Нсколько лтъ тому назадъ судьба закинула меня въ одинъ глухой городишко средней Россіи. Я прожилъ въ немъ около полугода и отъ этого времени у меня остались очень печальныя воспоминанія, и боле чмъ страшная исторія которую я и хочу разсказать.
Признаюсь откровенно, что эта исторія много и самому непонятна, и я до настоящаго времени не могу еще ршить: была ли она въ дйствительности или это только бредъ разстроеннаго воображенія, галлюцинацій больного мозга
I.
Маленькій городокъ N. окутываютъ ранніе сумерки… Мелкій осенній дождь сыплетъ съ темнаго покрытаго тучами неба.
Сквозь стку дождя тусклаго мелькаютъ огоньки въ отпотвшихъ стеклахъ. Только нужда разв заставитъ кого-нибудь выйти изъ теплой, освщенной комнаты, и шагать въ непроглядной тьм, по заплывшимъ жидкою грязью улицамъ, рискуя ежеминутно искупаться въ какой нибудь грязной канав, остроумно замняющей тротуаръ.
Любимцы счастія сидятъ уже за зелеными столами и усердно перекидываются картами. Имъ и свтло и тепло, горячій чай дымится въ стаканахъ, соблазнительно смотрятъ на ихъ разноцвтные графины и бутылки, окруженные всевозможными закусками. Что за дло балованнымъ дтямъ фортуны до темныхъ тяжело нависшихъ тучъ, до холоднаго пронизывающаго до костей втра, до этого нескончаемаго дождя, наводящаго такую невыносимую тоску на пасынковъ слпой богини? Далеко за полночь, когда опустютъ закуски, руки устанутъ швырять картами по зеленому полю, и глаза начнутъ неудержимо.слипаться, тогда, тепло закутанныхъ въ шубы, развезутъ этихъ сытыя лошади, и дождь, не попадетъ имъ за галстухъ, и грязь не зальется имъ въ сапоги..
Совсмъ другія впечатлнія испытываетъ тотъ, кто не принадлежитъ къ плеяд сыновъ счастья,— для кого ни зеленое поле, ни разноцвтные графины не имютъ ни малйшей привлекательности. Одиноко сидитъ такой несчастливецъ и слушаетъ какъ назойливо хлещетъ дождь въ оконныя стекла, какъ сердито завываетъ втеръ, будто досадуя, что нельзя ему пробраться въ. эту самую комнату и задуть, и безъ того, тускло горящую лампу: Тяжелыя думы наводитъ эта тоскливая музыка на одинокую душу. Какъ свинецъ давятъ он человка и упрямо заставляютъ его опустить голову.
Ни чтенье, ни музыка, ничто не идетъ на умъ. Глаза машинально пробгаютъ строки, но голова занята своимъ: тамъ царятъ туманные образы, безотрадныя картины и еще безотраднйшія мысли.
Напрасно, съ отчаяніемъ въ душ, спрашиваешь себя: что длать? какъ выйти изъ такого состоянія? Тупая апатія налегаетъ на усталый мозгъ, и не въ состояніи онъ уже справиться съ какими бы то ни было вопросами. Одно болзненное разстроенное воображеніе не перестаетъ дйствовать и рисуетъ картины одна другой безотрадне.
Передъ глазами встаетъ безграничная, холодная и грязная равнина. Тяжело повисли надъ нею черныя, сплошныя тучи. Свободно разгуливаетъ по ней рзкій втеръ и завываетъ какъ хищный зврь, почуявшій добычу.. Холодный мертвящій ужасъ наполняетъ душу, когда долго всматриваешься въ это темное, расплывающееся пространство. Особенно рзко чувствуется тогда безпомощность, ничтожество человка, передъ мощною, грозною силой стихійной природы. Скудно разбросанныя здсь и тамъ людскія жилища, кажутся грязными, темными норами въ которыя, какъ червякъ въ безотчетномъ страх забился человкъ и ежеминутно трепещетъ, что и самъ онъ, и норки его, будутъ раздавлены какою нибудь неотразимою силой.
Что длать? Къ чему стремиться? Для чего жить?.
II.
Дождь все льетъ и льетъ на переставая! Часовая стрлка, которая прежде имла лучшія привычки, теперь почти не двигается съ мста, комната измрена во всхъ направленіяхъ. Даже сосчитаны шаги: ширина — десять, длина — пятнадцать шаговъ… Что длать? Подобное состояніе невыносимо… Гд же спасеніе? Итти къ нимъ, играть въ карты, и пить вмст съ ними рюмку за рюмкой, чтобы забыться, и забыть, все на свт. Къ несчастію забвеніе не дается такъ легко.
И опять передъ глазами эта блокурая головка съ пунцовой розой въ волосахъ и задумчиво пытливымъ взглядомъ! Къ чему я взялъ этотъ старинный портретъ?
Обдираловъ оставилъ его у себя въ старомъ, помщичьемъ дом, который онъ купилъ съ аукціона. Тамъ въ старинной зал съ лпнымъ потолкомъ, съ колоннами подъ мраморъ, онъ былъ на своемъ мст. Но я имлъ неосторожность похвалить замчательную художественную работу портрета, и Обдираловъ сейчасъ же навязалъ его мн.
Ему не понравилась эта красавица: ‘изъ себя ужъ оченно тоща’, говорилъ онъ, да и щека одна будто мене другой, а лицо — справа бло, а слва будто, кто сажей намазалъ…..
Съ тхъ поръ портретъ у меня и даже ночью мн часто снятся эти задумчивыя, глаза..
Даже теперь, когда я хожу по комнат, мн все кажется, что глаза эти неотступно слдятъ за мной, какъ будто хотятъ они что то мн высказать, но не могутъ. Порой, когда нарочно стараюсь не смотрть на портретъ, мн слышится какъ будто шелестъ чернаго шелковаго. платья блокурой красавицы… А между тмъ нтъ силъ смотрть на нее!
Но что же это длается съ портретомъ? Вдь роза была въ волосахъ? Я помню это хорошо.
Какимъ же образомъ теперь она очутилась на груди? Вроятно я задремалъ, и мн пригрезилось Богъ знаетъ что.
Однако я взялъ свчу и близко поднесъ къ портрету: дйствительно пунцовая роза на груди… Быть можетъ это было такъ и прежде?..
Но какое прелестное лицо, какіе чудные глаза? И какъ мило она улыбается… Да она мн улыбнулась, и при этомъ ея глаза заблестли какъ у живой. Это меня поразило. Очевидно со мной начинаются галлюцинаціи.
Я. поворотилъ портретъ лицомъ къ стн и взялъ книги, но глаза мои машинально пробгали строчку за строчкой, а мысли были далеко, далеко, я не понималъ, что я читаю: Я читалъ слова и фразы, но смыслъ ихъ быль, для меня совершенно неуловимъ, Я положилъ книгу на столъ и закрылъ глаза. Дождь по прежнему стучалъ въ окна. Передо мною стала вырисовываться опять картина: унылое торфяное болото съ одиноко качающимся цвткомъ.
Вдругъ мн послышался легкій вздохъ, шелестъ шелковаго платья, и къ моимъ ногамъ упало что то мягкое.
‘Галлюцинація продолжается’! подумалъ-я, и снова взялся за книгу, но на книг лежало нсколько свжихъ розовыхъ лепестковъ.
Откуда взялись эти лепестки? Я нагнулся посмотрть, что упало къ моимъ ногамъ и на полу около самыхъ ногъ я увидлъ большой пунцовый цвтокъ, это была роза только что сорванная, свжая, благоухающая…..
Это уже не галлюцинація? Я поднялъ цвтокъ и сталъ разсматривать. Да, это была настоящая, живзя роза…
Росинки дождя, какъ алмазная пыль блестли на ея нжныхъ лепесткахъ, тонкій ароматъ наполняя комнату, какъ будто опьянялъ меня., я чувствовалъ, что у меня начинаетъ кружиться голова. Мн вдругъ показалось, что эта роза должна принадлежатъ блокурой красавиц. Я оглянулся на портретъ, чтобы посмотрть цла ли на немъ роза, но портрета не было. На стн висла одна пустая рама… Зато въ двухъ шагахъ отъ меня, наклонившись нсколько впередъ, стояла сама блокурая красавица въ черномъ, шелковомъ плать, съ букетомъ пышныхъ розъ въ рук, и привтливо мн улыбалась…
У меня окончательно вскружилась голова и на мгновеніе я потерялъ сознаніе.
III.
Когда я пришелъ въ себя, дождь стучалъ въ стекло еще сильне, на улиц завывалъ осенній втеръ, но въ моей комнат сдлалось какъ то уютно, тепло и свтло. Тонкій ароматъ духовъ свидтельствовалъ о присутствіи женщины. Противъ меня, на кресл, сидла моя блокурая красавица и, улыбаясь, смотрла на меня.
— Какой вы нервный, — послышался мн ея тихій, музыкальный голосъ.— Я не думала васъ напугать. Я видла, что вы постоянно такой скучный, печальный, стало васъ жаль и я пришла къ вамъ.
Я отвчалъ что-то врод того, что мн очень пріятно ее видть…
— Такъ вы не боитесь меня?
— Чего же мн бояться?
— И не бойтесь. Я довольствуюсь малымъ и не хочу вамъ зла.
— Если я проживу немного, вамъ не будетъ отъ этого особенной бды, а мн такъ хочется жить. Возьмите этотъ букетъ и будьте веселы.
— Теперь здсь нтъ такихъ цвтовъ, но для меня они всегда есть, если только обстоятельства благопріятны.
— Гд же вы ихъ берете?.
— Какъ гд? Въ поляхъ, въ лугахъ, въ лсахъ… Знаете, если вы хотите меня видть, спрашивайте какъ можно меньше. Мн тяжело и даже иногда невозможно отвчалъ на вопросы. Будемъ лучше говорить о васъ. Вы довольны, что я съ вами? Теперь вы не скучаете, не правда-ли?…
— О, да! Разв можно скучать около васъ?
— Такъ я вамъ нравлюсь?
— Кому же могла-бы не нравиться такая красавица?
— Вы говорите красавица. А между тмъ я не нравлюсь, мн предпочли другую… Но, оставимъ это… Скажите, зачмъ вы повернули мои портретъ лицомъ къ стн? Разв вы знали, что такимъ образомъ мн будетъ возможно къ вамъ придти?..
— Нтъ, я этого не зналъ. но мн показалось, что роза, которая находилась у васъ въ волосахъ, исчезла и очутилась на груди. Я боялся, что это галлюцинація.
— Что такое галлюцинація? Вся жизнь есть рядъ галлюцинацій, большею частію мучительныхъ, подчасъ невыносимыхъ. Будетъ время, вы это узнаете. Такъ вы замтили, что роза въ волосахъ исчезла и очутилась на груди? А знаете, почему?
— Нтъ, я не могъ этого понять и не хочу… Вы же запретили мн спрашивать…
— Объ этомъ вы можете. Я не могу вамъ сказать какъ исчезла роза, но могу объяснить почему,
— Почему же?
— Потому что я хотла привлечь ваше вниманіе и подарить вамъ эту розу. А! она у васъ въ петлиц? Дайте мн ее сюда. Видите, у меня нтъ розы въ волосахъ? Я ее приколю на прежнее мсто. Неправда-ли, такъ хорошо?
Она была очаровательно хороша въ то время, когда съ кокетливой улыбкой показывала мн только что приколотую розу. Я хотлъ взять ея тонкія, нжныя руки и осыпать ихъ поцлуями.
— Нтъ, нтъ,— заговорила она, отстраняясь съ непонятной тревогой въ голос,— не теперь, когда-нибудь потомъ… Сидите…— будемъ лучше смотрть другъ на друга и говорить.
Но я вовсе не былъ расположенъ говорить, Мн больше нравилось смотрть на нее, и слушать ея очаровательный голосъ. Она не заставила себя ждать. То распуская, то складывая свой черный съ инкрустаціями веръ, она заговорила о томъ, какъ скучно прошли для нея долгіе годы въ опустломъ старинномъ дом, въ большой, потемнвшей отъ времени зал, въ которую едва пробивался свтъ, черезъ густо разросшіеся передъ окнами деревьями въ которую давно уже никто не входилъ, кром старика управляющаго.
Съ тхъ поръ, какъ умеръ въ этомъ дом молодой владлецъ имнія, котораго она такъ любила, ни одно живое существо даже не посмотрло на нее. Она оставалась вчно одна, всми забытая, прикованная, казалось, навсегда къ этой старой, скучной зал, съ вчной тоской о прошломъ, съ вчной жаждой жизни, и съ смутной надеждой на лучшія времена. Наконецъ, счастье ей улыбнулось, портретъ перешелъ въ другую обстановку, пожалуй, боле бдную, боле неприглядную… Но, что до этого? На нее теперь смотрло живое существо, о ней онъ постоянно думалъ, къ ней съ каждымъ днемъ приливали живыя силы и она постепенно оживала…. Она теперь снова живетъ, наконецъ…….
Я жадно слушалъ музыкальную рчь, жадно ловилъ ея чарующій взглядъ, порой останавливающійся на мн и наполнявшій блаженствомъ все мое существо… Души моя неудержимо рвалась къ ней, а сердце замирало, въ болзненной, сладкой истом.— И чмъ сильне разгоралось во мн зарождавшееся чувство, тмъ ярче блестли ея глаза, румянецъ живе покрывалъ ея блдныя щеки, ея прозрачныя, блдныя руки принимали боле теплые, живые тоны.
Наконецъ, она взглянула въ окно и вздрогнула.
— Уже поздно,— сказала она,— посмотрите въ окно, кажется свтаетъ.
IV.
И такъ продолжалось каждую ночь.. Едва пробивали мои часы полночь, едва все въ дом смолкало, какъ я ясно уже слышалъ у себя въ комнат шелестъ шелковаго платья, запахъ прелестныхъ духовъ, и предо мною являлась красавица съ того свта…
Посл долгихъ ночей, она мн, наконецъ, разсказала слдующее. То, что она разсказала мн, было далеко не ново, я зналъ все это еще тогда, когда учился исторіи, но важны были т обстоятельства, что моя красавица съ того свта, сама жила въ т далекія времена, блистала въ обществ, и играла въ этомъ обществ нкоторую роль.
Посреди великолпной залы, въ богатыхъ креслахъ, сидлъ мужчина, статной, привлекательной наружности, въ шелковомъ свтло фіолетовомъ кафтан, французскаго покроя. Это кабинетъ министръ и оберъ-егермейстеръ императрицы Анны Іоанновны,— Артемій Петровичъ Волынскій. Онъ слыветъ при двор и въ город, однимъ изъ красивйшихъ мужчинъ. По наружности можно дать ему, не боле тридцати лтъ, хотя онъ гораздо старе. Огонь черныхъ глазъ иметъ такую силу, что тотъ же, кто на нихъ останавливается, невольно потупляетъ свои.
Даже замужнія, бойкія женщины приходили отъ нихъ въ смущеніе, а пригожимъ двицамъ мамки, отпуская ихъ съ крестнымъ знаменіемъ на куртажку, ‘стро.го наказывали беречься пуще огня, глазъ князя Волынскаго,— отъ котораго, говорятъ он, погибла не одна ихъ сестра’…
Но втреный въ длахъ сердечныхъ, онъ былъ совсмъ не таковъ въ длахъ государственныхъ. Хотя въ душ его страсти добрыя и худыя, буйныя и благородныя, владычествовали поперемнно и все въ немъ было непостоянно, однако, честь и любовь къ отечеству превозмогли, и еслибы порывы пламенной души не разрушали иногда сознаній его ума, то Россія имла-бы въ немъ одного изъ лучшихъ своихъ министровъ.
Властный временщикъ, курляндскій герцогъ Биронъ, честолюбію и алчности котораго не было предловъ, подъ чьимъ гнетомъ стонала Россія, обезсиленная безмрными поборами, измученная несправдливостями и жестокостями, этотъ Биронъ пользуясь полнымъ довріемъ императрицы, старался отвлечь Возынскаго отъ прямыхъ его обязанностей, чтобы самому въ это время ловчей сыграть свои штуки. Больная государыня, по совту врачей, нуждалась въ развлеченіяхъ, и вотъ Волынскому было поручено устройство пышнаго праздника, въ которомъ должны были принять участіе до ста разноплеменныхъ паръ, собранныхъ со всей Россіи матушки.
Теперь въ этихъ роскошныхъ палатахъ производился смотръ всмъ этимъ людямъ, предназначившимся для забавы, государыни.
Пары проходили одна за другой предъ столомъ, и распорядитель праздника, со вниманіемъ модистки, разсматривалъ одянія пригожихъ женщинъ, какого-бы они племени не были, и которыхъ онъ даже ласкалъ, приглашая погрться въ зал.
Вдругъ хозяинъ дома задумался, голова его опустилась на грудь, черные, длинные волосы падали на прекрасное разгорвшееся лицо, въ глазахъ появилось облачко печали, и затуманило ихъ.
Никто не сказалъ-бы гд были думы Волынскаго? Можетъ быть онъ вспомнилъ о своей милой, пригожей жен и унесся думами къ ней въ Москву, гд она гостила у родныхъ и занемогла опасно. Можетъ быть онъ засдалъ въ кабинет и бросалъ громы краснорчія, на ябеду и притсненія, или въ дружескомъ кругу замышлялъ паденіе временщика? Можетъ быть мечтами онъ унесся во дворецъ къ ненаглядной Маріорид, молдаванской княжн, страсть къ которой полонила его сердце?.. Кто знаетъ?
Вотъ онъ встрепенулся, встряхнулъ свои кудри, и вскинулъ глаза…
Передъ нимъ стояли цыганъ и цыганка,
При взгляд на эту женщину, Волынскій смутился, какъ будто пораженный чмъ-то.
‘Чудесная игра природы!’ — воскликнулъ онъ. обращаясь къ секретарю, сидвшему тутъ же за письменнымъ столомъ.
— Знаешь ли Зуда?
— Я видлъ только раза три, и пораженъ необычайнымъ сходствомъ,— отвчалъ тотъ, защуривъ лукаво глазки.
— Какъ тебя зовутъ?— спросилъ Волынскій цыганку.
— Маріулой,— отвчала она.
— Даже имя! Диковина! Знаешь-ли Маріула, что лицо твое самое счастливое?
— Талантливо оно и тмъ, что полюбилось вашей милости.
— Останься здсь, я съ тобой еще поговорю….
Цыганка благодарила, приложивъ руку къ сердцу и немного наклонившись, потомъ стала позади креселъ всхъ, въ нкоторомъ отдаленіи.
— Кто дале?— спросилъ Волынскій.
Явилась малороссіянка одна.
— Гд же пара ея,— былъ грозный вопросъ Артемія Петровича?— Эй, подъячій, я тебя спрашиваю…
Тотъ, къ кому это относилось, вздрогнулъ, сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и, запинаясь, отвчалъ:
— Это пьяница, еаше превосходительство, — презлой и пресердитый. Дорогой на него пришлось набить колодки, но,передъ тмъ, какъ вести сюда, его освободили. и онъ не всть какъ пропалъ, ваше превосходительство.
— Бездльникъ! Знаю, все! Ты продаешь меня временщику! Гм! Людей сбываютъ на поганую кошку. Люди пропадаютъ среди благо дня! Хотя остатки вырву изъ волчьей пасти! Пора, пора, и волка на псарню! А ты съ глазъ моихъ долой, негодяй!
Вотъ что происходило на заднемъ двор у лихого временщика, который обманывалъ доврчивую государыню, и всюду, куда ни появлялся, несъ съ собою черную пытку и мучительную смерть.
Къ дереву былъ крпко привязанъ подъ мышки мужчина, высокій, сутоловатый, желтолицый, съ отчаяніемъ въ дикихъ взорахъ, на немъ была одна рубашка, босыя ноги оцпенли.
Хохолъ на бритой голов изобличалъ родъ его. Да это тотъ самый малороссіянинъ, котораго не,хватало на смотру у Волынскаго! На страшномъ мороз, когда птицы на лету падаютъ мертвыми отъ стужи, стоитъ онъ словно окамевлый, и словно не слышитъ ругательствъ, которыми какъ градомъ осыпаетъ его чинящій допросъ кіавретъ Бирона.
— Мы собьемъ съ тебя польскую спсь, поганый Мазепа.
— Что скажешь ли ты, гд бумаги съ доносомъ на его свтлость.
— Ушатъ съ водою! А ты, подлая собака, скажешь ли куда двалъ доносъ?
— Переданъ Богови, было отвтомъ.
— Окатите же его!
Облако пара охватило страдальца, но скоро исчезло, подрзанное морозомъ, хохолъ его унизался бусами, темя задымилось, рубашка стала, на немъ какъ картонная бумага.
— Дійде бумага до Императрицы хоть сгину… Скажу своему… бісову собаці… Богъ виде все!.. брр…
Затмъ онъ захлебнулся.
— Ещё ушатъ и еще! Удвоить порцію. Гремлъ жестокій палачъ.
Другой ушатъ воды обдалъ мученика съ ногъ до головы. На этотъ разъ рубашка покрылась чешуей, и струи превратившись будто въ битое стема разсыпались съ трескомъ по снгу
Посл третьяго ушата хохолъ повисъ назадъ, какъ ледяная сосулька, черепъ покрылся новымъ блестящимъ черепомъ, глаза слиплись, руки приросли къ туловищу, вся фигура облачилась въ серебряную мантію съ пышными сборками, мало по малу ноги пустили отъ себя ледяные корни по земл. Еще жизнь вилась легкимъ паромъ изъ усть несчастнаго, кое гд сткою лопалась морозная епанча,.особенно тамъ гд было мсто сердца, но вновь ушатъ воды надъ головою, и матероссіянань сталъ неподвижный. Въ этой безобразной ледяной стату уже нельзя было признать человка. Солнце выплывъ изъ мрачной скалы, вспыхнуло на мигъ, словно негодуя на совершенное злодяніе, и опять скрылось отъ ужаса..
Но кто же однако быль этотъ столь безчеловчно замученный малороссіянинъ, и какъ могъ навлечь на себя страшный гнвъ Бирона.
V.
Въ тотъ же вечеръ Артемій Петровичъ Волынскій получилъ отъ таинственнаго незнакомца, анонимное письмо, въ которомъ находился отвтъ на вс наши вопросы.,
Неизвстный другъ сообщалъ кабинетъ министру, что случилось съ пропавшимъ малороссіяниномъ и разсказывалъ о немъ слдующее: это. былъ Черниговскій дворянинъ Горленко, занималъ должность хорунжаго въ стародубскомъ повт, и не желая исполнять неправедливыхъ и злыхъ распоряженій Герцога Курляндскаго, онъ имлъ несчастье сверхъ того дурно отозваться о немъ. Тогда проговорившагося, потребовали къ допросу, и не смотря на его болзнь (онъ былъ привезенъ въ судъ на простыняхъ) не смотря на званіе одного дворянина, наказали палками некорбленія , вылчили Горденко. Онъ подкупилъ малоросса, который долженъ былъ участвовать въ праздник, занялъ мсто, и хотлъ такимъ образомъ пробраться въ Петербургъ, чтобы подать тамъ лично прошеніе матушк Государын, открыть ей глаза на несчастье и горе народа, и свергнуть временщика. Но шпіоны схватили его, какъ только, онъ вступилъ въ городъ. Кром всего этого въ письм, воодушевлялъ Волынскаго, къ борьб съ врагомъ Россіи, общалъ свою помощь, предостерегалъ быть осторожне, и просилъ не узнавать имени пославшаго.
Въ случа же нужды во мн для объясненія заканчивалось письмо, вложите вашу записку въ разслину средняго камня, на лвомъ углу ограды лтняго сада, къ Нев.— Едва Волынскій окончилъ чтеніе этого даннаго посланія, какъ въ комнату вошелъ его секретарь Зуда и съ удовольствіемъ сообщалъ, что малороссъ найденъ..
— Онъ. пойманъ, и содержится подъ стражей.
— Пойманъ?..
— Я и самъ видлъ его, ваше превосходительство, что же тутъ удивительнаго?
Волынскій вмсто отвта, подалъ ему пакетъ съ письмомъ, и когда тотъ внимательно прочиталъ, спросилъ его:
— Ну, что жъ ты думаешь теперь посл этого?
— Думаю, что сила, коварство и счастье, всегда побдятъ умъ и благородство: Думаю еще и совтую, вамъ уступить временщику. Послушайте только, какая слава идетъ о немъ въ народ.
— Любопытно знать….:
— Онъ такой фаворитъ, что нельзя о немъ и говорить, какъ же вы хотите противъ него дйствовать?
— Какъ дйствовали во вс времена противъ утснителей своего отечества истинные сыны какъ указываетъ мое сердце и тайный, но благородный совтникъ.
— Въ такомъ случа ваше превосходительство. вы, какъ твердый рыцарь должны отложиться отъ всхъ пагубныхъ страстей. То ли вы длаете? Ваша благородная дама забыта, и волшебница окутываетъ васъ своими цвточными цпями. Надо выбрать что нибудь одно, или великій трудный подвигъ, или…
— Или волокитство хочешь ты это сказать, — прервалъ Волынскій Зуду, нсколько смутившись и покраснвъ.— О! это шалость изъ тысячи подобныхъ, не опасна! Ты знаешь, что я не въ силахъ пристраститься ни къ одной женщин. Маріорица мила, прелестна, это правда, но одинъ поцлуй и страсть промелькнетъ вмст съ тмъ, какъ потшный огонекъ.
— Она сожжетъ это полуденное растеніе, и отуманитъ васъ сына свера, крестоносца, запаяннаго въ броню желзную! Что станется тогда съ вашею доброю супругою, которая любитъ васъ такъ сильно?
— О! она женщина холодная и смотритъ на эти вещи очень равнодушно.
— Пока не опасны…
— Ну, полно честный Зуда! Твоихъ проповдей до утра не переслушаешь, и Волынскій перемнилъ тему разговора.
Въ эту минуту въ комнату вошелъ черный арабъ, преданный слуга, и тлохранитель, кабинетъ-министра и доложилъ о прибытіи Третьяковскаго.
Хозяинъ былъ замтно обрадованъ этимъ посщеніемъ Третьяковскій былъ придворный поэтъ и вошелъ съ низкими поклонами и посл первыхъ привтствій, по усиленному приглашенію садиться, услся въ кресло бережно положивъ на колни огромную книжищу ‘Телемахиду’ недавно имъ сочиненную, бездарную эпопею, въ которой было 20000 неуклюжихъ стиховъ.
— Что-жъ, ты вздлъ Государыню?
— Насладился ея божественнымъ лицезрніемъ, но сего недовольно.
— Она говорила съ тобой?
— Еще выше и гораздо выше.
— Да не томи же насъ!
— И такъ познайте ваше превосходительство: я призванъ былъ въ царскія чертоги для чтенія моего творенія. Весь знаменитый дворъ стекся внимать мн. Не зналъ я какую позицію принять, чтобы соблюсти достодолжное благоговніе передъ богоподобною Анною. Разсудилъ за благо стать на колни, и въ такой позитур прочелъ почти цлую псню. Сама Государыня соблаговолила подняться съ своего мста, подошла ко мн и отъ всещедрой своей десницы пожаловала меня всемилостивйшей оплеухой.
Тутъ Волынскій едва не лопнулъ отъ смха, а Зуда закусилъ себ губы и поспшилъ вонъ изъ комнаты.
— Не помыслите, великій господинъ, чтобы сія оплеуха была тяжка, каковыя даютъ простые смертные, своими руками (бдняг пришлось. таки, видно отвдать не мало пощечинъ и отъ простыхъ смертныхъ) — о, нтъ! она была сладостна и возбуждала преужасныя душевныя пружины въ подвижность, какъ подобаетъ сіе произойти отъ десницы небожителя.— Долго еще болталъ Третьяковскій всякую небылицу о своемъ ‘благополучіи’, но Волынскій не слушалъ его. Онъ разсянно перелистывалъ ‘Тельмахиду’, какъ вдругъ онъ замтилъ между листами книги маленькую записочку Онъ поспшно взялъ ее и прочелъ нсколько написанныхъ нетвердымъ женскимъ почеркомъ словъ: ‘Маріорица, твоя Маріорица — скучно Маріориц?’
Слова эти горли въ глазахъ влюбленнаго Волынскаго и зажигали его переполненное чувствомъ сердце. Образъ милой двушки предсталъ предъ нимъ, и онъ мысленно ласкалъ ее, давая ей самыя нжныя имена. Онъ хотлъ бы быть съ нею, обнимать ея стройный станъ, цловать ея чудныя губки, прекрасное лицо, пить горячее дыханіе, онъ хотлъ бы слиться съ нею хоть на мгновеніе….
Пока влюбчивый, какъ юноша, Волынскій, мечталъ такимъ образомъ, портретъ жены его во всемъ расцвт красоты и счастія, съ улыбкой на устахъ бросился ему въ глаза, и какъ бы отдлился отъ стны, выступилъ ему на встрчу. Совсть заговорила въ немъ, но надолго ли? Вотъ онъ снова прочиталъ магическія слова:
— Твоя ‘Маріорица!’ — и весь міръ кром нея, былъ забытъ.
Затмъ въ честь поэта, велно было пригласить гостей.
Еще на лстниц послышались псни,хохотъ, пискъ и говоръ на разныя голоса.
Бдному поэту навстрчу скакала ватага переряженныхъ. Его оглушили, засвистали, защикотали, отъ парика его пошла пудра столбомъ. Въ этой суматох онъ думалъ не о себ, нтъ, великій мужъ мыслилъ о ‘Тельмахид’ и о своей праздничной поз. Жаля о своемъ дтищ, которое могло бы пострадать отъ приступа маскарадныхъ героевъ, онъ повернулъ медвжьи ступы свои назадъ, но его наперли и увлекли. Какъ огромный змй потянулась она въ залъ и начали пляску.
Тутъ былъ индецъ, испанскій грандъ, сбитенщикъ съ огромнымъ подушечнымъ брюхомъ, турокъ въ чалм и шароварахъ, трубочистъ, великолпная Семирамида въ фижмахъ, самый настоящій чертенокъ, и благочестивый католическій капуцинъ. Тутъ выступалъ журавль у котораго туловище было изъ вывороченнаго калмыцкаго мха, шея изъ рукава, надтаго на ручку половой щетки, носъ изъ расщепленной на двое лучины, а ноги просто человческія въ сапогахъ. Рядомъ ревлъ и мдвдь. Эту роль игралъ человкъ въ медвжьей шуб вверхъ шерстью. Однимъ словомъ тутъ былъ цлый доморощенный маскарадъ, какой только младенческое искусств тогдашняго времени могло устроить. Въ затяхъ подобнаго рода наши предки не были изящны, за то и вселились неравнодушно, нежеманно. Только рыцарь, запаенный съ ногъ до головы въ благородный и неблагородный металъ, отличался приличіемъ и богатствомъ своей одежды, онъ хранилъ угрюмое молчаніи. Не участвовалъ въ танцахъ, также и волшебникъ въ высокой островерхой шапк и въ длинной мантіи съ рзвыми іероглифами и мудреными знаками съ длинной тростью въ одной рук, и урной въ другой.
Гости очень веселились, танцевали живо, какъ молодые, плясали уморительно, по-стариковски, закидывали хозяина вопросами на разные чудные голоса, пускали шутки остроумія, и по временамъ намекали ему о нкоторыхъ тайнахъ, извстныхъ только его друзьямъ. Это мучило Артемія Петровича, онъ не выдержалъ и приказалъ маршалу вывдать отъ кучеровъ стоявшихъ у подъзда, кто были ряженные. Кучера сначала не говорили, но гривна на водку, все открыло, они разсказали, что главныя маски были гофъ-интендантъ Перокинъ и тайный совтникъ Шурковъ, друзья и единомышленники Волынскаго, съ своими близкими, Артемій Петровичъ сличая ростъ и ухватки ихъ уврился, что это были точно они. Вельможи эти были немолодыхъ лтъ, но въ тогдашнее, не щекотливое время старость и знать подъ веселый часъ любили подурачиться въ кругу пріятельскомъ, или по заказу Государыни.
VI.
Давъ по этому приказъ расшевелить углы домашняго погреба, завтнаго хранилища богатыхъ заморскихъ винъ.
Гости пили что называется по-русски, каждыя за двоихъ не стсняясь.
— Скажи мн, пожалуйста, братецъ,— спросилъ шепотомъ сбитенщикъ у Артемія Петровича, отведя его въ уголъ залы,— кто этотъ волшебникъ?
— Да вдь онъ съ вами пріхалъ?
— Нтъ, онъ увязался за нами на лстниц, не шпіонъ ли герцога.
— А вотъ я скоро съ нимъ раздлаюсь, сдерну съ него фальшивую рожу.
— Постой, два слова…..
— Боже, онъ погубитъ себя, — шопотомъ говорилъ Зуд волшебникъ, отведя его въ сторону, врно принимаетъ хозяинъ сбитенщика за друга. Сердце замираетъ отъ мысли, что онъ проговорится. Отводи его ради. Бога!
— А что меня ты узналъ скоро,— спросилъ сбитенщикъ Артемія Петровича.
— Разомъ.
— Кто же я?
— Перокинъ. Въ другой разъ прячьте лучше свои толстыя жабры, пышныя губки и борадавку на ух.
— Есть-ли новости братъ?
— О важныя, малороссіянинъ и мертвъ и живъ.
— Что за притча. Какимъ же образомъ?
— До васъ я только что получилъ…
— Сюда, Артемій Петровичъ! Время не терпитъ, вскричалъ страннымъ голосомъ Зуда, увлекая за собою упиравшагося волшебника, плутоватъ какъ Макіавель!
— Макіавель?— повторилъ Волынскій, (это слово было у нихъ условленнымъ знакомь сильной тревоги).— Я сейчасъ къ теб буду, прибавилъ онъ, обратясь, къ сбитенщику, и бросился въ ту сторону, гд Зуда возился съ предсказателемъ. Этоть уходитъ отъ Волынскаго все дале и дале въ уголъ залы, гд никого не было.
— Вы губите себя,— сказалъ онъ Артемію Петровичу, схватя его за руку и слегка пожавъ ее.
Зуда присовокупилъ шопотомъ.
— Слушайте его, а не то бда!— потомъ сказалъ вслухъ:
— Колдунъ вовсе не пьетъ.
— Избавьте меня!— громко и жалобно умолялъ астрологъ,— за то я предскажу вамъ будущность вашу.
— Посмотримъ, посмотримъ!
Волынскій вынулъ изъ урны свернутую бумажку прочелъ: ‘Берегитесь! вс ваши гости лазутчики Бирона, выучившіе роль вашихъ друзей и пріхавшіе къ вамъ именами ихъ. Они хотятъ втереться къ вамъ въ кабинетъ. Не оскорбляйте рыцаря — это братъ Герцога’.
— Хитрая штука! вскричалъ хозяинъ, стараясь не казаться озабоченнымъ. Предсказываетъ, что мн не будетъ боле успха въ волокитств! Качать его за это!.. Эй качать колдуна — осторожне! прибавилъ онъ потихоньку, одному изъ своихъ слугь, взявшихся за волшебника.
И двадцать молодцовъ исполняя свято приказъ своего господина подъ ладъ псни, бросали гостя вверхъ, какъ мячикъ и принимали его бережно на руки, будто на пуховики. Между тмъ Артемій Петровичъ шепнулъ подъ шумокъ, что бы стерегли входъ въ кабинетъ, отослали домой сани пріхавшихъ гостей и запрягли три удалыхъ тройки изъ собственной его конюшни, потомъ возвратясь къ мнимому Перокину, продолжалъ начатый съ нимъ разговоръ.
— Вотъ видишь ли, любезный другъ, я только что предъ вами получилъ прошеніе на имя Государыни за подписью капитана Горленка, и еще нсколькихъ важныхъ лицъ. Въ немъ описываются злодянія Бирона… Но слышишь просятъ меня! Не взыщи, завтра, прізжай къ 8 часамъ утра, я разскажу все подробно….
— Зачмъ откладывать… Завтра что-нибудь помшаетъ..
— Насъ могутъ здсь услышать.
— Пойдемъ въ кабинетъ.
— Не могу, право слово. Эй, маршалокъ, бокалъ сюда, вскричалъ Волынскій, приставъ къ шумящимъ гостямъ.
Снова стали питъ и шутить, пли псни, провозглашали здравицы, смялись, Волынскій подъ конецъ приказалъ слугамъ качать поперемнно всхъ гостей.
Надо было видть, какъ летали турки, чертенокъ, капуцинъ и другія маски.
— Злоди! Разбойники! Тише, родные, пощадите, кричали они посылаемые сильными руками къ потолку. При этомъ славили всхъ гостей подъ именами Перокина, Шуркова, за кого приказано было людямъ принять ихъ. Едва унося свою душу и тло изъ этой потхи, они еще принуждены были щедро наградить за славленіе, какъ водилось у вашихъ предковъ, Перокинъ боле всего держался за свои уши, но бородавка на одномъ изъ нихъ не уцлла. Волынскій притворился, будто этого не замтилъ..
Грозный рыцарь, по просьб его товарищей, Семирамида, изъ уваженія къ ея высокому сану и полу, и Третьяковскій, который уже храплъ на стул въ углу комнаты, обнявъ крпко свою ‘Телемахиду’, одни избавились отъ торжественнаго возношенія подъ небеса.
Потомъ Волынскій нарядился въ богатый кучерской кафтанъ и предложилъ гостямъ прокатиться Вс согласились, тмъ охотне, что ухватки хозяина грозили уже опасностью. Каково же было ихъ изумленіе и страхъ, когда они вмсто своихъ экипажей, нашли у подъзда сани съ людьми, имъ вовсе незнакомыми. Три бойкія тройки, подобранныя подъ масть храпли, и рыли снгъ отъ нетерпнія.
— Извините друзья, ваши сани открыты, размщайтесь смле, я васъ покатаю и развезу по домамъ.
Незваннымъ гостямъ пришлось согласиться по невол.
Вс гости жались сохраняя свое инкогнито, и надясь улизнуть во время катанья. Когда, все было готово, Волынскій приказалъ кучерамъ на двухъ саняхъ при которыхъ на облучкахъ помстились еще двое дюжихъ лакея, чтобы они умчали своихъ сдоковъ на Волково поле и тамъ ихъ оставили.
— Слышите, на Волковомъ пол сбросить ихъ! произнесъ онъ грозно, потомъ обратясь къ гостямъ, прибавилъ:
— Шутки за штуку! Прощайте господа. Теперь смйтесь на мой счетъ сколько угодно. Катай.
Несчастные жалобно завопили, но кучера, гаркнули, свистнули, полозья заскрипли, бубенчики на лошадяхъ зарокотали, и въ одинъ мигъ, навьюченныя жертвами подлаго шпіонства, изчезли изъ виду.
— Теперь, сказалъ Волынскій, садясь въ третьи сани, гд помстился рыцарь печальнаго образа, довольно нагруженный видомъ, позвольте отвезть вашу свтлость къ лтнему дворцу. Вы уже довольно наказаны страхомъ, и прибавлю стыдомъ, что попали въ шайку гнусныхъ лазутчиковъ. Знайте, мои шпіоны не хуже герцогскихъ, и потому я приготовился васъ встртить. Вы, думаю поймете, что шутками вашего брата, хотлъ я только доставить вамъ, и вашимъ товарищамъ пищу для доноса. Уврьте герцота, что какъ я, такъ и друзья мои, никогда не потерпимъ личнаго оскорбленія, даже и отъ него. Вотъ лтній дворецъ. Извольте сойти цлы и невредимы, благодарите родство ваше съ герцогомъ Курляндскимъ, покойной ночи Густавъ Биронъ!..
Но отвчая ничего, со стыдомъ вышелъ рыцарь изъ саней и скрылся у входа въ жилище герцога. Его свита выпрыгнула за нимъ, какъ лягушки, распуганныя на берегу, опрометью бросаются въ свое болото.
Не такъ хорошо кончили ихъ пріятели.
По буквальному тексту даннаго имъ приказа, они были выброшены на Волковомъ пол, подучившемъ свое названіе отъ зврей, приходившихъ туда каждую ночь доканчивать тхъ, которые при своей жизни не были пощажены жестокостью собратій, а по смерти ихъ презрніемъ.
Стая волковъ пожиравшая не похороненные трупы, съ громкимъ воемъ отскочила при появленіи неожиданныхъ гостей на кладбищ, и стала въ чуткомъ отдаленіи, чтобы не потерять добычи.
Храбрые только на доносы, герои щелкали зубами отъ ужаса. Къ довершенію всего надобно было имъ пройти до своихъ квартиръ нсколько верстъ, и на. мороз’=.
Догадливая месть достигла своей цли.
Наказаніе было достойно вины.
Конецъ первой части.
Часть II.
I.
Торжествующій Волынскій, общаясь, быть впередъ осторожне, (что онъ не разъ уже общать), отослалъ слугъ домой и въ кучерской своей одежд похалъ шагомъ мимо зимняго дворца.
Луна полная и свжая какъ два выказывала на голубомъ неб округленные, роскошныя формы свои, то едва закрываясь сквозною косынкою облачка, то шаловливый втерокъ сдергивалъ ее.
Ночь была такъ свтла, что можно было читать.
На улицахъ никого.
Тишина и игра луннаго свта, придавали этой ночи какую-то таинственность.
Огни всюду были погашены, одтые въ сторон дворца мракомъ, зданія стояли какъ угрюмые, исполинскіе великаны, точно сторожили его, и простерли впередъ тнь свою будто огромные зазубренные щиты.
Волынскій халъ мимо этихъ волшебныхъ палатъ, гд жила его княжна, и не могъ на о чемъ думать, кром дорогой своей Маріорицы.
Тни отъ коней его, то ровнялись съ дворцомъ, то убгали далеко ложась поперекъ Невы.
Разъ прохалъ мнимый ямщикъ подъ самыми окнами Маріорицы, и мимо маленькаго дворцоваго подъзда.
Какая досада! Никого не видно.
Въ другой, объхавъ дв три улицы и возвращаясь опять къ крыльцу, какъ бы очарованному для него, онъ замтилъ издали мелькнувшія изъ сней головы.
Ближе — нельзя сомнваться, это головки женскія. На лстниц сошедшей въ улицу, захрустлъ снгъ подъ ножками. Хрустнуло и сердце у Волынскаго. Рукою сильною замедляетъ онъ шагъ коней.
Двушки смялись, бросали свои башмачки, спрашивали служанку, ходившую подымать ихъ, въ какую сторону легли они носкомъ, рзвились между собою пололи снгъ, и наконецъ, увидвъ мимо дущаго ямщика, начали споръ.
— Кто бы это былъ вашъ суженный? продолжали ея подруги. Вс кого знаемъ не пара вамъ, или дурень, или женатъ.
— Я знаю моего, суженаго, моего неизбжнаго, думала двушка и молчала, пылая отъ любви къ тому, кто стоялъ передъ нею, но не узнавая его въ этомъ кучерскомъ наряд.
Двушки перешептывались, а лихой ямщикъ все еще не трогался съ мста.
Наконецъ и онъ осмлился обратиться къ нимъ съ вопросомъ.
Но этотъ голосокъ былъ покрытъ хохотомъ подругъ ея.
Ямщикъ вздомяулъ, заломилъ на бекрень шапку, и пустивъ шагомъ лошадей, затянулъ пріятнымъ голоскомъ псню:
‘Вдоль по улиц мятелица мятетъ,
За мятелицей и милый другъ идетъ’.
Возвратившись домой Артемій Петровичъ засталъ поэта спокойно спящимъ на томъ же стул. на которомъ хмль пріютила его.
Влюбленному пришла мысль воспользоваться для своихъ замысловъ, положеніемъ стихотворца.
— Пора къ длу! сказалъ онъ самъ про себя. Напишу ей записку и отправлю съ этой ‘Телемахидой’. Она такъ, неопытна, кровь ея горитъ жаромъ полудня. Надо ковать желзо пока горячо. Свтское приличіе, которому скоро ее научатъ, разсудокъ, долгъ, одно слово что я женатъ, и мои мечты, вс въ прахъ! Она будетъ отвчать мн, если меня любить… А тамъ тайное свиданіе и Маріорица, милая, прелестная Маріорица моя!
И Волынскій пишетъ, исполненный адскихъ замысловъ, вскружившихъ ему голозу до того, что онъ не видлъ ужасной будущности, какую готовитъ вдругъ и своей супруг, и двушк не опытной какъ птичка, въ первый разъ вылетвшей изъ колыбельнаго гнзда своего на зовъ теплаго дыханія.
Вотъ что онъ пишетъ:
‘Не выдержу дале. Нтъ не достаетъ силъ человческихъ, чтобы видть тебя, милая, прекрасная, божественная Маріорица, видть тебя, любить и молчать.
Куда бжать мн съ моимъ сердцемъ растерзаннымъ муками любви. Мысли мои помутились, горячка пробгаетъ по жиламъ, уста мои запеклись, одно слово, только одно слово, росинку надежды и я блаженъ, какъ на небесахъ!
