Критические заметки, Богданович Ангел Иванович, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

КРИТИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.

‘Братская Помощь пострадавшимъ въ Турціи армянамъ’.— Богатство сборника фактическимъ матеріаломъ.— ‘Въ борьб съ дьяволомъ’, г. Короленко.— ‘Еще изъ міра отверженныхъ’, г. Мельшина.— ‘Русскій марксизмъ и его будущее’, г. Кандидата философіи.

‘Братская Помощь’ — такъ озаглавили издатели сборникъ статей, въ пользу пострадавшихъ въ Турціи армянъ,— и горькое чувство начинаетъ шевелиться въ душ читателя, по мр того, какъ на страницахъ этой книги предъ нимъ развертывается ужасающая картина бдствій, обрушившихся на тихій, трудолюбивый, родственный намъ по вр народъ.

Какіе мы братья?!…

Братское чувство диктовало извстной части нашей печати т инсинуаціи, клеветы и заподозриванія, которыми она отвчала на доносившіеся до нея вопли избиваемыхъ? Братское чувство руководило нами, когда открытый для сбора пожертвованій армянскій комитетъ взывалъ о помощи, и страна въ 130 милліоновъ отвчала жалкими грошами, цифру которыхъ лучше не приводить? Есть уничтожающее чувство стыда, которое не позволяетъ говорить, когда надо дйствовать.

‘Я надюсь, что каждый англичанинъ сочтетъ своимъ долгомъ внимательно ознакомиться съ документами, представляющими въ истинномъ свт современное положеніе армянскаго вопроса’,— говорилъ Гладстонъ на митинг 1895 года. Эти слова съ такимъ же правокъ могутъ быть обращены и къ русскому читателю, который едва ли больше англичанъ знаетъ самый вопросъ. Иначе трудно было бы объяснить, почему съ такой легкостью проникаютъ въ публику нововременскіе взгляды на армянъ, встрчая если не полное довріе, то и не вызывая противодйствія. Иначе трудно поврить, чтобы русскіе люди, о ‘любвеобиліи’ и ‘всечеловчности’ которыхъ намъ не устаетъ твердить вся русская литература, оставались нечувствительны къ массовымъ избіеніямъ мужчинъ, женщинъ и дтей на нашей границ,— избіеніямъ, параллель которымъ надо искать въ походахъ Чингиса и Тамерлана.

Можетъ быть, съ иными изъ вашихъ читателей произойдетъ такой же переворотъ, какъ съ скептикомъ-англофобомъ г. Гольмстремомъ. ‘Теперь,— писалъ онъ въ ‘С.-Пет. Вд.’ въ 1897 г., — ознакомившись съ положеніемъ армянъ въ Турціи, я всему врю, хотя, видитъ Богъ, я былъ бы радъ не врить, хотя отъ этой вры мн больно, мн горько и позорно, хотя, желая оправдать свои прежніе взгляды, я вчитывался въ каждую строчку, напрягалъ вс силы своихъ критическихъ способностей, чтобы отыскать англійскую интригу, армянскую недобросовстность, чтобы почувствовать фальшь, преувеличеніе, передержку. Мои усилія оказались тщетными: строчки книги (‘Положеніе армянъ въ Турціи’), чистыя, какъ кристаллъ, проходили рядъ за рядомъ передъ моими глазами, западали мн въ душу, леденили, давили сердце’. Уяснивъ свою ошибку, г. Гольмстреу честно сознается въ ней и рекомендуетъ всякому убдиться, что ‘истребленіе армянъ направлено исключительно противъ Россіи’. Длаетъ честь, конечно, г. Гольмстрему такое сознаніе въ своей неправот, но въ высокой степени характерна самая ошибка, ея предвзятость. Не ознакомившись съ вопросомъ, онъ уже напередъ предположилъ, что массовое избіеніе армянъ, котораго онъ и ране не могъ отрицать, это — интрига ‘англичанки’, и затмъ обычные упреки — не по адресу Турціи, не въ защиту избиваемыхъ, а — противъ проблематической виновницы.

Любвеобиліе и всечеловчность — смутныя, крайне растяжимыя и весьма неопредленныя качества, почему мы ихъ оставимъ въ поко. Намъ не достаетъ прежде всего знаній, фактическихъ, грубыхъ данныхъ, чмъ и пользуются люди, меньше всего преслдующіе выясненіе истины и больше всего заинтересованные въ личныхъ цляхъ. На послднемъ мы настаиваемъ, потому что нельзя понять, когда на краткія, но вскія сообщенія телеграфа намъ отвчаютъ: ‘Это пустяки… Къ тому же, вдь, это — интриги коварнаго Альбіона!’ И тутъ же начинаются ннсинуаціи по адресу Англіи и издвательства надъ армянами. Армяне своей эксплуатаціей обездолили чудный Кавказскій край, разбойничество, столь распространенное тамъ и мшающее правильному теченію жизни, процвтаетъ благодаря армянамъ, которые съумли проникнуть въ ряды администраціи и овладли ею (‘Москов. Вд.’ 1896 г., No 354). Только нашимъ невжествомъ и нежеланіемъ знать можно объяснить наше легковріе и нечувствительность, чмъ и пользуются ‘человколюбивые’ дятели извстнаго сорта. И они въ своемъ прав длать это, но отвтственность за его ихъ ‘право’ и стыдъ за послдствія его падаетъ всецло на насъ, на наше поразительное равнодушіе, свидтельствующее объ оскудніи всякаго,— не говоримъ ‘общественнаго’,— чувства къ чужому страданію, чужой бд.

Въ нашемъ журнал (см. ‘М. Б.’ {Кром того, въ отдл ‘Заграницей’ неоднократно приводились равная сообщенія о положеніи армянъ въ Турціи и о турецкой администраціей. Ред.}, 1896 г., янв. ‘Крит. замтки’) говорилось уже, каковы т ‘пустяки’, которымъ подвергается армянскій народъ. Съ тхъ поръ накопилось еще больше матеріала, засвидтельствованнаго документально,— какъ принято выражаться въ судахъ,— о тхъ невроятныхъ событіяхъ, которыя совершаются открыто, въ присутствіи, если можно такъ выразиться, всей Европы. ‘Братская Помощь’ собрала эти животрепещущія свидтельства, эти листы донесеній пословъ и корреспонденціи, залитыя кровью. Если событія въ Сассун, гд-то въ горахъ далекой Арменіи, для многихъ звучащей какъ дикія мстности центральной Африки,— нуждались въ разслдованіяхъ, требовали спеціальныхъ корреспондентовъ, то августовскія событія въ Константинопол 1896 г. по своей близости и наглядности не требовали никакихъ ни доказательствъ, ни подтвержденій. Напротивъ, эта наглядность совершавшагося, демонстративность только усиливалась присутствіемъ Европы, безстрастно взиравшей, какъ на улицахъ Константинополя шла ‘охота на людей на законномъ основаніи’. Читая описаніе этого событія, не знаешь, чему больше удивляться — палачамъ и ихъ усердію, или свидтелямъ и ихъ равнодушію. ‘Мимо, по набережной,— пишетъ случайная свидтельница, г-жа О. Кайданова, — хали кареты, открытые экипажи, въ которыхъ, судя по одежд, сидли видныя лица города, прохаживалась полиція — небольшіе отряды, человкъ по 10, жизнь шла своимъ порядкомъ,— никто какъ бы не хотлъ обращать вниманія на происходившіе у всхъ на глазахъ убійство и грабежъ. И что особенно производило странное впечатлніе, такъ это то, что тутъ же, въ виду этого повальнаго истребленія людей, стояли вдоль берега и дальше въ пролив громадныя суда — представители всхъ европейскихъ державъ. Вся эта рзня не производила бы, кажется, такого вдвойн ужаснаго впечатлнія гд-нибудь въ глуши, въ какомъ-нибудь захолустномъ турецкомъ городишк, но не здсь, въ столиц, въ присутствіи всхъ властей, мстныхъ и иностранныхъ. Это не была стычка, война, подавленіе возстанія, а просто какое-то отвратительное, повальное, массовое убійство, охота на человка’ (стр. 79, II отд. ‘Бр. Пом.’). Можно сказать, что конецъ XIX в. остался вренъ одному изъ своихъ принциповъ — не бояться гласности: Вароломеевская ночь въ конц XVI в. совершилась все же ночью. Константинопольскія убійства длились 3 дня, именно — дня, а не ночи, потому что турецкія власти, распоряжавшіяся убійствами, ночью спали.

Въ превосходномъ описати этой рзни у Бреара, приведенномъ въ ‘Бр. Помощи’, которое,— мы надемся.— сочтетъ долгомъ прочесть каждый русскій, есть разсказъ очевидца, дополняющій слова г-жи Кайдановой. Мы приводимъ его цликомъ, какъ картину, единственную въ исторіи XIX в. Правда, этому вку довелось-таки видать виды и прежде, но тамъ шла борьба, проявлялось вызванное ею ожесточеніе,— здсь не было борьбы, шло избиваніе. Въ высшей степени важно понять, наконецъ, русскому читателю, что въ армянскомъ вопрос, съ начала его и до нашихъ дней, не было и нтъ борьбы, а систематическое истребленіе, самымъ примитивнымъ образомъ, слабаго сильнымъ.

Вотъ это описаніе — разсказъ турка, одного бея, лично знакомаго Бреара.

‘Въ среду, утромъ, 26 августа, также какъ и всегда, я слъ въ Скутари, гд я живу, въ лодку, и около половины перваго высадился у большого моста. Я отправился въ Галату на набережную къ одному христіанину, у котораго ‘воя контора въ Алексіади-Ханъ (Ханъ — большое зданіе, съ однимъ выходомъ на улицу). Высаживаясь, я услыхалъ ружейные выстрлы со стороны Перы, и мн сказали, что въ Оттоманскомъ банк бунтуютъ. Я былъ передъ галатскимъ полицейскимъ постомъ. Солдаты впускали туда толпы плохо одтыхъ людей, которые уже съ недлю,— какъ я это замтилъ въ предъидущіе дни,— усаживались съ утра по краямъ тротуаровъ у входа на мостъ. Скоро эти люди вышли изъ полиціи съ палками и принялись нападать на армянскихъ ханаловъ (носильщиковъ). Они останавливали хамала, опрокидывали его ношу, укладывали его однимъ ударомъ дубины по затылку, хамалъ вскрикивалъ ‘хи’, и они доканчивали его. Тхъ, кто хотлъ бжать, не пропускали солдаты.

А кто говорилъ: ‘я турокъ’, тхъ осматривали, и если онъ оказывался не мусульманиномъ, его изувчивали, а потомъ убивали. Но били только армянъ. Съ ними были шпіоны, которые ихъ показывали. Съ каждаго убитаго доносчики стаскивали сандаліи, имъ, вроятно, должны были заплатить съ лары, потому что они брали съ собой и такія, за которыя никто бы не далъ и одного пара (одинъ сантимъ).

‘Когда я подошелъ къ групп, убивавшей одного старика, одинъ изъ полицейскихъ сказалъ мн: ‘уходи прочь, теб здсь нечего длать’, и немного толкнулъ меня. Я пошелъ по набережной въ Алексіади-Ханъ. Я подошелъ къ нему какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ запирали ворота. Внутри было человкъ сорокъ, все христіане, кром одного турка изъ Андика и меня, все европейцы или греки, кром шести армянъ. Они заперли ворота и подкатили къ нимъ тюки и мшки. Мы услышали, какъ стучатся въ Миллетъ-Ханъ, который находился по другой сторон улицы, и поднялись на террасу. Мы увидли, какъ толпа ворвалась въ Миллетъ-Хацъ, выломивъ двери, а снаружи солдаты оберегали ходъ. Изнутри были слышны удары и крики. Одинъ армянинъ, взойдя на террасу, показалъ намъ знаками, что тамъ рубятъ головы. Онъ что-то кричалъ, но мы ничего не могли слышать отъ ружейныхъ залповъ: солдаты на набережной стрляли въ деревянный домъ, что около Ліонскаго кредита.

‘Мы должны были удалиться съ террасы, потому что стрляли также и въ насъ. Толпа же, покончивъ съ Миллетъ-Ханомъ, стала стучаться въ наши ворота, а товарищи мои не хотли отворять. Это было полное безуміе, потому что у нашего хана были окна въ нижнемъ этаж, и уже убійцы срывали съ нихъ ршетки желзными поперечинами. Поэтому я распорядился убрать тюкъ и закричалъ по турецки: ‘сейчасъ отопру, я турокъ, бей изъ X…’. Мн отвчали по албански: ‘отворяй братъ’, и прежде всего я увидлъ въ открытую дверь двухъ албанцевъ, двухъ тюфекчи султана (тюфекчи — почетный караулъ султана, состоящій исключительно изъ албанцевъ). Я зналъ ихъ обоихъ. Они меня сейчасъ же узнали и, чтобы остановить напиравшую сзади толпу, поцловались со мной. Потомъ спросили, есть ли у насъ армяне. Я отвчалъ, что далъ всмъ этимъ христіанамъ мое беза (честное слово, клятва защиты между албанцами). Тогда они раздвинули толпу убійцъ и дали намъ выйп. но какъ только мы миновали убійцъ, намъ загородили дорогу полиція и солдаты. Они хотли вернуть насъ въ ханъ, чтобы тамъ убить насъ. Я кликнулъ албанцевъ, которые съ сердцемъ сказало: ‘Господинъ (падишахъ) веллъ убивать только армянъ, а это — албанцы’. Но одинъ изъ шпіоновъ указалъ на армянъ, и уже убійцы схватили ихъ, но албанцы выхватили револьверы и съ яростью закричали: ‘У нихъ беза бея, и вы не убьете ихъ!’ Потомъ они проводили насъ и армянъ до Перы, и армяне убжали’.

Этотъ эпически простой разсказъ такъ краснорчивъ, что всякое добавленіе только испортило бы его.

Все было заготовлено заблаговременно,— заключаетъ свой отчетъ Бреаръ,— убійцы, дубины, шпіоны и телжки. Все двинулось, все остановилось какъ по команд. Вс повиновались паролю: ‘Падишахъ дозволилъ убивать армянъ’. На шестъ, на семъ тысячъ жертвъ (это минимальная цифра) выдалось едва тридцать — сорокъ случайныхъ убійствъ, гд ошибка стоила жизни греку ни другому европейцу, которые съ виду слишкомъ походили на армянъ.

Если подобныя сцены совершались на виду всей Европы, при безстрастномъ присутствіи ‘грозныхъ’ броненосцевъ, что же происходило въ глуши, вдали отъ этихъ, хотя и спокойныхъ, но все же свидтелей? Отвтъ на этотъ вопросъ даетъ приведенная въ ‘Братской Помощи’ оффиціальная справка изъ ‘желтой книги’, представляющей отчетъ французской миссіи парламенту. Эту книгу врне бы назвать кровавой, а не желтой. Приводимъ итоги, цифры которыхъ способны пронять даже нововременскія сердца,— ибо, наврное, и у нововременцевъ есть что-нибудь въ род сердца. По крайней мр, корреспондентъ ‘Новаго Времени’, описалъ константинопольскую рзню и послдовавшую затмъ расправу съ младо-турками, замчаетъ: ‘Европейцы въ Константинопол теперь не дятъ рыбы (курсивъ корреспондента). И мн босфорская рыба противна: она слишкомъ жирна’.

Итакъ, эти итоги французской миссіи,— напираемъ на источникъ, потому что будь это англійской миссіи, франко-русскія сердца могли бы ихъ заподозрить въ нарочитомъ преувеличеніи,— свидтельствуютъ, что за время съ 1895 г. по 1896 г. включительно убито ‘населенія’, т. е. не разбираючи ни пола, ни возраста, ни лица, въ Сассун до 40.000, въ Требизонд до 500, въ Діарбекир до 30.000, въ Сивас до 1.000, въ Орф до 10.000, въ вилайет Уль-Азисъ боле 3.000, въ Ванскомъ до 30.000, а всего больше 115.000. Прибавивъ сюда жертвъ константинопольской рзни, получимъ свыше 120.000 въ два года. Мы не вписываемъ цлаго ряда другихъ цифръ, молчаливо свидтельствующихъ о десяткахъ тысячъ сожженныхъ домовъ, о невроятныхъ насиліяхъ надъ женщинами и дтьми, о сотняхъ тысячъ сиротъ и насильственныхъ обращеніяхъ въ мусульманство. Къ чему? Неужели и этихъ 120.000 убитыхъ — и какъ убитыхъ!— недостаточно? Не можемъ допустить, чтобы всмъ, какъ г-ну Гольмстрему, были необходимы протокольныя описанія турецкихъ гекатомбъ, и лишь тогда они могутъ почувствовать весь ‘позоръ’ этого событія и всю неприглядность своего къ нему отношенія….

Наши патріоты удивляются и негодуютъ, что армяне, ‘тмъ не мене’, сопротивляются, гд могутъ, тысячами бгутъ въ Россію и Персію и, когда ихъ настигаетъ погоня, даютъ формальныя сраженія, причемъ разбиваютъ турецкіе регулярные отряды, на что турецкіе дипломаты указываютъ съ особымъ злорадствомъ: ‘Вотъ, смотрите, какіе это покорные райя!’ Но что же длать армянамъ? Неужели ждать, чтобы армянскій вопросъ исчезъ, къ великому ликованью европейскаго концерта, вмст съ послднимъ армяниномъ, котораго убьютъ, какъ убивали вышеописанныхъ хамаловъ: ‘Опрокидывали его ударомъ дубины по затылку, хамалъ вскрикивалъ ‘хи’ и его доканчивали’? Такое ршеніе армянскаго вопроса, дйствительно, до крайности просто. Въ свое время Тамерланъ такъ и разршалъ вс ‘вопросы’, попадавшіеся ему на пути, но, вдь, тогда и не было еще европейскаго концерта. Правда, не было и корреспондентовъ-гастрономовъ, которые отказываются сть босфорскую рыбу, потому что ‘она слишкомъ жирна’.

Такимъ сопоставленіемъ мы, конечно, не желаемъ сказать, что европейскій концертъ уравновшивается подобными корреспондентами. Было бы слишкомъ много чести для нихъ. Но, право, пусть каждый читатель, положа руку на сердце, искренно и про себя, подумаетъ,— читая въ свое время сообщенія телеграфа объ этихъ ужасахъ, не находилъ ли онъ нкотораго утшенія въ заявленіяхъ упомянутой прессы, что это — только армяне, которые ‘эксплуатируютъ Кавказскій край, являются тайными попустителями разбойничества’ и т. п.?..

Въ жизни почти каждому приходится переживать минуты, подчасъ дни и годы, великаго упадка духа. Обыкновенно, они наступаютъ посл великаго по трясенія, потери надежды или мечты, которою жилъ человкъ, вдохновлялся, въ которой видлъ руководящій свтъ, маячившій впереди, увлекательный и возбуждающій. Наступаютъ тогда тяжкіе дни, дни равнодушнаго житія, безъ цли и желаній, безъ смысла и борьбы. Мертвое настроеніе, какъ зараза, передается и окружающимъ, жизнь какъ бы останавливается, въ лучшемъ случа идетъ по инерціи. Всплываетъ въ душ все дурное, что обыкновенно таится въ отдаленнйшемъ, сокровеннйшемъ уголк, куда и самъ никогда не заглядываешь,— и властно воцаряется на опуствшемъ мст погибшей мечты. Сколько непоправимыхъ ошибокъ, даже притупленій совершается тогда, просто потому, что сила нравственнаго противленія злу на время ослабла, притупилась и стала нечувствительной къ раздраженію.

Бываютъ времена, когда подобное настроеніе нравственной тупости, нечувствительности и равнодушія овладваетъ цлыми обществами и націями, незамтно, но неудержимо распространяется на весь міръ. То, что вызывало прежде бурю негодованія и дятельнаго участія, проходитъ безслдно, почти не вызывая волненія въ глубин общества, захваченнаго этой полосой мертваго штиля. Stumm liegt die Welt, wie das Grab. Только тамъ, на задворкахъ культуры копошатся отверженцы общества, проявляя особую дятельность, такъ какъ сдерживающая ихъ прежде сила общественности, гуманности и справедливости ослабла и замерла на время.

Но только на время. Нтъ и не можетъ быть сомннія, что за періодами общественнаго упадка наступаетъ время особаго ояшиленія, когда однимъ взмахомъ общество стряхиваетъ съ себя, какъ кошмаръ, вс эти внезапно всплывшіе вопросы,— армянскіе, критскіе, кубанскіе. Острота этихъ вопросовъ лучше всего говорить о ихъ недолговчности, а неумирающая въ человчеств потребность справедливости указываетъ на единственно возможное ихъ разршеніе, что бы ни говорили десятки европейскихъ концертовъ и сотни добровольцевъ-корреспондентовъ, свершающихъ сыскъ во вкус прессы задняго двора.

Мы не сомнваемся, поэтому, что не далекъ конецъ страданіямъ армянскаго народа, и ‘братская помощь’, можетъ быть, ближе, чмъ мы думаемъ. Хочется врить, что это такъ, что не придется исторіи конца XIX в. заносить въ свои кровавые счеты еще новыхъ 120.000 жертвъ.

Несомннно также, что и настоящій сборникъ, на ряду съ книгами ‘Положеніе армянъ въ Турціи’, Макъ-Коля ‘Султанъ и Державы’, статьями Диллона и геніальными, рчами Гладстона, этими образцами мужественнаго краснорчія и безграничнаго презрнія къ насилію,— съиграетъ свою роль въ дл спасенія армянъ. Составленный разнообразно и крайне интересно, Сборникъ и самъ по себ заслуживаетъ полнаго вниманія. Кром массы свдній по армянскому вопросу, изъ исторіи Арменіи, ея литературы, о современномъ быт армянъ, ихъ положеніи въ Турціи и Россіи, въ сборник помщены превосходныя статьи, принадлежащія лучшимъ научнымъ и литературнымъ силамъ. Стоитъ указать имена проф. П. Милюкова (‘Университетскій курсъ Грановскаго’), В. Д. Спасовича (‘Страсти Господни въ Оберъ-Аммергау’), проф. И. Тарханова (‘О воображаемомъ банкротств науки’), проф. М. Ковалевскаго (‘Изъ исторіи крестьянскихъ движеній на Запад’), К. А. Тимирязева (‘Фотографія и чувство природы’), Н. И Стороженко (‘Геніальный горемыка’), чтобы ясно представить научный и публицистическій характеръ сборника. Въ отдл беллетристики масса стихотвореній, разсказы г.г. Мамина, Баранцевича и прелестный очеркъ г. Короленко ‘Въ борьб съ дьяволомъ’, эскизъ изъ дорожнаго альбома.

Мы такъ мало избалованы г. Короленко и въ нашей беллетристик такъ рдко встрчаются вещи, въ которыхъ форма и содержаніе слиты въ удивительной гармоніи, что пройти мимо этого очерка просто нтъ возможности, не подлившись съ читателями вынесеннымъ впечатлніемъ. И, кром того, невольно хочется отдохнуть отъ ужасовъ армянскаго вопроса и всего, что его окружаетъ, на этихъ страницахъ, проникнутыхъ чарующимъ юморомъ и глу* бокой общественной мыслью.

Авторъ разсказываетъ о двухъ своихъ встрчахъ съ извстной арміей спасенія генерала Бутса. Первая встрча произошла въ Гельсингфорс, на одномъ изъ острововъ, служащемъ мстомъ развлеченія и отдыха для рабочаго населенія финляндской столицы.

‘Когда, въ глубин Хегхольме, мы проходили темнющей аллеей, изъ группы женщинъ, пріютившейся въ сторон, въ тнистомъ углу, отдлилась вдругъ молодая двушка и пошла прямо на насъ. На ней было темное платье и широкополая шляпа страннаго и некрасиваго покроя. Поверхъ широкихъ полей виднлась лента, на которой мы едва могли разглядть какую-то надпись. Концы ленты были подвязаны подъ подбородкомъ, и изъ этой неизящной рамки, съ улыбкой какой-то спокойной застнчивости, глядло на насъ миловидное молодое лицо. Внезапная аттака насъ нсколько озадачила, тмъ боле, что остальныя женщины пытливо слдили и за нею, и за нами.

‘Двушка ршительно преградила намъ дорогу и протянула листокъ, нчто въ род газеты, на которомъ мы разглядли какіе-то рисунки.

‘— Tio ore…— сказала она ласково.

‘Мы поняли, что надо отдать мелкую монету, и разстались, обмнявшись дружелюбными улыбками. Двушка присоединилась къ подругамъ, и у нихъ опять пошла прерванная нами бесда, послышался даже легкій смхъ, можетъ быть, надъ нашей неловкостью и невольнымъ смущеньемъ. А у насъ въ рукахъ остался листокъ на шведскомъ язык, съ которымъ мы не знали что длать’.

Оказалось, воззваніе арміи спасенія, призывъ къ ‘борьб съ дьяволомъ’, изображеннымъ въ вид ‘довольно мизернаго’ бсенка. Наблюдая въ томъ же Гельсингфорс дальнйшую борьбу съ дьяволомъ на одномъ народномъ гуляньи, авторъ приходитъ къ довольно скептическимъ выводамъ насчетъ дятельности храброй арміи, ея пріемовъ и въ особенности орудій, въ вид этихъ жалкихъ листочковъ, предлагающихъ за ‘tio-ore’ ‘мостикъ спасенія среди соблазновъ міра сего’. Авторы арміи, усердные офицеры генерала Бутса, не обладаютъ равнымъ этому усердію талантомъ. ‘Религіозное одушевленіе выражается, за рдкими исключеніями, очень плохими стихами, сарказмъ отмченъ плоскостью уличной прессы, и на всей пресс спасенія лежитъ отпечатокъ, оскорбляющій сколько-нибудь развитое чувство… Между тмъ, дьяволу, при всхъ его недостаткахъ, нельзя, кажется, отказать въ нкоторой талантливости натуры, критическомъ чуть и остроуміи. А если такъ,— думалъ я,— то, пожалуй, эти листочки доставляютъ насмшливому врагу не мало веселыхъ минуть… И мн казалось, что въ самомъ шум разноголосой и гршной толпы, заглушающей робкія приглашенія служительницъ арміи, я слышу искренній хохотъ, и въ раздражающемъ свт луны и электричества мелькаетъ умная мефистофелевская улыбка’.

Слдующія встрчи съ арміей генерала Бутса укрпляютъ автора въ мысли, что средства храброй арміи недостаточно сильны въ борьб съ дьяволомъ. Въ особенности указываетъ на это и окончательный поворотъ, какой приняло дло Бутса, перешедшаго отъ проповди личнаго самоусовершенствованія къ содйствію общественнаго учрежденія. Мсто не позволяетъ намъ привести прелестную сценку встрчи съ отрядомъ арміи въ Лондон, остановимся только на мастерски набросанной общей картин борьбы, которую вела армія въ Англіи.

‘Devil, devil!.. Вотъ, думалось, гд увижу я настоящую борьбу съ этимъ господиномъ,— въ Лондон, главной штабъ-квартир знаменитаго генерала Бутса… Есть въ общественной жизни явленія, самая пошлость которыхъ идетъ имъ въ пользу, обезпечивая въ извстной мр широкое распространеніе. Спасеніе — и казарменное устройство, религіозное одушевленіе — награждаемое производствомъ въ военные чины, духовная проповдь — и военныя нашивки, ‘день спасенія’ — и маршировка повзводно навстрчу его зар, бубны, литавры, пискливые рожки, назойливо кричащая реклама — привлеченные на служеніе душевному перерожденію заблудшихъ. Трудно придумать боле пошлыя сопоставленія, а между тмъ организація спасенія ген. Бутса прогремла по всему міру, отголоски сраженій, даваемыхъ арміей дьяволу, пронеслись изъ конца въ конецъ старой Европы и перебросились за океанъ, въ теченіе нсколькихъ лтъ отчеты ген. Бутса рисовали картину такого быстраго роста его авторитарной организаціи, чуждой и даже враждебной всему англійскому строю, что, пожалуй, могло показаться, будто старый конституціонализмъ подмывается въ корн этимъ необыкновеннымъ движеніемъ, наростающимъ снизу. Оставляя въ сторон парламентскіе акты, парламентскіе нравы и пріемы, Вильямъ Бутсъ, бывшій портной, ‘самовольно именующій себя не принадлежащимъ ему званіемъ’, сформировалъ взводы, роты, батальоны, полки и двинулъ ихъ на дьявола, на завоеваніе спасенія вн установившихся общественныхъ формъ. И одно время могло, пожалуй, показаться, что дьяволъ принялъ вызовъ и вступаетъ въ реальную борьбу. Всюду, гд раздавалась визгливая музыка ‘спасенныхъ’,— въ толп просыпалась вражда и раздраженіе на солдатъ и офицеровъ, вооруженныхъ только раздирательной музыкой и молитвенниками, на беззащитныхъ женщинъ и двушекъ сыпались камни, организовалась настоящая армія дьявола, взявшая своей эмблемой скелетъ (Skeleton army), а для противодйствія ей и въ помощь полиціи молодые люди различныхъ положеній въ обществ организовали рыцарскій спортъ особаго рода, состоявшій въ защит (боксомъ) сальваціонистскихъ женщинъ отъ грубой толпы… Уже одинъ уличный безпорядокъ, вызываемый всми этими столкновеніями, подалъ бы въ другомъ мст десятки поводовъ для воспрещенія этой странной формы человческаго спасенія. Были, конечно, стремленія въ этомъ род и въ Англіи, но старая англо-саксонская традиція осталась непоколебимой. Англичане расчленили вопросъ и поставили его въ такой форм: генералъ Бутсъ, какъ всякій англичанинъ, иметъ право держаться своихъ взглядовъ на спасеніе и открыто ихъ проповдывать, хотя бы и подъ звуки плохой музыки. Дале: безпорядокъ истекаетъ икъ того, что Skeleton-army ему въ этомъ препятствуетъ’, полиція обязана защищать сальваціонистовъ. Если дло Бутса есть дло Божіе, напрасно было бы бороться съ нимъ посредствомъ парламентскихъ актовъ, если же ‘генералъ’, какъ мы убждены, во многомъ сильно ошибается,— не станемъ окружать его ошибокъ ореоломъ гонимой вры.

‘И вотъ проходятъ года… Генералъ Бутсъ даетъ сраженія дьяволу, генералъ Бутсъ выигрываетъ у дьявола битвы… Однако, пока волна катится все дальше, въ центр замчается новое явленіе. На окраинахъ шумъ и движеніе, въ центр странное спокойствіе. Первый, повидимому, теряетъ энергію devil. Постепенно интересъ къ битвамъ слабетъ, знамя скелета не привлекаетъ дьявольскихъ бойцовъ, проповди проходятъ спокойне и скучне, позиціи занимаются почти безъ боя. Рядомъ съ этимъ возникаетъ новый вопросъ: что длать съ плнными? Они взяты у дьявола, дьяволъ изгнанъ изъ ихъ душъ… Это хорошо. Но что же дале? Комплектовать ими армію?— Это можно было прежде. Теперь армія и безъ того слишкомъ велика, особенно въ виду ослабленія борьбы… Оставлять ихъ въ прежней обстановк? Но тогда дьяволъ овладетъ ими вторично… И вотъ, пока волна докатывается до Финляндіи, гд мы видли ея тихіе, скромные всплески, генералъ Бутсъ въ Англіи сворачиваетъ на новую дорогу… Онъ пишетъ книги, изслдуетъ трущобы, изучаетъ наростаніе пролетаріата и берется за созданіе учрежденій’.

А что же devil, изъ-за котораго весь шумъ?

‘…Мн опять, какъ въ Гельсингфорс, чудится, что гд-то тамъ, въ вышин, подлецъ-devil держится за бока и хохочетъ надъ бдною горстью своихъ побдителей, врящихъ въ него, ‘какъ въ волка или медвдя’…

‘— А мн кажется, что онъ скоре плачетъ вмст съ ними (борцами противъ него),— замтилъ въ тотъ же вечеръ одинъ изъ лондонскихъ знакомыхъ, съ которымъ я подлился впечатлніями этого дня.— Подумайте только: въ честь devil’а даются сраженія, съ нимъ спорятъ, воюютъ, противъ него и за него организуютъ цлыя арміи… А съ тхъ поръ, какъ даже генералъ-Бутсъ повернулъ фронтъ, бднаго devil’я, пожалуй, и совсмъ забудутъ… Вообще же, въ этой борьб храбраго генерала Бутса съ devil’емъ главная побда не досталась ни тому, ни другому. Ее взяла себ, какъ это часто бываетъ, третья держава, не участвовавшая вовсе въ войн.

‘— А именно?

‘— А именно: общество, которое, благодаря своей терпимости, пріобрло въ лиц арміи генерала Бутса очень широкую и полезную филантропическую организацію…

‘Еще одно подтвержденіе старой истины,— заканчиваетъ г. Короленко:— плевелы отдляются при жатв, а то, что есть добраго среди самыхъ заблужденій, приноситъ плоды на почв терпимости и свободы’…

Только не легко достигаются эти терпимость и свобода.

Въ самомъ дл, отъ Арменіи, окровавленной, изуродованной, разоренной, отъ Константинополя, на улицахъ котораго возможны правильно сорганизованныя, ‘на основаніи закона, истекающаго изъ повелнія падишаха’, массовыя убійства, и до Лондона, гд каждый иметъ право исповдывать своя убжденія и полиція обязана его защищать отъ выходокъ толпы,— согласитесь, громадное разстояніе. Это два полоса — тиранніи, не знающей ограниченій, и разумной свободы, не признающей насильственныхъ ограниченій, изуврства и терпимости, насилія и права, зврской жестокости, безсознательной и дикой, и человчности, самовластья, все разрушающаго, и общественной организаціи, даже изъ нелпаго и смшного созидающей новыя учрежденія,— можно ли между этими двумя полюсами перекинуть ‘мостикъ спасенія?’

Мы думаемъ, можно, и Англія, въ чемъ бы ее ни обвиняли наши патріоты извстнаго лагеря, показала это, явившись пока единственной страной, которая взяла на себя дятельную помощь страдальцамъ-армянамъ. Мысль объ этой дятельной, а не только сочувственно-человколюбивой помощи, впервые была высказана въ стать Диллона,— первой стать, которая раскрыла глаза изумленной Европ.

‘Существуетъ премилый разсказъ,— такъ начинается эта прекрасная статья, убдившая даже недоврчиваго г. Гольмстрема,— о маленькой двочк, которая, боясь оставаться спать въ темной комнат, просила мать не уносить свчи, пока она не заснетъ.— ‘Чего ты боишься, милая?’ — спросила строгая родительница.— ‘Темноты’,— отвчалъ ребенокъ.— ‘Но вспомни, дорогая моя, что Богъ здсь въ комнат съ тобою, а Богъ есть свтъ’. Молчаніе, послдовавшее за этой догматической сентенціей, повидимому, показывало, что желаемое впечатлніе произведено, но вдругъ молчаніе было нарушено нжнымъ голоскомъ:— ‘Въ такомъ случа, мама, возьми Бога и оставь свчу’. Совершенно таковы чувства армянъ къ тмъ, кто ихъ жалетъ на словахъ, предоставляя на дл ихъ собственной участи. ‘Мы можемъ обойтись безъ вашего сочувствія и вашихъ соболзнованій, если вы намъ гарантируете безопасность жизни и имущества’.

Пусть же ‘братская помощь’ оправдается на дл, и то сочувствіе, которое, мы не сомнваемся, таится къ несчастнымъ армянамъ въ душ нашихъ читателей, выразится не только на словахъ и въ платоническихъ пожеланіяхъ.

Годъ тому назадъ намъ приходилось уже отмтить одно изъ наиболе выдающихся за послднее время произведеній, именно ‘Въ мір отверженныхъ’ г. Медицина. Теперь на страницахъ ‘Русскаго Богатства’ снова начали появляться очерки того же автора — ‘Еще изъ міра отворженныхъ’, которые по глубокому интересу, повидимому, превзойдутъ предъидущіе.

Помимо захватывающаго содержанія, есть въ этихъ очеркахъ свжесть таланта, которая такъ подкупающе дйствуетъ на современнаго читателя, при выкшаго въ огромномъ большинств случаевъ къ шаблону. Въ очеркахъ г. Мельшина сцены и типы изъ далекаго и такого чуждаго намъ міра привлекаютъ оригинальностью обрисовки характеровъ, и безъ того незаурядныхъ, новизною освщенія, въ которой не чувствуется заране составленныхъ взглядовъ на этотъ міръ, готовой мрки, съ которой бы авторъ подходилъ къ своимъ персонажамъ. Г. Медицинъ похожъ на умнаго и всмъ интересующагося путешественника добраго стараго времени, который больше всего занять сообщеніемъ видннаго и слышаннаго и лишь изрдка не можетъ удержаться, чтобы не излить изумленія и горя, охватывающаго его при вид особо чудовищнаго типа, сцены или событія.

А между тмъ, г. Медицинъ несомннно поэтически настроенный бытописатель, и это сказывается въ поэтическомъ колорит, который лежитъ на всемъ ‘Мір отверженныхъ’, какъ онъ вырисовывается подъ перомъ талантливаго разсказчика. Въ тсной и душной камер, гд томится его скорбная душа среди озлобленныхъ и изуродованныхъ жизнью преступниковъ, его не покидаетъ воспоминаніе прошлаго, въ которомъ онъ ищетъ разгадки причинъ, приведшихъ сюда эту толпу почти чудовищъ, и сквозь призму этихъ воспоминаній настоящее выступаетъ какъ трагическая неизбжность. Его жалкіе герои получаютъ тотъ идеальный оттнокъ, который, при всемъ реализм описаній, возводитъ ихъ изъ конкретнаго въ общее явленіе, полное глубокаго общественнаго.значенія. Въ сырыхъ и мрачныхъ штольняхъ, куда онъ спускается вмст съ этими отверженцами, онъ слышитъ глухіе голоса — отголоски ране здсь погибшихъ, видитъ ихъ туманные колеблющіеся образы, чувствуетъ связующую съ ними общую цпь страданій, и эти неоплаканныя тни тревожатъ, волнуютъ читателя, заставляя его чувствовать какую-то неясную вину передъ ними, что-то въ род раскаянія, смутнаго, но тмъ боле удручающаго.

Мягкій колоритъ лежитъ на всемъ, даже прямолинейная, сухая, жесткая и грубая фигура властелина этого проклятаго Богомъ я забытаго людьми уголка, штабсъ-капитана Лучезарова, теряетъ свою угловатость и выступаетъ человчной, что лишь усиливаетъ ея ужасъ и внушаемое ею отвращеніе. Мягкость вообще отличительная черта г. Мелыпина. Онъ не уметъ проклинать, ему чуждъ потрясающій паосъ отчаянія, онъ слишкомъ много любитъ, чтобы ненавидть съ той силой страсти, которая сокрушаетъ все, даже справедливость. Но отъ этого его картина шире, глубже, понятне, его нельзя упрекнуть въ преувеличеніяхъ, которыя дали бы право возмущенному чувству читателя бросить упрекъ автору — это не правда!’ И міръ отверженныхъ встаетъ передъ нашей совстью живымъ укоромъ, подъ тяжестью котораго остается склонить голову съ признаніемъ — это правда!’

Въ появившихся, въ сентябрьской книг ‘Русскаго Богатства’, новыхъ сценахъ, на ряду съ нашими прежними знакомцами, выступаетъ нсколько новыхъ фигуръ, тмъ боле для насъ любопытныхъ, что на этотъ разъ рчь идетъ объ интеллигентныхъ ‘преступникахъ’. Къ сожалнію, и г. Мелыпшъ не избгъ участи большинства нашихъ беллетристовъ, которымъ настолько же удаются типы простыхъ людей, герои народной толпы, насколько неясны выходятъ у нихъ типы изъ интеллигенціи. Не будемъ вдаваться въ объясненіе этого общаго недостатка и, чтобы не быть голословными, остановимся на трагической исторіи, которую разсказываетъ новый товарищъ несчастья.

Уже въ описаніи вншности новыхъ лицъ видится расплывчатость, которой нтъ, напр., въ характеристик, приведенной тутъ же, артельнаго старосты Юхорева. ‘Я съ жадностью всматривался въ лица, отыскивая въ нихъ интеллигентныя и симпатичныя черты… Одинъ былъ совсмъ еще юноша, блондинъ, другой, значительно старше, брюнетъ. Блондинъ показался мн коренастымъ и широкоплечимъ’, у него было безусое, моложаво-розовое лицо съ большими, полными, добрыми глазами, онъ былъ взволнованъ и крайне смущенъ первыми шелайскими впечатлніями… Его товарищъ, высокій, худощавый мужчина съ шелковистой черною бородою, напротивъ, скоре былъ раздраженъ, темные глаза его сердито глядли изъ-подъ густыхъ, почти сросшихся бровей, онъ и на меня тоже смотрлъ съ недовріемъ и ни разу не улыбнулся…’ Та же блдность остается и въ разсказ исторіи Штейнгарта, старшаго изъ новичковъ. Исторія, безспорно, полна трагизма и типична сама по себ, во, какъ увидятъ и сами читатели, въ ней недостаетъ художественной яркости, она не захватываетъ, хотя и очень трогательна.

Ночью между новыми знакомцами завязывается разговоръ, происходитъ понятное сближеніе между людьми, столь близкими по судьб, убжденіямъ и положенію. Штейнгарть — еврей, и съ этого начинается его разсказъ. Намренна или нтъ, но эту особенность авторъ какъ бы кладетъ въ основу самой исторіи, что въ значительной степени лишаетъ ее общности, характерности, такъ какъ это лишь вншняя, привходящая черта, а не вытекающая изъ сущности того положенія, которое должно бы чувствоваться въ основ разсказа.

‘Поврите ли,— начинаетъ Штейнгарть,— какія теперь подлыя вещи творятся у насъ на Руси! Образованные интеллигентные, повидимому, люди не стсняются громко и открыто произносить слово ‘жидъ’ и высказывать презрніе и ненависть къ жидамъ. Тмъ больне все это видть и слышать человку, который, будучи, какъ я, самъ по происхожденію евреемъ, ничмъ другимъ, въ сущности, не связанъ съ роднымъ племенемъ и превосходно знаетъ вс его недостатки и пороки. О, слишкомъ, даже слишкомъ хорошо знаю я ихъ! Но когда со всхъ сторонъ летятъ въ этотъ несчастный народъ плевки и каменья, можно ли спрашивать, что я долженъ чувствовать и кого долженъ любить? Да, именно этотъ проклятый еврейскій вопросъ былъ проклятіемъ и моей личной жизни’.

Еще будучи студентомъ, герой разсказа сближается съ русской двушкой, und das war die-eigentliche Katastrophe, какъ выражается Гейне. ‘Обо всемъ мы тогда переговорили, обо всемъ передумали, кром одного: что я былъ еврей, а она — православная… А жизнь, между тмъ, не медлила и разршила вопросъ по своему. Когда меня въ одно прекрасное утро арестовали, Елена не только не была допущена ко мн на свиданіе, какъ незаконная жена, но даже арестована и выслана на родину. Переписки намъ также не дозволяли’. Спустя два года, проведенныхъ въ заключеніи до суда, не получая никакихъ извстій съ воли, онъ узнаетъ, что Елена жива и такъ же относится къ нему, какъ и до ареста. Изъ телеграммы, полученной имъ въ дом предварительнаго заключенія, куда его перевели посл осужденія на каторгу, онъ узнаетъ, что и она идетъ въ ссылку и ждетъ встрчи съ нимъ въ пути. Здсь мы выпускаемъ вводный эпизодъ, интересный самъ по себ, но случайный, какъ разсвирпвшій арестантъ чуть было не убилъ Елену наручнями кандаловъ. Свиданіе, наконецъ, состоялось посл почти трехлтней разлуки. Оно составляетъ центральную сцену разсказа, и мы приводимъ ее дословно.

‘Какъ сквозь туманъ помню прощанье съ товарищами предшествующей партіи, стоявшими у воротъ тюрьмы и въ этотъ поздній часъ только-что собиравшимися выступить въ дальнйшій путь. Почти каждый изъ нихъ, улыбаясь, пожималъ мн руку и поздравлялъ съ тмъ, что сейчасъ я увижусь, наконецъ, съ Еленой. А я дрожалъ, какъ въ лихорадк, и лишь машинально отвчалъ на вс предлагаемые вопросы. Ршительно не припомню, какъ это случилось, что я очутился во двор тюрьмы, когда остальная партія оставалась еще за воротами. Я взбжалъ на указанное мн кмъ-то тюремное крыльцо, спотыкаясь и путаясь въ гремящихъ кандалахъ, и тутъ же въ дверяхъ столкнулся съ блдной, худенькой двушкой, принявшей меня въ объятія… Когда я очнулся, мы сидли уже въ маленькой каморк, въ которой жила Елена, и бесдовали. Разсказывать ли, впрочемъ, о томъ, что эта первая бесда посл двухъ слишкомъ лтъ разлуки скоре походила на бредъ больныхъ или на смущенный лепетъ дтей, чмъ на разговоръ взрослыхъ. Я долго стснялся снять свою арестантскую шапку и показать Елен бритую голову, но она сама ее обнажила и поцловала… Затмъ, какъ у Некрасова въ ‘Русскихъ женщинахъ’ — помните?— она стала неожиданно на колни и приложила къ губамъ также и желзныя кольца моихъ цпей… Я такъ былъ пораженъ и такъ пристыженъ этимъ наивнымъ выраженіемъ любви и преданности, что долгое время не поднималъ ее съ полу и молчалъ’.

Расхолаживающее впечатлніе, испытываемое при описаніи этой сцены, непріятно останавливаетъ читателя,— и вовсе не потому, чтобы подобная сцена была сочиненіемъ. Она вполн возможна, и, вроятно, не одинъ разъ угрюмыя стны сибирскихъ этаповъ были свидтелями такихъ восторженно-трогательныхъ выраженій любви и преданности русскихъ женщинъ. Но и у Некрасова, при всемъ его огромномъ талант, эта сцена не принадлежитъ къ числу лучшихъ въ его ‘Русскихъ женщинахъ’. Слишкомъ ужъ отдаетъ она мелодрамой, которую реалистически воспитанный вкусъ русскаго читателя просто не выноситъ. У Некрасова, впрочемъ, читатель постепенно къ ней подготовляется, нервы его съ самаго начала поэмы возбуждены, и все боле растетъ возбужденное настроеніе, по мр приближенія къ концу, такъ что и заключительная сцена входитъ въ что настроеніе, какъ разршающій аккордъ. Иное совсмъ въ приведенномъ разсказ, въ общемъ вяло написанномъ, больше возбуждающемъ умъ, чмъ чувство, почему и самая сцена,— помимо повторенія хорошо знакомаго мотива,— представляется почти неумстной, дланной, сочиненной — что-называется.

Съ большимъ нетерпніемъ будемъ ожидать продолженія очерковъ г. Мельшина. Частные недостатки ни мало не уменьшаютъ общаго значенія, этого, безспорно, замчательнйшаго произведенія, а художественность изложенія съ избыткомъ окупаетъ нкоторые недочеты, тмъ боле, что иные изъ нихъ, въ виду щекотливости самой темы, и не слдуетъ возлагать на автора.

——

Въ начал истекающаго года мы говорили о рост нашей періодической печати и отмтили, какъ знаменіе времени, преимущественное возростаніе числа газетъ, въ особенности въ столиц. Говорили и радовались, видя въ этомъ факт ростъ нашей общественности. Къ сожалнію, эта радость была преждевременна. Не прошло и года, какъ отъ большинства вновь народившихся органовъ и слда не осталось.

‘Плохая имъ досталась доля,

Немногіе вернулись съ поля’.

Да и эти уцлвшіе возбуждаютъ странное чувство. Въ особенности удивляетъ насъ одна, которая, можно сказать, не успла возникнуть, какъ съ такой стремительностью, и по случаю, и безъ случая, подчеркиваетъ свою ультраблагонамренность, что можно бы и въ самомъ дл испугаться. Къ счастью, времена не т.

Мы имемъ въ виду ‘Міровые Отголоски’. Не будемъ касаться ихъ войны съ ‘Новымъ Временемъ’, въ которой архаическій г. Трубниковъ пустилъ въ оборотъ весь приснопамятный арсеналъ добраго стараго времени, когда шумлъ Булгаринъ и нападалъ даже на цензуру (см. ‘Дневникъ’ Никитешси). Намъ приходится вступиться за себя. По поводу второй статьи г. Крживицкаго ‘Распространеніе идей’ упомянутая газета разразилась цлымъ фельетономъ, въ которомъ нкій г. Cand. philos, выступаетъ на защиту потрясенныхъ основъ.

‘Русскій марксизмъ и его будущее’ — ни больше, ни меньше, такъ озаглавилъ г. Кандидатъ философіи свою весьма далекую философіи вылазку противъ нашего сотрудника. Нго побудилъ къ этому тотъ страхъ, который нагнали русскіе марксисты на народниковъ, и сожалніе къ послднимъ. Движимый такими добрыми чувствами, авторъ прежде всего двумя-тремя словами ‘комментируетъ’ статью г. Крживицкаго. Послдній, напр., коснулся вскользь ‘запоздалыхъ странъ’,— г. Кандидатъ философіи глубокомысленно поясняетъ: ‘разумй Россію’. Нашъ сотрудникъ, разбирая вліяніе новыхъ идей въ отсталыхъ странахъ, указываетъ ихъ вліяніе на т силы, которыя прежде другихъ способны проникнуться ими. Его комментаторъ усматриваетъ въ этомъ намекъ чуть ли не на блаженной памяти пресловутый ‘интерпаціальный союзъ’. Видимо, архаическая редакція подбираетъ и такихъ же допотопныхъ сотрудниковъ, которые, проспавъ тридцать лтъ и три года, думаютъ, что за это время ничто не измнилось и все обстоитъ такъ же, какъ и въ т времена, когда эти грозныя словечки въ лоскъ укладывали противниковъ.

Что можно возражать такимъ старцамъ, очевидно, впавшимъ въ младенчество? Остается лишь отмахнуться, какъ отъ назойливой мухи:

‘Краснаго лта отрава, муха несносная, что ты

Жужжишь’…

Но есть въ разсужденіяхъ г. Кандидата философіи нчто, заслуживающее вниманія само по себ, на чемъ, пожалуй, не мшаетъ остановиться. Желая ободрить упавшихъ духомъ идеалистовъ,— не можемъ ихъ поздравить съ такими союзниками,— авторъ заявляетъ, что имъ нечего вшать головы, ибо ‘будетъ нкогда день и погибнетъ священная Троя’, т. е. и отъ торжествующихъ нын ‘марксистовъ’ ничего не останется. Уже и теперь, — торжественно возглашаетъ онъ,— число ихъ на Запад не растетъ и въ самомъ ихъ лагер раздаются громкіе голоса противъ нкоторыхъ основоположеній доктрины. Въ этомъ его убждаетъ французъ Ренаръ, редакторъ журнала ‘La Revue Socialiste’, по мннію котораго ‘марксизмъ такъ же, какъ и натурализмъ, пересталъ отвчать новымъ потребностямъ,— онъ отстаетъ, онъ принадлежитъ къ закончившейся эпох и ему предстоитъ или придти въ окончательный упадокъ, или трансформироваться’.,

‘Я полагаю, — заканчиваетъ г. Кандидатъ философіи свою статью, — что всего вышесказаннаго совершенно достаточно, чтобы признать существованіе чрезмрнаго оптимизма въ сред русскихъ марксистовъ, глубоко врующихъ въ каждую букву своего матеріалистическаго катехизиса. Марксизмъ появился у насъ въ то время, когда на родин его теряется вра въ его непогршимость. Марксисты совтуютъ своимъ противникамъ почаще ‘обращать свои взоры на Западъ’. Мы совтуемъ то же самое, такъ какъ лишь такимъ путемъ можно убдиться въ декаденс… не идеализма, а именно марксизма, т. е. его матеріалистическихъ основъ. Русскіе марксисты будутъ имть у насъ вліяніе, они имютъ его уже теперь, но вытснить идеалистическія теченія въ сред русской интеллигенціи и даже пріобрсть господствующую роль имъ не удастся, какъ это имъ не удалось и въ другихъ странахъ. Уныніе и робость, охватившія въ послднее время вс немарксистскіе элементы нашей прогрессивной молодежи, пройдутъ очень быстро и тогда разсется то странное заблужденіе, будто всякій не-марксистъ уже тмъ самымъ декадентъ, ‘инвалидъ’ или ерундисть. Говоря все это, мы отнюдь не желаемъ всецло становиться на сторону народниковъ, наоборотъ, мы признаемъ справедливымъ многое, сказанное марксистами по ихъ адресу. Народники — пройденная ступень нашей идейной жизни. Это несомннно! Но мы убждены также, что и марксизмъ, въ строгомъ смысл этого слова (курсивъ автора), принадлежитъ скоре прошлому, чмъ будущему. Всюду чувствуется теперь пробужденіе новоидеалистическихъ стремленій и оппозиція узкому и сухому матеріализму. Съ этой-то стороны и грозитъ марксизму серьезная опасность’.

И пусть грозить, замтимъ отъ себя, такъ какъ меньше всего мы заинтересованы успхами ‘сухого и узкаго матеріализма’, понимаемаго г. кандидатомъ философіи въ чисто ходячемъ смысл. Нашимъ читателямъ хорошо извстно, хотя бы изъ статей нашего уважаемаго сотрудника проф. Челпанова, наше отношеніе къ матеріализму, какъ философской доктрин. Потерпвъ крушеніе даже въ той области, гд эта доктрина особенно была сильна, въ естествознаніи, и сохраняя тамъ значеніе, какъ методъ изслдованія, матеріализмъ въ томъ смысл, какъ его понимаетъ г. Кандидатъ философіи, меньше всего привлекателенъ въ соціологіи. Этою никакъ не могутъ усвоить до сихъ поръ противники экономическаго матеріализма, постоянно сваливая въ одну кучу матеріализмъ въ грубо-житейскомъ смысл, матеріализмъ обще-философскій и экономическій матеріализмъ, какъ соціологическую доктрину. Даже философы ex officio, какъ, напр., г. Влад. Соловьевъ, повинны въ этомъ смшеніи. Они не могутъ допустить, что значительная часть послдователей экономическаго матеріализма въ исторіи — нисколько не являются послдователями обще-философскаго матеріализма.

Установивъ это разграниченіе, на которомъ мы постоянно настаивали въ цляхъ выясненія вопроса, мы можемъ вполн беззаботно взирать на грядущее наступленіе ‘новоидеалистическихъ стремленій’ и даже по мр силъ и возможности содйствовать имъ на русской почв. Точно также ни мало не смутятъ никого изъ послдователей этой доктрины новыя теченія въ ней, наблюдаемыя на Запад. Это прямо вытекаетъ изъ основного ея положенія, что измненія, экономическихъ отношеній, а не наоборотъ, ведутъ къ измненію идеалогіи даннаго общества. Указавъ общій законъ общественной динамики, доктрина отнюдь не можетъ указать, что именно такъ или этакъ выразятся вс послдующія измненія въ сознаніи общества. Въ противность всмъ прочимъ ученіямъ, именно эта доктрина отрицаетъ всякія предсказанія, почему, между прочимъ, послдователи ея относятся съ нкотораго рода.снисходительной насмшкой къ утопіямъ, къ идеальнымъ программамъ будущаго строя и т. п., очень пріятнымъ, но въ основ лишеннымъ почвы мечтамъ. Въ сущности, это и составляетъ наиболе цнную сторону доктрины экономическаго матеріализма — ея относительность, отсутствіе абсолютныхъ пороговъ, ихъ же не прейдеши. Она открываетъ безконечныя перспективы, отрицая постоянство, незыблемость производственныхъ отношеній, лежащихъ въ основ общественнаго строя, отказываясь признать что-либо разъ и навсегда даннымъ, упрочившимся, неизмннымъ.

Что же касается отмчаемаго г. Кандидатомъ философіи различія въ пониманіи тхъ или иныхъ сторонъ доктрины ея различными послдователями, то этотъ фактъ свидтельствуетъ о ея жизненности. Доктрина до тхъ поръ и жива, пока въ ней идетъ работа надъ выясненіемъ различныхъ ея положеній. Разъ она превращается въ догматъ, въ букву — она умираетъ естественной смертью, чему много примровъ въ исторіи развитія человческаго духа. Пока еще ничего подобнаго не замчается въ развитіи ученія экономическаго матеріализма, которое и на Запад, и у насъ иметъ много послдователей, далеко не пришедшихъ къ соглашенію относительно многихъ ея сторонъ.

Совтъ г. Кандидата философіи почаще ‘обращать свои взоры на Западъ’ — очень хорошъ, и въ благодарность мы ему тоже посовтуемъ — не прибгать къ неудобнымъ пріемамъ полемики, предоставивъ ихъ тмъ, кто лучшихъ пріемовъ не знаетъ и, чувствуя свое безсиліе въ области мысли, взываетъ къ городовому, этому ultimum refugium обывательской философіи.

А. Б.

‘Міръ Божій‘, No 11, 1897

КРИТИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.

Читайте также: