Гербертъ не былъ ни поэтомъ, ни писателемъ, какъ многіе изъ его предковъ, но съ увлеченіемъ читалъ поэтовъ и особенно историковъ. Въ послднее время онъ преимущественно изучалъ Тацита и посвящалъ этому чтенію т немногіе часы, которые были въ его распоряженіи въ короткіе промежутки между военными дйствіями. Въ исторіи римскихъ междоусобныхъ войнъ онъ искалъ утшенія въ бдствіяхъ своей родины, среди которыхъ закинула его судьба. Нердко по вечерамъ, наканун битвъ сидя у бивуачнаго огня, онъ думалъ о тихомъ уютномъ замк своихъ предковъ, тнистыхъ старыхъ деревьяхъ парка и ясной зеркальной поверхности пруда. Въ дни своей ранней юности, онъ мечталъ провести тутъ всю жизнь среди книгъ, природы и близкихъ людей, теперь это желаніе было тмъ сильне, что дйствительность все боле и боле отдаляла эту мечту. Чтеніе Тацита поддерживало въ немъ мужество и вселяло надежду на лучшую будущность для своей родины, примръ великой римской республики указывалъ ему въ чемъ заключается спасеніе государства и счастье народа.
‘Vir magnus, quantum licebat’, говорилъ Гербертъ, повторяя слова своего любимаго писателя, сказанныя имъ въ описаніи жизни Агриколы {Агрикола римскій полководецъ род. въ 40 г. посл P. X. ум. въ 96 г., тесть Тацита, который составилъ описаніе его жизни. Императоръ Веспасіанъ назначилъ Агриколу правителемъ завоеванной имъ Великой Британіи, но Домиціанъ лишилъ его этой должности.}, который былъ великимъ человкомъ, насколько вообще можно быть великимъ при такой безграничной монархіи, какой была римская имперія. Знакомство съ классиками и другими историческими сочиненіями, а равно и собственныя размышленія привели Герберта къ глубокому убжденію, что человкъ можетъ достигнуть полнаго проявленія своихъ природныхъ способностей и нравственнаго величія только тамъ, гд личность его совершенно ограждена закономъ отъ всякаго произвола и гд ему нечего опасаться какихъ либо случайностей.
Но не эти размышленія занимали Герберта въ тотъ моментъ, когда онъ вошелъ въ уютную комнату приходскаго священника. Онъ проводилъ баронета и его дочь до воротъ замка и здсь простился съ ними. Одну минуту рука молодой двушки доврчиво лежала въ его рук, затмъ она еще разъ кивнула своей блокурой головой и исчезла подъ мрачной аркой, возвышавшейся на другой сторон моста.
Кто станетъ оспаривать, что подобныя минуты имютъ иногда ршающее вліяніе на нашу дальнйшую судьбу. Сердце Герберта болзненно сжалось, имъ овладло такое тяжелое чувство одиночества и безпомощности, что онъ готовъ былъ броситься вслдъ за Сильвіей, и только неожиданное появленіе сторожа заставило его опомниться и отойти отъ воротъ.
Почти машинально сошелъ онъ съ холма, на которомъ стоялъ замокъ, и повернулъ на дорогу ведущую въ домъ священника. Послдній видимо ожидалъ его, такъ какъ при вход дорогого гостя поспшно положилъ книгу, которую держалъ въ рукахъ, и радушно привтствовалъ его.
— Какъ хорошо у тебя въ этой комнат! воскликнулъ Гербертъ. Я охотно провелъ бы здсь всю мою жизнь!..
Гербертъ говорилъ совершенно искренно, такъ какъ домашняя обстановка священника произвела на него самое пріятное впечатлніе и успокоительно подйствовала на его возбужденные нервы. Убранство комнаты было крайне просто, въ ней не было ни педантичнаго порядка и никакихъ лишнихъ украшеній, все было на своемъ мст и везд простота соединялась съ изяществомъ и комфортомъ, на сколько послдній былъ доступенъ для священника гонимой церкви. Дв стны до самаго потолка были заняты полками книгъ, которыя составляли лучшее и единственное развлеченіе Гевита. Они заставляли его забывать о печальной дйствительности и давали возможность жить мечтательной жизнью, чуждой противорчій и борьбы. Хотя у него было свое глубокое затаенное горе, но онъ молча выносилъ его, и поэтому врядъ ли печальное лицо священника поражало простодушныхъ поселянъ, которые привыкли обращаться къ своему пастырю за совтомъ во всхъ важныхъ случаяхъ жизни. Онъ никому не отказывалъ въ своей помощи и всегда съ искреннимъ сочувствіемъ относился къ чужому страданію, но при первой возможности снова возвращался въ уединеніе своей тихой комнаты, къ своимъ любимымъ книгамъ. Сюда пришелъ онъ и сегодня, какъ только утихъ шумъ на церковной площади и его присутствіе оказывалось лишнимъ, но около дома все еще слышался топотъ лошадей и говоръ кавалеристовъ, ожидавшихъ приказа, чтобы двинуться въ путь. Лучи вечерняго солнца проникая въ окно, обращенное къ западу, наполняли комнату золотистымъ свтомъ и отражались на корешкахъ книгъ, покрывавшихъ стны, такъ что взглядъ Герберта невольно остановился на нихъ.
Старые товарищи обнялись, затмъ священникъ подвелъ постителя къ скамь и слъ рядомъ съ нимъ. Изъ окна открывался прекрасный видъ на холмъ, покрытый лсомъ, на вершин котораго виднлась башня Чильдерлейскаго замка.
— Мирная жизнь среди полей, вдали отъ многолюдныхъ городовъ, всегда была конечною цлью моихъ желаній! сказалъ Франкъ, указывая на окно.— Посмотри, какъ свтитъ солнце, зеленютъ луга! Живущіе здсь люди могли бы наслаждаться полнымъ безмятежнымъ счастьемъ! Но кто поручится, что не сегодня-завтра сюда явятая войска, суровый солдатъ не пощадитъ этого весенняго великолпія и равнодушно растопчетъ молодую траву и ростки хлбныхъ зеренъ, посянныхъ съ такимъ трудомъ… En quo discordia cives perduxit miseros!.. Вотъ печальные результаты всякихъ междоусобныхъ войнъ!
— Значитъ ты также желаешь мира? спросилъ священникъ.
— Было бы преступленіемъ не желать прекращенія этой несчастной войны!— возразилъ Гербертъ.
— Но разв тебя не радуетъ торжество партіи, къ которой ты принадлежишь и слава одержанныхъ ею побдъ?
— Хороша слава, которая подноситъ лавры покрытые траурнымъ крепомъ! воскликнулъ Гербертъ. Въ междоусобной войн не можетъ быть рчи о торжеств, никакія побды не могутъ радовать насъ, и мы подчиняемся только горькой необходимости.
— Я опять узнаю тебя въ этихъ словахъ Франкъ! сказалъ священникъ, дружески пожимая руку своему школьному товарищу.
Гербертъ всталъ съ мста и безпокойно большими шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнат.
— Теб, быть можетъ, это покажется страннымъ, сказалъ онъ, останавливаясь передъ окномъ и бросивъ задумчивый взглядъ на холмъ и башню Чильдерлейскаго замка, но съ самаго утра, когда я вошелъ въ лсъ и въ эту деревню, гд увидлъ тебя и… горячее желаніе мира опять проснулось во мн сильне, чмъ когда либо… Я желалъ бы знать… зачмъ намъ суждено было встртиться тамъ…
Франкъ Гербертъ произнесъ послднія слова съ видимымъ усиліемъ, лицо его приняло печальное озабоченное выраженіе.
Священникъ только отчасти понялъ слова Герберта.
Если желаніе мира такъ сильно въ вашей партіи, какъ ты говоришь, сказалъ онъ, то, что мшаетъ вамъ дать его нашей родин, которая подверглась такимъ тяжелымъ испытаніямъ. Теперь это въ вашей власти.
— Pax samnitica, pax infida, pax incerta!— воскликнулъ Франкъ съ горькой усмшкой, кто можетъ желать подобнаго мира!..
— Но разв ты не помнишь, возразилъ священникъ, великія слова, сказанныя Цицерономъ по поводу междоусобной войны, что ‘наихудшій миръ, лучше самой законной войны’ — Iniquissimum pacem justissimo bello antefero. Великій римскій гражданинъ предвидлъ печальный исходъ борьбы для своей родины.
— Но разв твоя партія желаетъ мира?— спросилъ Франкъ. Возможно ли вести съ вами какіе либо переговоры, когда вашъ король нсколько разъ заявлялъ публично, что ‘нтъ никакой надобности держать слово, данное бунтовщикамъ’.
— Если чьи либо слова могутъ быть истолкованы двоякимъ способомъ, замтилъ священникъ, то джентльменъ даетъ имъ то значеніе, которое наиболе сообразно съ его честью. Король, заключивъ перемиріе, отнесется совершенно иначе къ вашей партіи, и бранное слово ‘бунтовщика’ потеряетъ тотъ смыслъ, какой ему придаютъ теперь.
Гербертъ недоврчиво покачалъ головой.— Я не хочу огорчать тебя, такъ какъ теб дорогъ человкъ, котораго называютъ англійскимъ королемъ. Но какое значеніе можетъ онъ имть для насъ! Разв онъ не нарушилъ тысячи разъ своихъ клятвъ, съ того момента, какъ шестнадцать лтъ тому назадъ, въ присутствіи всего парламента утвердилъ своею подписью прошеніе о правахъ, (petition of rights), обезпечивающее свободу Англіи, а затмъ втайн отрекся отъ него. Наконецъ, наступилъ многознаменательный день, когда онъ заодно съ арміей составилъ заговоръ противъ своего парламента, къ счастью заговоръ этотъ былъ обнаруженъ благодаря измн одного изъ его военачальниковъ, что и послужило поводомъ къ бгству короля и сигналомъ къ междоусобной войн… Но не станемъ больше говорить объ этомъ. Я знаю, что ты не раздляешь моего взгляда.
— Дйствительно, наша распря не можетъ быть окончена словами, отвчалъ священникъ.— Зачмъ стану я отвчать на обвиненія твоей партіи или повторять то, что говорятъ противъ васъ королевскіе приверженцы. Время споровъ и словесныхъ преній давно прошло, но среди невыразимыхъ бдствій междоусобной войны, разгара страстей, изъ разоренныхъ городовъ, опустошенныхъ земель слышишь общій вопль о мир. Вс жаждутъ мира, не говорю о безчисленномъ множеств людей, лишенныхъ крова и бжавшихъ изъ своихъ ограбленныхъ замковъ, домовъ и хижинъ… Меня лично не пугаютъ потери, которыя ожидаютъ насъ. Я поклоняюсь непреложнымъ принципамъ и знаю, что они вчны. Но мн казалось боле разумнымъ и гуманнымъ, если бы каждая партія признала законность существующихъ фактовъ и не старалась преждевременно уничтожать то, что должно пасть само собой въ силу естественнаго хода вещей.
Гербертъ засмялся злобнымъ смхомъ.— Я не знаю ни одного примра въ исторіи, сказалъ онъ, гд бы привилегированные люди добровольно отказались отъ своего титула или отъ которой нибудь изъ присвоенныхъ ими прерогативъ!
— Противъ этого я не стану спорить, такъ какъ ты совершенно правъ. Но разв мы для того изучаемъ исторію, чтобъ повторять ее? Неужели наша участь — вчно подражать прошлому! Мы стоимъ на перекрестк двухъ дорогъ, и мн кажется наступило время выйти на новый путь. Готовятся великія перемны! Мы не можемъ вернуться назадъ къ нашей исходной точк и должны волей-неволей двигаться впередъ. Когда отдаленный шумъ оружія долетаетъ до стнъ моей уединенной комнаты, въ моемъ воображеніи рисуются картины будущаго. Въ т времена, когда новыя идеи зарождаются среди хаоса бродячихъ элементовъ, Господь посылаетъ своего избранника, воплощающаго въ себ человческую личность въ полномъ и широкомъ значеніи этого слова. Онъ неожиданно указываетъ удивленному міру его задачи, говоритъ ему, чего онъ хочетъ, предписываетъ то, что онъ долженъ длать. Смущеніе, овладвшее массой, не подавляетъ его всеобъемлющаго и могучаго ума. Онъ не слдуетъ за общественнымъ мнніемъ, а составляетъ его. Мелочныя, школьныя различія партій становятся смшными передъ величіемъ этого человка. Его соотечественники сначала не замчаютъ его, затмъ борятся съ нимъ орудіемъ презрнія или насмшки, поперемнно называютъ его мечтателемъ, идеалистомъ, дикаремъ, попирающимъ права другихъ людей, и, въ конц концовъ, преклоняются пристыженные передъ геройствомъ этого человка. Въ подобномъ признаніи исчезаютъ всякія различія между партіями, ими же созданные предразсудки разлетаются, какъ карточные домики. Затмъ наступаетъ продолжительный свтлый моментъ, когда людьми овладваетъ блаженное чувство братскаго единенія. Вс съ восторгомъ привтствуютъ того, котораго невидимому выбрало само Провидніе, чтобы онъ вывелъ свой народъ на новый славный путь и запечатллъ на чел столтія печать своего генія… У Англіи есть такой человкъ! Это…
Это Кромвель!— воскликнулъ Гербертъ. Только о немъ могъ ты говорить такимъ образомъ! Что можетъ разъединять насъ, когда мы сходимся во взгляд на этого геніальнаго человка!
— Все!— возразилъ грустнымъ тономъ священникъ. Одна только любовь къ родин соединяетъ насъ неразрывной связью. Ты идешь по прямому пути, который открытъ передъ тобой. Но обрати вниманіе на мои слова и обдумай ихъ. Быть можетъ, они впослдствіи не покажутся теб такими дикими, какъ теперь, и ты захочешь содйствовать тому, что я предложу теб. У меня одна надежда: это свиданіе короля съ Кромвелемъ.
— Свиданіе короля съ Кромвелемъ!— повторилъ машинально Гербертъ, взглянувъ съ удивленіемъ на своего друга.
— Да, я не отрекаюсь отъ своихъ словъ, продолжалъ спокойно священникъ. Король никогда не видалъ Кромвеля и слышалъ о немъ насмшливые и презрительные отзывы людей, не имющихъ никакого понятія объ его нравственной высот, громадномъ могуществ и значеніи. Я знаю, что это крайнее средство, но имемъ ли мы право быть разборчивыми при настоящемъ положеніи длъ.
— Это невозможно!— воскликнулъ Гербертъ.
Въ эту минуту, среди торжественной вечерней тишины, раздался на площади протяжный звукъ трубы.
— Они садятся на коней, я долженъ послдовать ихъ примру! сказалъ Гербертъ. Война призываетъ меня, теперь не время предаваться золотымъ мечтамъ о счастьи и мир. Дорогой другъ, мн тяжело разстаться съ тобой посл такого короткаго свиданія, но солдатъ долженъ повиноваться долгу, а не влеченію сердца… Милое видніе должно исчезнуть также внезапно, какъ оно явилось предо мною… Это была одна мечта… я долженъ ухать!
Онъ подошелъ къ окну и задумчиво смотрлъ на весенній ландшафтъ, озаренный золотистыми лучами заходящаго солнца, вдали на высот холма виднлся Чильдерлейскій замокъ, окруженный зеленью деревъ. На красивомъ мужественномъ лиц молодаго кавалериста выразилась тяжелая внутренняя борьба. Онъ видимо колебался, затмъ, пересиливъ себя, сдлалъ нсколько шаговъ по комнат и остановился передъ столомъ, за которымъ сидлъ священникъ.
— Еще одно слово, сказалъ онъ вполголоса, какъ бы изъ боязни, что его могутъ подслушать, — передай дочери баронета, что я никогда не забуду нашей встрчи, что бы ни случилось въ будущемъ… но мы не властны надъ нимъ и надъ нашимъ сердцемъ…
— Оливіи?— спросилъ священникъ съ невольнымъ удивленіемъ.
— Да, Оливіи, это имя будетъ всегда дорого мн!..
— Но зачмъ ты не останешься здсь, хотя бы на сегодняшній вечеръ, ты бы могъ самъ сказать ей это.
Нтъ, сегодня вечеромъ мы должны соединиться на дорог къ С. Ивсъ съ отрядомъ кромвелевскаго полка, которымъ командуетъ Клейполь. Ты кажется знаешь его? Онъ изъ Нортемитона, это отличный юноша! Говорятъ Кромвель хочетъ выдать за него свою вторую дочь Елизавету.
Гербертъ произнесъ эти слова мимоходомъ, не придавая имъ никакого значенія, но сердце священника замерло при этихъ словахъ, лицо его покрылось смертельною блдностью, губы задрожали. Но это продолжалось одну секунду, онъ снова овладлъ собою, между тмъ, влюбленный юноша, былъ такъ занятъ своими мыслями, что не замтилъ внезапной перемны, которая произошла съ его другомъ.
— Сдлай одолженіе, окажи мн небольшую услугу, продолжалъ Гербертъ, потому что, Богъ знаетъ, увидимся ли мы опять съ нею… Столько храбрыхъ людей было убито на моихъ глазахъ, что я не имю права думать, что составляю счастливое исключеніе… Мн хотлось бы что нибудь оставить на память Оливіи… Передай ей эту книгу отъ моего имени, можетъ быть, она доставитъ ей нкоторое удовольствіе…
Священникъ взялъ изъ рукъ Герберта маленькую книгу, переплетенную въ бархатъ съ красивымъ золотымъ бордюромъ, и общалъ передать ее по назначенію.
Затмъ они молча обнялись, священникъ проводилъ своего друга до воротъ, выходившихъ на деревенскую площадь.
Солнце скрылось за противоположнымъ лсомъ, но въ яркомъ отблеск его лучей, на зубцахъ Чильдерлейскаго замка Франку мерещилась изящная блокурая головка лсной королевы.
Въ долин начинало смеркаться. Священникъ сидлъ одинъ у открытаго окна и держалъ въ рукахъ книгу, которую Франкъ далъ ему для Оливіи.
На заглавномъ лист, были напечатаны слдующія слова:
Стихотворенія Джона Мильтона. Лондонъ. А. Д. 1645.

Часть II.

ГЛАВА I.
Лагерь роялистовъ.

Теперь мы оставимъ на время почтеннаго баронета и его семью, а равно и Франка Герберта, который, бросивъ послдній прощальный взглядъ на зубцы Чильдерлейскаго замка, двинулся въ путь съ своими драгунами, и попросимъ читателя послдовать за нами въ незнакомую для него мстность въ графств Лейстеръ. Цлый мсяцъ прошолъ со времени описанныхъ нами сценъ. Здсь, въ прелестныхъ долинахъ Бардонъ Гилля, также цвтутъ розы, великолпные луга покрываютъ своей блестящей изумрудной зеленью берега ркъ, тутъ же беретъ начало и рка Эвонъ, обязанная своей славой Шекспиру, и которая постепенно направляется къ Уорвикширу и Стратфорту. Но, въ іюн 1645 года, врядъ ли кто либо изъ англичанъ думалъ о розахъ и великомъ поэт.
Всего меньше думалъ о нихъ одинокій всадникъ, хавшій по большой дорог изъ Маркетъ-Герборо въ Лейстеръ, главный городъ графства того же имени. Приглядвшись ближе, мы узнаемъ нашего стараго знакомаго — сэра Гарри Слингсби, съ которымъ мы разстались въ Лонгстовскомъ лсу, въ моментъ его ссоры съ молодымъ герцогомъ Бокингемомъ.
Онъ уже не въ крестьянскомъ плать, и лошадь его твердо ступаетъ по земл, занятой роялистами. Лейстеръ въ рукахъ короля, его величество живетъ тутъ, и королевская армія расположена по близости.
Но герцогъ Бокингемъ не сопровождаетъ почтеннаго кавалера. Въ тотъ день, когда благодаря любовной исторіи съ ‘искательницей приключеній’, какъ Слингсби назвалъ Мануэллу, письмо королевы едва не попало въ руки враговъ, они разстались съ непріязнью. Бокингемъ изъ ребяческаго упрямства поворотилъ свою лошадь въ противоположную сторону и сказалъ своему спутнику, что ‘во всякомъ случа, надется раньше его быть въ королевскомъ лагер, чтобы приготовить ему тамъ хорошій пріемъ’.
— Убирайся куда хочешь!— сказалъ сквозь зубы Слингсби.— Не велика бда, если ты попадешь въ руки непріятеля, чмъ меньше будетъ такихъ молодцовъ, какъ ты, въ королевскомъ лагер, тмъ лучше.
Въ виду важнаго возложеннаго на него порученія, сэръ Гарри соблюдалъ возможную осторожность во время дороги и больше думалъ о безопасности ввренныхъ ему депешъ, нежели о собственной особ. Онъ отдыхалъ днемъ въ замк того или другого кавалера, преданнаго королю, и халъ ночью подъ прикрытіемъ темноты: этимъ способомъ ему удалось пробраться изъ Бедфордшира въ Бокингемское графство, а оттуда въ Оксфордширъ. Но когда онъ, посл шестидневнаго путешествія, подъхалъ къ Оксфорду, гд онъ надялся по прежнему застать королевскій дворецъ въ Christchurch-College, то ему сказали, что его величество только что оставилъ городъ и направился къ сверо-западу, такъ какъ пришло извстіе, что парламентская армія, подъ предводительствомъ Ферфакса, приближается съ юго-востока. Теперь храброму Слингсби предстояло или быть запертымъ въ Оксфорд, въ случа если непріятель будетъ блокировать городъ, или попасть въ руки враговъ, что было еще хуже.
Желая избгнуть того и другого, онъ похалъ еще медленне, хотя его путешествіе и до этого не отличалось особенной быстротой. Цлыми сутками приходилось ему выжидать удобной минуты, чтобы двинуться въ путь, подобно кораблю, ожидающему попутнаго втра. Между тмъ, военныя приготовленія мятежной арміи принимали все боле и боле грандіозные и угрожающіе размры. Онъ могъ бы многое разсказать объ этомъ, такъ какъ изъ различныхъ ‘священническихъ норъ’, которыя теперь сдлались чуть-ли не главнымъ мстомъ его пребыванія, ему нердко приходилось видть многое, что происходило около него, иногда даже больше, нежели онъ могъ желать этого по чувству чести. Въ былыя времена, онъ наравн съ другими кавалерами надсмхался надъ непріятельской арміей, потому что не имлъ о ней никакого понятія. Роялисты утверждали, что ‘бунтовщики’ и ‘поджигатели’ парламента, какъ они называли индепендентовъ, потому и настояли на томъ, чтобы ни одинъ народный представитель, засдающій въ парламент и занимающій правительственную должность, не могъ одновременно командовать арміей, чтобы отстранить отъ кормила правленія лордовъ и военачальниковъ, носившихъ фамиліи знатныхъ англійскихъ родовъ, какъ Робертъ Деверё, графъ Эссексъ, Эдуардъ Монтегъ, баронъ Кимбольтонъ и Виконтъ Манчестеръ, и избавиться такимъ образомъ отъ единственныхъ великихъ генераловъ, какіе были въ Англіи. Этотъ билль, названный ‘актомъ добровольнаго отреченія’ особенно служилъ поводомъ для всевозможныхъ шутокъ въ королевской арміи, придворные кавалеры подсмивались надъ ловкостью ‘болотнаго’ лорда (какъ они называли Кромвеля), который съумлъ обойти ршеніе парламента, такъ что послдній по прежнему предоставлялъ ему командовать арміей. Такимъ образомъ, говорили они, черезъ нсколько мсяцевъ образовалась ‘новая образцовая армія’, состоящая изъ ‘толстоголовыхъ’ мужиковъ и проповдующихъ ремесленниковъ. Побда непріятеля при Морстонмур, по ихъ мннію, могла быть объяснена тмъ, что въ то время въ кромвелевской арміи было много наемныхъ европейскихъ солдатъ и старыхъ служакъ. ‘Но теперешняя нищенская армія не нюхала пороха, она состоитъ изъ подмастерьевъ и сыновей арендаторовъ, которые не могутъ жить мирно, и еще недавно, ихъ главнокомандующіе Ферфаксъ и Кромвель поколотили другъ друга палками!..’
Такъ говорили и думали роялисты, на основаніи самыхъ неправдоподобныхъ слуховъ. Но сэръ Гарри перемнилъ мнніе о непріятельской арміи, такъ какъ имлъ случай близко познакомиться съ нею во время своихъ невольныхъ рекогносцировокъ, когда ему приходилось пробираться ночью сквозь цпи ея постовъ. Онъ мысленно ршилъ не скрывать истины отъ короля, если судьба дастъ ему возможность явиться передъ его величествомъ.
Теперь онъ приближался къ цли своего путешествія. Была пятница, 13-е іюня, всадникъ уже не имлъ надобности скрываться и халъ, какъ мы уже говорили, по большой дорог, такъ какъ его конь ступалъ по королевской земл и кругомъ расположились королевскія войска. Онъ миновалъ передовые посты, передъ нимъ былъ Маркетъ-Герборо, главная квартира принца Рупрехта, а на двухъ-часовомъ разстояніи отсюда — Лейстеръ, гд стояла пхота.
Сэръ Гарри подъхалъ къ небольшому лсу, за которымъ открывался широкій видъ на окружающую мстность, вдали можно было различить небольшой городокъ. Насталъ вечеръ, солнце почти скрылось за лсомъ, но верхушки и стволы деревьевъ были ярко освщены его пурпуровыми лтними лучами.
Въ это время изъ лсу раздался смхъ, пніе и топотъ лошадиныхъ копытъ. Хотя почтенный кавалеръ зналъ, что здсь ему нечего опасаться встрчи съ непріятелемъ, но все-таки, изъ предосторожности, счелъ нужнымъ остановиться, лошадь его также навострила уши. Между тмъ, пніе приближалось и стало настолько ясно, что сэръ Гарри окончательно успокоился. Это была шуточная псня, сочиненная въ насмшку надъ парламентской арміей, а никто не могъ пть ее, кром роялистовъ. Сэръ Гарри ускорилъ шагъ своей лошади, онъ думалъ съ удовольствіемъ о встрч съ друзьями, хотя въ то же время ему было непріятно видть, что роялисты такъ легко относятся къ непріятелю, которымъ ни въ какомъ случа не слдовало пренебрегать.
‘March, march, pinks of election’, пли веселые голоса. Громко раздавался по лсу игривый мотивъ псни, которая, подъ названіемъ ‘марша Давида Лесли’, была настолько популярна въ лагер роялистовъ, что удержалась до послдняго времени и встрчается во многихъ сборникахъ стихотвореній.
Сэру Гарри была знакома эта псня, въ которой заключались намеки на ‘побды’ чернаго марграфа Монроза въ шотландскихъ горахъ и выражалась надежда на скорое соединеніе горцевъ съ королевскими войсками. Приверженцы короля заране предвкушали побду надъ ‘откормленными каплунами’ и ‘святошами’, какъ они называли пресвитеріанъ, связанныхъ ковенантомъ (союзомъ) съ парламентской арміей. При этомъ въ псн было изображено, какъ стоявшіе на свер враги, подъ начальствомъ Лесли, помчатся во всю прыть, когда издали, на границ Англіи и Шотландіи, покажутся ‘голубые шапки клановъ’.
Но тутъ пніе прекратилось, и изъ лсу показалась толпа всадниковъ, впереди всхъ халъ принцъ Морицъ, младшій братъ принца Рупрехта, соучастникъ его военныхъ дйствій я любовныхъ приключеній и такой же врный приверженецъ своего дяди, короля. Третій братъ ихъ, курфирстъ Карлъ Людвигъ, лишенный своихъ владній (такъ какъ имперское войско заняло Пфальцъ), оставался нейтральнымъ между королемъ и парламентомъ, чтобы въ удобную минуту принять сторону того, кто въ состояніи будетъ возвратить ему наслдственныя его земли, потому что въ большинств случаевъ у сверженныхъ принцевъ вырабатывается особый кодексъ приличій и чести.
Принцъ Морицъ съ своими спутниками возвращался съ послобденной прогулки, на которую они отправились верхами. Пользуясь удобнымъ случаемъ, они постили сосднія деревни, гд любезничали съ красивыми дочерьми арендаторовъ и крестьянъ и веселились отъ души, какъ настоящіе доблестные кавалеры.
— Если не ошибаюсь, это сэръ Гарри Слингсби!— воскликнулъ принцъ Морицъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ, которые въ свою очередь узнали почтеннаго джентльмена и привтствовали его громкими криками.
Слингсби почтительно поклонился принцу и отвтилъ на поклонъ его веселыхъ товарищей.
— Объясните пожалуйста, спросилъ принцъ, куда вы спшите и зачмъ?
— Я долженъ немедленно явиться къ его величеству и передать ему депеши изъ Парижа.
Король давно ждетъ ихъ, но только мн кажется, что вы пріхали поздно!— замтилъ принцъ, съ добродушной улыбкой, закручивая кверху свои усы.
— Какимъ образомъ? спросилъ озадаченный кавалеръ.
— Какъ будто вы не знаете?— возразилъ принцъ. У васъ была какая-то ссора съ его свтлостью герцогомъ Бокингемомъ. Онъ пріхалъ сюда восемь дней тому назадъ, или нтъ,— четырнадцать. А вы знаете пословицу: кто пріхалъ послдній, тотъ всегда оказывается виноватымъ!
— Но я надюсь, спросилъ Слингсби взволнованнымъ голосомъ, что не обратили вниманія на болтовню легкомысленнаго мальчишки, и…
— Не горячитесь мой милый сэръ! Вы забываете, что отецъ молодого герцога, былъ величайшимъ другомъ…
— Тмъ боле, молодой герцогъ долженъ былъ…
— Дайте мн договорить сэръ Гарри, молодой герцогъ Бокингемъ пользуется большой милостью его величества… Ну, да, Богъ съ нимъ!— воскликнулъ со смхомъ принцъ. Мы вдь всегда были съ вами въ хорошихъ отношеніяхъ, мой почтенный сэръ. Помните тотъ день, когда мы гнались на лошадяхъ за бгущей толпой, состоящей изъ всякаго сброда до городскихъ воротъ Ридинга. Еслибы намъ позволили тогда хать дальше и послдовали за нами, то быть можетъ, король былъ бы теперь въ своемъ лондонскомъ дворц, а не въ жалкой деревушк Льюбенгем, близь Лейстера. Вотъ осталось и на вашу долю, старый дружище! добавилъ принцъ, протягивая сэру Гарри рогъ съ виномъ. Глотокъ хорошаго сента лучше всего подкрпитъ ваши силы. Не даромъ говорится въ псн.
Хвала теб нашъ мудрый Аристиппъ
Твоя наука — чаша стараго вина…
Эти строфы старой студенческой псни были громко пропты веселымъ принцемъ, который прибавилъ къ нимъ еще пару куплетовъ. Онъ выучилъ эту псню въ Оксфорд и часто плъ ее вмст съ студентами, которые во время пребыванія королевскаго двора въ город, бросивъ вс занятія, расхаживали съ рапирами по улицамъ и позволяли себ всякія безчинства, какъ въ трезвомъ, такъ и въ пьяномъ состояніи.
Сэръ Гарри халъ молча, печально понуривъ голову, между тмъ, какъ принцъ всячески старался развлечь его пніемъ и разговорами. Наконецъ лсъ кончился, и они увидли передъ собой небольшой городокъ Маркетъ-Герборо, уже погруженный въ вечерніе сумерки. Мстами зажигались огни. Всюду мелькали военные мундиры, драгуны и кирасиры расхаживали взадъ и впередъ съ своими длинными саблями, гремвшими по мостовой. Горожане и солдаты громко перебранивались между собой, слышны были женскіе голоса, звавшіе на помощь.
— Ну, этому не слдуетъ придавать серьезнаго значенія, поврьте, что он совершенно довольны своей судьбой! замтилъ со смхомъ принцъ Морицъ, и проплъ по этому поводу новую псню, только что сочиненную сэромъ Феншау, секретаремъ принца Рупрехта.
Вс трактиры, мимо которыхъ имъ приходилось прозжать, были переполнены народомъ, даже на подоконникахъ сидли постители. Громкій говоръ голосовъ смшивался съ апплодисментами, бряканьемъ оловянныхъ кружекъ и постукиваньемъ костей на игорныхъ столахъ. На площади стоялъ караулъ. Онъ отдалъ честь принцу Морицу. Подъ сводами открытыхъ галерей большаго дома, выходившаго окнами на площадь, виднлись королевскія знамена и штандарты и между ними богато вышитое знамя, посланное королевой, съ короной посредин, окруженной восемнадцатью золотыми лиліями. На другой сторон площади, въ лучшемъ трактир городка, помщалась главная квартира принца Рупрехта. Стоявшіе у воротъ солдаты доложили принцу Морицу, что главнокомандующій выхалъ на охоту съ своей свитой и неизвстно когда вернется. Въ эту пору года запрещено стрлять дичь, но кавалеры не обращали на это вниманія, такъ какъ имъ необходимо было развлечься чмъ нибудь среди скуки лагерной жизни.
Принцъ Морицъ предложилъ своимъ спутникамъ присоединиться къ охотникамъ, которые должны были находиться въ недалекомъ разстояніи отъ города. Сэръ Гарри отказался отъ этого предложенія подъ предлогомъ усталости и отправился одинъ въ общую залу трактира, гд спросилъ себ кружку вина. Но вино оставалось нетронутымъ, онъ сидлъ у стола подперевъ голову рукой и мрачно смотрлъ на противоположную стну, не замчая окружавшей его обстановки. Онъ достигъ цли своего долгаго опаснаго путешествія, но сердце его не предвидло ничего хорошаго въ будущемъ. Не стало многихъ его друзей, лучшіе и самые умные изъ нихъ были убиты или сдлались жертвой жалкой интриги. Сошелъ со сцены храбрый и честный лордъ Фальклендъ! Онъ самъ искалъ смерти и нашелъ ее въ одной изъ послднихъ несчастныхъ битвъ. Утромъ этого дня Фальклендъ торжественно одлся какъ бы собираясь на праздникъ. ‘Если меня убьютъ, сказалъ онъ подъ вліяніемъ грустнаго предчувствія, то я не хочу, чтобы мой трупъ былъ найденъ въ грязномъ бль’. Враги были опечалены его смертью не мене друзей. Его отыскали только на третій день, подъ грудой убитыхъ, съ раздробленнымъ вискомъ… Лордъ Кларендонъ гд-то скитался теперь въ западныхъ графствахъ съ принцемъ Уэльскимъ, лордъ Дерби съ своей супругой Луизой, урожденной де-ла-Тремуль, сидлъ въ плну на остров Мэн, въ ожиданіи мученической смерти, которая скоро должна была постигнуть его въ родномъ город Больтонъ-ле-Муръ. Здсь ему пришлось умереть на эшафот, воздвигнутомъ на развалинахъ его собственнаго замка Летомъ-гауза…
Эти и многіе другіе печальные образы и картины проносились въ голов почтеннаго кавалера, одиноко сидвшаго въ большой пустынной зал. Странные намеки, сдланные легкомысленнымъ принцемъ, внушали ему серьезныя опасенія. Чмъ больше думалъ онъ, тмъ ясне становилось для него, что принцъ Рупрехтъ будетъ смотрть съ недовріемъ на каждый шагъ королевы, чтобы удержать власть въ своихъ рукахъ, и постарается отстранить тхъ, которые будутъ дйствовать именемъ королевы. Сэръ Гарри имлъ и до этого много случаевъ убдиться, какіе мелочные интересы занимали Карла І-го, среди великихъ міровыхъ событій, которыя совершались вокругъ нихъ.
Въ это время съ улицы раздались громкіе звуки военной музыки. Возвращались охотники въ обществ красивыхъ амазонокъ, въ которыхъ не было недостатка въ лагер роялистовъ. Тутъ была и прекрасная графиня Ричмондъ, сестра Бокингема, выразившая желаніе сопровождать своего супруга на охоту, хотя злые языки говорили, что это было сдлано для принца Рупрехта, затмъ леди Изабелла Тэйнъ, леди д’Обиньи, остроумная Кэтъ, мужъ которой былъ убитъ три года тому назадъ, что однако не имло никакого вліянія на ея остроуміе и красоту. Въ длинныхъ амазонкахъ, съ хлыстами въ рукахъ вошли они въ общую залу трактира, которая неожиданно наполнилась цвтомъ англійскаго стариннаго дворянства. Что за блескъ молодости и красоты! Сколько храбрости и какая полнота жизненныхъ силъ сказывалась въ надменной готовности всхъ этихъ господъ смяться надъ опасностью, и въ то же время сколько легкомыслія и честности! Гордо держали они свои головы, хотя было не далеко то время, когда многіе изъ нихъ должны были пасть на плах, а другіе погибнуть отъ непріятелькихъ пуль. Дерзкая отвага виднлась на лицахъ. ‘Жизнь — маскерадъ и веселая перемна декорацій!— казалось, говорили они.— Вчера танцовали мы въ вуайтголл, пировали въ парадныхъ залахъ, украшенныхъ Рубенсомъ. Вс мы были въ богатыхъ платьяхъ, перьяхъ, брилліантахъ, рвали розы въ Сентъ-Джемскомъ парк, катались по Темз въ великолпно убранныхъ лодкахъ. А теперь мы говоримъ вмст съ королемъ: poverty’s a royal thing! Что можетъ быть лучше бдности. Господь да хранитъ короля!’
Непреклонно стояло большинство ихъ передъ неумолимой судьбой, съ пренебреженіемъ относились они къ непріятелю, который могъ уничтожить ихъ, но не унизить. Вс эти изящныя аристократическія личности спокойно шли на поле битвы, на встрчу неизвстной будущности, хотя, быть можетъ, темница и смерть ожидали ихъ. Они живутъ и до сихъ поръ на полотн Ванъ-Дика въ старинныхъ англійскихъ замкахъ, ихъ грустныя улыбающіяся лица, съ оттнкомъ легкой ироніи и твердой ршимости, разсказываютъ намъ печальную пережитую ими повсть, живописецъ, придавъ это выраженіе ихъ лицамъ, какъ будто предвидлъ ожидавшую ихъ будущность. Изящныя женщины, воспитанныя для удовольствія и наслажденій жизни въ роскошныхъ замкахъ, раздляли опасности и суровую жизнь мужчинъ. Музы послдовали, за ними въ лагерь, актеры обоихъ театровъ столицы и поэты, Тутъ былъ и Ричардъ Ловеласъ, пвецъ любви, извстный красавецъ того времени, врный королю и возлюбленной своего сердца, который пріхалъ сюда какъ бы для того, чтобы видть послдніе проблески великолпія старой Англіи и затмъ умереть въ одинокомъ заключеніи и нищет. Онъ разстался съ предметомъ своей любви, миссъ Люси Зегверель, восптой имъ подъ именемъ Льюкасты, чтобы раздлить участь короля, но въ прощальныхъ стихахъ, обращенныхъ къ дорогому существу, выразилась тяжелая, происходившая въ немъ борьба, когда ему пришлось отказаться отъ любви и счастья. Это стихотвореніе, переложенное на музыку, сдлалось любимымъ романсомъ приверженцевъ Карла І-го, и даже въ ту минуту, когда большая зала квартиры главнокомандующаго наполнялась пестрой толпой, псня любви раздавалась въ одной изъ сосднихъ комнатъ, такъ какъ игра на арф и пніе были въ большомъ ходу между роялистами:
Передъ войной Льюкаст.
‘Милая, не упрекай меня въ жестокости,
‘Если я, покинувъ святыню
‘Твоей цломудренной любви,
‘Обратился къ войн и слав.
‘Новая владычица призываетъ
‘Полчища всадниковъ въ поле,
‘Рука моя, повинуясь роковой судьб,
‘Будетъ нести отнын шпагу и щитъ.
‘Оставляя тебя, я не измнилъ теб,
‘Сердце мое изнывало при разлук съ тобою,
‘Тебя ли не любилъ я милая,
‘Но честь призываетъ меня на поле брани!
Послдніе, отставшіе охотники вошли въ залу. Между ними былъ Георгъ Виллье, герцогъ Бокингемъ и его младшій братъ Францисъ Виллье, шестнадцатилтній юноша, который былъ еще красиве и одаренъ выдающимися умственными способностями. Подъ руку съ герцогомъ Георгомъ шла графиня Дизаръ, которая была, если не самая красивая, то во всякомъ случа самая привлекательная и остроумная изъ всхъ дамъ, послдовавшихъ за Карломъ І-мъ, въ дни его несчастія. Лицо ея при нжныхъ и правильныхъ очертаніяхъ было всегда оживлено милой граціозной улыбкой. Блоснжный цвтъ лица и розоватый румянецъ щекъ придавалъ еще большую прелесть ея глубокимъ темнымъ глазамъ, между тмъ, какъ во всхъ ея движеніяхъ, въ тон голоса и ямочк на подбородк, проглядывала неистощимая веселость, обаятельно дйствовавшая на окружающихъ. Она не относилась серіозно къ жизни, но въ ней было много самообладанія, и поэтому она безгранично властвовала надъ своими поклонниками. Въ правой рук она держала хлыстъ съ золотымъ набалдашникомъ, маленькія изящно обутыя ноги выглядывали изъ подъ длинной приподнятой амазонки.
Графиня Дизаръ рано вышла замужъ за стараго сэра Ліонелля Тольмаха, который ни въ чемъ не стснялъ ее при жизни и даже съумлъ умереть во-время. Графскій титулъ принадлежалъ ей по праву, Карлъ І-й, еще будучи принцомъ Уэльскимъ, далъ дворянство ея отцу, своему бывшему воспитателю, а дочери его — графскій титулъ.
— Скажите, пожалуйста, милордъ, какія всти получили вы отъ прекрасной миссисъ Киркъ? спросила она младшаго Виллье, который шелъ слва рядомъ съ нею. Я не понимаю, какъ можете вы такъ долго выносить разлуку съ своей возлюбленной?
Графиня сдлала этотъ вопросъ шутливымъ тономъ. Вс въ лагер подсмивались надъ мечтательной любовью шестнадцатилтняго Франциса Виллье къ одной дам, которая пользовалась нкоторою извстностью въ анналахъ того времени подъ именемъ Цирцеи. Ходили слухи, что она оказывала предпочтеніе боле существенной склонности принца Морица и не особенно дорожила платонической любовью молодаго лорда. Между тмъ, Францисъ Виллье привязался къ ней съ горячностью первой любви, которая преимущественно избираетъ предметомъ своего невиннаго поклоненія особу боле зрлаго возраста. Всмъ было извстно, что передъ выступленіемъ королевской арміи изъ Оксфорда, онъ похитилъ голубой бантъ изъ волосъ своей Цирцеи и добросовстно носилъ его на своемъ сердц. Онъ прикоснулся къ банту рукой и продекламировалъ послднія слова псни къ Льюкаст:
‘Тебя ли не любилъ я милая,
‘Но честь призывзетъ меня на поле брани!
Графиня улыбнулась, и еще ближе прильнула къ рук герцога Георга, который быстро и увренно велъ ее сквозь тсную толпу дамъ, съ длинными шлейфами, и кавалеровъ въ самыхъ разнообразныхъ мундирахъ. Хотя Георгъ не носилъ съ собой ленты на память о своей возлюбленной, но образъ Мануэллы еще не окончательно стушевался въ его сердц. Впослдствіи онъ не заслужилъ особенно хорошей репутаціи, такъ какъ отличался непостоянствомъ въ любви и въ политическихъ убжденіяхъ, но въ данный моментъ ему было всего девятнадцать лтъ, и поэтому естественно, что воспоминаніе о прекрасной израильтянк еще не успло изгладиться изъ его памяти въ четыре недли. Прнэтомъ любовь его ‘не была лишена пикантности’, какъ выразилась прекрасная графиня Дизаръ, которой Бокингемъ поврилъ свою тайну.
Графиня помнила молодую двушку, домъ ея родителей и тотъ вечеръ, когда въ присутствіи королевы труппа странствующихъ актеровъ играла трагедію: ‘Ромео и Джульетта’. ‘Дочь д’Акосты была тогда красивымъ ребенкомъ, съ прелестными черными глазами!’ — сказала графиня, взглянувъ кокетливо на Бокингема своими темными выразительными глазами, которые засвтились алмазными искрами. Мысль, что молодая бглянка желаетъ пріхать къ ней, забавляла ее. ‘Я ничего не имю противъ этого, добавила она, быть можетъ благодаря ея присутствію, мы пріобртемъ притягательную силу, въ которой отказала намъ судьба’.
При этомъ Дизаръ подняла голову съ гордымъ сознаніемъ своей красоты и откинула назадъ роскошные локоны своихъ темныхъ волосъ съ такимъ граціознымъ жестомъ, что Бокингемъ невольно воскликнулъ:
— Вы графиня боле, чмъ кто-нибудь можете оцнить постоянство моего сердца и глубину моей любви, если идя подъ руку съ вами я еще могу думать о другой.
Этотъ комплиментъ былъ принятъ съ благосклонной улыбкой.
— Но я желала бы знать, продолжала Дизаръ съ видимымъ колебаніемъ, говорите только правду… вы похитили эту двушку или… она увлекла васъ?
— Клянусь святымъ Георгомъ, что я самъ не знаю этого! Вы требуете, миледи, чтобы я говорилъ правду, и я готовъ исполнить ваше желаніе. Сначала мн казалось, что мои признанія въ связи съ другими благопріятными обстоятельствами произвели извстное впечатлніе на прекрасную еврейку, но когда мы остались съ ней вдвоемъ въ этой проклятой комнат, на чердак Чильдерлейскаго замка, то она прямо объявила мн, что не любитъ меня. Какъ вы думаете, миледи, чему я долженъ больше врить: желаніямъ моего сердца или словамъ этой недоступной красавицы?
— Вы спрашиваете меня объ этомъ, милордъ?— воскликнула Дизаръ, пожимая плечами. Насколько мн приходилось видть, судьба женщины всегда въ рукахъ мужчины.
Въ этихъ словахъ былъ легкій оттнокъ ироніи, и если бы герцогъ былъ мене занятъ своими мыслями, то, вроятно, замтилъ бы, что она думаетъ совершенно противное. Ея гордый ротъ и глаза, казалось, говорили: ваша судьба въ моихъ рукахъ! каждый изъ васъ почувствуетъ мою силу, если я захочу этого!
Но она не сочла нужнымъ сообщить свои размышленія и сказала: вы мужчины властелины міра, и, по моему мннію, милордъ, если вамъ не удастся побдить сердце прекрасной еврейки, то вы сами будете въ этомъ виноваты.
— Мудрость говоритъ вашими устами, миледи! воскликнулъ Бокингемъ. Каждое ваше слово для меня законъ!
— Безхарактерный дуракъ! подумала графиня. Всякая, сколько-нибудь умная и честолюбивая женщина превратитъ тебя въ своего раба и будетъ водить за носъ!
Но такъ какъ не принято сообщать подобныхъ мыслей въ свтскомъ разговор, то графиня добавила вслухъ: — Браво герцогъ, вы также любезны, какъ всегда! Знаете ли, мн очень хотлось бы, чтобы прекрасная еврейка очутилась при нашемъ двор! Изъ этого можетъ выйти презабавная исторія!..
Герцогъ Бокингемъ былъ въ наилучшемъ расположеніи духа. Вся его личность сіяла высокомріемъ юности, самодовольство выражалось въ смлыхъ, срыхъ глазахъ, въ улыбк красиваго рта. Роскошные каштановые волосы опускались локонами на большой кружевной воротникъ, покрывавшій половину груди и плечи. На его коричневой, бархатной одежд блестла алмазная орденская звзда, пожалованная ему Генріетой-Маріей, въ лвой рук онъ держалъ испанскую шляпу, украшенную перомъ. Графиня Дизаръ шла рядомъ съ нимъ, слегка опираясь на его правую руку, но когда они дошли до средины залы, Бокингемъ неожиданно остановился и положилъ руку на позолоченную рукоятку своей сабли, какъ бы ожидая нападенія.
— Что съ вами милордъ? спросила графиня.
— Не стоитъ говорить объ этомъ! отвтилъ со смхомъ Бокингемъ. Я увидлъ моего почтеннаго друга, сэра Гарри Слингсби.
Этотъ также замтилъ герцога и всталъ съ своего мста. Хотя онъ былъ годами старше герцога и поведеніе послдняго въ Лонгстовскомъ лсу глубоко оскорбило его, но ему казалось неумстнымъ сводить частные счеты среди кровавой междоусобной войны, отъ которой зависла участь ихъ общаго отечества. Поэтому, сдлавъ надъ собою усиліе, онъ пошелъ на встрчу герцогу и хотлъ первый подать ему руку примиренія.
Но Бокингемъ не отвтилъ ему на поклонъ и повернулъ спину глубоко оскорбленному человку.
Слингсби остановился въ недоумніи.— Неужели, пробормоталъ онъ голосомъ дрожащимъ отъ гнва и стыда, дошло до того, что человкъ, состарвшійся на королевской служб, долженъ выносить оскорбленія отъ какого-нибудь мальчишки!
Онъ перешелъ на другую сторону залы. Немногіе знакомые ему джентльмены въ толп придворныхъ видимо избгали встрчи съ нимъ, между тмъ, какъ около герцога и графини Дизаръ Образовалась группа кавалеровъ и дамъ, которые чему-то громко смялись.
Герцогъ разсказывалъ имъ, въ шутливомъ тон, свое приключеніе съ Слингсби. По его словамъ, грубый, неблаговоспитанный дворянинъ позволилъ себ, относительно его, такія вещи, которыя не можетъ выносить ни одинъ порядочный человкъ и, что на герб Бокингемовъ будетъ неизгладимое пятно, если онъ позволитъ кому-нибудь, относительно себя, подобное обращеніе.— Въ виду этого, добавилъ герцогъ, я хотлъ потребовать удовлетворенія отъ дерзкаго дворянина, но король воспротивился этому, такъ какъ считаетъ такія ссоры неумстными въ нашемъ лагер. Затмъ, когда я подробно разсказалъ всю исторію его величеству, онъ объявилъ, что сэръ Гарри Слингсби будетъ удаленъ отъ двора…
Въ это время, слуга отворилъ настежъ двери сосдней комнаты: главный начальникъ королевскаго войска, выслушавъ доклады командировъ отдльныхъ полковъ, веллъ объявить, что онъ къ услугамъ всхъ, кому угодно его видть по какимъ-либо дламъ.
Сэръ Гарри приказалъ слуг доложить принцу о своемъ желаніи переговорить съ нимъ.
Принцъ Рупрехтъ, вмсто того, чтобы потребовать къ себ сэра Гарри, самъ неожиданно появился въ дверяхъ, отдлявшихъ его комнату отъ залы, и въ тотъ же моментъ смолкли разговоры, смхъ, шумъ и шелестъ шаговъ. Наступила глубокая тишина, взоры всхъ придворныхъ устремились на королевскаго любимца.
Принцъ Рупрехтъ былъ въ красномъ мундир своего полка. Это былъ молодой человкъ, лтъ двадцати шести. Полудтское лицо, изображенное Ванъ-Дикомъ, приняло боле суровое и жесткое выраженіе среди бурь военной жизни, изящная рука, которую обезсмертилъ живописецъ, съ того времени несчетное число разъ обагрялась кровью. Но въ большихъ, ясныхъ глазахъ все еще просвчивало добродушіе, которымъ онъ, преимущественно, расположилъ къ себ сердца солдатъ. Между тмъ, сильно изогнутый орлиный носъ и рзко очерченныя полныя губы ясно указывали, что этотъ смлый искатель приключеній, при всей своей личной храбрости, можетъ погубить дло, которому онъ служитъ, вслдствіе свойственной ему безумной удали и самонадянности.
— Сэръ Гарри Слингсби? спросилъ онъ, едва отвтивъ на поклонъ почтеннаго кавалера. Я требую именемъ короля, чтобъ вы сперва отдали мн привезенныя вами депеши, а затмъ вашу шпагу.
Судорожно сжались кулаки несчастнаго кавалера, къ которому были обращены эти слова въ присутствіи толпы придворныхъ.
— Чмъ я заслужилъ подобный позоръ? спросилъ Слингсби дрожащимъ голосомъ. Я всегда честно носилъ шпагу и привез сюда депеши съ опастностью жизни!..
— Ваши вопросы совершенно неумстны, сэръ! сухо замтилъ принцъ. Вы должны повиноваться королю!
Мысли путались въ голов несчастнаго кавалера, ноги отказывались служить ему. Наконецъ, онъ настолько овладлъ собою, что отстегнулъ шпагу и, взявъ ее въ руки, сказалъ взволнованнымъ голосомъ:
— Эта шпага врно служила королямъ Англіи, она принадлежала моимъ предкамъ и я надялся передать ее моимъ потомкамъ. Но его величество ршилъ иначе, онъ можетъ переломить эту шпагу, но никто не ршится упрекнуть въ неврности того, кто носилъ ее!
Съ этими словами Слингсби подалъ свою шпагу принцу Рунрехту, который, взявъ ее, спросилъ:
— Гд же депеши сэръ?
— Прошу извиненія у вашей свтлости! Моя шпага принадлежитъ королю, но депеши поручены мн ея величествомъ.
Принцъ Рупрехтъ стиснулъ зубы отъ нетерпнія и досады, при мысли, что королева, несмотря на свое изгнаніе, становится на его дорог.
— Депеши адресованы королю, продолжалъ Слингсби ршительнымъ тономъ, и я долженъ отдать ихъ въ руки его величеству!
Неизвстно чмъ кончилась бы эта сцена, потому что нельзя было поручиться, что принцъ при своемъ вспыльчивомъ характер не употребитъ насилія. Но въ эту минуту съ улицы послышался какой-то странный шумъ, и вслдъ затмъ, по мостовой раздались удары копытъ множества лошадей. Караульные отдавали честь королю, громко проносились по пустынной площади слова команды офицеровъ.
На городской башн пробило двнадцать часовъ ночи.
Въ зал была мертвая тишина, вс стояли въ нмомъ ожиданіи.
Всадники остановились у воротъ и сошли съ лошадей. Двери залы были отворены настежъ. Появился отрядъ молодыхъ нобельменовъ въ богатыхъ мундирахъ, составлявшихъ лейбъ-гвардію короля, и всталъ у входа въ строевомъ порядк. Этотъ, такъ-называемый ‘золотой эскадронъ’, сформированный изъ высшаго дворянства страны, находился подъ начальствомъ лорда Дигби, который былъ непримиримымъ врагомъ принца Рупрехта и лучшимъ другомъ лорда Жермина, шталмейстера ея величества Генріеты Маріи. Послдній отправился вслдъ за королевою въ изгнаніе, и не только молва, но и оффиціальное донесеніе французскаго посланника гласило о немъ, что ‘ему не трудно было замнить короля для Генріеты Маріи’.
Карлъ I вошелъ въ залу сквозь двойную шпалеру блестящихъ мундировъ и сверкающаго оружія, придворные привтствовали его громкимъ восклицаніемъ: ‘God save the king!’ (Боже храни короля!).
Король былъ въ темнофіолетовомъ бархатномъ плать, украшенномъ орденомъ Подвязки, на плечахъ былъ накинутъ синій плащъ, на груди была вышитая серебряная звзда, королевскій орденъ св. Георга, художественно сдланный изъ драгоцнныхъ камней, красовался на его лвомъ плеч. Большой кружевной воротникъ низко спускался по обоимъ плечамъ, въ одномъ ух было продто кольцо съ жемчугомъ. Его тонкая худощавая фигура была въ высшей степени представительна, но на блдномъ лиц видны были слды глубокой душевной тревоги. Прекрасно очерченный лобъ, покрытый глубокими морщинами свидтельствовалъ о тяжелой вынесенной имъ борьб. Но длинные, падающіе до плечъ, волосы все еще были каштановаго цвта и густая борода и усы, оттнявшіе нижнюю часть лица, сохранили прежній, слегка рыжеватый оттнокъ. Хотя ему было не боле сорока пяти лтъ, но въ глазахъ замтно было утомленіе жизни и какъ бы гнетъ преждевременной старости. Густые брови плохо гармонировали съ красноватыми опухшими вками, крпко сжатыя губы придавали меланхолическое выраженіе его длинному худощавому лицу, въ которомъ было нчто мрачное и печальное, точно предчувствіе ожидавшей его судьбы. Его называли ‘блымъ королемъ’ по цвту платья одтаго имъ во время своего королевскаго внчанія и по таинственному преданію объ одномъ пророческомъ видніи. Сегодня, боле чмъ когда-нибудь, это названіе подходило къ нему. Онъ уже спалъ глубокимъ сномъ въ своей главной квартир, близь Льюбенгема, когда его подняли съ постели извстіемъ, которое привело его сюда въ такой поздній часъ ночи. Впослдствіи расказывали, что во время этого короткаго, неожиданно прерваннаго сна, ему явилась окровавленная тнь Страффорда, неотступно преслдовавшая его, какъ упрекъ совсти. Король дйствительно былъ склоненъ къ суеврію, но кто можетъ сказать, что собственно тяготило его душу въ это время.
Много страданій вынесъ этотъ человкъ, даже теперь, когда прошло боле двухъ столтій, посл трагической смерти Карла I, портретъ его возбуждаетъ въ насъ чувство глубокаго сожалнія. Не подлежитъ сомннію, что вскія обвиненія тяготютъ на его памяти. Но, вызывая его тнь на судъ исторіи, мы не должны забывать, что Карлъ I, съ своей точки зрнія, врно служилъ длу, котораго онъ былъ представителемъ. Если онъ и обманывалъ враговъ этого дла, слдуя іезуитской морали не пренебрегалъ никакими средствами для достиженія цли, но онъ всегда держалъ слово данное друзьямъ и съ непоколебимою твердостью до конца жизни оставался вренъ своимъ убжденіямъ.
Съ полнымъ достоинствомъ, неоставлявшимъ его даже въ повседневной жизни, раскланивался Карлъ I съ придворными дамами, кавалерами и командирами войскъ, которые почтительно привтствовали его. Онъ узналъ между ними сэра Гарри Слингсби, и темные печальные глаза его остановились на минуту на почтенномъ джентльмен, который былъ тронутъ этимъ до слезъ.
— Ваше величество, проговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ, склоняя колно передъ королемъ и сдлавъ движеніе, чтобы поцловать его руку. Я пріхалъ изъ Франціи…
Мимолетная печальная улыбка появилась на лиц короля и тотчасъ же исчезла. Изъ Франціи, подумалъ онъ, отъ Генріеты Маріи, любимой жены, имя которой даже издали обаятельно дйствовало на него. Сердце его болзненно сжалось при этомъ воспоминаніи, онъ остановился и видимо хотлъ сказать что-то, но губы его произносили только неясные звуки. Всмъ было извстно, что онъ заикался, какъ и его отецъ, и въ минуты душевнаго волненія, долго не могъ справиться съ своимъ языкомъ. Онъ приходилъ въ особенное смущеніе, когда это случалось въ присутствіи придворныхъ. Богровая краска выступала на его блдномъ лиц. Принцъ Рупрехтъ поспшилъ воспользоваться этимъ, чтобы увести короля изъ залы отъ ненавистнаго для него Слингсби.
Король поспшно удалился, не протянувъ руки сэру Гарри, который моментально всталъ на ноги и, отойдя въ уголъ залы, въ изнеможеніи опустился на стулъ. Слезы душили его.
— Вотъ пріемъ приготовленный мн королемъ, проговорилъ онъ, съ сдержаннымъ рыданіемъ, закрывъ лицо руками.
Карлъ I вошелъ въ кабинетъ принца Рупрехта. Это была низкая комната, посреди стоялъ большой столъ, окруженный креслами, на которомъ горли зажженныя свчи. Король слъ въ первое попавшееся кресло и пригласилъ жестомъ руки стоявшихъ въ углубленіи комнаты генераловъ и начальниковъ различныхъ отрядовъ занять мста у стола. Затмъ двери въ залу были наглухо закрыты, такъ какъ начался военный совтъ. Король счелъ нужнымъ объяснить присутствующимъ причину своего неожиданнаго появленія въ такой поздній часъ ночи:
— Меня подняли со сна, сказалъ онъ, извстіемъ, что непріятель показался на высотахъ Незби. Говорятъ, что даже виднъ огонь его бивуаковъ.
Въ глазахъ принца Рупрехта сверкнулъ гнвъ. Держу заране пари, что мы поколотимъ ихъ! воскликнулъ онъ, ударивъ кулакомъ по столу.
Боле пожилые генералы съ сомнніемъ покачали головой и замтили, что прежде всего нужно познакомиться съ позиціей непріятеля.
Король потребовалъ карту Лейетеришра и сосднихъ графствъ, которую принцъ Рупрехтъ тотчасъ же подалъ ему.
Холмъ и деревня Незби находились всего на разстояніи нсколькихъ миль отъ аванпостовъ королевской арміи, расположенныхъ между Маркетъ-Герборо до Льюбенгема, остальное войско было протянуто внизъ по долин, между обими цпями холмовъ. Вопросъ заключался въ томъ: можно ли было напасть на непріятеля, не имя точныхъ свдній объ его силахъ? Хотя было извстно, что Ферфаксъ занималъ высоты Незби, но никто не зналъ, гд въ эту минуту находился Кромвель.
— Стоитъ ли такъ долго говорить объ этомъ слух! Пусть онъ провалится ко всмъ чертямъ!— воскликнулъ принцъ Рупрехтъ.— Я ршительно не понимаю, почему вс такъ интересуются имъ?
— Въ распоряженіи Кромвеля цлая армія! замтилъ спокойнымъ голосомъ сэръ Мармадьюкъ Лангдаль, одинъ изъ самыхъ старыхъ и опытныхъ военачальниковъ.
Большинство было того мннія, что армія Кромвеля еще не успла соединиться съ арміей Ферфакса.
— Въ этихъ случаяхъ нужно знать, а не предполагать! возразилъ тмъ же тономъ Лангдаль.
Лордъ Эстлей подтвердилъ слова стараго военачальника и поднялъ вопросъ о томъ, не лучше ли будетъ выманить непріятеля изъ его позиціи, нежели самимъ аттаковать его?
Лордъ Дигби нашелъ послднее слишкомъ рискованнымъ, такъ какъ онъ былъ увренъ, что принцъ Рупрехтъ, по своему обыкновенію, будетъ отстаивать наступательный способъ дйствій.
— Я слышалъ, сказалъ онъ, мягкимъ и вжливымъ тономъ человка, усвоившаго придворные нравы, что сэръ Гарри Слингсби привезъ депеши отъ королевы. Мн кажется, что необходимо узнать ихъ содержаніе, прежде чмъ остановиться на какомъ нибудь ршеніи.
— Какое значеніе могутъ имть для насъ эти депеши въ настоящую минуту?— возразилъ съ запальчивостью принцъ Рупрехтъ.
Лордъ Дигби, замтивъ, что поднятый имъ вопросъ крайне непріятенъ принцу, продолжалъ еще съ большею настойчивостью:
— Если будетъ угодно вашему величеству, то я приведу сюда почтеннаго сэра Гарри.
— Я ршительно протестую противъ этого, воскликнулъ принцъ. Мн только что пришлось взять отъ него шпагу по приказанію его величества, и слдовательно Слингсби не можетъ больше явиться передъ королемъ.
— А депеши? спросилъ лордъ Дигби, видя что противникъ его все боле и боле горячится.
— Я знаю, что нкоторые люди стараются посять раздоръ между истинными друзьями короля, пробормоталъ сквозь зубы принцъ Рупрехтъ, и затмъ добавилъ вслухъ: этотъ господинъ отказался вручить мн привезенныя имъ депеши.
— Пусть потребуютъ ихъ отъ него моимъ именемъ, сказалъ король.
Лордъ Дигби вышелъ въ сосднюю комнату и тотчасъ же вернулся назадъ съ депешами.
Это были письма Генріеты Маріи. Въ глазахъ короля промелькнулъ мимолетный лучъ радости, когда онъ увидлъ знакомый почеркъ дорогаго для него существа, рука его замтно дрожала, когда онъ сорвалъ шнурокъ и печать съ поданнаго ему пакета.
‘Мой дорогой другъ, писала королева своему мужу (письмо было изъ Парижа и написано боле двухъ мсяцевъ тому назадъ), теб не зачмъ объяснять, почему я ршилась отправить теб это письмо, которое передастъ мой посланный’. Затмъ слдовали числа и шифрованныя буквы, съ оговоркой, что король пойметъ ихъ. Генріета Марія сообщала своему супругу, что послала особаго гонца къ Монрозу и что кром того ея уполномоченные Гоффе и Кохране ведутъ дятельные переговоры съ Голландіей и Даніей. ‘Такимъ образомъ, добавила она, съ Божіею помощью, въ конц мая или въ начал іюня 6.000 ирландцевъ высадятся въ западныхъ графствахъ, гд все дворянство поднимется на защиту короля. Посланные съ ними корабли будутъ блокировать Мильфордъ, голландцы уже готовы для этой экспедиціи, помимо испанцевъ, которые въ свою очередь выступятъ изъ Дюнкиркена’. Королева не особенно разсчитывала на помощь Мазарена, ‘но вчера, добавляла она, я получила письмо отъ лотарингскаго герцога, онъ изъявляетъ готовность привести къ теб на помощь 10.000 человкъ, если ты пожелаешь принять его услуги’. Передъ нкоторыми фразами были кресты (+), которые королева ставила въ тхъ случаяхъ, когда выражала какое нибудь особенное желаніе или хотла обратить вниманіе короля на свои слова. Подобный крестъ былъ поставленъ передъ фразой: ‘умоляю тебя во имя твоей собственной чести, не вступай больше ни въ какія сдлки съ парламентомъ, если ты уступишь въ чемъ либо бунтовщикамъ, то черезъ это лишишь себя помощи Ирландіи и другихъ католическихъ государствъ’. Затмъ слдовалъ еще крестъ передъ словами: ‘не забывай бдныхъ католиковъ, которые оказали теб такія важныя услуги’.
Въ другомъ письм, написанномъ нсколькими днями позже, Генріета Марія сообщала, что Монрозъ намренъ въ конц лта присоединиться къ королевской арміи съ 20,000 человкъ, и что, по донесеніямъ Гоффе и Кохране, Голландія и Данія готовы поддержать диверсію ирландцевъ, какъ только относительно этого состоится формальное соглашеніе, и что, наконецъ, герцогъ лотарингскій ждетъ только прибытія судовъ, чтобы переправить въ Англію 10,000-й отрядъ…
— Во всякомъ случа, сказалъ король, эти депеши весьма важны для ршенія занимающаго насъ вопроса, а именно: должны ли мы сами атаковать непріятеля въ занятой имъ позиціи или принять иной способъ дйствій? Намъ сообщаютъ, что къ концу лта нашъ комплектъ войска, людей и оружія боле чмъ удвоится. Въ виду этого, мн кажется, что мы врне достигнемъ цли, если отложимъ на время военныя дйствія и подвинемся еще дальше къ сверу для соединенія съ Монрозомъ.
— Неужели мы должны бжать отъ непріятеля, который только что былъ вынужденъ снять осаду съ Оксфорда, воскликнулъ съ досадой принцъ Рупрехтъ.— Врядъ ли ваше величество будетъ отстаивать подобное ршеніе!
‘Король, на свое несчастіе’, по врному замчанію одного современника, отличался чрезмрнымъ упорствомъ въ сношеніяхъ съ непріятелемъ и въ то же время былъ всегда слишкомъ податливъ относительно своихъ друзей, такъ какъ считалъ ихъ мннія лучше своего собственнаго, хотя это не всегда было въ дйствительности.
Карлъ былъ въ нершимости и почти не обращалъ вниманія на происходившія около него пренія, но тутъ раздались рзкія звуки трубъ, возвщавшіе прибытіе гонца съ новыми извстіями. Принцъ Рупрехтъ послалъ узнать въ чемъ дло одного изъ своихъ адъютантовъ, который вернулся черезъ нсколько минутъ въ сопровожденіи раненаго офицера, покрытаго кровью и пылью.
— Что случилось? спросилъ король, вставая съ мста.
— Ваше величество, я пріхалъ сюда изъ нашихъ аванпостовъ, стоявшихъ у Незби. Непріятель напалъ на нихъ и принудилъ къ отступленію, у насъ есть убитые и раненые, многіе попали въ плнъ… Кромвель только что вступилъ въ лагерь Ферфакса.
— Король топнулъ ногой.— Кромвель!.. воскликнулъ онъ съ гнвомъ — всегда и везд Кромвель! Кто же, наконецъ, освободитъ меня отъ этого человка!
— Я доставлю его живаго или мертваго вашему величеству! отвтилъ торжественно принцъ Рупрехтъ.— Теперь мы не не можемъ отклонить битву, которую самъ непріятель предлагаетъ намъ! Мои кавалеристы съ нетерпніемъ ожидаютъ ея. Отступленіе въ настоящемъ случа было бы хуже потери сраженія!
Король съ безпокойствомъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат.
Наконецъ, онъ остановился передъ столомъ и бросилъ разсянный взглядъ на карту.
— Такъ и быть! сказалъ онъ, положивъ свою костлявую руку на лежавшую около него высокую испанскую шляпу, украшенную перомъ и золотой пряжкой, въ лвой рук онъ держалъ длинныя кожаныя перчатки.
— Мы дадимъ сраженіе!.. Прошу васъ принцъ сдлать необходимыя распоряженія! Мы выступимъ завтра въ три часа утра… У насъ еще останется два часа для отдыха. Приготовтесь господа!’ наступаетъ ршительная минута! Доброй ночи!..
Король надлъ шляпу и перчатки.— До свиданія, сказалъ онъ, обращаясь еще разъ къ присутствующимъ.— Помните, что нашъ пароль: Богъ и королева Марія!
— Богъ и королева Марія! раздалось въ кабинет принца Рупрехта.
Слуга отворилъ двери. Въ зал повторился тотъ же возгласъ,, затмъ — по всему дому и на площади, гд уже стали собираться кавалеристы изъ смежныхъ городскихъ улицъ.
Когда король проходилъ черезъ залу, отправляясь на кратковременный отдыхъ, Слингсби подошелъ къ нему.
— Сжальтесь надо мной, ваше величество! проговорилъ онъ глухимъ голосомъ,— Позвольте мн принять участіе въ завтрашней битв. Быть можетъ мн удастся найти желанную смерть…
Король бросилъ грустный взглядъ на просителя, но такъ какъ, рядомъ съ нимъ шелъ принцъ Рупрехтъ, то онъ покачалъ отрицательно головой и молча вышелъ изъ залы.

ГЛАВА II.
Въ лагер парламентской арміи.

Король получилъ врное извстіе: Кромвель дйствительно прибылъ въ лагерь нсколько часовъ тому назадъ. Ферфаксъ вызвалъ его изъ восточныхъ графствъ, гд онъ находился съ войсками въ недалекомъ разстояніи отъ Эли, мста жительства его семьи. Незадолго передъ тмъ, Кромвель разбилъ три отдльныхъ корпуса роялистовъ и разсялъ ихъ въ разныя стороны, какъ хворостъ, который сбрасываютъ съ дороги. Послднія недли мая и начало іюня онъ провелъ въ кажущейся праздности, но это было бездйствіе льва, подстерегающаго добычу. Онъ проводилъ время то въ Гунтингдон, гд, съ его присутствіемъ, наступила какая-то торжественная тишина, то въ Кембридж, гд гремли барабаны, торчали копья и мушкеты. Быть можетъ, пользуясь досугомъ, онъ трудился надъ организаціей своей арміи и укрплялъ ея внутреннюю связь сознаніемъ того знаменія, которымъ она была обязана его личности? Человкъ имющій опредленную задачу въ жизни никогда не упускаетъ ее изъ виду, даже на одинъ день или часъ. Исключительная занимающая его идея всецло поглощаетъ его, онъ становится одностороннимъ эгоистомъ, нетерпимымъ и несообщительнымъ. Тысячи другихъ людей, отступили бы передъ тяжелой предстоящей работой, всевозможными противорчіями и ковами неизбжныхъ враговъ, но ничто не можетъ остановить его. Весь его первоначальный трудъ пропадаетъ даромъ, онъ начинаетъ его вновь, довольный тмъ, что пока никто не замчаетъ его. Но едва онъ обратилъ на себя вниманіе людей — на него со всхъ сторонъ начинаютъ сыпаться насмшки, невыносимыя для мелкихъ натуръ, но онъ равнодушно принимаетъ ихъ. Не тревожатъ его и боле серьезныя обвиненія, хотя враги, число которыхъ все увеличивается, упрекаютъ его въ непомрномъ честолюбіи и въ недостатк искренности. Съ тмъ же невозмутимымъ хладнокровіемъ относится онъ къ уловкамъ партій, интригамъ однихъ и честнымъ попыткамъ другихъ разубдить его. Наконецъ, наступаетъ день, когда вс начинаютъ замчать съ нкоторымъ безпокойствомъ, что ничто на свт не можетъ поколебать его, онъ знаетъ, что наступитъ и такой день, гд люди будутъ нуждаться въ его помощи.
Онъ уже вытснилъ пресвитеріанскихъ предводителей войскъ, людей съ громкими именами и титулами, какъ графа Эссекса, маркиза Манчестера, хотя ‘онъ былъ неучъ и сынъ простаго крестьянина’, какъ утверждали его противники. Въ дйствительности, отецъ Кромвеля былъ зажиточный арендаторъ, а его мать — дочь баронета, но, во всякомъ случа, этотъ человкъ вышелъ изъ народа, унаслдовалъ его силы и инстинкты и понималъ его чувства и стремленія. Пресвитеріане, люди съ узкимъ міровоззрніемъ и ограниченными способностями, составляли пока большинство въ парламент. Мры принятыя къ устраненію Эссекса и Манчестера распространялись и на Кромвеля. Но услуги Оливера были необходимы, и хотя патентъ его находился въ рукахъ лицъ, враждебно настроенныхъ противъ него, тмъ не мене, срокъ его службы продлили еще на мсяцъ. Въ это время, король выступилъ изъ Оксфорда, Лейстеръ положилъ оружіе, и снова эскадроны принца Рупрехта начали грабить и опустошать страну. Численность арміи, собранной роялистами на границахъ соединенныхъ графствъ, увеличивалась съ каждымъ днемъ. Въ подобный моментъ, конечно, немыслимо было отнять команду у такого опытнаго человка, какъ Кромвель. Такъ, случайность, которую никто не можетъ предвидть, является на помощь человку, назначенному судьбой быть исполнителемъ ея повелній.
11-го іюня, Кромвель получилъ бумагу отъ главнокомандующаго, который именемъ парламента предписывалъ ему выслдить непріятеля и принудить послдняго къ битв.
Два дня спустя, бригады Кромвеля были сосредоточены въ нортемитонскомъ графств и стояли на готов, чтобы по первому приказу соединиться съ войсками Ферфакса.
Далеко, на огромномъ пространств виднлись бивуачные огни, разсянные до высотъ Незби, весь юго-западный склонъ холма, по направленію къ Джильборо, былъ занятъ палатками, лошадьми, пушечными лафетами и обозомъ парламентской арміи. Уже начинало смеркаться, когда передовыя колонны кромвелевскихъ ‘желзныхъ панцырниковъ’ сошлись съ аріергардомъ Ферфакса и радостно привтствовали другъ друга. Хотя здсь расположилась многочисленная парламентская армія, состоящая изъ нсколькихъ тысячъ людей, но не слышно было ни дикихъ воплей, ни брани и шума, какой всегда бываетъ на бивуакахъ. Каждый солдатъ молча исполнялъ свою обязанность и велъ себя также чинно, какъ въ церкви или на ‘собраніи врующихъ’, какъ они называли свои митинги. Мысль о Всевышнемъ не оставляла его и среди лагеря, не нужно было алтаря или предписаній начальства, чтобы сдерживать его въ границахъ приличія, въ псняхъ не было ни солдатской удали, ни напыщеннаго восхваленія военной славы или земной любви, онъ плъ благочестивыя псни, которыми израильтяне прославляли Бога наканун своихъ битвъ. Серьезно и молча двигались между огней суровыя воинственныя фигуры, на нкоторыхъ были куртки изъ желтой буйволовой кожи, на другихъ красные мундиры или стальные панцыри. Тогда только что начинался переходъ отъ средневковаго способа веденія войны къ новйшему, который отражался въ вооруженіи людей того времени и въ конскомъ военномъ убранств. Феодальная алебарда встрчалась на ряду съ карабинами и пистолетами кавалеріи, которая первая преобразилась сообразно новйшимъ требованіямъ военнаго искусства, равнымъ образомъ, несмотря на то, что съ изобртеніемъ пороха явились мортиры, ручныя гранаты и ‘полевыя шланги’ все еще тяжелое вооруженіе ландскнехта было въ общемъ употребленіи. По отзыву людей принимавшихъ непосредственное участіе въ тридцатилтней нмецкой войн (такихъ было не мало въ числ офицеровъ) парламентская армія представляла многія черты сходства съ войскомъ протестантскаго героя Густава Адольфа, заслужившаго прозвище ‘свернаго льва’. Говорили, что Кромвель при сформированіи своего войска взялъ за образецъ этого короля, павшаго на пол сраженія при Люцен, въ его арміи была такая же строгая дисциплина, какъ и въ шведской, то же благочестіе, утренняя и вечерняя молитвы, его солдаты также никогда не производили грабежа, и всегда побда оставалась за ними. Сначала право говорить рчи (какъ назывались тогда проповди) принадлежало пресвитеріанскимъ священникамъ, принявшимъ ковенантъ, которые съ этою цлью послдовали за войскомъ и отличались отъ военныхъ людей особымъ коричневымъ одяніемъ и голубыми мантіями. Но вскор, рядомъ съ этими, какъ бы оффиціальными проповдниками, явились ‘вдохновленные мужи’ изъ среды служащихъ въ пхот и кавалеріи, которые, въ свою очередь, начали говорить назидательныя рчи войску, оставаясь въ своихъ прежнихъ мундирахъ всевозможныхъ полковъ. Мало-по-малу священники по профессіи должны были уступить имъ свои права, и съ этимъ исчезло всякое различіе между ними и простыми солдатами, офицерами и частными людьми. Принято было въ принцип, что слово Божіе должно быть возвщено по наитію Св. Духа, а это, само по себ, должно было неизбжно привести къ полному отрицанію духовнаго сана не только черезъ рукоположеніе по обряду англиканской церкви, но и по свободному выбору, какъ у престиверіанъ.
На высот холма, склоны котораго уже погружались въ ночной мракъ, стоялъ главнокомандующій всей парламентской арміи, сэръ Томасъ Ферфаксъ, окруженный офицерами своего штаба. Отсюда открывался широкій видъ на окрестность. Въ недалекомъ разстояніи отъ холма была деревня Незби, покрытая сроватой мглой. Въ узкихъ окнахъ хижинъ мелькали огни, изъ открытыхъ дверей виднлся огонь на очагахъ. Деревня эта, какъ тысячи другихъ деревень, была расположена среди огороженныхъ полей и лсовъ, громко стрекотали кузнечики, слышался лай собакъ, церковная башня, почернвшая отъ времени, казалась особенно высокой по контрасту съ низкими окружающими домами. Аисты свили себ гнздо подъ мднымъ шаромъ, украшавшимъ ея скромный шпицъ. У подножія башни въ тихихъ могилахъ подъ камнями, обросшими мохомъ, спали непробуднымъ сномъ прежніе обитатели Незби. Это была мирная картина замкнутой сельской жизни, отчужденной отъ цлаго міра. Кого могло интересовать существованіе этой деревни, кром ея собственныхъ обитателей и жителей сосднихъ деревень? Ферфаксъ, уроженецъ другого графства, впервые. познакомился съ названіемъ деревни Незби на своей военной карт и узналъ объ ея выгодномъ мстоположеніи изъ словъ посланныхъ имъ лазутчиковъ.
— Такимъ образомъ, сказалъ Ферфаксъ, продолжая начатый разговоръ, мы очутились теперь въ центр Англіи, и вдобавокъ оказывается, что это самая высокая мстность въ цлой стран! Главнокомандующій только что почерпнулъ эти свднія изъ стариннаго описанія, приложеннаго къ карт Лейстерскаго графства, и такъ какъ никто изъ офицеровъ не возражалъ ему, то онъ добавилъ: вотъ будетъ чудо, если здсь произойдетъ окончательная развязка всего дла!
Въ сущности Томасъ Ферфаксъ не врилъ никакимъ чудесамъ и надялся только на свою шпагу и войско. Много разъ въ жизни приходилось ему вспоминать слова его дда: ‘Томъ, сказалъ однажды лордъ своему внуку, совтую теб не пренебрегать войной! Твой отецъ хорошій человкъ, но онъ трусъ! На тебя одного я возлагаю вс мои надежды…’
Главнокомандующій парламентской арміи не подозрвалъ, какая великая истина заключалась въ его мимолетномъ замчаніи относительно выбранной имъ позиціи. Дйствительно, трудно было предугадать заране странную судьбу, ожидавшую эту малоизвстную деревню. Погруженная въ мракъ тихаго существованія, она видла изъ-подъ своихъ соломенныхъ крышъ только естественную смну однихъ поколній другими, главная задача жизни которыхъ заключалась въ томъ, чтобы наполнить амбары благословенными продуктами земли. Но вотъ неожиданно наступаетъ день, которому суждено было навсегда обезсмертить этотъ уголокъ Англіи. Тысячи людей повторяютъ теперь имя Незби, которое останется навсегда памятнымъ въ исторіи, такъ какъ здсь произошла знаменитая битва, имвшая ршительное вліяніе на судьбу цлаго народа. Многіе великолпные и гордые города, въ свое время возбуждавшіе удивленіе всего цивилизованнаго міра, пали и исчезли безслдно, но вчно сохранится воспоминаніе о маленькой незначительной деревн, съ именемъ которой связано одно изъ величайшихъ историческихъ событій.
Послышались удары деревенскаго колокола, звонъ его торжественно раздался въ тихомъ вечернемъ воздух.
— Девять часовъ, сказалъ Ферфаксъ. Я желалъ бы, чтобы Кромвель былъ здсь…
За деревней плоская возвышенность кончалась оврагомъ, который отдлялъ парламентскую армію отъ королевской, расположенной на высот Маркетъ Герборо.
Главнокомандующій задумчиво смрилъ разстояніе привычнымъ глазомъ.
Сэръ Томасъ Ферфаксъ, нсколько мсяцевъ тому назадъ назначенный главнокомандующимъ парламентскою арміей, былъ сынъ Фердинанда Ферфакса, англійскаго пера. Хотя онъ былъ уроженецъ сверныхъ графствъ, которыя выказали трогательную преданность королевскому дому, и находился въ родств со многими дворянскими фамиліями (между прочимъ, съ сэромъ Гарри Слингсби), но оба Ферфакса, отецъ и сынъ, съ самаго начала междоусобной войны открыто приняли сторону парламента и неуклонно служили ему. Сэръ Томасъ вступилъ молодымъ человкомъ въ парламентскую армію, такъ что ему было всего тридцать лтъ, когда онъ принялъ участіе въ большомъ сраженіи при Мастонмур, гд отецъ и сынъ сражались рядомъ. Старшій Ферфаксъ былъ раненъ въ плечо, младшій остался живъ только благодаря тому, что снялъ съ шлема блый значекъ, по которому непріятель могъ узнать его. Какъ извстно, эта битва, вроятно, кончилась бы полнымъ пораженіемъ парламентской арміи, если бы ее не выручили ошибка сдланная принцемъ Рупрехтомъ и распорядительность Кромвеля. Съ этого дня Ферфаксъ вошелъ въ такую же славу, какъ Кромвель, который безъ малйшей зависти отнесся къ этому факту, и, съ своей стороны, сдлалъ все отъ него зависящее, чтобы парламентъ оцнилъ заслуги его младшаго товарища. Великій человкъ ясно видлъ, что молодой Ферфаксъ несравненно выше всхъ бывшихъ до этого полководцевъ, хотя далеко уступалъ имъ въ знатности, такъ какъ его родословное дерево не восходило дале времени первыхъ Тюдоровъ. Послднее, по мннію Кромвеля, говорило въ пользу молодого дворянина, который, въ виду скромнаго ряда предковъ двухъ столтій, долженъ былъ употребить вс усилія, чтобы прославить свое имя личными заслугами и остаться врнымъ девизу на своемъ герб ‘Fare, fac’ (слово — дло). У молодаго Ферфакса слово всегда согласовалось съ дломъ, и не могло быть никакого сомннія относительно его образа мыслей, потому что онъ выросъ въ пуританскихъ принципахъ и готовъ былъ пожертвовать для нихъ жизнью. Когда отецъ его, котораго старый лордъ называлъ трусомъ, хотя рана, полученная имъ при Мастонмур, свидтельствовала о противномъ, окончательно поселился въ своемъ замк, младшій Ферфаксъ не оставилъ военнаго поприща, какъ бы въ оправданіе пророческихъ словъ своего дда на этотъ разъ боле правдивыхъ.
Сэръ Томасъ женился незадолго до начала междоусобной войны на богатой и знатной двушк, урожденной Вересъ Тильбери, которая, кром ума и образованія, отличалась твердостью характера. Добросовстный историкъ тхъ временъ, Кларендонъ, не могъ найти въ ней другихъ недостатковъ, кром того, что она была воспитана въ Голландіи и не имла надлежащаго уваженія къ англиканской церкви. Этому обстоятельству онъ приписываетъ тотъ фактъ, что она, раздляя мнніе своего мужа, не помшала ему принять участіе въ возмущеніи, которое навлекло такія бдствія на государство.
Самъ Ферфаксъ, счастливый полководецъ, удостоенный неслыханными почестями, представлялъ собою рдкое соединеніе безусловной храбрости съ полнымъ отсутствіемъ собственной иниціативы и честолюбія. Хотя онъ былъ самымъ могущественнымъ человкомъ въ Англіи во время продолжительнаго пережитаго ею кризиса, но его ни разу не коснулись обвиненія и клевета его собственной партіи. Равнымъ образомъ и противная партія, паденію которой онъ всего боле способствовалъ, ничмъ не заклеймила его памяти, такъ что безпристрастное потомство могло составить о немъ вполн врное сужденіе.
Теперь онъ хладнокровно стоялъ въ виду непріятеля и съ невозмутимымъ спокойствіемъ ожидалъ прибытія Кромвеля. Пламя, горвшаго по близости костра, освщало его стройную, но худощавую фигуру, открытое привтливое лицо, съ плоскимъ лбомъ и выраженіемъ твердой ршимости въ губахъ. О глазахъ его трудно было судить въ эту минуту, такъ какъ они оживлялись только въ пылу сраженія и принимали особенное, свойственное имъ смлое выраженіе.
— Доложите мн, если получится какое-нибудь извстіе съ нашихъ аванпостовъ, сказалъ онъ одному изъ стоявшихъ вокругъ него офицеровъ, направляясь къ своей палатк, раскинутой на склон холма, такой же низкой и неудобной, какъ и вс другія палатки, но только боле обширныхъ размровъ. На голой, ничмъ не покрытой, земл поставленъ былъ стулъ и столъ, на которомъ горла свча, плохо защищенная рдкимъ полотномъ отъ ночнаго втра. Мерцающій огонь свчи тускло освщалъ лежавшія на стол карты Лейстершира и сосднихъ графствъ, планъ позиціи, чернильницу и зрительную трубу. У задней стны палатки стояла походная кровать, у которой сидла старая служанка на низкой скамейк.
— Давно ли она заснула? спросилъ главнокомандующій, осторожно подходя къ постели.
— Около часу, если не больше, отвтила почтительно старуха.
На постели спала двочка, лтъ шести или семи. Это была родная дочь генерала, Мери Ферфаксъ. Въ начал войны, жена также всюду слдовала за нимъ, но посл битвы при Брадфорд она вернулась въ замокъ, двочка сопровождала отца въ дальнйшихъ походахъ. Она не хотла разстаться съ нимъ и съ такими горькими слезами умоляла его не оставлять ея, что онъ посадилъ ее къ себ на сдло, а для присмотра и ухода за ребенкомъ взялъ старуху, которая выняньчила его самого. Такимъ образомъ, это маленькое существо было неразлучно съ отцомъ при всхъ битвахъ, переходахъ арміи съ мста на мсто и въ лагер. Нердко жизнь ея была въ опасности, подчасъ посл утомительнаго длиннаго перехода съ ней случались обмороки, и разъ, во время одного поспшнаго отступленія, она серьезно заболла, и смерть грозила прервать нить этой, только что разцвтающей жизни. Войска переправлялись черезъ Трентъ съ барабаннымъ боемъ, между тмъ, какъ несчастный отецъ, самъ раненный въ кисть руки, не ршался отойти отъ любимаго существа, но вотъ приблизилась послдняя колонна и онъ долженъ былъ оставить умирающую дочь на дорог въ первой попавшейся хижин. Прошло нкоторое время, двочка выздоровла и опять явилась съ своею служанкой въ пуританскій лагерь, она была любимое и балованное дитя суровыхъ воиновъ, которые во время битвъ стояли стной между непріятельскимъ огнемъ и дочерью ихъ генерала.
Двочка едва замтно вздохнула, когда отецъ наклонился къ ней. Благодаря трудной и утомительной военной жизни, лицо ея преждевременно приняло серіозное опредленное выраженіе, между тмъ какъ воздухъ и солнце придали смуглый оттнокъ кож. Но теперь во время сна черты ея лица приняли миловидное дтское выраженіе, отецъ невольно любовался ея граціозной маленькой фигурой съ сложенными руками, фантастически освщенной мерцающимъ свтомъ свчи, сердце его было переполнено радостнымъ ощущеніемъ счастья и любви. Но вотъ она слегка вскрикнула и протянула руки какъ будто ловила какую-то тнь въ воздух, губы ея совершенно ясно произнесли имя Бокингема. Затмъ опять все стихло и двочка по прежнему погрузилась въ крпкій сонъ.
— Что это значитъ? спросилъ съ безпокойствомъ отецъ, обращаясь къ старух.
— Не сердитесь на меня ваша милость! отвтила врная служанка, никогда не лгавшая своему господину.— Леди Мери просила меня разсказать ей какую нибудь исторію передъ сномъ, но такую, которая дйствительно случилась когда-то. Тутъ я разсказала ей о знаменитомъ красавц герцог Бокингем, любимц короля, который былъ осыпанъ всевозможныти почестями и, наконецъ, былъ неожиданно убитъ въ одно прекрасное утро человкомъ пріхавшимъ изъ Портсмута. Это вроятно и приснилось нашей леди…
— Зачмъ ты набиваешь ей голову такими пустяками! замтилъ строгимъ тономъ Ферфаксъ.— Ты бы лучше разсказала ей какую нибудь сказку…
— Леди Мери знаетъ вс сказки наизустъ, возразила старуха.— Какъ только я скажу: ‘жилъ былъ’… она прерветъ меня и велитъ разсказывать настоящую исторію. Она охотне всего слушаетъ о. короляхъ, которые несчастнымъ образомъ кончили свою жизнь, какъ напримръ Макбетъ или Ричардъ II, и всегда плачетъ, когда я разсказываю ей о судьб Маріи Стюартъ или сыновьяхъ Эдуарда. Она даже сказала разъ, что еслибы ей пришлось жить въ т времена, то она освободила бы несчастныхъ принцевъ изъ тюрьмы, и одинъ изъ нихъ вроятно поцловалъ бы ей руку, какъ это бываетъ въ сказкахъ и сдлалъ бы ее англійской королевой…
Ферфаксъ хотлъ объяснить старух, что подобныя вещи не слдуетъ разсказывать его дочери, и вдобавокъ въ лагер парламентской арміи, но въ эту минуту въ недалекомъ разстояніи отъ палатки раздался выстрлъ, за нимъ тотчасъ же послдовалъ другой.
Двочка проснулась и торопливо приподнялась на постели въ своемъ бломъ ночномъ плать, но виднныя ею сновиднія все еще проносились передъ ея глазами.— Гд онъ? спросила она въ полудремот, машинально откидывая со лба свои длинные волосы.— Тутъ былъ сейчасъ герцогъ Бокингемъ, отецъ котораго…
Слова эти были прерваны третьимъ выстрломъ. Мери увидла отца и протянула ему об руки. Теперь все помню, мн снился сонъ… Непріятель близко, будетъ скоро битва?
Она вскочила съ постели босыми ногами и бросилась въ объятія отца, который съ нжностью прижалъ ее къ своему сердцу.— Врно подаютъ лошадей? спросила она печальнымъ голосомъ, такъ передъ началомъ битвы, отецъ всегда отсылалъ ее вмст съ служанкой въ аріергардъ.
— Нтъ, до этого далеко. Ложись опять спать Мери, сказалъ Ферфаксъ, подводя дочь къ постели.— Я сейчасъ вернусь къ теб, только узнаю въ чемъ дло.
Онъ поднялъ занавсь закрывавшую входъ въ палатку и вышелъ на открытый воздухъ.— Вроятно пойманы шпіоны, которыхъ придется повсить, пробормоталъ онъ сквозь зубы, увидя при свт горвшаго костра, трехъ оборванцевъ, окруженныхъ солдатами, которые сбжались со всхъ сторонъ, привлеченные любопытствомъ. Брань, угрозы, удары ружейныхъ прикладовъ сыпались на бдняковъ, хотя они не выказывали никакого сопротивленія и выносили оскорбленія съ покорностью людей, неожидавшихъ ничего лучшаго.
Присутствіе главнокомандующаго было тотчасъ же замчено, одинъ изъ солдатъ доложилъ ему, что приведены трое плнныхъ.
Ферфаксъ подошелъ ближе. Рдко приходилось ему видть картину боле ужасающей нищеты, нежели ту, какую представляли собой эти трое несчастныхъ людей. Голодъ и нужда рзко отражались на ихъ лицахъ, казалось, что можно было пересчитать ихъ кости, тмъ боле, что одежда ихъ была настолько изодрана, что во многихъ мстахъ виднлось голое тло. Волосы падали безпорядочными прядями на лобъ, такъ что, при неровномъ освщеніи костра, съ трудомъ можно было разглядть ихъ лица.
Главнокомандующій нкоторое время молча смотрлъ на нихъ, недоумвая, кому онъ обязанъ этимъ непрошеннымъ даромъ войны. Столько лицъ прошло передъ его глазами, и въ послднее время имъ отдано было столько различныхъ приказаній, что онъ не могъ или даже не хотлъ помнить имена и исторіи всхъ тхъ, надъ которыми ему приходилось произносить смертный приговоръ.
Читатель нашъ не находится при подобныхъ условіяхъ и, вроятно, не отречется отъ старыхъ знакомыхъ, когда, присмотрвшись ближе къ лицамъ этихъ трехъ кандидатовъ смерти, узнаетъ въ нихъ бывшаго актера Юргена и его двухъ товарищей, съ которыми онъ встртился въ Чильдерлейскомъ замк, а затмъ въ Лонгстовскомъ лсу.
Несчастный поклонникъ музъ теперь боле походилъ на остовъ, нежели на живаго человка. Хотя и прежде онъ не отличался полнотой, но вынужденный постъ лишилъ его послднихъ признаковъ мяса и жира. Посл долгаго заключенія въ гунтингдонской тюрьм онъ былъ отправленъ въ армію Ферфакса, гд ему пришлось слдовать за обозомъ изъ деревни въ деревню, изъ графства въ графство, подъ вчнымъ страхомъ, что скоро наступитъ для него послдній день жизни. Онъ зналъ, что, такъ какъ кромвелевскій отрядъ взялъ его въ плнъ, то приговоръ военнаго суда долженъ быть подтвержденъ самимъ Кромвелемъ, и поэтому съ ужасомъ ожидалъ прибытія человка, который одинаково поглощалъ собою вниманіе друзей и враговъ. Юргенъ приходилъ въ трепетъ при одномъ имени Кромвеля, чувствовалъ какъ поднимались волосы на его голов отъ страха, когда слышалъ объ его приближеніи отъ приставленной къ нему стражи и дышалъ свободне, когда узнавалъ, что Кромвель пошелъ другой дорогой. У него не могло быть никакого сомннія относительно ршенія военнаго совта, потому что священники въ голубыхъ мантіяхъ ежедневно готовили его къ смерти, убждая его принять ковенантъ, какъ единственное средство спасенія отъ мукъ ада.
Юргенъ отвчалъ что онъ не видитъ никакой надобности торопиться и что на это всегда будетъ слишкомъ много времени.
— Закоснлый гршникъ! говорилъ въ этихъ случаяхъ достопочтенный мистеръ Спригге, одинъ изъ капеллановъ самого главнокомандующаго. Я глубоко убжденъ, что ты попадешь на вислицу прежде, чмъ кончится полнолуніе.
— Тмъ лучше, отвчалъ Юргенъ, въ такомъ случа мы простимся съ вами при лунномъ свт, и мн легче будетъ найти дорогу на небо.
— Пойми, что ты пойдешь прямо въ адъ, гд будешь мучиться день и ночь во вки вковъ! объяснялъ священникъ, выведенный изъ терпнія упорствомъ приговореннаго къ смерти бдняка.
Бывшій актеръ пожималъ плечами.
— Что длать! возражалъ онъ, нужно быть на все готовымъ. Я надюсь и тамъ найти добрыхъ друзей!
Но въ дйствительности Юргенъ былъ далеко не такъ равнодушенъ къ ожидавшей его участи. Вс улики были противъ него. Онъ былъ взятъ съ оружіемъ въ рукахъ, въ его карманахъ были найдены подметныя письма угрожающаго свойства, къ которымъ военный судъ отнесется гораздо строже, нежели добродушный сэръ Товій Кутсъ. Кром того, у несчастнаго агента нейтральной партіи оказались прокламаціи, въ нихъ говорилось о необходимости составить новые полки изъ членовъ клуба по всему королевству для соединенія съ возставшими графствами на юг. Изъ захваченныхъ бумагъ было ясно видно насколько планъ, составленный нейтральной партіей, былъ связанъ съ интересами короля, и если тутъ не было того, что принято называть государственной измной, то было нчто — весьма близкое къ этому. Такимъ образомъ, самый смлый спортсменъ не сталъ бы держать пари за цлость головы Юргена и его товарищей, еще мене были уврены въ этомъ сами преступники.
Однако не смотря на то, что Юргенъ стоялъ передъ лицомъ смерти и былъ достаточно подготовленъ къ ней, все-таки жизнь представляла для него неотразимую прелесть, хотя въ сущности она ничмъ не заслужила подобной привязанности. Она поперемнно его угощала голодомъ, всевозможными преслдованіями, муками неудачной любви и плномъ, наконецъ, дошло до того, что его посадили въ овечій хлвъ, гд, сидя подъ стражей двухъ красныхъ мундировъ, онъ съ ужасомъ прислушивался къ каждому слову, которое могло служить предвстникомъ боле или мене близкаго конца его горестной жизни. Но не даромъ говорятъ, что дти, съ которыми обходятся всего строже, оказываются наиболе благодарными, такъ было и съ Юргеномъ, онъ всмъ сердцемъ любилъ жизнь и свтъ, которые всегда обращались съ нимъ, какъ самая суровая мачиха. Неопредленность будущности служила для него большимъ утшеніемъ. Мысль о Кромвел проносилась въ его голов, какъ туча, предвщающая на вечеръ бурю, но онъ успокоивалъ себя тмъ, что она пройдетъ мимо. ‘Можетъ быть’ — стало его любимымъ словомъ, которымъ онъ подслащалъ горькій хлбъ плнника, воду служившую ему единственнымъ питьемъ, этимъ же словомъ убаюкивалъ онъ себя и на сонъ грядущій.
Но сегодня Юргенъ проснулся въ ужас, услыхавъ роковую всть о приближеніи Кромвеля, которая съ быстротою молніи пронеслась по всему лагерю парламентской арміи. Нкоторые утверждали, что еще наканун видли его авангардъ близь Кетеринга.
Другой человкъ на мст Юргена вроятно покончилъ бы свои счеты съ жизнью. Сначала и онъ самъ думалъ, что для него нтъ иного исхода, но вслдъ за тмъ перемнилъ ршеніе.
— Нечего приходить въ отчаяніе! воскликнулъ онъ мысленно, такъ какъ не смлъ громко выражать своего мннія изъ боязни, что его могутъ услышать красные мундиры, стоящіе у дверей. Если меня посадили въ овечій хлвъ, то изъ этого не слдуетъ, что я долженъ идти на закланіе, какъ овца! Мн уже разъ приходилось искать спасеніе въ бгств при Фрейбург, когда непріятель разбилъ насъ на голову, никто не мшаетъ мн опять прибгнуть къ этому средству…
Юргенъ съ уныніемъ взглянулъ на свои сапоги, которые были въ самомъ жалкомъ состояніи. Онъ составлялъ различные планы бгства, одинъ другого несбыточне, и давалъ странные обты. У него явилось твердое намреніе сдлаться порядочнымъ человкомъ, и въ сокрушеніи своего сердца онъ обратился къ небу съ своеобразной молитвой, чтобы Господь не лишилъ его возможности послужить длу и послалъ бы ему хорошую лошадь и пару пистолетовъ.
Въ этихъ печальныхъ размышленіяхъ прошелъ день для несчастнаго плнника, и наступили сумерки. Мало по маху на холмахъ зажглись огни.
Друзья мои, сказалъ Юргенъ шопотомъ, обращаясь къ двумъ товарищамъ, раздлявшимъ его печальную участь, какъ вы думаете, не выбраться ли намъ отсюда черезъ эту дыру въ углу стны. Разумется было бы удобне и почетне пройти въ дверь, но мы не первые и не послдніе будемъ искать себ спасенія этимъ путемъ! Если насъ поймаютъ, то хуже не будетъ! человкъ умираетъ одинъ разъ, а въ случа удачи мы черезъ полчаса очутимся въ овраг на другой сторон деревни, гд роялисты съ радостью примутъ насъ въ свою армію.
Юргенъ не подозрвалъ, что вдоль оврага была разставлена такая сплошная цпь постовъ парламентской арміи, что даже кошка не могла остаться незамченною, не только трое плнныхъ. Едва сдлали нсколько шаговъ, какъ надъ ихъ головами послышался выстрлъ, за которымъ слдовали два другихъ, бглецовъ окружили со всхъ сторонъ и привели къ главнокомандующему.
Въ это время у подножья холма парламентская армія радостно привтствовала появленіе Кромвеля и его многочисленной кавалеріи. Раздался громкій, протяжный крикъ, который, переходя отъ отряда къ отряду, пронесся по всему лагерю до вершины холма: Да здравствуетъ генералъ-лейтенантъ!.. Кромвель!..
Въ нсколькихъ шагахъ отъ главнокомандующаго на взмыленной лошади появился молодой человкъ въ богатомъ красномъ мундир, блествшемъ отъ золота, за нимъ хало еще нсколько всадниковъ и трубачъ.
— Друзья мои, сказалъ Юргенъ, обращаясь къ своимъ врнымъ товарищамъ, которые подобно ему надялись найти спасеніе въ бгств, теперь я признаю себя побжденнымъ, и намъ ничего не остается, какъ сложить оружіе. Врьте мн, что это тотъ самый полковникъ, который приказалъ арестовать насъ въ лонгстовскомъ лсу, и съ нимъ Макъ-Алистеръ.
Юргенъ не ошибся, это былъ Франкъ Гербертъ, въ своемъ богатомъ военномъ одяніи, которое казалось еще эффектне при красноватомъ отблеск костра, нежели при дневномъ свт. На его лиц не видно было и слда того душевнаго волненія, съ которымъ онъ простился съ своимъ другомъ Гевидомъ и замкомъ, гд оставлялъ дорогое для него существо. Мысли его были поглощены предстоящей битвой и исполненіемъ возложенной на него обязанности.
Онъ быстро соскочилъ съ лошади и отдалъ честь главнокомандующему.
— Надюсь, вы съ хорошими встями полковникъ? спросилъ Ферфаксъ съ привтливой улыбкой. Вроятно, вы сообщите мн о прибытіи кавалеристовъ! Парламентъ не даромъ гордится ими, побда обратилась имъ въ привычку.
— Кавалеристы Кромвеля къ вашимъ услугамъ сэръ! возразилъ Франкъ Гербертъ. Они были въ недалекомъ разстояніи отсюда, когда генералъ-лейтенантъ откомандировалъ меня къ вашему превосходительству съ докладомъ. Съ послдняго поворота, откуда идутъ дв дороги — одна къ Несби, другая въ Бурлей, можно было замтить при наступающихъ сумеркахъ движенія непріятеля на противоположныхъ высотахъ. Генералъ-лейтенантъ отправилъ на рекогносировку одного изъ офицеровъ своего штаба съ отрядомъ кавалеристовъ.
— Какого офицера?
— Генерала Иретона.
— Жениха своей дочери Бришты?
— Да, сэръ! отвтилъ почтительно Гербертъ, недоумвая, какое можетъ быть отношеніе между помолвкой дочери Кромвеля и военной рекогносцировкой. Но, какъ намъ извстно, у самого Ферфакса была дочь, составлявшая предметъ его нжной заботливости, и, теперь наканун битвы, онъ невольно вспомнилъ о дочери Кромвеля.
Въ это время Гербертъ замтилъ трехъ оборванцевъ, стоявшихъ у огня, и тотчасъ-же узналъ ихъ.
— Если память не обманываетъ меня, сказалъ онъ, то эти три джентльмена были отправлены въ главную квартиру съ послдней партіей плнныхъ?
— Рчь идетъ объ насъ, я не жду ничего хорошаго! шепнулъ Юргенъ своимъ товарищамъ, принимая плачевную позу кающагося гршника, въ слабой надежд разжалобить суроваго кавалериста.
— Да, кажется! отвтилъ главнокомандующій, и я жалю, что до сихъ поръ не сдлано относительно ихъ никакого распоряженія. Они только что хотли бжать отсюда, но наши сторожевые посты успли во-время захватить ихъ. Не мшало-бы спровадить этихъ господъ до наступленія утра, завтра мы можемъ очутиться въ такомъ положеніи, что прійдется дорожить каждымъ солдатомъ и не кому будетъ охранять ихъ…
Тысяча плановъ, одинъ другого несообразне промелькнули въ голов Юргена. Ему хотлось сказать: Вамъ нужны руки, зачмъ же вы хотите повсить меня! Дайте мн ружье и я пойду вмст съ вами. Разумется, человку съ добрымъ сердцемъ не легко ршиться убивать другихъ людей для спасенія собственной шкуры, но когда нтъ другого выбора…
Гербертъ прервалъ эти благочестивыя размышленія замчаніемъ, что Кромвель въ подобныхъ случаяхъ считаетъ достаточнымъ повсить для назиданія одного изъ приговоренныхъ и отпустить остальныхъ.
Трое товарищей молча переглянулись, каждый изъ нихъ чувствовалъ глубокое состраданіе къ двумъ остальнымъ, и втайн надялся, что онъ самъ избгнетъ смерти.
— Я вполн согласенъ съ этимъ, отвтилъ человколюбивый полководецъ парламентской арміи. Намъ приходится столько проливать крови въ этой войн, что слдуетъ пользоваться всякимъ случаемъ, чтобы пощадить чью нибудь жизнь. Пусть подадутъ барабанъ и кости.
Въ генерал Ферфакс, несмотря на его строгій пуританизмъ, были нкоторыя черты, напоминающія солдата старой школы. Карточная игра и кости были строго запрещены въ его лагер, но кости всегда выступали на сцену, когда дло шло о пощад какого нибудь приговореннаго къ смерти.
Тотчасъ-же принесли стаканъ съ костями и поставили на барабан передъ тремя бдняками.
Юргену много разъ въ жизни приходилось бросать кости, даже боле, нежели онъ самъ желалъ этого въ минуты хладнокровнаго размышленія. Эти демоны соблазнители съ множествомъ черныхъ глазъ были главной причиной гибели его карьеры, онъ проигралъ въ нихъ все, что заработалъ въ Англіи, Голландіи и Германіи. Если онъ сдлался актеромъ, имперскимъ солдатомъ, присталъ къ партіи нейтральныхъ и теперь очутился лицомъ къ лицу съ смертью, то во всемъ были виноваты кости, которыя теперь улыбаясь смотрли на него и точно поддразнивали своими черными нахальными глазами. Сладострастный трепетъ пробжалъ по его тлу, пальцы судорожно сжались.
— Если въ нихъ сидитъ чортъ, то онъ можетъ сыграть надо мной славную штуку? сказалъ онъ. Такъ и быть, товарищи я брошу первый.
Онъ подошелъ къ барабану, освщенному свтомъ костра, и всталъ передъ нимъ на колни. Кругомъ его столпились мрачныя фигуры въ шлемахъ и красныхъ мундирахъ.
Юргенъ встряхнулъ стаканъ, кости глухо застучали. Ну, крикнулъ онъ, сразу выкидывая ихъ на кожу барабана. Кажется я еще не совсмъ разучился играть!
Главнокомандующій наклонился, чтобы сосчитать очки.
— Дайте огня! сказалъ онъ я ничего не вижу, втеръ гонитъ дымъ на барабанъ.
Зажгли смолистыя лучины сосноваго дерева и подняли надъ головами собравшейся группы, вершина холма освтилась красноватымъ свтомъ.
— Вы видите, воскликнулъ съ торжествомъ Юргенъ, стоя на колняхъ, рука не измнила мн. Чередъ за мной. Я могу еще разъ попробовать счастья!
— Другъ мой, сказалъ Франкъ Гребертъ, ты кажется забываешь, что кости принесены сюда не для препровожденія времени.
— Но игра во всякомъ случа должна быть честная! возразилъ Юргенъ.— Неужели въ главной квартир парламентской арміи, на глазахъ главнокомандующаго, будутъ нарушены самыя обыкновенныя правила игры! Здсь мы не между шулерами и не въ какой нибудь пивной лавк. Я бывалъ въ свт сэръ!..
— Онъ правъ, сказалъ Ферфаксъ.— Теперь очередь его товарищей, онъ броситъ еще разъ кости посл нихъ.
Оба бдняка подошли одновременно къ барабану, дрожа всмъ тломъ. Но счастье слпо и не всегда отличаетъ искусныхъ игроковъ отъ неумлыхъ, они встряхнули стаканъ и бросили кости: у одного вышло двнадцать очковъ, у другого — пятнадцать.
— Тринадцать выигрышъ, мн не разъ удавалось въ жизни выбросить большее число очковъ! сказалъ Юргенъ и, встряхнувъ стаканъ, бросилъ кости. Вышло девять очковъ.
— Проигралъ!.. воскликнулъ онъ голосомъ, въ которомъ больше слышно было досады и гнва, нежели страха.— Я всегда говорилъ, что нельзя доврять счастью въ игр! Это мое послднее слово. Ну, ведите меня на вислицу!..
— Можетъ быть, судьба готовила теб лучшую участь! сказалъ главнокомандующій.— Ты кажется не лишенъ мужества и спокойно идешь на смерть. Но ты приговоренъ къ ней по военнымъ законамъ и судомъ Божьимъ. Я даю теб еще десять минутъ жизни…
Ферфаксъ вынулъ часы.— Жаль, очень жаль!.. пробормоталъ онъ и повернулъ голову, чтобы сдлать распоряженіе относительно немедленнаго исполненія приговора.
— Да, дйствительно жаль! повторилъ Юргенъ, бросая прощальный взглядъ на кости. Но чмъ согршилъ тмъ и наказанъ. Началъ съ проклятой игры и кончилъ ею!
Увренность въ неизбжности близкой смерти длала его почти героемъ.
— Вы не совсмъ хорошо поступили со мной сэръ, сказалъ онъ, подходя къ Франку Герберту, хотя разумется длали то, что вамъ приказывалъ долгъ. Не будемъ говорить объ этомъ… У меня слишкомъ мало времени… Я скоро покину театръ жизни, на которомъ каждый играетъ свою роль, пока Господь не прикажетъ убираться прочь!.. Скажите мн на прощанье, что сталось съ двушкой которую я оставилъ полумертвой въ Лонгстовскомъ лсу?
Грустью поразилъ Герберта этотъ вопросъ, сдланный человкомъ, которому оставалось нсколько минутъ жизни.
— Ты знаешь ее? спросилъ онъ съ удивленіемъ.
Бдный гршникъ готовъ былъ сдлать свое послднее признаніе, но въ этотъ моментъ среди ночной тишины раздался барабанный бой и на протяженіи всего лагеря пронеслось громкое ура. Слышенъ былъ топотъ быстро приближавшейся конницы, впереди халъ Кромвель. Пламя костра, раздуваемаго втромъ, освтило на секунду его мощную фигуру. Герой столтія, человкъ избранный небомъ, чтобы измнить судьбу Англіи и даровать ей благо свободы, вступилъ на малоизвстный холмъ Незби, по которому до сихъ поръ проходили только плугъ и коса и, гд вскор подъ громомъ и огнемъ битвы долженъ былъ пасть послдній оплотъ насилія со всею его ложью, нетерпимостью и суевріемъ.
Великій Кромвель! какъ живо рисуешься ты въ моемъ воображеніи въ эту минуту при неровномъ освщеніи бивуачнаго огня Незби! Я вижу твое суровое угловатое лицо, окаймленное длинными каштановыми волосами, съ высокимъ прекрасно очерченнымъ лбомъ, и глазами полными непоколебимаго доврія и надежды на Бога. Долго странствовалъ я по деревнямъ и городамъ твоей родины, отыскивая слды твоего земнаго существованія. Я видлъ твою тнь на туманныхъ болотахъ Гунтигдона, среди лса мраморныхъ вестминстерскихъ памятниковъ, стоялъ передъ твоей пустой могилой, гд ты покоился короткое время, пока не исторгли изъ нея твой прахъ, сожгли тло, а голову насадили на колъ. Но что достигнуто этимъ? Твой подвигъ навсегда обезсмертилъ тебя. Избгаютъ произносить твое имя, нтъ даже доски, которая бы указывала на домъ, гд ты родился. Палата общинъ, которую ты обезпечилъ отъ произвола, каменныя ступени, по которымъ раздавались твои шаги, зала съ темнымъ потолкомъ невольно напоминаютъ о твоемъ существованіи, хотя гордая Англія, щедрая на памятники своимъ великимъ людямъ, не сочла нужнымъ воздвигнуть теб мавзолея. Но имя твое дорого для тхъ, кто любитъ свободу. Они идутъ на поклоненіе изъ дальнихъ странъ, чтобы подышать воздухомъ, который ветъ на холмахъ твоей родины, такъ какъ отъ тебя не осталось даже могилы среди воспоминаній великаго прошлаго. Сердце ихъ переполняется надеждой на лучшую будущность для всего человчества, врой во все то, что есть высокаго, чистаго и святаго на земл, когда твой образъ предстаетъ передъ ними, какъ олицетвореніе упорно преслдуемой идеи, во всемъ своемъ недосягаемомъ величіи.
— Очень радъ видть васъ! сказалъ сэръ Томасъ Ферфаксъ, дружески пожимая руку великому полководцу, такъ какъ безъ зависти признавалъ его превосходство надъ собой и въ это время еще не чувствовалъ къ нему ни малйшаго недоврія.
Ферфаксъ былъ человкъ великодушный по природ, но безъ высшаго полета, онъ ясно видлъ то, что окружало его, но не отличался дальнозоркостью. Хотя онъ былъ главнокомандующій, но добровольно преклонялся передъ военными доблестями, твердостью характера и талантами своего товарища, который по чину занималъ посл него второе мсто. Тмъ не мене, несмотря на постоянныя и близкія отношенія съ Кромвелемъ, онъ не понималъ ни его знаменія, ни задами, къ которой призвало его провидніе.
Кромвель отвтилъ на привтствіе главнокомандующаго молчаливымъ пожатіемъ руки.
— Ваше присутствіе важно для насъ во всхъ отношеніяхъ, продолжалъ Ферфаксъ.— Это даетъ намъ надежду, что особенная милость Господня, которая привела васъ сюда, не оставитъ насъ и на завтрашній день. Еще разъ отъ души привтствую васъ.
— Если Богъ даруетъ намъ побду, то мы будемъ обязаны этимъ вашему превосходительству, возразилъ Кромвель.— Ваше усердіе и преданность святому длу не будутъ напрасны. Господь не оставитъ сыновъ своихъ и поразитъ войско филистимское.
Кромвель по усвоенной имъ привычк положилъ лвую руку на рукоятку своей тяжелой кавалерійской сабли и воткнулъ ее остріемъ въ землю. Эта была та самая сабля, которая висла у его пояса въ сраженіи при Марстонмур съ слдами двухъ мушкетныхъ пуль на лезве. Она составляла нчто неразлучное съ его сильной приземистой фигурой, широкія и мускулистыя плечи, грудь и руки, были какъ бы нарочно созданы для суроваго дла, которое ему суждено было выполнить на земл. На немъ былъ мундиръ его ‘краснаго полка’, кожаныя рейтузы, высокіе кавалерійскіе сапоги и шлемъ украшенный перьями парламента.
Офицеры различныхъ полковъ, принадлежащіе къ его штабу, были такіе же люди изъ народа, какъ онъ самъ, бывшіе юристы, арендаторы, сыновья торговцевъ и различныхъ ремесленниковъ. Изъ тхъ же гражданъ состояла вся его армія, одни приняли участіе въ войн убжденные въ правот дла, и въ то же время не переставали участвовать въ выборныхъ собраніяхъ и въ засданіяхъ парламента, приказанія котораго они исполняли. Въ числ офицеровъ были два сына Кромвеля: Ричардъ и Генри: одинъ служилъ капитаномъ въ лейбъ гвардіи своего отца, другой — капитаномъ въ полку Гаррисона.
— Какая досада Клейполь, сказалъ Ричардъ, обращаясь къ стоявшему возл него молодому офицеру изящной аристократической наружности,— кажется я напрасно разсчитывалъ на хорошій ужинъ! Тутъ никто и не думаетъ объ д! Клянусь честью, мн до смерти надола эта походная жизнь: стоитъ-ли переносить такія лишенія изъ-за небольшой частицы славы, которая быть можетъ выпадетъ на долю каждаго изъ насъ!
— Не говори такъ громко, возразилъ Клейполь, указывая на Кромвеля съ лукавой улыбкой. Твой отецъ можетъ услышать тебя!
— Пусть слышитъ, мн все равно! Не всякій рожденъ для войны, и если ее нельзя избжать, то солдатъ все-таки долженъ время отъ времени пользоваться отдыхомъ, комфортомъ и сть въ опредленные пасы. Вотъ уже два дня какъ мы торчимъ на спинахъ лошадей, и меня нисколько не удивитъ, если мы наконецъ дойдемъ до того, что будемъ класть мясо подъ сдло по примру дикарей и найдемъ, что изготовленная такимъ образомъ пища лучше жареной и вареной.
— Ну братъ, изъ тебя никогда не выйдетъ такого знаменитаго полководца какъ твой отецъ!— возразилъ со смхомъ Клейполь.
— Я самъ убжденъ въ этомъ, сказалъ добродушно Ричардъ, такъ какъ предпочитаю спокойную жизнь и комфортъ слав пріобртенной на войн… Но посмотри, кажется готовится зрлище!
— Дйствительно, какого-то бдняка ведутъ на казнь! У него веревка на ше.
— Во всякомъ случа — это развлеченіе! подойдемъ ближе!
Они сошли съ лошадей и присоединились къ медленно подвигавшемуся шествію. Юргенъ совершалъ свой послдній путь въ обществ двухъ проповдниковъ. Съ правой стороны шелъ капелланъ главнокомандующаго въ голубой мантіи, съ лвой — капелланъ Кромвеля, по имени Гугъ Петерсъ, индепендентъ по убжденіямъ, служившій въ арміи въ качеств кавалерійскаго капитана. Этотъ почтенный джентльменъ былъ въ полномъ вооруженіи съ длинной саблей и въ высокомъ шлем, и вообще отличался воинственнымъ характеромъ. Увидя издали пресвитеріанскаго священника, который намревался овладть душой, готовой переселиться въ вчность, онъ ршился предупредить его и поспшилъ къ преступнику, чтобы предложить ему свои услуги. Историки-роялисты разсказываютъ много дурного объ этомъ ученомъ богослов и утверждаютъ, будто-бы во времена своего студенчества онъ былъ постыдно изгнанъ изъ Кембриджа посл палочныхъ ударовъ, полученныхъ имъ отъ руки профоса, хотя разумется мы не можемъ безусловно врить историкамъ, принадлежащимъ къ противной партіи. Во всякомъ случа достопочтенный Петерсъ могъ также усердно работать языкомъ, какъ саблей, и теперь пустилъ въ ходъ вс стрлы своего краснорчія, чтобы достигнуть цли. Но бдный гршникъ напрасно надялся услышать слова утшенія отъ котораго либо изъ пастырей, такъ какъ оба вступили въ горячій споръ и вскор совершенно забыли о душ, которую должны были напутствовать передъ ея переселеніемъ въ другую жизнь. Увлекаясь все боле и боле догматическими тонкостями, они машинально замедляли шагъ и наконецъ совсмъ остановились, чтобы высказать свои основныя положенія. Въ тотъ же моментъ остановилось и все шествіе.
— Пусть ихъ бесдуютъ! подумалъ Юргенъ. Мн нечего торопиться, я могу подождать. Они теперь дошли только до восьмаго столтія и отправились изъ Обтованной земли въ Римъ, если имъ вздумается завернуть еще куда нибудь по дорог, то пожалуй наступитъ день, пока они доберутся до полей Незби.
Надежда опять проснулась въ его легкомысленномъ сердц подъ вліяніемъ этихъ размышленій. Стоя передъ мрачными воротами смерти, онъ еще разъ бросилъ взглядъ на міръ божій, глаза его встртились съ глазами Ричарда Кромвеля, который пришелъ полюбоваться зрлищемъ его казни.
Они тотчасъ же узнали другъ друга. Ты-ли это Джоржъ изъ Темпля?— воскликнулъ Ричардъ.— Мн-ли не помнить тебя? Почтенный Джойсъ вроятно не подозрваетъ какая участь готовится его сыну!
— Тише, не произноси фамиліи моего отца, я не хочу позорить этого джентльмена. Меня зовутъ Юргенъ и подъ этимъ именемъ я хочу отправиться на тотъ свтъ.
Ричардъ Кромвель нершительно улыбнулся.— Такъ и быть я буду называть тебя Юргеномъ! Но во всякомъ случа объясни мн, какъ ты очутился въ этомъ положеніи, имя почтеннаго отца, который всегда честно служилъ парламенту?
— Въ этомъ-то и штука!— возразилъ Юргенъ, я опозорилъ его имя!..
— Твой отецъ, продолжалъ Ричардъ, въ начал войны оказалъ величайшую услугу длу англійскаго народа. Онъ привелъ въ Сити пятерыхъ заговорщиковъ, которые хотли самовольно захватить короля и заключить въ темницу.
— Знаю, возразилъ вполголоса Юргенъ, но это не поможетъ мн…
— Вотъ отецъ мой! шепнулъ Ричардъ, указывая на Оливера Кромвеля, который до того разговаривалъ съ главнокомандующимъ и теперь приблизился къ толп, такъ какъ диспутъ обоихъ пастырей становился все громче.
— Ты, кажется, не разъ видлъ моего отца? спросилъ Ричардъ.
— Да, и я узналъ бы его среди тысячи людей! отвчалъ
Юргенъ взволнованнымъ голосомъ. Обычная самоувренность моментально оставила его передъ строгимъ всепрощающимъ взглядомъ этого человка.
— Сжальтесь надо мной! воскликнулъ онъ, бросаясь на колни передъ Оливеромъ Кромвелемъ.
— Кто ты и какъ тебя зовутъ? спросилъ Кромвель, вглядываясь въ лицо преступника своими серьёзными глазами.
— Къ несчастью имя, подъ которымъ я былъ приговоренъ къ вислиц не длаетъ мн особенной чести! возразилъ Юргенъ.
Ричардъ счелъ нужнымъ вмшаться, чтобы спасти стараго товарища.
— Это сынъ портнаго изъ Сити, сэръ, сказалъ онъ. Вы обдали у его отца, три года тому назадъ, вмст съ депутатами совта, въ тотъ самый день, когда король выхалъ изъ Лондона, а Генріэту-Марію обвинили въ государственной измн…
— Значитъ его фамилія Джойсъ! сказалъ Кромвель съ задумчивымъ выраженіемъ лица, припоминая событія послднихъ трехъ лтъ.
Блудный сынъ все еще стоялъ передъ нимъ на колняхъ съ веревкой на ше. Ученый диспутъ почтенныхъ капеллановъ сдлалъ то, въ чемъ отказало ему счастье и игорныя кости, изъ деревни послышался громкій лай собакъ и топотъ лошадей.
— Они возвращаются съ передовыхъ постовъ, сказалъ Кромвель какъ бы про себя, затмъ, обращаясь къ Юргену, добавилъ: встань и жди моего ршенія!
На башн деревенской церкви давно пробило двнадцать часовъ.
Отрядъ, посланный подъ предводительствомъ Иретона, привезъ съ собой плнныхъ и точныя свднія о позиціи, занятой королевской арміей. Они овладли однимъ изъ непріятельскихъ постовъ, часть караула обратилась въ бгство по направленію къ Герборо, главную квартиру королевской арміи, оставивъ за собою убитыхъ и раненыхъ.
Никто не подозрвалъ такой непосредственной близости непріятеля, ршено было сдлать наступленіе съ восходомъ солнца.
— Джойсъ, сказалъ Кромвель, обращаясь къ Юргену, подойди ближе! Господъ вложилъ въ наши руки мечъ парламента на страхъ злодямъ и во славу тхъ, которые поступаютъ по Его святой вол. Ты видишь, смерть надъ твоей головой, но мы ршили пощадить тебя ради твоего отца! Мы не хотимъ заслужить упрека въ жестокости въ эту торжественную минуту, когда мы должны обратить сердца наши къ престолу Всевышняго и молить объ Его святомъ заступничеств. Господь да будетъ твоимъ судьей! Вотъ теб шпага и мушкетъ, завтра ты будешь драться въ передовомъ отряд, если Богу угодно будетъ сохранить теб жизнь, тмъ лучше, кто стоялъ лицомъ къ лицу со смертью, какъ ты, тотъ возвращается къ жизни другимъ человкомъ.
Юргенъ былъ глубоко растроганъ этими словами, онъ упалъ на колни передъ Кромвелемъ и, проливая горькія слезы раскаянія, обнималъ его ноги.
— Жизнь моя принадлежитъ вамъ сэръ, проговорилъ онъ съ рыданіемъ, длайте со мной, что хотите!..
Въ эту минуту у входа палатки Ферфакса показалась граціозная фигура маленькой Мери. Она проснулась отъ шума голосовъ, и, вскочивъ съ постели, сдлалась невольной зрительницей трогательной сцены прощенія преступника.
— Я люблю тебя за то, что ты простилъ его! сказала она, ласкаясь къ грозному полководцу, который въ эту минуту держалъ судьбу Англіи въ своихъ рукахъ.
— Пора Мери, собирайся скоре въ путь! Лошади готовы. Я буду недалеко отъ тебя, Богъ дастъ мы увидимся съ тобой посл битвы, сказалъ Ферфакъ, нжно прижимая дочь къ своему сердцу.
Двочка молча повиновалась, врядъ ли она сознавала опасность, грозившую ея отцу во время каждой новой битвы.
Скоро прошла короткая лтняя ночь, погасли огни. Къ утру одинъ за другимъ подошли войска и заняли всю плоскую возвышенность холма. Восходящее солнце, отражаясь золотыми блестками на шлемахъ, пикахъ и ружьяхъ солдатъ, застало все войско за утренней молитвой.
Стоя на колняхъ они пли 149-й псаломъ:
Аллилуія! Пойте Господу пснь новую, хвала Ему въ собраніи святыхъ. Да веселится Израиль о Создател своемъ, сыны Сіона да радуются о Цар своемъ. Да хвалятъ имя Его съ ликами, на тимпан и гусляхъ да поютъ Ему…
Въ этотъ моментъ изъ оврага раздался боевой крикъ роялистовъ: Королева Марія!
Аллилуія! раздалось по всему протяженію холма занятаго парламентской арміей. Затмъ слышны были слова команды: ‘Впередъ!’ и первый эскадронъ кромвелевской кавалеріи двинулся на встрчу непріятеля съ боевымъ крикомъ: ‘Господь наше прибжище!’

ГЛАВА III.
Между войной и миромъ.

День Незби также замчателенъ въ англійской исторіи, какъ и тотъ памятный іюньскій день, когда четыре столтія тому назадъ была написана Magna Charta, этотъ краеугольный камень англійской свободы. Вся разница заключается въ томъ, что въ тринадцатомъ столтіи знатные бароны находились въ враждебныхъ, отношеніяхъ съ королемъ и стояли передъ нимъ гнвные и угрожающіе съ мечемъ въ рукахъ, а въ семнадцатомъ вк потомки этихъ самыхъ бароновъ съ рдкимъ самоотверженіемъ сгрупировались около падающаго королевскаго знамени, чтобы поддержать его цною собственной жизни. Стремленіе къ свобод осталось то же, только борцы перемнились. Явился новый могучій защитникъ старой идеи, имя котораго было неизвстно — народъ, въ лиц англійскихъ горожанъ и жителей селъ. Убжденные въ правот своего дла, воодушевленные одинаковыми стремленіями, они смло выступили противъ короля и потомковъ старыхъ бароновъ тсно сплоченной и поэтому непобдимой массой подъ предводительствомъ своихъ избранныхъ вождей. Но прійдетъ время и, мало-по-малу, распадется и эта масса именуемая англійскимъ народомъ, поднимутся другіе легіоны и заявятъ о своихъ правахъ, и вчно будетъ продолжаться та же борьба, пока она не достигнетъ до послднихъ слоевъ общества и самый жалкій изъ смертныхъ почувствуетъ, чти и онъ можетъ ‘назвать себя человкомъ’.
Битва при Незби была ршительнымъ моментомъ въ англійской междоусобной войн. Вечеромъ 14-го іюня 1645 года не существовало больше королевской арміи, остались одн разрозненныя шайки,, король обращенный въ бгство думалъ уже не о защит короны, а о спасеніи собственной жизни. Тысячи труповъ покрывали поле битвы, до сихъ поръ на нкоторыхъ мстахъ роскошне растетъ трава, какъ бы указывая на т пункты, гд пало наибольшее количество жертвъ. Толпы роялистовъ пережившихъ этотъ день разсялись въ различныхъ направленіяхъ, небольшіе отряды ихъ бросились къ крпостямъ, расположеннымъ на юг и югозапад Англіи, и посл отчаяннаго сопротивленія сдавались одни за другими, при этомъ нкоторыя крпости были взяты штурмомъ и защитники ихъ пали подъ ударами парламентскихъ солдатъ. Принцъ Рупрехтъ и братъ его Морицъ заперлись въ Бристол, который въ. т времена, благодаря своему торговому значенію и гавани, былъ вторымъ городомъ посл Лондона, и три мсяца мужественно защищали его противъ непріятеля. Наконецъ, палъ и Бристоль, и оба принца, предоставивъ короля на волю случая, бжали на континентъ, чтобы раздлить участь принца Уэльскаго и королевы, также лишенныхъ возможности вернуться въ отечество. Оксфордъ, послдняя резиденція короля, былъ взятъ безъ труда и очищенъ отъ королевскихъ приверженцевъ, изъ которыхъ многіе поплатились потерей жизни, свободы или имущества за свое легкомысліе и преданность проигранному длу, другіе удалились въ изгнаніе. Замолкли веселыя псни роялистовъ, звуки лютни въ лсу, исчезли Дафны и Хлои, втеръ не разввалъ боле пестрыхъ перьевъ на шлемахъ кавалеровъ, но еще долго по каменнымъ плитамъ дворцовыхъ залъ и на изумрудныхъ лугахъ королевскихъ садовъ какъ будто слышался шелестъ длинныхъ дамскихъ шлейфовъ. Замолкъ беззаботный смхъ, шутливые разговоры, музыка, нескончаемые тосты на пирахъ. Королевскія знамена были везд опущены, и вся Англія опять принадлежала народу и парламенту.
Большинство придворныхъ дамъ, по крайней мр, тхъ, которыхъ мы видли, наканун битвы въ Маркетъ-Герборо, попались въ руки побдителей, а въ томъ числ и графиня Дизаръ. Ее привели къ Кромвелю. Очаровательная женщина сохранила полное присутствіе духа и, несмотря на пораженіе, попыталась употребить въ дло чары своихъ глазъ. Она въ первый разъ увидала властелина, о которомъ ея друзья отзывались съ такимъ презрніемъ. Необъяснимое волненіе овладло ею при вид этого человка, въ рукахъ котораго была не только судьба Англіи, но и ея собственная участь. У ней явилось непреодолимое желаніе испытать на немъ силу своей красоты, ума и любезности. Мы не имемъ никакихъ достоврныхъ свдній о первомъ свиданіи Кромвеля съ красивой плнницей, извстно только, что онъ дозволилъ ей вернуться въ Лондонъ и снова занять великолпный замокъ Гемъ-гаузъ близь Кингстона, нкогда подаренный ей Карломъ І-мъ, изъ котораго она должна была выхать въ начал войны и считала окончательно потеряннымъ для себя. Равнымъ образомъ ходили слухи, что Бокингемъ, взятый въ плнъ при Оксфор вмст съ своимъ младшимъ братомъ, обязанъ былъ сохраненіемъ свободы и имущества ходатайству графини Дизаръ. Его обязали честнымъ словомъ не сражаться больше противъ парламента и, подъ этимъ условіемъ, дозволили вмст съ братомъ жить въ Лондон, гд имъ возвращенъ былъ ихъ наслдственный дворецъ Іоркъ-гаузъ, на берегу Темзы. Оба юноши поспшили воспользоваться полученнымъ позволеніемъ и, не принимая никакого участія въ общественныхъ длахъ, весело проводили время въ пьянств и кутежахъ, въ кругу пріятелей, которые въ тайн собирались у нихъ. Часто приходилось имъ платить штрафы за нарушеніе святости воскреснаго дня, такъ какъ, вопреки строгимъ постановленіямъ парламента, много разъ въ субботу посл полуночи заставали ихъ въ шинкахъ, которые они удостоивали своимъ посщеніемъ, и даже въ воскресенье кареты ихъ съ шумомъ разъзжали по улицамъ.
Само собою разумется, что плнъ графини Дизаръ и легкомысленное поведеніе молодаго Бокингема не могли особенно повредить интересамъ короля. Но на его несчастіе въ это время случилось обстоятельство, которое еще больше усилило общую къ нему ненависть и презрніе. Въ руки непріятеля попала его тайная переписка съ Генріэтой Маріей. Вся Англія читала письмо нкогда привезенное сэромъ Гарри въ королевскій лагерь, народъ проклиналъ измнниковъ, которые ради личныхъ выгодъ ршались призвать непріятеля на англійскую землю. Письмо тотчасъ же было напечатано вмст съ другими компрометирующими документами, такъ что даже въ самыя отдаленныя хижины разнеслась всть, что король велъ переговоры съ папой при посредств нунція и намревался заключить договоръ, по которому, въ случа содйствія со стороны Рима, бралъ на себя обязательство пожертвовать интересами протестантской церкви.
Въ это время, когда по всей Англіи шли оживленные толки о злополучной переписк, много способствовавшей паденію короля, онъ странствовалъ изъ города въ городъ, изъ одного замка въ другой, пока, наконецъ, незадолго до сдачи Оксфорда, бжалъ изъ Англіи и, на удивленіе всего свта, отдался въ руки шотландцевъ. Трудно сказать, что собственно побудило его къ этому роковому шагу: интриги ли французскаго посланника, какъ утверждаютъ, нкоторые, или собственный ошибочный разсчетъ. Всего вроятне послднее. Между шотландцами и англичанами произошли недоразумнія и грозили перейти въ открытую ссору, изъ которой Карлъ І-й, быть можетъ, надялся извлечь пользу, чтобы во глав шотландцевъ идти противъ Англіи. Но, сверхъ его ожиданій, между англичанами и шотландцами скоро состоялся новый ковенантъ (договоръ), по которому послдніе обязались выдать короля, и въ точности выполнили это условіе. Такимъ образомъ, Карлъ І-й очутился въ рукахъ парламента и сидлъ подъ стражей въ замк Голмби, хотя съ нимъ обращались со всми знаками вншняго уваженія, но онъ тмъ не мене былъ узникомъ въ прямомъ значеніи этого слова.
Парламентъ былъ тогда полнымъ властелиномъ Англіи, и на первое время одержала верхъ пресвитеріанская партія. Она высокомрно праздновала свою побду, не соблюдая никакой умренности относительно побжденной партіи, хотя пока относилась съ извстною осторожностью къ партіи индепендентовъ, которая стояла за нею какъ бы въ ожиданіи, что скоро наступитъ и ея очередь владычествовать надъ страной.
Пресвитеріане, быть можетъ, смутно сознавая насколько было непродолжительно ихъ торжество, относились съ крайнею нетерпимость ко всякому религіозному убжденію, которое не согласовалось съ ихъ собственными воззрніями. Они неуклонно преслдовали свое намреніе ввести въ Англіи постановленія шотландской церкви и утвердить, такимъ образомъ, единство религіи и культа въ обихъ сосднихъ странахъ. Они объявили свою религію господствующею въ государств и воздвигли гоненіе на прежнюю церковь, доказавъ этимъ всю свою неспособность къ осуществленію новыхъ идей. Былъ составленъ совтъ изъ богослововъ, засдавшій въ Лондон, который посылалъ коммисіи въ графства, чтобы смнять и наказывать епископальныхъ священниковъ и разрушать, церкви. Имъ казалось богоугоднымъ дломъ срывать драгоцнные камни съ образовъ и уничтожать живопись въ прекрасныхъ англійскихъ соборахъ. Они отбивали головы и носы статуямъ, созданнымъ въ лучшія времена средневковой англійской скульптуры, разоряли алтари, вырывали мозаичныя плиты изъ полу и ломали стекла высокихъ стрльчатыхъ оконъ, украшенныя прелестной живописью. Слды этого разрушенія до сихъ поръ замтны во многихъ соборахъ Англіи и грустно поражаютъ посторонняго постителя. Многіе приписываютъ эти варварскіе поступки солдатамъ Кромвеля, но это совершенно несправедливо, такъ какъ въ нихъ виновны одни пресвитеріане, которые ознаменовали ими свое короткое господство. Запрещенъ былъ старый молитвословъ написанный на язык шестнадцатаго столтія и освященный давнимъ употребленіемъ и замненъ новымъ, такъ-называемымъ ‘Служебникомъ общественнаго культа’. Старую литургію преслдовали даже въ тсныхъ семейныхъ кружкахъ и наказывали тхъ, которые въ своемъ дом молились по старому молитвеннику. Вс духовныя особы должны были подписать ковенантъ подъ страхомъ изгнанія изъ ихъ приходовъ. Благодаря этому распоряженію, боле двухъ тысячъ церковнослужителей очутились безъ хлба и крова. Никто не станетъ защищать представителя абсолютизма прямо признающаго принципъ тиранніи, но въ тысячу разъ хуже его революціонеръ, который становится деспотомъ. Своимъ лицемріемъ онъ оскверняетъ дло свободы, которому служитъ на словахъ.
Однако, несмотря на вс насильственныя мры и жестокость, пресвитеріанамъ не удалось окончательно провести предписанную ими ‘господствующую церковь’, такъ какъ скоро положенъ былъ конецъ ихъ нераздльной власти. Тмъ не мене они успли ознаменовать себя многими постыдными дяніями и причинить не мало несчастій, отъ которыхъ пострадали и наши чильдерлейскіе знакомые.
Въ первое время комитетъ лондонскаго ‘Собранія Теологовъ’, какъ они оффиціально называли себя, преимущественно дйствовалъ въ большихъ городахъ, въ самомъ Лондон, сосднихъ и нкоторыхъ сверныхъ графствахъ, и слдовательно маленькая деревня Чильдерлей была вн раіона его распоряженій. Но у сэра Товія Кутсъ былъ врагъ въ Лондон, который хотя не былъ самъ облеченъ властью, но съумлъ воспользоваться могуществомъ господствующей партіи для своихъ цлей. Это былъ благочестивый Пикерлингъ, изгнанный изъ деревни по настоянію кавалерійскаго полковника Герберта, которому онъ также приписывалъ передачу мельницы ненавистному Бумпусу. Но такъ какъ несчастіе никогда не падаетъ каплями, но льется ркой и за одной неудачей слдуютъ другія, то Пикерлингъ скоро узналъ къ величайшему своему огорченію, что Бумпусъ женился на предмет его любви, Ганн Грингорнъ. ‘Негодованіе иногда вдохновляетъ людей’, говоритъ одинъ поэтъ, но во всякомъ случа, нчто подобное случилось съ благочестивымъ мельникомъ, потому что, по свидтельству его друзей, никогда библейскіе тексты не лились изъ его устъ съ такою легкостью, какъ въ это время. Краснорчіе въ связи съ доносами проложили ему путь къ великому лондонскому синоду, который, на основаніи его показаній, отдалъ повелніе недавно учрежденному кембриджскому комитету ‘поступить съ чильдерлейскимъ священникомъ какъ съ прочими, сообразно новымъ правиламъ’.
Это былъ первый ударъ направленный Пикерлингомъ противъ своего бывшаго господина, которымъ онъ.хотлъ поразить его въ самое сердце и доказать съ какимъ опаснымъ противникомъ онъ будетъ имть дло въ будущемъ.
Гевитъ не удивился полученному извстію, и даже отчасти былъ доволенъ, что ему придется раздлить участь своихъ товарищей. При своемъ трезвомъ ум онъ ясно видлъ положеніе вещей, и былъ убжденъ, что парламентъ или, врне сказать, пресвитеріанская партія воспользуется плномъ короля для достиженія своихъ эгоистическихъ цлей. Хотя Карлу І-му оказывали вс знаки вншняго уваженія, но, въ то же время, не длали ему ни малйшей уступки, которая бы несравненно боле утшила несчастнаго монарха, нежели пустой блескъ окружавшей его пышности. Онъ умолялъ прислать къ нему одного изъ своихъ придворныхъ капеллановъ, но ему отказали въ этой просьб и приставили къ нему пуританскихъ проповдниковъ, которые вели съ нимъ нескончаемые диспуты, убждая его признать божественное право пресвитеріанства. Его называли ‘безбожнымъ княземъ тьмы, отвергшимъ ковенантъ Христовъ’, и, въ то же время, держали подъ крпкой стражей, чтобы воспользоваться жалкими остатками его авторитета, распустить армію и заключить миръ цною порабощенія Англіи. Парламентъ боялся арміи, которая въ свою очередь относилась къ нему съ глубокимъ негодованіемъ, видя, что онъ хочетъ лишить ее плодовъ побды, достигнутыхъ кровью лучшихъ людей страны и вмсто терпимости и свободы совсти ввести полный нравственный и духовный гнетъ.
— Вотъ удобный моментъ, который можетъ не повториться, думалъ Гевитъ. Нужно попытаться связать интересы королевской власти съ арміей и содйствовать встрч Карла I съ Кромвелемъ!
Хотя онъ не отдавалъ себ яснаго отчета, какимъ образомъ произойдетъ это свиданіе, составлявшее его завтную мечту, но возлагалъ большія надежды на свое появленіе передъ пресвитеріанской инквизиціей, присвоившей себ права высшаго судилища. Поэтому сердце его переполнилось радостью, когда онъ получилъ приказъ явиться въ кембриджскій комитетъ, которому поручено было изслдовать образъ мыслей и сущность ученія, распространяемаго мстнымъ духовенствомъ. Этой радостной увренности много способствовало только что полученное имъ извстіе, что Франкъ Гербертъ находился въ это время въ Кембридж съ своимъ эскадрономъ, остальная армія была расположена подъ самымъ городомъ, среди которой находился и самъ Кромвель.
Приказъ явиться въ комитетъ былъ полученъ священникомъ въ ясный весенній вечеръ, который вполн согласовался съ душевнымъ его настроеніемъ. Первая зелень только что одла луга. Втви были одновременно покрыты почками, молодыми листьями и цвтомъ, такъ что деревья казались издали то серебристо блыми, то пурпуровыми. Воздухъ былъ пропитанъ тонкимъ ароматомъ цвтовъ и смолистымъ запахомъ распускающейся зелени.
Священникъ поспшилъ въ замокъ, чтобы сообщить своимъ друзьямъ о случившемся и проститься съ ними на нсколько дней.
Об двушки, Оливія дочь баронета и Мануэлла д’Акоста, случайно занесенная судьбой въ Чильдерлейскій замокъ, сидли въ парк подъ тнью старой липы. Передъ глазами ихъ разстилались луга, перерзанные извилинами рки. Оливія задумчиво смотрла на далекій горизонтъ, погруженный въ солнечное сіяніе, и на дорогу, по которой ушелъ Франкъ Гербертъ, въ тайной надежд, что онъ опять вернется къ ней. Въ эту минуту юная обитательница стараго поросшаго дерномъ Чильдерлейскаго замка походила на заколдованную красавицу, которая терпливо, день за день, ждетъ появленія принца, назначеннаго судьбою быть ея освободителемъ. Мануэлла сидла рядомъ съ нею, ея большіе темные глаза были опущены на маленькую книгу въ бархатномъ переплет съ золотомъ, которую она держала въ рукахъ. Это былъ томъ стихотвореній Мильтона, нкогда подаренный дочери баронета Франкомъ Гербертомъ. Мануэлла читала ‘сонетъ соловью’, прелестное граціозное стихотвореніе, какъ будто нарочно написанное для этого солнечнаго весенняго дня, и гд было все, что въ дйствительности окружало ее — нжная зелень, благоуханіе цвтовъ, пніе птицъ…
Она подняла глаза. Воздухъ и небо приняли розоватую вечернюю окраску, которая отражалась и на листахъ книги, солнечные лучи свтили слабе, становилось прохладно.
— Мануэлла, сказала Оливія, не считая нужнымъ объяснить свою мысль, такъ какъ была уврена, что ее поймутъ и безъ этого, помнишь ли ты, тогда былъ такой же прекрасный весенній вечеръ, какъ сегодня!..
Мануэлла взглянула на свою подругу, и въ ея темныхъ грустныхъ глазахъ выражалась глубокая благодарность, которую она чувствовала къ ней. Оливія возвратила ей не только жизнь, но и душевное спокойствіе, она проводила цлые дни у ея постели во время болзни, затмъ неотступными просьбами убдила отца дать пріютъ въ замк молодой иностранк, къ которой баронетъ относился весьма неблагосклонно. Оливія съумла отклонить вопросы отца о происхожденіи и прошлой жизни загаданной двушки, такъ что Мануэлла, противъ его воли, сдлалась постоянной гостьей въ Чильдерлейскомъ замк. Но сэръ Товій, какъ намъ извстно, имлъ слишкомъ высокое понятіе о гостепріимств, чтобы оскорбить словомъ или дломъ гостя, охотно или неохотно, принятаго въ его дом. Такимъ образомъ Мануэлла, хотя имла нкоторые поводы сомнваться въ расположеніи баронета, но чувствовала себя равноправнымъ членомъ его семьи, тмъ боле, что была неразлучна съ Оливіей.
Читателю можетъ показаться страннымъ, что Мануэлла, еврейка по происхожденію, глубоко преданная религіи своихъ предковъ, могла такъ легко нарушить нравы, обычаи и законы своего народа, который до сихъ поръ избгаетъ всякаго общенія съ людьми другихъ вроисповданій и тмъ боле въ домашнемъ быту. Но для объясненія этого кажущагося противорчія мы должны упомянуть, что она принадлежала къ той отрасли своихъ единоврцевъ, которые уже нсколько столтій тому назадъ поселились въ солнечныхъ странахъ Испаніи и Португаліи и пользовались величайшимъ почетомъ при дворахъ этихъ государствъ. Такимъ образомъ, они, мало-по-малу, привыкли считать себя какъ бы привилегированными людьми среди еврейскаго народа — притязаніе, которое вполн оправдывалось ихъ высокимъ положеніемъ въ свт, богатствомъ, развитіемъ и образованіемъ. Въ конц пятнадцатаго столтія, когда въ Испаніи начались жестокія и кровавыя преслдованія евреевъ, а въ Португаліи, нсколько раньше, многіе изъ нихъ спаслись отъ инквизиціи и сожженія вншнимъ принятіемъ христіанства и его обычаевъ и усердно посщали церкви, хотя втайн оставались еврееями, сохраняя горячую и искреннюю преданность къ своей преслдуемой религіи. Т евреи, которые не могли примириться съ этимъ вншнимъ отступничествомъ отъ своей вры, были изгнаны изъ Испаніи во времена Торквемады. Между тмъ, варварскія преслдованія католической церкви и ея нетерпимость относительно другихъ религій все увеличивались и, наконецъ, достигли такой крайней степени, что даже тайные евреи, такъ-называемые ‘мараны’ ршились покинуть свою прекрасную родину и берега Средиземнаго моря и прибгнуть къ гостепріимству протестантскаго свера: Голландіи и Гамбурга. Англія, въ т времена, еще была закрыта для нихъ. Въ Голландіи ихъ ожидала самая радушная встрча, потому что эта страна какъ тогда, такъ и теперь отличалась свободой и вротерпимостью. Но вншнее принятіе христіанства не прошло безслдно для марановъ, многіе изъ нихъ крещенные и воспитанные въ католицизм только въ глубокой старости возвращались къ вр своихъ предковъ и начинали изучать языкъ, на которомъ были написаны молитвы и священное писаніе еврейскаго народа. Они настолько отличались отъ своихъ нмецкихъ и польскихъ соплеменниковъ, что послдніе чуждались ихъ, а еврейскіе историки называли марановъ полуевреями и полукатоликами. Въ этомъ была извстная доля правды, такъ, ихъ Амстердамская община, достигшая высокой степени процвтанія по своему богатству и численности, долго сохраняла оттнокъ католицизма, такъ что даже ихъ раввины, подобно католическимъ священникамъ, имли право разршать грхи. Въ Гамбург, гд терпимость относительно выходцевъ съ юга была далеко не такъ велика, какъ въ Амстердам, сенатъ отстранялъ ихъ отъ общественныхъ должностей, спитая ихъ католиками, хотя они давно сбросили свою маску. Равнымъ образомъ въ одномъ эдикт, изданномъ во Франціи, въ 1723 году, они прямо названы португальцами или ‘новыми христіанами’.
Естественно, что Мануэлла, дочь одного изъ самыхъ богатыхъ и знатныхъ португальскихъ евреевъ, легче могла отршится отъ исполненія различныхъ формальностей, предписанныхъ еврейскимъ закономъ, нежели большинство ея соплеменниковъ, тмъ боле, что длала это она подъ давленіемъ чуждой обстановки, въ которую случайно бросила ее судьба.
Теперь она довольно хорошо понимала англійскій языкъ, которому выучилась благодаря стихотвореніямъ Мильтона. Она настолько сроднилась съ великимъ поэтомъ, что увлекалась благозвучіемъ его стиховъ, глубиною мысли, поэтическими образами, созданными его фантазіей и даже выражалась его языкомъ, когда ей приходилось говорить по-англійски. Между тмъ, блокурая дочь баронета, хотя и дорожила книгой, подаренной ей Гербертомъ, но рдко читала ее, несмотря на то, что была способна понимать поэзію и внушить къ себ поэтическое чувство.
— Знаешь ли Оливія, сказала Мануэлла, отвчая на замчаніе своей подруги, когда я вспоминаю объ этомъ времени, то оно представляется мн какимъ-то страннымъ сномъ. Сознаніе на минуту проснулось во мн, я видла чьи-то глаза устремленные на меня, надъ моей головой растилалась зелень лса и голубая лазурь неба. Затмъ, опять все исчезло, когда я опомнилась, то увидла себя на кровати и ты, моя дорогая Оливія, сидла возл и смотрла на меня своими добрыми глазами.
Мануэлла поднесла къ губамъ руку своей подруги и робко поцловала ее.
— Значитъ ты совсмъ не помнишь его и не можешь представить себ его лицо? спросила Оливія.
— Я видла его мелькомъ, и поэтому онъ совершенно изгладился изъ моей памяти, но онъ спасъ мн жизнь и этого достаточно для меня. Ты и онъ всегда неразлучны въ моемъ воображеніи…
Оливія покраснла при этихъ словахъ, но Мануэлла не замтила смущенія своей подруги и продолжала тмъ же тономъ:
— Когда я думаю о немъ, то не могу представить его себ иначе какъ прекраснымъ и благороднымъ, хотя у меня ничего не осталось отъ него, кром шарфа, которымъ онъ перевязалъ мн плечо, чтобы остановить кровь. Я желала бы никогда больше не встрчать его, потому что теперь ничто не мшаетъ мн думать о немъ. Ты можетъ быть назовешь меня неблагодарной Оливія?
— Нтъ, я вижу въ этомъ только извстную трусость.
— Она вполн естественна во мн! Несчастіе длаетъ людей недоврчивыми.
— Разв ты можешь сомнваться въ моей привязанности Мануэлла? Я люблю тебя какъ сестру…
— О теб не можетъ быть и рчи Оливія! Твоя любовь мое единственное утшеніе въ жизни. Ты знаешь мое прошлое и не приходишь въ ужасъ отъ моего необдуманнаго поступка! У тебя нтъ предразсудковъ противъ евреевъ…
— Тише, ради Бога! насъ могутъ услышать! сказала Оливія, боязливо оглядываясь.
— Знаешь ли ты, что всего больше мучитъ меня… Ты часто раскрашивала о герцог Бокингем, я не могу простить себ, что доврила ему свою участь. Я не раскаиваюсь въ томъ, что покинула домъ моего отца, даже въ эту минуту, когда будущность представляется мн въ самыхъ мрачныхъ краскахъ. По крайней мр, я не связана на вки съ нелюбимымъ человкомъ! Совсть также ни въ чемъ не упрекаетъ меня, но не достаточно быть добродтельной, нужно и казаться такою. Люди осуждаютъ меня, вс мои родные и знакомые, вроятно, убждены, что я люблю герцога, и этого одного достаточно, чтобы вдвойн возненавидть его. Ты часто совтовала мн написать отцу, но онъ слишкомъ гордъ, чтобы простить меня. Я знаю, что онъ любитъ свою Мануэллу, хотя намревался насильно соединить ее съ нелюбимымъ человкомъ, но это происходило отъ желанія видть дочь богатой и счастливой. У меня былъ другъ дтства сынъ знаменитаго раввина Менассіи-бенъ-Израэля, въ дом котораго собирались ученые, государственные люди, поэты и художники. Менассія былъ также выходецъ изъ Португаліи, какъ и мой отецъ, они знали другъ друга съ ранней молодости и всегда были въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ. Только отецъ мой посвятилъ себя торговл и сдлался богатымъ банкиромъ, а Менассія выбралъ путь науки и занималъ скромную должность законоучителя, хотя былъ такого же знатнаго происхожденія, а жена его Рахиль была даже царскаго рода. Я выросла въ ихъ дом и училась вмст съ дтьми Менассіи, но всегда чувствовала особенное сердечное влеченіе къ его второму сыну Самуилу, и мн казалось, что и онъ любилъ меня. Отецъ мой замтивъ нашу дружбу былъ крайне недоволенъ ею, потому что почтенный раввинъ, несмотря на свою ученость и общее уваженіе, которымъ онъ пользовался въ нашей общин, былъ очень бденъ. Въ его дом не было дорогаго мрамора и золота, которыми былъ разукрашенъ нашъ дворецъ и гд даже своды въ зал были выложены дукатами. Потолокъ въ комнат Менассіи былъ закопченъ дымомъ, его лампа горла далеко за полночь, потому что ему приходилось много трудиться, чтобы прокормить семью. Тутъ не было смирнскихъ ковровъ, которые лежали даже въ нашихъ спальняхъ, не горли жирандоли на стнахъ и благоуханныя дрова въ каминахъ, не было венеціанскихъ зеркалъ и другихъ драгоцнностей, дамасскаго шелка и бархата у оконъ и на подушкахъ. Мебель въ дом бенъ-Израэля была деревянная, все было разсчитано для серіозной жизни, а не для однихъ наслажденій, хотя и здсь весело жили люди и были довольны своей судьбой. Что касается меня лично, то мн даже больше нравилась эта бдность и борьба за существованіе, нежели избытокъ, который я видла въ нашемъ дом. Но мой отецъ считалъ богатство и роскошь неизбжными условіями для счастья, и, несмотря на всю свою дружбу къ раввину, былъ самаго невысокаго мннія объ его профессіи, такъ какъ цнилъ ее по количеству получаемыхъ гульденовъ. На мое несчастіе ко мн посватался Мигуэль Ривасъ Атласъ, представитель одного изъ самыхъ богатыхъ и знатныхъ еврейскихъ семействъ въ Амстердам, прямой потомокъ древнихъ царей израильскихъ, такъ что мой отецъ считалъ для себя величайшей честью породниться съ нимъ. Когда я объявила отцу, что ненавижу Милуэля за его хвастливость и нахальство, то отецъ въ первую минуту онмлъ отъ удивленія. Какъ! воскликнулъ онъ, наконецъ, ты недовольна этимъ женихомъ! Не подождать ли пока посватается къ теб самъ штатгальтеръ?
— Нтъ, онъ христіанинъ, и твоя дочь никогда не будетъ женой христіанина, но я никогда не выйду за нелюбимаго человка. Такъ вотъ въ чемъ дло! замтилъ иронически отецъ, можетъ быть ты желаешь имть мужемъ Самуила бенъ-Израэля сына этого несчастнаго учителя?.. Эти слова глубоко оскорбили меня. Я сказала отцу, что считаю неблагороднымъ съ его стороны ставить въ упрекъ человку выбранную имъ профессію, тмъ боле, что нтъ ничего выше воспитанія юношества. Ты ничего не понимаешь въ этомъ! возразилъ отецъ, возвысивъ голосъ. Разв не достаточно, что мы имемъ пятно въ нашемъ роду! Онъ намекалъ на Уріэля д’Акоста, который лишилъ себя жизни. Ты вроятно слышала о немъ?
Оливія чистосердечно созналась, что никогда не слыхала этого имени. Могло ли быть иначе! Она была дочь англійскаго баронета, приверженца англиканской церкви! Между тмъ уже тогда существовали ‘письма’ и ‘книги новостей’, какъ назывались газеты, такъ какъ это было кромвелевское время, плодотворное въ смысл нововведеній, и было впервые признано могущество ежедневной прессы, въ смысл ея вліянія на массы. Помимо двухъ главныхъ газетъ: ‘Mercurius politicus’, органа парламентской партіи, и ‘Mercurius aulicus’ роялистическаго листка (который вскор долженъ былъ умолкнуть), было еще много другихъ повременныхъ изданій, подъ различными названіями — ‘Шотландскій голубь’, ‘Родная сова’, не считая другихъ Меркуріевъ, совъ, голубей, драконовъ, бульдоговъ и т. п. Но вс эти изданія были настолько переполнены разсказами и описаніями маршевъ, осадъ, битвъ, передвиженія войскъ, что въ нихъ не могъ найти отголосокъ одиночный выстрлъ, прекратившій жизнь амстердамскаго скептика, порвавшаго всякую связь съ еврейской общиной и врой своихъ предковъ. Если бы даже газеты обратили особенное вниманіе на этотъ многознаменательный фактъ, то Оливія врядъ-ли узнала бы о немъ, такъ какъ она не читала этихъ, такъ называемыхъ, ‘книгъ новостей’. Но разсказъ Мануэллы живо заинтересовалъ ее.
— Ну разсказывай дальше! сказала она подвигаясь еще ближе къ своей подруг.
— Отецъ хотлъ во что бы-то ни стало настоять на своемъ ршеніи, продолжала Мануэлла, и думалъ, что ему удастся переломить мое упрямство, такъ какъ онъ почему-то вообразилъ себ, что главная причина моего отказа любовь къ Самуилу бенъ-Израэлю.
— Можетъ быть отецъ твой былъ совершенно правъ относительно твоихъ чувствъ къ бенъ-Израэлю! замтила съ улыбкой Оливія.
Мануэлла отрицательно покачала головой.— Нтъ, сказала она, мн никогда не приходило въ голову, что Самуилъ могъ сдлаться для меня чмъ либо другимъ, какъ товарищемъ и братомъ. Кротость его привлекала меня, нравилась мн также настойчивость, съ которой онъ старался достигнуть цли, его безупречная честность и справедливость даже относительно нелюбимыхъ людей. Въ послднемъ онъ составлялъ совершенную противоположность со мной, такъ какъ я часто бывала несправедлива вслдствіе крайней вспыльчивости и несдержанности. Его присутствіе благотворно дйствовало на меня, всякій разъ, когда онъ былъ свидтелемъ какой нибудь выходки съ моей стороны, меня мучило раскаяніе, я постоянно слдила за собой, мой характеръ сдлался ровне и уживчиве, такъ какъ его уваженіе было для меня дороже всего на свт. Но вдь это не любовь Оливія? Какъ ты думаешь?
Оливія улыбнулась.— Если не любовь, сказала она, то чувство очень близкое къ ней.
Мануэлла недоврчиво покачала головой.— Въ такомъ случа, возразила она, любовь совершенно не соотвтствуетъ тому идеалу, какой я составила себ о ней. Разв она должна развиваться постепенно шагъ за шагомъ? Я всегда думала, что это чувство сразу овладваетъ нашимъ сердцемъ, такъ что мы не въ силахъ противиться ему…
— Можетъ быть! отвтила задумчиво Оливія. Много разъ спрашивала она себя, какого рода чувство связываетъ ее съ Гербертомъ, хотя они видлись всего разъ въ жизни, но образъ его постоянно представлялся ей во сн и на яву и заставлялъ радостно биться ея сердце. Въ желаніи увидть его не было ничего бурнаго, у ней даже никогда не являлось мысли, что она можетъ выйти за него замужъ противъ желанія отца. Въ ея сильной и честной натур не было страстности, и сознаніе долга было у ней всегда на первомъ план, строгая къ себ, снисходительная и всепрощающая къ другимъ, она способна была принести самую тяжелую жертву, не придавая этому никакого значенія. Она знала какая непроходимая пропасть отдляла ее отъ человка, къ которому привязалось ея сердце, и была убждена, что никогда не полюбитъ никого другого. Хотя Оливія никогда не говорила съ Мануэллой о своихъ чувствахъ къ Герберту, но они не были тайной для ея подруги. Послдняя боле ршительная и мене разсудительная, чмъ дочь почтеннаго баронета, не признавала препятствій, которыхъ бы не могла отстранить твердая воля, и готова была пожертвовать собственной жизнью, еслибы это оказалось нужнымъ для счастья Оливіи и Франка Герберта. По своему характеру она неспособна была относиться пассивно къ неудачамъ жизни и всегда шла неуклонно къ задуманной цли, если признавала ее хорошей и справедливой.
Много разъ боле или мене ясными намеками, старалась она убдить Оливію въ необходимости остановиться на какомъ-либо ршеніи. Но дочь сэра Товія упорно молчала въ этихъ случаяхъ или старалась перемнить разговоръ. Такъ было и теперь. Едва Мануэлла заговорила о печальномъ положеніи женщинъ и зависимости отъ окружающихъ, какъ Оливія прервала ее.
— Я желала бы знать, спросила она, неужели ты не сообщила другу дтства о своемъ намреніи бжать въ Англію?
— Я извстила его объ этомъ, но слишкомъ поздно, чтобы онъ могъ остановить меня. Онъ получилъ мое письмо въ то время, когда нашъ корабль удалился на значительное разстояніе отъ береговъ Голландіи. Я написала Самуилу, что бжала изъ родительскаго дома, чтобы избавиться отъ брака съ нелюбимымъ человкомъ, и клялась, что у меня для этого не было никакихъ другихъ поводовъ. Я знаю, что онъ поврилъ мн, хотя бы вс окружающіе его и весь свтъ стали бы осуждать меня…
Мануэлла замолчала.
— Съ тхъ поръ ты не получала отъ него никакихъ извстій? спросила Оливія.
— Разумется нтъ! Онъ даже не знаетъ: гд я…
— Почему ты не напишешь ему, зная какъ онъ обрадовался бы извстію о теб!… А твой отецъ? Разв его не мучитъ полная неизвстность о судьб дочери!
— Нтъ, теперь еще слишкомъ рано! возразила Мануэлла. Быть можетъ мн открыли бы дверь изъ состраданія и приняли какъ покаявшуюся гршницу, но мое присутствіе тяготило бы отца, такъ какъ ему постоянно приходилось бы краснть изъ-за меня. Прійдетъ время и люди убдятся, что Мануэлла д’Акоста осталась такою же какъ прежде и тогда вс съ радостью встртятъ меня. Я добровольно ршилась на изгнаніе и должна терпливо выносить его! Увижу насколько справедливы слова, когда-то сказанныя моимъ другомъ, что ‘человкъ долженъ бояться только суда собственной совсти!’ Къ тому же у меня явилось убжденіе, что мн предстоитъ выполнить здсь одно дло, по окончаніи котораго я вернусь въ домъ моего отца.

ГЛАВА IV.
Наступаютъ сумерки.

Во время оживленнаго разговора двухъ двушекъ, книга стихотвореній Мильтона, упала съ колнъ Мануэллы на землю. Между тмъ трели соловья становились все полне и громче по мр того, какъ солнце опускалось за деревьями парка. Ярко-красный свтъ распространился по всему небу и придалъ багровый оттнокъ разъсяннымъ облакамъ, которые принимали все боле и боле странныя и причудливыя формы. Воздухъ сдлался тяжелымъ и удушливымъ, среди глубокой тишины раздавалось безпокойное щебетанье птицъ и слышенъ былъ громкій шелестъ листьевъ отъ внезапныхъ порывовъ теплаго втра.
Въ это время Чильдерлейскій священникъ и сэръ Товій вошли въ паркъ, продолжая начатый разговоръ.
Тяжелые удары судьбы, разразившіеся надъ королемъ и его партіей, не прошли безслдно для молодого священника. Давно задуманное имъ соглашеніе между монархомъ и арміей не представлялось ему особенно утшительнымъ, хотя бывали минуты, когда онъ предавался самымъ несбыточнымъ надеждамъ. Самое слово ‘соглашеніе’ для такого искренняго роялиста, какъ онъ, заключало въ себ нчто оскорбительное для особы короля. Въ глубин души онъ предпочиталъ гибель государства, признанію нелегальной власти, какою онъ считалъ всякую власть, кром королевской: — была ли она въ рукахъ народа или парламента. По вншности онъ также замтно состарлся со дня встрчи съ Франкомъ Гербертомъ, такъ какъ душевныя волненія гибельно отразились на его слабомъ здоровь, но по убжденіямъ онъ остался такимъ же непреклоннымъ роялистомъ и врнымъ служителемъ англиканской церкви.
— Господь да сохранитъ васъ г-нъ докторъ!, сказалъ сэръ Товій, пожимая руку священнику.! Надюсь, что вы скоро опять вернетесь къ намъ! Помните, что каково бы ни было ршеніе этихъ негодяевъ, мой замокъ всегда къ вашимъ услугамъ, если они вздумаютъ запереть нашу церковь, то клянусь честью мы устроимъ капеллу въ рыцарской зал и будемъ придерживаться нашего стараго молитвенника, такъ какъ никто не можетъ помшать мн распоряжаться домомъ моихъ предковъ!
— Дорогой другъ мой, возразилъ священникъ, эта партія деспотовъ, насилующихъ свободу совсти, будетъ скоро уничтожена, если только мы не оттолкнемъ руку примиренія, которую протягиваютъ намъ наши недавніе враги. Но для этого, а также въ виду интересовъ короля, мы должны соединиться съ арміей.
— Чортъ бы побралъ ее! воскликнулъ съ негодованіемъ баронетъ. Я не довряю этой толп бунтовщиковъ, давно ли они разбили короля и храбрыхъ кавалеровъ!..
Сэръ Товій замолчалъ, потому что въ это время они подошли къ двушкамъ, сидвшимъ подъ деревомъ.
Священникъ ласково поздоровался съ Мануэллой, онъ ничего не зналъ о ней, кром того, что она одинока и по какой-то несчастной случайности заброшена на чужую сторону, но этого было достаточно, чтобы его сердце расположилось къ бдной двушк. Между тмъ, баронетъ чувствовалъ къ ней такое сильное отвращеніе и недовріе, что подчасъ не въ состояніи былъ пересилить себя, чтобы сказать ей два-три слова или поздороваться съ нею. На этотъ разъ онъ прямо обратился къ дочери.
Мануэлла спокойно встала съ мста и хотла удалиться, какъ всегда длала въ подобныхъ случаяхъ. Она вообще избгала всякой встрчи съ баронетомъ, чтобы не раздражать его своимъ присутствіемъ, и рдко входила въ залу и въ т комнаты, которыя пользовались его предпочтеніемъ. Все боле и боле тяготили ее натянутыя отношенія къ хозяину дома, горекъ казался ей хлбъ изгнанницы, но, не видя скораго исхода изъ своего тяжелаго положенія, она ршилась покорно выносить его.
Оливія, противъ своего обыкновенія, остановила ее.
— Зачмъ ты уходишь Мануэлла? спросила она.
Мануэлла робко опустила глаза. Что могла она отвчать на этотъ вопросъ! Причина, почему она хотла удалиться, была слишкомъ ясна для всхъ, но это еще больше увеличило неудовольствіе баронета.
Онъ дотронулся палкой до книги, лежавшей на земл:— Убери куда нибудь эту вещь, сказалъ онъ дочери строгимъ тономъ, я не желаю видть ее въ своемъ дом!
Мануэлла наклонилась, чтобы исполнить приказаніе хозяина замка.
— Я не нуждаюсь въ ея услугахъ! продолжалъ запальчиво баронетъ, и желаю говорить только съ моею дочерью.
Оливія покраснла и, съ трудомъ удерживая слезы, положила руку на плечо пріятельницы, какъ бы желая защитить ее отъ жестокости своего отца.
— Еще этого не доставало! проворчалъ баронетъ. Принимаютъ подарки отъ людей, которыхъ бы я никогда добровольно не впустилъ въ мой домъ… Если бы осталась капля чести въ душ, то эти вещи были бы выброшены за окно и даже имя этого господина давно забыто!
Оливія не привыкла противорчить отцу, его воля всегда была закономъ для молодой двушки. Но сегодня у ней явилось мужество возражать ему.
— Честь никогда не помшаетъ мн быть благодарной и помнить оказанную услугу! сказала она тихимъ, но твердымъ голосомъ. Не вы ли сами говорили сэръ, что постоянство и врность — первыя качества въ человк.
Сэръ Товій, въ первую минуту, онмлъ отъ удивленія, такъ какъ не ожидалъ подобной смлости отъ своей дочери, но даръ слова скоро вернулся къ нему.
— Ты толкуешь о врности! воскликнулъ онъ голосомъ, дрожащимъ отъ гнва. Надюсь, что двушка изъ Чильдерлейскаго дома не забылась настолько, чтобы…
Онъ не кончилъ своей фразы, рдко кому приходилось видть почтеннаго кавалера такимъ взволнованнымъ, какъ въ эту минуту, до сихъ поръ онъ никогда не возвышалъ голоса, говоря съ дочерью.
Оливія замолчала, но на лиц ея не было замтно ни малйшаго смущенія, она спокойно смотрла на отца, не опуская глазъ.
— Ну говори прямо то, что думаешь, сказалъ онъ горячась все боле и боле. Я хочу знать, услышать отъ тебя самой: осмлится ли дочь кавалера говорить о какой-либо другой врности, кром той, которую вс мы обязаны соблюдать относительно короля!.. Да поможетъ мн Господь, я не потерплю ничего подобнаго на этомъ клочк королевской земли! Онъ останется чистымъ и неприкосновеннымъ для руки бунтовщиковъ, хотя бы вся Англія, весь міръ измнили королю! Прежде нужно взять приступомъ этотъ замокъ, разрушить эти стны и башни и меня самого похоронить подъ развалинами.
Священникъ прервалъ безсвязную рчь баронета:
— Я не знаю о чемъ вы говорите, сэръ! Война кончилась, Англія рада миру и не думаетъ нарушать его.
— Хорошъ миръ, когда король въ плну, войско уничтожено, вс крпости въ рукахъ этого властолюбца, страной управляетъ парламентъ! Наконецъ, вы сами, священникъ англиканской церкви, собрались въ Кембриджъ для принятія ковенанта. Дйствительно можно радоваться подобному миру!
Баронетъ, кончивъ свою рчь, захохоталъ злобнымъ смхомъ.
Если бы вы были въ боле спокойномъ состояніи духа, сэръ, то не позволили бы себ такихъ словъ, замтилъ кротко священникъ, я, кажется, ничмъ не заслужилъ ихъ.
Изъ всхъ друзей и знакомыхъ баронета никто не имлъ на него такого вліянія, какъ Гевитъ. Онъ тотчасъ же опомнился и, пожавъ руку священнику, сказалъ грустнымъ тономъ:— Меня, собственно, всего боле огорчаетъ то обстоятельство, что моя родная дочь стала дурно относиться ко мн!
Оливія была боле поражена тономъ, съ какимъ были сказаны эти слова, нежели ихъ смысломъ.
Что вы говорите, сэръ! проговорила она съ смущеніемъ, бросаясь на шею отца.
Но сэръ Товій довольно холодно отвтилъ на ласки дочери.— Все это не то, что было прежде! сказалъ онъ. Въ нашихъ отношеніяхъ явилась какая-то натянутость.
Въ этомъ упрек была Доля справедливости. Оливія невольно подумала о Франк Герберт. Несмотря на все свое желаніе быть откровенной съ отцомъ, она не смла упоминать въ его присутствіи имени Франка, зная, что ему будетъ непріятенъ всякій намекъ на услугу, оказанную его семь солдатомъ парламентской арміи. До этой минуты она находила оправданіе своей любви къ Франку Герберту въ естественномъ чувств благодарности, но теперь, подъ вліяніемъ искренняго сожалнія къ старому огорченному отцу, у ней явилась твердая ршимость бороться съ своей привязанностью. Поэтому она отвтила отъ чистаго сердца:
— Вы напрасно называете наши отношенія натянутыми, сэръ! Этого никогда не будетъ! Я люблю васъ попрежнему!
— Нтъ, это все не то! возразилъ баронетъ. Въ былыя времена ты всегда обращалась ко мн за совтомъ, и была откровенна со мной. Теперь ты повряешь свои тайны другимъ…
Оливія не нашла, что отвтить на эти слова, но они глубоко задли Мануэллу, такъ какъ прямо относились къ ней. Много разъ и прежде, когда она замчала нкоторую холодность между отцомъ и дочерью, у ней являлось опасеніе: не она ли причина раздора между этими двумя существами, которыя до этого были всегда искренно привязаны другъ къ другу? Теперь это опасеніе обратилось въ увренность, она пришла въ ужасъ отъ мысли, что заплатила такимъ образомъ за оказанное ей гостепріимство: боже избави меня отъ этого! мысленно молилась она съ замираніемъ сердца. Пошли самыя тяжелыя испытанія, только отврати отъ меня эту бду!..
— Я говорю теб, продолжалъ баронетъ раздраженнымъ голосомъ, что наши отношенія испортились и станутъ еще хуже, пока… эта… однимъ словомъ тутъ нечего ждать добра…
Оливія зажала рукой ротъ отцу и оглянулась, чтобы видть какое впечатлніе произвели его слова на несчастную двушку, но Мануэлла исчезла.
— Боже мой, гд она? куда она двалась! воскликнула Оливія.
— Отъ души радуюсь этому, и молю Бога чтобы она никогда больше не возвращалась къ намъ! отвтилъ баронетъ. Она ушла и я могу свободно говорить о ней! Она преслдовала тебя какъ тнь или какое-то проклятіе. Ты скажешь, что она никому не длала зла! Дйствительно, я не могу ничего дурнаго сказать о ней, можетъ быть она добрая и честная. Но сердце мое не лежитъ къ ней. Я чувствую какое-то неопредолимое отвращеніе къ этой двушк и даже не знаю чмъ объяснить его… вопервыхъ, она католичка…
Оливія чувствовала себя виноватой передъ отцомъ и не ршалась глядть ему въ глаза.
— Впрочемъ, нтъ, даже не это! Но съ перваго дня, какъ я увидлъ ее переодтою въ мужское платье, мною овладвало неопредленное безпокойство, всякій разъ, когда она подходила ко мн. Твоя дружба съ нею огорчала меня, разумется, я никогда не ршился бы выгнать ее изъ моего дома, но почувствовалъ бы большое облегченіе, еслибы она навсегда избавила насъ отъ своего общества…
Между тмъ, погода измнилась. Хотя до ночи было еще далеко и за деревьями виднлись пурпуровыя полосы вечерней зари, но дневной свтъ быстро смнялся сумерками, такъ какъ тучи покрывавшія небо становились все шире и темне.
— Кажется будетъ гроза! замтилъ баронетъ. Не мшало бы вернуться домой заблаговременно! Посмотрите какъ нависли тучи, это врный признакъ!..
Небольшое общество вышло на аллею, ведущую къ воротамъ парка, на встрчу имъ попался Джонъ, который значительно выросъ и возмужалъ съ того времени, какъ мы видли его въ послдній разъ.
Онъ торопливо поздоровался съ священникомъ и, кивнувъ головой сестр, обратился къ баронету:
— Къ вамъ пришелъ крестьянинъ изъ деревни, сэръ! Онъ принесъ извстіе, что на дорог видли отрядъ парламентской арміи съ толпой плнныхъ изъ Бристоля самого страннаго вида. Это какіе-то старики съ сдыми бородами, смуглыя женщины съ блестящими черными глазами и множество дтей, они говорятъ на совершенно непонятномъ язык.
— Вроятно, цыгане, замтилъ баронетъ, они не въ рдкость у насъ.
— Нтъ, возразилъ Джонъ, они не похожи на цыганъ!
— Ну не все ли равно какіе плнные у парламентской арміи. Что намъ за дло до нихъ! Пойдемте скоре домой, такая духота, что пожалуй сейчасъ польетъ дождь.

ГЛАВА V.
Странники.

Мануэлла незамтно скрылась за деревьями и почти бгомъ бросилась къ замку и заперлась въ своей маленькой комнат. Здсь никто не могъ видть ее, и она могла на свобод предаться своему горю, которое было тмъ тяжеле, что она должна была употребить всю силу воли, чтобы скрыть его въ присутствіи баронета. Глухія рыданія вырывались изъ ея груди, она въ изнеможеніи опустилась на полъ передъ кроватью.
Мануэлла жила здсь съ того момента, какъ ее внесли полумертвою въ замокъ. Это была небольшая круглая комната въ верхнемъ этаж башни, съ однимъ окномъ обращеннымъ на западъ. Днемъ въ ней было прохладно и царилъ полумракъ, но въ поздній послобденный часъ послдніе вечерніе лучи падали на раму и стны. Золотистый отблескъ заходящаго солнца наполнялъ комнату фантастическимъ свтомъ и придавалъ странныя очертанія желзнымъ трубамъ, головамъ рыцарей и изображеніямъ цвтовъ на карницахъ, драконамъ съ открытыми пастями по краямъ крыши, окрашенной багровой краской. Мануэлла чувствовала себя въ какомъ-то полусн, ей казалось, что вс эти баснословныя фигуры изъ желза и камня ожили и заговорятъ съ ней, что желзные цвты двигаются, а головы рыцарей и драконовъ глядятъ на нее и насмшливо улыбаются. Въ это время флюгеръ съ стоящей на немъ фигурой святаго Георга повернулся къ ней и послышался рзкій протяжный звукъ.
Мануэлла въ испуг вскочила на ноги и, закрывъ лицо руками, старалась припомнить, что было съ нею. Мало-по-малу, сознаніе дйствительности возвратилось къ ней съ ужасающей ясностью. Она подошла къ окну и подняла раму. Но воздухъ былъ настолько удушливъ, что не освжилъ ея, большія темныя тучи тянулись по небу и собирались надъ замкомъ, на запад растилались облака самыхъ причудливыхъ очертаній сотканныя изъ золота и огня. Мануэлла съ слезами на глазахъ смотрла на призрачное великолпіе небеснаго ландшафта. Она видла пурпуровые потоки осненные пальмами, своеобразные куполы восточныхъ храмовъ и молеленъ, мрно подвигались къ нимъ толпы богомольцевъ, вдали виднлся прекрасный городъ съ множествомъ крышъ и башенъ съ роскошными садами, надъ нимъ поднимались цпи голубоватыхъ горъ.
Молодая двушка протянула руки какъ бы желая удержать чудное видніе, но оно начало блднть и, мало-по-малу, облака слились въ безформенную массу. Мануэлла печально наклонила голову къ каменному подоконнику и впервые задумалась надъ бдственнымъ положеніемъ еврейскаго народа. Фантастическій образъ древняго Іерусалима, вызванный ея воображеніемъ, о которомъ она слышала столько разсказовъ въ дтств, многое объяснилъ ей. Она поняла плачъ своихъ соотечественниковъ о потерянномъ Сіон, такъ какъ вмст съ этой утратой они были разсяны по всей земл и брошены среди чуждыхъ народовъ, многіе изъ потомковъ славныхъ еврейскихъ царей и первосвященниковъ стали нищими.
Она невольно сравнила собственную участь съ положеніемъ своихъ соотечественниковъ, она также, какъ они, была въ изгнаніи, лишена крова, брошена среди чужихъ людей, которые относились къ ней съ презрніемъ. Желаніе увидть родину и прежнихъ друзей проснулось въ ней съ новой силой, она преклонила колна и горячо молилась, чтобы Богъ Израиля возвратилъ ее въ отеческій домъ.
Сильный ударъ грома прервалъ ея молитву и заставилъ подняться на ноги. Небо было мрачно, видніе на запад изчезло безслдно и замнилось черными тучами, изъ которыхъ ежеминутно сверкала молнія. Преждевременно наступила ночь.
Мануэлла, стоя у окна, могла еще различить ближайшіе предметы, хотя не совсмъ ясно. Видна была часть двора обращенная къ подъемному мосту, на послднемъ столпилось множество людей.
— Кто они такіе и зачмъ пришли сюда въ эту пору? подумала Мануэлла, слыша говоръ смшанныхъ голосовъ, заглушаемый чьимъ-то боле громкимъ голосомъ, но, несмотря на вс старанія, она не могла разобрать словъ. Вслдъ затмъ послышался громкій лай собакъ, которыя съ яростью бросились къ воротамъ.
— Боже милосердный! они спустили цнныхъ собакъ, воскликнула съ ужасомъ Мануэлла.
Въ это время продолжительный раскатъ грома потрясъ воздухъ и холмъ, на которомъ стоялъ замокъ, молнія, прорзавъ тучи, на минуту освтила землю яркимъ голубоватымъ свтомъ. Мануэлла совершенно отчетливо разглядла группу, стоявшую на мосту, ее особенно поразила наружность почтеннаго старика, который, поднявъ глаза къ небу озаренному молніей, громко произнесъ ‘Благословенъ ты, Господь, Богъ Израиля! Твое Господи царство и ты превыше всего, какъ владычествующій’!..
Слова эти прозвучали въ ушахъ Мануэллы какъ отголосокъ далекой родины, затмъ опять все погрузилось въ мракъ, и начался ливень, который, съ шумомъ падая на землю, образовалъ потоки воды и разомъ переполнилъ водосточныя трубы.

——

Ворота оставались закрытыми, но теперь кто-то громко стучался въ нихъ.
— Это не рука просителя! сказалъ баронетъ, который вышелъ на дворъ въ сопровожденіи слугъ. Если они думаютъ принудить меня къ гостепріимству, то я приму свои мры! Съ этими словами онъ указалъ рукой на ворота лающимъ собакамъ и т съ удвоенною яростью бросились впередъ.
— Сэръ Товій, послышался голосъ на мосту, вы уже разъ оказывали мн гостепріимство въ вашемъ замк, когда я пришелъ къ вамъ въ такую же пору…
— Господь да поможетъ мн! Я уже слышалъ этотъ голосъ! воскликнулъ баронетъ. Такой голосъ различишь между тысячами, но я, все-таки, желалъ бы знать: съ кмъ имю честь говорить.
— Многоуважаемый сэръ, отвтилъ проситель, мн очень жаль, что я вынужденъ обезпокоить васъ въ такую пору, потому что считаю васъ лучше всхъ извстныхъ мн кавалеровъ, но громъ и ливень могутъ служить оправданіемъ моей смлости. Я знаю, что ваша деревня недалеко, но если бы мн пришлось выбирать между ею и вашимъ замкомъ, сэръ, то, разумется, вы не захотли бы, чтобы я выбралъ деревню. Ваше гостепріимство извстно мн по опыту, я помню, какъ отлично угостили вы меня здсь. Не знаю, поврите ли вы мн или нтъ, но я страшно голоденъ.
— Ну, теперь я узналъ тебя! воскликнулъ баронетъ боле миролюбивымъ тономъ, ты Юргенъ, предводитель нейтральной шайки!
— Чортъ возьми! пробормоталъ бывшій актеръ, объ этомъ можно было бы умолчать теперь! Пожалуй онъ не захочетъ впустить меня, если узнаетъ, что я больше не служу нейтральной партіи. Во всякомъ случа, нужно попытаться… Вы совершенно правы, сэръ, добавилъ онъ громко, меня зовутъ Юргеномъ. Сдлайте одолженіе, прикажите отворить ворота!
— Ты долженъ прежде объяснить мн, какимъ образомъ ты попалъ къ бунтовщикамъ, чтобы ихъ… Баронетъ не окончилъ фразы вспомнивъ во-время, что вроятно передъ его воротами стоитъ отрядъ парламентской арміи, о которомъ докладывалъ крестьянинъ. Ты, конечно, въ плну у нихъ, и они дурно обошлись съ тобой, пожалуй, мучили тебя самымъ немилосерднымъ образомъ…
— Они все это длали, сэръ, и даже хуже этого… Я могу разсказать цлую исторію о моихъ страданіяхъ. Они приговорили меня къ смертной казни, и я стоялъ у самаго преддверія смерти въ тяжеломъ ожиданіи, какъ стою здсь передъ вашими воротами… Впрочемъ, я не хочу лгать! добавилъ онъ, недовольный самъ собой… Впустите меня, сэръ Товій, прикажите отворить ворота! Вы знаете, я вашъ другъ, а друзей не оставляютъ мокнуть на дожд, когда по близости есть мсто, гд они могутъ обогрться и высушить свое платье.
Этотъ аргументъ разсялъ послднія сомннія владльца замка. Онъ правъ, подумалъ сэръ Товій, я не имю никакого основанія отказать ему въ такой невинной просьб.
По приказанію баронета, слуги сдвинули тяжелые желзные засовы и отворили ворота. Вслдъ затмъ принесены были факелы и фонари.
Но кто въ состояніи описать испугъ и гнвъ почтеннаго баронета, когда онъ увидлъ Юргена въ мундир унтеръ-офицера парламентской арміи.
— Несчастный! воскликнулъ сэръ Товій дрожащимъ голосомъ. Кто ты?
— Юргенсъ Джойсъ, корнетъ собственнаго полка Оливера Кромвеля, отвтилъ бывшій актеръ съ нкоторымъ оттнкомъ гордости.
Здсь мы должны сдлать небольшое отступленіе и объяснить нашимъ читателямъ, вслдствіе чего Юргенъ удостоился чести быть принятымъ въ полкъ самого Кромвеля съ чиномъ корнета. Судьба, пощадившая его на пути къ вислиц, оказалась не мене благосклонной къ нему въ кровавый день битвы при Несби, хотя онъ былъ посланъ съ отрядомъ трехъ сотъ мушкатеровъ, которые должны были первые вступить въ бой и подвергались наибольшей опасности. Многіе изъ его товарищей пали при первомъ натиск непріятельской арміи, другіе приставшіе къ нимъ полки отступили, когда появились эскадроны принца Рупрехта. Но Юргенъ остался съ отрядомъ въ овраг и не сдвинулся съ мста назначеннаго Кромвелемъ. Жизнь моя принадлежитъ ему, думалъ онъ, я отдалъ ему ее и не измню своему слову! Оврагъ, выбранный имъ наканун для постыднаго бгства, сдлался свидтелемъ его геройскаго непоколебимаго мужества. Великодушіе Кромвеля боле повліяло на него, нежели какое-либо другое событіе его непостоянной жизни. Теперь онъ видлъ своего покровителя въ пылу битвы съ обнаженной шпагой въ рукахъ, на взмыленной лошади. Битва колебалась. Сначала одержалъ верхъ Кромвель, но вслдъ затмъ принцъ Рупрехтъ прорвался сквозь лвое непріятельское крыло къ центру парламентской арміи, кавалерія отступила, а сзади, съ противоположнаго холма, надвигалась пхота. Юргену казалось, что Кромвеля несетъ какая-то неземная сила, лицо его было спокойно и неподвижно, какъ камень, волосы разввались по втру, покрывавшая его сталь блестла какъ огненная при утреннемъ солнц. Въ этотъ моментъ судьба битвы была въ его рукахъ. Королевскія войска гнали передъ собой кавалерію Ферфакса, осыпая ее градомъ картечи и пуль, Кромвель бросился впередъ съ громкимъ возгласомъ: ‘Господь наше прибжище!’ Тысячи голосовъ повторили этотъ возгласъ, разстроенные полки парламентской арміи выстроились въ боевой порядокъ. Пали! раздалось по всей линіи. Королевскія войска отступили въ безпорядк, битва приняла новый оборотъ. Напрасно Карлъ I пытался остановить бглецовъ, умолялъ, уговаривалъ ихъ, напрасно взялъ на себя предводительство гвардіи, послдняго остававшагося у него резерва. Наконецъ, одинъ шотландскій дворянинъ, видя неминуемую опасность, грозившую королю, схватилъ его лошадь за узду и отвелъ въ сторону.— Ваше величество, воскликнулъ онъ, разв вы хотите, чтобы васъ убили! Карлъ I опустилъ поводья: онъ зналъ, что проигралъ битву и что все потеряно для него…
Между тмъ Юргенъ, осыпаемый градомъ пуль, выдержалъ битву на прежнемъ мст, гд она была всего сильне подъ заборами и среди кустовъ въ овраг. Везд текли ручьи крови, склоны холмовъ были покрыты мертвыми и умирающими. Изъ отряда, къ которому принадлежалъ Юргенъ, едва уцлло тридцать человкъ рядовыхъ. Вс офицеры были перебиты.— Друзья мои, сказалъ онъ, обращаясь къ товарищамъ, выдержимъ до конца!— Разумется! отвтили въ одинъ голосъ кромвелевскіе солдаты. Въ это время въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ появилась разрозненная толпа кавалеристовъ, спшившихъ пробраться черезъ оврагъ. Впереди халъ молодой человкъ, незнакомый Юргену, предполагая, что это офицеръ парламентской арміи, онъ подошелъ къ нему, и, отдавъ честь, спросилъ: какъ идетъ битва, милостивый государь? Въ отвтъ на этотъ вопросъ кавалеристы подняли свои шпаги, раздались выстрлы карабиновъ и пистолетовъ. Это принцъ Рупрехтъ, крикнули товарищи Юргена, не успвшіе во-время предостеречь его. Юргенъ вернулся на прежнее мсто и приготовился къ бою. Но, на счастье маленькаго отряда, силы нападающихъ были истощены, принцъ Рупрехтъ не хотлъ рисковать жизнью и свободой, чтобы отнять позицію, потерявшую всякое значеніе, такъ какъ теперь битва происходила на другой сторон холма. Онъ пришпорилъ свою лошадь, его примру послдовали другіе. Тмъ не мене, Юргенъ и его товарищи произвели сильное опустошеніе въ рядахъ бглецовъ: нкоторые были убиты на мст, другіе обезоружены и взяты въ плнъ, при этомъ удалось овладть непріятельскимъ знаменемъ. Затмъ все стихло въ овраг, и только слышенъ былъ шумъ удалявшейся битвы, который становился все слабе. Солнце начало склоняться къ западу, на деревенской башн пробило два часа. Но тутъ раздались громкіе крики команды, и резервы скорымъ шагомъ вошли на возвышеніе, такъ какъ битва была кончена и побда осталась за парламентской арміей.
— Друзья мои, сказалъ Юргенъ, обращаясь къ товарищамъ, послдуемъ ихъ примру, намъ здсь оставаться нечего!
Они примкнули къ выступавшимъ полкамъ и, очистивъ холмъ отъ остатковъ непріятельской арміи, погнали ихъ передъ собой къ Маркетъ Герборо. Въ это время Юргену удалось захватить карету, въ которой сидла графиня Дизаръ. Усердный поклонникъ слабаго пола разсыпался въ любезностяхъ передъ красивой женщиной, но она прервала его съ первыхъ же словъ и просила проводить ее къ Кромвелю. Юргенъ исполнилъ это желаніе и проводилъ графиню въ Маркетъ Герборо, гд теперь расположился главный начальникъ кавалеріи. Они застали героя Несби въ той самой зал, которая наканун была наполнена веселой нарядной толпой придворныхъ дамъ и кавалеровъ. Кромвель обошелся вжливо, но крайне холодно съ прекрасной дамой, несмотря на то, что она употребила вс усилія, чтобы тронуть его сердце, и пустила въ ходъ цлую батарею огненныхъ взглядовъ и самыхъ обворожительныхъ улыбокъ.
— Миледи, сказалъ ей Кромвель на прощаніе, я охотно исполню вашу просьбу, если вы дадите мн слово, что не будете участвовать ни въ какихъ заговорахъ!
Но могла ли графиня дать подобное общаніе! Способна ли она была оставаться въ бездйствіи съ этими глазами, этой улыбкой, милымъ лицомъ и сердцемъ, исполненнымъ ненасытной жажды приключеній? Тмъ не мене, она дала слово, а Кромвель съ своей стороны не только позволилъ ей вернуться въ Лондонъ, но общалъ поддержать ея искъ въ парламент о снятіи секвестра, наложеннаго на ея замокъ близь Темзы. Графиня Дизаръ смиренно удалилась съ низкими поклонами, разсыпаясь въ изъявленіяхъ благодарности. Подойдя къ двери, она еще разъ бросила взглядъ на Кромвеля, но на этотъ разъ въ ея глазахъ сверкнулъ гнвъ, потому что онъ уже не смотрлъ на нее и невидимому забылъ объ ея существованіи.
Кромвель обратился къ Юргену и, принявъ собственноручно добытое имъ непріятельское знамя, похвалилъ его за храбрость, и въ вид награды назначилъ корнетомъ своего полка.
Юргенъ былъ въ высшей степени польщенъ этой честью, и, поблагодаривъ генерала, торжественно поклялся въ врности парламенту. Затмъ первой его заботой было пріобрсти хорошій мундиръ, лошадь и оружіе, что не составило никакого затрудненія, такъ какъ все это можно было получить за безцнокъ посл битвы при Несби.
Такимъ образомъ Юргенъ, выражаясь его языкомъ, ‘опять вышелъ въ люди’ и ршилъ присоединить къ присвоенному имени Юргенъ честную фамилію своего отца. Мы видли, что во время переговоровъ съ баронетомъ онъ съ нкоторою гордостью назвалъ себя: ‘Юргеномъ Джойсъ, корнетомъ кромвелевскаго полка’.
Но баронетъ не обратилъ никакого вниманія на фамилію Джойсъ и отнесся крайне неуважительно къ мундиру Юргена.
— Я не желаю имть никакого дла съ такимъ негодяемъ, какъ ты! воскликнулъ съ гнвомъ владлецъ Чильдерлейскаго замка. Ты вполн заслуживаешь вислицы, подлый измнникъ!
— Не напоминайте мн о ней многоуважаемый сэръ! отвтилъ Юргенъ грустнымъ тономъ. Теперь это не производитъ на меня никакого впечатлнія. Но совтую вамъ быть осторожнымъ въ присутствіи моихъ людей, они не совсмъ охотно выслушиваютъ нкоторыя вещи. Что касается меня лично, то вы можете говорить, что вамъ угодно, если это доставляетъ вамъ удовольствіе, потому что Юргенъ Джойсъ, будь онъ двадцать разъ корнетомъ, никогда не забудетъ, что вы не погнушались имъ, когда онъ былъ въ бдности, и накормили его…
— Жаль что ты не подавился тогда моимъ ужиномъ, висльникъ! продолжалъ сэръ Товій съ возрастающимъ негодованіемъ. Если бы ты околлъ во-время, то не сдлался бы бунтовщикомъ на позоръ своего народа!
— Такія рчи не совсмъ приличны для христіанина сэръ, не говоря уже о томъ…
— Тотъ, кто измнилъ королю какъ ты, въ моихъ глазахъ не человкъ и не христіанинъ!.. Объясни мн пожалуйста, какую еще дрянь ты привелъ съ собой?
— На этотъ разъ вы совершенно правы сэръ. Видитъ Богъ, я предпочелъ бы что нибудь лучшее. Но солдатъ долженъ довольствоваться тмъ, что ему попадетъ подъ руку. Это плнные изъ Бристоля, сбродъ какихъ-то нищихъ! Будь они прокляты! Никто не пожалетъ о нихъ. Чмъ скоре посадимъ мы ихъ на корабли и отравимъ на табачные острова, тмъ лучше. Однимъ словомъ это жиды!
— Жиды! воскликнулъ баронетъ, не помня себя отъ ярости. Какъ осмлился ты осквернить землю моихъ предковъ этимъ отребьемъ человческаго рода. Я не потерплю этого! Такъ и скажи своему генералу! Если ему угодно онъ можетъ сжечь мой замокъ, разгромить стны, но эти люди проклятые самимъ Богомъ никогда не переступятъ порогъ моего дома. Прочь отсюда! Пиль! хватай ихъ! крикнулъ неожиданно баронетъ своимъ волкодавамъ, которые съ хриплымъ лаемъ бросились на беззащитную толпу плнныхъ евреевъ, стоявшихъ на двор. Раздался визгъ и крикъ дтскихъ голосовъ, вопли матерей, глухой ропотъ негодованія со стороны мужчинъ, которые длали напрасныя усилія, чтобы отогнать разъяренныхъ животныхъ. Тутъ среди этой дикой возмутительной сцены неожиданно раздался громкій звучный голосъ молодого человка.
‘Величіемъ славы твоей Господи, ты низложилъ возставшихъ противу тебя. Ты послалъ гнвъ твой, и онъ попалилъ ихъ какъ солому! Да нападетъ на нихъ страхъ и ужасъ, отъ величія мышцы твоей да онмютъ они какъ камень, докол проходитъ народъ твой Господи, докол проходитъ сей народъ, который ты пріобрлъ!’..
Слова эти прозвучали, какъ зловщее проклятіе среди нотнаго мрака и потоковъ дождя. Блеснула молнія, прорзавъ зигзагомъ черныя тучи, раздался оглушительный раскатъ грома, запахло срой и дымомъ, показался огонь. Раздались крики, пожаръ! пожаръ!
Молнія ударила въ башню, въ которой жила Мануэлла. Но слуги, вбжавшіе въ ея комнату, чтобы остановить дйствіе огня, не нашли ее тамъ. Она вышла изъ башни за нсколько минутъ передъ тмъ и, стоя у стны видла сцену травли людей собаками. Сэръ Товій не замтилъ ея присутстія, не помня себя отъ ужаса, онъ отдавалъ безсвязныя противорчивыя приказанія прислуг. Вскор явились на помощь деревенскіе жители подъ предводительствомъ Бумпуса съ ведрами и баграми. Шумъ и крики все увеличивались. Въ это время Мануэлла, пользуясь общимъ смятеніемъ подошла къ своимъ соотечественникамъ. Ея граціозная фигура ярко освщенная огненнымъ отраженіемъ пылавшей башни, показалась имъ небеснымъ видніемъ. Они съ недоумніемъ переглянулись между собой.
— Не переступайте порога этого дома, до котораго коснулся перстъ Божій, сказала она имъ по португальски. Молитесь за враговъ вашихъ и уходите скоре отсюда, я пойду вмст съ вами!
Толпа странниковъ молча направилась къ подъемному мосту, гд стоялъ ожидавшій ихъ отрядъ.
Мануэлла шла за ними, багровый свтъ пожара еще нсколько минутъ освщалъ ея лицо, затылокъ, складки платья, затмъ она очутилась во мрак, среди своихъ соотечественниковъ, которые радостно привтствовали ее.
— Кто ты такая? какъ тебя зовутъ? спрашивали наперерывъ мужчины и женщины, тснясь около нея, какъ бы для того, чтобы убдиться что она живое существо и услышать ея голосъ.
— Не спрашивайте меня! Зачмъ вамъ знать мое имя! отвчала она.
Тутъ рука ея была крпко сжата рукой мужчины, и сильный голосъ шепнулъ ей:
— Я знаю тебя Мануэлла д’Акоста!
Это былъ тотъ самый молодой еврей, который передъ тмъ произнесъ проклятіе надъ Чильдерлейскимъ домомъ. Мануэлла не могла разглядть его во мрак, но узнала по звуку голоса, который не разъ слышала въ дом своего отца.
— Исаакъ де-Кастро! воскликнула она, радуясь встрч съ близкимъ родственникомъ.
— Ты хорошо длаешь, что умалчиваешь о своемъ имени, продолжалъ юноша. Большинство этихъ несчастныхъ принадлежитъ къ нашей амстердамской общин. Какъ ни бдны и жалки эти люди, но они постарались бы избгнуть всякихъ сношеній съ тобой, если бы знали, кто ты.
— Если то, что ты говоришь справедливо Исаакъ, то я жалю, что молнія, которая зажгла эту башню, не поразила меня вмс съ нею!
— Да, это было бы лучше! замтилъ строго де-Кастро, какъ для тебя, такъ и для того человка, который нкогда назывался твоимъ отцомъ.
— Моимъ отцомъ! воскликнула Мануэлла.
— Тише! сказалъ де-Кастро. Горе теб, если они узнаютъ твое имя. Всему Амстердаму извстно, что твой отецъ уже не считаетъ тебя своей дочерью! Восемь дней просидлъ онъ на скамейк, четыре недли не брилъ бороды, зажегъ свчку за упокой души, читалъ молитвы и разодралъ на себ одежду, оплакивая тебя какъ мертвую. Онъ проклялъ тебя, какъ только узналъ, что ты убжала изъ его дома съ христіаниномъ, который соблазнилъ тебя…
— Нтъ, это неправда! прервала его съ живостью Мануэлла.
— Я предупреждалъ тебя, чтобы ты не говорила такъ громко!
— Выслушай меня Исаакъ! сказала молодая двушка умоляющимъ голосомъ. Я все разскажу теб. Ты убдишься, что я невинна! Клянусь моей жизнью…
— Ты умерла для насъ и для своего народа! возразилъ мрачно де-Кастро. Ты исключена изъ нашей общины!
Мануэлла молча опустила голову, крупныя слезы текли но ея щекамъ.

ГЛАВА VI.
Признаніе Юргена и его философія.

Такимъ образомъ, Юргенъ опять встртилъ прекрасную еврейку, образъ которой глубоко запечатллся въ его сердц. Свиданіе съ нею и на этотъ разъ настолько воодушевило его, что онъ, несмотря на свой волчій апетитъ, отказался отъ намренія во что бы то ни стало поужинать въ замк, и не счелъ нужнымъ помогать людямъ сэра Товія тушить башню.
— Не бда, если сгоритъ это гнздо! проборматалъ онъ себ въ утшеніе. Во всемъ виноватъ самъ баронетъ! Не слдовало обходиться такъ со старыми друзьями и травить ихъ собаками. Я лично нисколько не сержусь на него, но если бы мн вздумалось помочь ему въ тушеніи пожара, то онъ въ состояніи вторично прогнать меня!..
Юргенъ, успокоивъ себя этой мыслью, быстрыми шагами направился къ подъемному мосту, гд стояла Мануэлла, вдали отъ толпы плнныхъ, которые, перейдя мостъ, расположились на дорог вмст съ сопровождавшимъ ихъ отрядомъ.
— Прелестная миссъ, сказалъ онъ обращаясь къ ней: Я знаю, кто вы, но будь я проклятъ, если изъ-за этого позволю себ нанести вамъ малйшее оскорбленіе. Надюсь, что вы также знаете, кто говоритъ съ вами?
Мануэлла вздрогнула при звукахъ его хриплаго голоса. Хрипота не оставляла Юргена среди самаго жаркаго лта. Онъ уврялъ своихъ товарищей, что это слдствіе сильной простуды, схваченной имъ въ Германіи, гд, по его словамъ, зима и морозы продолжаются круглый годъ. Но въ дйствительности онъ охрипъ не отъ холода, а отъ непомрнаго количества вина и водки, выпитаго имъ во время его достохвальнаго участія въ тридцатилтней войн.
— Я, кажется, испугалъ васъ, моя дорогая миссъ? спросилъ онъ, замтивъ впечатлніе, которое онъ произвелъ на нее своимъ неожиданнымъ появленіемъ. Онъ старался смягчить голосъ и придать ему нжность, но это плохо удавалось ему при упомянутомъ недостатк.
— Пожалуйста успокойтесь, продолжалъ Юргенъ, видя, что Мануэлла не отвчаетъ ему, вы не можете сомнваться въ моей дружб. Я тотъ самый, который игралъ роль кормилицы на маленькомъ театр вашего дома въ Амстердам. Помните ли вы это? Посл того, я видлъ васъ въ Чильдерлейскомъ замк, гд насъ угостили такимъ славнымъ ужиномъ, и, наконецъ, въ Лонгстовскомъ лсу, всю въ крови и безъ чувствъ. Слава Богу, что вы опять живы и здоровы и на васъ нтъ этого отвратительнаго мужскаго платья! Оно совсмъ не шло къ вамъ, и это также врно, какъ то, что меня зовутъ Юргенъ Джойсъ! Теперь вы одты какъ слдуетъ, и я долженъ вамъ сказать, что вы стали еще красиве. Что же вы молчите? Скажите откровенно я вамъ не нравлюсь. Въ такую скверную погоду вс солдаты похожи другъ на друга! Впрочемъ красота не въ нашей власти, но тутъ есть сердце! добавилъ онъ, ударивъ себя кулакомъ въ грудь.
— Я не могу безусловно врить вашей доброт, посл того, что вы позволили себ сказать объ этихъ несчастныхъ людяхъ! возразила Мануэлла указывая на своихъ соотечественниковъ.
— Дйствительно я не совсмъ почтительно выразился о нихъ! отвтилъ Юргенъ. Но, во-первыхъ, они плнные, а во-вторыхъ, не сердитесь, если я осмлюсь сказать въ вашемъ присутствіи… Впрочемъ, нтъ… леди изъ замка запретила мн говорить объ этомъ…
— Можете сказать прямо, то, что думаете! они…
— Видите ли въ чемъ дло… я хотлъ сказать… началъ заикаясь Юргенъ, они жиды!..
— Разв я сама не жидовка!
— Конечно, я знаю это! пробормоталъ въ смущеніи Юргенъ. Клянусь честью, я никому не разскажу объ этомъ… Вдобавокъ, вы совсмъ не похожи на нихъ!
— Я не желаю быть лучше ихъ!
— Я не знаю лучше ли вы ихъ, но я сталъ другимъ человкомъ съ той минуты, какъ увидлъ васъ въ дом вашего отца. Въ сердц моемъ проснулось странное чувство, котораго я никогда не испытывалъ прежде. вда опротивла мн, даже вино потеряло для меня свою прелесть. Тогда я отправился на войну, прежній апетитъ вернулся мало-по-малу, но боль въ сердц не прекращалась. Подконецъ, не прогнвайтесь, я совсмъ забылъ васъ, и вспомнилъ только тогда, когда увидлъ въ замк за ужиномъ. Тутъ опять все перевернулось во мн, въ памяти всплыли старые грхи. ‘Такая красивая двушка, думалъ я, и такой жалкій негодяй какъ ты…’ Я далъ себ втайн общаніе сдлаться другимъ человкомъ изъ любви къ вамъ. Но вслдъ затмъ, меня захватили въ плнъ и приговорили къ смерти. Въ это время я также не переставая думалъ объ васъ и часто говорилъ, что нтъ вещи, которой бы не сдлалъ для такой двушки, какъ вы. Съ этой мыслью пошелъ я на смерть, но тутъ спасся какимъ-то чудомъ и меня отправили въ битву при Несби. Я съ честью выдержалъ испытаніе и, по возможности загладивъ прежніе грхи, мечталъ только о томъ, чтобы снова увидть васъ… Теперь эта минута наступила!.. Да моя дорогая миссъ, Юргенъ всей душой любитъ васъ!… Я вполн сознаю, что такой грубый и одичавшій человкъ, какъ вашъ покорный слуга, который столько времени шатался по блому свту, не можетъ настолько исправиться, чтобы сдлаться достойнымъ такого существа, какъ вы, не говоря уже о томъ, что вы жидовка, а я христіанинъ и останусь имъ всю жизнь… Нтъ, я не то хотлъ сказать…
Въ голос Юргена было столько искренности и задушевности въ эту минуту, что онъ тронулъ бы самое ожесточенное сердце.— Вамъ, продолжалъ онъ, я обязанъ моимъ исправленіемъ и той перемной, какая произошла во мн. Вы никогда не услышите больше о моихъ чувствахъ къ вамъ, но будьте милостивы ко мн, не откажите моей единственной просьб… Позвольте мн охранять васъ отъ тхъ опасностей, которыя будутъ угрожать вамъ, я буду безконечно счастливъ, если мн придется умереть ради васъ…
Грубый искатель приключеній зарыдалъ при этихъ словахъ и не могъ продолжать отъ волненія.
Мануэлла, оскорбленная и опечаленная жестокостью своихъ родныхъ, была тронута до глубины души безкорыстною любовью этого совершенно посторонняго для нея человка, который ничего не требовалъ отъ нея кром позволенія посвятить ей свою жизнь. Она ласково протянула ему об руки и пожала его жесткую мозолистую Руку.
— Прикосновеніе вашихъ рукъ согрло мою душу, какъ весеннее солнце! воскликнулъ Юргенъ взволнованнымъ голосомъ. Скажите, что я могу сдлать для васъ! Я исполню все, что вы мн прикажете.
— Прежде всего, я просила бы васъ не обходиться такъ грубо и жестоко съ моими единоврцами! сказала Мануэлла.
— Пусть меня повсятъ, если я не исполню этого!.. Друзья мои, крикнулъ онъ толп евреевъ, мы отправимся въ деревню, здсь въ замк врядъ ли намъ дождаться какого-нибудь угощенія! Вдобавокъ, вс они заняты пожаромъ!.. Стройся! скомандовалъ онъ своему небольшому отряду, который обыкновенно называлъ эскадрономъ, такъ какъ вообще любилъ употреблять громкія слова.
Кавалеристы выстроились насколько позволяла темнота и скользкая почва, плнные встали по средин. Юргенъ хотлъ крикнуть: маршъ! но остановился, замтивъ, что Мануэлла исчезла.
Въ то время, какъ Юргенъ отдавалъ приказанія отряду и разставлялъ плнныхъ, Мануэлла вернулась къ замку. Припоминая короткій разговоръ съ Исаакомъ де-Кастро, она живо представила себ весъ ужасъ своего положенія. Надъ нею тяготли вс проклятія написанныя въ книг законовъ, имя ея было вычеркнуто изъ списка живущихъ, никто изъ ея единоврцевъ не смлъ оказать ей ни малйшей услуги, ни жить подъ одной кровлей, ни даже находиться на разстояніи четырехъ локтей отъ нея. Въ виду всего этого, Мануэллой овладло мучительное сомнніе: не разразился ли гнвъ Господенъ надъ домомъ баронета вслдствіе оказанныхъ ей благодяній? Проклятіе моего народа преслдуетъ меня куда бы я не пошла! думала съ отчаяніемъ несчастная двушка. Каждый человкъ, сдлавшій мн добро, долженъ быть наказанъ за него, какъ за преступленіе. Горе мн! Не лучше ли покончить съ жизнью, которая ничего не можетъ принести мн кром мученій и вреда другимъ людямъ…
Башня, объятая пламенемъ, составлявшая для нея предметъ ужаса, теперь манила ее къ себ съ неудержимою силою. Упавшая сверху горящая балка могла въ нсколько секундъ прекратить ея ненужное существованіе. Но сдлавъ нсколько шаговъ, Мануэлла остановилась: — Нтъ, сказала она, я не лишу себя добровольно жизни! Несмотря на проклятіе отца, ожидающую меня нужду и бдствія, я буду жить… Если справедливъ Богъ Израиля, то рано или поздно люди убдятся въ моей невинности.
Во время этихъ размышленій ей показалось, что она видитъ вдали Оливію въ красноватомъ отблеск поднимавшагося пламени.
— Прощай моя дорогая Оливія! крикнула она ей.
Дочь баронета услышала этотъ зовъ, несмотря на шумъ падающихъ бревенъ и камней, крики и говоръ людей тушившихъ пожаръ. Въ первую минуту на ея лиц выразился испугъ, она узнала отъ прислуги, что Мануэлла изъ саду прошла въ башню до начала пожара, никто не видлъ, чтобъ она вышла оттуда. Оливія колебалась между страхомъ и надеждой, она не ршилась сообщить своихъ опасеній отцу и умоляла Мартина Бумпуса подставить лстницу къ окну башни и посмотрть: нтъ ли тамъ несчастной двушки. Въ это время она услышала зовъ своей подруги и подъ вліяніемъ страха вообразила, что ея голосъ раздался со стороны горвшаго строенія, но вслдъ затмъ она увидла Мануэллу и бросилась къ ней съ крикомъ радости.
— Слава Богу, ты жива, я такъ боялась за тебя! воскликнула Оливія, обнимая свою подругу, но тотчасъ же отступила въ ужас, когда увидла лицо Мануэллы, покрытое мертвою блдностью. Глубокая печаль выражалась въ ея большихъ темныхъ глазахъ и углахъ рта, длинные мокрые волосы покрывали плечи, платье ее было смочено дождемъ, она была опоясана тмъ самымъ зеленымъ шарфомъ, которымъ нкогда Франкъ Гербертъ перевязалъ ея рану. Съ тхъ поръ она хранила эту вещь какъ святыню и, оставляя замокъ, надла ее на себя.
Оливія невольно обратила вниманіе на этотъ шарфъ, покрытый запекшейся кровью, который напоминалъ ей одну изъ лучшихъ и самыхъ мучительныхъ минутъ ея жизни.
Взглядъ Оливіи смутилъ несчастную двушку.— Прости меня, проговорила она сквозь слезы, не поднимая глазъ, это все, что я беру съ собой изъ Чильдерлейскаго замка…
— Неужели ты въ самомъ дл хочешь уйти отъ насъ? воскликнула Оливія. Останься съ нами, ты знаешь, какъ я люблю тебя!
— Не удерживай меня, я слишкомъ долго пользовалась твоимъ присутствіемъ, я не стою такого счастья! Время испытаній еще не прошло для меня… Богъ отцовъ моихъ призываетъ меня. Прощай! Быть можетъ опять увидимся когда-нибудь…
— Ты не уйдешь отсюда! возразила Оливія, удерживая ее за руку. Я знаю, что отецъ мой былъ несправедливъ къ теб…
— Нтъ, онъ былъ совершенно правъ. Разъединеніе началось въ вашей семь изъ-за меня и неизвстно чмъ оно кончится, если я останусь здсь. Отпусти меня!
Но Оливія еще крпче обняла свою подругу. Нтъ, этого никогда не будетъ! Отецъ не проститъ мн, если я отпущу тебя одну въ такую пору…
Об двушки, занятыя своими мыслями, не замтили грозившей имъ опасности. Стны башни трескались отъ жары, большіе камни падали сверху. Фигуры драконовъ и головы рыцарей, за нсколько часовъ передъ тмъ освщенныя вечерней зарей, тонули въ мор огня, который, поднимаясь все выше и выше, растоплялъ олово на оконныхъ рамахъ. Баронетъ и его люди въ это время были заняты на другой сторон башни, такъ что двушки могли умереть никмъ не замченные, въ цвт лтъ, той поэтической смертью, о которой мечтаетъ молодежь, и почему-то считаетъ достойной зависти.
Но судьба ршила иначе. Юргенъ, замтивъ отсутствіе Мануэллы, оставилъ свой отрядъ съ плнными и поспшилъ къ горвшей башн, гд увидлъ издали свою возлюбленную. Онъ явился во-время, чтобы спасти ее отъ неминуемой опасности: едва усплъ онъ столкнуть съ мста обихъ двушекъ, какъ огромный камень сорвался съ высоты башни и съ глухимъ шумомъ упалъ на то мсто, гд он стояли за минуту передъ тмъ. Оливія хотла поблагодарить своего неожиданнаго спасителя, но въ это время Юргенъ схватилъ Мануэллу на руки и унесъ безъ всякаго сопротивленія съ ея стороны. Оба исчезли во мрак ночи. Оливія съ громкимъ крикомъ бросилась къ подъемному мосту, но уже слышны были шаги толпы на покатой дорог и мрный стукъ копытъ, затмъ все стихло.
Оливія упала на землю безъ чувствъ, но ея отсутствіе было тотчасъ же замчено. Молодую двушку перенесли въ замокъ приписывая обморокъ испугу и усталости. Когда ее привели въ чувство, она разсказала о похищеніи Мануэллы отцу и Гевиту и умоляла обоихъ послать погоню за Юргеномъ.
Баронетъ, чувствуя себя не совсмъ правымъ, молчалъ, но священникъ успокоилъ встревоженную двушку общаніемъ навести самыя тщательныя справки о Мануэлл, въ Кембридж, куда долженъ былъ отправиться транспортъ плнныхъ, такъ какъ въ этомъ город расположилась армія.

ГЛАВА VII.
На разсвт.

Небо, ниспославшее молнію на Чильдерлейскую башню, само помогло потушить ее проливнымъ дождемъ. Когда сгорли балки, полы, и все, что могло сдлаться жертвою пламени, пожаръ встртилъ естественную преграду въ сырыхъ камняхъ, и мало по малу совсмъ потухъ благодаря потокамъ дождя. Хотя башня стала необитаемой и уцлли одн стны, но она, все-таки сохранила до извстной степени свой прежній видъ, такъ что ея участь была лучше участи многихъ великолпныхъ зданій въ англійскомъ королевств, которыя были разрушены до основанія и проданы какъ строительный матеріалъ для уплаты запоздалаго жалованья тому или другому полку, вслдствіе недостатка въ деньгахъ представлявшаго въ т времена самое обыденное явленіе. При такихъ условіяхъ люди и парламентъ бываютъ безжалостне самого неба. Одинъ авторъ современныхъ мемуаровъ, Томасъ Гербертъ (родственникъ Франка Герберта), который добровольно раздлилъ печальную участь и плнъ короля и вмст съ нимъ перезжалъ изъ одного замка въ другой,— говоритъ по этому поводу, что ‘польза, принесенная междоусобной войной, не соотвтствовала огромнымъ сопряженнымъ съ нею расходамъ’.
Мы могли бы возразить почтенному автору мемуаровъ что еще можно было бы помириться съ междоусобной войной, еслибы она не имла другихъ вредныхъ послдствій, кром огромныхъ издержекъ.
Однако вернемся къ нашему разсказу.
Дождь прекратился передъ разсвтомъ. Наступило очаровательное утро, міръ казался какъ бы созданнымъ за-ново. На неб не видно было ни одного облачка, свжій воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ цвтовъ и травъ, живительнымъ запахомъ зелени и земли. Но вотъ первый солнечный лучъ окунулся въ серебро и пурпуръ плодовыхъ деревьевъ, озарилъ верхушки стараго лса, разсыпался золотистыми искрами по изумрудной зелени луговъ.
Небольшой отрядъ, которымъ командовалъ Юргенъ, медленно подвигался по дорог съ толпой усталыхъ плнныхъ. Высоко кружились надъ ними жаворонки, вылетавшіе изъ окрестныхъ полей, въ лсу, мимо котораго они хали, слышалось пніе и радостное щебетаніе птицъ.
Хотя всего прошла одна ночь съ того времени, какъ Мануэлла оставила Чильдерлейскій замокъ, но ей казалось, что цлая вчность отдляетъ ее отъ прошлаго и весь міръ сталъ не такимъ, какимъ былъ прежде. Юргенъ посадилъ ее на свою лошадь, когда они выхали изъ деревни, потому что она изнемогала отъ усталости и наотрзъ отказалась отъ ды, которую предлагала ей Ганна Бумпусъ, доказывая, что это подкрпитъ ея силы. Добрая женщина также радушно угощала и ея единоврцевъ, но послдніе довольствовались нсколькими кусками хлба и воды, часть которой они предварительно вылили на землю съ молитвой, по обычаю предписанному ихъ религіей.
Но Юргена никогда не безпокоили никакіе политическіе принципы и религіозныя сомннія, поэтому онъ не задумываясь принялъ угощеніе, предложенное ему женой королевскаго приверженца, которое состояло изъ огромнаго куска жареной баранины и крпкаго пива. Хорошій ужинъ тотчасъ же привелъ его въ наилучшее расположеніе духа, онъ честно раздлилъ угощеніе съ товарищами, и, утоливъ голодъ, поблагодарилъ хозяйку въ самыхъ отборныхъ выраженіяхъ, какія только могъ придумать въ эту минуту. Затмъ, онъ отдалъ приказаніе солдатамъ выступить въ путь съ плнными, но самъ ни за что не захотлъ ссть на лошадь и, посадивъ на нее Мануэллу, пошелъ рядомъ. Дорогой онъ доказывалъ ей, что она наврно почувствуетъ себя лучше, если прокатится на его лошади, которая, въ обыкновенное время, была кротка и послушна, и становилась бшенной при вид непріятеля.
— Впрочемъ, я долженъ сказать, добавилъ Юргенъ, что это замчательная лошадь и никто лучше ея не уметъ примняться къ обстоятельствамъ, сначала она врно служила приверженцамъ короля, но со времени битвы при Несби попала въ парламентскую армію и совершенно измнила свои убжденія. Однимъ словомъ, я нашелъ въ ней вс т достоинства, какія порядочный человкъ можетъ требовать отъ своей лошади. Одно жаль, что я не знаю ея прежнее имя и мн даже не къ кому обратиться съ этимъ вопросомъ, потому что ея бывшій хозяинъ убитъ при Несби. Между тмъ, каждый человкъ долженъ имть свое имя, также какъ и всякое животное! Какъ вы думаете, не назвать ли мн ее Мануэллой? Превосходная мысль! по крайней мр, у меня будетъ Мануэлла, которая всегда останется при мн. Ну Мануэлла! крикнулъ онъ, хлопнувъ по голов лошадь, которая фыркнула въ отвтъ на такую неожиданную милость.
Благородное животное, какъ бы желая оправдать лестный отзывъ своего хозяина, осторожно выступало по скользкой луговой почв, перерзанной холмами, такъ что молодая двушка на этотъ разъ не подвергалась никакой опасности быть сброшенной на землю.
Уваженіе, съ какимъ относился къ ней начальникъ отряда, возвысило ее въ мнніи солдатъ надъ остальными евреями, которые шли попарно одни за другими. Это предпочтеніе тяготило Мануэллу, и она охотно отказалась бы отъ него, еслибы чувствовала въ себ достаточно силъ, чтобы вынести утомленіе продолжительнаго перехода. Но она не привыкла къ физической усталости и лишеніямъ, къ этому примшивалось также опасеніе, что если она сойдетъ съ лошади, то Юргенъ начнетъ всячески уговаривать ее, и по своей болтливости выдастъ ея тайну. Въ виду всего этого, она ршилась покориться необходимости, тмъ боле, что сознавала всю свою безпомощность. Чмъ могла она выразить свою симпатію бднымъ плнникамъ, кром сострадательнаго взгляда, словъ утшенія, дружескаго пожатія руки!.. Но люди въ несчастій дорого цнятъ и эти невещественныя проявленія сочувствія къ ихъ горю. Единоврцы Мануэллы доврчиво отнеслись къ ней сообщали свои имена, разсказывали ей о своей прошлой жизни. Она слушала ихъ съ замираніемъ сердца и улыбалась, чтобы не измнить себ. Многихъ она знала по имени, другихъ встрчала въ Амстердам на улиц и въ синагог, во время одного разговора кто-то назвалъ ея отца по имени. Мануэлла вздрогнула, но старалась пересилить свое волненіе.
— У него была развратная дочь! замтила худощавая женщина съ печальнымъ выраженіемъ лица, положивъ руку на кудрявую головку своей маленькой дочери. Я не могу представить себ боле ужаснаго несчастія. Отецъ двочки кивнулъ головой въ знакъ согласія и добавилъ: Да сохранитъ насъ всевышній отъ такого позора!..
Никто изъ плнныхъ евреевъ не узналъ Мануэллы, хотя многіе видли ее ребенкомъ. Но она сильно измнилась съ тхъ поръ и развилась во всемъ блеск своей южной красоты, черты лица стали выразительне и опредленне. Де-Кастро избгалъ всякихъ сношеній съ нею, но остальные не придавали особеннаго значенія этому обстоятельству, приписывая его странному характеру молодаго человка.
Юргенъ сдержалъ слово, онъ перемнилъ обращеніе съ плнными евреями по просьб Мануэллы, и сталъ относиться къ нимъ съ видимымъ участіемъ. Это были большею частью португальскіе евреи изъ Амстердама, одна только семья стараго Авраама была изъ Вормса. Послдній наслдовалъ отъ своего отца большое состояніе и пользовался общимъ уваженіемъ за свою честность и умъ, но, подобно многимъ своимъ соотечественникамъ въ Германіи, не носилъ никакой фамиліи, и вс знали его только по имени, данному ему при рожденіи. Во время тридцатилтней войны, онъ переселился въ Голландію, а затмъ въ Лондонъ. Пфальцкій курфирстъ Фридрихъ V, женатый на сестр Карла I, рекомендовалъ Авраама своему зятю, какъ опытнаго финансоваго агента и совтовалъ воспользоваться помощью богатаго еврея, чтобы прекратить недоразумнія, возникшія между королемъ и парламентомъ. Недоразумнія эти начались по поводу финансоваго вопроса, парламентъ протестовалъ противъ произвольной подати, наложенной королемъ на купеческіе корабли. Гемпденъ принудилъ короля отмнить налогъ, никто еще не придавалъ тогда особеннаго значенія этому факту, но это были первые признаки приближающейся бури, которая должна была разразиться войной и революціей.
Авраамъ не могъ оказать большой помощи королю и вывести изъ затруднительнаго положенія, что же касается его лично, то онъ нетолько поплатился потерей всего состоянія за почетъ, оказанный ему королемъ, но ему не безопасно было оставаться въ Лондон. Общая ненависть къ нему возросла до такой степени, что стоило ему показаться на улиц, чтобъ подвергнуться всевозможнымъ оскорбленіямъ. Народъ собирался толпами около его дома и кричалъ, осыпая его бранью: ‘Королева привела въ страну іезуитовъ, а король — жидовъ!..’
Когда Карлъ І-й выхалъ изъ Лондона посл ссоры съ пятью членами парламента, въ числ которыхъ былъ Гемпденъ, отказавшій королю въ корабельной подати, Авраамъ перехалъ съ семьей въ Нью-Маркетъ, затмъ въ Іоркъ и, наконецъ, въ Оксфордъ, гд оставался до битвы при Несби. Отсюда онъ отправился въ Бристоль, гд находился тогда принцъ Рупрехтъ, который встртилъ его ласково, какъ стараго знакомаго, хотя Авраамъ былъ теперь настолько бденъ, что никому больше не могъ давать взаймы денегъ. Въ сущности Карлъ I и принцъ Рупрехтъ были главными виновниками его разоренія, такъ какъ заняли у него столько денегъ, что еслибы они заплатили ему сполна свой долгъ съ процентами, то онъ сдлался бы самымъ богатымъ евреемъ въ свт. Онъ не терялъ надежды, что ему рано или поздно возвратятъ домъ и клочокъ земли, нкогда пріобртенные имъ въ Сити и которые были конфискованы парламентомъ, посл его отъзда изъ Лондона. Хотя принцъ Рупрехтъ сулилъ ему золотыя горы, но онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы врить подобнымъ общаніямъ, и отвтилъ рзкимъ отказомъ, когда принцъ сталъ убждать его возобновить сношенія съ королевскими агентами въ Англіи и за границей. Такимъ образомъ Авраамъ прожилъ нкоторое время въ Бристол, единственномъ город, который еще оставался врнымъ королю, пока не явились соединенныя войска Кромвеля и Ферфакса и осадили его.
Въ это время, а именно до окончанія блокады, когда рка и каналъ еще не были заперты и сообщеніе съ моремъ оставалось открытымъ, осажденные замтили приближеніе корабля подъ голландскимъ флагомъ. Принцъ Рупрехъ вообразилъ, что онъ везетъ провіантъ и подкрпленіе изъ Голландіи, и поэтому тотчасъ же сдлалъ распоряженіе, чтобы-корабль былъ введенъ въ гавань. Приказаніе это было исполнено, но къ неописанному гнву и разочарованію принца Рупрехта и его приближенныхъ, вмсто ожидаемаго войска и провіанта на корабл оказались португальскіе евреи. Это были переселенцы изъ Амстердама, которые хали въ Бразилію, гд подъ покровительствомъ голландцевъ образовалась многочисленная еврейская община въ город Пернамбуко.
Незадолго передъ тмъ вестъ-индская компанія голландскихъ купцовъ, имвшая свое собственное наемное войско, отняла отъ португальцевъ завоеванное ими прекрасное могущественное государство Бразилію и дала ей штатгальтера въ лиц принца Мориса Нассаускаго. Этому успху много способствовали евреи сосланные въ Бразилію португальскимъ правительствомъ. Они возстали противъ своихъ притснителей, и, сбросивъ цпи постыднаго рабства, съ радостью открыли ворота бразильскихъ крпостей войскамъ народа, пріютившаго ихъ португальскихъ единоврцевъ въ своихъ цвтущихъ городахъ. Съ этого времени начались дятельныя сношенія между Голландіей и Бразиліей, евреи стали переселяться цлыми семьями въ новую страну, гд они приносили безусловную пользу своими богатствами и въ значительной степени способствовали культур двственной почвы. Но вскор въ Бразиліи снова открылась война между голландцами и португальцами, одна изъ самыхъ ужасныхъ и кровавыхъ войнъ, которыя когда либо велись на земл. Евреи до конца честно поддерживали голландцевъ и вмст съ ними отстаивали интересы республики.
Въ т времена не существовало правильнаго сообщенія между государствами, а тмъ боле съ такой отдаленной страной, какъ Бразилія, лежащей за океаномъ. Проходили мсяцы, прежде чмъ въ Голландіи получались новыя извстія изъ колоніи. Поэтому послднія переселенцы, свшіе на корабль, не имли никакого понятія о томъ положеніи, въ какомъ находились дла вестъ-индской компаніи, судьба которой была тсно связана съ участью ихъ единоврцевъ въ Бразиліи.
Переселенцы узнали о новой войн голландцевъ съ португальцами въ недалекомъ разстояніи отъ береговъ Англіи, гд за ними погналось киперное португальское судно. Они искали спасенія въ Бристольскомъ канал и съ радостью воспользовались дозволеніемъ принца Рупрехта войти въ гавань. Здсь, какъ было сказано выше, не особенно обрадовались неожиданнымъ гостямъ и охотно выпроводили бы ихъ изъ города, но это оказалось невозможнымъ. Кромвель окончилъ блокаду, выходъ изъ рки былъ запертъ, и городъ со всхъ сторонъ окруженъ непріятелемъ.
Несчастныхъ переселенцевъ заперли въ крпости, гд, помимо голода и другихъ лишеній, имъ пришлось вынести много непріятностей отъ грубыхъ выходокъ солдатъ и непріязненнаго отношенія къ нимъ мстнаго населенія. Ихъ участь была бы еще тяжеле если бы за нихъ не заступился Авраамъ, который воспользовался знакомствомъ съ принцемъ Рупрехтомъ и нкоторыми изъ наиболе вліятельныхъ гражданъ, чтобы выхлопотать возможныя льготы для своихъ единоврцевъ. Сначала амстердамскіе переселенцы какъ аристократы своего племени смотрли свысока на нмецкаго еврея и даже неохотно принимали его услуги, но вскор среди общаго бдствія исчезло всякое различіе какъ между самими евреями, такъ между этими послдними и бристольцами. Вс соединились для общей защиты города, здоровые ухаживали за больными и раненными, число которыхъ прибывало съ каждымъ днемъ. Тмъ не мене, благодаря упорному сопротивленію жителей, непріятель принужденъ былъ вторично штурмовать городъ, и быть можетъ ршился бы снять осаду, если бы принцъ Рупрехъ не сдался на капитуляцію, выговоривъ себ свободный пропускъ изъ города.
Военачальники парламентской арміи пощадили гражданъ Бристоля, сообразно основному принципу Кромвеля, что ‘побдитель ради собственной выгоды долженъ расположить къ себ сердца побжденныхъ кроткимъ и дружелюбнымъ обращеніемъ’. Но этотъ принципъ не могъ быть примненъ къ несчастнымъ евреямъ, которые были взяты въ плнъ и объявлены нарушителями мира. По этому поводу даже сдлано было предложеніе разстрлять ихъ на мст, какъ людей стоящихъ вн закона, но большинство возстало противъ такой жестокой мры, и ршено было отправить ихъ къ главнокомандующему, чтобы онъ произнесъ надъ ними приговоръ.
Мысль о смерти должна была неизбжно явиться у каждаго изъ нихъ, когда они двинулись изъ Бристоля, такъ какъ невидимому это былъ послдній путь, который приходилось имъ совершать въ этомъ мір.
— Богъ далъ намъ жизнь и можетъ отнять ее! сказалъ при этомъ благочестивый Авраамъ.— Аминь! отвтили въ одинъ голосъ шедшіе съ нимъ мужчины и женщины, воодушевленные непоколебимой врой въ правосудіе Бога Израиля.
Одинъ Исаакъ де-Кастро шелъ молча, погруженный въ мрачныя размышленія. Онъ отдлился отъ своихъ единоврцевъ, почти не говорилъ съ ними, отвчалъ на вопросы короткими отрывочными фразами. Хотя ему было не боле двадцати четырехъ лтъ, но онъ уже достигъ до того развитія физическихъ силъ и красоты, которое такъ рано выпадаетъ на долю южныхъ уроженцевъ. Его пропорціональная изящная фигура и аристократическій профиль скоре напоминали представителей южно-европейской знати, среди которой родъ его занималъ видное мсто въ продолженіи столтій, нежели восточный типъ его соотечественниковъ. Гордая величественная осанка Исаака де-Кастро также мало соотвтствовала покрывавшимъ его лохмотьямъ, какъ суровое аскетическое выраженіе лица его молодости.
Предки Исаака долго жили въ Португаліи и подобно многимъ своимъ соотечественникамъ перешли въ католичество, сохраняя втайн глубокую преданность традиціямъ своего народа. Но когда начались преслдованія противъ этихъ мнимыхъ христіанъ и евреи стали попадаться сотнями въ руки инквизиціи (которая вначал сама принудила ихъ къ такому гнусному лицемрію, а вслдъ за тмъ воздвигла на нихъ неумолимое гоненіе), семья де-Кастро въ числ другихъ еврейскихъ семействъ переселилась въ Амстердамъ.
Исаакъ де-Кастро воспитывался въ талмудской школ ученаго Менассіи бенъ-Израэля, гд сдлалъ быстрые успхи, благодаря своимъ блестящимъ способностямъ и рвенію, съ которымъ онъ предался наук. Въ то же время увлеченный ученіемъ гуманистовъ, жившихъ тогда въ Амстердам, онъ сталъ изучать классиковъ, и не только могъ читать въ подлинник латинскихъ авторовъ, историковъ и философовъ, но также Гомера, Платона и греческихъ драматурговъ.
Единоврцы Исаака возлагали на него большія надежды въ будущемъ, и относились къ нему съ глубокимъ уваженіемъ, не столько за его ученость, сколько за горячую любовь къ еврейскому народу, которая съ возрастомъ перешла въ фанатизмъ. Въ послднія годы онъ особенно увлекался чтеніемъ мистической книги ‘Зогаръ’, въ которомъ говорилось о вторичномъ пришествіи Мессіи. Въ т времена книга эта еще не возбуждала никакихъ сомнній, и молодой де-Кастро безусловно врилъ ей. Мечты о лучшей будущности еврейскаго народа туманили его фантазію, умъ терялся въ лабиринт толкованій кабалистическаго таинственнаго ученія. Онъ читалъ съ замираніемъ сердца седьмую главу пророка Даніила о четырехъ царствахъ и, согласно мистическимъ вычисленіямъ, ожидалъ въ слдующемъ 1648 году явленія Мессіи, который долженъ былъ соединить евреевъ и возстановить въ Палестин престолъ іудейскихъ царей. Предсказанія каббалистовъ имли тмъ большее значеніе, что они вполн сходились съ словами ветхаго завта и особенно съ пророчествомъ Даніила о возстановленіи іудейскаго царства, но врующихъ смущало то обстоятельство, что никто не зналъ о мстопребываніи десяти колнъ израилевыхъ, которые исчезли безслдно. Ихъ долго искали въ Кита, затмъ въ Абиссиніи, но напрасно, между тмъ годъ пришествія Мессіи приближался, и онъ не могъ явиться, пока не будутъ отысканы затерянныя десять колнъ.
Но тутъ разнесся слухъ, что среди американскихъ дикарей найдены слды исчезнувшихъ израильтянъ. Еврейскій путешественникъ Монтециносъ торжественно клялся, что встртилъ въ одной мстности Южной Америки своихъ одичалыхъ единоврцевъ, принадлежащихъ къ колну Рувима, которые сообщили ему, что люди изъ племени Іосифа живутъ на сосднемъ остров, а остальные переселились на сверъ. Исаакъ де-Кастро воодушевленный врой въ пришествіе Мессіи, собрался въ Америку, чтобы проврить извстіе еврейскаго путешественника и воспользоваться его указаніями для достиженія давно желанной цли.
Онъ слъ на корабль вмст съ другими амстердамскими евреями, хавшими въ Бразилію, но безпощадная судьба закинула ихъ въ Бристоль, гд они были захвачены парламентской арміей въ качеств плнныхъ. Ударъ разразился внезапно надъ головой молодаго фанатика и грозилъ разрушить вс его надежды. Онъ спокойно шелъ на встрчу лишеніямъ и опасностямъ, которыя ожидали его въ невдомыхъ странахъ по ту сторону океана, и готовъ былъ пожертвовать жизнью ради святаго дла. Но ему казалось невыносимымъ быть осужденнымъ на бездйствіе въ такое время, когда нужно было дорожить каждой минутой, такъ какъ оставался всего годъ времени до исполненія пророчества. Мысль, что быть можетъ ему придется умереть на дорог къ цли, никогда не достигнуть ее, наполняла его сердце бессильной яростью и длала раздражительнымъ и молчаливымъ.
Мануэлла чувствовала къ де Кастро благоговніе, смшанное съ неопредленнымъ страхомъ, такъ что она долго боролась съ собой, прежде чмъ ршилась заговорить съ нимъ.
— Сеньоръ, сказала она по португальски, обращаясь къ своему молодому родственнику,— благодарю васъ за извстія, которыя вы сообщили мн, хотя они глубоко огорчили меня. Теперь я вполн сознаю свое безвыходное положеніе. У меня нтъ ни родины, ни отеческаго крова…
Подавленныя рыданія заглушили послднія слова, Мануэлла не въ состояніи была окончить начатой фразы. Она замолчала и съ замираніемъ сердца ждала отвта.
Горе ея было такое искреннее, что могло бы тронуть даже боле жестокаго человка, нежели живаго и впечатлительнаго де Кастро. Но молодой португалецъ, въ силу своихъ строгихъ принциповъ, закалилъ себя противъ всякихъ человческихъ чувствъ и, какъ истый религіозный фанатикъ, въ своемъ неудержимомъ рвеніи, не придавалъ имъ никакого значенія и всегда готовъ былъ пожертвовать ими ради идеи. Люди этого закала, съ своимъ мрачнымъ и ограниченнымъ взглядомъ на жизнь, составляютъ неизбжное явленіе во всхъ историческихъ переворотахъ, какъ бы для того, чтобы вызвать въ масс сопротивленіе противъ существующаго зла и побудить ее къ борьб. Но сами они неспособны вести борьбу и должны рано или поздно уступить мсто другимъ людямъ съ боле свободнымъ и свтлымъ міросозерцаніемъ, которые будутъ стремиться побдить зло оружіемъ разума и дйствовать на людей путемъ убжденія.
Исаакъ де Кастро такой же неумолимый къ себ, какъ и къ другимъ, вмсто того чтобы обратиться къ несчастной двушк съ словами утшенія, старался еще боле усилить упреки ея совсти.
— Ты сама заслужила это, сказалъ онъ, не глядя на нее.— Ты забыла первыя обязанности, налагаемыя на насъ религіей, природой и нравственностью и согршила передъ Богомъ, твоимъ народомъ и твоимъ роднымъ отцомъ. Чего можешь ты ожидать посл всего этого?
Мануэлла напрасно старалась убдить суроваго юношу въ своей правот. Хотя она ни въ чемъ не могла упрекнуть себя, но сознаніе, что ее считаютъ виновной, тяжело дйствовало на нее и лишало способности ясно выражать свои мысли.
— Не говори мн объ этомъ герцог, прервалъ де Кастро.— Какое значеніе можетъ имть въ моихъ глазахъ имя Бокингема! Никто изъ насъ не проститъ теб, что ты вступила въ преступную связь съ чужестранцемъ, притснителемъ религіи, за которую тысячи твоихъ единоврцевъ радостно идутъ на смерть, со временъ Маккавеевъ до ныншняго дня.
— Клянусь теб, возразила Мануэлла,— что я никогда не чувствовала ни малйшей любви къ этому человку и съ отвращеніемъ оттолкнула его отъ себя.
Исаакъ бросилъ на нее мрачный пристальный взглядъ.
— Кто могъ ожидать, продолжалъ онъ,— чтобъ двушка изъ знатнаго дома д’Акоста дошла до такого униженія, что послдовала за авантюристомъ, переодтая въ мужское платье…
— Да, я дйствительно ршилась на это, чтобы избавиться отъ ненавистнаго брака, но у меня не было иного исхода…
— Достаточно того, что ты ршилась на подобный поступокъ! Что принудило тебя къ нему? Ты сдлала это добровольно!..
— Если ты видишь ребенка, убгающаго отъ грозившей ему опасности, то врядъ-ли теб приходитъ въ голову, что онъ поступаетъ добровольно. Я думаю, что онъ длаетъ это подъ вліяніемъ страха…
— Я не понимаю къ чему ты говоришь это? спросилъ де Кастро.
— Я хотла только доказать теб, что ты напрасно обвиняешь меня! Все мое преступленіе заключается въ томъ, что я считала себя въ прав распорядиться своей судьбой. Я думала, что въ моей власти выбрать тотъ или другой путь, но теперь вижу, что должна покориться роковой необходимости.
Де Кастро засмялся злобнымъ смхомъ.
— Покориться роковой необходимости! повторилъ онъ.— Откуда взялись у тебя эти нечестивыя выраженія, которыя не встрчаются въ нашихъ священныхъ книгахъ? Къ несчастью, я уже слышалъ эту самую фразу отъ одного мальчика въ школ Менассіи бень Израэля. Я не разъ говорилъ почтенному раввину и повторяю и теперь, что онъ слишкомъ снисходителенъ къ этому юнош, который рано или поздно причинитъ ему много горя.
Лицо Мануэллы просвтлло при воспоминаніи о любимомъ друг дтства. Ей казалось, что она видитъ передъ собой блокураго мальчика съ темноголубыми глазами и изящнымъ тонко очерченнымъ лицомъ.
— Я знаю о комъ ты говоришь! воскликнула она.— Я часто видла Самуила въ дом бенъ Израэля и знаю его съ дтства…
— Не говори мн о Самуил! прервалъ съ нетерпніемъ де Кастро.— Это разслабленный человкъ, онъ считаетъ любовь къ людямъ серьезнымъ дломъ!
— Лучше любить людей, нежели ненавидть ихъ! воскликнула Мануэлла ршительнымъ тономъ, который представлялъ рзкій контрастъ съ тмъ смиреніемъ, съ которымъ она говорила до этой минуты.— Любовь длаетъ счастливымъ не только того, кто способенъ ощущать ее, но и тхъ, къ кому она относится.
— Разв человкъ созданъ для любви и счастья! воскликнулъ де Кастро.— Такъ говорятъ безбожники, которые красивыми фразами стараются прикрыть свои нечестивыя дла. Приверженцы этого ученія отвергнуты самимъ Богомъ! Мы должны страдать, бороться съ горемъ и лишеніями, чтобы умилостивить Господа. Время пришествія Мессіи близко, а ты позволяешь себ подобныя рчи…
— Почтенный раввинъ училъ насъ, что благъ и милосердъ Господь Богъ и не отвратитъ лица своего отъ насъ, если мы обратимся къ нему.
— Но въ его десниц огненный мечъ, которымъ онъ изгналъ нашихъ прародителей изъ рая! Съ нимъ сядетъ онъ на престол Отца Своего, поразитъ гршниковъ и уничтожитъ грхъ на земл, люди будутъ подобны ангеламъ…
— Неужели нтъ спасенія для отверженныхъ, воскликнула Мануэлла,— и они ничмъ не могутъ умилостивить гнва Господня?
— Ничмъ, кром покаянія, возразилъ де Кастро.
— Научи меня, чмъ могу я искупить свой грхъ? продолжала Мануэлла взволнованнымъ голосомъ.— Я готова принести самую тяжелую жертву, если только близкіе люди не откажутся поддержать меня своей любовью.
Де Кастро презрительно пожалъ плечами.
— Любовь близкихъ людей! воскликнулъ онъ.— Но ты забываешь, что у тебя нтъ больше ни родныхъ, ни близкихъ людей! Ты не существуешь для насъ. Покайся прежде, чмъ изъявлять притязаніе, чтобы мы опять признали тебя своею. Не разсчитывай, чтобы другіе послдовали примру Самуила бенъ Израэля, который защищалъ тебя отъ всхъ обвиненій и не переставалъ восхвалять тебя, когда уже никто не ршался произносить твоего имени. Юноша этотъ не отличается твердостью религіозныхъ убжденій и легко можетъ сдлаться отступникомъ. Его поддержка не иметъ никакого значенія! Теб нтъ другаго исхода, какъ вымолить прощеніе у твоего жениха Мигуэля де Ривасъ и у родныхъ за нанесенный имъ позоръ. Ты явишься на судъ раввиновъ, которые произнесутъ надъ тобой приговоръ согласно опредленіямъ Талмуда, посл чего теб придется публично сознаться въ твоемъ проступк въ присутствіи всхъ твоихъ единоврцевъ и вынести то покаяніе, которое будетъ наложено на тебя. Ты…
— Довольно, остановись! воскликнула съ негодованіемъ Мануэлла.— Этого никогда не будетъ! Мы уже разъ были свидтелями возмутительной сцены, когда нашъ несчастный Уріель д’Акоста былъ призванъ на судъ раввиновъ. Легче вынести несправедливость, нежели позоръ! Пусть считаютъ меня виновной, но я никогда не сознаюсь въ небываломъ проступк!.. Мысль, что другъ моего дтства не измнилъ мн въ то время, какъ вс покинули меня, поддержитъ мои силы. Я пойду по тому пути, который укажетъ мн Господъ…
Въ это время плнные, въ сопровожденіи отряда кавалеристовъ, поднялись на холмъ, который былъ единственнымъ въ этой плоской мстности, не лишенной своеобразной прелести. Отсюда открывался красивый видъ на ту часть Кембриджскаго графства, гд находился главный городъ. Глубокая рчка Кемъ извивалась темной лентой между обширными свтлозелеными лугами и оснявшими ее ольхами и плакучими ивами. Среди роскошнаго внка парковъ, цвтниковъ и густыхъ липовыхъ вершинъ виднлись старыя каменныя башни церквей и коллегій и срыя массы готическихъ зданій, вдали подъ голубымъ горизонтомъ тянулась однообразная, поросшая мхомъ пустыня, съ разсянными по ней шпицами церквей.
— Моя дорогая миссъ, сказалъ услужливый корнетъ, подходя къ Мануэлл,— вы видите передъ собою городъ Кембриджъ, а тамъ, гд блютъ палатки и блеститъ оружіе, расположенъ лагерь парламентской арміи. Теперь взгляните сюда на сверо-западъ… это башни собора св. Ильи, а въ нсколькихъ шагахъ отсюда домъ нашего генерала Оливера Кромвеля.

ГЛАВА VIII.
Зданія и сады Кембриджа.

Гевитъ выхалъ рано утромъ изъ Чильдерлейскаго замка и къ полудню прибылъ въ Кембриджъ.
Хотя это путешествіе могло имть роковыя послдствія для его будущей жизни и онъ вполн сознавалъ это, но ничто не нарушало его душевнаго спокойствія, чему отчасти способствовалъ видъ знакомыхъ улицъ, съ которыми были связаны воспоминанія о лучшихъ дняхъ его жизни.
Дружелюбно глядли на него высокія зданія коллегій, построенныхъ въ разныя времена благочестивыми королями и королевами, имена которыхъ сохранились въ памяти благодарнаго потомства. Прошло нсколько лтъ съ тхъ поръ, какъ Гевитъ видлъ ихъ въ послдній разъ. Но старыя стны, башни, монастыри, корридоры съ высокими сводами, фронтоны и выступы, казалось, привтствовали его какъ стараго знакомаго, отъ нихъ вяло тмъ же духомъ тихаго созерцанія и научнаго изслдованія.
Но на этотъ разъ боле серьезныя цли, нежели воспоминанія, привели чильдерлейскаго священника въ Кембриджъ. Не смотря на все свое желаніе, онъ не постилъ коллегіи Пемброкъ, въ которомъ началъ свое первоначальное богословское образованіе, и прямо направился въ одинъ изъ прекрасныхъ парковъ, окружавшихъ зеленью и тнью вс коллегіи. Это былъ садъ Sidney Sussex, священникъ поспшилъ сюда въ надежд увидть своего друга Герберта, который, по наведеннымъ справкамъ, жилъ у ученаго ректора коллегіи.
Посл ночной грозы и дождя въ саду вяло прохладой, медленно шелъ одинокій путникъ по пустынной мрачной алле, между величественными стволами вковыхъ деревьевъ, зелень и втки которыхъ образовали высокій сводъ. Лучи полуденнаго солнца съ трудомъ пробивались въ тнистую темную аллею, гд царила мертвая тишина. Ничто не нарушало размышленія молодаго священника, который весь отдался воспоминаніямъ прошлаго и искалъ свиданія съ другомъ, чтобы поговорить съ нимъ о будущемъ.
Предки Гевита, нкогда богатые суконные фабриканты, малопо малу заняли видное мсто среди англійской знати, отчасти по родству съ первыми дворянскими фамиліями, и частью потому, что нкоторые изъ нихъ, по милости королей, были возведены въ рыцарское достоинство. Въ царствованіе королевы Елизаветы, глав фамиліи Гевитовъ, въ виду особенныхъ оказанныхъ имъ услугъ, пожаловано было дворянство. Впослдствіи, многочисленные представители этой фамиліи разсялись по различнымъ графствамъ и сдлались чуждыми другъ другу, но вс они были одинаково воодушевлены преданностью королю и епископальной церкви, которая особенно высказалась во время междоусобной войны. Благодаря этому Гевиты скоро заняли видное мсто въ штрафныхъ книгахъ о наложеніи денежныхъ шрафовъ и конфискаціи имущества. Ничто не могло заставить ихъ измнить своимъ убжденіямъ, хотя многіе изъ королевскихъ приверженцевъ, видя, что ихъ партія побждена, покупали себ прощеніе тмъ, что признавали ковенантъ и приносили въ магистрат ‘клятву отреченія’, съ обязательствомъ вести себя иначе на будущее время.
Джонъ Гевитъ, впослдствіи занявшій скромное мсто чильдерлейскаго священника, по окончаніи университетскаго курса перешелъ въ Оксфордъ. Онъ видлъ, какъ былъ распущенъ парламентъ, отказавшій королю въ наложеніи новыхъ податей, которые были вслдъ затмъ наложены Страффордомъ помимо парламента, и, какъ посл протеста Гемидена противъ корабельной подати и смерти Джона Элліота въ Тоуэр, въ народ впервые пробудился духъ сопротивленія. Рядъ несомннныхъ фактовъ долженъ былъ убдить его, что іерархическая тиранія Лода, архіепископа кентерберійскаго, еще боле усилила это сопротивленіе и придала ей характеръ религіозной борьбы, неизбжно ведущей къ фанатизму. Политическій мотивъ съ своими отвлеченными вопросами, непонятными для большинства людей, самъ по себ никогда не можетъ наэлектризовать массу, необходимо, чтобъ къ этому примшалась боле близкая причина изъ религіозной и соціальной сферы, чтобы привести къ революціи. Такимъ образомъ, благодаря безтактности и неумлости лицъ, стоявшихъ во глав церкви и государства, все боле и боле собирались тучи, которыя вскор покрыли всю Англію. Въ это время Джонъ Гевитъ отправился въ С. Ивсъ, гд занялъ должность помощника викарія и исполнялъ ее съ усердіемъ врнаго пастыря епископальной церкви. Онъ упорно боролся противъ наплыва новыхъ идей и отстаивалъ въ проповди и въ жизни ученіе, къ которому принадлежалъ по воспитанію и семейнымъ традиціямъ. Ничто не могло поколебать его убжденія, что подданный долженъ слпо повиноваться помазаннику, назначенному самимъ Богомъ, такъ какъ король отвтственъ только передъ Всевышнимъ за способы примненія своей власти. Глубоко проникнутый этими принципами, онъ длалъ все отъ него зависящее, чтобъ отклонить свою паству отъ увлеченія новыми идеями, хотя недовольство существующими порядками и религіозныя сомннія уже достигли той степени общаго возбужденія, которое грозило потрясти основы всего государственнаго строя. Но молодой священникъ, наблюдая эти опасные симптомы въ отдльныхъ личностяхъ и въ обществ, утшалъ себя надеждою, что если король поставитъ во глав правленія вполн опытнаго государственнаго человка, то послдній подавитъ бродячіе элементы возмущенія и возстановитъ прежнее спокойствіе. Одно время надежда эта казалась выполнимою. Графъ Страффордъ, призванный королемъ въ государственный совтъ, имлъ достаточно силы воли и характера для подобной задачи. Талантливый ренегатъ, примкнувшій къ партіи короля, тмъ искусне велъ ея дла, что зналъ до малйшихъ подробностей положеніе оставленной имъ партіи. На этого человка можно было вполн положиться, такъ какъ ему отрзаны были вс пути къ отступленію, и онъ никогда не покинулъ бы короля, еслибы король на свое несчастіе не предалъ его. Карлъ I понялъ слишкомъ поздно, въ какой степени опасно для монарха быть въ оппозиціи противъ народа, если онъ не иметъ достаточно мужества, чтобы идти на проломъ, и не настолько честенъ, чтобы исполнить общанныя уступки. Почти десять лтъ король съ помощью Страффорда управлялъ страной безъ парламента, зная, насколько послдній непріязненно относится къ нему. Но вскор у короля явилась необходимость въ деньгахъ, такъ какъ по поводу церковныхъ длъ онъ легкомысленно раздражилъ шотландцевъ, которые вторглисъ въ Англію съ оружіемъ въ рукахъ. Прямымъ послдствіемъ этого необдуманнаго шага было созваніе парламента, который, прежде чмъ ршить вопросъ о субсидіи, потребовалъ головы Страффорда. Карлъ I пожертвовалъ своимъ врнымъ слугой, но тнь несчастнаго Страффорда всюду преслдовала его.
Гевитъ, внимательно слдившій за ходомъ событій, видлъ съ возрастающимъ огорченіемъ, что съ того момента какъ Страффордъ взошелъ на эшафотъ, дла короля приняли еще худшій оборотъ. Но Гевитъ, сторонникъ пассивнаго послушанія, видлъ въ поступк Карла I только совершившійся фактъ и не считалъ себя въ прав обвинять въ чемъ бы-то ни было своего законнаго властелина. Вскор посл того началась междоусобная война, молодой священникъ, отставленный отъ должности за свои ‘антипуританскія убжденія’, принялъ приглашеніе чильдерлейскаго баронета, который съ радостью предложилъ мсто приходскаго священника въ своей деревн человку такой испытанной врности, и, вдобавокъ, пострадавшаго за свою преданность королю.
Тмъ не мене Гевитъ не былъ фанатикомъ, какъ большинство роялистовъ и членовъ его собственной фамиліи, и, хотя онъ не уступалъ имъ въ твердости убжденій, но былъ гораздо логичне ихъ. Онъ ясно понималъ, что король, подписавъ смертный приговоръ Страффорда, вступилъ на путь компромиссовъ, и что теперь для него нтъ инаго исхода какъ идти неуклонно впередъ въ томъ же направленіи. Пока живъ былъ Страффордъ, представитель иного принципа власти, междоусобная война была немыслима, потому что огонь былъ бы затушенъ во-время. Но со смертью Страффорда было удалено орудіе опоры противъ бури, долго сдерживаемое пламя обратилось въ громадный пожаръ, дикая сила котораго увеличивалась съ каждымъ годомъ. При такихъ условіяхъ, что оставалось королевской власти, лишенной всякихъ средствъ защиты, какъ не принять миръ, предлагаемый побдителями! Такъ думалъ Гевитъ, и это мнніе казалось ему непреложнымъ, вслдствіе доходившихъ до него слуховъ о настроеніи, господствовавшемъ въ парламентской арміи.
Мысль объ опасности, угрожавшей его собственной личности, не приходила ему въ голову. Сердце его было исполнено радостныхъ надеждъ, онъ наслаждался прелестью солнечнаго утра и видомъ знакомыхъ готическихъ зданій. Свтъ и тнь мнялись на его пути, легкій втерокъ, пробгая по листьямъ, наввалъ благодтельную прохладу.
Гевитъ, дойдя до конца аллеи, увидлъ черезъ старыя ворота, служившія выходомъ изъ сада, группу молодыхъ людей, стоявшихъ на лугу передняго двора коллегіи Sidney Sussex. Большинство ихъ было въ своеобразной средневковой одежд, которую до сихъ поръ носятъ студенты, магистры и профессора въ Оксфорд и Кембридж. На нихъ были темные длинные плащи и шляпы съ широкими полями, при этомъ, нкоторые отличались отъ товарищей покроемъ и цвтомъ платья, смотря по корпораціи, къ которой принадлежали, и мсту, какое занимали въ ней. Изъ нихъ только одинъ, стоявшій по средин группы, былъ въ военномъ мундир, красный цвтъ котораго рельефно выдлялся на свтлозеленомъ фон небольшой лужайки, покрывавшей дворъ коллегіи. Гевитъ тотчасъ же узналъ статную фигуру своего друга Франка Герберта, хотя онъ былъ обращенъ спиной къ воротамъ.
Франкъ Гербертъ читалъ взволнованнымъ голосомъ какую-то бумагу, содержаніе которой повидимому дйствовало различно на слушателей: въ то время какъ одни казались огорченными и разгнванными, другіе съ трудомъ скрывали чувство удовлетворенія и даже быть можетъ извстнаго злорадства.
Гевитъ, подойдя ближе, былъ настолько пораженъ печальнымъ и озабоченнымъ выраженіемъ лица своего друга, что ршился прервать чтеніе, несмотря на присутствіе незнакомыхъ для него лицъ.
— Что съ тобой Франкъ? спросилъ онъ съ безпокойствомъ. Объясни мн причину твоего огорченія!
На красивомъ мужественномъ лиц Герберта появилась мимолетная грустная улыбка.— Ты выбралъ дурное время для нашего свиданія! отвтилъ онъ, протягивая об руки своему другу.— Тмъ не мене я очень радъ видть тебя!
— Не въ нашей власти выбирать дни и часы! возразилъ набожный священникъ.— Пути Божіи неисповдимы для насъ…
— Позвольте представить вамъ моего друга, достопочтеннаго Джона Гевита, доктора богословія, сказалъ Гербертъ, обращаясь къ присутствующимъ.
Представители ученой корпораціи Sidney Sussex почтительно поклонились молодому священнику. Многіе знали его по имени и симпатизировали ему, какъ врному приверженцу королевской власти, который пользовался особеннымъ расположеніемъ Карла I. Такимъ образомъ, несмотря на господство новыхъ идей и старанія пресвитеріанскаго правительства привлечь на свою сторону людей другихъ убжденій, средневковой духъ упорно держался въ старинныхъ англійскихъ университетахъ. Въ первый-же годъ войны парламентъ конфисковалъ серебряную посуду, которую коллегія Trinity намривалась послать несчастному королю, чтобы вывести его изъ затруднительнаго матеріальнаго положенія. Но эта и другія подобныя мры устрашенія, равно и дарованныя милости не могли имть никакого вліянія на коллегіи, такъ какъ преданность королевской власти и церкви была неразрывно связана съ ихъ существованіемъ.
— Прошу извинить меня за невольное любопытство, сказалъ священникъ, но если это не тайна, то я желалъ бы знать содержаніе бумаги, которая такъ взволновала всхъ васъ..
Лицо Франка Герберта снова опечалилось при этомъ вопрос.— Въ этой бумаг, отвтилъ онъ дрожащимъ голосомъ, заключается извстіе, что, быть можетъ, въ данную минуту Оливеръ Кромвель отведенъ въ Тауэръ!..
Священникъ онмлъ отъ ужаса.— Мы вс пропали! проговорилъ онъ съ усиліемъ.
Наступила минута томительнаго молчанія.
— Нтъ! воскликнулъ Гербертъ, съ внезапнымъ воодушевленіемъ,— этого никогда не случится! Пока существуетъ армія, мы не можемъ считать себя погибшими, хотя бы намъ пришлось идти вооруженной силой въ Лондонъ и срыть до основанія это купеческое гнздо. Никто не отниметъ у насъ Кромвеля! За каждый волосокъ, который спадетъ съ его головы, дюжины этихъ жалкихъ мясниковъ, торгующихъ ковенантомъ будутъ повшены на перекладинахъ ихъ собственныхъ воротъ.
Взрывъ негодованія кромвелевскаго солдата непріятно поразилъ ученыхъ мужей Sidney Sussex’а, которые не безъ удовольствія узнали о предстоящемъ арест человка, приводившаго въ трепетъ всю Англію.
Гербертъ замтилъ впечатлніе, произведенное его словами и продолжалъ боле спокойнымъ тономъ:
— Я знаю, господа, что вы держитесь того мннія, что съ удаленіемъ Кромвеля отстранена будетъ опасность грозящая вамъ и вашему длу. Но это совершенно ошибочный разсчетъ. Съ именемъ Кромвеля связана будущность Англіи, рано или поздно наступитъ день, быть можетъ, даже черезъ десятки и сотни лтъ, и это имя сдлается символомъ свободы мысли, вроисповданія и дйствій! Тогда осуществится то, что теперь представляется намъ мертвой буквой, и каждый человкъ, сознавая свои права, станетъ относиться съ уваженіемъ къ правамъ своего ближняго, богатства націи не будутъ расточаться для поддержанія нелпыхъ предразсудковъ, обманщикъ не станетъ насыщаться потомъ и кровью обманутаго! Люди поймутъ, что послднее слово религіи — вротерпимость и произнесутъ съ благодарностью имя Кромвеля, быть можетъ вспомнятъ они и о тхъ, которые врно служили ему и готовы были умереть вмст съ нимъ за правое дло. Радуйтесь паденію Кромвеля, господа! Но помните, что ваши средневковыя традиціи отжили свой вкъ и ихъ постигнетъ та же участь, какъ ваши пергаменты, которые покроются пылью и разв только изслдователь или антикварій прикоснется къ нимъ…
— Остановись, другъ мой, сказалъ священникъ,— ты забываешь, что подобныя рчи неумстны въ стнахъ старой коллегіи Sidney Sussex! Зачмъ заставилъ ты меня выслушать все это въ присутствіи этихъ почтенныхъ господъ? Ты говоришь о будущемъ, намъ принадлежитъ прошлое, и мы можемъ требовать, чтобы ты относился къ нему съ уваженіемъ! То блаженное время, которое ты описываешь такими розовыми красками — не боле какъ миражъ, созданный твоей фантазіей. Мы стоимъ на боле твердой почв, въ пользу нашихъ взглядовъ свидтельствуетъ исторія!
— Ты противорчишь самому себ! возразилъ Франкъ Гербертъ. Не ты ли самъ говорилъ мн въ Чильдерле, что мы не для того изучаемъ исторію, чтобы подражать прошлому.
— Я готовъ повторить это и теперь, сказалъ священникъ, мы вовсе не должны подражать прошлому, но горе намъ, если мы не захотимъ воспользоваться уроками исторіи. Въ природ не существуетъ скачковъ и случайностей, и поэтому нтъ никакого основанія допустить ихъ въ органическомъ развитіи человчества. Мн кажется, что главная задача государственнаго человка изучить историческія условія даннаго момента, понять стремленія и нужды народа и направить его къ опредленной цли. Мечтами нельзя передлать міръ, а государственный человкъ, на котораго надятся вс благомыслящіе люди страны, слишкомъ ясно видитъ свое призваніе, чтобы дйствовать по вдохновенію тамъ, гд нужно принимать въ разсчетъ только факты.
— Принимать въ разсчетъ! повторилъ Гербертъ съ ироническимъ смхомъ. Предоставь подобный способъ дйствій пресвитеріанскимъ торгашамъ!..
— Теб извстно, продолжалъ священникъ, не обращая вниманія на замчаніе своего друга,— какого я высокаго мннія о генерал Кромвел. Онъ привыкъ въ битвахъ взвшивать силы непріятеля, а не разсчитывать на слабость враговъ по примру нашей партіи. Тотъ же умъ и осторожность примнитъ онъ и къ управленію государствомъ и никогда не ршится отвергать дйствительность, когда факты налицо. Каменныя башни и стны этихъ могущественныхъ зданій переживутъ всхъ насъ и дождутся лучшаго времени. Молодыя поколнія, воспитанныя въ старыхъ коллегіяхъ вооруженныя врой и знаніями будутъ продолжать борьбу противъ нарушителей общественнаго спокойствія. Эта борьба, начатая въ дни испытанія, кончится тмъ, что рано или поздно вс снова вернутся къ истинной религіи и къ прежнимъ порядкамъ.
Ученые мужи Sidney Sussex’а выслушали рчь священника съ видимымъ сочувствіемъ, между тмъ какъ Франкъ Гербертъ захохоталъ злобнымъ смхомъ и выступилъ впередъ съ очевиднымъ намреніемъ возражать своему другу.
Но священникъ поспшилъ увести его изъ боязни, чтобы онъ не возбудилъ неудовольствія въ своихъ слушателяхъ и не наговорилъ такихъ вещей, которыя будетъ неловко выслушать и ему самому, какъ представителю епископальной церкви. Поэтому онъ напомнилъ Герберту его общаніе сообщить нкоторыя подробности о Кромвел.
— Да, правда, но намъ удобне будетъ бесдовать въ моей комнат, сказалъ Гербертъ, сдлавъ легкій поклонъ студентамъ, которые вслдъ затмъ разошлись по саду и по галлереямъ коллегіи Sidney Sussex.

ГЛАВА IX.
Двнадцатый часъ.

Франкъ Гербертъ повелъ своего гостя черезъ тнистый дворъ къ той части зданія коллегіи, гд находилась ‘master’s lodge’, что, въ перевод на современный языкъ, можно было бы назвать ‘казенной квартирой ректора’.
Изъ множества обширныхъ и величественныхъ коллегій, придающихъ до сихъ поръ средневковой характеръ городу Кембруджу, Sidney Sussex едва ли не самая незначительная по своимъ размрамъ, но безусловно наиболе красивая и изящная. Хотя здсь нтъ: ни архитектоническаго богатства Trinity College, ни великолпнаго фасада, остроконечныхъ арокъ и капеллъ King’s College, но тмъ не мене Sidney Sussex представляетъ своего рода красоту, какъ прекрасный образецъ позднйшаго готическаго стиля, достигшаго наибольшаго совершенства во времена Тюдоровъ. Стройные пилястры, кровли со шпицами, зубцы, украшающіе стны, сводообразныя двери и окна настолько характерны и изящны, что глазъ зрителя съ особеннымъ удовольствіемъ останавливался на нихъ.
Оба двора, отдленные стной отъ улицы, расположены рядомъ, а не одинъ за другимъ, какъ въ вышеупомянутыхъ коллегіяхъ, занимающихъ боле обширное пространство земли. Равнымъ образомъ, соотвтственно характеру всего зданія, они проще, уютне и меньшихъ размровъ.
Пріятели вышли на лвый дворъ и поднялись по каменной лстниц, ведущей изъ сней въ верхній этажъ квартиры ректора, гд Франкъ Гербертъ занималъ лучшую и самую просторную комнату. Почтенный ректоръ не охотно уступилъ ее кавалерійскому полковнику, но, повинуясь высшимъ властямъ, принялъ любезно непрошеннаго гостя и употребилъ вс усилія, чтобы окружить его возможнымъ комфортомъ. Франкъ со своей стороны сдлалъ все, отъ него зависящее, чтобы избавить хозяина отъ неудобствъ и непріятностей, связанныхъ съ военнымъ постоемъ. Съ свойственною ему вжливостью онъ благодарилъ за каждую оказанную ему услугу, избгалъ всего, что могло нарушить порядокъ дома, и при всякомъ удобномъ случа высказывалъ, насколько онъ доволенъ тми удобствами, какія были доставлены ему
Комната его была украшена дубовой рзной мебелью, прекрасными картинами, коврами, книгами въ богатыхъ переплетахъ и другими предметами роскоши. Деревья, ростущія подъ окномъ, доставляли тнь и прохладу до поздняго вечера, все располагало здсь къ тихой созерцательной жизни и научнымъ занятіямъ. Но то и другое было немыслимо для Франка Герберта при настоящихъ условіяхъ.
Извстія, полученныя изъ Лондона, настолько взволновали его, что онъ, еще не входя въ домъ, началъ разсказывать о нихъ священнику, которому стоило много труда успокоть его и удержать отъ новыхъ вспышекъ гнва.
— Я давно предвидлъ это! сказалъ Гербертъ, нетерпливо расхаживая взадъ и впередъ по комнат и обращаясь къ священнику, который слъ въ одно изъ высокихъ креселъ, обитыхъ кожей.— Мы должны были заране принять противъ этого мры. Злоба между лицемрными пресвитеріанами и арміей достигла той степени, гд примиреніе сдлалось невозможнымъ. Я не даромъ сказалъ посл нашей послдней побды: ‘Употребимъ въ дло наше оружіе, пока они не отняли его отъ насъ!’ Опытъ показалъ, что мы ждали слишкомъ долго!..
Священникъ молча слушалъ своего друга, между тмъ какъ тотъ продолжалъ съ возростающимъ волненіемъ:
— Ты слишкомъ хорошо знаешь меня Джонъ, и не подумаешь, чтобы я сталъ защищать военный деспотизмъ, мн онъ также ненавистенъ, какъ и всякій другой! Государство, которое мы стремимся создать, должно имть конечною цлью полное подчиненіе военныхъ силъ гражданской власти. Но я считаю глупцами тхъ, которые добровольно отдаютъ свой мечъ, чтобы ихъ побили собственнымъ оружіемъ. Мы находимся пока на военномъ положеніи, и пусть будетъ лучше война, нежели такой миръ, который лишитъ насъ плодовъ пролитой крови. Вмсто побжденнаго Карля I могутъ явиться въ будущемъ пятьсотъ новыхъ тирановъ! Наша армія — послдній оплотъ свободы, и поэтому ханжи, присвоившіе себ власть въ Вестминстер, употребляютъ вс усилія, чтобы уничтожить ее. Они не пренебрегаютъ никакими средствами для достиженія своей цли. Насъ хотятъ отправить въ Ирландію, а нашего военачальника запереть въ Тауэръ! Между прочимъ, отданъ приказъ распустить лучшій корпусъ и намъ запрещено приближаться къ столиц, ближе чмъ на разстояніе пяти миль. Но эти господа, засдающіе въ парламент забываютъ, что мы, солдаты, такіе же делегаты и слуги парламента, какъ и они сами. Всмъ извстно, что они хотятъ въ тайн заключить миръ съ королемъ, и сдлать изъ насъ искупительную жертву соединенной мести ихъ обоихъ.
— Король никогда не заключитъ подобнаго мира, возразилъ Гевитъ.
— Не напоминай мн объ этомъ человк, онъ не существуетъ для меня съ тхъ поръ, какъ опубликована его переписка съ врагами Англіи! Твой король слдуетъ правилу Маккіавелли, что ‘каждый государь долженъ дйствовать обратно тому, что говоритъ’.
— Тмъ не мене, сказалъ Гевитъ, мн положительно извстно, что съ нкотораго времени между королемъ и арміей существуютъ дятельныя сношенія.
— Я считаю государственной измной самую мысль вступить въ переговоры съ Карломъ I при какихъ-бы то ни было условіяхъ.
— Но на сторон короля дв значительныя партіи: роялисты и пресвитеріане, которые готовы изъ за этого заключить между собою союзъ. Они составляютъ большинство націи.
— Нація не иметъ никакихъ политическихъ убжденій и не принадлежитъ ни къ какой партіи, но обыкновенно присоединяется къ которой либо изъ нихъ. Если меньшинство сознаетъ, что правда на его сторон, то оно можетъ принудить большинство принять его мнніе.
— Значитъ ты хочешь дйствовать съ помощью террора!
— Да, отчасти, потому что считаю это неизбжнымъ въ виду общаго блага. Никто добровольно не отказывается отъ своихъ привилегій и самостоятельности, нужно насильно принудить его къ этому.
— Но почему не сдлать попытку устроить дло миролюбивымъ способомъ?
Гербертъ печально улыбнулся.
— Это не такъ легко, какъ ты думаешь! сказалъ онъ.— Я хорошо знакомъ съ нашей арміей, если король, по своему обыкновенію, вздумаетъ нарушить принятыя относительно ея обязательства, то его гибель неизбжна… Но не въ этомъ дло… Теперь двнадцатый часъ. Быть можетъ въ данную минуту, пока мы разсуждаемъ со тобой о будущности, наша участь уже ршена. Послдній разъ, когда нашъ генералъ отправился въ Лондонъ чтобы снова занять свое мсто въ парламент, мы умоляли, чтобы онъ позволилъ арміи сопровождать его. Но онъ похалъ одинъ и веллъ намъ исполнять безпрекословно предписанія парламента. Между тмъ вчера назначенъ особый комитетъ и ему поручено распустить армію, и даже носится слухъ, что ршено арестовать Кромвеля!..
Въ комнат наступила мертвая тишина. Священникъ, погруженный въ размышленія, ничего не возражалъ своему другу.
— Быть можетъ, продолжалъ Гербертъ, прерывая молчаніе,— Кромвель уже отведенъ въ Тоуэръ… Я съ ужасомъ думаю о попослдствіяхъ…
Въ это время послышался сильный стукъ въ дверь. Гербертъ отворилъ ее и увидлъ передъ собой унтеръ-офицера своего полка.
— Что случилось? спросилъ онъ недовольнымъ тономъ.
— Какой-то человкъ пришелъ къ вамъ съ порученіемъ отъ синода, онъ говоритъ, что дло спшное…
Гербертъ мене чмъ когда нибудь былъ расположенъ принять посланнаго ненавистной для него власти. Но, исполняя должность коменданта въ Кембридж, онъ не считалъ себя въ прав отклониться отъ своей прямой обязанности.
— Позови его сюда! сказалъ онъ. Но скажи ему, что я занятъ и не могу долго бесдовать съ нимъ.
Вслдъ затмъ вошелъ худощавый человкъ, въ одежд пресвитеріанскаго покроя, съ ушами, торчащими изъ-подъ обстриженныхъ волосъ, и въ длинной остроконечной шляп, далеко не украшавшей его. Войдя въ комнату онъ униженно поклонился и, снявъ шляпу, началъ вертть ее своими худыми, крючковатыми пальцами.
Священникъ сталъ перелистывать книгу, чтобы не мшать вошедшему своимъ присутствіемъ.
— Кто вы такой? спросилъ Гербертъ, пристально вглядываясь въ непріятную физіономію пуританина, которая показалась ему знакомою.
— Я считаю хорошимъ знакомъ, что вы не узнали меня! отвчалъ посланный церковнаго суда, смиреннымъ, медоточивымъ голосомъ.— Дйствительно, со времени нашего послдняго свиданія я измнился не только по вншности, но и переработалъ себя внутренно. Въ писаніи сказано, ‘что сила Господа нашего будетъ съ ищущими Его во всякомъ добромъ предпріятіи…’
— Оставьте въ поко священное писаніе! прервалъ Гербертъ.— Я не имю никакого желанія выслушивать библейскія цитаты, которыми любитъ щеголять ваша братія, и вы напрасно тратите ваше краснорчіе!
— Тмъ не мене я обязанъ вамъ, господинъ полковникъ, что перемнилъ блую одежду мельника на эту черную рясу, отказался отъ всякой мірской похоти и обратился къ Богу. Мы видимъ, что аистъ и горлица, журавль и ласточка…
— Убирайтесь къ чорту съ вашими розсказнями объ аистахъ и горлицахъ! воскликнулъ съ нетерпніемъ Гербертъ.— Объясните въ короткихъ словахъ, что вамъ нужно, или, клянусь честью, я…
Посланный отступилъ въ ужас.
— Боже мой, какъ выражается этотъ человкъ! сказалъ онъ, сложивъ набожно руки на груди.— Неужели я долженъ слышать подобныя рчи отъ христіанина! Мн кажется невроятнымъ, чтобы господинъ полковникъ не зналъ, что объ этихъ птицахъ упоминается въ книг, о которой сказано…
— Пусть будетъ написано о нихъ гд угодно, но если вы тотчасъ же не скажете, кто вы и что вамъ нужно отъ меня, то я прикажу вытолкать васъ отсюда!..
Съ этими словами Гербертъ указалъ на вооруженнаго унтеръ-офицера, стоящаго у дверей.
Негодованіе благочестиваго пуританина замнилось страхомъ, прежняя самоувренность исчезла и онъ отвтилъ дрожащимъ голосомъ:
— Моя фамилія Пиккерлйнгъ!
— Теперь я припоминаю, при какихъ обстоятельствахъ я встртилъ васъ и долженъ сказать, что вы самый отъявленный негодяй, который когда-либо существовалъ на свт!
Хладнокровный, презрительный тонъ, какимъ Гербертъ произнесъ послднія слова, смутили бы всякаго человка, который мене привыкъ къ подобнымъ привтствіямъ, чмъ бывшій чильдерлейскій мельникъ.
Священникъ, услыхавъ имя Пиккерлинга, положилъ книгу и подошелъ ближе.
— Узнаете-ли вы его? продолжалъ Гербертъ, указывая на своего друга.— Не напоминаетъ-ли онъ вамъ черную измну, которую вы позволили себ относительно вашего прежняго господина? Надюсь, мн не нужно объяснять вамъ, кто онъ!
— Мн-ли не знать господина священника! возразилъ Пиккерлингъ съ плохо скрываемымъ злорадствомъ.— Не дале какъ черезъ полчаса онъ долженъ будетъ предстать передъ духовнымъ судомъ, который уже собрался въ зал городской ратуши.
— Презрнная тварь! воскликнулъ Гербертъ, не помня себя отъ бшенства.— Я убжденъ, что это твое дло!
— Не отрекаюсь, отвтилъ Пиккерлингъ,— что въ настоящемъ случа я былъ недостойнымъ орудіемъ въ рукахъ Господа и только исполнилъ свою обязанность, какъ врный слуга великаго лондонскаго синода, удостоившаго призвать меня въ свидтели противъ осквернителя святыни, который былъ какъ бльмо на глазу для каждаго благочестиваго христіанина!
При этихъ словахъ стоявшій у дверей солдатъ сдлалъ невольное движеніе и едва не выронилъ изъ рукъ ружье, которое съ шумомъ опустилось на полъ.
— Ты правъ, пріятель! сказалъ Гербертъ, обращаясь къ своему подчиненному,— честнымъ людямъ неприлично слушать такія рчи! Затмъ, бросивъ презрительный взглядъ на пуританина, онъ добавилъ:— Если вамъ нужно еще что нибудь сказать мн, то совтую поторопиться. Каждое сказанное вами лишнее слово послужитъ мн предлогомъ избавиться отъ вашего присутствія.
Лицо Пиккерлинга сохранило прежнее выраженіе смиренной покорности, но въ то же время отвратительная торжествующая улыбка, не сходившая съ его губъ, ясно показывала, что бывшій мельникъ вполн сознавалъ свою силу. Онъ положилъ свою шляпу на полъ и, осторожно вынувъ изъ боковаго кармана бумагу, медленно развернулъ ее.
— Вотъ приказъ объ арест, сказалъ онъ.— Синодальный судъ въ Кембридж проситъ васъ, какъ исполняющаго должность городскаго коменданта, утвердить эту бумагу вашей подписью, такъ какъ мы все еще находимся на военномъ положеніи.
— Дай Богъ, чтобы оно продлилось возможно доле! воскликнулъ Гербертъ.— Если военное положеніе будетъ снято, то всмъ честнымъ людямъ прійдется плохо отъ этихъ негодяевъ…
Гербертъ остановился, потому что въ эту минуту онъ почувствовалъ руку священника на своемъ плеч.
Пиккерлингъ, видя смущеніе своего противника, продолжалъ самоувреннымъ тономъ: — Дйствительно, мы находимся пока на военномъ положеніи, но, судя по извстіямъ, полученнымъ изъ Лондона, мы завтра же избавимся отъ него. Въ виду этого, господинъ полковникъ, вы можете смло оказать услугу духовнымъ властямъ, тмъ боле, что ваша прямая выгода остаться съ ними въ хорошихъ отношеніяхъ. Быть можетъ, мн слдовало дождаться прибытія курьера изъ Лондона, прежде чмъ взять на себя подобное порученіе, но долгъ христіанина обязываетъ насъ прощать врагамъ, и, вдобавокъ, дло спшное.
Съ этими словами Пиккерлингъ подалъ бумагу Франку Герберту, который съ трудомъ сдерживалъ свой гнвъ.
— Кто эта двушка, о которой говорится тутъ? спросилъ онъ, бросивъ бглый взглядъ на бумагу.
— Вроятно вы желаете знать, какой она религіи! замтилъ Пиккерлингъ.— Но очень трудно отвтить на этотъ вопросъ. Быть можетъ, она папистка или пожалуй нчто худшее.
— Какое мн дло до этого, а также синоду! Надюсь, что синодъ не обратится въ судилище еретиковъ и не заставитъ англійскаго офицера исполнять роль инквизитора!
— Вопросъ не въ одной религіи, но съ этимъ связаны и другія обвиненія! возразилъ Пиккерлингъ.— Доказано, что эта особа замшана въ роялистическомъ заговор. Она пріхала сюда переодтая пажемъ изъ южныхъ странъ, гд господствуетъ римское идолопоклонство и должна была передать письмо нечестивой женщины къ ея мужу, который въ настоящее время плнникъ парламента и содержится въ Гольмби. Это измнническое письмо, недавно прочитанное во всеуслышаніе на улиц Guildhall’я было доставлено на мсто назначенія герцогомъ Бокингемомъ, между тмъ какъ упомянутая особа, пораженная гнвомъ Божіимъ, упала съ лошади въ лсу, такъ что ее подняли за-мертво. Но всего замчательне то, что одинъ баронетъ, принадлежащій къ числу злоумышленниковъ, помогалъ измнникамъ и даже пріютилъ ихъ въ своемъ замк, чмъ навлекъ на себя справедливую кару не только со стороны націи, но и отъ самого Бога. Въ виду всего этого, я, Пиккерлингъ, возведенный въ настоящую должность милостью Господа нашего, выступилъ въ качеств обвинителя противъ этой двушки, которая какимъ-то чудомъ опять попала въ наши руки. Ее привезли сюда рано утромъ вмст съ транспортомъ плнныхъ изъ Кентфорда…
— Подлый доносчикъ! воскликнулъ Гербертъ, схвативъ за плечо пуританина.— Какъ осмлился ты явиться сюда и разсчитывать на мое содйствіе!
Негодованіе Герберта было тмъ сильне, что въ его памяти проснулось воспоминаніе о сцен въ Лонгстовскомъ лсу. Въ то время какъ въ ушахъ его все еще раздавались слова лицемра, воображеніе настойчиво рисовало ему граціозный образъ блокурой дочери баронета.
— Я думаю, господинъ полковникъ хорошо помнитъ вс обстоятельства этого дла? замтилъ вкрадчиво Пиккерлингъ, употребляя напрасныя усилія, чтобы освободиться отъ сильной руки, приковавшей его къ мсту.
— Да, я все помню, на твое несчастіе, предатель! сказалъ Гербертъ, отталкивая съ презрніемъ пуританина, который, чувствуя себя на свобод, поспшно удалился къ двери.
Гербертъ еще разъ пробжалъ глазами бумагу, написанную по латыни. Приказъ объ арест относился къ особ, носившей имя Мануэллы. Онъ вспомнилъ блдное красивое лицо съ темными глазами.
— Двушка эта ни въ чемъ не виновата, Франкъ, сказалъ священникъ.
— Еслибъ я и помимо этого не былъ убжденъ въ ея правот, возразилъ Гербертъ, то изъ словъ этого негодяя пришелъ бы къ заключенію, что онъ напрасно обвиняетъ ее!
— Она прожила около двухъ лтъ въ Чильдерлейскомъ замк и подружилась съ Оливіей, и только несчастное событіе, о которомъ я сообщу теб, заставило ее покинуть домъ баронета.
— Въ такомъ случа я буду вдвойн заботиться о безопасности этой двушки, и очень радъ, что мн приходится вторично защищать ее!
Пиккерлингъ, не смотря на вс усилія, не могъ разслышать бесды двухъ пріятелей, такъ какъ они говорили вполголоса, но въ то же время, по свойственной ему трусости, не ршился подойти ближе.
— Позвольте васъ спросить, господинъ полковникъ, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія,— что мы будемъ длать съ молодо! особой, которую синодъ намренъ предать суду?
— Армія беретъ ее подъ свое покровительство.
— А приказъ объ арест?
— Онъ будетъ уничтоженъ! сказалъ Гербертъ и, разорвавъ бумагу, бросилъ ее на полъ.
— Быть можетъ, вы желали бы такимъ же способомъ уничтожить ковенантъ!.. Но воля Всевышняго ршила иначе! Въ писаніи сказано: Господь — имя Теб: сокруши же ихъ крпость силою Твоею и уничтожь ихъ силу гнвомъ Твоимъ!.. Увидимъ, долго-ли вы будете кичиться вашимъ Кромвелемъ и вашей арміей!..
Пиккерлингъ произнесъ послднія слова сквозь зубы и затмъ, подобравъ съ полу клочки разорваннаго приказа, поспшно удалился изъ боязни новой вспышки гнва со стороны Герберта.
Едва замолкъ шумъ его шаговъ по каменной лстниц, какъ на сосдней башн пробило двнадцать часовъ.
— Пора! сказалъ священникъ,— я долженъ явиться въ синодальный судъ!
— Прощай, Джонъ, сказалъ Гербертъ,— надюсь, что ты зайдешь ко мн по окончаніи засданія.

ГЛАВА X.
Передъ судомъ.

Допросъ продолжался недолго и происходилъ тмъ способомъ, какой можно было предвидть. Священникъ велъ себя съ достоинствомъ, сообразно своему сану, на вс вопросы давалъ опредленные отвты, но тщательно избгалъ объясненій, которыя относились къ убжденіямъ, а не къ фактамъ. Ему было извстно, что духовные суды, имя въ виду назиданіе публики, присутствовавшей на ихъ засданіяхъ, пользовались послдними для различныхъ ученыхъ состязаній. Поэтому допросъ нердко принималъ характеръ богословскаго диспута двнадцати человкъ противъ одного и, въ случа недостатка въ доводахъ, кончался безъапелляціоннымъ приговоромъ судей.
Судъ, на этотъ разъ, согласно пресвитеріанскому обычаю, состоялъ не только изъ духовныхъ лицъ, но и изъ мірянъ, которые въ такой же степени любили богословскіе споры. Изъ числа послднихъ, особенно выдавался одинъ пожилой человкъ съ посдвшими волосами и бородой, который чаще другихъ судей прерывалъ засданія различными вопросами, неимющими прямаго отношенія къ длу. Онъ принадлежалъ къ цеху портныхъ въ лондонскомъ Сити, всегда пользовался репутаціей богобоязненнаго человка, вс его кліенты были набожные люди, и даже платья и шляпы, выставленныя имъ на продажу, были пресвитеріанскаго покроя. Частые посты истощили его тло, а рядъ штрафовъ значительно уменьшилъ его состояніе. Звздная камера упорно преслдовала благочестиваго портнаго, игравшаго видную роль среди приверженцевъ ковенанта, тмъ боле, что онъ составлялъ комитеты для поддержки странствующихъ проповдниковъ и длалъ все, чтобы угодить Богу, но не правительству. Онъ былъ изъ первыхъ пострадавшихъ за права парламента, и теперь, пользуясь благопріятной для него перемной обстоятельствъ, старался вознаградить себя милостью согражданъ за все то, что ему пришлось вынести отъ прежняго правительства. Его выбрали сначала на должность альдермана въ Лондон, но такъ какъ его вліяніе въ общин все боле и боле усиливалось, то его вскор назначили депутатомъ отъ Сити въ собраніе богослововъ. Въ это время лондонскій Сити былъ главнымъ оплотомъ пресвитеріанства и неизмнно держался стороны парламента, гд пресвитеріане составляли большинство. Хозяева ремесленныхъ заведеній снабжали оружіемъ своихъ учениковъ и подмастерьевъ и заставляли ихъ агитировать въ свою пользу среди уличной толпы. Благодаря крику и скандаламъ, которые они устраивали на дворахъ Вестминстера, не разъ случалось, что билль, исходъ котораго казался сомнительнымъ, ршался въ пользу ихъ хозяевъ, съ ихъ же помощью принято было ршеніе арестовать Кромвеля.
Бывшій портной принималъ самое дятельное участіе въ подобныхъ длахъ, и его вліяніе было тмъ сильне, что онъ строже многихъ другихъ своихъ собратій придерживался постановленій пресвитеріанской церкви. Мы не можемъ сказать въ точности на сколько онъ воздерживался отъ мясныхъ паштетовъ, знаменитыхъ ‘mint’s pies’ и ‘plumpudding’, жирныхъ гусей и свинины, составлявшихъ неизбжную принадлежность Рождественскаго праздника у пресвитеріанцевъ старой епископальной церкви. Но одно несомннно, что онъ, подобно Донъ-Кихоту, далъ обтъ не бриться до тхъ поръ, пока окончательно не восторжествуетъ дло парламента и пресвитеріанства. Поэтому борода пуританина была сильно всклочена и придавала далеко не ласковое выраженіе его длинному худощавому лицу, съ острымъ носомъ, костлявымъ лбомъ и густыми сдыми бровями.
Священникъ долженъ былъ вынести рядъ нападеній отъ этого члена богословскаго собранія, инквизиторскій взглядъ котораго былъ постоянно устремленъ на него, между тмъ, какъ на тонкихъ губахъ появлялись все новые вопросы.
Между прочимъ, его спрашивали: извстно-ли ему, что епископальная литургія отмнена съ января 1645 года, что молитвенникъ, называемый ‘the book of common prayer’ запрещенъ и замненъ новымъ и уничтожено колнопреклоненіе, покровъ на алтар и епископальная одежда?
Подсудимый отвтилъ утвердительно на эти вопросы.
— Тмъ не мене, замтилъ предсдатель собранія,— въ чильдерлейской церкви все осталось въ прежнемъ вид! Почему господину священнику не угодно было послдовать постановленію 1646 года, которымъ, по примру Шотландіи, во всей Англіи учреждены были классы, синоды и генеральныя собранія?
— Потому, что въ длахъ церкви я слдую только тому, что мн предписываетъ совсть! возразилъ священникъ.
Депутатъ Сити многозначительно покачалъ головой, но предсдатель прервалъ его съ первыхъ же словъ и продолжалъ допросъ.
— Извстно ли господину священнику, что за подобныя поступки виновный подвергается отршенію отъ должности?
— Да, и я готовъ на это! возразилъ подсудимый.
— Но я все-таки считаю своимъ долгомъ, какъ предсдатель суда, замтить вамъ, что отказъ въ данномъ случа влечетъ за собой не одну только временную кару. Поэтому не угодно ли вамъ будетъ обдумать свое ршеніе, быть можетъ, посл зрлаго размышленія, вы пожелаете примириться съ Богомъ и націей и заявите намъ о своемъ согласіи вступить въ ковенантъ!
Бывшій портной нашелъ необходимымъ вмшаться въ допросъ, и, не дожидаясь отвта священника, обратился къ судьямъ съ замчаніемъ, что не мшало бы объяснить подсудимому значеніе ковенанта, чтобы онъ зналъ въ точности, чего требуютъ отъ него.
Предсдатель кивнулъ головой въ знакъ согласія, и благочестивый депутатъ Сити началъ гнусливымъ голосомъ:
— Въ т времена, когда король, подстрекаемый архіепископомъ Лодомъ, этимъ высокомрнымъ служителемъ Ваала, вздумалъ вмшаться въ церковныя дла Шотландіи, весь народъ поднялся какъ одинъ человкъ и составился великій союзъ. Вс клялись стоять братъ за брата и помогать другъ другу, пока не водворится истинная вра и не будутъ возстановлены ея святыя права. Шотландцы взялись за оружіе и вступили на почву Англіи. Это былъ момоментъ, когда разоренная, уничтоженная, преслдуемая церковь, подняла голову и простерла руки къ Всевышнему. Господь предалъ враговъ въ руки наши, теперь воздвигнуты дома Божіи на тхъ мстахъ, гд прежде приносились жертвы идоламъ… Между шотландцами и англичанами, послдователями истиннаго ученія, заключенъ союзъ на вчныя времена или такъ назначаемый ковенантъ и издано постановленіе чтобы вс духовные и міряне приняли его, если хотятъ пользоваться милостями церкви и государства… Въ заключеніе я просилъ бы, для подтвержденія моихъ словъ, сдлать распоряженіе, чтобы подсудимому былъ прочитанъ ковенантъ.
По приказанію предсдателя секретарь всталъ съ мста и, развернувъ длинный свертокъ пергамента, испещренный безчисленными подписями, прочелъ текстъ ковенанта:
‘Мы нижеподписавшіеся, дворяне, бароны, рыцари, джетльмены, граждане, должностныя лица, служители алтаря и представители общинъ въ королевствахъ Англіи, Шосдандіи и Ирландіи, клянемся, что
‘Во первыхъ, мы дйствительно, отъ чистаго сердца и неизмнно станемъ заботиться о томъ, чтобы съ Божіей щомощью поддержать реформатскую религію шотландской церкви въ различныхъ мстахъ нашего жительства и при всякаго рода занятіяхъ, въ преподаваніи, богослуженіи, воспитаніи и управленіи, а также будемъ защищать ее противъ нашихъ общихъ враговъ и пр.
‘Во вторыхъ, что мы равнымъ обрсзомъ безъ всякаго лицепріятія будемъ стараться объ искорененіи папизма, прелатства (т. е. церковнаго управленія въ лиц архіепископовъ, епископовъ съ ихъ канцеляріями, коммиссарствами, деканами, капитулами и пр.), а также различныхъ суеврій, ереси, раскола, оскверненія святыни и пр.
‘Въ третьихъ, что мы вовсе не помышляемъ и не намриваемся посягать на законные права и прерогативы его королевскаго вевеличества…’ и пр.
Секретарь остановился. Предсдатель обратился къ подсудимому съ предложеніемъ сказать свое мнніе о прочитанномъ акт.
Священникъ отвтилъ, что онъ вполн сочувствуетъ третьему пункту, но находитъ, что этотъ пунктъ рзко противорчитъ двумъ предъидущимъ.
— Я не понимаю въ чемъ вы видите тутъ противорчіе! замтилъ съ раздраженіемъ депутатъ Сити.— Разв его величество не находится въ настоящее время подъ почетной стражей въ замк Гольмби? Разв его не окружаетъ совтъ мудрыхъ людей, выбранныхъ изъ обихъ палатъ парламента подъ пресдательствомъ доблестнаго и богобоязненнаго графа Пемброка и Монгомери, лучшаго пера королевства? Переговоры продолжаются уже цлый годъ и въ самомъ непродолжительномъ времени приведутъ къ желаемымъ результатамъ. Король, наученный опытомъ, пойметъ до какихъ грубыхъ ошибокъ онъ былъ доведенъ совтами своей нечестивой жены, министровъ и прелатовъ, и увидитъ наконецъ, гд его настоящіе друзья! Въ настоящее время есть основаніе надяться, что истинная церковь восторжествуетъ подъ властью короля, обращеннаго самимъ Богомъ на врный путь. Англія опять будетъ имть одного пастыря и составитъ одно стадо!..
— Позвольте вамъ замтить, что вы сильно ошибаетесь, замтилъ священникъ.— Быть можетъ король въ виду мира ршится допустить существованіе вашей церкви, но онъ никогда не изъявитъ своего согласія на то, чтобы его именемъ истребляли его врныхъ приверженцевъ, хотя бы изъ-за этого ему пришлось лишиться не только короны, но и жизни.
— Подобныя разсужденія совершенно неумстны наканун ршенія вопроса, сказалъ депутатъ Сити.— Быть можетъ и вы разсчитываете на поддержку арміи и хотите воспользоваться раздорами, вызванными и раздутыми этимъ лицемромъ, который подъ покровомъ религіи злоупотреблялъ нашимъ довріемъ для достиженія своихъ честолюбивыхъ цлей. Но вы напрасно надетесь на помощь Оливера Кромвеля! Онъ узникъ парламента, его обвиняютъ въ измнническомъ нарушеніи подписаннаго имъ ковенанта и возмущеніи народа, ему послано приглашеніе явиться на общественный судъ передъ полнымъ собраніемъ парламента! Теперь онъ получитъ достойную кару за свои преступленія…
— Да совершится воля Господня! возразилъ священникъ.— Я дйствительно разсчитывалъ на помощь этого человка, и кром того долженъ сказать по совсти, что я не согласенъ признать ковенантъ и готовъ погибнуть вмст съ преслдуемой вами церковью.

——

Судъ удалился въ другую комнату для совщаній, а священнику позволили ссть на одну изъ скамеекъ, поставленныхъ вдоль стнъ залы, Теперь, когда наступилъ моментъ ршенія его участи, имъ овладло неиспытанное до сихъ поръ чувство безпомощности. Ему приходилось безропотно покориться своей участи, выслушивать несправедливыя обвиненія жестокаго и нечестнаго побдителя, который насильственно лишалъ его всякой дятельности и осуждалъ на безцльное существованіе. Онъ ничмъ не могъ защитить себя и испытывалъ подавляющее состояніе духа слабаго и оскорбленнаго человка. До сихъ поръ онъ свободно проповдывалъ евангеліе и приносилъ посильную пользу въ своей общин, у него было сознаніе, что онъ ведетъ борьбу за истину, хотя и въ ограниченной сфер. Но враги лишали его и этого утшенія, въ его незлобивомъ сердц впервые проснулось сомнніе.
Онъ подперъ голову рукой и закрылъ глаза. Въ его воображеніи живо представился день и часъ, когда онъ въ собор св. Ильи преклонилъ колна передъ архіепископомъ, чтобы принять отъ него посвященіе въ духовный санъ. Высоко и торжественно поднимались стройныя колонны и пилястры, подпиравшіе дугообразные своды главнаго купола, сквозь пестрыя стеклянныя окна хоровъ падали смягченные лучи утренняго солнца. Мрно раздавались могущественные звуки органа ‘veni, Creator spiritus’, сопровождаемые хоромъ дтскихъ голосовъ. Старый почтенный архіепископъ сидлъ на своемъ кресл близь алтаря въ полномъ великолпіи своего облаченія, окруженный деканами и полнымъ капитуломъ анархіи. Вся эта картина во всемъ блеск красокъ, съ ея дйствующими лицами воскресла въ памяти несчастнаго служителя преслдуемой церкви. Снова ожила передъ нимъ красота древняго знаменитаго собора, составлявшаго святыню съ первыхъ временъ христіанства въ Англіи. Онъ видлъ длинный рядъ гробницъ вдоль стнъ, каменныя изображенія усопшихъ епископовъ съ посохами и въ митрахъ, мраморныя статуи святыхъ мучениковъ, королевскіе и терновые внцы, позолоченныя надписи, драгоцнныя украшенія. Передъ нимъ былъ алтарь съ высокими свчами въ золотыхъ тяжелыхъ канделябрахъ, который рельефно выдавался среди сіяющаго великолпія и роскоши епископальной англійской церкви. Когда прекратилось пніе и звуки его медленно замерли подъ высокими сводами и во мрак гробницъ, онъ, Джонъ Гевитъ,— въ то время еще юноша, незнакомый съ тревогами жизни и душевной борьбой — подошелъ къ архіепископу и съ глубокимъ умиленіемъ произнесъ клятву врности королю. Затмъ онъ преклонилъ колна, архіепископъ поднялся со своего мста и, положивъ руки на его голову, торжественно произнесъ: ‘Да снизойдетъ на тебя Духъ Святый при исполненіи обязанностей священника церкви Божіей, въ санъ котораго ты посвящаешься возложеніемъ нашихъ рукъ. Кому простишь грхи, тому простятся, на комъ оставишь, на томъ останутся…’ Посл этого архіепископъ подалъ ему библію и сказалъ: ‘Теб дается власть проповдывать слово Божіе и отправлять литургію въ твоемъ приход’. Опять началось пніе, онъ поднялся на ноги отуманенный радужными надеждами, наполнявшими его сердце, весь міръ казался ему свтлымъ и прекраснымъ, а жизнь недолгимъ безмятежнымъ странствованіемъ къ источнику добра, вры, надежды и любви…
Скрипъ двери прервалъ нить его размышленій. Вошли судьи и заняли свои мста.
Въ ушахъ священника все еще раздавались слова архіепископа. ‘Кому простишь грхи — тому простятся…’ Рука его судорожно сжала небольшую библію, спрятанную на груди.
— Они могутъ отнять у меня приходъ, подумалъ онъ, но не право проповдывать слово Божіе! Пока я на свобод — никто не можетъ принудить меня къ молчанію…
Успокоенный этой мыслью, онъ твердыми шагами подошелъ къ ршетк, за которой засдали судьи.
Результатъ совщаній былъ тотъ, какой можно было предвидть заране. Судъ постановилъ отршить отъ должности доктора богословіи, Гевита, бывшаго Чильдерлейскаго священника. Вслдъ затмъ было опредлено уничтожить епископальное устройство въ приходской Чильдерлейской церкви, привести ее въ соотвтствіе съ основными положеніями пресвитеріанства и учредить въ ней синодальные порядки съ старшинами изъ мірянъ. На вакантное мсто священника назначался бывшій капелланъ парламентской арміи, который добровольно бросилъ службу въ войск вслдствіе религіозныхъ несогласій съ индепендентами.
Приговоръ суда лишалъ Гевита всего, чмъ онъ дорожилъ въ жизни, и долженъ былъ неизбжно разлучить его съ обитателями Чильдерлейскаго замка — его лучшими друзьями. Сердце молодаго священника болзненно сжалось при этой мысли, но онъ сохранилъ полное самообладаніе и на вопросъ предсдателя: не иметъ ли онъ что сказать противъ ршенія суда, отвтилъ спокойно: — Нтъ, я покоряюсь приговору!
Съ этими словами онъ вжливо поклонился судьямъ и намревался уйти, но въ дверяхъ ему загородилъ дорогу Пиккерлингъ, и едва не сбилъ его съ ногъ.
Благочестивый пуританинъ имлъ такой странный видъ, что судьи съ удивленіемъ переглянулись между собой. Со лба его струилась кровь, платье было помято и разорвано въ нсколькихъ мстахъ, блый галстухъ такъ сильно стянутъ, что онъ съ трудомъ переводилъ дыханіе.
— Помогите! кричалъ Пиккерлингъ,— они задушатъ меня.
— Что значитъ это неприличное поведеніе? спросилъ предсдатель строгимъ тономъ.
— Вы видите, милордъ, какъ они обходятся съ нашей церковью! Вотъ клочки приказа объ арест извстной вамъ особы, а вотъ и кровь на моемъ лиц…
Пиккерлингъ медленно вынулъ изъ кармана синій полотняный платокъ и, какъ бы въ подтвержденіе своихъ словъ, вытеръ глубокую рану надъ глазами, изъ которой струилась кровь.
— Что случилось? спросилъ предсдатель, приглашая жестомъ прочихъ судей остаться на своихъ мстахъ.
Бывшій мельникъ, съ свойственнымъ ему краснорчіемъ, разсказалъ о сцен въ комнат полковника Гербета:— Вслдъ затмъ, добавилъ онъ,— когда я шелъ по улиц, съ намреніемъ явиться сюда и подать вамъ жалобу на такой насильственный поступокъ, меня остановилъ курьеръ, который пріхалъ изъ Лондона съ письмомъ къ вашей милости…
Ораторъ остановился, чтобы достать письмо изъ кармана, но, вспомнивъ о своей ран, вмсто этого досталъ носовой платокъ и вытеръ имъ кровь съ лица.
— Я хотлъ немедленно доставить это письмо вашей милости, продолжалъ онъ съ нкоторымъ смущеніемъ,— но къ несчастью я встртилъ одного солдата, съ которымъ былъ знакомъ прежде…
— Давайте сюда письмо! сказалъ съ нетерпніемъ президентъ!
— Сейчасъ, позвольте только изложить вамъ вс обстоятельства дла! возразилъ Пиккерлингъ, который въ эту минуту былъ такъ занятъ своей особой и нанесеннымъ ему оскорбленіемъ, что извстія, привезенныя курьеромъ, казались ему второстепеннымъ дломъ.
— Только прошу васъ не пускаться въ лишнія подробности, замтилъ предсдатель, отворачиваясь съ отвращеніемъ, такъ какъ не могъ видть равнодушно крови.
Благодаря этому ничтожному обстоятельству Пиккерлингъ могъ безпрепятственно продолжать свой разсказъ:
— Какъ я уже имлъ честь доложить вашей милости, я былъ знакомъ прежде съ этимъ человкомъ. На немъ былъ мундиръ корнета, онъ гремлъ по мостовой своими шпорами и страшнйшей саблей и даже не показалъ виду, что помнитъ старое. Съ своей стороны, какъ подобаетъ христіанину, я давно забылъ ту обиду, которую онъ когда-то нанесъ мн, хотя онъ обошелся со мной въ этомъ случа какъ послдній негодяй. Дло это было въ Лонгстовскомъ лсу, онъ ударилъ меня своей дубиной или палкой, когда я лежалъ на земл полумертвый отъ кулаковъ нечестиваго бочара, извстнаго забіяки, который теперь мельникомъ въ Чильдерле. Съ тхъ поръ прошло два года, и, вдобавокъ, у меня доброе сердце милордъ!— Господинъ корнетъ, сказалъ я ему, вы, кажется, не узнаете меня? Но у меня хорошая память, въ то время, какъ я встртилъ васъ, вы, если можно такъ выразиться, служили чорту! Теперь я вижу на васъ другой мундиръ, и надюсь, что вы сдлались другимъ человкомъ! Онъ остановился и тотчасъ же узналъ меня:— Боже мой, воскликнулъ онъ, до чего выносливы люди! Одного колотятъ до смерти и онъ нетолько остается живъ, но еще становится богоугоднымъ человкомъ, другого чуть ли не прямо съ вислицы производятъ въ корнеты! Да, другъ мой, мы вс гршники, но велика милость Господня! Затмъ, онъ пригласилъ меня зайти съ нимъ въ таверну, подъ вывской ‘Журавль’, который составляетъ предметъ ужаса для всхъ благочестивыхъ людей. Надюсь, милордъ, что вы не станете считать меня отверженнымъ за то, что я возобновилъ знакомство съ этимъ нечестивцемъ и ршился въ его обществ вступить въ подобный домъ? Но у меня была въ виду особенная цль! Я узналъ, что онъ начальникъ отряда, который привелъ сюда партію плнныхъ, и надялся вывдать у него нкоторыя подробности относительно той двушки, которую вы ршили арестовать, какъ важную государственную преступницу. Поэтому я предоставилъ ему пить и хвастаться сколько угодно, и старался только навести его на интересовавшій меня предметъ. Онъ хвалился великими подвигами, совершенными имъ въ послднюю войну, разсказывалъ о своихъ походахъ въ Германіи подъ начальствомъ Тилли, этого палача протестантовъ. Между прочимъ, онъ не постыдился сообщить мн, что по возвращеніи въ Англію, получилъ денежную субсидію отъ королевскихъ приверженцевъ, наконецъ, его поймали, приговорили къ вислиц и онъ, получивъ помилованіе отъ Кромвеля, совершенно исправился, по его словамъ, и сталъ другимъ человкомъ. За третьей кружкой на него нашло меланхолическое настроеніе духа, онъ сознался мн, со слезами на глазахъ, что въ прежнія времена велъ распутную жизнь, былъ актеромъ, пьяницей, игрокомъ, мошенникомъ и безбожникомъ, и причинилъ много горя своему почтенному отцу…
Альдерманъ, бывшій въ числ судей, какъ депутатъ Сити, слдилъ съ возрастающимъ любопытствомъ за разсказомъ пуританина, и напряженно ловилъ каждое его слово.
— Наконецъ, мн показалось, что онъ настолько опьянлъ, что я могу приступить къ длу, продолжалъ Пиккерлингъ. Сначала я старался подйствовать на него дружелюбными увщаніями, затмъ сталъ доказывать, что онъ можетъ загладить прошлое, совершивъ доброе дло отъ полноты своего раскаявшагося сердца, и, когда почва показалась мн достаточно подготовленной, я объяснилъ ему, что Господь выбралъ его орудіемъ для выдачи преступницы, которая сегодня привезена въ лагерь. Онъ вскочилъ съ мста точно ужаленный: — Какой преступницы? закричалъ во все горло этотъ неисправимый пьяница. Я видлъ, какъ вс жилы налились на его лбу и не ждалъ добра, однако, собравшись съ духомъ, назвалъ по имени извстную вамъ особу. Нужно было видть его бшенство! Не помня себя отъ ярости онъ схватился лвой рукой за мой галстукъ и чуть не задушилъ, а правой взялъ кружку и съ такой силой ударилъ меня острымъ краемъ по лбу, что я лишился чувствъ. Когда я пришелъ въ себя, онъ выбжалъ изъ комнаты, оставивъ меня плавающимъ въ крови…
Судьи, вдвойн возмущенные неуваженіемъ къ ихъ власти я насиліемъ надъ ихъ слугой, стали вполголоса совщаться между собой.
Но альдерманъ на этотъ разъ не принималъ никакого участія въ преніяхъ, онъ всталъ съ своего мста и, подойдя къ Пиккерлингу, спросилъ взволнованнымъ голосомъ:
— Какъ зовутъ человка, съ которымъ ты поссорился въ шинк?
Благочестивый слуга синода смутился при этомъ вопрос и, догадываясь о причин волненія почтеннаго альдермана, усиленно прижалъ носовой платокъ ко лбу, какъ будто рана могла служить оправданіемъ его неосторожныхъ выраженій. Онъ сдлалъ видъ, что не понимаетъ вопроса и улыбаясь отвтилъ съ низкими поклонами.
— Многоуважаемый г-нъ альдерманъ, храбрый солдатъ, съ которымъ вышло у насъ это несчастное недоразумніе пользуется наилучшей репутаціей въ своемъ полку, говорятъ…
— Я хочу знать, какъ его зовутъ? прервалъ съ нетерпніемъ альдерманъ. Скажите мн его фамилію!
— Я не могу отвтить вамъ въ точности на этотъ вопросъ… быть можетъ я ошибаюсь… но мн кажется, что этотъ благородный юноша называется Георгомъ, но фамиліи Юргенъ, Юргенъ… Юргенъ Джойсъ…
— Георгъ Джойсъ! я былъ увренъ въ этомъ, проговорилъ со стономъ несчастный старикъ, закрывая лицо худощавыми руками. Это мой собственный блудный сынъ!.. У него были дурныя наклонности съ ранняго дтства… Пять лтъ тому назадъ я встртилъ его въ обществ актеровъ, теперь я слышу, что онъ солдатъ Кромвельскаго полка… Боже мой, зачмъ ты посылаешь мн подобныя испытанія!
Предсдатель, важный лордъ изъ палаты перовъ, подошелъ къ огорченному отцу и, взявъ его за руку, сказалъ:
— Быть можетъ все перемнится къ лучшему! Разв вы не слышали, что онъ, вспоминая васъ, проливалъ слезы раскаянія.
— Да, у него всегда было доброе сердце! Отвтилъ альдерманъ, кивнувъ головой въ знакъ согласія, но при его непростительномъ легкомысліи…
— Что значитъ легкомысліе при добромъ сердц! воскликнулъ запальчиво Пиккерлингъ такимъ тономъ, какъ будто оскорбляли его лучшаго друга. Я глубоко убжденъ, что этого человка ожидаетъ великая будущность при его пламенной душ, ршительности, физической сил!..
— Да, правда! сказалъ старый Джойсъ, который выслушивалъ съ видимымъ удовольствіемъ похвалы своему сыну. Я долженъ сказать, что у него были благородные порывы, но, къ несчастію, его испортило дурное общество, и онъ сдлался пьяницей.
— Ну, разв можно упрекать его въ этомъ порок! продолжалъ улыбаясь защитникъ молодаго Джойса, хотя во время разговора ему нсколько разъ приходилось вытирать капли крови, выступавшія изъ раны. Кто изъ насъ не выпивалъ въ молодости лишней кружки вина? Наконецъ, мы видимъ примръ Ноя…
— Дйствительно, многое объясняется его молодостью, быть можетъ, онъ еще способенъ исправиться, если я поговорю съ нимъ! сказалъ альдерманъ.
— Да, мой другъ, я нахожу это не лишнимъ, замтилъ президентъ. Велика будетъ радость на небесахъ возвращенію блуднаго сына, наша церковь возсіяетъ новымъ блескомъ, принявъ въ свое лоно покаявшагося гршника. Благополучное окончаніе этого дла послужитъ къ посрамленію нашихъ враговъ! Уговорите вашего сына, чтобы онъ на зло своему полковнику выдалъ намъ преступницу въ назиданіе всмъ закоснлымъ гршникамъ. Приготовьтесь господа! завтра утромъ мы вс отправимся въ лагерь въ полномъ парад и вытребуемъ, именемъ закона, блуднаго сына и преступную двушку. Первый будетъ возвращенъ отцу, вторая получитъ достойную кару, и тогда надъ обоими исполнится правосудіе во славу Божію!
Рчь предсдателя встртила одобреніе большинства присутствовавшихъ, но одинъ изъ судей сдлалъ возраженіе, что прежде, чмъ принять какое либо ршеніе, необходимо прочитать письмо, присланное изъ Лондона.
— Да, правда, но гд же письмо? спросилъ предсдатель.
— Оно здсь, милордъ! отвтилъ Пиккерлингъ поспшно опуская руку въ карманъ, но, къ своему ужасу, долженъ былъ убдиться, что у него нтъ пакета. Лицо его покрылось мертвенной блдностью. Стыдъ, что его перехитрили, и боязнь потерять милость начальства примшались къ гнву, что онъ не можетъ никого обвинить въ своей оплошности, кром самого себя. Ослпленный ненавистью къ давнившему врагу, онъ хотлъ погубить его, сдлавъ орудіемъ мести, подготовилъ собственную гибель, забывъ свою прямую обязанность. Теперь онъ самъ попалъ въ яму, которую столько разъ рылъ другимъ людямъ.
— Я убжденъ, что негодяй похитилъ у меня пакетъ! воскликнулъ онъ съ яростью, убдившись окончательно, что его карманъ пустъ.
Это обстоятельство, разумется не могло оправдать его въ глазахъ судей, которые находили непростительнымъ, что онъ осмлился идти въ пивную съ дловыми депешами, вмсто того, чтобы ихъ доставить немедленно по назначенію. Особенно горячился предсдатель и доказывалъ, что необходимо, во что бы то ни стало, отыскать пропавшій пакетъ, такъ какъ при настоящемъ положеніи длъ можно было ожидать весьма важныхъ извстій изъ Лондона. Въ заключеніе, онъ замтилъ, что считаетъ необходимымъ выгнать изъ службы Пиккерлинга, если онъ тотчасъ же не доставитъ потерянный документъ.
Споръ все увеличивался, такъ какъ бывшій мельникъ, силясь доказать свою правоту, перешолъ изъ смиреннаго тона въ нахальный. Неизвстно, чмъ кончилась бы эта сцена, но тутъ неожиданно отворилась дверь и въ залу засданія вошелъ Гербертъ въ парадномъ мундир и золотомъ вышитомъ шарф.
Въ зал водворилось мертвое молчаніе.
— Милордъ, сказалъ полковникъ парламентской арміи, подходя къ столу и обращаясь къ предсдателю, корнетъ нашего полка доставилъ мн бумаги, адресованныя на ваше имя. На пакет печать человка, который съ помощью насилія терроризировалъ парламентъ. Слдовательно, эта бумага написана государственнымъ измнникомъ, лордомъ Дензиль Голлисъ!..
— Лордъ Дензиль Голлисъ честный и богобоязненный человкъ! возразилъ предсдатель.
— Я вовсе не намренъ касаться его личныхъ свойствъ какъ частнаго человка, но онъ глаза пресвитеріанской партіи въ парламент, которая…
— Г-нъ полковникъ, я посовтовалъ бы вамъ быть осторожне въ вашихъ выраженіяхъ.
— Благодарю васъ, г-нъ предсдатель за это предостереженіе, но врядъ ли я перейду границы приличія, если позволю себ сказать въ вашемъ присутствіи, что лордъ Дензиль составилъ заговоръ въ парламент противъ личной безопасности генерала Кромвеля!..
— Вы называете заговоромъ законный актъ парламента!
— Да, я называю это заговоромъ, потому что мн достоврно извстно, а также и всмъ вамъ, что составилась партія съ цлью избавиться отъ арміи и ея предводителя, и даже изданъ приказъ объ арест всми уважаемаго члена парламента, стоящаго во глав арміи!
— Всмъ извстно, что Кромвель измнникъ! воскликнулъ предсдатель, онъ измнилъ ковенанту, которому торжественно клялся въ врности!
— Не въ этомъ дло! замтилъ хладнокровно Гербертъ. Позвольте обратить ваше вниманіе милордъ на эту бумагу.
Онъ вынулъ изъ кармана письмо, которое корнетъ Джойсъ похитилъ у синодальнаго служителя Пиккерлинга и доставилъ своему начальству.
— Отдайте мн письмо, вы видите оно адресовано на мое имя! сказалъ предсдатель.
— Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія! возразилъ Гербертъ тономъ, который становился все спокойне, чмъ больше горячился его противникъ. Но въ письм, вроятно, заключаются извстія, которыя имютъ значеніе первой важности для арміи. Разумется, я могъ избавить себя и васъ милордъ отъ лишняго труда, еслибы самъ открылъ пакетъ, случайно попавшій въ мои руки, тмъ боле, что даже обязанъ сдлать это, такъ какъ исполняю должность городскаго коменданта, но я не полицейскій чиновникъ и требую, чтобы вы сами распечатали письмо и громко протитали его въ моемъ присутствіи.
— Мы не согласны! Этого никогда не будетъ! воскликнули въ одинъ голосъ члены духовнаго суда.
Гербертъ сдлалъ нсколько шаговъ къ двери, на его зовъ немедленно явились десять драгунъ съ обнаженными саблями. Изъ открытыхъ боковыхъ дверей видно было, что у всхъ выходовъ стоятъ вооруженные люди, въ сняхъ, на лстниц у главнаго входа — всюду виднлись шлемы, пики и ружья.
— Вы хотите прибгнуть къ насилію, но я отказываюсь принять письмо при этихъ условіяхъ! сказалъ предсдатель.
— Въ такомъ случа секретарь суда, вроятно, согласится оказать намъ эту услугу, сказалъ Гербертъ.
По его команд драгуны съ обнаженными саблями окружили секретаря, который дрожащей рукой сорвалъ печать и началъ читать письмо взволнованнымъ, прерывающимся голосомъ:
‘Милордъ и любезный братъ! (писалъ лордъ Дензиль предсдателю духовнаго суда) Совершилось неслыханное дло! Въ нашемъ комитет ршено было сегодня же арестовать Кромвеля, какъ только онъ явится по своему обыкновенію въ палату общинъ и отправить его въ Тоуэръ, въ виду того соображенія, что если намъ удастся разлучить его съ арміей, то съ послдней легко будетъ справиться и привести къ повиновенію. Но этотъ планъ не могъ быть выполненъ: мы только что получили извстіе, что его видли за городомъ, онъ халъ верхомъ на лошади, въ сопровожденіи слуги, по дорог въ Кембриджъ и, слдовательно, направился въ армію’…
Улыбка торжества освтила мужественное красивое лицо Франка Герберта, между тмъ, какъ предсдатель суда воскликнулъ глухимъ голосомъ:— Горе намъ — мы погибли!..
Въ зал засданія вновь водворилось молчаніе, и секретарь по требованію Герберта продолжалъ чтеніе:
‘Теперь, любезный братъ, намъ остается одинъ исходъ — постарайтесь во что бы то ни стало овладть измнникомъ, пока онъ не дохалъ до лагеря. Назначьте большую премію за его голову и устройте засаду, я увренъ, что наши друзья не откажутъ вамъ въ своей помощи’…
— Довольно! сказалъ Франкъ Гербертъ: — можно прекратить чтеніе, я узналъ все, что мн нужно!.. Но, къ сожалнію, я долженъ объявить вамъ милордъ и вамъ джентльмены, что вы не выйдете отсюда до тхъ поръ, пока Кромвель не прибудетъ въ лагерь. Я оставлю здсь моихъ людей для вашей охраны.
Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, слегка кивнувъ головой судьямъ, которые съ испугомъ переглянулись между собой. Драгуны молча выстроились у дверей, затмъ, все стихло въ сняхъ, на лстниц и улиц.

——

Священникъ вышелъ изъ залы засданія одновременно съ Гербертомъ.
— Теперь или никогда, сказалъ онъ, нужно сдлать ту попытку, о которой я говорилъ теб. Предчувствіе не обмануло меня. Если удастся мой давнишній планъ, то это дастъ мн силы перенести постигшее меня несчастіе! Теб, вроятно, извстно Франкъ, что я отставленъ отъ должности и у меня отнятъ приходъ…
Голосъ священника задрожалъ при этихъ словахъ. Казалось, что изъ груди его готово вырваться рыданіе, но онъ тотчасъ же овладлъ собой.
— Знаю, сказалъ Гербертъ тономъ, въ которомъ слышалось искреннее сожалніе, но я думалъ мой бдный другъ, что ты легче перенесешь свое несчастіе, потому что давно ожидалъ этого!
— Дйствительно, я слишкомъ поддался впечатлнію минуты, но теперь все прошло!.. У меня снова явилась надежда на исполненіе моей завтной мечты! Теб я также обязанъ этимъ Франкъ, ты поступилъ какъ джентльменъ въ данномъ случа…
— Неужели другъ моей юности могъ сомнваться въ моей честности?
— Нтъ, я знаю, что ты не способенъ совершить подлый поступокъ. Но теперь, благодаря обстоятельствамъ, сгладилась пропасть, раздлявшая насъ, мы можемъ идти заодно по тому пути, о которомъ мечтали въ былыя времена, когда надъ нами возвышались т же самыя старыя стны и деревья! Разв не рисуется передъ тобой картина лучшей будущности? Быть можетъ въ непродолжительномъ времени возстановится прочный миръ и Англія отдохнетъ отъ этихъ безконечныхъ войнъ…
Друзья дошли до широкой липовой аллеи, называемой ‘College Walk’, которая, огибая коллегіи, тянулась вдоль тнистыхъ садовъ ‘Fellows’. Аллея эта представляла особенную прелесть въ поздній часъ дня, когда золотистые лучи солнца окрашивали верхушки высокихъ деревьевъ, разсыпаясь искрами между могучими втвями. Липы, покрытыя весеннею зеленью, распространяли тонкій ароматъ своихъ молодыхъ листьевъ, дрожащихъ отъ дуновенія легкаго втерка. На голубоватомъ фон безоблачнаго неба изъ сплошной массы втокъ и листьевъ рельефно выдлялись отдльныя части старинныхъ зданій норманской и готической архитектуры — четырехъугольные столбы, крыши, окна, порталы, своды галлерей. Свтъ и тни мнялись на старыхъ камняхъ поросшихъ мохомъ, которые, казалось, оживали подъ теплымъ дыханіемъ весны.
Гербертъ ничего не возражалъ своему другу, который потерявъ все, что его привязывало къ жизни, тмъ легче уносился въ область несбыточныхъ мечтаній, между тмъ, какъ радостное ощущеніе легко сдержанной побды смнилось у Герберта печальными размышленіями о будущности Англіи. Они молча дошли до конца аллеи и вошли въ городъ, гд уже распространилось извстіе, что Кромвель избгнулъ грозившей ему опасности. Всюду толпился народъ, группы вооруженныхъ солдатъ стояли передъ домами. На ихъ неподвижныхъ, окаменлыхъ лицахъ сіяла радость, подобно солнечному лучу, скользившему по утесамъ. Только что прохалъ всадникъ, привезшій въ лагерь извстіе, что Кромвель за нсколько часовъ прохалъ въ Эли и находится въ своемъ дом. Около него собрались начальствующія лица арміи, генералъ-маіоры и полковники, шуринъ его Десборо и зять Иретонъ. Любимый полкъ Кромвеля, такъ-называемые ‘желзные панцырники’ также отправились въ Эли…
— Прощай, мн пора двинуться въ путь! сказалъ священникъ.
— Что ты хочешь длать? спросилъ Франкъ Гербертъ.
— хать въ Эли и переговорить съ Кромвелемъ! Внутренній голосъ подсказываетъ мн, что пришло время, когда королевская власть и церковь должны заключить союзъ съ арміей.
— Считаю своимъ долгомъ предостеречь тебя! сказалъ Франкъ Гербертъ серьезнымъ настойчивымъ тономъ. Союзъ этотъ не можетъ быть заключенъ честнымъ образомъ. Откажись отъ этой фантазіи Джонъ, ты самъ не понимаешь, что длаешь! Желая спасти короля, ты подвергаешь его величайшей опасности.
— Ты разсуждаешь, какъ солдатъ!
— Я говорю устами арміи. Если бы самъ Кромвель пожелалъ подобнаго союза, то врядъ ли бы онъ могъ достигнуть этого!
— Позволь мн высказать откровенно то, что я думаю, сказалъ священникъ. Когда ты вошелъ сегодня въ залу засданія, въ это царство лжи, противорчій и недомолвокъ, глаза мои съ восторгомъ остановились на теб. Ты показался мн встникомъ свта, благороднымъ рыцаремъ, выступившимъ на защиту правды. Твое появленіе внесло жизнь въ эту мертвечину, ты держалъ себя съ полнымъ достоинствомъ и самообладаніемъ, не позволилъ себ ни одного лишняго слова. Врядъ ли самый великій государственный человкъ или министръ прославленный въ исторіи, задумался бы распечатать письмо непріятеля при подобныхъ условіяхъ. Но ты поступилъ иначе, и явился съ запечатаннымъ письмомъ въ одной рук и съ оружіемъ въ другой. Ты строго выполнилъ то, что свтъ называетъ честью и приличіемъ, но скажи мн положа руку на сердце: въ чемъ заключается здсь различіе? Неужели насиліе и принужденіе нравственне коварства?
— Власть, пріобртенная цною крови иметъ въ моихъ глазахъ священное значеніе. Она какъ всякое оружіе облагороживается тмъ, какимъ способомъ примняютъ ее. Если человкъ злоупотребляетъ властью, чтобы поработить умы и ведетъ войну противъ мысли, то я назову это преступленіемъ, но разв вс мы не должны благословлять оружіе, которое служить длу свободы? Если бы право на власть представляло собой нчто абсолютное, вчно принадлежащее извстнымъ субъектамъ, то мн не пришлось бы отвчать на твой вопросъ. Сама по себ она не можетъ быть названа, ни нравственной ни безнравственной, но мы сами придаемъ ей нравственное значеніе, связывая идею съ грубымъ фактомъ насилія. Міръ въ данномъ случа преклоняется передъ идеей, а не передъ властью, и благословляетъ того, кто пользуется властью не для своихъ личныхъ своекорыстныхъ цлей, а для общаго блага.
Гербертъ говорилъ съ раздраженіемъ, которое окончательно убдило священника, что онъ не можетъ разсчитывать на содйствіе друга для осуществленія любимой мечты и, что ему не только придется обойтись безъ его помощи, но даже быть можетъ встать съ нимъ во враждебныя отношенія.
Гербертъ, какъ бы угадывая мысли своего собесдника, сердечно пожалъ ему руку.— Не моя вина Джонъ, сказалъ онъ, если теб пришлось выслушать такія горькія истины. Но я долженъ защитить себя противъ несправедливаго упрека. Я никогда не былъ поклонникомъ насилія и допускаю его въ крайнемъ случа для достиженія нравственныхъ цлей. Пусть дадутъ мн право свободно высказывать мой образъ мысли, и тогда моя рука и шпага будутъ послушны одному властелину — убжденію…
Они дошли до гостинницы на конц города, гд священникъ оставилъ свою лошадь. Былъ уже поздній часъ вечера, когда пріятели въ послдній разъ пожали другъ другу руки. Франкъ Гербертъ долго смотрлъ на дорогу, по которой халъ священникъ среди изгородей, освщенныхъ матовыми лучами заходящаго солнца. Сердце его болзненно сжалось, когда Гевитъ окончательно скрылся изъ виду, разставаясь съ школьнымъ товарищемъ, онъ испытывалъ тяжелое чувство, какъ будто навсегда прощался съ свтлымъ сновидніемъ молодости. Онъ вспомнилъ Оливію, и вслдъ затмъ въ ум его невольно явился вопросъ:
— Знаетъ ли Гевитъ, что Елизавета Кромвель нсколько мсяцевъ тому назадъ вышла замужъ за Клейполя?

Конецъ второй части.

Часть третья.

ГЛАВА I.
Докъ Кромвеля въ Эли.

Мсяцъ стоялъ высоко на неб, когда докторъ Гевитъ выхалъ на дорогу, ведущую къ холму Эли.
Задолго до этого, глазамъ одинокаго всадника представилось блое зданіе, стоявшее на высот, которое своими рзкими контурами отчетливо обрисовывалось на темномъ неб, освщенное лучами вечерняго солнца. Взоръ его жадно впивался въ прелестный ландшафтъ, нарисованный мягкими золотистыми красками, такъ что онъ искренно пожаллъ, когда наступившія сумерки лишили его этого великолпнаго зрлища. Но оно исчезло только на короткое время въ мрак ночи. Едва лунный свтъ коснулся вершины холма, какъ опять появилось блое зданіе въ яркомъ серебристомъ сіяніи съ своими массивными башнями, вычурными украшеніями и колоннами. Это былъ знаменитый соборъ Эли. Вковыя деревья тихо склоняли свои верхушки подъ легкимъ дуновеніемъ весенняго втра, неврныя очертанія зеленой колеблющейся массы бросали темныя тни на землю, съ которой было связано столько религіозныхъ преданій.
Гевитъ, поднявшись на холмъ, сошелъ съ лошади и повелъ ее за повода. Каждая пядь этой почвы принадлежала исторіи, хорошо знакомой ученому доктору богословія. Священный трепетъ охватилъ его душу среди царившей кругомъ тишины и уединенія. Въ продолженіи тысячелтій сюда приходили на богомолье благочестивые люди, здсь, согласно преданіямъ сдой старины, преклоняли колна передъ Всевышнимъ аббаты, епископы, монахи, короли и королевы. Задолго до сооруженія собора на этомъ мст существовалъ монастырь, старыя зданія, длинные переходы, братская трапеза и каменныя стны, воздвигнутыя древними саксами, оставлены были въ прежнемъ вид и при Генрих VIII, который единовременно закрылъ вс монастыри въ Англіи. Въ монастыр Эли водворилось новое духовенство: англиканскій архіепископъ, деканы, пвчіе. Съ этого времени прошло боле столтія, помстья и земли католическаго духовенства, перешли во владніе господствующей англиканской церкви. Великолпный соборъ, посвященный реформатскому культу, доставлялъ огромные доходы архіепископамъ Эли, которые жили сначала въ зданіи прежняго монастыря, а впослдствіи въ особомъ дом, какъ владтельныя особы, пользуясь почти королевскими правами и прерогативами, между тмъ, какъ въ укрпленіяхъ и бастіонахъ, окружавшихъ соборъ, помщался деканъ и капитулъ.
Священникъ дошелъ до массивныхъ воротъ со сводами, существовавшихъ при старомъ монастыр и все еще называемыхъ Porta Eliensis или Ely Porta. Изъ-подъ высокихъ сводовъ виднлись причудливыя очертанія холма, ярко освщеннаго луной. Спокойно и торжественно возвышалось безоблачное небо, свжій втерокъ распространялъ запахъ полевыхъ цвтовъ и травы. Слышался тихій шелестъ деревьевъ, нарушавшій тишину весенней ночи. Съ обихъ сторонъ поднимались высокія готическія стны, съ стрльчатыми окнами, которыя казались такими же мрачными, какъ и закрытыя наглухо двери, несмотря на скользившія по нимъ полосы луннаго свта. Ничто не нарушало мертваго безмолвія этихъ мстъ, гд нкогда, въ такія же весеннія ночи, бодрствовали трудолюбивые монахи, работая надъ рукописями, а впослдствіи въ широкихъ корридорахъ раздавались веселые голоса воспитанниковъ, когда эта часть зданія была обращена въ латинскую школу.
Соборъ, стоящій на самомъ высокомъ пункт холма и видный за нсколько миль кругомъ, далеко не казался такимъ грандіознымъ вблизи, потому что со всхъ сторонъ былъ окруженъ зданіями. Прежніе соборы не строились отдльно, какъ теперь, но составляли часть цлаго, какого нибудь учрежденія и, преимущественно, монастыря, вслдствіе чего, около нихъ всегда были прозжіе ворота, крытыя галлереи, епископальные дворцы, различныя службы, больница, страннопріимные дома и проч. Вс эти второстепенныя зданія въ Эли были такихъ обширныхъ размровъ и совмщали въ себ такое средневковое великолпіе и архитектоническую красоту, что вполн гармонировали съ величественнымъ храмомъ, стоявшемъ посреди ихъ.
Но везд была та же пустыня и безмолвіе. На дворахъ не замтно было ни малйшаго признака жизни, огонь давно потухъ на очагахъ, трубы жилыхъ строеній непривтливо обрисовывались въ голубоватомъ ночномъ воздух.
Слва возвышался дворецъ архіепископа. Гербъ его — три герцогскихъ короны на золотомъ щит, все еще красовался надъ стрльчатыми окнами галлереи, ярко освщенный луной.
Здсь только видны были признаки несомннной близости людей. Говоръ многочисленныхъ голосовъ смшивался съ безпокойнымъ топотомъ лошадей. Священникъ привязалъ свою лошадь къ мдному кольцу, вбитому въ стну у одного изъ боковыхъ входовъ дворца. Сколько разъ въ былыя времена стучалъ онъ въ эту самую дубовую дверь, прося, чтобы его впустили, такъ какъ часто гостилъ въ епископальной резиденціи. Послдній архіепископъ, достопочтенный Матью Уоренъ, чувствовалъ сердечное влеченіе къ молодому священнику и всегда привтливо встрчалъ его.
Но архіепископъ больше не жилъ тутъ. Гевитъ задумчиво смотрлъ на великолпный соборъ, принадлежащій къ лучшему времени средневковаго архитектурнаго творчества. Мсяцъ, свтившій съ востока, широко разлилъ свой серебристый свтъ по порталу и высокимъ колокольнямъ, между тмъ какъ шпицы башенъ, зубцы и крыши главнаго зданія казались огненными. Часть высокаго изящно разукрашеннаго окна была также освщена, какъ днемъ, другая покрыта голубоватой тнью. Свтъ и тни смнялись и въ нишахъ, нкоторыя изъ нихъ были ослпительной близны, другія погружены въ глубокій мракъ. Мерцающій блескъ луннаго сіянія оживлялъ тонкую окаймлявшую ихъ рзьбу, каменныя листья и цвты какъ будто двигались колеблемые втромъ. Рельефно отдлялся этажъ отъ этажа, благодаря богатству разнообразныхъ архитектурныхъ украшеній, представляя въ цломъ картину неподражаемаго великолпія и величественнаго спокойствія.
Но священнику не долго пришлось наслаждаться созерцаніемъ этой давно знакомой ему картины. Около собора стоялъ караулъ, суровый голосъ спросилъ его: кто онъ и куда идетъ? Гевитъ назвалъ себя по имени, но окликнувшій его солдатъ не ршался пропустить незнакомаго для него человка.
— Я знаю, кто онъ! сказалъ молодой солдатъ, принадлежавшій къ отряду, помщенному во дворц. Это другъ нашего полковника, Франка Герберта, и поэтому не могъ прійти сюда съ дурной цлью.
Съ этими словами онъ подошелъ къ Гевиту и протянулъ ему свою жесткую худощавую руку.— Вы Чильдерлейскій священникъ, докторъ богословія и, какъ я слышалъ, ученый и богобоязненный человкъ. Хотя наши врованія различны, но я не хочу, чтобы васъ дурно встртили здсь. Пойдемте со мной я сведу васъ къ капитану, который командуетъ здшнимъ отрядомъ.
Лунный свтъ, падавшій на блдное худощавое лицо молодаго солдата, окаймленное чернымъ шлемомъ, придавалъ ему видъ привиднія.
— Вы не узнаете меня, сказалъ онъ замтивъ удивленіе Гевита. Но я видлъ васъ передъ Чильдерлейской церковью и замтилъ съ какой радостью поздоровался съ вами полковникъ Гербертъ, а тотъ, кого онъ любитъ, не можетъ быть дурнымъ человкомъ! Хотя вы служитель церкви, которая отвергаетъ святыхъ и за это отвергнута самимъ Богомъ, но я не теряю надежды, что вы можете быть спасены до дня страшнаго суда. День этотъ скоро наступитъ, потому что у пророка Даніила сказано…
Онъ открылъ библію, которую носилъ всегда съ собой и прочелъ изъ восьмой главы книги пророка Даніила: ‘И услышалъ я отъ средины Илая голосъ человческій, который воззвалъ и сказалъ: Гавріилъ! объясни ему это видніе’…
Бывшіе на караул солдаты столпились около юноши и набожно слушали его слова.
Этотъ моментъ возобновилъ въ памяти Гевита сцену передъ Чильдерлейскою церковью. Онъ живо представилъ себ молодаго милленарія, который своими мистическими объясненіями священнаго писанія произвелъ такое сильное впечатлніе на своихъ товарищей.
— Другъ мой, сказалъ Гевитъ, я не стану обманывать васъ. Дйствительно въ то время, какъ вы встртили меня, я былъ Чильдерлейскимъ священникомъ, но я отставленъ отъ должности съ вчерашняго дня.
— Радуйтесь и благодарите Бога за эту милость! возразилъ приверженецъ пятой монархіи. Это былъ тотъ самый милленарій, котораго Франкъ Гербертъ назвалъ тогда Локіеромъ. Блдное лицо юноши воодушевилось, щеки покрылись яркимъ румянцемъ, онъ началъ проповдь:
— Скоро наступитъ время тяжкое, какого не бывало съ тхъ поръ, какъ существуютъ люди. Я видлъ знаменіе этого времени, и вы братья видли его. Еще нсколько мсяцевъ и настанетъ священный годъ явленія Мессіи. Въ книг нашего пророка сказано: И слышалъ я, какъ мужъ въ льняной одежд, находившійся надъ водами рки, поднявъ правую и лвую руки къ небу клялся живущимъ во вки, что къ концу времени, временъ и полувремени и по совершенномъ низложеніи силы народа святаго, все это совершится!.. Пророчество это исполнилось! Мы увидли впервые разсянныхъ чадъ народа святаго. Сегодня утромъ прибыли къ намъ въ лагерь святые мужи, братья апостоловъ и богобоязненныя женщины, дщери Деворы, Руеи, Маріи. Отверженные за грхи свои, они искупили ихъ долголтнимъ изгнаніемъ, нищетою и горемъ, пока Господь вновь не постилъ ихъ своею милостію. Радуйтесь братья, евреи вступили на почну Англіи, Господь явилъ намъ знаменіе скораго пришествія Мессіи!…
Локіеръ остановился въ изнеможеніи отъ сильнаго душевнаго напряженія, не соотвтствовавшаго его физической слабости, но черезъ минуту продолжалъ съ прежнимъ воодушевленіемъ:
Между ними была двушка прелестная какъ ангелъ, посланная небесными силами, чтобы подготовить насъ къ великолпію обтованной земли. Видлъ я также Исаака де-Кастро божьяго избранника, юношу, взоръ котораго просвтленъ лицезрніемъ Господа! Онъ говорилъ о близкомъ пришествіи Мессіи и разсказывалъ намъ, что предпринялъ путешествіе въ отдаленную часть свта, чтобы возвстить это своимъ единоплеменникамъ, живущимъ въ пустын, но вс планы его рушились, потому что онъ былъ взятъ въ плнъ въ Бристол. Послднее обстоятельство приводило его въ отчаяніе, онъ громко зарыдалъ по окончаніи своего разсказа. Я подошелъ къ нему, началъ утшать и мы крпко обнялись. Когда увидли это маловрные, то оставили въ поко несчастныхъ странниковъ, которыхъ они до этого осыпали насмшками, а вс мои товарищи братски привтствовали ихъ. Вслдъ затмъ когда изъ Кембриджа полученъ былъ приказъ объ арест прекрасной еврейки, то мы вс воспротивились этому.— Они присланы намъ самимъ Богомъ, и мы будемъ оберегать каждаго изъ нихъ, какъ зницу ока! говорили мы. Но въ душ нашей была скорбь и уныніе, надъ нами тяготлъ гнвъ парламента, этихъ безбожныхъ пресвитеріанъ, которые подобно десяти колнамъ Израиля отпали отъ истинной вры. Мы боялись также за участь генерала Кромвеля, но Господь не оставилъ насъ: пріхалъ гонецъ съ извстіемъ, что Оливеръ Кромвель находится вн опасности и что пресвитеріане арестованы въ Кембридж… Мы преклонили колна и принесли благодарственную молитву Всевышнему. Исаакъ де-Кастро, поднявъ руки къ небу, воскликнулъ: ‘Царство же и власть, и величіе царственное во всей поднебесной дано будетъ народу святыхъ Всевышнимъ, котораго царство — царство вчное, и вс властители будутъ служить и повиноваться ему!.. Вечеромъ того же дня нашъ отрядъ получилъ приказъ выступить къ Эли, вслдъ за нами двинулись и другіе отряды изъ лагеря, который расположенъ въ здшней равнин до лса Тпріое. Вс радовались, что Господь возвратилъ землю Ханаанскую святымъ его. Когда я доложилъ Кромвелю, какъ мы поступили съ евреями, то онъ одобрилъ наше поведеніе, и сказалъ, что многія мста священнаго писанія не могутъ быть объяснены инымъ способомъ, и что мы врно поняли ихъ смыслъ… Теперь я къ вашимъ услугамъ г-нъ священникъ!
Локіеръ направился къ главному входу собора и вошелъ въ него. Гевитъ слдовалъ за нимъ, глубоко взволнованный всмъ тмъ, что ему пришлось услышать:— Такъ думаетъ и чувствуетъ армія! сказалъ онъ самому себ. При такомъ настроеніи большинства, среди религіознаго фанатизма однихъ и политической нетерпимости другихъ, врядъ ли возможно будетъ направить къ пристани злополучный корабль, называемый англійскимъ государствомъ!..
Но видъ собора скоро отвлекъ его отъ этихъ размышленій, онъ весь отдался тяжелому впечатлнію, которое овладло его сердцемъ. Величественное зданіе стояло непоколебимо на своемъ фундамент поддерживая обширный могучій сводъ собора. Все великолпіе англійской готической архитектуры, огромныя колонны и каменные столбы увнчанные фризами изъ каменныхъ листьевъ и цвтовъ, стройные пилястры, круглыя и остроконечныя арки предстали разомъ передъ глазами взволнованнаго служителя преслдуемой церкви. Мсяцъ, просвчивая черезъ каменную ршетку хоровъ, наполнялъ таинственнымъ полумракомъ необъятное пространство собора, который казался еще грандіозне при этомъ сооеобразномъ освщеніи. Но прелестная оконная живопись подверглась полному разрушенію: осколки стекла лежали на полу, вмст съ отбитыми кусками мраморной мозаики. Искусная рзьба, украшавшая потолокъ, позолота и лазурь были покрыты копотью. Статуи древнихъ святыхъ и королей стояли полуразрушенныя на своихъ пьедесталахъ, у нкоторыхъ были отбиты головы, у другихъ руки и ноги. Херувимы и серафимы, ‘dexstra Domini’, голуби и даже изображеніе Спасителя надъ алтаремъ были забрызганы известью. Мсяцъ спокойно проливалъ свой ровный свтъ на это дло разрушенія, высокіе хоры, массивныя колонны, изящные пилястры бросали свои тни. Но среди оскверненныхъ могилъ и уничтоженныхъ надписей все еще красовался нетронутый гербъ короля Генриха VIII надъ дверью южной стороны хоровъ, щитъ его поддерживали ангелы, и, при лунномъ освщеніи, можно было прочесть слдующую надпись выбитую въ камн золотыми буквами: ‘Gracia Dei sum quod id sum. А. D. 1534’ (Божіей милостью и есть то, что есть)…
Гевитъ не ожидалъ увидть въ этомъ вид знаменитый соборъ, который представлялся такимъ блистательнымъ въ его мечтахъ. Еще въ 1644 году Кромвель собственною властью запретилъ епископальное богослуженіе въ собор Эли, два года спустя парламентъ издалъ постановленіе, по которому проданы были вс епископальныя земли. Все это было извстно священнику, но его особенно поразило разореніе великолпнаго храма, въ которомъ не былъ виновенъ ни самъ Кромвель, ни его солдаты. Уничтоженіе образовъ, статуй и различныхъ украшеній въ англійскихъ соборахъ и приходскихъ церквахъ было дломъ однихъ пресвитеріанъ и тотчасъ же прекратилось, когда усилилось вліяніе Кромвеля. Тмъ не мене пресвитеріане свирпствовали три года, и врядъ ли возможно вычислить или описать, какъ велико было это разореніе. О размрахъ его можно судить изъ того, что теперь, два столтія спустя посл того времени, несмотря на постоянныя поправки, слды разрушенія до сихъ поръ замтны въ собор Эли. Такъ, напримръ, на сверной сторон его, параллельно съ хорами, видны остатки живописи на блой стн, въ углахъ нкоторыхъ оконъ уцлли куски прежнихъ пестрыхъ стеколъ, сотни изувченныхъ статуй оставлены въ этомъ вид и до сихъ поръ.
Локіеръ при всемъ своемъ фанатизм замтилъ огорченіе священника.
— Не печальтесь! сказалъ онъ. Кому нужна ваша святыня изъ камня и металла! Престолъ Господа на небесахъ, въ писаніи сказано: кто приноситъ въ жертву хвалу, тотъ чтитъ Меня, и кто наблюдаетъ за путемъ своимъ, тому явлю Я спасеніе Божіе!.. Какъ видите, мы ничего не сдлали, чтобы увеличить ваше горе! Все это случилось до насъ. Я скоре согласился бы огорчить брата, и богоугоднаго человка, нежели того, кого уже постигъ гнвъ Божій. Мы не бражничаемъ въ вашемъ храм, не устраиваемъ яслей, не срываемъ покровы съ вашихъ алтарей на попоны лошадямъ, не мняемъ церковную утварь на табакъ! Мы предпочитаемъ спать на открытомъ воздух, нежели здсь, чтобы не причинить вамъ новыхъ огорченій…
Съ этими словами Локіеръ отворилъ сверную дверь и въ сопровожденіи священника вышелъ на площадь, отдлявшую соборъ отъ епископальнаго дворца. Теперь площадь эта покрыта лугомъ и обсажена деревьями, которыя достигли значительной высоты, но въ описываемое время она представляла пустырь, переполненный мусоромъ и всякимъ соромъ. Посреди горли высокіе костры, вокругъ которыхъ расположились солдаты и стояли привязанныя къ забору лошади.
Локіеръ представилъ постителя своему капитану, который, услыхавъ о желаніи священника видться съ Кромвелемъ спросилъ у него пропускной листъ, говоря, что безъ этой бумаги не велно никого пропускать къ генералу.
— Мн не трудно было бы достать его отъ вашего полковника, Франка Герберта, съ которымъ я друженъ много лтъ, возразилъ Гевитъ, но къ сожалнію я упустилъ это изъ виду. Впрочемъ я желаю видть генерала по частному длу, и надюсь, что онъ согласится принять меня, если ему доложатъ мое имя.
— Въ такомъ случа, я охотно провожу васъ, сказалъ капитанъ, приглашая Гевита слдовать за нимъ.
Они перескли площадь и, пройдя мимо церкви и небольшаго кладбища, остановились у обширнаго зданія, за которымъ начинались поля. Въ этомъ дом жилъ Кромвель.
Зданіе это существуетъ до сихъ поръ почти въ томъ же вид, съ своими толстыми стнами, правильно расположенными этажами, огромными трубами, широкими окнами, узкими темными корридорами и низкими комнатами. Массивныя каменныя стны и толстый дубовый паркетъ уцллъ до настоящаго времени, здсь нтъ и слда роскоши и великолпнаго убранства новйшихъ жилищъ, все носитъ отпечатокъ прочности и степенности. Домъ этотъ пережилъ много поколній, перешелъ черезъ многія руки, но въ немъ все еще хранилось воспоминаніе о Кромвел. Въ двухъ комнатахъ уцлли деревянныя панели, выкрашенныя краской, въ бывшей гостиной стоитъ большой старинный каминъ, убранный деревянной рзьбой и виситъ гравюра изображающая ‘Кромвеля, отвергающаго королевскую корону’. Обширные конюшни и амбары занимаютъ ту часть двора, гд нкогда было жилище прежняго монастырскаго арендатора. Узкая тропинка, протоптанная по лугу ведетъ къ главному входу дома, а налво между деревьями стоитъ маленькая каменная церковь св. Маріи.

——

Гевитъ остался на двор, ожидая возвращенія капитана. Домъ и сосднія строенія, погруженныя въ мракъ, бросали широкія тни на землю, только окна нижняго этажа были ярко освщены. Отсюда слышалось торжественное пніе 132-го псалма переложеннаго на музыку: ‘Какъ хорошо и какъ пріятно жить братьямъ вмст!’ плъ хоръ мужскихъ и женскихъ голосовъ. Затмъ изъ хора выдлились два женскихъ голоса, нжные, ласкающіе, какъ пніе весеннихъ птицъ: ‘Это — какъ драгоцнный елей на голов стекающій на бороду Ааронову, стекающій на края одежды его’ — проплъ одинъ голосъ. ‘Какъ роса Ермонская сходящая на горы Сіонскія. И такъ заповдалъ Господь благословеніе и жизнь на вки!’ проплъ другой голосъ.
Звуки эти произвели глубокое впечатлніе на одинокаго слушателя, стоящаго подъ окномъ, и сильне тронули его, чмъ онъ могъ ожидать посл такого долгаго времени. Это былъ тотъ самый мелодичный обаятельный голосъ, который онъ слышалъ однажды на влажныхъ лугахъ С. Ивса, въ немъ сказывалась та же полнота жизни, томленія и любви, но онъ сталъ еще выразительне и задушевне: ребенокъ превратился въ женщину. Но тутъ оба женскихъ голоса присоединились къ хору, который еще разъ повторилъ послднюю строфу: ‘Итакъ заповдалъ Господь благословеніе и жизнь на вки… и вки’ — раздалось среди тишины лунной ночи.
Гевитъ задумчиво прислушивался къ медленно замирающимъ звукамъ, но въ это время вернулся капитанъ съ извстіемъ, что онъ можетъ немедленно видть Кромвеля. Его провели мимо двойнаго ряда военныхъ мундировъ, которые вжливо разступались передъ нимъ, такъ какъ было извстно, что онъ идетъ къ Кромвелю, которому доложили объ его посщеніи по окончаніи вечерней молитвы.
Кромвель привтливо встртилъ молодаго священника, котораго всегда зналъ съ наилучшей стороны, съ радостью встртили его и другіе члены семьи, такъ какъ онъ часто бывалъ въ ихъ дом въ С. Иве.
— Бетси, сказалъ Кромвель обращаясь къ дочери, теб слдовало бы поздороваться прежде всхъ съ твоимъ бывшимъ учителемъ!
— Разумется, но я ожидала, что онъ самъ подойдетъ ко мн!
— Какова самоувренность свтской женщины! замтилъ съ улыбкой Кромвель.
— Добрый вечеръ, мой дорогой старый другъ, сказала она, протягивая руки нежданному гостю.
Сердце Гевита усиленно забилось при звукахъ знакомаго голоса, который въ эту минуту казался ему еще мелодичне, нежели въ пніи. Они не видлись съ тхъ поръ, какъ онъ въ послдній разъ простился съ нею въ С. Иве, еще больше увеличилась раздлявшая ихъ пропасть: она была дочь Кромвеля, онъ служитель преслдуемой церкви, приверженецъ плннаго короля…
Глаза его съ любовью остановились на миломъ знакомомъ лиц. Въ ея глазахъ сверкнули слезы, рука задрожала въ рук человка, который освтилъ ея раннюю молодость прелестью поэзіи. Она сдлалась еще лучше со времени ихъ разлуки, и именно такою, какой онъ представлялъ себ ее. Передъ нимъ было олицетвореніе образа, созданнаго его воображеніемъ. Очарованіе молодости, сила и полнота жизни проглядывали въ каждомъ ея движеніи и придавали неотразимую прелесть ея стройной граціозной фигур, тонкимъ, и отчасти неправильнымъ чертамъ лица. У ней были такіе же голубые глаза, какъ у отца, но кроткіе и ласковые, въ нихъ не было и тни той строгости и гордаго сознанія величія властелина, которое придавало такое суровое выраженіе лицу Кромвеля. Она была его любимою дочерью и хотя онъ часто подсмивался надъ тмъ, что онъ называлъ ‘свтскимъ обращеніемъ’, а мы назвали бы ‘женственностью’, но эта сторона характера всего боле привязывала его къ дочери.
Поздоровавшись съ Гевитомъ, она спросила его о дочери Чильдерлейскаго баронета.
Но отецъ остановилъ ее: Бетси, сказалъ онъ, ты забыла познакомить Клейполя съ нашимъ дорогимъ гостемъ.
Густая краска выступила на щекахъ молодой женщины. Она торопливо представила своего мужа бывшему учителю.
Посторонній наблюдатель, вроятно, замтилъ бы какъ поблднлъ Гевитъ въ эту минуту, губы его съ трудомъ произнесли обычное привтствіе. Но Ричардъ Кромвель, близкій другъ Клейполя, вывелъ его изъ замшательства своей веселой болтовней.
— Разскажите намъ, что длается въ Чильдерле? сказалъ онъ, дружески пожимая руку Гевиту. Помнитъ ли моя хорошенькая кузина бездльника Ричарда, какъ называетъ меня отецъ. Дйствительно, я вполн заслужилъ эту кличку, но, тмъ не мене, я всегда былъ хорошимъ товарищемъ и съ радостью вспоминаю о нашихъ дтскихъ играхъ. Къ несчастію Оливія, вроятно, совсмъ забыла о моемъ существованіи, хотя на лугу Slepe НоІГя мы даже обручились съ нею кольцами, свитыми изъ цвтовъ скоросплки. Но молодыя двушки рдло помнятъ своихъ прежнихъ обожателей.
Елисавета Клейполь, пользуясь тмъ, что на нее никто не обращаетъ вниманія, подошла къ окну и, казалось, вся погрузилась въ созерцаніе тихой лунной ночи. По желанію отца, она недавно вышла замужъ за изящнаго молодаго офицера, котораго мы встртили въ обществ Ричарда Кромвеля наканун битвы при Незби. Клейполь принадлежалъ къ богатой и уважаемой фамиліи, былъ одаренъ физической силой и красотой сыновей Альбіона и, по вншности, вполн годился въ мужья граціозной дочери Кромвеля. Но мы не беремся ршить, какія сомннія и колебанія тревожили ея душу, когда она, уступая вол отца, согласилась выйти замужъ за нелюбимаго человка.
Со дня свадьбы она жила съ мужемъ въ имніи по близости Норборо, въ Нортемитонскомъ графств, молодые супруги пріхали теперь въ Эли, наравн съ другими членами семьи, для свиданія съ Кромвелемъ, который, благополучно избгнувъ грозившей ему опасности, остановился на короткое время въ дом своей матери.
Старшая дочь Кромвеля, Бригита, почти вслдъ за сестрой вышла замужъ за Иретона. Хотя по мннію отца она была гораздо серьезне и боле проникнута религіознымъ рвеніемъ, нежели Бетси, но настолько же уступала послдней въ красот и нравственныхъ свойствахъ, насколько Иретонъ во всхъ отношеніяхъ превосходилъ Клейполя. Генералъ Иретонъ принадлежалъ къ числу наиболе выдающихся личностей среди людей окружавшихъ Кромвеля, ученый и воинъ въ одно и то же время, онъ поражалъ непріятеля двойнымъ оружіемъ и, подобно Юлію Цезарю, находилъ, что мечъ только въ соединеніи съ перомъ можетъ внушить уваженіе къ солдату и сдлать его способнымъ принести дйствительную пользу родин.
Генри, второй сынъ Кромвеля, при своемъ сдержанномъ и созерцательномъ характер оставался въ тни до тхъ поръ, пока его не выдвинули событія и не доказали свту, что онъ достойный сынъ своего отца и призванъ судьбой быть его послдователемъ. Дв младшія дочери знаменитаго побдителя при Незби, Мери и Франциска, одиннадцати и девяти лтъ, застнчиво подошли къ гостю, держась за платье матери, пожилой женщины съ кроткимъ и пріятнымъ выраженіемъ лица.
— Вотъ мои маленькія хозяйки! сказалъ съ улыбкой Кромвель, взявъ за руки обихъ двочекъ, которыя еще больше сконфузились.
Кромвель былъ въ наилучшемъ расположеніи духа, давно уже домашніе не видли его такимъ веселымъ. Онъ почтительно обратился къ своей матери, восьмидесятилтней старух, съ старомодными брыжжами вокругъ шеи, въ фижмахъ, и шелковой мантильи. Она сидла бодрая и веселая въ той самой комнат, гд много лтъ тому назадъ сиживала двушкой. Домъ этотъ достался ей по наслдству отъ брата, сэра Джона Стюарда, и былъ для нея особенно дорогъ, такъ какъ она родилась въ немъ и провела раннюю молодость. Въ послдніе годы семья Кромвеля безвыздно жила здсь.
Кромвель подвелъ гостя къ матери со словами: — Узнаете ли вы его? Это Чильдерлейскій священникъ, онъ можетъ сообщить вамъ извстія о семь баронета.
На правильномъ и все еще прекрасномъ лиц старухи появилась радостная улыбка. Она особенно интересовалась Оливіей, и заочно любила ее больше другихъ внучекъ, такъ какъ вс говорили, что дочь баронета въ семью Стюардовъ и замчательно похожа на нее и ея умершаго брата. Поэтому она ласково протянула руку священнику и съ живостью, которую трудно было ожидать при ея преклонныхъ лтахъ, начала распрашивать его объ обитателяхъ Чильдерлейскаго замка.
Война и политическія распри, охватившія въ послдніе годы всю Англію не произвели ни малйшей перемны въ чувствахъ и симпатіяхъ старой женщины.
— Мн очень жаль, сказалъ Кромвель, обращаясь къ своему гостю, что вы пріхали въ такое тревожное время! Часа черезъ два я долженъ выхать отсюда въ кембриджскій лагерь.
— Гд васъ ожидаютъ съ нетерпніе сэръ, возразилъ священникъ. Если вы позволите мн сопровождать васъ, то я могу переговорить съ вами дорогой о дл, которое вынудило меня пріхать сюда. Поэтому не стану отнимать у васъ время, которое вы можете употребить на что-либо другое.
Кромвель отвтилъ, что онъ всегда готовъ пожертвовать своимъ временемъ, когда отъ этого зависитъ счастье человка.
— Вопросъ не о моемъ личномъ счасть, возразилъ Гевитъ, а о благ цлаго народа.
— Тмъ боле обязанъ я немедленно выслушать васъ. Съ каждымъ днемъ увеличиваются бдствія несчастной войны, тяготющей надъ нашимъ народомъ и печальныя послдствія междоусобій пролитія крови и голода.
— Значитъ и вы желаете мира! воскликнулъ Гевитъ. Я былъ увренъ, что иначе и не могло быть.
— Да, мы вс желаемъ положить конецъ этому неестественному порядку вещей! возразилъ Кромвель. Поврьте мн, что мое единственное желаніе прекратить эту войну съ божіей помощью, чтобы дать возможность народу жить также спокойно, какъ онъ жилъ прежде.
— Но мн кажется, возразилъ Гевитъ, что это возможно, только при томъ условіи, если побдитель настолько великодушенъ, чтобы щадить побжденныхъ враговъ и не преслдовать ихъ въ политическомъ и религіозномъ отношеніи.
— Разумется, но кром терпимости необходимо предоставить всмъ и каждому полную личную свободу, замтилъ Кромвель. Мы абсолютно отвергаемъ принципъ непогршимости, какъ въ церковныхъ, такъ и личныхъ длахъ. Въ вопросахъ вры и совсти каждый человкъ — собственный судья, но въ общественныхъ длахъ онъ долженъ подчиняться общему ршенію. Вс религіи равны, и ни одна изъ нихъ не можетъ быть господствующей, пусть отдльныя личности видятъ въ Рим источникъ спасенія и раболпствуютъ передъ папой, но Римъ не будетъ больше властвовать надъ цлымъ міромъ. Величайшій изъ законовъ — законъ любви заставляетъ меня относиться одинаково ко всмъ людямъ! Если мы доживемъ до того счастливаго времени, когда всмъ будетъ предоставлена свобода религіи и убжденій, то я считалъ бы въ высшей степени неразумнымъ и несправедливымъ, еслибы кого-нибудь лишили его законныхъ правъ изъ боязни, что онъ можетъ злоупотребить ими. Это было бы равносильно тому, что еслибы кто-нибудь сталъ настаивать на необходимости, чтобы вино было изгнано изъ страны въ виду искорененія пьянства…
Гевиту показалось, что теперь наступилъ удобный моментъ и онъ можетъ приступить къ исполненію своей завтной мечты. Давно ждалъ онъ этого момента и приготовлялся къ нему, но тмъ не мене голосъ его задрожалъ, когда онъ заговорилъ съ Кромвелемъ о той польз, какую можетъ принести его свиданіе съ королемъ.
Кромвель спокойно выслушалъ своего собесдника, ни одна черта лица его не дрогнула.
— Вамъ, вроятно, извстно настроеніе короля? спросилъ онъ равнодушнымъ тономъ.
Гевитъ отвтилъ, что онъ слышалъ отъ достоврныхъ людей, что король чувствуетъ себя въ высшей степени несчастнымъ подъ охраной парламентской коммисіи, тмъ боле, что его стсняютъ въ религіозномъ отношеніи. Онъ окруженъ пресвитеріанскими духовными лицами и лишенъ общества собственныхъ придворныхъ капеллановъ. Его величество считалъ бы для себя большимъ облегченіемъ, еслибы онъ былъ избавленъ отъ подобныхъ стснительныхъ мръ и ему дозволили бы явиться въ армію.
Кромвель слушалъ молча и почти безучастно разсказъ священника, но при послднихъ словахъ глаза его сверкнули гнвомъ. Но это былъ мимолетный зловщій блескъ молніи, затмъ лицо его сдлалось неподвижнымъ и приняло прежнее выраженіе полнаго равнодушія.
Онъ проплъ сквозь зубы два такта какой-то мелодіи, и посл минутнаго молчанія спросилъ священника: не хочетъ ли онъ закусить передъ отъздомъ?
Гевитъ былъ такъ озадаченъ этимъ неожиданнымъ вопросомъ, что съ удивленіемъ посмотрлъ на Кромвеля, который не дожидаясь его отвта, обратился къ жен и попросилъ ее немедленно распорядиться объ ужин.
Къ какому заключенію могъ прійти священникъ? Напрасно его взглядъ старался прочесть что-либо на лиц Кромвеля или вывести то или другое заключеніе изъ его обращенія съ нимъ.
Въ полночь былъ поданъ сигналъ къ отъзду. Кромвель простился съ домашними и еще разъ подошелъ къ матери: — Помолитесь за меня, сказалъ онъ, чтобы я удостоился исполнить то дло, къ которому призвалъ меня Господь!
Старуха съ благоговніемъ положила об руки на голову сына и торжественно благословила его.

ГЛАВА II.
Корнетъ Джойсъ на пути къ извстности.

На другой день, рано утромъ, путники поднялись на высокій холмъ, съ котораго открывался прекрасный видъ на окружающую равнину. Медленно исчезали сумерки. Вдали на восток поднималась грозовая туча, окрашенная темнопурпуровыми лучами восходящаго солнца, сквозь сроватый туманъ, застилавшій весь небосклонъ, мстами проглядывала лазурь, которая все боле и боле принимала стальной цвтъ. Дулъ холодный, сверный втеръ.
Вся равнина, насколько можно было охватить глазомъ, была покрыта блыми палатками. Шпицы церковныхъ башенъ, блвшіе на различныхъ пунктахъ горизонта, обозначали границы пространства, занятаго войскомъ, этимъ могучимъ гигантомъ, осужденнымъ на бездйствіе, который нетерпливо потрясалъ своими цпями. Но приближался человкъ, который долженъ былъ вывести его изъ этого состоянія насильственнаго покоя.
Ферфаксъ медлилъ и ни на что не ршался. Неувренный въ томъ, какой оборотъ примутъ дла, онъ сталъ относиться съ сомнніемъ къ избранному имъ пути и не предпринималъ никакихъ мръ противъ злоупотребленій пресвитеріанской партіи. Люди, близко знавшіе характеръ главнокомандующаго, объясняли его нершительность вліяніемъ леди Ферфаксъ, которая, несмотря на свое голландское воспитаніе, была всмъ сердцемъ предана пресвитеріанству. Такимъ образомъ Ферфаксъ, незамтно для него самого, очутился въ положеніи номинальнаго главнокомандующаго, и если онъ длалъ тотъ или другой шагъ, то скоре въ силу необходимости, нежели по собственной иниціатив. Армія была безполезнымъ орудіемъ въ его рукахъ, такъ какъ у него не доставало ршимости, ни поддержать пресвитеріанскій парламентъ, которому теперь грозила неминуемая опасность, ни идти противъ него. Душой арміи былъ другой человкъ: онъ представлялъ собой воплощеніе силы, которая могла направить ее къ опредленной цли. Теперь этотъ человкъ находился въ недалекомъ разстояніи отъ нея на высот холма, освщеннаго лучами восходящаго солнца.
Взоръ Кромвеля остановился на картин безчисленныхъ палатокъ, разбросанныхъ у его ногъ. Онъ видлъ передъ собой неподвижную людскую массу, объятую глубокимъ сномъ, и казалось, взвшивалъ ея силы. Но вотъ, среди ровныхъ симметрически протянутыхъ линій, внезапно появилась толпа людей, послышался глухой мрный шумъ, еще нсколько минутъ и, несмотря на значительное разстояніе, можно было ясно различить лошадей и всадниковъ, на ихъ латахъ и шлемахъ отсвчивало утреннее солнце.
— Это они! сказалъ Кромвель, передавая свою подзорную трубу Иретону.— Я узналъ корнета Джойса, онъ какъ будто угадалъ мое желаніе.
— Джойсъ толковый малый! отвтилъ Иретонъ.
— И честная душа, несмотря на вс свои прегршенія, добавилъ Генри Кромвель.— Я видлъ его во время битвы при Незби и убдился въ искренности его общанія — не щадить жизни, дарованной ему моимъ отцомъ.
— Онъ обязанъ своимъ спасеніемъ Всевышнему, которому быть можетъ угодно было избрать его своимъ орудіемъ въ данномъ случа, возразилъ Кромвель.
— Я не знаю, насколько серіозно онъ относится къ своей задач, сказалъ Ричардъ Кромвель, но мн пришлось убдиться на опыт, что на него можно положиться въ длахъ, гд нуженъ умъ и ловкость. Въ молодости это былъ отчаянный смльчакъ, которому удавались невроятныя продлки. Онъ былъ юристомъ, актеромъ, служилъ ландкнехтомъ подъ начальствомъ Тилли, и даже чуть ли не былъ портнымъ, какъ его отецъ.
— Надюсь, что ты не ставишь въ упрекъ отцу или сыну ихъ ремесло, замтилъ строгимъ тономъ Кромвель.— Я не разъ бывалъ въ дом стараго Джойса, который въ свое время оказалъ весьма существенныя услуги нашему длу, и желалъ бы чтобы въ настоящее время онъ продолжалъ вести себя такъ, какъ прежде.
— Если не ошибаюсь, вы говорите объ Альдерман Джойс? сказалъ Гевитъ. Но извстно ли вамъ, что онъ арестованъ вчера въ Кембридж вмст съ другими членами лондонскаго комитета? Арестъ произведенъ Франкомъ Гербертомъ вслдствіе секретнаго письма Дензиля Голлиса, которое было доставлено ему корнетомъ Джойсомъ, сыномъ Альдермана…
Кромвель былъ видимо пораженъ этимъ извстіемъ.— Дензиль Голлисъ, глаза пресвитеріанской партіи! сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.— Не моя вина, если дло принимаетъ худшій оборотъ, нежели я желалъ бы этого… Мн очень жаль старика Джойса… Тмъ не мене, во имя прежней дружбы, я постараюсь примирить его съ сыномъ, хотя врядъ ли это окажется возможнымъ. Въ случа неудачи, корнетъ Джойсъ можетъ выбирать между мною и своимъ отцомъ… Но довольно объ этомъ! Вамъ извстно джентльмены, что насъ ожидаетъ въ лагер!
Кавалеристы пришпорили своихъ лошадей, и вскор громкое ‘ура!’ возвстило о прибытіи Кромвеля въ армію.
Кромвель въ сопровожденіи свиты прохалъ шагомъ мимо рядовъ палатокъ, останавливаясь по временамъ, чтобы отвтить на поклонъ, сказать слово поощренія или похвалы солдатамъ, которые радостно привтствовали его. Когда онъ приблизился къ аванпостамъ, глаза его остановились на групп незнакомыхъ ему людей, въ своеобразныхъ нарядахъ, покрытыхъ пылью съ рзкимъ восточнымъ типомъ лица. Изъ группы выдлился старикъ съ длинной сдой бородой и, протянувъ къ нему руки, громко прочелъ молитву на еврейскомъ язык.
Кромвель вопросительно посмотрлъ на него.
Старикъ подошелъ къ нему и сказалъ по-англійски: Великій мужъ, ты удивленъ, что я привтствую тебя подобнымъ способомъ, но моя религія предписываетъ мн читать эту молитву при встрч съ сильными міра сего или королями…
Рука Кромвеля замтно дрогнула при послднихъ словахъ еврея: онъ потянулъ съ такой силой повода своей лошади, что та взвилась на дыбы, но онъ ловко успокоилъ испуганное животное.
Ему доложили, что это транспортъ плнныхъ, недавно доставленный въ лагерь.
— Изъ Бристоля? я слышалъ объ этомъ! возразилъ Кромвель вглядываясь въ лица странниковъ, которые, съ видимымъ безпокойствомъ, ожидали его ршенія. Онъ былъ особенно пораженъ наружностью красиваго юноши, который восторженно смотрлъ на него своими темными выразительными глазами и казалось, находился въ состояніи близкомъ къ экстазу.
— Это вы такой? спросилъ Кромвель обращаясь къ юнош.
— Еврей Исакъ де-Кастро, который благодаритъ Бога Израиля удостоившаго насъ видть лицо твое! Я слышалъ о теб, что духъ Божій въ теб, и свтъ, и разумъ, и высокая мудрость найдена въ теб. День освобожденія близокъ! Я уразумлъ это видніе… Вотъ тотъ, котораго мы ожидали, онъ совершитъ много великаго для Израля! Преклоните передъ нимъ колна сыны и дщери Іудины…
Съ этими словами юноша прикоснулся губами къ стремени Кромвеля, между тмъ какъ остальные евреи опустились на колна, съ мольбой протягивая къ нему руки.

——

Кромвель безпокойно повернулся на сдл при вид такой необычайной сцены и сдлалъ нетерпливое движеніе. Но въ эту минуту къ нему подошелъ Локіеръ и, взявъ за руку, воскликнулъ умоляющимъ голосомъ:
— Пощадите ихъ, они предвстники вчнаго царствованія!..
Кромвель не сочувствовалъ ученію миллинаріевъ, но, признавая
полную свободу религіозныхъ воззрній, относился снисходительно къ заблужденіямъ всякихъ сектъ, пока они не проявляли стремленій опасныхъ для спокойствія государства. ‘Религіозныя убжденія никому не вредятъ кром тхъ, которые имютъ ихъ!’ сказалъ онъ однажды въ разговор съ своими друзьями.
Кромвель, освободивъ свою свою руку, спокойно слушалъ фанатика, который продолжалъ съ возрастающимъ волненіемъ:— Слово Господне исполнится!.. и по совершенномъ низложеніи силы народа святаго, все это совершится. Къ концу времени и временъ и полувремени они снова вступятъ въ землю Ханаанскую. Въ 135 псалм сказано: ‘И вывелъ Израиля изъ среды его рукою крпкою и мышцею простертою, ибо во вкъ милость его!..
— Да, великъ Господь нашъ! возразилъ Кромвель. ‘Онъ творитъ все, что хочетъ на небесахъ и на земл, на моряхъ и во всхъ безднахъ. Возводитъ облака отъ края земли, творитъ молніи при дожд, изводитъ втеръ изъ хранилищъ своихъ!..’
Кромвель любилъ поэтическій языкъ библіи, особенно ветхаго завта и охотно приводилъ изъ него цитаты. Книга эта была знакома ему съ ранней молодости, онъ не предпринималъ никакого дла, не испросивъ указанія свыше, отвтами служили для него изрченія библіи. Въ этихъ случаяхъ онъ удалялся въ свою комнату, запиралъ дверь на ключъ и усердно молился, благочестивое рвеніе вызывало у него обильныя слезы, затмъ отуманенный внутреннимъ волненіемъ онъ бралъ библію и раскрывалъ ее. Изрченіе на которомъ останавливался его взоръ давало требуемое ршеніе, котораго онъ неуклонно держался, несмотря ни на какіе доводы разсудка и другія мста священной книги.
— Встаньте, сказалъ онъ обращаясь къ евреямъ сходя съ лошади. Разскажите, какъ вы попали сюда и что могу я сдлать для васъ.
Авраамъ, лучше другихъ владвшій англійскимъ языкомъ, взялъ на себя роль оратора. Спокойно, безъ всякаго преувеличенія, онъ разсказалъ общій ходъ дла и, перейдя къ частностямъ, сообщилъ, что нсколько лтъ тому назадъ пріхалъ въ Англію, чтобы предложить свои услуги королю. Благодаря этому онъ потерялъ всякую связь съ родиной и ршилъ навсегда остаться въ новомъ отечеств, дти его (онъ указалъ на сына и дочь) воспитывались въ Англіи, прежняго имущества у него остался только клочекъ земли и домъ въ Лондон, которые конфискованы парламентомъ. Въ заключеніе, Авраамъ разсказалъ все, что ему было извстно относительно условій жизни и желаній другихъ плнниковъ.
Откровенный и правдивый разсказъ умнаго еврея произвелъ пріятное впечатлніе на Кромвеля, который ни разу не прервалъ его и по временамъ одобрительно кивалъ головой.
Тмъ не мене евреямъ не суждено было узнать въ эту минуту ршеніе своей участи изъ устъ самого Кромвеля, такъ какъ вниманіе послдняго было привлечено прибытіемъ арестованныхъ пресвитеріанъ. Они были окружены конвоемъ, во глав котораго халъ полковникъ, Франкъ Гербертъ.
Кромвель отправился на встрчу приближавшейся групп. Многіе изъ членовъ духовнаго суда были нкогда его друзьями и горячими приверженцами, но теперь смертельная вражда раздляла ихъ. Кромвель шелъ медленно, погруженный въ свои мысли, но едва сдлалъ онъ нсколько шаговъ, какъ позади его послышался своеобразный женскій крикъ, который заставилъ его оглянуться.
— Это Мануэлла! подумалъ Гевитъ узнавъ голосъ несчастной двушки, исчезнувшей такъ внезапно изъ Чильдерлейскаго замка.
Гевитъ не ошибся: это была Мануэлла. Неожиданное появленіе Франка Герберта посл всхъ испытанныхъ ею волненій наполнило ее сердце самыми разнообразными ощущеніями. Безумная радость, которую она ощутила въ первую минуту смнилось чувствомъ неопредленнаго страха и глубокой печали. Дыханье замерло въ ея груди: она громко вскрикнула и едва не лишилась чувствъ, но глаза ея были неподвижно устремлены на приближавшагося всадника.
— Этого еще не доставало! воскликнулъ де Кастро. Опомнись! Не ужели ты хочешь, чтобы гнвъ Господень снова обрушился на насъ!…
— Что съ вами, чмъ могу я помочь вамъ? спросилъ Франкъ Гербертъ, который, узнавъ издали подругу Оливіи, сошелъ съ лошади и поспшно пробрался сквозь окружавшую ея толпу.
Мануэлла вздрогнула при этомъ вопрос и молча опустила глаза.
— Подруга Оливіи можетъ разсчитывать на мою дружбу! сказалъ онъ тономъ искренняго участія, который тронулъ Мануэллу до слезъ.
— Откуда эта двушка? спросилъ Кромвель, видвшій предъидущую сцену.
— Я знаю кто она! сказалъ рзкій гнусливый голосъ. Она пріхала сюда переодтая пажемъ съ преступнымъ намреніемъ передать королю письма враговъ нашего народа. Это выродокъ чужой страны, орудіе тираніи, продажная угодница похоти знатныхъ людей!…
Мануэлла выпрямилась, губы ея задрожали отъ гнва и волненія, но она не въ состояніи была произнести ни одного слова.
Для защиты невинной двушки выступилъ корнетъ Юргенъ. Негодяй, крикнулъ онъ, ударивъ изо всхъ силъ ложнаго донощика. Клянусь честью, что я готовъ взять на себя отвтственность передъ цлой арміей и нашимъ генераломъ, но я раздавлю тебя какъ ядовитую змю.
— А я утверждаю передъ цлой арміей и въ присутствіи генерала Кромвеля, что эта тварь — еретичка и любовница герцога Бокингема! крикнулъ противникъ Юргенса, падая на землю подъ его ударами.
— Ты лжешь! проговорила съ усиліемъ Мануэлла.
Но слова ея были заглушены ропотомъ, который послышался среди ея единоврцевъ. Они заговорили разомъ на своемъ язык, на лицахъ ихъ выразился ужасъ,— неужели это она… спрашивали они съ недоумніемъ другъ друга.
Мануэлла слышала все, что они говорили между собой. Она обратилась къ нимъ и съ полнымъ самообладаніемъ сказала твердымъ и спокойнымъ голосомъ:— Да, вы не ошиблись, я Мануэлла д’Акоста.
— Будь ты проклята! закричали въ одинъ голосъ амстердамскіе евреи, отступая отъ молодой двушки съ презрніемъ и страхомъ.
— Ты сама измнила себ! скакалъ вполголоса де-Кастро, стоявшій рядомъ съ нею.
Изъ группы пресвитеріанъ выдлился старикъ и, подойдя къ корнету Джойсу, назвалъ его по имени.
Юргенъ поблднлъ, услыхавъ голосъ своего отца, и съ громкимъ восклицаніемъ бросился къ его ногамъ.
Это было ихъ первое свиданіе посл семилтней разлуки. Георгъ Іеремія Джойсъ, альдерманъ Лондонскаго Сити, возведенный въ важный санъ члена духовнаго суда, хотлъ явиться передъ блуднымъ сыномъ въ полномъ блеск своего величія, чтобы произвести на него возможно сильное впечатлніе, а затмъ заколоть для него откормленнаго тельца. Но этотъ планъ былъ разрушенъ. Благодаря новой измннической продлк младшаго Джойса, онъ не только лишился власти, но попалъ въ руки ненавистнаго Кромвеля. Въ первую минуту разгнванный отецъ хотлъ отвергнуть неисправимаго сына и торжественно предать проклятію, но сердце его оказалось сильне воли. Онъ поднялъ съ земли своего первенца и заключилъ въ объятія.
Младшій Джойсъ почувствовалъ какъ горячая слеза упала на его лобъ, въ эту минуту онъ охотно пожертвовалъ бы жизнью, чтобы утшить и успокоить стараго альдермана. Но онъ не могъ этого сдлать, такъ какъ жизнь его принадлежала другому человку, въ чемъ онъ чистосердечно сознался, покрывая поцлуями худощавую руку отца.
— Господь проститъ тебя, возразилъ альдерманъ, если ты посвятишь себя въ будущемъ правому длу! Ты успокоишь этимъ отца и заставишь его забыть то горе, которое онъ вынесъ изъ-за тебя.
— Научите меня, что могу я сдлать чтобы исполнить это.
— Сними мундиръ и отрекись отъ знамени, которому ты служишь.
— Это невозможно, я поклялся, что буду служить ему до конца моей жизни.
— Клятва, данная измннику, не можетъ считаться обязательной.
Кромвель молчавшій до этой минуты, счелъ нужнымъ вмшаться въ разговоръ:
— Вы разстроены неожиданнымъ свиданіемъ съ вашимъ сыномъ, сказалъ онъ обращаясь къ альдерману, и поэтому я прощаю вамъ необдуманныя слова, которыя вроятно невольно вырвались у васъ. Но, во имя нашей прежней дружбы, я просилъ бы васъ быть умренне въ вашихъ выраженіяхъ…
— Прежней дружбы! воскликнулъ альдерманъ съ злобнымъ смхомъ. Можетъ ли кто изъ насъ говорить о дружб съ тобой Оливеръ Кромвель! Ты обманулъ насъ своимъ лицемріемъ и овладлъ арміей путемъ хитрости и насилія. Вотъ средства, которыми ты надешься достигнуть своей цли. Можетъ быть ты дйствительно достигнешь ее, но какой цной. Твои друзья отвернутся отъ тебя и проклянутъ тотъ часъ, когда они поврили твоимъ лживымъ увреніямъ. Т люди, которыхъ ты обратилъ въ презрнныя орудія твоего честолюбія, изведутъ тебя тмъ или другимъ способомъ или ты самъ мучимый вчными опасеніями, спасаясь отъ тайныхъ враговъ, покончишь добровольно съ жизнью. Но и посл смерти твое имя обратится въ бранное слово для обозначенія всего, что есть худшаго на земл — измны и деспотизма. Ты становишься между отцомъ и сыномъ и насильственно мшаешь ихъ примиренію подобно тому, какъ ты разлучилъ короля съ народомъ, который напрасно простираетъ къ нему руки и желаетъ всмъ сердцемъ заключить съ нимъ миръ. Но миръ этотъ состоится помимо твоей воли, и проклятія всего народа падутъ на твою голову!.. Я сказалъ все, что у меня было на сердц. Теперь Оливеръ Кромвель, ты можешь отправить меня въ Тоуэръ.
Лицо Кромвеля побагровло отъ гнва, но онъ отвтилъ ровнымъ спокойнымъ голосомъ: Я считаю это совершенно лишнимъ и предпочитаю выслать тебя и твоихъ друзей изъ Англіи года на два, чтобы дать вамъ время на размышленія…
По знаку Кромвеля солдаты отвели альдермана и его товарищей въ сосднюю палатку.
Младшій Джойсъ, точно очнувшись отъ сна, бросился къ несчастному альдерману, но тотъ молча отстранилъ его отъ себя движеніемъ руки.
Кромвель равнодушно смотрлъ на эту сцену, ни одна черта лица его не выразила волновавшихъ его ощущеній. Глаза его остановились на Мануэлл.
Бдная двушка стояла въ сторон отъ своихъ единоврцевъ, которые съ отвращеніемъ отступили отъ нея. Даже Франкъ Гербертъ не могъ преодолть впечатлнія, произведеннаго на него словами Пиккерлинга, такъ какъ ни одна клевета не проходитъ безслдно, хотя бы ее слышали изъ устъ отъявленнаго лжеца.
Одинъ корнетъ Джойсъ смло выступилъ на защиту Мануэллы.
— Вы видли сэръ, сказалъ онъ обращаясь къ Кромвелю, я не измнилъ данной клятвы, даже для родного отца, хотя призываю Бога въ свидтели, что не желалъ бы вторично переживать такой минуты! Но что сдлала имъ эта несчастная двушка? Въ чемъ обвиняютъ ее?..
Мануэлла съ благодарностью взглянула на своего защитника.
— Я невинна! сказала она спокойнымъ и увреннымъ тономъ, въ которомъ слышалось столько задушевности, правды и затаеннаго горя, что въ сердц Франка Герберта не осталось и тни сомннія.
— Я увренъ въ этомъ, возразилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.
Гевитъ попросилъ дозволенія сказать нсколько словъ. Онъ объяснилъ, что познакомился съ Мануэллой въ замк Чильдерлейскаго баронета, гд она прожила около двухъ лтъ, и готовъ поручиться, что ее обвиняютъ напрасно. Хотя она дйствительно пріхала въ Англію въ мужскомъ плать и въ сопровожденіи герцога Бокингема, но безъ всякой политической цли, что могутъ засвидтельствовать ея единоврцы. Передъ своимъ отъздомъ изъ Чильдерлея онъ слышалъ отъ дочери баронета, что если несчастная двушка ршилась покинуть родину и отцовскій домъ, то единственно изъ желанія избгнуть ненавистнаго для нея брака. Знакомство съ Бокингемомъ было дломъ случая, она воспользовалась его отъздомъ въ Англію, чтобы выполнить свой побгъ.
— Всегдашняя исторія! замтилъ Кромвель, безуміе съ одной стороны и неосторожность съ другой! Но, чтобы убдиться въ правдивости вашего показанія и выяснить дло, необходимо свидтельство кого нибудь изъ ея единоврцевъ, знавшихъ ее прежде. Вроятно вы можете указать намъ одного изъ вашихъ друзей въ Амстердам, къ которому мы могли бы обратиться за справками? добавилъ Кромвель, обращаясь къ Мануэлл.
— Я считаю своимъ лучшимъ другомъ почтеннаго раввина Менассію бенъ-Израэля, возразила Мануэлла,— онъ знаетъ меня съ дтства.
— Мн не разъ приходилось слышать это имя, сказалъ Кромвель,— Если память не обманываетъ меня, то это благочестивый человкъ и знаменитый ученый и писатель. Агенты нашихъ факторій въ Дельфт и Роттердам отзывались о немъ съ величайшимъ уваженіемъ.
— Онъ былъ моимъ учителемъ! сказала Мануэлла.
— Этого совершенно достаточно! замтилъ Кромвель.— Вы получите разршеніе вернуться на родину.
— Наша община не приметъ ее, она отлучена отъ синагоги воскликнулъ Исаакъ де-Кастро.
— Проклятіе отца тяготетъ надъ нею! добавили остальные евреи.
Тнь неудовольствія пробжала по лицу Кромвеля, на лбу появилась глубокая морщина, что всегда было у него признакомъ гнва.
Въ эту минуту изъ группы евреевъ выступилъ Авраамъ.
— Дитя мое, сказалъ онъ, взявъ за руку Мануэллу.— Я видлъ тебя всего нсколько дней, но глубоко убжденъ въ твоей невинности! Такой опытный и пожилой человкъ какъ я не можетъ ошибаться въ людяхъ! Они изгнали тебя изъ своей общины, но врядъ ли справедливо осуждать человка не выслушавъ его оправданій! Приди ко мн, если другіе бросили тебя, я раздлю съ тобою тотъ кровъ, который ниспошлетъ мн Всевышній, да будетъ благословено имя его во вкъ! Дти мои будутъ любить тебя какъ сестру, жена моя будетъ твоею матерью, и если ты согласна, то я буду твоимъ отцомъ, пока твой родной отецъ не согласится вновь принять тебя въ свой домъ…
Мануэлла бросилась съ рыданіемъ въ объятія почтеннаго старика, который нжно прижалъ ее къ своему сердцу.
Кромвель былъ видимо растроганъ.
— Ты поступилъ по заповди божіей, сказалъ онъ, обращаясь къ Аврааму,— и христіанину слдовало бы брать съ тебя примръ. Вковые предразсудки положили непреодолимую преграду между нашими религіями, слпая народная ненависть преслдуетъ евреевъ, королевскій декретъ изгналъ васъ изъ Англіи. Но придетъ время, когда съ вашего имени спадетъ клеймо, какъ роса съ шерсти, когда Господу угодно было явить свое знаменіе Гедеону. Изъ племени Іакова вновь выйдутъ великіе псалмопвцы, судьи и военачальники, вы обртете родину среди чуждыхъ вамъ народовъ и вновь соорудите храмъ Господень. Это будетъ обтованная земля, на которую вы надетесь! Новый Іерусалимъ везд, гд врующій отъ глубины своего сердца обращается къ Всевышнему и онъ можетъ назвать своей всякую землю, на которой живетъ, если онъ защищаетъ ее отъ произвола. Религія и свобода нераздльны, и пока народъ израильскій не пойметъ этой истины, онъ не войдетъ въ обтованную землю. Изъ всхъ васъ ты одинъ ршился подать руку помощи несчастной двушк, твои единоврцы бросили ее на произволъ судьбы…
Съ этими словами Кромвель удалился въ ближайшую палатку, оставивъ евреевъ въ полной неизвстности относительно ожидавшей ихъ участи.
Но вскор безпокойство ихъ смнилось радостью, когда изъ палатки вышелъ Кромвель съ тремя пропускными листами, которые были скрплены его подписью. Одинъ изъ нихъ былъ для амстердамскихъ евреевъ, при этомъ имъ отданъ былъ словесный приказъ выхать изъ Англіи съ первымъ отплывающимъ кораблемъ и вернуться въ Голландію. Второй листъ былъ для Исаака де-Кастро, которому предоставлено было продолжать путь въ южную Америку черезъ Лондонъ или какую либо другую морскую гавань. Третій былъ выданъ еврею Аврааму съ семьей и Мануэллой, совмстно съ форменнымъ приказомъ муниципальному совту, чтобы впредь до дальнйшаго распоряженія Аврааму былъ возвращенъ его Лондонскій домъ въ Сити и чтобы городскія власти приняли на себя заботу о безопасности, какъ самого владльца, такъ и его семьи.
— Прощайте, будьте счастливы, Мануэлла! сказалъ корнетъ Джейсъ.— Вы удете отсюда и забудете о моемъ существованіи. Но я радуюсь за васъ, покрайней мр вы опять на свобод!
— Нтъ, возразила Мануэлла протягивая ему руку.— Я никогда не забуду васъ и вашей доброты ко мн!..
Лицо ея приняло печальное выраженіе, она еще разъ взглянула на Франка Герберта. Онъ казался въ нершимости, затмъ какъ бы опомнившись подошелъ къ ней быстрыми шагами.
— До свиданія, сказалъ онъ,— дай Богъ, чтобы вамъ лучше жилось въ будущемъ, нежели въ послднее время! Съ этими словами онъ подалъ ей руку на прощанье.
Мануэлла отвтила ему такимъ крпкимъ пожатіемъ руки, что ей самой стало неловко, но Гербертъ былъ уже далеко. Досадуя на себя за этотъ невольный порывъ, она поспшно сняла съ себя шарфъ, которымъ Франкъ Гербертъ нкогда перевязалъ ей плечо, и бросила его на землю, хотя до этой минуты никогда не разставалась съ нимъ. Затмъ она молча и, опустивъ голову, послдовала за Авраамомъ, который пришелъ за нею.
Въ это время Кромвель, избгая шумныхъ изъявленій благодарности со стороны евреевъ, отошелъ отъ нихъ на нсколько шаговъ.
— Видите ли вы этотъ эскадронъ? сказалъ онъ, обращаясь къ Гевиту, и указывая рукой на отрядъ кавалеристовъ, который подъ предводительствомъ корнета Джойса выхалъ изъ лагеря. Вотъ поднялось облако пыли и скрыло ихъ изъ нашихъ глазъ! Я желалъ бы, чтобы въ настоящее время точно также были скрыты и наши дйствія отъ тхъ, которымъ неизвстны мотивы, заставляющіе насъ поступать извстнымъ образомъ. Но когда цль будетъ достигнута, то намъ нечего бояться огласки, тогда люди убдятся, что у насъ нтъ другихъ цлей, кром славы и благосостоянія нашего дорогаго отечества… Позжайте съ Богомъ домой! Быть можетъ и ваше желаніе исполнится!.. Поклонитесь отъ меня Оливіи. До свиданія.
Съ этими словами Кромвель слъ на лошадь и, слегка кивнувъ головой озадаченному священнику, выхалъ на большую дорогу окруженный своимъ штабомъ.

ГЛАВА III.
Влюбленные.

Загадочныя слова Кромвеля скоро разъяснились для Гевита. Нсколько дней спустя посл его возвращенія въ Чильдерлей распространился невроятный слухъ, что король увезенъ изъ замка Гольмби отрядомъ кавалеристовъ, вмст съ охранявшими его членами парламентской коммисіи. Вс были удивлены и испуганы этимъ смлымъ поступкомъ, тмъ боле, что никто не хотлъ принимать отвтственности за него. Негодованіе генерала Ферфакса было такъ велико, что онъ выразилъ сожалніе, что не можетъ повсить предводителя шайки, какъ онъ называлъ виновниковъ похищенія короля. Но особенно страннымъ казалось то обстоятельство, что начальникамъ отряда былъ не полковникъ и даже не офицеръ, а малоизвстный корнетъ Джойсъ, весьма сомнительной репутаціи. Всть объ этомъ необыкновенномъ событіи разнеслась съ быстротой молніи по всей Англіи, всмъ оно казалось невроятнымъ, но тмъ не мене каждый былъ убжденъ въ справедливости распространившихся слуховъ. Они имли сказочный характеръ, но тмъ не мене фактъ совершился — короля везли въ армію.
Дло происходило слдующимъ образомъ, по крайней мр, судя по разсказу сэра Томаса Герберта, врнаго слуги короля, не покидавшаго его во время заключенія. Другой Гербертъ также неразлучный съ королемъ, графъ Пемброкъ и Монгомери, былъ назначенъ парламентомъ во глав коммисіи, главная задача которой (вопреки различнымъ присвоеннымъ ею названіямъ) заключалась въ охран плннаго Стюарта.
Король провелъ большую часть года въ Гольмби — великолпномъ замк Нортгемитонскаго графства, окруженномъ красивыми садами. Господа пресвитеріане какъ бы задались цлью соединить полезное съ пріятнымъ. Изъ королевскихъ оконъ открывался прелестный видъ на холмъ и окрестности Незби, что должно было дйствовать назидательнымъ образомъ на его величество. Они окружили его цлой толпой духовныхъ лицъ, которыя поперемнно отправляли божественную службу въ капелл замка, и не разъ предлагали ему свои услуги для благословенія утренней и вечерней ды. Но король всегда самъ читалъ обденную и вечернюю молитву. Несмотря на вс его просьбы, парламентъ не допустилъ къ нему англиканскихъ священниковъ, такъ что ему самому приходилось заботиться о спасеніи души, онъ удалялся каждое воскресенье въ свои покои и въ остальные дни посвящалъ два-три часа чтенію св. писанія. Иногда посл обда онъ игралъ въ шахматы или прогуливался въ парк Гольмби съ однимъ изъ членовъ коммисіи, сверхъ того предпринимались небольшія экскурсіи верхомъ въ Гаррауденъ замокъ лорда Бокса или Альторпе, красивое помстье лорда Спенсера. Агенты парламента въ этихъ случаяхъ оказывались самыми предупредительными слугами его величества, они не разлучались съ нимъ во время дня, а ночью ставили около его постели почетный караулъ. Между прочимъ они даже обыскали однажды карманы его величества, когда полученъ былъ пакетъ отъ королевы, и затмъ распустили всхъ слугъ, исключая его врнаго приверженца Герберта. Хотя въ обоихъ случаяхъ члены коммисіи ни на шагъ не отступили отъ правилъ самой утонченной вжливости, но тмъ не мене король почувствовалъ себя глубоко униженнымъ и несчастнымъ, когда у него отняли преданныхъ ему слугъ, пережившихъ съ нимъ невзгоды войны и плна, и т пришли проститься съ нимъ обливая его руки слезами. Въ этотъ день онъ тотчасъ посл обда удалился въ свою спальню, отдавъ приказъ, чтобы никто не нарушалъ его уединенія.
Нсколько недль спустя, король, гуляя въ Альгопе, замтилъ у садовой стны красные мундиры и бородатыя лица, смотрвшія сквозь ршетку. Спутники короля съ недоумніемъ переглянулись между собой, но бывшій при этомъ полковникъ, только что прибывшій изъ Лондона, объяснилъ, что это солдаты Уоллея, одного изъ Кромвелевскихъ офицеровъ. Тмъ не мене никто не придалъ большаго значенія этому обстоятельству.
Вслдъ затмъ изъ Гольмби пришло извстіе, что на растояніи полмили видна большая толпа всадниковъ, которые повидимому дутъ прямо въ замокъ.
Это извстіе особенно встревожило полковника. Хотя оффиціально онъ былъ посланъ съ небольшимъ отрядомъ для усиленія гарнизона Гольмби, но тайная его инструкція заключалась въ томъ, чтобы съ помощью коммисіи захватить врасплохъ короля и привести въ Лондонъ подъ охрану парламента. Король случайно узналъ объ этомъ намреніи и ршился всми силами воспрепятствовать его исполненію. Онъ ясно видлъ невозможность вступить въ какое либо соглашеніе съ пресвитеріанами, которые хотли уничтожить епископальную церковь, ввести насильственно ковенантъ, лишить его самого всякой власти и исключить изъ общей амнистіи его приверженцевъ участвовавшихъ въ послдней войн. Сверхъ того ршимости короля не мало способствовало заявленіе, втайн полученное имъ изъ арміи при посредств надежныхъ роялистовъ. Сообразно господствующему настроенію, въ арміи не видли иного средства возстановить твердый и прочный миръ въ государств, какъ обезпечить права и неприкосновенность короля, его семьи и прежнихъ приверженцевъ. Карлу I общано было возвращеніе власти, но подъ извстными условіями, которыя были несравненно легче исполнить нежели то, чего хотлъ отъ него парламентъ. Въ силу этихъ условій онъ долженъ былъ допустить полную вротерпимость и свободу совсти въ своемъ государств. Кром того отъ него ждали реформъ относительно выборовъ и представительства въ парламент, отмны привилегій, большей равноправности передъ закономъ и боле правильнаго распредленія налоговъ. Такимъ образомъ король могъ исполнить желаніе арміи, не отступая отъ своихъ убжденій и безъ ущерба для своей церкви и друзей: отъ него требовали только извстныхъ уступокъ духу времени. Но переговоры шли медленно, такъ какъ доступъ къ королю былъ крайне затруднителенъ вслдствіе бдительности членовъ парламентской коммисіи. Дло осталось невыясненнымъ, и король съ каждымъ днемъ все боле и боле чувствовалъ тягость своего положенія.
Но въ сердц его вновь проснулась надежда, когда онъ узналъ о прибытіи всадниковъ. Не считая нужнымъ объяснить что либо окружавшимъ его пресвитеріанамъ, онъ наотрзъ объявилъ о своемъ желаніи вернуться въ Гольмби. Члены коммисіи должны были уступить желанію короля.
Но въ Гольмби не произошло никакихъ перемнъ во время ихъ отсутствія. Таинственные всадники не появлялись, хотя уже наступилъ вечеръ и начинало темнть. Тмъ не мене комендантъ Гольмби, старый воинъ, дослужившійся до генералъ-маіорскаго чина, счелъ нужнымъ удвоить караулъ и сдлать строжайшее внушеніе солдатамъ гарнизона относительно безусловнаго исполненія его приказаній и ихъ прямой обязанности.
Затмъ мало-по-малу все затихло въ замк и вокругъ него. Но въ полночь внезапно послышался лошадиный топотъ и слова команды, часть прибывшаго отряда заняла молча выходы главной аллеи, въ то время, какъ остальные выстроились передъ замкомъ. Начальникъ сошелъ съ лошади и постучался въ главные ворота.
— Кто тамъ? спросилъ часовой.
— Мой добрый другъ, былъ отвтъ,— будьте такъ любезны и отворите намъ ворота!
Появился комендантъ замка.
— Кто начальникъ этого отряда? спросилъ онъ.
— Я, корнетъ Джойсъ, къ вашимъ услугамъ!
— Какъ? Вы корнетъ!
— Что же изъ этого! воскликнулъ Джойсъ.— Многіе порядочные люди начинали свою карьеру съ низшихъ чиновъ!
— И кончали вислицей! замтилъ презрительно комендантъ.
Воспоминаніе о вислиц было не особенно пріятно храброму
корнету.
— Не говорите мн подобныхъ вещей! сказалъ онъ,— я самъ вжливый человкъ и люблю, чтобы и со мной обращались учтиво. Но вы сами понимаете, г. комендантъ, что нельзя держать такимъ образомъ передъ закрытыми воротами цлый эскадронъ драгунъ. Чортъ возьми!.. Извините пожалуйста, если у меня вырвалось подобное выраженіе… Намъ дорога каждая минута, прикажите впустить меня.
— Что вамъ нужно? Какое можетъ быть у васъ дло въ замк?
— Я долженъ говорить съ королемъ.
— По чьему порученію?
— По моему собственному желанію.
Солдаты стоявшіе на караул, громко захохотали при этихъ словахъ.
— Тише, друзья мои, намъ не до смху! замтилъ корнетъ.
Генералъ-маіоръ также не былъ расположенъ смяться. Онъ
потребовалъ недовольнымъ и повелительнымъ тономъ, чтобы корнетъ Джойсъ немедленно увелъ своихъ драгунъ, а на слдующій день обратился къ коммисіи и сообщилъ ей: по какому длу онъ желаетъ видть короля.
— Еще этого не доставало! воскликнулъ Джойсъ.— Неужели вы думаете г. комендантъ, что я пріхалъ сюда, чтобы вести переговоры. Мн нтъ никакого дла до вашей коммисіи. Я присланъ къ королю и долженъ видть его…
Въ это время часовые, видя старыхъ знакомыхъ среди отряда драгунъ, стоящихъ за воротами, здоровались съ ними черезъ ршетку, нетерпливо ожидая приказанія коменданта отворить ворота. Но старый генералъ-маіоръ стоялъ на своемъ, несмотря на вс просьбы и убжденія Джойса. Наконецъ, послдній потерявъ терпніе обратился съ рчью къ часовымъ, доказывая имъ, что они служатъ въ одной и той же арміи, подъ начальствомъ того-же главнокомандующаго, и что имъ не длаетъ чести, что они держатъ старыхъ товарищей за воротами.
Рчь корнета Джойса оказала свое дйствіе, часовые, не обращая вниманія на брань коменданта, отворили ворота съ громкимъ крикомъ ура! и радостно привтствовали драгунъ, которые одни за другими възжали во дворъ замка. Джойсъ приказалъ имъ немедленно занять вс выходы и не пропускать никого безъ его дозволенія. Однако, несмотря на быстроту съ какой было исполнено это приказаніе, вышеупомянутый комендантъ, видя какой оборотъ принимаютъ дла, незамтно скрылся изъ замка и ускакалъ на лошади въ Лондонъ, чтобы сообщить лорду Голлису о неудач возложеннаго на него порученія.
Въ это время корнетъ Джойсъ, сдлавъ необходимыя распоряженія, поспшно поднялся на черную лстницу ведущую въ спальню короля. На верхней площадк его остановилъ м-ръ Гербертъ, преданный слуга Карла І-го, который не могъ выговорить ни одного слова отъ страха и отчаянія.
Такая неожиданная помха была совершенно не кстати въ данную минуту, но добродушный корнетъ былъ тотчасъ же обезоруженъ при вид горя врнаго слуги.
— Не бойтесь, другъ мой, сказалъ онъ, въ утшеніе,— съ вами ничего не случится!
— Ради Бога, говорите тише, вы можете разбудить короля! отвтилъ шепотомъ Гербертъ, указывая на дверь, надъ которой вислъ ночникъ.
— Вы правы! сказалъ корнетъ, понижая голосъ.
Хотя поднимаясь на лстницу онъ произвелъ такой шумъ своими тяжелыми сапогами и шпорами, что могъ бы нарушить сонъ праведника. Онъ остановился въ нершимости, мысль, что ему придется первый разъ въ жизни говорить съ королемъ, смущала его. Выбранный имъ часъ для аудіенціи былъ также не совсмъ удобный, но онъ утшилъ себя тмъ, что время въ сущности не иметъ особеннаго значенія, и постучался обоими кулаками въ дверь.
Бдный Гербертъ онмлъ отъ ужаса. За дверью послышался голосъ одного изъ солдатъ стоявшихъ на караул:
— Кто тамъ? Кто сметъ безпокоить короля въ такой поздній часъ ночи!
— Моя фамилія Джойсъ, отвтилъ корнетъ.— Я унтеръ-офицеръ арміи, очень жаль, что мн приходится будить короля, но я долженъ немедленно видть его величество.
Увренный тонъ, съ какимъ были сказаны эти слова, озадачилъ часовыхъ. Они спросили Джойса: получилъ ли онъ дозволеніе членовъ коммисіи врываться такимъ способомъ въ спальню короля?
— Нтъ, и не вижу въ этомъ никакой надобности, тмъ боле что у дверей этихъ господъ мною же поставленъ караулъ. Я получилъ приказъ отъ людей, которые не боятся самого чорта, а не только вашего парламента и вашихъ коммисій!
Добрякъ Джойсъ, сознавая преимущества своего положенія, не считалъ нужнымъ стсняться въ выраженіяхъ такъ какъ, здсь никто не могъ напомнить ему о соблюденіи приличій.
— Убирайтесь къ чорту, продолжалъ онъ, возвысивъ голосъ.— Неужели у васъ не хватаетъ мозговъ, чтобы сообразить, что у меня не можетъ быть никакихъ дурныхъ цлей относительно его велиличества…
Голосъ корнета становился все громче, такъ что если бы король и дйствительно спалъ, то онъ долженъ былъ давно проснуться.
Въ это время неожиданно раздался звонъ серебрянаго колокольчика.
Дежурный камердинеръ поспшилъ на зовъ короля и тотчасъ же вернулся назадъ. Къ общему удивленію его величество требовалъ къ себ грубаго корнета, несмотря на его неприличное поведеніе.
Джойса впустили, но часовые хотли взять отъ него саблю и пистолеты.
— Я не допущу до этого! сказалъ онъ, хватаясь за рукоятку своей сабли, она вручена мн для защиты его величества.
Съ этими словами Юргенъ Джойсъ вошелъ въ спальню короля.
Неизвстно какими чарами или талисманомъ обладалъ этотъ искатель приключеній, но онъ съ перваго взгляда нравился людямъ, и при всей своей вншней грубости внушалъ безусловное довріе друзьямъ и недругамъ. Король не почувствовалъ себя оскорбленнымъ его присутствіемъ. Храбрый корнетъ невольно вспомнилъ, что онъ уже разъ видлъ короля, двнадцать лтъ тому назадъ, когда онъ въ числ другихъ актеровъ игралъ на придворномъ театр пьесу: ‘побда принца Амура’. Онъ не счелъ удобнымъ намекнутъ на это королю, но въ рзкихъ и суровыхъ чертахъ его лица выразилось состраданіе, когда онъ мысленно сравнилъ тогдашняго короля окруженнаго придворнымъ великолпіемъ, сидящаго среди блистательной свиты дамъ и кавалеровъ съ ныншнимъ королемъ, стоящимъ одиноко среди комнаты при слабомъ отблеск потухающей лампады…
Король къ удивленію своихъ слугъ, долго разговаривалъ вполголоса съ неблаговоспитаннымъ корнетомъ и на прощанье сказалъ ему громко, такъ что вс могли разслышать его слова въ сосдней комнат:
— И такъ до свиданія г. Джойсъ, я охотно поду съ вами, если только ваши солдаты подтвердятъ все то, что вы общали мн.

——

На слдующее утро король показался въ окн и былъ встрченъ громкими радостными криками отряда выстроившагося на двор въ полномъ парад.
Члены коммисіи, видя, что невозможно отговорить короля отъ поздки, и зная, что угрозы будутъ недйствительны, ршились на всякій случай сопровождать его, несмотря на то, что корнетъ Джойсъ великодушно разршилъ имъ немедленно вернуться въ Лондонъ, если они этого пожелаютъ.
Около полудня шествіе двинулось въ путь. Король съ м-ромъ Гербертомъ и слугами слъ въ одну карету, члены коммисіи въ другую, драгуны подъ предводительствомъ корнета Джойса окружили ихъ.
Свжій воздухъ полей живительно подйствовалъ на расположеніе духа короля, улыбка вновь появилась на его блдномъ лицф. Деревенскіе жители выбгали на большую дорогу, чтобы взглянуть на короля, онъ милостиво отвчалъ на привтствія своихъ подданныхъ движеніемъ руки. Сердце его все боле и боле переполнялось радостнымъ чувствомъ, въ эти минуты онъ искренно желалъ счастья своему народу. Если ему суждено вновь увидть любимую жену и дтей, то онъ скажетъ имъ: забудемъ прошлое, подавимъ въ себ всякую мысль о мести! Теперь мы должны думать только о томъ, чтобы заживить раны несчастнаго народа. Заключимъ прочный миръ, пусть вновь зацвтутъ эти поля и принесутъ обильную жатву. Вмсто кровопролитія и ужасовъ междоусобной войны мы снова увидимъ радостныя лица, услышимъ веселыя псни…
Такъ мечталъ недавній плнникъ, и мечты его все боле и боле принимали осязательную форму. Между тмъ толпа въ праздничныхъ нарядахъ замтно увеличивалась, раздавались восторженные крики, путь короля осыпали цвтами, бросали розы подъ копыта его лошадей. Заходящее солнце этого счастливаго дня привтливо свтило на ликующую толпу, мирныя села, поля, зеленые холмы и деревья.
Въ первый вечеръ король остановился для отдыха въ Гинчинбрукъ-кэстль. Это былъ старый замокъ въ Гунтингдоншир близъ границы Кембриджскаго графства. Здсь хозяинъ замка, лордъ Монтегю, будущій графъ Сандвичъ, радушно и съ величайшимъ почетомъ принялъ своего неожиданнаго гостя. Въ былыя времена англійскіе короли не разъ посщали этотъ средневковый замокъ. Отецъ Карла І-го, король Іаковъ І-й дважды ночевалъ здсь во время своей поздки въ Шотландію и, въ благодарность за оказанное ему гостепріимство, возвелъ въ дворянское достоинство тогдашняго владльца Гинцибрука, сэра Оливера Кромвеля (дядю побдителя при Незби). Впослдствіи это родовое имніе Кромвелей было продано лорду Монтегю, но кромвелевскій гербъ — левъ съ завязанными передними лапами — и надписи остались нетронутые на всхъ окнахъ. Король замтилъ это при вход въ залу и поспшно отвернулся. Это было единственное непріятное ощущеніе, испытанное имъ въ этотъ счастливый день.
Отсюда послали гонца въ Чильдерлей съ извстіемъ, что его величество намренъ постить почтеннаго владльца замка, сэра Товія Кутсъ и провести у него нсколько дней. Но слухъ о прибытіи короля дошелъ до Чильдерлея ране этого извстія и засталъ хозяевъ замка среди полнаго разгара дятельности. Открыты были обширныя залы, въ которыя годами не проникалъ воздухъ и солнце, благодаря густому срому слою пыли покрывавшему окна. Всюду сметали паутину и пыль, освжали комнаты, переставляли мебель и приколачивали гардины. Слышался говоръ, смхъ и пніе точно этотъ замокъ, заколдованный злой волшебницей и безмолвно дремавшій за непроходимымъ лсомъ, вновь пробудился къ жизни при звукахъ охотничьяго рожка. Блокурая Оливія, какъ сказочная принцесса, ходила по пустыннымъ комнатамъ и заламъ, поднималась по лстницамъ, и везд при ея появленіи воскресало прежнее великолпіе Чильдерлейскаго замка. Везд она вносила съ собой солнечный свтъ и жизнь, даже каменныя мрачныя стны готическаго зданія и дубовыя панели, почернвшія отъ времени, принимали иной видъ. Баронетъ съ удивленіемъ и нжностью слдилъ за распоряженіями своей дочери.
— Я не ожидалъ, что изъ тебя выйдетъ такая хорошая хозяйка, Оливія, сказалъ онъ.— Помнишь ли ты тотъ вечеръ, когда у насъ были гости въ Чильдерлейскомъ замк. Ты сдлала съ тхъ поръ большіе успхи!
— Но вдь съ тхъ поръ прошло два года, возразила Оливія.— Я была тогда ребенкомъ.
Дйствительно два года составляютъ большую разницу въ жизни молодой двушки. Оливіи исполнилось восемнадцать лтъ. Она замтно развилась и похорошла въ это время. Хотя черты лица ея не были безупречны, носъ не подходилъ подъ мрку римскаго или греческаго профиля, губы не были довольно тонки и въ стан замтна нкоторая склонность къ полнот, но, тмъ не мене, вс находили ее безусловно красивой. Честная глубокая натура, представлявшая рдкое соединеніе непреклоннаго характера и кротости, сказывалась въ выраженіи глазъ, благородныхъ очертаніяхъ лба и губъ. Вс ея движенія, походка, голосъ, даже смхъ вполн гармонировали съ ея привлекательной наружностью и придавали ей особенную прелесть.
— Разумется ты уже больше не ребенокъ, возразилъ баронетъ,— но надюсь, что ты всегда будешь для меня любящей покорной дочерью!
Оливія молча обняла отца, который продолжалъ:
— Слава Богу несчастія постигшія насъ послднее время разсялись какъ тучи и снова выглянуло солнце! Теперь я спокойно смотрю на ожидающую насъ будущность. Король на свобод, и быть можетъ опять все пойдетъ по старому. Однако прощай, я слышу голосъ Мартина.
Само собою разумется, что Мартинъ Бумпусъ игралъ не послднюю роль въ приготовленіяхъ къ пріему короля. Оставивъ мельницу и работниковъ на попеченіе жены, онъ отправился въ замокъ. Первой его заботой было добыть дичины и рыбы для угощенія короля, не довряя ловкости слугъ, онъ самъ отправился на охоту въ обществ Джона, будущаго владльца Чильдерлейскаго замка, и собственноручно убилъ оленя, затмъ наловилъ форелей въ рк. То и другое не представляло для него никакихъ затрудненій, такъ какъ онъ зналъ лсъ не хуже своей мельницы и чуть ли не каждый камень въ рк. Изъ погреба вынуты были лучшія старыя вина, которыя баронетъ пилъ только въ торжественныхъ случаяхъ, когда провозглашалъ тосты за здоровье короля. Вс арки у воротъ и окна были разукрашены, какъ въ Троицынъ день, гирляндами и внками изъ дубовыхъ листьевъ и цвтовъ. Наконецъ принесены были королевскіе флаги, которые въ послдніе годы лежали въ кладовой безъ всякаго употребленія.
— Какая досада, что эти проклятые жиды сожгли башню! воскликнулъ Бумпусъ, указывая рукой на почернвшія развалины сгорвшаго зданія.
Баронету при его миролюбивомъ настроеніи духа было не особенно пріятно, что ему напомнили объ этомъ происшествіи.
— Ты напрасно бранишь жидовъ! замтилъ онъ своему врному слуг.— Не они зажгли башню.
— Все равно, они вызвали молнію своими заклинаніями, возразилъ Мартинъ Бумпусъ.— Впрочемъ нечего особенно жалть объ этомъ. Вотъ и палка для флага на сторожевой башн. У насъ въ замк довольно всякихъ башенъ!
Не прошло и четверти часа, какъ надъ замкомъ снова разввался королевскій флагъ, украшенный львами, лиліями и арфами, и въ то же время на башн боковаго флигеля, гд приготовлено было помщеніе для короля, поднятъ былъ шотландскій флагъ.
Во всемъ замк, вмст съ запахомъ цвтовъ и свжей зелени, вяло дыханіемъ обновленной жизни и радостныхъ надеждъ. Веселое расположеніе духа баронета благотворно дйствовало на окружающихъ, одинъ Гевитъ казался печальнымъ и озабоченнымъ.
Священникъ, посл своего возвращенія изъ Кембриджа, пользуясь радушнымъ приглашеніемъ сэра Товія, временно поселился въ его дом. Но онъ далеко не чувствовалъ себя такъ хорошо въ Чильдерлейскомъ замк, какъ въ своемъ тихомъ приходскомъ дом, гд теперь поселился его преемникъ, назначенный синодомъ.
Баронетъ сердечно жаллъ о своемъ друг и по возможности старался утшить его:
— Стоитъ ли огорчаться такими вещами въ настоящее время, когда мы находимся на хорошемъ пути, говорилъ онъ.— Поврьте, что этотъ коротковолосый негодяй не долго проживетъ въ приходскомъ дом, и его опять выгонятъ изъ гнзда, гд онъ хочетъ снести свои кукушкины яйца. Нашъ король положитъ конецъ такому порядку вещей!..
Но краснорчіе баронета не производило никакого впечатлнія на молодаго священника. Теперь, когда цль казалась почти достигнутой, его боле чмъ когда нибудь безпокоила будущность короля. Послдній разговоръ съ Франкомъ еще больше усилилъ мучившія его сомннія. До этого онъ былъ убжденъ, что благосостояніе отечества, миръ и счастье народа въ глазахъ его друга выше того, что онъ называлъ своимъ политическимъ идеаломъ. Но въ дйствительности безкорыстный и уступчивый Франкъ Гербертъ, способный на всякія жертвы въ любви и дружб, становился жестокимъ, рзкимъ и себялюбивымъ, когда дло касалось этого пункта, въ которомъ онъ не допускалъ сомнній. Онъ любилъ созданный и взлелянный имъ идеалъ съ упорствомъ отца, не признающаго недостатковъ въ своемъ ребенк. Но разв это не былъ своего рода эгоизмъ? Неужели, спрашивалъ себя Гевитъ, вра въ непреложность своихъ убжденій можетъ настолько ослплять людей, что они не хотятъ знать основныхъ законовъ бытія и насильственно подводятъ все подъ одну мрку? Между тмъ республиканскія идеи, которыя поддерживались въ его друг изученіемъ классиковъ и примромъ Венеціи и Голландіи, по его глубокому убжденію, были непримнимы къ Англіи и должны были перейти извстный кругъ развитія. Запальчивость и раздражительность Франка болзненно подйствовала на него при ихъ послднемъ свиданіи.
Во времена своей ранней юности они говорили, что никакое различіе въ мнніяхъ не можетъ разъединить ихъ, но теперь Гевитъ ясно видлъ, что разрывъ неизбженъ, если его другъ также упорно и слпо пойдетъ по избранному имъ пути. Онъ даже не допускалъ мысли о примиреніи съ королемъ при какихъ бы то ни было условіяхъ и считалъ это равносильнымъ государственной измн.
Франкъ говорилъ, что такъ думаетъ вся армія, Гевитъ съ своей стороны былъ убжденъ, что это мнніе небольшой партіи, но онъ считалъ ее далеко не безопасной, если къ ней принадлежали люди, подобные Франку. Тмъ не мене по временамъ, глядя на Оливію, у него являлась слабая надежда обратить своего друга на путь истины. Быть можетъ, думалъ онъ, голосу сердца удастся сдлать то, чего не могло достигнуть краснорчіе стараго товарища.
Между тмъ на имя Чильдерлейскаго баронета, сэра Товія Кутсъ, было получено письмо, съ извстіемъ, что его величество по пути въ армію изволитъ остановиться въ замк своего любезнаго и врнаго приверженца, гд и назначена аудіенція начальникамъ войскъ, служащимъ ближайшихъ графствъ и представителямъ ученыхъ корпорацій Кембриджа.
Письмо это доставило искреннюю радость почтенному баронету. Онъ былъ въ такомъ хорошемъ расположеніи духа, что все казалось ему въ розовомъ свт. Онъ былъ убжденъ, что наступили дни общаго мира и благоденствія, что король окруженный прежнимъ великолпіемъ будетъ властвовать надъ своими подданными, которые станутъ относиться къ нему съ должнымъ повиновеніемъ. Названія: Уайтъ-Голль и С. Джемсъ опять пріятно звучали для его слуха, когда онъ глядлъ изъ окна на свои засянныя поля и превосходныя пастбища, имъ овладвало чувство благосостоянія. Все это принадлежало ему, и онъ могъ спокойно наслаждаться своими прекрасными владніями. Ни одна мрачная мысль не примшивалась къ тому счастью, которое онъ испытывалъ въ послдніе дни. Улыбаясь смотрлъ онъ на стны своего замка, которыя, то погружались въ зелень окружавшихъ деревьевъ, то отчетливо обрисовывались на безоблачномъ неб съ своими зубцами и башнями, почернвшими отъ времени. Наконецъ, незамтно для него самого, старый кавалеръ началъ напвать любимую псню сэра Альдингара, которая начиналась словами:
‘Она непоколебима какъ камень
На стн моего замка’…
Веселое настроеніе баронета не измнилось даже при вид всадниковъ, хавшихъ по большой дорог изъ Кембриджа, хотя по цвту ихъ мундировъ и блестящимъ панцырямъ, на которыхъ отсвчивало вечернее солнце, онъ не могъ сомнваться, что это отрядъ Кромвелевскихъ кавалеристовъ.
Подобная терпимость со стороны сэра Товія отчасти объясняется тмъ, что ему было заране сообщено, что вокругъ Чильдерлейскаго замка будутъ разставлены отряды Всхъ полковъ парламентской арміи, чтобы составить почетную стражу короля и затмъ сопровождать его въ одинъ изъ королевскихъ замковъ, гд окончательно будутъ заключены и подписаны мирныя условія. Выборъ замка былъ предоставленъ вол его величества, и отсюда по окончаніи всхъ формальностей долженъ былъ совершиться торжественный въздъ короля въ Лондонъ. Сердце баронета переполнялось радостнымъ чувствомъ, когда онъ представлялъ себ короля, верхомъ на статной лошади, во глав покорнаго ему войска, Сити убранный гирляндами и внками и Тауеръ съ разввающимися королевскими знаменами.
— Не думаютъ ли они захать сюда? спрашивалъ себя сэръ Товій, видя, что отрядъ повернулъ на проселочную дорогу ведущую въ замокъ и вслдъ затмъ скрылся за зеленью деревьевъ.— Кто знаетъ, быть можетъ я ошибся въ Кромвел! сказалъ онъ вполголоса, задумчиво глядя въ окно (Въ первый разъ посл многихъ лтъ, онъ ршился произнести это ненавистное для него имя). Честному человку не трудно сознаться въ своей ошибк… Дйствительно я былъ бы безконечно счастливъ, если бы могъ пожать ему руку и сказать: Оливеръ, мы нкогда были друзьями…
Замокъ былъ окончательно прибранъ и приготовленъ для пріема многочисленныхъ гостей. Вечернее солнце опять освщало башню, въ которой прежде жила Мануэлла, но теперь эта башня представляла груду почернвшихъ развалинъ. Оливія, проходя мимо, невольно вспомнила о своей подруг. Она шла по той же тропинк, по которой он много разъ проходили вмст. Зяходящее солнце точно также вплетало свои лучи въ листья деревьевъ, какъ и въ памятный для нея вечеръ. Соловей замолкъ и вмсто него пли другія птицы. У того мста, гд он сидли тогда, разцвлъ жасминъ, тонкій ароматъ его цвтовъ смшивался съ дуновеніемъ западнаго втра. Оливія вышла изъ парка въ поле черезъ большіе ворота, которые сегодня были отворены настежъ. Вдали слышенъ былъ звонъ деревенскихъ колоколовъ, псни поселянъ, кончившихъ полевую работу, и бляніе возвращавшихся стадъ. У дороги протекалъ ручей, который съ шумомъ струился по каменьямъ, по берегамъ его росли незабудки. Оливія наклонилась и нарвала цвтовъ, въ дтств она часто бывала здсь съ своей матерью, и поэтому невольно образъ прекрасной блдной женщины воскресъ въ ея памяти. Она вышла на проселочную дорогу, которая извивалась среди заросшихъ изгородей, куда съ трудомъ проникали лучи заходящаго солнца. По обимъ сторонамъ на земляныхъ насыпяхъ росли полевые цвты и кусты жимолости покрытые красноватыми бутонами. Оливія прибавляла цвтокъ за цвткомъ къ своему букету.— Неужели, думала она, могила матери останется неубранной, когда весь замокъ и залы украшены цвтами и гирляндами!
Лошадиный топотъ и пыль внезапно поднявшаяся съ дороги вывели ее изъ задумчивости. Это были т самые кавалеристы, которыхъ сэръ Товій видлъ изъ окна своей залы, они повернули на проселочную дорогу въ нсколькихъ шагалъ отъ насыпи, на которой она стояла, Оливія хотла поспшно удалиться, но въ это время молодой полковникъ, хавшій позади отряда, увидя ее, осадилъ свою лошадь. Она подняла голову и узнала Франка Герберта. Эта неожиданная встрча такъ поразила ее, что она выронила цвты, которые несла обими руками. Можно было думать, что это своего рода невинное кокетство, потому что молодая двушка была необыкновенно хороша въ эту минуту. Послдній отблескъ вечерней зари придавалъ нчто фантастическое ея фигур, отчетливо обрисованной на темнозеленомъ фон изгороди, и цвтамъ, разсыпаннымъ у ея ногъ. Но кокетство было чуждо хорошенькой дочери баронета, она наклонилась, чтобы скрыть яркій румянецъ выступившій на ея щекахъ и хотла поднять цвты, что придало ей еще большую прелесть.
Франкъ Гербертъ соскочилъ съ лошади и, отдавъ ее хавшему за нимъ конюху, приказалъ ему слдовать за отрядомъ и ожидать его возвращенія у воротъ замка. Затмъ онъ быстрыми шагами подошелъ къ возвышенію, на которомъ стаяла молодая двушка, и, прежде чмъ они обмнялись словомъ, началъ подбирать цвты. Онъ всталъ на колни передъ Оливіей, которая въ смущеніи наклонилась къ нему, такъ что посторонній наблюдатель, на извстномъ разстояніи, могъ иначе объяснить рыцарскую услугу Герберта. Цвты были скоро собраны, онъ подалъ букетъ молодой двушк со словами:
— Очень радъ, что случай доставилъ мн возможность привтствовать васъ въ этой форм.
— Эти цвты были назначены для могилы моей матери, сказала Оливія, подавая ему руку.
Сердце ея усиленно билось, упоминая о матери, она какъ бы прибгала къ ея невидимому покровительству.
Лицо Франка Герберта, сіявшее счастьемъ и веселіемъ, сдлалось серьезнымъ.
— Дйствительно, сказалъ онъ,— въ наше время боле чмъ когда нибудь жизнь и смерть идутъ рука объ руку. Сколько могилъ вырыто въ послдніе годы! Никто не можетъ разсчитывать, что онъ спокойно достигнетъ цли своихъ завтныхъ стремленій, такъ какъ нтъ увренности въ завтрашнемъ дн. Безпокойство овладло умами и мшаетъ наслаждаться тмъ, что дано намъ для наслажденія. Если только можно имть подобныя желанія, то я сказалъ бы: какъ жаль, что намъ не суждено существовать въ другомъ столтіи и при лучшихъ условіяхъ.
Слова человка, котораго она полюбила съ первой встрчи и не переставала любить, несмотря на продолжительную разлуку, произвели глубокое впечатлніе на молодую неопытную двушку. Она вопросительно взглянула на него, но въ этомъ недоумвающемъ взгляд было столько надежды на лучшую будущность, что онъ былъ краснорчиве всякаго отвта.
Влюбленный юноша съ благодарностью поцловалъ ея руку.
— Простите, сказалъ онъ,— что я нарушилъ вашъ душевный миръ своими мрачными размышленіями. Я увренъ, что ваше присутствіе разсетъ ихъ, тмъ боле, что цль моего путешествія — Чильдерлейскій замокъ. Я долженъ сообщить баронету, что завтра генералъ Кромвель явится сюда съ своимъ штабомъ.
Глаза Оливіи засвтились отъ радости.
— Слава Богу! воскликнула она.— Значитъ завтра съдутся сюда вс т, которыхъ разъединила эта злополучная война: прежнія друзья и родственники, король и подданные. Наконецъ наступитъ миръ для нашей дорогой родины, и люди снова будутъ наслаждаться счастьемъ!
Они сошли съ возвышенія и вступили на тропинку, которая вела въ паркъ вдоль ручья.
— Если хотите, то я укажу вамъ самую короткую дорогу въ замокъ сказала Оливія.— Отецъ будетъ очень радъ видть васъ.
— Неужели вы въ самомъ дл убждены въ этомъ! Врядъ ли кого можетъ радовать военный постой! Мы явимся къ нему непрошенными гостями.
— Вы напрасно думаете это! возразила Оливія. Я знаю, что отецъ готовъ отказаться отъ всхъ своихъ прежнихъ предразсудковъ въ виду общей радости, которую испытываетъ каждый изъ нашихъ соотечественниковъ.
— А если вашъ отецъ и вс остальные ошибаются! замтилъ Гербертъ.
— Тонъ, какимъ были сказаны эти слова, поразилъ Оливію, они дошли молча до воротъ парка, послдніе вечерніе лучи освщали верхушки деревьевъ, разсыпая золотистыя искры среди втокъ.
— Выслушайте меня Оливія, сказалъ Франкъ Гербертъ взволнованнымъ голосомъ.— Зачмъ стану я скрывать отъ васъ, что эта минута свиданія была моей завтной мечтой въ продолженіи двухъ лтъ… Вы дрожите и блдня отнимаете руку… Вы напрасно боитесь меня! Я умю владть собой и своими чувствами. То, что я хочу сказать вамъ, больше относится къ вамъ, нежели ко мн.
Онъ вошелъ въ ворота, увлекая за собой молодую двушку, которая почти машинально слдовала за нимъ. Въ парк совсмъ стемнло, подъ деревьями господствовалъ таинственный полумракъ наступающихъ сумерокъ, который особенно способствуетъ сближенію влюбленныхъ.
— Оливія, сказалъ онъ обращаясь къ двушк, стоявшей передъ нимъ съ опущенными глазами,— простите, если я ршаюсь нарушить ваши розовыя мечты. Вы надетесь на невозможное. Будущность, которую вы созидаете, не боле какъ роскошный фантастическій замокъ построенный на облакахъ, который иногда рисуется нашему воображенію на вечернемъ неб, освщенномъ солнцемъ. Но разв черезъ это облака перестаютъ быть паромъ, который поднимается вверхъ уносимый втромъ? Вы надетесь на миръ, но разв онъ возможенъ въ настоящее время! Попробуйте сдержать морскую волну, поднятую бурей со дна морскаго или заставьте умолкнуть вулканъ, когда онъ съ шумомъ и трескомъ выбрасываетъ огонь и лаву. Бушующія силы природы смются надъ людскою мудростью, он глухи и нмы къ нашимъ желаніямъ, молитвамъ и проклятіямъ. Поврьте мн Оливія, что мы пережили только половину страшной грозы, и должны ожидать ея послднихъ ударовъ…
Оливія опустила голову, и какъ бы разсуждая сама съ собой сказала чуть слышно робкимъ, прерывающимся голосомъ:
— Неужели отдльныя личности должны также отказаться отъ всякой надежды на счастье?..
Они шли медленно, безпрестанно останавливаясь, пока не достигли того мста, гд нкогда Оливія сидла съ Мануэллой подъ липами въ тотъ весенній вечеръ, когда псня соловья и величественное зрлище приближавшейся грозы наполнило ея сердце грустью объ отсутствующемъ.
Цвты давно выпали изъ ея рукъ, но теперь она не наклонилась, чтобы поднять ихъ. Такъ, подъ наплывомъ жизненныхъ ощущеній и вліяніемъ живыхъ людей, даже въ самомъ нжномъ и любящемъ сердц слабетъ воспоминаніе объ умершихъ близкихъ людяхъ.
Гербертъ держалъ об руки Оливіи въ своихъ рукахъ, она не отнимала ихъ отъ него.
— Для мужчины не можетъ быть лучшаго призванія, какъ бороться за идею свободы! продолжалъ онъ съ воодушевленіемъ.— Мало людей остаются побдителями въ этой борьб. Но разв не тысячу разъ хуже жалкое прозябаніе при невозможныхъ условіяхъ, когда приходится постоянно входить въ сдлку съ своею совстью, и когда люди готовы пожертвовать будущностью ради минувшаго благосостоянія. Нчто подобное я вижу въ предполагаемомъ примиреніи, и поэтому не жду добра отъ этого свиданія! Для человка мыслящаго нтъ ничего ужасне какъ потерять вру въ своихъ боговъ… До сихъ поръ я безусловно поклонялся Кромвелю, но въ послднее время у меня явились мучительныя сомннія…
Голосъ Герберта задрожалъ при послднихъ словахъ, посл минутнаго молчанія онъ продолжалъ боле спокойнымъ тономъ:
— Вы спросили меня, Оливія, должны ли отдльныя личности также отказаться отъ всякой надежды на счастье? Для нихъ одинъ исходъ удалиться съ поля дйствій, отршиться отъ всякихъ мечтаній о благ человчества, умереть безславно, заняться земледліемъ… но мы не римляне, а англичане, и намъ не къ лицу изображать изъ себя цинцинатовъ!
— Но разв человкъ ничмъ не можетъ вознаградить себя за принесенныя имъ жертвы? сказала Оливія полусознательно, любовь подсказала ей этотъ вопросъ.
Гербертъ вмсто отвта обнялъ ее съ горячностью первой любви, она прильнула къ его груди и чувствовала какъ въ полусн поцлуи, которыми онъ покрывалъ ея разгорвшееся лицо. Онъ увлекъ ее за собою на дерновую скамью, гд нкогда Мануэлла, какъ бы предчувствуя эту сцену, прочла Оливіи извстные стихи Мильтона ‘Жалоба соловья’.
Оливія опустилась передъ нимъ на колни, онъ ласково гладилъ рукой блокурую головку своей возлюбленной.
— Дорогая моя, говорилъ онъ,— если бы я могъ увезти тебя на мою родину, къ полямъ, гд я провелъ мое дтство, и гд стоитъ мой замокъ, окруженный роскошнымъ внкомъ зеленыхъ лсовъ! Подемъ туда моя ненаглядная!.. Тамъ будемъ мы наслаждаться безконечнымъ блаженствомъ, вдали отъ шумнаго свта и вражды людской… Любовь… въ ней одно спасеніе!
Онъ поднялъ съ земли плачущую двушку и снова заключилъ ее въ свои объятія.

——

Было совсмъ тмно, когда они вернулись въ замокъ, въ нкоторыхъ окнахъ виднлись зажженныя свчи, лошадь Франка стоявшая у воротъ, нетерпливо била копытами землю, ожидая запоздавшаго всадника.
Хозяинъ Чильдерлейскаго замка радушно принялъ кромвелевскаго солдата, такъ какъ видлъ въ его лиц залогъ иной лучшей будущности.
Оливія была молчаливе обыкновеннаго, хотя въ продолженіи всей своей недолгой жизни, она никогда не была такъ счастлива, какъ въ этотъ вечеръ, но сознаніе, что у ней есть тайна, которую она должна скрывать отъ другихъ, длало ее робкой и боязливой.
Посл ужина Франкъ Гербертъ, взявъ подъ руку бывшаго Чильдерлейскаго священника повелъ его въ паркъ, гд сквозь втви темныхъ деревьевъ свтились звзды.
Холодность, съ какой они разстались въ послдній разъ, неловкость которую они не могли преодолть при новой встрч — все это было забыто, когда Франкъ Гербертъ въ безсвязныхъ словахъ сообщилъ Гевиту о своемъ объясненіи съ Оливіей.
— Я откажусь отъ своей должности, говорилъ влюбленный юноша подъ вліяніемъ страсти,— и выйду изъ арміи… Ты пользуешься довріемъ баронета, онъ вроятно согласится выслушать тебя… Когда найдешь возможнымъ, скажи ему, что я прошу у него руку Оливіи…
Гевитъ былъ искренно обрадованъ ршеніемъ своего друга. То, что казалось ему несбыточной мечтой исполнилось такъ скоро и неожиданно! Боязнь лишиться навсегда любимаго товарища школьныхъ лтъ оказалась напрасною. Теперь вс его помыслы обратились на предполагаемое свиданіе короля съ Кромвелемъ, не смотря на мучившія его сомннія, онъ видлъ единственное спасеніе государства и гонимой эпископальной церкви.

ГЛАВА IV.
Король Карлъ и Оливеръ Кромвель.

На слдующее утро въ Чильдерлейскомъ замк получено было извстіе о скоромъ прибытіи короля. Сэръ Товій, ради этого торжественнаго случая слъ на лошадь и, пользуясь прекраснымъ солнечнымъ днемъ, отправился на встрчу приближавшемуся шествію въ сопровожденіи единственнаго сына и своихъ арендаторовъ. Дохавъ до границы своихъ владній, онъ остановился, но ему не долго пришлось ждать, громкіе крики, раздавшіеся на большей дорог и повторенные крестьянами, собравшимися изъ окрестныхъ деревень, извстили его о прибытіи короля.
Карлъ I, видимо тронутый радостными привтствіями своихъ подданныхъ, все время раскланивался на об стороны, между тмъ какъ почтенный баронетъ силился подъхать къ королевской карет на своемъ кон, разукрашенномъ пучками перьевъ и серебряными колокольчиками. Но конь упорно пятился назадъ, такъ какъ уже давно не носилъ такого убранства и не видалъ такой многочисленной толпы. Наконецъ король замтилъ владльца Чильдерлейскаго замка, который былъ въ полномъ парад, съ перьями на шляп и вышитомъ плащ, и приказалъ остановить карету. Баронетъ круто повернулъ свою лошадь, но такъ какъ онъ также давно не упражнялся въ верховой зд, то сдлалъ это довольно неловко. Лошадь взвилась на дыбы, затмъ сдлала легкій прыжокъ и съ громкимъ ржаніемъ подъхала къ дверцамъ королевской кареты. На глазахъ баронета навернулись слезы, когда его рука прикоснулась къ изящной рук короля.
— Вы еще бодро сидите на лошади, г. кавалеръ, сказалъ улыбаясь король,— я не предполагалъ, чтобы въ наши годы возможны были такія смлыя наздническія продлки!
— Господь да сохранитъ ваше величество, возразилъ баронетъ,— но разв можно сравнивать наши годы! Я радъ, что дожилъ до этого счастливаго дня и что воспоминаніе о немъ украситъ остатокъ моей жизни…
— Вы всегда были моимъ врнымъ подданнымъ. Мн отрадно слышать подобныя рчи.
— Пусть отсохнетъ языкъ у каждаго, кто осмливается говорить иначе! Въ послдніе годы мы достаточно насмотрлись на этихъ господъ! воскликнулъ баронетъ, у котораго старая злоба еще не совсмъ утихла въ сердц, такъ что достаточно было перваго повода, чтобы она вновь проснулась въ его сердц.
— Постараемся забыть то, что насъ просили забыть, сказалъ король съ краснорчивымъ жестомъ руки.
Непріятное выраженіе, которое приняло его лицо въ эту минуту, ясно доказывало, что уроки несчастія быть можетъ сдлали на него извстное впечатлніе, но не измнили его міровоззрнія. Хотя онъ дйствительно желалъ водворить миръ въ своемъ государств съ помощью извстныхъ уступокъ, но не могъ подавить въ себ тяжелаго чувства принужденія. Главная ошибка Карла I заключалась въ томъ, что онъ ничего не могъ давать сполна, и даже теперь при послднемъ поворот его судьбы, когда вс шансы были тщательно взвшены и не оставалось иного выбора, онъ продолжалъ разсчитывать. Прекрасныя и человчныя побужденія, на которыя онъ былъ способенъ, заглушались гордымъ сознаніемъ своего права, какъ Rex Angliae, который посл Бога былъ вторымъ на земл, лучше и выше всхъ остальныхъ людей. Въ глубин своей души онъ былъ твердо убжденъ, что никогда не ошибался и не могъ быть несправедливымъ и что народъ ничего не можетъ требовать отъ него кром того, что ему самому заблагоразсудится дать, потому что за свои поступки онъ отвтственъ передъ однимъ Богомъ.
Такъ думали въ средніе вка, и то же понятіе о королевской власти было у Карла I.
— Постараемся забыть прошлое, продолжалъ онъ съ разсяннымъ взглядомъ, который для внимательнаго наблюдателя могъ служить несомнннымъ доказательствомъ, что король не забылъ послдней причины своего разлада съ парламентомъ, и что это обстоятельство помшаетъ заключенію честнаго и прочнаго мира. Затмъ, повернувъ голову въ ту сторону, гд стояли спутники баронета, онъ спросилъ, указывая на Джона, кто этотъ красивый юноша?
— Джонъ Кутсъ, ваше величество, мой единственный сынъ! отвтилъ баронетъ.
— Онъ долженъ быть почти однихъ лтъ съ принцемъ Уэльскимъ! сказалъ король, съ кроткой улыбкой, освтившей его лицо при воспоминаніи о любимомъ сын, который уже три года жилъ въ изгнаніи.— Быть можетъ Господь скоро возвратитъ намъ его вмст съ ея величествомъ королевой. Вашъ сынъ живо напомнилъ мн молодаго принца по своей фигур, манерамъ, росту, такъ что я желалъ бы выразить ему мое благоволеніе. Если вы ршитесь разстаться съ нимъ, то съ настоящаго дня онъ будетъ моимъ пажемъ.
— Жизнь его принадлежитъ вашему величеству! воскликнулъ баронетъ, не помня себя отъ счастья.
По знаку короля шествіе вновь двинулось въ путь, сопровождаемое криками собравшейся толпы, которые становились все громче и восторженне по мр приближенія къ замку, благодаря усердію Бумпуса, созвавшаго съ этой цлью всхъ жителей Чильдерлейской деревни отъ мала до велика.
У подъемнаго моста стояла Оливія, она почтительно поклонилась королю и привтствовала его въ качеств хозяйки Чильдерлейскаго замка.
Карлъ I былъ очень доволенъ предупредительностью молодой двушки. Выйдя изъ кареты, онъ подалъ ей руку со словами, что для короля не можетъ быть ничего отрадне, какъ изъявленія преданности со стороны его врноподданныхъ и привтъ красоты. Онъ былъ опять въ наилучшемъ расположеніи духа и также сіялъ радостью, какъ солнце, освщавшее каменный Чильдерлейскій замокъ, на башняхъ котораго въ лтнемъ прозрачномъ воздух привтливо разввался соединенный флагъ Англіи и Ирландіи и его фамильный — шотландскій флагъ.
Король вошелъ въ замокъ подъ руку съ Оливіей, на нкоторомъ разстояніи отъ нихъ слдовали члены коммисіи изъ Гольмби, которые старались по возможности остаться незамченными. Въ главной зал Чильдерлейскаго замка королю былъ приготовленъ пріятный сюрпризъ. Здсь ожидали его многія изъ лицъ нкогда служившихъ при двор, его оберъ-камергеръ, дворецкій и знатнйшіе лорды его придворнаго штата — герцогъ Ричмондъ, графъ Соутгемптонъ, маркизъ Гертфордъ, графъ Линдзей,— его неизмнные друзья и приверженцы, храбро сражавшіеся за него до послдней минуты, несмотря на убитыхъ братьевъ и сыновей и потерю всего имущества, конфискованнаго парламентомъ. Они были въ своихъ обычныхъ придворныхъ костюмахъ, украшенныхъ брилліантами и орденами, какъ будто ничто не измнилось въ ихъ жизни, лица ихъ сіяли отъ счастья, что они вновь видятъ своего короля, и самому Карлу казалось, что онъ на большомъ пріем въ Уайтъ-голл или Гамптонъ-Корт.
— Друзья мои! воскликнулъ король, подходя торопливыми шагами къ своимъ бывшимъ сановникамъ и обнимая ихъ со слезами радости. Но онъ былъ еще больше тронутъ, когда увидлъ своихъ двухъ капеллановъ: Шельдона и Гамлонда.— Какъ! и вы здсь достопочтенные сэры? спросилъ съ изумленіемъ король.— И вы возвращены мн!
— Съ тмъ, чтобы никогда больше не разлучаться съ вашимъ величествомъ, отвтили капелланы, преклонивъ колна.
Король тотчасъ же предложилъ имъ встать съ земли.
— Не вы, а я долженъ встать на колни передъ вами встниками милости Божіей, сказалъ Карлъ преклонивъ голову.
Капелланы, поднявъ руки, благословили его съ молитвой.
Затмъ королю представлялись незнакомыя для него лица, ученые мужи изъ Кембриджа, представители всхъ коллегій и различныхъ ученыхъ степеней, доктора четырехъ факультетовъ, магистры, бакалавры и студенты. Вс они были въ своеобразныхъ старинныхъ костюмахъ, усвоенныхъ различными коллегіями, ученая корпорація ‘Trinity’ отличалась отъ другихъ свтло-голубымъ плащемъ съ блой обшивкой: у ‘Christ’s College’ былъ синій плащъ съ желтымъ, у ‘Pembroke и King’s’ — черный, у ‘Magralen’s и St John’s’ — черный съ желтымъ. Во глав коллегій былъ вице-канцлеръ въ пурпуровой мантіи, обшитой горностаемъ, онъ подалъ его величеству адресъ университета, написанный на латинскомъ язык.
Король въ своей отвтственной рчи выразилъ надежду, что теперь, съ помощью Всевышняго, для наукъ и искусствъ наступитъ новая эра и что съ прекращеніемъ военныхъ дйствій, ничто не будетъ препятствовать ихъ процвтанію.
У дверей залы стоялъ почетный караулъ: красные мундиры съ пиками. Король внимательно всматривался въ загорлыя, суровыя лица людей, побдившихъ его при Марстонмур и Незби.
Въ это время къ королю подошелъ господинъ въ генеральскомъ мундир и съ замчательнымъ смущеніемъ поклонился ему. Карлъ I хорошо помнилъ его лицо. Это былъ тотъ самый человкъ, который при Гейворт, передъ самымъ началомъ войны, принудилъ его принять просьбу о мир, подписанную сорока тысячами жителей графства Іорка, горожанами, арендаторами, свободными землепашцами. Для подачи петиціи они сами явились къ нему огромной толпой на лошадяхъ и пшкомъ, тогда королевскій конь едва не затопталъ смльчака, который бросился подъ его копыта, чтобы вынудить короля прочитать просьбу.
Тмъ не мене король вслдъ за этимъ началъ междоусобную войну, а тотъ, который напрасно умолялъ его о мир, всталъ во глав арміи бунтовщиковъ. Это былъ Томасъ Ферфаксъ.
Король, при своемъ мелочномъ характер, не могъ забыть этой непріятной для него сцены и простить человку, который посл всхъ блестящихъ побдъ, одержанныхъ имъ на войн, явился къ нему почти въ качеств скромнаго просителя. Посторонній наблюдатель въ эту минуту вроятно принялъ бы Ферфакса за побжденнаго и былъ бы въ полной увренности, что онъ пришелъ къ побдителю съ изъявленіями покорности. По всмъ даннымъ королю не стоило бы большаго труда окончательно привлечь на свою сторону генерала Ферфакса. Хотя послдній все еще числился главнокомандующимъ парламентской арміи, но, подъ вліяніемъ своей супруги, все боле и боле колебался и готовъ былъ примкнуть къ противной партіи.
Но король былъ суровъ и рзокъ въ обращеніи съ нимъ.
Ферфаксъ пришелъ на это свиданіе съ чувствомъ искренняго сожалнія, что дло зашло такъ далеко и съ твердымъ намреніемъ сдлать все отъ него зависящее, чтобы возстановить Карла I въ его правахъ. Онъ почтительно поцловалъ руку короля и объяснилъ въ свое оправданіе, что его величество былъ увезенъ въ Гольмби безъ его согласія, и что если бы онъ зналъ заране объ этомъ, то никогда не допустилъ бы до подобнаго насилія.
— Я вполн врю этому! отвтилъ холодно король.
Ферфаксъ добавилъ, что онъ назначитъ слдствіе по этому длу и прикажетъ подвергнуть виновныхъ военному суду. Затмъ доврчиво и съ полною откровенностью онъ распространился о тхъ опасностяхъ, какимъ по его мннію подвергается особа короля среди безпокойной арміи, и, съ свойственной ему сдержанностью, совтовалъ избрать иной путь для возвращенія въ Лондонъ.
Король прервалъ его съ видимымъ нетерпніемъ:
— Меня удивляетъ, какъ вы не можете понять сэръ, что армія настолько же близка моему сердцу, какъ и вашему!
Съ этими словами король быстро отвернулся отъ Ферфакса и оставилъ его одного среди залы.
Ферфаксъ былъ скоре огорченъ, нежели разсерженъ обращеніемъ короля. Онъ ясно видлъ, что Карлъ I какъ всякій утопающій готовъ схватиться за соломенку, и искренно сожаллъ, что упрямство мшаетъ ему принять добрый совтъ.
Графъ Линдзей попросилъ дозволенія представить его величеству бывшаго Чильдерлейскаго священника, д-ра Гевита.
— Я уже имлъ удовольствіе видть васъ въ Оксфорд, сказалъ король, милостиво протягивая руку для поцлуя бывшему священнику.— Очень жалю, что враги церкви и престола отршили васъ отъ должности, которая вполн соотвтствовала вашимъ способностямъ. Наше правосудіе должно вознаградить васъ за ту потерю, которую вы понесли отъ слпой ненависти нашихъ враговъ. Отнын я назначаю васъ моимъ капелланомъ.
— Я считаю для себя величайшимъ счастіемъ, что съ этой минуты могу везд слдовать за вашимъ величествомъ! отвтилъ Гевитъ съ низкимъ поклономъ.
— Будемъ надяться, что на пути къ благополучію и слав! сказалъ король.
— Прежде всего къ миру, ваше величество, замтилъ Гевитъ.
— Beati paciflci! блаженны миротворцы!’ говаривалъ мой отецъ, блаженной памяти король Іаковъ I. Того же правила держался и мой покойный тесть, французскій король Генрихъ IV, который говорилъ, что ‘нтъ ничего боле варварскаго и противнаго христіанству и природ, какъ вести войну изъ любви къ войн, и, что ни одинъ христіанскій король не можетъ отказаться отъ сколько нибудь выгоднаго мира’. Но даже помимо уваженія къ памяти этихъ двухъ дорогихъ для меня людей, неужели вы думаете, что я самъ не желаю прекратить эту злополучную войну, которая ведетъ къ полному разоренію нашего государства и разъединенію семьи! Но отъ меня не должны требовать того, что несовмстимо съ моимъ достоинствомъ. Честь и права короля должны остаться неприкосновенными.
— Они не потребуютъ невозможнаго отъ вашего величества! возразилъ Гевитъ.
— Мн извстно, что вы содйствовали моему свиданію съ Кромвелемъ, и я сердечно благодаренъ вамъ за это. Вроятно вы имете также понятіе о пунктахъ договора, который они предлагаютъ мн?
— Ваше величество не откажите имъ въ тхъ уступкахъ, которыя возможны для васъ! сказалъ Гевитъ умоляющимъ голосомъ.
— Да, насколько я могу это сдлать какъ человкъ, христіанинъ и монархъ, сказалъ король, переходя изъ дружескаго тона въ повелительный.— Я готовъ скоре отказаться отъ короны, нежели отъ моихъ убжденій, и больше дорожу моей честью, чмъ моими королевствами.
— Эти слова стоятъ того, чтобы ихъ записали золотыми буквами! воскликнулъ съ умиленіемъ врный королевскій слуга, мистеръ Гербертъ.
— Всмъ извстно, что изъ всхъ моихъ титуловъ и прерогативъ я больше всего дорожу моимъ правомъ быть защитникомъ вры и главнымъ руководителемъ церкви въ моихъ владніяхъ. Между тмъ отъ меня требуютъ, чтобы я пожертвовалъ нашей эпископальной церковью!
— Ваше величество, они желаютъ только, чтобы диссидентамъ были предоставлены одинаковыя права.
— Другими словами, чтобы эпископальная церковь потеряла всякое значеніе, продолжалъ съ раздраженіемъ король.— Вообще не желаютъ больше имть господствующей церкви и христіанскаго государства.
— Я осмливаюсь утверждать противное, сказалъ Гевитъ.— Изъ моего знакомства съ нкоторыми выдающимися людьми враждебной намъ партіи, я вывелъ заключеніе, что, несмотря на вншнее различіе ихъ религіи, это вполн благочестивые люди, которые ничего не требуютъ и не желаютъ кром вротерпимости!
— Вротерпимости! воскликнулъ король.— Хотятъ, чтобы я допустилъ то, что считаю положительно вреднымъ для моего наслдственнаго права. Мой покойный отецъ всегда говорилъ, что ‘ни одна форма церковнаго управленія несовмстима съ монархіей, кром эпископальной. Не будетъ эпископа, не будетъ и короля!’ и онъ былъ совершенно правъ. Ученіе диссидентовъ антимонархично, что доказали и ихъ митинги, которые были главной причиной распространенія духа строптивости въ народ. Онъ не будетъ подавленъ до тхъ поръ, пока священники во всхъ церквахъ не станутъ проповдывать о необходимости повиновенія властямъ, а этого нечего ожидать отъ пресвитеріанъ и другихъ диссидентовъ! Поврьте, что у насъ не будетъ прочнаго мира до тхъ поръ, пока вс не вернутся къ тому убжденію, что народъ не долженъ принимать никакого участія въ правленіи…
— Быть можетъ мн, какъ сыну эпископальной церкви, не слдуетъ говорить противъ своей родной матери! возразилъ Гевитъ.— Но то, что я скажу должно служить средствомъ для спасенія нашей церкви, которая для меня дороже всего въ мір, такъ какъ я поклялся, что буду принадлежать ей до послдняго дня моей жизни. Мн кажется, что здсь можетъ быть рчь только о томъ, что создано человческими руками, какъ напримръ, свтская власть епископовъ. Пожертвуемъ ей, чтобы удержать въ нашей церкви то, что установлено самимъ Богомъ. Предоставимъ блескъ и обаяніе власти помазаннику божьему на земл и вернемся къ евангельской простот. Мы не лишимся черезъ это божественной милости и только выиграемъ въ глазахъ нашихъ противниковъ.
Тонъ глубокаго убжденія, съ которымъ говорилъ Гевитъ подйствовалъ на короля и его окружающихъ.
— Когда я слышу такія рчи изъ вашихъ устъ многоуважаемый г. капелланъ, то он должны неизбжно повліять на мои ршенія. Не подлежитъ сомннію, что во всхъ важныхъ длахъ я буду прибгать къ вашей духовной помощи. Благодарю васъ за добрый совтъ.
Съ этими словами король удалился, чтобы въ сопровожденіи своего гостепріимнаго хозяина взглянуть на комнаты, приготовленныя для его помщенія. По дорог онъ разспрашивалъ баронета о старинныхъ гербахъ, надписяхъ и фамильныхъ портретахъ, которыми были украшены стны залъ и большой лстницы, по которой никто не ходилъ съ тхъ поръ, какъ опустлъ Чильдерлейскій замокъ. Теперь эта лстница была покрыта коврами и сверху до низу убрана зелеными втками и гирляндами цвтовъ.
Король обдалъ въ такъ называемой ‘Presence-Chamber’, самой обширной и великолпной комнат во всемъ замк. На галлереяхъ была помщена музыка, толпа любопытныхъ тснилась у входа, чтобы видть и привтствовать короля. За стуломъ его величества стоялъ будущій владлецъ Чильдерлея въ костюм пажа. Этикетъ англійскаго двора былъ соблюденъ до мельчайшихъ подробностей, вс придворные чины были налицо. Пажи (за исключеніемъ Джона) подавали кушанье на серебряныхъ закрытыхъ блюдахъ. Вновь назначенный придворный капелланъ прочиталъ обденную молитву. Кубокъ съ виномъ былъ поданъ королю на колняхъ, онъ всталъ съ мста и провозгласилъ тостъ за друзей, которые были возвращены ему. Въ отвтъ на это раздались громкіе крики восторга, которые вмст съ звуками музыки далеко разнеслись по окрестнымъ полямъ, освщеннымъ лтнимъ солнцемъ.
Посл обда пріхалъ Кромвель, сопровождаемый многочисленной свитой генераловъ, полковниковъ и капитановъ своего штаба. Иретонъ и Дезборо находились неотлучно при немъ.
Король въ это время удалился въ приготовленные для него покои, и когда ему доложили о прізд Кромвеля, то онъ отложилъ аудіенцію до вечера.
Но тмъ задушевне и непринужденне была встрча Оливіи съ Кромвелемъ, которая первая вышла къ нему на встрчу.
— Дитя мое, спросилъ Кромвель,— что съ тобой? Я никогда не видлъ тебя такой серьезной!
— Но я никогда не чувствовала себя такой счастливой, какъ теперь… сказала она, и какъ бы опомнившись добавила торопливо:— Я такъ рада, что опять вижу васъ въ Чильдерлейскомъ замк!
Вошелъ баронетъ и дружески протянулъ руку человку, котораго онъ ненавидлъ въ послдніе годы всми силами своей души.
— Я сдержалъ свое слово Оливеръ! сказалъ баронетъ.
— И я также сэръ! возразилъ Кромвель.— Вы видите вашъ замокъ стоитъ нетронутый до сихъ поръ въ своемъ прежнемъ великолпіи.
— Дай.Богъ, чтобы онъ остался такимъ какъ можно доле! сказалъ баронетъ.— Я желалъ бы передать его моимъ дтямъ въ томъ вид, какимъ я получилъ его отъ моихъ родителей.
— Быть можетъ, вы оставите его еще въ лучшемъ вид, отвтилъ шутя Кромвель. Затмъ положивъ руку на голову Оливіи, онъ сказалъ:— Знаешь ли ты милое дитя мое, что я былъ твоимъ крестнымъ отцомъ и что тебя назвали Оливіей въ честь меня,
— Я никогда не забывала этого!
— Ну, а какъ ты поживаешь мой будущій капитанъ! спросилъ Кромвель, ударивъ слегка по плечу молодаго Джона.
Но сынъ баронета, проникнутый сознаніемъ своихъ обязанностей относительно новаго господина, презрительно отвернулся со словами:
— Я пажъ его величества, и поэтому не могу быть вашимъ капитаномъ, генералъ!
Наступилъ вечеръ, и яркій свтъ множества зажженныхъ свчей разлился по большой зал, въ которой его величество намревался принять Кромвеля.
Въ назначенный часъ дверь отворились настежь, вошелъ маршалъ съ блымъ жезломъ, за нимъ слдовали пажи въ пунцовой одежд съ золотомъ, держа въ рукахъ зажженныя восковыя свчи. Затмъ въ залу вошелъ король въ сопровожденіи дворянъ. Онъ былъ такъ одтъ, какъ одвался въ былыя времена для пріема знатныхъ постителей или въ особенно торжественныхъ случаяхъ. На немъ было голубое бархатное платье, украшенное орденами. На лвомъ колн отсвчивалъ брилліантовый орденъ Подвязки, на груди была звзда св. Георгія изъ дорогаго оникса окруженнаго крупными алмазами. Не мало было на немъ и другихъ дорогихъ камней, сверкавшихъ при яркомъ освщеніи залы, такъ что король казался какъ бы окруженнымъ сіяніемъ, когда онъ подошелъ къ средин залы, гд стоялъ тронъ подъ богатымъ балдахиномъ.
Вс подошли къ его рук, дошла очередь до Кромвеля и Иретона. Невольный ужасъ охватилъ сердца присутствующихъ, когда герольдъ возвстилъ громкимъ голосомъ:
— Его превосходительство, генералъ Оливеръ Кромвель!
Кромвель сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, поклонился королю, но, не выразивъ ни малйшаго желанія поцловать его руку, снова выпрямился. Затмъ герольдъ назвалъ имя Иретона, онъ поклонился королю издали и всталъ рядомъ съ своимъ тестемъ.
По знаку его величества вс удалились изъ залы кром почетной стражи, король остался наедин съ самыми вліятельными лицами въ арміи. Королю было трудно выказать равнодушіе, котораго онъ не чувствовалъ на дл. Передъ нимъ стоялъ человкъ незнатнаго происхожденія, но этотъ человкъ держалъ судьбу государства въ своихъ рукахъ. Разумъ предписывалъ ему обласкать Оливера Кромвеля, но онъ чувствовалъ къ послднему непреодолимое отвращеніе и былъ слишкомъ гордъ, чтобы пересилить себя. Онъ бросилъ полупрезрительный боязливый взглядъ на приземистую фигуру своего противника, одтаго въ простое платье, безъ всякихъ орденовъ и украшеній, и сталъ внимательно разсматривать его. Казалось, что въ эту минуту онъ съ недовріемъ взвшивалъ его силы и мысленно спрашивалъ себя: неужели соединенныя усилія его дворянъ и приверженцевъ не могутъ отстранить этаго ненавистнаго человка и весь блескъ англійской короны недостаточенъ, чтобы подкупить его или привлечь на свою сторону. Но чувство полной безпомощности овладло королемъ, когда онъ разглядлъ суровое лицо Кромвеля, покрытое глубокими морщинами отъ усиленной умственной работы и невзгодъ войны, загорлое отъ воздуха лагерной жизни, съ полными губами, большимъ носомъ, густыми бровями, металлическимъ блескомъ голубыхъ глазъ, отяжелвшими вками и большой бородавкой на правомъ глазу.
— Благодарю васъ, генералъ, за тотъ почетъ, съ какимъ меня встртили солдаты вашихъ полковъ, сказалъ король глухимъ нершительнымъ голосомъ.
Кромвель сохранялъ полное спокойствіе честнаго человка не имющаго никакихъ затаенныхъ мыслей. Въ его обращеніи съ королемъ не замтно было ни малйшаго принужденія: онъ не имлъ притязанія состязаться съ придворными въ утонченныхъ манерахъ и желалъ быть только вжливымъ.
— Ваше величество, сказалъ онъ,— я обязался своей честью исполнить то, что вамъ общано, и сдержу слово.
Король былъ самъ убжденъ въ этомъ, но ему было, недостаточно общаго общанія, которое гарантировало ему безопасность его личности и обхожденіе приличное его высокому сану. Поэтому онъ употребилъ всю изворотливость своего ума, чтобы добиться боле существенныхъ общаній, которыя бы обезпечивали его права, какъ главы государства.
Но Кромвель и Иретонъ были на-сторож и настолько сдержанны въ своихъ выраженіяхъ, что изъ ихъ словъ трудно было вывести какое либо заключеніе. Они отклонили отъ себя ршеніе вопроса подъ предлогомъ недоврія, съ какимъ относится къ нимъ парламентъ, и добавили, что, по ихъ мннію, армія и народные представители должны сообща обсудить дло и дать отвтъ его величеству.
Король, выведенный изъ терпнія медленностью, съ какой велись переговоры, едва не позволилъ себ рзкой выходки, такъ какъ по своему нершительному характеру всегда слдовалъ впечатлнію минуты и оставался вренъ только своимъ предразсудкамъ и недоврію къ той или другой личности. Въ этихъ случаяхъ разумъ и сознаніе крайней необходимости нердко оказывались безсильными.
Разговоръ происходилъ вполголоса, такъ что многія подробности ускользнули отъ слуха почетной стражи, стоявшей у дверей. Но, по свидтельству нкоторыхъ изъ присутствовавшихъ офицеровъ, Иретонъ возвысивъ голосъ сказалъ:
— Ваше величество желаетъ быть посредникомъ между нами и парламентомъ, но мы полагали, что на насъ возложена обязанность быть посредниками между вашимъ величествомъ и парламентомъ.
Кромвель однимъ взглядомъ остановилъ вспышку своего зятя, и разговоръ опять продолжался въ прежнемъ тон.
Такимъ образомъ Кромвель, какъ видно изъ показаній свидтелей, такъ и изъ мемуаровъ и описаній его враговъ, сохранилъ въ данномъ случа полнйшее спокойствіе, которое не могло быть нарушено никакимъ побочнымъ обстоятельствомъ. Онъ отнесся къ королю съ участіемъ и при встрч съ нимъ настолько отршился отъ преимуществъ и вншняго блеска своего положенія, насколько это было совмстимо съ его цлями. Сознаніе, что судьба короля въ его рукахъ не длало его заносчивымъ и жестокимъ, онъ считалъ себя орудіемъ предначертаній Всевышняго, которому онъ прежде всего обязанъ отдать отчетъ въ врномъ исполненіи возложеннаго на него долга. Послднее обстоятельство всего боле способствовало его чувству собственнаго достоинства и тому такту, который онъ выказалъ во время своего свиданія съ королемъ.
Но Карлъ I, сообразно своей мелочной натур, не былъ въ состояніи оцнить характеръ этого великаго человка и судилъ о немъ съ своей узкой точки зрнія. Видя, что убжденія не дйствуютъ, онъ перемнилъ тонъ и старался склонить на свою сторону ‘раззорившагося арендатора Эли’ (какъ называлъ Кромвеля Филиппъ Уорвикъ) блистательными общаніями почестей и богатства. Говорятъ, что онъ даже предлагалъ ему титулъ графа Эссенса съ годовымъ содержаніемъ въ 10,000 ф. стерлинговъ и общалъ ему и его затю орденъ Подвязки. Но никто изъ составителей мемуаровъ того времени, ни даже самъ Уорвикъ, роялистъ по убжденіямъ, не говоритъ, что Кромвель или Иретонъ соблазнились этими общаніями.
Король замтно пришелъ въ дурное расположеніе духа:
— Я вижу изъ вашихъ словъ, что долженъ сообразно обстоятельствамъ поступить такъ, какъ признаю наилучшимъ! сказалъ онъ возвысивъ голосъ.
— Въ такомъ случа, возразилъ Иретонъ,— ваше величество дозволитъ и намъ дйствовать по своему усмотрнію.
Вмшательство Кромвеля тотчасъ же остановило эту новую вспышку раздраженія. Затмъ разговоръ опять перешелъ въ полушопотъ.
Изъ всхъ находившихся въ зал никто не слдилъ за бесдой короля съ Кромвелемъ съ боле напряженнымъ вниманіемъ, какъ Франкъ Гербертъ. Въ то время какъ вс его товарищи по служб относились съ безусловнымъ довріемъ къ своему предводителю, онъ видлъ поводъ къ подозрнію даже въ спокойномъ и вжливомъ обращеніи Кромвеля съ королемъ. Разговоръ, который онъ имлъ утромъ съ двумя своими близкими родственниками, графомъ Пемброкъ, приверженцемъ парламента, и мистеромъ Гербертомъ, преданнымъ слугой короля, еще боле усилили его сомннія. Мысль о предстоящемъ счастьи только отчасти смягчала глубокую грусть, охватившую его сердце. Быть можетъ онъ считалъ себя сильне, чмъ былъ въ дйствительности? невольно спрашивалъ онъ себя. Разв не малодушіе покинуть свою родину въ тотъ моментъ, когда ей грозитъ наибольшая опасность, отказаться отъ борьбы за свободу своихъ соотечественниковъ ради блаженства любви!.. Но въ эти минуты мучительныхъ сомнній и душевной тревоги ему достаточно было взглянуть на Оливію, чтобы почувствовать успокоеніе. Никогда не казалась она ему такой красивой, какъ въ этотъ день, въ своемъ длинномъ плать изъ благо атласа, съ шлейфомъ вышитымъ золотомъ и подобранномъ голубыми лентами.
Король подалъ знакъ, что аудіенція кончена, и въ тотъ же моментъ зала наполнилась лицами принадлежавшими къ главному штабу Кромвеля и представителями высшаго англійскаго дворянства. Король, видя себя окруженнымъ своими врными приверженцами, опять пришелъ въ хорошее расположеніе духа, которое было временно нарушено предъидущимъ разговоромъ.
Нкоторые изъ присутствовавшихъ перешли изъ большой залы въ сосднюю комнату, гд король, любитель рдкостей, внимательно разсматривалъ старое оружіе, боевые снаряды, шлифованные кубки и бокалы богато украшенные рзьбой.
Это была та самая комната, въ которой два года тому назадъ, владлецъ Чильдерлейскаго замка угощалъ ужиномъ герцога Бокингема и сэра Генри Слингсби. Копья, ружья, скиры и щиты висли по стнамъ на прежнихъ мстахъ. Король остановился передъ портретомъ, висвшимъ на задней стн комнаты.
— Чей это портретъ? спросилъ король, обращаясь къ Оливіи, которая сопровождала его въ качеств хозяйки дома.— Онъ удивительно похожъ на васъ миледи!
— Это мать Оливера Кромвеля, ваше величество! отвтила Оливія съ нкоторымъ смущеніемъ.
Тнь неудовольствія пробжала по лицу короля, онъ торопливо отвернулся.
Слдующій предметъ, обратившій вниманіе короля среди множества другихъ рдкостей, была изящная арфа украшенная тонкой рзьбой. Повидимому она уже давно не была въ употребленіи, такъ какъ стояла въ углу комнаты, на половину закрытая стуломъ.
— Господа, нтъ ли между вами пвцовъ въ род царя Давида? сказалъ съ улыбкой король, обращаясь къ окружающимъ, потому что Саулъ чувствуетъ, что злой духъ скоро опять начнетъ возмущать его.
— Давидъ былъ опасный пвецъ и стремился къ корон, я не желаю походить на него! сказалъ Джемсъ Стюартъ, герцогъ Леноксъ и Ричмондъ, близкій родственникъ короля, перебирая струны арфы, которая издала протяжный мелодичный звукъ.
Вс бывшіе въ зал столпились къ дверямъ. Строгій пуританинъ Кромвель былъ также въ числ ихъ, онъ безучастно смотрлъ на придворную забаву. Это не понравилось королю, который тотчасъ же повернулся къ нему спиной.
Герцогъ проплъ дв любовныя аллегорическія псни, исполненныя двусмысленныхъ намековъ, соотвтствовавшихъ легкомысленному настроенію господствовавшему при двор Карла I. Поэтъ въ одной изъ нихъ сравнивалъ лицо своей возлюбленной съ садомъ, прелестнымъ какъ рай, въ которомъ цвтутъ розы и лиліи и въ числ другихъ плодовъ ростутъ вишни. Но никто не можетъ купить этихъ вишенъ, добавилъ поэтъ, пока он сами не захотятъ продать себя. Ни пэръ королевства, ни принцъ не могутъ купить ихъ, пока юноша не выскажетъ своихъ надеждъ и своимъ постоянствомъ и врностью не обезпечитъ себ права наслаждаться вишнями (подъ вишнями поэтъ подразумвалъ губы восптой имъ красавицы).
Затлъ слдовало хоровое пніе. Это была одна изъ тхъ оперетокъ пасторальнаго характера, которыя были въ мод во времена королевы Елизаветы, и не разъ исполнялись при двор Карла I. Герцогъ аккомпанировалъ на арф, графъ Соутгемптонъ исполнялъ роль пастуха, графъ Линдзей — нимфы, маркизъ Гертфордъ и другіе придворные составляли хоръ. Слова Бэна Джонсона и музыка Генри Лауса, любимаго композитора того времени, подражателя итальянскаго стиля, вызвали въ душ короля воспоминаніе о прошломъ счасть. Онъ опять видлъ себя въ Уайтголл, въ роскошной банкетной зал, расписанной Рубенсомъ, передъ кулисами красиво устроеннаго придворнаго театра проходили фантастическіе хоры, изящныя фигуры женщинъ, которыхъ обезсмертилъ Ванъ-Дикъ въ своихъ картинахъ.
Гевитъ, видя, что вс занялись музыкой, воспользовался удобнымъ случаемъ чтобы подойти къ Франку Герберту, стоявшему въ сторон отъ остального общества. Онъ сообщилъ ему вполголоса, что говорилъ съ отцомъ Оливіи, но что баронетъ, благодаря своимъ закоснлымъ предразсудкамъ, отнесся къ длу не совсмъ благосклонно.
— Впрочемъ, добавилъ Гевитъ съ таинственной улыбкой,— если будетъ угодно Всевышнему, все устроится наилучшимъ образомъ не дале какъ сегодня вечеромъ.
— Сегодня вечеромъ? спросилъ съ удивленіемъ Гербертъ.
Но этотъ вопросъ остался безъ отвта, такъ какъ хоръ замолкъ, и король обратился къ Оливіи съ просьбой спть что нибудь и доставить этимъ удовольствіе собравшемуся обществу.
Оливія мене чмъ когда нибудь была расположена къ пнію. Чувство необъяснимаго страха овладло ею съ того момента, когда она вошла въ эту комнату. Волновало ли ее воспоминаніе о томъ памятномъ для нея вечер, посл котораго произошло столько перемнъ въ ея жизни, или это было предчувствіе близкой бды. Ей казалось, что портретъ, висвшій на стн, смотритъ на нее съ какимъ-то страннымъ грустнымъ выраженіемъ.
Но дочь баронета придавала слишкомъ большое значеніе желанію короля, чтобы отказать ему или выказать колебаніе. Съ тяжелымъ сердцемъ взялась она за инструментъ, до котораго давно не прикасалась ея рука, и начала наигрывать серьезную грустную мелодію. Она длала надъ собой напрасныя усилія, но никакая другая псня не приходила ей въ голову, кром той, которую она когда-то нашла въ старомъ сборник псенъ. Она начала пть дрожащимъ голосомъ, но чмъ дальше, тмъ мелодичне становилось ея пніе, въ немъ выразилась вся глубина и чарующая сила любящей души, объятой страхомъ передъ неизвстной будущностью:
‘Ты лжешь весна!— Не дашь ты намъ пробнаго счастья.
‘Быстро отцвтаетъ краса природы обновленной весеннимъ ливнемъ,
‘Все, что ты даешь весна, носитъ въ себ зародышъ смерти.
‘Ярко горитъ вечерняя заря на небосклон
‘Но свтъ ея померкнетъ съ твоимъ первымъ привтомъ —
‘О лживый міръ!— Лучшее въ теб мечта’.
Чмъ дальше пла Оливія, тмъ боле овладвало ею чувство безотчетнаго страха. Она охотно отказалась бы отъ пнія, но присутствіе короля мшало ей поддаться внушенію фантазіи. Сердце ея усиленно билось. Быть можетъ это была робость молодой двушки мало привыкшей къ обществу, при вид такого множества незнакомыхъ людей, или ее смущала близость Франка Герберта? Она чувствовала его мрачный взглядъ, неподвижно устремленный на нее. Неужели въ душ его уже проснулось сожалніе, что онъ такъ рано покидаетъ путь ведущій къ слав? Неужели любовь ничего не можетъ дать взамнъ мимолетнаго удовлетворенія честолюбія?.. Или онъ сердится на нее? Но въ чемъ она могла провиниться передъ нимъ?..
Она усиленно старалась побороть въ себ эти мысли, что еще увеличивало ея возбужденное состояніе и придавало ту выразительность и задушевность ея пнію, которая не всегда выпадаетъ на долю даже настоящихъ артистокъ.
‘Ты лжешь лто! Не ты ли ослпляешь мечтами отуманенный умъ,
‘Указывая ему открытый путь славы и великихъ ддъ,
‘Который такъ высоко цнятъ люди.
‘Безумецъ не страшится борьбы и смло вступаетъ на скользкій путь
‘Не тронетъ его голосъ нжной мольбы.
‘Но твоя слава, о лживый свтъ — пустое слово!
‘Твой лавровый внокъ — поблекшія листья!’

——

‘Ты лжешь осень! Кроткими прощальными лучами
‘Озаряешь ты картину сжатыхъ полей,
‘Гд виднются только снопы и могилы:
‘Но что бы не потеряли и не пріобрли люди
‘Сердце ихъ спокойно,
‘Съ благодарностью упивается грудь вяніемъ мира.
‘Но какъ втеръ сметаетъ листья съ кустарника,
‘О лживый свтъ, такъ разлетаются и эти послднія мечты’.
Оливія остановилась. Все ближе и ближе надвигались на нее тни, свта горли тусклымъ желтоватымъ свтомъ, ей казалось, что густой чадъ спускается на нихъ сверху и они начинаютъ меркнуть. Мало по малу все стушевалось въ этомъ зловщемъ полумрак, изъ всхъ присутствующихъ она видла только Франка Герберта и короля стоявшаго подъ тяжелой скирой висвшей на стн. Въ голов ея промелькнула мысль, что скира можетъ упасть со стны, она содрогнулась при этой мысли, ей хотлось протянуть руку, чтобы спасти короля, но у ней не достало на это силъ. Чей-то невидимый голосъ настойчиво шепталъ ей, что она должна спть псню до конца.
Она снова запла:
‘Лжешь и ты зима!— Когда своимъ кроткимъ отблескомъ
‘Даешь намъ въ тсной комнат счастье любви,
‘Которое мы искали въ цломъ мір,—
‘Ахъ если бы ты всегда осталась для насъ такой!
‘Но тише! слышенъ стукъ, онъ все ближе и ближе
‘Къ теб прикоснулась холодная рука… тебя зовутъ…
‘О лживый свтъ, правда въ немъ — одна могила!..’
Оливія пропла послднія слова псни блдными помертввшими губами. Съ ней длалось головокруженіе, она едва не упала, но Франкъ Гербертъ усплъ во-время поддержать ее. Она узнала его, несмотря на полусознательное состояніе, и доврчиво обвила его шею обими руками, къ смущенію всхъ присутствующихъ.
Въ комнат водворилось мертвое молчаніе.
Король воспользовался этой минутой, чтобы исполнить общаніе данное имъ своему новому капеллану.
— Мн извстно мой храбрый полковникъ, сказалъ онъ обращаясь къ Франку Герберту, который машинально прислушивался къ его словамъ,— что вы любите эту молодую двушку, и что она отвчаетъ вамъ тмъ же чувствомъ. Сэръ Товій, одинъ изъ самыхъ врныхъ и преданныхъ мн подданныхъ, онъ не желаетъ, чтобы вы женились на его дочери, потому что вы принадлежали до сихъ поръ къ непріязненной мн партіи. Но я хочу доказать моимъ приверженцамъ, что могу быть великодушнымъ къ моимъ бывшимъ врагамъ. Чильдерлейскій баронетъ, отказавъ вамъ въ рук своей дочери, не откажетъ мн въ прав устроить ея судьбу. Вы въ числ многихъ другихъ подняли противъ меня знамя возмущенія, примите теперь отъ меня залогъ мира въ лиц вашей невсты. Я позабочусь о вашемъ будущемъ благосостояніи.
Франкъ Гербертъ внимательно выслушалъ окончаніе рчи короля. Онъ выпрямился во весь ростъ и отвтилъ глухимъ голосомъ:
— Ваше величество я не могу принять отъ васъ подобной милости. Я никогда не измню своимъ убжденіямъ ради любви. Это была бы сдлка съ совстью, о Франк Герберт никто не скажетъ, что онъ продалъ себя.
— Молодой человкъ, совтую вамъ хорошенько подумать, прежде, чмъ принять какое нибудь ршеніе! сказалъ король боле удивленный, нежели разгнванный, потому что онъ не совсмъ понялъ отвтъ молодаго республиканца.
Франкъ Гербертъ продолжалъ:
— Я дйствительно считалъ для себя величайшимъ счастьемъ жениться на этой двушк, и хотлъ удалиться съ нею отъ противорчій нашего времени въ уединеніе безмятежной сельской жизни. Но я могъ сдлать это какъ свободный человкъ. Вы, ваше величество, разрушили эту мечту своимъ вмшательствомъ. Красота моей возлюбленной ежеминутно напомнила бы мн эту минуту, когда я измнилъ своимъ убжденіямъ. Ея улыбка и ласки дйствовали бы на меня какъ медленный ядъ, он не могли бы заглушить того презрнія, которое я чувствовалъ бы къ самому себ. Ничто на свт, ни даже любовь къ женщин избранной моимъ сердцемъ не заставитъ меня быть клятвопреступникомъ. Моя честь не позволяетъ мн ни обманывать васъ, ни принимать какія бы то ни было милости отъ вашего величества.
Франкъ Гербертъ замолчалъ. Король казался серьезнымъ и задумчивымъ, но окружавшіе его придворные обнажили шпаги.
— Это государственное преступленіе! говорили они.— Оскорбленіе его величества!.. Мы не можемъ допускать подобныхъ вещей…
Владлецъ Чильдерлейскаго замка прежде всхъ бросился на Герберта съ поднятой шпагой, но этотъ спокойно отразилъ нападеніе.
— Не забывайте, что вы въ присутствіи короля! сказалъ Карлъ I беззвучнымъ голосомъ.— Не нарушайте правъ гостепріимства.
Франкъ Гербертъ подошелъ медленнымъ, но твердымъ шагомъ къ бархатному дивану, стоявшему у стны, на которомъ сидла Оливія блдная какъ смерть. Она подняла на него глаза, въ этомъ взгляд было столько любви и безутшнаго горя, что онъ невольно отвернулся на минуту. Затмъ онъ бросился на колни передъ блдной огорченной двушкой:
— Ты одна знаешь какъ велика моя жертва, такъ какъ теб одной извстно, какъ я люблю тебя! сказалъ онъ взволнованнымъ прерывающимся голосомъ. Но мы должны разстаться моя дорогая. Я увренъ, что вспоминая обо мн ты не будешь упрекать меня, что я не ршился измнить своимъ убжденіямъ ради личнаго счастья.
Оливія, убитая горемъ, не въ силахъ была произнести ни одного слова. Онъ поднялся на ноги и тмъ же медленнымъ твердымъ шагомъ вышелъ изъ комнаты.
— Это опасный человкъ! пробормоталъ Иретонъ сквозь зубы.
Кромвель молчалъ, но взглядъ его былъ внимательно устремленъ на его подчиненнаго, пока онъ не исчезъ въ дверяхъ.
Франкъ Гербертъ вышелъ въ поле. Втеръ освжилъ его. Онъ дошелъ до дерновой скамьи, на которой наканун сидлъ съ Оливіей и сдлалъ ей признаніе въ любви. Онъ съ отчаяніемъ опустился на землю, глухія рыданія вырвались изъ его груди. Но черезъ минуту несчастный юноша снова всталъ.
— Нтъ, сказалъ онъ,— борьба еще не окончена, но, противъ кого она не была бы направлена, я буду до конца служить длу свободы!..
Нсколько дней спустя король, окруженный многочисленнымъ и блестящимъ штатомъ придворныхъ, въхалъ въ великолпный замокъ Гамптонъ-Кортъ близъ Темзы. Одновременно съ этимъ армія вступила въ Лондонъ, во глав ея хали верхами Кромвель и Ферфаксъ. Войска торжественно прошли по Сити и заняли Тоуэръ, лондонскую цитадель, С.-Джемсъ, королевскіе дворцы, весь Вестминстеръ. Лондонъ, сердце Англіи и слдовательно вся страна были въ рукахъ арміи. Пресвитеріане были удалены изъ парламента, городской и муниципальный совтъ распущены и сформированы заново. Эти первые изгнанники народной партіи отправились во Францію, въ числ ихъ былъ лордъ Дензиль Голлисъ, глаза пресвитеріанской партіи, написавшій впослдствіи свои ‘Мемуары’, которые онъ закончилъ словами: ‘Мн остается только воскликнуть подобно Бруту: злополучная добродтель ты была пустымъ словомъ, я хотлъ возвеличить тебя и служить теб какъ чему-то дйствительно существующему, но ты сама повинуешься успху! ‘

ГЛАВА IV.
Пасха.

Былъ одинъ изъ тхъ холодныхъ и сырыхъ дней, которые такъ часто бываютъ въ Лондон даже въ апрл мсяц. Наступали сумерки.
Мы попросимъ нашего читателя послдовать за нами въ домъ еврея Авраама въ Сити, гд онъ наконецъ нашелъ пріютъ съ своей семьей и прожилъ спокойно нсколько мсяцевъ посл всхъ бдствій, испытанныхъ имъ во время междоусобной войны. Хотя ничто не связывало его съ почвой Англіи пропитанной кровью ея сыновъ, но тмъ не мене и онъ попалъ въ общій водоворотъ, который засталъ его врасплохъ и насильственно увлекъ за собой. Въ это печальное время фанатизма и безумныхъ религіозныхъ преслдованій, еврей слишкомъ привыкъ смотрть на себя какъ на отверженца, стоящаго вн общества, чтобы интересоваться текущими политическими событіями. Какое было ему дло до того, что короли и народы ссорились между собой, что государство враждовало съ церковью! Вокругъ него толковали о свобод личности и совсти, о правахъ и государственномъ устройств. Но для него, безроднаго и гонимаго въ продолженіи многихъ десятковъ лтъ, не существовало ни свободы, ни права. Могъ ли онъ относиться съ участіемъ къ исходу борьбы, въ которой даже не упоминалось его имя? На чьей бы сторон ни былъ перевсъ онъ длался добычей побдителя.
Англія возставшая за свою свободу, виновница одной изъ самыхъ великихъ революцій міра, была мене либеральна относительно евреевъ, нежели Германія, такъ какъ она даже не допускала ихъ присутствія въ стран. Въ силу формальнаго королевскаго декрета, изданнаго четыре столтія тому назадъ, ни одинъ еврей не имлъ права вступать на почву Англіи. Исключеніе сдланное Карломъ I въ пользу Авраама еще больше усилило народную ненависть противъ послдняго и навлекло на него подозрніе въ государственной измн, хотя онъ никогда не вмшивался въ политическія дла. Ограбленный роялистами, преслдуемый благочестивыми пресвитеріанами, онъ не видлъ въ будущемъ иного исхода для себя и своей семьи, кром крайней нищеты или постыдной смерти. Поэтому мысль о предстоящемъ свиданіи съ предводителемъ мятежной арміи приводила его въ ужасъ. Но, вмсто ожидаемой жестокости и суроваго приговора надъ нимъ и его единоврцами, къ нему отнеслись съ искреннимъ участіемъ и симпатіей. Онъ впервые услышалъ слово: ‘вротерпимость’ изъ устъ человка, передъ которымъ начинала трепетать вся Европа.
Это слово магически подйствовало на душу бднаго еврея. Передъ его умственнымъ кругозоромъ открылся новый міръ, надежда проснулась въ его сердц. Неужели, спрашивалъ онъ себя, евреямъ позволятъ жить какъ другимъ людямъ, открыто молиться своему богу, и имъ не придется больше страдать отъ ненависти и презрнія другихъ націй! Быть можетъ слова Божественнаго Откровенія должны быть объяснены иначе нежели ихъ толковали до сихъ поръ. Новый Іерусалимъ не тамъ, гд его ожидали евреи, они обртутъ родину въ чужой земл, чужой народъ скажетъ имъ: Будьте равноправны съ нами, стройте себ жилища, занимайтесь земледліемъ, искусствами, ремеслами, наукой и торговлей наравн съ нами! Раздлите съ нами счастье и несчастье, у васъ будутъ т же права и обязанности!
Освобожденіе еврейскаго народа уже не представлялось боле Аврааму въ неопредленной дали. Это была не мечта, а дйствительность, надъ осуществленіемъ которой обязанъ былъ трудиться каждый еврей. Эта мысль придавала ему бодрость и поддерживала его силы. Тоже высказалъ и Кромвель. Авраамъ твердо врилъ въ высокое призваніе этого человка и надялся, что онъ сдлаетъ многое для евреевъ, если побда останется на его сторон, и что его примръ благодтельно отразится въ остальной Европ и побудитъ другія страны подражать Англіи. Поэтому побда Кромвеля не могла быть безразлична для Авраама, онъ сталъ съ напряженнымъ вниманіемъ слдить за ходомъ событій, и политика впервые получила для него живой интересъ.
Домъ Авраама въ Сити въ продолженіи послднихъ трехъ лтъ стоялъ запертый наглухо отъ солнца и свта, и только крысы и мыши жили въ немъ. Почтенный еврей, прежде чмъ вступить во владніе своимъ прежнимъ жилищемъ, долженъ былъ преодолть рядъ затрудненій. Лондонскій муниципальный совтъ неохотно исполнилъ приказаніе Кромвеля и отнесся къ еврею, пользующемуся его покровительствомъ, съ крайнимъ недоброжелательствомъ, такъ какъ видлъ въ немъ интригана, отъ котораго нужно избавиться при первой возможности. Также непріязненно встртили его обитатели сосднихъ домовъ, и только немногіе имвшіе съ нимъ боле близкія сношенія оцнили честность и природный умъ Авраама, и находили, что онъ можетъ быть такимъ же хорошимъ сосдомъ, какъ любой христіанинъ. Въ числ послднихъ былъ м-ръ Эдвардъ Никласъ, секретарь Кромвеля, человкъ, обладающій обширными знаніями, особенно въ богословіи, которое согласно духу того времени пользовалось особеннымъ почетомъ. Онъ настолько зналъ по-еврейски, насколько можно было изучить этотъ языкъ въ Оксфорд, и, хотя съ нкоторымъ трудомъ, но могъ читать въ подлинник библію, что было необходимо для него при постоянныхъ богословскихъ спорахъ, которые велись тогда не только съ церковныхъ каедръ, но и въ кабинетахъ ученыхъ. Знакомство съ такимъ образованнымъ евреемъ, какъ Авраамъ, было большой находкой для Никласа. Теперь онъ не только имлъ возможность до тонкости изучить еврейскій языкъ, но и познакомиться съ Талмудомъ, этой замчательной книгой, исполненной величайшей мудрости, гд преданія, легенды и лирическія стихотворенія встрчались наряду ‘съ юридическими тонкостями и глубокомысленными изреченіями. М-ръ Никласъ скоро понялъ, какую выгоду онъ можетъ извлечь изъ этого малоизвстнаго источника, если воспользуется его богатымъ нетронутымъ матеріаломъ для своихъ богословскихъ сочиненій, направленныхъ противъ пресвитеріанъ. Онъ заране мечталъ о томъ, какъ онъ побьетъ и ослпитъ своихъ противниковъ ссылками на писателей, которыхъ они никогда не читали, и въ особенности на книгу Талмуда, которая была бы непонятна для него самого безъ помощи Авраама. Поэтому м-ръ Никласъ дорожилъ своимъ сосдомъ, какъ важнымъ случайно сдланнымъ открытіемъ, и относился къ нему какъ скупецъ къ своему скрытому сокровищу. Но мы были бы несправедливы къ почтенному секретарю, если бы стали утверждать, что въ данномъ случа онъ руководился одной выгодой. По цлымъ вечерамъ просиживалъ онъ около Авраама, и такъ какъ помимо любви къ наук и пытливаго ума, онъ былъ крайне сообщителенъ, то эти продолжительныя и откровенныя бесды привели къ тому, что уваженіе, которое онъ сначала чувствовалъ къ умному еврею, мало по малу перешло въ искреннюю дружбу. Одновременно съ этимъ изученіемъ священнаго писанія евреевъ возбудило въ немъ интересъ ко всему еврейству. Онъ убждался съ каждымъ днемъ въ какой степени ложны были обвиненія, взводимыя на евреевъ современными богословами. Какъ индепендентъ онъ не находилъ ничего противнаго своей религіи въ терпимости относительно другихъ вроисповданій, и какъ мыслящій человкъ онъ осуждалъ способъ, съ какимъ до сихъ поръ обходились съ евреями. Онъ видлъ какъ, вопреки всмъ преслдованіямъ, эти грандіозные остатки исчезнувшаго древняго міра все боле и боле проникали въ новйшую культуру и пришелъ къ убжденію, что нтъ иного исхода, какъ признать ихъ легально.
Въ связи съ еврейской религіей м-ръ Никласъ интересовался также своеобразными церемоніями и обычаями своихъ новыхъ друзей. Вслдствіе этого онъ пришелъ къ нимъ сегодня вечеромъ ране обыкновеннаго. Приближалась пасха, а этотъ праздникъ, какъ извстно, связанъ съ торжественными приготовленіями у евреевъ. Вся посуда въ погреб и на кухн замняется той, которая употребляется исключительно въ это время, осматриваютъ каждый уголъ, вс полки и шкапы, чтобы въ дом не осталось ни одной крохи ‘квашеннаго’ хлба. Въ продолженіи восьми дней дятъ тонкія жесткія лепешки безъ закваски, которыя, согласно преданію, ли при выход изъ Египта дти Израиля, не успвшія испечь квашеннаго хлба, и которыя съ тхъ поръ дятъ ихъ потомки въ продолженіи многихъ столтій.
Все это разсказалъ Авраамъ своему пожилому другу, широкоплечему приземистому человку, съ открытой, честной физіономіей. М-ръ Никласъ съ своей стороны внимательно слушалъ почтеннаго еврея, который съ ученостью раввина соединялъ въ себ обходительность свтскаго человка, и охотно отвчалъ на вс его вопросы.
Въ это время были особенно распространены баснословные слухи объ еврейской пасх. Во многихъ серьезныхъ сочиненіяхъ говорилось какъ о непреложномъ факт, что евреи для этого праздника употребляютъ христіанскую кровь. М-ръ Никласъ чувствовалъ смущеніе при одной мысли, что онъ самъ въ былыя времена врилъ этому. Единственное заключеніе, которое онъ могъ вывести изъ прямыхъ указаній библіи и изъ всего, что онъ видлъ въ дом Авраама, что не послднюю роль на этомъ праздник играетъ самая педантичная чистота. Первое, что поразило его, когда онъ вошелъ въ пріемную своихъ друзей, это былъ сырой свжій воздухъ недавно вымытыхъ половъ и начисто сметенной пыли, чего онъ никогда не допустилъ бы въ своемъ кабинет, гд безпорядокъ составлялъ для него потребность, и если бы онъ увидлъ метлу или ведро воды среди своихъ книгъ, то счелъ бы это величайшимъ для себя несчастіемъ. Но онъ былъ слишкомъ благовоспитанъ, чтобы позволить себ какое нибудь замчаніе въ чужомъ дом.
Онъ засталъ женскую половину семьи Авраама уставшими отъ дневной работы и въ простомъ домашнемъ плать. Сначала онъ протянулъ руку хозяйк дома, видной и все еще красивой женщин лтъ пятидесяти, затмъ поздоровался съ дочерью Авраама и Мануэллой. Почтенный секретарь былъ со всей семьей въ наилучшихъ отношеніяхъ и относился ко всмъ съ одинаковымъ сердечнымъ участіемъ.
Дочь Авраама два мсяца тому назадъ вышла замужъ за португальскаго еврея изъ Амстердама, по имени Леонъ-дель-Бланко, съ которымъ она познакомилась въ Бристол. Когда его земляки по приказу Кромвеля сли на корабли въ Лондон, чтобы вернуться на родину, Леонъ остался и, съ согласія молодой двушки, просилъ ея руки у Авраама и его жены. Но, чтобы бракъ этотъ могъ состояться, нужно было преодолть два препятствія: одно заключалось въ разлад, который существовалъ между двумя втвями еврейства. Сара была дочь нмецкаго еврея, а Леонъ-дель-Бланко принадлежалъ къ португальской синагог, которая съ давнихъ временъ считала себя выше и знатне другихъ и избгала всякихъ сношеній съ своими нмецкими единоврцами. Второе и главное препятствіе заключалось въ томъ, что Кромвель сдлалъ исключеніе для одного Авраама и только ему одному съ семьей дозволилъ жить въ Лондон, а Леонъ-дель-Бланко пока былъ для него постороннимъ человкомъ. По статуту Эдуарда I ни одинъ еврей не имлъ права даже временно жить въ Англіи, а тмъ боле пріобрсти домъ, землю или какое нибудь имущество. Этотъ статутъ былъ въ сил въ продолженіи четырехъ столтій и соблюдался и теперь, не смотря на вражду существовавшую между королемъ и парламентомъ. Ненависть къ евреямъ, увеличенная невжествомъ, была настолько глубока въ народ, что даже лучшіе и наиболе развитые люди невольно чувствовали ее, не отдавая себ отчета въ ея дйствительныхъ или воображаемыхъ причинахъ. Въ данный моментъ весь вопросъ заключался въ томъ, достаточно ли силенъ Кромвель и сочтетъ ли онъ дло настолько важнымъ, чтобы идти наперекоръ общему настроенію массы.
Но Кромвель никогда не отклонялся отъ избраннаго имъ пути, и ничего не длалъ на половину. Хотя онъ прислушивался къ голосу народа и по возможности соображался съ нимъ въ своихъ дйствіяхъ, но имлъ мужество идти противъ него, когда этого требовала его совсть или сознаніе необходимости. Поэтому секретарь Кромвеля, не задумываясь, взялъ на себя ходатайство передъ своимъ патрономъ за Леона-дель-Бланко. Это была первая услуга, которую,онъ могъ оказать своему другу, а также первое доказательство уваженія къ его особ и новаго, боле просвщеннаго взгляда на его единоврцевъ. Хлопоты м-ра Никласа увнчались полнымъ успхомъ: онъ принесъ патентъ подписанный главнокомандующимъ арміи, по которому еврею Леону-дель-Бланко предоставлялось жить въ Лондон столько времени, сколько онъ пожелаетъ, имть свой домъ и вести торговлю.
Вскор посл того совершенъ былъ брачный обрядъ въ небольшой молельн, съ окнами обращенными во дворъ, которую Авраамъ устроилъ въ верхнемъ этаж своего дома. Естественно, что м-ръ Никласъ былъ однимъ изъ свидтелей, подписавшимъ брачный договоръ, и почетнымъ гостемъ за веселымъ обдомъ, который былъ данъ по этому случаю въ дом отца невсты.
Самъ м-ръ Никласъ во время этой свадьбы былъ несравненно веселе и разговорчиве, нежели въ описываемый вечеръ. Вс замтили по выраженію его лица, что онъ былъ чмъ-то сильно озабоченъ.
— Не хотите-ли вы закурить трубочку, м-ръ Никласъ? спросила Ревекка, жена Авраама, зная нжное пристрастіе стараго ученаго къ табаку.
М-ръ Никласъ окинулъ комнату робкимъ взглядомъ:— здсь все такъ чисто и прибрано, сказалъ онъ, я право не знаю…
— Помилуйте, еще не сдлано и трети того, что нужно! Вдь сегодня только начало пасхальной недли! Приходите завтра, тогда вы еще не то увидите…
М-ръ Никласъ не на шутку испугался. Воображеніе рисовало ему разставленныя ведра, къ которымъ онъ чувствовалъ инстинктивное отвращеніе, ему казалось, что льютъ воду ему подъ ноги. Но эти непріятныя размышленія были прерваны хозяиномъ дома, который подалъ ему жестянку съ табакомъ.
— Ну длать нечего! сказалъ м-ръ Никласъ и, вынувъ изъ кармана трубку изъ чернаго дерева въ серебряной оправ, съ видимымъ удовольствіемъ набилъ ее. Это былъ настоящій испанскій табакъ выписанный вмст съ другимъ товаромъ Леономъ-дель-Бланко, который съ помощью своихъ родныхъ завелъ довольно значительную заграничную торговлю. Въ то время хорошій табакъ составлялъ большую рдкость въ Лондон, приходилось довольствоваться плохимъ табакомъ колоній, который употребляли солдаты и простой народъ, или фабрикованнымъ въ Голландіи.
М-ръ Никласъ затянулся съ видомъ знатока, который испытываетъ величайшее наслажденіе. Мало по малу незамтно для него самого запахъ превосходнаго табака и голубоватый дымъ, поднимавшійся кольцами, привели его въ кроткое и миролюбивое настроеніе духа, хотя лицо его сохраняло прежнее озабоченное выраженіе. Онъ слъ въ широкое кресло, стоявшее у камина, Авраамъ помстился рядомъ съ нимъ.
— Что случилось съ вами, м-ръ Никласъ? спросилъ хозяинъ дома, когда вс удалились и они остались одни. Какъ вы ни стараетесь казаться веселымъ, но я слишкомъ хорошо знаю васъ, и вижу по вашему лицу, что у васъ какая-то печаль на сердц.
— Быть можетъ, вы правы, возразилъ гость, не выпуская изо рта трубки. Дйствительно я не гожусь въ дипломаты, хотя его превосходительство сдлалъ мн честь выбрать меня въ свои секретари. Дло въ томъ, что въ послднее время я не имю покоя, ни днемъ, ни ночью.
— Но что за причина этого?
— Почемъ я знаю? возразилъ м-ръ Никласъ. Никогда не видалъ я генерала такимъ озабоченнымъ. Собирается гроза. Говорятъ, что между роялистами начинается движеніе и что они заключили союзъ съ пресвитеріанами. Господи, когда же Ты даруешь миръ нашей несчастной измученной стран!…
Авраамъ сложилъ руки, какъ онъ это всегда длалъ для молитвы, м-ръ Никласъ продолжалъ:
— Миръ далъ-бы возможность каждому заняться своимъ дломъ: крестьянину, торговцу, ремесленнику и я могъ бы опять вернуться къ моимъ книгамъ…
М-ръ Никласъ глубоко вздохнулъ при послднихъ словахъ и выпустилъ изо рта густое облако дыма.
— Я готовъ служить моему отечеству, добавилъ онъ, какъ-бы въ свое оправданіе, но мое сердце не можетъ примириться съ такимъ порядкомъ вещей. Врьте, что мн не было бы такъ больно, если бы мы могли предвидть исходъ изъ всей этой путаницы. Зима и лто продолжаются только извстное время, но это печальное неопредленное положеніе не кончится до тхъ поръ… пока…
М-ръ Никласъ замолчалъ и задумчиво устремилъ свои глаза на огонь, горвшій въ камин.
— Продолжайте, что вы хотли сказать? спросилъ Авраамъ съ невольнымъ любопытствомъ.
— Какъ вамъ извстно, источникъ всего зла король, который внушаетъ намъ серіозныя опасенія, хотя онъ объявленъ плнникомъ арміи и посаженъ въ замокъ Каррисбрукъ.
Тмъ не мене онъ по природ добрый человкъ, сказалъ Авраамъ начальнымъ голосомъ.
— Еще этого не доставало! воскликнулъ съ неудовольствіемъ м-ръ Никласъ. Вы кажется жалете о немъ?
— Жалю не о немъ, а о постигшемъ его несчастій.
— Если онъ несчастливъ, то вполн заслужилъ это! Вы сами не много видли отъ него добра! Это неблагодарный человкъ, который прежде всего жертвуетъ своими друзьями. Разв онъ не довелъ васъ до нищеты?
— Я не долженъ чувствовать противъ него никакой злобы. Вы видите Всевышній, да будетъ благословенно имя Его, опять возвратилъ меня въ домъ мой, дла мои со дня на день идутъ лучше благодаря моему зятю.
— Изъ вашихъ словъ, возразилъ съ горячностью м-ръ Никласъ, можно вывести заключеніе, что вы не прочь примкнуть къ партіи нашихъ враговъ, отъ которыхъ вы ничего не видли кром презрнія и вреда, противъ друзей, которые отнеслись къ вамъ съ искреннимъ участіемъ.
— Примкнуть къ партіи! повторилъ Авраамъ, спокойнымъ голосомъ человка привыкшаго покоряться судьб. Бдный еврей, осужденный на вчное странствованіе, не имющій никакихъ правъ, не можетъ принадлежать къ какой либо партіи? Вы называете Карла I моимъ врагомъ! Правда, мн пришлось вынести много страданій изъ-за него, въ нкоторыхъ вещахъ дйствительно можно обвинять его, а не во всемъ. Но что-же изъ этого? На томъ-же основаніи я долженъ былъ бы враждебно относиться ко всему свту и ненавидть его. Если бы я сталъ радоваться паденію моего противника, то навлекъ бы на себя этимъ гнвъ Господень!
— И вы рядомъ съ этимъ мечтаете объ освобожденіи и равноправности съ другими народами! воскликнулъ съ раздраженіемъ м-ръ Никласъ. Кажется вы знаете не хуже меня, что если побда останется на сторон индепендентовъ, во глав которыхъ Кромвель, то вамъ-же будетъ лучше.
— Я знаю это, возразилъ Авраамъ, и молю Нога чтобы Онъ ниспослалъ свое благословеніе, но разв необходимо ненавидть враговъ, чтобы любить тхъ, которые сдлали намъ добро?
— При настоящемъ положеніи вещей, сказалъ м-ръ Никласъ, каждый долженъ открыто стоять на той или другой сторон. Одинъ изъ нихъ долженъ пасть: Карлъ I или Кромвель. Выбирайтъ любаго изъ нихъ?
— Выборъ зависитъ отъ Бога, а не отъ людей! отвтилъ набожный еврей.
— Господь произнесъ свой приговоръ, продолжалъ торжественнымъ тономъ м-ръ Никласъ, людямъ остается только выполнить его. Подробности также извстны вамъ, какъ и мн. Вы знаете, что со времени прибытія короля въ армію до настоящаго момента, вс его поступки и слова представляли безконечную цпь лжи, притворства и предательства. Начальство арміи дружелюбно встртило его и проводило до замка Гамптонъ-Кортъ, ему предоставили возможную свободу, допустили къ нему его дтей и даже капеллановъ. Чмъ-же все это кончилось! Въ то время, какъ онъ открыто велъ переговоры съ Кромвелемъ и парламентомъ, онъ втайн сносился съ шотландцами и шотландскими пресвитеріанами, герцогомъ Гамильтономъ, графомъ Лаудердалемъ, врагами свободной Англіи! Эмигранты цлыми толпами высаживаются въ гаваняхъ, везд снуютъ агенты королевы… Кстати, позвольте вамъ припомнить послднюю исторію, которая случилась въ шинк подъ вывской ‘Голубой Кабанъ?’ Здсь, въ этомъ грязномъ вертеп нашли зашитое въ сдл письмо короля къ его жен, которое долженъ былъ доставить во Францію одинъ изъ слугъ ея величества. Въ этомъ письм было сказано, чтобы королева не придавала серіознаго значенія переговорамъ короля съ Кромвелемъ, что единственная цль ихъ — выиграть время, пока поднимется шотландская армія, подъ предводительствомъ Гамильтона и Лаудердаля, какъ только она войдетъ въ Англію, король встанетъ во глав ея, чтобы усмирить мятежную страну и наказать надлежащимъ образомъ зачинщиковъ бунта. Что же касается этого негодяя Кромвеля, то ея величество также можетъ быть совершенно спокойна: король только что общалъ ему орденъ ‘Подвязки’ въ Чильдерлейскомъ замк, но вмсто этого надется украсить его шею крпкой веревкой и…
М-ръ Никласъ, внезапно прервавъ разсказъ, спросилъ встревоженнымъ голосомъ Авраама:— Вы ничего не слыхали? Мн показалось, что кто-то назвалъ меня по имени.
— Нтъ, ни единаго звука.
Все было тихо, слышенъ былъ только стукъ часоваго маятника на камин.
— Должно быть я ошибся! сказалъ м-ъ Никласъ. Вотъ это письмо, найденное въ шинк, и попало въ руки Кромвеля…
Разскащикъ еще разъ остановился.— Впрочемъ къ чему я сообщаю вамъ эти подробности! Они всмъ извстны — съ тхъ поръ прошло не боле пяти мсяцевъ… Но у людей замчательно коротка память!… Тутъ главнокомандующій увидлъ съ кмъ иметъ дло и положилъ извстныя границы свобод, которой пользовался король, придвинулъ ближе стражу и не приказалъ впускать въ ворота Гамптонъ-Корта ни одного шатландскаго герцога или графа и ни одного шпіона изъ Франціи, что же вышло изъ всего этого? Въ одинъ прекрасный день клтка оказалась пустой, короля не нашли въ замк — онъ убжалъ. Вся Англія была озадачена, нсколько дней не было извстно, гд находился бглецъ. Вс предсказывали возобновленіе междуусобной войны, говорили, что король отправился во Францію и вернется оттуда съ иноземной арміей, которая соединится съ шотландцами, и несчастная Англія захлебнется собственною кровью. Однако ничего подобнаго не случилось! На третій или четвертый день пришло извстіе, что король на остров Уайт, гд онъ потребовалъ отъ коменданта сдачи укрпленнаго замка Каррисбрука, такъ какъ намревался остаться на остров и защищать его противъ арміи и парламента. Но комендатъ остался вренъ данной присяг и объявилъ короля военноплннымъ, пока не полученъ будетъ приказъ отъ главнокомандующаго. Этотъ одобрилъ сдланное распоряженіе и веллъ усилить гарнизонъ замка. Теперь всякій благомыслящій человкъ долженъ радоваться, что наконецъ отнеслись серьёзно къ длу. Дай Богъ только, чтобы не мешкали съ процессомъ, который возвратитъ миръ нашему несчастному государству, потому что какъ бы строго не оберегали его, Стюартъ найдетъ скрытый окольный путь, по которому не можетъ слдить за нимъ глазъ честнаго человка. Несмотря на сплошныя цпи постовъ и двойные валы онъ умудряется изъ Каррисбрука поддерживать тайныя сношенія въ стран и за границей. Ходятъ слухи, что шотландцы усиленно вооружаются. Везд замтно броженіе. Получены неблагопріятныя всти изъ Уэльса, Кента, изъ среднихъ графствъ, съ свера и юга, флотъ также не совсмъ надеженъ. Однимъ словомъ бда грозитъ со всхъ сторонъ…
— А Кромвель? спросилъ Авраамъ…
— Никогда не преклонялся я передъ нимъ въ такой степени какъ теперь! Опасности, которыя пугаютъ другихъ, придаютъ ему еще большую силу и увренность. Надежда ни на минуту не покидаетъ его, хотя, по мннію большинства, наши дла въ самомъ отчаянномъ положеніи.
— Я былъ увренъ въ этомъ! сказалъ Авраамъ.— Такимъ я и представлялъ себ Кромвеля.
М-ръ Никласъ безпокойно повернулся въ своемъ кресл.
— Ну, воскликнулъ онъ,— теперь я вполн увренъ, что меня зовутъ!
Въ это время съ улицы изъ открытаго окна ясно послышался визгливый голосъ:
— М-ръ Никласъ! М-ръ Никласъ! Отвчайте сэръ, когда васъ зовутъ.
М-ръ Никласъ хорошо зналъ этотъ голосъ, всегда приводившій его въ трепетъ, хотя вообще его нельзя было назвать трусливымъ человкомъ. Это былъ голосъ его домоправительницы, почтенной Дамы, которая уже двадцать лтъ держала бразды правленія въ его маленькомъ дом и не выказывала ни малйшаго желанія выпустить ихъ изъ своихъ рукъ, хотя онъ втайн мечталъ объ этомъ, м-ръ Никласъ былъ холостякъ, и нердко въ минуты отчаянія у него являлась твердая ршимость жениться, чтобы избавиться отъ Нанси. Но разв она позволила бы ему жениться на какой либо другой женщин! Обойтись безъ ея позволенія также не было никакой возможности.
М-ръ Никласъ въ первую минуту сильно испугался, когда услышалъ ея голосъ, но вслдъ затмъ разсердился, потому что на извстномъ разстояніи у него являлось иногда мужество гнваться на Нанси.
— Ну что тамъ случилось у васъ? закричалъ онъ, подходя къ окну.— Успокойтесь пожалуйста, я вернусь домой черезъ нсколько минутъ!
М-ръ Никласъ привыкъ къ тому, что Нанси безпокоила его для всякой бездлицы, когда онъ бывалъ въ дом Авраама. Достойная дама была крайне недовольна продолжительными и частыми отлучками своего господина. Она ревновала его ко всмъ знакомымъ и, въ особенности, къ Аврамму, который какъ будто околдовалъ его. Нсколько разъ говорила она это м-ру Никласу, предостерегая его, и въ послднее время сдлала ему жизнь особенно невыносимой. Но въ его груди постоянно боролись два чувства: страхъ передъ Нанси и любовь къ наук, онъ становился героемъ въ своемъ кабинет подъ защитой книгъ и рукописей, но перейдя порогъ тотчасъ же длался покорной жертвой Нанси. Если бы знали люди съ какими страданіями и трудомъ пишется иногда ученое сочиненіе!
— Что длать, мой дорогой сосдъ! сказалъ м-ръ Никласъ, окинувъ печальнымъ взглядомъ небольшую слабо освщенную комнату, гд по стнамъ на широкихъ полкахъ виднлись старыя книги, къ которымъ онъ чувствовалъ такое глубокое уваженіе.— Все мое горе заключается въ томъ, что я не могу заняться давно задуманной работой! То явится какое нибудь важное государственное дло, то Нанси… Господи, когда же водворится миръ на свт и въ моемъ собственномъ дом!..
Послднія слова были произнесены м-ромъ Никласомъ вполголоса какъ бы изъ боязни, что дуновеніе втра можетъ донести ихъ до слуха его домашняго тирана.
— Я долженъ вамъ сказать, продолжалъ онъ взволнованнымъ голосомъ (въ это время въ его душ происходила сильнйшая борьба: онъ стремился уйти во что бы то ни стало, но тмъ не мене не двигался съ мста),— что нсколько дней тому назадъ я началъ одно серьезное сочиненіе. Надюсь, что оно составитъ мн имя, и поэтому я хочу исполнить еге какъ можно лучше и добросовстне…
— М-ръ Никласъ! крикнулъ сердитыя голосъ подъ окномъ.
— Ну вотъ видите! воскликнулъ несчастный секретарь Кромвеля, накинувъ на себя плащъ и взявъ шляпу со стула.— Разв возможно собраться тутъ съ мыслями, а не только написать что-нибудь дльное! Но я долженъ непремнно поговорить съ вами сегодня. Да будетъ вамъ извстно, что я намреваюсь написать сочиненіе въ пользу евреевъ…
— М-ръ Никласъ! снова раздалось подъ окномъ.
Но м-ръ Никласъ подобно Одиссею былъ глухъ и недоступенъ для голоса сирены, разговоръ настолько интересовалъ его, что онъ не въ состояніи былъ думать о чемъ либо другомъ. Положивъ доврчиво руку на плечо Аврааму, онъ продолжалъ такимъ спокойнымъ голосомъ, какъ будто на свт не существовало никакихъ Нанси.
— Въ этомъ сочиненіи, сказалъ онъ,— я надюсь привести несомннныя доказательства, что мы обязаны искупить т несправедливости, какія испытала отъ насъ ваша нація. Я прочелъ все, что было писано по этому вопросу и пришелъ къ заключенію, что парламентъ долженъ загладить вину англійскихъ королей. Быть можетъ теперешнія бдствія ниспосланы намъ въ наказаніе за т страданія, которыя мы причинили вамъ.
— Господь да подкрпитъ васъ въ вашемъ добромъ намреніи! возразилъ Авраамъ.— Если вамъ удастся написать ваше сочиненіе въ томъ дух, какъ вы говорите, то это будетъ богоугодное дло!
— Прежде всего я обязанъ вамъ той перемной, которая произошла въ моихъ взглядахъ на этотъ вопросъ! Разв вы не познакомили меня съ драгоцннымъ матеріаломъ, о которомъ я не имлъ никакого понятія? Теперь общій планъ моего сочиненія готовъ и ничто не помшаетъ мн выполнить это дло…
М-ръ Никласъ живо представлялъ себ т нападки, которыя встртитъ его сочиненіе со стороны его современниковъ. Но они не могли помшать ему высказать свои убжденія, такъ какъ онъ упорно держался ихъ и, за исключеніемъ Нанси, никого не боялся въ цломъ мір.
Но теперь уже давно не слышно было ея голоса, только по временамъ доносился издали шумъ шаговъ, которые глухо раздавались въ узкой пустынной улиц.
— Тмъ лучше, подумалъ м-ръ Никласъ, она ушла домой! Затмъ онъ снова вернулся къ тэм своего сочиненія, которое всецло поглащало его.— Я надюсь, продолжалъ м-ръ Никласъ, что ‘но не пройдетъ безслдно! Я поднесу его членамъ парламента, Кромвель наврно прочтетъ его и тогда…
Съ улицы опять послышался голосъ Нанси, но теперь это былъ не простой зовъ, а раздирающій крикъ помощи.
Въ т времена лондонскія улицы далеко не были такъ безопасны ночью какъ теперь, тмъ боле, что тогда не считали нужнымъ освщать ихъ. Только въ случа какого нибудь скандала, Шума или драки на улиц изъ ближайшаго дома по требованію ночнаго сторожа выносили фонарь съ сальной свчей, который былъ на-готов у каждаго хозяина. Но обыкновенно тамъ, гд случалось какое нибудь происшествіе сторожа не оказывалось, а полиціи въ тсномъ значеніи этого слова еще не существовало. Поэтому не было недостатка въ романическихъ приключеніяхъ, въ вид кражъ со взломомъ, разбоя и т. п. При этихъ условіяхъ можно себ легко представить испугъ почтеннаго м-ра Никласа, когда онъ услышалъ отчаянные крики своей домоправительницы, сопровождаемые громкимъ смхомъ незнакомыхъ голосовъ. Несмотря на вс непріятности, которыя онъ испытывалъ отъ Нанси, онъ не задумываясь бросился къ ней на помощь.— Господи, что случилось! воскликнулъ онъ, и застегнувъ плащъ поспшно спустился съ лстницы и выбжалъ на улицу. Авраамъ послдовалъ за своимъ другомъ, оставивъ домашнихъ въ сильномъ безпокойств.

ГЛАВА V.
Кавалеръ и его спутникъ.

Въ то время, какъ м-ръ Никласъ разсказывалъ своему другу планъ задуманнаго имъ сочиненія, двое мужчинъ проходили по улиц Duke Sreet, такой же темной, какъ вс остальныя, такъ что съ перваго взгляда трудно было различить ихъ лица. На значительныхъ улицахъ свтъ, падавшій изъ оконъ большихъ домовъ, до извстной степени замнялъ фонари, но въ маленькихъ улицахъ и переулкахъ было совершенно темно. Жившіе здсь бдняки скупились на освщеніе, и только изрдка встрчались въ нихъ дома боле зажиточныхъ людей. Въ небольшой улиц Duke-Sreet виднлись только два или три окна выходившихъ на площадь того же имени, тогда еще совершенно пустынную, такъ какъ она едва начинала застраиваться. Площадь Дюка въ описываемое время находилась на крайнемъ конц Сити и примыкала къ городской стн у такъ называемыхъ ‘Старыхъ воротъ’ или ‘Oldgate’, за которыми стояла церковь окруженная кладбищемъ и тянулся пустырь, гд только что начинали возникать кварталы: Houndsditch и Pettycoat Lane. Налво шла большая дорога Whitechapel, направо Minories, Тоуэръ и Темза, берегъ который былъ усянъ шинками, служившими притономъ матросовъ и лодочниковъ. Подобное сосдство не совсмъ безопасное для улицъ, выходившихъ на площадь Дюка, представляло, по крайней мр, то преимущество, что жители ихъ настолько привыкли къ шуму и крикамъ о помощи, которые раздавались здсь чуть ли не каждую ночь, что не обращали на нихъ никакого вниманія, если они не относились къ нимъ лично или ихъ домашнимъ.
При тогдашнихъ порядкахъ двое мужчинъ могли пройти никмъ не замченные по пустынной улиц Duke-Steet, но они такъ громко разговаривали между собою, что ихъ можно было услышать на далекомъ разстояніи. Одинъ изъ нихъ безпрестанно смялся и прибавляя чуть-ли не къ каждому слову ‘goddam’ уврялъ своего спутника, что сегодня ему было такъ весело, какъ никогда, и что вина и поваръ у графа Лаудердаля — выше всякой похвалы.
— Клянусь честью, продолжалъ онъ,— гомары были мастерски приготовлены и я достаточно выпилъ посл нихъ, но это было ничто сравнительно съ той жаждой, какая мучитъ меня въ настоящую минуту. Я лично всего больше люблю испанскій хересъ и французское вино изъ южныхъ провинцій, это вполн подходящіе напитки для кавалера!.. Испанія и Франція прекраснйшія страны, и поэтому необходимо выпить за здоровье нашего короля и процвтаніе Испаніи и Франціи, которыя общаютъ оказать помощь христіанскому монарху, а пока даютъ возможность его приверженцамъ пить хорошее вино.
Другой, повидимому боле пожилой мужчина почтительно упрашивалъ своего младшаго товарища говорить тише. Хотя въ темнот нельзя было разглядть его наружности, но по своеобразной интонаціи голоса, можно было сразу догадаться, что онъ принадлежитъ къ партіи пресвитеріанъ, которые сохраняли гнусливый тонъ, не только въ молитв и проповди, но и въ обыкновенномъ разговор.
— Не говорите такъ громко милордъ! сказалъ онъ. Кто поручится, что около насъ нтъ измнниковъ. Но если они не услышатъ васъ, то не забывайте, что есть всевидящее око, отъ него же никто не укроется!..
— Даже въ этой тьм кромшной! воскликнулъ съ мнимымъ Удивленіемъ товарищъ пресвитеріанина.
— Милордъ, вспомните, что вы наравн съ другими лордами общали принять ковенантъ и, что только богобоязненные люди могутъ принадлежать къ этому священному союзу!
— Другъ мой, предоставьте мн пользоваться свободой, пока я еще не принадлежу къ вашему ковенанту! отвтилъ молодой лордъ, длая усиліе, чтобы говорить въ носъ, но это такъ плохо Удавалось ему, что онъ громко расхохотался.
— Не глумитесь надъ нами милордъ! возразилъ пуританинъ. Вы знаете, что только одинъ ковенантъ можетъ спасти короля! Герцогъ Гамильтонъ и графъ Лаудердаль предводители шотландскаго войска уже присягнули ковенанту, и только подъ этимъ условіемъ мои собратія изъявили готовность соединиться съ господами кавалерами. Въ св. писаніи сказано: Блаженъ мужъ иже не иде…
— Братъ, другъ, буду называть васъ, какъ хотите, только я долженъ сказать вамъ, что ваши проповди до смерти надоли мн! Если бы я не зналъ, что ваша хитрость превосходитъ ваше благочестіе, то будь я проклятъ если…
— Милордъ, вы не должны произносить проклятій! Не забывайте, что вы христіанинъ.
— Братъ мой, позвольте мн высказаться и не прерывайте меня на каждомъ шагу. Клянусь добродтелью моей матери, я готовъ держать пари…
— Вы не должны держать пари милордъ! убждалъ его пуританинъ.
— Какъ! вы не допускаете это даже въ томъ случа, когда вопросъ идетъ о добродтели моей матери. Вы оскорбляете этимъ память моего покойнаго отца! Къ сожалнію я совсмъ не помню его, потому что ножъ проклятаго убійцы изъ вашей секты поразилъ его въ грудь прежде чмъ я началъ лепетать! Но я готовъ поставить на карту или проиграть въ кости все мое состояніе вс замки и земли.
— Вы не можете больше играть, ни въ карты, ни въ кости…
— Длать нечего! Я вижу мн придется отстать отъ многихъ дурныхъ привычекъ, чтобъ сдлаться достойнымъ вашего общества! отвтилъ товарищъ пуританина тономъ, въ которомъ слышна была скрытая насмшка. Я согласенъ и на эту жертву, если короля нельзя спасти инымъ способомъ, но тмъ не мене не мшало бы вамъ выбрать для проповди боле подходящее время. Разв вамъ не извстно, что я нался до пресыщенія у графа Лаудердаля и выпилъ непомрное количество вина.
— Не слдуетъ пить такъ много вина милордъ! Въ писаніи сказано, что чрезмрное употребленіе вина ведетъ къ беззаконію, я могу указать вамъ на примръ Лота…
На этотъ разъ благочестивый пуританинъ могъ спокойно кончить свою назидательную рчь, потому что его спутникъ, замтивъ издали женскую фигуру, при слабомъ отблеск освщеннаго окна, стремглавъ бросился къ ней, оставивъ его одного среди улицы.
Все это сдлалось такъ быстро, что прежде нежели несчастная женщина замтила грозившую ей опасность, молодой кавалеръ подкрался сзади, обнялъ ее и началъ кружиться съ нею.
— Милордъ, что вы длаете: воскликнулъ съ негодованіемъ пуританинъ, который подосплъ во время, чтобы видть эту сцену. Не обольщайтесь плотью, она погубитъ васъ.
Но этотъ, не обращая ни малйшаго вниманія на слова своего товарища, тащилъ пойманную имъ женщину къ освщенному окну, чтобы взглянуть ей въ лицо. Ея отчаянные крики о помощи еще больше возбуждали его веселость.
Въ это время на конц небольшой улицы отворилась дверь и вдали показался свтъ фонаря.
— Еще этого недоставало! воскликнулъ пуританинъ суровымъ тономъ, который представлялъ странное противорчіе съ его прежними миролюбивыми разглагольствованіями. Вы устроили отличную исторію! Насъ захватятъ, и что выйдетъ тогда изъ важнаго порученія, которое мы приняли на себя. Боже милосердый, что будетъ со мной!..
Между тмъ, молодой кавалеръ подталкивалъ съ усиліемъ женщину укутанную въ большой платокъ.— Иди же сюда къ свту моя голубка, упрашивалъ онъ нжнымъ голосомъ. Дай намъ посмотрть на себя, не сопротивляйся мой ангелъ… Я охотно снесъ бы тебя на рукахъ, но ты кажется немного тяжела для этого… Открой же твое личико милое мое дитя…
Съ этими словами онъ сорвалъ платокъ съ головы женщины, но заглянувъ ей въ лицо громко воскликнулъ: фи, не ожидалъ и отскочилъ отъ нея съ испугомъ.
Этотъ невольный возгласъ заставилъ опомниться онмвшую отъ ужаса даму и возвратилъ ей гибкость языка. Поцлуй далеко не оскорбилъ бы ее такъ, какъ презрительный отзывъ объ ея наружности.— Негодный развратникъ! кричала она. Какъ смешь ты обращаться къ честнымъ женщинамъ съ твоими скверными нечестивыми помыслами!
— У меня были самыя честныя намренія сударыня…
Но оскорбленная дама не дала ему договорить:— ты еще будешь отрицать, что намревался похитить меня!
— Подумайте сударыня, какое тяжелое обвиненіе взводите вы на невиннаго человка.
— Я ничего не хочу обдумывать, и знаю только, что добродтель должна остерегаться такого развратника какъ ты! Но слава Богу я степенная женщина!..
— Стоитъ только взглянуть на васъ, чтобы убдиться въ этомъ! возразилъ кавалеръ.
— Я съумю защитить свою честь!
— Успокойтесь сударыня! стоитъ вамъ только показать свое лицо, чтобы отразить всякое нападеніе!
Эти слова окончательно разгнвали почтенную даму, которая вообще не отличалась долготерпніемъ.
— Насмхайся проклятый! Вотъ я теб выцарапаю глаза! проговорила она съ яростью, и невидимому намревалась выполнить свою угрозу, такъ какъ протянула къ нему об руки. При этомъ движеніи платокъ, покрывавшій ея плечи упалъ на землю и она очутилась въ полнйшемъ nglig, въ которомъ м-ръ Никласъ видлъ ее въ лучшія минуты своей жизни. Считаемъ лишнимъ объяснять читателю, что это была Нанси. Каленкоровый чепчикъ съ широкой оборкой окоймлялъ ея круглое лицо съ толстыми щеками, пылавшими отъ гнва, маленькіе глаза выглядывавшіе изъ-подъ низкаго лба бросали ядовитыя стрлы на дерзкаго юношу. Вязанная кофта, плотно прилегавшая къ тлу, обрисовывала ея полныя формы отъ шеи до тальи, къ этому нужно прибавить короткую красную юбку, изъ-подъ которой виднлись исполинскія войлочныя туфли на огромныхъ ногахъ, и мы будемъ имть полное представленіе о костюм Нанси. Молодой кавалеръ поднялъ платокъ и накинулъ ей на плечи, но при этомъ не могъ удержаться, чтобы не назвать ее женой Пентефрія, и добавилъ, что она вроятно пожалуется на него Фараону. Затмъ, не обращая вниманія на сопротивленіе Нанси, которая еще больше разгнвалась отъ этой клички, онъ схватилъ ее подъ руку и спросилъ: прекрасная супруга Пентефрія, гд вы живете? Позвольте проводить до дверей вашего дома.
Но едва сдлали они нсколько шаговъ, какъ встртили м-ра Никласа, который опередивъ своего друга, поспшилъ къ своей домоправительниц.
— М-съ Нанси, воскликнулъ онъ взволнованнымъ голосомъ, что случилось съ вами? Вы такъ напугали насъ своимъ крикомъ!
Въ это время къ нимъ подошелъ Авраамъ съ зажженнымъ фонаремъ въ рукахъ.
— Простите, сказалъ кавалеръ обращаясь къ м-ру Никласу и крпко стискивая руку своей жертвы, чтобы принудить ее къ молчанію, — но изъ вашего вопроса, я пришелъ къ заключенію, что вы въ близкихъ отношеніяхъ съ этой дамой, и даже быть можетъ настолько счастливы… что…
— Длайте какія хотите заключенія, возразилъ м-ръ Никласъ, но я желалъ бы знать, что случилось здсь.
— Извольте я могу разсказать вамъ всю исторію, какъ очевидецъ, сказалъ кавалеръ. На эту почтенную даму напалъ отъявленный негодяй… одинъ пресвитеріанинъ… Онъ оглянулся и увидя вдали неуклюжую фигуру своего спутника, который прокрадывался въ тни домовъ, едва не расхохотался во все горло, но его отвлекла Нанси, которую онъ снова долженъ былъ принудить къ молчанію упомянутымъ способомъ.— Этотъ пресвитеріанинъ, продолжалъ разсказчикъ, днемъ читаетъ библію, а ночью, какъ видите преслдуетъ скромныхъ беззащитныхъ женщинъ и посягаетъ на ихъ добродтель… Извините господа, вы кажется не пресвитеріане, но можетъ быть симпатизируете имъ… Однимъ словомъ, я былъ настолько счастливъ, что явился во-время, чтобы освободить это несчастное существо изъ рукъ развратника, который наврно погубилъ бы ее безъ моего вмшательства! Теперь мн остается только въ цлости проводить ее домой.
— Отъ всей души благодарю васъ, сказалъ м-ръ Никласъ, потому что, говоря откровенно, я готовъ разбить черепъ каждому, кто осмлится прикоснуться къ ея особ.
— Въ такомъ случа, возразилъ кавалеръ, сжимая руку своей дамы, чтобы предупредить новую вспышку, я очень радъ, что своимъ вмшательствомъ помшалъ кровопролитію! Теперь я въ свою очередь обращаюсь къ вамъ съ небольшой просьбой: не можете ли вы указать мн одинъ домъ въ этой улиц?
— Какой домъ?
— Еврея Авраама.
— Вы въ нсколькихъ шагахъ отъ него, отвтилъ Авраамъ, вмшиваясь въ разговоръ. Позвольте спросить васъ, что нужно вамъ въ этомъ дом?
— Мн необходимо видть еврея.
— Вотъ неожиданное посщеніе, пробормоталъ Авраамъ, затмъ добавилъ вслухъ, я еврей, и меня зовутъ Авраамомъ: вы желали видть меня? Чмъ обязанъ я этой чести?
Кавалеръ слегка кивнулъ ему головой вмсто поклона.— Я долженъ передать вамъ, одно порученіе, другъ мой Авраамъ, сказалъ онъ, и такъ какъ оно касается васъ лично, то вы вроятно не захотите, чтобы я выполнилъ его среди улицы.
Никласъ просилъ кавалера передать ему Нанси, но этотъ отказался наотрзъ и, проводивъ м-ра Никласа и его даму до дверей ихъ дома, онъ почтительно простился съ ними. На его счастье Нанси, войдя въ домъ, упала въ обморокъ, и долго не могла опомниться, такъ что только поздно ночью сознаніе окончательно вернулось къ ней.
Авраамъ оставшись наедин съ кавалеромъ, пошелъ впередъ, чтобы указать ему дорогу, но передъ дверью своего дома онъ остановился въ нершимости.
— Вы конечно поймете, сказалъ онъ, что человкъ, который заботится о спокойствіи своей семьи, не охотно впуститъ къ себ незнакомаго постителя въ такой поздній часъ ночи, а тмъ боле въ такое тревожное время, какъ теперь. Я ничего не могу сказать противъ васъ лично, добавилъ Авраамъ, разсматривая при свт фонаря стройную и изящную фигуру молодаго кавалера, но я не имю чести знать васъ, и поэтому позвольте прежде спросить: кто вы такой?
— Вопросъ не въ моей личности, достаточно, если я скажу, что пришелъ къ вамъ по очень важному длу!
— Тмъ хуже, возразилъ Авраамъ. Если ваше дло вполн честное и не боится дневнаго свта, то зачмъ же вы явились сюда ночью! Вы не должны удивляться, что человкъ, испытавшій столько бдствій, какъ я, не желаетъ навлечь на себя новыхъ подозрній. Какъ угодно, но я не могу позволить вамъ переступить порогъ этого дома, пока вы не скажете въ чемъ дло и кто прислалъ васъ ко мн.
Кавалеръ снялъ шляпу, длинные локоны развваемые легкимъ ночнымъ втеркомъ, окаймляли правильный овалъ его красиваго лица. Стоя съ непокрытой головой, онъ произнесъ медленнымъ торжественнымъ голосомъ:— Я присланъ сюда его величествомъ!
Эти слова поразили Авраама, какъ ударъ грома. На минуту свойственная ему быстрота соображенія оставила его, мысли путались въ его голов.
— Вы молчите! воскликнулъ кавалеръ. Неужели этого не достаточно, чтобы заставить васъ оказать мн гостепріимство!
— Чего можетъ еще требовать отъ меня король? спросилъ взволнованнымъ голосомъ несчастный человкъ. Въ душ его происходила мучительная борьба между религіознымъ и гражданскимъ долгомъ, которая такъ невыносима для человка съ характеромъ.
— Вы тотчасъ же узнаете въ чемъ дло, отвтилъ незнакомецъ. Но мн кажется, что улица — не совсмъ удобное мсто для подобныхъ объясненій!
— Подумайте, какой опасности вы напрасно подвергаете меня! сказалъ нершительно Авраамъ. Но предупреждаю васъ заране, не ждите отъ меня никакихъ уступокъ, которыя будутъ противны моей совсти.
— Мой добрый другъ, возразилъ кавалеръ, десять или даже пять лтъ тому назадъ, вы не задумались бы открыть дверь тому, кто явился бы къ вамъ отъ имени короля, Тогда онъ былъ въ сил и могъ приказывать, теперь онъ плнникъ и стоитъ въ лиц моемъ просителемъ у вашей двери…
Слова эти смутили Авраама. Онъ вспомнилъ изрченіе Іисуса, сына Сирахова: ‘Другъ не познается въ счастьи и врагъ не скроется въ несчастьи’. При счастіи человка враги его въ печали, а въ несчастій его и другъ разойдется съ нимъ…’ Войдите! добавилъ онъ вслухъ, обращаясь къ непрошенному гостю.
Кавалеръ молча послдовалъ за хозяиномъ дома, который провелъ его черезъ темныя сни и небольшую лстницу въ свой кабинетъ, гд онъ рано утромъ и поздно вечеромъ, когда его домашніе спали глубокимъ сномъ, проводилъ цлые часы, занимаясь изученіемъ священнаго писанія и его различныхъ толкованій.
Авраамъ, войдя въ кабинетъ, тотчасъ же заперъ дверь, ведущую въ жилыя комнаты. Говорите тише, сказалъ онъ указывая на кресло своему позднему гостю, насъ могутъ услышать въ сосдней комнат!
Въ кабинет было холодно и не уютно, въ камин не было огня, и только фонарь, поставленный Авраамомъ на стол, тускло освщалъ огромные фоліанты и темныя стны.
Гость, пользуясь приглашеніемъ хозяина, слъ въ кресло, плащъ спустился съ его лваго плеча, на колняхъ лежала шляпа съ блыми перьями, прикрпленными пряжкой изъ драгоцнныхъ камней. Хотя Авраамъ не могъ сразу подробно разглядть наружность юноши, но тотчасъ же замтилъ его изящныя манеры и поразительное богатство его одежды. Везд сверкали брилліанты и дорогіе камни, на лиловомъ бархатномъ камзол были крупныя алмазныя пуговицы, на груди виднлся орденъ, осыпанный каменьями, которые отсвчивали зелеными и голубоватыми искрами. Широкія манжеты изъ дорогихъ фландрскихъ кружевъ закрывали половину тонкой изящной руки, лежавшей на ручк кресла, блый воротникъ изъ тончайшаго полотна рельефно выдлялся на темномъ фон одежды. Юнош казалось на видъ около двадцати двухъ лтъ, по своимъ безукоризненно правильнымъ чертамъ лица, выразительнымъ глазамъ, стройной сложившейся фигур, онъ представлялъ собой олицетвореніе мужской красоты и силы. Но въ линіяхъ прекрасно очерченнаго рта по временамъ являлось непріятное выраженіе, которымъ онъ не могъ овладть. Его легкомысленная непостоянная натура быстро поддавалась всякимъ впечатлніямъ и побуждала его переходить отъ страстныхъ порывовъ гнва къ беззаботной веселости, отъ насмшки къ серьезнымъ увреніямъ и самой утонченной лести. Знатное происхожденіе сказывалось во всхъ его движеніяхъ и въ умньи дать почувствовать другимъ свое высокое положеніе.
Авраамъ сидлъ передъ этимъ блестящимъ аристократомъ въ своемъ шелковомъ долгополомъ сюртук ниже колнъ, на сдыхъ волосахъ надта была черная бархатная ермолка, которую онъ по своему обыкновенію сдвинулъ назадъ съ морщинистаго лба. Онъ былъ большаго роста и довольно полный, въ его спокойныхъ манерахъ и скромномъ обращеніи не было и тни униженія или надменности. Лицо его, хотя и носило несомннный отпечатокъ восточнаго типа, но съ кроткимъ и серьезнымъ выраженіемъ, которое придавало ему видъ библейскаго патріарха, чему способствовала и длинная курчавая борода, опускавшаяся на грудь. Онъ никогда не возвышалъ голоса во время разговора, но сегодня онъ говорилъ тише обыкновеннаго.
— Мы одни, сказалъ онъ, обращаясь къ кавалеру, я готовъ выслушать васъ.
— Я былъ убжденъ заране, что почтенный Авраамъ, хотя, повидимому, и сдружился съ нашими врагами, но въ душ готовъ попрежнему служить нашему длу…
— Милордъ, прервалъ его Авраамъ, извините я не знаю вашего титула… Если вы будете продолжать разговоръ въ этомъ тон, то я буду вынужденъ прекратить его съ первыхъ же словъ!
— Дйствительно, намъ нтъ никакой надобности играть эту комедію, возразилъ кавалеръ съ насмшливой улыбкой. Я нахожу совершенно естественнымъ, что вы, какъ умный человкъ, соблюдаете извстную осторожность. Мн остается только хвалить васъ за благоразуміе, такъ какъ вы не имете никакого повода доврять моей особ. Но относительно этого пункта я могу вполн успокоить васъ.
Съ этими словами таинственный поститель вынулъ изъ кармана сафьянный портфель и сталъ перебирать бывшія въ немъ бумаги, пока не нашелъ листъ, сложенный въ вид письма. Онъ открылъ его и подалъ Аврааму, который съ перваго взгляда узналъ знакомый ему твердый почеркъ съ крупными, но изящными буквами. Письмо было слдующаго содержанія:
‘Нашему врному и любезному подданному еврею Аврааму въ Лондонскомъ Сити.
‘Посылаемъ вамъ привтъ. Вы можете вполн довриться подателю этого письма. Все, что вы ему скажете, будетъ сказано, какъ бы намъ лично, и все, что будетъ общано имъ исполнитъ

благосклонный къ вамъ
Карлъ Rex.

‘Написано въ нашемъ королевскомъ замк Каррисбрук 1-го апрля, А. Д. 1648’.
Авраамъ, прочитавъ письмо внимательно осмотрлъ его со всхъ сторонъ, затмъ положилъ на столъ и смрилъ кавалера съ головы до ногъ долгимъ внимательнымъ взглядомъ.
— Надюсь, спросилъ этотъ, вы не сомнваетесь въ подлинности письма?
— Разумется нтъ, отвтилъ еврей спокойнымъ голосомъ. Мн ли не знать этотъ почеркъ! Въ продолженіи нсколькихъ лтъ, чуть ли не ежедневно я получалъ приказанія подписанныя этой рукой, и отъ того времени у меня сохранилось много документовъ съ поручительствомъ королевскаго слова.
— Мы не забыли вашихъ услугъ, другъ мой Авраамъ, сказалъ кавалеръ. Его величество хорошо помнитъ васъ. Что же касается бунтовщиковъ, изъ которыхъ одни негодяи, а другіе олухи, лишенные всякаго человческаго смысла, то они теперь окончательно успокоились, благодаря убжденію, что они превосходно охраняютъ короля. Но у его величества нтъ недостатка въ врныхъ слугахъ! Поврьте мн Авраамъ, что Карлъ I знаетъ, что длаетъ и думаетъ каждый изъ его подданныхъ въ трехъ королевствахъ, и не далекъ день, когда власть будетъ снова возвращена ему, тогда каждый пожнетъ то, что онъ посялъ: одни будутъ щедро награждены, другіе получатъ заслуженное наказаніе…
Авраамъ молча опустилъ глаза, на лиц его промелькнула грустная улыбка.
— Вамъ также извстно, какъ и мн, продолжалъ кавалеръ, что освобожденіе короля — вопросъ времени или, выражаясь точне, зависитъ отъ первой благопріятной минуты. Но когда бы это ни случилось, у насъ все-таки въ распоряженіи нсколько дней… Самъ король удостоиваетъ васъ своимъ довріемъ, и поэтому считаю лишнимъ скрывать передъ вами что-либо: флотъ не намренъ больше повиноваться парламенту и ждетъ только перваго сигнала, чтобы отправиться къ берегамъ Франціи и встать подъ знамена принца Уэльскаго. Тогда эти негодяи, передъ которыми теперь трепещетъ Англія, останутся безъ всякой защиты, и никакія стны не спасутъ ихъ. Храбрые англійскіе моряки возвратятъ намъ нашего законнаго короля! Они вернутся съ принцемъ, а одновременно съ этимъ съ свера подойдутъ шотландцы въ числ 40,000 человкъ, подъ предводительствомъ Гамильтона и Лаудердаля. Пресвитеріане также готовы соединиться съ нами, крестьяне послдуютъ примру высшаго дворянства,— и черезъ какихъ-нибудь пять-шесть дней плнникъ Каррисбрука принудитъ къ повиновенію своихъ противниковъ…
Авраамъ поднялъ голову.— Что же изъ этого? спросилъ онъ, прерывая своего собесдника.
— Неужели мой другъ Авраамъ вы будете такъ недогадливы, что не воспользуетесь подобнымъ случаемъ!..
— Позвольте вторично прервать васъ, сказалъ еврей спокойнымъ голосомъ, указывая рукой на письмо, лежавшее на стол. Король длаетъ мн честь назвать меня своимъ подданнымъ. Это обстоятельство крайне удивляетъ меня! Разв его величество забылъ, что я ничто иное какъ бдный еврей, который, по вашимъ законамъ, даже не иметъ права жить въ Англіи?
Кавалеръ громко расхохотался. Я вижу, что вы хитрый человкъ, мой другъ Авраамъ, и король напрасно удостоиваетъ васъ своимъ довріемъ. Вы думаете только о вашей выгод. Это вполн законно, и я могу уврить васъ, что вы будете награждены самымъ Щедрымъ образомъ. Разв императоръ Фердинандъ не пожаловалъ дворянство своему придворному еврею Бассеви, за услуги оказанныя имъ императорскому дому во время войны. Что мшаетъ нашему королю послдовать его примру!
Лицо еврея побагровло отъ гнва: онъ невольно вспомнилъ о тайномъ королевскомъ письм, въ которомъ Карлъ I, посл всхъ торжественныхъ общаній, данныхъ имъ въ Чильдерлейскомъ замк, грозилъ вислицей Кромвелю. Но остатокъ уваженія къ несчастному англійскому королю не позволилъ ему напомнить о письм его приверженцу. Онъ молчалъ.
— Надюсь, вы будете довольны такой милостью? спросилъ незнакомецъ.
— Но чего желаетъ отъ меня король? спросилъ Авраамъ спокойнымъ тономъ, съ трудомъ сдерживая свое негодованіе.
— Теперь мы можемъ приступить къ длу. Королю извстно, что въ послднее время посл злополучной сдачи Бристоля, вы вступили въ сношенія съ нашими врагами… Дайте договорить другъ мой! Король не думаетъ осуждать васъ и даже намренъ извлечь изъ этого пользу. У васъ повидимому какія-то дла съ этимъ пивоваромъ С. Ивса, бывшимъ арендаторомъ въ Эли, который теперь величаетъ себя полководцемъ?
— Если я понялъ вашу милость, сказалъ Авраамъ, то вы говорите о генералъ-лейтенант Оливер Кромвел?
— Совершенно врно, онъ дйствительно носитъ этотъ присвоенный имъ титулъ. Вроятно вы имете свободный доступъ къ этому отъявленному негодяю, который настолько хитеръ, что его очень трудно перехитрить. Но если бы это удалось намъ, другъ Авраамъ, то это была бы ловкая продлка! Поймать Кромвеля въ его собственныхъ стяхъ, узнать вс его планы, вс его тайны, и въ конц-концовъ затянуть петлю надъ его головой!..
— Это значитъ, сказалъ Авраамъ, не сводя глазъ съ своего собесдника, что вы предлагаете мн роль шпіона! Не такъ ли?
— Точно такъ, другъ мой, если вы хотите употребить это выраженіе. Но мн кажется, что слова не имютъ въ данномъ случа никакого значенія.
— Разумется, сказалъ Авраамъ, кивнувъ головой. Но скажите мн пожалуйста, почему вы такъ уврены, что ваши предположенія непремнно сбудутся? Мн кажется, что необходимо предварительно взвсить вс шансы. Еще вопросъ, удастся ли вамъ освободить короля! Поймите, милордъ, что я желаю всякаго успха его величеству… Но что вы скажете, если флотъ не сдвинется съ мста, или даже въ случа возмущенія его опять принудятъ къ повиновенію? если шотландцы будутъ разбиты и Кромвель останется побдителемъ?..
— Совтую вамъ не высказывать подобныхъ вещей! Знайте, что это равносильно государственной измн! Я говорю вамъ, и вы можете поврить мн, что Кромвель долженъ неизбжно пасть, и побда останется за королемъ!
— Въ такомъ случа, сказалъ Авраамъ вставая съ мста, я предпочитаю пасть вмст съ Кромвелемъ, нежели праздновать побду, если она останется на сторон короля.
— Проклятый жидъ! воскликнулъ кавалеръ, вскакивая съ кресла, я проучу тебя.
— Я уже предупреждалъ вашу милость, чтобы вы говорили тише, васъ могутъ услышать въ сосдней комнат замтилъ Авраамъ.
Но разгоряченный кавалеръ не обращалъ никакого вниманія на эти слова. Плутъ! кричалъ онъ, ты теперь сбросилъ съ себя маску, значитъ и намъ нечего церемониться съ тобой! Мы знаемъ вс твои продлки, негодный поставщикъ, ты грабишь и раззоряешь бдняковъ за одно съ этимъ разбойникомъ, котораго заклеймила сама природа, давъ ему орлиный клювъ вмсто носа. Но чортъ скоро унесетъ въ преисподнюю этого свирпаго кровожаднаго звря!.. Вынимай скоре деньги негодный жидъ, возврати сокровища, которыя ты выжалъ у врноподданныхъ его величества. Всмъ извстно, что ты завдуешь длами этого кровопійцы и берешь безбожные проценты… Ну пошевеливайся, отдавай деньги!.. или клянусь святымъ Георгомъ ты запляшешь у меня!
Но чмъ больше увеличивалась ярость кавалера, тмъ равнодушне становилось лицо Авраама.— Вотъ обычный способъ, съ какимъ знатные господа обходятся съ нами! сказалъ онъ пожимая плечами. Но боже праведный, до чего они не разсчетливы! Въ продолженіи нсколькихъ столтій они льстили намъ, разсыпались въ увреніяхъ, сулили золотыя горы, когда нуждались въ насъ, а въ остальное время, не стсняясь, выказывали намъ свое презрніе, попирали ногами, били и наносили всевозможныя оскорбленія. Все это проходило безнаказанно, такъ какъ не кому было заступиться за несчастныхъ изгнанниковъ!.. Но если мы поумнли съ тхъ поръ, то не мшало бы и вамъ, милордъ, воспользоваться уроками прошлаго! Положимъ вы хотли заключить со мной сдлку и взамнъ общаннаго дворянства предлагали мн сдлаться шпіономъ — все это въ порядк вещей. Но гд же т сокровища, которыя вы требуете отъ меня? Сдлайте одолженіе, милордъ, укажите мн ихъ!
Авраамъ перешелъ почти въ шутливый тонъ и невольно улыбнулся при послднихъ словахъ. Но это еще больше раздражило молодаго кавалера, который, не помня себя отъ ярости, съ проклятіемъ бросился на еврея съ очевиднымъ намреніемъ схватить его за бороду.
Лицо Авраама приняло серіозное, сосредоточенное выраженіе, онъ выпрямился во весь ростъ. Прочь отсюда! сказалъ онъ громкимъ ршительнымъ голосомъ. Вы явились сюда отъ имени человка, судьба котораго внушаетъ мн глубокое состраданіе, здсь на стол лежитъ его письмо… Но нужно покончить со всмъ этимъ!
Авраамъ открылъ фонарь и, взявъ со стола письмо поднесъ его къ свчи, затмъ бросилъ на полъ пылающую бумагу, которая на минуту освтила комнату красноватымъ свтомъ и превратилась въ черный пепелъ. Все опять погрузилось въ полумракъ.
Слова и поступокъ еврея настолько поразили молодаго кавалера, что онъ онмлъ отъ удивленія. Но вслдъ затмъ гнвъ пробудился въ немъ съ удвоенной силой. Негодный жидъ! крикнулъ онъ дрожащимъ голосомъ. Ты осмлился сжечь письмо короля!… Клянусь честью, ты заплатишь жизнью за оскорбленіе его величества!…
Онъ обнажилъ шпагу и бросился на еврея, который неподвижно стоялъ передъ нимъ, сложивъ руки на груди.
Но въ эту минуту неожиданно отворилась дверь, и въ комнату съ громкимъ крикомъ вбжали: жена и дочь Авраама.
Яркій свтъ свчей горвшихъ въ сосдней комнат, разлился по полу и освтилъ столъ, у котораго стоялъ Авраамъ:
— Я васъ предупреждалъ, сказалъ Авраамъ, обращаясь къ кавалеру, который отступилъ на нсколько шаговъ,— чтобы вы не говорили такъ громко!
Но этотъ молчалъ. Лицо его было покрыто мертвенной блдностью, онъ пристально смотрлъ на дверь сосдней комнаты и, казалось, не доврялъ собственнымъ глазамъ. На порог стояла Мануэлла во всемъ блеск своей южной чарующей красоты, но лицо ея противъ обыкновенія имло суровое выраженіе. Она подняла руку и указывая на кавалера сказала рзкимъ голосомъ:— отецъ, это герцогъ Бокингемъ.
Звуки этого знакомаго голоса, который онъ не слышалъ въ теченіи двухъ лтъ, заставили его очнуться. Онъ невольно воскликнулъ: Мануэлла д’Акоста и протянулъ къ ней руки съ страстнымъ порывомъ, еще минута и онъ готовъ былъ пасть къ ея ногамъ.
Мануэлла отстранила его движеніемъ руки:— Не совтую вамъ, милордъ, длать новыхъ попытокъ сблизиться со мной! сказала она, отворачиваясь отъ него съ презрніемъ.
Герцогъ былъ смущенъ. Его обычное хладнокровіе и находчивость оставили его.
— Очень радъ, что узналъ ваше имя, милордъ, сказалъ Авраамъ. Теперь я надюсь мы можемъ считать наше дло оконченнымъ.
Оконченнымъ!… Ты напрасно воображаешь, что такъ легко раздлаешься со мной! пробормоталъ герцогъ сквозь зубы и, надвинувъ на лобъ шляпу, удалился изъ комнаты.
Прохладный ночной воздухъ освжилъ его. Сознаніе унизительной роли, которую ему пришлось разыграть, приводило его въ бшенство, но среди мученій уязвленнаго самолюбія и отвергнутой любви лучъ надежды промелькнулъ въ его душ. Я отомщу этому проклятому старику тмъ или другимъ способомъ! сказалъ онъ себ, а Мануэлла, если она не захочетъ добровольно послдовать за мной, то должна будетъ уступить насилію! Клянусь св. Георгомъ, на этотъ разъ она не ускользнетъ изъ моихъ рукъ…
Занятый этими размышленіями, онъ не замтно дошелъ до конца улицы, гд его ожидалъ пуританинъ, стоя у стны одного дома, и только тогда ршился подойти къ нему, когда онъ назвалъ его по имени.
— Вамъ не длаетъ чести, милордъ, что вы оклеветали меня такимъ недостойнымъ способомъ передъ этими людьми! пробормоталъ съ неудовольствіемъ благочестивый человкъ, дорожившій своей репутаціей. Но герцогъ громко расхохотался. Онъ былъ опять въ наилучшемъ расположеніи духа, такъ какъ радость, что ему удалось найти Мануэллу посл долгихъ и напрасныхъ поисковъ заглушала въ немъ вс другія чувства.
— Многоуважаемый братъ, сказалъ онъ, не отвчая на упрекъ, дла наши идутъ наилучшимъ образомъ: мы повсимъ стараго жида или сдлаемъ съ нимъ все, что ты захочешь, а затмъ раздлимъ между собой его бочки съ золотомъ и увеземъ красивую двушку… Ура!
Онъ схватилъ за руку пуританина и потащилъ его за собою черезъ площадь, прежде чмъ этотъ усплъ выразить свое удивленіе или неудовольствіе. Дойдя до угла улицы, выходившій на Темзу, онъ остановился и, вынувъ изъ кармана сафьянный портфель, отыскалъ въ немъ ощупью клочекъ бумаги и, несмотря на темноту, написалъ карандашемъ слдующія слова:
‘Я опять нашелъ ее! Надюсь, что ваша свтлость не откажетъ помочь мн своимъ совтомъ, чтобы она вторично не выскользнула изъ моихъ рукъ.
Вчно благодарный и преданный вамъ до гроба

Георгъ Вилье, герцогъ Бокингемъ’.

Затмъ онъ передалъ эту записку пуританину: отнесите эту записку графин Дизаръ сказалъ онъ. Только пожалуйста сдлайте это какъ можно скоре и, не теряя ни минуты, приходите ко мн, я буду ожидать васъ на берегу, въ шинк ‘Трехъ Драконовъ’. Тамъ отличный эль и водка, а я умираю отъ жажды!… Мы потолкуемъ о скандал, который готовится въ слдующее воскресенье и выпьемъ за здоровье короля Карла.
Съ этими словами герцогъ Бокингемъ скрылся подъ темными сводами воротъ ведущихъ въ улицу Eastcheap.
Пуританинъ, оставшись одинъ, глубоко вздохнулъ, какъ будто освободился отъ тяжести. Онъ вернулся назадъ и, остановившись на углу площади, передъ освщенными окнами одного дома, прочелъ записку молодаго герцога. По лицу его промелькнула злобная усмшка. Отлично! пробормоталъ онъ, я вывдалъ отъ тебя все, что мн было нужно. Теперь вы оба въ моихъ рукахъ! Боже праведный чего только мн не пришлось вытерпть отъ нихъ!… Въ священномъ писаніи сказано: ‘они будутъ преданы въ руки его и къ концу времени, и временъ, и полувремени все это совершится’! Вы хотли сдлать меня орудіемъ своихъ замысловъ, но я докажу вамъ, что наши роли давно перемнились, и это также врно, какъ то, что меня зовутъ Пиккерлингомъ!… Ну теперь отправимся къ графин.

ГЛАВА VII.
Богъ за короля и старую Англію.

Въ слдующее воскресенье замтно было особое оживленіе на Moorfield’, обширномъ пол за городской стной, которое хотя и находилось за другими воротами, но было не боле какъ на разстояніи тысячи шаговъ отъ вышеописанной мстности. Тогдашній Лондонъ совсмъ не походилъ на ныншній городъ, каменная стна съ многочисленными хорошо укрпленными воротами опоясывала сити, какъ это было во всхъ средневковыхъ городахъ Англіи, Германіи и Франціи.
Ярко сіяло солнце и пли птицы въ это прекрасное апрльское утро. Ныншній Moorfield сплошь покрытъ домами, и среди его закоптлыхъ стнъ и домовыхъ трубъ не можетъ пть ни одна птица, и даже солнце теряетъ свой блескъ, но въ т времена онъ представлялъ собой обширный лугъ, перерзанный рвами и обсаженный деревьями. Это было любимое гулянье лондонскихъ жителей, они приходили сюда подышать чистымъ воздухомъ посл дневныхъ трудовъ и заботъ, поиграть въ мячъ или пустить змй. Тогда люди не были такъ требовательны какъ теперь, они радовались гуляя по полямъ подъ руку съ дородной супругой и съ ребенкомъ на рукахъ, въ то время какъ неженатые люди высматривали хорошенькую миссъ, которая въ скромномъ наряд съ опущенными глазами шла около своихъ родителей. По ту сторону поля, гд въ настоящее время дымъ и копоть, стукъ колесъ и торговый шумъ, жили прачки, стирали блье и блили полотна на лугу, напвая псни.
Таковъ былъ общій характеръ Moorfield’а уже много лтъ и, вроятно, сохранился бы еще долгое время, если бы исключительныя условія не нарушили въ это утро обычный порядокъ вещей.
Слышенъ былъ звонъ церковныхъ колоколовъ, такъ какъ это было время молитвы и проповди въ благочестивомъ Лондон. Всмъ извстно, что представляетъ собою здсь воскресный день даже въ настоящее время, но это ничто въ сравненіи съ тмъ, какъ праздновали воскресенье въ ту пору господства строгаго пуританизма. Даже въ будни запрещены были невинныя игры, всякія удовольствія, танцы, посщеніе театровъ, пніе свтскихъ псенъ, однимъ словомъ все, что могло отвлечь человческую душу отъ религіознаго созерцанія и вести къ наслажденію земными благами.
Само собою разумется, что этотъ строгій и аскетическій образъ мыслей былъ далеко не по душ веселой молодежи многочисленнаго класса ремесленниковъ и подмастерьевъ и масс простаго народа. Вотъ уже шесть лтъ, какъ никто изъ нихъ не слыхалъ танцовальной музыки, не видлъ майскаго дерева, не лъ гуся въ день св. Мартина и пудинга въ Рождество, взамнъ всего этого ихъ заставляли поститься и слушать безконечныя проповди. Лондонскіе подмастерья составляли тогда многочисленную и сильную корпорацію. Если врить извстіямъ современныхъ историковъ, то они довольно часто производили безпорядки въ Сити, и не разъ въ продолженіи послднихъ шести лтъ являлись въ Вестминстеръ цлыми толпами, чтобы выразить крикомъ свое одобреніе или нерасположеніе тому или другому члену парламента. Въ этихъ случаяхъ они всегда руководились общественнымъ мнніемъ, которое, благодаря ходу событій, отличалось замчательнымъ непостоянствомъ. Еще недавно они рукоплескали членамъ парламента, искавшимъ спасенія отъ преслдованій Карла I за стнами Сити, поклонялись Дензиль Голлису. Но все измнилось съ тхъ поръ: вожди пресвитеріанской партіи были отправлены въ изгнаніе, король объявленъ плнникомъ въ Каррисбрук!
Такимъ образомъ побдители и побжденный, король и пресвитеріане очутились въ одинаково безвыходномъ положеніи. Благодаря этому случайному совпаденію примиреніе между обими сторонами сдлалось завтной мечтой большинства обитателей Сити. Они толковали объ этомъ у себя дома и на улиц при встрч съ пріятелями и открыто высказывали мнніе, что для государства одно спасеніе, если пресвитеріане соединятся съ королевскими приверженцами, но разумется подъ условіемъ, чтобы послдніе вмст съ королемъ присягнули ковенанту. Т же толки велись и въ мастерскихъ, среди стука и шума молотовъ, пилъ и топоровъ и дйствовали возбуждающимъ образомъ на юныхъ подмастерьевъ, которые жадно прислушивались къ голосу общественнаго мннія.
Естественно, что при этихъ условіяхъ они съ радостью приняли приглашеніе явиться въ слдующее воскресенье на ‘Moorfiled’ съ первымъ ударомъ церковныхъ колоколовъ.
Самое слово ‘Moorfield’ пріятно звучало для ихъ слуха, такъ какъ при этомъ имлась въ виду веселая прогулка за городъ и возможность подышать свжимъ воздухомъ. Но въ данномъ случа повидимому предстояло еще двойное удовольствіе: ихъ приглашали явиться ‘въ воскресенье утромъ’, что было равносильно явному непослушанію начальства и подавало надежду, что ихъ собираютъ съ цлью произвести бунтъ или по крайней мр уличный безпорядокъ.
Рано утромъ, задолго до того времени, когда раздался первый церковный колоколъ, Moorfield сталъ переполняться народомъ. Солнце, выглянувъ изъ тумана, освтило обширный зеленый лугъ, блествшій отъ утренней росы.
Когда подошли подмастерья, то уже застали моряковъ въ полномъ сбор, это были большею частью матросы и юнги съ кораблей, стоявшихъ на якор въ Темз. Т и другіе привтствовали другъ друга громкимъ ‘ура!’ Началось взаимное угощеніе табакомъ и водкой, которая явилась неизвстно откуда и, вдобавокъ, въ большомъ количеств. Подмастерья были вооружены толстыми дубинами для игры въ мячъ и деревянные шары, которые они захватили съ собой, у матросовъ были большіе ножи, они воткнули ихъ въ землю, чтобы обозначить кругъ. Высоко полетлъ мячъ, послышались веселые крики играющихъ, смхъ и шутки столпившихся зрителей, и въ то же время раздался торжественный звонъ церковныхъ колоколовъ: началась обдня.
Между тмъ въ толп, которая все увеличивалась и наполнила собой весь лугъ распространилось непріятное извстіе, что близъ Финсбури показались солдаты.
— Тмъ лучше, пусть пожалуютъ сюда! воскликнулъ молодой парень съ изящной аристократической наружностью, представлявшій рзкій контрастъ съ грубой матросской курткой, накинутой на его плечахъ.— Мы не двинемся съ мста! Не хочешь ли выпить пріятель?
Съ этими словами молодой морякъ подалъ стоявшему возл него подмастерью фляжку водки, которую онъ вынулъ изъ кармана своей синей куртки. Несмотря на видимое желаніе держаться какъ можно проще, въ его манерахъ сказывалось сознаніе превосходства надъ окружающими, но вмст съ тмъ во всей фигур и наружности было столько привлекательнаго, что подмастерье, видвшій его въ первый разъ въ это утро почувствовалъ къ нему невольное расположеніе.
Фляжка молодаго моряка, переходя изъ рукъ въ руки скоро опустла, получивъ ее обратно онъ подозвалъ пожилаго матроса, стоявшаго въ нсколькихъ шагахъ отъ него съ растегнутымъ воротомъ, несмотря на рзкій утренній втеръ:— Доброе утро, товарищъ, сказалъ онъ, надюсь ты пришелъ не съ пустыми руками и не откажешься угостить насъ!
Тотъ, къ кому обращены были эти слова, былъ приземистый широкоплечій человкъ съ лицомъ, почернвшимъ отъ солнца и непогоды, закаленный противъ бурь, такъ какъ онъ не разъ сиживалъ на верху мачты среди бушующаго моря. Ласковый тонъ, съ которымъ обратился къ нему молодой матросъ, на столько смутилъ его, что онъ едва не снялъ своей клеенчатой шляпы, на которой разввалась голубая шелковая лента съ крупною надписью золотыми буквами: ‘The Constant Warwik’.
Это былъ матросъ съ военнаго корабля ‘The Constant Warwik’, который, не смотря на свое названіе, не отличался особеннымъ постоянствомъ, такъ какъ среди его экипажа впервые обнаружился духъ возмущенія, и теперь онъ первый открыто возсталъ противъ парламента и объявилъ себя на сторон короля.
— Разумется милордъ… я… милордъ… пробормоталъ заикаясь матросъ.
— Зачмъ величаешь ты меня такимъ образомъ! воскликнулъ молодой морякъ, ударивъ его ладонью по голов, такъ что клеенчатая шляпа свалилась ему на лицо къ общему удовольствію зрителей, которые громко захохотали.— Давай сюда свою фляжку, я хочу угостить этихъ джентльменовъ!
Какъ онъ ни старался отвлечь вниманіе своихъ новыхъ пріятелей, но слово ‘милордъ’ было произнесено и оказало свое дйствіе. Подмастерья не выразили ни малйшаго неудовольствія и были видимо польщены, что между ними представитель высшаго дворянства, которое издавна относилось къ нимъ съ пренебреженіемъ. Поэтому, ликуя въ душ, они усердно угощались водкой, которая казалась неистощимой и бросали на воздухъ пустыя бутылки съ громкими пожеланіями счастья и долгой жизни щедрому лорду.
Молодой морякъ, видя, что его инкогнито обнаружено, тотчасъ-же нашелъ способъ выйти изъ своего затруднительнаго положенія. Ну, длать нечего! ни мн, ни моему брату нтъ никакого смысла скрываться дольше! Съ этими словами онъ взялъ за руку стоявшаго около него красиваго юношу, такъ же одтаго матросомъ и, обращаясь къ толп добавилъ: Если вамъ угодно узнать наши имена мои дорогіе товарищи, то позвольте представить вамъ во-первыхъ моего брата лорда Франциса Виллье, а во-вторыхъ меня самого, вашего покорнаго слугу, готоваго идти за вами на жизнь и смерть, Георга Виллье, герцога Бокингема!
Едва было произнесено это имя, какъ раздался громкій восторженный крикъ: Да здравствуетъ герцогъ Бокингемъ! Вс Виллье! ура!
При этомъ крик боле или мене многочисленныя группы людей, стоявшихъ въ отдаленіи, придвинулись ближе, такъ что молодой герцогъ, незамтно очутился въ центр громадной толпы. Многіе изъ присутствующихъ, особенно боле пожилые моряки помнили какъ погибъ его отецъ отъ удара фанатика, что послужило первымъ, хотя отдаленнымъ сигналомъ къ революціи. До сихъ поръ они проклинали покойнаго герцога и обвиняли его въ бдствіяхъ междоусобной войны, но теперь они съ такимъ восторгомъ превозносили его имя, что заглушали своими криками звуки органовъ и пніе, которое началось въ сосднихъ церквахъ.
— Товарищи! сказалъ герцогъ, снимая съ головы шляпу, украшенную синей лентой, теперь для васъ наступятъ лучшіе дни, нежели т, какіе вы переживали до сихъ поръ. Подайте сюда фляжку!.. Пью за здоровье Лондонской молодежи и храбрыхъ англійскихъ моряковъ!.. Въ настоящее время должно исчезнуть всякое различіе между знатными людьми и простонародьемъ, мы можемъ смло подать руку другъ другу, такъ какъ у насъ т же помыслы и желанія. Вы видите, мы лорды, одли простую матросскую куртку, чтобы служить тому человку, который одинъ можетъ выручить насъ изъ бды. Я не называю его имени, но вы понимаете меня… Одно несомннно и всякій долженъ согласится съ этимъ, что такой порядокъ вещей, какой мы видимъ въ послдніе годы, не можетъ доле продолжаться!…
— Герцогъ совершенно правъ! Такъ не можетъ продолжаться, заговорила толпа.
— Мы считаемъ себя свободными людьми! продолжалъ Бокингемъ. Но разв мы можемъ длать, что хотимъ, говорить то, что думаемъ? Каждое наше слово подслушиваютъ, мы окружены шпіонами!.. Все это должно измниться. Долой ненавистную тиранію этихъ ханжей!
Въ толп послышался, одобрительный шопотъ.
— Намъ не позволяютъ выпить лишней капли вина, пропть веселую псню, за нами слдятъ, когда мы ходимъ по трактирамъ!.. Вы слышали, что уже появились солдаты у Финсбури, потому только, что мы собрались здсь поиграть въ мячъ! Что могутъ они найти дурнаго въ этой игр! Вотъ я привелъ съ собой ученаго мужа, который славится своимъ благочестіемъ. Онъ объяснитъ намъ: гршно ли играть въ мячъ или нтъ?
При этомъ онъ ударилъ по плечу худощаваго человка жалкой наружности, который длалъ напрасныя усилія, чтобы скрыться въ толп. Герцогъ схватилъ его за руку и вытащилъ впередъ несмотря на его отчаянное сопротивленіе. Это былъ Пиккерлингъ.
Онъ откашлялся пріискивая слова, съ которыхъ по его мннію было бы прилично начать рчь. Наступила довольно продолжительная пауза, во время которой можно было ясно разслышать церковное пніе.
Не прошло трехъ лтъ съ того дня какъ благочестивый Пиккерлингъ проповдывалъ возмущеніе противъ своего господина за данное имъ разршеніе поставить майское дерево въ Чильдерле. Сегодня онъ самъ во время обдни, когда игралъ органъ и раздавался звонъ церковныхъ колоколовъ, стоялъ среди праздничной толпы, чтобы доказать ей, что оскверненіе воскреснаго дня не должно, считаться грхомъ.
Но въ данную минуту одна мысль, о мести воодушевляла этого человка. Онъ принадлежалъ къ числу тхъ несчастныхъ натуръ, которыя съ затаенной злобой смотрятъ на міръ Божій и на все, что творится въ немъ, и ради какой нибудь личной неудачи въ жизни готовы завидовать всякому успху и въ то же время слишкомъ честолюбивы, чтобы подчиниться власти единичнаго лица, хотя бы вс признавали ее. Такихъ людей не удовлетворяетъ никакая партія, съ своими такъ называемыми принципами они нигд не находятъ себ пріюта и всегда стоятъ на сторон недовольнаго меньшинства.
— Вы собрались здсь друзья мои для игры въ мячъ, началъ съ разстановкой злополучный пуританинъ. Я не помню ни одного мста въ Библіи, изъ котораго можно было бы вывести заключеніе, что эта игра должна быть запрещена. Почему же вамъ не играть въ мячъ?
— Браво, воскликнули подмастерья и матросы въ одинъ голосъ. Такой проповди намъ никогда не приходилось слышать! Дйствительно, почему же намъ не играть въ мячъ?
— Разумется сегодня воскресенье, и въ писаніи сказано: ‘наблюдай день субботній, чтобы свято хранить его какъ заповдалъ теб Господь, Богъ твой’, но это, какъ видите вовсе не относится къ игр въ мячъ. Я спрашиваю себя и спрашиваю васъ: Разв вы пришли сюда только съ тою цлью, чтобы насладиться удовольствіемъ, которое можетъ показаться инымъ людямъ нечестивымъ и неприличнымъ для христіанина? Нтъ друзья мои вы пришли сюда, чтобы выказать этимъ неповиновеніе власти проклятой самимъ Богомъ и наперекоръ тому гордецу у котораго ‘сердце надломилось и духъ ожесточился до дерзости’. Я говорю объ измнник живущемъ противъ стараго дворца Уайтголля: теперь онъ достигъ величія и славы и угнетаетъ своихъ прежнихъ друзей, которые помогали ему захватить власть въ свои руки…
— Онъ говоритъ о Кромвел! заревла толпа. Долой Кромвеля! Онъ предалъ короля!..
— Вы не должны такъ громко кричать, друзья мои, продолжалъ ораторъ, боязливо оглядываясь. Разв вы не слыхали, что солдаты стоятъ на-готов у Финсбури? Хотя въ писаніи сказано: ‘не страшись ихъ: ибо Господь Богъ твой среди тебя, и предастъ ихъ теб и приведетъ ихъ въ великое смятеніе…
— Довольно, мой другъ! воскликнулъ герцогъ, которому надоло краснорчіе пуританина. Ты говорилъ хорошо, но мы дослушаемъ тебя въ другой разъ. мы можемъ если вамъ угодно возобновить игру, джентльмены, хотя врядъ ли намъ удастся окончить ее!..
Съ этими словами Бокингемъ указалъ рукой по направленію городскихъ воротъ, гд появился отрядъ кавалеристовъ вызжавшихъ по-парно изъ подъ темныхъ арокъ, надъ ихъ головами сверкали пики, штыки и ружейные стволы освщенные утреннимъ солнцемъ.
Пиккерлингъ онмлъ отъ ужаса при вид вооруженныхъ солдатъ и съ быстротой молніи скрылся въ толп, между тмъ какъ герцогъ громко крикнулъ обращаясь къ подмастерьямъ:— Ну друзья мои впередъ. Чья очередь начинать игру? Приготовьте дубины и встаньте по обимъ сторонамъ! Матросы будутъ бросать мячъ, а вы ловите его… Если кто осмлится помшать намъ, того мы встртимъ крикомъ: Богъ за короля и старую Англію! и начнемъ битву, хотя бы всмъ намъ пришлось лечь на этомъ мст!
Въ это время прибывшій отрядъ, выхавъ изъ воротъ, занялъ все пространство между городской стной и дорогой ведущей къ Moorfield’у, и только небольшой взводъ изъ двадцати пяти человкъ подъхалъ къ лугу. Ихъ встртилъ громкій крикъ: ‘Богъ за короля и старую Англію!’ Трубачъ трижды подалъ сигналъ къ водворенію порядка, но толпа стоявшая на лугу зашумла еще сильне. Наконецъ полковникъ, командующій взводомъ выдвинулся изъ рядовъ съ обнаженной шпагой и въхалъ на мостъ переброшенный черезъ ровъ на ‘Moorfield’.
На лиц Бокингема выразилось безпокойство, когда онъ увидлъ его.— Это нашъ кузенъ Франкъ Гербертъ! сказалъ онъ вполголоса, обращаясь къ своему брату Францису. Еще этого не доставало, чтобы чортъ принесъ его сюда! Я увренъ, что онъ сразу узнаетъ меня несмотря на матроскую куртку. Мы никогда особенно не любили другъ друга, такъ что я охотно помялъ бы ему бока за то, это онъ перешелъ на сторону бунтовщиковъ…
— Не совтую теб связываться съ нимъ теперь Георгъ! отвтилъ герцогъ Виллье. Ты можешь поколотить его въ другой разъ, здсь наврно произойдетъ свалка, а по моему мннію если жертвовать жизнью, то во всякомъ случа для лучшихъ товарищей, нежели вся эта сволочь, которая собралась здсь.
— Можетъ быть ты правъ Францисъ, но я не могу равнодушно видть его въ этомъ красномъ вышитомъ мундир съ золотыми эполетами. Посмотри, какъ онъ гордо сидитъ на лошади! Никто не скажетъ, что это бдный дворянинъ, у котораго не больше двухъ квадратныхъ футовъ земли въ Гунтингтонскомъ графств! Впрочемъ только этимъ и можно объяснить почему онъ вступилъ въ армію бунтовщиковъ!..
Наконецъ герцогъ Бокингемъ, посл нкотораго сопротивленія, уступилъ благоразумнымъ доводамъ своего младшаго брата и скрылся съ нимъ въ толп, гд онъ могъ свободно управлять ею, не подвергаять опасности быть узнаннымъ своимъ двоюроднымъ братомъ.
Франкъ Гербертъ остановилъ лошадь и окинулъ взглядомъ обширный лугъ и многочисленную народную толпу. У него было тоже прекрасное мужественное лицо, что и прежде, но съ боле грустнымъ выраженіемъ, пережитая имъ внутренняя борьба не прошла безслдно, хотя не уменьшила его энергіи и готовности вести борьбу до послдней возможности.
— Господа! сказалъ онъ громкимъ голосомъ, пользуясь минутной ‘тишиной, именемъ закона приглашаю васъ…
Дальше нельзя было ничего разслышать, потому что слдующія слова были заглушены неистовыми криками толпы. Но такъ какъ Гербертъ все еще стоялъ на мст и старался водворить порядокъ съ помощью трубача, то на него скоро посыпались камни, куски дерна съ землей, пустыя бутылки.
Гербертъ ясно видлъ, что присланный съ нимъ отрядъ слишкомъ ^малочисленъ, чтобы справиться съ такой огромной толпой, еслибы она вздумала оказать серіозное сопротивленіе. Хотя это были большею частью молодые парни, все оружіе которыхъ состояло изъ дубинъ и ножей, но число ихъ было такъ велико, что ему не-оставалось иного исхода, какъ ршиться на отступленіе и потребовать усиленія отряда, тмъ боле, что ему данъ былъ строжайшій приказъ очистить ‘Moorfield’ безъ кровопролитія. Толпа, видя, что молодой полковникъ повернулъ лошадь и приказалъ трубачу подать сигналъ къ отступленію, объяснила это въ свою пользу, и ринулась на мостъ, преслдуя мнимыхъ бглецовъ, которые моментально исчезли подъ темными сводами воротъ. Овладвъ такимъ образомъ полемъ сраженія она напала на городскую стражу, охранявшую по старому обычаю входъ въ Сити. Это былъ родъ милиціи, состоящей преимущественно изъ отцовъ семействъ, которые, хотя и любили свое отечество, но еще боле дорожили жизнью и чувствовали инстинктивное отвращеніе къ огнестрльному оружію. Они обратились въ бгство при первомъ натиск непріятеля, осыпая его бранью, которая слышалась все на боле и боле далекомъ разстояніи: — Атеисты! безбожники! кричали они, останавливаясь по временамъ, чтобы перевести дыханіе, негодные пьяницы! Постители пивныхъ и шинковъ!..
Т, къ которымъ относились эти нелестные эпитеты, отвчали на нихъ громкимъ хохотомъ и веселыми возгласами. Они овладли блокгаузомъ, гд нашли нсколько старыхъ ружей, вооружились ими, и затмъ съ барабаннымъ боемъ и разввающинися знаменами двинулись къ сосдней церкви. Но къ счастью по дорог побдоносной арміи оказалось нсколько шинковъ. Хотя они были заперты по случаю воскреснаго дня, но это не могло служить препятствіемъ для храбрыхъ воиновъ, которые, выломавъ окна и двери, ворвались- въ погреба и кладовыя, цдили вино, пиво и водку изъ огромныхъ бочекъ и выносили на улицу груды жирныхъ окороковъ, колбасъ, хлба, масла и всего, что имъ попадалось подъ руку. При этомъ бой барабана не прекращался по улицамъ, весело разввались знамена надъ головами безшабашной молодежи, число которой увеличивалось новыми волонтерами. Вслдствіе этого толпа, которая на ‘Moorfield» доходила всего до восьмисотъ или тысячи человкъ доросла въ ‘Moorgatestreet» до пяти или шести тысячъ и наполнила собой вс смежныя улицы и переулки.

ГЛАВА VIII.
‘Единъ Богъ нашъ!’

(Пасхальная псня евреевъ.)

Лондонъ въ т времена былъ сравнительно небольшимъ городомъ, но тмъ не мене онъ и тогда былъ настолько великъ, что на одномъ конц его не знали, что длается на другомъ. Такимъ образомъ протекло довольно много времени, пока извстіе о случившемся на ‘Moorfield» пришло въ домъ Авраама. Но такъ какъ военныя дйствія въ продолженіи нсколькихъ часовъ были сосредоточены въ одной мстности и воинственная толпа, занятая опустошеніемъ кладовыхъ и погребовъ, не выказывала ни малйшаго стремленія покинуть занятую позицію, то обитатели Сити считали себя вн опасности. Они были убждены, что безчинства прекратятся съ прибытіемъ войскъ, которыхъ ожидали съ минуты на минуту.
Въ это утро въ дом Авраама царила праздничная тишина. Это былъ канунъ Пасхи, который справляется у евреевъ съ различными торжественными обрядами. Въ десять часовъ утра они съдаютъ послдніе куски квашеннаго хлба въ сняхъ или на двор, чтобы не разсыпать крошекъ въ дом, затмъ, тщательно собираютъ остатки въ деревянную ложку, завязываютъ полотнянной тряпкой и сжигаютъ на двор или въ амбар.
— Какъ хорошо помню я то время, когда мы были дтьми. Ревекка, сказалъ Авраамъ, зажигая восковой свчей небольшой узелокъ и обращаясь къ своей жен.— Мы жили тогда по сосдству и ходили другъ къ другу, чтобы поглядть на пасхальный огонь.
— Если Богъ дастъ у насъ будутъ внуки, то мы пригласимъ ихъ къ себ встрчать Пасху, и опять услышимъ дтскіе голоса въ нашемъ дом, отвтила Ревекка. Въ эту минуту она думала о своей единственной дочери, которая отправилась къ своему мужу, чтобы исполнить тотъ же священный обрядъ.
— Давай Богъ! возразилъ Авраамъ, расхаживая взадъ и впередъ по двору, и читая вслухъ молитву.
Мануэлла въ это время сидла въ одной изъ комнатъ верхняго этажа, освщенной лучами весенняго солнца. Торжественный звонъ колоколовъ, долетавшій съ улицы, гармонировалъ съ праздничнымъ и спокойнымъ настроеніемъ духа молодой двушки. Она мысленно перебирала одни за другими различныя событія своей кратковременной жизни, богатой волненіями. Она встртила добрыхъ и злыхъ людей, какъ между своими единоврцами, такъ и между чужими, испытала любовь и ненависть съ обихъ сторонъ. Кроткій образъ Оливіи живе чмъ когда нибудь воскресъ въ ея душ. Что сталось съ ея подругой, великодушной любви которой она была обязана тмъ, что въ ней сохранилась вра въ людей и привязанность къ жизни? Охраняютъ ли ее по прежнему могучія стны Чильдерлейскаго замка? Цвтутъ ли старыя липы надъ дерновой скамьей, какъ въ тотъ вечеръ, когда надъ ихъ головами раздавалась псня соловья и на ея колняхъ лежала книга Мильтона.
Она припомнила до мельчайшихъ подробностей этотъ послдній вечеръ, проведенный ею въ дом баронета, вмст съ тмъ у ней явилось томительное желаніе узнать о дальнйшей судьб Оливіи. Она ни разу не писала въ Чильдерлей и не сдлала ни малйшей попытки получить оттуда какія либо извстія. Слова сказанныя баронетомъ, что она была причиной охлажденія Оливіи къ нему, не выходили изъ ея памяти, хотя она дорого дала бы, чтобы узнать: счастлива ли Оливія, увидла ли она опять Франка Герберта и чмъ кончилось ихъ свиданіе?
Густая краска выступила на щекахъ прекрасной еврейки при воспоминаніи о Герберт, сердце ея усиленно забилось. Несмотря на вс усилія, она не могла вырвать изъ своей груди глубокаго чувства, къ красивому юнош, которое было тсно связано съ ея существованіемъ.— Богъ отцовъ моихъ пошли имъ обоимъ счастья! проговорила она взволнованнымъ голосомъ, прижавъ руки къ груди.
Она искренно мечтала о неразрывной связи этихъ двухъ дорогихъ для нея существъ, которымъ обязана была жизнью, и готова была принести въ жертву Оливіи свои завтныя мечты и желанія. Вызывая въ памяти образы любимыхъ людей, она забывала свое собственное затаенное горе. Разв она не была боле одинока чмъ когда либо въ дом почтеннаго Авраама, хотя о ней заботились, какъ о родной дочери? Могла ли она разсчитывать на какую либо перемну въ будущемъ, когда у ней была отнята всякая надежда на улучшеніе ея печальной участи. Въ дом Авраама она встртила древніе еврейскіе обычаи, къ которымъ привыкла съ Дтства и тотъ же складъ жизни, ей пріятно было слышать знакомыя псни, разсказы, преданія, но тмъ не мене она чувствовала себя отчужденной среди своихъ единоврцевъ, возвращеніе на родину становилось все боле и боле несбыточной мечтой. Она написала своему бывшему учителю бенъ-Израэлю въ Амстердамъ и передала письмо въ руки одного изъ евреевъ, который въ числ другихъ былъ освобожденъ изъ плна по приказанію Кромвеля и отправленъ на родину. Въ этомъ письм она высказала все, что у ней было на душ, писала, что сердце ея изнываетъ въ разлук съ отцомъ и умоляла бенъ-Израэля сказать, хотя бы одно слово утшенія и простить ее, если онъ считаетъ ее виновной. Между прочимъ она сообщила ему о дружелюбномъ отношеніи Кромвеля къ евреямъ, его вротерпимости и надеждахъ, которыя были связаны съ этимъ для ея народа, и съ восторгомъ описывала Кромвеля, сравнивая его съ судьями и военачальниками Ветхаго завта.
Но Мануэлла не получила отвта на это письмо, что еще больше усилило въ ней тяжелое сознаніе ея полнаго одиночества. Неожиданная встрча съ герцогомъ Бокингемомъ переполнила мру ея страданій, презрніе, которое она чувствовала къ нему, смнилось ненавистью, въ ея кроткомъ любящемъ сердц пробудилась жажда мести.
Передъ обдомъ въ дом Авраама получено было первое извстіе о безпорядкахъ на улиц Moorgate Street и Finsbury. Но молва, которая обыкновенно все преувеличиваетъ, на этотъ разъ была далека отъ дйствительности. Въ Сити смотрли на дло съ комической стороны, и никто не предполагалъ, что толпа случайно собравшихся подмастерьевъ могла представлять какую либо опасность для мирныхъ гражданъ. При этомъ разстояніе отъ Oldgate do Moorgate, т. е. отъ восточныхъ до сверныхъ воротъ было довольно значительно, такъ что въ дом Авраама поговорили о бунт, какъ о городской новости, и затмъ занялись приготовленіями къ наступающему празднику.
Когда солнце начало клониться’ къ западу и косвенные лучи его освтили красноватымъ свтомъ оконныя занавси и потолки, мужчины небольшой еврейской общины, состоящей изъ двухъ родственныхъ семействъ и ихъ слугъ, собрались въ небольшей молельн, устроенной въ одной изъ комнатъ верхняго этажа.
По окончаніи вечерней службы, исполненной самимъ Авраамомъ, вс сошли внизъ, гд у входа ихъ ожидали женщины въ праздничныхъ платьяхъ и поздравили съ наступающимъ праздникомъ. Зять и сынъ Авраама преклонили головы передъ родителями и т благословили ихъ, затмъ подошла жена Леона-дель-Бланко, и наконецъ Мануэлла, которую почтенные старики благословили наравн съ родными дтьми и нжно прижали къ своему сердцу.

—-

Съ наступленіемъ сумерокъ начался торжественный обрядъ пасхальной ночи, который повсемстно празднуется евреями въ память ихъ выхода изъ Египта. Домочадцы Авраама сли за столъ съ чувствомъ радостнаго ожиданія, такъ какъ этотъ семейный праздникъ, богатый символами и связанный съ поэтическими преданіями востока, вносилъ нкоторое разнообразіе въ тяжелую жизнь бдныхъ изгнанниковъ и временно отрывалъ ихъ отъ суровой и нердко жалкой дйствительности. Мдная семиконечная лампа освщала теплую уютную комнату. Столъ былъ покрытъ тонкой скатертью, посреди стоялъ серебряный поставецъ завшанный съ одной стороны шелковымъ платкомъ съ богатой золотой вышивкой. За этой занавсью скрыты были неизбжныя принадлежности пасхальной ночи: пасхальное печенье, хрустальныя чаши съ соленой водой и горькими травами въ память пролитыхъ слезъ и тяжелыхъ страданій, вынесенныхъ евреями во время плна, яблочная каша съ миндалемъ, которая по своему темному цвту должна была изображать глину и напоминать работы, наложенныя фараонами на евреевъ, и наконецъ яйцо и кость въ память пасхальной жертвы. Въ конц стола, на диван сидлъ хозяинъ дома въ бломъ саван и блой ермолк, одваемой на мертвецовъ,— обычай соблюдаемый польской отраслью евреевъ, къ которой принадлежалъ Авраамъ. Блый цвтъ, означая свтъ и свободу считается царскимъ у евреевъ, цари египетскіе носили его, затмъ жрецы израильскіе. Разсянные по всей земл изгнанники одвали блую одежду два раза въ годъ: въ пасху и въ день искупленія, въ ней же они хоронили своихъ покойниковъ.
Лвая рука хозяина, по принятому обычаю, покоилась на шелковой зеленой подушк обшитой серебряной бахрамой. Рядомъ съ Авраамомъ на томъ же диван сидла его жена, также одтая въ блое съ тяжелыми золотыми обручами на рукахъ, какіе до сихъ поръ выдлываются на восток. На этомъ патріархальномъ праздник, повторяемомъ изъ года въ годъ съ соблюденіемъ тхъ же обычаевъ, хозяинъ и хозяйка дома должны изображать изъ себя Царя и царицу своего племени. Серебряные бакалы превосходной работы, нкоторые въ форм виноградной лозы (между листьями которой виднлись миніатюрныя фигуры виноградарей съ серебряными секирами), другіе боле массивные, вызолоченные внутри съ надписями и именами на наружной сторон стояли передъ каждымъ приборомъ. Въ хрустальныхъ кубкахъ искрилось красное испанское и партугальское вино. На стол разложены были молитвенники большаго формата, называемые ‘Haggadah’ т. е. книга легендъ, напечатанные въ Амстердам и украшенные прекрасными гравюрами, изображавшими различныя сцены изъ ветхаго завта. Въ то время, какъ остальные члены семьи непремнно читали вслухъ текстъ св. писанія и пли духовныя псни, глаза Мануэллы были задумчиво устремлены вдаль. Окружавшая ее обстановка, своеобразные костюмы мужчинъ и женщинъ невольно перенесли ее въ родительскій домъ, гд она столько разъ видла т же сцены, слышала то же пніе. Давящая тоска по родин и старомъ отц охватила ея сердце, она чувствовала, какъ слезы медленно подступали къ ея глазамъ и длала напрасныя усилія, чтобы улыбнуться и придать веселое выраженіе своему лицу.
Празднество этого вечера раздляется на дв половины параднымъ ужиномъ, который начинается молитвами и кончается ими, потому что и здсь строго проведена основная мысль жертвы и жертвенной ды. Тмъ не мене этотъ ужинъ всегда состоитъ изъ превосходныхъ кушаньевъ и винъ, и большею частью носитъ характеръ самой непринужденной веселости. Но сегодня вс были встревожены извстіями изъ Moorgate’а. Набожный хозяинъ дома не хотлъ изъ-за этого прерывать молитвы и длалъ надъ собой усилія, чтобы ничмъ не выразить своего безпокойства. Вскор можно было ясно разслышать съ улицы своеобразный шумъ, напоминающій ревъ морскихъ волнъ во время бури, хотя такой отдаленный, что трудно было опредлить принятое имъ направленіе. Тмъ не мене неизвстность не могла разсять общаго безпокойства, хотя никто не ршался заговорить объ этомъ. Наконецъ Леонъ-дель-Бланко попросилъ позволенія узнать въ чемъ дло, и, вставъ изъ-за стола вышелъ изъ комнаты, Симеонъ, единственный сынъ Авраама, послдовалъ его примру.
Они вернулись черезъ нсколько минутъ съ испуганными лицами, принесенныя ими всти были далеко не утшительны. Они узнали, что толпа пьяныхъ подмастерьевъ, которые въ это утро произвели различныя безчинства въ Moorgate-street, увеличенная всякимъ уличнымъ сбродомъ, ворвалась въ сверную часть Сити и привела въ трепетъ мирныхъ жителей своимъ буйствомъ. Вначал никто не придавалъ особеннаго значенія этому движенію, но теперь выяснилось, что оно возбуждено роялистами и направлено противъ Кромвеля и парламента въ пользу каррисбрукскаго плнника!
— Гд же они? спросилъ Авраамъ блдня, такъ какъ въ это время шумъ настолько приблизился, что можно было разслышать отдльные голоса.
— Они въ недалекомъ разстояніи отъ нашего дома, возразилъ Симеонъ. Если вамъ угодно будетъ послушать моего совта, то мы должны приготовиться…
— Зачмъ? спросилъ Авраамъ спокойнымъ голосомъ, такъ какъ уже усплъ оправиться отъ своего испуга.
— Необходимо унести отсюда и спрятать вс эти вещи, они грабятъ и уничтожаютъ все, что имъ попадется подъ руку.
— Нтъ, сынъ мой, я считаю это совершенно лишнимъ. Ты забываешь, что сегодня канунъ пасхи, мы должны справить сегодняшній вечеръ, какъ предписываетъ наша религія. Садись на свое мсто и разскажи подробно все, что ты слышалъ и видлъ на улиц.
Но сознаніе близкой опасности настолько смутило Симеона, что мысли путались въ его голов, и онъ не въ состояніи былъ связать двухъ словъ. Поэтому Леонъ-дель-Бланко началъ разсказъ:
— Если врить слухамъ, сказалъ онъ, то толпа бунтовщиковъ состоитъ преимущественно изъ подмастерьевъ, матросовъ и всякаго сброда. Когда число ихъ дошло до нсколькихъ тысячъ, то они двинулись къ Сити по различнымъ направленіямъ. Городская стража нигд не могла справиться съ ними. Часть ихъ направилась въ Уайтчапель, другая въ Смитфильдъ а третья самая значительная въ Уайтголль.
— Въ Уайтголль! воскликнулъ Авраамъ, прерывая своего зятя. Тамъ живетъ Кромвель!
— Ихъ злоба, главнымъ образомъ направлена противъ него, продолжалъ разсказчикъ. Говорятъ, что они съ крикомъ и свистомъ осыпали бранью его имя и парламентъ.
— Какія мры принялъ противъ нихъ Кромвель?
— Онъ выслалъ нсколько эскадроновъ стоявшихъ наготов, но толпы бунтовщиковъ все-таки ворвались въ Сити, заперли за собой вс ворота и протянули цпи поперегъ улицъ, такъ что войска и особенно конница будутъ съ трудомъ подвигаться впередъ…
Въ эту минуту раздался пушечный выстрлъ, сопровождаемый грохотомъ падающихъ балокъ и оглушительнымъ крикомъ: ура!
Женщины вскочили съ своихъ мстъ.
Авраамъ съ недоумніемъ оглянулся. Что это можетъ быть? спросилъ онъ.
— Они вроятно ворвались въ цейхгаузъ Лиденголль, возразилъ Леонъ дель-Бланко, мы видлъ издали, какъ они выламывали дверь арсенала.
— Лиденголль! воскликнула Ревекка всплеснувъ руками. Вдь это за сотню шаговъ отсюда!
— Разумется! замтилъ Симеонъ. Мы должны ждать ихъ съ минуты на минуту. Слышите, какъ раздается бой барабана! Нтъ ни одного подмастерья въ Сити, который бы не присоединился къ этимъ негодяямъ, а отецъ еще колеблется…
— Что я могу сдлать противъ этого? возразилъ Авраамъ.
Но взволнованный юноша не слышалъ этого замчанія и продолжалъ: вс тюрьмы отворены, и преступники собранные со всхъ концовъ Англіи идутъ съ ними! Они разграбили оружейныя лавки, не пощадили ни одного жилища, говорятъ, что они даже разорили домъ лорда-мэра…
— Чего требуешь ты отъ меня, сынъ мой! сказалъ Авраамъ, длая знакъ слугамъ, которые поспшно бросились убирать нетронутый ужинъ. Если правда то, что ты говоришь, то мы погибли во всякомъ случа: спрячемъ ли мы наше имущество или нтъ! Одинъ Богъ можетъ спасти насъ! Съ этими словами онъ приказалъ своимъ домочадцамъ занять мста за столомъ и началъ читать молитвы ровнымъ спокойнымъ голосомъ, хотя съ улицы все громче и громче раздавались крики обезумвшей толпы и слышно было бряканье цпей, которыми загораживали улицу. Торжественно и тихо звучалъ одинокій старческій голосъ въ этой освщенной комнат, гд за пустымъ столомъ сидли молчаливыя фигуры мужчинъ и женщинъ съ блдными испуганными лицами. Никто изъ нихъ не могъ сомнваться въ томъ, что толпа ворвалась въ небольшую улицу. Громкій возгласъ сопровождаемый проклятіями:— гд домъ жида? поразилъ ихъ слухъ какъ ударъ грома.— Тамъ, гд освщены окна? отвтилъ чей-то голосъ, вслдъ за тмъ что-то тяжелое стукнуло въ оконную раму и осколки стеколъ посыпались на полъ.
Сознаніе неизбжной опасности овладло всми: должны ли они сдлать попытку спасти жизнь бгствомъ или ожидать въ бездйствіи всякихъ ужасовъ, какіе могутъ постигнуть ихъ? Одинъ Авраамъ не потерялъ присутствія духа и, окончивъ пасхальныя мотивы, проплъ первую строфу священной псни, состоящей изъ вопросовъ и отвтовъ. Хотя передъ всми были открыты молитвенники, но никто изъ домашнихъ не отвтилъ ему, потому что въ это время толпа, выломавъ ворота, съ шумомъ ворвалась въ домъ. Вслдъ затмъ послышались тяжелые шаги на лстниц, и въ дверяхъ появились широкоплечія фигуры съ раскраснвшимися лицами и взъерошенными волосами. Авраамъ всталъ съ мста, надтый на немъ саванъ придавалъ ему видъ привиднія. Толпа замолкла и отступила въ испуг. Это продолжалось одну секунду. Леонъ дель-Бланко, видя неминуемую опасность, которой подвергались близкіе ему люди, схватилъ ножъ, лежавшій на стол. Но едва сталь блеснула въ его рук, какъ толпа ринулась впередъ съ удвоенною яростью. Смотрите, онъ поднялъ ножъ! кричали одни. Жидамъ нужна христіанская кровь, чтобы отпраздновать пасху! добавляли другіе.— Не забудьте, они распяли Спасителя! крикнулъ чей-то рзкій гнусливый голосъ.
Этихъ словъ было достаточно, чтобы воодушевить пьяную толпу. Небольшая комната моментально наполнилась людьми вооруженными награбленнымъ оружіемъ, дубинами, копьями, которые съ дикимъ крикомъ и проклятіями окружили беззащитныхъ евреевъ.
Мануэлла сразу узнала голосъ пуританина, который обвинялъ ее въ преступной связи съ Бокингемомъ въ присутствіи ея единоврцевъ и Герберта, самого дорогаго для нея человка.
— Прочь отсюда! крикнула она, протснившись впередъ и обращаясь къ разъяренной толп. Не призывайте имени Божьяго лицемры. Горе вамъ, если вы прикоснетесь къ этому дому. Десница Всевышняго простерта надъ этой кровлей! Я предсказываю вамъ смерть и гибель, если вы еще минуту останетесь здсь. Помощь близка, я слышу топотъ лошадей… Пользуйтесь временемъ, которое дано вамъ!..
Увренный тонъ, съ какимъ говорила Мануэлла, смутилъ суеврную толпу, озадаченную ея неожиданнымъ появленіемъ тмъ боле, что со стороны площади дйствительно слышенъ былъ шумъ, похожій на топотъ приближавшейся конницы. Стоявшіе въ первыхъ рядахъ попятились назадъ.
Въ этотъ моментъ въ дверяхъ раздался насмшливый хохотъ.— Чего вы развсили уши, друзья мои! крикнулъ чей-то голосъ. Не слушайте ея проповдей, она ловко проведетъ васъ! Впередъ, товарищи, ‘Богъ за короля и старую Англію!’
Но толпа молча разступилась передъ Мануэллой.— Ты опять здсь, Георгъ Виллье! воскликнула она, подходя къ двери. Я узнала твой голосъ. Но помни, что этотъ домъ принесетъ теб несчастіе. Господь, именемъ котораго ты прикрываешь свои злыя намренія, поразитъ тебя! Іегова Богъ Израиля пошлетъ Ангела своего…
— Довольно, прекрасное дитя мое, прервалъ ее тотъ же знакомый и ненавистный для нея голосъ. Вс эти заклинанія были очень эффектны на чердак Чирдерлейскаго замка и произвели на меня впечатлніе, потому что были новы для меня. Но совтую теб не повторять два раза одну и ту же исторію, даже ангелы на небесахъ не терпятъ повтореній!
Въ это время толпа, хлынувшая съ улицы, оттснила отъ дверей Мануэллу, которая очутилась въ темнот, и дв сильныя руки схватили ее за талью.
— Бокингемъ! закричала она, если ты не оставишь меня въ поко, то я убью тебя.
— Блаженство или гибель, небо или адъ, я на все согласенъ, лишь бы не разлучаться съ тобой, моя ненаглядная. Ты не ошиблась, я Бокингемъ, который поклялся, что будетъ обладать тобой и онъ сдержитъ свою клятву.
Можетъ быть мертвой, но не живой, возразила Мануэлла.
— Наконецъ-то! прошепталъ влюбленный юноша, прижимая ее къ своему сердцу. Но она съ силой отчаянія бросилась на него.
— Сюда, Пиккерлингъ, крикнулъ герцогъ. Помоги, Божій человкъ, только пожалуйста не твоими молитвами. Трусъ, ты боишься женщинъ. Освободи меня отъ ея руки! Она вцпилась въ меня, какъ кошка… Ну хорошо, спасибо!.. Теперь, друзья мои, сказалъ онъ громкимъ голосомъ, обращаясь къ толп, грабьте и хватайте все, что вамъ попадется подъ руку, раззорите до тла это жидовское гнздо, а когда будете уходить, не забудьте подбросить огня въ щели и подъ крышу. Ура!
— Ура! завопила толпа. Богъ за короля Карла и старую Англію!
Герцогъ Бокингемъ воспользовался этой минутой, чтобы увлечь за собой Мануэллу, Пиккерлингъ съ трудомъ догналъ ихъ у воротъ. Въ это время со стороны площади послышался конскій топотъ и бряцаніе падающихъ цпей. Это былъ драгунскій полкъ, который, очистивъ площадь, въхалъ въ небольшую улицу ‘Дике’. Тускло горли факелы въ лондонскомъ туман, освщая красноватымъ свтомъ красивую фигуру молодаго полковника, хавшаго впереди. Мануэлла тотчасъ же узнала его.— Франкъ Гербертъ! крикнула она, но Бокингемъ зажалъ ей ротъ рукой.
— Сюда, сказалъ онъ своему товарищу. Мы должны добраться до этого угла пока не началась свалка!
Толпа, стоявшая передъ домомъ еврея загородила дорогу кавалеріи, раздался ружейный залпъ, и первая кровавая жертва этого дня упала въ нсколькихъ шагахъ отъ дома Авраама.
Между тмъ герцогъ и Пиккерлингъ тащили за собой Мануэллу, она не въ силахъ была доле сопротивляться и, чувствуя, что скоро потеряетъ сознаніе, машинально повторяла молитвы. Послднее, что она видла — это были лодка и вода.

ГЛАВА IX.
Ужинъ у графини Дизаръ.

Медленно подвигалась лодка вверхъ по теченію Темзы, холодный туманъ покрывалъ воду и берегъ. Не слышно было ни одного звука кром мрныхъ ударовъ веселъ и плеска воды. Мануэлла лежала на дн лодки, прислонивъ голову къ скамь, сырость и холодное дуновеніе ночи освжили ее, сознаніе опять вернулось къ ней, хотя она чувствовала ломоту и оцпененіе во всемъ тл.
Герцогъ покрылъ ее своимъ плащемъ.
— Мануэлла, сказалъ онъ, взявъ ее за руку, теперь ты могла убдиться въ моемъ постоянств, ничто не могло охладить моей любви, ни долгая разлука, ни твое суровое обращеніе со мной. Пламя, которое ты зажгла въ моей груди, горитъ сильне чмъ когда нибудь, для него не существуетъ никакихъ преградъ или законовъ. Мануэлла, я люблю тебя! Ты видишь я у ногъ твоихъ… у меня герцогская корона, я товарищь молодости принца Уэльскаго будущаго короля Англіи! Ни одна женщина, хотя бы она обладала молодостью, красотою, громкимъ титуломъ не отказалась бы выслушать меня! Но ты Мануэлла дороже для меня всхъ красавицъ, потому что я люблю тебя. Я готовъ пожертвовать всмъ, что придаетъ цну жизни въ глазахъ свта, и бжать съ тобой въ самую отдаленную пустыню. Позволь мн поцловать твою руку…
Рчной туманъ становился все гуще и покрывалъ своимъ непроницаемымъ покровомъ лодку и сидящихъ въ ней людей. Мануэлла слышала каждое слово, ей хотлось встать, оттолкнуть навязчиваго поклонника, къ которому она ничего не чувствовала кром презрнія и ненависти, но она но могла сдвинуться съ мста, только рука ея слегка дрогнула въ рук герцога. Этого едва замтнаго движенія было достаточно, чтобы довести до крайней степени возбужденія влюбленнаго юношу, онъ еще ниже наклонился къ ней.
— Ты слышишь меня, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ, я могу упиваться твоимъ теплымъ дыханьемъ и ради этого блаженства готовъ состязаться съ цлымъ міромъ. Моя дорогая, ненаглядная, теперь я не выпущу тебя изъ моихъ объятій. Моя тогдашняя неудача произошла отъ того, что деревенскій неучъ, Слингсби, вздумалъ спасать меня отъ мнимой опасности, но я какъ слдуетъ отплатилъ ему за это, онъ будетъ помнить меня! Съ тхъ поръ прошло три года, я былъ тогда молодъ и неопытенъ, но и въ то время любилъ тебя! Помнишь ли ты вечеръ въ Чильдерлейскомъ замк, мой милый донъ Мануэль? Улыбнись твоему рыцарю, который съ опасностью жизни, освободилъ тебя изъ низкой среды и вырвалъ изъ когтей жалкаго ростовщика! Скажи одно слово, сердитая красавица, чтобы я могъ закрыть поцлуями твои прелестныя губы. Я искуплю вину свою, сдлаюсь покровителемъ и защитникомъ твоего племени, для него наступятъ забытые дни въ Англіи… Другъ мой, Пиккерлингъ, открой же, наконецъ, свои медоточивыя уста и помоги мн своей мудростью. Я давно не читалъ библіи, но помню, что какой-то царь женился на еврейк, возвелъ ея дядю въ званіе перваго министра и, если не ошибаюсь, приказалъ повсить врага евреевъ…
— Не совтую вамъ доврять этому племени, пробормоталъ сквозь зубы пуританинъ, еврейка отрубила голову Олоферну.
Но герцогъ не разслышалъ замчанія своего товарища, который, скорчившись отъ холода, сидлъ на носу лодки и со страхомъ вглядывался въ берегъ, гд изъ тумана мало-по-малу стали выдляться абрисы стнъ, въ вид неопредленной темной массы горъ, нагроможденныхъ другъ около друга.
— Многое измнилось со времени нашей послдней разлуки, продолжалъ герцогъ,— мы участвовали во многихъ сраженіяхъ, нюхали порохъ, видли кровь… Неужели тотъ, кто привыкъ ставить на карту свою жизнь и встрчался лицомъ къ лицу съ смертью, не съуметъ покорить строптивое сердце двушки! Мы плывемъ противъ теченія Мануэлла, туманъ окружаетъ насъ, но мы все-таки подвигаемся впередъ и будущность принадлежитъ намъ. Войска стоятъ на готов и ждутъ сигнала, чтобы вступить въ битву. Когда мы возвратимъ королю его престолъ, королев ея супруга, тогда я явлюсь передъ ихъ величествами и, въ награду за мою врную службу, испрошу у нихъ дозволенія жениться на теб. Клянусь честью дворянина, что я исполню это…
Лодка въ это время настолько приблизилась къ берегу, что можно было различить массивныя ворота, отъ которыхъ шла широкая каменная лстница до самой воды. За ними, среди темныхъ деревьевъ возвышались массивныя стны увнчанныя башнями съ длинными мрачными окнами. Это былъ ‘Iork-Haus’ городской дворецъ герцога Бокингема, который по величин, массивности и великолпію внутренняго убранства не только могъ выдержать сравненіе со многими королевскими дворцами, но даже превосходилъ нкоторые изъ нихъ. Но кто въ состояніи описать испугъ благочестиваго пуританина, когда онъ увидлъ сигнальные огни, которые фантастически освщали мраморныя арки воротъ своимъ красноватымъ свтомъ.
— Милордъ! воскликнулъ онъ дрожащимъ голосомъ. Что это значитъ! Садъ переполненъ людьми… Господи не оставь насъ! Это красные мундиры!..
Слова эти заставили очнуться герцога, который быстро вскочилъ на ноги.
— За весла! скомандовалъ онъ вполголоса матросамъ, которые начали причаливать.— Разв вы не видите, что длается на берегу. Клянусь святымъ Георгомъ они у меня въ саду. Толкните назадъ лодку, еще минута и мы будемъ въ ихъ власти!
— Кто идетъ! крикнулъ часовой, стоявшій у воротъ, услыхавъ шумъ на берегу.
— Тише, осторожне опускайте весла! проговорилъ шопотомъ герцогъ. Сердце его сжалось отъ мрачнаго предчувствія: вмсто брата, котораго онъ надялся встртить на берегу, онъ видлъ красные мундиры парламентской арміи.— Неужели Францисъ попалъ въ ихъ руки? промелькнуло въ его голов.
Въ это время вторично раздался окликъ часоваго, но матросамъ уже удалось отчалить и отъхать на средину рки, гд они могли свободно грести подъ прикрытіемъ тумана. Вскор они замтили лодку, которая медленно приближалась къ нимъ съ противоположной стороны, вслдъ затмъ послышался тихій голосъ:— Георгъ, ты ли это?
— Да, очень радъ, что вижу тебя, отвтилъ герцогъ, отдавъ приказъ матросамъ грести на встрчу.
Чрезъ минуту въ лодку прыгнулъ молодой человкъ.
— Францисъ, спросилъ торопливо герцогъ Бокингемъ, пожимая руку младшему брату,— скажи ради Бога, что случилось?
— Все потеряно, Кромвель занялъ Iork-Haus!
— Еще этого не доставало! воскликнулъ съ досадой Бокингемъ.
— Мн удалось спасти свою жизнь бгствомъ, сказалъ герцогъ Вилье, Кромвель отдалъ приказъ арестовать насъ обоихъ и съ этой цлью прислалъ сюда капитана съ многочисленнымъ отрядомъ. Теперь ты можешь считать себя человкомъ стоящимъ вн закона, также какъ и я.
— А возстаніе въ Сити? спросилъ Бокингемъ.— Мн пришлось удалиться съ поля сраженія въ тотъ самый моментъ, когда началась свалка между парламентскими войсками и нашими ребятами на улиц Дике…
— Бунтъ принялъ громадные размры, продолжалъ Вилье,— все пришло въ движеніе, драка происходила чуть ли не на всхъ улицахъ Сити. Ежеминутно прибывали новыя подкрпленія черезъ ‘Temple Bar’. Когда я слъ въ лодку, то весь берегъ имлъ видъ уцпленнаго лагеря, везд горли бивуачные огни, выстрлы были слышны до самаго Уайтголя.
— Чортъ возьми! Досадно, что меня не было при этомъ, возразилъ Бокингемъ. Но къ несчастью нельзя служить одновременно двумъ богамъ: Марсъ и Амуръ теперь не ладятъ другъ съ другомъ, и богъ любви одержалъ побду въ моемъ сердце. Посмотри, вотъ и моя плнная красавица!
Съ этими словами легкомысленный кавалеръ указалъ на Мануэллу, лежавшую на дн лодки.
— Что мы будемъ длать Георгъ? спросилъ герцогъ Виллье, бросивъ боязливый взглядъ на несчастную двушку.
— Я думаю, что намъ ничего не остается, какъ прибгнуть къ гостепріимству графини Дизаръ. Домъ ее недалеко отсюда и стоитъ вн города, такъ что тамъ вроятно все спокойно. Что ты скажешь на это мой другъ Пиккерлингъ?
Но пуританинъ былъ слишкомъ остороженъ, чтобы сразу отвтить на этотъ вопросъ. Посл несчастной потери письма лорда Голлиса онъ перешелъ на службу графа Лаудердаля, одного изъ предводителей шотландскихъ пресвитеріанъ, который имлъ домъ въ Лондон и по временамъ жилъ тамъ. Графъ Лаудердаль передъ своей послдней поздкой въ Шотландію отрекомендовалъ своего слугу графин Дизаръ, съ которой онъ находился въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ въ продолженіи нсколькихъ лтъ. Такимъ образомъ Пиккерлингъ могъ до тонкости изучить нравы высшаго дворянства, и въ нсколько мсяцевъ съумлъ настолько заслужить милось своей новой госпожи, что она возвела его въ званіе дворецкаго.
Пиккерлингъ зналъ, что сегодня вечеромъ графиня Дизаръ мене чмъ когда нибудь расположена была принимать постороннихъ постителей, такъ какъ она даже сочла нужнымъ отослать его самого изъ дому подъ предлогомъ передачи письма графу Лаудердалю. Въ этомъ письм она просила графа задержать ея дворецкаго и занять его до поздней ночи какимъ нибудь порученіемъ, чтобы удалить его изъ Ham-Haus’а. Пиккерлингъ, по своему обыкновенію, не замедлилъ познакомиться съ содержаніемъ порученнаго ему письма и убдился, что его госпожа не совсмъ довряетъ ему. Съ другой стороны его мучило любопытство, онъ не сомнвался, что графиня имла какія нибудь особенно важныя причины, чтобы принимать подобныя предосторожности. Она повидимому ждала гостей, но во всякомъ случа не одного графа Лаудердаля, потому что знатныя дамы въ то время не стснялись принимать открыто своихъ любовниковъ во всякую пору дня и ночи. Поэтому онъ очень неохотно отправился на ‘Moorfield’ по приказанію графа Лаудердаля, затмъ, благодаря страху, испытанному имъ среди разъяренной толпы, онъ почти забылъ о занимавшей его тайн. Но теперь, когда онъ неожиданно очутился въ нсколькихъ шагахъ отъ Ham-Haus’а, любопытство опять овладло имъ, тмъ боле, что представлялась возможность проникнуть туда подъ прикрытіемъ имени герцога Бокингема.
— Врядъ ли это будетъ возможно, милордъ! отвтилъ онъ нершительнымъ тономъ, посл нкотораго молчанія.— Графиня ждетъ гостей сегодня вечеромъ…
— Тмъ лучше! воскликнулъ Бокингемъ.— Теб вроятно извстенъ каждый уголъ въ замк. Ты сведешь насъ въ какую нибудь отдаленную комнату.
— Если вамъ угодно, милордъ, въ Наш-Наив’ есть одна башня…
Бокингемъ молча кивнулъ головой въ знакъ согласія.
Между тмъ лодка отъхала значительное разстояніе отъ JorkHaus’а, ворота котораго едва виднлись издали въ красноватомъ отблеск сторожевыхъ огней. Еще нсколько ударовъ веселъ и лодка, обогнувъ небольшой мысъ, причалила къ берегу.
Мануэлла съ испугомъ вскочила на ноги, но, прежде чмъ она успла произнести слово или призвать на помощь, Бокингемъ вынесъ ее изъ лодки и быстро увлекъ за собою по темной алле ведущей къ замку. Вслдъ затмъ она очутилась въ узкомъ каменномъ зданіи, герцогъ заставилъ ее подняться на высокую темную лстницу и ввелъ въ большую неосвщенную залу, гд въ огромномъ камин ярко горли дрова.
— Что это значитъ! воскликнулъ онъ съ удивленіемъ, замтивъ при мерцающемъ свт огня, горвшаго въ камин, большой накрытый столъ съ разставленной на немъ серебряной посудой, кубками и бутылками. Почему графиня вздумала принимать своихъ гостей въ этой полуразрушенной башн!
Въ эту минуту въ залу вбжалъ Пиккерлингъ, который изъ осторожности остался внизу и теперь отъ сильнаго испуга не могъ выговорить ни одного слова. Онъ надялся напасть на слдъ тайны и вмсто этого сразу узналъ всю сущность ея. Милордъ, воскликнулъ онъ дрожащимъ голосомъ, спрячьтесь скоре! Идутъ. Они не должны видть насъ!..
— Кто идетъ? почему мы должны прятаться отъ нихъ? спросилъ герцогъ Бокингемъ.
— Это все знатные лорды, графы, маркизы, я даже не знаю нкоторыхъ изъ нихъ!.. проговорилъ поспшно Пиккерлингъ, толкнувъ Бокингема и Мануэллу въ сосднюю камнату, которая была отдлена отъ залы тяжелой портьерой.
— Наша фамилія считается самой знатной въ Англіи. Никто не откажетъ мн въ прав занять мсто между этими господами, сказалъ Францисъ Вилье, опускаясь въ кресло, стоявшее у камина, между тмъ, какъ Пиккерлингъ быстро исчезъ черезъ потаенную дверь.
Вскор по каменной витой лстниц раздался шумъ шаговъ, двое слугъ внесли тяжелые серебряные шандалы, и темная зала внезапно освтилась яркимъ свтомъ восковыхъ свчей. Вслдъ затмъ, слуги поспшно удалились, вошла графиня Дизаръ и обращаясь къ кавалерамъ, стоявшимъ на верхней площадк лстницы, сказала:
— Прошу васъ войти милорды, въ этой башн ни одно человческое ухо не можетъ подслушать насъ!
Но тутъ какъ бы въ наказаніе за ея увренность, она увидла Франциса Вилье, который подошелъ къ ней быстрыми шагами: Миледи, сказалъ онъ, цлуя ея руку, я случайно узналъ объ этомъ собраніи и поспшилъ сюда, такъ какъ никто не можетъ сомнваться въ моей преданности его величеству.
Графиня Дизаръ сильно смутилась въ первую минуту, но какъ умная женщина, скоро овладла собой.— Подойдите сюда милордъ, чтобы я могла представить васъ моимъ гостямъ! сказала она съ любезной улыбкой. Приверженцы короля не могутъ имть никакихъ тайнъ отъ сыновей герцога Бокингема.
Общество состояло изъ представителей высшей знати Англіи и Шотландіи, изъ эмигрантовъ и отчасти изъ сосланныхъ, которые подъ страхомъ смертной казни не смли являться въ Лондонъ. Вслдствіе этого, при посредств графа Лаудердаля, ршено было назначить тайное сборище въ уединенномъ замк графини Дизаръ, чтобы окончательно условиться относительно общаго плана дйствій.
Хозяйка дома представила молодаго герцога нкоторымъ изъ наиболе выдающихся личностей, принимавшихъ участіе въ послднемъ движеніи. Они отличались въ первыхъ битвахъ междоусобной войны и затмъ принуждены были оставить родину или проживать въ бездйствіи въ своихъ замкахъ. Герцогъ Виллье не былъ лично знакомъ съ ними, но хорошо помнилъ ихъ имена, особенно знаменитаго маркиза Ормонда, одного изъ самыхъ великодушныхъ и смлыхъ приверженцевъ короля, который пожертвовалъ для него своимъ огромнымъ состояніемъ и по прежнему готовъ былъ защищать его до послдней капли крови.
— Очень радъ, что случай доставилъ мн возможность познакомиться съ вами, молодой человкъ, сказалъ Ормондъ, пожимая руку герцогу Виллье. Вы очень похожи на вашего благороднаго отца, который погибъ въ цвт лтъ насильственною смертью.
— Кто изъ насъ не оплакивалъ потерю близкаго человка въ продолженіе этой несчастной междоусобной войны, и кто не пожертвуетъ всмъ, что ему дорого для защиты короля.
— Прекрасно сказано, сынъ мой! воскликнулъ растроганный Ормондъ. Эти слова достойны храбраго кавалера!
— Но разв вы сами, милордъ, не подали намъ хорошій примръ! Сколько разъ въ дтств слышалъ я сказочные, но правдивые разсказы о неустрашимомъ маркиз Ормонд, самомъ богатомъ пэр Ирландіи, который покинулъ свои княжескія владнія, чтобы поддержать въ кровавомъ бою знамя его величества. Но счастье измнило благородному маркизу, ему пришлось крейсировать по морю на жалкомъ судн въ бурную зимнюю погоду, такъ что онъ какимъ-то чудомъ достигъ береговъ Франціи. Теперь совершилось еще большее чудо, онъ опять въ Лондон, гд возсталъ народъ, чтобы сбросить съ себя ненавистное иго солдатскаго господства и признать власть своего законнаго повелителя.
Маркизъ Ормондъ грустно улыбнулся при послднихъ словахъ: — Дйствительно, я не ожидалъ, что мн снова придется увидть родину! Но если узнаютъ о моемъ возвращеніи, то завтра я буду въ Тауэр, а посл завтра въ рукахъ палача. Тмъ не мене я надюсь, не дале какъ завтра вечеромъ, быть въ виду Ирландіи, гд меня ожидаютъ съ нетерпніемъ… Жатва готова, жнецы не должны мшкать!
Молодой герцогъ слушалъ съ замираніемъ сердца своего любимаго героя.— А мы? когда призовутъ насъ къ бою? спросилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.
— Завтра, съ восходомъ солнца! Мы не можемъ боле терять ни одной минуты. Возстаніе въ Сити должно служить сигналомъ къ бою, необходимо поддержать пламя, пока оно не охватитъ всего королевства. Позвольте представить васъ графу Голланду, завтра онъ объявитъ войну за короля въ южныхъ графствахъ, а вотъ и храбрый Питерборо и нашъ адмиралъ Баттенъ, который выведетъ флотъ изъ дюнъ-Кента въ Кале и оставитъ на мели стараго адмирала бунтовщиковъ!.. Увидимъ, что онъ будетъ длать безъ флота!
Маркизъ засмялся при этихъ словахъ, но вслдъ затмъ лицо его приняло прежнее серьезное выраженіе. Я не вижу графа Лаудердаля, сказалъ онъ, обращаясь къ хозяйк дома. Чмъ объяснить его медленность?
— Не безпокойтесь г-нъ маркизъ, графъ Лаудердаль непремнно явится сюда, я послала ему письмо черезъ надежнаго человка. Не забудьте, что онъ живетъ въ Сити, а сегодня не такъ легко пройти черезъ городскіе ворота, быть можетъ ему пришлось проложить себ дорогу съ шпагой въ рук. Но я не боюсь за него, Лаудердаль не только храбрый, но и вжливый кавалеръ.
Графиня произнесла послднія слова съ свойственной ей обворожительной улыбкой, которая появлялась у нея всякій разъ, когда она разговаривала съ мужчинами.
— Если вы это говорите, миледи, то мы можемъ быть совершенно спокойны, возразилъ маркизъ съ низкимъ поклономъ. Лаудердаль не могъ получить похвалы изъ боле прекрасныхъ и достоврныхъ устъ. Эта рука, которая съумла обуздать суроваго сына горъ (маркизъ любезно поцловалъ руку графини) можетъ служить ручательствомъ, что врный подданный и вассалъ явится на зовъ своей повелительницы.
Въ словахъ маркиза Ормонда заключался явный намекъ на отношенія графини къ Лаудердалю, но такъ какъ это было въ нравахъ того времени, то она нисколько не оскорбилась, тмъ боле, что не считала нужнымъ скрывать свою давнишнюю любовную связь.
— Вы заставляете меня краснть, маркизъ! сказала она съ милой улыбкой.
— Розовый цвтъ всего больше подходитъ къ розамъ и женщинамъ!
— Я не ожидала отъ васъ такихъ любезностей маркизъ!
— Вы правы — для меня стараго рубаки, отъ котораго бгутъ граціи и отвернулась сама фортуна остался одинъ суровый богъ войны, ему служатъ наперекоръ его желанія и вырываютъ у него каждую милость сталью! Но, если женщины отвергаютъ мое поклоненіе, то это нисколько не мшаетъ мн выразить имъ мою благодарность? Не вы ли графиня сообщили намъ радостную всть, которую узнали отъ графа Лаудердаля, что завтра нашъ дорогой король выйдетъ изъ Каррисбрука съ помощью подкупленной стражи и освободитъ насъ отъ ненавистнаго ига. Завтра графъ будетъ на пути къ Шотландіи, а Гамильтонъ перейдетъ границу… Жаль, что до сихъ поръ нтъ Лаудердаля: онъ сообщилъ бы намъ вс подробности своего свиданія съ его величествомъ!..
Затмъ маркизъ опять обратился къ герцогу Виллье: позвольте познакомить васъ, сказалъ онъ, съ этимъ почтеннымъ джентльменомъ, который первый поднялъ королевское знамя въ Кембридж и вмст съ сэромъ Жильбертомъ Байвономъ навербовалъ войско и призвалъ къ оружію всхъ благомыслящихъ дворянъ среднихъ графствъ. Однимъ словомъ, милордъ, позвольте представить вамъ нильдерлейскаго баронета, сэра Товія Кутсъ.
При этомъ имени въ сосдней комнат послышался подавленный возгласъ и зашевелилась тяжелая портьера.
Герцогъ Виллье измнился въ лиц, вс присутствующіе переглянулись съ испугомъ, но хозяйка дома успокоила ихъ:
— Не будьте въ претензіи милорды, сказала она своимъ обычнымъ шутливымъ тономъ. Эта старая башня давно не видала такого множества гостей. Мы нарушили спокойствіе ея единственныхъ обитателей, крысъ и мышей. Въ обыкновенное время здсь расхаживаютъ на свобод привиднія и свиститъ ночной втеръ, такъ что я побоялась бы войти сюда. Но сегодня эта зала иметъ совсмъ иной видъ. Неугодно ли вамъ ссть за освщенный столъ милорды, мы не почувствуемъ ночной сырости возл камина.
Сэръ Товій дружески протянулъ руку молодому герцогу.— Да поможетъ мн Господь, сказалъ онъ ласковымъ тономъ, я былъ хорошо знакомъ съ вашимъ отцомъ, милордъ.
— Многоуважаемый баронетъ, возразилъ герцогъ Виллье пересиливъ свое безпокойство, очень радъ, что имю возможность познакомиться съ врнымъ приверженцемъ короля. Три года тому назадъ вы оказали гостепріимство моему брату и скрыли его въ Чильдерлейскомъ замк, несмотря на опасность, которой вы подвергались изъ-за него.
— Стоитъ ли говорить объ этомъ милордъ! Мы исполнили свой долгъ. Братъ вашъ пріхалъ изъ Голландіи съ моимъ старымъ товарищемъ Слингсби, который везъ письмо королевы ея супругу. Тогда при вашемъ брат былъ пажъ, который оказался переодтой женщиной, я разумется не сталъ бы осуждать его за подобную продлку, виновата сама женщина, если она поддается на такія вещи. Но къ несчастію эта исторія имла непріятныя послдствія для меня лично, на слдующее утро мнимый пажъ упалъ съ лошади и его принесли въ мой домъ окровавленнаго и безъ чувствъ. Вмсто Мануэля, какъ его называлъ вашъ братъ, оказалась Мануэлла, молодая двушка однхъ лтъ съ моей дочерью, которая стала просить за нее. Что мн оставалось длать милордъ? Не могъ я выгнать изъ дому больную двушку, брошенную на чужой сторон! Однимъ словомъ дло кончилось тмъ, что я согласился принять ее, и она оставалась два года въ моемъ дом. Не находите ли вы, милордъ, что это было слишкомъ долго!..
Герцогъ Виллье, то блднлъ, то краснлъ, придумывая новую тэму для разговора, такъ какъ они стояли на разстояніи десяти шаговъ отъ портьеры, за которой можно было разслышать каждое слово, сказанное баронетомъ.
— Мн говорили, что вы сэръ Товій въ то время не принимали участія въ войн, сказалъ герцогъ, такъ какъ васъ связывало честное слово, данное Кромвелю. Если не ошибаюсь, вы близкій родственникъ этого дворянина?
Лицо сэра Товія побагровло отъ гнва и стыда, онъ ударилъ съ такой силой по рукоятк своей сабли, что она загремла о каменный полъ. Остальные гости невольно оглянулись и стали прислушиваться.
— Дйствительно, слово, данное мною умирающей жен, долго удерживало меня. Но преступленія, которыя совершаются теперь, превосходятъ все то, что длалось до сихъ поръ! Когда я узналъ отъ моего сына, который удостоился чести быть пажемъ его величества, что Карлъ I запертъ въ тсную темницу на уединенномъ остров, то я отправился въ это же утро на могилу моей покойной жены и сказалъ: — Бетси, неслыханное дло совершилось, долгъ чести обязываетъ меня освободить короля или умереть за него! Затмъ я созвалъ моихъ слугъ, арендаторовъ и сосдей, сообщилъ имъ грустную новость, никто изъ нихъ не задумался послдовать за мной… Жаль, что теперь темно милордъ, я подвелъ бы васъ къ окну этой башни, чтобы показать вамъ мое маленькое войско. Оно расположено лагеремъ на открытомъ пол близъ Темзы и ожидаетъ моего возвращенія и перваго сигнала, чтобы броситься на непріятеля.
— Имъ не долго придется ожидать! сказала графиня, вмшиваясь въ разговоръ. Мы также должны будемъ скоро разстаться милорды, поэтому сядемте за столъ и воспользуемся послдними минутами, которыя мы можемъ провести вмст.
Съ этими словами она взяла подъ руку почтеннаго баронета, но едва сдлали они нсколько шаговъ, какъ за портьерой раздался отчаянный крикъ и въ залу вбжала Мануэлла съ раскраснвшимся лицомъ, коса ея распустилась, платье было смято и разорвано въ нсколькихъ мстахъ.
Кавалеры схватились за шпаги. Измна! воскликнули они въ одинъ голосъ.
Мануэлла повидимому не замчала ихъ присутствія, глаза ея были устремлены на графиню, она бросилась передъ нею на колни и проговорила съ рыданіемъ:— Нсколько лтъ тому назадъ вы общали мн свое покровительство миледи, окажите его теперь… Вырвите меня изъ рукъ злодя, который едва не погубилъ меня, если бы Господь не послалъ васъ для моего спасенія!
Прежде чмъ хозяйка дома, взволнованная не мене всхъ гостей, нашлась что отвтить, баронетъ громко воскликнулъ: Да поможетъ мн Господь! Опять эта двушка… Дурной знакъ, она явилась сюда, какъ привидніе.
Въ это время изъ сосдней комнаты вышелъ герцогъ Бонингемъ блдный и разстроенный, его младшій братъ красня опустилъ глаза.
Многіе изъ присутствующихъ знали лично Бокингема, но никто не ршался заговорить съ нимъ, одинъ маркизъ Ормондъ неодобрительно покачалъ головой: — Милордъ проговорилъ онъ тономъ упрека.
Бокингемъ подошелъ къ нему и, положивъ на его плечо дрожащую руку, сказалъ вполголоса: — Она все слышала и выдастъ насъ! При этомъ онъ бросилъ на несчастную двушку гнвный взглядъ, въ которомъ выразилась глубокая непримиримая ненависть.
Графиня Дизаръ была испугана едва ли не боле всхъ. До сихъ поръ, стоя въ самыхъ тсныхъ сношеніяхъ съ роялистами, она тщательно и съ полнымъ успхомъ отстраняла отъ себя всякій поводъ къ подозрнію со стороны противной партіи. Но теперь она внезапно очутилась среди непредвиднной опасности, еслибы кто-либо изъ окружающихъ ее былъ въ состояніи заниматься наблюденіями, то онъ безъ труда прочелъ бы на прекрасномъ лиц графини волновавшія ее чувства: малодушный страхъ въ самой непривлекательной форм и желаніе спасти себя какой бы-то ни было цной.
Появленіе графа Лаудердаля на минуту отвлекло ея вниманіе.
— Если я остался живъ, среди всхъ пуль направленныхъ противъ меня, то долженъ приписать это чуду!— сказалъ онъ сбросивъ съ себя плащъ и шляпу покрывавшую его рыжіе взъерошенные волосы.
Затмъ онъ съ вжливымъ поклономъ подошелъ къ графин, которая сообщила ему въ короткихъ словахъ о случившемся. Грубыя черты лица его приняли еще боле суровое выраженіе.
— Тутъ нтъ другого исхода, сказалъ Лаудердаль, она должна умереть!
— Разумется! добавилъ Бокингемъ, въ подобныхъ случаяхъ это самая разумная мра!
— Миледи и милорды, сказалъ герцогъ Виллье, я моложе всхъ васъ и поэтому прошу извинить меня, что ршаюсь высказать свое мнніе. Еслибы кто нибудь изъ васъ зналъ также, какъ я, почему эта двушка очутилась здсь, то наврное счелъ бы своимъ долгомъ заступиться за нее.
Все равно, права она или нтъ, возразилъ Лаудердаль, но никто не спрашиваетъ объ этомъ, когда дло идетъ объ освобожденіи короля и безопасности его друзей.
Герцогъ Виллье поднялъ съ полу плачущую Мануэллу: — поклянись твоимъ Богомъ, что ты не измнишь намъ, сказалъ онъ. Понимаешь ли, тмъ Богомъ, въ котораго вруютъ евреи.
— Какъ! она жидовка? воскликнули вс въ одинъ голосъ. Сэръ Товій съ гнвомъ ударилъ своей саблей о полъ:
— Еще этого не доставало! сказалъ онъ. Теперь я понимаю, почему я съ перваго раза почувствовалъ къ ней такое отвращеніе. Нечего жалть жидовки, милорды! Прикажите убить ее, и чмъ скоре тмъ лучше.
Герцогъ Виллье продолжалъ: — Поклянись твоей жизнью, что ты никому не скажешь о томъ, что ты видла и слышала здсь!
— Я не придаю никакого значенія жизни, но мн дороже всего на свт дочь этого человка, возразила Мануэлла указывая на баронета. Поэтому клянусь именемъ Оливіи.
— Этого достаточно! воскликнулъ герцогъ, обращаясь къ графин. Вроятно у васъ миледи, найдется въ этой башн, какое нибудь мсто, куда можно было бы ее запереть на нсколько дней.
— Я уврена, что она предастъ насъ! сказала вполголоса графиня и, сдлавъ знакъ Мануэлл, чтобы она слдовала за нею, повела ее черезъ потаенную дверь въ верхній этажъ башни. На едва стали он подниматься по лстниц, какъ около нихъ промелькнула чья-то фигура. Графиня опомнившись отъ перваго испуга, сразу догадалась, что это былъ никто иной, какъ ея дворецкій Пиккерлингъ. Измна со всхъ сторонъ! подумала она, длать нечего! ршено!..
Графиня ввела Мануэллу въ темную комнату и заперевъ дверь на ключъ, вернулась къ своимъ гостямъ, которые вели между собой оживленный разговоръ. Графъ Лаудердаль сообщилъ имъ, что на нкоторыхъ улицахъ Сити все еще продолжается кровавый бой.— Я убжденъ, добавилъ онъ, что наши одержатъ верхъ и имъ удастся соединиться съ ополченіемъ изъ Кента. Тмъ не мене вамъ, Бокингемъ, нужно узжать изъ Лондона, ваша голова оцнена въ большую сумму!..
Лицо Бокингема покрылось мертвенной блдностью при этихъ словахъ.
— Когда я вызжалъ изъ Сити продолжалъ Лаудердаль, то я видлъ собственными глазами, при свт факеловъ, какъ они прибивали объявленіе подписанное Кромвелемъ и Ферфаксомъ, въ которомъ общано сто фунтовъ стерлинговъ тому, кто доставитъ живымъ или мертвымъ Георга Виллье, герцога Бокингема!
— Я самъ доставлю имъ это удовольствіе! воскликнулъ герцогъ, котораго никто не могъ упрекнуть въ трусости. Затмъ обнаживъ шпагу, онъ протянулъ руку графу Голланду со словами:— Позвольте мн послдовать за вами милордъ!
— Возьми и меня съ собой, сказалъ герцогъ Виллье, обращаясь къ своему брату. Сегодня ты едва не совершилъ неблагородный поступокъ Георгъ, Господь избавилъ тебя отъ этого, и честь Бокингемовъ осталась незапятнанной.
Лордъ Голландъ дружески пожалъ руку обоимъ братьямъ и сказалъ, что онъ считаетъ для себя особеннымъ счастьемъ имть такихъ товарищей по оружію.
Затмъ вс чокнулись и провозгласили тостъ за благополучное освобожденіе короля изъ плна.
Въ это время на башн Вестминстера пробило двнадцать глухихъ ударовъ. Наступила полночь.
— Намъ пора разстаться милорды сказалъ маркизъ Ормондъ. Каждый долженъ отправиться къ своему посту. Я поду въ Ирландію.
— А я въ Шотландію, сказалъ графъ Лаудердаль, бросивъ нжный взглядъ на графиню Дизаръ.
— Мн остается только пожелать вамъ счастливаго пути и полнаго успха, проговорила графиня съ привтливой улыбкой. Я желала бы знать милорды, гд вы будете завтра въ полдень?
— Вроятно я буду въ горахъ Уэльса миледи! отвтилъ маркизъ Ормондъ.
— Я надюсь къ этому времени перехать границу, сказалъ Лаудердаль.
— А мы будемъ въ лагер у холмовъ Соррея! сказалъ графъ Голландъ.
— Покойной ночи милорды! счастливаго пути! повторила еще разъ хозяйка дома, прощаясь съ гостями.
Графиня Дизаръ провела безпокойную ночь, и на слдующее утро она съ видимымъ нетерпніемъ ожидала полудня и безпрестанно поглядывала на часы.
Наконецъ пробило двнадцать часовъ.— Теперь они вн опасности, сказала она, пора подумать о себ!.. Затмъ она приказала подать карету и везти себя въ Уайтголль къ генералу Кромвелю.

Конецъ третьей части.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.
Аудіенція.

Кромвель нсколько мсяцевъ тому назадъ разстался съ своимъ мирнымъ жилищемъ въ Эли и перехалъ въ Лондонъ, гд онъ временно занялъ ‘Cockpit’, величественное зданіе, смежное съ Уайтголлемъ. Впослдствіи это зданіе, вмст съ прилегающимъ паркомъ и замкомъ, было окончательно отдано Кромвелю ‘благодарными’ соотечественниками для его резиденціи. Теперь ‘Cockpit’ имлъ для него важное стратегическое значеніе, такъ какъ онъ находился на западной сторон города, гд возстаніе проявилось всего сильне, и въ то же время служилъ оплотомъ для парламента. Поэтому дворы обширнаго зданія были защищены пушками и переполнены солдатами, кавалеристы въ тяжеломъ вооруженіи стояли около осдланныхъ лошадей, пирамиды мушкетовъ и пикъ составили вдоль фасада родъ своеобразной галлереи. Передъ воротами былъ цлый лагерь, здсь расположились для отдыха солдаты, участвовавшіе ночью въ усмиреніи бунта.
Зрлище это непріятно поразило графиню, тмъ боле, что ей пришлось долго ждать, пока карету ея пропустили къ воротамъ. На улицахъ Сити все еще продолжался бой, мятежники упорно защищались, отступая шагъ за шагомъ и обагряя землю своей кровью. Каждый домъ, изъ котораго ихъ выгоняли, долженъ былъ быть взятъ приступомъ какъ крпость, съ восходомъ солнца высланы были новые полки, чтобы смнить солдатъ измученныхъ ночной битвой. Но они въ свою очередь подвигались крайне медленно, оставляя за собой убитыхъ и раненыхъ. Ферфаксъ дйствовалъ заодно съ Кромвелемъ, но, по своей апатичности, не придавалъ никакого значенія возмущенію, такъ что вся отвтственность за принятыя мры падала на Кромвеля, который вполн понималъ, что малйшая неудача въ данномъ случа можетъ безвозвратно погубить дло свободы въ Англіи.
Въ этотъ день всмъ постороннимъ лицамъ былъ закрытъ доступъ въ ‘Cockpit’ и только заявленіе графини, что отъ привезенныхъ ею извстій зависитъ безопасность самого генерала и арміи побудило дежурнаго офицера доложить о ней Кромвелю.
Онъ скоро вернулся съ извстіемъ, что его превосходительство ожидаетъ миледи.
Торжествующая улыбка промелькнула по лицу графини, когда она вышла изъ кареты, чтобы послдовать за дежурнымъ офицеромъ, который повелъ ее черезъ дворъ и длинные темные корридоры, обходя большія низкія залы, такъ что она могла только видть черезъ открытыя двери, что происходило въ нихъ. Везд была толпа народу: солдаты, офицеры и люди простаго званія, чиновники, писаря, группы разговаривающихъ, безпрестанно входили и уходили ординарцы съ депешами, по временамъ появлялись адъютанты и громко называли кого нибудь по имени. Везд раздавался глухой шумъ шаговъ и говоръ, напоминающій приливъ и отливъ морскихъ волнъ. Желтоватый отблескъ туманнаго Лондонскаго утра придавалъ всему еще боле суровый и мрачный видъ и усиливалъ чувство неопредленнаго страха, который начала ощущать графиня.
Она вошла на лстницу, вдланную въ стн и ведущую въ небольшую комнату съ узкимъ окномъ, которое было защищено съ наружной стороны желзной ршеткой. Въ этой комнат украшенной дорогими обоями, коврами и занавсями, носившими слды прежняго великолпія, было совершенно тихо и только вдали слышны были чьи-то голоса.
— Здсь, миледи, вы будете ожидать приказаній генерала, сказалъ сопровождавшій ее офицеръ и, выйдя изъ комнаты, заперъ за собою потаенную дверь, въ которую они вошли.
Графиня очутилась одна. Безотчетный страхъ овладлъ ею, ей показалось, что ее заперли. Что можетъ быть ужасне этого! подумала она подходя къ окну, выходившему на дворъ окруженный высокими стнами, за которыми виднлись деревья парка и мрачное зданіе Вестминстера. Она поспшно отвернулась и, окинувъ глазами комнату увидла зеркйло изящной венеціанской работы, въ стеклянной рам богато украшенной серебромъ. Въ зеркал отражалось ея испуганное разстроенное лицо. Это совершенно некстати! сказала она вполголоса, поправляя свои роскошные каштановые волосы. Черезъ минуту лицо ея приняло спокойное выраженіе и на немъ появилась самая очаровательная улыбка.
Она сла въ кресло, такъ какъ въ сосдней комнат послышались мужскіе шаги.
Вошелъ молодой офицеръ въ богатомъ шитомъ мундир, на его красивомъ лиц видны были слды утомленія: очевидно это былъ одинъ изъ тхъ, которые провели ночь на улицахъ Сити.
— Миледи, сказалъ онъ, генералъ готовъ принять васъ.
Изящная наружность молодаго офицера произвела пріятное впечатлніе на графиню. Она бросила на него долгій вопросительный взглядъ: ей очень хотлось знать его имя, но она не могла доле терять ни одной минуты.
Сосдняя комната оказалась пустой, но противоположная дверь, ведущая въ пріемную, была отворена. У стола стоялъ Кромвель въ желтоватомъ полусвт туманнаго дня, который въ этой темной круглой комнат придавалъ его лицу еще боле мрачное и суровое выраженіе. Онъ молча сдлалъ легкій жестъ рукой, приглашая ее войти. Графиня повиновалась, но она чувствовала, что у ней подкашиваются ноги отъ страха, сердце ея усиленно билось. Подойдя на нсколько шаговъ, она сдлала низкій придворный реверансъ, причемъ ея темное бархатное платье, вышитое золотомъ, драпировалось по полу красивыми складками.
— Многоуважаемый сэръ, сказала она, я нигд не встрчала васъ съ того памятнаго для меня вечера посл битвы при Незби. Тогда я была вашей плнницей, вы мн даровали свободу и жизнь и общали выхлопотать у парламента, чтобы мн былъ возвращенъ мой замокъ и имущество. Вы сдержали свое слово и я никогда не забуду оказанныя вами благодянія.
Кромвель подалъ ей руку, чтобы избавить ее отъ новыхъ поклоновъ и, усадивъ ее въ кресло, всталъ передъ нею.
Онъ былъ въ полномъ вооруженіи, на боку у него висла шпага, бывшая на немъ въ сраженіи при Марстонмур и Незби, за поясомъ виднлись пистолеты. Кавалерійскій шлемъ лежалъ около него на стул. Длинные густые волосы опускались на широкій блый воротникъ рубашки, который покрывалъ верхнюю часть хруди и спины. Лицо его имло озабоченное выраженіе, лобъ наморщенъ, глаза были мрачные и серьезные.
— Вы напрасно приписываете мн лично какія-то благодянія, сказалъ онъ своимъ обычнымъ звучнымъ голосомъ, справедливость требовала, чтобы мы возвратили принадлежавшее вамъ имущество, теперь отъ васъ будетъ зависть сохранить его на будущее время.
— Справедливость! воскликнула графиня. Только люди съ великой душой могутъ врить въ это слово и стремиться осуществить его въ эти дни общаго смятенія, когда лучшіе люди не могутъ отличить добра отъ зла и кровь льется потоками.
Серьезное лицо Кромвеля приняло еще боле суровое выраженіе. Да исполнится воля Божія! сказалъ онъ. Если народъ не хочетъ внять кроткому голосу разсудка и нельзя тронуть его сердца путемъ убжденій, то ничего не остается, какъ поднять противъ него оружіе и среди грома и молніи пушечныхъ выстрловъ заставить его выслушать гласъ Божій. Такъ нкогда Господь явился на Синайской гор своему народу…
Глаза Кромвеля заискрились при послднихъ словахъ. Графиня набожно подняла глаза къ небу и, схвативъ тяжелую жилистую руку Кромвеля своими нжными аристократическими ручками, проговорила дрожащимъ голосомъ.
— Да проявится величіе Божіе въ томъ, кто посланъ намъ, чтобы показать, какъ силенъ Господь въ избранныхъ имъ орудіяхъ!
— Странно слышать такія фразы изъ вашихъ устъ миледи! Неужели мысль о Бог является иногда у васъ?
Густая краска выступила на лип графини: — Съ того дня, какъ я увидла васъ, сказала она, скромно опуская глаза, въ моей душ впервые проснулось сознаніе суетности земнаго существованія. Мн казалось, что я вижу пророка ветхаго завта…
Кромвель нетерпливо освободилъ свою руку: — Я никогда не имлъ подобныхъ притязаній, сказалъ онъ, прерывая ее. Моя единственная цль дать миръ и свободу нашей несчастной родин!
— Вы говорите о мир, генералъ, между тмъ, Сити защищается противъ вашихъ полковъ, и я слышала, что число раненыхъ и убитыхъ доходитъ до крупной цифры. Но, вроятно, вы сами желаете предупредить дальнйшее кровопролитіе, и поэтому вамъ будетъ полезно принять къ свднію слова женщины, которая чувствуетъ самую искреннюю дружбу къ вамъ.
На лиц Кромвеля появилась насмшливая улыбка: — Какая бы ни была затаенная цль, которая привела васъ сюда, сказалъ онъ, но я долженъ предупредить васъ, что я несравненно боле довряю своимъ врагамъ, нежели мнимымъ друзьямъ.
Онъ взялъ со стола листъ мелко исписанной бумаги и, повернувъ къ свту, продолжалъ тмъ же тономъ: — Въ этомъ письм сказано, что вчера вечеромъ у васъ миледи было тайное сборище. Намъ сообщаетъ это человкъ, который служитъ у васъ дворецкимъ, хотя въ то же время онъ называетъ себя приверженцемъ нашей партіи, слдовательно, это нашъ общій другъ миледи. Вы видите, необходимо остерегаться друзей!
Графиня измнилась въ лиц, но скоро гнвъ пересилилъ въ ея душ вс другія ощущенія.— Негодяй предупредилъ меня! подумала она и, сознавая, что все потеряно при малйшей оплошности съ ея стороны, она тотчасъ же овладла собой и замтила съ кроткой улыбкой:
— Я желала бы только одного, чтобы этотъ человкъ передалъ вамъ истину безъ всякихъ прикрасъ.
— Не подлежитъ сомннію, что имъ руководило желаніе погубить васъ, но я не думаю, чтобы онъ ршился солгать въ данномъ случа, сказалъ Кромвель, подавая письмо графин.
Она быстро пробжала его глазами и убдилась, что доносъ написанъ въ общихъ чертахъ, такъ какъ почтенный Пиккерлингъ многое не могъ разслышать съ того мста, гд онъ скрывался.
— Теперь я вижу, насколько я могу положиться на него, замтила серьезнымъ тономъ графиня, но онъ только на половину исполнилъ свое дло! Какая вамъ польза генералъ, что вы узнали имена господъ, которые ужинали у меня… Надюсь вы не считаете опасными для себя этихъ добродушнымъ дворянъ, которые въ послдніе годы мирно проживали въ своихъ помстьяхъ. Одинъ изъ нихъ, если не ошибаюсь, вашъ родственникъ.
Графиня произнесла послднія слова шутливымъ тономъ, но Кромвель еще больше нахмурилъ брови. Добродушные дворяне! повторилъ онъ. Дйствительно, баронетъ честный Человкъ, но онъ попался въ сти и погибнетъ въ нихъ… Его подвели эти знатные господа, которые идутъ въ битву какъ на охоту, имъ безразлично поставить на карту горсть золота или святыя права народа… Для нихъ это не боле какъ препровожденіе времени, въ случа неудачи имъ ничего не стоитъ ссть на корабль и оставить на время родину. Ормондъ чувствуетъ себя хорошо только среди интригъ, Бокингемъ развратный и дерзкій безбожникъ, достойный сынъ своего отца, графъ Голландъ былъ дважды за парламентъ и дважды переходилъ на сторону короля, Баттенъ, человкъ не знающій ни чести, ни совсти: близь Бридлингтона онъ стрлялъ въ корабль, на которомъ находилась королева, а теперь предлагаетъ свои услуги ея сыну! Все это негодяи, которые заслуживаютъ плахи, и я надюсь, что она не минуетъ ихъ, а этотъ Лаудердаль…
— Лаудердаль? спросила графиня съ легкимъ оттнкомъ раздраженія въ голос. Что можете вы сказать противъ него?
— То, что этому рыжему неучу не мшало бы поберечь свою глупую голову, хотя она сама по себ не иметъ никакой цны.
— Но она иметъ большую цну для меня, сэръ! сказала съ живостью графиня.
Кромвель съ недоумніемъ посмотрлъ на нее.
— Если вы мн дадите честное слово пощадить графа Лаудердаля при какихъ бы-то ни было условіяхъ, то я сообщу вамъ важную тайну, которая извстна весьма немногимъ.
— Я не могу связать себя честнымъ словомъ, потому что даже не знаю насколько меня можетъ интересовать эта тайна.
— Ршите сами сэръ! Желаете ли вы, чтобы не дале, какъ черезъ двадцать четыре часа король очутился на свобод, слъ на корабль и подъ охраной флота, за врность котораго вы не можете поручиться, отправился къ берегамъ Франціи, чтобы соединиться съ принцемъ Уэльскимъ и собравшимися тамъ эмигрантами? Когда это будетъ приведено въ исполненіе, то что мшаетъ имъ ворваться въ любую англійскую гавань…
Кромвель поблднлъ: — Я зналъ, что король, несмотря на данное слово, только и думаетъ о бгств, такъ какъ кавалеры не стсняясь говорятъ объ этомъ, но я не ожидалъ, что онъ такъ скоро найдетъ средства для исполненія своихъ преступныхъ намреній!
— Значитъ вы согласны на мои условія, сэръ? спросила графиня, видя, что наступила благопріятная минута.
— Да я согласенъ принять ихъ, миледи, сказалъ Кромвель, и ручаюсь вамъ честнымъ словомъ за жизнь шотландскаго графа, хотя бы онъ попался въ мои руки при самыхъ невыгодныхъ для него условіяхъ, тмъ боле, добавилъ Кромвель съ горькой усмшкой, что это было бы слишкомъ не лестно для его величества, если бы я на минуту задумался въ выбор между имъ и Лаудердалемъ.
— Значитъ кончено, вы дали мн общаніе сэръ? спросила съ нетерпніемъ графиня.
— Да!
— Теперь я сообщу вамъ сэръ, что въ деревн Каррисбрук, у самаго холма, на которомъ стоитъ замокъ, шагахъ въ десяти отъ ручья, подъ грушевымъ деревомъ, которое также легко найти потому, что оно единственное въ этой мстности, зарытъ оловянный ящикъ. Въ этомъ ящик спрятанъ договоръ, въ которомъ означено, на какихъ условіяхъ король долженъ передать страну и свой мятежный народъ шотландцамъ.
— Вроломный Стюартъ! воскликнулъ Кромвель. Ты длаешь все, чтобы погубить себя!
— Одновременно съ этимъ, продолжала графиня, приняты мры къ его освобожденію. Вамъ извстно, что замокъ Каррисбрукъ неприступенъ ни съ которой стороны, и что комендантъ вполн надежный человкъ. Убжать оттуда врядъ ли возможно иначе, какъ съ помощью измны. Вы, вроятно, знаете также расположеніе комнатъ короля, он находятся внутри замка, везд сплошной камень, лстницы также каменныя и выходятъ на дворъ и здсь днемъ и ночью стоитъ двойной караулъ съ заряженными ружьями. Но окна расположены въ поле, во рву ростетъ крпкій кустарникъ и деревья, которыя широко простираютъ свои втви. Три недли тому назадъ, въ одну темную ночь, когда караульные были пьяны, король сдлалъ попытку къ бгству, но окна загорожены желзными ршетками, онъ просунулъ голову и затмъ съ трудомъ вытащилъ ее. Нужно было придумать какое нибудь средство, чтобы отстранить это неудобство, и вотъ пажъ его величества, мало-по-малу, подпилилъ желзныя прутья, такъ что достаточно небольшаго усилія, чтобы вынуть ихъ безъ малйшаго шума…
— Кто этотъ пажъ?. спросилъ Кромвель повелительнымъ голосомъ.
— Пощадите несчастнаго мальчика сэръ, это вашъ родственникъ, сынъ Чильдерлейскаго баронета.
Кромвель опустилъ глаза: — Продолжайте! сказалъ онъ.
— Окно довольно высоко, но втви деревьевъ, растущихъ внизу, очень удобны для спуска, кром того, король постоянно носитъ при себ на груди шелковый шнурокъ. Въ назначенное время, по другую сторону рва его будутъ ждать дв осдланныя лошади, у Ньюпорта онъ пересядетъ въ лодку и по рк Медина доберется до моря, гд для него приготовленъ военный корабль…
— Прекрасно! сказалъ Кромвель съ злобнымъ смхомъ. А кто еще посвященъ въ эту тайну?
— Одинъ цирюльникъ въ Ньюпорт, онъ живетъ въ St.-Jamesstreet, противъ латинской школы, его зовутъ…
— Я не желаю знать ничьихъ именъ, меня интересуютъ только главные виновники!
— Этотъ цирюльникъ будетъ проводникомъ его величества, кром того тайна извстна тремъ матросамъ, которые будутъ исполнять роль гребцовъ и довезутъ короля до устья рки, и затмъ тремъ солдатамъ въ самомъ замк.
— Ну этихъ трехъ предадутъ военному суду, ихъ кровь падетъ на главнаго виновника! сказалъ Кромвель и, отворивъ дверь въ сосднюю комнату, крикнулъ:— м-ръ Гербертъ.
Въ комнату вошелъ блдный красивый офицеръ, обратившій на себя вниманіе графини.
— Прикажите, чтобы немедленно сдланы были распоряженія, я хочу послать эстафету въ Каррисбрукъ. Эта дама была настолько добра, что сообщила намъ весьма важныя извстія… Кром того пошлите надежнаго человка съ отрядомъ въ Ham-haus и велите занять старую башню, которая противъ воли графини послужила вчера вечеромъ мстомъ тайнаго сборища роялистовъ. Мы должны принять эту мру предосторожности не только для безопасности самой графини, но и для насъ самихъ.
— Я пошлю капитана Юргена Джойсъ.
— Хорошо, но, чтобы онъ тотчасъ же слъ на лошадь и отправился въ путь, съ своимъ отрядомъ, а вы м-ръ Гербертъ ждите моихъ дальнйшихъ приказаній въ сосдней комнат.
Франкъ Гербертъ ушелъ, графиня еще разъ осталась наедин съ Кромвелемъ. Ее опять охватилъ страхъ въ присутствіи этого сильнаго и энергичнаго человка, она знала, что не тронетъ его сердца ни своей красотой, ни ловкимъ кокетствомъ и чувствовала себя мелкой и ничтожной передъ нимъ. Дрожь пробгала по ея тлу при одной мысли, что въ башн найдутъ Мануэллу и та разскажетъ все, что слышала тамъ наканун вечеромъ. Чтобы предупредить возможность новаго доноса, графиня ршилась сообщить Кромвелю весь планъ возстанія, о которомъ умалчивала до сихъ поръ.
Кромвель зналъ въ общихъ чертахъ, что подготовляется народное возстаніе съ цлью возвратить королю его прежнія права, на не придавалъ ему особеннаго значенія, потому что кавалеры открыто толковали объ этомъ на лондонскихъ улицахъ и въ шинкахъ, не стсняясь присутствіемъ постороннихъ лицъ. Теперь онъ. узналъ отъ графини точное число инсургентовъ, расположеніе ихъ силъ, тайную связь между ними и ближайшія цли, и у нега не оставалось ни малйшаго сомннія, что дло несравненно опасне, нежели онъ предполагалъ. Въ Сити все еще продолжались безпорядки, флотъ измнилъ парламенту, возстаніе охватило весь Кентъ, Уэльсъ и графство Соррей, между тмъ какъ шотландцы готовились переступить границу.
Кромвель молчалъ, но изъ груди его вырвался невольный вздохъ, опять рушилась надежда на скорый миръ, составлявшій цль его завтныхъ стремленій. Но не въ его характер было медлить или колебаться, когда нуженъ былъ ршительный способъ дйствій.
— Я не смю задерживать васъ доле, миледи, сказалъ онъ отворяя дверь.— До свиданія. Я не забуду оказанной вами услуги.
Графиня онмла отъ удивленія, что съ нею обходятся такъ безцеремонно. Чувство безсильной злобы овладло ею, хотя на губахъ появилась обычная привтливая улыбка.
Въ сосдней комнат она встртила Франка Герберта, который шелъ съ докладомъ къ Кромвелю.

ГЛАВА II.
Объясненіе Франка Герберта.

— Она сообщила мн весь планъ дйствій нашихъ противниковъ! сказалъ Кромвель, когда графиня вышла изъ комнаты.— То, что я узналъ далеко неутшительно, но по крайне мр мы имемъ возможность принять мры противъ угрожающей намъ опасности.
Франкъ Гербертъ бросилъ презрительный взглядъ по направленію къ двери, въ которую вышла графиня Дизаръ.— Измна настолько ненавистна мн, возразилъ онъ,— что я неохотно сталъ бы пользоваться преимуществами, которыя она можетъ доставить мн!
— У васъ неподкупное сердце Франкъ! сказалъ Кромвель, дружески положивъ руку на плечо Герберта.— Я слышалъ о вашемъ рыцарскомъ поступк въ Кембридж съ письмомъ лорда Голлиса, когда вы со шпагой въ рук заставили самихъ измнниковъ распечатать письмо и прочесть его. Вы предпочли насиліе коварству, но то и другое одинаково дурно, хотя солдатъ долженъ пользоваться всякимъ средствомъ для достиженія цли. Я знаю, вы осуждали меня, что я открылъ письмо Стюарта зашитое въ сдл, въ которомъ онъ откровенно высказывалъ свое намреніе обмануть насъ и угрожалъ мн вислицей. Сегодня вы наврно опять осуждаете меня, что я воспользовался доносами этой презрнной женщины… Дйствительно, мн не разъ приходилось жалть, что по вол Всевышняго я принужденъ былъ бросить тихую сельскую жизнь. Человкъ можетъ быть счастливъ только среди природы, сношенія съ людьми деморализируютъ его: это все та же, хотя тайная война, онъ долженъ быть вчно насторож, чтобы не попасть въ разставленныя для него сти, открытая война немногимъ хуже этого!
— Я не хотлъ касаться извстнаго вопроса, сэръ, сказалъ Франкъ,— но вы сами упомянули объ этомъ жалкомъ человк, который самымъ недостойнымъ образомъ обманулъ всхъ насъ. Вы говорите объ опасности, которая опять угрожаетъ намъ и постоянно выростаетъ точно изъ земли, и между тмъ не ршаетесь устранить ее, хотя изъ-за этого льются потоки крови!.. Для меня это загадка, которую я не могу понять…
— Я охотно выслушиваю ваше мнніе Франкъ, какъ всякаго честнаго и искренняго человка, отвтилъ уклончиво Кромвель.
— Это не мое личное мнніе, сэръ, такъ думаетъ вся армія и вс т, которые желаютъ мира и свободы нашему народу.
— Я знаю, сказалъ Кромвель,— что меня хотятъ принудить къ ршенію, которое мн кажется преждевременнымъ. Подумайте объ отвтственности, которую я долженъ взять на себя!
— На васъ лежитъ еще большая отвтственность, сэръ, за благополучіе цлой націи.
— Знаю, отвтилъ спокойнымъ голосомъ Кромвель.— Тмъ не мене друзья и враги короля быть можетъ поймутъ со временемъ, насколько мы были справедливы относительно его. Я всегда чувствовалъ невольное сожалніе къ этому падшему величію. Онъ такой же человкъ, какъ и мы Франкъ, и на его долю выпало много страданій! Когда я увидлъ его въ Sion-Haus’, окруженнаго его дтьми, то долженъ былъ отвернуться, чтобы скрыть невольныя слезы…
— А онъ въ тотъ же вечеръ написалъ свое измнническое письмо королев, въ которомъ высказалъ свой взглядъ на англійскій народъ и армію и издвался надъ великодушными побдителями, замтилъ съ раздраженіемъ Гербертъ.
— Тмъ не мене я и тогда старался подавить гнвъ, который чувствовалъ къ нему. Неужели мы, которые называемъ себя борцами за религію и свободу дадимъ поводъ сказать о насъ, что нашими дйствіями руководитъ жажда мести. Нтъ, Франкъ, я имю боле высокое понятіе о нашемъ призваніи и надюсь, что Господь до конца будетъ руководить моей совстью.
— Но этотъ способъ дйствій можетъ возбудить сомннія въ людяхъ искренно преданныхъ вамъ, сказалъ Гербертъ.
— Неужели и въ васъ Франкъ? спросилъ Кромвель пристально взглянувъ на него.
— Я не исключаю себя изъ числа ихъ, сказалъ Гербертъ, спокойно встртивъ взглядъ строгихъ глазъ устремленныхъ на него.— Помните ли вы тотъ день, когда я пріхалъ къ вамъ въ Гунтигдонъ и просилъ васъ завербовать меня въ ваше войско. Это было въ начал войны, вы были тогда простымъ кавалерійскимъ капитаномъ…
— А вы студентомъ въ Кембридж! Какъ мн не помнить это печальное время, когда дло народа было въ самомъ безнадежномъ положеніи. Вы бросили науку, блестящее будущее, которое ожидало васъ, пожертвовали богатствомъ, чтобы служить свобод. Вы понравились мн съ перваго раза, я скоро полюбилъ васъ, какъ роднаго сына.
— Что касается меня лично, сказалъ Гербертъ, то трудно выразить словами до какой степени я тогда поклонялся вамъ, сэръ. Герои древности блднли передъ вашей личностью, въ моемъ воображеніи вы были окружены ореоломъ недостягаемаго величія, я былъ увренъ, что только ваша энергичная честная рука въ состояніи поднять погибшую Англію и дать ей свободу и прежнюю славу…
Яркая краска выступила на блдныхъ щекахъ Герберта, глаза сверкали огнемъ благороднаго воодушевленія, казалось онъ вновь переживалъ восторженныя мечты своей ранней молодости.
Кромвель неожиданно прервалъ его: — Теперь скажите откровенно Франкъ свое мнніе о генерал Кромвел, насколько онъ остался вренъ созданному вами идеалу?
Гербертъ въ первую минуту смутился при этомъ вопрос, но тотчасъ овладлъ собою и отвтилъ спокойнымъ голосомъ: — если вы требуете этого, то я буду говорить откровенно. Нсколько мсяцевъ тому назадъ, въ роковой для меня день, когда король пріхалъ въ Чильдерлейскій замокъ, у меня въ первые явилось мучительное сомнніе, я заподозрилъ…
— Кого и въ чемъ? спросилъ съ нетерпніемъ Кромвель.
— Васъ сэръ! Я видлъ, какъ вы говорили съ королемъ и поклонились ему: вся эта знать и гордые дворяне, которые съ разныхъ концовъ Англіи съхались въ Чильдерлейскій замокъ, относились къ вамъ съ особеннымъ вниманіемъ или, врне сказать, подобострастіемъ. Тутъ какъ будто чей-то голосъ шепталъ мн страшное слово: Кромвель честолюбивъ!
Лицо Кромвеля вспыхнуло отъ гнва, онъ бросилъ грозный взглядъ на дерзкаго человка, который осмлился произнести подобныя слова. Но черезъ секунду онъ овладлъ собой.
— Продолжайте, сказалъ онъ ровнымъ спокойнымъ голосомъ.
— Несмотря на тяжелыя терзавшія меня сомннія, я ршилъ остаться въ вашемъ войск, чтобы служить длу свободы и защищать ее до послдней капли моей крови, хотя бы мн пришлось подобно Бруту поднять руку противъ самаго дорогаго и близкаго для меня человка…
Кромвель всталъ съ своего мста и нсколько минутъ молча ходилъ по комнат. Наконецъ онъ остановился передъ Гербертомъ и сказалъ:
— Вы слишкомъ много читали Тацита, другъ мой, во всякомъ случа я очень радъ, что вы остались у насъ и мы можемъ воспользоваться вашими услугами для предстоящей войны.
— Кто можетъ сказать когда кончится эта злополучная война, возразилъ Гербертъ, мы не дождемся мира до тхъ поръ, пока не будетъ назначенъ формальный судъ надъ Карломъ Стюартомъ. Вы можете это сдлать сэръ, власть въ вашихъ рукахъ…
— Если я ршился захватить власть въ мои руки, то съ единственною цлью возвратить народу его права и дать ему свободу и миръ, такъ какъ считалъ это своимъ призваніемъ. Что же касается меня лично, то я совершенно равнодушенъ къ власти и почестямъ и никогда не добивался, ни того, ни другаго. Я знаю, что свтъ скоро произнесетъ надо мной свой приговоръ, но я надюсь, что Господь дщ,тъ мн силы перенести и это новое бремя, несправедливыя обвиненія, клевету и незаслуженное подозрніе.
Въ голос Кромвеля слышалась покорность судьб и вмст съ тмъ такая затаенная грусть, что Гербертъ былъ тронутъ до слезъ. Онъ взялъ руку Кромвеля и крпко пожалъ ее обими руками: — Простите, сказалъ онъ, забудьте все то, что я говорилъ вамъ…
— Вы говорили какъ честный человкъ, для котораго правда выше всего, возразилъ Кромвель. Но весь вопросъ въ томъ: гд она? Кто изъ насъ можетъ поручиться въ томъ, что онъ не ошибается! Вы не должны раскаиваться въ вашихъ словахъ Франкъ, они не поколебали моего доврія къ вамъ, и я докажу это на Дл. Мн придется на время удалиться изъ Лондона, чтобы встртить непріятельскія войска на границ Шотландіи, Ферфаксъ останется здсь, чтобы усмирить нашихъ внутреннихъ враговъ. Онъ храбрый и богобоязненный человкъ, но… Кромвель замолчалъ, видимо пріискивая боле мягкія выраженія.
— Всмъ извстно, сказалъ Гербертъ, что Ферфаксъ человкъ крайне нершительный и слабохарактерный, кто поручится, что въ одинъ прекрасный день онъ не положитъ оружія и не пойдетъ противъ насъ…
— Нтъ, возразилъ Кромвель, онъ слишкомъ честенъ, чтобы измнить избранной имъ партіи, но онъ человкъ рутины и на него можетъ напасть раздумье, и тогда мы пропали, такъ какъ насъ можетъ спасти только быстрота и ршительность дйствій. Въ виду этого я настоялъ въ военномъ совт, чтобы два моихъ полка были присоединены къ арміи Ферфакса: однимъ изъ нихъ будетъ командовать мой зять Иретонъ, хотите ли вы взять на себя начальство надъ другимъ полкомъ?
Гербертъ былъ настолько тронутъ этимъ новымъ доказательствомъ доврія и милости къ нему Кромвеля, что въ первую минуту не нашелся, что отвтить, затмъ сказалъ: — Могу ли я не желать этого сэръ? я сдлаю все отъ меня зависящее, чтобы оправдать довріе, которымъ вы удостаиваете меня…
Въ комнату вошелъ дежурный офицеръ и подалъ депешу присланную изъ Уэльса.
Кромвель пробжалъ ее глазами. Первый ударъ нанесенъ! сказалъ онъ:— войска измнили намъ въ Уэльс, овладли крпостью Пемброкъ и повсили на башн королевское знамя… Мн придется выхать отсюда раньше, нежели я предполагалъ!..
Затмъ, обращаясь къ дежурному офицеру, Кромвель веллъ позвать своего секретаря, который тотчасъ же явился съ связкой бумагъ, это былъ почтенный м-ръ Никласъ, но у него противъ обыкновенія былъ довольно угрюмый видъ, и голова его была повязана блымъ платокъ.
— Что случилось съ вами м-ръ Никласъ? спросилъ съ удивленіемъ Кромвель.
— Если бы вы знали, что длалось сегодня ночью въ Сити, сэръ! На нашей улиц было всего хуже, они напали на домъ моего сосда, еврея Авраама, выбили окна и сломали лстницу. Я поднялся съ постели и поспшилъ на помощь моему бдному другу и его семь и сталъ уговаривать бунтовщиковъ успокоиться… Вы видите къ чему это повело сэръ, они едва не убили меня!.. Но потомъ имъ самимъ пришлось плохо, полковникъ Гербертъ разбилъ ихъ на голову, а тяжелая кавалерія окончательно разсяла ихъ. Они не знаютъ теперь, что длать и просятъ помилованія, магистратъ уже собрался въ Iork-haus’, который занятъ нашими войсками и туда же должна явиться депутація. Вотъ копія мирныхъ условій, которыя генералъ Ферфаксъ хочетъ предложить бунтовщикамъ, онъ проситъ васъ сказать свое мнніе.
Кромвель прочиталъ бумагу и, передавая ее Герберту сказалъ: Позжайте въ Iork-Haus и скажите генералу Ферфаксу, что я ничего не имю противъ того, чтобы онъ началъ переговоры на основаніи изложенныхъ здсь условій, и желаю только, чтобы вы приняли въ нихъ участіе отъ моего имени.
Франкъ Гербертъ съ почтительнымъ поклономъ удалился изъ комнаты.
— Теперь сядьте м-ръ Никласъ, сказалъ Кромвель, обращаясь къ своему секретарю, возьмите перо и бумагу и пишите, то, что я продиктую вамъ. Письмо должно быть шифрованное, такъ какъ оно касается каррисбрукскаго плнника.
Пока м-ръ Никласъ усаживался въ углу за письменнымъ столомъ, Кромвель безпокойно ходилъ взадъ и впередъ по комнат, затмъ онъ остановился и продиктовалъ слдующее:

‘Дорогой Робинъ!

‘Мн извстно изъ врнаго источника, что король три недли тому назадъ длалъ попытку къ бгству, но она не удалась ему, теперь онъ намренъ возобновить ее въ одну изъ слдующихъ ночей. На этотъ разъ друзья его приняли вс мры, чтобы обезпечить успхъ, ршетка окна подпилена, на груди короля спрятанъ шелковый шнурокъ’…
Кромвель замолчалъ.— Кончили? спросилъ онъ.
— Да сэръ, отвтилъ м-ръ Никласъ подавая письмо.
Кромвель внимательно прочелъ его и, взявъ перо, приписалъ своимъ крупнымъ твердымъ почеркомъ:
‘Я знаю, насколько тяжела ваша обязанность, теперь предстоятъ новыя непріятности. Господь да подкрпитъ васъ! Помолитесь за своего любящаго друга и врнаго слугу

Оливера Кромвеля.

М-ръ Никласъ поспшно сложилъ письмо и, запечатавъ его, написалъ адресъ подъ диктовку Кромвеля:

Полковнику Роберту Гаммонду, губернатору острова Уйта

Спшное.

— Отдайте это письмо курьеру м-ръ Никласъ, онъ давно ожидаетъ внизу, пусть онъ детъ немедленно въ Каррисбрукъ, сказалъ Кромвель, и, взявъ со стула свой шлемъ вышелъ въ залу, гд, по его приказанію, собрались вс офицеры главнаго штаба.

ГЛАВА III.
Капитанъ Юргенъ Джойсъ встрчаетъ старыхъ знакомыхъ.

По дорог, ведущей къ замку графини Дизаръ, быстро приближался отрядъ кавалеристовъ подъ начальствомъ капитана Джойса. Поровнявшись съ деревьями парка, они замтили вдали человка, который шелъ къ нимъ на встрчу медленной увренной походкой, но тотчасъ же отскочилъ въ испуг, когда увидлъ лицо капитана. Въ первую минуту онъ хотлъ обратиться въ бгство, затмъ остановился въ нершимости, какъ бы отыскивалъ мсто, чтобы укрыться. Но кусты, ростущіе вдоль дороги, не могли служить для него надежной защитой, такъ какъ весна еще не успла покрыть ихъ своимъ зеленымъ покровомъ.
— Эй Пиккерлингъ, божій человкъ, крикнулъ капитанъ Джойсъ. Я не ожидалъ встртить тебя въ живыхъ! Помнишь ли какъ я намялъ теб бока въ послдній разъ?
Пуританинъ, замтивъ по тону Джойса, что онъ въ хорошемъ расположеніи духа, подошелъ къ нему съ смиреннымъ видомъ и, опустивъ глаза, сказалъ:
— Что длать! на то была воля Божія! Въ писаніи сказано: ‘какъ втеръ развялось величіе мое и счастье мое унеслось, какъ облако…’
— Ну я вижу, ты не забылъ псалмы, и по старому повторяешь ихъ при всякомъ удобномъ случа, но если правда то, что ты говоришь, то согласись, дружище, что ты вполн заслужилъ это!
— Знаю, продолжалъ тмъ же тономъ Пиккерлингъ. Господь сдлался жестокимъ ко мн и сокрушилъ меня! Я одлъ власяницу, проливалъ слезы раскаянія и постился…
Капитанъ Джойсъ захохоталъ во все горло: — На это я могу только сказать, что постъ очень полезенъ теб, потому что ты сильно разжирлъ со времени нашего послдняго свиданія въ Кембридж. Эта власяница съ красными отворотами также отлично сидитъ на теб, я никогда не видалъ боле красивой ливреи. Въ былыя времена у тебя были короткіе волосы обстриженные въ кружокъ, впалыя щеки, ты былъ тогда гадкій, полуголодный лицемръ въ бломъ галстук и пасторской ряс, а теперь ты мн положительно нравишься въ твоемъ нарядномъ плать съ круглымъ брюшкомъ. Стоитъ только взглянуть на твои толстыя щеки и веселые глаза, чтобы сказать, что на твою долю перепадаетъ не одна капля вина. Я знаю по собственному опыту, что голодъ длаетъ людей негодяями, человкъ только тогда можетъ быть добродтельнымъ, когда онъ сытъ и пьетъ порядочное вино.
— Вы совершенно правы! возразилъ со вздохомъ Пиккерлингь. Въ писаніи сказано: ‘Позналъ я, что нтъ для нихъ ничего лучшаго, какъ веселиться и длать доброе въ жизни своей. И если какой человкъ стъ и пьетъ и видитъ доброе’…
— Довольно, остановись! прервалъ съ нетерпніемъ Джойсъ, Скажи мн лучше, кто поитъ и кормитъ тебя въ настоящее время?
Пиккерлингъ указалъ на аллею, ведущую въ гору, въ конц которой возвышался большой красивый замокъ, построенный лтъ тридцать или сорокъ тому назадъ. Мстами изъ тумана виднлось голубое небо, матовый лучъ солнца, все еще закрытаго облаками, освтилъ желтоватымъ свтомъ каменныя колонны, карнизы и черную крышу старой башни, которая стояла въ сторон, полузакрытая обнаженными деревьями парка.
— Тутъ живетъ графиня Дизаръ, намъ приказано охранять башню впредь до дальнйшаго распоряженія! сказалъ капитанъ.
— Я занимаю должность дворецкаго въ дом графини, заявилъ Пиккерлингъ.
— Какъ ты умудрился попасть сюда? Въ первый разъ, какъ я встртилъ тебя, ты былъ мельникомъ въ Чильдерле…
— Если я съ тхъ поръ перемнилъ нсколько мстъ, то не по своей охот. Чильдерлейскій баронетъ отнялъ у меня мельницу… впрочемъ, теперь онъ самъ попалъ въ наши руки…
Пиккерлингъ произнесъ послднія слова сквозь зубы, такъ что Джойсъ не могъ разслышать ихъ, но этого было достаточно, чтобы разсердить его:— Что ты бормочешь тамъ! крикнулъ онъ, надюсь, что ты не позволилъ себ сказать что либо противъ почтеннаго баронета. Да будетъ теб извстно, что я не потерплю этого, хотя и ношу красный мундиръ.
— Я ничего не сказалъ и только отвтилъ на вашъ вопросъ, возразилъ пуританинъ смиреннымъ тономъ, зная по опыту, что Джойсъ въ гнв способенъ на всякія крайности.— Когда у меня отняли мельницу, я остался безъ крова и всякихъ средствъ къ существованію, и поступилъ на службу къ одному изъ членовъ синода, въ это время я встртился съ вами въ Кембридж… если не ошибаюсь вы были тогда простымъ корнетомъ…
— А ты такимъ же негодяемъ, какъ теперь! Я нашелъ тогда въ твоемъ карман предательское письмо съ посягательствомъ на личность генерала Кромвеля.
— Вы едва не убили меня за то несчастное письмо, которое случайно попало въ мои руки! отвтилъ Пиккерлингъ, скромно опуская глаза, хотя въ эту минуту онъ мысленно проклиналъ себя за свое безсиліе и дрожалъ отъ страха, такъ какъ ожидалъ новой гнвной вспышки со стороны воинственнаго капитана.
— Я удивляюсь, что ты живъ до сихъ поръ! кричалъ Джойсъ, горячась все боле и боле. Клянусь небомъ, ты не заслужилъ этого! Я никогда не забуду, какъ ты открылъ свою порочную пасть, чтобы оклевтать невинную двушку…
Капитанъ Джойсъ при послднихъ словахъ осадилъ свою лошадь и схватился за рукоятку своей сабли съ такимъ видомъ, что сердце замерло въ груди благочестиваго пуританина. Но тутъ въ голов его промелькнула счастливая мысль, онъ смло подошелъ къ своему противнику и, приложивъ палецъ къ губамъ, спросилъ вполголоса:
— Вы говорите о красивой еврейк?
— Разумется!
— Она тамъ, въ этой башн, продолжалъ таинственно Пиккерлингъ, замтивъ съ радостью, что его разсчетъ оказался врнымъ. Но только, ради Бога, говорите тише, чтобы ваши люди не услыхали насъ!
Джойсъ машинально бросилъ взглядъ на свой отрядъ, который остановился въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ, затмъ обращаясь къ Пиккерлингу спросилъ встревоженнымъ голосомъ: — Что это значитъ? говори скоре!..
— Въ этой башн заперта двушка, которой вы интересуетесь. Я сведу васъ къ ней, если вы дадите мн общаніе, что въ будущемъ станете относиться ко мн съ большимъ довріемъ, нежели до сихъ поръ.
— Общаю все, что ты хочешь, только сведи меня скоре къ ней! сказалъ Джойсъ. Затмъ, обращаясь къ кавалеристамъ, отдалъ имъ приказъ занять ворота и никого не пускать въ замокъ до его возвращенія.
Пиккерлингъ пошелъ впередъ, Джойсъ слдовалъ за нимъ, ежеминутно понукая его идти скоре. Земля была влажная отъ тумана, подъ деревьями съ обихъ сторонъ аллеи лежали прошлогоднія листья, на вткахъ виднлись зеленющія почки. По временамъ съ карканьемъ пролетала ворона, затмъ опять наступала прежняя тишина.
Наконецъ пуританинъ дошелъ до дверей башни и повелъ своего нетерпливаго спутника по каменной лстниц въ старинную залу, въ которой со вчерашняго вечера стоялъ накрытый столъ. Отсюда они вышли черезъ потаенную дверь и поднявшись на нсколько ступеней, вступили въ узкій, темный корридоръ, въ конц котораго была закрытая дверь.
— Здсь! вы можете войти! сказалъ Пиккерлингъ. Сердце суроваго солдата усиленно забилось при этихъ словахъ. Странная робость овладла имъ, онъ тихо постучалъ и, не получая отвта, повернулъ ключъ, который графиня Дизаръ забыла вынуть изъ замка. Дверь отворилась. Мануэлла сидла у единственнаго крошечнаго окна въ своемъ бломъ праздничномъ плать, и задумчиво смотрла сквозь ршетку на голубое небо, которое открывалось все боле и боле, по мр того, какъ опускался туманъ. Въ комнат царилъ полумракъ, и только золотистая полоса свта окрашивала противоположную стну.
— Мануэлла! воскликнулъ Джойсъ, стоя на порог.
Ласковыя ноты знакомаго голоса заставили ее оглянуться. Но въ первую минуту глаза ея, долго смотрвшіе на свтъ, не могли различить фигуры, стоявшей въ темнот, наконецъ, она узнала своего неизмннаго друга и бросилась къ нему на шею.
— Юргенъ, воскликнула она радостнымъ голосомъ, это ты! Уведи меня скоре отсюда!
Онъ молчалъ и не ршался сдвинуться съ мста изъ боязни прервать эту минуту, которая казалась ему свтлымъ сновидніемъ. Онъ чувствовалъ прикосновеніе нжныхъ обнаженныхъ рукъ и теплое дыханіе милыхъ губъ молодой двушки, которую любилъ цломудренной любовью, полной самоотреченія. На глазахъ его выступили слезы, онъ вытеръ ихъ рукою и сказалъ: — Вы, все-таки, узнали меня Мануэлла?
Могла ли я забыть васъ, мой добрый и неизмнный другъ! отвтила она, протягивая ему руку, которую онъ прижалъ къ своему сердцу.
— Отъ души радуюсь этому! воскликнулъ Юргенъ Джойсъ, длая надъ собой усиліе, чтобы преодолть овладвшее имъ волненіе. Хотя меня повысили въ чин, и мундиръ мой сталъ нарядне съ тхъ поръ, какъ мы видлись съ вами, но мое сердце осталось такимъ же — ни лучше, ни хуже.
Это была единственная фраза, въ которой Юргенъ ршился выразить свои чувства. Никогда Мануэлла не казалась ему такимъ высокимъ недосягаемымъ существомъ, какъ сегодня, когда случай отдалъ ее въ его полное распоряженіе. Ея безпомощное положеніе, довріе и радость, которую она выказала при свиданіи съ нимъ, тронули его до глубины души. Никто изъ людей, близко знавшихъ Джойса, не считалъ его благочестивымъ человкомъ, тмъ боле, что онъ не привыкъ стсняться въ выраженіяхъ относительно религіи, но теперь онъ отъ всего сердца поблагодарилъ мысленно невидимую силу, которая привела его въ ‘Harn-Haus’ для спасенія несчастной двушки. Ему казалось какимъ-то святотатствомъ думать о себ и своихъ личныхъ ощущеніяхъ. Поэтому едва узналъ онъ, что Мануэллу увезли насильно и заперли въ башн, какъ предложилъ ей вернутъся обратно въ Сити и пригласилъ слдовать за собой. Но едва сдлала она нсколько шаговъ, какъ съ нею сдлалось головокруженіе вслдствіе пережитыхъ ею волненій и безсонной ночи. Джойсъ взялъ ее на руки и выйдя изъ башни донесъ до воротъ къ удивленію кавалеристовъ, не ожидавшихъ увидть своего капитана съ такой ношей. Онъ тотчасъ же опустилъ ее на землю и, бережно посадивъ на каменную скамью, вышелъ за ворота, гд стояла карета, запряженная четырьмя лошадьми.
Въ карет сидла разгнванная грифиня Дизаръ. Неудачное свиданіе съ Кромвелемъ привело ее въ самое дурное расположеніе духа, она чувствовала, что играла унизительную роль и не достигла своей главной цли. Ей не удалось заслужить милость грознаго побдителя, она была обманута тамъ, гд надялась обманутъ другихъ, ко всему этому примшалось новое огорченіе. По возвращеніи домой она застала солдатъ, которые остановили ея карету у воротъ парка и объявили, что не позволятъ ей въхать въ ея собственный замокъ до возвращенія капитана.
Юргенъ Джойсъ, узнавъ въ чемъ дло, подошелъ къ графин и съ вжливымъ поклономъ пригласилъ ее выйти изъ кареты.
— Миледи, сказалъ онъ, я уже имлъ однажды счастье высаживать васъ изъ кареты въ Маркетъ-Гарборо, посл битвы при Незби. Теперь позвольте вамъ оказать ту же услугу, надюсь, что вы ничего не будете имть противъ того, если ваша карета отвезетъ эту даму въ Лондонъ? добавилъ капитанъ, указывая на Мануэллу.
Графцня молча повиновалась и приподнявъ одной рукой тяжелый шлейфъ своего бархатнаго платья, стала медленно подниматься на гору. Хладнокровіе опять вернулось къ ней, когда она увидла передъ собой роскошный замокъ и старую башню. Мысли ея приняли боле веселое направленіе. Въ сущности она ничего не потеряла отъ своего свиданія съ Кромвелемъ, скоре наоборотъ. Какое ей дло до короля и его приверженцевъ, она не имла никакого желанія раздлить съ ними ихъ неопредленную участь и хотла только жить, любить и наслаждаться. Ей удалось спасти Лаудердаля отъ грозившей ему опасности и обезпечить за собой замокъ, имущество и свободу въ будущемъ. Въ случа еслибы погибающая партія осталась побдительницей, чего нельзя было ожидать, то кто мшаетъ ей вернуться къ прежнимъ друзьямъ. Никто не узнаетъ ея измны, стоитъ только пожертвовать единственнымъ человкомъ, который можетъ выдать ее вторично, такъ какъ она не сомнвалась, что Пиккерлингу извстна цль ея свиданія съ Кромвелемъ. Но въ настоящую минуту она не только не хотла отказать ему отъ мста, но, напротивъ, ршилась неотлучно держать его при себ и убдить всми способами въ ея полномъ довріи и милости къ нему. Она привтливо поздоровалась съ своимъ дворецкимъ, похвалила его за своевременную доставку письма графу Лаудердалю и добавила, что никогда не была такъ довольна имъ какъ въ послднее время. Оба измнника нсколько минуть стояли другъ передъ другомъ, затмъ графиня удалилась въ большую залу, окруженную галереей, изъ которой былъ входъ въ ея комнаты. Еслибы посторонній наблюдатель могъ видть насмшливую улыбку на губахъ графини Дизаръ, когда она осталась одна, и радостное изумленіе, выразившееся на лиц Пиккерлинга, то онъ наврно пришелъ бы къ заключенію, что въ хитрости перевсъ всегда остается на сторон женщины.

ГЛАВА IV.
Признаніе.

Кавалеристы разставили своихъ лошадей въ обширныхъ конюшняхъ Ham-Haus’а и заняли старую башню, между тмъ, какъ капитанъ Джойсъ, передавъ начальство одному изъ офицеровъ своего отряда, предложилъ Мануэлл проводить ее въ Лондонъ. Онъ халъ верхомъ у дверецъ кареты и по временамъ съ нжною заботливостью спрашивалъ молодую двушку объ ея здоровья, такъ какъ ея блдное утомленное лицо серіозно безпокоило его.
Было около шести часовъ вечера, когда они въхали въ городъ. Здсь все было такъ переполнено людьми, лошадьми и пушками, что они могли подвигаться впередъ съ большимъ трудомъ, давка увеличивалась съ каждымъ шагомъ, а на площади Charing-Cross близь Iork-Haus’а она доходила до такихъ размровъ, что карета должна была остановиться. Сити сдался побдителямъ посл тридцати-часоваго боя, освобожденные жители спшили толпами къ Iork-Haus’у чтобы подать свои петиціи собравшемуся тамъ комитету, между тмъ какъ съ противоположной стороны двигались войска и телги съ обозомъ, потому что Кромвель въ этотъ же вечеръ намревался покинуть Лондонъ, чтобы встртить непріятеля на границ.
Капитанъ Джойсъ, видя, что нтъ никакой возможности пробраться черезъ площадь, приказалъ кучеру свернуть въ одинъ изъ переулковъ выходившихъ на Темзу. Онъ надялся найти лодку и Довезти Мануэллу водой до Сити, но потомъ ршилъ остановиться на нсколько часовъ въ Iork-Haus’ для отдыха. Замокъ Бокингемовъ находился теперь въ рукахъ націи, и Джойсъ въ качеств ея врнаго слуги считалъ себя вправ воспользоваться на короткое время одной изъ безчисленныхъ комнатъ Iork-Haus’а. Поэтому онъ остановился на берегу и, высадивъ Мануэллу изъ кареты, повелъ ее по широкой каменной лстниц въ замокъ, гд пройдя длинный корридоръ, отворилъ дверь въ богато убранную гостинную.
— Войдите сюда, моя дорогая миссъ, сказалъ онъ,— и отдохните, я приду за вами часа черезъ два и разбужу васъ. Не бойтесь… Никто не посметъ войти сюда: я буду въ сосдней комнат!..
Съ этими словами влюбленный Джойсъ бережно усадилъ молодую двушку на диванъ и удалился съ почтительнымъ поклономъ.
Мануэлла осталась одна. Несмотря на сильное утомленіе она не могла заснуть и съ невольнымъ любопытствомъ разсматривала роскошную окружавшую ее обстановку. На полу разостланъ былъ тяжелый персидскій коверъ, красные занавси изъ дорогаго бархата покрывали окна, такія же портьеры были на дверяхъ. Въ комнат царилъ полумракъ, и только на позолоченныхъ карнизахъ просвчивалъ отблескъ вечерней зари. На расписанномъ потолк среди розоватыхъ облаковъ привтливо улыбались богини весны и любви въ прозрачныхъ одяніяхъ, разсыпая цвты на своемъ пути, ихъ окружали крылатые геніи. На коричневомъ фон стнъ въ рамкахъ, украшенныхъ сверху золотой герцогской короной, висли большія картины, изображавшія сюжеты изъ священнаго писанія и портреты мужчинъ и женщинъ въ богатыхъ костюмахъ того времени. Въ нихъ видна была кисть знаменитыхъ голландскихъ и итальянскихъ художниковъ, которая сказывалась въ богатств красокъ, необыкновенной отчетливости и красот линій. Въ глубин комнаты надъ мраморнымъ каминомъ красовался гербъ съ двойнымъ серебрянымъ щитомъ, на гладкой поверхности котораго выступали золотыя фигуры льва и павлина. Подъ гербомъ вислъ большой портретъ владльца Iork-Haus’а въ человческій ростъ.
Тонкій изящный вкусъ проглядывалъ во всемъ убранств этой великолтной аристократической гостиной, гд все напоминало ея недавнихъ обитателей. Они какъ будто только-что ушли отсюда и должны опять вернуться, то же впечатлніе производили диваны и стулья съ богато вышитыми подушками, табуреты изъ вызолоченнаго дубоваго дерева и даже потухшій каминъ, казалось, что изъ-подъ тлющаго пепла тотчасъ же вспыхнутъ красныя искорки и покажется пламя. Между тмъ все ниже и ниже опускались по стн лучи заходящаго солнца и, просвчивая сквозь красныя бархатныя занавси, придавали розоватый отливъ наступающимъ сумеркамъ.
Мануэлла задумчиво смотрла на портретъ, висвшій надъ каминомъ. Она тотчасъ же узнала его: это былъ герцогъ Бокингемъ во всемъ блеск своей юношеской ослпительной красоты, нетронутой жизнью. Такимъ увидла она его въ первый разъ въ Амстердам, у него было то же идельное выраженіе лица, что и на портрет. Какъ измнился онъ съ тхъ поръ!.. Не дале какъ вчера, онъ насильственно похитилъ ее изъ дома почтеннаго Авраама и, руководимый чувствомъ низкой мести, одинъ изъ первыхъ подалъ голосъ, когда ее хотли приговорить къ смерти.
— Какъ очутился здсь этотъ портретъ? спрашивала она себя съ недоумніемъ, не подозрвая, что находится въ замк Бокингемовъ, но прежде чмъ она успла разршить этотъ вопросъ, въ сосдней комнат послышались шаги, невидимая рука подняла портьеру и въ дверяхъ показалась высокая мужская фигура. Мануэлла въ первую минуту хотла бжать, затмъ остановилась и воскликнула удивленнымъ голосомъ:— Франкъ Гербертъ!
Гербертъ попалъ совершенно случайно въ эту часть замка. Исполнивъ порученіе Кромвеля и дождавшись окончанія переговоровъ съ депутатами Сити, онъ поспшно удалился, но вмсто главнаго входа зашелъ въ противоположную сторону, благодаря безконечному лабиринту комнатъ и корридоровъ. При вид Мануллы онъ едва поврилъ своимъ глазамъ, два раза въ жизни ему пришлось встртить ее и при такихъ исключительныхъ обстоятельствахъ, что черты ея лица глубоко запечатллись въ его памяти. Онъ опустилъ портьеру и подошелъ къ ней.
Первою ея мыслью было узнать о судьб Авраама и его семьи.— Я видла васъ вчера въ Duke-street передъ домомъ несчастнаго еврея, на который напала толпа, не можете ли вы мн сказать, что сталось съ его обитателями? спросила она умоляющимъ голосомъ.
— Они цлы и невредимы насколько мн извстно, отвтилъ Гербертъ: только домъ сильно пострадалъ. Мы разогнали толпу, преслдуя ее изъ улицы въ улицу… Но какъ очутились вы здсь несчастная двушка?
Глубокій вздохъ вырвался изъ груди Мануэллы:— Вы правы, называя меня такъ, сказала она.— Въ послдніе годы судьба неумолимо преслдуетъ меня…
— Знаю, и этого достаточно, чтобы всякій человкъ испытавшій несчастіе отнесся къ вамъ съ искреннимъ сочувствіемъ, возразилъ онъ, взявъ ее за руку.
Въ тон, съ какимъ были сказаны эти простыя слова, было столько затаенной грусти, что Мануэлла была тронута до слезъ.
— Неужели и вамъ пришлось испытать несчастіе? спросила она, взглянувъ на него своими большими задумчивыми глазами.— Нтъ!.. Я не могу допустить мысли, чтобы вы были несчастны! Вы ничмъ не могли заслужить этого?
— Разв счастье составляетъ только удлъ тхъ, кто заслужилъ его? Мн кажется, что вы заблуждаетесь дитя мое!
— Нтъ, воскликнула она съ живостью. Я научилась врить въ правосудіе Божіе цною пролитыхъ мною слезъ и тяжелой душевной борьбы, теперь ничто не заставитъ меня усумниться въ немъ.
— Но разв счастье въ нкоторыхъ случаяхъ, не можетъ быть испытаніемъ посланнымъ свыше? сказалъ онъ, ласково гладя рукой ея роскошные волосы:— Оно подчасъ манитъ насъ къ себ какъ блуждающій огонь, чтобы сбить съ истиннаго пути…
Гербертъ чувствовалъ какъ вздрогнула молодая двушка отъ Прикосновенія его руки. Она не ршалась поднять глазъ, и только робко отодвинулась отъ него, закрывъ обими руками свое разгорвшееся лицо.
Но Гербертъ продолжалъ тмъ же спокойнымъ тономъ:— Нердко то, что люди называютъ счастьемъ представляется намъ въ самыхъ заманчивыхъ краскахъ, чтобы отвлечь насъ отъ нашихъ прямыхъ обязанностей. Оно улыбается намъ сквозь призму милыхъ глазъ и губъ. Вы думаете, дитя мое, что счастье дается тмъ, кто заслужилъ его, а я говорю на основаніи горькаго опыта, что счастье можно подчасъ сравнить съ силками, которые разставлены невидимой рукой, и только тотъ иметъ право назвать себя человкомъ, кто съумлъ избгнуть ихъ…
Голосъ Герберта задрожалъ при послднихъ словахъ, такъ какъ онъ затронулъ не зажившую рану своего сердца. Мануэлла съ тонкимъ инстинктомъ женщины поняла все то, чего онъ не въ состояніи былъ договорить въ эту минуту.
— Франкъ Гербертъ! воскликнула она. Неужели вы разстались съ Оливіей! говорите ради Бога не мучьте меня!
Сердце Герберта болзненно сжалось при имени любимой двушки, онъ молча опустилъ голову подъ гнетомъ грустныхъ воспоминаній.
— Оливія? что сталось съ нею? спросила она еще настойчиве, сжимай его руку въ своихъ рукахъ.
— Разв Оливія ничего не писала вамъ? проговорилъ Гербертъ съ видимымъ усиліемъ.
Еслибы вы знали какъ мн тяжело думать объ этомъ!.. Но вы были дружны съ дочерью баронета и должны знать причину нашего разрыва… Онъ началъ свой разсказъ въ общихъ чертахъ но мало по малу становился все доврчиве и откровенне подъ чарующимъ вліяніемъ прелестныхъ глазъ устремленныхъ на него съ выраженіемъ самаго искренняго участія. Онъ заговорилъ о своей любви и неожиданной встрч съ Оливіей на откос холма, усяннаго цвтами. При этомъ онъ описалъ живыми красками смущеніе молодой двушки, старый паркъ погруженный въ сумерки, любовное объясненіе у дерновой скамьи подъ липами и, взаключеніе, разсказалъ о своей ршимости удалиться въ уединеніе сельской жизни, о своихъ надеждахъ и сомнніяхъ и непрошенномъ вмшательств короля.
Лицо Герберта замтно поблднло, когда онъ коснулся мотивовъ, побудившихъ его разстаться съ Оливіей.— Во всякомъ случа, сказалъ онъ, какъ бы ни была сильна любовь, но счастье не должно быть куплено цною чести!..
Мануэлла сидла неподвижно на диван, разсказъ Герберъ глубоко поразилъ ее, она не ршилась прервать его ни однимъ замчаніемъ.
Гербертъ продолжалъ посл минутнаго молчанія: — Стоитъ вообще говорить о счасть! Посмотрите на этотъ великолпный замокъ, превосходныя картины, украшенные золотомъ, расписанные потолки и роскошную обстановку этихъ комнатъ! Т, которые не дале какъ вчера жили въ нихъ, теперь изгнанники и не смютъ оставаться на родин подъ страхомъ смертной казни, сумма, въ которую оцнены ихъ головы можетъ обогатить бднаго человка! Неслыханныя злодянія совершались въ этомъ замк, переполненномъ богатствами цлаго міра, бывшій владлецъ измнилъ своему народу и отечеству. Теперь наступила пори мести, которая обрушится на людей подобныхъ ему, они отвтятъ за слезы и страданія угнетеннаго народа и искупятъ ихъ тяжелой цной. Какое значеніе могутъ имть радости и горе единичнаго человка въ этой гигантской борьб! Каждый изъ насъ увлеченный могучимъ потокомъ долженъ сознавать, что счастье недоступно для него, а тмъ боле счастье любви… оно тамъ на другомъ берегу и врядъ ли кто изъ насъ достигнетъ мирной пристани… Среди великаго переворота, который совершается въ настоящее время, для побдителей и побжденныхъ существуетъ одинъ лозунгъ: отреченіе…
Гербертъ всталъ съ своего мста, послдній отблескъ заходящаго солнца освщалъ его правильное красивое лицо, съ тмъ идеальнымъ неотразимо привлекательнымъ выраженіемъ, которое является иногда у людей, подъ вліяніемъ высокой воодушевляющей ихъ идеи.
Мануэлла въ порыв невольнаго восторга бросилась къ его ногамъ.
— Нтъ, Франкъ, счастье всегда возможно, и вы боле чмъ кто нибудь заслуживаете его! Вспомните объ Оливіи, жертвуя собой вы приносите и ее въ жертву тому длу, которому вы служите… Любовь даетъ силу людямъ, горе и страданія отнимаютъ у нихъ энергію. Вы сами сказали: счастье на другомъ берегу, по ту сторону потока, тамъ Оливія… дайте мн руку, пойдемъ къ ней…
Гербертъ грустно улыбнулся.
— Только не теперь, сказалъ онъ, потокъ слишкомъ силенъ и поглотитъ насъ, если мы захотимъ идти противъ теченія.
— Не отказывайтесь отъ моей помощи Франкъ, я чувствую въ себ достаточно силъ, чтобы довести васъ до цли!
— Откуда у васъ такая увренность, дитя мое? Что можетъ сдлать слабая рука женщины тамъ, гд борьба съ каждымъ днемъ принимаетъ все большіе размры!
— Сила моя въ любви! возразила Мануэлла, и, опустивъ еще ниже свою хорошенькую головку, добавила, заливаясь слезами: я люблю васъ Франкъ!..
Въ эту минуту отворилась дверь и въ комнату вошелъ капитанъ Джойсъ, увидя своего начальника онъ отдалъ ему честь и остановился на порог.
Мануэлла поднялась съ полу и машинально сла на прежнее мсто.
— Читаютъ прокламацію жителямъ Лондонскаго Сити и Вестминстера! доложилъ Джойсъ.
Гербертъ открылъ окно. Свжій вечерній воздухъ разлился по комнат вмст съ красноватымъ свтомъ вечерней зари. На балкон, который можно было ясно разглядть изъ окна, стоялъ генералъ Ферфаксъ, окруженный офицерами своего штаба и почетными гражданами Сити, онъ читалъ бумагу, которую держалъ въ рук, внизу виднлась безчисленная толпа, безмолвно слдившая за каждымъ его словомъ. Но тутъ внезапно раздалось оглушительное ура. Изъ воротъ Уайтголля показался многочисленный отрядъ кавалеристовъ, во глав его халъ всадникъ въ блестящемъ шлем и въ полномъ боевомъ вооруженіи того времени. Войска разставленныя на площади отдали ему честь, блеснули ружейные стволы, дружно опустились знамена, вслдъ за тмъ загремлъ барабанный бой сопровождаемый новыми восторженными криками. Рельефно выдлялось на безоблачномъ неб величественное зданіе Вестминстера, заходящее солнце освщало своимъ прощальнымъ свтомъ каменные шпицы и широкоплечую фигуру всадника, которому отдавались такія почести. Это былъ Оливеръ Кромвель: онъ готовился выступить изъ Лондона во глав арміи.
— Моя дорогая миссъ, сказалъ Джойсъ, обращаясь къ Мануэлл, я только что вернулся съ улицы, толпа на столько уменьшилась съ. этой стороны замка, что, если вамъ угодно, мы можемъ двинуться въ путь.
— Прощайте Франкъ, сказала молодая двушка, протягивая съ смущеніемъ свою руку Герберту.
— До свиданія, сказалъ онъ, дружески пожилая ея руку.

ГЛАВА V.
Стычка.

Снова пожаръ охватилъ всю Англію: началась такъ называемая вторая междоусобная война, какъ будто недостаточно было одной подобной злополучной войны.
Наступила половина лта. Скоро прошла короткая лтняя ночь. Восходящее солнце освтило прелестнйшій ландшафтъ, гд лсъ, луга, холмы и вода представляли пріятное разнообразіе. Въ цлой Англіи нтъ боле красивой мстности, какъ графство Соррей съ его долинами, покрытыми роскошной зеленью, мягкими очертаніями горъ, многочисленными помстьями и деревьями, надо всмъ этимъ разлившійся яркій свтъ наступающаго утра одлъ въ пурпуръ лса и украсилъ алмазами влажные луга.
Среди поля дымились два большихъ костра, тускло горлъ огонь, перебгая по грудамъ потухающихъ угольевъ.
— Проклятый холодъ! сказалъ юноша лежавшій у костра, поднимаясь на ноги. Я совсмъ прозябъ въ эту ночь!
— Тмъ не мене милордъ, у насъ опять будетъ жаркій день, возразилъ пожилой человкъ, сидвшій у огня. Да поможетъ мн Господь, насъ скоро начнетъ припекать солнце! Что прикажете длать! Въ военное время солдатъ долженъ переносить всякія невзгоды.
— Кто могъ ожидать, что изъ васъ выйдетъ такой хорошій солдатъ, сэръ Товій! Вотъ уже три мсяца какъ вы спите на голой земл, подъ открытымъ небомъ, и никто не слыхалъ отъ васъ ни малйшей жалобы.
— Еще бы! Я такъ радъ, что избавился отъ клятвы, которая въ продолженіи нсколькихъ лтъ осуждала меня на полное бездйствіе! отвтилъ сэръ Товій, сгребая уголья остріемъ своей длинной шпаги. Однако не смотря на это я все-таки долженъ сказать по совсти, что многое не нравится мн у насъ. Мн пришлось провести большую часть жизни въ деревн милордъ, и когда я замчалъ, что червь подтачиваетъ какое нибудь растеніе, то зналъ заране, что оно осуждено на неизбжную гибель. Та же участь должна постигнуть и наше предпріятіе…
— Сэръ Товій! воскликнулъ съ удивленіемъ юноша, между тмъ какъ легкая краска выступила на его красивомъ лиц.
Баронетъ поднялся съ своего мста и бросилъ задумчивый взглядъ на своихъ товарищей лежавшихъ вокругъ потухающаго огня, большинство изъ нихъ спало крпкимъ сномъ, другіе проснулись отъ утренняго солнца свтившаго имъ въ лицо и протирали себ глаза. Въ недалекомъ разстояніи отъ нихъ стояли лошади привязанныя къ ршетк обширнаго парка и нетерпливо били копытами о землю, втягивая въ себя свжій утренній воздухъ пропитанный запахомъ цвтущаго клевера.
— По моимъ годамъ я уже не молодой человкъ милордъ, продолжалъ сэръ Товій, но я такъ недавно поступилъ въ военную службу, что не считаю себя вправ осуждать образъ дйствій высшаго начальства. Тмъ не мене я долженъ сказать, что червь подтачиваетъ наше дло въ самомъ корн…
Сэръ Товій понизилъ голосъ и отвелъ въ сторону своего собесдника изъ боязни, чтобы кто нибудь не подслушалъ ихъ разговора, затмъ добавилъ печальнымъ тономъ, который былъ вовсе не свойственъ ему при его веселомъ безпечномъ характер.
— Знаете-ли вы, что я вамъ скажу, милордъ, вы не можете сомнватся въ томъ, что я всмъ сердцемъ готовъ служить королю, но я съ ужасомъ думаю о будущности всхъ этихъ господъ, которыхъ вы видите здсь! Съ того дня какъ враги наши узнали о намреніи его величества бжать изъ Каррисбрука, сынъ мой принужденъ скрываться въ лсахъ, какъ дикій зврь, котораго преслдуютъ охотники… Мой бдный Джонъ, ему едва минуло восемнадцать лтъ!.. а моя дочь!..
Баронетъ замолчалъ, такъ какъ чувствовалъ, что слезы подступаютъ къ его глазамъ, затмъ онъ продолжалъ боле спокойнымъ голосомъ: Не думайте, что я жалуюсь на свою судьбу! у дворянина и врнаго подданнаго дло короля должно стоять на первомъ план. Но разв вы не видите, милордъ, что непріятелю заране извстны наши планы? Вс наши предпріятія рушатся сами собой прежде, чмъ мы успемъ привести ихъ въ исполненіе. Невидимая, но врная рука поражаетъ насъ на каждомъ шагу. Въ ту самую ночь, когда все было подготовлено къ бгству короля, солдаты заняли ровъ подъ окномъ и была удвоена стража у дверей темницы. Всмъ этимъ мы обязаны низкой твари, которая выдала насъ! Чмъ инымъ кром измны можно объяснить тотъ фактъ, что непріятелю извстны имена всхъ лицъ, замшанныхъ въ этомъ дл. Гамильтонъ долженъ былъ выйти на встрчу освобожденному королю съ 40,000 шотландцевъ, но и тутъ измна явилась на помощь нашимъ врагамъ, они заняли сверныя крпости прежде, чмъ одинъ шотландецъ усплъ переступить границу… Этого мало! Баттенъ хотлъ провести весь флотъ въ Кале и только двнадцать кораблей послдовали за нимъ, возстаніе въ Кент заглушено въ самомъ зародыш, обозъ захваченъ непріятелемъ прежде, чмъ мы двинулись въ путь, союзники наши лишены возможности соединиться съ нами… Что можетъ спасти насъ? Теперь въ нашихъ рукахъ только Колчестеръ, блокированный со всхъ сторонъ войсками Ферфакса, и крпость Пемброкъ, передъ которой стоитъ Кромвель…
— Мой дорогой баронетъ вы слишкомъ мрачно смотрите на вещи! Колчестеръ и Пемброкъ дйствительно составляютъ нашъ единственный оплотъ въ настоящее время. Но вы забываате, что Пемброкъ неприступная крпость, окруженная со всхъ сторонъ скалами, она наврно удержится до тхъ поръ пока не подойдутъ шотландцы… они общали свою помощь… Какое у насъ число сегодня?
— Семнадцатое іюля милордъ.
— По послднимъ извстіямъ они должны были перейти границы восьмаго іюля. Что же касается Колчестера, то съ Божіей помощью мы сами сегодня будемъ тамъ!
— Да, если только намъ удастся добраться туда… но это весьма сомнительно! Весь планъ нашихъ военныхъ дйствій въ рукахъ непріятеля, къ несчастью мы обсуждали его до малйшихъ подробностей въ башн Ham-Haus’а. Я убжденъ, что именно тамъ измна сплела свои сти, и кто можетъ сказать какъ далеко раскинуты они!
Лицо молодаго лорда внезапно поблднло: — Надюсь г-нъ баронетъ, воскликнулъ онъ, вы не хотите этимъ сказать, что графиня Дизаръ…
— Нтъ, клянусь честью! возразилъ съ живостью сэръ Товій. Какъ вамъ могло прійти это въ голову… Такая знатная дама! Она занимаетъ такое высокое положеніе въ свт, что это само по себ ставитъ ее вн всякаго подозрнія. Да поможетъ мн Господь, я не хотлъ сказать ничего подобнаго!.. Но вы помните ту красивую еврейку, измна — въ крови у этого народа!
Молодой лордъ недоврчиво покачалъ головой.— Нтъ мой дорогой сэръ, сказалъ онъ откажитесь отъ этой мысли! Если вы ручаетесь за графиню Дизаръ, то я точно также готовъ поручиться моей честью за эту двушку. Я считаю себя обязаннымъ сдлать это, тмъ боле, что мой братъ виноватъ передъ нею.
— Я не понимаю, что находите вы дурнаго въ поступк герцога Бокингема? возразилъ сэръ Товій. Нельзя ставить въ упрекъ молодому человку романическое приключеніе. Клянусь честью я не считаю это большимъ грхомъ!
— Никто не ставитъ ему въ вину, что онъ полюбилъ эту молодую двушку, но я не могу простить ему, что онъ отрекся отъ нея въ тотъ моментъ, когда ей грозила смертная казнь.
— Выбросьте это изъ головы милордъ! Стоитъ ли говорить о подобныхъ вещахъ! Вы были бы совершенно правы, еслибы дло шло о христіанской двушк! Не забывайте, что она жидовка!.. Но довольно объ этомъ… Вотъ и наши товарищи поднимаются на ноги, пора подумать о завтрак, я до смерти проголодался!
Рзко раздавались звуки сигнальнаго рожка и барабанный бой въ прозрачномъ утреннемъ воздух. Все пришло въ движеніе въ маленькомъ лагер, состоящемъ приблизительно изъ тысячи человкъ кавалеровъ, не считая прислуги и лошадей.— Добраго утра милордъ! Какъ вы провели ночь сэръ?— слышалось со всхъ сторонъ.
— Прекрасный день! но вроятно къ двнадцати часамъ будетъ нестерпимая жара!
— Скоро ли мы двинемся въ путь?
— Тотчасъ посл завтрака.
— Какія всти съ передовыхъ постовъ?
— Дорога къ Кингстону свободна.
— Значитъ сегодня вечеромъ мы будемъ въ Колчестер. Лордъ Кепль ждетъ насъ къ ужину.
— Жаль, что въ это время года нельзя достать устрицъ.
— Чортъ возьми! разв можно сть устрицы съ ранняго утра? Я предпочелъ бы кусокъ ростбифа.
— Вы совершенно правы милордъ, и при этомъ стаканъ хорошаго вина…
— Эй Бумпусъ, дай сюда корзину съ бутылками. Это настоящее французское вино милордъ, я получилъ его прямо изъ Франшъ-Конте.
— Да здравствуетъ баронетъ!.. сэръ Товій, ура! крикнуло нсколько голосовъ.
— Неужели это вино изъ вашего замка, сэръ? какъ ршились вы везти его такую даль!
— Я разсчиталъ, что нтъ никакой пользы въ томъ, если оно будетъ лежать безъ употребленія въ Чильдерлейскомъ погреб, и, что мн будетъ несравненно пріятне угостить имъ господъ кавалеровъ! Это то самое вино, которое я подавалъ королю, когда его величество удостоилъ мой домъ своимъ посщеніемъ… Скоре другъ мой, Мартинъ!..
Нсколько минутъ спустя явился Мартинъ Бумпусъ съ тяжелой корзиной, которую онъ придерживалъ обими руками.
Врный слуга, подучивъ въ наслдство мельницу Пиккерлинга, по прежнему любилъ своего господина и всегда готовъ былъ явиться въ замокъ по первому зову. Но пиры, охоты и всякія увеселенія прекратились съ того времени, какъ старый замокъ облекся въ прежнее великолпіе по случаю прізда короля. Все тише и безмолвне становилось въ немъ, и, наконецъ, онъ еще боле опустлъ, когда баронетъ вооружился на зищиту короля и выхалъ изъ Чильдерлея. Мартинъ въ тотъ же день простился съ женой и своимъ двухлтнимъ ребенкомъ и послдовалъ за владльцемъ Чильдерлейскаго замка въ небольшой лагерь роялистовъ, гд, благодаря своей расторопности, скоро сдлался общимъ любимцемъ. Никто лучше его не умлъ разлить вино, разрзать жаркое, если оказывался недостатокъ въ състныхъ припасахъ, то онъ приводилъ быка съ ближайшаго пастбища или ловилъ куръ, которыя попадались ему подъ руку около деревень.
Герцогъ Бокингемъ вынулъ изъ корзины бутылку вина и внимательно разсматривалъ ее противъ свта.
— Держу пари, что это превосходное вино! воскликнулъ онъ. Намъ остается только послдовать примру величайшаго изъ лицемровъ, Кромвеля: недавно его застали одного въ палатк за бутылкой вина, въ то время, какъ вс были убждены, что онъ удалился въ уединеніе для молитвы. Пусть наши товарищи думаютъ, что мы собрались здсь для военнаго совта, между тмъ, какъ въ эту минуту вс мы воодушевлены однимъ желаніемъ, какъ можно скоре откупорить эту бутылку! Нтъ ли у тебя пробочника Мартинъ Бумбусъ?
— Сейчасъ, ваша милость, отвтилъ Бумпусъ, и взявъ бутылку изъ рукъ герцога, отбилъ горлышко ударомъ сабли.
— Браво! воскликнулъ со смхомъ лордъ Питерборо — для хорошаго солдата не существуетъ затрудненій, которыхъ бы онъ не могъ разршить остріемъ своей сабли.
— Пью за здоровье его величества! сказалъ лордъ Голландъ, поднимая стаканъ.
Герцогъ Бокингемъ заплъ хоровую застольную псню Оксфордскихъ студентовъ, хоторая вошла въ моду у роялистовъ во время пребыванія короля въ Оксфорд, нкоторые изъ кавалеровъ вторили ему, другіе вели между собою оживленную бесду. Одинъ герцогъ Виллье не принималъ никакого участія въ общемъ веселіи, которое казалось ему боле чмъ неумстнымъ въ виду трудности предстоящей имъ задачи. Онъ стоялъ въ сторон, глаза его были задумчиво устремлены вдаль, подъ вліяніемъ безотчетной охватившей его грусти, онъ мысленно прощался съ женщиной, которую любилъ по прежнему идеальной юношеской любовью.
— Посмотрите на герцога Виллье, какой у него печальный видъ! воскликнулъ сэръ Торій, мрачныя предчувствія котораго мало по малу разсялись подъ вліяніемъ вина.
— Садитесь съ нами милордъ, поврьте, что нтъ лучшаго лкарства противъ грусти, какъ стаканъ хорошаго вина и веселое общество…
— Нтъ, благодарю васъ, я ршительно не въ состояніи пить сегодня! отвтилъ герцогъ Виллье, затмъ обращаясь къ графу Голланду онъ спросилъ: не можете ли вы сказать мн, какъ называется этотъ замокъ?
Графъ Голландъ оглянулся. Въ недалекомъ разстояніи отъ того мста, гд они сидли, въ яркомъ солнечномъ освщеніи возвышался замокъ окруженный большимъ тнистымъ садомъ. Везд замтны были слды запустнія, ворота были закрыты наглухо, желзная ршетка казалась заржавевшей, деревья широко раскинули свои втки черезъ дорожки, на каменныхъ плитахъ обширнаго двора росла трава. Въ конц величественной аллеи вязовъ и оршника печально и одиноко выглядывали изъ зелени блыя стны съ закрытыми окнами.
— Это ‘Nonsuch-Park’ милордъ, одинъ изъ самыхъ очаровательныхъ загородныхъ замковъ его величества, съ прекраснйшимъ садомъ. Посмотрите, какъ отсвчиваютъ на солнц косяки и перекладины, они вс вызолочены. Этотъ замокъ былъ построенъ Генрихомъ VIII и здсь жила королева Елизавета. Въ былыя времена мы не разъ пировали тутъ при корол Іаков и даже посл, когда Генріэта-Марія выбрала это мсто для своей лтней резиденціи.
— Поврьте милорды и джентльмены, что скоро вернутся прежнія блаженныя времена и мы опять будемъ пировать въ этомъ замк! воскликнулъ чильдерлейскій баронетъ, протягивая свой стаканъ Бумпусу, который немедленно наполнилъ его.
Вслдъ затмъ провозглашенъ былъ тостъ за королеву Генріэту-Марію. Кавалеры чокнулись, весело зазвенли стаканы, между тмъ какъ сквозь деревья ‘Nousuch Park’а’ пробивались яркіе лучи восходящаго солнца и просвчивала позолота, напоминавшая прежнее великолпіе королевскаго замка.
— По какой дорог отправимся мы въ Колчестеръ? спросилъ герцогъ Виллье.
— Черезъ Кинггстонъ милордъ, возразилъ графъ Голландъ. Мы не сойдемъ съ лошадей до ночи.
— Но удастся ли намъ пробраться туда? сказалъ герцогъ Виллье, недоврчиво качая головой.
— Я не знаю, что можетъ помшать этому милордъ? Въ случа неожиданнаго нападенія, каждый изъ насъ съуметъ защитить свою жизнь! Но мн кажется, что ваше безпокойство не иметъ никакого основанія, Ферфаксъ пригвожденъ къ Колчестеру, лордъ Кепль не даетъ ему ни одной минуты покоя…
— Опасность грозитъ намъ съ другой стороны, мн говорили, что Кромвель выслалъ противъ насъ бригаду легкой кавалеріи подъ начальствомъ молодаго полковника, который пользуется его особеннымъ довріемъ.
— Любопытно было бы узнать имя героя, которымъ вы пугаете насъ? спросилъ сэръ Товій съ добродушной улыбкой.
— Франкъ Гербертъ! вы можетъ быть слышали о немъ? отвтилъ герцогъ Виллье.
— Еще бы! воскликнулъ баронетъ презрительнымъ тономъ, но при этомъ лицо его поблднло и стаканъ задрожалъ въ его рук
— Что съ вами, сэръ Товій? спросилъ съ удивленіемъ Бокингемъ.
— Ничего! отвтилъ баронетъ, и чтобы скрыть свое смущеніе торопливо поднесъ стаканъ къ губамъ, но вино перестало нравиться ему. Къ счастью завтракъ былъ оконченъ, звонко раздавались по полю звуки трубъ и барабановъ.— На лошадей джентльмены! крикнулъ графъ Голландъ. Сегодня вечеромъ мы должны быть въ Колчестер!
Вс сли на лошадей. Впереди хала кавалерія, за нею тянулись телги съ обозомъ. Костры давно потухли, и только большіе черные круги, виднвшіеся среди зеленаго луга, указывали мсто недавняго лагеря. Тнистый паркъ,и одинокій королевскій замокъ остались позади. Солнце стояло высоко на неб. Надъ головами всадниковъ пронесся жаворонокъ: звонко раздалась его псня затихая мало по малу въ необъятномъ голубомъ пространств. Д» рога шла лугами и лсомъ, лошади бодро шли по густой влажной трав. По временамъ изъ зелени деревъ выступали зубцы старинныхъ замковъ и стны обвитыя вьющимися розами. Иногда на далекомъ пространств тянулись поля и деревни, стада овецъ паслись на лугахъ. Все выше и выше поднималось солнце заливая золотистымъ свтомъ зеленую равнину. Наконецъ съ высоты одного холма всадники увидли серебристый отблескъ воды, просвчивавшей сквозь втви деревьевъ.
Вотъ и Темза! воскликнулъ графъ Голландъ, а тамъ вдали гд виднются красныя крыши — Кингстонъ!
Теперь отрядъ долженъ былъ вытянуться въ длинную узкую линію, чтобы прохать тсную лощину, поросшую съ обихъ сторонъ кустарникомъ. Въ то время, какъ часть всадниковъ выхала въ открытое поле, остальные находились еще въ глубин лощины. Но тутъ неожиданно изъ кустовъ раздался выстрлъ, за которымъ немедленно слдовалъ другой съ противоположной стороны.
— Что это значитъ? спросилъ герцогъ Виллье, обращаясь къ баронету, который халъ рядомъ съ нимъ.
— Пуля!.. отвтилъ баронетъ блдня, нужно отдать имъ справедливость… эти черти мтко стрляютъ!
— Вы ранены сэръ Товій! воскликнулъ герцогъ Виллье. Смотрите, у васъ бокъ весь въ крови!
— Пустяки! пуля попала въ лвую руку отвтилъ баронетъ, хоть кровь струилась крупными каплями на гриву лошади.
Небольшое войско пришло въ полное разстройство. Оставшіеся назади не ршались спуститься въ лощину и, загородивъ дорогу, отрзали отступленіе своимъ товарищамъ, что еще больше увеличило общее смятеніе. Между тмъ непріятель, скрытый въ кустарник, открылъ перекрестный огонь, такъ что роялистамъ не оставалось инаго исхода какъ продолжать путь, несмотря на значительную потерю людей и лошадей. Наконецъ, они выбрались изъ лощины въ открытое поле, гд ихъ ожидалъ графъ Голландъ съ тми изъ кавалеровъ, которымъ удалось избжать стычки. Впереди ихъ ожидала новая опасность. Въ шестистахъ шагахъ отъ нихъ, на дорог къ Кингстону, проложенной черезъ небольшой лсъ стоялъ взводъ кавалеристовъ, и между деревьями мелькали красные мундиры. Это былъ отрядъ Кромвелевскихъ драгунъ, за ними на высот холма надъ сплошной массой шлемовъ и обнаженныхъ сабель разввалось красное знамя и виднлась стройная фигура начальника эскадрона, рядомъ съ нимъ стоялъ трубачъ.
— Мы попали въ засаду! Впередъ друзья мои!.. Намъ нтъ иного спасенія какъ пробиться сквозь непріятеля! воскликнулъ герцогъ Бокингемъ, обнаживъ шпагу.
Кавалеры выстроились и, тсно сомкнувъ свои ряды, медленно двинулись къ лсу подъ предводительствомъ графа Голланда и Бокингема.
— Это т же лица и стальные чепцы, которые были при Марстонмур и Незби! сказалъ графъ Голландъ.
— Вотъ ихъ начальникъ!.. добавилъ Бокингемъ.
— Говорите тише, сказалъ герцогъ Виллье,— баронетъ можетъ услышать васъ!
— Что же изъ этого! Стоитъ ли дорожить жалкими остатками жизни! возразилъ сэръ Товій слабымъ голосомъ.
Лицо его было покрыто мертвенной блдностью, весь панцырь забрызганъ кровью.
— Ради Бога останьтесь здсь! сказалъ герцогъ Виллье тономъ искренняго участія.— Ваша рана серіозне, нежели вы предполагаете!
— Нтъ, вы напрасно уговариваете меня! возразилъ баронетъ.— Да поможетъ мн Господь, я узналъ негодяя, который командуетъ этими бунтовщиками… Мое единственное желаніе умереть отъ его руки… Оливія не будетъ любить убійцу своего отца… Боже, какая адская боль!
Сильный ружейный залпъ встртилъ кавалеровъ при възд въ лсъ.
— Сюда за мной! пока они не зарядили вторично своихъ ружей, крикнулъ герцогъ Бокингемъ, пришпоривъ лошадь. Лицо его разгорлось отъ волненія, каштановые локоны разввались по втру, неминуемо грозившая ему опасность еще больше подстркала его мужество. Вся толпа кавалеровъ, увлеченная его примромъ, бросилась за нимъ съ громкимъ крикомъ: ура!
Тсными рядами, лошадь къ лошади, неслись они бшеннымъ галопомъ и дружно ударили на непріятеля, который съ трудомъ выдержалъ первый натискъ. Произошла кровавая стычка. Кавалеры дрались лицомъ къ лицу съ круглоголовыми, но если на сторон первыхъ была безумная смлость и рыцарское пренебреженіе къ смерти, то вторые имли надъ ними перевсъ относительно дисциплины, большей выдержки и навыка къ продолжительному бою. Исходъ борьбы нкоторое время казался сомнительнымъ, но тутъ съ высоты холма на помощь круглоголовымъ подоспло свжее войско, оно все ближе и ближе надвигалось и, наконецъ, среди шума битвы внезапно раздался грозный боевой крикъ: ‘Господь наше прибжище!’ Въ то же время изъ глубины лощины появились съ тыла стрлки и окружили кавалеровъ, для которыхъ не оставалось другого исхода, кром поспшнаго бгства. Они моментально разсялись въ разныя стороны, точно пораженные однимъ ударомъ: одни бросились по дорог въ Лондонъ, другіе къ рк, Кингстону и въ обратный путь къ ‘Nonsuch-Park’у’. Скоро все поле покрылось группами бглецовъ, за которыми гнались круглоголовые. Не было куста или дерева по дорог, у котораго бы не происходилъ кровавый бой. Кавалеры защищали свою жизнь съ мужествомъ отчаянія. Враги преслдовали ихъ по пятамъ, и все дальше и дальше слышался шумъ битвы. Наконецъ, все замолкло.
Низко опустилось вечернее солнце надъ лсомъ, везд на смятой трав виднлись лужи крови, подъ кустами лежали убитые и раненые, которые съ трудомъ дотащились до нихъ. Запахъ крови и пороха смшался съ ароматомъ травъ и цвтовъ, который особенно силенъ въ эту пору дня. Изрдка слышны были стоны и вздохи тяжело раненыхъ заглушаемые веселымъ пніемъ и чириканьемъ птицъ, которые разлетлись при первыхъ выстрлахъ и вернулись къ своимъ гнздамъ по окончаніи битвы. Заходящее солнце, склоняясь все ниже и ниже къ западу, заглянуло въ самые затаенные углы лса и освтило своими золотистыми лучами старый величественный дубъ и блдное лицо убитаго, который лежалъ подъ нимъ распростертый на земл. Никто, глядя на это изуродованное лицо, покрытое зіяющими ранами, и искалченную фигуру, не сказалъ бы, что это трупъ одного изъ самыхъ красивыхъ и богато одаренныхъ юношей Англіи.
Это былъ Францисъ Виллье, представитель одной изъ знатнйшихъ фамилій Англіи, погибшій на двадцатомъ году жизни. Старый втвистый дубъ служилъ ему надгробнымъ памятникомъ.
Зашло солнце, красноватый отблескъ вечерней зари разлился по цвтущей долин Темзы, съ ея лсами, деревнями, покатыми возвышенностями и прекрасными обработанными полями. На обширномъ лугу передъ Кингстономъ, крыши котораго виднлись изъ зеленой массы деревьевъ, расположился эскадронъ драгунъ, утомленныхъ упорнымъ боемъ и преслдованіемъ непріятеля. Мстами разведены были костры и готовился ужинъ, у забора лежали раненые, найденные на различныхъ пунктахъ по окончаніи битвы.
Франкъ Гербертъ сидлъ на берегу рки и задумчиво смотрлъ на зеркальную поверхность воды, въ которой отражалось розоватое безоблачное небо, холмы и деревья противоположнаго берега. Несмотря на красоту окружавшаго ландшафта и прелесть тихаго лтняго вечера, передъ глазами его упорно носился образъ умирающаго съ знакомыми милыми чертами. Это былъ отецъ Оливіи. Онъ встртилъ его лицомъ къ лицу.— Я давно ищу тебя! крикнулъ баронетъ и пришпорилъ свою лошадь, чтобы догнать его. Гербертъ видлъ, что сэръ Товій съ трудомъ держался на сдл, панцырь его былъ залитъ кровью, полное лицо осунулось и поблднло… Баронетъ взглянулъ на него кроткими печальными глазами съ выраженіемъ горькой укоризны и глубокаго затаеннаго горя… О Боже, это были глаза Оливіи! Такъ смотрла она на него въ минуту ихъ послдней разлуки… Гербертъ чувствовалъ, что не въ состояніи защищаться противъ этого человка, неминуемая опасность грозила ему… Но силы измнили разгнванному отцу, мечь выпалъ изъ его рукъ, и онъ самъ тяжело опустился на землю къ ногамъ своего врага безъ малйшихъ признаковъ жизни.
Но баронета не было въ числ раненыхъ собранныхъ на пол битвы: вроятно онъ доползъ до лсу и лежитъ гд нибудь на опушк лса освщеннаго вечерней зарей. Долго Гербертъ не могъ ни на что ршиться. Наконецъ, онъ подозвалъ одного изъ своихъ капитановъ, который сидлъ въ нсколькихъ шагахъ отъ него съ трубкой во рту.
— Если не ошибаюсь, вы Джойсъ знавали Чильдерлейскаго баронета, сэра Товія Кутсъ?
Капитанъ вынулъ трубку изо рта и почтительно подошелъ къ своему начальнику.
— Разумется я зналъ его, и мн будетъ очень жаль, если съ нимъ случилось какое нибудь несчастіе. Это былъ славный и честный человкъ, его можно упрекнуть только за то упорство, съ какимъ онъ поддерживалъ проигранное дло. Но у каждаго есть свои слабыя стороны. Одно несомннно, что у него была щедрая рука, хорошій погребъ и прекрасный столъ. Клянусь честью Юргенъ Джойсъ никогда не забудетъ его гостепріимства.
Гербертъ привыкъ къ многословію своего капитана, и поэтому терпливо выслушалъ его.— Очень радъ, что не обманулся въ васъ Джойсъ, сказалъ онъ. Вотъ въ чемъ дло: я видлъ, какъ баронетъ упалъ съ лошади замертво. Его нтъ между ранеными, которые принесены сюда, онъ, вроятно, лежитъ гд нибудь на опушк лса… не мшало бы подать ему помощь…
— Понимаю, положитесь на меня полковникъ! Юргенъ Джойсъ никогда не оставитъ человка въ бд!..
— Вы можете взять съ собой столько людей, сколько хотите.
— Нтъ, это лишнее! Если баронетъ умеръ, то ему бдняг не нужна ничья помощь, а если живъ, то чмъ меньше свидтелей, тмъ лучше!..
— Но что длать съ нимъ, если вы найдете его живымъ?
— Я увезу его въ одинъ домъ, гд онъ будетъ въ полной безопасности. Къ счастью я знаю людей, на которыхъ могу положиться, хотя теперь это большая рдкость!
Гербертъ пожалъ руку капитану, который спокойно слъ на прежнее мсто и, въ ожиданіи сумерекъ, закурилъ трубку.

ГЛАВА VI.
Капитанъ Джойсъ исполняетъ возложенное на него порученіе.

На опушк лса, у котораго, за нсколько часовъ передъ тмъ, происходилъ кровавый бой, царила мертвая тишина. Природа, безучастная къ страданіямъ и волненіямъ людей, опять вступила въ свои права, мсяцъ свтилъ все тмъ же ровнымъ серебристый свтомъ, птицы спокойно спали въ кустахъ, обрызганныхъ кровью.
Въ глубин небольшаго оврага лежалъ тяжело раненый человкъ, возл него сидлъ Мартинъ Бумпусъ въ печальной поз, съ головой, опущенной на грудь.
— Господи, разсуждавъ про себя врный слуга, еще этого не доставало, чтобы я лишился всей моей провизіи въ проклятой свалк! Вино, мясо, хлбъ, водка — все пропало…
Такъ, въ важныхъ и мелкихъ случаяхъ жизни, каждый смотритъ на міръ съ своей точки зрнія. Въ этотъ день, гд люди жертвовали жизнью для дла, которому служили по своимъ убжденіямъ, Мартинъ Бумпусъ съ болью въ сердц оплакивалъ потерю провизіи. Но въ данномъ случа утрата была для него тмъ чувствительне, что онъ ничего не могъ предложить своему господину, чтобы подкрпить его силы. Баронетъ лежалъ на земл слабый и безпомощный, пульсъ его едва бился.— Господи, воскликнулъ опять Бумпусъ, если бы я могъ добыть каплю вина,— это возвратило бы его къ жизни!
Полный мсяцъ выплылъ изъ набжавшихъ на него облаковъ, и освтилъ долину на далекомъ пространств. Можно было различить каждый предметъ и тни, которыя ложились на земл, вдали виднлись бивуачные огни лагеря, расположеннаго близъ Кингстона. Но вотъ, среди ночной тишины, послышался отдаленный лошадиный топотъ.
— Кто бы это могъ быть? подумалъ Бумпусъ, нтъ ли у него съ собой фляжки съ виномъ…
Онъ всталъ съ своего мста и вышелъ на опушку лса. Сухой хворостъ захрустлъ подъ его ногами. Баронетъ поднялъ голову, на лиц его выразилось безпокойство.
— Мартинъ, сказалъ онъ, общай мн, что ты не отдашь меня живымъ въ его руки!..
Баронетъ говорилъ слабымъ прерывающимся голосомъ, несмотря на полусознательное состояніе, его мучила боязнь попасть въ руки ненавистнаго для него человка.
— Будьте спокойны, сэръ! этого никогда не случится! отвтилъ Мартинъ, окидывая внимательнымъ взглядомъ освщенную равнину. Лошадиный топотъ становился все слышне, черное пятно, виднвшееся вдали, принимало все боле и боле опредленныя очертанія, и, наконецъ, можно было ясно разглядть фигуру всадника, который халъ по направленію лса. Этотъ, повидимому, въ свою очередь, замтилъ Бумпуса, потому что внезапно остановился и сойдя съ лошади повелъ ее за поводъ.
Сердце врнаго слуги усиленно билось, онъ ожидалъ съ нетерпніемъ приближенія незнакомца, хотя самъ не ршался идти къ нему на встрчу.— Положимъ, осторожность никогда нелишняя! разсуждалъ онъ про себя. Это только доказываетъ его умъ, что онъ сошелъ съ лошади и хочетъ сперва узнать съ кмъ иметъ дло… Но я не понимаю чего онъ медлитъ!..
Въ это время незнакомецъ подошелъ къ лсу на такое близкое разстояніе, что можно было различить его нарядъ при яркомъ лунномъ освщеніи. Бумпусъ обомллъ отъ ужаса, убдившись, что передъ нимъ кромвельскій драгунъ и, вдобавокъ, не простой солдатъ, такъ какъ, сверхъ обычнаго краснаго мундира, рейтузъ, панцыря, шлема и сабли, на немъ былъ офицерскій шарфъ.
— Что за несчастіе! думалъ Бумпусъ, что будетъ съ моимъ бднымъ баронетомъ! Разв убжать скоре отсюда, чтобы отвлечь вниманіе этого господина… Но онъ сразу догонитъ меня…
Незнакомецъ очутился передъ нимъ прежде чмъ онъ усплъ остановиться на какомъ нибудь ршеніи.
— Вы здшній? спросилъ онъ.
— Нтъ, возразилъ Мартинъ, но потомъ сообразивъ, что можетъ выдать себя неумстною откровенностью, поспшно добавилъ: да я здшній! Что вамъ угодно?
— Да и нтъ! Это не вяжется между собою, другъ мой! Неужели испугъ отбилъ у васъ память?
— Съ чего вы взяли, что я боюсь васъ? возразилъ Мартинъ обиженнымъ голосомъ, но тотчасъ же опомнился и перемнилъ тонъ. Дйствительно, сказалъ онъ, говоря правду, я немного струсилъ, когда вы заговорили со мной…
Кавалеристъ засмялся добродушнымъ смхомъ и хлопнулъ Мартина по плечу.
— Вы напрасно представляетесь дуракомъ и хотите дурачить меня! сказалъ онъ. Мн приходилось бывать въ разныхъ концахъ Англіи, и я готовъ поручиться головой, что вы крещены водой рки Кэма. По вашему выговору можно сразу узнать, что вы изъ Кембриджскаго графства.
— Если бы я даже былъ изъ Кембриджа, то кто же можетъ найти въ этомъ что нибудь дурное?
— Я и не думаю попрекать васъ вашей родиной! нигд не встрчалъ я такого радушнаго гостепріимства, какъ въ Кембридж… Но что съ вами другъ мой? вы имете такой видъ, какъ будто не ли цлыя сутки!
Съ этими словами незнакомецъ досталъ изъ мшка, привязаннаго къ сдлу, кусокъ мяса и большой ломоть хлба и подалъ Бумпусу, который съ жадностью принялся сть.
— Вотъ и прекрасно! продолжалъ онъ. Я знаю по опыту, что значитъ голодъ. Помню, какъ въ холодную апрльскую ночь, я привелъ цлую армію оборванцевъ на дворъ одного замка. Мы едва стояли на ногахъ отъ голода и жажды, и чтобы задать страху подняли адскій шумъ, пока, наконецъ, самъ владлецъ замка открылъ окно и спросилъ: кто мы и зачмъ пришли? У него въ это время были гости, но, тмъ не мене, этотъ добрый человкъ позвалъ меня наверхъ и угостилъ ростбифомъ, дичиной и такимъ прекраснымъ рейнскимъ виномъ, которое я не забуду до самой смерти… Сверхъ того, онъ приказалъ слугамъ накормить и напоить моихъ товарищей… Все это случилось въ Кембридж, поэтому я буду всегда съ благодарностью вспоминать Кембриджъ и Чильдерлейскаго баронета!
Мартинъ Бумпусъ слушалъ разскащика съ возрастающимъ интересомъ.
— Странное дло! воскликнулъ онъ, если бы не офицерскій мундиръ, то я готовъ былъ бы побожиться, что вы тотъ самый Юргенъ, котораго я видлъ нсколько лтъ тому назадъ!
— Вы не ошиблись, мое имя Юргенъ… Юргенъ Джойсъ. Въ то время я былъ безбожный бродяга, но война великое дло! Если васъ не убъютъ наповалъ и не искрошатъ въ куски, то всегда есть возможность выйти въ люди! Но скажите мн, пожалуйста, гд вы встрчали меня? я ршительно не помню васъ!
— Да война производитъ странныя превращенія! Одного она повыситъ, а другого унизитъ и сдлаетъ такимъ несчастнымъ, что когда оба встртятся опять черезъ извстный промежутокъ времени, то не могутъ узнать другъ друга!.. Я Мартинъ Бумпусъ, бывшій дворецкій сэра Товія Кутсъ, Чильдерлейскаго баронета. Когда вы были въ замк, я прислуживалъ за столомъ, и затмъ, по приказанію баронета, накормилъ вашихъ товарищей…
— Мартинъ Бумпусъ! воскликнулъ капитанъ Джойсъ, заключивъ его въ свои объятія. Мой дорогой другъ! Разв могъ я ожидать, что встрчу васъ въ этомъ лсу въ такой поздній часъ ночи!.. Какъ жаль, что вы и вашъ господинъ роялисты и присоединились къ этой шайк бунтовщиковъ, которыхъ мы разбили сегодня на голову… Тмъ не мене Юргенъ Джойсъ никогда не отвернется отъ тхъ, которые были добры къ нему, какъ бы ни мнялись обстоятельства, но сердце всегда остается сердцемъ!
— Значитъ я могу довриться вамъ. Вы поможете моему бдному господину? онъ тяжело раненъ.
— Скажите только, гд онъ! Я собственно и пришелъ сюда съ тою цлью, чтобы спасти его.
— Никто, кром Бога не могъ навести васъ на эту мысль!..
— Не все ли вамъ равно кто послалъ меня сюда! Весь вопросъ въ томъ: довряете ли вы мн или нтъ?
— Да, и отъ всего сердца! Я васъ тотчасъ же сведу къ нему…
Бумпусъ пошелъ впередъ, капитанъ слдовалъ за нимъ и велъ за собою лошадь. Сдлавъ нсколько шаговъ, они увидли баронета, лежавшаго на земл, въ томъ же неподвижномъ положеніи.
— Бдный человкъ! воскликнулъ Джойсъ взволнованнымъ голосомъ. Кто могъ ожидать три года тому назадъ, что ему будетъ нужна моя помощь. Сэръ Товій! Сэръ Товій! повторилъ онъ, прикоснувшись рукою къ плечу раненаго. Я принесъ вамъ вина, выпейте глотокъ.
— Мн ничего ненужно, отвтилъ баронетъ, не открывая глазъ. Я хочу умереть, оставь меня!
— Онъ принимаетъ васъ за меня, сказалъ шопотомъ Бумпусъ. Сегодня у него нтъ другого отвта, кром этого!
— Все равно, лишь бы онъ выпилъ вина, это подкрпитъ его!.. Сэръ Товій выслушайте меня…
— Я видлъ какъ упалъ герцогъ Виллье сказалъ баронетъ. Его убили на моихъ глазахъ! я не могъ помочь ему…
— Онъ умеръ, его псня спта! возразилъ Джойсъ, мы вс должны умереть… Выпейте глотокъ мой добрый сэръ!…
— Оставь меня въ поко!.. отвтилъ баронетъ. На что мн жизнь! Лучшіе люди умерли… Остались негодяи, измнники!.. Бдный, бдный король!
— Король живъ, никто не тронетъ его въ Каррисбрук. Выпейте за его здоровье сэръ, сказалъ Джойсъ, и наклонивъ фляжку, вылилъ нсколько капель въ ротъ баронету. Вотъ такъ! но одно вино не поможетъ, необходимо състь что нибудь!
Сострадательный самарянинъ поднялся на ноги, чтобы достать остатки своей провизіи, но въ этотъ моментъ баронетъ открылъ глаза. Видъ краснаго мундира сразу пробудилъ въ немъ энергію и привелъ въ состояніе крайняго нервнаго возбужденія. Онъ наполовину приподнялся съ земли, опираясь на локоть здоровой руки.— Прочь отсюда! проговорилъ онъ съ гнвомъ.— Мн не нужно твоей помощи!.. Мартинъ, Мартинъ! неужели и ты ршился предать меня! Теперь я въ плну и въ его рукахъ!..
— Вы напрасно упрекаете меня сэръ! Мартинъ Бумпусъ никогда не былъ и не будетъ измнникомъ! а этотъ человкъ желаетъ вамъ добра, его зовутъ Юргенъ Джойсъ. Три года тому назадъ вы оказали ему гостепріимство въ вашемъ замк!..
— Негодяй! пробормоталъ баронетъ.— Вмсто того, чтобы защищать короля, онъ служитъ бунтовщикамъ!
— Не знаю, какая была бы польза изъ того, что я теперь лежалъ бы гд нибудь раненый или убитый! Успокойтесь сэръ! Вамъ нечего бояться меня, какъ бы вы не бранили меня, я готовъ все перенести отъ васъ, потому что знаю, что вы добрый и хорошій человкъ и не всегда бываете въ такомъ дурномъ расположеніи духа! Перестаньте сердиться сэръ, покушайте мяса и выпейте еще вина…
— Будь я проклятъ, если я съмъ одинъ кусокъ! возразилъ съ раздраженіемъ баронетъ.
— Остановитесь сэръ! христіанинъ не долженъ позволять себ подобныхъ выраженій. Въ былыя времена я самъ легко относился къ религіи, нужда научила меня молиться… Ну да что говорить объ этомъ, проповдь мн не къ лицу. Вспомните о вашихъ дтяхъ сэръ!
— Моихъ дтяхъ! воскликнулъ баронетъ.— Смешь ли ты мн напоминать о нихъ, когда самъ предалъ своего сдаго дряхлаго отца и отправилъ его въ изгнаніе…
— Если я исполнилъ долгъ честнаго человка, то это еще не доказательство, чтобы я былъ дурнымъ сыномъ!.. Да избавитъ Богъ всякаго отъ тхъ мукъ, которыя я испыталъ тогда! Поэтому вашъ упрекъ не трогаетъ меня сэръ. Это было самое тяжелое испытаніе, какое можетъ вынести человкъ! Тотъ часъ, который я провелъ съ веревкой на ше въ ожиданіи вислицы показался мн вдвое короче тхъ минутъ, которыя я простоялъ передъ моимъ разгнваннымъ отцомъ!
Глубокая непритворная грусть, которая слышалась въ словахъ Джойса тронула доброе сердце баронета, онъ замолчалъ.
Между тмъ Джойсъ поднялъ свою фляжку, лежавшую на земл и подалъ ее баронету:— Выпейте немного вина сэръ, это подкрпитъ ваши силы. Я пришелъ сюда съ единственною цлью помочь вамъ, и вы не можете сомнваться въ этомъ… Черезъ часъ пройдетъ патруль, и если онъ захватитъ васъ здсь, то вамъ не избжать плна…
Баронетъ поспшно выпилъ нсколько глотковъ вина, плнъ пугалъ его боле всего на свт, холодный потъ выступилъ на его лбу при одной мысли, что онъ попадетъ въ руки Герберта.— Нтъ, сказалъ онъ, этому не бывать! Я готовъ пожертвовать послдней Каплей моей крови, чтобы избжать подобнаго позора!.. Объясни мн пожалуйста Юргенъ, какъ ты попалъ сюда, въ эту отдаленную часть лса, когда вс твои товарищи вроятно давно отдыхаютъ Посл битвы?
— Назовите это случайностью, если вы врите въ нее, пуританинъ сказалъ бы, что это ‘рука Божія!..’ Но мы и такъ потеряли много времени въ разговорахъ… Позвольте осмотрть вашу Рану сэръ!
Джойсъ всталъ на колни передъ баронетомъ и осторожно снялъ съ него тяжелый панцырь. Пуля ударила подъ лвую руку и засла въ груди. Трудно было ршить какъ глубоко прошла она, но очевидно легкія не были тронуты, потому что баронетъ былъ живъ до сихъ поръ и находился сравнительно въ хорошемъ состояніи, несмотря на большую потерю крови. Вся опасность заключалась въ томъ, что больной такъ долго оставался безъ всякой помощи. Джойсъ заткнулъ рану корпіей и сдлалъ полотняную перевязку.
Баронетъ сразу почувствовалъ облегченіе, вмст съ тмъ въ немъ проснулась привязанность къ жизни.
— Теперь я въ твоихъ рукахъ Юргенъ, что ты хочешь длать со мной?
— Если вы ничего не имете противъ того сэръ, то я свезу васъ къ моимъ друзьямъ, гд вы будете также безопасны какъ у себя дома. Три года тому назадъ вы оказали мн благодяніе и отнеслись ко мн съ участіемъ. Я поклялся тогда, что никогда не забуду этого! Теперь я очень радъ, что представился случай оказать вамъ услугу. Я передамъ васъ въ врныя руки и прощусь съ вами…
— Ты хорошій человкъ Юргенъ, сказалъ съ сердечнымъ умиленіемъ баронетъ, протягивая ему руку.— Какія бы ни были у тебя недостатки, но въ теб нтъ коварства. Распоряжайся мною по твоему усмотрнію.
Джойсъ съ помощью Бумпуса посадилъ баронета на свою лошадь, затмъ осторожно вывелъ ее изъ лсу на равнину, освщенную луной. Лошадь шла медленнымъ, но врнымъ шагомъ по густой влажной трав. Мало по малу лсъ совсмъ скрылся изъ виду, и только вдали близъ Кингстона еще нкоторое время мелькали огоньки на томъ мст гд Франкъ Гербертъ расположился со своими драгунами. Но вотъ между деревьями блеснула вода, и путники увидли передъ собою широкую рку, которая казалась серебряной при лунномъ освщеніи. Вскор начался рядъ терассъ, подходившихъ къ самому берегу. Темные каштаны отсвчивали голубовато-зеленымъ свтомъ, между ними виднлись ослпительно блыя мраморныя статуи. Паркъ, окаймленный вызолоченной желзной ршеткой, казался какимъ-то волшебнымъ садомъ, среди котораго на высокой терасс возвышался величественный замокъ — Вотъ ‘Ham-Haus’, резиденція графини Дизаръ! сказалъ капитанъ Джойсъ, обращаясь къ Бумпусу, такъ какъ баронетъ почти всю дорогу дремалъ, сидя на широкомъ покойной сдл. Но знакомое имя заставило его очнуться.
— Если это домъ графини Дизартъ, сказалъ онъ, то я могу избавить васъ обоихъ отъ дальнйшихъ хлопотъ! Графиня Дизаръ вроятно не откажетъ въ гостепріимств старому другу.
— Какъ, вы хотите остаться у графини Дизаръ? спросилъ съ удивленіемъ Джойсъ.
— Разумется, въ ея дом я буду безопасне, чмъ гд либо.
— Безопасне! но разв вамъ неизвстно сэръ, что домомъ графини управляетъ Пиккерлингъ!
Лицо баронета еще больше поблднло при этомъ извстіи. Не ошибка ли это? спросилъ онъ. Можетъ быть ты перепуталъ фамиліи мой другъ! Мн кажется невроятнымъ, чтобы Пиккерлингъ могъ попасть сюда!
— Я также увренъ въ этомъ, какъ въ томъ, что мое имя Юргенъ Джойсъ. Я встртилъ этого негодяя у ршетки парка, въ нсколькихъ шагахъ отъ того мста, гд мы стоимъ теперь. Это было какъ разъ на другой день посл того вечера, когда въ башн было тайное совщаніе, на которомъ вы присутствовали сэръ вмст съ другими кавалерами.
— Теб также извстно это. Значитъ я не ошибся! эта проклятая жидовка выдала насъ!..
— Нтъ, сэръ, вы напрасно обвиняете эту честную, благородную и добрую двушку. Ее насильно притащилъ въ башню одинъ молодой лордъ въ надежд, что она согласится быть его любовницей. Въ это время другой негодяй стоялъ за дверьми и подслушивалъ. Поврьте моему честному слову, что васъ выдалъ Пиккерлингъ.
— Вотъ объясняется еще одна загадка! сказалъ баронетъ съ глубокимъ вздохомъ. Кто могъ ожидать подобнаго совпаденія. Длать нечего, вези меня куда ты хотлъ.
— Согласны ли вы сэръ отправиться къ той еврейк, которая такъ не нравится вамъ? спросилъ Джойсъ.
— Длай что хочешь, мои счеты окончены! Т, на которыхъ я всего мене надялся хлопочутъ о моемъ спасеніи, а люди, которыхъ я осыпалъ благодяніями, измняютъ мн…
— Не вс! мой добрый сэръ, не вс!.. проговорилъ съ сдержаннымъ рыданіемъ Мартинъ, цлуя холодную руку своего господина.
— Къ счастью не вс, проговорилъ медленно и задумчиво баронетъ. Это одно еще привязываетъ меня къ жизни…

ГЛАВА VII.
Друзья капитана Джойса.

На разсвт сэръ Товій, сопровождаемый своими спутниками, прохалъ мостъ черезъ Темзу и ворота ведущія въ Сити. Часовые безпрекословно пропускали небольшое шествіе, по первому слову капитана, тмъ боле, что онъ изъ предосторожности прикрылъ сэра Товія своимъ плащемъ.
Полное безмолвіе дарило на улицахъ Сити, высокіе дома съ шпицами на разукрашенныхъ крышахъ мрачно обрисовывались на сроватомъ фон неба. Путники миновали Leadenhall-Sreet, одну изъ лучшихъ и наиболе широкихъ улицъ тогдашняго Лондона съ прекрасными богатыми лавками, которыя были закрыты наглухо въ этотъ ранній часъ утра. Отсюда они свернули на площадь и, прохавъ еще нсколько улицъ и переулковъ, знакомыхъ Джойсу съ ранняго дтства, остановились передъ домомъ, нижній этажъ котораго былъ окруженъ лсами и повидимому отдлывался заново.
— Этотъ домъ сильно пострадалъ во время послдняго возмущенія, сказалъ Джойсъ, бунтовшики выломали двери и разбили окна, затмъ подоспли наши пули, чтобы выгнать негодяевъ изъ чужаго занятаго ими гнзда. Между тмъ бднымъ жителямъ досталось отъ тхъ и другихъ. Такъ, бываетъ всегда во время войны, мирнымъ гражданамъ приходится терпть отъ друга и недруга…
— Ей, кто-тамъ! кажется наверху огонь.
Дйствительно въ одномъ изъ оконъ верхняго этажа былъ виднъ мерцающій огонь небольшой лампы, тускло горвшей при бловатомъ свт наступающаго утра. Слабый золотистый отблескъ восходящаго солнца окрашивалъ шпицъ на крыш, такъ что теперь можно было ясно различить темныя стны и рзьбу на окнахъ.
— Эй, кто тамъ? крикнулъ еще разъ Джойсъ и, ударивъ кулакомъ о дверь, вернулся на средину улицу. Черезъ минуту отворилось окно и показалась сдая голова въ черной ермолк.
— Доброе утро, другъ мой Авраамъ, крикнулъ капитанъ веселымъ голосомъ.— Простите, что такъ рано потревожилъ васъ! Должно быть не больше трехъ часовъ, но солдату не приходится разбирать время. Сдлайте одолженіе, сойдите скоре внизъ мой почтенный другъ, вы знаете, что вамъ нечего бояться Юргена Джойса!
— Призываю Бога въ свидтели, что вы всегда желанный гость въ моемъ дом г-нъ Джойсъ, возразилъ старикъ.— Мы еще въ долгу у васъ за Мануэллу! Милости просимъ…
Окно закрылось, вслдъ затмъ изъ дома вышелъ Авраамъ и дружески пожалъ руку Джойсу, который сдлалъ нсколько шаговъ ему на встрчу.
— Вотъ я привезъ вамъ раненаго, сказалъ Джойсъ снимая плащъ съ баронета. Дайте ему пріютъ въ вашемъ дом, у васъ онъ будетъ безопасне, чмъ гд либо.
Авраамъ въ первую минуту онмлъ отъ удивленія, когда увидлъ лицо человка, который съ такимъ жестокосердіемъ выгналъ его съ семьей изъ своего замка въ бурную дождливую ночь. Непріязненнное чувство проснулось въ его сердц, но онъ тотчасъ пересилилъ себя и въ глубин своего набожнаго сердца поблагодарилъ Бога, что ему представляется случай заплатить добромъ за зло.
— Это Чильдерлейскій баронетъ, продолжалъ капитанъ, онъ былъ въ числ роялистовъ, которыхъ мы разбили вчера при Кингстон.
— Я тотчасъ же узналъ его, сказалъ Авраамъ,— и общаю вамъ сдлать все отъ меня зависящее, чтобы ему было хорошо въ моемъ дом.
— Я былъ увренъ въ этомъ! Разумется онъ нехорошо поступилъ, выгнавъ васъ тогда изъ своего замка вмст съ другими плнниками, несмотря на проливной дождь, и еще спустилъ на васъ своихъ собакъ… Нужно сказать правду, превосходные псы!.. Разумется я не оправдываю этого поступка, но, поврьте, онъ въ душ хорошій человкъ…
— Говорите тише, онъ можетъ услышать! прервалъ Авраамъ и, подойдя къ баронету, осторожно снялъ его съ сдла съ помощью Мартина.
Сэръ Товій не узналъ еврея, которому нкогда нанесъ такое кровное оскорбленіе, но увидлъ съ перваго раза, что онъ принадлежитъ къ ненавистному для него племени. Тмъ не мене онъ настолько ослабъ физически и нравственно и смирился духомъ, что безпрекословно согласился войдти въ его домъ.
— Опирайтесь крпче на мою руку сэръ, у меня хватитъ силъ довести васъ! сказалъ Авраамъ и взявъ подъ руку баронета, осторожно повелъ его въ домъ.
— Вы не спрашиваете, кто я и что побудило меня обратиться къ вашему гостепріимству? сказалъ баронетъ.
— Вы больны и устали съ дороги, къ чему стану я еще больше утомлять васъ пустыми вопросами.
— Мое присутствіе въ вашемъ дом можетъ навлечь на васъ гнвъ высшихъ властей… Вы будете раскаяваться въ своемъ гостепріимств!
— Не безпокойтесь объ этомъ, сэръ, войдите пожалуста. Разговоры должны утомлять васъ, здсь вы отдохнете немного съ дороги, пока мы приготовимъ вамъ боле удобное помщеніе.
Съ этими словами хозяинъ дома ввелъ баронета въ свой кабинетъ и, усадивъ въ покойное кресло, удалился. Это была небольшая комната, почти темная въ этотъ часъ утра, съ небольшимъ окномъ, выходившимъ на улицу. Вдоль стнъ на полкахъ виднлись книги въ темныхъ кожаныхъ переплетахъ, на стол, у котораго сидлъ баронетъ, лежала открытая книга и горла лампа.
Капитанъ Джойсъ остался внизу съ лошадью.— Нужно дать отдыхъ Мануэлл! разсуждалъ онъ про себя,— она сдлала не малый путь, скоро намъ прійдется возвращаться обратно въ лагерь! Пойдемъ со мной Мартинъ, посмотримъ нельзя ли будетъ добыть овса! Капитанъ привязалъ лошадь на двор и вошелъ въ домъ въ сопровожденіи Мартина.
Между тмъ Авраамъ, узнавъ, что его домашніе встали, вышелъ къ нимъ, чтобы сдлать распоряженія относительно комнаты для больного и подготовить Мануэллу къ неожиданной встрч.
Мануэлла тотчасъ же поспшила къ отцу Оливіи, какъ только узнала о постигшемъ его несчастій. Баронетъ сидлъ неподвижно въ кресл съ закрытыми глазами, закинувъ назадъ голову. Дневной свтъ началъ проникать въ комнату, хотя лампа все еще горла распространяя свой тусклый красноватый свтъ на корешки книгъ и низкій потолокъ. Мануэлла остановилась на порог, разсматривая знакомыя черты лица чильдерлейскаго владльца, которыя напоминали ей лучшее и самое тревожное время ея жизни, пока чувство любви, благодарности и состраданія настолько пересилило ее, что она вслухъ воскликнула: моя бдная Оливія!
Эти слова пробудили баронета изъ его болзненной дремоты. Онъ открылъ глаза и увидлъ Мануэллу, которая опустилась передъ нимъ на колни, и, заливаясь слезами, поцловала его руку.
— Что это значитъ? спросилъ баронетъ слабымъ голосомъ, длая надъ собою усиліе, чтобы припомнить, гд онъ.— Ты ли это Мануэлла.
— Да, возразила она, самъ Богъ привелъ васъ сюда!
Сознаніе дйствительности сразу охватило несчастнаго человка съ поразительной ясностью.
— Если Господь послалъ меня сюда, то разв для того, чтобы заставить меня выпить до дна чашу горести, воскликнулъ онъ. Лучше было бы изойти кровью въ лсу, чмъ испытывать т страданія, которыя я выношу теперь… Бдная двочка я всегда относился враждебно къ теб…
— Но ваша дочь Оливія всегда любила меня.
— Я почувствовалъ къ теб непріязнь съ той минуты, какъ ты вошла въ мой домъ… Потомъ мн казалось, что ты причина охлажденія моей дочери ко мн.
— Какъ только я узнала это, мн не оставалось иного исхода кром разлуки съ Оливіей…
— У меня не было ни малйшаго подозрнія, что ты еврейка, иначе я никогда на позволилъ бы теб переступить порогъ моего дома.
— Даже при томъ условіи, еслибы я была какъ въ то время, больная, одинокая, всми брошенная? спросила Мануэлла.
— Даже тогда! отвтилъ сэръ Товій! Вроятно Господь наказываетъ меня, что я встрчаю состраданіе со стороны тхъ людей, къ которымъ всегда относился съ пренебреженіемъ и ненавистью!.. Я даже разсердился на великодушнаго Франциса Виллье, когда онъ началъ защищать тебя. Я былъ увренъ, что ты подслушала нашъ разговоръ въ башн и предала насъ…
— Надюсь, что вы больше не думаете этого!
— Нтъ, клянусь честью! Жалю, что не могу повторить этого покойному герцогу Виллье.
— Разв онъ умеръ? спросила Мануэлла встревоженнымъ голосомъ.
— Да, его убили на моихъ глазахъ подъ дубомъ, отвтилъ съ глубокимъ вздохомъ баронетъ, а братъ его Бокингемъ живъ!
Мануэлла ничего не отвтила, только густая краска выступила на ея щекахъ.
— Такъ всегда бываетъ на свт, продолжалъ печально баронетъ. Благородные великодушные люди умираютъ преждевременно, потому что они слишкомъ хороши для этого міра! Кругомъ видишь подлость и измну, такъ что для честнаго человку ничего не остается какъ покончить съ жизнью. Что можетъ его привязывать къ ней? Стоитъ ли жить, чтобы видть какъ торжествуютъ негодяи!
— Но у каждаго человка есть свои обязанности сэръ и боле или мене широкій кругъ дятельности. У васъ богатое помстье, дти, собственный домъ!
— Собственный домъ! повторилъ баронетъ. Ты не знаешь Кромвеля. Не сегодня завтра наложенъ будетъ секвестръ на все мое имущество за мою преданность королю. Я оставлю своихъ дтей нищими, безъ крова и родины… О Господи, воскликнулъ баронетъ, поднявъ глаза къ небу, услышь мою единственную молитву: сжалься надъ моими бдными дтьми, чтобы я могъ сказать умирая хвала теб!.. Если люди сдлали мн зло, то Ты отнялъ у меня теперь все, что мн было дорого въ жизни!..
Это своеобразное проявленіе набожности тронуло Мануэллу до слезъ. Вы сдлали что могли сэръ, сказала она ласково, вы готовы были пожертвовать своими дтьми, жизнью, всмъ имуществомъ ради убжденія. Больше этого нельзя требовать отъ человка!
— Но меня мучитъ, что все это было напрасно и что изъ-за этого еще много будетъ пролито крови… но кто спасетъ короля и приведетъ его въ Уайтголль!.. Нтъ Мануэлла, все, что ты говорила, не боле какъ пустыя утшенія, они также дйствительны какъ всякія лекарства. О Боже какая боль! воскликнулъ баронетъ, схватившись за грудь, лицо его, раскраснвшееся во время разговора, опять покрылось мертвою блдностью.
— Что съ вами сэръ? спросила Мануэлла, вы больне, нежели вы думаете! Позвольте мн перевязать вашу рану!..
Она смотрла на него съ мольбой своими большими кроткими глазами, въ нихъ выразилось такое непритворное безпокойство и столько искренняго теплаго участія, что баронетъ былъ тронутъ до глубины души. Нтъ дитя мое, сказалъ онъ, ласково положивъ руку на голову двушки. Почтенный хозяинъ этого дома вроятно призоветъ доктора и онъ перевяжетъ мою рану. Но есть другія раны, которыя еще больне, он излчиваются мало по малу, ихъ можетъ облегчить только доброе и искреннее слово участія. Иди дитя мое! Мн нуженъ покой…
Онъ дружески протянулъ ей руку, которую молодая двушка поцловала съ нжностью, и затмъ удалилась изъ комнаты чуть слышными шагами. Сойдя внизъ, она уже не застала Авраама, который поспшилъ къ м-ру Никласу, чтобы сообщить ему о случившемся. Онъ считалъ неудобнымъ утаить пребываніе баронета въ своемъ дом отъ секретаря Кромвеля, такъ какъ укрывательство одного изъ роялистовъ, стоявшихъ тогда въ открытой вражд съ правительствомъ, было немаловажнымъ преступленіемъ, хотя въ то же время ему казалось вполн естественнымъ дать убжище больному раненому старику, который никому не могъ сдлать вреда. Онъ засталъ своего друга одтымъ и за работой, потому что м-ръ Никласъ пользовался отсутствіемъ Кромвеля, чтобы подвинуть свое полемическое сочиненіе въ пользу евреевъ, которое требовало долгаго и внимательнаго изученія Библіи, отцовъ церкви, духовныхъ и свтскихъ писателей.
М-ръ Никласъ внимательно выслушалъ разсказъ Авраама, но не могъ сразу дать отвта, такъ какъ вообще не отличался быстротою соображенія. Наконецъ, посл довольно продолжительнаго молчанія, онъ замтилъ, что дло должно остаться, въ величайшемъ секрет, потому что жители Лондонскаго Сити не расположены къ евреямъ и воспользуются первымъ поводомъ, чтобы погубить Авраама и его семью.
— Но само собою разумется, добавилъ онъ, нельзя сообразоваться съ узкими понятіями этихъ торгашей! Они и безъ того подняли голову, позволяютъ себ разныя выходки противъ друзей свободы, и даже толкуютъ о необходимости опять вступить въ переговоры съ каррисбрукскимъ плнникомъ. Дай Богъ, чтобы скоре вернулся Кромвель, тогда дла примутъ иной оборотъ… Во всякомъ случа другъ мой, я совтую вамъ поступать согласно предписаніямъ вашей религіи и положиться на милосердіе Божіе!
— Я такъ и сдлаю! сказалъ Авраамъ и взявъ адресъ доктора, отправился къ нему, между тмъ какъ м-ръ Никласъ вновь принялся за работу.
Въ это время вошло солнце и освтило своими золотистыми лучами гостепріимный домъ: въ Duke-Streets, гд чильдерлейскій баронетъ нашелъ себ врный пріютъ посл всхъ испытанныхъ имъ волненій и утомительной походной жизни подъ открытымъ небомъ. Хотя нижній этажъ дома еще былъ окруженъ лсами съ наружной стороны, но внутри его ничего не напоминало о недавнемъ погром. Комнаты имли прежній уютный видъ, сквозь свтлыя окна глядло голубое утреннее небо. Спокойно и тихо было во всемъ дом, здсь снова жили люди довольные своей судьбой.
Но всхъ счастливе и довольне въ это утро казался капитанъ Юргенъ Джойсъ, когда онъ съ помощью Мартина, притащилъ на дворъ цлый мшокъ отборнаго овса и поставилъ передъ лошадью. Затмъ, снявъ съ нее сдло, онъ съ умиленіемъ смотрлъ, какъ голодное животное принялось за ду.
Мануэлла застала его за этимъ занятіемъ.
— Мой дорогой другъ, сказала она, протягивая ему об руки, наконецъ-то я отыскала васъ. Надюсь, что вы погостите у насъ?..
Но капитанъ Джойсъ не слушалъ ее: Посмотрите, какой у ней аппетитъ! воскликнулъ онъ, указывая на лошадь, голова которой была наполовину зарыта въ овс.
Въ эту минуту Мануэлла увидла Мартина Бумпуса, сидвшаго на каменной скамь въ нсколькихъ шагахъ отъ лошади. Она ласково поздоровалась съ нимъ и спросила объ Оливіи.
— Что вамъ сказать на это миссъ! отвтилъ Бумпусъ, который былъ въ самомъ мрачномъ настроеніи духа. Она осталась одна въ огромномъ пустомъ замк, и вроятно испугается не на шутку, когда узнаетъ, что случилось съ нашимъ баронетомъ!
Мануэлла задумчиво опустила глаза.
— Вроятно ее ожидаетъ еще другое несчастіе, продолжалъ Бумпусъ, скоро въ замокъ явятся эти проклятые круглоголовые и выгонятъ ее на улицу!
— Я просилъ бы тебя не выражаться такимъ образомъ въ моемъ присутствіи, замтилъ капитанъ.
— Разв я говорю неправду? проворчалъ Мартинъ. Посмотрли бы вы, что они сдлали съ нашей красивой деревенской церковью! У меня просто сердце обливается кровью, когда я подумаю, что тоже будетъ и съ Чильдерлейскимъ замкомъ…
На то война! возразилъ хладнокровно капитанъ. Сегодня торжествуютъ одни, завтра другіе. Если бы ты Мартинъ служилъ, какъ я подъ начальствомъ Тилли и видлъ, что длалось въ Германіи, то убдился бы, что сравнительно съ этимъ здшняя война Дтская забава… Поврьте моя дорогая миссъ, что Мартинъ голоденъ, и поэтому смотритъ на все сквозь черные очки, дайте ему пость и вы увидите, что онъ сдлается другимъ человкомъ!
Мануэлла пригласила обоихъ собесдниковъ въ комнату нижняго этажа и подала имъ обильный завтракъ, который одинаково пришелся по вкусу побдителю и побжденному, тмъ боле, что передъ ними стояла большая кружка вина.
Вскор посл того пришелъ Авраамъ съ извстіемъ, что докторъ общалъ навстить больнаго. Капитанъ Джойсъ, поговоривъ немного съ хозяиномъ, всталъ изъ-за стола чтобы отправиться въ обратный путь. Онъ вышелъ на дворъ и, вычистивъ лошадь, привязалъ къ сдлу мшокъ съ оставшимся овсомъ.
— Теперь ты сыта, сказалъ онъ обращаясь къ лошади, а это мы возьмемъ съ собою! Солдатъ не долженъ ничмъ пренебрегать, сегодня онъ и лошадь сыты по горло, а завтра они должны умирать отъ голоду!..
Затмъ, Джойсъ подошелъ къ Аврааму, который вышелъ изъ дому съ Мануэллой, чтобы проводить его: — До свиданія мои дорогіе друзья, сказалъ онъ. Вы не пожалете, что дали пріютъ этому несчастному баронету! Васъ поблагодаритъ за это человкъ поважне меня, бдняка!…
Авраамъ съ удивленіемъ посмотрлъ на капитана.
— Разумется, я ничего не могу общать за него, продолжалъ Джойсъ, но онъ узнаетъ о вашемъ великодушномъ поступк, и при случа не забудетъ васъ.
— Это не можетъ быть Кромвель, замтилъ Авраамъ, онъ теперь въ поход!..
— Я и не думаю говорить о немъ!
— Вроятно вашъ полковникъ, Франкъ Гербертъ! сказала Мануэлла, положивъ свою руку на плечо капитану.
— Моя дорогая миссъ, возразилъ онъ, не спрашивайте меня! Вы знаете, что можете заставить меня выболтать все, что вамъ угодно. Не требуйте этого! Я не имю права отвтить на вашъ вопросъ.
Мануэлла замолчала, но улыбка, освтившая ея очаровательное личико и блескъ темныхъ глазъ, ясно показывали, что она не сомнвается въ справедливости своей догадки.— Если Оливія дйствительно обязана спасеніемъ своего отца Франку Герберту, думала она, то еще не все потеряно! Естественно, что Гербертъ желаетъ сохранить тайну: полковнику Кромвелевской арміи небезопасно спасти жизнь человку, который замшанъ въ заговор роялистовъ и поднялъ оружіе противъ правительства. Во всякомъ случа, я никому не скажу объ этомъ, даже Оливіи…
Капитанъ Джойсъ слъ на лошадь.— Прощайте, до свиданія, крикнулъ онъ и, закуривъ трубку, выхалъ изъ воротъ. Вскор онъ повернулъ въ одну изъ ближайшихъ улицъ и скрылся изъ виду.
Между тмъ, больнаго уложили въ постель въ одной изъ отдаленныхъ комнатъ дома, которая была приготовлена для него. Она была въ верхнемъ этаж. Отсюда открывался видъ на крыши и далекій горизонтъ, въ то время онъ еще не былъ закрытъ облаками дыма и массой каменныхъ строеній. Сидя въ комнат, можно было видть рядъ холмовъ, которые тянутся съ востока на сверъ, по вечерамъ ихъ освщалъ отблескъ заходящаго солнца. Черезъ открытыя окна весной и лтомъ комната наполнялась запахомъ цвтовъ и свжей зелени. Ныншній лондонскій житель невольно улыбнется при одной мысли, что можно дышать чистымъ воздухомъ и любоваться небомъ въ такихъ населенныхъ пунктахъ города, какъ ‘Duke’s Place’ или ‘Pettycoat-Lane’. Но въ т времена было не то, что теперь. Въ комнат больнаго баронета было свтло и прохладно съ ранняго утра до заката солнца. Изъ оконъ виднъ былъ прекрасный ландшафтъ, на величественную зеленую равнину, которая начиналась тотчасъ за городской стной. Всюду виднлись сады и павиліоны, между ними извивалась серебристая рчка, текущая въ Темзу, вдали на вершин холмовъ стояли втряныя мельницы и при малйшемъ втр размахивали своими широкими крыльями.
Пришелъ докторъ, тщательно осмотрлъ больнаго и сдлалъ перевязку. По его мннію, рана баронета не приняла бы такого дурнаго оборота, еслибы ему во-время была оказана помощь, но что теперь, отъ сильной потери крови, болзнь будетъ очень продолжительная. Хотя онъ не терялъ надежды на выздоровленіе при хорошемъ уход, но совтовалъ оберегать больнаго отъ всякихъ волненій, такъ какъ онъ настолько истощенъ, что не вынесетъ ихъ. Тмъ не мене, когда Авраамъ попросилъ дозволенія послать за дочерью баронета, то докторъ изъявилъ согласіе и замтилъ только, что больной, вроятно, не узнаетъ ее, такъ какъ, по нкоторымъ признакамъ, для него скоро наступитъ періодъ полнаго безпамятства.
Мартинъ Бумпусъ сильно огорчился, когда Авраамъ, посл ухода доктора, объявилъ ему, что не можетъ дозволить ему проститься съ баронетомъ.
— Мы никогда не разставались съ нимъ, какъ въ хорошіе, такъ и въ дурные дни нашей жизни, возразилъ врный слуга со слезами на глазахъ. Теперь вы не хотите даже позволить мн взглянуть на него!
— Вы можете пріхать сюда, когда ему будетъ лучше, сказалъ въ утшеніе Авраамъ. Ему нуженъ покой. Никто не будетъ видть баронета, кром доктора и немногихъ лицъ, необходимыхъ Для ухода за нимъ. Впрочемъ, если вы хотите, то можете оказать своему господину большую услугу. Докторъ позволилъ пригласить сюда дочь баронета — не согласитесь ли вы създить за нею?
— Разумется, это самое лучшее, что можно придумать, возразилъ Бумпусъ. Круглоголовые негодяи вроятно нападутъ на прекрасный Чильдерлейскій замокъ и разорятъ его до тла, какъ это они сдлали съ замками другихъ дворянъ, преданныхъ королю! Я хотлъ было предложить миссъ Оливіи перехать на мою мельницу, потому что буря всегда ломаетъ большія деревья и щадитъ низкій кустарникъ. Дочь баронета была бы полной госпожей въ моемъ дом! Мартинъ Бумпусъ никогда не забудетъ благодяній Чильдерлейскаго дома…. Но длать нечего! Если миссъ Оливія пожелаетъ пріхать сюда, то вы можете быть уврены, что я съ величайшею готовностью провожу ее и доставлю въ цлости….
Въ т времена въ Англіи, какъ и везд, путешествовали довольно медленно, а тмъ боле въ описываемую пору, гд нердко приходилось сдлать большой объздъ, чтобы избгнуть близости осажденнаго города или не попасть на встрчу безчисленнымъ проходившимъ войскамъ. Такимъ образомъ, прошло больше недли, пока Мартинъ Бумпусъ и дочь баронета добрались до Лондона. Около полудня они въхали въ Duke-Street и остановились передъ домомъ еврея Авраама. Мануэлла, увидя ихъ изъ окна, выбжали на встрчу, об подруги заключили другъ друга въ объятія со слезами радости. Оливія спросила объ отц и съ замираніемъ сердца послдовала за Мануэллой, которая повела ее въ верхній этажъ дома и, пройдя нсколько комнатъ, остановилась передъ полуоткрытою дверью.
— Онъ живъ, сказала Мануэлла, войди, чего ты боишься?
Оливія вошла въ спальню, гд сквозь опущенныя гардины проникалъ матовый дневной свтъ. Она опустилась молча на колни передъ постелью отца, который лежалъ въ бреду и не узналъ ее.

ГЛАВА VIII.
Всти съ родины.

Между тмъ великія міровыя событія безостановочно слдовали одни за другими. Въ Англіи ходъ ихъ былъ быстре, чмъ гд либо, такъ какъ ихъ двигала рука такого геніальнаго человка. какъ Оливеръ Кромвель. Все войско было проникнуто его духомъ, воодушевлено его энергіей, даже тамъ, гд онъ не присутствовалъ лично.
Возмущеніе въ Сити было подавлено, хотя жители его были недовольны по-прежнему и только выжидали первой возможности, чтобы сбросить съ себя иго, которое тяготло надъ ихъ душами и кошельками. Имъ приходилось платить тяжелые налоги, они проклинали войну и ненавидли Кромвеля. Вся ихъ надежда была на партію мира, которая начала возвышать свой голосъ въ парламент, и на Каррисбрукъ, гд все еще томился плнный Стюартъ. Дла несчастнаго монарха шли хуже со дня на день, какъ заграницей, гд всего больше вредили ему раздоры эмигрантовъ и измна, такъ и въ самой Англіи. Каждое предпріятіе приверженцевъ короля обращалось въ пользу его враговъ, вслдствіе ли дурнаго выполненія или того, что оно недостаточно созрло. Половина кораблей перешла на сторону короля, между тмъ какъ остальная часть флота защищала противъ нихъ берега Англіи. Въ это время начинало входить въ славу имя адмирала Блэка, который очистилъ проливъ отъ эмигрантовъ и измнниковъ отечества и привелъ въ трепетъ сосднія націи, которыя Готовы были предложить свои услуги для усмиренія Англіи.
Небольшое войско графа Голланда, какъ мы видли выше, было разбито близъ Кингстона. Весьма немногіе изъ кавалеровъ спасли свою жизнь бгствомъ и вмст съ Бокингемомъ отправились во Францію, которая въ продолженіи нсколькихъ столтій служила убжищемъ недовольныхъ, напрасно искавшихъ у ней помощи и средствъ для мести. Самъ графъ Голландъ попался въ плнъ, а вслдъ затмъ и лордъ Кемиль при взятіи Колчестера. Югъ Англіи былъ усмиренъ, наступила очередь свера: неприступныя стны Пемброка пали передъ батареями Кромвеля. Отсюда побдитель отправился на встрчу шотландской арміи, которая восьмого іюля переправилась черезъ Твидъ. Шотландцы потерпли пораженіе въ двухъ кровавыхъ битвахъ, большая часть ихъ была ранена, убита и взята въ плнъ. Все это было дломъ одной недли. Мсяцъ спустя знамя Кромвеля разввалось на одномъ изъ домовъ главной улицы Эдинбурга, между Голирудомъ, стариннымъ наслдственнымъ замкомъ Стюартовъ, и цитаделью Кастль-Гилль. Герцогъ Гамильтонъ былъ также взятъ въ плнъ и вскор посл того вошелъ на эшафотъ вмст съ графомъ Голландъ и лордомъ Кемиль: вс трое умерли смертью государственныхъ измнниковъ отъ руки палача. Изъ главныхъ участниковъ заговора получилъ пощаду одинъ графъ Лаудердаль, который удалился въ горы и впослдствіи эмигрировалъ на континентъ.
Все это совершилось въ немногіе лтніе и осенніе мсяцы, но въ то время, когда пушки гремли отъ одного конца Англіи до другого, отъ Уэльса до горныхъ ущелій Шотландіи, ничто не долетало до слуха Чильдерлейскаго баронета, и въ его спальн царила прежняя тишина. Онъ долго находился въ безпамятств, посл чего наступилъ полный упадокъ силъ. Прійдя въ себя, онъ очень обрадовался, когда увидлъ Оливію, но сильная слабость помшала ему выразить то, что онъ чувствовалъ. Выздоровленіе наступало крайне медленно, тмъ боле, что баронетъ былъ уже человкъ пожилой, докторъ постоянно просилъ, чтобы ему не сообщали никакихъ извстій, которыя бы могли встревожить его, что и было исполнено въ точности, тмъ боле, что это не представляло особеннаго труда. Баронетъ, повидимому, нисколько не интересовался тмъ, что длалось на свт, или по крайней мр никогда не говорилъ объ этомъ. Онъ не длалъ никакихъ вопросовъ и даже съ какой-то боязнью избгалъ всего, что могло навести разговоръ на текущія событія. Въ немъ не осталось и слда прежней веселости, а также и прежней вспыльчивости. Никто, глядя на этого дряхлаго старика, тяжело опирающагося на палку, не узналъ бы прежняго молодцоватаго и бодраго владльца Чильдерлейскаго замка, любившаго хорошій столъ, стаканъ хорошаго вина и веселое общество. Онъ не сталъ ни печальне, ни мрачне, но какъ-то весь затихъ. Казалось, что онъ сдлался безучастенъ и глухъ ко всему, что нкогда наполняло его сердце. Въ то же время его прежняя антипатія къ евреямъ повидимому прошла безслдно, онъ сталъ относиться крайне дружелюбно ко всмъ членамъ семьи Авраама и особенно къ послднему. На блдныхъ губахъ его появлялась ласковая улыбка, когда онъ жалъ руку почтенному хозяину дома. Этотъ съ своей стороны постоянно обращался съ нимъ какъ съ почетнымъ гостемъ, который длаетъ честь его дому своимъ присутствіемъ. Возвращаясь домой изъ конторы, которая находилась въ одномъ изъ сосднихъ домовъ, въ дом Леона-дель Бланко, онъ прежде всего заходилъ къ больному и справлялся объ его здоровья, и кром того проводилъ съ нимъ вс свободные вечера.
Каждое послобда, когда баронетъ дремалъ въ своемъ кресл, стоявшемъ въ углубленіи комнаты, Оливія и Мануэлла садились у окна, изъ котораго открывался видъ на крыши Сити и далекій горизонтъ. Это были для нихъ лучшіе часы дня, такъ какъ здсь никто не слышалъ ихъ разговора и он могли высказывать другъ другу свои завтныя мечты. Между ними завязывалась непринужденная задушевная болтовня молодыхъ красивыхъ двушекъ, испытавшихъ любовь и ея страданія. Одна изъ нихъ могла оплакивать утраченное счастье, другая никогда не испытала его, каждая изъ нихъ пережила тяжелые дни, пролила втайн не мало горькихъ слезъ, но об были настолько молоды, что горе пока не оставило никакихъ слдовъ на ихъ лицахъ.
— Меня удивляетъ мое спокойное настроеніе духа, сказала Оливія вполголоса. Ничто не измнилось въ моемъ положеніи, и оно даже стало хуже, чмъ въ прошломъ году, но если Господь продлитъ жизнь отца и мы время отъ времени будемъ получать извстія отъ брата, то я буду довольна своей судьбой!
— Да, потому что ты здсь окружена людьми, которые любятъ тебя, и что всего важне — это добрые люди въ полномъ значеніи этого слова, они всего скоре могутъ вылечить насъ отъ сндающей глубокой тоски. Мн кажется, что доброта — главное преимущество человка надъ животнымъ! Мы всего чаще встрчаемъ полное равнодушіе и эгоизмъ, но тмъ не мене добрые люди несомннно существуютъ на свт, и счастливъ тотъ, кого судьба столкнетъ съ ними.
— Ты права, моя дорогая! сказала Оливія, пожимая руку своей подруг. Никогда не чувствовала я себя такой одинокой и безпомощной, какъ въ прошлую осень. Замокъ и паркъ, въ которыхъ прошло мое дтство, казались мн чужими. Все напоминало мн объ утраченномъ счасть, и нигд не находила я успокоенія. Отецъ смотрлъ на меня печальными глазами, я должна была скрывать отъ него свои слезы… Можетъ ли быть что мучительне этого! Мое сердце разрывалось на части…
— Но разв докторъ Гевитъ не былъ тогда въ Чильдерле?
— Нтъ, другой священникъ былъ присланъ на его мсто и жилъ въ приходскомъ дом. Я не видала Гевита съ того дня, какъ онъ ухалъ изъ Чильдерлея въ свит короля вмст съ Джономъ, въ качеств придворнаго капеллана. Несчастный Стюартъ погубилъ ихъ обоихъ, приблизивъ ихъ къ себ! Мы всмъ пожертвовали для него… Гевитъ исполнялъ свою новую должность до той минуты, когда короля заперли въ Каррисбрукъ, я слышала, что онъ нашелъ убжище у своего друга графа Линдзея. Что же касается моего бднаго брата, то онъ до сихъ поръ бродитъ по лсамъ или быть можетъ скрывается въ замк котораго нибудь изъ дворянъ, пока для него не представится случай ухать изъ Англіи!… Такъ, вс разсялись по свту, не зная ничего другъ о друг! Неизвстно, удастся ли мн увидть опять когда нибудь могилу моей матери!… Оливія заплакала при послднихъ словахъ.
— Ты счастливе меня, Мануэлла, продолжала она, потому что умешь владть собой! Я чувствую себя ребенкомъ сравнительно съ тобою!… Никогда не слыхала я отъ тебя ни малйшей жалобы, хотя ты живешь между чужими людьми и давно не получала никакихъ встей съ родины!
— Я старалась мало по малу пріучить себя къ мысли, что меня забыли т люди, которыхъ я любила и всегда буду любить. Но сердце мое возмущалось противъ этого, меня мучило томительное желаніе оправдаться передъ родными и доказать, что они напрасно обвинили меня. Эта мысль неотступно преслдовала меня, я изнывала отъ нетерпнія и досады, что не могу исполнить своей завтной мечты… Наконецъ, разсудокъ заговорилъ во мн, я убдилась, что подобная безплодная борьба ведетъ только къ недовольству собою и другими, и это успокоило меня! Съ другой стороны постоянная работа, которой я старалась занять себя, также способствовала тому, что я, наконецъ, справилась съ собою…
— Неужели ты въ самомъ дл думаешь, что тебя забыли на родин!
— Нтъ, теперь я не думаю этого, потому что сама всегда вспоминаю о нихъ съ любовью. Нельзя забыть тхъ, кто былъ когда-то дорогъ нашему сердцу! Можно разсердиться на такого человка, даже отречься отъ него, но воспоминаніе о немъ никогда не изгладится въ нашемъ сердц…
— Это плохое утшеніе! возразила Оливія съ глубокимъ вздохомъ. Мысль, что Франкъ не забылъ о моемъ существованіи, никогда не могла успокоить меня!
— Во всякомъ случа, ты не должна жаловаться на судьбу, моя дорогая! сказала съ живостью Мануэлла. Я не могу представить себ большаго счастья, какъ быть любимой такимъ человкомъ, какъ Франкъ Гербертъ. Этого достаточно, чтобы наполнить сердце на всю жизнь!… Мы видимъ постоянныя перемны въ природ, одно занимаетъ мсто другаго, но наше сердце остается всегда тоже, какъ говоритъ капитанъ Джойсъ…
— Въ эту минуту проснулся баронетъ и прервалъ бесду обихъ двушекъ.
Такъ проходили дни и недли, почти также незамтно, какъ облака на неб. Кончилось лто съ его продолжительными солнечными днями и голубыми вечерами, наступила осень и окрасила въ пурпуръ и золото листья деревьевъ. Все чаще и чаще поднимался туманъ, лилъ проливной дождь, втеръ разносилъ по земл падающіе листья. Обнажились сады, почернла трава на холмахъ.
Наступила глухая осень. Въ одинъ изъ холодныхъ пасмурныхъ дней въ послобденное время, об двушки, по своему обыкновенію, сидли у окна, баронетъ дремалъ въ кресл, ноги его были покрыты одяломъ выше колнъ. Сонъ его былъ крпче и продолжительне прежняго, когда онъ приходилъ въ себя, то казалось, что съ каждымъ днемъ онъ становится безучастне ко всему, что было вн узкой, окружавшей его сферы. Если бы Мартинъ Бумбусъ увидлъ своего бднаго господина такимъ тихимъ и смирнымъ, какимъ онъ былъ теперь, то это произвело бы на него боле сильное впечатлніе, нежели самая шумная вспышка гнва Чильдерлейскаго баронета въ былыя времена. Не даромъ онъ прислуживалъ ему столько лтъ за столомъ и наливалъ вино въ стаканъ. Онъ лучше зналъ баронета, нежели его собственная дочь. Но Мартинъ былъ далеко, а вс т, которые окружали баронета, находились въ заблужденіи, принимая за выздоровленіе то, что было признакомъ еще боле тяжелой болзни. Баронетъ никому не говорилъ о своихъ нравственныхъ страданіяхъ, которыя увеличивались по мр того, какъ возвращались физическія силы. Но о полномъ выздоровленіи не могло быть и рчи, такъ какъ внутренняя происходившая въ немъ борьба истощала его тмъ сильне, что скрытность была противна его природ. Онъ все помнилъ и боле, чмъ когда-нибудь, горевалъ о томъ, что дло, для котораго онъ принесъ столько жертвъ, проиграно безвозвратно. Хотя никто не сообщалъ ему никакихъ новостей, но онъ угадалъ это инстинктомъ человка, вс мысли котораго обращены на одинъ занимающій его предметъ. Чрезмрная душевная дятельность, доведенная до крайней степени напряженія, ослабила его тло, такъ что онъ нердко закрывалъ глаза, чтобы собраться съ силами. Окружающіе радовались, что больной началъ спать днемъ нсколько часовъ сряду, не зная главной причины и не подозрвая, что этотъ сонъ можетъ незамтно перейти въ вчный непробудный сонъ смерти.
Об двушки были заняты шитьемъ. Пасмурно было въ комнат и на двор. Сумерки боролись съ дневнымъ свтомъ, хотя былъ всего третій часъ пополудни. Небо тяжело нависло надъ землей, мимо оконъ съ громкимъ карканьемъ пролетла стая воронъ. Даже огонь въ камин горлъ тусклымъ непривтливымъ свтомъ.
Кто-то постучалъ въ дверь, Оливія встала, чтобы отворить ее. Это былъ Авраамъ, который вошелъ тихими шагами, чтобы не разбудить больнаго. Мануэлла также поднялась съ своего мста, потому что хозяинъ дома всегда былъ въ контор въ этотъ часъ дня, но она ничего не могла прочесть на его ясномъ спокойномъ лиц.
— Дитя мое, сказалъ онъ положивъ ласково руку на голову Мануэллы, ты долго и не напрасно ждала! Никто не слышалъ отъ тебя ропота на судьбу, Господь внялъ твоимъ молитвамъ. Сойдемъ внизъ, тамъ ждетъ человкъ, который принесъ теб всти съ родины.
Мануэлла поблднла.
— Кто пріхалъ? спросила она съ усиліемъ дрожащимъ взволнованнымъ голосомъ.
— Пойдемъ, моя дорогая! повторилъ Авраамъ.
Молодая двушка молча послдовала за нимъ.

ГЛАВА IX.
Другъ дтства.

Когда Мануэлла и Авраамъ вошли въ пріемную, то здсь уже были зажжены свчи и въ камин горлъ яркій огонь. У окна стоялъ молодой человкъ въ длинной запыленной одежд, которую онъ не усплъ перемнить съ дороги. Волосы его были въ безпорядк, дорожный плащъ лежалъ рядомъ съ нимъ на стул. Блдное смущенное лицо его выражало нетерпніе.
Мануэлла узнала его съ перваго взгляда.
— Самуилъ! воскликнула она, не помня себя отъ радости и заливаясь слезами. Она хотла броситься къ нему на встрчу, но не въ состояніи была двинуться съ мста.
Это былъ Самуилъ-бенъ-Израэль, любимый другъ ея дтства. Онъ почти не измнился со времени ихъ разлуки: у него было тоже некрасивое, но безконечно доброе лицо, съ задумчивыми и искренними глазами и широкимъ ртомъ, который также неловко улыбался, но казалось не въ состояніи былъ произнести слово лжи. Даже фигура была почти та же, что и прежде: длинная, тонкая, неуклюжая и вмст съ тмъ привлекательная, съ застнчивыми угловатыми манерами.
Мануэлл было пріятно видть передъ собой прежняго Самуила, только борода его стала гуще и имла боле свтлый рыжеватый оттнокъ, нежели волосы. Ей казалось, что ни что не раздляло ее съ прошлымъ, опомнившись отъ перваго впечатлнія неожиданности, она поспшно подошла къ нему и протянула об руки.
— Какъ я рада, что ты пріхалъ! Сколько лтъ мы не видлись съ тобой! сказала она нжнымъ дружескимъ тономъ, пожимая костлявую, похолодвшую руку Самуила.
Юноша не ршался поднять на нее глазъ. Неужели эта молодая двушка, стоявшая передъ нимъ во всемъ блеск своей ослпительной южной красоты, была та самая Мануэлла д’Акоста, которую онъ зналъ почти ребенкомъ въ Амстердам! Мысли путались въ его голов отъ прикосновенія ея нжныхъ пальцевъ, онъ чувствовалъ на себ взглядъ ея большихъ задумчивыхъ глазъ, устремленныхъ на него. Онъ не видлъ ее боле трехъ лтъ, но не переставалъ думать о ней, ея образъ постоянно представлялся его воображенію. Но это былъ образъ прежней Мануэллы, а не той, которую онъ встртилъ теперь. Она была чужая для него. Все измнилось въ ней: фигура, манеры, даже голосъ, который сталъ какимъ-то серебристымъ, въ немъ слышались новыя незнакомыя для него ноты.
Наконецъ, сдлавъ надъ собой усиліе, онъ нершительно спросилъ ее:
— Могу ли я, по прежнему, называть тебя Мануэллой?
Молодая двушка, вмсто отвта, бросилась на шею своему другу юности и поцловала его въ лобъ.
Тутъ подошелъ хозяинъ дома, который до этого стоялъ въ сторон, и дружески пожавъ руку юнош, сказалъ:
— Душевно радъ, что Богъ привелъ меня увидть сына знаменитаго раввина Менассіи-бенъ-Израэля! Прошу васъ считать мой домъ своимъ домомъ все время, пока вы останетесь въ Лондон, онъ будетъ открытъ для васъ съ утра до поздней ночи, а для ночлега я могу предложить вамъ домъ моего зятя Леонъ-дель-Бланко: у него особая комната для прізжающихъ.
Самуилъ вжливо поблагодарилъ почтеннаго старика за его радушіе и сказалъ, что съ радостью воспользуется позволеніемъ бывать въ его дом, но долженъ отказаться отъ ночлега, такъ какъ уже нанялъ себ помщеніе по близости того дома, гд остановились его спутники. При этомъ онъ сообщилъ, что пріхалъ вмст съ посольствомъ изъ Амстердама въ качеств переводчика, и, что посламъ поручено вступить въ переговоры съ парламентомъ отъ имени Генеральныхъ штатовъ относительно жизни и безопасности короля Карла.
— Штаты предлагаютъ такія выгодныя условія, что можно съ нкоторымъ основаніемъ разсчитывать на успхъ переговоровъ, продолжалъ бенъ-Израэль. Но вы не можете себ представить съ какими затрудненіями мы попали сюда, не столько изъ-за дурной погоды, какъ вслдствіе того, что вс англійскія гавани были заперты. Посламъ пришлось долго объясняться и предъявить свои бумаги, прежде чмъ ихъ пропустили сюда.
— Мы переживаемъ тяжелыя времена, возразилъ Авраамъ. Весь городъ въ напряженномъ состояніи. Вс ждутъ чего-то необыкновеннаго и тяжелаго… Само собою разумется, что въ случа народнаго возмущенія евреи будутъ въ числ первыхъ жертвъ. Вся наша надежда на то, что Богъ Израиля не оставитъ насъ и будетъ судить не по грхамъ нашимъ, а по своему неизрченному милосердію!.. Теперь, дти мои, я оставлю васъ, такъ какъ вы, вроятно, желаете поговорить наедин посл такой продолжительной разлуки.
Авраамъ ушелъ. Мануэлла усадила гостя на скамью, стоявшую возл камина и сла рядомъ съ нимъ.
— Самуилъ, сказала она посл минутнаго молчанія, я была уврена, что вс забыли меня, кром тебя…
— Ты права относительно меня, но несправедлива къ другимъ, возразилъ бенъ-Израэль. Можетъ ли отецъ разлюбить свою родную дочь, какъ бы не было велико огорченіе, которое она причинила ему!
Мануэлла заплакала.
— Разв ты говорилъ съ нимъ обо мн?
— Нтъ! Онъ не допустилъ бы до этого. Съ того же дня, какъ онъ оплакалъ потерю единственной дочери, никто не слыхалъ отъ него твоего имени.
— Значитъ, онъ считаетъ меня виновной?
— Что теб сказать на это? Вс улики были противъ тебя! Представь себ то униженіе, которое долженъ былъ испытать этотъ гордый человкъ, когда по всему городу распространился слухъ, что дочь знатнаго Джозе д’Акоста, помолвленная за одного изъ самыхъ богатыхъ людей въ Амстердам, сбжала наканун свадьбы съ герцогомъ Бокингемомъ, человкомъ не нашего племени!
Мануэлла печально опустила голову.
— Вообрази себ тотъ стыдъ, который чувствовали вс близко знавшіе тебя! Никто не могъ сказать слова въ твою защиту.
— Никто? даже ты, другъ моего дтства?..
— Даже я! отвтилъ Самуилъ спокойнымъ голосомъ. Мало-помалу застнчивость его исчезла и уступила мсто сознанію собственнаго достоинства, но онъ видимо слдилъ за каждымъ своимъ словомъ, чтобы не оскорбить молодую двушку своею откровенностью. Ты знаешь наша дружба началась съ ранняго дтства, я былъ увренъ, что Мануэлла д’Акоста не отступитъ отъ чести. Но свтъ справедливо произнесъ надъ тобой свой приговоръ! Онъ судитъ на основаніи того, что видитъ, хотя я зналъ, что ты не виновата въ томъ, въ чемъ обвиняютъ тебя, но долженъ былъ молчать. Моя защита могла только повредить теб.
— Спасибо теб за твои добрыя слова Самуилъ, я никогда не сомнвалась въ твоей дружб, и врю, что ты не могъ защитить меня! Разумется, я не стану оправдывать своего легкомысленнаго поступка, еслибы я была тогда старше и опытне, то вроятно придумала бы другой способъ, чтобы избгнуть брака съ Мигуэлемъ. Но скажи мн: считаешь ли ты справедливымъ, чтобы изъ-за этого я подверглась такой жестокой кар и навсегда лишена была возможности вернуться въ родительскій домъ? Неужели все кончено для меня!
— Нтъ, я не думаю этого, но ты одна можешь оправдать себя и возстановить репутацію.
— Врядъ ли это такъ, сказала нершительно Мануэлла,— я писала твоему отцу, но онъ не удостоилъ меня отвта…
— Я могу доказать противное, потому что отецъ немедленно отвтилъ теб и поручилъ мн передать это письмо.
Руки Мануэллы дрожали отъ радости, когда она взяла письмо, но на лиц ея выражалось недоумніе.— Объясни мн пожалуйста, сказала она, какъ это могло случиться, что письмо, которое я передала въ врныя руки, такъ поздно дошло до васъ?
— Все это время ни меня, ни отца не было въ Амстердам, отвтилъ Самуилъ,— Старшій братъ мой Іосифъ отправился въ Польшу по дламъ отца, вскор посл того мы получили извстіе, что онъ при смерти и поспшили къ нему. Это былъ длинный и утомительный путь, такъ какъ нужно было прохать всю Германію. Мы застали брата въ живыхъ, но не надолго, онъ умеръ на рукахъ отца…
— Какъ! Іосифъ умеръ! воскликнула Мануэлла.— Воображаю себ горе почтеннаго раввина!— это былъ его любимый сынъ.
— Отецъ совсмъ упалъ духомъ. Посл того намъ пришлось прожить нсколько мсяцевъ въ Польш для исполненія извстныхъ формальностей, а также для того, чтобы привести въ порядокъ дла разстроенныя смертью брата. Когда мы, наконецъ, вернулись на родину, то твое письмо было для насъ первымъ лучемъ свта посл долгихъ томительныхъ дней печали. Оно ободрило моего огорченнаго отца и возвратило мн жизнь.— ‘Горе не должно ожесточать человка противъ тхъ, которые страдаютъ не меньше его самого! сказалъ мой отецъ.— Если несчастные перестанутъ понимать другъ другъ друга, то отъ кого могутъ они ожидать помощи!’ Затмъ онъ слъ къ столу и написалъ теб письмо. Я вызвался лично передать теб его, но такъ какъ меня одного не пропустили бы ни черезъ одну англійскую пристань, то я выхлопоталъ черезъ друзей отца, чтобы меня причислили къ посольству въ качеств переводчика. Такимъ образомъ я очутился въ Лондон и опять увидлъ тебя!..
Мануэлла молча поблагодарила юношу крпкимъ пожатіемъ руки, затмъ распечатала письмо. Читая его, она казалась вновь переживала прежнія мученія, слезы не разъ подступали къ глазамъ, но мало по малу выраженіе ея лица становилось все спокойне и веселе.— Твой отецъ правъ, сказала она, сложивъ письмо,— только несчастные могутъ понять другъ друга! Но я не имю права считать себя несчастной, пока такіе люди какъ ты Самуилъ, и почтенный раввинъ бенъ-Израэль относятся ко мн съ дружбой и довріемъ…
Вечеромъ вся семья Авраама собралась за ужиномъ. Леонъ дель-Бланко также пришелъ съ женой, чтобы разспросить прізжаго о своихъ родныхъ, большинство которыхъ жило въ Амстердам. Мануэлла сидла рядомъ съ Самуиломъ.
Посл ужина явился новый гость м-ръ Эдвардъ Никласъ, онъ зналъ о прибытіи Самуила и дружески привтствовалъ сына ученаго раввина, который пользовался его особеннымъ уваженіемъ.
— Очень радъ видть васъ, сказалъ онъ пожимая руку юнош,— хотя долженъ сказать откровенно, что не сочувствую цли пріхавшаго съ вами посольства и заране увренъ, что его ждетъ полнйшая неудача!
Это заявленіе непріятно поразило молодого еврея, воспитаннаго въ иныхъ понятіяхъ и незнакомаго съ положеніемъ длъ въ Англіи. Но тмъ не мене онъ былъ польщенъ дружескимъ обращеніемъ секретаря Кромвеля.
Повидимому имя отца здсь въ большомъ почет, замтилъ онъ вполголоса, обращаясь къ Мануэлл.
— Я писала ему объ этомъ! возразила Мануэлла.
— Отецъ могъ бы воспользоваться своимъ вліяніемъ для благой цли! До сихъ поръ Англія единственная страна, въ которой запрещено жить евреямъ, но теперь кажется не время поднимать этотъ вопросъ…
— Но оно скоро наступитъ! Я передавала вамъ въ письм слова великаго Кромвеля.
— То же сообщили намъ единоврцы наши, возвратившіеся изъ плна по его милости. Но говорятъ, что этотъ человкъ намренъ посягнуть на жизнь Стюарта!
— Никто не знаетъ, что онъ намренъ сдлать въ будущемъ, возразила Мануэлла,— но во всемъ, что онъ длалъ до сихъ поръ видна рука Всевышняго!.. Одно несомннно, что безъ его покровительства ни одинъ изъ насъ, которыхъ ты видишь здсь, не могъ бы оставаться въ Лондон…
Во время этого разговора хозяинъ дома удалился въ свой кабинетъ съ м-ромъ Никласъ. Здсь они сли у затопленнаго камина, и хотя дверь въ пріемную оставалась отворенною, но никто не ршился войти къ нимъ, такъ какъ они говорили вполголоса.
М-ръ Никласъ сообщилъ по секрету своему другу, что въ парламент съ утра идутъ горячія пренія, и хотя засданіе начато было въ обычный часъ, но продолжается до сихъ поръ и неизвстно когда кончится.— Подняты весьма важные вопросы, добавилъ секретарь,— дай Ботъ чтобы они были разршены, какъ слдуетъ! Вы также должны желать этого почтенный Авраамъ.
— Вы правы, отвтилъ хозяинъ дома.— Сити въ отсутствіе Кромвеля всячески притсняетъ: каждый день они требуютъ отъ меня новыхъ налоговъ подъ тмъ или другимъ предлогомъ. Я убжденъ, что скоро они не ограничатся одними деньгами и насъ ожидаетъ нчто худшее!
— Вы знаете, что у васъ есть надежные друзья, которые недопустятъ васъ до бды! сказалъ м-ръ Никласъ въ вид утшенія.
— Давай Богъ! Но я увренъ что пребываніе больнаго бароронета въ моемъ дом всмъ извстно. Впрочемъ, это и не могло оставаться втайн такое продолжительное время…
— Какое дло Сити до баронета? спросилъ съ раздраженіемъ м-ръ Никласъ.— Если я не захотлъ познакомиться съ нимъ до сихъ поръ, не смотря на ваше желаніе сблизить насъ, то потому, что онъ роялистъ и врагъ отечества. Но эти торгаши не должны быть слишкомъ разборчивы. У нихъ нтъ никакихъ убжденій.
— Здсь не можетъ быть и вопроса объ убжденіяхъ, отвтилъ задумчиво Авраамъ. Имъ нуженъ предлогъ, а при желаніи — его не трудно найти.
— Мы это еще увидимъ! а пока они доберутся до васъ, мой другъ Авраамъ, многое можетъ измниться!..
М-ръ Никласъ ушелъ въ положенный часъ, затмъ разошлись вс остальные. Мануэлла поспшила наверхъ, чтобы разсказать дочери баронета о своемъ неожиданномъ свиданіи съ другомъ дтства.

ГЛАВА X.
Библейское изрченіе.

М-ръ Никласъ, аккуратный и разсудительный человкъ, привыкъ жить по часамъ и строго придерживался того правила, что все должно длаться въ опредленное время. Поэтому друзья его въ Duke-street были крайне удивлены, когда на другой день вечеромъ онъ не явился въ опредленный часъ, и полчаса спустя подъ окномъ послышались его торопливые шаги. Никто изъ нихъ не сомнвался, что случилось нчто необыкновенное, тмъ боле, что въ это утро до нихъ дошли тревожныя всти изъ Сити.
Наконецъ, дверь отворилась съ шумомъ и на порог появился м-ръ Никласъ съ лицомъ побагроввшимъ отъ волненія.
— Они идутъ! проговорилъ онъ прерывающимся голосомъ, машинально отдавая шляпу и плащъ жен Леона дель-Бланко, которая первая вышла къ нему на встрчу.
— Кто идетъ? что случилось? спросилъ Авраммъ блдня, между тмъ какъ вс остальные онмли отъ ужаса, такъ какъ никогда не видали Никласа такимъ краснымъ и взволнованнымъ.
— Подождите, дайте мн опомниться, вы видите я совсмъ задохся отъ скорой ходьбы! отвтилъ м-ръ Никласъ, и самъ не замчая этого продолжалъ:— Они идутъ! Ручаюсь вамъ честнымъ словомъ, что вы услышите барабанный бой до восхода солнца… Вся армія идетъ скорымъ маршемъ въ Лондонъ!
Это извстіе одинаково поразило всхъ. Прибытіе арміи въ Лондонъ означало, что кризисъ приближается и что скоро долженъ ршиться вопросъ, занимавшій вс умы. Парламентъ давно боялся этого момента и старался замедлить его постоянно удаляя армію изъ Лондона. Теперь ничто не могло отвратить его, такъ какъ присутствіе арміи въ столиц должно было неизбжно отразиться на существующемъ порядк вещей и измнить его.
— Дай Богъ, чтобы все это привело къ общему благу! сказалъ Авраамъ, опомнившись отъ перваго впечатлнія.
— Но будетъ ли намъ лучше при новыхъ порядкахъ? спросила хозяйка дома съ печальнымъ выраженіемъ лица, который ясно показывалъ, что мысль о муж и дтяхъ всецло поглощала ее, и что политика была у ней на послднемъ план, какъ у всхъ женщинъ, врно исполняющихъ свои семейныя обязанности.
— Моя дорогая Ревекка, возразилъ м-ръ Никласъ, трудно сказать кому изъ насъ будетъ лучше или хуже въ ближайшемъ будущемъ. Нельзя ожидать справедливости въ частностяхъ, когда ея нтъ въ цломъ! Армія идетъ въ Лондонъ, чтобы потребовать строгаго суда надъ главнымъ виновникомъ… Пока онъ живъ, наша Несчастная страна будетъ утопать въ крови, и гнвъ Божій будетъ тяготть надъ нею. Народъ требуетъ отъ насъ мира и прекращенія своихъ бдъ, но мы ничего не можемъ дать ему, пока не будетъ принесена жертва искупленія… Дайте сюда вашу библію Авраамъ!
Торжественный тонъ голоса почтеннаго Никласа привелъ въ смущеніе хозяина дома, онъ молча пошелъ въ свой кабинетъ и, снявъ со стола тяжелую книгу въ кожаномъ переплет, подалъ ее своему другу дрожащими руками.
М-ръ Никласъ растегнулъ серебряныя застежки и, открывъ библію на четвертой книг Моисея, прочелъ слдующій стихъ:
‘Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить, ибо кровь оскверняетъ землю, и земля не иначе очищается отъ пролитой на ней крови, какъ кровію пролившаго ее’.
Затмъ онъ замолчалъ и закрывъ книгу, задумчиво смотрлъ въ землю.
Въ комнат нсколько минутъ царила мертвая тишина. Авраамъ прервалъ общее молчаніе вопросомъ: Я не понимаю какъ это могло случиться такъ скоро? Не дальше какъ вчера вечеромъ ничего не было слышно о прибытіи арміи!
— Вчера вечеромъ, когда я ушелъ отъ васъ, возразилъ м-ръ Никласъ, то засданіе все еще продолжалось въ парламент, такъ какъ никто не ожидалъ, что измна еще разъ подниметъ голову. Шла ожесточенная борьба. Всю ночь залы Вестминстера были освщены, уже начинало свтать, а ораторы все еще оспаривали другъ у друга трибуну. Я долженъ вамъ сказать, что дло шло о благ націи, жизни и смерти лучшихъ людей Англіи. Пресвитеріане заключили постыдный союзъ съ торгашами Сити и роялистами, чтобы съ ихъ помощью возвратить королю прежнюю власть, уничтожить права свободной Англіи и отомстить ея благороднымъ защитникамъ… Голосъ разскащика задрожалъ при этихъ словахъ: О Боже, воскликнулъ онъ съ возрастающимъ волненіемъ, что сталось бы съ нашей несчастной страной, еслибы ты не явилъ намъ свое милосердіе!.. Черезъ двадцать четыре часа Каррисбрукскій плнникъ опять вступилъ бы на престолъ своихъ предковъ.
Друзья Никласа никогда не видали его въ такомъ возбужденномъ состояніи и не считали его способнымъ говорить подобныя рчи, они слушали его съ напряженнымъ вниманіемъ.
— Измнники открыто вели переговоры за спиной арміи съ плнникомъ націи, продолжалъ разскащикъ, и не только освободили его изъ тюрьмы, но перевели въ Ньюпортъ, ничмъ не защищенный городъ, вблизи моря, представлявшій вс удобства для бгства. Здсь они помстили его въ прекрасномъ дом на С-тъ Джемской улиц, назначили ему придворный штатъ и даже устроили подобіе трона, въ то время, какъ Кромвель на другомъ берегу Твида велъ упорную борьбу съ шотландцами и Ирландій, гд Ормондъ подготовилъ новое возстаніе. Измнники удачно выбрали время, но не съумли воспользоваться имъ! Недли проходили за недлями, гонцы постоянно здили изъ Лондона въ Ньюпортъ и обратно. Карлъ Стюартъ далъ слово не длать никакихъ попытокъ къ бгству. Вы спросите: почему онъ по обыкновенію не нарушилъ своего общанія? Въ этомъ виновата его супруга, которая, живя въ Париж съ любовникомъ, упросила его не вызжать изъ Ньюпорта, чтобы не повредить длу, но въ сущности съ тою цлью, чтобы избавиться отъ его присутствія. Такимъ образомъ король остался на мст, велъ переговоры, общалъ все, что требовали отъ него, и въ то же время писалъ вице-королю Ормонду въ Ирландію: ‘Исполняйте приказанія королевы, а не мои, то, что я длаю здсь, длается только для виду’… Это письмо попалось въ руки парламента, но не произвело никакого впечатлнія на нашихъ противниковъ, не могли ихъ убдить и наши лучшіе ораторы. Вопросъ былъ поставленъ слдующимъ образомъ: ‘одобряетъ ли Палата Общинъ условія, написанныя въ Ньюпорт, и согласна ли возвратить короля въ Лондонъ, заключить съ нимъ договоръ и возстановить въ прежнихъ правахъ?’ Начали собирать голоса. Въ это время, на башн св. Стефана, пробило восемь часовъ утра. Но къ счастью Кромвель оставилъ вмсто себя двухъ надежныхъ людей, въ руки которыхъ вручилъ судьбу Англіи: имъ было извстно все, что происходило въ Вестминстер, и они приняли свои мры… На разсвт они собрали на скоро военный совтъ въ конференцъ-зал, и такъ какъ ни одного изъ секретарей Кромвеля не было налицо, то я велъ протоколъ. Составленъ былъ списокъ членовъ парламента, которые остались врны отечеству, и тхъ, которые измнили ему. Наша работа была почти окончена, но тутъ въ конференцъ-залу вошелъ одинъ изъ нашихъ друзей съ разстроеннымъ лицомъ.
— Голосованіе кончилось въ Вестминстер! сказалъ онъ. Дло наше проиграно, на сторон нашихъ противниковъ перевсъ тридцати девяти голосовъ! въ Ньюпортъ хотятъ немедленно послать депутацію… Но тутъ поднялся съ кресла Франкъ Гербертъ…
Густая краска выступила на щекахъ Мануэллы при имени Герберта, но вс были настолько поглощены разсказомъ м-ра Никласа, что никто не обратилъ на это никакого вниманія.
— Я долженъ вамъ сказать, продолжалъ м-ръ Никласъ, что Франкъ Гербертъ правая рука Кромвеля. Клянусь честью, я никогда не встрчалъ подобнаго человка! Это олицетвореніе юношеской силы и красоты въ соединеніи съ твердостью характера и серьезнымъ зрлымъ умомъ. Грустная улыбка придаетъ еще большій всъ каждому его слову. Если бы вы видли, что у него за глаза, какой прекрасный открытый лобъ…
Мануэлла взглянула на Самуила, сидвшаго рядомъ съ нею и невольно сравнила его жалкую и невзрачную фигуру съ изящной красивой наружностью Герберта.
— Что же было дальше? спросилъ Авраамъ съ легкимъ оттнкомъ нетерпнія въ голос.
— Когда Франкъ Гербертъ всталъ съ своего мста, продолжалъ м-ръ Никласъ, на башн только-что пробили часы.— Опасность миновала, сказалъ онъ, пробило девять часовъ! Депутація парламента не застанетъ короля на остров Вайт. Полчаса тому назадъ его посадили на корабль въ Ярмут. На этомъ корабл Карлъ Стюартъ отправится въ новую тюрьму, въ которой останется до самой смерти…
М-ръ Никласъ остановился и началъ прислушиваться, такъ какъ въ это время съ улицы слышенъ былъ шумъ множества голосовъ и торопливые шаги проходившихъ мимо людей.
— Вроятно, по городу уже разнеслись кое-какіе слухи! сказалъ онъ подходя къ окну. Толпа высыпала на улицу, не смотря на поздній часъ вечера, чтобы собрать боле точныя свднія. Вс спрашиваютъ другъ у друга: въ чемъ дло? Каждый высказываетъ свои соображенія и догадки, между тмъ, прежде, чмъ они договорятся до чего нибудь и узнаютъ сущность дла, фактъ совершится безвозвратно. Онъ одинаково поразитъ всхъ. Одни будутъ выходить изъ себя отъ гнва, другіе повсятъ голову, и, наконецъ, вс успокоятся и будутъ очень довольны возстановленіемъ порядка. Свтъ такъ созданъ, что нужно тащить его за волосы, чтобы заставить сдлать шагъ впередъ.
М-ръ Никласъ замолчалъ. Шумъ подъ окнами все усиливался, постоянно прибывали новыя толпы изъ смежныхъ улицъ и переулковъ, вс стремились къ двумъ главнымъ центрамъ: Bichopsgate и Leadengate, и оттуда къ западнымъ городскимъ воротамъ.
Между тмъ, уличный шумъ и суета, казалось, заразительно подйствовали на почтеннаго м-ра Никласа, который безпокойно ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Неожиданный поворотъ событій нарушилъ обычный ходъ его мыслей и направилъ ихъ въ извстную сторону, теперь онъ не могъ думать ни о чемъ другомъ. Онъ безпрестанно посматривалъ на бронзовые часы, стоявшіе на камин, и хотя въ обыкновенное время онъ всегда любовался ими, но теперь они только раздражали его.— Я положительно не могу видть этой стрлки! сказалъ онъ съ нетерпніемъ, пусть бы она остановилась совсмъ или шла скоре впередъ! Это медленное, чуть замтное движеніе, выводитъ меня изъ себя…
Хозяинъ дома съ удивленіемъ посмотрлъ на своего друга. Никогда не видалъ онъ хладнокровнаго и флегматичнаго м-ра Никласа въ такомъ возбужденномъ состояніи духа. Наконецъ, выждавъ минуту, когда тотъ слъ въ кресло, онъ спросилъ его:
— Вы ничего не говорили о генерал Ферфакс, какъ держалъ онъ себя въ данномъ случа?
— Генералъ Ферфаксъ! повторилъ протяжно м-ръ Никласъ. Все то, что я разсказалъ вамъ, сдлалось помимо его, такъ что ему остается или идти за другими или раскланяться. Теперь ваши мнимые друзья должны по невол остановиться на чемъ нибудь… Впрочемъ, Кромвель будетъ озадаченъ въ свою очередь: онъ не ожидалъ ничего подобнаго. Его врные слуги и приверженцы сдлали для него то, на что, быть можетъ, онъ самъ никогда не ршился бы. Когда онъ вернется сюда, то, несмотря на все свое могущество и неограниченную власть, онъ принужденъ будетъ по невол окончить начатое дло! Участь короля ршена…
— Когда ожидаете вы Кромвеля? спросилъ Авраамъ.
— Къ нему навстрчу посланъ гонецъ, а вы знаете съ какой быстротой онъ совершаетъ иногда самые утомительные переходы! Съ его возвращеніемъ для Англіи наступятъ лучшія времена, она будетъ наслаждаться миромъ, опять водворится порядокъ, строгое соблюденіе законовъ. Шотландцы усмирены, меркантильный элементъ будетъ подавленъ въ нашемъ народ, который привыкъ, въ послдніе годы, торговать свободой какъ мелочнымъ товаромъ. Англія опять вступитъ на путь славы, и когда пройдетъ эта ночь и взойдетъ солнце, она станетъ поприщемъ новыхъ великихъ дяній!.. Вамъ самимъ, мой другъ Авраамъ, будетъ лучше, нежели теперь! Но почему вы молчите?.. глядя на васъ, можно подумать, что вы оплакиваете старые порядки…
— Я жалю не о старыхъ порядкахъ, но не могу безъ ужаса вспомнить о печальной участи, ожидающей Стюарта!
— Мн кажется, что этотъ человкъ ничего не принесъ вамъ, кром несчастія…
— Хорошіе дни проходятъ также безслдно, какъ и дурные! возразилъ Авраамъ. Безспорно, Стюартъ ничего не принесъ мн, кром несчастія, но все то, что мн пришлось вытерпть изъ-за него ничто въ сравненіи съ тми страданіями, какія выпали на его долю…
Между тмъ м-ръ Никласъ настолько успокоился, что могъ набить трубку и закурить ее. Онъ заговорилъ съ хозяиномъ дома объ его длахъ.
— Надюсь другъ мой Авраамъ, сказалъ онъ, что въ послдніе дни они оставили васъ въ поко и не заявляли никакихъ новыхъ требованій!
Авраамъ, вмсто отвта, вынулъ изъ стола бумагу и подалъ ее секретарю. Это былъ формальный декретъ съ печатью Сити, по которому онъ долженъ былъ явиться къ назначенному часу, въ гильдейскій судъ.
— Не ходите и не слушайте ихъ, воскликнулъ м-ръ Никласъ.— Поврьте, что этотъ листъ бумаги не иметъ никакого значенія. Ни одинъ судья въ Англіи, по нашимъ законамъ, не можетъ пригласить васъ, не изложивъ въ точности причинъ, почему вы должны явиться къ нему. Но здсь нтъ ничего подобнаго. Равнымъ образомъ неизвстно насколько правильны т налоги, какіе они требуютъ отъ васъ. Очевидно, что мудрый магистратъ хочетъ обойти законъ и достигнуть своей цли путемъ насилія. Дайте сюда эту бумагу, скоро въ Лондон будетъ власть, передъ которой трепещутъ эти низкія души. Завтра утромъ я увижу Иретона и Франка Герберта, они правая рука Кромвеля и не допустятъ подобнаго насилія!
Съ этими словами м-ръ Никласъ взялъ бумагу изъ рукъ Авраама, который отдалъ ее съ видимой неохотой, такъ какъ боялся новыхъ непріятностей. Уступая настойчивымъ убжденіямъ своего друга, онъ общалъ ему не исполнять приказаній власти, которая теряла всякую силу съ возвращеніемъ Кромвеля.
Завтра же гильдейскій судъ будетъ уничтоженъ! Вы увидите они запоютъ другую псню! сказалъ м-ръ Никласъ и, положивъ бумагу въ карманъ, простился съ своими друзьями.
Вслдъ затмъ разошлись остальные гости: Леонъ дель-Бланко съ женой и Самуилъ, и вскор въ дом на Duke-Sreet водворилась мертвая тишина, хотя подъ окнами все еще двигалась взадъ и впередъ возбужденная народная толпа.
Это былъ день 5-го декабря 1648 года.

ГЛАВА XI.
Декларація.

На слдующій день въ семь часовъ утра два полка вступили въ Лондонъ. Конница расположилась на Old Palace Yard, въ то время еще не застроенной площади между зданіемъ парламента и Вестминстерскимъ аббатствомъ, пхота заняла вс корридоры, лстницы и выходы Палаты Общинъ.
Въ девять часовъ, обычное время, когда начинаются засданія парламента, изъ главнаго входа вышелъ полковникъ Прайдъ въ сопровожденіи тхъ членовъ парламента, которые остались врны длу народа и свободы, въ числ ихъ было нсколько постороннихъ лицъ и между прочимъ Гугъ Петерсъ, капелланъ Кромвеля. Прайдъ держалъ въ рук списокъ лицъ, составлявшихъ большинство при вчерашнемъ голосованіи.
Въ десять часовъ сорокъ восемь членовъ были арестованы и девяносто восемь исключены изъ парламента.
— По какому праву? спрашивали послдніе.
— По такому! отвчалъ Гугъ Петерсъ, указывая на саблю, висвшую у его пояса. Это сдлано въ силу необходимости.
— Куда хотите вы везти насъ? спрашивали арестованные, которыхъ усадили въ приготовленныя для нихъ кареты.
— Въ Валлингфордъ-Гаузъ, а въ случа сопротивленія, васъ отправятъ въ ‘адъ’.
‘Адомъ’ называлась тогда небольшая таверна, обращенная въ тюрьму. Она находилась въ недалекомъ разстояніи отъ парламента, и отличалась порядочнымъ помщеніемъ по тому времени, такъ что разница между обоими мстами заключенія была не особенно значительная. Впрочемъ узниковъ продержали подъ стражей не боле трехъ дней.
Къ одиннадцати часамъ дло ‘очищенія парламента’, было приведено въ исполненіе Прайдомъ, и меньшинство вчерашняго дня составило англійскую палату общинъ.
Теперь въ камер было всего сто двадцать членовъ. Нкоторые изъ нихъ протестовали противъ подобнаго нарушенія ихъ привилегій и насильственныхъ дйствій арміи, они требовали возвращенія арестованныхъ и исключенныхъ членовъ парламента. Посланный вернулся съ отвтомъ, что верховный военный совтъ не согласенъ выпустить на свободу арестованныхъ и возвратить исключенныхъ. Затмъ приступлено было къ голосованію вопроса: слдуетъ ли представить къ обсужденію предложеніе меньшинства относительно выбывшихъ членовъ? Вопросъ былъ ршенъ большинствомъ въ отрицательномъ смысл, и палата перешла къ очереднымъ дламъ.
Въ два часа пополудни весь городъ зналъ о случившемся, а въ семь часовъ вечера неожиданно вернулся въ Лондонъ Кромвель, посл восьмимсячнаго отсутствія. Переночевавъ въ Уайтголл, онъ на слдующее утро явился въ парламентъ, посл открытія засданія онъ поднялся съ своего мста и произнесъ взволнованнымъ голосомъ: ‘Призываю Бога въ свидтели, что я не причастенъ къ тому, что произошло въ Палат, но такъ какъ дло кончено, то я радуюсь этому и считаю своимъ долгомъ поддержать совершившееся.
Такимъ образомъ произведенный переворотъ получилъ значеніе совершившагося факта.
Но и это важное государственное событіе прошло безслдно для себялюбивыхъ представителей Сити, ослпленные ненавистью и предразсудками, они съ тмъ же упорствомъ преслдовали свои узкія цли. Ихъ давнишняя злоба противъ Авраама дошла до крайней степени, когда онъ не явился въ судъ къ опредленному сроку. Они ршились погубить его тмъ или другимъ способомъ, и это намреніе вроятно увнчалось бы полнымъ успхомъ, если бы оно было приведено въ исполненіе днемъ раньше, пока Кромвеля не было въ Лондон.
Утромъ 7-го декабря двое констаблей подошли къ дому Авраама и громко постучали въ дверь. Ихъ сердитыя физіономіи не предвщали добра, этого одного было достаточно, чтобы обратить вниманіе прохожихъ, изъ которыхъ тотчасъ же образовалась толпа, тмъ боле, что можно было разсчитывать на любопытное зрлище.
Когда дверь отворилась и Авраамъ вжливо спросилъ полицейскихъ о причин ихъ посщенія, то исполнители закона, удостоврившись въ его личности, объявили ему, что онъ долженъ немедленно приготовиться и слдовать за ними.
— Кто вы? спросилъ Авраамъ, и кмъ посланы вы сюда?
— Вы скоро узнаете кто мы, отвтилъ одинъ изъ констаблей, а насъ послало начальство, которому вы должны повиноваться.
— Но по какому праву оно позволяетъ себ посылать за мной въ такой ранній часъ утра?
— Мы присланы сюда не для разговоровъ, возразили полицейскіе. Намъ приказано арестовать васъ!
— Что вы сдлаете со мной, если я не пойду за вами.
— Вотъ это принудитъ васъ къ послушанію! сказалъ одинъ изъ констаблей, хватаясь за рукоятку своей сабли, такъ какъ въ т времена англійская полиція была также вооружена какъ солдаты.
— Я не ожидалъ такихъ претензій отъ нмецкаго жида! замтилъ презрительно другой констабль.
Авраамъ видлъ, что дло можетъ дойти до открытаго насилія въ случа сопротивленія съ его стороны, и, желая избавить семью отъ тяжелой сцены, объявилъ полицейскимъ, что готовъ идти за ними.
— Ну, такъ отправьтесь съ моимъ товарищемъ, а я сдлаю обыскъ въ вашемъ дом! сказалъ одинъ изъ констаблей.
Авраамъ при этихъ словахъ съ негодованіемъ оттолкнулъ полицейскаго, который намревался взять его подъ руку, и быстрыми шагами отошелъ къ лстниц, которая вела въ верхній этажъ дома.
Нтъ, этого никогда не будетъ! воскликнулъ онъ съ лицомъ покраснвшимъ отъ гнва и волненія, не позволю нарушить права моего дома!..
Полицейскіе переглянулись съ недоумніемъ, потому что не ожидали ничего подобнаго, но сознаніе долга пріободрило ихъ.
— Если бы все было въ порядк въ вашемъ дом, то васъ не испугалъ бы никакой обыскъ! замтилъ одинъ.
— Прочь, прочь отсюда! кричалъ другой, расталкивая любопытныхъ столпившихся передъ воротами дома.
— Совтую вамъ не задерживать насъ, сказалъ первый констабль, обращаясь къ еврею. Всмъ извстно, что у васъ тамъ наверху спрятанъ роялистъ…
Едва эти слова дошли до слуха толпы, преимущественно состоящей изъ подмастерьевъ и всякаго уличнаго сброда, какъ раздались неистовые крики: Долой роялиста! Ведите сюда измнника!
— Боже праведный! воскликнулъ Авраамъ, давно ли они напали на мой домъ изъ-за моей мнимой вражды противъ роялистовъ, теперь они готовы снова осадить его за мою дружбу съ роялистами?
Чего только не случается съ бдными сынами Израиля!..
Тмъ не мене онъ ршилъ не длать никакихъ уступокъ и защищать шагъ за шагомъ неприкосновенность своего дома.
Одинъ изъ полицейскихъ протснился къ лстниц.
— Пустите меня! Вы не можете отрицать, что скрыли роялиста въ своемъ дом, несмотря на строгое запрещеніе закона. Мы привели съ собой свидтеля.
По данному знаку изъ толпы выступилъ человкъ, который до этой минуты видимо хотлъ остаться незамченнымъ.
— Васъ зовутъ Пиккерлингомъ? спросилъ констабль, и вы знаете кавалера, который скрывается въ этомъ дом!
— Да, моя фамилія Пиккерлингъ отвтилъ гнусливымъ голосомъ благочестивый человкъ, который для своей настоящей роли перемнилъ нарядную ливрею на темное суконное платье пуританскаго покроя. Одному Богу извстно, какъ больно моему сердцу говорить о томъ, о чемъ я желалъ бы лучше умолчать. Но меня спрашиваютъ и я долженъ отвчать. Въ писаніи сказано: ‘уста праведника изрекаютъ премудрость и языкъ его произноситъ правду. Законъ Бога его въ сердц у него, не поколеблются стопы его’. Дйствительно меня зовутъ Пиккерлингомъ.
— Ну такъ идите за мной, вы мн укажете человка, котораго мы ищемъ.
Но Авраамъ загородилъ имъ дорогу, хотя ему приходилось бороться противъ двухъ противниковъ, и никто не могъ оказать ему помощи. Въ дом оставались одн женщины, такъ какъ сынъ Авраама ушелъ вмст съ помощниками въ контору Леонъ дель-Бланко. Одинъ м-ръ Никласъ видлъ всю сцену изъ окна и поспшилъ принять мры для спасенія своего сосда.
Авраамъ не зналъ этого, и, не ожидая помощи, защищалъ свой домъ съ мужествомъ отчаянія.
— Вы должны уступить другъ мой, уговаривалъ его Пиккерлингъ, который всегда отличался храбростью въ тхъ случаяхъ, гд двое нападали на одного. Въ книг пророка Іереміи сказано: ‘кто обреченъ на смерть, тотъ преданъ будетъ смерти, кто въ плнъ, пойдетъ въ плнъ…
Новая ссылка изъ священнаго писанія окончательно вывела изъ терпнія Авраама. Не удостоивая отвтомъ пуританина, онъ изо всхъ силъ ударилъ его кулакомъ по лицу.
Другой констабль счелъ нужнымъ явиться на помощь, что еще боле придало бодрости Пиккерлингу. Опомнившись отъ удара, онъ громко воскликнулъ:
‘Кто хочетъ слушать, слушай, а кто не хочетъ слушать, не слушай: ибо это мятежный домъ’…
Съ этими словами онъ присоединился къ полицейскимъ, которые ворвались въ домъ, но Авраамъ предупредилъ ихъ и, быстро поднявшись на лстницу, заперъ за собой на ключъ дверь, ведущую во внутреннія комнаты.
— Ну, теперь, вы можете выломать дверь! крикнулъ онъ.
Полицейскіе не замедлили послдовать этому приглашенію. Вынувъ свои сабли, они сдлали попытку открыть замокъ, но такъ какъ усилія ихъ оказались напрасными, то они начали выламывать петли, на которыхъ держалась дверь.
Работа ихъ еще не была окончена, какъ дверь неожиданно отворилась и повисла на уцлвшей петли. На встрчу имъ вышелъ баронетъ въ сопровожденіи своей дочери. Онъ опирался одной рукой на палку, длинные сдые волосы опускались въ безпорядк на его исхудалое лицо, покрытое глубокими морщинами.
Даже Пиккерлингъ почувствовалъ нчто похожее на сожалніе, когда онъ увидлъ несчастнаго изгнанника, лишеннаго крова и имущества, который еще такъ недавно былъ полонъ силы и здоровья и владлъ замкомъ и богатымъ помстьемъ.
Глаза баронета остановились на Пиккерлинг, въ нихъ не было ни малйшаго слда гнва или упрека, а только выраженіе глубокой печали и какое-то недоумніе.
Пиккерлингъ ожидалъ бурной сцены и готовился къ ней, но совершенно растерялся отъ взгляда своего бывшаго господина, такъ что почувствовалъ нкоторое облегченіе, когда одинъ изъ полицейскихъ спросилъ его: тотъ ли это человкъ, котораго они ищутъ?
Пуританинъ выступилъ впередъ и, снявъ шляпу съ головы изъ уваженія къ бывшему владльцу Чильдерлейскаго замка, повернулся лицомъ къ констаблю, видимо пріискивая слова для отвта.
Констабль повторилъ свой вопросъ. Посмотрите на него хорошенько, сказалъ онъ, тутъ не должно быть никакого недоразумнія, помните, что васъ призовутъ въ судъ въ качеств свидтеля!
Пиккерлингъ стоялъ съ опущенными глазами, онъ чувствовалъ, что кровь бросилась ему въ голову, наконецъ, покоряясь необходимости, взглянулъ украдкой на баронета и пробормоталъ заикаясь: — Да это тотъ самый человкъ…
— Значитъ вы узнали его! По вашимъ словамъ, вы нсколько лтъ служили ему? спросилъ констабль.
— Да, на мое несчастіе, я былъ долго мельникомъ въ Чильдерле, отвтилъ Пиккерлингъ, боле увреннымъ тономъ. Въ писаніи сказано: ‘Нечестивые поставили для меня сть, но я не уклонился отъ повелній Твоихъ. Откровенія Твои я принялъ какъ наслдіе на вки…’
Одинъ изъ полицейскихъ съ нетерпніемъ прервалъ пуританина, но другой замтилъ своему товарищу:— оставь его, это благочестивый человкъ, не мшай ему говорить! и обращаясь къ Пиккерлингу онъ добавилъ:— Сдлайте одолженіе, назовите его по имени, чтобы мы могли приступить къ исполненію нашей обязанности.
— ‘Языкъ мой возгласитъ слово Твое, Господи, продолжалъ Пиккерлингъ, ибо вс заповди Твои праведны. Да будетъ рука Твоя въ помощь мн, ибо я повелнія Твои избралъ’. Дйствительно, это никто иной, какъ сэръ Товій Кутсъ, владлецъ Чильдерлейскаго замка.
Баронетъ молчалъ, лицо его оставалось такимъ же спокойнымъ и печальнымъ, но Оливія заплакала: — Уйдемте отсюда сэръ, сказала она, я не могу больше выносить этого мученія!..
Авраамъ, посл напрасной попытки защитить свой домъ отъ насилія, стоялъ въ сторон и съ болью въ сердц ожидалъ окончанія тяжелой для него сцены.
— Не подлежитъ сомннію, сказалъ одинъ изъ констаблей торжественнымъ голосомъ, что это владлецъ Чильдерлея, одинъ изъ главныхъ зачинщиковъ послдняго бунта, а это еврей Авраамъ, обвиняемый въ укрывательств государственнаго преступника! Поэтому именемъ закона арестую васъ обоихъ, добавилъ блюститель правосудія, положивъ одну руку на плечо баронета, а другую — на плечо еврея.
Послднія слова были заглушены внезапнымъ шумомъ съ улицы, среди бряцанья оружія, ржанія и топота лошадей, раздавался громкій, безпрестанно повторяемый крикъ: Да здравствуетъ генералъ Кромвель! Ура!
Вслдъ затмъ, на лстниц послышались тяжелые шаги. Благословенъ Господь Богъ Израиля отъ вка и вка! радостно воскликнулъ Авраамъ. У кого, кром Кромвеля, можетъ быть такая твердая, ршительная походка…
Авраамъ не ошибся. На верхней ступени лстницы появилась широкоплечая фигура Кромвеля, сопровождаемая цлой толпой красныхъ мундировъ.
Такимъ видлъ его Авраамъ въ лагер, близъ Триплоэ, но теперь Кромвель, окруженный ореоломъ всемогущества, показался ему еще величественне, онъ невольно преклонилъ передъ нимъ колна и поцловалъ полу его платья.
— Такія почести могутъ быть воздаваемы одному Богу, кротко замтилъ Кромвель, протянувъ руку еврею, чтобы поднять его, затмъ медленно переступилъ порогъ и поклонился баронету, который въ изнеможеніи опустился въ кресло, стоявшее среди комнаты.
Густая краска выступила на щекахъ Оливіи, когда она увидла человка, котораго знала съ дтства и, несмотря на перемну обстоятельствъ, не переставала относиться къ нему съ уваженіемъ и любовью.
Кромвель подошелъ къ ней:— Надюсь, что я не испугалъ тебя моимъ появленіемъ? спросилъ Кромвель ласково положивъ руку на голову Оливіи. Господь да благословитъ тебя дитя мое!
— Мой дорогой дядя проговорила сквозь слезы Оливія, пряча свое разгорвшееся лицо на груди Кромвеля, но черезъ минуту она поспшно отодвинулась отъ него, изъ боязни, чтобы отецъ не увидлъ ея невольнаго порыва.
Кромвель окинулъ взглядомъ комнату и былъ видимо удивленъ сценой, которая представилась его глазамъ: двое констаблей стояли въ углу въ смиренной поз преступниковъ, ожидающихъ приговора, Пиккерлингъ пятился къ дверямъ и, казалось, выжидалъ минуты, чтобы обратиться въ бгство.
— Что это значитъ? спросилъ Кромвель строгимъ голосомъ, обращаясь къ м-ру Никласу, который въ эту минуту выступилъ изъ толпы красныхъ мундировъ, стоявшихъ у дверей.
— Эти господа, отвтилъ секретарь, указывая рукой на полицейскихъ, насильно ворвались сюда, и поэтому я ршился остановить васъ на улиц, сэръ, и просить вашей помощи… Прошу извинить меня…
— Вы не сдлали ничего противозаконнаго, м-ръ Никласъ. Каждый англичанинъ иметъ право требовать, чтобы его выслушали въ подобномъ случа. Главная цль всякой военной организаціи — охраненіе гражданскаго порядка, который былъ нарушенъ здсь самымъ наглымъ образомъ. За чмъ явились вы сюда? спросилъ онъ рзкимъ тономъ, обращаясь къ полицейскимъ.
— Насъ прислали, чтобы сдлать обыскъ въ этомъ дом и произвести арестъ, доложилъ одинъ изъ констаблей.
— Покажите мн бумагу, которая уполномочила васъ къ этому. Любопытно взглянуть на подпись и приложенную къ ней печать.
— У насъ нтъ такой бумаги сэръ, возразилъ констабль.
— Какъ! сказалъ Кромвель, возвысивъ голосъ, и вы осмливаетесь нарушать священное право каждаго англичанина считать свой домъ неприкосновеннымъ!
— Но вдь это не англичанинъ сэръ! замтилъ въ свое оправданіе констабль. Быть можетъ вашей милости неизвстно, что хозяинъ этого дома жидъ.
Краска негодованія выступила на лиц Кромвеля.
— Я знаю это, сказалъ онъ, но разница религіи не иметъ здсь никакого значенія! Разумется, вы не боле, какъ слпое орудіе въ чужихъ рукахъ, но я надюсь, что для Англіи наступитъ время, когда права свободнаго человка будутъ лучше уважаться, нежели теперь. Наши соотечественники убдятся, что мы не даромъ проливали нашу кровь въ столькихъ битвахъ. Если мы вынесли тяжелую шестилтнюю борьбу, то съ единственною цлью, чтобы англійская конституція была не пустымъ словомъ, и чтобы ни одинъ свободный человкъ не могъ быть арестованъ этимъ способомъ и отведенъ въ заключеніе! Между тмъ, въ настоящее время полицейскіе служители, по распоряженію извстныхъ господъ, позволяютъ себ насильственно врываться въ дома мирныхъ гражданъ, выламывать двери и даже посягать на личность людей…
По знаку Кромвеля шесть человкъ драгунъ выступили на средину залы.
— Уведите ихъ, сказалъ Кромвель и приставьте къ нимъ стражу.
— Одинъ изъ констаблей, боле свдущій въ законахъ, нежели его товарищъ, замтилъ, что въ данномъ случа дло идетъ объ арест государственнаго преступника, и что они могутъ сослаться на показанія донощика Пиккерлинга, котораго они привели съ собой.
Но Пиккерлинга не оказалось въ комнат, такъ какъ онъ усплъ избгнуть опасности съ своимъ обычнымъ искусствомъ и, пользуясь минутнымъ смятеніемъ, произведеннымъ приходомъ Кромвеля, выскользнулъ изъ дверей.
— Я считаю показанія этого человка совершенно лишними! возразилъ Кромвель.
— Нтъ, сэръ! его присутствіе въ высшей степени важно для насъ, сказалъ констабль, отыскивая глазами Пиккерлинга. Онъ можетъ дать намъ самыя точныя свднія относительно обоихъ преступниковъ, какъ Чильдерлейскаго баронета, такъ и жида, который спасъ его съ помощью роялистовъ и враговъ отечества и скрылъ въ своемъ дом.
— Это наглая ложь! воскликнулъ чей-то голосъ, и вмсто Пиккерлинга изъ группы солдатъ, стоявшихъ у дверей, выступила стройная фигура Франка Герберта. Баронетъ былъ привезенъ въ этотъ домъ по моему распоряженію и, слдовательно, вся отвтственность въ этомъ дл должна падать на меня одного!
— О Боже, благодарю тебя! невольно воскликнула Оливія.
— Если здсь можетъ быть рчь о преступленіи, то въ нкоторыхъ случаяхъ, мой дорогой Франкъ, каждый изъ насъ бываетъ виновенъ въ подобныхъ проступкахъ, сказалъ Кромвель и, сдлавъ знакъ солдатамъ, приказалъ вывести обоихъ полицейскихъ. Затмъ онъ обратился къ баронету, который сидлъ въ кресл съ опущенной головой.
— Мн больно видть васъ въ этомъ положеніи, сэръ Товій! Въ былыя времена насъ соединяла самая тсная дружба и надюсь, что она не совсмъ порвана и до сихъ поръ, различіе мнній не можетъ уничтожить кровное родство и многолтнюю Дружбу.
Съ этими словами Кромвель взялъ сухощавую руку баронета и пожалъ ее,— Вы недоврчиво качаете головой, сэръ, продолжалъ Кромвель, дйствительно мы разошлись на жизненномъ пути, вы подняли оружіе противъ парламента и старались поддержать произволъ короля Карла и епископальной церкви, противъ воли всей націи. Пока вы мирно оставались въ своемъ помстьи я могъ охранять вашъ замокъ и имущество, и теперь ничто не мшаетъ вамъ вернуться туда, такъ какъ рука Господня поразила нашего противника и лишила васъ возможности вредить нашему длу. Въ начал этой войны мн не приходило въ голову, что я долженъ буду вести борьбу противъ отдльныхъ личностей… Но во всякомъ случа старые порядки должны исчезнуть безвозвратно, и дальнйшее сопротивленіе съ вашей стороны — своего рода безуміе. Не въ человческой власти располагать ходомъ событій, и мы должны мириться съ этимъ. Вернитесь въ свой замокъ кузенъ, подумайте о дальнйшей участи вашихъ дтей. Человкъ, который изнемогъ въ честной борьб, сдлалъ достаточно и можетъ провести остатокъ дней своихъ въ спокойствіи и довольств. Скажите одно слово и все будетъ устроено.
Баронетъ неожиданно поднялся съ креселъ и опустился на колни передъ Кромвелемъ.— Я прошу не за себя и не за своихъ дтей, проговорилъ онъ съ глухимъ рыданіемъ, которое показывало, какъ глубока была его скорбь о погибшемъ дл. Я прошу тебя за короля, Оливеръ, судьба его въ твоихъ рукахъ! Умоляю тебя именемъ Елизаветы моей покойной жены, которая всегда любила тебя, возврати свободу несчастному королю…
Кромвель поблднлъ, и сдлалъ усиліе, чтобы освободиться изъ рукъ баронета, который обнималъ его колни. Голосъ его, вмсто дружескаго сердечнаго тона, принялъ холодный суровый оттнокъ.— Богу извстно, сказалъ онъ, что я всегда искренно относился къ королю и сдлалъ все отъ меня зависящее, чтобы спасти его…
Въ этотъ моментъ съ улицы раздались громкіе звуки трубъ.
Баронетъ поднялся на ноги и сталъ прислушиваться.
Это былъ герольдъ, сопровождаемый кавалерійскимъ полкомъ, который здилъ по улицамъ Лондона и остановился передъ домомъ еврея Авраама, чтобы прочитать слдующую декларацію:
‘Да будетъ извстно всмъ жителямъ Сити, Вестминстера и Лондона:
1) что по Божьему соизволенію власть въ государств прежде всего принадлежитъ народу и представителямъ народа, т. е. Палат Общинъ,
2) что постановленія Палаты имютъ силу закона и всякая война противъ парламента будетъ признана государственной измной,
3) Карлъ Стюартъ, бывшій король Англіи, взялся за оружіе и велъ войну противъ парламента,
4) поэтому представители Общинъ, собранные въ парламент, ршили призвать его къ допросу передъ верховной комиссіей и подвергнуть суду, какъ главнаго виновника междоусобной войны и бдствій, опустошавшихъ страну.
Да будетъ извстно всмъ и каждому:
что эта верховная комиссія откроетъ свои засданія въ большой зал Вестминстера, куда будетъ открытъ свободный доступъ всмъ, которые пожелаютъ подать жалобу на Карла Стюарта, бывшаго англійскаго короля!’
Звуки трубъ послужили сигналомъ къ окончанію чтенія, каждое слово котораго отчетливо раздавалось въ дом.
Кромвель обратился къ баронету, который сдлалъ видъ, что не слушаетъ его.
— Сэръ Товій, сказалъ онъ, я предоставляю вамъ устроить вашу судьбу по своему усмотрнію, что же касается моихъ поступковъ, то я отвчу за нихъ передъ Богомъ!
Затмъ Кромвель медленно вышелъ изъ комнаты, въ сопровожденіи красныхъ мундировъ.
Франкъ Гербертъ остановился въ дверяхъ. Случайная встрча съ любимой двушкой длала еще тяжеле новую разлуку.
Оливія бросилась къ нему и обвила его шею обими руками, губы ихъ слились въ долгомъ поцлу.
— Прощай, будь счастливъ Франкъ! проговорила она сквозь слезы. Быть можетъ мы разстаемся навсегда, но никто не можетъ запретить мн любить тебя.
Она отвернулась отъ него и подошла къ баронету, который сидлъ въ кресл съ опущенной головой.
Франкъ Гербертъ вышелъ на площадку лстницы глубоко взволнованный, не замчая Мануэллы, которая провожала его печальнымъ взглядомъ своихъ большихъ задумчивыхъ глазъ.

ГЛАВА XII.
Похороны короля Карла.

Голова короля Карла I пала на эшафот. Когда предсдатель верховной комиссіи спросилъ его, что онъ можетъ привести въ оправданіе невинно пролитой крови своихъ подданныхъ, онъ отвтилъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ, не покидавшимъ его до послдней минуты его жизни: — ‘Я виновенъ въ пролитіи крови одного человка, графа Страффорда, моего лучшаго друга, который палъ жертвой мести парламента!’ Въ послднюю ночь, проведенную имъ на земл, ему приснился лордъ въ своемъ архіепископскомъ одяніи, второй человкъ, осужденный имъ на смерть, который наравн съ Страффордомъ былъ однимъ изъ главныхъ виновниковъ междоусобной войны. Карлъ Стюартъ въ день казни надлъ свой парадный мундиръ съ широкой голубой лентой ордена св. Георга, на лвой сторон груди красовалась большая звзда ордена Подвязки. Затмъ онъ вышелъ въ банкетную залу своего бывшаго королевскаго замка, потолокъ которой былъ украшенъ живописью Рубенса и прошелъ среди драгоцнныхъ коллекцій картинъ Тиціана, Рафаэля и Ванъ-Дика. Здсь нкогда англійская знать тснилась около своего властелина, и ему улыбалась Генріэтта-Марія въ цвт красоты и молодости. Но теперь, вмсто нарядной толпы придворныхъ въ пурпуровыхъ и блыхъ одеждахъ и дамъ, украшенныхъ перьями и жемчужными ожерельями, стояли мрачныя фигуры кромвелевскихъ солдатъ въ шлемахъ, съ алебардами. Одно изъ оконъ, выходившихъ на улицу, было проломано, черезъ это окно прошелъ Карлъ, чтобы взойти на эшафотъ.
Первую ночь посл казни тло короля оставалось въ Уайтголл. Теперь снова къ нему допущены были врные слуги, одинъ изъ знатнйшихъ лордовъ Англіи вмст съ бывшимъ камердинеромъ находились неотлучно при его гроб, который едва освщался лампадой, горвшей въ углу. Въ два часа по полуночи раздались тяжелые шаги человка, который медленно поднимался по пустыннымъ лстницамъ королевскаго дворца. Одна дверь отворялась за другой, шаги приближались и, наконецъ, въ комнату, гд лежалъ покойникъ, вошелъ широкоплечій мужчина, завернутый въ плащъ. Онъ подошелъ къ гробу, поднялъ крышку и, покачавъ головой, пробормоталъ сквозь зубы: ‘печальная необходимость’. Затмъ онъ удалился также медленно и съ тою же таинственностью, такъ что сторожившіе покойника не могли разглядть его лица, которое было закрыто плащемъ. Но по походк и голосу они узнали Оливера Кромвеля.
Благодаря ходатайству Кромвеля передъ парламентомъ, слуги короля получили разршеніе похоронить его тло съ надлежащими почестями въ королевскомъ склеп Виндзора. Это мсто было выбрано на томъ основаніи, что король при жизни особенно любилъ Виндзорскій дворецъ. Здсь онъ провелъ послдніе дни своей свободы, и часто прогуливался по длинной террас, построенной королевой Елизаветой, откуда видно было красивое зданіе Итонской коллегіи и открывался прекрасный ландшафтъ на Темзу, окрестные холмы, деревни и загородные дома. Сюда привезено было тло короля на погребальной колесниц, покрытой чернымъ бархатомъ и запряженной шестью лошадьми. За колесницей хали четыре кареты, въ которыхъ сидли слуги и друзья короля. Было холодное зимнее утро, среди голубаго неба ярко сіяло солнце и освщало оледенлую землю.
Въ это утро сэръ Товій простился съ хозяевами гостепріимнаго дома въ Duke-street. Онъ надлъ свое лучшее платье, шляпу съ перомъ, перчатки, мечъ, который былъ на немъ во время несчастной стычки близъ Nonsuch-Park’а, и обвязалъ руку чернымъ газомъ.
— До свиданія, добрые люди, сказалъ онъ, прощаясь съ Авраамомъ и его семьей. Не удерживайте меня, я чувствую себя достаточно здоровымъ, моя обязанность быть около короля до послдней минуты. Мн предстоитъ дальній путь и, быть можетъ, я не скоро вернусь сюда. Но, да поможетъ мн Господь, я никогда не забуду, какъ вы были добры ко мн. Цной тяжелыхъ испытаній я научился принимать благодянія, и мн легче было принимать ихъ отъ васъ, нежели отъ кого-бы то ни было. Ничмъ инымъ я не могу выразить вамъ своей благодарности…
Авраамъ и его жена были убждены, что баронетъ намревается покинуть Англію вмст съ другими эмигрантами и отправиться на континентъ, гд роялисты, немедленно по полученіи извстія о смерти Карла I, провозгласили королемъ его сына, Карла II. Они дружески простились съ нимъ и отъ души пожелали ему счастливой дороги.
Оливія отправилась вмст съ отцомъ. Авраамъ, провожая ее, сказалъ, что домъ его всегда открытъ для нея, когда бы она ни нуждалась въ пріют.
— Я уврена въ этомъ, отвтила Оливія, пожимая руку почтенному еврею. Она также была въ траур по умершемъ корол.
Баронетъ съ дочерью сли въ карету, которая медленно перевезла ихъ черезъ Лондонскій мостъ на другой берегъ рки. Дорога была продолжительная и однообразная. Зимнее солнце освщало ландшафтъ своимъ холоднымъ блескомъ, но, затмъ, мало-помалу, скрылось за облаками, и небо приняло свинцовый оттнокъ. Наконецъ, путники увидли холмъ, на которомъ стоитъ Виндзорскій замокъ, окруженный могучимъ лсомъ. Еще разъ выглянуло солнце, и золотистые лучи его на минуту освтили верхушки деревьевъ, срыя стны и высокія башни замка.
Карета остановилась, баронетъ, опираясь на руку дочери, сталъ подниматься на гору и вошелъ черезъ большія ворота на дворъ замка. Готическія окна залы св. Георга, гд стоялъ гробъ короля-мученика, казались огненными отъ красноватаго свта факеловъ. Торжественная тишина царила за громадными оледенлыми стнами, отчетливо раздавался голосъ епископа, который провожалъ короля на эшафотъ и не хотлъ покинуть его и теперь. Карла I хоронили по обрядамъ англиканской церкви, которой онъ оставался вренъ до послдней минуты своей жизни. Наконецъ, служба кончилась, и изъ дверей залы выступила траурная процессія, въ которой участвовало нсколько лицъ изъ прежней свиты короля и его бывшіе слуги, въ числ которыхъ былъ самый преданный изъ нихъ, сэръ Томасъ Гербертъ. Гробъ былъ закрытъ чернымъ покровомъ, на крышк его виднлись выложенныя оловомъ буквы: ‘король Карлъ, 1648’.
Процессія сошла съ лстницы и вышла на дворъ замка. Въ это время сталъ падать такой частый снгъ, что, несмотря на короткій путь изъ залы въ капеллу, черный покровъ на гроб совсмъ побллъ. Такъ ‘блый’ король, пишетъ одинъ роялистъ въ своихъ мемуарахъ, врный прозвищу, данному ему при коронаціи, отправился въ могилу на 48 году своей жизни, посл 22-хъ лтняго царствованія.
Чильдерлейскій баронетъ, погруженный въ молитву, набожно преклонилъ колна, когда шествіе проходило мимо него. Оливія, рыдая, послдовала примру своего отца. Въ это время она почувствовала, что кто-то прикоснулся рукой къ ея плечу, и невольно подняла голову. Передъ нею стоялъ блдный изнуренный юноша, въ изорванной одежд. Она съ крикомъ бросилась къ нему на шею: это былъ ея братъ.
Между тмъ, шествіе скрылось за дверьми капеллы. Баронетъ поднялся на ноги и увидлъ сына, мимолетный лучъ радости пробжалъ по его печальному лицу.
— Я не ожидалъ, что у этой могилы мн прійдется испытать какую-либо радость! сказалъ сэръ Товій, пожимая руку сыну. Пойдемъ Джонъ отдадимъ послднюю почесть нашему королю.
Они вошли въ капеллу. Епископъ прочелъ короткую молитву, затмъ гробъ былъ опущенъ въ склепъ, рядомъ съ могилами Генриха VIII и его послдней супруги. Каменная плита, вынутая изъ полу, была снова положена на прежнее мсто, подъ нею нашелъ успокоеніе несчастный король, посл непродолжительной жизни, исполненной величайшихъ мученій, какія только можетъ испытать человкъ.
Въ капелл совсмъ стемнло и только факелы освщали своимъ мерцающимъ свтомъ озабоченныя, печальныя лица участниковъ погребальной процессіи, которые одни за другими молча выходили изъ капеллы.
— Мы исполнили свой долгъ, теперь можемъ идти! сказалъ баронетъ своимъ дтямъ такимъ слабымъ голосомъ, что они съ трудомъ могли разслышать его.
Джонъ хотлъ подать ему руку, чтобы довести до кареты, но въ это время баронетъ въ изнеможеніи опустился на землю. Тусклый свтъ удалявшихся факеловъ на минуту освтилъ блдное лицо умирающаго человка, изъ группы духовныхъ лицъ, сопровождавшихъ лондонскаго епископа, выдлилась стройная фигура молодаго священника.
— Вы ли это сэръ Товій? воскликнулъ онъ, подойдя къ баронету поспшными шагами.
Ласковый тонъ знакомаго голоса возбудилъ послдній остатокъ энергіи въ ослабвшемъ тл несчастнаго старика. Докторъ Гевитъ!.. произнесъ онъ дрожащими губами, длая усиліе, чтобы протянуть ему руку.
Баронета подняли съ земли и отнесли въ сосдній домъ. Онъ пришолъ въ полное сознаніе передъ смертью и внимательно выслушалъ разсказъ сына о вынесенныхъ имъ опасностяхъ и приключеніяхъ, посл неудачнаго бгства покойнаго короля. Многіе изъ дворямъ оказывали ему гостепріимство, но всего радушне отнесся къ нему сэръ Гарри Слингсби, у котораго онъ прожилъ всего доле.
Имя стараго пріятеля вызвало рядъ воспоминаній въ сердц умирающаго, онъ пожелалъ узнать дальнйшія подробности о Слингсби. Джонъ сообщилъ ему, что сэръ Гарри, несмотря на вс преслдованія и потерю значительной части своего имущества, сохранилъ неизмнную преданность покойному королю и готовъ также врно служить его сыну, Карлу II.
Это длаетъ ему честь, сказалъ баронетъ съ глубокимъ вздохомъ. Надюсь, что и ты Джонъ не забудешь свою обязанность!
— Сегодня ночью отвтилъ Джонъ, я сяду на крейсерское судно, которое перевезетъ меня въ Голландію, гд Карлъ II расположился съ своимъ дворомъ.
Рука баронета тяжело опустилась на голову плачущей дочери, которая стояла на колняхъ передъ его постелью. Дай мн слово Оливія, проговорилъ онъ слабымъ голосомъ, что когда нашъ король вернется въ Англію, ты перевезешь мое тло въ Чильдерлейскую церковь и положишь рядомъ съ могилой моей жены…
Это были послднія слова баронета. Его похоронили на Виндзорскомъ кладбищ и поставили на могил простой деревянный крестъ. Джонъ Кутсъ, новый владлецъ Чильдерлейскаго замка, отправился на континентъ, Гевитъ вызвался проводить Оливію въ Дондонъ.

ГЛАВА XIII.
Тысячелтнее царство.

Оливія, посл смерти отца и разлуки съ братомъ, осталась бы совершенно одинокой и беззащитной въ этомъ мір, еслибы у ней не было друзей въ дом на Duke-Street. Она знала, что ее встртятъ тамъ съ любовью и лаской, и съ своей стороны съ чувствомъ глубокой благодарности говорила Гевиту объ Авраам и его семь и ихъ нжной заботливости о больномъ баронет. Глаза Оливіи всякій разъ наполнялись слезами, когда она произносила имя отца, благочестивый священникъ по возможности утшалъ ее и, сознавая, что только время можетъ ослабить ея горе, старался перемнить разговоръ. У Оливіи не было тайнъ отъ этого достойнаго человка, тронутая его добротой, она откровенно разсказала ему свое послднее неожиданное свиданіе съ Франкомъ Гербертомъ. Ни одинъ мускулъ не пошевелился на лиц священника при этомъ имени, глаза его не выразили ни малйшаго гнва или раздраженія. Глубокая пропасть отдляла его отъ любимаго друга юности, ничто не могло восполнить для него этой потери. Но въ эту минуту онъ думалъ не о себ, а о страданіяхъ Франка Герберта, онъ искренно жаллъ объ его заблужденіяхъ и молился, чтобы Господь наставилъ его на путь истины.
Оливія не ошиблась. По прізд въ Лондонъ, она встртила самый радушный пріемъ въ семь почтеннаго еврея, вс искренно жалли о смерти баронета, но никто не выказывалъ его дочери того назойливаго участія, которое всего тяжеле въ подобныя минуты. Гевитъ успокоенный, относительно ближайшей будущности Оливіи, простился съ ея гостепріимными хозяевами и вышелъ на улицу. Онъ едва зналъ, гд ему преклонить голову въ обширной и прекрасной Англіи, гд у него не было опредленнаго мста жительства. Домъ его покровителя, графа Линдзея, былъ открытъ для него, но въ эти смутныя времена, никто не могъ сказать, долго ли просуществуетъ замокъ графа и возможно ли будетъ его владльцу дать пріютъ служителю гонимой церкви. Какъ только былъ выполненъ кровавый приговоръ надъ Карломъ I, то во всхъ городахъ Англіи была торжественно провозглашена республика, а каждый, кто признаетъ королемъ бывшаго принца Уэльскаго, Карла Стюарта, объявленъ государственнымъ измнникомъ. Вмст съ отмной монархической власти уничтожена была камера перовъ и оставлена одна Палата Общинъ, представители которой избирались народомъ. Пока все было спокойно въ Лондон и во всей стран, и порядокъ ни на минуту не нарушался, какъ это предсказалъ заране м-ръ Никласъ въ разговор съ своимъ пріятелемъ Авраамомъ.
— Вы увидите, доказывалъ секретарь Кромвеля, что они скоро примирятся съ новымъ положеніемъ вещей, и если Господь поддержитъ наше дло, то свтъ пойметъ, что нтъ ничего выше свободы. Люди будутъ относиться съ уваженіемъ къ закону, прежнее государственное устройство Англіи возстановлено во всей сил, каждый будетъ длать, говорить и писать то, что ему приказываетъ совсть, народу будутъ возвращены его попранныя права. Для Англіи наступитъ золотой вкъ, и она отдохнетъ отъ своихъ бдствій. Поврьте, что намъ нечего опасаться иностранныхъ державъ, каждая изъ нихъ побоится порвать свои отношенія съ молодой республикой, всмъ извстно, какая сильная рука держитъ у насъ бразды правленія…
Хотя м-ръ Никласъ, какъ человкъ близко стоящій къ Кромвелю, связывалъ слишкомъ большія ожиданія съ совершившимся переворотомъ, но, тмъ не мене, взглядъ его на политику иностранныхъ державъ оказался безошибочнымъ. Неожиданный ударъ, нанесенный королевской власти засталъ ихъ врасплохъ, то что казалось невозможнымъ, произошло такъ внезапно, что никто не хотлъ врить совершившемуся факту. Идея народнаго господства впервые осуществилась на дл и привела, въ трепетъ остальную Европу.
Испанскій король подъ непосредственнымъ впечатлніемъ полученнаго извстія, приказалъ своему посланнику въ Лондон ‘немедленно’ скупить для галлерей Эскуріала, превосходныя картины и драгоцнныя монеты, которыя были объявлены ‘національной собственностью’, по распоряженію ‘жестокихъ убійцъ короля Карла’. Посланникъ французскаго короля, хотя тотчасъ же выхалъ изъ Лондона, но вскор опять вернулся къ своему посту, потому что такая великая держава, какъ Франція, не могла оставаться безъ представителя. Уполномоченные Голландіи, слдуя примру большинства посланниковъ, заперлись въ своемъ дом. Но на слдующій день посл казни Стюарта они удостоились посщенія генералъ-лейтенанта Кромвеля, ‘который, какъ сказано было въ ихъ донесеніи, отзывался съ большимъ уваженіемъ о голландскомъ правительств, съ помощью котораго онъ надялся ввести лучшую церковную организацію’. Представители генеральныхъ штатовъ отнеслись недоврчиво къ заявленію Кромвеля, такъ какъ находили страннымъ, что убійца короля осмливается говорить о религіи. Но нсколькими днями позже они сдлались снисходительне, такъ какъ пришло извстіе, что въ лондонскомъ парламент поднятъ вопросъ о томъ, чтобы предоставить голландцамъ т же права въ Англіи, какими пользуются сами англичане относительно торговли, мореходства, фабричнаго производства, ремеслъ и банковыхъ операцій. Тмъ не мене генеральные штаты, принимая во вниманіе, что Карлъ II — гость въ ихъ стран и родственникъ штатгальтера, приняли ршеніе отозвать одного изъ своихъ посланниковъ, а другого оставить въ Лондон, впредь до дальнйшаго распоряженія.
Такимъ образомъ новой республик нечего было опасаться со стороны ея отношеній къ иностраннымъ государствамъ, между тмъ, какъ настроеніе арміи составляло предметъ серіознаго безпокойства не только для парламента и мирныхъ гражданъ, но и для самого Кромвеля. Броженіе замчалось даже между самыми надежными полками. Теперь, когда изъ стараго государственнаго строя образовался новый, а монархическій образъ правленія долженъ былъ перейти въ республиканскій, въ войск начался невообразимый хаосъ, среди котораго выступили мрачныя фигуры милленаріевъ и, такъ называемыхъ, ливеллеровъ или уравнителей. Послдніе требовали общности имущества, какъ во времена апостоловъ, первые ожидали общаннаго Божьяго царства на земл. Мистическій религіозный характеръ, который носила революція съ самаго начала, проявился съ новой силой, тмъ боле, что новое государство не осуществляло дикихъ мечтаній фанатиковъ. Они не хотли повиноваться никакимъ свтскимъ властямъ и ожидали пришествія Іисуса, который долженъ былъ возссть на престол умершаго короля и отнять власть отъ узурпаторовъ.
Глубокое недовольство охватило секту милленаріевъ, составлявшую значительную часть арміи. По ихъ мистическимъ предсказаніямъ и вычисленіямъ въ 1648 году должно было начаться Божье тысячелтнее царство. Эта безумная мечта въ сильной степени способствовала ускоренію печальной участи короля. Въ мрачный ноябрьскій день, предшествовавшій катастроф, собраны были полки въ Виндзор, и среди поста, молитвы и толкованій смысла св. писанія ‘брошенъ жребій о клятвопреступномъ корол’, который признанъ достойнымъ смерти. Затмъ непосредственно слдовалъ послдній актъ страшной драмы, и главные участники революціи, недовольные ея результатами, потребовали награды за свои труды.
‘Царь Іисусъ’ терпливо ожидаемый фанатиками до послдняго дня 1648 года, не явился, вмсто этого выступилъ простой смертный и положилъ основаніе новому государственному строю. Этотъ смертный былъ Оливеръ Кромвель, въ былыя времена онъ воодушевлялъ ихъ къ борьб словами пророка, а теперь, когда пророчество должно было исполниться, загораживалъ собою путь къ царству Божію. На него преимущественно обрушилось ихъ негодованіе, къ нему стали они примнять слова пророка Даніила, которыя до этого примнялись къ королю: ‘Подъ конецъ же царства, когда отступники исполнятъ мру беззаконій своихъ, возстанетъ царь наглый и искусный въ коварств… и будетъ онъ губить сильныхъ и народъ святой. И при ум его и коварство будетъ имть успхъ въ рук его, и сердцемъ своимъ онъ превознесется’. Кромвель, называвшій свои пушки ‘двнадцатью апостолами’, былъ антихристъ, о которомъ сказано въ писаніи, что онъ воспрепятствуетъ небесному дарю ссть на своемъ престол. Поэтому необходимо было устранить его, чтобы могло начаться царство Іисуса Христа и его святыхъ.
Въ арміи составился заговоръ противъ Кромвеля, который долженъ былъ убдиться горькимъ опытомъ въ той истин, что если человкъ хочетъ осуществить на земл свободу и законъ, то противъ него возстаетъ одна партія за другой, и что по окончаніи войны съ непріятелемъ начинается постыдная борьба съ прежними друзьями.
Возстаніе въ арміи приняло слишкомъ большіе размры, чтобы оставаться въ тайн. ‘Воины царя Іисуса’, какъ называли себя милленаріи составляли какъ бы войско среди войска, имли свои митинги и своихъ проповдниковъ, особые значки, зеленыя ленты въ петлицахъ и особенный военный флагъ, на которомъ былъ изображенъ спящій левъ съ девизомъ: ‘кто разбудитъ его?’
Сначала Кромвель ограничился тмъ, что приказалъ усилить надзоръ надъ заговорщиками, такъ какъ ему было тяжело принять строгія мры противъ прежнихъ товарищей по оружію. Онъ хотлъ остановить пламя въ надежд, что оно потухнетъ само собой, и старался всми способами успокоить недовольныхъ фанатиковъ. Но скоро наступилъ день, когда необходимость боле ршительныхъ дйствій сдлалась очевидной.
Маркизъ Ормондъ продолжалъ свои козни въ Ирландіи. Въ то время какъ Шотландія, главное гнздо пресвитеріанъ и упорныхъ приверженцевъ Ковенанта, еще не успла опомниться отъ послдняго удара, нанесеннаго ей Кромвелемъ, католическій элементъ поднялся въ Ирландіи и руководимый ненавистью развсилъ знамена Стюартовъ на всхъ башняхъ и крпостяхъ. Принцъ Рупрехтъ, лишенный возможности грабить на суш, обратился въ моренаго пирата и принялъ начальство надъ отпавшей частью флота, Карлъ II готовился соединиться съ нимъ, чтобы начать новую междоусобную войну, но на этотъ разъ ее хотли перенести въ Ирландію, злополучную страну, которая, какъ бы въ насмшку, въ теченіи четырехъ сотъ лтъ называлась ‘младшей сестрой’ Англіи.
Здсь Кромвель намревался сосредоточить свои силы, но въ тотъ моментъ, когда отданъ былъ приказъ арміи выступить въ походъ, милленаріи открыто подняли знамя возстанія противъ Кромвеля, заперлись въ нсколькихъ домахъ Сити и приготовились къ борьб. Безумные мечтатели все еще надялись, что совершится чудо и на земл наступитъ царство Христово.
Борьба была непродолжительна и можно было заране предвидть ея исходъ. ‘Двнадцать апостоловъ’ Кромвеля сдлали свое дло, милленаріи напрасно ждали помощи свыше и должны были положить оружіе. Военный судъ приговорилъ пятерыхъ главныхъ зачинщиковъ къ разстрлянію, въ числ ихъ былъ Робертъ Лакіеръ, тотъ самый молодой фанатикъ, который нсколько лтъ тому назадъ говорилъ проповдь передъ Чильдерлейской церковью и объяснялъ своимъ товарищамъ слова пророка Даніила. Кромвель подписалъ смертный приговоръ своимъ крупнымъ четкимъ почеркомъ, Франкъ Гербертъ, въ качеств ассистента военнаго суда, долженъ былъ привести его въ исполненіе. Эта печальная обязанность была для него тмъ тяжеле, что онъ долженъ былъ умертвить въ цвт лтъ любимаго товарища своего дтства.
Былъ одинъ изъ тхъ прекрасныхъ апрльскихъ дней, когда чувствуешь пробужденіе природы, и воздухъ даже на городскихъ улицахъ проникнутъ свжимъ запахомъ земли и распускающейся зелени. Этотъ день былъ назначенъ для отъзда Самуила бенъ Израэля, который долженъ былъ отправиться въ Голландію въ свит посланника генеральныхъ штатовъ. Влюбленный юноша узжалъ съ твердой ршимостью скоро вернуться въ Лондонъ,.гд оставалась та, которая была дорога ему въ продолженіи многихъ лтъ и теперь стала для него еще дороже, когда онъ увидлъ ее взрослой двушкой въ полномъ развитіи ея обаятельной красоты. Онъ хотлъ воспользоваться своимъ пребываніемъ въ Амстердам, чтобы примирить Джозе Д’Акоста съ Мануэллой, которая наотрзъ отказалась хать къ отцу, пока не будетъ выяснено бывшее между ними недоразумніе. Задача эта была довольно трудная, но Самуилъ не терялъ надежды на успхъ, такъ какъ зналъ, по словамъ одного латинскаго поэта, что любовь длаетъ людей краснорчивыми.
Наконецъ наступило время отправиться на корабль голландскаго посланника, стоящій въ Темз, близь Temple-Trappe. Чтобы достигнуть этого пункта необходимо было хать черезъ Сити и кладбище св. Павла.
Медленно двигалась по улицамъ наемная карета, въ которой, кром Самуила бенъ Израэля, сидли: Авраамъ, м-ръ Никласъ и Мануэлла. Везд толпился народъ, который также направлялся къ кладбищу. Наконецъ показались башни собора, но здсь толпа загородившая дорогу была такъ велика, что приходилось сдлать большой объздъ или идти пшкомъ. Путники предпочли послднее и вышли изъ кареты.
Между тмъ небо мало по малу покрылось облаками, которыя придали сроватый колоритъ окружающимъ предметамъ, въ воздух чувствовалась какая-то давящая пронизывающая сырость. Толпа, состоящая изъ нсколькихъ тысячъ человкъ, хранила гробовое молчаніе. Чмъ дале подвигались путники изъ Duke-Sreet, тмъ непріятне дйствовало на нихъ это мрачное торжественное молчаніе.
— Я былъ увренъ, замтилъ м-ръ Никласъ, что печальное зрлище кончилось и мы уже не застанемъ его…
Они дошли до замкнутыхъ рядовъ солдатъ разставленныхъ четырехъугольникомъ на площади. Внутри carr оставлено, было пустое пространство, посреди котораго виднъ былъ худощавый юноша въ драгунскомъ мундир, красноватый цвтъ котораго еще больше оттнялъ мертвенную блдность его лица. Темнокаштановыя пряди волосъ опускались на лобъ. Большіе ясные глаза спокойно смотрли на взводъ солдатъ легкой кавалеріи, которые стояли съ ружьями въ рукахъ, потупивъ взоры въ землю.
— Робертъ Лакіеръ! воскликнула Мануэлла, длая надъ собой усиліе, чтобы подавить невольный крикъ. Авраамъ также узналъ преступника, котораго видлъ нсколько лтъ тому назадъ въ лагер Кромвеля.
Во глав взвода стоялъ молодой полковникъ, лицо котораго было не мене блдно, чмъ у приговореннаго къ смерти. Это былъ Франкъ Гербертъ. Онъ вынулъ часы изъ кармана, рука его замтно тряслась, пока глаза слдили за ходомъ часовой стрлки.
Въ это время на башн св. Павла пробило 10 часовъ.
Франкъ Гербертъ казался спокойнымъ, но лицо его еще больше поблднло когда онъ подошелъ къ товарищу дтства, съ которымъ черезъ минуту долженъ былъ разстаться навки. Прощай Робертъ, сказалъ онъ, глухимъ голосомъ, если хочешь, теб завяжутъ глаза?..
— Нтъ, не нужно, я не боюсь смерти! отвтилъ приговоренный.
Франкъ вернулся на прежнее мсто. По его команд двадцать ружейныхъ стволовъ были одновременно направлены на грудь Лакіера.— Я вижу славу Господа моего, воскликнулъ онъ, да будетъ благословенно имя Его!.. Это были его послднія слова. Вслдъ затмъ, по команд Герберта, раздался ружейный залпъ, и густое синеватое облако на минуту скрыло отъ глазъ зрителей окрававленное тло, пронизанное пулями.
Франкъ Гербертъ долженъ былъ опереться на шпагу, чтобы не упасть.— Какую новую жертву еще потребуешь ты отъ меня жестокій Кромвель! пробормоталъ онъ. Я все отдалъ теб… молодость, дружбу, любовь, а теперь…
Голосъ его прервался, онъ не могъ окончить фразы — слезы душили его.
Солдаты тсно сомкнули свои ряды, народъ началъ расходиться. Теперь ничто не мшало четыремъ невольнымъ свидтелямъ этой печальной сцены продолжать свой путь. Они нашли свою карету за воротами кладбища и молча сли въ нее подъ тяжелымъ впечатлніемъ всего видннаго.
Наружность Лакіера напомнила Мануэлл другаго молодаго фанатика, Исаака де Кастро, она спросила Самуила: не можетъ ли онъ сообщить что нибудь объ участи ея двоюроднаго брата? Вопросъ этотъ въ первую минуту смутилъ Самуила, но, не считая себя вправ скрывать истину, онъ разсказалъ, что де Кастро, пользуясь дозволеніемъ Кромвеля, отправился въ Америку, чтобы отыскать своихъ единоврцевъ, но попалъ въ плнъ къ португальцамъ, которые изъ Багіа отправили его въ Лиссабонъ и предали въ руки инквизиціи.
— О Боже! воскликнула Мануэлла взволнованная до глубины души. Бдный Исаакъ, что можетъ быть ужасне этого…
— Не трудно догадаться каковъ былъ его конецъ! продолжалъ Самуилъ. Ему предложили отречься отъ еврейства, но онъ не захотлъ купить себ жизнь такой цной и съ радостью готовился къ смерти.
Посл цлаго ряда невыносимыхъ пытокъ его сожгли на костр.

——

Часъ спустя Мануэлла вернулась въ домъ своихъ друзей на Duke-Street’, въ это время корабль, который везъ Самуила на родину, плылъ по Темз по ту сторону Тоуэра.
Въ сумерки того же дня Франкъ Гербертъ шелъ по одной изъ лондонскихъ улицъ за стнами Сити. Онъ бродилъ безъ цли по городу, въ продолженіи нсколькихъ часовъ, нигд не находя себ, покоя. Наконецъ онъ остановился около небольшаго дома, окна котораго выходили на деревья и лужайки сквера Lincoln’s Inn Fields. Наступала теплая весенняя ночь. Звзды зажигались одна за другой на темной лазури неба, молодой мсяцъ освщалъ фронтоны старинныхъ зданій, окружавшихъ скверъ. Въ верхнемъ окн дома, около котораго стоялъ Гербертъ, свтился огонь отъ небольшой лампы, горвшей на стол.
Неожиданно отворилась дверь, и изъ дома вышли трое людей, двое изъ нихъ были въ нарядной одежд знатныхъ лицъ того времени, третій былъ завернутъ въ темный плащъ и въ высокой остроконечной шляп, которую тогда носили пуритане. Длинные волосы окаймляли его правильное овальное лицо, въ которомъ выражалась кроткая покорность судьб. Благодаря лунному освщенію онъ тотчасъ же узналъ Франка Герберта и протянулъ ему руку.
— Вроятно, вы хотли зайдти ко мн, мой дорогой другъ? спросилъ онъ тихимъ голосомъ.
— Да, возразилъ Франкъ Гербертъ. При томъ внутреннемъ разлад, который испытываетъ каждый изъ насъ, ничего не остается, какъ искать утшенія у поэтовъ…
Тотъ, къ кому были обращены эти слова, грустно улыбнулся и бросилъ прощальный взглядъ на окно, изъ котораго виднлся свтъ.— Жаль, сказалъ онъ, что именно сегодня я не могу принять васъ! Эти господа пришли за мной по порученію генерала Кромвеля. Мн предлагаютъ мсто секретаря въ министерств иностранныхъ длъ.
— И вы думаете принять это мсто? спросилъ Гербертъ, съ замираніемъ сердца.
— Мы вс обязаны служить отечеству, отвтилъ его собесдникъ и, пожавъ ему руку, удалился съ своими провожатыми.
Это былъ Джонъ Мильтонъ.
Скоро лунная тнь скрыла темныя фигуры трехъ удалявшихся людей.
— Мильтонъ и Кромвель! воскликнулъ Франкъ Гербертъ съ горькимъ смхомъ, было время, когда я покланялся вамъ и считалъ васъ олицетвореніемъ своего идеала!…

Конецъ четвертой части.

Часть пятая.

ГЛАВА I.
Менассія бенъ Израэль.

Прошло нсколько лтъ. Новый государственный строй Англіи вынесъ не мало колебаній, республика переживала боле зрлый періодъ развитія. Кромвель былъ объявленъ протекторомъ ‘Соединенныхъ королевствъ Англіи, Шотландіи и Ирландіи, а равно и принадлежащихъ къ нимъ колоній’.
Англія процвтала подъ властью протектора, общее благосостояніе и довольство господствовали внутри государства, вн его предловъ имя Британіи было окружено небывалымъ блескомъ. Войны постоянно кончались въ пользу Англіи, Голландія, посл упорной борьбы, должна была признать первенство новой республики, вслдъ затмъ между обими морскими державами заключенъ былъ миръ. Стараніями Кромвеля составлена была могущественная лига, соединившая протестантскій сверъ: Швецію, Данію, Голландію, Ганзейскіе города, Бранденбургъ, въ составъ лиги входили даже швейцарскіе кантоны. Лига эта приводила въ трепетъ остальную Европу. Царствующія особы наперерывъ искали дружбы протектора, ихъ посланники толпились въ пріемныхъ комнатахъ Уайтголля, выбраннаго имъ для своего мстопребыванія. Испанія, на престол которой сидлъ государь Габсбургскаго дома, соперничала съ Франціей въ способахъ заручиться милостью Кромвеля, прибгая къ кознямъ, подкупамъ и интригамъ. Протекторъ одно время поддерживалъ хорошія отношенія съ обими державами, чтобы сохранить миръ онъ пока не ршался на союзъ съ Франціей и открытый разрывъ съ Испаніей. Въ это время во Франціи у кормила правленія стоялъ человкъ, который хотя не могъ сравниться съ Кромвелемъ по своимъ способностямъ, но, благодаря своему недюжинному уму, былъ въ состояніи понять и оцнить его значеніе. Этотъ человкъ былъ кардиналъ Мазарини.
При этихъ условіяхъ общественная жизнь въ Лондон все боле и боле освобождалась отъ мрачнаго гнета, который такъ долго тяготлъ надъ столицей. Вмст съ пробужденіемъ дятельности явилось давно не испытанное чувство довольства. Каждый вдвойн наслаждался миромъ посл бдствій и лишеній долгой войны. Дла на бирж шли наилучшимъ образомъ, магазины и лавки были переполнены покупателями. Дамы снова щеголяли изяществомъ своихъ нарядовъ, хотя послдніе были гораздо скромне, чмъ при двор Карла I. Румяна начали входить въ моду, а равно и напудренные волосы. Въ парк можно было встртить массу катающихся верхомъ на прекрасныхъ лошадяхъ и сотни богатыхъ экипажей. Благодаря продолжительному воздержанію лондонцы сдлались впечатлительными и воспріимчивыми ко всякаго рода удовольствіямъ, театральнымъ представленіямъ и зрлищамъ. Фокусники и шарлатаны могли разсчитывать на быстрое обогащеніе, клоуны попрежнему забавляли публику. Въ народ носился упорный слухъ, что въ числ послднихъ былъ переодтый Георгъ Виллье, герцогъ Бокингемъ, но слухъ этотъ казался такимъ неправдоподобнымъ, что никто изъ разсудительныхъ людей не хотлъ врить ему.
Терпимость, съ какой относился Кромвель къ проявленіямъ общественной жизни, сказывалась и въ его отношеніи къ религіознымъ вопросамъ. Люди, преслдуемые въ другихъ странахъ, стекались въ Англію, гд они встрчали радушный пріемъ и гд въ послднее время даже на евреевъ стали смотрть иначе, чмъ прежде.
М-ръ Никласъ не ошибся относительно впечатлнія, произведеннаго его книгой при первомъ ея появленіи въ свтъ. О ней заговорили не только въ протестантскихъ кружкахъ, но и вообще въ образованномъ класс общества, среди котораго непосредственно возникъ вопросъ: не слдуетъ ли отмнить законъ, по которому боле четырехсотъ лтъ тому назадъ евреи были изгнаны изъ Англіи. Актъ изгнанія былъ дломъ насилія, не имющимъ никакого юридическаго, а тмъ боле политическаго основанія. Такъ разсуждали вс свободомыслящіе и разумные люди, и никто не сознавалъ этого съ такою ясностью, какъ самъ Кромвель. Онъ внимательно прочелъ книгу своего секретаря и, освободившись отъ боле настоятельныхъ длъ, вспомнилъ о судьб изгнанныхъ евреевъ.
Въ Голландію было послано письмо, въ которомъ государственный секретарь Турлоэ именемъ протектора приглашалъ раввина Менассію бенъ Израэля пріхать въ Лондонъ. Турлоэ познакомился съ почтеннымъ раввиномъ во время своего пребыванія въ Амстердам, и видлъ, какимъ уваженіемъ пользовался послдній не только въ еврейской общин, но и со стороны государственныхъ людей и ученыхъ Батавской республики.
Имя бенъ Израэля было извстно въ Англіи, такъ какъ въ послдніе годы онъ не разъ обращался съ просьбами объ облегченіи участи своихъ соотечественниковъ къ государственному совту, парламенту и самому Кромвелю и писалъ письма вліятельнымъ людямъ столицы. Поэтому, когда поднятъ былъ вопросъ о допущеніи евревъ въ Англію, то вспомнили о человк, который всего ревностне хлопоталъ объ этомъ. Его пригласили пріхать въ Лондонъ отъ имени Кромвеля, который отдалъ приказъ, чтобы его приняли съ тмъ же почетомъ, какъ посланниковъ другихъ націй. Такимъ образомъ ученый раввинъ увидлъ страну, которая въ послднее время представлялась ему какой-то обтованной землей. Онъ пріхалъ въ сопровожденіи раввиновъ изъ разныхъ европейскихъ государствъ и нсколькихъ богатыхъ и наиболе уважаемыхъ членовъ еврейской амстердамской общины.
— Гостя помстили въ роскошно убранномъ дом на берегу Темзы противъ такъ называемой ‘Новой биржи’, которая въ то время представляла родъ моднаго базара, постоянно переполненнаго покупателями. Вдоль рки тянулся рядъ прекрасныхъ зданій, окруженныхъ садами, они не были пусты, какъ въ 1648 и 1649 годахъ, когда передъ нкоторыми изъ нихъ стояли эшафоты и большинство владльцевъ обратилось въ бгство. Теперь многіе представители высшаго дворянства вернулись въ свои замки, одни помирились съ Кромвелемъ, а тхъ, которые не ршились на подобный шагъ, оставляли въ поко, такъ какъ они пока ничмъ не проявляли своей вражды противъ существующаго правительства. Къ этимъ замкамъ примыкали обширныя площади и многолюдные рынки, благодаря которымъ Вестминстеръ, по словамъ современной хроники, казался ‘больше и красиве С.-Жерменскаго предмстья въ Париж’.
Домъ, въ которомъ поселился Менассія бенъ Израэль, былъ расположенъ на западной сторон Вестминстера, въ одномъ изъ самыхъ модныхъ кварталовъ столицы. Яркіе лучи весенняго солнца освщали большую комфортабельную комнату, въ открытое окно проникалъ мягкій весенній воздухъ.
Раввинъ сидлъ въ покойномъ кресл, передъ столомъ, покрытымъ рукописями и книгами, онъ дружески бесдовалъ съ Авраамомъ, который ежедневно посщалъ ученаго человка, составлявшаго гордость своихъ единоврцевъ. Раввину было около пятидесяти двухъ лтъ, лицо его при первой встрч казалось далеко не привлекательнымъ. Маленькіе глаза съ рдкими рсницами плохо гармонировали съ широкимъ приплюснутымъ носомъ и большимъ ртомъ съ выступающей нижней губой, взъерошенная рыжеватая борода покрывала подбородокъ, волосы на голов были коротко обстрижены. Но при боле внимательномъ взгляд лицо Менассіи производило безусловно хорошее впечатлніе, такъ какъ въ немъ выражалась безконечная доброта, честность и твердость характера. Тяжелыя заботы и усиленная умственная работа покрыли его лобъ глубокими морщинами. На раввин былъ надтъ длиннополый сюртукъ съ большимъ полотнянымъ воротникомъ безъ всякой вышивки, на голов была черная ермолка, около него на стул лежала плоская войлочная шляпа съ большими полями.
— Извстіе, что въ англійскомъ парламент поднятъ еврейскій вопросъ, сдлало большое впечатлніе на Джозе д’Акоста, сказалъ раввинъ, продолжая начатый разговоръ. Онъ не придавалъ никакого значенія нашему длу, пока о немъ толковали одни ученые и безпристрастные люди въ письмахъ и сочиненіяхъ, но парламентъ иметъ въ его глазахъ особенную цну. Подобный фактъ долженъ былъ, по его мннію, обратить на себя вниманіе всего міра!… Вслдъ затмъ получено было пригласительное письмо отъ имени протектора и англійскаго правительства. Въ это время мы справляли праздникъ ‘кущей’, въ послдній день праздника, въ полдень, англійское посольство появилось въ синагог, которая сіяла во всемъ своемъ великолпіи, при яркихъ лучахъ утренняго солнца. Весь городъ былъ польщенъ той честью, какую оказывали намъ, и съ сочувствіемъ отнесся къ роскошному пріему, который мы устроили для англійскаго посольства. Наканун моего отъзда я послалъ спросилъ Джозё д’Акоста, не дастъ ли онъ мн какого нибудь порученія въ Англію, въ надежд, что онъ вспомнитъ о своей единственной дочери. Онъ отвтилъ, что желаетъ мн счастливаго пути и полнаго успха въ длахъ, но при этомъ не веллъ ничего передать своей дочери. Мн не разъ приходило въ голову, что судьба Мануэллы похожа на судьбу нашего народа, надъ нею также тяготетъ проклятіе и она принуждена странствовать въ чужой земл. Но къ счастью Господь милосердне насъ!…
— Бдная двушка! проговорилъ со вздохомъ Авраамъ, неужели д’Акоста никогда не сжалится надъ своей дочерью!
Раввинъ редоврчиво покачалъ головой и, посл минутнаго молчанія, продолжалъ свой разсказъ: — На другой день мы сли на корабль, который благополучно доставилъ насъ въ здшнюю гавань. Дальнйшее вамъ извстно. Намъ приготовили царскій пріемъ и оказали такое широкое гостепріимство, о которомъ мы даже не смли мечтать. Правда, дло, для котораго мы пріхали сюда, медленно подвигается впередъ, благодаря непредвидннымъ препятствіямъ. Всякое колебаніе въ общественномъ мнніи преграждаетъ намъ путь. Протекторъ не можетъ дйствовать такъ ршительно, какъ бы желалъ этого, потому что властелины и великіе міра сего должны неизбжно сообразоваться съ общественнымъ мнніемъ. Быть можетъ намъ придется долго ждать, мой другъ Авраамъ, и поэтому необходимо вооружиться терпніемъ. Во всякомъ случа протекторъ на нашей сторон, онъ благосклонно принялъ петицію, которую я послалъ ему черезъ его секретаря. Къ сожалнію мн до сихъ поръ не удалось видть его самого. правительственныя заботы тяготютъ надъ нимъ, и что можетъ требовать представить угнетеннаго народа отъ человка, который держитъ въ своихъ рукахъ бразды правленія трехъ королевствъ. Но я не теряю надежды, что наконецъ наступитъ день, и насъ выслушаютъ… Между тмъ я встрчаю со всхъ сторонъ самый лестный пріемъ, знатные лорды просили меня постить ихъ и отдали визиты, ученые въ Кембридж и Оксфорд отнеслись ко мн съ такимъ же уваженіемъ, какъ и лондонская аристократія. Тотъ же почетъ былъ оказанъ и моему сыну Самуилу, который всюду сопровождалъ меня, особенно въ Оксфорд, гд философскій факультетъ, посл предварительнаго испытанія, опредлилъ выдать ему дипломъ въ виду его основательнаго знакомства съ классиками. Но это не такъ легко было исполнить какъ думали почтенные ученые. Богословы возстали противъ этого, и дло пойдетъ на разршеніе Кромвеля, какъ канцлера университета. Не говоря о моихъ личныхъ чувствахъ, для всхъ насъ было бы величайшимъ торжествомъ, если бы еврей получилъ докторскій дипломъ въ этой стран, гд восемь или десять лтъ тому назадъ не смлъ показаться ни одинъ человкъ нашего племени…
Глаза раввина сверкнули при этихъ словахъ и отблескъ счастья на минуту озарилъ его лицо. Онъ замолчалъ, такъ какъ дверь отворилась и въ комнату вошла Мануэлла въ сопровожденіи Самуила. Солнечный лучъ, падавшій изъ окна, одновременно освтилъ ихъ обоихъ, затмъ они разошлись. Мануэлла подошла къ раввину и сла около него, между тмъ какъ Самуилъ остановился у дверей, говоря, что ждетъ м-ра Никласа, который вошелъ въ домъ вслдъ за ними.
Раввинъ ласково взглянулъ на Мануэллу, затмъ глаза его остановились на сын, такъ какъ онъ давно замтилъ склонность Самуила къ его любимой учениц. Это чувство началось съ дтства, росло съ годами и окрпло въ долгой разлук, несмотря на мучительныя сомннія, неизвстность и полную безнадежность. Раввинъ никому не говорилъ объ этомъ, даже своему сыну, но онъ искренно желалъ его брака съ Мануэллой.
Сильный стукъ въ дверь возвстилъ приходъ м-ра Никласа, который, по своему обыкновенію, не могъ войти въ домъ безъ шума, въ особенности, если имлъ возможность сообщить какое нибудь важное извстіе.
— Будьте готовы, почтеннйшій раввинъ, проговорилъ онъ съ трудомъ переводя дыханіе, потому что въ послдніе годы фигура его приняла еще большіе размры. Я пришелъ сюда прямо изъ Уайтголя, тамъ ршили завтра-же назначить вамъ пріемъ, но не частнымъ образомъ, какъ этого желалъ скромный амстердамскій раввинъ. Нтъ, почтенный Менассія,— протекторъ веллъ пригласить васъ и вашихъ спутниковъ на торжественную аудіенцію въ банкетной зал, гд онъ намренъ привтствовать васъ передъ цлымъ свтомъ и выслушать ваши требованія.
Это извстіе было настолько неожиданно, что раввинъ долженъ былъ сдлать усиліе, чтобы отвтить. Онъ всталъ съ мста и пожавъ руку секретарю, сказалъ:
— Господь да сохранитъ протектора и избавитъ его отъ враговъ и ихъ тайныхъ козней! Въ немъ вся надежда Израиля!
Тнь неудовольствія промелькнула на добродушномъ лиц м-ра Никласа при послднихъ словахъ раввина.— Вы правы, сказалъ онъ,— нужно молить Бога, чтобы онъ уничтожилъ его враговъ, этихъ клятвопреступниковъ и измнниковъ отечества. На-дняхъ мы получили врное извстіе, что безумный Бокингемъ опять здсь. Этотъ человкъ, какъ буревстникъ, онъ всегда тамъ, гд въ воздух можно ожидать грозы. Теперь онъ не выскользнетъ изъ нашихъ рукъ! Хотя протекторъ врагъ всякой безполезной строгости, но онъ долженъ принять мры, чтобы покончить съ герцогомъ. Для господъ кавалеровъ заговоры такая же забава, какъ игра въ карты или кости. Кто бываетъ въ проигрыш въ этихъ случаяхъ? Простой человкъ, шея котораго не настолько гибка, чтобы вытащить голову изъ петли. Во всякомъ случа Бокингему не сдобровать! Намъ передали, что его видли на подмосткахъ передъ ‘Новой биржей’ въ роли клоуна, мы ждемъ на-дняхъ еще боле точныхъ свдній. Сегодня вечеромъ, онъ долженъ быть въ гостяхъ у одной дамы, и вроятно выболтаетъ все, что намъ нужно знать…
М-ръ Никласъ понизилъ голосъ, Мануэлла воспользовалась этой минутой, чтобы отозвать къ окну Самуила, который былъ пораженъ внезапной блдностью, покрывшей ея лицо.
— Ты слышалъ, что говорилъ м-ръ Никласъ? спросила она взволнованнымъ голосомъ,— ему измнили…
— Такой человкъ какъ Бокингемъ не заслуживаетъ лучшей участи! замтилъ Самуилъ.
— Не намъ быть его судьями, возразила съ горячностью Мануэлла.— Пусть онъ погибнетъ отъ Божьей руки, а не отъ коварства графини Дизаръ, которая измнила своимъ лучшимъ друзьямъ. Я убждена, что это опять ея дло. Умоляю тебя Самуилъ спаси его! Одно воспоминаніе объ этой злой женщин и отвратительномъ лицемр, который пользуется ея милостью, приводитъ меня въ ужасъ. Я не желала бы, чтобы даже мой отъявленный врагъ очутился въ ихъ власти. Ты можешь освободить его изъ ихъ рукъ, если захочешь этого.
— Мануэлла, сказалъ юноша, взглянувъ на нее съ укоризной.— Ты слишкомъ заботишься объ участи этого недостойнаго человка. Я. не имю никакого основанія сомнваться въ теб, но къ чему подавать новый поводъ къ подозрніямъ, изъ-за которыхъ ты вынесла столько мученій.
Мануэлла молча опустила голову, печальное выраженіе ея лица глубоко тронуло Самуила бенъ Израиля.— Ты требуешь отъ меня невозможнаго! возразилъ онъ.— Укажи мн, гд и какимъ способомъ могу я извстить этого безумнаго смльчака о грозящей ему опасности.
— М-ръ Никласъ сказалъ, что онъ долженъ быть сегодня вечеромъ у одной дамы… Если мое предположеніе врно, то теб не трудно будетъ найти его. Когда начнетъ темнть выйди на дорогу, которая ведетъ къ ‘Ham-Haus’ и жди его тамъ. Ты передашь ему эту записку.
Мануэлла взяла со стола клочекъ бумаги и написала на ней нсколько словъ карандашемъ.— Вотъ записка, сказалъ она, исполнишь ли ты мою просьбу Самуилъ?
— Разумется, если ты желаешь этого, отвтилъ влюбленный юноша, пряча записку въ карманъ.— Но я не увренъ, хорошо ли я длаю, спасая этого жалкаго человка, который одинаково вреденъ, какъ для государства, такъ и для славы его.
— Неужели ты въ самомъ дл считаешь опасными людей, подобныхъ Бокингему, сказала Мануэлла съ презрительной улыбкой, которая окончательно разсяла сомннія ея врнаго друга.
Въ это время м-ръ Никласъ опять возвысилъ голосъ, такъ какъ разговоръ перешелъ къ новости, одинаково занимавшей троихъ собесдниковъ.
— Завтра утромъ, продолжалъ онъ,— приблизительно около этого времени явится сюда оберъ-церемоніймейстеръ, сэръ Оливеръ Флемингъ въ парадной форм. За вами и вашими спутниками будутъ присланы государственныя кареты. По всмъ улицамъ, по которымъ вы будете прозжать отъ этихъ воротъ до дворца, караульные будутъ отдавать вамъ честь. Все это было соблюдено во время пріема новаго французскаго посланника, тоже будетъ сдлано и для васъ.
Раввинъ разсянно слушалъ словоохотливаго секретаря, такъ какъ въ это время онъ мысленно молилъ Бога, чтобы вншній почетъ, который хотли оказать еврейскому народу въ лиц его представителей, привелъ къ боле существеннымъ и прочнымъ результатамъ.

ГЛАВА II.
Предостереженіе.

Былъ девятый часъ вечера. Графиня Дизаръ съ возрастающимъ нетерпніемъ ожидала прибытія Бокингема.
Она сидла въ своемъ уютномъ будуар, стны котораго были обиты блой кожей, выложенной серебромъ и лазурью и украшены рзьбой изъ лакированнаго дуба, красивый серебряный бордюръ окаймлялъ потолокъ. Каминъ представлялъ такое же гармоничное сочетаніе благо и голубаго цвта, серебряныя подпорки отсвчивали красноватымъ свтомъ, отъ яркаго огня, горвшаго за ршеткой. На потолк висла лампа, освщавшая комнату пріятнымъ полусвтомъ. Об двери были открыты: изъ одной виднлась спальня, въ глубин которой стояла роскошная постель съ пологомъ изъ голубой парчи, другая дверь выходила въ залу, богато убранную скульптурными произведеніями, среди которыхъ блли въ темнот мраморныя фигуры девяти музъ, стоявшія полукругомъ.
Ходили слухи, будто графиня не разъ принимала протектора въ этомъ роскошномъ будуар съ его соблазнительной обстановкой. Трудно поручиться въ достоврности этихъ слуховъ, такъ какъ народная молва часто связываетъ всякія небылицы съ великими именами какъ въ хорошую, такъ и въ дурную сторону. Но весьма вроятно, что графиня испытала вс средства, чтобы запречь могущественнаго человка въ свою колесницу, такъ какъ нердко фантазія сильне увлекаетъ женщинъ, нежели потребность сердца.
Во всякомъ случа, каковы бы ни были отношенія Кромвеля къ графин Дизаръ, онъ не былъ человкомъ, который могъ бы выносить иго женщины хотя бы самой красивой и ловкой. Онъ понялъ ея властолюбивую натуру посл первой встрчи и подчинилъ ее своей непреклонной вол, она чувствовала себя безсильной передъ нимъ, и это до извстной степени возвратило ей чувство собственнаго достоинства и самообладаніе. Графиня часто бывала при двор протектора, и Уайтголль былъ всегда открытъ для нея, но это не удовлетворяло ее. Такой милостью пользовались и другія знатныя дамы, которыя ничмъ не заслужили ее и далеко не были такъ красивы какъ она. Сознавая всю неловкость своего положенія, она сначала боялась протектора, затмъ мало по малу возненавидла его отъ всей души. Каждый слухъ съ континента о маленькомъ двор Карла II придавалъ ей новыя надежды. Между тмъ она была настолько въ рукахъ протектора и его полиціи, что не имла никакой возможности освободиться отъ тяготвшаго надъ нею гнета. Хотя жизнь ея не подвергалась опасности, но достаточно было малйшаго повода, чтобы ее лишили имущества, которое до сихъ поръ оставалось изъято отъ секвестровъ и конфискацій, наложенныхъ на имнія другихъ роялистовъ. Для графини это было тмъ тяжеле, что она была крайне расточительна и постоянно нуждалась въ деньгахъ. Такимъ образомъ ея положеніе становилось со дня на день невыносиме, и она все боле и боле запутывалась въ собственныхъ стяхъ.
Красивая женщина порывисто встала съ кресла и стала ходить взадъ и впередъ по мягкому ковру. Она скрестила руки на груди, на лиц ея вмст съ нетерпніемъ выражалась упорная ршимость идти наперекоръ судьб. До сихъ поръ сдлано было не мало попытокъ на жизнь протектора. Убійцы дйствовали подъ вліяніемъ фанатизма или въ надежд на большую награду. Они подкарауливали Кромвеля по дорог изъ его загороднаго дома въ Hampton-Court’ до городской резиденціи въ Уайтголл. Чтобы достигнуть своей преступной цли они прибгали къ помощи кинжала, яда, коварства, измны, старались даже проникнуть въ его внутренніе покои. Умерщвленіе ‘тирана’ было заране провозглашено ‘актомъ героизма’ въ лагер враговъ протектора. Но все было напрасно, тотъ, противъ котораго были направлены вс эти удары, повидимому находился подъ особымъ покровительствомъ Божіимъ, и единственнымъ печальнымъ результатомъ этихъ попытокъ былъ эшафотъ или темница. Носились слухи, что Кромвель носитъ подъ платьемъ панцырь, который защищаетъ его отъ ударовъ, что онъ не прикоснется къ кубку вина, пока другіе не попробуютъ его, и будто бы онъ каждую ночь мняетъ комнату, которая должна служить для него спальней.
Также неудачны были попытки поднять возстаніе въ различныхъ графствахъ Англіи, он повели только къ усиленію строгихъ мръ, принятыхъ противъ роялистическихъ фамилій Англіи и увеличенію бдительности протектора.
Все это знала графиня, невеселыя мысли занимали ее въ то время, когда она въ волненіи ходила по комнат. Свобода могла быть возвращена ей только съ паденіемъ Кромвеля, и ничего на свт она не желала боле этого. Тмъ не мене она находилась въ такой зависимости отъ него, что если бы даже представился случай достигнуть желанной цли, то она лично не могла бы воспользоваться имъ. Два зоркихъ глаза неотступно слдили за нею, она трепетала передъ своимъ дворецкимъ Пиккерлингомъ и не видла возможности отдлаться отъ него.
Не разъ проклинала она тотъ день, когда по своей неосторожности должна была сдлаться его сообщницей. Маленькій кулакъ ея сжимался отъ ярости при мысли, что она сама по собственной вин поставила себя въ эту двойную зависимость. У ней явилось недовріе къ собственному уму и изобртательности, которая не разъ выводила ее изъ затрудненія въ былыя времена.
— Необходимо уничтожить протектора, пробормотала красивая женщина, но первый шагъ долженъ быть сдланъ по трупу этого негодяя.
Въ это время раздался тонкій серебристый звукъ каминныхъ часовъ изъ чернаго дерева съ серебряной насчкой. Пробило девять часовъ.
— Онъ самъ назначилъ этотъ часъ, сказала она вполголоса. Къ несчастью Пиккерлингъ знаетъ, что я ожидаю Бокингема, но по крайней мр онъ не услышитъ нашего разговора.
Она накинула на себя кашемировую шаль, лежавшую около нея на кресл, и, пройдя залу и сни, вышла въ открытую галлерею, окружавшую эту часть замка. Отсюда она пробралась чуть слышными шагами къ широкой лстниц, ведущей въ паркъ, и стала прислушиваться. Была теплая весенняя ночь, звзды свтили такъ ярко, что можно было различить очертанія предметовъ. Южный втеръ проносился по темнымъ аллеямъ, наполненнымъ ароматомъ свжей зелени, между группами деревьевъ отсвчивали блыя статуи боговъ, богинь, фавновъ и сатировъ, двойной рядъ которыхъ обозначалъ дорогу, ведущую къ воротамъ парка, за которыми текла Темза. Въ недалекомъ разстояніи отъ лстницы стояла колоссальная фигура, изображавшая рчнаго бога, верхушки деревьевъ образовали надъ нимъ высокій сводъ.
Графиня боязливо оглянулась, затмъ пошла по главной алле и, спускаясь съ террасы на террасу, остановилась въ нсколькихъ шагахъ отъ воротъ, такъ какъ къ своему ужасу увидла Пиккерлинга, сидящаго рядомъ съ привратникомъ.
— Опять этотъ человкъ! пробормотала она сквозь зубы. Быть можетъ онъ не замтилъ меня…
Она быстро проскользнула на боковую дорожку и, вынувъ ключъ изъ кармана, осторожно открыла калитку въ стн. Но едва сдлала она нсколько шаговъ, какъ ей показалось, что кто-то крадется за деревьями.— Бокингемъ! сказала она вполголоса, но никто не откликнулся на ея зовъ. Она боролась между естественнымъ страхомъ беззащитной женщины и ршимостью идти наперекоръ опасности. Но вотъ опять ясно раздались шаги, хотя она не знала, были ли это т самые, которые слышались за деревьями, такъ какъ не довряла своему слуху.
— Бокингемъ! крикнула она.
— Миледи! послышался отвтъ.
Это былъ герцогъ Бокингемъ, одтый въ длинный плащъ, который носили тогда обитатели Сити. Роскошные каштановые волосы опускались изъ-подъ широкихъ полей войлочной шляпы на блый воротникъ рубашки. Несмотря на этотъ простой пуританскій костюмъ, онъ все-таки имлъ видъ джентльмена и аристократа. Онъ смло приблизился къ прекрасной дам и поцловалъ ея руку съ утонченной вжливостью, какъ будто встртился съ нею въ ея гостиной.
— Если бы вы знали, Бокингемъ, какъ я боялась за васъ, сказала она шепотомъ.
— Вы напрасно безпокоитесь обо мн, миледи, возразилъ герцогъ съ веселымъ смхомъ. Приключенія — моя сфера, и я глубоко убжденъ, что умру въ своей постел естественной смертью.
Сердце графини замерло при этихъ словахъ, она знала, что Пиккерлингу извстно намреніе Бокингема постить ее, потому что онъ присутствовалъ при ихъ случайной встрч въ толп, наполнявшей залы ‘Новой биржи’. Кто могъ поручиться, что онъ уже не сдлалъ доноса.
— Клянусь моимъ патрономъ, св. Георгомъ, продолжалъ герцогъ, что въ этотъ пріздъ въ Англію мн даже не пришлось испытать ничего подобнаго, какъ посл битвы при Ворчестер, когда мы въ теченіе цлыхъ недль и мсяцевъ, блуждали изъ одного графства въ другое, изъ лсу въ лсъ, преслдуемые драгунами Кромвеля. Его величество просидлъ однажды цлые сутки въ дупл стараго дуба, близъ Боскобеля, когда кругомъ были красные мундиры, а я съ графомъ Дерби и Лаудердалемъ скакали верхомъ къ сверу. Мои товарищи были пойманы, но я остался цлъ и невредимъ, пробрался очертя голову черезъ цлый эскадронъ и даже по этому случаю познакомился съ лейтенантомъ, который сдлался моимъ большимъ пріятелемъ.
Графиня въ это время думала, что легче убжать отъ цлой толпы непріятелей, нежели ускользнуть изъ рукъ Пиккерлинга, но не ршалась сообщить своихъ размышленій Бокингему. Они дрожала при всякомъ дуновеніи втра, воображая, что тотъ, котораго она боялась больше всего на свт, можетъ услышать ея слова.
— Простите, милордъ, что я принимаю васъ за стной моего парка, сказала она съ усиліемъ, но я не считаю свой домъ безопаснымъ для васъ.
— Намъ извстно, миледи, возразилъ Бокингемъ, что у васъ въ услуженіи негодяй, котораго давно слдовало бы удалить. Онъ повредилъ нашему длу при Nonsuch’, безъ него мой братъ вроятно остался бы живъ, и многое было бы иначе, нежели теперь Это одинъ изъ шпіоновъ Кромвеля.
— Я не подозрвала, милордъ, что вы знаете его! замтила графиня съ глубокимъ вздохомъ.
— Еще бы! Онъ пользуется у насъ такой извстностью, что его дальнйшее пребываніе въ Ham-Haus’ можетъ повредить вашей репутаціи, миледи, хотя никто не сомнвается въ вашей преданности нашему длу.
У графини отлегло отъ сердца. Она видла, что ея положеніе далеко не такъ безнадежно, какъ ей казалось до этой минуты, тмъ боле, что она могла свалить свою вину на другого.
— Вы оказали бы мн большую услугу, если бы освободили меня отъ этого человка! шепнула графиня, пожимая руку герцогу.
— Вы можете разсчитывать на меня, миледи, сказалъ Бокингемъ. Но я не понимаю, почему мы такъ долго говоримъ объ этомъ лаке. Не лучше ли воспользоваться нашимъ свиданіемъ, чтобы потолковать о дл. Клянусь св. Георгомъ, что я пріхалъ сюда не изъ одной любви къ приключеніямъ. Какъ я уже говорилъ, въ послднюю кампанію я познакомился съ однимъ чудакомъ лейтенантомъ, по имени Джонъ Лильбурнъ, сначала онъ служилъ въ кромвелевскомъ войск, затмъ поссорился съ своимъ начальствомъ и былъ преданъ суду. Недавно я опять встртилъ его въ Кале, онъ былъ выгнанъ изъ службы и отправился на континентъ. Я заговорилъ съ нимъ о Кромвел, онъ тотчасъ же понесъ невообразимую чепуху, приправленную текстами священнаго писанія, изъ которой я понялъ, что онъ ненавидитъ протектора и готовъ на все, чтобы отомстить ему. Однимъ словомъ, я увидлъ, что это именно такой человкъ, какой нуженъ намъ, и тотчасъ же подружился съ нимъ. Въ это время на континент получены были самыя неутшительныя вещи изъ Англіи, говорили, что протекторъ намренъ сдлаться королемъ и что Франція готова помогать ему въ его честолюбивыхъ стремленіяхъ. Вдь это неслыханный скандалъ, миледи! Вообразите себ корону Англіи на голов этого господина, съ его деревяннымъ грубымъ лицомъ и мужицкими манерами! Посл него ни одинъ порядочный человкъ не захочетъ надть англійской короны… Клянусь честью, что если такъ пойдутъ дла, то у насъ помирятся и съ этимъ маскарадомъ. Народъ можно пріучить къ чему угодно. Если мы не воспользуемся настоящимъ моментомъ, пока еще господствуетъ неурядица, то мы пропали, намъ нужно во что бы-то ни стало помшать возстановленію порядка. Протекторъ стремится къ корон и, рано или поздно, достигнетъ своей цли, сыновья его стараются подражать аристократамъ и, къ соблазну благочестивыхъ людей, пьютъ вино и ухаживаютъ за женщинами, зять его возведенъ въ должность шталмейстера. Что же касается его дочерей, то он высоко подняли головы, носятъ длинныя платья, какъ принцессы, хотя это также не къ лицу имъ, какъ обезьянамъ пурпуръ.
— Вы напрасно насмхаетесь надъ ними герцогъ Бокингемъ, замтила графиня, его младшая дочь, Францисъ, самое очаровательное существо, какое мн когда либо приходилось встрчать.
Въ этотъ моментъ въ голов графини составился невроятный планъ, который казался ей вполн исполнимымъ. Извстно было, что одна изъ младшихъ дочерей Кромвеля, Мери, была недавно помолвлена за молодого графа Фолькенбриджа и, что многіе добивались руки его послдней дочери Францисъ. Въ числ отвергнутыхъ жениховъ называли старшаго сына Конде и даже Карла II, Стюарта. Разсказывали, что сдлано было формальное предложеніе отъ имени послдняго, но что Кромвель, выслушавъ его, спокойно отвтилъ: ‘Стюартъ никогда не будетъ моимъ зятемъ, онъ настолько развратенъ, что ему нельзя доврять!’ Все это были только слухи, но одно было достоврно, что протекторъ ничего не имлъ противъ того чтобы помирить старую англійскую аристократію съ новымъ порядкомъ вещей.
— Милордъ, сказала съ живостью графиня, схвативъ за руку Бокингема, если вы согласны, то я ручаюсь вамъ за успхъ. Я имю нкоторое вліяніе на Кромвеля, и мн не трудно будетъ женить васъ на Францисъ Кромвель, самой красивой, милой и богатой двушк въ Англіи.
Въ голов ея рисовалась цлая сть закулисныхъ интригъ, съ помощью которыхъ она надялась выйти изъ своего затруднительнаго положенія. Увренность въ успх настолько воодушевила ее, что у ней опять явилось гордое сознаніе своей красоты и ума.
Бокингемъ возразилъ со смхомъ:
— Дйствительно это было бы врное средство получить обратно мои замки и помстья, изъ которыхъ Кромвелю досталась лучшая часть, но я надюсь достигнуть этого инымъ способомъ. Во всякомъ случа жаль, если дочь Кромвеля дйствительно такъ красива…
— Она хороша какъ ангелъ! сказала графиня, которая сдлала послднюю попытку, чтобы удержать потерянную позицію.
— Къ сожалнію я не могу воспользоваться вашимъ предложеніемъ миледи. Что сказалъ бы на это мой пріятель Лильбурнъ! Нтъ, миледи, ни одинъ кавалеръ не позволитъ себ принять въ вид милости то, что онъ можетъ потребовать съ помощью шпаги.
— А если этотъ путь закрытъ для васъ? Вы, милордъ, боле чмъ кто нибудь должны бояться измны, замтила графиня.
— Измны! воскликнулъ съ безпокойствомъ герцогъ, но вслдъ затмъ онъ засмялся веселымъ смхомъ: Не вы ли миледи хотите предать меня въ руки враговъ? добавилъ онъ шутливо.
Этотъ вопросъ настолько смутилъ графиню, что она въ первую минуту не могла придумать никакого отвта. Но тутъ вниманіе ея было отвлечено шорохомъ, который послышался за ближайшимъ деревомъ.
— Господи, воскликнула она, не помня себя отъ ужаса, насъ подслушали.
— Нтъ, это втеръ! отвтилъ Бокингемъ. Кто можетъ прійти сюда въ такую пору!.. Поврьте мн, миледи, что давно наши дла не были въ такомъ блестящемъ положеніи, какъ теперь! Какъ только разнеслась всть о скоромъ заключеніи мира между Франціей и Англіей, сдлано было заявленіе со стороны Испаніи, что въ тотъ день, когда будетъ подписанъ мирный трактатъ, къ нашимъ услугамъ готовы шесть тысячъ человкъ и двадцать кораблей. Англія устала отъ военнаго деспотизма, вчнаго бряцанья оружія, и даже отъ дорого стоющей славы, поселяне жалуются на военный постой, горожане на высокіе налоги. Чернь всегда недовольна и ее можно привлечь на свою сторону общаніями. Республиканцы и роялисты воодушевлены одинаковыми стремленіями, потому что вс обмануты этимъ лицемромъ. Наконецъ, въ случа крайности въ нашемъ распоряженіи такія отчаянныя головы какъ Джонъ Лильбурнъ, которыя прошли хорошую школу въ послднюю войну. Одинъ изъ его прежнихъ товарищей по оружію, нкто Юргенъ Джойсъ, также сидитъ въ тюрьм, гд-то близь Уайтголля, по милости протектора, Лильбурнъ увряетъ, что намъ не трудно будетъ привлечь его на свою сторону. Это сынъ одного портного, нкогда онъ пользовался особенной милостью Кромвеля, знаетъ вс его привычки и каждый уголъ его гнзда, что особенно важно для насъ…
Графиня Дизаръ на разслышала послднихъ словъ, потому что въ эту минуту можно было ясно различить темную фигуру, которая выступила изъ тни деревьевъ и остановилась въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ. Несчастная женщина обомлла отъ ужаса при мысли, что это Пиккерлингъ и съ громкимъ крикомъ бросилась къ калитк, ведущей въ паркъ. Бокингемъ съ удивленіемъ смотрлъ ей вслдъ, не понимая причины ея загадочнаго бгства, но въ это время онъ почувствовалъ, что кто-то прикоснулся къ его рук. Повернувъ голову, онъ увидлъ передъ собой человка, который въ слдующую секунду такъ быстро исчезъ въ тни деревьевъ, что все это могло показаться ему обманомъ чувствъ, еслибы таинственный незнакомецъ не вложилъ ему въ руку клочокъ бумаги.
— Что это значитъ? пробормоталъ Бокингемъ. Чортъ возьми, вотъ способъ возбуждать любопытство людей, которые вовсе не заражены этимъ порокомъ. Еслибы только я могъ прочесть, что написано на этой бумаг… Онъ вышелъ изъ тни деревьевъ и, обойдя стну, направился къ сторожк привратника, изъ окна которой виднъ былъ свтъ. Дойдя до воротъ парка онъ постучалъ въ желзную ршетку, за которой тотчасъ же появился привратникъ.
— Отворите скоре, сказалъ герцогъ, я не такой человкъ, чтобы скрывать свое имя, если меня спросятъ о немъ, мн нужно только огня, чтобы прочесть записку, которая у меня въ рукахъ.
Привратникъ отворилъ калитку. Герцогъ, не дожидаясь его, вошелъ въ сторожку, гд столкнулся съ Пиккерлингомъ, который намревался проскользнуть въ дверь.
— Стой, крикнулъ герцогъ, схвативъ его за плечо и запирая за собой дверь на ключъ. Такъ не уходятъ отъ старыхъ друзей.
Пиккерлингъ остался наедин съ герцогомъ, тонъ котораго показывалъ, что онъ былъ далеко не въ хорошемъ расположеніи духа. Благочестивый пуританинъ замеръ отъ страха, колни тряслись у него въ такой степени, что онъ принужденъ былъ ссть на стулъ, чтобы не упасть. Герцогъ всталъ около него и при свт небольшой висячей лампы прочелъ записку, наскоро написанную карандашемъ: ‘Ищите спасенія въ бгств, вамъ измнили, какъ нкогда вашему брату’.
Сердце Бокингема болзненно сжалось при воспоминаніи о любимомъ брат, не помня себя отъ гнва, онъ схватилъ за горло Пиккерлинга, который въ изнеможеніи упалъ къ его ногамъ.
— Сознайся, ты сдлалъ на меня доносъ, подлый трусъ, кричалъ герцогъ, поднимая съ полу пуританина, который дрожалъ всмъ тломъ. Самое лучшее было бы убить тебя на мст и бросить твой трупъ въ Темзу, но я не хочу пятнать своей шпаги твоей поганой кровью. Говори правду — это одно можетъ спасти тебя!
— Да, я сдлалъ доносъ, проговорилъ заикаясь Пиккерлингъ, мн не оставалось другаго исхода, иначе графиня предупредила бы меня…
— Ни слова объ ней, прервалъ съ раздраженіемъ Бокингемъ, я самъ справлюсь съ твоими сообщниками… Дло идетъ о теб, помни, что твои минуты сосчитаны, если осмлишься солгать мн. Теб вроятно извстно, когда ршено арестовать меня?
— Завтра утромъ, такъ какъ предполагаютъ, что вы опять появитесь въ роли клоуна на подмосткахъ театра ‘Новой биржи’.
— Собранныя тобою свднія совершенно врны, замтилъ съ усмшкой Бокингемъ. Но помни, что съ этой минуты ты въ моей власти и будешь служить мн точно также, какъ до сихъ поръ служилъ протектору. Надюсь, что ты понимаешь меня. Если теб вздумается измнить мн, то вотъ что ожидаетъ тебя!
Съ этими словами герцогъ приложилъ остріе своей шпаги къ груди Пиккерлинга, который помертвлъ отъ ужаса.
— Сжальтесь! пробормоталъ онъ прерывающимся голосомъ, клянусь, что буду врно служить вамъ до гроба…
— Мн не нужно никакихъ общаній! сказалъ герцогъ опуская шпагу. Но знай, что достаточно будетъ малйшаго повода, чтобы покончить съ тобой. Съ завтрашняго дня ты поступишь на мою службу и будешь исполнятъ различныя тайныя порученія, но, чтобы не возбудить подозрній, ты останешься въ дом графини.
— Это невозможно! воскликнулъ Пиккерлингъ, она сдлаетъ на меня доносъ.
— Разв нтъ никакихъ средствъ, чтобы принудить графиню къ молчанію?
— Никакихъ милордъ, потому что иначе ее принудятъ выхать изъ Лондона.
— Вда не велика, если ее вышлютъ отсюда! Совтую теб позаботиться объ этомъ. Достатачно ли будетъ, если ты донесешь кому слдуетъ, что она имла сегодня тайное свиданіе съ герцогомъ Бокингемомъ.
На лиц Пиккерлинга выразилось удивленіе, но онъ тотчасъ же овладлъ собой. Да, этого совершенно достаточно! сказалъ онъ.
— Постарайся, чтобы ее сослали въ одинъ изъ ея замковъ подальше изъ Лондона, въ ее отсутствіе, ты будешь управлять Ham Haus’отъ, гд намъ будетъ удобно видться съ нашими друзьями. Теперь я поручаю теб эти бумаги, добавилъ герцогъ, вынимая изъ кармана большой запечатанный пакетъ. За мною слдятъ, я не могу держать при себ подобныхъ документовъ! когда графиня выдетъ изъ Лондона, ты отдашь ихъ по назначенію. Надюсь, что ты въ точности исполнишь мое приказаніе.
Съ этими словами герцогъ спокойно подошелъ къ двери и впустилъ привратника. Войдите, сказалъ онъ, обращаясь къ послднему, покойной ночи.
Герцогъ вышелъ въ паркъ, мысли его были всецло поглощены таинственной запиской. Онъ долго старался припомнить, гд ему приходилось видть этотъ почеркъ, наконецъ въ голов его блеснула мысль, что онъ обязанъ своимъ спасеніемъ прекрасной еврейк, передъ которой онъ чувствовалъ себя глубоко виноватымъ.
Пиккерлингъ тотчасъ посл ухода герцога полюбопытствовалъ узнать кому адресованъ отданный ему пакетъ, и къ ужасу своему прочелъ слдующую надпись:

Джонъ Лильбурнъ
своему другу и товарищу по оружію
Юргену Джойсъ,

бывшему оберъ-лейтенанту Кромвелевскаго полка, нын разжалованному и посаженному въ тюрьму Mews, близъ Уайтголля.

Въ Лондонъ.

ГЛАВА III.
Герцогъ Бокингемъ ршается на женитьбу.

На слдующее утро герцогъ Бокингемъ явился изъ первыхъ на площадь передъ ‘Новой биржей’ и всталъ въ толп, которая мало по малу образовалась передъ подмостками, задолго до начала представленія. Опасность, непріятная для большинства людей, имла для него особенную прелесть, если съ нею было связано какое-нибудь приключеніе. У него не было достаточно выдержки, чтобы стремиться къ какой либо серьёзной цли или къ осуществленію идеи, но онъ готовъ былъ на всякія жертвы, если только представлялся случай обмануть своихъ враговъ и позабавиться надъ ними. Чмъ смле и рискованне была затя, тмъ больше доставляла она ему удовольствія, и для него было бы величайшимъ лишеніемъ, если бы онъ не имлъ возможности наблюдать за выраженіемъ лицъ обманутыхъ имъ людей. Онъ отправился на площадь въ скромной одежд жителя Лондонскаго Сити, которая была на немъ наканун, такъ какъ онъ провелъ ночь у какого-то забора. Хотя война пріучила его къ такого рода ночлегамъ, но онъ не могъ заснуть до утра. Его занимала мысль, кто виновне изъ двухъ: графиня или ея дворецкій, или быть можетъ они оба одновременно промышляли однимъ ремесломъ. Съ нкотораго времени между роялистами ходили далеко неблагопріятные слухи, по поводу отношеній графини къ Кромвелю. Не бда, если она не безгршна, думалъ Бокингемъ, она слишкомъ хороша собой, чтобы быть невинной. Но во всякомъ случа мы должны быть благодарны ей, что она взяла себ въ услуженіе этого лицемра, который будетъ крайне полезенъ для насъ, когда начнется охота за старой лисицей. Графиня нкоторое время поживетъ въ деревн, гд она не въ состояніи будетъ вредить намъ, а когда все прійдетъ въ порядокъ намъ будетъ очень пріятно видть ее. При двор нельзя обойтись безъ такихъ дамъ, какъ графиня Дизаръ, хотя графъ Лаудердаль будетъ не особенно доволенъ, если мы по прежнему будемъ ухаживать за ней…
Отсюда мысли герцога перешли къ предстоящему представленію. Онъ зналъ, что оказалъ плохую услугу антрепренёру, оставивъ его въ критическую минуту безъ всякихъ объясненій. Антрепренёръ былъ пожилой человкъ, магикъ и фокусникъ по ремеслу, съ успхомъ обманывавшій публику въ различныхъ городахъ Европы. Посл долгихъ странствованій онъ ршился постить Англію, гд только-что кончилась междоусобная война. Въ Кале онъ встртился съ клоуномъ, который предложилъ ему свои услуги за сходную цну, у клоуна былъ прекрасный голосъ, ловкія манеры, при этомъ онъ отличался необыкновенною гибкостью движеній и неистощимымъ остроуміемъ. Старый магикъ тотчасъ же нанялъ его и привезъ съ собой въ Лондонъ, гд устроилъ временной народный театръ на площади передъ ‘Новой биржей’, имвшій снаружи видъ пестрой палатки съ флагомъ. Успхъ превзошелъ вс ожиданія, публика увеличивалась съ каждымъ представленіемъ и хотя она довольно равнодушно смотрла на фокусы магика, но за то отъ всей души аплодировала клоуну и хохотала надъ его продлками. Неизвстно догадывался ли старый шарлатанъ, что его клоунъ извстный Георъ Виллье, герцогъ Бокингемъ, что весьма вроятно, такъ какъ объ этомъ открыто говорили въ Лондон. Во всякомъ случа ему не приходилось раскаиваться въ сдланномъ выбор до того дня, когда его клоунъ исчезъ безслдно наканун представленія. Бокингемъ, стоя въ толп зрителей, живо рисовалъ себ смущеніе стараго шарлатана, въ это утро, когда вмсто клоуна онъ нашелъ только его шапку съ колокольчиками, платье и скрипку. Наконецъ поднялась занавсь и вышелъ мальчикъ въ красномъ халат съ золотой обшивкой и сдомъ парик, локоны котораго величественно опускались по плечамъ. Продлавъ обычные фокусы, онъ удалился и его замнилъ клоунъ въ шапк и плать прежняго клоуна, которому онъ старался подражать до малйшихъ подробностей, хотя Бокингемъ находилъ, что подражаніе было довольно неудачное. Вмст съ тмъ онъ сдлалъ и другое неутшительное наблюденіе, что публика также усердно аплодировала его двойнику, какъ и ему самому. Его тщеславіе было настолько оскорблено этимъ, что онъ хотлъ громко выразить свое негодованіе и обнаружить обманъ, но по счастью неловкій соперникъ предупредилъ его.
Не прошло и полчаса посл начала представленія, какъ отрядъ вооруженныхъ солдатъ неожиданно оцпилъ толпу зрителей по команд своего капрала, который, войдя на подмостки, положилъ свою руку на плечо клоуна со словами: ‘Именемъ закона, арестую васъ милордъ!’ Тотъ, къ кому было обращено это воззваніе, съ громкимъ воплемъ бросился къ ногамъ блюстителя закона, который былъ настолько смущенъ этимъ, что съ трудомъ могъ выговорить: ‘Признайтесь, вы герцогъ Бокингемъ!’
— Бокингемъ! пронеслось въ толп, поднялся ропотъ. Нсколько голосовъ громко крикнуло: Нтъ, нтъ! это не Бокингемъ!..
— Вы вроятно также какъ и я знаете герцога добрые люди! кричалъ несчастный клоунъ жалобнымъ слезливымъ голосомъ. Посмотрите, разв я похожъ на герцога Бокингема!..
Онъ сорвалъ шапку съ головы и началъ обими руками стирать краску съ лица.
— Нтъ, это не Бокингемъ слышалось въ толп. Герцогъ былъ въ это время популярнымъ лицомъ между лондонской чернью, многіе знали его въ лицо или по портрету, они были уврены, что этотъ некрасивый, неуклюживый человкъ, молящій о пощад не иметъ ничего общаго съ блестящимъ герцогомъ Бокингемомъ.
Капралъ тотчасъ же перешелъ отъ вжливаго тона въ боле интимный. Бокингемъ ты или нтъ, намъ все равно, сказалъ онъ клоуну, но ты останешься у насъ подъ стражей, пока мы не найдемъ кого нужно. Онъ долженъ быть здсь, и намъ отданъ приказъ арестовать его. Ни одинъ человкъ не выйдетъ отсюда, если онъ дорожитъ жизнью!..
По команд капрала отрядъ раздлился, чтобы занять выходы. Бокингемъ, видя что доле нельзя терять ни одной минуты ршился на отступленіе, разсчитывая, что оно останется незамтнымъ въ виду многочисленной толпы. Но подставной Бокингемъ былъ заинтересованъ въ его арест и зорко слдилъ за тмъ, что длалось на площади, такъ какъ съ высоты подмостковъ онъ могъ удобно видть всю позицію. Вотъ, вотъ! ловите его!.. крикнулъ онъ неожиданно. Кто-то скрылся подъ аркой!..
Это восклицаніе было услышано Бокингемомъ и возбудило вниманіе капрала, который кричалъ ему вслдъ, чтобы онъ остановился, если не желаетъ быть застрленнымъ. Герцогъ ускорилъ шагъ и исчезъ изъ виду прежде чмъ капралъ усплъ пробраться сквозь толпу. Послдній, досадуя, что выпустилъ изъ рукъ подозрительнаго человка, отдалъ приказъ немедленно очистить площадь, а самъ вернулся на подмостки и, тряся за руку несчастнаго клоуна, кричалъ, что не выпуститъ его на свободу до тхъ поръ, пока не отыщется настоящій Бокингемъ.
По соображенію капрала, бглецъ долженъ былъ направиться къ рк или къ дворамъ Iork-Haus’а, поэтому онъ сдлалъ соотвтствующія распоряженія, разсчитывая на полный успхъ. Между тмъ прямая дорога къ Iork-Haus’у оставалась незанятою, и Бокингемъ воспользовался единственнымъ выходомъ предоставленнымъ ему великодушнымъ капраломъ.
Онъ опять стоялъ передъ порталомъ величественнаго замка построеннаго его отцомъ, гд онъ провелъ свое дтство и не былъ съ тхъ поръ, какъ ходъ политическихъ событій заставилъ его покинуть родину. Онъ невольно остановился несмотря на очевидную опасность попасть въ руки Кромвеля. Странное, почти романическое чувство неопредленной грусти охватило его, глаза его остановились на прекрасномъ фасад, съ высокими стрльчатыми окнами, стройными столбами, сводами и изящными балконами. Везд видны были слды запустнія, зеленый мохъ мстами покрывалъ стны, плющъ обвивалъ балконы. Большіе запущенные сады простирались далеко къ Темз, представляя сплошную массу густой непроницаемой зелени, даже зеркальная поверхность рки въ этомъ мст была покрыта тростникомъ и плавучими растеніями.
Посл конфискаціи всего имущества Бокингемовъ, замокъ нсколько лтъ оставался необитаемымъ, пока парламентъ не подарилъ его генералу Ферфаксу. Главнокомандующій все неохотне принималъ участіе въ общественныхъ длахъ, по мр того, какъ приближалась трагическая развязка. Его пригласили присутствовать въ засданіи, осудившемъ на смерть Карла I. Когда начали читать списокъ судей и ассистентовъ и въ числ ихъ упомянули имя генерала, то изъ публики, среди роковой тишины, послышался женскій голосъ: ‘Ферфаксъ слишкомъ уменъ, чтобы участвовать въ такомъ дл!’ Вс были поражены этой неприличной выходкой, но сдлали видъ, что не замчаютъ ее. Наконецъ, дло дошло до обвинительнаго акта, въ которомъ было сказано, что судъ надъ королемъ былъ назначенъ по требованію народа, тогда снова раздался тотъ же голосъ изъ публики и громче прежняго: ‘Нтъ, нтъ! Не спрашивали и сотой доли народа! Это ложь! Кромвель измнникъ!..’ Негодованіе сдлалось всеобщимъ, предлагали стрлять въ галлерею, и только съ большимъ трудомъ друзьямъ ршительной дамы удалось увести ее изъ залы и спасти отъ неминуемой опасности. Эта дама была леди Ферфаксъ. Вскор посл того, король палъ на эшафот, почти одновременно съ этимъ генералъ Ферфаксъ отказался отъ должности и передалъ знаки своего достоинства парламенту, который нкогда облекъ его властью. Глубокая пропасть отдляла его теперь отъ прежняго товарища по оружію. Онъ поклонялся Оливеру Кромвелю, пока тотъ служилъ одному отечеству и шелъ побдоносно во глав войска, теперь онъ чувствовалъ къ нему отвращеніе, такъ какъ считалъ его измнникомъ и честолюбцемъ, мечтавшимъ о корон. Роялисты, жившіе въ изгнаніи, возлагали большія надежды на генерала Ферфакса и не разъ обращались къ нему съ различными предложеніями. Но онъ отвчалъ имъ упорнымъ отказомъ, такъ какъ не хотлъ навлечь новыя бды не свое отечество рискованными предпріятіями, исходъ которыхъ былъ боле чмъ сомнительный. Желая оставаться врнымъ своимъ убжденіямъ, онъ удалился въ свое наслдственное помстье Nim-Appleton, гд жилъ вдали отъ Лондона, занимаясь сельскимъ хозяйствомъ и воспитаніемъ своей единственной дочери Мери. Въ первый разъ посл долгаго отсутствія онъ пріхалъ по дламъ въ Лондонъ. Онъ не постилъ ни одного изъ своихъ прежнихъ товарищей по оружію и чувствовалъ себя чужимъ въ город, гд въ продолженіи нсколькихъ лтъ, каждое его слово было приказаніемъ. Несмотря на то, что съ разныхъ сторонъ ему предлагали самое широкое и радушное гостепріимство, онъ отказался отъ всхъ приглашеній и остановился въ покинутомъ Iork-Heus’k, который нсколько лтъ тому назадъ былъ формально подаренъ ему парламентомъ. Никто не сопровождалъ его, кром единственной дочери, которая была теперь также неразлучна съ нимъ, какъ во времена своего ранняго дтства.
Герцогъ Бокингемъ, стоя передъ прекрасной аркой воротъ, ведущихъ къ Iork-Haus’у не подозрвалъ, что въ данный моментъ стны его пріютили новыхъ владльцевъ. Погруженный въ воспоминанія юности, онъ медленно шелъ по двору, между широкими плитами котораго росли густые пучки травы. Онъ былъ увренъ, что дворецъ запертъ со всхъ сторонъ и очень удивился, когда нашелъ дверь боковаго входа полуоткрытой. Какая счастливая случайность! подумалъ Бокингемъ. Могъ ли я ожидать, что найду здсь убжище отъ моихъ враговъ…
Въ обширныхъ сняхъ господствовали сумерки, шаги его глухо раздавались по каменному полу. Онъ поднялся по широкой лстниц, гд на рзныхъ перилахъ, по прежнему, красовался его родовой гербъ, хотя покрытый пылью. Двери верхняго этажа были также везд открыты, такъ что онъ безпрепятственно дошелъ до своей бывшей комнаты, въ которой жилъ до того дня, когда голова его была оцнена въ большую сумму и дворецъ его оцпленъ красными мундирами. Онъ дремалъ на этомъ диван въ послднее утро, когда произошло возмущеніе въ Сити, малйшія подробности живо воскресли въ его памяти. Онъ получилъ тогда письмо отъ матери полное горькихъ упрековъ за его легкомысленное поведеніе, которое служило дурнымъ примромъ для младшаго брата. Но письмо почти не произвело на него никакого впечатлнія, вслдъ затмъ онъ насильно похитилъ Мануэллу и ухалъ съ братомъ изъ Лондона… Прахъ Франциса Виллье давно истллъ подъ дубомъ въ кингстонскомъ лсу, что сталось съ великодушной двушкой, которой онъ былъ теперь обязанъ своимъ спасеніемъ?… Нчто похожее на раскаяніе впервые шевельнулось въ его душ при этомъ воспоминаніи, но усталость все боле и боле давала себя чувствовать. Онъ прилегъ на диван и протянулъ ноги, мысли начали путаться въ его голов, послднее, что онъ видлъ, былъ его собственный портретъ, нарисованный Ванъ-Дикомъ. Глаза его закрылись. Дикіе голоса на улиц и шумъ оружія внезапно разбудили его, хотя онъ совсмъ очнулся, но ему казалось, что онъ видитъ сновидніе. Передъ нихъ стояла молоденькая двушка лтъ шестнадцати, ее нельзя было назвать красавицей, но въ ней было столько граціи и миловидности, что Бокингемъ нашелъ ее очаровательной. Она наклонилась къ нему и смотрла на него съ искреннимъ участіемъ, но въ глазахъ ея выразился испугъ, смшанный съ радостнымъ изумленіемъ, когда онъ поднялся на ноги. Она отступила отъ него на нсколько шаговъ и бросила взглядъ на портретъ, висвшій надъ каминомъ.
— Вы Бокингемъ? спросила она ласковымъ тономъ, какимъ встрчаютъ стараго друга.
Въ наружности и манерахъ молодой двушки было столько привлекательнаго, что Бокингемъ доврчиво подошелъ къ ней: — Простите, миледи, сказалъ онъ, что я позволилъ себ войдти сюда непрошеннымъ гостемъ?
— Этотъ домъ ваша собственность, милордъ, и вы можете располагать имъ.
— Въ былыя времена онъ дйствительно принадлежалъ мн, но не теперь! возразилъ Бокингемъ съ легкимъ раздраженіемъ въ голос.
— Вы и теперь можете его считать своимъ, это также врно, какъ то, что меня зовутъ Мери Ферфаксъ.
При этомъ имени Бокингемъ преклонилъ колно со словами: — Позвольте мн привтствовать дочь человка, который не осквернилъ своихъ рукъ кровью короля и не захотлъ пользоваться добычей, награбленной похитителемъ престола.
Затмъ онъ почтительно поцловалъ руку молодой леди. Но въ эту минуту отворилась дверь и въ комнату вошелъ лордъ Томасъ Ферфаксъ, бывшій главнокомандующій англійской арміи, который семь или восемь лтъ тому назадъ вмст съ Кромвелемъ назначилъ цну за его голову.
Герцогъ всталъ, чтобы поклониться ему, но тутъ онъ увидлъ въ дверяхъ капрала и вооруженныхъ солдатъ, которые остановились въ передней.
— Простите меня, сэръ, что я поставилъ васъ въ такое неловкое положеніе! сказалъ онъ Ферфаксу, но я не зналъ о вашемъ прізд, иначе я не ршился бы войдти въ вашъ домъ. Затмъ, обращаясь къ капралу, онъ добавилъ:— Я герцогъ Бокингемъ, котораго вы ищите, и вы можете вести меня куда вамъ приказано!
Мери встала передъ Бокингемомъ, какъ будто хотла защитить его собой и подняла руку съ тмъ же умоляющимъ полуповелительнымъ жестомъ, какъ нкогда въ лагер, на высотахъ Незби, когда она просила отца пощадить Юргена.
Ферфаксъ видлъ этотъ знакомый для него жестъ. Онъ вжливо поклонился герцогу и сказалъ:
— Вы напрасно называете этотъ замокъ моимъ, милордъ, я принялъ его изъ рукъ парламента, чтобы при первой возможности возвратить его законному владльцу. Поэтому я считаю особеннымъ счастьемъ, что могу принять васъ здсь и оказать то гостепріимство, какое только возможно при ныншнемъ положеніи длъ.
Онъ сдлалъ нсколько шаговъ и, подозвавъ капрала, сказалъ:
— Теперь вы можете удалиться, такъ какъ исполнили свою обязанность и даже боле этого! Вернитесь къ вашему офицеру и передайте ему отъ моего имени, чтобы онъ доложилъ протектору, что Iork-Haus отданъ парламентомъ лорду Ферфаксу, который не потерпитъ нарушенія правъ его дома. Этотъ домъ принадлежитъ мн по англійскимъ законамъ и всякій находящійся въ немъ настолько-же долженъ быть огражденъ отъ всякаго насилія, какъ и я самъ. Поэтому г-нъ капралъ совтую вамъ отпустить вашихъ людей.
Капралъ, нкогда служившій подъ начальствомъ Ферфакса, смущенный строгимъ взглядомъ бывшаго главнокомандующаго, отвтилъ:
— Если вы прикажете генералъ, то я готовъ повиноваться…
— Я не отдаю больше приказаній, но требую только исполненія закона!
— Пусть это будетъ на вашей отвтственности генералъ, сказалъ капралъ.
— Разумется! возразилъ Ферфаксъ, повернувъ спину солдатамъ, которые немедленно удалились.
— Благодарю васъ, сэръ, сказалъ герцогъ, глубоко тронутый съ почтительнымъ поклономъ. Вашъ поступокъ вдвойн радуетъ меня, какъ доказательство, что дворянскія традиціи еще не окончательно вымерли въ Англіи.
— Будьте какъ дома, милордъ, и располагайте вашимъ замкомъ. Правда, нсколько лтъ тому назадъ, я подписалъ извстную вамъ прокламацію вмст съ другимъ человкомъ, но при ныншнемъ положеніи длъ я считаю эту бумагу уничтоженной и очень радъ, что имю возможность возвратить вамъ Iork-Haus.
Краска смущенія выступила на лиц Бокингема, что случалось съ ними очень рдко, при его нравственной распущенности. Онъ взглянулъ на Мери и встртилъ глаза ея устремленные на него. Выраженіе ихъ было настолько краснорчиво, что въ душ герцога явилась внезапная ршимость, которая показалась бы дикой и неисполнимой всякому разсудительному человку, но онъ находилъ ее вполн естественной.
— Мн остается только благодарить васъ, сэръ, за ваше великодушное предложеніе, сказалъ Бокингемъ посл нкотораго молчанія. Но я не могу принять отъ васъ такой цнный подарокъ. Какое значеніе иметъ для меня домъ и родина, когда мн суждено быть странствующимъ рыцаремъ и посвятить свою дальнйшую жизнь королю.
Горячность, съ какой говорилъ герцогъ, вызвала улыбку на серіозномъ лиц Ферфакса.— Я совтовалъ бы вамъ милордъ не говорить такъ громко объ этомъ, сказалъ онъ. Еслибы я даже находилъ совершенно законнымъ ваше желаніе сбросить тяжелое иго Кромвеля, то и тогда я сказалъ бы, что его власть теперь слишкомъ прочна, чтобы поколебать ее, такой порядокъ не можетъ продолжаться, времена измнятся и герцогъ Бокингемъ не всегда будетъ въ такомъ положеніи, чтобы отказываться отъ такого великолпнаго замка, какъ lork-Haus.
— Я согласенъ былъ бы принятъ вашъ подарокъ, сэръ, но подъ однимъ условіемъ, сказалъ Бокингемъ.
— Оно будетъ исполнено, насколько это зависитъ отъ меня!
— Позвольте мн предварительно переговорить съ леди Мери, продолжалъ герцогъ, бросивъ нжный взглядъ на молодую двушку, лицо которой покрылось яркимъ румянцемъ.
— Я ничего не имю противъ вашего желанія, милордъ, но мн кажется, что вы будете имть достаточно случаевъ для бесды съ моей дочерью, потому что я прошу позволенія остаться съ нею въ Iork-Haus’ въ продолженіи семи или восьми дней, пока я не окончу свои дла. Затмъ я приглашаю васъ въ мое скромное помстье въ іоркскомъ графств, гд могу общать только здоровый воздухъ и превосходную охоту, но знаю заране, что не могу доставить никакихъ развлеченій, а тмъ боле удобствъ, соотвтствующихъ вашему званію.
Ферфаксъ позвонилъ и приказалъ вошедшему слуг проводить герцога въ смежную часть дворца, такъ какъ онъ вроятно желаетъ отдохнуть и переодться къ обду.
Бокингемъ сердечно пожалъ руку Ферфаксу и, поклонившись его дочери, вышелъ изъ комнаты.
Мери долго смотрла вслдъ за высокой стройной фигурой молодаго герцога, пока онъ шелъ по длинной анфилад залъ. Затмъ она ушла въ свою комнату, гд бросилась на шею старой кормилицы.
— Ты была права расхваливая красоту Бокингемовъ! воскликнула Мери. Я видла молодаго герцога…
— Дитя мое, я была уврена, что это случится рано или поздно, отвтила врная служанка.
— Но это еще не все, сказала Мери и запнулась на полслов, спрятавъ пылающее лицо на груди своей повренной.
— Я все знаю, ты можешь не разсказывать мн, еще ребенкомъ, ты часто звала его во сн, а наканун битвы при Незби, ты даже соскочила ночью съ постели и громко закричала:
‘Здсь былъ молодой Бокингемъ’! Я тогда-же подумала: это пророческій сонъ! Господь послалъ сновиднія ребенку, чтобы открыть ему будущность. Что суждено свыше, то должно непремнно исполниться!
— Кормилица!.. сказала почти съ упрекомъ Мери.
Но старуха еще крпче прижала взволнованную двушку къ своему любящему сердцу. Какая радость для матери, пробормотала она.

ГЛАВА IV.
Уайтголлъ.

Въ то время, какъ вышеописанная сцена происходила въ Iork-Haus’, мимо стнъ его, по берегу Темзы тянулся длинный рядъ парадныхъ каретъ съ вызолоченными колесами, дверцами и крышей, каждая изъ нихъ была запряжена шестью великолпными вороными лошадьми съ позолоченной упряжью. Кареты эти были посланы протекторомъ, чтобы привезти депутацію амстердамскихъ евреевъ въ Уайтголль. Большая толпа народа стояла по обимъ сторонамъ улицъ, по которымъ двигался поздъ, такъ какъ это было новое невиданное зрлище. До сихъ поръ жители Лондона встрчали евреевъ мелькомъ, когда эти скромно пробирались вдоль домовъ, стараясь остаться незамченными, такъ какъ мальчишки издали узнавали ихъ по острымъ бородамъ и своеобразному костюму и съ крикомъ гнались за ними, хватая за полы длинныхъ сюртуковъ. Но никому не приходилось видть евреевъ въ парадныхъ государственныхъ каретахъ!
Въ первой карет сидлъ Авраамъ и раввинъ Менассія бенъ-Израэль съ сыномъ, во второй — раввинъ Іаковъ Саспортасъ изъ Африки съ тремя богатйшими амстердамскими купцами. Въ остальныхъ сидли депутаты еврейскихъ общинъ изъ различныхъ странъ: Франціи, Германіи, Польши и пр.
Кареты въхали черезъ большія ворота въ главный дворъ бывшаго королевскаго дворца Уайтголля. Все пространство передъ дворцомъ до самыхъ стнъ было переполнено народомъ и войсками, солдаты съ мушкетами въ рукахъ образовали собой двойную шпалеру и отдавали честь каждой прозжающей карет до большой лстницы, гд оберъ-церемоніймейстеръ Кромвелевскаго двора, сэръ Оливеръ Флемингъ, ожидалъ ихъ. Серьезно глядли на нихъ срыя стны, фронтоны и башни Уайтголля, красные мундиры солдатъ, ружья, сабли и шлемы ярко блестли освщенные весеннимъ солнцемъ.
Оберъ-церемоніймейстеръ повелъ ‘депутатовъ еврейской націи’ (ихъ оффиціальный титулъ) по лстниц, гд у крпкихъ желзныхъ перилъ стояла почетная стража кромвелевской лейбъ-гвардіи, вооруженная алебардами, въ мундирахъ изъ сраго сукна, съ черными бархатными воротниками и серебряной обшивкой.
Эта лейбъ-гвардія, состоявшая изъ ста-шестидесяти человкъ, была выбрана самимъ Кромвелемъ изъ всхъ полковъ, каждый изъ лейбъ-гвардейцевъ имлъ чинъ и званіе офицера и находился на личной служб протектора. Когда Кромвель длалъ прогулку по парку или халъ въ Hampton-Court, то его сопровождали два взвода лейбъ-гвардіи, одинъ скакалъ галопомъ передъ его каретой, другой — сзади. Протекторъ большею частью самъ длалъ имъ смотръ, давалъ отпускъ и назначалъ изъ нихъ почетный караулъ. День и ночь стояли они неотлучно у всхъ входовъ дворца, наполняли собою сни и переднія.
Когда раввинъ бенъ-Израэль приблизился къ нимъ въ сопровожденіи своихъ спутниковъ, они отдали честь, затмъ молча подняли свои алебарды, напоминая каменныя статуи по своей неподвижности.
Двери пріемной залы были открыты, глазамъ евреевъ представилось великолпное зрлище. Это была извстная банкетная зала, въ которой Кромвель назначилъ аудіенцію ‘депутатамъ еврейской націи’. Галлерея была переполнена самыми красивыми и фешенэбельными дамами тогдашняго Лондона, въ ложахъ сидли представители всхъ монарховъ Европы. На потолк въ матовомъ свт, проникавшемъ сквозь занавси оконъ, виднлась роскошная живопись Рубенса, дорогіе ковры покрывали полъ.
— Депутаты еврейской націи! доложилъ оберъ-церемоніймейстеръ громкимъ голосомъ при вход въ залу. Вс поднялись со своихъ мстъ. Раввинъ бенъ-Израэль вошелъ первый. Опустивъ голову, онъ произнесъ слова псалма: ‘Хвалите Господа вс народы, прославляйте Его вс племена, ибо велика милость Его къ намъ, и истина Господня пребываетъ во вкъ’. Медленно размстились около него другіе евреи. Передъ ними было небольшое возвышеніе покрытое дорогимъ краснымъ ковромъ, на которомъ стояло кресло.
Четверть часа спустя церемоніймейстеръ поднялъ жезлъ и громко произнесъ:
— Его высочество, протекторъ!
При этомъ возглас по зал, всему дворцу и подъ окнами раздалось протяжное ура, сопровождаемое оглушительными звуками трубъ, бряцаньемъ поднимаемыхъ ружей и криками: ‘Да здравствуетъ его высочество протекторъ!’
Наконецъ, мало по малу, все стихло. Изъ противоположныхъ дверей, вблизи возвышенія вошелъ Кромвель, сопровождаемый высшими сановниками государства и членами совта, по правую руку шелъ сынъ его Ричардъ, по лвую — его другой сынъ Генрихъ и зять Клейполь. Вс поднялись со своихъ мстъ и сняли шляпы. Одинъ Кромвель оставался съ покрытой головой, на немъ было платье изъ чернаго бархата, высокіе сапоги и шляпа съ золотымъ шнуромъ.
Евреи стояли, склонивъ головы, когда въ зал водворилась торжественная тишина, они пробормотали привтствіе предписанное ихъ закономъ въ подобныхъ случаяхъ.
Оберъ-церемоніймейстеръ, по знаку Кромвеля, пригласилъ ихъ подойти ближе.
Когда евреи приблизились къ возвышенію, Кромвель поклонился имъ и снялъ шляпу, раввинъ бенъ-Израэль сдлалъ шагъ впередъ и, поднявъ об руки, благословилъ его по способу іудейскихъ священнослужителей со словами: ‘Благослови, Господи, силу его, о дл рукъ его благоволи, порази чресла возстающихъ на него и ненавидящихъ его, и ниспошли ему миръ отнын и до конца дней его!’
— Миръ! повторилъ Кромвель съ глубокимъ вздохомъ, поблагодаривъ раввина милостивымъ взглядомъ.
Въ это время оберъ-церемоніймейстеръ шопотомъ упрашивалъ раввина, чтобы онъ и его спутники сняли шляпы изъ уваженія къ его высочеству, доказывая, что этого требуетъ установленный церемоніалъ.
Раввинъ, положивъ руку на грудь, отвтилъ вслухъ:— Законъ запрещаетъ намъ обнажать головы передъ Всевышнимъ и его избранниками на земл!
— Оставьте ихъ сэръ Оливеръ, сказалъ протекторъ, обращаясь къ оберъ-церемоніймейстеру.— Пусть они поступаютъ такъ, какъ имъ предписываетъ ихъ законъ.
Затмъ онъ сошелъ съ возвышенія и приблизился къ раввину, который посл нсколькихъ поклоновъ хотлъ поцловать ему руку. Но протекторъ не допустилъ его до этого и дружески пожалъ руку раввину, равно и другимъ xленамъ депутаціи. Когда дошла очередь до Авраама, онъ сказалъ ему съ милостивой улыбкой:— Мы старые пріятели и надюсь не забудемъ другъ друга!
Затмъ раввинъ бенъ Израэль вручилъ протектору петицію отъ имени ‘депутатовъ еврейской націи’ и произнесъ длинную привтственную рчь. Въ ней выражалась надежда, что при посредств его высочества будутъ отмнены строгіе законы, изданные противъ евреевъ, и, что, согласно поданной петиціи, евреямъ дозволено будетъ свободно исповдывать свою религію въ стран, выстроить синагогу въ Лондон и имть кладбище. ‘Будемъ молить Бога, добавилъ въ заключеніе раввинъ, чтобы въ непродолжительномъ времени воздвигнутъ былъ Божій храмъ въ этомъ город, чтобы мы могли восхвалять въ немъ Всевышняго и молить о благополучіи этого государства и дарованіи мира вашему высочеству!’
Авраамъ во время этой рчи не спускалъ глазъ съ протектора, который значительно постарлъ съ того дня, какъ онъ видлъ его въ послдній разъ, хотя остался все тмъ же великимъ и могущественнымъ Кромвелемъ, какъ и въ былое время. Волоса его посдли, лобъ и щеки покрылись морщинами, но глаза сохранили прежній блескъ, брови были темныя и густыя. Если года и заботы ослабили его желзный организмъ и наложили на немъ свой неизгладимый отпечатокъ, то воля оставалась всемогущей, какъ и въ то время, когда онъ велъ армію къ побдамъ, свергъ старый государственный строй и замнилъ новымъ. Она поддерживала его ршимость не искать давно желаннаго покоя, пока онъ не выполнитъ своей миссіи на земл.
Когда раввинъ окончилъ свою рчь, протекторъ пробжалъ глазами петицію и сказалъ, что онъ находитъ требованія евреевъ вполн законными и, съ своей стороны, готовъ исполнить ихъ. Но онъ не можетъ дать окончательнаго ршенія, пока не выслушаетъ мннія правительственныхъ лицъ и представителей различныхъ сословій. Поэтому онъ намренъ въ непродолжительномъ времени назначить собраніе въ Уайтголл, на которое будутъ созваны юристы и депутаты отъ духовенства и купеческаго сословія и приглашенъ бенъ Израэль съ товарищами.
Затмъ протекторъ милостиво простился съ евреями, надлъ шляпу, поданную ему оберъ-церемоніймейстеромъ, и, раскланиваясь на об стороны, медленно вышелъ изъ залы, въ сопровожденіи своей свиты.
Вслдъ затмъ удалились ‘депутаты еврейской націи’, за ними потянулась публика. Вскор зала опустла, и только лучи вечерняго солнца отсвчивали на расписанномъ потолк, придавая краскамъ и фигурамъ золотистый колоритъ.
Кромвель вернулся въ свой рабочій кабинетъ, на стол лежала масса записокъ, депешъ, правительственныхъ сообщеній, у дверей стоялъ секретарь съ новыми бумагами.
Кромвель прочелъ извстіе, которое теперь всецло поглотило его вниманіе. Ему сообщали, что Бокингемъ имлъ тайное свиданіе съ графиней Дизаръ, затмъ обратился въ бгство и Ферфаксъ взялъ его подъ свое покровительство. Мысль, что ему придется употребить насиліе противъ стараго товарища по оружію, ь которымъ онъ дрался при Марстонмур и Незби тяготила его. Онъ безпокойно прошелся по комнат: — Быть можетъ генералу неизвстны преступные замыслы Бокингема, пробормоталъ онъ,— я напишу ему, и постараюсь убдить его, чтобы онъ внялъ голосу разсудка.
Кромвель сдъ къ столу и написалъ два письма: одно къ генералу Ферфаксу, другое заключало приказъ о высылк графини Дизаръ изъ Лондона.

ГЛАВА V.
Встрча.

Франкъ Гербертъ, посл долгихъ лтъ отсутствія, вернулся въ Лондонъ, гд ничто не привлекало его. Онъ добровольно ухалъ изъ страны, для которой принесъ столько жертвъ, и оставилъ городъ, гд все напоминало ему о безполезности этихъ жертвъ. Битва при Ворчестер, окончательно разрушившая надежды свергнутой династіи, была послдняя, въ которой онъ принималъ участіе. Теперь, повидимому, долженъ былъ осуществиться идеалъ республиканцевъ, мечтавшихъ о такомъ государственномъ стро, гд бы одинъ народъ пользовался властью, не раздляя ее съ единичною личностью. Послдняго всего боле опасались республиканцы, такъ какъ единичная личность, даже при самомъ высокомъ нравственномъ развитіи, не можетъ быть изъята отъ человческихъ слабостей и недостатковъ. Дйствительность скоро показала, насколько это опасеніе было основательно. Кромвель не думалъ отказываться отъ диктаторской власти, врученной ему въ виду неминуемой опасности, угрожавшей отечеству, и, наоборотъ, рядъ принятыхъ имъ мръ служилъ несомнннымъ доказательствомъ, что онъ намренъ упрочить ее за собою. Отсюда былъ одинъ шагъ къ корон, которую онъ могъ считать достойной наградой услугъ, оказанныхъ своимъ соотечественникамъ.
Франкъ Гербертъ былъ нкогда привязанъ къ Кромвелю всми силами своей души, такъ что одна мысль о разрыв съ нимъ приводила его въ ужасъ. Передъ этимъ горемъ блднли вс страданія, какія ему приходилось испытывать въ жизни. Помимо личной симпатіи онъ терялъ въ Кромвел человка, котораго онъ считалъ призваннымъ осуществить его идеалъ и даровать свободу ихъ общей родин. Онъ былъ слпымъ орудіемъ въ рукахъ Кромвеля, и сдлалъ все, что могъ, чтобы отстранить противниковъ и враговъ, стоявшихъ на его дорог, пожертвовалъ для него дружбой и любовью, безпрекословно исполнилъ приговоръ надъ несчастнымъ мечтателемъ, который палъ окровавленный къ его ногамъ. Несмотря на различныя, находившія на него сомннія, его долго поддерживало убжденіе, что онъ служитъ цлямъ республики, но мало по малу у него явилось сознаніе, что все это сдлано для одного Кромвеля. Дальнйшее пребываніе на родин стало для него невыносимымъ, онъ попросилъ дозволенія ухать изъ Лондона и продолжать службу въ другомъ мст. Кромвель понялъ, что происходило въ его душ и сказалъ ему:— Дйствительно, сынъ мой, отдыхъ необходимъ теб, къ счастью отечество можетъ обойтись въ данный моментъ безъ твоихъ услугъ. Позжай съ Богомъ въ деревню для поправленія твоего здоровья.
— Я не могу воспользоваться этимъ разршеніемъ, отвтилъ съ горечью Франкъ Гербертъ, потому что далъ клятву не разставаться съ своей шпагой, пока враги свободы не будутъ уничтожены въ Англіи!
Съ этого дня началась открытая вражда между Кромвелемъ и Франкомъ Гербертомъ, хотя между ними больше не было сказано ни одного слова. Полкъ, въ которомъ служилъ Гербертъ былъ переведенъ изъ Лондона въ Дублинъ, гд онъ мирно прожилъ нсколько лтъ, жадно слдя за событіями. Ничто не удивляло его, такъ какъ онъ не ожидалъ перемны къ лучшему, но его глубоко огорчило извстіе, что Кромвель насильственно разогналъ долгій парламентъ, который онъ не могъ иначе распустить, какъ по собственному ршенію послдняго, и сверхъ того присвоилъ себ титулъ протектора. Затмъ слдовало другое извстіе, что Кромвель созвалъ парламентъ и немедленно распустилъ его за непокорность, и что опять будутъ назначены выборы для новаго парламента, чтобы получить отъ него корону. Носились даже слухи, что Кромвель, желая заручиться большинствомъ голосовъ для достиженія своей цли, прибгнулъ къ подкупу и угрозамъ. Въ заключеніе вся Англія была раздлена на военные округа подъ вдніемъ генералъ-маіоровъ, чтобы удобне было слдить за общественнымъ настроеніемъ, контролировать его и принимать въ случа надобности репрессивныя мры.
Недовольство распространилось во всей арміи, особенно въ Лондон, откуда Гербертъ получилъ однажды цлый ящикъ, наполненый экземплярами запрещенной брошюры подъ заглавіемъ: ‘Протестъ арміи’, которую онъ долженъ былъ распространить между солдатами его полка, Гербертъ тмъ охотне исполнилъ это порученіе, что вполн сочувствовалъ содержанію памфлета, къ которымъ выражено было глубокое негодованіе противъ существующихъ порядковъ. Подобный фактъ не могъ оставаться втайн, дв недли спустя Герберта позвали къ лорду-депутату Ирландіи, зятю Кромвеля Флитвуду (который женился на вдов Иретона), такъ какъ въ это время вс важнйшія должности въ арміи и управленіи были розданы сыновьямъ и родственникамъ протектора. Франкъ Гербертъ сознался въ своей вин и былъ отправленъ въ дублинскую крпость, что возбудило открытый ропотъ между солдатами его полка, которые шумно требовали его возвращенія. Кромвель, узнавъ о случившемся, приказалъ распустить полкъ и предложить Герберту остаться плнникомъ въ дублинской крпости или же вернуться въ Лондонъ, подъ условіемъ не говорить и не длать ничего во вредъ протектору и явиться къ нему по первому его требованію.
Франкъ Гербертъ выбралъ послднее, и уже нсколько дней опять жилъ въ Лондон, пользуясь относительной свободой. Многое измнилось здсь въ его отсутствіе. Дружественный союзъ съ Франціей былъ заключенъ и начата война съ Испаніей. Каждая почта приносила извстія о побдахъ одержанныхъ адмираломъ Блекомъ, на мор захвачена была цлая флотилія испанскихъ судовъ съ грузомъ изъ колоній, состоящимъ изъ золота и серебра въ слиткахъ и переправлена къ берегамъ Темзы. Англійскій народъ не только не страдалъ отъ этой войны, но съ каждымъ успхомъ почерпалъ изъ нея новую матеріальную силу. Везд видно было полное довольство, вс были въ какомъ-то опьяненіи отъ славы побдъ и прилива новыхъ небывалыхъ богатствъ. ‘Profanum volgus’, бормоталъ Францъ Гербертъ, проходя по улицамъ Лондона, ты не замчаешь, что изъ лавровъ Кромвеля выступаетъ голова Цезаря. Если слава побдъ заставляетъ тебя забыть потерю свободы, то ты не заслуживаешь ничего лучшаго. Можно пожалть только тхъ, которые изъ-за тебя проливали свою кровь…
Видъ общаго ликованія былъ настолько ненавистенъ Герберту, что онъ не охотно выходилъ днемъ изъ дому и только по вечерамъ гулялъ одинъ по пустыннымъ улицамъ, такъ какъ въ мрак чувствовалъ себя свободне и покойне. Онъ не видался ни съ однимъ изъ своихъ единомышленниковъ, такъ какъ хотлъ въ точности исполнить принятое имъ на себя обязательство. Вдобавокъ лучшіе и благороднйшіе изъ нихъ томились въ крпостяхъ, ссылк или въ добровольномъ изгнаніи. Что за проклятіе тяготетъ надъ подобными правленіями! думалъ Франкъ, выходя изъ дому, они держатся произволомъ и должны принести въ жертву Молоху своихъ лучшихъ друзей и приверженцевъ…
Онъ направился къ Сити, гд исключительно жили мщане, купцы и ремесленники. По улицамъ запирались везд лавки, магазины и мастерскія, слышны были послдніе удары молота, рабочій людъ торопливо возвращался домой, мстами въ освщенныя окна можно было видть семью мирно сидвшую за ужиномъ.— Долженъ ли я презирать этихъ людей или завидовать имъ? спрашивалъ себя Франкъ Герберъ, они съ спокойной совстью исполняютъ поденную работу, не заботясь о томъ, кто правитъ ими: король или протекторъ. Кончилась работа, они садятся за ужинъ, бесдуютъ, шумятъ, пьютъ вино, ложатся спать, чтобы на слдующее утро начать такой же день. Но эти люди составляютъ массу народа. Какое право имлъ я тогда сердиться на нихъ, что они такъ неохотно слдовали за знаменемъ свободы. Борьба противна ихъ природ, они хотятъ мирно пользоваться жизнью, не народъ производитъ революцію, а небольшая группа идеалистовъ, идущихъ впереди массы. Если гнетъ становится невыносимымъ для простаго народа, то онъ напрягаетъ свои силы, чтобы избавиться отъ него, а затмъ не желаетъ ничего лучшаго, какъ только вернуться къ своему очагу. Вслдствіе исключительныхъ обстоятельствъ намъ удалось увлечь его за собой, но мы стремились къ осуществленію идеала, а онъ хотлъ только отмны налоговъ и насильно навязаннаго ему молитвенника. Насъ занимала будущность, онъ думалъ только о настоящемъ. Наша задача должна заключаться въ томъ, чтобы воспитать его для будущности, которая принадлежитъ ему, народъ пережилъ Карла I, переживетъ протектора и другихъ подобныхъ ему властелиновъ. Но не тотъ другъ народа, который удовлетворяетъ его жажду славы и золота, но тотъ, кто своимъ примромъ, поступками и въ случа надобности цной лишеній и страданій готовитъ ему лучшую участь…
Прохладный ночной воздухъ и возрастающая тишина на улицахъ успокоительно подйствовали на возбужденные нервы Герберта. Сердце его было переполнено любовью и участіемъ къ тмъ самымъ людямъ, къ которымъ онъ до этого ничего не чувствовалъ кром ненависти и презрнія. Погруженный въ свои мысли, онъ незамтно вышелъ на берегъ Темзы, и отсюда повернулъ на небольшую улицу Duke-Sreet, которую тщательно избгалъ до сихъ поръ, такъ какъ она напоминала ему объ утраченномъ счасть. Но при томъ настроеніи, въ какомъ онъ находился, у него явилось непреодолимое желаніе взглянуть на тотъ домъ, гд онъ въ послдній разъ видлъ Оливію. Политическія событія на время удалили, но не изгнали ея образъ изъ его памяти. Воображеніе живо нарисовало ему милое личико съ грустными глазами, полными слезъ, ему казалось, что онъ опять прижимаетъ ее къ своему сердцу, слышитъ ея дыханіе. Гд Оливія? быть можетъ она ухала къ брату, чтобы раздлить съ нимъ изгнаніе? Кто могъ дать ему отвтъ на этотъ вопросъ! Безучастно смотрло на него темное вечернее небо, усянное безчисленными звздами. Онъ остановился передъ домомъ еврея Авраама, который былъ объятъ мракомъ, какъ и сосдніе дома, огонь виднъ былъ только въ пріемной, окно комнаты верхняго этажа, гд нкогда жилъ баронетъ было открыто, но нигд не видно было ни малйшихъ признаковъ жизни. Сердце Герберта болзненно сжалось, но въ эту минуту послышались звуки арфы, посл первыхъ аккордовъ онъ узналъ ту самую мелодію, которую пла Оливія въ Чильдерлейскомъ замк, въ день прізда короля.
Знакомый голосъ заплъ:
‘Ты лжешь весна! Не дашь ты намъ прочнаго счастья.
‘Быстро отцвтаетъ краса природы обновленной весеннимъ ливнемъ.
‘Все, что ты даешь весна, носитъ въ себ зародышъ смерти.
‘ Ярко горитъ вечерняя заря на небосклон,
‘Но свтъ ея померкнетъ съ твоимъ первымъ привтомъ —
‘О лживый міръ!— Лучшее въ теб мечта…
Звуки замерли среди ночной тишины, но они все еще раздавались въ ушахъ Герберта, очарованіе старой любви охватило его душу съ новой силой, онъ хотлъ бжать къ своей возлюбленной, заключить ее въ свои объятія. Шумъ отворяемой двери остановилъ его, изъ дому вышелъ человкъ. Гербертъ сдлалъ невольное движеніе, чтобы скрыться за выступомъ стны, но тотъ узналъ его и назвалъ по имени.
Передъ нимъ стоялъ товарищъ его школьныхъ лтъ — Гевитъ.
— Ты ли это Джонъ? проговорилъ съ смущеніемъ Гербертъ, протягивая руку священнику. Все это кажется мн какимъ-то сномъ…
— Мы давно не видлись съ тобой Франкъ, сказалъ Гевитъ. Ты вроятно не ожидалъ встртить меня здсь, но въ этомъ дом живетъ Оливія…
— Оливія! повторилъ съ живостью Гербертъ. Что съ нею? ты вроятно часто видишь ее? Невольное отчужденіе, которое онъ чувствовалъ къ товарищу юности, посл ихъ послдней встрчи, разсялось безслдно при имени любимой двушки.
— Да, я бываю у ней такъ часто, какъ позволяютъ это мои обязанности, и долженъ сказать, что мн никогда не приходилось встрчать такой нравственной выдержки и покорности судьб. Посл тяжелыхъ испытаній, выпавшихъ на ея долю, у ней явилось глубокое убжденіе, что все кончено для нея, она невидимому не иметъ никакихъ желаній и надеждъ. Между тмъ я никогда не слышалъ отъ нея ни одного слова, которое можно было бы принять за ропотъ на судьбу!
— Бдняжка! какъ выноситъ она подобную жизнь! воскликнулъ Гербертъ, взволнованнымъ голосомъ, машинально слдуя за священникомъ, который изъ улицы Duke-Sreet направился къ воротамъ, ведущимъ въ Сити.— Сердце мое обливается кровью при мысли, что она обречена на жалкое существованіе среди чужихъ людей, тогда какъ при другихъ условіяхъ, она могла быть счастливой и любимой. Съ своей стороны я ничего не принесъ ей кром горя и лишнихъ страданій, она иметъ полное право проклинать день нашей встрчи. Она также принесена въ жертву ненасытному кровожадному чудовищу, котораго называютъ Кромвель…
— Ради Бога говори тише, не произноси этого имени, сказалъ торопливо Гевитъ.
— Ты кажется боишься его!
— Не его, а тебя и твоихъ единомышленниковъ, которые довели насъ до настоящаго порядка вещей! Вы проложили дорогу къ убійству Стюарта и не должны удивляться, что Кромвель стремится занять его престолъ.
— И ты въ числ другихъ равнодушно переносишь это! воскликнулъ Гербертъ.
— Что можетъ сдлать бдный священникъ, обреченный на тсный кругъ дятельности! Вотъ уже третій годъ, какъ мн порученъ небольшой приходъ и церковь въ Лондон, мн дозволили проповдывать слово Божіе…
— Значитъ и ты подкупленъ Джонъ, замтилъ съ раздраженіемъ Гербертъ, прерывая его. Весь вопросъ въ средствахъ, выбранныхъ тираномъ, чтобы принудить всхъ васъ къ молчанію!
— Я прощаю теб это оскорбленіе во имя нашей прежней дружбы и тхъ нравственныхъ мученій, которыя ты долженъ былъ испытать въ послдніе годы. Твоя главная ошибка, что ты служилъ одному человку и ждалъ отъ него того, чего онъ не могъ дать!
— Кто не былъ обманутъ этимъ лицемромъ! Разв ты самъ не ожидалъ отъ него спасенія, въ тотъ день, когда ты добился его свиданія съ королемъ! Мое разочарованіе было тмъ сильне, что я безусловно поклонялся Оливеру Кромвелю и видлъ въ немъ воплощеніе моего идеала. Служа ему, я былъ убжденъ, что служу длу свободы!
— Теб было извстно его честолюбіе Франкъ, а при этомъ условіи, ты могъ ожидать отъ него всего худшаго. Разв ты не видишь, что ты виноватъ не мене Кромвеля. Прибгая къ насилію и терроризму, ты самъ съ твоими единомышленниками довелъ Стюарта до эшафота и очистилъ этому честолюбцу дорогу къ престолу…
— Я слишкомъ поздно понялъ свое заблужденіе, отвтилъ Гербертъ, печально опустивъ голову, а затмъ мн оставался одинъ исходъ, чтобы отвратить новыя бдствія, которыя должны были обрушиться на мою родину. Трудно передать словами т мученія, какія я испытывалъ въ первыя мсяцы по прізд въ Дублинъ. Во время долгихъ безсонныхъ ночей, передо мною воскресало прошлое, я чувствовалъ себя опозореннымъ и униженнымъ до послдней степени, мысль о мести упорно преслдовала меня. Я молиль Бога, чтобы онъ далъ мн настолько силы, чтобы явиться передъ этимъ человкомъ, который долженъ былъ отвтить за вс испытанныя мною страданія. Сколько разъ брался я за шпагу, лежавшую около моей постели…
— Что за безуміе! воскликнулъ Гевитъ, въ душ котораго заговорило старое чувство привязанности къ школьному товарищу. Какое значеніе можетъ имть смерть одного человка. Наконецъ, кто поручится за успхъ въ подобныхъ случаяхъ, ты видлъ къ чему вели вс сдланныя до сихъ поръ попытки на его жизнь!
Они подошли къ кладбищу св. Павла. Старый соборъ представлялъ печальный видъ разрушенія, такъ какъ въ немъ давно прекращено было богослуженіе и съ крышъ былъ снятъ свинецъ во время междоусобной войны.
Смертельная блдность покрыла лицо Герберта, когда они проходили площадь.— На этомъ мст погибъ несчастный Лакіеръ, я долженъ былъ исполнить приговоръ военнаго суда, сказалъ онъ глухимъ голосомъ, тяжело опираясь на руку своего спутника.
— Вотъ моя церковь, сказалъ священникъ, указывая на небольшое строеніе за соборомъ св. Павла, рядомъ съ нею приходскій домъ. Пойдемъ ко мн Франкъ. Злые духи покинутъ тебя вблизи твоего друга.
— Оставь меня Джонъ. Я чувствую себя спокойне, когда я одинъ. Завтра я прійду къ теб. До свиданія, покойной ночи!

ГЛАВА VI.
Самоотверженіе любви.

Гевитъ, проживъ нсколько лтъ въ замк графа Линдзея, поселился въ Лондон, гд онъ былъ избранъ священникомъ небольшаго прихода св. Георга. Это было во времена протектората. Угнетенная епископальная церковь начала медленно оправляться посл всхъ испытанныхъ ею бдствій. Хотя ей не дозволено было возстановить прежняго великолпія, и она была лишена прежней власти и богатствъ, но для врующихъ было большимъ утшеніемъ, что имъ разршили молиться по старымъ молитвенникамъ и отправлять открыто церковную службу безъ боязни преслдованій. При Кромвел не было господствующей церкви, хотя пресвитеріане, индепенденты и анабаптисты одновременно приписывали эту честь своей церкви. Протекторъ, признавая принципъ вротерпимости для всхъ христіанскихъ религій, оказывалъ даже особенное покровительство обезсиленной эпископальной церкви, противъ пресвитеріанъ которые всми способами старались преслдовать ее. Одни католики лишены были права отправлять свое богослуженіе, но и то въ виду политическихъ цлей, такъ какъ они заодно съ Испаніей, папой и іезуитами не переставали составлять заговоры противъ Англіи.
Такимъ образомъ приверженцы епископальной церкви, пользуясь благопріятными обстоятельствами, устроили себ молельни въ Лондон и въ его окрестностяхъ, и такъ какъ соборы и боле значительные храмы были закрыты для нихъ, то они заняли небольшія церкви, которыя были возвращены имъ.
Одной изъ нихъ была церковь св. Георга за соборомъ св. Павла, прежній приходъ которой единогласно выбралъ своимъ священникомъ Гевита. Послдній съ радостью вступилъ въ отправленіе своей должности посл столькихъ лтъ бездйствія, хотя зналъ, какія серьёзныя затрудненія ожидаютъ его. Онъ былъ всмъ сердцемъ привязанъ къ свергнутой династіи, и ничто не могло заставить его признать протектора верховнымъ властелиномъ государства. Но, вступая въ должность, онъ этимъ самимъ принималъ на себя обязательство не вредить ни словомъ, ни дйствіемъ существующему правительству. Поэтому онъ велъ себя крайне осторожно и, хотя не скрывалъ своихъ убжденій, но не позволялъ себ никакихъ намековъ, которые были бы истолкованы его врагами въ извстномъ смысл. Тмъ не мене, искренность его вры и увлекательное краснорчіе, въ связи съ красивой наружностью и изящными манерами, сдлали его въ короткое время однимъ изъ самыхъ популярныхъ проповдниковъ тогдашняго Лондона. Небольшая церковь св. Георга была всегда переполнена народомъ. По воскресеньямъ можно было встртить здсь самое избранное общество, дамы, какъ везд въ подобныхъ случаяхъ, составляли преобладающій элементъ. Въ числ послднихъ были три дочери Кромвеля: Елизавета Клейполь, Мери и Францисъ, изъ которыхъ одна была помолвлена за извстнаго лорда Фолкенбриджа, а другая — за внука графа Уорвика.
Леди Клейполь, любимая дочь Кромвеля, которая боле другихъ членовъ семьи въ состояніи была понять его высокое значеніе, и даже нкогда пожертвовала для него своей сердечной привязанностью,— была теперь одной изъ самыхъ усердныхъ постительницъ небольшой церкви св. Георга. Ея прекрасные глаза задумчиво останавливались на лиц человка, котораго она любила какъ воспоминаніе утраченной молодости, тихая безутшная грусть давно замнила въ ея сердц прежнія мечты и желанія. Все величіе, связанное съ ея общественнымъ положеніемъ, не могло заставить ее забыть прошлое. Она была самая красивая и привлекательная женщина при двор Кромвеля и первое лицо во дворц Уайтголля посл могущественнаго человка, власть котораго была выше королевской, хотя онъ не носилъ короны, между тмъ какъ жена бывшаго арендатора почти никогда не являлась въ публик.
Такимъ образомъ Елизавета Клейполь, боготворимая протекторомъ, была предметомъ поклоненія для знатнйшихъ людей Англіи, поэтовъ, художниковъ, а равно и представителей иностранныхъ державъ. Но мысли ея постоянно возвращались къ тому времени, когда она жила съ своей семьей, въ Сентъ-Инсъ. Теперь въ ея воображеніи чаще прежняго рисовались зеленыя пастбища, рка, небольшіе дома и стройныя башни родного города. Надъ ними растилалось безоблачное лтнее небо, запахъ скошеннаго сна смшивался съ ароматомъ липъ, но вотъ солнце скрылось за лсомъ, слышны были колокольчики возвращающихся стадъ, мало по малу все стихало на поляхъ и приходилъ желанный гость. Какая безконечная доброта выражалась въ его темныхъ глазахъ съ любовью устремленныхъ на нее. Онъ говорилъ ей о поэзіи, нравственности и героизм, и пробуждалъ въ ея душ стремленіе къ лучшему и боле осмысленному существованію. Радости и испытанія дальнйшей жизни не могли изгладить изъ ея пямяти этого человка, и теперь, всматриваясь въ дорогія черты и слушая его живую рчь, она невольно вспоминала тихій арендаторскій домъ, въ которомъ провела счастливые годы ранней юности.
Она также встртила въ церкви Оливію Кутсъ и, по окончаніи службы, заключила ее въ свои объятія.— Я знаю, сказала она, ты не можешь прійти ко мн, но я всегда любила тебя, Оливія, и не перестану любить…
Кромвелю было извстно, что дочери его посщаютъ церковь св. Георга, но такъ какъ это не мшало его политическимъ цлямъ, то онъ остался вренъ принципу терпимости, который хотлъ осуществить на дл. Онъ становился жестокимъ и неумолимымъ, когда дло шло о сопротивляющейся партіи, но относился кротко и миролюбиво къ побжденнымъ. Теперь онъ щадилъ роялистовъ и покровительствовалъ епископальной церкви въ лиц ея выдающихся представителей. Онъ также, какъ и его дочь, съ удовольствіемъ вспоминалъ о жизни въ Сентъ-Ивсъ и прежнихъ отношеніяхъ къ Гевиту, и ему было бы пріятно снова увидть его въ своемъ дом. Но Гевитъ тщательно избгалъ всякой встрчи съ протекторомъ, такъ какъ не могъ простить ему казни несчастнаго короля и признавалъ своимъ законнымъ властелиномъ одного Карла II.
Благодаря прежнимъ связямъ, у Гевита было много знакомыхъ среди высшей аристократіи, раздлявшей его религіозныя и политическія убжденія. Съ разныхъ сторонъ получалъ онъ приглашенія на блистательные обды и вечера, гд ему приходилось сидть между высокопоставленными особами. Но онъ никогда не принималъ участія въ неприличныхъ выходкахъ противъ существующаго правительства, и не считалъ нужнымъ отвчать на тосты, сопровождаемые либеральными фразами. Онъ зналъ по опыту, что т, которые всего громче выражали свои протесты при закрытыхъ дверяхъ, легче другихъ могутъ перейти въ другой лагерь. Равнымъ образомъ, онъ былъ врагъ всякихъ дтскихъ демонстрацій, въ вид ношенія лентъ и цвтовъ, которые должны были символически выражать преданность дому Стюартовъ. Однако, несмотря на это, никто не сомнвался въ искренности убжденій Гевита, и вс знали, что въ случа бды на него можно было боле разсчитывать, нежели на кого либо другаго.
Избгая, по возможности, всякихъ шумныхъ сборищъ и оффиціальныхъ сношеній съ людьми, онъ тмъ усердне предавался исполненію своихъ обязанностей и служенію страждущимъ. Изъ нихъ всего ближе его сердцу была Оливія, дочь умершаго друга, онъ считалъ своимъ долгомъ, по возможности, восполнить для одинокой двушки потерю отца и брата. Поэтому, ежедневно, со времени своего водворенія въ Лондон, онъ посщалъ домъ, гд жила Оливія. Самая нжная дружба по прежнему соединяла дочь баронета съ прекрасной еврейкой, поэтому, Гевитъ, разставаясь съ Оливіей, могъ быть покоенъ, такъ какъ зналъ, что оставлялъ при ней существо, безусловно преданное ей. Но дла принимали другой оборотъ. Не трудно было замтить, что сынъ раввина Менассіи чувствуетъ глубокую привязанность къ подруг своего дтства и намренъ жениться на ней. Но, и помимо этого, Мануэлла, по всмъ даннымъ, должна была скоро вернуться въ Амстердамъ, такъ какъ получено было извстіе, что д’Акоста сталъ благосклонне относиться къ дочери и вроятно согласится на примиреніе съ нею. Мысль о разлук двухъ двушекъ составляла предметъ серьезнаго безпокойства для Гевита, тмъ боле, что по его мннію пребываніе Франка Герберта въ Лондон, при тхъ исключительныхъ условіяхъ, въ какихъ онъ находился, должно было тяжело отразиться на Оливіи. Поэтому, онъ сообщилъ о прізд Герберта одной Мануэлл и откровенно высказалъ ей свои опасенія.
Но Мануэлла совершенно иначе отнеслась къ длу, нежели ожидалъ священникъ. На лиц ея выразилась искренняя радость:
— Теперь ничто не можетъ помшать ихъ сближенію, воскликнула она. О Боже, кто могъ ожидать этого!..
Гевитъ, занятый своими мыслями, не слышалъ отвта Мануэллы и вскор ушелъ, говоря, что сегодня, вечеромъ, ожидаетъ къ себ Франка Герберта.
Но едва дверь закрылась за священникомъ, какъ радость въ душ Мануэллы смнилась чувствомъ глубокой тоски и такимъ упадкомъ духа, что она въ отчаяніи закрыла лицо обими руками. Ей предстояла послдняя и самая тяжелая борьба съ себялюбивыми желаніями и надеждами. Франкъ Гербертъ былъ единственной любовью ея жизни, олицетвореніемъ всего высокаго, прекраснаго и благороднаго въ мір. Съ его именемъ были связаны лучшія мечты ея юности, хотя Франкъ своимъ поведеніемъ не давалъ ей ни малйшаго повода разсчитывать на взаимность. Сердце его съ первой минуты было отдано Оливіи, и онъ оставался вренъ этой привязанности, несмотря ни на какія испытанія. Но что мшало влюбленной двушк сознательно сдлать то, къ чему побуждало ее безотчетное стремленіе ранней юности, и создать жизнь независимую отъ всякихъ связывающихъ ее узъ. Красивой женщин дана безграничная сила, если она захочетъ воспользоваться ею, не разбирая средствъ. Какое значеніе имютъ для нея соперницы при желаніи достигнуть во что бы-то ни стало своей цли! Какой мужчина устоитъ противъ ея обольстительной улыбки, ласковаго взгляда прекрасныхъ глазъ, неистощимаго остроумія и капризовъ! Задача ея тмъ легче, если соперница беззащитная двушка, все очарованіе которой въ молодости, и отъ нея нельзя ничего ожидать въ будущемъ, кром семейныхъ добродтелей и качествъ хорошей хозяйки дома. Любовь Мануэллы къ Франку Герберту не могла угаснуть сама собой при ея живомъ и впечатлительномъ характер. Воля нердко оказывалась безсильной подъ наплывомъ непрошенныхъ чувствъ и ощущеній. Не мы создаемъ желанія, которыя иногда какъ демоны-искусители подступаютъ къ намъ. Они окрашиваютъ предметы въ блестящія краски, пока весь свтъ не сосредоточится на одномъ изъ нихъ и вс остальные погрузятся во мракъ. Туда влечетъ насъ безуміе невыполненныхъ желаній, какъ ночную бабочку на огонь зажженной свчки, который кажется ей огненнымъ моремъ. Она бросается въ него, чтобы посл минутнаго наслажденія упасть мертвой- Счастливъ тотъ, кого постигнетъ участь ночной бабочки, такъ какъ въ противномъ случа его ожидаетъ тяжелое пробужденіе и невыносимыя муки раскаянія. Мануэлла вспомнила тотъ моментъ въ Iork-Hous’, когда она, увлеченная невиннымъ порывомъ, призналась въ любви Франку Герберту. Она сдлала это безсознательно и безъ дурныхъ намреній. Но всегда ли были такъ безгршны ея помыслы относительно Франка? спрашивала она себя съ отчаяніемъ. Сколько разъ въ своихъ безумныхъ мечтахъ она готова была купить минуту счастья съ нимъ цною чести и дружбы дорогой подруги, которой она была обязана боле, чмъ жизнью. Вспоминая прошлое, она мысленно дала себ обтъ употребить вс усилія, чтобы соединить Оливію съ Гербертомъ.
Она поспшно встала съ мста и поднялась на лстницу, но дойдя до комнаты Оливіи, остановилась. Рядомъ была небольшая полуоткрытая дверь, которая вела въ молельню, лучи вечерняго солнца наполняли ее золотистымъ сіяніемъ.
— Господи, помоги мн! внемли голосу моленія моего! воскликнула Мануэлла, преклонивъ колна на порог, губы ея шептали слова молитвы.
Затмъ, она вошла въ комнату Оливіи.
— Я должна сообщить теб неожиданную новость, сказала она спокойнымъ голосомъ, Франкъ Гербертъ опять въ Лондон.
Оливія опустила глаза, чтобы скрыть свое волненіе, такъ какъ, подобно покойному баронету, она не любила выказывать своихъ чувствъ даже передъ самыми близкими людьми.
— Но Франкъ теперь не тотъ человкъ, какимъ ты видла его въ послдній разъ, продолжала Мануэлла, онъ уже не пользуется дружбой и милостью Кромвеля,надъ головой его поднятъ мечъ…
Оливія выпрямилась, яркая краска выступила на ея блдныхъ щекахъ.
— Говори все! воскликнула она, Франкъ несчастливъ, ему грозитъ опасность?
— Да, и ты одна можешь спасти его!
— О, Боже!.. если бы я знала, что могу я сдлать для него!
— Я слышала отъ Гевита, что онъ возсталъ противъ воли Кромвеля и навлекъ на себя его гнвъ.
Оливія, не помня себя отъ ужаса, поднялась съ кресла.
— Вроятно, этотъ жестокій человкъ приговорилъ его къ смерти, и ты скрываешь это отъ меня?
— Нтъ, онъ только требуетъ, чтобы Франкъ нкоторое время оставался въ бездйствіи и не принималъ никакого участія въ замыслахъ его враговъ.
— Вроятно, Франкъ исполнитъ желаніе протектора.
— Нтъ, потому что онъ не можетъ спокойно слышать имени Кромвеля.
— Значитъ еще не все потеряно! Пойдемъ къ нему Мануэлла, скажи мн, гд онъ? Я буду умолять его на колняхъ, чтобы онъ не противился Кромвелю, иначе его также приговорятъ къ смерти.
Рыданія прерывали голосъ Оливіи.
— Иди за мной, мы найдемъ его въ дом священника, сказала Мануэлла.
Оливія поспшно одлась, затмъ об двушки вышли на улицу.

ГЛАВА VII.
Въ приходскомъ дом.

Священникъ Гевитъ жилъ въ недалекомъ разстояніи отъ церкви, въ каменномъ дом, который былъ отданъ въ его полное распоряженіе родственниками умершаго владльца. Это былъ настоящій дворянскій домъ, съ широкими лстницами, темнымъ дубовымъ паркетомъ, высокими окнами и большими портретами на стнахъ. Везд были видны слды прежняго великолпія, вкусъ прежняго жильца сказывался въ общемъ характер всей обстановки, носившей на себ отпечатокъ прочности и спокойной неподвижности. Гевитъ не сдлалъ никакихъ перемнъ въ дом, такъ какъ, при своихъ скромныхъ потребностяхъ, жилъ въ одной комнат, которая служила ему кабинетомъ.
Здсь проводилъ онъ свободные часы за чтеніемъ, отдыхая отъ дневныхъ трудовъ. На полкахъ стояли т же ряды книгъ, которыя окружали его въ прежнемъ приходскомъ дом, только окна не выходили на холмъ и Чильдерлейскій замокъ. Изъ нихъ виднлось громадное зданіе собора св. Павла, освщеннаго вечерней зарей.
Видъ уютной комнаты священника съ ея скромной обстановкой, живо напоминалъ Герберту ихъ первую встрчу въ дом Чильдерлейскаго прихода. Въ первую минуту онъ былъ настолько взволнованъ этимъ, что не могъ произнести ни одного слова.
— Странное дло, сказалъ онъ, наконецъ, усаживаясь въ кресло, неужели мы одни должны мняться, тогда какъ неодушевленныя вещи, окружающія насъ, имютъ передъ нами то преимущество, что остаются нетронутыми!
— Я не называю это преимуществомъ, сказалъ Гевитъ. Постоянныя перемны ведутъ къ прогрессу, въ нихъ заключается величайшая задача жизни. Горе человку, если застой не тяготитъ его, и онъ довольствуется однообразнымъ существованіемъ день-за-день.
— Но если его стремленія кончаются ни чмъ, и тамъ, гд онъ думалъ служить высокой иде, его услуги помогли только разрушить ее.
— Неужели ты серьёзно думаешь это, спросилъ Гевитъ съ грустной улыбкой. Разв ты не признаешь, что идеи безсмертны, и ничто не можетъ убить или уничтожить ихъ? Они жили до тебя и переживутъ обоихъ насъ.
— Это плохое утшеніе, возразилъ Гербертъ, когда приходится, погибать въ безплодной борьб!
— Если бы дйствительно можно было назвать борьбу за идею безплодной, то не стоило бы продолжать ее. Лучше добровольно лишить себя жизни…
— Я уже думалъ объ этомъ! возразилъ Гербертъ съ глубокимъ вздохомъ. Когда нтъ другаго средства избавиться отъ мучительнаго и ненавистнаго существованія, то нтъ другаго исхода, кром самоубійства!
— Какое безумное ослпленіе! воскликнулъ Гевитъ. Вотъ куда привелъ тебя высокій полетъ твоихъ мыслей! Когда я въ первый разъ встртился съ тобой посл долгой разлуки, я видлъ, что ты идешь по опасной дорог. Ты признавалъ принципъ насилія и служилъ ему, когда онъ обратился противъ тебя, въ твоемъ сердц заговорило недостойное чувство мести. Въ минуты безсилія, которыя слдуютъ за лихорадочными пароксизмами, ты доходишь до такого упадка духа, что готовъ ршиться на преступленіе. Вся ошибка такихъ мечтателей какъ ты, что вы хотите измнить законы, установленные самимъ Богомъ. Я не вижу логики въ вашихъ поступкахъ, слово ‘свобода’ вашъ лозунгъ, а на дл вы проводите терроризмъ!
— Ты разсуждаешь какъ священникъ и кабинетный ученый. Только оружіемъ, а не мирною проповдью можно освободить человчество отъ обмана, суеврія и мрачныхъ силъ прошлаго, это борьба на жизнь и смерть, требующая жертвъ закланія. Каждый человкъ, вступающій въ нее, можетъ заране считать себя обреченнымъ на гибель, но его могила побуждаетъ слдующія поколнія къ новымъ подвигамъ героизма. Если меня мучитъ тяжелое сознаніе своей слабости и заблужденій, то это еще не доказываетъ, чтобы я сомнвался въ правот дла. Я не думаю отрекаться отъ моего прошлаго, но до сихъ поръ не могу помириться съ мыслью, что цль, для которой я жилъ и боролся, опять отдалилась отъ меня. Я надялся, что мн суждено въ числ другихъ дать свободу моимъ угнетеннымъ соотечественникамъ, но вмсто этого мн пришлось поднять на своихъ плечахъ того, кто задушилъ ее въ зародыш. Дйствительно, моя жизнь представляетъ рядъ заблужденій, но, несмотря на горькое разочарованіе и вс испытанныя мною мученія, я буду стоять до послдней минуты за свои убжденія. Ты называешь меня мечтателемъ, но ничто не пробудитъ меня отъ мечты, называемой ‘свободой’, и я буду врить до конца въ возможность ея осуществленія въ будущемъ.
Грустный и задушевный тонъ рчи Франка Герберта глубоко тронулъ священника.
— Мы шли оба къ одной цли, но по разнымъ дорогамъ, сказалъ онъ, дружески пожимая руку товарищу юности. Намъ не суждено достигнуть ее, другіе будутъ продолжать борьбу и стремиться къ разршенію тхъ же вопросовъ. Посл дурныхъ дней наступятъ хорошіе…
Легкій стукъ въ дверь прервалъ бесду друзей. Это были об двушки. Солнце садилось за лсомъ, башни св. Павла казались огненными при золотистомъ отблеск вечерней зари, который отражался на стнахъ уютной комнаты приходскаго дома. Оливія вошла первая, но остановилась въ нершимости у дверей. Мысль, что Франкъ быть можетъ забылъ объ ея существованіи во время ихъ послдней долгой разлуки, настолько смутила ее, что она въ первую минуту ничего не могла различить, кром яркаго свта наполнявшаго комнату. Она не замтила, какъ Франкъ Гербертъ, пораженный ея неожиданнымъ появленіемъ, всталъ съ мста и, посл минутнаго колебанія, бросился къ ея ногамъ. Звуки знакомаго голоса заставили ее очнуться.
— Оливія, ты ли это? воскликнулъ онъ, взявъ ее за руку. Радость и отчаяніе боролись въ его душ. Въ эту минуту онъ опять переживалъ безконечное блаженство своей кратковременной любви и горе долгихъ лтъ, проведенныхъ въ разлук.
Она подняла голову и, взглянувъ на него, громко зарыдала.
Онъ поднялся на ноги и заключилъ ее въ свои объятія.
— Дорогая моя! говорилъ онъ, покрывая поцлуями ея блокурыя волосы и разгорвшееся личико, ты моя навсегда, ничто не разлучитъ насъ!..
Оливія сдлала усиліе, чтобы освободиться изъ его страстныхъ объятій. Чувство безконечнаго счастья выражалось въ ея глазахъ и улыбк. Она протянула руку Мануэлл.
— Теб я обязана всмъ! сказала она вполголоса.
Гербертъ взялъ ее за руку и подвелъ къ Гевиту.
— Ты былъ другомъ ея отца, Джонъ, благослови насъ его именемъ?
Все случилось такъ неожиданно, что священникъ не могъ
прійти въ себя отъ удивленія.
— Я не ожидалъ, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ, чтобы мысль о брак могла прійти вамъ въ голову посл столькихъ лтъ разлуки! Не ты ли Франкъ добровольно отказался отъ ея руки? Оливія, съ своей стороны, также, повидимому одобряла причины, побудившія тебя ршиться на такой поступокъ…
— Эти причины больше не существуютъ, робко возразила Оливія, опуская глаза. Не говорите такъ сурово, мой дорогой другъ, и не осуждайте меня за необдуманный шагъ. Я пришла сюда не для того, чтобы услышать слова, сказанныя Франкомъ… У меня была другая цль… Но такъ какъ это случилось, то…
— То, что же? дитя мое, ласково спросилъ Гевитъ, чтобы ободрить смущенную двушку. Я имю право на твою откровенность. Помни, что я далъ слово умирающему баронету быть твоимъ врнымъ другомъ.
— Я не могу больше разстаться съ Франкомъ! отвтила красня Оливія такимъ тихимъ шепотомъ, что только священникъ могъ разслышать ея слова.
— Теперь позволь мн, въ свою очередь, возразить на твое замчаніе, что я добровольно отказался отъ ея руки, сказалъ Гербертъ. Меня побудило къ этому только опасеніе навсегда закрыть себ путь къ счастью, которое было немыслимо при извстныхъ условіяхъ. Но, клянусь честью, ни разу въ продолженіи долгихъ тяжелыхъ лтъ разлуки мн не приходило въ голову отказаться отъ любви. Потеря любви и дружбы терзали меня даже въ т блаженныя минуты, когда я воображалъ, что служу отечеству, и только вы оба можете утшить меня въ утрат моихъ идеаловъ.
— Мое сердце никогда не переставало любить тебя, Франкъ, сказалъ Гевитъ, протягивая ему руку, потому что я зналъ, что ты всегда останешься такимъ же безупречнымъ, чистымъ и великодушнымъ, какимъ я зналъ тебя въ пору нашей ранней юности. Но избранный тобою путь насилія и произвола оттолкнулъ меня, я видлъ, что ненависть и жажда мести все боле и боле ослпляютъ тебя. Вспомни нашу послднюю встрчу! Человкъ способенъ на все при томъ душевномъ состояніи, въ какомъ ты находился тогда…
— Насиліе и произволъ были для меня только средствами къ достиженію благой цли, для которой я готовъ былъ пожертвовать личнымъ счастьемъ. Честолюбіе было чуждо моему сердцу, но когда я убдился, что служу орудіемъ для выполненія преступныхъ намреній властолюбца, то меня неотступно стала преслдовать мысль столкнуть его съ пьедестала славы, который я воздвигъ для него… Но теб нечего бояться за меня, Джонъ! я чувствую въ себ достаточно силъ для борьбы съ собою и надюсь, что не запятнаю своего имени преступленіемъ…
Голосъ Герберта оборвался, онъ не могъ продолжать отъ волненія.
— Я пришла сюда Франкъ съ единственною цлью, чтобы услышать это отъ тебя, сказала Оливія, положивъ ему руку на плечо. Горе разлуки съ тобой было ничто въ сравненіи съ тмъ отчаяніемъ, которое овладло моимъ сердцемъ, когда я услыхала о твоемъ окончательномъ разрыв съ Кромвелемъ. Въ моей памяти воскресло все, что отнялъ у меня этотъ жестокій человкъ, мертвые ожили и протягивали ко мн руки:— Спаси его, говорили они, Кромвель погубитъ послдняго дорогаго для тебя человка! Мн казалось тогда, что тнь моего отца помирилась съ тобой…
Гербертъ нжно прижалъ взволнованную двушку къ своему сердцу.
— Когда ты со мной, моя ненаглядная, сказалъ онъ, то чувство ненависти ослабваетъ въ моемъ сердц. Пусть исторія судитъ этого человкъ и очиститъ его имя отъ тхъ преступленій, въ которыхъ обвиняютъ его люди, близко стоящіе къ нему. Онъ со славой началъ свое поприще, и кто могъ ожидать тогда, что самый великій и геніальный поборникъ свободы потомъ обратится въ тирана! Ты можешь быть покойна, Оливія, если онъ призоветъ меня къ себ, то я въ точности исполню его приказанія. Если жизнь стала для меня дороже чести, то одно можетъ служить мн утшеніемъ, что я длаю это ради тебя…
Грустный тонъ, съ какимъ были сказаны эти слова, поразилъ священника, онъ счелъ нужнымъ напомнить своему другу объ его новыхъ обязанностяхъ.
— Я ничего не имю противъ того, чтобы дать вамъ благословеніе на бракъ, сказалъ онъ. Но не забывай Франкъ, что жизнь Оливіи будетъ теперь неразрывно связана съ твоей, поэтому, дай мн слово не длать ни одного шагу, который бы нарушилъ счастіе и спокойствіе ея дальнйшей жизни!
— Я даю его, сказалъ Гербертъ, протягивая руку Оливіи. Священникъ благословилъ ихъ по обрядамъ епископальной церкви.
Нсколько дней спустя, Гербертъ повелъ свою невсту въ церковь св. Георга. Одна Мануэлла сопровождала ихъ. Она встала въ темномъ углу и машинально слдила за началомъ торжественнаго обряда. Ей казалось, что она видитъ сонъ: полуосвщенную церковь, пустые хоры, знакомыя фигуры дорогихъ для нея людей, въ ушахъ ея глухо раздавались слова священника и отвты новобрачныхъ. Наконецъ, Оливія своимъ твердымъ и кроткимъ голосомъ произнесла клятву въ врности. Долго сдерживаемое рыданіе вырвалось изъ груди несчастной двушки, она упала на колни, закрывъ лицо обими руками. Когда она встала, то кольцы были обмнены, священникъ произносилъ послднія слова внчальнаго обряда.
Оливія изъ объятій своего мужа, поспшила къ Мануэлл.
— Теб, посл Бога, обязана я своимъ счастьемъ! сказала она, прижимая къ сердцу свою плачущую подругу.
Новобрачные изъ церкви отправились на улицу Duke-Street, чтобы поблагодарить гостепріимную семью, пріютившую дочь баронета, посл постигшаго ее несчастія. Затмъ, Оливія покинула домъ, гд въ продолженіи долгихъ лтъ видла столько доброты и безкорыстной дружбы со стороны постороннихъ для нея людей.

ГЛАВА VIII.
Друзья дтства.

Мануэлла, проводивъ новобрачныхъ, вернулась въ свою комнату. Она долго и грустно смотрла имъ вслдъ изъ окна, такъ какъ чувствовала, что съ ними было связано все, что придавало блескъ ея жизни. Она мысленно прощалась со своей молодостью, съ ея обманчивыми мечтами и надеждами. Сердце ея сроднилось съ Оливіей въ теченіи многихъ лтъ, теперь ее разлучилъ съ нею человкъ, котораго она любила больше всего на свт. Мечтательная жизнь кончилась, наступила серьёзная дйствительность. Она вспомнила послдній вечеръ въ Чильдерлейскомъ замк, имвшій ршительное вліяніе на ея дальнйшую судьбу. Какъ и тогда она смотрла на закатъ солнца и старалась подавить любовь въ своемъ сердц. Теперь она была уврена, что ей не трудно будетъ справиться съ своими чувствами, такъ какъ угасъ послдній лучъ надежды. Мрачно собирались тучи на неб, предвстники близкой грозы, въ воздух сдлалось свжо, солнце еще разъ выглянуло изъ-за тучъ и освтило землю багровымъ свтомъ.
Мануэлла услышала, что кто-то назвалъ ее по имени, и оглянувшись увидла Самуила, который въ нершимости остановился у дверей. Она знала, что другъ дтства робетъ въ ея присутствіи, потому что понимаетъ ея душевное состояніе, и это еще боле увеличивало ея симпатію къ нему.
— Мануэлла, сказалъ онъ, теб нечего скрывать отъ меня своего горя! Я умю молчать, когда…
Онъ запнулся, неокончивъ фразы. Мануэлла ласково взглянула на него своими большими грустными глазами.
— У меня нтъ тайны отъ тебя Самуилъ! сказала она. Мы слишкомъ хорошо знаемъ другъ друга.
— Мануэлла, еслибы я могъ надяться! воскликнулъ онъ, взявъ ее за руку, но затмъ, какъ бы раскаиваясь въ своемъ побужденіи, добавилъ:— Нтъ, я не хочу пользоваться этой минутой, когда сердце твое переполнено горемъ. Тебя также легко уговорить теперь, какъ ребенка. Прежде, чмъ ршиться на что нибудь, ты должна выздоровть.
— Я уже ршилась.
— Такія внезапныя ршенія не могутъ имть значенія. Ты вынесла столько страданій, что теб невыносимо видть мученія близкихъ теб людей. Но я не могу пользоваться твоимъ великодушіемъ, хотя это было бы для меня величайшимъ счастьемъ, какое я могу представить себ въ этомъ мір. Твое горе такъ велико, что ты должна оправиться отъ него?
— Не упрекъ ли это съ твоей стороны Самуилъ. Можетъ быть ты хочешь сказать этимъ, что если женщина когда либо испытала сильное и глубокое чувство, то она не въ состояніи полюбить другого человка. Но въ брак дружба, уваженіе и взаимное довріе едва-ли не боле имютъ значенія, нежели вспышка страсти…
— Ты не понимаешь меня Мануэлла, я говорилъ не о себ. Что я могу представить собой для такой женщины какъ ты. Все, что бы ты не дала мн будетъ милостыня королевы!
— Въ теб говоритъ гордость Самуилъ. Неужели ты требуешь, чтобы я стала доказывать теб насколько я нуждаюсь въ твоей помощи и ищу успокоенія! Мн необходимо имть цль въ жизни и опредленныя обязанности. Разв ты хочешь, чтобы я на колняхъ просила тебя не отвергать моей руки?
— Ты знаешь, что я готовъ исполнить каждое твое приказаніе, а тмъ боле это, возразилъ улыбаясь влюбленный юноша, цлуя руку Мануэллы. Теперь я долженъ объяснить теб цль моего прихода. Мы получили извстіе, что твой отецъ убдился, насколько онъ былъ несправедливъ къ теб и съ нетерпніемъ ожидаетъ твоего возвращенія, чтобы прижать тебя къ своему сердцу. Онъ поручилъ передать теб это письмо.
Мануэлла взяла письмо дрожащими руками и торопливо распечатала его. Д’Акоста ласково звалъ къ себ дочь, въ немногихъ строкахъ выражалась глубокая тоска одинокаго старика, горе долгихъ лтъ разлуки и нетерпливое ожиданіе скораго свиданія.
Мануэлла была настолько взволнована письмомъ, что не въ состояніи была выговорить ни одного слова. Самуилъ старался успокоить и развлечь ее.— Я могу сообщить теб и другія, хотя мене утшительныя новости: переговоры относительно положенія евреевъ въ Англіи далеко не приняли такой быстрый и благопріятный оборотъ, какой можно было ожидать посл лестнаго пріема, оказаннаго протекторомъ нашимъ депутатамъ. Коммисія, составленная изъ представителей духовенства, депутатовъ Сити и государственныхъ секретарей, собралась въ большой зал Уайтголля. Много было толковъ и споровъ, самъ Кромвель принималъ участіе въ переговорахъ, никогда я не слыхалъ такого подавляющаго краснорчія, но онъ не убдилъ нашихъ противниковъ. Онъ былъ видимо опечаленъ этимъ и, по окончаніи послдняго засданія, сказалъ моему отцу: ‘Мы не должны падать духомъ, все исполнится по вол Божіей!’ Я вполн раздляю мнніе Кромвеля, потому что не считаю наше дло потеряннымъ. Пріздъ депутатовъ не прошелъ безслдно. Міръ услыхалъ объ еврейскомъ вопрос, и вопросъ занялъ мсто въ числ другихъ, которые останутся на разршеніе слдующихъ столтій. Однажды поднятый вопросъ не можетъ исчезнуть, рано или поздно онъ обратитъ на себя общее вниманіе…
Мануэлла разсянно слушала своего друга. Хотя она не мене своихъ единоврцевъ интересовалась исходомъ переговоровъ въ Уайтголл, но въ данную минуту сердце такъ громко говорило въ ней, что заставило ее забыть весь міръ.
Самуилъ занятый своими мыслями, не замтилъ душевнаго состоянія своей собесдницы и продолжалъ съ тмъ же воодушевленіемъ: — Само собою разумется, что не вс могутъ мириться съ такимъ положеніемъ вещей въ виду далекой будущности, многіе изъ депутатовъ ухали недовольные изъ Лондона, другіе упали духомъ и повидимому обвиняютъ моего отца въ неудачномъ исход дла, хотя прямо не высказываютъ этого. Между тмъ вниманіе Кромвеля было отвлечено въ другую сторону, въ послднее время ему боле чмъ когда нибудь приходится вести усиленную борьбу противъ фанатизма и малодушія, его жизнь постоянно подвергается опасности, къ этому нужно еще прибавить войну съ испанцами. Однако, несмотря на вс эти, крайне неблагопріятныя условія, мой отецъ нашелъ опору въ себ самомъ и немногихъ друзьяхъ, которые остались врны ему. Онъ составилъ докладную записку и съ помощью м-ра Никласа добился аудіенціи у протектора. На этотъ разъ Кромвель принялъ его запросто въ своемъ кабинет, онъ былъ одинъ и разговаривалъ съ моимъ отцомъ какъ частное лицо.
— Вы видите почтенный раввинъ, сказалъ онъ, что общественное мнніе противъ васъ и вашихъ единоврцевъ. Я былъ бы плохимъ лоцманомъ, еслибы повернулъ корабль противъ втра, не обращая вниманія на непогоду, такъ какъ этимъ надолго погубилъ бы ваше дло. Хотя я не вижу ни малйшей связи между правосудіемъ и врой, но у парламента свои взгляды. Вы были свидтелемъ какой бурный протестъ вызвали мои предложенія въ засданіяхъ коммисіи и насколько ими возбуждена была ненависть столичнаго населенія. Тмъ не мене я не могу допустить вопіющей несправедливости, и какъ протекторъ трехъ королевствъ общаю вамъ свое покровительство. Вы можете спокойно прізжать въ Англію и жить среди насъ. Вамъ дозволено будетъ открыто молиться Богу Израиля и погребать своихъ мертвыхъ на особомъ кладбищ. Хотя укрпленные города и деревни по прежнему будутъ закрыты для васъ, но никто не мшаетъ вамъ селиться въ самомъ Лондон, въ такихъ пунктахъ, какъ Duke sreet и Bevis Marks. Я не оставлю васъ, и надюсь что посл моей смерти Господь не допуститъ, чтобы на васъ вновь было воздвигнуто гоненіе. Теперь вы должны довольствоваться небольшой синагогой, пока вамъ не разршатъ соорудить обширный храмъ!.. Такъ говорилъ Кромвель…
Самуилъ остановился, удивленный долгимъ молчаніемъ молодой двушки. Она сидла на прежнемъ мст у окна, печально опустивъ голову, но онъ не могъ разглядть ея лица при наступившихъ сумеркахъ.
— Мануэлла что съ тобой? спросилъ онъ съ искреннимъ участіемъ.
Глухія рыданія были отвтомъ на его вопросъ. Но черезъ минуту она бросилась къ нему на шею и проговорила взволнованнымъ прерывающимся голосомъ:— Самуилъ я не стою тебя!.. Онъ нжно прижалъ ее къ своему сердцу: — Ты сказала, что нуждаешься въ моей помощи, отвтилъ онъ, твой врный другъ всегда къ твоимъ услугамъ! Если ты не раскаиваешься въ своей ршимости, то повтори слова сказанныя тобой…
Не оставляй меня Самуилъ, я не могу жить безъ тебя! отвтила Мануэлла, обвивая его шею обими руками.

——

Гордый амстердамскій банкиръ д’Акоста, при своемъ огромномъ богатств и почет, которымъ онъ пользовался среди амстердамскихъ евреевъ, въ первую минуту почувствовалъ себя оскорбленнымъ, услыхавъ о сватовств молодаго бенъ-Израэля. Старыя раны раскрылись въ его сердц. Онъ не могъ себ представить, что его дочь, для которой самые видные представители его народа казались ему недостаточно богатыми и знатными, сдлается женой бднаго ученаго. Онъ вспомнилъ, что незадолго до постигшей его катастрофы онъ съ гнвомъ спросилъ дочь: не намревается ли она выйти замужъ за сына школьнаго учителя? Но мало по малу желаніе вновь соединиться съ единственною дочерью взяло верхъ надъ другими чувствами, онъ искренно хотлъ сдлать ее счастливой посл всхъ вынесенныхъ ею страданій. Подъ этимъ впечатлніемъ онъ послалъ дочери большую сумму денегъ и письменно благословилъ ея бракъ, добавляя, что только старость и болзни лишаютъ его возможности самому пріхать на ея свадьбу.
Нсколько дней спустя посл этого письма, домъ Авраама украсился внками и принялъ праздничный видъ по случаю свадьбы Самуила бенъ-Израэля и Мануэллы. Обрядъ внчанія совершенъ былъ въ новой синагог самимъ раввиномъ. Ревекка и Сара дель-Бланко вели невсту покрытую блой вуалью, за ними слдовали женихъ съ Авраамомъ и гости, въ числ которыхъ былъ и м-ръ Никласъ съ огромнымъ букетомъ цвтовъ.
По окончаніи брачной церемоніи, вс вернулись въ домъ Авраама, гд былъ поданъ парадно сервированный обдъ. Новобрачные сидли рядомъ.
— Я, исполнилъ твое желаніе! сказалъ вполголоса Самуилъ, обращаясь къ Мануэлл, посл долгихъ поисковъ, мн удалось узнать въ какой тюрьм заключенъ Юргенъ Джойсъ.
Она поблагодарила его крпкимъ пожатіемъ руки.
— Я всмъ обязана этому человку, сказала она, и мн было бы тяжело ухать изъ Лондона, не простившись съ нимъ. Можетъ быть еще есть возможность спасти его. Надюсь, что ты не откажешься проводить меня къ нему.
— Разв ты можешь сомнваться въ этомъ? отвтилъ бенъ-Израэль съ ласковой улыбкой.

ГЛАВА XI.
Свиданіе Мануэллы съ Юргеномъ.

На слдующій день уже начинало смеркаться, когда Мануэлла вышла изъ дому съ своимъ мужемъ.
Тюрьма ‘Mews’ была настолько извстной, что не трудно было отыскать ее. Она не имла ничего общаго съ Тоуеромъ, гд ужасъ смшивался съ извстною торжественностью и мрачнымъ величіемъ, ни даже съ Peter-Haus’омъ, однимъ изъ старыхъ дворцовъ Сити, который былъ обращенъ Кромвелемъ въ мсто заключенія, такъ какъ ему нужно было много тюремъ, чтобы поддерживать порядокъ и обуздывать строптивые элементы населенія. Но изъ всхъ тюремъ ‘Mews’ отличалась тмъ, что здсь всего меньше церемонились съ заключенными, такъ какъ они большею частью представляли собой отребье человческаго рода, и были только слпымъ орудіемъ другихъ въ политическихъ преступленіяхъ. Встарину короли содержали соколовъ въ зданіи ‘Mews’, затмъ оно было обращено въ конюшню, и только въ новйшее время получило свое настоящее назначеніе. При этомъ почти не было сдлано никакихъ измненій для новыхъ обитателей, которые ни въ какомъ случа не могли похвалиться своимъ помщеніемъ въ смысл удобствъ и опрятности.
На вопросъ Мануэллы объ Юрген Джойсъ, привратникъ отвтилъ, что лейтенантъ вроятно въ своей комнат, пусть господа пройдутъ главный корридоръ и постучатся у третьей двери. Въ ‘Mews’ не было никакихъ особенныхъ стсненій для узниковъ кром тяжелыхъ засововъ закрывавшихъ входъ и ршетки кругомъ двора. Они могли свободно посщать другъ друга, прогуливаться по двору, принимать постителей, читать, писать, и даже сть и пить что угодно, если имли деньги.
Мануэлла представляла себ положеніе Джойса несравненно ужасне, но ее поразилъ тяжелый запахъ на двор, который былъ еще невыносиме въ зданіи тюрьмы. Пройдя корридоръ они остановились у большихъ дверей, которыя нкогда служили воротами конюшни. Въ комнат слышенъ былъ говоръ. Мануэлла тотчасъ же узнала голосъ Юргена, хотя онъ сталъ совсмъ хриплымъ, но ее поразилъ другой знакомый голосъ, который напомнилъ ей самое тяжелое время ея жизни. Ей было такъ непріятно слышать его, что она постучала въ дверь.
Въ комнат послышался шумъ передвигаемыхъ стульевъ.
— Онъ вроятно прячетъ водку, подумала Мануэлла, онъ началъ съ этого, и она довела его до гибели!
Вслдъ затмъ отворилась дверь и на порог показался Юргенъ. На немъ былъ надтъ широкій изодранный халатъ, покрытый толстымъ слоемъ жира и грязи, косматые волосы падали прядями на опухшее лицо съ багровымъ носомъ и стеклянными глазами. Онъ былъ такъ пропитанъ спиртнымъ запахомъ, что Мануэлла въ первую минуту съ отвращеніемъ отвернулась отъ него. Но бутылка съ водкой стояла на стол, рядомъ съ пустымъ стаканомъ и открытой библіей.
— Неужели это вы Юргенъ? невольно воскликнула она.
Но Юргенъ былъ такъ пораженъ ея неожиданнымъ появленіемъ, что едва не упалъ навзничъ. Радость и испугъ возвратили ему сознаніе, углы рта стали подергиваться, онъ заплакалъ. Слезы пьяницы производятъ вообще удручающее впечатлніе на постороннихъ зрителей но на лиц Юргена выразилась при этомъ такая глубокая грусть, что сердце Мануэллы переполнилось состраданіемъ. Въ ея памяти воскресъ тотъ день, когда этотъ самый человкъ явился къ ней въ полномъ вооруженіи, и спасъ ее изъ башни Ham-Haus’а. Она мысленно ршила во чтобы-то ни стало освободить его изъ тюрьмы и сдлать попытку вывести его на лучшій путь.
Она окинула взглядомъ комнату, гд на сырыхъ стнахъ дневной свтъ началъ уступать мсто наступающимъ сумеркамъ. Ее поразилъ запахъ гнилой соломы и грязнаго тряпья, у стола сидлъ Пиккерлингъ, длая видъ, что погруженъ въ чтеніе библіи, онъ не поднималъ глазъ и, повидимому, старался остаться незамченнымъ.
— Если у васъ Юргенъ осталась хотя искра дружбы ко мн, то вы удалите этого человка, сказала Мануэлла, указывая на дверь.
Благочестивый пуританинъ поспшилъ исполнить желаніе Мануэллы, которое давало ему возможность выйти изъ неловкаго положенія. Онъ взялъ шляпу и не оборачиваясь, молча вышелъ изъ комнаты.
Юргенъ вздохнулъ свободне, когда Пиккерлингъ скрылся за дверью.— Ахъ, еслибы кто нибудь избавилъ меня отъ этого негодяя, который мучитъ меня текстами и всякой чепухой, воскликнулъ онъ, тяжело опускаясь на стулъ.
— Скажите мн откровенно, что сблизило васъ съ этимъ человкомъ? спросила Мануэлла положивъ руку на плечо Юргена.
— Онъ пришелъ сюда подъ предлогомъ утшить меня въ одиночеств и предложилъ заняться вмст съ нимъ чтеніемъ библіи, но въ дйствительности у него была другая цль: онъ притащилъ сюда негодныя бумаги…
— Какія бумаги? Вы не должны ничего скрывать отъ меня!..
Юргенъ сталъ перелистывать библію, въ ней были заложены листки разнаго формата и пакеты.
Мануэлла взяла клочокъ бумаги исписанный мелкимъ почеркомъ.— Не дотрагивайтесь до нихъ! воскликнулъ съ ужасомъ Юргенъ. За это одно можно попасть въ тюрьму или даже хуже этого…
— Какъ ршился онъ при своемъ благочестіи спрятать такія бумаги въ библію! воскликнула Мануэлла.
— Да, онъ принесъ ихъ въ библіи! подтвердилъ Юргенъ. Онъ началъ бранить при мн человка, котораго я когда-то любилъ всей душой, а потомъ возненавидлъ, и этимъ такъ подзадорилъ меня, что я согласился на все… Во всемъ виновата проклятая водка!
Съ этими словами Юргенъ такъ сильно ударилъ кулакомъ по столу, что бутылка едва не слетла на полъ. Затмъ, видимо раскаиваясь въ своей выходк, онъ замолчалъ и опустилъ голову.
— За что сердитесь вы на Кромвеля? спросила Мануэлла.
— За то, что онъ обманулъ меня! Разв вы не читали моей брошюры? Впрочемъ протекторъ веллъ сжечь ее, такъ что она разошлась въ небольшомъ количеств экземпляровъ. Если не ошибаюсь у меня уцллъ одинъ изъ нихъ.
Онъ началъ рыться въ карманахъ и, наконецъ, вынувъ сложенный листъ бумаги подалъ Мануэлл, которая съ любопытствомъ развернула его и пробжала глазами.
Это былъ печатный пасквиль на Кромвеля, состоящій изъ четырехъ страницъ и переполненный ругательствами. Авторъ въ самыхъ неприличныхъ выраженіяхъ обвинялъ протектора, что онъ не выполнилъ даннаго общанія, но въ чемъ оно состояло — нельзя было понять изъ брошюры. Затмъ рчь шла о какихъ-то долгахъ, и слово ‘долги’ повторялось такъ часто, что Мануэлла пришла къ убжденію, что въ этомъ заключалась главная причина недовольства Юргена и печальнаго положенія, въ какомъ онъ находился. Поэтому она безъ всякихъ оговорокъ спросила его:— Какая сумма денегъ можетъ возвратить вамъ свободу?
Юргенъ съ недовріемъ посмотрлъ на нее.
— Вамъ нечего стсняться со мной, продолжала Мануэлла, вы знаете, что я вчно буду въ долгу у васъ!
— Мн ничего не нужно, отвтилъ нершительно Юргенъ, я связанъ этими бумагами или врне сказать даннымъ словомъ.
— Кому дали вы слово?
— Врагамъ Кромвеля! Тмъ, которые желаютъ его гибели… смерти! добавилъ онъ шопотомъ, бросивъ печальный взглядъ на стоявшую передъ нимъ бутылку.
Но Мануэлла разслышала его слова и обомлла отъ ужаса.
— Юргенъ, воскликнула она, схвативъ его за рукавъ. Вы смете замышлять противъ его жизни! Вспомните, чмъ вы обязаны ему!..
— Дйствительно онъ вывелъ меня изъ ничтожества, отвтилъ задумчиво Юргенъ, въ короткое время произвелъ въ три чина, одинъ за другимъ. Но вслдъ затмъ онъ все-таки выгналъ меня изъ службы, не отдалъ слдуемыхъ мн денегъ! благодаря ему, я вошелъ въ долги —
Мануэлла, глядя на физіономію Юргена, невольно подумала, что причина долговъ и отршенія отъ службы, вроятно, заключалась въ безпорядочной жизни, которую онъ велъ въ послднее время. Но не высказала своей мысли и сдлала попытку подйствовать на доброе сердце бдняка.
— Я не хочу слышать объ этомъ! сказала она. Разв вы забыли то, о чемъ столько разъ разсказывали мн? Не онъ ли избавилъ васъ отъ вислицы?
Слова эти были громовымъ ударомъ для Юргена, въ первую минуту онъ не могъ выговорить ни одного слова.
— Да, правда, прошепталъ онъ, помню, на высотахъ Незби… ночью… насъ заставили бросить кости… я проигралъ, если бы не онъ, все было бы тогда кончено для меня… Горе мн, что будетъ со мной! добавилъ онъ съ глухимъ стономъ.
— Вы хотите сдлаться убійцей того человка, которому вы обязаны жизнью! продолжала настойчиво Мануэлла.
— іЕслибы возможно было вернуться къ старому! возразилъ съ уныніемъ Юргенъ. Нтъ… теперь слишкомъ поздно…
— Не поздно, потому что дло еще не совершилось. Кто мшаетъ вамъ, какъ тогда, броситься съ раскаяніемъ къ его ногамъ —
Хорошо, возразилъ Юргенъ посл минутнаго раздумья. Пусть будетъ, что будетъ! Я никогда не боялся людей, если приговорятъ меня къ смерти, то мн легче умереть, чмъ выносить т мученія, какія я испытываю теперь. Двсти фунтовъ стерлинговъ могутъ освободить меня изъ этой тюрьмы. Отсюда я отправлюсь прямо къ Кромвелю.
— Вы получите эти деньги сегодня вечеромъ, потому что каждая минута дорога.
— Вы правы Мануэлла, сказалъ Джойсъ. Неужели я вырвусь изъ этой тюрьмы и опять увижу свтъ Божій! Мн не прійдется опускать глаза при встрч съ честнымъ человкомъ, и я не буду называть себя убійцей и измнникомъ!..
Съ этими словами онъ упалъ на колни передъ Мануэллой и въ порыв благодарности поцловалъ ея платье.
Мн пора идти, сказала она, начинаетъ смеркаться. До свиданія Юргенъ. Я скоро уду отсюда, но помните, что вы всегда можете разсчитывать на мою дружбу и помощь.
— Знаю, отвтилъ Юргенъ Джойсъ взволнованнымъ голосомъ. Онъ вернулся въ свою комнату и, облокотившись на библію, залился горькими слезами.
Мануэлла и Самуилъ ушли. Два часа спустя Юргена выпустили изъ тюрьмы, а до полуночи вс подробности заговора были извстны Кромвелю.

ГЛАВА X.
Готовится ударъ.

Кромвель не ложился въ эту ночь и остался въ своемъ кабинет, мрачно освщенномъ одной лампой. Начинало свтать, но онъ не чувствовалъ ни малйшей усталости. Была глубокая ночь, когда онъ отпустилъ государственнаго секретаря Турлоэ и остался одинъ. Долго посл того онъ сидлъ въ кресл и пристально смотрлъ на красноватый огонь камина, который казался ему окруженнымъ голубоватыми кругами. Ночная тишина прерывалась только шагами часоваго, который мрно ходилъ взадъ и впередъ передъ дверями его кабинета. Затмъ онъ всталъ и переслъ къ письменному столу, гд лежала куча сложенныхъ бумагъ, онъ съ нетерпніемъ оттолкнулъ ихъ отъ себя. Это была тайная корреспонденція съ шпіонами при двор Карла II, которые, получая жалованье съ двухъ сторонъ, ежедневно измняли своей партіи. Тутъ нтъ ничего новаго! пробормоталъ Кромвель, принимаясь за бумаги, приготовленныя государственнымъ секретаремъ. Вс эти сбивчивыя извстія были бы безполезны для насъ, еслибы въ нашихъ рукахъ не было документовъ доставленныхъ Юргеномъ…
Кромвелю было давно извстно, что враги готовятся нанести ему ршительный ударъ, но нити заговора оставались до сихъ поръ неуловимы для него. Его извстили о прізд Маркиза Ормонда, прежде чмъ этотъ усплъ высадиться на берегъ Англіи. Въ Лондон за маркизомъ слдили шагъ за шагомъ, такъ что Кромвель узналъ до малйшихъ подробностей о секретныхъ свиданіяхъ роялистовъ въ тавернахъ и въ дом бывшаго королевскаго лейбъ-медика, ихъ пирушкахъ и тостахъ за гибель протектора. Равнымъ образомъ до него дошли слухи, что подготовляется движеніе въ южныхъ и юго-западныхъ графствахъ, что Карлъ II намренъ пріхать въ Англію и испанцы съ этой цлью хотятъ сосредоточить свою армію на фландрскомъ берегу. Но все это не особенно безпокоило Кромвеля, онъ разсчитывалъ на помощь Мазарини, чтобы справиться съ испанцами. Внутреннее возстаніе также не страшило его, крпости и пушки были въ порядк, вновь назначенные генералъ-маіоры зорко слдили за настроеніемъ населенія въ различныхъ округахъ Англіи. Поэтому онъ нашелъ возможнымъ выказать великодушіе относительно Ормонда, котораго всегда уважалъ за честность и безусловную храбрость. Онъ приказалъ предупредить маркиза, который незамтно исчезъ изъ города.
Всть о прибытіи Бокингема въ Лондонъ серьёзно встревожила его, тмъ боле, что онъ не зналъ куда направлена дятельность герцога, котораго считалъ способнымъ на все при его безумной смлости и склонности къ интригамъ. Но Бокингемъ ускользнулъ изъ его рукъ, такъ какъ Ферфаксъ взялъ его подъ свое покровительство. Бывшій главнокомандующій въ отвтъ на просьбу Кромвеля написалъ слдующее письмо:

‘Его высочеству протектору
Англіи, Шотландіи, Ирландіи и пр.

‘Къ сожалнію я не могу содйствовать исполненію Вашего приказа относительно ареста молодаго герцога, потому что со вчерашняго дня онъ сдлался мужемъ моей дочери. Сегодня вечеромъ мы оставили Лондонъ и демъ вмст съ нимъ въ мое помстье Nun Appleton въ Іоркскомъ графств

Имю честь быть Вашего высочества и пр.
Томасъ, лордъ Ферфаксъ’.

Кромвель еще разъ прочиталъ это письмо, лежавшее на бумагахъ. Грустная улыбка пробжала по его лицу.— Ты знаешь, сказалъ онъ вполголоса, что мн всего тяжеле принять какія либо мры строгости противъ стараго товарища по оружію и пользуешься моей слабостью! Но я не остановлюсь передъ этимъ, если того потребуетъ безопасность государства. Во всякомъ случа, Ферфаксъ во-время увезъ своего зятя! Судя по бумагамъ, полученнымъ сегодня, Бокингемъ былъ однимъ изъ главныхъ зачинщиковъ заговора. Благо ему, что онъ сошелъ со сцены! Можно будетъ ограничиться относительно его временнымъ заключеніемъ въ Виндзор или Тоуер, чтобы удержать его отъ дальнйшихъ попытокъ. Но ничто не спасетъ васъ бдные обманутые люди, хотя вы не боле, какъ слпое орудіе въ рукахъ другихъ! Вы не подозрваете, что среди васъ измнникъ, которому вы повряете вс свои тайны.
Съ этими словами Кромвель взялъ со стола связку писемъ одного изъ тайныхъ корреспондентовъ, Симонда, который писалъ государственному секретарю подъ вымышленнымъ именемъ ‘Коркеръ’ и считался между своими, надежнымъ роялистомъ. Онъ сообщалъ самыя подробныя извстія о намреніяхъ и планахъ своихъ друзей, съ точнымъ обозначеніемъ времени и мста, прилагая при этомъ подробные списки подозрительныхъ личностей.
— Негодяй! невольно вырвалось у Кромвеля, когда онъ убдился, что въ каждомъ письм заключалось или требованіе денегъ или извщеніе о полученіи ихъ.
— Неужели вс эти униженія неизбжны для государственнаго человка, который мечтаетъ о счастіи и: величіи своихъ соотечественниковъ? спрашивалъ себя Кромвель, расхаживая взадъ и впередъ по мрачной комнат, стны которой покрытыя дорогими обоями, тускло освщались свтомъ одинокой лампы. Богу извстно, что все мое честолюбіе заключается въ томъ, чтобы заставить всхъ монарховъ Европы трепетать передъ Англіей и наполнить всю вселенную блескомъ ея имени… Если бы я былъ моложе лтъ на десять! Но ничто не возратитъ мн молодости и прежнихъ силъ!
Онъ остановился въ печальномъ раздумьи среди комнаты.
— Волосы мои посдли, я не тотъ, какимъ былъ прежде. Иногда на меня нападаетъ тяжелое предчувствіе, что мн не удастся окончить начатое дло, которое еще не достаточно окрпло, чтобы устоять противъ времени и непостоянства людей. Во всякомъ случа, одно останется неизмннымъ и ненарушимымъ, что цлый народъ единодушно потребовалъ правосудія и добился его. Ничто не изгладитъ этого факта изъ памяти людей!
Онъ открылъ окно, выходившее на площадь передъ Уайтголлемъ. Наступало утро. Въ комнату пахнулъ свжій воздухъ.— Здсь стоялъ онъ на эшафот, сказалъ Кромвель спокойнымъ голосомъ. Мы скоро увидимся съ тобою Карлъ, но я не боюсь твоей тни, и отвчу за свой поступокъ передъ Всевышнимъ! Пусть твоя смерть будетъ назидательнымъ примромъ для тхъ, которые подобно теб осмлятся нарушить права англійскаго народа!..
Съ этими словами Кромвель закрылъ окно, глаза его остановились на свертк пергамента, лежавшемъ на стол въ углу комнаты. Англійскій парламентъ предлагаетъ мн корону! проговорилъ онъ. Неужели и мой отказъ не убдитъ тхъ, которые такъ упорно толкуютъ о моемъ честолюбіи!..
Онъ слъ къ письменному столу и занялся чтеніемъ бумагъ, доставленныхъ Юргеномъ. Прежде всего ему попалось письмо Джона Лильбурна, въ которомъ тотъ извщалъ своего бывшаго товарища по оружію, Юргена Джойса, что многіе изъ видныхъ участниковъ междоусобной войны соединились съ приверженцами Стюарта, чтобы свергнуть иго тирана. Письмо это долженъ былъ доставить герцогъ Бокингемъ, который халъ въ Лондонъ, чтобы заодно съ маркизомъ связать нити заговора. Джойсу общана была большая награда, если онъ приметъ непосредственное участіе въ заговор. Къ письму Лильбурна приложенъ былъ патентъ предоставлявшій Юргену чинъ полковника, за подписью Карла Стюарта R. Патентъ становился дйствительнымъ съ того момента, когда начнется возстаніе въ Англіи.
Затмъ слдовалъ памфлетъ на англійскомъ язык, напечатанный за границей и направленный противъ протектора, гд неизвстный авторъ доказывалъ, что умерщвленіе похитителя престола составляетъ актъ правосудія и любви къ отечеству. Въ третьей бумаг, заключавшей печатную прокламацію Карла II, обращенную къ англійскому народу, проведена была та же мысль. Въ ней протекторъ названъ былъ человкомъ низкаго званія, который незаконно присвоилъ себ власть въ королевств и ‘посл варварскаго убіенія короля обратилъ въ рабство свободныхъ подданныхъ’.
— Довольно! сказалъ Кромвель, глубоко взволнованный, взявъ одну изъ слдующихъ бумагъ. Это было письмо того же Лильбурна, написанное въ боле позднее время, онъ совтовалъ Джойсу обратиться за дальнйшими свдніями относительно заговора къ Станлею, который долженъ былъ снабдить его деньгами, необходимыми для его освобожденія.
— Станлей, сынъ моего друга, честнйшаго человка въ Англіи, который до конца своей жизни остался вренъ длу свободы! воскликнулъ Кромвель. Какъ скоро сыновья забываютъ память своихъ отцовъ! Во всякомъ случа я долженъ немедленно видть его…
Съ этими словами онъ всталъ съ своего мста и затушилъ лампу, такъ какъ уже совсмъ разсвло и на стнахъ виднъ былъ отблескъ утренней зари. Затмъ онъ подалъ условленный знакъ. Слышно было какъ за стной караульный отдавалъ честь, почти одновременно съ этимъ отворилась дверь, и на порог появился адъютантъ лейбъ-гвардіи. Кромвель приказалъ привести Юргена Джойсъ.
Бывшій лейтенантъ явился въ тхъ-же лохмотьяхъ, въ которыхъ его выпустили изъ тюрьмы.
— Когда ты назначилъ свиданіе Станлею? спросилъ Кромвель.
— Онъ ждетъ меня сегодня утромъ въ таверн, въ нсколькихъ шагахъ отсюда! отвтилъ почтительно Юргенъ.
— Я даю теб полчаса, сказалъ Кромвель, взглянувъ на часы, висвшіе надъ каминомъ, ты арестуешь Станлея и приведешь его сюда. Ты можешь взять съ собой отрядъ лейбъ-гвардіи, онъ стоитъ внизу. Передай эту записку капитану…
Кромвель написалъ нсколько слонъ на клочк бумаги и отдалъ Юргену, который немедленно удалился.
Хотя Юргенъ Джойсъ боле чмъ кто нибудь могъ выполнить съ успхомъ подобное порученіе и Кромвель не сомнвался въ его распорядительности, но короткій назначенный имъ самимъ срокъ показался ему цлою вчностью. Наконецъ вошелъ Джойсъ съ плнникомъ и, оставивъ послдняго наедин съ Кромвелемъ, вышелъ изъ комнаты.
Молодой Станлей, плохо одаренный отъ природы, не отличался умомъ и нравственными качествами. Измнивъ длу, которому служилъ его покойный отецъ, онъ постоянно мучился угрызеніями совсти и не имлъ достаточно силы воли, чтобы спокойно идти по избранному пути. Онъ залился слезами, когда Кромвель заговорилъ съ нимъ объ его отц и потребовалъ именемъ умершаго откровенной исповди относительно всего, что ему было извстно о заговор.
Станлей отвтилъ отказомъ, такъ какъ, несмотря на страхъ, который онъ чувствовалъ къ Кромвелю, не ршался измнить людямъ, оказавшимъ ему такое безусловное довріе.
— Какъ! воскликнулъ Кромвель, вы не хотите сообщить общій планъ заговора и назвать имена преступниковъ, которые были бы первыми врагами вашего отца, еслибы онъ остался живъ! Неужели его память мене дорога для васъ, нежели дло этихъ людей, которые обманываютъ васъ и думаютъ только объ удовлетвореніи своей личной мести! Горе мертвымъ, если живые люди отрекаются отъ нихъ!..
Несчастный человкъ не могъ доле выносить суроваго взгляда строгихъ глазъ устремленныхъ на него, каждое слово Кромвеля было для него ударомъ ножа по сердцу. Онъ не ожидалъ такой пытки и подавленный горемъ просилъ только объ одномъ, чтобы пощадили его жену и тещу, и заручившись общаніемъ Кромвеля, объявилъ, что готовъ сознаться во всемъ.
До этой минуты Кромвель оставался наедин съ Станлеемъ, но теперь по его приказанію призванъ былъ государственный секретарь Турлоэ, чтобы составить протоколъ и записать показанія.
Кромвель заложивъ руки за спину ходилъ по комнат. Станлей сдержалъ слово: онъ открылъ мельчайшія нити заговора, сообщилъ о принятыхъ мрахъ и началъ называть одно за другимъ имена заговорщиковъ.
Кромвель останавливался по временамъ, изъ груди его нсколько разъ вырывалось невольное восклицаніе: Неужели это правда? Онъ также принадлежитъ къ числу ихъ!..
— Да, съ увренностью отвчалъ Станлей, который повидимому лишился послдней капли воли. Списку не предвидлось конца. Кромвель съ глубокимъ огорченіемъ услыхалъ изъ устъ малодушнаго человка имена своихъ прежнихъ товарищей въ тяжелой борьб, съ которыми онъ считалъ себя связаннымъ неразрывными узами. ‘Остановитесь!’ хотлъ онъ крикнуть нсколько разъ, но сознаніе необходимости и невольное любопытство удерживали его. Вс друзья измнили ему, даже т, къ которымъ онъ чувствовалъ искреннюю привязанность.
Станлей замолчалъ, такъ какъ силы начали измнять ему.
— Дальше, продолжайте! сказалъ Кромвель взволнованнымъ голосомъ.
Станлей повиновался, списокъ именъ, составляемый государственнымъ секретаремъ становился все длинне.
Внезапно блдное лицо Кромвеля покрылось багровымъ румянцемъ.
— Ваша память измняетъ вамъ, молодой человкъ, крикнулъ онъ, длая напрасныя усилія, чтобы скрыть овладвшую имъ ярость. Неужели и этотъ человкъ ршился поднять на меня руку. Хотя онъ принадлежалъ къ враждебной партіи, но зналъ меня лучше всхъ и понималъ, что длалось въ моей душ. Я былъ всегда милостивъ къ нему, дозволилъ ему свободно исповдывать свою вру и отправлять богослуженіе… Онъ любилъ… Кромвель запнулся и продолжалъ посл минутнаго молчанія. Это невозможно, назовите еще разъ это имя!..
— Джонъ Гевитъ, священникъ приходской церкви св. Георга! повторилъ Станлей, затмъ, назвавъ еще нсколько именъ, остановился.
Списокъ былъ готовъ. Станлей не могъ ничего добавить къ своимъ показаніямъ.
Въ комнат воцарилась мертвая тишина. Кромвель увидлъ съ ужасомъ, что заговоръ, очагъ котораго былъ въ Сити, по своимъ огромнымъ размрамъ, превосходилъ вс его ожиданія. Вся Англія была охвачена имъ, въ немъ принимали участіе вс партіи: роялисты, республиканцы, уравнители (соціалисты того времени) и люди всхъ религіозныхъ оттнковъ. Одну минуту Кромвель пришелъ въ ужасъ отъ грандіознаго предпріятія своихъ враговъ, затмъ сказалъ.
— Да будетъ воля Господня!
Непоколебимая вра въ Провидніе, поддерживавшая его въ тяжелыя минуты заботъ и страданій, возвратила ему и теперь спокойную увренность въ свои силы, которая длала его непобдимымъ.
— Въ нашихъ рукахъ вс нити заговора! сказалъ онъ, обращаясь къ Турлоэ. Наша задача заключается въ томъ, чтобы дать ему созрть, а затмъ поразить всхъ однимъ ударомъ и лишить ихъ возможности вредить намъ. Ни одинъ виновный не уйдетъ отъ насъ, къ нему будетъ примнена вся строгость закона.
— Я вполн раздляю мнніе вашего высочества, отвтилъ государственный секретарь. Когда заговоръ будетъ подавленъ съ вашей помощью, для Англіи наступитъ миръ.
— Миръ кладбища! пробормоталъ Кромвель, затмъ обращаясь къ Станлею, сказалъ:
— Вы можете идти, но, чтобы отклонить отъ васъ подозрнія и избавить отъ соблазна, я совтую вамъ немедленно отправиться въ ваше помстье, въ графств Суссекс. Только подъ этимъ условіемъ вы можете сохранить свободу и имущество, вамъ дозволено будетъ вернуться въ Лондонъ, когда все будетъ кончено…
Станлей вышелъ, но въ сняхъ съ нимъ сдлалось дурно, такъ что прошло около часу, прежде чмъ онъ могъ собраться съ силами, чтобы выполнить приказаніе Кромвеля.
Затмъ призванъ былъ Юргенъ Джойсъ.
— Сегодня, вечеромъ, сказалъ Кромвель, обращаясь къ бывшему лейтенанту, ты отправишься въ таверну подъ вывской ‘Морская Два’. Тамъ, въ восемь часовъ, назначено собраніе заговорщиковъ, слди внимательно за ихъ разговорами, ты понимаешь меня!..
Юргенъ отвтилъ молчаливымъ поклономъ и поспшно удалился.
Кромвель остался наедин съ государственнымъ секретаремъ, который, исполнивъ свою обязанность, всталъ съ мста въ ожиданіи послднихъ приказаній.
— Савойды опять жалуются на притсненія, сказалъ Кромвель. Необходимо напомнить нашему союзнику, французскому королю, объ его общаніи. Сдлайте одолженіе пришлите ко мн немедленно сэра Мильтона, и кстати распорядитесь, чтобы отставной полковникъ Франкъ Гербертъ явился сюда, онъ теперь въ Лондон…

ГЛАВА XI.
Ударъ разразился.

Наступилъ день отъзда Мануэллы изъ Лондона. Хотя она много лтъ ждала этого дня, но, тмъ не мене, глубокая тоска наполняла ее сердце. Она подошла къ окну, у котораго столько разъ сидла съ Оливіей и бросила прощальный взглядъ на обширную равнину, знакомые холмы, сады, деревни и крыши домовъ. Съ тяжелымъ чувствомъ разставалась она съ почтенными стариками, которые впродолженіи долгихъ лтъ заботились о ней, какъ о родной дочери. Она молча сла съ ними въ карету, которая должна была ее отвести въ гавань, дома все боле и боле выступали изъ утренняго тумана, который уже начиналъ исчезать.
На берегу Мануэлла встртила Франка съ Оливіей. Об подруги бросились въ объятія другъ друга, Оливія, долго не допускавшая мысли о разлук, тмъ сильне чувствовала потерю искренно преданнаго ей существа.
Наконецъ, Самуилъ, пріхавшій раньше со своимъ отцемъ, подошелъ, чтобы разлучить плачущихъ женщинъ.
— Все готово! пора садиться на корабль, сказалъ онъ.
Въ этотъ моментъ, какъ бы въ подтвержденіе его словъ, послышался рзкій шумъ поднимаемаго якоря.
— Прощайте, сказалъ Франкъ Гербертъ взволнованнымъ голосомъ, взявъ руку Мануэллы. Ни время, ни разстояніе не могутъ порвать ту связь, какая существуетъ между нами! То, что вы сдлали для насъ, никогда не изгладится изъ нашей памяти, это былъ подвигъ величайшей дружбы!
— Врне сказать сильной любви, доходящей до самоотреченія! сказалъ вполголоса Самуилъ.
Но Гербертъ разслышалъ эти слова, все стало сразу ясно для него. Онъ невольно взглянулъ на Оливію, но та стояла въ сторон, погруженная въ свои мысли. Теперь только онъ вполн понялъ и оцнилъ прекрасное существо, которое всегда казалось ему такимъ загадочнымъ.
— Мануэлла! воскликнулъ онъ, съ чувствомъ восторженнаго поклоненія.
Ему казалось почти невроятнымъ, чтобы можно было сохранить подобную тайну въ теченіи столькихъ лтъ и дойти до такого высокаго самоотверженія.
Неизвстно, слышала ли Мануэлла этотъ возгласъ, потому что она не оглянулась. Въ это время Самуилъ подвелъ ее къ лодк, которая должна была доставить ихъ на корабль. Вслдъ затмъ они вошли на палубу, гд ихъ встртилъ раввинъ бенъ-Израэль. На берегу, кром Франка и Оливіи, стоялъ Авраамъ съ своей семьей и м-ръ Никласъ. Долго еще продолжался обмнъ поклоновъ, пока отчаливалъ корабль, и посл того началъ медленно пробираться между многочисленными судами, стоящими на якор. Наконецъ, знакомыя фигуры на берегу стали принимать гсе боле и боле неопредленныя очертанія, Мануэлла еще нкоторое время’могла различить блый платокъ Оливіи, который она держала въ поднятой рук, но и онъ скоро исчезъ при поворот рки.
— Прощайте, дорогіе друзья, невольно воскликнула Мануэлла, заливаясь слезами.
Между тмъ, въ отсутствіе Франка Герберта былъ полученъ приказъ, чтобы онъ немедленно явился къ Кромвелю. Оливія, по возвращеніи домой, была настолько поражена этимъ извстіемъ, что въ первую минуту не могла выговорить ни слова отъ испуга.
— Я давно ждалъ этого дня, сказалъ Франкъ, длая надъ собой усиліе, чтобы казаться спокойнымъ. По крайней мр, онъ избавитъ меня отъ послднихъ оковъ!
— Или свяжетъ навсегда! Какъ бы я желала, Франкъ, чтобы скоре прошелъ этотъ день! воскликнула она, бросаясь къ нему на шею.
— Я не понимаю, почему это такъ безпокоитъ тебя, моя дорогая? спросилъ онъ безпечнымъ тономъ, который еще больше встревожилъ Оливію. Нужно радоваться такому почету! Дай мн парадный мундиръ, красный съ золотомъ и шпагу, которая была на мн въ битв при Ворчестер…
— Ради Бога, не длай этого Франкъ, однь простое платье! Ты еще больше разсердишь его, помни, съ кмъ ты имешь дло!
Но Франкъ Гербертъ былъ въ такомъ волненіи, что не слышалъ словъ Оливіи! Хотя онъ уврялъ, что давно ждалъ этого дня, но приказъ явиться къ Кромвелю засталъ его врасплохъ. Онъ торопливо поцловалъ жену и вышелъ изъ комнаты.
Оливія, не помня себя отъ безпокойства, незамтно послдовала за нимъ.

——

Кромвель не долго оставался одинъ въ своемъ кабинет, вошелъ слпой въ темной одежд пуританскаго покроя. Ему было около пятидесяти лтъ, темно-каштановые волосы, раздленные прямымъ проборомъ, окаймляли овальное лицо съ правильными изящными чертами. Онъ опирался на руку молодаго человка, который осторожно велъ его.
Это былъ знаменитый англійскій поэтъ, Джонъ Мильтонъ. Съ того мартовскаго вечера, когда его вывели изъ уединенія тихаго кабинета и оторвали отъ книгъ и созерцательной жизни, онъ посвятилъ вс свои силы и время государству. Въ брошюрахъ, исполненныхъ дкаго остроумія и глубокой учености, онъ горячо защищалъ дло республики и громилъ ея недруговъ. Когда послдніе исчезли или сдлались безгласными, онъ принялъ на себя завдываніе перепиской кромвелевскаго кабинета съ иностранными державами и ихъ посланниками. Языкъ тогдашнихъ дипломатовъ былъ латинскій, и Мильтонъ, какъ одинъ изъ самыхъ свдущихъ латинистовъ того времени, лучше чмъ кто-либо могъ вести переписку. Но усиленная служба молодому государству дорого стоила Мильтону, такъ какъ зрніе его, поврежденное долгимъ сидніемъ по ночамъ при свт небольшой лампы, слабло съ каждымъ годомъ и, наконецъ, окончательно оставило, посл его знаменитаго сочиненія ‘Защита англійскаго народа’, когда онъ еще разъ взялся за перо, чтобы сказать послднее слово о правахъ свободной націи.
Кромвель только въ тхъ случаяхъ призывалъ къ себ поэта, когда хотлъ спросить его совта или когда ему необходимо было послать важную депешу коронованному лицу. Отъ всей остальной переписки Мильтонъ былъ давно избавленъ, а для немногихъ, случайно возлагаемыхъ на него работъ, ему былъ назначенъ помощникъ, по имени Марвель, который ввелъ его въ кабинетъ Кромвеля. Марвель, бывшій воспитатель Мери Ферфаксъ и впослдствіи занявшій довольно видное мсто среди англійскихъ поэтовъ, вполн раздлялъ политическія убжденія творца ‘Потеряннаго Рая’, съ которымъ его связывала самая тсная и искренняя дружба.
Въ это время Мильтонъ, посщаемый немногими друзьями, велъ уединенную жизнь въ небольшомъ уютномъ дом, гд изъ оконъ вяло свжестью воды и ароматомъ зелени и цвтовъ Сент-Джемскаго парка. Здсь Мильтонъ, рдко отвлекаемый длами, снова предался давно покинувшей его элегической поэзіи. Хотя онъ не могъ видть лазури неба, богатства красокъ и земли, но тмъ роскошне открывался передъ нимъ его внутренній міръ, слухъ его, воспріимчивый къ музык, слышалъ среди ночной тишины мелодіи неземныхъ звуковъ.
Слпота его была мало замтна, когда онъ сидлъ, такъ какъ глаза сохранили прежній темно-срый цвтъ. На лиц его вмст съ выраженіемъ тихой грусти, видна была непоколебимая покорность судьб врующаго человка.
Когда доложили объ его приход Кромвелю, онъ всталъ съ мста и, сдлавъ нсколько шаговъ на встрчу слпому, взялъ его за об руки, со словами:
— Благодарю васъ, сэръ Мильтонъ, что вы пришли!
Онъ подвелъ его къ стулу, стоявшему среди комнаты, и, усадивъ въ покойное кресло, слъ напротивъ него. Марвель, по приглашенію Кромвеля, также занялъ мсто у стола.
— Я чувствую себя виновнымъ передъ вами, сэръ Мильтонъ, продолжалъ Кромвель, что оторвалъ васъ отъ вашихъ ученыхъ занятій, но время успокоенія наступитъ для всхъ насъ! добавилъ онъ съ печальной улыбкой.
— Господь да сохранитъ дни вашего высочества для безопасности этого государства и блага всхъ свободныхъ народовъ, отвтилъ Мильтонъ. Съ своей стороны, я считаю для себя особеннымъ счастьемъ, если могу, хотя до нкоторой степени, содйствовать своими слабыми силами осуществленію высокихъ и благородныхъ стремленій вашего высочества.
— Видите ли въ чемъ дло, сэръ Мильтонъ, сказалъ Кромвель, мы получили достоврныя извстія, что, несмотря на вс торжественныя увренія и общанія, опять начались преслдованія протестантовъ въ Савойи, посл страшной, произведенной тамъ рзни, черепа несчастныхъ жертвъ до сихъ поръ блютъ на холмахъ. Необходимо положить этому конецъ! Его величество, французскій король, поручился за исполненіе договора, обезпечивающаго свободу вроисповданія для савойцевъ. Но король, повидимому, совершенно забылъ о принятомъ имъ на себя обязательств. Въ настоящую минуту онъ въ поход противъ испанцевъ и находится во Фландріи. Я послалъ туда корпусъ въ шесть тысячъ человкъ на помощь нашимъ союзникамъ. Они намрены осадить Дюнкирхенъ и требуютъ еще два полка, я не прочь исполнить ихъ желаніе, но не прежде, чмъ будетъ оказано правосудіе угнетеннымъ протестантамъ. Въ противномъ случа, вмсто Дюнкирхена, я поведу свои войска противъ Рима. Я желалъ бы, чтобы все это было выражено въ письм къ французскому королю!
— Если угодно, я могу продиктовать письмо Марвелю въ присутствіи вашего высочества, сказалъ Мильтонъ, вы прикажете измнить т выраженія, которыя покажутся вамъ неумстными.
— Хорошо! сказалъ Кромвель облокотившись на столъ. Марвелъ взялъ перо и написалъ со словъ Мильтона:
‘Serenissime potentissimeque Rex, amice ac foederate augustissime…’
Послышался легкій стукъ въ дверь, вслдъ затмъ, въ комнату вошелъ одинъ изъ Кромвелевскихъ адъютантовъ:
— Полковникъ Франкъ Гербертъ! почтительно доложилъ онъ, останавливаясь у дверей.
По лицу Кромвеля пробжала тнь неудовольствія.
— Позовите его сюда! отвтилъ онъ, затмъ, обращаясь къ Мильтону, сказалъ:— Прошу извиненія за небольшой перерывъ, не угодно ли вамъ будетъ пройти въ сосднюю комнату!
Мильтонъ удалился, опираясь на руку Марвеля, вошелъ Франкъ Гербертъ.
Онъ былъ въ своемъ блестящемъ шитомъ мундир, съ шарфомъ черезъ плечо и со шпагой.
Въ душ Кромвеля шевельнулось чувство, похожее на состраданіе, когда онъ увидлъ своего бывшаго товарища по оружію, котораго онъ нкогда любилъ не мене своихъ сыновей.
— Ты давно въ Лондон, Франкъ, сказалъ онъ, почему ты не пришелъ раньше, не дожидаясь моего зова.
— Quid Romal faciam?.. воскликнулъ Гербертъ, mentiri nescio. Я зналъ прежняго Кромвеля, но мн нечего длать во дворц протектора!
Кромвель нахмурилъ свои густыя брови, его непріятно поразилъ вызывающій тонъ Герберта и выраженіе его лица.— Ты самъ не знаешь, что ты говоришь Франкъ, сказалъ онъ, длая надъ собой усиліе, чтобы подавить вспышку гнва. Но я долженъ предупредить тебя, что мн все извстно, ты опять сошелся съ моими врагами, хотя далъ клятву не имть съ ними никакихъ сношеній, пока я не призову тебя!..
— Нарушеніе клятвы — теперь самое обыкновенное явленіе, отвтилъ презрительно Гербертъ, даже люди, стоящіе во глав правленія и облеченные высшею властью, не считаютъ нужнымъ соблюдать ее въ боле серьезныхъ вопросахъ!
Кромвель сдлалъ движеніе, какъ будто хотлъ схватить за грудь своего дерзкаго противника, но еще разъ его желзная воля остановила этотъ невольный порывъ.— Опомнись безумный! сказалъ онъ спокойнымъ голосомъ, мн говорили, что ты недавно женился, не губи себя и бдную Оливію.
Имя любимой женщины еще больше раздражило Герберта.— Неужели вы думаете, сэръ, что я дошелъ до такого униженія, что стану во имя кого бы-то ни было умолять васъ о пощад! Никто не мшаетъ вамъ лишить меня жизни, если вы считаете это нужнымъ!
— Не стоитъ говорить съ тобой, Франкъ, потому что ты въ какомъ-то припадк сумасшествія! Но быть можетъ то, что я скажу теб, заставитъ тебя опомниться: открытъ огромный заговоръ противъ моей особы. Измнники хотли воспользоваться для своихъ цлей помощью нашихъ теперешнихъ враговъ, испанцевъ, одинъ роялистъ, по имени Гарри Слингсби, намревался открыть имъ ворота укрпленнаго города, Гулля. Одновременно съ этимъ подготовлено возстаніе въ южныхъ графствахъ! Сигналомъ къ бунту въ столиц долженъ былъ послужить пожаръ, и здсь, среди общаго смятенія и рзни, предположено провозгласить королемъ Карла II. Намъ извстны имена заговорщиковъ, среди нихъ близкій теб человкъ, Джонъ Гевитъ!
Гербертъ слдилъ за словами Кромвеля съ замираніемъ сердца. Но при имени Гевита онъ воскликнулъ съ досадой: Это ложь! Еслибы вы назвали мое собственное имя, то я сказалъ бы, что это скоре возможно. Но Гевитъ не способенъ принять участіе въ подобномъ предпріятіи! Хотя всякій тиранъ ненавистенъ для него въ принцип, но онъ никогда не ршится прибгнуть къ насилію, чтобы свергнуть его иго!
Кромвель былъ глубоко оскорбленъ выраженіями Герберта и недовріемъ къ его словамъ.— Мн не нужно никакихъ увреній, сказалъ онъ съ нетерпніемъ, я не имю основанія сомнваться въ собранныхъ нами свдніяхъ, и могу сказать заране, что судъ приговоритъ Гевита къ смерти!
Франкъ обомллъ отъ ужаса при этой угроз, у него едва не вырвалось замчаніе, что ‘Кромвель больше не нуждается въ предлог, если хочетъ убить кого нибудь!’ Но боязнь безвозвратно погубить друга удержала его.
— Сжальтесь надъ нимъ, сказалъ онъ почти умоляющимъ голосомъ. Клянусъ всмъ, что мн дорого въ жизни, что этотъ человкъ не причастенъ тому, въ чемъ вы обвиняете его! Изъ насъ двухъ я скоре могу считать себя преступникомъ, такъ какъ не разъ былъ виновенъ передъ вами, если не на дл, то на словахъ. Гевитъ всегда горячо спорилъ со мной въ этихъ случаяхъ и силой убжденія заставилъ меня отказаться отъ всякой мысли объ убійств.
— Довольно! сказалъ Кромвель. Въ тон его слышалась холодная иронія, которая была гораздо опасне для его враговъ, нежели самый сильный порывъ гнва.— Ты кстати напомнилъ мн, что давно пора принять мры, чтобы оградить тебя отъ подобныхъ мыслей въ будущемъ. Я желалъ бы знать, по какому праву ты позволяешь себ носить мундиръ полка, который не существуетъ боле. Помимо всего остальнаго этого, достаточно, чтобъ я, какъ высшій военный начальникъ, потребовалъ твоей шпаги!
— Я получилъ ее отъ парламента, и только онъ можетъ потребовать ее отъ меня!
— Не тотъ ли парламентъ, который ты помогъ разогнать? спросилъ Кромвель суровымъ голосомъ. Повторяю теб, отдай шпагу!
— Я отдамъ ее парламенту! отвтилъ Гербертъ. Терпніе Кромвеля истощилось, онъ выхватилъ изъ ноженъ шпагу, висвшую у пояса Герберта, наступилъ ногой на лезвіе и, переломивъ, швырнулъ на полъ.
Это было дломъ одной секунды. У Франка потемнло въ глазахъ отъ ярости, общаніе, данное имъ Оливіи и священнику, не могло удержать его, такъ какъ онъ не думалъ ни объ одномъ изъ нихъ. Поднявъ съ полу рукоятку шпаги съ острымъ осколкомъ стали, онъ бросился на Кромвеля, но въ эту минуту отворилась дверь сосдней комнаты и вошелъ Мильтонъ. Видъ его обезоружилъ Герберта, рукоятка шпаги выпала изъ его рукъ, чувство глубокаго стыда и раскаянія овладло имъ. Мракъ разсялся въ его душ, передъ нимъ предстала въ неприглядной нагот срая тоскливая дйствительность.
— Ты хотлъ быть руководителемъ народа, мысленно воскликнулъ онъ, и не имлъ настолько силы воли, чтобы совладать съ самимъ собой!..
Между тмъ, необычайный шумъ въ кабинет привлекъ часовыхъ изъ сосднихъ корридоровъ. Когда Кромвель отворилъ дверь, то везд видны были алебарды и срые мундиры лейбъ-гвардіи.
— Уведите этого человка! сказалъ онъ.
Франкъ Гербертъ безъ всякаго сопротивленія послдовалъ за солдатами. Въ сняхъ онъ увидлъ Оливію, она бросилась къ нему на шею съ громкимъ плачемъ.
— Я не оставлю тебя Франкъ! проговорила она рыдая.
— Да проститъ Господь мою вину передъ тобой! сказалъ печально Гербертъ, обнимая ее. Моя участь ршена, но ты, моя дорогая, окажи мн послднюю услугу! Онъ наклонился и шепнулъ ей на ухо:— Поспши къ Гевиту и передай ему отъ меня, чтобы онъ спасался бгствомъ, если дорожитъ жизнью…
Въ слдующую минуту Оливію вырвали изъ объятій ея мужа. Единственное, что она могла узнать отъ солдатъ — это, что Герберта увели въ военную тюрьму.
Между тмъ Кромвель, проводивъ глазами преступника, подошелъ къ Мильтону.
— Этотъ безумный человкъ, сказалъ онъ, самъ произнесъ надъ собою приговоръ!
Поэтъ ничего не отвтилъ, только лицо его приняло еще боле грустное выраженіе.
— Мы можемъ продолжать начатое письмо! сказалъ Кромвель.
Мильтонъ и его товарищъ сли у стола на прежнихъ мстахъ…

ГЛАВА XII.
Послднее свиданіе Гевита и сэра Гарри Слингсби.

Оливія, почти обезумвшая отъ горя и испуга, была настолько поглощена постигшимъ ее несчастіемъ, что, прійдя къ Гевиту, долго не могла объяснить ему цли своего посщенія. Единственное, что онъ понялъ изъ ея безсвязныхъ словъ, что Франкъ былъ у Кромвеля и что его отвели въ тюрьму.— Мой бдный другъ воскликнулъ онъ, ты все-таки не избгнулъ твоей несчастной судьбы! Я напрасно надлся, что просьбы дорогихъ теб людей и любовь жены избавятъ тебя отъ этой послдней ошибки!
Затмъ онъ обратилъ всю свою заботливость на бдную женщину, которая, слушая его утшенія, мало по малу пришла въ себя и печально смотрла на него. Наконецъ она отчетливо вспомнила послднія слова своего мужа: — Франкъ веллъ вамъ передать, сказала она взволновавнымъ голосомъ, чтобы ‘вы спасались бгствомъ, если дорожите жизнью!’ Ради бога, не теряйте ни одной минуты…
Священникъ съ благодарностью пожалъ ея руку, но ршительно отказался отъ всякой попытки къ бгству.
— Мн нечего бояться! возразилъ онъ. Въ теченіи девяти лтъ, которыя прошли со смерти моего добраго короля, я не сдлалъ ничего, что заслуживало бы особеннаго порицанія! Я терпливо переносилъ мои страданія и молился за бднаго изгнанника, который всегда останется для меня единственнымъ законнымъ королемъ Англіи. Съ другой стороны, если ничто не могло заставить меня признать власть похитителя престола, то, я тмъ не мене, никогда не поднималъ на него руки и не возвышалъ голоса противъ него. Я буду до конца исполнять мои обязанности священнослужителя и останусь въ этомъ дом, чтобы быть къ услугамъ тхъ, которые нуждаются въ моей помощи. Вы должны отдохнуть и успокоиться, моя дорогая Оливія, если хотите, я провожу васъ до вашего дома!..

——

Между тмъ, заговорщики, не подозрвая измны, которая обрекала ихъ на врную гибель, собрались въ назначенный часъ въ таверн ‘Морская Два’. Появленіе Джойса было встрчено ими громкими изъявленіями радости, тмъ боле, что его изодранная одежда, носившая слды недавняго заключенія, увеличивала довріе къ нему. Въ продолженіи нсколькихъ лтъ онъ находился вблизи Кромвеля, зналъ вс его привычки, а равно и вс потаенные ходы и закоулки Уайтголля! На этомъ обстоятельств главнымъ образомъ была основана надежда заговорщиковъ захватить Кромвеля живымъ или мертвымъ. Слдующая ночь была назначена для выполненія заговора, каждый къ этому времени обязанъ былъ находиться на своемъ пост. Вслдъ за взрывомъ пороховой бочки близъ Уайтголля, который долженъ былъ послужить сигналомъ, заговорщики намревались поджечь въ нсколькихъ мстахъ Сити и Тоуэръ, овладть городскими воротами, а затмъ съ барабаннымъ боемъ провозгласить королемъ Карла II. Одновременно съ этимъ предположено было послать гонцовъ въ южныя графства, гд собрана была милиція подъ предводительствомъ роялистовъ, получившихъ офицерскіе патенты отъ короля-изгнанника. На свер мятежники, съ помощью сэра Гарри Слингсби должны были овладть крпостью Гулль и употребить вс усилія, чтобы продержаться въ ней до тхъ поръ, пока испанская эскадра съ Карломъ II не высадится на берегъ при усть Гумбера.
Джойсъ, исполняя въ точности возложенное на него порученіе, внимательно слдилъ за каждымъ словомъ заговорщиковъ и, по окончаніи засданія, поспшилъ въ Уайтголль, гд былъ допущенъ къ Кромвелю, который съ нетерпніемъ ожидалъ его.
На слдующее утро ничто въ наружности Кромвеля и въ его образ жизни не выказывало того, что творилось въ его душ. Изъ близкихъ ему людей одинъ Турлоэ, составлявшій депеши въ его кабинет, зналъ о принятыхъ имъ мрахъ. Кром того въ тайну посвященъ былъ Юргенъ Джойсъ, отъ распорядительности котораго завислъ успхъ. Теперь все вниманіе послдняго было устремлено на то, чтобы оградить себя отъ подозрній Пиккерлинга, такъ какъ дло было бы потеряно, еслибы пуританинъ при своемъ тонкомъ чуть почувствовалъ приближеніе грозы. Поэтому Юргенъ неотступно слдилъ за нимъ, тмъ боле, что хотлъ воспользоваться случаемъ, чтобы покончить старые счеты. Онъ не могъ забыть тхъ страданій, которыя этотъ человкъ причинилъ ему и его друзьямъ. Съ холодной жестокостью и злорадствомъ, какое является иногда у самыхъ добродушныхъ людей посл многократныхъ и глубокихъ огорченій, онъ терпливо ждалъ удобнаго момента, чтобы погубить ненавистнаго для него лицемра.
Съ наступленіемъ вечера Пиккерлингъ долженъ былъ доставить бочку пороха на небольшую пристань, устроенную изъ двухъ связанныхъ между собою лодокъ, съ наброшенными на нихъ досками. Эта пристань находилась въ недалекомъ разстояніи отъ деревянныхъ пристроекъ Уайтголля, къ ней приставали рчныя суда, плававшія вверхъ и внизъ по Темз. Въ этомъ мст предположено было зажечь первую бочку пороха, взрывъ которой былъ бы виднъ и слышенъ въ Сити. При этомъ достигалась и другая цль: огонь переброшенный горящими осколками долженъ былъ охватить деревянныя пристройки Уайтголля, около которыхъ въ сумерки выгружено было нсколько другихъ бочекъ съ порохомъ. Часовые не обратили на это особеннаго вниманія, такъ какъ суда часто выгружали свои товары у небольшой пристани для боле удобной доставки въ сосднія улицы и нердко бочки и ящики оставались здсь на ночь.
— Какъ я радъ, что кончилась эта выгрузка, сказалъ Пиккерлингъ, обращаясь къ Джойсу, который, также какъ и онъ, былъ переодтъ матросомъ. Часовые сразу поврили, что это соль.
— Ты видишь все идетъ, какъ нельзя лучше, только не нужно терять мужества. Завтра Англія приметъ другой видъ, и ты сдлаешься великимъ человкомъ Пиккерлингъ, прошу не забывать меня своими милостями!..
Но благочестивому пуританину не особенно понравилась эта шутка, сердце его усиленно билось отъ страха, онъ не могъ привести ни одного текста изъ библіи, сколько нибудь подходящаго къ данному случаю.
Между тмъ, сумерки все боле и боле увеличивались. Наступила ночь. Кромвель надлъ панцырь и вооружился, какъ передъ битвой. На немъ былъ красный мундиръ, почернвшій отъ пороха, и шпага, бывшая на немъ при Марстонмур, за поясомъ виднлись два пистолета, на стол передъ нимъ лежало заряженное ружье. Такъ ждалъ онъ часа, который долженъ былъ еще разъ доставить ему побду или предать въ руки враговъ, которые уже начали собираться въ Сити.

——

Къ вечеру на Гевита напало раздумье. Дружеское предостереженіе, переданное ему Оливіей, на которое онъ наканун почти не обратилъ вниманія, начинало серьезно безпокоить его. Чтобы разршить свои сомннія онъ отправился къ одной пожилой леди, по фамиліи Чампиніонъ, которая часто бывала въ церкви св. Георга и относилась къ нему съ самой искренней дружбой. Онъ иногда обдалъ у ней по воскресеньямъ. Ему было извстно, что эта почтенная леди была рьяная роялистка и поддерживала дятельныя сношенія съ дворомъ изгнанника. Нсколько разъ она убждала его принять участіе въ заговорахъ, составляемыхъ въ пользу Карла II, но онъ упорно отказывался, говоря, что всякіе заговоры противны его убжденіямъ и не совмстимы съ обязанностями священника.
Онъ засталъ леди Чампиніонъ въ сильномъ волненіи, такъ какъ ея зять Станлей исчезъ загадочнымъ образомъ изъ Лондона, и она не знала, чмъ объяснить подобный Фактъ. Тмъ не мене она внимательно выслушала своего гостя, и тотчасъ же сообразила сущность дла.
— Разумется намъ измнили, и все извстно протектору! воскликнула старая леди взволнованнымъ голосомъ.
Гевитъ съ недоумніемъ посмотрлъ на нее, такъ какъ ничего не зналъ о заговор и не придавалъ значенія планамъ роялистовъ, о которыхъ они открыто говорили въ тхъ обществахъ, гд онъ бывалъ.
— Да сохранитъ васъ Господь отъ всякаго несчастія, продолжала леди, но вы должны быть крайне осторожны, м-ръ Гевитъ, чтобы не навлечь на себя лишнихъ подозрній!
— Какихъ подозрній? я не понимаю васъ миледи…
— У васъ спрятаны офицерскіе патенты, подписанные рукою его величества. Возвращайтесь домой и сожгите скоре эти бумаги!
— Они отданы мн на сохраненіе сыномъ моего лучшаго друга, Джономъ Кутсъ, вмст съ письмомъ короля, патенты лежатъ нетронутые.
— Все равно, вы должны немедленно истребить ихъ! иначе они будутъ стоить вамъ жизни. Въ настоящую минуту наши общіе друзья вроятно уже собрались въ таверн ‘Морская Два’, если ихъ накроютъ, то вамъ не избжать обыска или даже хуже…
— Благодарю васъ, миледи, за вашу откровенность. Я сейчасъ пойду въ таверну и уговорю ихъ разойтись, если только будетъ возможно.
— Это ни къ чему не поведетъ, ихъ гибель неизбжна! воскликнула старая леди, безпокойство которой росло съ каждой минутой.
— Я не ожидалъ слышать это отъ васъ миледи, возразилъ Гевитъ.
— Ну такъ знайте же, сказала она заливаясь слезами, я не могу и не должна доле скрывать этого отъ васъ… Участники заговора, разсчитывая на вашу популярность, воспользовались вашимъименемъ, чтобы придать большій всъ своему длу въ глазахъ нершительныхъ людей… На списк заговорщиковъ ваше имя…
Это извстіе въ первую минуту поразило священника, но затмъ онъ сказалъ спокойнымъ голосомъ:
— На все воля Божія! если люди дурно поступили со мной, то это не должно мшать исполненію моей обязанности! До свиданія: миледи, я пойду на мсто сборища!
— Но прежде сожгите патенты!
— Нтъ, миледи, тутъ дорога каждая минута!..
Священникъ ушелъ, леди Чампиніонъ заплакала: ее мучило раскаяніе.

——

Въ это время на улицахъ стали появляться боле или мене многочисленныя группы заговорщиковъ. Полиція, превосходно организованная при Кромвел, не безпокоила ихъ, потому что она получила строгій приказъ оставаться въ бездйствіи. Множество любопытныхъ и праздныхъ людей, привлеченныхъ неопредленными слухами, сновали взадъ и впередъ. Толпа, все боле и боле увеличиваясь, заняла Сити и наполнила собой вс закоулки, дворы и таверны ‘Морской Двы’ на улиц Cheapside, этой главной артеріи промышленныхъ и торговыхъ кварталовъ города.
Одновременно съ этимъ, при наступленіи сумерекъ, во всхъ укрпленныхъ пунктахъ столицы собраны были войска, и начальникамъ ихъ отданъ приказъ быть готовыми къ выступленію. Къ вечеру, вс солдаты въ Тоуэр должны были быть подъ ружьемъ, заряжены пушки и при нихъ поставлены канониры съ зажженными фитилями. Дальнйшія инструкціи заключались въ запечатанномъ пакет, который въ десять часовъ былъ доставленъ коменданту Тоуэра, капитаномъ Кромвелевской лейбъ-гвардіи. Все это совершилось такъ тихо и быстро подъ прикрытіемъ ночи, что толпа, наполнявшая улицы, не замтила, какъ надъ нею стягивались петли желзной сти и обтянули ее со всхъ сторонъ.
Юргенъ Джойсъ и Пиккерлингъ явились въ назначенное время и заняли свой постъ подъ стнами Уайтголля, о которыя ударялись волны Темзы. Была темная беззвздная ночь. Оба заговорщика должны были ждать, пока на башн Вестминстера начнутъ бить часы, съ первымъ ударомъ они должны были зажечь нить пропитанную срнымъ растворомъ, чтобы съ послднимъ десятымъ ударомъ огонь достигъ бочки съ порохомъ, приготовленной на плашкотной пристани.
— Пора, сказалъ шопотомъ Юргенъ, осталось всего четверть часа, мы должны протянуть нить съ берега!
Было такъ тихо, что слышны были мрные удары веселъ съ лодки, плывшей на значительномъ разстояніи.
Пиккерлингъ не ршался взять въ руки конецъ нити, которую ему протягивалъ Юргенъ.
— Баба! крикнулъ этотъ съ досадой, но изъ боязни выдать себя понизилъ голосъ: Незабудь, что ты взялся прикрпить нить къ бочк! остальное мое дло…
Пиккерлингъ боязливо оглянулся.
— Зачмъ у тебя багоръ въ рук? спросилъ онъ.
— Страхъ туманитъ теб голову! замтилъ со смхомъ Юргенъ. Ты врно вспомнилъ прошлое? дйствительно я не разъ расправлялся съ тобой, но теперь клянусь честью я не дотронусь до тебя!
Юргенъ начиналъ терять терпніе, онъ не въ состояніи былъ продолжать доле въ томъ же тон. Ну, проваливай, крикнулъ онъ грубо толкнувъ своего товарища на пристань. Принимайся скоре за дло, иначе я столкну тебя въ воду.
Пуританинъ взялъ въ руки конецъ нити, хотя у него тряслись колни отъ страха и онъ едва держался на ногахъ.
— Подлый трусъ! воскликнулъ съ презрніемъ Юргенъ, вступивъ на послднюю лодку, на носу которой стояла бочка съ порохомъ.
— Поверни ее бокомъ! сказалъ шопотомъ Юргенъ.— Теперь вытащи осторожно втулку, чтобы не посыпался порохъ и пропусти поглубже конецъ нити въ бочку… Отлично!…
Пиккерлингъ машинально повиновался, но едва усплъ онъ вложить обратно втулку, какъ Юргенъ перескочилъ на лодку ближайшую къ берегу.
— Что ты длаешь? крикнулъ съ испугомъ Пиккерлингъ, замтивъ, что почва колеблется подъ его ногами. Первою его мыслью было броситься къ берегу, но Юргенъ въ эту минуту оттолкнулъ багромъ ту часть пристани, на которой онъ стоялъ, канатъ связывавшій об лодки съ шумомъ упалъ въ воду.
Несчастный плылъ по теченію рки. Но кто въ состояніи описать ужасъ, охватившій его малодушное сердце, когда онъ увидлъ среди окружающаго мрака, искру сверкнувшую на берегу.
— Юргенъ!.. крикнулъ онъ такимъ голосомъ, что даже человкъ боле жестокосердый, нежели Джойсъ, былъ бы тронутъ этимъ отчаяннымъ воплемъ.
Но уже было поздно. За медленно удалявшейся лодкой вилась огненная пылающая нить.
На башн Вестминстера раздался первый ударъ часовъ.
— Прощай, воскликнулъ Юргенъ взволнованнымъ голосомъ, мысленно обращаясь къ своей жертв.— Все кончено для тебя!
Второй ударъ часовъ вывелъ Пиккерлинга изъ состоянія оцпененія, въ какомъ онъ находился, онъ видлъ неминуемо грозившую ему опасность. Лодка была наполнена горючими веществами, огненная нить все приближалась къ нему. Какъ безумный бгалъ онъ взадъ и впередъ по доскамъ, вдоль лодки, отчаяніе его росло съ каждымъ ударомъ часовъ.— Намъ измнили… Я выдамъ всхъ!.. Спасите!.. кричалъ онъ неистовымъ голосомъ, но никто не могъ слышать его крика, такъ какъ онъ былъ на средин рки.
Силы измнили ему, онъ упалъ на колни и равнодушно смотрлъ на огненную нить, которая почти подошла къ борту лодки, но черезъ секунду онъ съ страшнымъ воплемъ поднялся на ноги. Передъ нимъ стояла тнь Чильдерлейскаго баронета, она поднималась все выше и выше — огромная, блая какъ туманъ на рк. Она смотрла на него безжизненными глазами и протягивала руки, какъ будто хотла схватить его.
Несчастный упалъ навзничь. Онъ не слышалъ послдняго удара часовъ. Раздался грохотъ взорваннаго пороха, лодка взлетла на воздухъ, освтивъ багровымъ свтомъ зеркальную поверхность рки и темное ночное небо…
Вслдъ затмъ подъ аркой воротъ Уайтголля раздался первый выстрлъ.
Кромвель вышелъ въ полномъ вооруженіи, чтобы въ эту ночь самому осмотрть караулы. Едва затихъ первый выстрлъ, какъ послышались другіе изъ С. Джемса, Sommerset-Haus’а Temple Bar’а и, наконецъ, Fleet-Street’а, близъ Сити. Это была цпь постовъ, которыми Кромвель окружилъ площадь, занятую заговорщиками.
Затмъ на минуту все стихло, но тутъ внезапно раздался глухой шумъ, похожій на раскаты грома.
— Теперь Сити въ нашихъ рукахъ! сказалъ Кромвель.— Это, пушки Тоуэра.
Черезъ часъ все было кончено. Войска очистили улицы Сити, забравъ толпу плнныхъ. Немедленно по всмъ направленіямъ разосланы были гонцы съ депешами, которыя были наскоро написаны государственнымъ секретаремъ. Въ город знали только, что сдлано неудачное покушеніе на жизнь протектора, и что зачинщики заговора арестованы въ таверн, близъ Cheapside’а. На слдующій день жители Лондона узнали дальнйшія подробности изъ ‘Mercurius politicus’, который, между прочимъ, извщалъ, что въ числ арестованныхъ находятся: Джонъ Гевитъ, священникъ приходской церкви св. Георга, и сэръ Гарри Слингсби, и что послдняго привезутъ на дняхъ изъ Гулля.

——

Для слдствія и суда надъ виновными назначена была особая коммисія, такъ называемый ‘верховный судъ’, состоящій изъ ста тридцати членовъ. Засданія начались въ большой зал Вестминстера, подъ предсдательствомъ Брадшо, который былъ президентомъ въ процесс короля, такъ что обвиняемые не могли разсчитывать на пощаду.
Первоначально были вызваны судомъ только пятнадцать человкъ, изъ нихъ священникъ Гевитъ и сэръ Гарри Слингсби возбудили къ себ особенную симпатію публики. Участь ихъ интересовала даже высокопоставленныхъ лицъ, которыя употребили вс усилія, чтобы* спасти имъ жизнь. Сэръ Гарри Слингсби былъ дядя лорда Фолкенбриджа, мужа Мери Кромвель, что же касается Гевита, то прибгли къ другимъ, боле дйствительнымъ средствамъ, чтобы тронуть сердце протектора. Но Кромвель оставался непоколебимымъ и отвтилъ, что судъ долженъ идти своимъ порядкомъ.
Такимъ образомъ Гевитъ явился передъ своими судьями. Онъ былъ немного блдне обыкновеннаго, но держалъ себя также спокойно, какъ и всегда, и съ чувствомъ собственнаго достоинства. На немъ была темная священническая одежда, онъ вошелъ въ шляп и не снялъ ее, когда его подвели къ периламъ.
Президентъ замтилъ ему, что онъ не иметъ права стоять передъ высшимъ судилищемъ съ покрытой головой.
Священникъ отвтилъ вжливымъ, но ршительнымъ тономъ, что онъ не можетъ признать власти и правъ суда, который не былъ постановленъ законнымъ королемъ Англіи.
Президентъ веллъ снять шляпу съ подсудимаго. Гевитъ не сопротивлялся.— Я покоряюсь насилію! сказалъ онъ.
Затмъ прочитанъ былъ обвинительный актъ. Гевиту не стоило большаго труда опровергнуть или ослабить главные пункты. Бумаги его, захваченныя при домашнемъ обыск, не могли служить доказательствомъ государственной измны: въ письмахъ его къ Карлу II не заключалось ничего предосудительнаго, кром общихъ выраженій преданности, что же касается офицерскихъ патентовъ, то они пролежали у него цлый годъ нетронутыми. Равнымъ образомъ, онъ могъ доказать съ помощью свидтелей, что онъ былъ совершенно непричастенъ къ послднему заговору. Для этаго разумется необходимо было признать авторитетъ ‘верховнаго суда’, но онъ наотрзъ отказался отъ этого, говоря, что никогда не ршится на подобную сдлку съ своей совстью.
Посл этого, съ 15-го мая до 1-го іюня, еще два раза приводили его къ допросу, и онъ каждый разъ заявлялъ тмъ же спокойнымъ и вжливымъ тономъ, что ‘не считаетъ нужнымъ отвчать передъ судомъ, не имющимъ законной силы’.
То же повторилось при слдствіи надъ сэромъ Гарри Слингсби, который, равнымъ образомъ, отказался дать какія либо показанія. Посл этого ничего не оставалось, какъ произнести приговоръ, который былъ отложенъ до слдующаго утра.
По окончаніи засданія, Гевита отвели обратно въ его камеру, гд онъ противъ всякаго ожиданія встртилъ своего стараго знакомаго сэра Слингсби, такъ какъ боле не считали нужнымъ держать врозь обоихъ преступниковъ, которыхъ ршено было отправить немедленно въ Тоуэръ.
Они увидлись въ первый разъ посл вечера въ Чильдерлейскомъ замк.
— Heu me? Humana perpessi sumus! воскликнулъ сэръ Гарри, дружески пожимая руку священника.
Слингсби значительно постарлъ впродолженіи послднихъ тринадцати лтъ, прежняя живость исчезла, онъ сдлался молчаливымъ и задумчивымъ.
— Гд вы жили все это время, сэръ Гарри? спросилъ Гевитъ.
— Съ того дня, какъ король приказалъ мн вернуться на родину, я почти не вызжалъ оттуда. Мн приходилось скрываться въ собственномъ дом отъ преслдованій непріятеля. Между тмъ, я узналъ, что король изъ Гольми отправился на островъ Уайтъ и, подъ конецъ, въ Уайтголль… Мы не должны роптать на свою судьбу, м-ръ Гевитъ, потому что насъ ожидаетъ та же участь, какая постигла нашего несчастнаго короля!.
Ихъ свели съ лстницы, ведущей къ Темз, гд для нихъ была приготовлена крытая барка подъ охраной стражи, присланной изъ Тоуэра. Лтнее солнце отражалось на гладкой поверхности рки, слышенъ былъ мрный плескъ волнъ, разскаемыхъ веслами. Варка тихо плыла по теченію, спокойно было на сердц у обоихъ людей.
— Я жилъ вдали отъ міра, продолжалъ Слингсби, безъ опредленнаго дла и, по временамъ, въ вид развлеченія занимался охотой въ тсномъ раіон, изъ котораго мн не дозволено было выходить. Это — невинное и пріятное препровожденіе времени, когда человкъ лишенъ всякой другой дятельности. Сельское хозяйство также было недоступно для меня, потому что на мое помстье, принадлежавшее нашей фамиліи со времени Вильгельма-Завоевателя, наложенъ былъ секвестръ. Къ счастью, умъ нашъ остается свободнымъ при всякихъ условіяхъ, мое одиночество не особенно тяготитъ меня, въ минуты душевной тоски, я вспоминалъ прошлое и дорогихъ для меня людей. Къ числу ихъ принадлежитъ и покойный сэръ Товій.
— Бдный баронетъ, онъ умеръ у могилы своего короля, сказалъ священникъ съ невольнымъ вздохомъ. Въ послднія минуты своей жизни онъ съ благодарностью вспоминалъ о радушномъ гостепріимств, который вы оказали его сыну.
Въ это время они увидли передъ собой стны и башни Тоуэра.
— Здсь, сказалъ сэръ Гарри, указывая на зеленый холмъ Tower Hill, погибли Страффордъ и Подъ!
— Тутъ поставятъ и нашъ эшафотъ, сказалъ Гевитъ, во всякомъ случа, мы можемъ утшать себя тмъ, что до конца остались врны нашимъ убжденіямъ.
Барка причалила у мрачной стнной арки, привратникъ открылъ калитку ршетчатыхъ желзныхъ воротъ. Узники поднялись по сырымъ ступенямъ и вскор скрылись во мрак грозныхъ каменныхъ стнъ.

ГЛАВА XII.
Послдніе мсяцы жизни Кромвеля.

Въ тотъ же вечеръ другая барка остановилась передъ другими воротами Тоуэра, отъ которыхъ шли широкія ступени къ Темз. Здсь всегда высаживались англійскіе короли, когда посщали Тоуэръ, отсюда шла широкая лстница, ведущая къ главной башн. Барка была украшена шелковыми парусами, на флаг виднлся гербъ Кромвеля: крестъ и арфа, гребцы были въ пурпуровыхъ курткахъ, обшитыхъ золотымъ галуномъ. На берегъ вышла молодая красивая лэди, одтая въ черное платье, съ блднымъ болзненнымъ лицомъ. Два лакея въ срыхъ ливреяхъ, украшенныхъ серебромъ, слдовали за нею на почтительномъ разстояніи. Везд, гд она проходила, часовые отдавали ей честь, дежурный офицеръ предложилъ провести ее къ коменданту, который ожидалъ ее у воротъ такъ называемой ‘Блой башни’.
— Милэди, я къ вашимъ услугамъ, сказалъ комендантъ, прочитавъ бумагу, которую она подала ему. Его высочество протекторъ разршаетъ вамъ имть свиданіе съ узникомъ Джономъ Гевитомъ и говорить съ нимъ наедин. Если вамъ угодно, то я провожу васъ до его темницы.
Они вернулись назадъ по двору и лугу ‘Tower-Green’, который нкогда былъ обагренъ кровію десятидневной королевы, Дженни Грей, мимо такъ-называемой ‘Кровавой башни’, гд были умерщвлены сыновья Эдуарда, и вошли въ сни башни ‘Beauchamp’, отведенной для государственныхъ преступниковъ. Они поднялись по узкой винтовой лстниц, гд на нихъ повяло холодомъ и мракомъ, хотя въ это время было лто и везд цвли цвты. У коменданта въ рукахъ была большая связка ключей, бряканье которыхъ приводило въ ужасъ молодую лэди, пока они шли по крутой лстниц. Онъ остановился передъ дверью, окованной желзомъ и, выбравъ большой ключъ, съ усиліемъ открылъ замокъ. Затмъ, сдлалъ шагъ назадъ и, пропустивъ постительницу, заперъ за нею дверь.
Узникъ сидлъ у стола, слабо освщеннаго узкимъ ршетчатымъ окномъ и читалъ библію. Услыхавъ шумъ, онъ повернулъ голову, затмъ поднялся съ мста.
— Елизавета! проговорилъ онъ съ усиліемъ, не довряя собственнымъ глазамъ.
Медленно подошла къ нему блдная прекрасная женщина, она едва держалась на ногахъ, Гевитъ поспшилъ подать ей стулъ.
— Елизавета, повторилъ онъ еще разъ, взявъ ея похолодвшую руку, въ эту минуту онъ не въ состояніи былъ преодолть чувство, съ которымъ успшно боролся впродолженіи многихъ лтъ.
— Я съ радостью встрчу смерть посл того, какъ я видлъ тебя, сказалъ онъ прерывающимся голосомъ. Мысль, что ты приходила ко мн, будетъ сопровождать меня въ могилу… Онъ внезапно остановился. Простите… воскликнулъ онъ, опуская ея руку, милэди Клейполь… дочь Кромвеля!
Она вздрогнула при имени своего отца, хотла отвтить ему, но слова замерли на ея губахъ.
Онъ видлъ ея тяжелое душевное состояніе и это глубоко взволновало его. Любовь и чувство долга боролись въ его душ, онъ мысленно молилъ Бога поддержать его силы до конца.
— Милэди… сказалъ онъ, нтъ… позвольте назвать васъ просто Елизаветой, какъ въ былыя времена, когда я такъ часто посщалъ домъ вашихъ родителей въ Сентъ-Ивсъ. Объясните мн, зачмъ вы пришли сюда?
— Чтобы спасти васъ, отвтила она глухимъ голосомъ, не поднимая глазъ.
— Слишкомъ поздно! Разв вы не знаете, что завтра будетъ произнесенъ смертный приговоръ?
— Но его могутъ отмнить! воскликнула съ живостью лэди Клейполь, ея прекрасные глаза, полные слезъ, съ любовью остановились на друг ея ранней юности. Умоляю васъ на колняхъ, не губите себя!
Съ этими словами она бросилась къ его ногамъ.
Гевитъ испытывалъ невыразимыя мученія.
— Я не знаю, чего вы требуете отъ меня, Елизавета? сказалъ онъ, ласково поднимая ее съ полу.
— Я прошу васъ объ одномъ, чтобы вы признали законность суда, потому что убждена въ вашей невиновности!..
Лэди Клейполь остановилась и добавила вполголоса:
— Отецъ мой также не виноватъ… но его раздражаетъ вашъ отказъ признать власть верховнаго суда. Завтра васъ спросятъ еще разъ въ полномъ собраніи всхъ членовъ, скажите, что вы не признаете себя виновнымъ… произнесите только эти слова… въ этомъ нтъ лжи, и вамъ возвратятъ свободу…
Гевитъ молчалъ.
— Общайте мн это! сказала она, и голосъ ея принялъ знакомый ему нжный оттнокъ, противъ котораго онъ не могъ устоять.
— Только передъ вами, Елизавета, я считаю себя обязаннымъ сдлать то признаніе, которое вы требуете отъ меня: я дйствительно не признаю себя виновнымъ въ тхъ преступленіяхъ, которыя перечислены въ обвинительномъ акт. Такъ, напримръ, меня считаютъ участникомъ заговора, цль котораго настолько возмущаетъ меня, что я не могу хладнокровно вспомнить о немъ. Затмъ, утверждаютъ, будто бы я велъ переговоры съ герцогомъ Ормондомъ, во время его тайнаго пребыванія въ Лондон, и видлся съ его величествомъ въ Брюссел или Бридж (наврно не помню) и даже привезъ оттуда какіе-то письменные приказы и инструкціи. Но я говорю по совсти, что я ни разу въ моей жизни не встрчался съ почтеннымъ маркизомъ и, равнымъ образомъ, не могъ видться съ королемъ, потому что въ послдніе годы почти не вызжалъ изъ Сити и не былъ дале сосднихъ графствъ. Что же касается офицерскихъ патентовъ, которые хранились у меня, то они были переданы мн сыномъ покойнаго сэра Товія, моего лучшаго друга, и съ того времени лежали у меня безъ всякаго употребленія. Теперь коснусь послдняго пункта, который считается главной уликой противъ меня, а именно, что меня нашли въ таверн, среди заговорщиковъ. Но даю вамъ честное слово, Елизавета, что я пошелъ туда съ единственною цлью предостеречь несчастныхъ обманутыхъ людей, такъ какъ передъ этимъ случайно узналъ о грозившей имъ опасности…
Лэди Клейлоль не въ состояніи была выговорить ни одного слова, такъ какъ слезы душили ее.
Гевитъ продолжалъ:
— Разумется, нельзя оправдывать тхъ, которые безъ моего вдома вплели мое имя въ ихъ дло, зная заране, какой отвтственности они подвергаютъ меня. Но теперь, когда все кончено, мн остается только молить Бога, чтобы онъ простилъ тхъ, которые были причиной ложныхъ обвиненій, взводимыхъ на меня. Да помилуетъ Господь и тхъ судей, которые, на основаніи ложныхъ фактовъ, ршаются приговорить меня къ смерти, но я не стану защищать себя передъ подобнымъ судилищемъ!
Лэди Клейполь еще разъ съ мольбой взглянула на него.
— Сдлайте это для меня, сказала она чуть слышнымъ шепотомъ.
— Еслибы вы знали, какъ мн тяжело отказать вашей просьб, но я не могу поступить иначе, лучше тысячу разъ умереть, чмъ купить себ жизнь измной и признать власть похитителя престола.
Лэди Клейполь громко вскрикнула и закрыло лицо руками.
— Онъ мой отецъ! прошептала она.
За дверью раздались торопливые шаги. Это былъ комендантъ, который услыхалъ крикъ лэди Клейполь и поспшилъ къ ней на помощь.
— Идутъ! сказалъ Гевитъ. Успокойтесь, соберитесь съ силами Елизавета. Господь да благословитъ васъ!
Дверь отворилась, комендантъ стоялъ на порог.
— Милэди? сказалъ онъ, вопросительно взглянувъ на нее.
— Сейчасъ! сказала она спокойнымъ голосомъ, хотя блдное лицо ея казалось еще безцвтне.— Такъ это ваше послдне слово м-ръ Гевитъ?
— Да, милэди.
Черезъ минуту, тяжелая кованная дверь раздлила на вки лэди Клейполь и Джона Гевита.

——

Процессъ пятнадцати главныхъ участниковъ заговора настолько поглотилъ общее вниманіе, что весьма немногіе интересовались участью отставнаго полковника Франка Герберта, который былъ преданъ военному суду и приговоренъ къ разстрлянію. Но протекторъ замнилъ смертный приговоръ пожизненной ссылкой на одинъ изъ острововъ Вестъ-Индіи.
Трудно выразить словами вс т мученія, какія испытала въ это время одинокая, безпомощная и всми покинутая Оливія. Только разъ допустили ее на свиданіе съ Франкомъ, но и то въ присутствіи тюремнаго смотрителя, вс ея хлопоты, чтобы получить доступъ къ Гевиту окончились полнйшей неудачей. Наконецъ она ршилась на послдній шагъ, и отправилась къ своей бывшей подруг Елизавет Клейполь. Хотя она знала, что Франкъ никогда не допустилъ бы ее до этого, такъ какъ считалъ бы подобный поступокъ величайшимъ для себя униженіемъ. Но она утшала себя тмъ, что обратится къ дочери Кромвеля, а не къ нему лично, вдобавокъ она будетъ просить не о помилованіи Франка, а только о дозволеніи видться съ нимъ и сопровождать его въ изгнаніе.
Огромное зданіе Уайтголля со всмъ его великолпіемъ и массой наполнявшихъ его солдатъ привелъ ее въ трепетъ, когда она снова вошла въ него. Но на этотъ разъ ей казалось, что на немъ лежитъ какой-то неотразимо грустный отпечатокъ, уныло раздавалось въ ея ушахъ эхо шаговъ въ длинныхъ корридорахъ, на нее вяло могильнымъ холодомъ въ роскошно убранныхъ залахъ, гд все напоминало несчастнаго Стюарта. Наступавшія сумерки еще боле усиливали ея мрачное настроеніе. Она вздрагивала при всякомъ неожиданномъ шум.
Сердце ея усиленно билось, когда она дошла до комнатъ леди Клейполь, ее тотчасъ же впустили, когда она назвала свою фамилію, подруга прежнихъ лтъ ласково встртила ее. Но Оливія отступила въ ужас, когда увидла лицо леди Клейполь, оно было блдно и безжизненно какъ у восковой фигуры, одни глаза горли лихорадочнымъ блескомъ, вки были красны отъ недавнихъ слезъ. Она лежала на кушетк и была слишкомъ слаба, чтобы встать при вход Оливіи въ комнату.
Когда она узнала о цли посщенія своей прежней подруги, то лицо ея покрылось слабымъ румянцемъ:
— Помоги мн встать сказала она, пойдемъ къ лорду протектору.
Затмъ, опираясь на руку Оливіи, она пошла къ отцу, комнаты котораго были рядомъ съ ея гостиной. Здсь не было часовыхъ, потому что протекторъ не могъ допустить мысли, чтобы кто либо или что либо отдляло его отъ любимой дочери, тмъ боле, что видлъ и ясно сознавалъ, что она не долго останется у него. Жизнь ея угасала съ каждымъ днемъ. Онъ не могъ быть постоянно при ней, но чувствовалъ сердечную потребность имть ее около себя. День за день онъ испытывалъ невыносимыя муки отца, который предвидитъ близкую потерю самаго дорогаго существа и напрасно простираетъ къ нему руки, чтобы удержать его.
Но и самъ Кромвель былъ серьезно боленъ. Это была не одна только физическая немощь, вызванная походомъ въ Шотландію, силы его были истощены чрезмрнымъ трудомъ, который тяготлъ надъ нимъ. Горе сндало его сердце, ничто не потрясло его въ такой степени, какъ послдній заговоръ и его послдствія. Несмотря на усталость, онъ проводилъ безсонныя ночи. Его крпкій организмъ не вынесъ всхъ испытаній, какія выпали на его долю, и только желзная воля поддерживала его въ присутствіи постороннихъ людей. Но когда онъ оставался одинъ, то чувствовалъ постоянно увеличивающійся упадокъ силъ.
— Цль не далека, говорилъ онъ въ этихъ случаяхъ, я хотлъ посвятить свою жизнь родин, но дло не кончено… Господь призываетъ меня. Онъ не оставитъ своего народа…
Об женщины застали его въ этомъ грустномъ состояніи духа. Онъ сидлъ одинъ въ своемъ кабинет за письменнымъ столомъ, рука его лежала на большомъ лист бумаг, впалые глаза его были печально устремлены на полъ.
Услыхавъ шаги, онъ всталъ съ мста, неожиданное появленіе Оливіи настолько взволновало его, что краска выступила на блдномъ лиц и глаза зажглись мимолетнымъ огнемъ. Онъ быстро подошелъ къ ней и хотлъ взять ея руку, но она не дала руки и упала передъ нимъ на колни.
— Ты пришла слишкомъ поздно! сказалъ Кромвель.
Оливія ничего не отвтила, она даже не въ состояніи была заплакать, такъ какъ присутствіе этого человка производило на нее леденящее впечатлніе.
Кромвель былъ оскорбленъ ея молчаніемъ, потому что увидлъ изъ этого, какая глубокая пропасть легла между ними. Чего ты хочешь отъ меня? сухо спросилъ онъ.
Леди Клейполь отвтила за нее:
— Жена Франка Герберта проситъ дозволенія сопровождать своего мужа въ изгнаніе.
Кромвель засмялся рзкимъ непріятнымъ смхомъ. Пристальный взглядъ его остановился на Оливіи.
— Если подобная участь кажется ей завидной, то она можетъ хать.
Оливія поднялась съ полу и въ первомъ порыв благодарности хотла взять руки Кромвеля, но, вслдъ затмъ, въ испуг отступила назадъ, поспшно обняла леди Клейполь и скрылась за портьерой.
Кромвель проводилъ ее насмшливымъ взглядомъ.
— Неужели вы не понимаете, что для нея величайшее блаженство раздлить изгнаніе съ любимымъ человкомъ! сказала леди Клейполь, заливаясь слезами. Вс муки ада ничто, въ сравненіи съ тми страданіями, когда приходится хладнокровно ждать…
Она не кончила своей фразы и въ изнеможеніи опустилась на кресло, стоявшее у стола.
Соберись съ духомъ, дитя мое! Горькая чаша скоро минуетъ тебя, какъ она миновала меня! сказалъ Кромвель, указывая на листъ, лежавшій на стол.
Леди Клейполь подняла голову, глаза ея широко раскрылись отъ ужаса, когда она увидла приговоръ верховнаго суда, осуждавшій на смертную казнь сэра Гарри Слингсби и д-ра богословія Джона Гевита.
Приговоръ былъ подписанъ крупными буквами: Оливеръ II. Но это не былъ обычный смлый почеркъ Кромвеля, рука его замтно дрожала, когда онъ подписывалъ приговоръ.
Ни одна черта не шевельнулась на лиц леди Клейполь, но когда Кромвель подошелъ къ ней, она протянула руку, чтобы отстранить его отъ себя. Это невольное движеніе поразило его въ самое сердце. Въ первую минуту онъ даже не могъ прійти на помощь дочери, которая лежала въ обморок. Глядя на ея блдное лицо, осненное крыльями смерти, онъ живо представилъ себ луга С. Ивсъ и хорошенькую двочку, которую онъ такъ часто носилъ на своихъ могучихъ рукахъ. Вспомнилъ онъ и короткое время ея двичества, когда достаточно было одного взгляда ея прекрасныхъ глазъ, чтобы разсять его отъ возрастающихъ заботъ…
Онъ наклонился къ ней и съ напряженіемъ прислушивался къ ея дыханію. Нсколько разъ онъ звалъ ее по имени, но все было напрасно.
Наконецъ, она открыла глаза и съ рыданіемъ бросилась на грудь отцу.
— Ты опять со мной, воскликнулъ онъ, нжно прижимая ее къ своему сердцу, страхъ одиночества покинулъ меня! Надюсь, что Господь сжалится надо мной и наша разлука будетъ непродолжительная…
Проводивъ больную дочь, онъ вернулся въ свой кабинетъ.
— Я долженъ еще окончить нкоторыя дла, задумчиво проговорилъ онъ. Посмотримъ сколько времени еще осталось у меня: іюль, августъ, сентябрь… почти три мсяца до роковаго дня… 3-го сентября, была битва при Дунбар, при Ворчестер, это день открытія моего перваго парламента!.. Внутренній голосъ говоритъ мн, что я доживу до этого дня…
Онъ открылъ дверь въ сосднюю комнату, гд его ждалъ Турлоэ.
— Что новаго, милордъ, спросилъ онъ, обращаясь къ государственному секретарю.
— Оба полка, которые назначены вашимъ высочествомъ во Фландрію, готовы къ отплытію.
— Хорошо, я сдлаю имъ сегодня смотръ, завтра они должны двинуться въ путь, по моему разсчету Испанія положитъ оружіе черезъ четырнадцать дней, и Дюнкирхенъ останется за нами…

——

Джонъ Гевитъ и сэръ Гарри Слингсби были казнены 8-го іюня 1658 года. Три недли спустя умерла леди Клейполь среди ликованія Англіи по поводу блестящей побды, одержанной надъ испанцами и занятія Дюнкирхена. Въ Лондонъ прибыли посольства съ поздравленіями отъ иностранныхъ державъ, благородные соотечественники чествовали протектора великолпными празднествами, иллюминаціями, фейерверками. Но Кромвель чувствовалъ вокругъ себя тишину и безмолвіе кладбища. Онъ отказался отъ короны, предложенной ему парламентомъ, такъ какъ не нуждался во вншнихъ признакахъ величія при томъ ореол, который окружалъ его голову. Онъ достигъ высоты своего могущества и славы, но потерялъ самое дорогое, что у него было на земл.
Оливеръ Кромвель скончался 3-го сентября 1658 года. Однимъ изъ первыхъ распоряженій новаго протектора, Ричарда Кромвеля, было помилованіе бывшаго драгунскаго полковника Франка Герберта. Всть эта настигла изгнанниковъ у береговъ Англіи, гд корабль, который долженъ былъ отвезти ихъ въ Вестъ-Индію, былъ задержанъ противными втрами.

‘Историческій Встникъ’, тт. 11—14, 1883

Роденберг Юлиус
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Новый всемирный потоп, Роденберг Юлиус, Год: 1865
  2. Константин, последний византийский император, Миятович Чедомил, Год: 1905
  3. Последние римляне, Еске-Хоинский Теодор, Год: 1897
  4. При дворе Медичи, Берков Карл, Год: 1891
  5. Последняя любовь Нельсона, Шумахер Генрих-Фольрат, Год: 1911
  6. За свободу, Патерсон Артур Генри, Год: 1896
  7. Духовное господство (Рим в XIX веке), Гарибальди Джузеппе, Год: 1870
  8. Садовник маркизы Помпадур, Демольдер Эжен, Год: 1904
Электронная библиотека