‘Красавица’, Доде Альфонс, Год: 1886

Переводы
Время на прочтение: 41 минут(ы)
Скачать в PDF

‘КРАСАВИЦА’.

(Исторія одной старой лодки и ея экипажа).

РАЗСКАЗЪ

Альфонса Додэ.

I.
Необдуманный поступокъ.

Улица Анфанъ-Ружъ въ Тампльскомъ квартал. Улица эта узкая, какъ проточная труба, по бокамъ ручьи застоявшейся воды, посредин лужи черной грязи, изъ отворенныхъ дверей несетъ запахомъ плсени и помоевъ.
По обимъ сторонамъ очень высокіе дома съ казарменными окнами, съ тусклыми стеклами безъ занавсей — это дома поденщиковъ, рабочихъ, постоялые дворы для каменщиковъ и ночлежныя квартиры.
Внизу много лавокъ — колбасныя, виноторговли, булочныя съ простымъ хлбомъ и одна мясная съ синимъ и желтымъ мясомъ.
На улиц не видно экипажей, на тротуарахъ ни гуляющихъ, ни нарядовъ, одни продавцы зелени громко выкрикиваютъ рыночные отброски, да толпы рабочихъ выходятъ изъ фабрикъ съ блузами подъ мышкой.
Сегодня восьмое число — день квартирной платы для бдняковъ,— день, въ который утомленные ожиданіемъ домохозяева гонятъ нищету на улицу.
Въ этотъ день на улиц множество телжекъ, нагруженныхъ желзными кроватями, хромыми столами, опрокинутыми вверхъ ногами, вмст съ продранными тюфяками и убогой кухонной посудой. Нтъ ни клочка соломы въ упаковк этой жалкой, искалченной, мебели, измученной путешествіями по грязнымъ лстницамъ и перетаскиваньемъ изъ чердаковъ въ подвалы.
Надвигаются сумерки.
Газовые фонари зажигаются одинъ за другимъ и отражаются въ канавкахъ и окнахъ лавокъ.
На улиц густой туманъ. Прохожіе ускоряютъ шаги. Дядя Луво стоитъ у прилавка виноторговца, въ натопленной комнат, и чокается съ Вилетскимъ столяромъ.
Большое рябое и загорлое лицо лодочника расплывается отъ веселаго смха, потрясая въ ушахъ, серьги.
— Дло ршенное, дядя Дюбакъ, вы берете мой лсъ по назначенной мною цн?
— По рукамъ!
— Ваше здоровье!
— И ваше!
Стаканы стучатъ, и Луво пьетъ, закинувъ голову назадъ, прищуривъ глаза, прищелкивая языкомъ — смакуя свое блое вино.
Что же длать! на свт нтъ совершенства, а блое вино — слабость Луво. Не то, чтобы онъ былъ пьяница. Нтъ! избави Богъ,— Хозяйка его — женщина дльная — не допустила бы никогда пьянства, но кто живетъ жизнью лодочника, тому не грхъ пропустить иногда лишній стаканчикъ.
Постепенно развеселившись, Луво улыбается даже прилавку, который видитъ какъ бы сквозь туманъ, улыбается при мысли о деньгахъ, которыя онъ положитъ себ въ карманъ завтра, сдавъ свой товаръ.
Пожавъ еще разъ другъ другу руки и выпивъ по послднему стаканчику, торговцы, наконецъ, разстались.
— Такъ наврно до завтра?
— Положитесь на меня.
Конечно, дядя Луво не прозваетъ завтрашняго дня — продажа слишкомъ выгодна, и дло такое подходящее, что незачмъ медлить.
Довольный лодочникъ направляется къ Сен, сквозь толпу проталкиваясь съ радостью школьника, возвращающагося домой съ хорошими баллами.
Что-то скажетъ старуха Луво — женщина дльная — когда узнаетъ, что мужъ продалъ лсъ въ первый же день, и за такую хорошую цну?
Еще одна-два такихъ дльца, и можно будетъ купить новую барку на смну ‘Красавицы’, которая начинаетъ слишкомъ сильно течь.
Это говорится не въ упрекъ ей, потому что въ молодости это была важная лодка, но дло въ томъ, что все на свт старется, гніетъ, и самъ дядя Луво чувствуетъ, что уже далеко не такъ ловокъ и расторопенъ, какъ въ то время, когда былъ подручнымъ на Марнскихъ судахъ.
Но что это тамъ случилось?
Передъ дверью одного дома собралась толпа кумушекъ, прохожіе останавливаются, а полицейскій сержантъ, стоя посреди толпы, записываетъ что-то въ книжку. Лодочникъ слдуетъ общему примру и переходитъ изъ любопытства на другую сторону улицы.
— Что тутъ за происшествіе?
Врно, раздавили собаку, опрокинулась телжка, а то, можетъ, пьяный упалъ въ канавку — словомъ, ничего особенно интереснаго…
Нтъ! на деревянномъ стул сидитъ маленькій ребенокъ съ растрепанными волосами, съ лицомъ, запачканнымъ вареньемъ, онъ горько плачетъ и третъ глаза кулачками.
Струившіяся по лицу слезы разрисовали причудливыми узорами бдное, грязное, личико.
Непоколебимый полицейскій разспрашиваетъ ребенка, точно какого-нибудь преступника, и съ чувствомъ собственнаго достоинства заноситъ отвты въ записную книжку.
— Какъ тебя зовутъ?
— Таторъ.
— То-есть Викторъ?
Отвта не послдовало. Ребенокъ заплакалъ еще сильне, продолжая кричать:
— Мама! мама!
Проходившая мимо простая женщина, очень грязная, некрасивая и тащившая за собой двоихъ ребятъ, выступила изъ толпы.
— Погодите, я разспрошу его,— сказала она сержанту.
Вставъ на колни передъ ребенкомъ, она высморкала ему носъ, утерла глаза и поцловала его грязныя щеки.
— Какъ зовутъ твою маму, голубчикъ?
Мальчикъ не зналъ.
Полицейскій обратился къ сосдямъ:
— Послушайте, дворникъ, вы-то ужь должны знать этихъ людей.
Дворникъ никогда и не слышалъ ихъ имени. Въ дом перебывало такое множество жильцовъ!
Все, что можно сказать,— это, что они прожили здсь около мсяца, не заплатили за все время ни копйки, и теперь хозяинъ выгналъ ихъ — и очень хорошо сдлалъ.
— Чмъ же они занимались?
— Да ничмъ. Днемъ отецъ съ матерью пили, а вечеромъ дрались. Ладили они между собой только тогда, когда принимались бить дтей, которыя ходили просить милостыню и воровали въ лавкахъ, на выставкахъ. Какъ видите, славная семейка.
— Какъ вы думаете, вернутся они за ребенкомъ?
— Конечно, нтъ. Они воспользовались перездомъ, чтобы отдлаться отъ него. Такія вещи случаются не въ первый разъ при перезд съ квартиры.
— И такъ, никто не видлъ, какъ ушли родители?— спросилъ полицейскій.
Они ушли рано утромъ: мужъ везъ телжку, жена несла узелъ въ передник, а сыновья шли, заложивъ руки въ карманы. А теперь, ищи ихъ!
Прохожіе приходили въ негодованіе, осуждали родителей и шли своей дорогой!
А несчастный малютка сидлъ тутъ съ двнадцати часовъ. Мать, усадивъ его на стулъ, наказала ему:
— Будь умницей!
И съ тхъ поръ онъ все ждалъ. Проголодавшись, ребенокъ сталъ кричать, тогда хозяйка мелочной лавочки сжалилась и дала ему ломоть хлба съ вареньемъ.
Но тартинка была уже давно съдена, и ребенокъ принялся снова плакать.
Бдный малютка умиралъ отъ страха! Онъ боялся собакъ, бродившихъ около него, боялся наступавшей темноты, незнакомыхъ людей, заговаривавшихъ съ нимъ, и бдное маленькое сердечко билось у него въ груди такъ же сильно, какъ у умирающей птички.
Толпа, окружавшая его, все увеличивалась, и утомленный этой сценой полицейскій взялъ малютку за руку, чтобы отвести въ участокъ.
— Ну, что же, никто не желаетъ взять ребенка?
— Подождите минутку!
Толпа обернулась, и передъ ней предстало доброе, загорлое лицо, глупо улыбавшееся и раскрывавшее ротъ до ушей, украшенныхъ большими мдными кольцами.
— Подождите минутку! Я возьму ребенка, если никто другой не желаетъ.
Изъ толпы послышались восклицанія:
— Доброе дло!
— Вотъ и отлично!
— Какой вы славный малый!
Дядя Луво, сильно охмелвшій отъ благо вина, удачной продажи и всеобщаго одобренія, всталъ посреди толпы, скрестивъ руки.
— Чтожъ тутъ удивительнаго? Самое обыкновенное дло!
Любопытная толпа проводила Луво до полицейскаго коммиссара, не давая охладть его энтузіазму.
Тамъ, по принятому обычаю, съ него сняли допросъ.
— Какъ ваше имя?
— Франсуа Луво, господинъ коммиссаръ, женатый, и даже могу сказать, женатый, къ счастью, на женщин съ мозгами. Для меня это большое счастье, господинъ коммиссаръ, потому что самъ-то я, видите ли — не далекъ, совсмъ не далекъ, ха, ха, ха! Я, какъ говорится, не орелъ. И жена говоритъ всегда: ‘мой Франсуа не орелъ!’
Никогда еще онъ не бывалъ такъ краснорчивъ.
Языкъ его развязался, явилась самоувренность человка, заключившаго выгодную сдлку и выпившаго притомъ бутылку благо вина.
— Какимъ ремесломъ занимаетесь?
— Лодочникъ, господинъ коммиссаръ, хозяинъ ‘Красавицы’, знатной лодки, снабженной недурной командой. Посмотрли бы вы, какой знатный у меня экипажъ!.. Спросите всхъ шлюзныхъ приставовъ отъ Маріинскаго моста до самаго Кламеси… Вы знаете Кламеси, господинъ коммисаръ?
Присутствующіе улыбались, но Луво не умолкалъ, путаясь въ словахъ и глотая слоги.
— Славное, я вамъ скажу, мстечко, это Кламеси! Сверху до низа покрытое лсомъ, и лсомъ отборнымъ, это знаютъ вс столяры… Тамъ и я покупаю свой лсъ. О! я извстенъ всмъ своимъ товаромъ. Нужно вамъ сказать, что у меня очень врный глазъ! Хотя я и не далекъ, не орелъ, какъ говоритъ жена, но глазомръ у меня очень врный… Я беру, напримръ, дерево, толщиной съ васъ — не въ обиду вамъ будь сказано, господинъ коммиссаръ — и обматываю его веревкой вотъ такимъ образомъ…
И, схвативъ полицейскаго сержанта, онъ сталъ его обматывать бичевкой, вытащенной изъ кармана.
Сержантъ не давался.
— Оставьте меня въ поко!
— Стойте… Стойте… Мн хочется только показать господину коммиссару… Обмотавъ его такимъ образомъ и снявъ мрку, я начинаю умножать, умножать… не могу вамъ наврно сказать, что и на что нужно умножить. У меня жена очень сильна въ ариметик. Умная и толковая баба, моя жена.
Публика громко хохотала, и даже самъ господинъ коммиссаръ удостоилъ улыбнуться.
Когда смхъ нсколько утихъ, онъ спросилъ Луво:
— Что же вы сдлаете изъ этого ребенка?
— Ужъ, конечно, не рентьера. Ихъ никогда не бывало въ моей семь. Онъ будетъ лодочникомъ, и, какъ и вс, лодочники — честнымъ малымъ.
— У васъ нтъ своихъ дтей?
— Какъ не быть! Одна уже ходитъ, другой у груди и ждемъ третьяго. Кажется, недурно для человка, котораго нельзя назвать орломъ? А этотъ будетъ у насъ четвертымъ, ну! да гд есть на троихъ — хватитъ и на четверыхъ. Потснимся немножко. Будемъ стягивать потуже поясъ, да стараться продавать лсъ подороже!
Серьги его такъ и прыгали отъ громкаго смха въ то время, какъ онъ окидывалъ самодовольнымъ взглядомъ публику. Передъ нимъ положили какую-то толстую книгу.
Не умя писать, онъ поставилъ въ конц страницы крестъ. Наконецъ, коммиссаръ передалъ ему ребенка.
— Возьмите мальчугана, Франсуа Луво, и воспитайте его, какъ слдуетъ. Если узнаю что-нибудь о немъ — дамъ вамъ знать. Но не думаю, чтобы родители потребовали его когда-нибудь обратно. Вы, кажется, честный и добрый человкъ, и я довряю вамъ. Слушайтесь всегда вашей жены. А теперь до свиданья, да пейте поменьше благо вина.
Ничто не отрезвляетъ такъ быстро человка, какъ темная ночь, холодный туманъ и равнодушная суета людей, возвращающихся по своимъ домамъ.
Очутившись на улиц съ ребенкомъ и съ гербовой бумагой въ карман, Луво мигомъ отрезвился. Весь энтузіазмъ его исчезъ, и передъ нимъ встала вся несообразность его поступка.
Неужели онъ останется навсегда такимъ безумцемъ и гордецомъ?
Неужели онъ не можетъ пройти по улиц, какъ другіе — не вмшиваясь не въ свои дла?
Ему теперь уже представлялось негодованіе жены! Ужъ и приметъ же она его, добрые люди!
Бда для мягкосердаго человка жена — баба съ мозгами.
Какъ теперь идти домой?! Вернуться къ коммиссару онъ также не смлъ! Что же длать? Что же длать? Оба плелись въ густомъ туман. Луво жестикулировалъ, разговаривалъ одинъ, подготовлялъ рчь, Викторъ едва волочилъ по грязи ножонки, мальчикъ выбился изъ силъ, его приходилось тащить.
Луво остановился, взялъ его на руки и завернулъ въ свою куртку. Объятія маленькихъ ручекъ немножко ободрили его, и лодочникъ продолжалъ свой путь.
Будь, что будетъ! а вернуться домой все-таки надо.
Если жена выгонитъ ихъ, онъ успетъ еще отнести ребенка къ коммиссару, а можетъ быть, она позволитъ ему переночевать эту ночь, и мальчуганъ хоть пообдаетъ до сыта.
Они подошли уже къ Аустерлицкому мосту, около котораго была причалена ‘Красавица’.
Въ воздух стоялъ нжный и приторный запахъ сырого дерева. Темная рка была загромождена цлой флотиліей судовъ. Фонари мелькали, перепутанныя цпи скрипли отъ равномрнаго движенья воды.
Чтобы попасть на свою барку, Луво приходилось перебраться черезъ два плота, соединенные между собою мостиками.
Онъ пробирался боязливо, ноги его дрожали, уцпившійся за шею ребенокъ стснялъ его движенія.
Какая темная ночь!
Только маленькая лампочка, сверкающая, какъ звздочка въ оконц каюты, да свтлая полоска, пробивающаяся надъ дверью, оживляютъ немного сонную барку.
Слышенъ уже голосъ хозяйки, которая бранила дтей, занимаясь стряпней ужина.
— Перестанешь ли ты наконецъ, Клара?
Отступать было уже слишкомъ поздно, и лодочникъ толкнулъ дверь.
Жена стояла спиной къ нему, нагнувшись къ сковород, но она, узнавъ его походку, промолвила, не оборачиваясь:
— Это ты, Франсуа? Что ты такъ запоздалъ?
Картофель жарился въ кипящемъ сал, и паръ отъ котелка, устремляясь къ двери, затуманилъ оконныя стекла каюты. Франсуа спустилъ ребенка на полъ, и бдный малюткй, охваченный тепломъ, чувствовалъ, какъ у него отогрвались покраснвшія ручки.
— Тепленько тутъ…— проговорилъ онъ тоненькимъ голоскомъ, весело улыбнувшись.
Тетка Луво обернулась.
— Это еще что такое?— вскричала она, сердито указывая мужу на оборваннаго малютку, стоявшаго посреди каюты.
Нтъ! Вдь бываютъ же иногда такія минуты, и между счастливыми супругами!
Сконфуженный лодочникъ хохоталъ, раскрывъ ротъ до ушей, не находя отвта, но въ душ искренно желалъ быть въ эту минуту на улиц.
Но, такъ какъ жена не спускала съ него негодующаго взгляда, ожидая объясненія, онъ разсказалъ, заплетаясь и перепутывая всю исторію, съ умоляющимъ взглядомъ собаки, чувствующей надъ собой поднятый кнутъ.
Ребенокъ былъ брошенъ родителями, и онъ нашелъ мальчугана въ слезахъ, на тротуар.
Тутъ спрашиваютъ:
— Кто хочетъ взять ребенка?
— Я,— отвчаетъ онъ.
— Берите же,— говоритъ полицейскій коммиссаръ.
— Такъ вдь, мальчуганъ?
Тутъ тетка Луво разразилась гнвомъ:
— Да что ты съ ума сошелъ, или выпилъ не въ мру! Слыхана ли на свт такая нелпость! Или теб хочется уморить всхъ насъ съ голоду! Ты находишь, что мы слишкомъ богаты? Что намъ не пересть всего хлба, и что у насъ много лишняго мста?
Франсуа молчалъ, разсматривая свои башмаки.
— Несчастный! взгляни же ты на себя, взгляни на всхъ насъ! Твоя барка течетъ, какъ ршето! А ты еще подбираешь чужихъ дтей по тротуарамъ!
Все это бднякъ уже говорилъ себ. Онъ и не думалъ оправдываться и стоялъ, понуривъ голову, какъ преступникъ, слушающій свой обвинительный приговоръ.
— Изволь отнести сейчасъ же ребенка къ полицейскому коммиссару! Если онъ заартачится и не захочетъ его взять, скажи, что жена несогласна навязать его себ на шею. Понялъ ты меня?
Она наступала на него со сковородой въ рук и съ угрожающимъ жестомъ.
Лодочникъ соглашался на вс ея требованія.
— Ну, полно, не сердись. Я хотлъ сдлать доброе дло, и попалъ въ просакъ. Самъ вижу. Хочешь, чтобы я отвезъ его сейчасъ же?
Но покорность бдняка смягчила сердце тетки Луво. А можетъ быть, передъ глазами ея мелькнулъ образъ одного изъ ея дтей, брошеннаго на темной улиц и протягивающаго руку прохожимъ!
Она отвернулась и, ставя на огонь сковороду, проворчала угрюмо:
— Сегодня уже нельзя, теперь и участокъ, пожалуй, запертъ. Взявъ его на свою шею, ты не можешь вытолкать его на улицу. Пусть сегодня переночуетъ, но завтра утромъ…
Разсерженная хозяйка раздувала изо всхъ силъ огонь.
— Но клянусь теб, что завтра утромъ ты избавишь меня отъ него!
Въ кают наступило молчаніе.
Хозяйка накрывала порывисто на столъ, звенла стаканами, бросала сердито вилками.
Испуганная Клара сидла, не шевелясь, въ уголк.
Грудной ребенокъ пищалъ и возился на кровати, а маленькій пріемышъ смотрлъ съ восторгомъ на раскаленные уголья. Ему, можетъ быть, съ рожденья не удавалось видть огня!
Но представьте себ его радость, когда онъ очутился за столомъ, съ салфеткой на ше, передъ полной тарелкой картофеля! Онъ глоталъ, какъ птичка, подбирающая крошки на снгу. Тетка Луво сердито наполняла его тарелку, чуть-чуть тронутая въ глубин души аппетитомъ замореннаго ребенка. Обрадованная Клара гладила его своей ложкой, а смущенный Луво не смлъ поднять глазъ отъ стола.
Убравъ со стола и уложивъ дтей, тетка Луво сла передъ печкой и поставила между колнъ ребенка, чтобы пообчистить его.
— Нельзя его укладывать спать въ такой грязи! Держу пари, что онъ никогда не видлъ даже ни губки, ни гребня!
Ребенокъ вертлся у нея въ рукахъ, какъ волчокъ.
Умытый и расчесанный, бдный мальчуганъ былъ хоть куда, съ своимъ розовымъ носикомъ и твердыми, круглыми, какъ яблочко, щечками.
Тетка Луво смотрла на свое произведеніе съ оттнкомъ удовольствія.
— А сколько ему можетъ быть лтъ?
Франсуа положилъ трубку, обрадовавшись случаю вступить въ разговоръ. Съ нимъ заговорили еще въ первый разъ, а вопросъ былъ почти равносиленъ возвращенію милости. Онъ всталъ и вытащилъ изъ кармана бичевку.
— Сколько лтъ? Гм! Сейчасъ мы это теб скажемъ.
Онъ схватилъ мальчугана въ охабку и обмоталъ его бичевкой, какъ это длалъ съ деревьями въ Кламси.
Жена смотрла на него съ удивленіемъ.
— Что ты это длаешь?
— Видишь — измряю.
Она вырвала у него изъ рукъ веревку и бросила ее въ уголъ.
— Ты совсмъ рехнулся съ своими причудами, бдный мой Франсуа. Ребенокъ вдь не пень!
Не везетъ въ этотъ вечеръ несчастному Франсуа!
Онъ отступаетъ сконфуженный, въ то время какъ жена укладываетъ мальчугана въ кроватку Клары. Та спитъ крпкимъ сномъ, разметавшись по всей постельк. Она чувствуетъ смутно, сквозь сонъ, что рядомъ съ ней кладутъ что-то, протягиваетъ руку, отталкиваетъ сосда въ уголъ, тычетъ ему локтями въ глаза, переворачивается,— и снова засыпаетъ.
Въ кают гасятъ лампу.
Бурливая Сена покачиваетъ на своихъ волнахъ деревянный домикъ, а бдный маленькій найденышъ чувствуетъ теплоту, разливающуюся по его тлу, и засыпаетъ съ ощущеніемъ незнакомой ласки, въ то время, какъ глаза его смыкаются, чья-то рука нжно гладитъ его по головк.

II.
‘Красавица’.

Мадемуазель Клара имла обыкновеніе просыпаться очень рано.
Въ это утро она была чрезвычайно изумлена, замтивъ, что матери нтъ въ кают, а на подушк, рядомъ съ ней, лежитъ чья-то чужая голова.
Она протерла глаза кулачками, схватила сосда за волосы и приподняла его съ подушки.
Бдный Тотаръ проснулся, чьи-то ловкіе пальчики щекотали ему шею и таскали его за носъ.
Онъ осмотрлся кругомъ изумленными глазами, и удивлялся, что сновидніе не исчезаетъ.
Надъ головами у нихъ слышны были шаги, на набережную перетаскивали съ глухимъ шумомъ доски.
Любопытство мадемуазель Клары было сильно возбуждено.
Поднявъ кверху пальчикъ, она указывала пріятелю на потолокъ, какъ бы спрашивая жестомъ:
— Это что такое?
А это началась сдача лса. Виллетскій столяръ Дюбакъ явился съ телжкой и лошадью ровно въ шесть часовъ, и Луво принялся за работу съ никогда небывалымъ усердіемъ.
Мысль, что завтра придется отнести къ коммиссару этого несчастнаго холоднаго и голоднаго ребенка, не дала бдняку сомкнуть глазъ во всю ночь. Онъ готовился къ новой сцен утромъ, но у жены было другое въ голов, потому что она даже и не заикнулась о мальчуган.
Франсуа надялся много выгадать, откладывая часъ расплаты за свое легкомысліе. Ему хотлось, главнымъ образомъ, заставить жену забыть о своемъ существованіи, и онъ работалъ, не жаля силъ, изъ страха, что, увидвъ его празднымъ, она закричитъ пожалуй:
— Отведи-ка ребенка туда, откуда ты его взялъ, пока ты безъ дла.
И онъ работалъ неутомимо. Куча досокъ быстро уменьшалась. Дюбакъ създилъ уже три раза домой, а жена Луво, стоя съ ребенкомъ на мосткахъ, едва успвала записывать счетъ отпускаемаго товара.
Въ припадк усердія, Франсуа выбиралъ бревна длиной съ мачту, а толщиной въ стну. Если ноша оказывалась не подъ силу, онъ звалъ на помощь Экипажъ — и они поднимали бревно вдвоемъ.
Экипажемъ назывался матросъ на деревянной ног, составлявшій всю команду ‘Красавицы’. Онъ былъ принятъ на службу изъ жалости, и держали его по привычк. Инвалидъ налегалъ изъ всей силы на костыль, бревно съ усиліемъ приподнималось, и Луво, согнувшись вдвое съ натянувшимся поясомъ, медленно спускался по доскамъ перекинутаго мостика.
Есть ли какая-нибудь возможность отрывать отъ дла такого занятаго человка?
Жена его и не думала объ этомъ. Она ходила взадъ и впередъ по мосткамъ, занятая малюткой Мимилемъ, которому давала грудь.
Вчная жажда у этого Мимиля! Весь въ отца!
Но у Луво, должно быть, не было никакой жажды въ этотъ день. Принявшись съ утра за работу, онъ ни разу не заикнулся о бломъ вин. Онъ не давалъ себ времени ни вздохнуть, ни обтереть потный лобъ, ни чокнуться съ покупателемъ у прилавка. Сейчасъ еще, на предложеніе Дюбака зайти выпить по стаканчику, у Франсуа достало мужества отвтить:
— Потомъ, успется еще.
Подумайте, отказаться отъ стакана вина!
Хозяйка была совсмъ сбита съ толку: ей подмнили ея Луво. Да и Клару также подмнили: двочка не любитъ оставаться долго въ постели, а теперь одиннадцать часовъ, а ея еще не слышно.
Жена Луво спускается поспшно въ каюту, взглянуть, что тамъ длается. Франсуа остался на палуб, у него руки опустились, и дыханіе замерло въ груди, точно отъ удара бревномъ по желудку.
Теперь кончено дло!
Жена наврно вспомнила про Виктора, сейчасъ она приведетъ его сюда,— и придется отправляться въ полицію.
Однако, нтъ, она вернулась одна, смется чему-то и подзываетъ знаками мужа.
— Иди скоре, посмотри — вотъ смхъ-то!
Добрякъ не можетъ ничмъ объяснить ея неожиданное веселье и идетъ вслдъ за ней, какъ автоматъ, съ дрожащими отъ волненія ногами.
Двое малютокъ сидли на кровати въ однхъ рубашенкахъ, съ босыми ногами. Они завладли чашкой супа, который мать, уходя, оставила для нихъ, и такъ какъ на два рта была только одна ложка, то дти ли по очереди, какъ птенчики въ гнзд, и Клара, имвшая обыкновеніе отказываться всегда отъ супа, теперь весело протягивала свой ротикъ къ ложк.
Правда, что и тотъ, и другой замазали себ и глаза, и уши, но ничего не разбили, не опрокинули и сидли такъ умно, и такъ мило, что на нихъ никакъ нельзя было сердиться.
Жена Луво все еще смялась, глядя на нихъ.
— Если они ладятъ такъ хорошо между собой, то намъ съ ними и возни нтъ никакой,— проговорила она.
Франсуа вернулся поспшно къ своей работ, очень довольный тмъ, что дло приняло такой хорошій оборотъ.
При сдач товара онъ имлъ обыкновеніе отдыхать днемъ, то-есть, шляться по всмъ прибрежнымъ, кабакамъ начиная съ Берсійской набережной вплоть до Пуанъ-дю-Журъ. Сдача затягивалась такимъ образомъ на цлую недлю, а жена все это время выходила изъ себя. Но на этотъ разъ ни слова о бломъ вин, ни тни лни, ничего, кром упорнаго труда и лихорадочной и непрерывной работы.
И ребенокъ, съ своей стороны, словно понимая, что нужно войти въ милость, длалъ все, что могъ, забавляя Клару.
Первый разъ въ жизни двочка провела весь день безъ слезъ, ни разу не ушиблась и не продрала чулокъ. Мальчуганъ игралъ съ ней, сморкалъ ей носъ, и охотно жертвовалъ своими волосами для того, чтобы остановить слезинки Клары на рсницахъ.
И она таскала и дергала изо всхъ силъ его спутанную гриву, и дразнила своего пріятеля, какъ маленькая дворняжка, задирающая пуделя.
Мать видла вс это издали и думала про себя, что, какъ ни говори, а мальчуганъ очень хорошая нянька. Его можно продержать до окончательной сдачи товара, а отвести къ коммиссару успютъ и передъ отъздомъ.
Поэтому, вечеромъ, она не сдлала ни малйшаго намека на счетъ отправки ребенка, накормила его до сыта картофелемъ и уложила по вчерашнему спать.
Пріемыша Франсуа можно было счесть за члена семьи, а видя, какъ Клара крпко обнимала его за шею, засыпая, легко было догадаться, что двочка приняла его подъ свое покровительство.
Разгрузка барки тянулась три дня.
Три дня тяжелаго труда, безъ малйшаго отдыха и развлеченія! Въ полдень нагрузили послднюю телжку, и барка опустла. Буксирный пароходъ отправлялся только завтра, и Франсуа прятался всю остальную часть дня въ трюм, занявшись починками, слыша постоянно одну и ту же фразу, звенвшую уже три дня у него въ ушахъ:
— Отнеси его къ коммиссару.
Охъ! ужъ этотъ коммиссаръ! Имя его наводило точно такой же страхъ въ кают ‘Красавицы’, какъ и въ кукольномъ театр. Онъ сдлался настоящимъ пугаломъ, которымъ обыкновенно злоупотребляла мать, унимая Клару. Стоило только ей произнести это страшное имя, и безпокойные глазенки много вытерпвшаго ребенка, такъ и впивались въ нее. Онъ смутно понималъ, какая масса будущаго горя заключалась въ этомъ слов.
Коммиссаръ! Это значитъ: не видать ни Клары, ни ласкъ, ни топившійся печки, ни картофелю, а возвратиться къ мрачной жизни, къ голоднымъ днямъ, къ сну безъ постели и къ пробужденію безъ поцлуевъ.
Зато, какъ онъ уцпился за юбку тетки Луво наканун отъзда, когда Франсуа спросилъ ее дрожащимъ голосомъ:
— Ну, что же, отведемъ мы его, или оставимъ?..
Жена не отвтила ни слова. Она точно искала предлога, чтобы оставить при себ ребенка.
Что касается Клары, то она каталась по полу, задыхаясь отъ слезъ, и твердо ршилась дойти до конвульсій, если отъ нея вздумаютъ отнять ея друга.
— Ты сдлалъ, по обыкновенію, большую глупость, Франсуа, — проговорила серьезно дльная женщина.— Теперь нужно за нее платиться. Ребенокъ привязался къ намъ, Клара души въ немъ не слышитъ, и теперь всмъ уже было бы грустно отпустить его. Попробую оставить его у себя, но пусть мн помогутъ и остальные. Первый разъ, что Клара начнетъ нервничать, или ты напьешся — я сама отведу его къ коммиссару.
Луво такъ и сіялъ. Ршено — онъ не станетъ больше пить. Добрякъ смялся, раскрывъ ротъ до ушей и наматывая канатъ, въ то время, какъ буксирный пароходъ увлекалъ за собой ‘Красавицу’ и цлую длинную панораму картинъ.

III.
Въ путь-дорогу.

Викторъ детъ въ путь-дорогу по подгороднымъ селеніямъ, отражающимъ въ вод свои домики и огороды.
Прислонившись къ борту и закаявшись пить, Франсуа точно не слышитъ всхъ приглашеній шлюзниковъ и кабатчиковъ, которые только дивятся, видя, что онъ плыветъ мимо, не останавливаясь.
Впрочемъ, чтобы помшать барк приставать къ кабакамъ, приходилось прибгать каждый разъ къ помощи руля. Плавая столько лтъ по одному и тому же пути, она знала вс станціями останавливалась сама, какъ лошадь, привыкшая ходить въ омнибус.
Прыгая на носу на своей единственной ног, Экипажъ работалъ меланхолически громаднымъ багромъ, отталкивая водоросли, округляя повороты и цпляясь за плотины. Хотя и не велика была его работа, но его деревянная нога постукивала день и ночь по палуб. Покорный и безмолвный, онъ принадлежалъ къ разряду людей, называемыхъ неудачниками.
Въ школ товарищъ вышибъ ему глазъ, на пильномъ завод его изувчилъ топоръ, а на сахароварн обварилъ котелъ.. Ему оставалось только сдлаться нищимъ и умереть съ голода гд-нибудь въ канав, если бы Луво — отличавшійся своимъ мткимъ глазомъ — не взялъ его себ въ помощники, когда онъ вышелъ изъ больницы.
Это было тоже когда-то причиной горячей ссоры — совершенно такъ же, какъ и за Виктора. Жена разсердилась, Луво потупилъ голову. И въ конц концовъ, Экипажъ остался у нихъ! Теперь онъ, вмст съ кошкой и ворономъ, давно уже вошелъ въ составъ звринца ‘Красавицы’.
Дядя Луво правилъ рулемъ такъ искусно, а Экипажъ дйствовалъ багромъ такъ ловко, что, спустя двнадцать дней посл отъзда изъ Парижа, ‘Красавица’, поднявшись вверхъ по рк и каналамъ, причалила на зимовку у моста Корбиньи. Лодочники не плаваютъ съ декабря до февраля. Они чинятъ въ это время свои лодки, осматриваютъ лса и покупаютъ къ весн участки.
Такъ какъ лсъ не дорогъ, то въ печкахъ каютъ горитъ жаркій огонь, и если осенній сбытъ былъ выгоденъ, то это время безработицы считается минутой счастливаго отдыха.
‘Красавицу’, приготовили къ зимовк, то-есть, отцпили руль и убрали его въ трюмъ вмст съ временной мачтой,— такъ что вся палуба была свободна для игръ и бготни.
Какая рзкая перемна для бднаго найденыша!
Всю дорогу онъ казался ошеломленнымъ и испуганнымъ, точно птичка, выросшая въ клтк и удивленная свободой забывала свои и псни, и крылья.
Онъ былъ еще слишкомъ малъ, чтобы восторгаться прелестями пейзажа, разстилавшагося передъ его глазами, но, тмъ не мене, величественный видъ рки, поднимавшейся между двумя убгающими вдаль горизонтами, произвелъ на него нкоторое впечатлніе.
— Да онъ точно глухонмой!— повторяла съ утра до вечера жена Луво, видя его такимъ молчаливымъ и задумчивымъ.
Нтъ! Маленькій парижанинъ Тампльскаго квартала былъ совсмъ не нмой!
Когда онъ понялъ, что все это не сонъ, что онъ уже не вернется больше на чердакъ, и что, не смотря на угрозы тетки Луво, коммиссара бояться нечего, языкъ его развязался очень скоро.
Это былъ точно разцвтъ подвальнаго цвтка, выставленнаго на окно. Онъ пересталъ прятаться по угламъ, какъ дикій зврокъ, котораго преслдуютъ собаки. Впалые глаза подъ выпуклымъ лбомъ потеряли прежнюю тревожную подвижность, и, не смотря на оставшуюся блдность и серьезный видъ, онъ выучился смяться съ Кларой.
Двочка страстно любила товарища, какъ любятъ въ эти годы — просто ради удовольствія ссориться и мириться. Не смотря на упрямство осленка, сердце у нея было очень доброе, и для того, чтобы добиться отъ нея послушанія — стоило только вспомнить о коммиссар.
Вскор посл прізда въ Корбиньи на свтъ явилась новая сестрица. Мимиль только-что минуло полтора года, въ кают оказалась еще кроватка, да и дла прибавилось, потому что, при всхъ расходахъ, нечего было и думать о найм служанки.
Хозяйка ворчала такъ, что у Экипажа дрожала даже деревянная нога.
Но въ мстечк никто ихъ не жаллъ. Крестьяне не стснялись даже высказывать господину кюре своего мннія, когда тотъ ставилъ имъ Луво въ примръ.
— Говорите, что хотите, господинъ кюре, но разв не безуміе, имя троихъ дтей, набирать еще чужихъ. Но Луво вчно были такими. Это все ихъ тщеславіе, и никакіе совты не измнятъ ихъ.
Зла имъ никто не желалъ, но вс были бы рады, если бы они получили хорошій урокъ.
Г. кюре былъ человкъ добрый, но простоватый, и легко соглашался съ другими, посл чего старался подъискать текстъ Священнаго Писанія, или какое-нибудь изреченіе св. отцовъ, которое оправдало бы измнчивость его мнній.
— Мои прихожане правы,— говорилъ онъ про себя, проводя рукой по плохо выбритому подбородку.— Не слдуетъ искушать перстъ Провиднія.
Но, такъ какъ, въ сущности, Луво были славные люди, то онъ не лишилъ ихъ своего пастырскаго посщенія.
Онъ засталъ мать въ то время, какъ она выгадывала, какъ бы скроить Виктору панталоны изъ старой мужниной куртки, такъ какъ ребенокъ явился къ ней безъ всякаго багажа, а хозяйка не терпла видть около себя лохмотьевъ. Она подала г-ну кюре скамейку, и, когда тотъ, заговоривъ про Виктора, намекнулъ, что его можно было бы при протекціи архіепископа помстить въ Отенскій дтскій пріютъ, г-жа Луво, не имя обыкновенія стсняться съ кмъ бы то ни было, отвтила рзко:
— Ребенокъ, конечно, тяжелая обуза для насъ, господинъ кюре, и я думаю, что, принеся его ко мн, Франсуа доказалъ еще разъ, что онъ не орелъ. Сердце у меня такое же мягкое, какъ и у отца, но если бы Викторъ встртился мн, я, конечно, пожалла бы его, но оставила бы тамъ, гд онъ былъ. Теперь же, разъ мы пріютили ребенка, то, конечно, не за тмъ, чтобы отдлаться отъ него, и если когда-нибудь мы очутимся изъ-за него въ затруднительномъ положеніи, то не обратимся никогда ни къ кому за милостыней.
Въ эту минуту Викторъ вошелъ въ каюту, таща на рукахъ Мимиля. Ребенокъ сердился за то, что его отняли отъ груди, и мстилъ за это, отказываясь ходить. Теперь у него рзались зубы, и онъ кусалъ, кого попало.
Растроганный этимъ зрлищемъ, священникъ протянулъ руку надъ головой пріемыша, проговоривъ торжественно:
— Самъ Господь благословляетъ многочисленныя семьи.
Онъ ушелъ, очень довольный, что въ памяти его нашлось такъ хорошо подходящее къ случаю нравоученье.
Хозяйка не солгала, говоря, что Викторъ былъ у нихъ членомъ семьи. Не переставая ворчать и угрожать ежеминутно коммиссаромъ, женщина съ мозгами привязалась не на шутку въ блдному ребенку, не отходившему отъ ея юбки. Иногда Луво упрекалъ ее за баловство, но она неизмнно отвчала одно и то же:
— Не слдовало его брать.
Мальчику минуло семь лтъ, и они съ Кларой стали ходить въ школу. Книги и корзинку несъ всегда Викторъ и мужественно сражался, отстаивая ихъ завтракъ отъ слишкомъ безцеремонныхъ аппетитовъ маленькихъ сорванцовъ. Съ тмъ же мужествомъ онъ принялся и за ученье, и, не смотря на то, что посщалъ школу только зимой, когда нельзя было плавать на лодк, по окончаніи занятій, онъ зналъ больше всхъ крестьянскихъ ребятишекъ, неповоротливыхъ и такихъ же шумныхъ, какъ ихъ деревянные башмаки, не смотря на то, что они звали круглый годъ надъ азбукой.
Викторъ съ Кларой возвращались домой изъ школы лсомъ. Дти любили смотрть на дровосковъ, когда они рубили деревья. Виктора, какъ мальчика проворнаго и ловкаго, заставляли иногда влзать на верхушку сосны, чтобы привязать веревку, съ помощью которой сваливали дерево. Поднимаясь на сосну, онъ казался все меньше и меньше, и Клара всегда ужасно боялась, когда онъ достигалъ верхушки. Онъ же смло качался тамъ, чтобы подразнить двочку.
Иногда они заходили навстить дровяника Можандра.
Дровяникъ былъ человкъ худощавый и сухой, какъ палка. Жилъ онъ одинъ въ лсу, за деревней, безъ друзей, безъ знакомыхъ. Деревенское любопытство было долго возбуждено уединеніемъ и нелюдимостью незнакомаго человка, который явился изъ Ньевра и завелъ лсной дворъ въ сторон отъ другихъ.
Шесть лтъ уже онъ работалъ неутомимо, какъ поденщикъ, во вс времена года, не давая себ никогда ни одного дня отдыха, хотя люди и говорили, что онъ человкъ денежный, и дйствительно, старикъ длалъ крупныя покупки и часто навщалъ нотаріуса въ Корбиньи, чтобы посовтоваться съ нимъ на счетъ помщенія своихъ сбереженій. Разъ какъ-то онъ сказалъ г. кюре, что онъ вдовецъ. Больше никто ничего не зналъ о немъ.
Завидвъ идущихъ дтей, Можандръ откладывалъ въ сторону свою пилу и оставлялъ работу, чтобы поговорить съ ними. Викторъ пользовался его особеннымъ расположеніемъ, и старикъ училъ его вырзывать челноки изъ обрубковъ дерева.
— Ты напоминаешь мн потеряннаго мною ребенка,— сказалъ онъ разъ мальчику и, словно испугавшись своей откровенности, поспшилъ прибавить:
— О! это было давно, очень давно!
— Когда не захочешь держать больше Виктора, отдай его мн,— предложилъ онъ въ другой разъ Луво.— Наслдниковъ у меня нтъ, я не остановлюсь ни передъ какими жертвами, пошлю его въ городъ, отдамъ въ школу, тамъ онъ сдастъ экзамены и поступитъ въ лсное училище.
Но Франсуа былъ еще въ пылу своего добраго дла. Онъ отвчалъ отказомъ, и Можандръ ждалъ терпливо, пока постепенное увеличеніе семьи Луво, или какое-нибудь денежное затрудненіе, отвратятъ лодочника отъ усыновленія мальчика. Случай, казалось, покровительствовалъ его желаніямъ.
Дйствительно, можно было подумать, что, вмст съ Викторомъ, на ‘Красавицу’ вступила неудача.
Съ этихъ поръ все пошло вкривь и вкось. Лсъ продавался плохо. Экипажъ вчно ломалъ себ руку или ногу наканун сдачи товара, и, наконецъ, въ одинъ прекрасный день, передъ самымъ отъздомъ въ Парижъ, захворала и слегла хозяйка. Посреди воя ребятъ, Франсуа потерялъ совсмъ голову, смшивалъ супъ съ лекарствами, и такъ сильно раздражалъ больную своей неловкостью, что отказался ходить за ней, приставивъ на свое мсто Виктора.
Первый разъ въ жизни лодочнику пришлось покупать лсъ самому. Сколько онъ ни обматывалъ деревья веревками, сколько ни измрялъ ихъ по тридцати шести разъ, въ счет постоянно оказывалась ошибка — помните его знаменитый счетъ:
— Я умножаю, умножаю… впрочемъ, это лучше знаетъ жена.
Исполнивъ кое-какъ заказъ, онъ пустился въ Парижъ съ сильной тревогой, и попалъ на недобросовстнаго покупателя, который воспользовался случаемъ, чтобы надуть его.
Луво вернулся на барку разстроенный и слъ въ ногахъ у постели жены.
— Постарайся поскоре поправиться, жена, иначе мы вс погибнемъ,— проговорилъ онъ упавшимъ голосомъ.
Хозяйка поправлялась очень медленно. Бдная женщина мужественно боролась съ неудачей, длая невозможное, чтобы свести концы съ концами.
Будь какая-нибудь возможность купить новую лодку, они могли бы еще поднять торговлю, но то, что было отложено, ушло на болзнь, а барышей едва доставало, чтобы заткнуть дыры выбившейся изъ силъ ‘Красавицы’.
Викторъ сдлался для нихъ тяжелой обузой. Это былъ уже не четырехлтній ребенокъ, одежда которому выходила изъ старой куртки, а содержаніе почти ничего не стоило въ семь. Теперь ему было уже двнадцать лтъ, лъ онъ за большого, не смотря на то, что оставался худенькимъ, нервнымъ мальчикомъ, которому нельзя было и думать поручить работать багромъ, когда Экипажъ ломалъ себ что-нибудь.
Все шло чмъ дальше, тмъ хуже. Послдній разъ добрались съ большимъ трудомъ до Кламесси. ‘Красавица’ текла со всхъ сторонъ, починки были уже недостаточны, нужно было обновить всю подводную часть, или, врне сказать, дать ей отставку и замнить ее новой лодкой.
Разъ, въ мартовскій вечеръ, передъ самымъ отъздомъ въ Парижъ, озабоченный Луво, разсчитавшись съ Можандромъ, собрался идти домой, когда дровяникъ пригласилъ его зайти къ себ въ домъ распить бутылку вина.
— Мн нужно переговорить съ тобой, Франсуа.
Они вошли въ избушку.
Можандръ налилъ два стакана вина, и пріятели услись за столомъ, друг противъ друга.
— Нужно теб сказать, Луво, что я не всегда былъ такимъ одинокимъ, какъ ты меня видишь. Помню время, когда у меня было все, что нужно для счастья,— и имущество, и жена, которая меня крпко любила. Я потерялъ все разомъ — и по своей вин!
Плотникъ смолкъ, признаніе, которое онъ намревался сдлать, застряло у него въ горл.
— Я не былъ никогда злымъ человкомъ, Франсуа, но у меня былъ порокъ…
— У тебя?
— Онъ остался и до сихъ поръ. Я люблю больше всего деньги. Это-то и было причиной всхъ моихъ несчастій.
— Какимъ же это образомъ, бдный мой Можандръ?
— Слушай, что я теб разскажу. Посл женитьбы, когда у насъ родился ребенокъ, мн пришло въ голову послать жену въ Парижъ, въ кормилицы. Это очень выгодное дло, если мужъ человкъ солидный и можетъ управлять домомъ одинъ. Жена ни за что не хотла разставаться съ ребенкомъ.
— Послушай,— говорила она,— мы и безъ того зарабатываемъ достаточно! Это будутъ проклятыя деньги! Он не пойдутъ намъ впрокъ. Оставь этотъ заработокъ людямъ бднымъ, обремененнымъ семьей, и избавь меня отъ горя разлуки съ вами.
— Я ничего не хотлъ слушать, Луво, и принудилъ ее хать.
— Ну, и что же?
— А то, что жена моя, найдя мсто, отдала ребенка одной старух, чтобы отвезти его домой. Проводила ихъ сама на желзную дорогу, и съ тхъ поръ о нихъ ни слуху, ни духу.
— А что же твоя жена-то, бдный мой Можандръ?
— Когда ей сообщили это извстіе, у нея бросилось молоко въ голову… и она умерла.
Оба умолкли, Луво — тронутый тмъ, что слышалъ, Можандръ — подавленный своими воспоминаньями.
— Въ наказаніе себ,— заговорилъ опять плотникъ,— я обрекъ себя на жизнь, которую веду. Я прожилъ двнадцать лтъ вдали отъ людей и выбился изъ силъ. Я боюсь умереть одинокимъ. Сжалься надо мной, Франсуа, отдай мн Виктора,— пусть онъ замнитъ мн потеряннаго ребенка!
Луво былъ сильно смущенъ. Викторъ, правда, стоилъ имъ очень дорого. Но, если они разстанутся съ нимъ теперь, когда онъ уже будетъ скоро полезенъ, вс жертвы, принесенныя для того, чтобы его выростить, пропадутъ безслдно.
Можандръ угадалъ его мысли.
— Само собой разумется Франсуа, что я вознагражу тебя за вс потери, если ты отдашь мн Виктора. Да и для него это было бы недурное дло. Видя въ лсу учениковъ Лсного училища, я каждый разъ думаю: и мой сынъ могъ бы быть такимъ же бариномъ, какъ эти господа. Викторъ трудолюбивъ, нравится мн, и ты знаешь, что я буду обращаться съ нимъ, какъ съ сыномъ. Ну! ршай же, согласенъ ли?
Вечеромъ, уложивъ дтей, вопросъ этотъ обсуждали въ кают ‘Красавицы’.
— Видишь ли, Франсуа, мы сдлали для этого ребенка все, что могли, — разсуждала умная женщина.— Богу извстно наше желаніе оставить его при себ, но если представляется случай разстаться безъ вреда для него, то нужно только собраться съ силами, длать нечего!..
Глаза ихъ невольно обратились къ кроватк, на которой Викторъ и Мимиль спали дтскимъ спокойнымъ и безмятежнымъ сномъ.
— Бдный ребенокъ!— прошепталъ нжно Франсуа.
Въ кают слышны только мрные удары волнъ объ лодку, да по временамъ доносятся звуки желзнодорожнаго свистка, разскающаго темноту.
— Да поможетъ намъ Господь, а я не отдамъ его, Франсуа!— зарыдала вдругъ тетка Луво.

IV.
Тяжелыя времена.

Виктору шелъ уже пятнадцатый годъ.
Блдный ребенокъ выросъ какъ-то вдругъ, преобразившись незамтно въ дюжаго широкоплечаго молодца, съ спокойными движеніями. Плавая съ малыхъ лтъ на ‘Красавиц’, онъ уже зналъ дорогу не хуже любого стараго лодочника, помнилъ вс отмели, угадывалъ высоту воды и работалъ то багромъ, то на рул. Красный поясъ придерживалъ его широкую куртку, раздувавшуюся на спин.
Какъ только Луво оставлялъ его у руля, Клара, превратившаяся почти уже въ взрослую двушку, усаживалась рядомъ съ нимъ, любуясь его спокойнымъ лицомъ и сильными движеніями.
Путь изъ Корбиньи въ Парижъ былъ особенно труденъ въ этотъ разъ. Сена, поднявшись отъ сильныхъ осеннихъ дождей, разрушила почти вс запруды и неслась къ морю, какъ бшеное животное.
Встревоженные лодочники спшили сдавать товаръ, такъ какъ рка текла уже въ уровень съ набережными, а депеши, посылаемыя ежечасно со всхъ шлюзныхъ постовъ, предсказывали новое повышеніе воды.
Прошелъ слухъ, что притоки размыли вс плотины, залили поля, и вода все идетъ на прибыль и на прибыль. Набережная наполнилась озабоченной толпой, множествомъ телжекъ и лошадей, надъ которыми махали своими гигантскими руками паровые журавли. Винный рынокъ былъ уже пустъ. Ломовые увозили послдніе ящики съ сахаромъ. Машинисты покидали свои буксирные пароходы, набережныя пустли, длинныя вереницы возовъ бжали отъ наводненія, какъ отступающая армія.
Замшкавшись въ дорог отъ бурной погоды и остановокъ въ темныя безлунныя ночи, Луво отчаивались сдать свой товаръ во время.
Вс горячо принялись за дло и работали усердно до поздней ночи, при свт фонарей и газовыхъ рожковъ. Къ одиннадцати часамъ весь грузъ былъ сложенъ на берегу, около самыхъ перилъ набережной.
Видя, что Дюбакъ не возвращается съ своей телжкой, семья улеглась спать.
И ужасная же была эта ночь! Цпи, не переставая, громко звенли, барочная обшивка немилосердно трещала, лодки стучали одна о другую.
Расшатанная безпрерывными толчками, ‘Красавица’ стонала, точно мученикъ на пытк. Не было никакой возможности заснуть.
Луво, жена его, Викторъ и Экипажъ поднялись на разсвт, оставивъ дтей спать.
За ночь вода въ Сен поднялась еще выше. Бурная и волнующаяся, какъ море, зеленая рка бсновалась подъ низко нависшимъ небомъ.
На набережныхъ не было ни малйшаго движенія. На рк не виднлось ни одной лодки, только обломки кровель да заборовъ быстро неслись по теченію.
Позади мостовъ рисовался въ туман силуэтъ собора Парижской Богоматери.
Нельзя было терять ни минуты — вода залила уже нижнюю часть берега, и волны, лизавшія края досокъ, успли уже разрушить нсколько ярусовъ бревенъ.
Франсуа, тетка Луво и Дюбакъ, поспшно нагружали телжку, стоя по колни въ вод.
Вдругъ рядомъ раздался сильный трескъ, напугавшій ихъ всхъ. Огромный плотъ, нагруженный жерновымъ камнемъ, разорвавъ цпь, раскололся на двое и скрылся подъ водой около самой набережной, взволновавъ воду.
Въ то время, какъ они стояли неподвижно, ошеломленные этимъ неожиданнымъ крушеніемъ, сзади нихъ послышался новый шумъ.
Отъ сильнаго сотрясенія ‘Красавица’ сорвалась съ цпи и отдлилась отъ берега.
— Дти! мои дти!— вскрикнула тетка Луво, обезумвъ отъ ужаса.
Викторъ уже бросился въ каюту и вернулся на палубу, держа на рукахъ меньшаго ребенка.
Клара и Мимиль выбжали за нимъ, протягивая руки къ набережной.
— Берите ихъ скоре!
— Скоре лодку!
— Бросьте веревку!
Что тутъ длать! Нечего было и думать переправить всхъ вплавь.
Безполезный калка Экипажъ бгалъ, растерявшись, взадъ и впередъ по палуб.
Взглянувъ на этого обезумвшаго человка и на рыдающихъ дтей, у Виктора, оставшагося капитаномъ судна, явилась энергія, необходимая для того, чтобы спасти ихъ всхъ.
— Бросай веревку!— командовалъ онъ.— Да живе, не звай!
— Лови!
Они тщетно возобновляли три раза попытку. ‘Красавица’ отплыла слишкомъ далеко отъ берега, и канатъ падалъ каждый разъ въ воду.
Увидвъ это, Викторъ бросился къ рулю и слышно было, какъ онъ крикнулъ:
— Не бойтесь ничего! Я справлюсь!
И дйствительно, сильнымъ поворотомъ руля, онъ повернулъ и поставилъ прямо барку, которая неслась по теченію бокомъ.
Луво, стоя на набережной, совсмъ потерялъ голову. Онъ хотлъ броситься въ воду, чтобы соединиться съ дтьми, но Дюбакъ обхватилъ его обими руками и держалъ, не выпуская, въ то время какъ тетка Луво закрыла лицо руками, чтобы не видть, что будетъ.
‘Красавица’ шла теперь прямо по теченію и неслась съ быстротой парохода подъ Аустерлицкій мостъ.
Викторъ правилъ рулемъ, навалившись на него изъ всхъ силъ спиной, ободрялъ дтей и отдавалъ приказаніе.Экипажу. Онъ былъ теперь вполн увренъ, что летитъ настоящимъ путемъ, потому что направилъ лодку прямо на красный флагъ, повшенный посредин главнаго пролета и указывавшій путь лодочникамъ.
Только, Боже мой, достаточно ли высоко отверстіе между водой и мостовымъ сводомъ для того, чтобы они могли пройти!
Онъ видлъ, что мостъ быстро приближается.
— За багоръ, Экипажъ! А ты, Клара, держи хорошенько малышей.
Самъ онъ уцпился всми силами за руль. Онъ уже чувствовалъ въ волосахъ втеръ, свиствшій подъ сводомъ.
Они были уже подъ мостомъ.
Увлеченная теченіемъ, ‘Красавица’ скрылась съ страшнымъ шумомъ подъ сводомъ, но толпа, собравшаяся на Аустерлицкомъ мосту, успла замтить, какъ матросъ на деревянной ног, промахнувшись зацпиться багромъ, упалъ съ размаха внизъ лицомъ на палубу и слышала, какъ ребенокъ, стоявшій у руля, кричалъ изъ всхъ силъ:
— Крюкъ! Бросьте крюкъ!
Лодка была подъ мостомъ.
Въ темнот свода Викторъ ясно различалъ огромныя желзныя кольца, вдланныя въ основаніе столбовъ, чувствовалъ надъ самой головой камни арки, а впереди видлъ длинную анфиладу другихъ мостовъ, рисовавшихся на мрачномъ неб.
Вслдъ затмъ горизонтъ расширился, показался свтъ, и свжій воздухъ пахнулъ ему въ лицо, словно онъ вышелъ изъ темнаго подвала, надъ головой раздались одобрительные крики толпы, а передъ глазами возвышался окруженный ркой соборъ, точно остановившійся на якор фрегатъ.
Лодка мгновенно остановилась.
Мостовымъ сторожамъ удалось зацпить ее крюкомъ за одинъ изъ бортовъ барки.
Викторъ бросился къ крюку и крпко прикрутилъ канатъ веревкой.
‘Красавица’ поплыла медленно къ берегу, слдуя по тянувшему ее направленію, и остановилась у Турнельской набережной съ своими пассажирами дтьми и пятнадцатилтнимъ капитаномъ.
Какая радость, когда вс собрались вечеромъ, передъ дымящимся ужиномъ, въ кают барки, благополучно причаленной къ берегу.
Маленькій герой сидлъ на почетномъ, на капитанскомъ, мст.
Посл утренней тревоги, да плохо шла въ горло, но у всхъ полегчало на сердп посл пережитаго ужаснаго страха, и всмъ легко дышалось.
Сидя около стола, хозяева перемигиливались между собой, какъ бы говоря:
— А что бы это было, если бы мы отнесли его къ коммиссару?
Дядя Луво хохоталъ, раскрывъ ротъ до ушей, и оглядывалъ всю свою семью влажными глазами.
Глядя со стороны, можно было подумать, что на ихъ долю выпало какое-нибудь необыкновенное счастье, что на ‘Красавиц’ исчезли вдругъ вс щели или что они выиграли главный выигрышъ въ лотерею.
Лодочникъ только и длалъ, что хлопалъ Виктора кулакомъ по плечу, выражая такимъ образомъ свою обычную ласку.
— Экій молодчина, этотъ Викторъ! Какой поворотъ руля! Ты вдь видлъ, Экипажъ? Лучше не могъ бы сдлать и я, самъ хозяинъ!
Бднякъ провелъ цлыя дв недли въ восторженномъ состояніи и бгалъ по набережной, разсказывая встрчному и поперечному про знаменитый поворотъ руля.
— Понимаете: лодку несетъ… Тутъ онъ, бацъ!
И Луво длалъ жестъ, обозначавшій маневръ мальчика. Между тмъ, вода въ Сен стала убывать, и приближалось время отъзда.
Разъ утромъ, въ то время, какъ Викторъ съ Луво выкачивали воду, почтальонъ подалъ лодочнику письмо.

Бюро полицейскаго коммиссара XII округа.
Господину Луво (Франсуа),
владльцу лодки
на Аустерлицкой набережной.
Парижъ.

На оборот была синяя печать.
Лодочникъ распечаталъ письмо дрожащей рукой и, будучи въ грамот такъ же слабъ, какъ и въ ариметик, передалъ его Виктору.
— Прочитай-ка, что это?
‘Бюро полицейскаго коммиссара XII округа,— началъ Викторъ,— господина Луво (Франсуа), владльца лодки, покорнйше проситъ прибыть немедленно въ канцелярію вышеозначеннаго полицейскаго коммиссара’.
— И только?
— Больше ничего.
Луво ушелъ и пропадалъ цлый день.
Когда онъ вернулся вечеромъ, въ немъ не было и слда прежняго веселаго настроенія. Онъ былъ мраченъ, угрюмъ и придирчивъ.
Тетка Луво не понимала, что съ нимъ сдлалось, и, когда дти ушли играть на палубу, спросила:
— Что случилось?
— Такъ, вышли непріятности.
— На счетъ товара?
— Нтъ, на счетъ Виктора.
И онъ разсказалъ ей, что получилъ приглашеніе явиться къ коммиссару.
— Знаешь, женщина, которая бросила ребенка, была ему не мать.
— Неужели?
— Она украла его.
— Какъ же это узналось?
— Она сама призналась передъ смертью коммиссару.
— Значитъ, теб сказали имя его родителей?
Луво вздрогнулъ.
— Зачмъ же имъ было говорить?
— Я думала, что тебя за этимъ и вызвали.
Франсуа разсердился.
— Если бы я зналъ что-нибудь, то, вроятно, сказалъ бы теб,— и весь раскраснвшись съ досады, онъ вышелъ, громко хлопнувъ дверью.
Тетка Луво была очень озадачена.
— Что это съ нимъ сдлалось?
И въ самомъ дл, что сдлалось вдругъ съ Франсуа? Съ этого дня его манеры, слова, характеръ — все вдругъ измнилось. Онъ лишился аппетита, плохо спалъ и часто говорилъ по ночамъ. Началъ спорить съ женой, бранилъ безпрестанно Экипажъ, и придирался ко всмъ, а больше всхъ къ Виктору.
Когда удивленная жена спрашивала, что съ нимъ, онъ грубо отвчалъ ей:
— Ровно ничего. И откуда ты выдумала, что со мной что-то сдлалось. Просто вы вс нападаете на меня.
Бдная тетка Луво такъ и не могла ничего добиться.
— Право, онъ сходитъ съ ума!— ршила она наконецъ. И она сочла его дйствительно совсмъ помшаннымъ въ тотъ вечеръ, когда онъ сдлалъ имъ ужасную сцену изъ-за Можандра.
Путешествіе подходило къ концу, и они были уже близко къ Кламессо.
Викторъ и Клара бесдовали про школу, и когда мальчикъ сказалъ, что будетъ радъ видть Можандра, Луво вышелъ изъ себя.
— Оставь насъ въ поко съ твоимъ Можандромъ, я не желаю имть съ нимъ больше дла.
— Что же онъ теб сдлалъ?— вмшалась мать.
— Что сдлалъ… что сдлалъ… это до тебя не касается. Я, надюсь, хозяинъ въ семь.
Увы! теперь онъ былъ такимъ полновластнымъ хозяиномъ, что, вмсто того, чтобы остановиться, по обыкновенію, въ Корбиньи, поплылъ дальше, поднялся еще два лье къ самому лсу.
Онъ объявилъ, что Можандръ только о. томъ и думаетъ, какъ бы надуть его при каждой продаж, и что онъ будетъ теперь вести дла съ другимъ продавцомъ.
Они стояли слишкомъ далеко отъ деревни, для того, чтобы ходить въ школу, поэтому Викторъ и Клара проводили цлые дни въ лсу, сбирая хворостъ. Утомившись тащить свою тяжелую ношу, они опускали ее на краю канавы и садились на землю посреди цвтовъ. Викторъ вытаскивалъ изъ кармана книгу и заставлялъ Клару читать. Они любили смотрть на солнце, пробивавшееся сквозь втви деревьевъ и бросавшее свои дрожащіе золотые лучи на ихъ волосы и книгу. Около нихъ жужжали тысячи наскомыхъ, вдали стояла лсная тишина. Засидвшись въ лсу, нужно было спшить домой, по прекрасной широкой алле, прорзанной густой тнью стволовъ. Въ конц аллеи виднлась высокая мачта ‘Красавицы’, а вдали, въ легкомъ туман, поднимавшемся отъ рки, мелькалъ огонекъ.
Это тетка Луво стряпаетъ ужинъ на берегу, на открытомъ воздух.
Маленькая сестренка валяется по земл. Экипажъ и Луво курятъ молча трубки.
Разъ, передъ ужиномъ, они увидли, что кто-то вышелъ изъ лса и направляется къ нимъ.
— Никакъ это Можандръ!
Это былъ дйствительно дровоскъ, но посдвшій и состарвшійся. Онъ шелъ, опираясь на палку, и, казалось, задыхался отъ усталости.
Подойдя къ Луво, онъ протянулъ ему руку.
— Ну, что! ты измнилъ мн, Франсуа.
Лодочникъ пробормоталъ какой-то невнятный отвтъ.
— О! я нисколько не сержусь на тебя,— продолжалъ старикъ.
Видъ у него былъ такой усталый, что тетк Луво сдлалось жаль его, и, не обращая вниманія на неудовольствіе мужа, она предложила ему приссть на скамейку.
— Надюсь, вы не больны, господинъ Можандръ?
— Я немножко простудился.
Говорилъ онъ медленно и очень тихо.
Горе смягчило его. Онъ разсказалъ, что узжаетъ изъ этой мстности и намренъ переселиться на житье въ Ньеврскомъ департамент.
— Все кончено, я бросаю торговлю. Я богатъ, денегъ у меня много, очень много, но куда он мн? Я не могу купить на нихъ потеряннаго счастья.
Франсуа слушалъ его, нахмуривъ брови.
— Чмъ больше старюсь, тмъ мн тяжеле одиночество,— продолжалъ Можандръ.— Бывало, развлекался работой, но теперь у меня душа не лежитъ и къ работ,— не тянетъ ни къ чему. Поэтому я намренъ переселиться:— можетъ быть, хоть это развлечетъ меня.
И глаза его, какъ бы невольно, устремились на дтей. Въ эту минуту Викторъ и Клара показались изъ лса съ вязанками хвороста.
Увидвъ Можандра, они бросили хворостъ и подбжали къ старику.
Тотъ поздоровался съ ними, по обыкновенію, дружески и, обращаясь къ угрюмому Луво, проговорилъ:
— Счастливый ты человкъ, у тебя четверо дтей, а у меня не осталось никого.
И старикъ тяжело вздохнулъ.
— Я не имю права жаловаться, самъ всему виноватъ. Онъ поднялся съ мста, и вс послдовали его примру.— Прощай, Викторъ. Работай и люби своихъ родителей, помни, что это твой долгъ.
И, положивъ руку на плечо мальчика, онъ долго смотрлъ на него.
— Если бы у меня былъ живъ ребенокъ, онъ былъ бы теперь такой же большой.
Луво, сжавъ сердито губы, только что не выговорилъ:
— Да убирайся же ты вонъ!
Однако, когда Можандръ пошелъ, Франсуа вдругъ почувствовалъ къ старику жалость и позвалъ его.
— Не хочешь ли попробовать нашего супу, Можандръ?
Это вырвалось у него невольно и рзкимъ тономъ, отнимавшимъ всякую охоту согласиться.
Старикъ покачалъ головой.
— Спасибо, я не голоденъ. Человку, у котораго есть горе, тяжело видть чужое счастье.
И онъ ушелъ, согнувшись и опираясь на палку.
Луво не проронилъ во весь вечеръ ни слова. Всю ночь онъ проходилъ по палуб, а утромъ ушелъ куда-то, не сказавъ никому ни слова.
Онъ отправился прямо къ священническому дому, около самой церкви.
Это было небольшое четырехугольное зданіе, впереди котораго зеленлъ небольшой лужокъ, а сзади шелъ огородъ. Передъ крыльцомъ кудахтали куры, на лужк мычала привязанная корова.
Ршеніе Луво облегчило его сердце. Отворяя калитку, онъ глубоко вздохнулъ, подумавъ, что, выходя отсюда, сброситъ съ себя тяготившую его заботу.
Кюрэ сидлъ на холодк, въ столовой. Онъ только что пообдалъ и теперь сладко дремалъ, склонивъ голову надъ молитвенникомъ.
Проснувшись при вход Луво, онъ замтилъ страницу и, закрывъ книгу, усадилъ лодочника, не перестававшаго вертть въ рукахъ фуражку.
— Что скажете, Франсуа, чмъ могу быть вамъ полезнымъ?
Луво нуженъ былъ совтъ, и онъ попросилъ позволенія разсказать подробно всю исторію.
— Потому что, какъ вамъ извстно, г. кюрэ, я не особенно далекъ. Не орелъ!— говоритъ жена.
И, развеселившись этимъ вступленіемъ, онъ разсказалъ все дло, запыхавшись, весь красный, не отрывая глазъ отъ козырька своей фуражки.
— Помните, г. кюрэ, Можандръ сказалъ вамъ разъ, что онъ вдовецъ? А овдовлъ онъ пятнадцать лтъ тому назадъ, жена его пріхала въ Парижъ, въ кормилицы. Показавъ, по обыкновенію, ребенка доктору, она покормила его въ послдній разъ грудью и отдала дитя разносчиц.
— Что это значитъ разносчица, Франсуа?
— Это женщина, которая доставляетъ по домамъ дтей кормилицъ, г. кюрэ. Она укладываетъ ихъ, какъ котятъ, въ корзинку.
— Странное ремесло!
— А имъ занимаются честные люди, г. кюрэ. Но жена Можандра попала на женщину незнакомую, на какую-то колдунью, которая воровала дтей и отдавала ихъ за плату другимъ лнивицамъ, а т таскали ихъ по улицамъ, чтобы разжалобить народъ.
— Что это вы разсказываете, Франсуа?
— Истинную правду, г. кюрэ. Эта скверная женщина накрала множество дтей, и въ числ ихъ и малютку Можандра. Она продержала его у себя четыре года, стараясь выучить его просить милостыню, но ребенокъ былъ сыномъ честнаго отца и никогда не соглашался протягивать руку. Тогда она бросила его на улиц, на Божью волю. Только шесть мсяцевъ назадъ, въ больниц, передъ смертью, у ней проснулась совсть.— А я знаю по опыту, какъ тяжелы упреки совсти, господинъ кюрэ.
И бднякъ поднялъ глаза кверху, какъ бы давая клятву, что не лжетъ.
— Тогда она попросила позвать полицейскаго коммиссара и назвала ему имя ребенка, а тотъ повторилъ его мн. Это мой Викторъ.
— Викторъ — сынъ Можандра!— вскричалъ г. кюрэ, выронивъ изъ рукъ молитвенникъ.
— Въ этомъ нтъ никакого сомннія.
Священникъ не могъ придти въ себя отъ изумленія и бормоталъ несвязныя фразы, въ которыхъ слышалось: ‘бдное дитя… перстъ Божій…’
Онъ всталъ, прошелся по комнат, подошелъ къ окну, налилъ себ стаканъ воды и, наконецъ, остановился передъ Франсуа, засунувъ руки за поясъ.
Онъ придумывалъ какое-нибудь нравоученіе, приличное случаю, и, не придумавъ ничего, проговорилъ:
— Ну, что же! нужно возвратить его отцу.
Луво вздрогнулъ.
— Это-то меня и смущаетъ, г. кюрэ. Вотъ уже полгода, какъ я знаю эту исторію, и у меня не достало до сихъ поръ мужества разсказать это не только кому-нибудь, но даже и жен. Мы приняли столько горя, чтобы выростить ребенка, перенесли вмст такъ много нуждъ, что теперь и не знаю, какъ у меня достанетъ силъ разстаться съ нимъ.
Все это было совершенно врно, и, жаля Можандра, нельзя было не чувствовать жалости и къ бдному Франсуа.
Жаля ихъ обоихъ, г. кюрэ не зналъ, что длать, и призывалъ мысленно внушеніе свыше. На лбу его показались крупныя капли пота, и, забывая, что Франсуа пришелъ самъ къ нему за совтомъ, онъ проговорилъ задыхающимся голосомъ:
— Послушайте, Франсуа, поставьте себя на мое мсто и скажите, что бы вы посовтовали?
Лодочникъ опустилъ голову.
— Я вижу, что нужно отдать Виктора, и почувствовалъ это особенно въ тотъ день, когда Можандръ зашелъ къ намъ. У меня сердце надрывалось, видя его такимъ старымъ, грустнымъ, больнымъ. Мн было передъ нимъ такъ стыдно, какъ если бы у меня въ карман лежали украденныя у него деньги. Я не могъ больше таить въ себ секрета и пришелъ разсказать все вамъ.
— И хорошо сдлали, Луво,— отвчалъ г. кюрэ, очень довольный тмъ, что лодочникъ, такъ сказать, самъ подсказалъ ему приличное нравоученье. Никогда не поздно исправить ошибку. Я самъ пойду съ вами къ Можандру, и вы сознаетесь ему во всемъ.
— Завтра, г. кюрэ!
— Нтъ, Франсуа, сегодня, и сейчасъ же!
И, видя огорченіе бдняка и судорожныя движенія, которыми онъ мялъ свою шапку, священникъ проговорилъ слабымъ, умоляющимъ голосомъ:
— Прошу васъ, Луво, пойдемте, пока у насъ обоихъ не ослабла ршимость!

V.
Честолюбивые замыслы Можандра.

Сынъ!
У Можандра сынъ! Онъ не спускаетъ съ него глазъ, сидя противъ Виктора на скамейк вагона, уносящаго ихъ съ грохотомъ въ Ньевръ.
Это было настоящее похищеніе.
Старикъ увелъ сына, почти не сказавъ спасибо, какъ какой-нибудь скряга, который, выигравъ главный выигрышъ въ лотере, спшитъ унести свое сокровище.
Онъ не хотлъ видть своего ребенка окруженнымъ прежними привязанностями. Онъ жаждетъ самъ его любви, съ такой же жадностью, которую чувствовалъ прежде къ золоту, и не допускаетъ ни займа, ни раздла!
Сокровище должно принадлежать безраздльно одному ему, и кругомъ не нужно завистливыхъ и заискивающихъ глазъ.
Въ ушахъ Можандра шумитъ сильне позда. Голова его горитъ, какъ локомотивъ.
Но мечта его летитъ быстре всякихъ локомотивовъ и экстренныхъ поздовъ, перескакивая дни, мсяцы и годы. Онъ видитъ мысленно передъ собой двадцатилтняго Виктора, затянутаго въ темно зеленый мундиръ съ серебрянымъ шитьемъ.
Онъ уже воспитанникъ лсного училища. Кажется даже, что на боку воспитанника Можандра болтается шпага, а на голов надта на бекрень треухголка, какъ у политехника, потому что вс школы и мундиры нсколько перепутались въ голов Можандра. Но что за бда! Дровяникъ не постоитъ ни за галунами, ни за позолотой! Онъ въ состояніи заплатить за все… и Викторъ ‘баринъ’, передъ которымъ мужчины будутъ снимать шляпы, и который будетъ сводить съ ума барынь!
А въ уголк гд нибудь старикъ съ мозолистыми руками скажетъ съ гордостью:
— Это мой сынъ! Ну, пойдемъ, сынокъ!
И ‘сынокъ’ думаетъ также въ это время, надвинувъ на глаза, въ ожиданіи треуголки, свой маленькій беретъ. Ему хочется скрыть свои слезы отъ отца.
Но разлука была такъ неожиданна!
Поцлуй Клары и теперь еще горитъ у него на щек. Дядя Луво отвернулся.
Тетка Луво поблднла, какъ полотно.
А Мимиль, чтобы утшить его, притащилъ ему свою чашку супу.
Вс! вс! даже Мимиль!
О! Какъ-то они будутъ теперь жить безъ него!
Какъ онъ самъ будетъ жить безъ нихъ!
И будущій ученикъ лсного училища такъ смущенъ, что, когда отецъ заговариваетъ съ нимъ, онъ постоянно отвчаетъ ему: ‘Да, господинъ Можандръ’.
Не конецъ еще мытарствамъ маленькаго лодочника ‘Красавицы’.
Чтобы сдлаться бариномъ, недостаточно однхъ денегъ, придется еще перенести много горя и труда.
Викторъ чувствуетъ это въ то время, какъ поздъ мчится со свистомъ по мостамъ надъ Неверскимъ предмстьемъ. Ему кажется, что онъ уже видлъ когда-то, въ далекомъ и грустномъ прошломъ, эти узкія улицы, узкія, какъ тюремныя окна, на которыхъ висятъ обтрепанныя лохмотья.
Но вотъ уже подъ ногами у нихъ мостовая. Кругомъ шумитъ и суетится любопытная толпа и люди, нагруженные чемоданами, гремятъ извозчичьи кареты и тяжелые желзнодорожные омнибусы, которые берутъ съ боя и спшатъ занять путешественники съ стянутыми ремнями пледами.
Викторъ съ отцомъ выхали въ извозчичьей карет за ршетки вокзала.
Дровяникъ не разстается съ своей идеей. Онъ жаждетъ немедленнаго превращенія и везетъ ‘сынка’ прямо къ портному, работающему на школу.
Лавка новенькая, прилавки блестятъ, какъ зеркало, хорошо одтые молодые люди отворяютъ покупателямъ двери съ тонкой, снисходительной улыбкой.
Они показываютъ Можандру премію ‘Иллюстрированной Моды’, на которой школьникъ куритъ папироску въ обществ амазонки, какого-то господина въ охотничьемъ костюм и невсты въ бломъ атласномъ плать.
У портного есть какъ разъ готовый форменный сюртукъ съ прямыми полами и золотыми пуговицами. Онъ раскидываетъ его передъ глазами дровяника.
— Ты будешь въ немъ точно военный!— восклицаетъ сіяющій гордостью Можандръ.
Одинъ господинъ, безъ сюртука, въ жилет съ клеенчатымъ сантиметромъ на ше, подходитъ къ воспитаннику Можандра и снимаетъ съ него мрку.
Эта операція вызываетъ у маленькаго лодочника воспоминанія, отъ которыхъ глаза его наполняются слезами! Причуды Луво, негодованіе женщины съ мозгами и все, что онъ оставилъ позади. Теперь всему конецъ.
Между молодымъ человкомъ, котораго Викторъ видитъ въ зеркал въ форменныхъ панталонахъ, и маленькимъ подручнымъ на ‘Красавиц’ не осталось ничего общаго.
Портной толкнулъ презрительно ногой подъ прилавокъ, какъ кучу лохмотьевъ, его униженную куртку. Викторъ чувствуетъ, какъ съ него снимаютъ все его прошлое.
— И какъ снимаютъ? Его заставляютъ отказаться даже ютъ воспоминаній!
— Нужно порвать со всми недостатками вашего прежняго воспитанія, — говоритъ строго директоръ, не скрывая своего недоврія.
И, чтобы облегчить перерожденіе мальчика, ршено, что онъ будетъ ходить въ отпускъ въ первое воскресенье каждаго мсяца.
О! какъ горько плакалъ бдный ребенокъ въ первый вечеръ, проведенный имъ въ холодномъ и грустномъ дортуар, въ то время, какъ другіе воспитанники громко храпли на своихъ желзныхъ кроватяхъ, а воспитатель увлекался романомъ, который читалъ украдкой, при свт ночника.
Что онъ вытерплъ во время проклятыхъ рекреаціонныхъ часовъ, когда товарищи задирали и тормошили его!
Какъ онъ грустилъ во время ученія уроковъ, уткнувшись носомъ въ свой пюпитръ и вздрагивая отъ крика воспитателя, который колотилъ по каедр, повторяя постоянно одну и ту же фразу:
— Тише, господа, тише!
Этотъ крикливый голосъ будитъ въ немъ вс тяжелыя воспоминанія и отравляетъ ему жизнь.
Онъ напоминаетъ ему мрачные дни далекаго дтства, логовище Тампльскаго. квартала, колотушки, ссоры, все то, что онъ началъ забывать.
И онъ цпляется съ отчаяніемъ за свтлые образы Клары и ‘Красавицы’, освщающихъ солнечнымъ лучомъ мракъ юго жизни.
Вроятно, поэтому-то воспитатель и видитъ съ изумленіемъ изображеніе лодки на поляхъ всхъ книгъ ученика Можандра.
Вчно одна и та же лодка воспроизводится съ удивительнымъ упорствомъ на каждомъ листк книги. То она плыветъ медленно, точно сжатая каналомъ, по узенькой лстниц полей книги. То выплываетъ цликомъ на теоремы, забрызгавъ фигуры и мелкій текстъ задачъ и объясненій. То плыветъ на всхъ парусахъ по океану созвздій. Тутъ-то она располагается со всми удобствами, распускаетъ паруса, и флагъ ея свободно разввается. Директору надоли постоянныя жалобы, съ которыми къ нему безпрестанно обращаются, и онъ ршается, наконецъ, поговорить объ этомъ съ старикомъ Можандромъ.
Дровяникъ не можетъ придти въ себя отъ изумленія.
— Такой кроткій мальчикъ!
— Онъ упрямъ, какъ оселъ.
— Такой умненькій!
— Ему ничего не вбить въ голову.
Никто не хочетъ понять, что воспитанникъ Можандръ выучился читать въ лсу, черезъ плечо Клары, и что это совсмъ не то, что учиться геометріи подъ колотушки сердитаго воспитателя.
Вотъ почему воспитанникъ Можандръ переводится изъ средняго класса въ младшій.
Дло въ томъ, что между учителемъ въ Корбиньи и профессорами Неверской школы оказывается удивительная разница. Между ними лежитъ все огромное разстояніе, отдляющее преподаваніе въ кроликовой шапк, отъ преподаванія въ горностаевой тог.
Старикъ Можандръ въ отчаяніи.
Ему кажется, что лсничій въ треуголк удаляется быстрыми шагами. Онъ сердится, проситъ, умоляетъ.
— Хочешь брать приватные уроки? Хочешь имть учителей?.. Я возьму теб самыхъ лучшихъ и самыхъ дорогихъ.
А пока, воспитанникъ Можандръ попадаетъ въ разрядъ ‘лнтяевъ’, и его трехмсячныя отмтки служатъ неопровержимымъ доказательствомъ его сквернаго поведенія. У него у самого является сознаніе своей глупости, и онъ съ каждымъ днемъ погружается все глубже и глубже въ область мрака и глубокой грусти.
Если бы Клара и остальные видли, что сдлали изъ ихъ Виктора!
Какъ они поспшили бы отворить настежъ двери его темницы!
Съ какой радостью предложили бы они раздлить съ нимъ послдній кусокъ хлба и удлили бы ему мстечко на своей голой доск!
Вдь и они также несчастливы! Дла идутъ все хуже и хуже. Лодка длается все старше и старше.
Викторъ знаетъ все это изъ писемъ Клары, которыя онъ получаетъ иногда съ помткой ‘прочитано’, сдланной краснымъ карандашомъ взбшеннымъ директоромъ, который ненавидлъ ‘эту контрабандную переписку’.
— О! если бы ты былъ съ нами!— говорятъ эти нжныя, но все боле и боле грустныя, посланія.— Ахъ! если бы ты былъ съ нами!’
Можно было подумать, что въ то время все шло какъ нельзя лучше, и что Викторъ спасъ бы все своимъ присутствіемъ.
Хорошо же! Викторъ спасетъ все. Купитъ новую лодку, утшитъ Клару, подниметъ упавшую торговлю и докажетъ, что они любили не неблагодарнаго и пріютили не никуда негоднаго.
Но для этого нужно сдлаться человкомъ, умть зарабатывать деньги, нужно быть ученымъ.
И Викторъ раскрываетъ книги съ небывалымъ рвеніемъ. Теперь стрлки могутъ летать сколько хотятъ, воспитатель можетъ стучать по каедр, повторяя, какъ попугай:
— Потише, господа, потише!
Викторъ не поднимаетъ головы.
Онъ теперь уже не рисуетъ картинъ и презираетъ шарики, попадающіе ему въ. физіономію.
И онъ только работаетъ… и работаетъ…
— Письмо воспитаннику Можандру.
Чистая благодать эти воспоминанія о Клар, когда он являются во время занятій, придаютъ он ему бодрости, приносятъ ароматъ свободы и привязанности.
Викторъ прячетъ голову за доску пюпитра и цлуетъ криво нацарапанный дрожащей рукой адресъ, видно непрерывное движеніе лодки качало столъ, на которомъ писала Клара.
Но, увы! рука Клары дрожала отъ волненія, а не отъ качки.
‘Все кончено, милый Викторъ! Наша ‘Красавица’ не будетъ больше плавать.
Она умерла и своей смертью разорила насъ.
На корм повшена доска съ надписью:

Продажа стараго лса
на сломъ.

Пришли какіе-то люди и все оцнили и описали, начиная съ багра Экипажа и кончая кроваткой, на которой спала сестренка. Кажется, все будетъ продано, и у насъ ничего не останется. Что съ нами будетъ? Мама умретъ отъ горя, а отецъ такъ сильно измнился…’
Викторъ не дочиталъ письма.
Слова прыгали у него въ глазахъ, лицо пылало, какъ въ огн, въ ушахъ шумло.
О! теперь ему было совсмъ не до ученья.
Истощенный работой, грустью и лихорадкой, онъ сталъ бредить.
Ему казалось, что его быстро несетъ по теченію свжая и прекрасная Сена. Онъ хотлъ освжить въ рк свой пылающій лобъ. Онъ слышалъ смутно звонъ колокольчика.
Врно, въ туман шелъ буксирный пароходъ, потомъ поднялся сильный шумъ волнъ.
— Вода прибываетъ! вода прибываетъ!
Онъ весь задрожалъ при мысли о темнот, царствующей подъ аркой моста, и вдругъ посреди всхъ этихъ видній около него показалось испуганное и волосатое лицо воспитателя:
— Вы нездоровы, Можандръ?
Дйствительно, воспитанникъ Можандръ сильно боленъ.
Докторъ только качаетъ головой, когда бдный отецъ, провожая его до дверей, спрашиваетъ испуганнымъ, сдавленнымъ голосомъ:
— Скажите, докторъ, онъ не умретъ?
Видно, что докторъ самъ не увренъ.
— Нтъ,— отвчаетъ онъ,— но такъ вяло и нершительно, точно боятся скомпрометироваться.
О зеленомъ мундир и о треуголк нтъ уже и рчи. Все дло въ томъ, чтобы не дать умереть воспитаннику Можандру.
Докторъ сказалъ прямо, что его слдовало бы оставить на свобод, если онъ поправится…
Если поправится!
Мысль потерять найденнаго ребенка заглушаетъ у разбогатвшаго отца вс прежніе, честолюбивые, замыслы.
Все кончено, онъ отказывается отъ своей мечты.
Онъ готовъ похоронить своими руками воспитанника лсного училища. Онъ, пожалуй, заколотитъ самъ гробъ. И даже не наднетъ по немъ траура.
Только бы тотъ другой остался живъ.
Только бы онъ всталъ, обнялъ его за шею и сказалъ:
— Не горюй, папа, я выздоровлъ.
И дровяникъ склоняется надъ кроватью Виктора.
Старое дерево расщепилось до основанія. Сердце Можандра смягчилось.
— Я отпущу тебя, мой мальчикъ. Ты вернешься къ нимъ и будешь опять плавать на лодк. А мн, старику, довольно будетъ только посмотрть на тебя изрдка.
Теперь колокольчикъ уже не звонитъ въ рекреаціи, къ обду и къ классамъ. Начались каникулы, и школа опустла.
Не слышно ничего, кром шепота фонтана во двор, да чириканья воробьевъ на лугу.
Стукъ колесъ слышенъ точно издали, и значительно смягченный, такъ какъ улица устлана соломой.
Въ этой-то тишин и уединеніи пришелъ въ себя воспитанникъ Можандръ.
Онъ удивляется, видя себя на чистой, блой постел, съ широкими блыми занавсами, поддерживающими около него полусвтъ, тишину и уединеніе.
Ему хочется приподняться съ подушки, отдернуть занавси и посмотрть, гд онъ, но, хотя онъ и чувствуетъ себя свжимъ, нтъ силъ этого сдлать, и онъ лежитъ и ждетъ. Кругомъ слышенъ шепотъ голосовъ.
Слышно, какъ будто по полу ходятъ на цыпочкахъ, слышенъ даже привычный звукъ, какъ будто по доскамъ прогуливается палка отъ метлы.
Викторъ уже слышалъ когда-то этотъ звукъ. Только гд?
— Да на палуб ‘Красавицы’, Такъ! такъ!
И, собравшись съ силами, больной шепчетъ слабымъ голосомъ, который кажется ему очень громкимъ!
— Ей! это ты, Экипажъ?
Занавси отдергиваются, и Викторъ видитъ въ ослпительномъ дневномъ свт всхъ тхъ, кого онъ такъ часто звалъ въ бреду.
Всхъ! Да, ршительно всхъ!
Тутъ и Клара, и Можандръ, дядя и тетка Луво, Мимиль, маленькая сестренка и старая, худая, какъ его багоръ, ошпаренная цапля, которая широко улыбается и весело смется своимъ беззвучнымъ смхомъ.
Вс руки тянутся къ нему, вс головы склоняются, для всхъ готовы рукопожатія, улыбки, поцлуи и цлая куча вопросовъ.
— Гд я? И какъ вы очутились здсь?
Но докторскія приказанія очень строги. Его сдые волосы не шутили, длая это распоряженіе. Нужно спрятать руки подъ одяло, молчать и не волноваться.
Чтобы не дать ребенку разговаривать, Можандръ говоритъ самъ, не умолкая ни на минуту.
— Представь себ, что десять дней тому назадъ, въ тотъ самый день, какъ ты захворалъ, я пришелъ поговорить съ директоромъ. Отъ него я узналъ, что ты работаешь, какъ поденщикъ, и длаешь большіе успхи.— Можешь себ представить мою радость. Я прошу разршенія видть тебя, и только-что за тобой пошли, какъ вдругъ въ кабинетъ вбгаетъ твой испуганный воспитатель. Съ тобой только-что сдлался припадокъ горячки. Я бгу въ лазаретъ,— ты меня не узнаешь. Глаза горятъ, какъ свчи, и такой сильный бредъ!— О! мой бдный мальчикъ, ты былъ сильно боленъ! я не отходилъ отъ тебя ни на минуту. Ты былъ постоянно въ бреду. Говорилъ про ‘Красавицу’, про Клару, про новую лодку и мало ли про что. Тогда я вспомнилъ про письмо Клары, его нашли у тебя въ рук и отдали мн. А я, понимаешь, совсмъ забылъ о немъ. Тутъ я вынулъ его изъ кармана и ударилъ себя по лбу.
— Можандръ,— сказалъ я себ,— не годится изъ-за своего горя забывать друзей, и я пишу, чтобы вс они хали сюда.
Никакого отвта.
Тогда, воспользовавшись тмъ днемъ, когда теб было получше, я ду самъ за ними и привезъ ихъ всхъ къ себ, гд они живутъ теперь и будутъ жить до тхъ поръ, пока мы придумаемъ, какъ устроить дло.
— Такъ вдь, Луво?
У всхъ слезы на глазахъ, а руки Виктора высовываются изъ подъ одяла и ищутъ Можандра.
Такъ какъ Виктора нельзя увезти домой, то придумываютъ, какъ устроить образъ жизни.
Клара останется у больного и будетъ его развлекать и приготовлять ему питье.
Тетка Луво будетъ хозяйничать дома. Франсуа будетъ присматривать за постройкой, начатой дровяникомъ на Большой улиц.
Можандръ же отправится въ Кламеси. Ему нужно повидаться съ знакомыми, которые затяли большое лсное дло. Они будутъ, вроятно, очень рады взять такого опытнаго лодочника, какъ Луво.
— Нтъ! нтъ! Пожалуйста, безъ спора и сопротивленія.
Споритъ, конечно, не Викторъ.
Его уже поднимаютъ и подкатываютъ въ большомъ кресл къ окну.
Они одни съ Кларой въ тихомъ и безмолвномъ лазарет. Викторъ въ восторг.
Онъ благословляетъ свою болзнь. Благословляетъ продажу ‘Красавицы’ и благословляетъ вообще вс болзни и вс продажи на свт.
— Помнишь, Клара, какъ я, бывало, правилъ рулемъ, а ты садилась подл меня съ вязаньемъ.
Клара помнитъ такъ хорошо, что опускаетъ глаза, краснетъ, и оба смущаются.
Вдь ужь теперь Викторъ не маленькій мальчикъ въ красномъ берет, ноги котораго не доставали до палубы, когда онъ влзалъ верхомъ на руль.
Да и она, придя утромъ и снимая платокъ, чтобы бросить его на кровать, кажется совсмъ взрослой двушкой, съ круглыми руками въ обтянутыхъ рукавахъ и съ стройной таліей.
— Приходи пораньше, Клара, и оставайся какъ можно дольше.
Имъ такъ весело завтракать и обдать вдвоемъ, около самаго окна, задернутаго блой занавской.
Молодые люди перебираютъ свои дтскія воспоминанія, супъ, который они ли, бывало, съ одной ложки, сидя на краю кровати.
Охъ! эти дтскія воспоминанія!
Они летаютъ по школьному лазарету, какъ птички въ садк. Вроятно, они вьютъ себ гнздышки во всхъ складкахъ занавсей, потому что каждое утро являются и начинаютъ порхать новыя воспоминанія.
Слушая эти разговоры, дтей можно было бы принять за восьмидесяти-лтнюю чету, которая смотритъ и видитъ только далекое прошлое.
Разв у нихъ нтъ будущаго, которое, можетъ быть, также не лишено нкотораго интереса?
Да, конечно, есть и будущее, и о немъ думаютъ очень часто, но только про него не упоминаютъ въ разговорахъ.
Впрочемъ, иногда слова совсмъ не нужны для разговора.
Нжное рукопожатіе и вспыхнувшее лицо говорятъ часто больше всякихъ словъ.
Викторъ и Клара говорятъ цлый день на этомъ язык.
Врно, поэтому-то они такъ часто и молчатъ. Поэтому-то и дни летятъ такъ быстро, что цлый мсяцъ промелькнулъ незамтнымъ образомъ.
Поэтому же и докторъ, взъерошивъ свои сдые волосы, долженъ былъ изгнать своего больного изъ лазарета.
Въ это самое время вернулся Можандръ изъ путешествія. Онъ засталъ всю семью дома. И когда встревоженный Луво спросилъ:— Ну что же! согласны тамъ взять меня?— старикъ Можандръ не могъ удержаться отъ смха.
— Согласны ли взять тебя, старина? Имъ нуженъ былъ хозяинъ на новую лодку и они благодарили меня за сдланный подарокъ.
— Кто это ‘они’?
Дядя Луво въ такомъ восторг, что не разспрашиваетъ о подробностяхъ.
Вс отправляются въ Кламеси, не зная хорошенько, въ чемъ дло.
Какая радость ждетъ ихъ на канал.
У набережной, расцвченная флагами, великолпная новая барка гордо поднимаетъ посреди зелени свою лакированную мачту. На ней кончаютъ отдлку, а то мсто, гд написано названіе барки, закрыто срой парусиной.
У всхъ вырывается радостный крикъ:
— Какая чудная лодка!
Луво не вритъ своимъ глазамъ. Страшное волненіе видна въ его глазахъ, онъ раскрываетъ ротъ до ушей, а серьги его трясутся, какъ корзинки съ салатомъ.
— Она слишкомъ великолпна! Я никогда не ршусь, плавать на ней. Ее только поставить подъ стекло.
Можандръ насильно втащилъ его на палубу, съ которой Экипажъ зоветъ ихъ знаками.
Какъ! даже Экипажъ подновленъ?
Да, и Экипажъ вычищенъ, вылощенъ и отдланъ заново.
У него новенькій багоръ и новая деревянная нога.
Это любезность со стороны подрядчика, человка опытнаго и исполнившаго свое дло безукоризненно. Взгляните сами. Полъ на палуб вымощенъ натертыми воскомъ досками, вокругъ ршетка. Тутъ же скамейка и навсъ отъ солнца и дождя.
Въ трюм можно помстить двойное количество товара. А каюты-то! о! какія каюты! Три комнаты, кухня! везд зеркала!
Луво тащитъ Можандра на палубу. Онъ очень взволнованъ и дрожитъ не хуже своихъ серегъ.
— Слушай, Можандръ…— лепечетъ онъ.
— Въ чемъ дло?
— Ты забылъ только одну вещь…
— Что именно?
— Ты не сказалъ, за чей счетъ я буду работать.
— А теб хочется знать?
— Конечно!
— Да за свой собственный’
— Какъ!.. значитъ… лодка…
— Твоя собственность!
Какой ударъ, дти мои! какой ударъ прямо въ грудь!
Къ счастью, подрядчикъ, строившій лодку,— человкъ предусмотрительный, догадался поставить на палуб скамейку.
Луво упалъ на нее, какъ раненый.
— Это невозможно… я не могу принять…
Но у Можандра готовъ отвтъ на все.
— Что за вздоръ! Ты забылъ нашъ старый счетъ, вс расходы, сдланные для Виктора. Будь покоенъ, Франсуа, я еще остаюсь у тебя въ долгу.
И товарищи обнимаются, какъ родные братья.
Но Можандръ приготовилъ полный сюрпризъ, потому что въ то время, какъ старики обнимаются на палуб, изъ лса показывается г. кюрэ съ разввающимися хоругвями, впереди которыхъ идутъ музыканты.
Это еще что такое?
А крестины-то лодки!
Все населеніе Кламеси собралось на праздникъ.
Хоругви развваются по втру.
Музыка играетъ, дзинь-бумъ-бумъ!
Вс лица сіяютъ.
Все освщено яркими лучами солнца, зажигающими серебряный крестъ и мдные инструменты музыкантовъ. Чудный праздникъ!
Сняли съ борта срую парусину, и на голубомъ фон выдлилось написанное золотыми буквами имя лодки ‘Новая Красавица’.
Ура ‘Новой Красавиц‘! Такую же долголтнюю жизнь ей, какъ прежней и боле счастливую старость!
Г. кюрэ подошелъ къ лодк.
Позади него выстроились въ рядъ пвчіе и музыканты.
Хоругви спускаются.
— Benedicat Deus…
Викторъ нареченъ крестнымъ отцомъ лодки, а Клара — крестной матерью.
Г. кюрэ подозвалъ ихъ къ себ, къ самому краю набережной. Молодые люди держатся за руки, оба сконфужены и дрожатъ.
Они лепечутъ едва слышно слова, подсказанныя имъ дьячкомъ, а г. кюрэ кропитъ ихъ святой водой.
— Benedicat Deus…
Точно молодая чета передъ алтаремъ.
Эта мысль пришла всмъ въ голову.
Возможно, что она пришла въ голову и имъ, потому что они не смютъ взглянуть другъ на друга и смущаются все больше и больше, по мр того, какъ церемонія подходитъ къ концу,
По окончаніи ея толпа расходится — ‘Новая Красавица’ получила благословеніе.
Но музыкантовъ нельзя отпустить безъ угощенія.
Въ то время, какъ Луво наливаетъ имъ вина, Можандръ подмигиваетъ тетк Луво и, взявъ за руки крестнаго и крестную, подводитъ ихъ къ священнику.
— Вотъ крестины и кончены, г. кюрэ, а когда же теперь свадьба?
Викторъ и Клара вспыхнули, какъ маковъ цвтъ.
Мимиль и сестренка хлопаютъ въ ладоши.
Посреди общаго восторга, сильно возбужденный дядя Луво наклоняется къ плечу дочери.
Добрякъ лодочникъ смется, раскрывъ ротъ до ушей, радуясь заране придуманной шутк, и говоритъ насмшливо:
— Слушай-ка, Клара, теперь самое время… не отнести ли намъ Виктора-то къ коммиссару?

‘Міръ Божій’, No 19, 1894

Доде Альфонс
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Смерть в Венеции, Манн Томас, Год: 1912
  2. Таинственный сад, Бёрнетт Фрэнсис Элиза, Год: 1911
  3. Лунная ночь, Захер-Мазох Леопольд Фон, Год: 1871
  4. Приключения Филиппа в его странствованиях по свету, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1862
  5. Двойная ошибка, Мериме Проспер, Год: 1833
  6. Двенадцать апостолов, Марлитт Евгения, Год: 1865
  7. Фрейя Семи Островов, Конрад Джозеф, Год: 1912
  8. Сладострастник, Прево Марсель, Год: 1900
Электронная библиотека