Морисъ Монтегю.
Морисъ Монтегю.
КОРОЛЬ БЕЗЪ КОРОЛЕВСТВА
КОРОЛЬ БЕЗЪ КОРОЛЕВСТВА
ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО
МИХАЙЛОВА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1910
Король без королевства, Монтегю Морис, Год: 1908
Время на прочтение: 198 минут(ы)
Наканун сраженія подъ Аустерлицемъ, около 9-ти часовъ вечера, императоръ вышелъ изъ палатки, взглянулъ на безпорядочные огни русско-австрійскаго бивуака, расположеннаго за ручьемъ съ очень крутыми берегами, на обширной площадк противъ французскаго лагеря, и, приказавъ своимъ адъютантамъ садиться на лошадей, самъ медленно опустился въ сдло.
Луны не было. Ледяной туманъ, спустившійся вмст съ темнотой, увеличивалъ мракъ ночи. Путешествіе въ этой темнот скоро сдлалось очень труднымъ, но стрлкамъ конвоя пришла счастливая мысль зажечь длинные факелы, которые они живо соорудили изъ еловыхъ сучьевъ, обернутыхъ соломой. Яркій свтъ озарилъ небольшую группу. Солдаты всхъ родовъ оружія издали узнали императорскій штабъ. Тогда, какъ по команд, по всей длин бивуака зажглись и ярко запылали тысячи факеловъ, скрученныхъ изъ соломы, надерганной изъ шалашей, и эти веселые огни охватывали все пространство налво и направо, растягивались на огромное разстояніе, въ то время какъ барабаны били, оркестры всхъ французскихъ полковъ играли боевые марши и шестьдесятъ тысячъ голосовъ безъ устали кричали: ‘да здравствуетъ императоръ!’
Съ высоты своихъ холмовъ враги, мрачные, молчаливые и неподвижные, могли наблюдать движеніе во французскомъ лагер, одушевленномъ восторгомъ.
На слдующій день, 2-го декабря, была годовщина коронованія императора. И это совпаденіе казалось счастливымъ предзнаменованіемъ и усугубляло довріе войска къ своему непобдимому вождю.
Ночь прошла совершенно спокойно.
Съ разсвтомъ заговорили пушки. Наполеонъ, окруженный своими маршалами: Ланномъ, Даву, Сультомъ, Бернадоттомъ, Мюратомъ и Бесье, быстро распредлилъ роли и обязанности.
Маршалы, тронувшись съ мста въ галопъ, направились къ своимъ частямъ, соединились съ ними и двинулись впередъ. Совершенно разсвло, и французская армія, воодушевленная однимъ порывомъ, двинулась на приступъ позицій, защищаемыхъ русскими. Батальоны французовъ врзались въ ряды непріятеля, первыя линіи враговъ еще издали были осыпаны градомъ пуль, а удары штыковъ валили все, что находилось впереди.
Музыка играла боевой маршъ, барабаны били — наступленіе было блестяще.
— Начало хорошо,— сказалъ Наполеонъ, нюхая табакъ.
Гренадеры первые взяли возвышеніе, двадцать пять тысячъ медвжьихъ шапокъ расположились на мст непріятеля, а часть храбрецовъ гнала по равнин огромныя толпы обезсиленныхъ руссхшхъ.
Съ своей стороны, маршалъ Ланнъ разбивалъ и отражалъ врага, оттсняя его на ровное мсто, окруженное кавалеріей Мюрата, которая рубила, колола и гнала непріятеля.
Въ это время центръ, командуемый Сультомъ и Бернадоттомъ, въ свою очередь, перешелъ въ наступленіе и, побдивъ по всему фронту, ршилъ отступленіе союзныхъ войскъ, которое, благодаря атак Даву, окончилось настоящимъ бгствомъ.
Небо, все время остававшееся пасмурнымъ, внезапно разъяснилось, и показалось солнце, ‘солнце Аустерлица’, ставшее легендарнымъ, оно привтствовало побду французовъ, загорвшись искрами на лезвіяхъ сабель.
Но, увлеченный преслдованіемъ, одинъ изъ полковъ Сульта, именно 4-й линейный, почетнымъ командиромъ котораго былъ принцъ Іосифъ, братъ Наполеона, очутился неожиданно въ опасномъ положеніи: непріятельская кавалерія окружила его со всхъ сторонъ, врубилась въ него, раздлила на части.
Гвардейская кавалерія и кирасиры великаго князя Константина, брата императора Александра, отняли у него орла.
Наполеонъ тотчасъ отрядилъ на помощь противъ враговъ мамелюковъ, охотниковъ и конныхъ гвардейцевъ-гренадеровъ подъ начальствомъ Бессье и генерала Раппа. Ударъ, нанесенный ими, былъ ужасенъ, и стычка кровопролитна, русскіе эскадроны, разбитые, обращенные въ бгство, разсыпались за деревней Аустерлицемъ: потери ихъ были безчисленны, они оставили на пол сраженія несчетное количество умершихъ, раненыхъ, плнныхъ, въ числ которыхъ былъ князь Репнинъ, командиръ гвардейской кавалеріи. Этотъ отборный полкъ былъ сформированъ изъ наиболе блестящей молодежи московскаго дворянства, французскіе солдаты, зная, какимъ заносчивымъ чванствомъ отличались обыкновенно эти высокомрные господа относительно императорской арміи, обращались теперь съ ними особенно худо. Они неумолимо избивали ихъ, въ особенности конные гренадеры, которые, остервенившись, прокалывали ихъ насквозь своими огромными лезвіями, крича: ‘пускай поплачутъ теперь петербургскія дамы’.
Союзныя войска были разбиты по всей линіи. Паника овладла ими. Войска смшались, артиллерія съ кавалеріей, пхота съ обозомъ. Каждый спасалъ свою жизнь. Одни бросались въ болото, но французская пхота преслдовала ихъ тамъ. Другіе надялись спастись отъ бдствія бгствомъ по дорог межъ двухъ прудовъ, французскіе гусары разстрливали рядъ за рядомъ. Наконецъ главная часть непріятеля попробовала искать спасенія на льду озеръ, которыя были огромны и покрыты толстымъ льдомъ.
Когда пять или шесть тысячъ человкъ, кое-какъ вновь сформированныхъ, достигли середины озера Сатганъ, Наполеонъ приказалъ батареямъ гвардейской артиллеріи стрлять ядрами по льду. Ледъ треснулъ со всхъ сторонъ, вода брызнула фонтаномъ, раздался страшный, зловщій трескъ, сопровождаемый воплемъ смертельнаго ужаса.
Люди, лошади, пушки, телги, заливаемые водой, медленно и торжественно погружались въ разверзнутую бездну. Какіе-то человческіе остатки плавали еще тамъ и сямъ. Наступила тишина. Все было кончено. Битва была выиграна.
А на протяженіи двухъ миль лежали раненые и мертвые трехъ побжденныхъ державъ.
Въ теченіе цлаго дня поднимали и убирали ихъ, и все-таки, когда наступила ночь, ихъ осталось еще очень много разбросанныхъ по снжной равнин или погибшихъ подъ развалинами сгорвшихъ деревень.
Съ наступленіемъ сумерекъ, въ часъ, когда горнисты на французскихъ аванпостахъ протрубили зарю, одинъ унтеръ-офицеръ военнаго обоза, отдалившись отъ конвоя, съ которымъ онъ сопровождалъ раненыхъ, очутился во двор уединенной фермы, половина строеній которой была превращена въ обломки. Уцлвшія стны зіяли огромными дырами, пробитыми пушечными ядрами, вся мстность имла зловщій видъ. Унтеръ-офицеръ, стоявшій посреди двора громко закричалъ, ‘Слушай, кто тамъ есть… сюда!.. есть тутъ кто-нибудь?… отвчайте…’
Внимательно прислушиваясь, онъ ждалъ отвта. Но все было неподвижно.
Мрачная тишина царила среди опустошенныхъ развалинъ. Тогда онъ опять закричалъ: ‘Кто тутъ?… Никого?… Никого нтъ здсь?’…
Вдругъ онъ вздрогнулъ. Ему показалось, что кто-то застоналъ позади его. Онъ обернулся и снова крикнулъ:
— Ну, что же!… Отвчайте!… я жду…
Онъ прислушался съ удвоеннымъ вниманіемъ: ему удалось уловить тихій стонъ: ‘ко мн’…
На этотъ разъ не было сомннія. Унтеръ-офицеръ перешагнулъ черезъ кучу навоза, подбжалъ къ разрушенной стн, отбросилъ ГРУДУ обломковъ и быстро наклонился. Передъ нимъ въ своихъ блестящихъ Доспхахъ лежалъ въ грязи молодой офицеръ, одинъ изъ тхъ великолпныхъ гвардейцевъ, которые еще сегодня утромъ торжествовали въ своей гордости и высокомріи.
Его каска откатилась на нсколько шаговъ, сабля была привязана темлякомъ къ кисти, теперь бездйствующей, весь онъ былъ залитъ кровью, лицо было синее. Немного дале, въ тни, виднлась темная масса его огромнаго коня, лежащаго съ распоротымъ брюхомъ.
— Хорошая добыча,— подумалъ унтеръ-офицеръ:— это наврно какой-нибудь русскій князь.
Раненый, сдлавъ огромное усиліе, заговорилъ прерывающимся голосомъ:
— Сраженіе?.
— Выиграно.
— Кмъ?
— Нами.
— Кмъ нами?
— Французами, конечно…
— А… вы французъ?…
— Да… и горжусь этимъ!…
По тлу умирающаго прошла дрожь.
— Кто вы, какъ васъ звать?— спросилъ онъ.
— Жеромъ Кантекоръ изъ Корезы, вахмистръ военнаго обоза къ вашимъ услугамъ, князь… А кто вы?…
— Ахъ… Я..— голосъ его прервался…— Я князь… Борисовъ…
— Ага!— сказалъ тотъ, въ свою очередь.— Куда вы ранены? Я позову людей. Черезъ четверть часа вы будете въ походномъ госпитал, а черезъ дв недли на ногахъ. Въ ваши годы всегда поправляются.
Вс эти фразы были произнесены безъ передышки, такъ что гвардеецъ не могъ произнести ни слова, наконецъ онъ сказалъ:
— Я погибъ, я это знаю, теперь все безполезно: въ живот пуля и раздроблено бедро.
Въ эту минуту Кантекоръ сдлалъ замчаніе, которое имлъ неосторожность высказать громко:
— Однако вы прекрасно говорите по-французски, слишкомъ хорошо для казака!
Князь Борисовъ прошепталъ, закрывая глаза:
— Я жилъ во Франціи.
Потомъ онъ заговорилъ такъ быстро, какъ только позволяла его слабость, причемъ зловщи свистъ, какъ зловщее предзнаменованіе, вылеталъ изъ его груди,
— Оставимъ это… минуты сочтены, он драгоцнны. Вы унтеръ-офицеръ, честный человкъ, конечно…
— Parbleu!
— Наконецъ, у меня нтъ выбора. Я довряюсь вамъ. Слушайте хорошенько: тамъ, подъ сдломъ моего коня… онъ тамъ… вы видите?…
— Да, вижу.
— Тамъ вы найдете сумку… въ этой сумк двсти луидоровъ. Возьмите ихъ себ въ награду.
Кантекоръ поклонился.
— Тамъ есть также бумаги,— снова заговорилъ русскій: — сожгите ихъ сейчасъ… не разсматривая… не читая… знаете… это любовныя письма… которыя могли бы скомпрометировать одну важную даму… Вы понимаете это, товарищъ?
— О, еще бы!
— А затмъ,— продолжалъ гвардеецъ,— вы возьмете изъ моей кобуры пистолетъ и поддержите мн руку, чтобы я могъ прострлилъ себ голову. Я слишкомъ страдаю. Послдній ударъ — эта услуга обязательна для солдатъ, для враговъ. Согласны?
Кантекоръ наморщилъ лобъ и раздумывалъ.
— Начнемъ сначала,— пробормоталъ онъ: — посмотримъ сумку.
Не отвчая гвардейцу, онъ направился къ мертвой лошади,
наклонился, отстегнулъ маленькій кожаный мшочекъ, привязанный ремнем къ сдлу, открылъ его, ловко захватилъ все золото и медленными шагами вернулся къ раненому.
Тотъ съ безпокойствомъ слдилъ са нимъ.
— Пистолеты!— вскричалъ онъ:— вы забыли мои пистолеты!
— Вы настаиваете на этомъ?— проворчалъ Кантекоръ, пожимая плечами. Тогда онъ пошелъ вторично и на этотъ разъ принесъ пистолеты, которые бросилъ въ снгъ.
— Мерси!— сказалъ Борисовъ съ глубокимъ вздохомъ.
Стоя передъ нимъ, вахмистръ пробормоталъ:
— Ну, а теперь нуженъ свтъ.
— Зачмъ?
Кантекоръ прикусилъ себ языкъ и тотчасъ нашелся:
— То есть нуженъ огонь… чтобы сжечь ваши бумаги, чортъ возьми!— и засмялся коротко и сухо.
Закусивъ зубами сумку, свободными руками онъ шарилъ въ своихъ глубокихъ карманахъ и вытащилъ оттуда послдовательно клокъ соломы, двадцать сантиметровъ витой восковой свчи, завернутой въ засаленную бумагу, затмъ огниво. Онъ выбилъ огонь изъ камня на солом, которая загорлась и минуту спустя тоненькая свча была зажжена. Онъ сразу развеселился:
— Вотъ каковы мы, гвардейцы… Всегда, сумемъ устроиться!..
Ночь была темная, и колеблющееся пламя освщало его лицо.
Въ эту минуту, безъ сомннія, раненый пожаллъ, что доврился ему. Но, впрочемъ, какъ онъ уже сказалъ, у него не было выбора. Кантекоръ не отличался привлекательной наружностью: его невзрачный видъ, смуглое лицо все въ грубыхъ морщинахъ и наглые глаза не внушали расположенія. Отвернувшись и воткнувъ свчу въ расщелину стны, въ безопасное отъ втра мсто, Кантекоръ съ самымъ спокойнымъ видомъ, потряхивая съ улыбкой удовлетворенія луидорами въ карман, взялъ бумаги и, устроившись поудобне, началъ ихъ разсматривать.
— Сожгите! сожгите!— закричалъ повелительнымъ, дрожащимъ и окрпшимъ отъ волненія голосомъ тотъ, кто назвалъ себя княземъ Борисовымъ.
— Спокойствіе! спокойствіе, молодой человкъ! Торопливость всегда вредитъ, никогда не слдуетъ уничтожать то, чего не знаешь,— нравоучительнымъ тономъ произнесъ Кантекоръ, длая рукой успокоительный жестъ. Затмъ съ тмъ же хладнокровіемъ онъ развернулъ пакетъ съ письмами.
— Негодяй!— простоналъ гвардеецъ. Поднявшись съ нечеловческимъ усиліемъ, онъ вытянулъ правую руку, схватилъ саблю, которую тотчасъ выпустилъ, и свалился самъ въ полномъ изнеможеніи.
Кантекоръ удовольствовался тмъ, что сломалъ каблукомъ клинокъ сабли, выпавшей изъ рукъ офицера и, не безпокоясь боле, принялся внимательно разбирать надписи, громко читая ихъ: ‘Графу Арманду де-Тейксъ, князю де-Круа, лейтенанту гвардейской кавалеріи князя Константина…’ Онъ сосчиталъ: ‘Одно и еще одно, это два… три… четыре, пять, шесть… вс на одно и то же имя… Нтъ сомннія. Ты… ты такой же русскій, какъ и я. Посмотримъ дальше. Это интересно’.
Взявъ наудачу одинъ изъ листковъ, онъ развернулъ его и пробжалъ однимъ взглядомъ. Блестящія имена бросались ему въ глаза: ‘Герцогъ Энгіенскій, этотъ мученикъ… Ривіеръ… Полиньякъ… Брюсларъ… Прэнгей… Узурпаторъ… Бонапартъ… Провансъ… Артуа… юный король, истинный король… плнникъ Тамиля… влюбленъ безъ памяти въ двицу съ острова Корсо…’
Изъ женскихъ именъ не мене блестящія: ‘Герцогиня Шеврезъ, графиня де-Гюишъ, ‘мадамъ де-Гюстинъ, маркиза д’Этіоль…’ И нсколько разъ имя: ‘Полина Боргезе’.
Дальніе онъ не сталъ читать и положилъ вс бумаги въ глубокій, наполненный- золотомъ карманъ, затмъ, приблизившись къ умирающему, у котораго на губахъ показалась кровавая пна, низко склонился передъ нимъ:
— Графъ Армандъ де-Тейксъ, князь де-Круа, лейтенантъ гвардейской кавалеріи, французъ на служб у русскихъ, эмигрантъ, измнникъ родин, перебжчикъ и отступникъ… Вс ли это ваши титулы?.. Графъ, князь, я васъ привтствую!..
— Подлецъ!— произнесъ угасающимъ голосомъ раненый.
Тотъ продолжалъ, не поморщившись:
— Будьте уврены, что ваши бумаги въ надежныхъ рукахъ. Черезъ нсколько дней его превосходительство Іосифъ Фушэ, министръ полиціи, изучитъ ихъ съ тмъ вниманіемъ, какого они заслуживаютъ,— не сомнвайтесь въ этомъ, а если ваши друзья и пострадаютъ вслдствіе этого, то это ужъ по вашей вин. Видите ли, наканун сраженія надо самому уничтожать свои любовныя письма!
— Бандитъ! Разбойникъ! Солдатъ Бонапарта!— могъ еще произнести умирающій въ полномъ отчаяніи.
Патріотъ унтеръ-офицеръ на этотъ разъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ. Онъ наклонился, поднялъ валявшійся на снгу пистолетъ и произнесъ голосомъ, которому старался придать важность:
— Измнникъ своей присяг! Императоръ приказалъ бы тебя разстрлять… и именемъ императора я тебя казню!.. И въ трехъ шагахъ, этотъ судья, ставшій палачомъ, не чувствуя себя, вроятно, совершенно правымъ, онъ не цлясь разрядилъ пистолетъ наудачу въ эту груду трепещущаго мяса, которая скорчилась еще разъ въ послднихъ конвульсіяхъ. Кантекоръ сдлалъ гримасу при этомъ вид и ощутилъ потребность въ оправданіи: ‘самъ онъ виноватъ въ этомъ!’ ршилъ онъ. Повернувшись на каблукахъ, онъ сдлалъ полуоборотъ и размреннымъ шагомъ вышелъ изъ фермы.
Позади себя онъ оставлялъ въ добычу волкамъ, воронью и ужасамъ ледяной ночи трупъ гвардейца, который обагрилъ своей кровью истоптанную землю. Кантекоръ продолжалъ свой путь, посвистывая, потряхивалъ золотомъ въ карман и повторялъ на разные лады: ‘я не потерялъ напрасно сегодняшняго дня’. Такимъ образомъ онъ достигъ французскихъ аванпостовъ.
Жеромъ Кантекоръ изъ Корезы не былъ обыкновеннымъ солдатомъ. Въ двадцать семь лтъ его прошлое было полно разнообразныхъ приключеній, за которыя онъ не заслуживалъ похвалъ.
Отецъ его содержалъ захолустную гостиницу на Пю де Ма-Шевалье, на опушк Кюбесскаго лса. Въ продолженіе шести мсяцевъ, вслдствіе глубокихъ снговъ, гостиница была совершенно изолирована, она отличалась непривлекательнымъ, отталкивающимъ вншнимъ видомъ, имла дурную репутацію и зловщую вывску: ‘Убжище повшеннаго’, въ память стараго, плохо кончившаго свою жизнь, владльца. Путешественники заглядывали туда рдко, даже въ хорошее время, и нужда тамъ свила себ прочное гнздо. Въ пятнадцать лтъ Жеромъ, котораго тяготила эта вчная нужда и который хотлъ Видть свтъ, въ одно прекрасное утро покинулъ, не простившись, всю семью, отца, мать и двухъ или трехъ сестеръ и братьевъ, черезъ десять лтъ онъ совершенно забылъ объ ихъ существованіи.
Справедливость требуетъ сказать, что если онъ не стоилъ многаго, то и родные его были нисколько не лучше. Трактирщикъ Кантекоръ былъ грубъ и жестокъ къ домашнимъ и когда не хватало хлба, то онъ раздавалъ въ изобиліи тумаки. Поэтому радость и веселіе въ дом бывали чрезвычайно рдки, дти были угрюмы, жена сварлива. Она умерла въ молодыхъ годахъ.
Жеромъ отправился въ путь съ палкой въ рукахъ и двумя парами сабо, одна на ногахъ, другая на плеч, въ карман ни гроша. Но когда какой-то прохожій спросилъ его: ‘куда идете, мальчуганъ?’ тотъ безъ запинки отвтилъ: ‘въ Парижъ’.
Это было въ начал 1793 года. Парижъ распвалъ революціонныя псни. Любители ловить рыбу въ мутной вод имли хорошую добычу.
Въ продолженіе всего пути мальчикъ питался, крадя овощи, въ Париж ему посчастливилось: черезъ три дня его взялъ въ подмастерья какой-то человколюбивый патріотъ-булочникъ. Чтобы послушать въ клуб ораторовъ, этотъ добрякъ оставлялъ свои полныя печи, и хлбъ или сгоралъ, или вовсе не пекся. Туда же онъ повелъ и Кантекора, который вскор находилъ, величайшимъ удовольствіемъ бывать тамъ. Такимъ образомъ онъ присутствовалъ при всхъ событіяхъ этого кроваваго года, и отъ него не ускользнула ни одна подробность всхъ происшествій. Краснорчіе ораторовъ на трибун или тумб увлекало его до опьяннія.Поздне, когда онъ возмужалъ и у него показались усы и борода, онъ заговорилъ и самъ. Послдовательно онъ призывалъ жирондистовъ, якобинцевъ, Бриссо, Верньо, Дантона и Робеспьера, оплакивалъ смерть Марата, слдовалъ до эшафота за Шарлоттой Кордэ, апплодировалъ палачу, который снялъ съ плечъ ея голову. При казни королевы, мадамъ Дюбарри, Полины Роланъ онъ былъ не только свидтелемъ, но и участникомъ.
Отъ времени до времени онъ пьянствовалъ съ приверженцами республики. Такимъ образомъ формировались его умъ и душевныя качества. Булочникъ, его патронъ, былъ избранъ предсдателемъ одной изъ секцій и сдлалъ Кантекорасвоимъ секретаремъ. Этотъ не умлъ ни читать, ни писать, но выучился очень скоро и боле не сомнвался въ своей будущности. Онъ тотчасъ выдвинулся своимъ талантомъ и усердіемъ въ благородномъ дл шпіонства и доносовъ. Онъ всюду находилъ заподозрнныхъ и въ теченіе всего времени, пока продолжался терроръ, онъ, несмотря на свою молодость, былъ постояннымъ поставщикомъ гильотины. Затмъ онъ скрылся.
Въ двадцать два года его видятъ ефрейторомъ въ первомъ гусарскомъ полку, въ красномъ доломан, съ усами, участникомъ шайки или, иначе говоря, братства всхъ мошенниковъ всхъ эскадроновъ этого полка.
Наконецъ, въ 1804 году онъ былъ однимъ изъ двухсотъ кавалеристовъ подъ командой Орденера, который смлымъ нападеніемъ на замокъ Эттенхеймъ въ герцогств Баденскомъ, въ трехъ лье отъ Рейна, похитилъ герцога Энгіенскаго, скрывшагося тамъ, и заключилъ плнника въ Венсенскомъ замк, гд герцогъ и умеръ.
Послдствіемъ этого сомнительнаго подвига, который вызвалъ раскаяніе даже въ самыхъ ярыхъ приверженцахъ императора, было то, что Жеромъ Кантекоръ съ нашивками вахмистра перешелъ въ военный обозъ и въ слдующемъ году слдовалъ за- Наполеономъ въ кампаніи противъ австрійцевъ. Для императора она кончилась побдой подъ Аустерлицемъ, для унтеръ-офицера — огромной удачей. Вечеромъ въ лагер, въ то время, какъ товарищи Кантекора спали, вытянувшись на солом, онъ разсмотрлъ боле внимательно при свт большого фонаря вс письма къ графу де-Тейксу, Вс они были датированы и посланы изъ Англіи, этого врнаго убжища всхъ враговъ Франціи. Ни одно письмо не было подписано, но сомннія не было. Налицо были вс данныя заговора: одни имена де-Ривіера, Полиньяка, этихъ роялистовъ, помилованныхъ императоромъ и содержащихся въ Венсенской тюрьм, имя Брюслара, этого врнаго приверженца королевской партіи, неуловимаго, постоянно обманывающаго агентовъ Фушэ, жандармов Савари и открыто посвятившаго свою жизнь одной цли — смерти ‘тирана’, ‘людода’, ‘Бонапарта’, какъ его называли въ партіи приверженцевъ короля,— эти имена говорили о новыхъ и пока еще тайныхъ козняхъ противъ едва нарождавшейся имперіи.
Кантекоръ былъ совершенно счастливъ. Т мечты, то надежды, которыя онъ лелялъ въ продолженіе многихъ лтъ, казались близкими къ осуществленію. И когда, два мсяца спустя, въ Париж, по его настоятельному требованію передъ нимъ отворили дверь къ Фушэ, когда онъ положилъ бумаги на столъ министра, когда онъ убдилъ его въ важности доставленныхъ бумагъ и министръ спросилъ, что онъ желаетъ себ въ награду, Кантекоръ отвтилъ безъ запинки:
— Мсто въ полиціи, моя служба кончена, я хочу служить и быть полезнымъ императору.
Фушэ улыбнулся, этотъ хитрый, пронырливый и смлый ловкачъ ему понравился. Онъ опредлилъ его на службу въ качеств шпіона и не раскаялся, по крайней мр, въ началъ.
Жеромъ Кантекоръ сдлался политическимъ агентомъ: это было его призваніе. Его первые шаги были очень удачны. Съ наступившаго лта онъ уже доказалъ свои способности слдующимъ образомъ. Какъ только онъ освоился съ своимъ новымъ положеніемъ, первымъ дломъ для него было разузнать, что сдлалось съ тми лицами, имена которыхъ онъ списалъ изъ писемъ къ гвардейцу Арманду де-Тейксу, погибшему, какъ думалъ Кантекоръ, по своей вин. Ривьеръ и Полиньякъ оставались въ заключеніи въ Венсенн.
Разыскивая Геренъ де-Брюслара, онъ напрасно потерялъ время и трудъ, разъзжая по разнымъ мстамъ и нигд ни встрчая того, кого называли ‘неуловимымъ’. О немъ не было никакихъ свдній и никакихъ слдовъ его мстопребыванія. Зато ему посчастливилось съ д’Иммармономъ и Прэнгей д’Отремомъ. Онъ узналъ, что только два человка носили эти фамиліи и оба жили во Франціи, въ замк Пали, близъ Компьена. Эти два эмигранта, йримирившіеся съ событіями, были, повидимому, далеки отъ политическихъ интригъ и занимались исключительно полевымъ хозяйствомъ, каждому изъ нихъ было не боле двадцати пяти лтъ. Графъ Прэнгей выказывалъ сильную любовь къ своей кузин Изабелл д’Иммармонъ, которая отвчала ему такимъ же чувствомъ. Если вс эти господа и имли какіе-нибудь темные умыслы, то они весьма искусно скрывали ихъ, по крайней мр, ничто въ образ жизни этихъ сельскихъ дворянъ не давало повода къ подозрніямъ. Во всякомъ случа было извстно, гд можно было искать ихъ въ случа надобности. Теперь для сыщика оставалось одно таинственное лицо (такъ какъ Кантекоръ, не искусившійся еще достаточно въ интригахъ, не обращалъ должнаго вниманія на женщинъ) и этимъ лицомъ былъ юный король, который, какъ усматривалось, былъ влюбленъ безъ ума въ Полину Боргезе. Слдъ былъ найденъ, онъ велъ въ Римъ. Тамъ Жеромъ Кантекоръ смотрлъ въ оба, узналъ многое, что его очень удивило, велъ замтки и не сомнвался боле въ томъ, что его опытъ и искусство приведутъ его къ блестящимъ результатамъ. Фушэ ободрялъ его, совтуя быть скромнымъ, терпливымъ и молчаливымъ. Изъ Рима Кантекоръ вернулся въ Парижъ, слдуя за стройнымъ молодымъ человкомъ съ прекрасными темно-голубыми глазами, котораго называли Гранли. Юноша съ своей благородной наружностью, казалось, былъ рожденъ для того, чтобы покорять и привлекать вс сердца, внушать самую горячую преданность, а между тмъ, какъ въ прошедшемъ, такъ и въ настоящемъ это было самое несчастное существо, преслдуемое судьбою самымъ несправедливымъ и жестокимъ образомъ.
Въ одинъ изъ іюньскихъ вечеровъ, около семи часовъ, молодой человкъ перешелъ заставу, къ которой примыкала деревня Нельи, Кантекоръ слдовалъ за нимъ но всмъ улицамъ, какъ шпіонъ, не спуская съ него глазъ и стараясь не потерять изъ виду между встрчавшимися прохожими. Поймать его было бы верхомъ удачи, Кантекоръ зналъ теперь прекрасно, что юноша былъ осужденъ на смерть со дня рожденія, приговоренъ во времена террора и* директоріи, осужденъ консульствомъ и имперіей. И, вроятно, Бурбоны, если бы имъ удалось вернуть себ престолъ предковъ, имли бы еще больше основанія избавиться отъ юноши.
Итакъ, въ этотъ вечеръ этотъ опасный для всхъ молодой человкъ направлялся быстрыми шагами къ предмстью Сентъ-Онорэ. Вечеръ былъ дивный, свтъ какъ бы не хотлъ уступать мста ночи, дти играли по середин улицы, женщины, стоя или сидя на порогахъ хижинъ, болтали о своихъ длахъ, ожидая возвращенія мужей посл дневной работы. Солнце обливало мягкимъ свтомъ черныя черепицы крышъ и ложилось трепещущими бликами на стеклахъ отдаленныхъ домовъ. Безграничная нжность, тишина и чистота благодатнаго времени года, разлитая въ воздух, нашептывала о надежд, любви и радостяхъ жизни. Но Гранли, не замчая этой мирной картины и припоминая лишь вс обстоятельства своей прошлой жизни, торопился итти впередъ.
Въ двадцати шагахъ отъ него слдовалъ задыхаясь Кантецоръ, недовольно бормоча:
— Куда идетъ онъ этой дорогой? Это неблагоразумно заставлять бгать людей за собой… и притомъ сегодня такъ жарко!..
Проходя мимо кабачка, онъ съ завистью взглянулъ въ окно и, увидя группу рабочихъ и солдатъ, сидвшихъ за столомъ и опустошавшихъ стаканы, не могъ удержаться отъ глубокаго вздоха сожалнія:
— А моя обязанность слдить… Ну, будемъ слдить… Придетъ же и намъ чередъ веселиться и пить…
Все тмъ же шагомъ молодой человкъ прошелъ все предмстье. Передъ однимъ маленькимъ, низкимъ домомъ онъ замедлилъ, однако, свои шаги, на секунду остановился, затмъ пошелъ дальше. Такимъ образомъ онъ прошелъ Анжуйскую улицу, повернулъ направо по улиц ‘Хорошей Трески’ и вышелъ на площадь ‘Согласія’. Тамъ онъ остановился и въ задумчивости любовался издали видомъ, который открылся передъ нимъ.
Огромная площадь, съ своей свободной серединой, лишенной статуи Людовика XV, а потомъ и статуи Свободы, казалась еще боле пустынной въ этотъ тихій вечеръ. Гранли припоминалъ, безъ сомннія, другое время, другимъ представилось ему это историческое мсто. Въ своей памяти онъ возобновлялъ огромную, ревущую толпу, окружавшую эшафотъ, воздвигнутый на залитой кровью земл, онъ слышалъ революціонныя псни, грохотъ телгъ, глухой шумъ ножа. Тамъ, въ ста метрахъ отъ него, двнадцать лтъ тому назадъ работала ‘національная бритва’, ‘мельница молчанія’, страшная гальотина, всегда готовая убивать, жадная и ненасытная. Тамъ падали съ плечъ тысячи головъ, тамъ ‘чихало въ отруби’ французское дворянство, тамъ съ царственнымъ достоинствомъ погибли Людовикъ XVI и Марія-Антуанетта. Молодой человкъ приподнялъ медленно шляпу, обнажилъ голову и съ высоко поднятымъ челомъ, устремивъ взглядъ на это полное жуткихъ воспоминаній мсто, долго размышлялъ и какъ бы мысленно молился. Въ тридцати шагахъ отъ него Кантекоръ, спрятавшись за огромнымъ деревомъ, смотрлъ во вс глаза. На одно мгновеніе ему захотлось подражать тому, кого онъ наблюдалъ, и, снявъ шляпу, даже склонить голову. Но убжденія его не позволили ему исполнить это, тмъ не мене онъ сдлался очень сосредоточеннымъ и ршилъ:
— Ага, я понимаю… это мсто богомолья!..
Прошло минутъ двадцать, Гранли не двигался съ мста. Агентъ Фушэ звалъ за деревомъ. Наконецъ молодой человкъ, сдлавъ рукой жестъ прощанія, двинулся дальше по направленію къ улиц Рояль. Кантекоръ, слдуя по его стопамъ, прошелъ за нимъ въ улицу Виль-Эвекъ и направился по Анжуйской. Новая церковь Магдалины, съ тяжелыми коричневыми колоннами, которая, по мысли Наполеона, должна была сдлаться храмомъ Славы, осталась позади, налво была старая церковь того же имени, сломанная и окончательно разрушенная кирками и мотыгами, кварталъ былъ неузнаваемъ.
По всей длин Анжуйской улицы протянулись стны и фасады частныхъ домовъ, воздвигнутыхъ на мст бывшаго владнія благочестивыхъ бенедиктинцевъ, зелень, остатки прежнихъ садовъ, обливала ограды, вылзала наружу. Кантекоръ снова былъ въ полномъ недоумньи. Куда же онъ шелъ наконецъ? А онъ могъ бы догадаться. Вдь этой самой дорогой когда-то, въ дни красныхъ колпаковъ онъ, рыча отъ восторга, слдовалъ за телгой, везшей быстрой рысью тла казненныхъ.
Въ конц Анжуйской улицы Гранли остановился передъ очень красивымъ двухъэтажнымъ домомъ, онъ поднялъ молотокъ у двери, постучалъ и сталъ ждать. Въ свою очередь, ждалъ и полицейскій, прижавшійся за угломъ дома.
Дверь пріоткрылась, между открывшимъ ее человкомъ и пришедшимъ завязался короткій разговоръ, одинъ просилъ, настаивалъ, другой колебался, указывалъ на препятствія, но, наконецъ, уступилъ и впустилъ Гранли. Кантекоръ тотчасъ вышелъ изъ своей засады и въ три прыжка очутился передъ домомъ, который внушалъ ему подозрніе. Это было какъ разъ во время, чтобы помшать закрыть дверь. Сильной рукой онъ остановилъ падающій затворъ, откинулъ его и, въ свою очередь, проскользнулъ въ переднюю. Старый, испуганный человкъ преградилъ ему путь:
— Сударь, сюда нельзя входить!.. Кто вы такой?..
Кантекоръ, нисколько не смутясь, грубо отвтилъ:
— Я вхожу туда, куда и другіе входятъ. Кто я? Полицейскій, милйшій мой… Молчи или берегись! Ты принимаешь изгнанниковъ и измнниковъ… Я видалъ… отойди, дай дорогу!..
— Ахъ, сударь!— вн себя промолвилъ старикъ…— Если-бы вы знали, если бы вы слышали этого молодого человка… Здсь погребены его отецъ, его мать…
— Погребены здсь?— прервалъ Кайте коръ…— Что ты тамъ мн разсказываешь? Гд же я?
— Здсь,— важно промолвилъ старикъ:— здсь прежнее кладбище св. Магдалины.
— Чортъ возьми! это правда!— пробормоталъ Кантекоръ, и невольная дрожь пробжала по его тлу…— Ну, все равно, я долженъ самъ все видать.
И онъ пошелъ вглубь дома.
Посл террора старое кладбище было куплено адвокатомъ Оливье Десклоза. Роялистъ хотлъ спасти такимъ образомъ отъ оскверненія этотъ пропитанный кровью клочокъ земли, гд были похоронены драгоцнныя для него тла казненныхъ короля и королевы, Шарлотты Кордэ, мадамъ Роланъ, Дюбарри, герцога Орлеанскаго, жирондистовъ, а также, о замогильныя встрчи! обоихъ Робеспьеровъ, д’Анріо, Дюма, Кутона, д’Эбера, гд смшались въ безпорядк кости убитыхъ 10-го августа швейцарцевъ и тысячъ аристократовъ, обезглавленныхъ въ продолженіе революціонныхъ годовъ.
Такимъ образомъ, несмотря на т мры предосторожности, которыя были приняты цареубійцами, сжегшими въ известк изувченныя тла своихъ высокихъ жертвъ, чтобы потомство не попыталось ‘воздать почести остаткамъ тирановъ’, все-таки паломничество къ королевскимъ останкамъ оказалось возможнымъ для послднихъ уцлвшихъ придворныхъу преданныхъ покойному королю.
Кантекоръ шелъ узкимъ коридоромъ и вошелъ въ кладбищенскую ограду, гд была масса зелени, кустовъ, деревьевъ и крестовъ, обозначавшихъ могилы. Въ конц прямой аллеи полицейскій увцдилъ Гранли, склонившагося передъ низкимъ холмикомъ, защищеннымъ деревянной оградой, на которомъ росли дв ивы. Это были королевскія могилы, расположенныя въ уединенномъ уголк у стны, недалеко отъ колодца.
На войн Кантекоръ былъ очень храбръ. Множество разъ въ него стрляли картечью, онъ наноси ль жестокіе удары, самъ былъ изрубленъ, о чемъ достаточно краснорчиво свидтельствовали многочисленные рубцы на его тл. Днемъ, въ хорошей кампаніи, онъ не боялся ни Бога, ни чорта, какъ онъ говорилъ и говорилъ врно. Но каждый иметъ свои слабости, онъ съ трудомъ дышалъ воздухомъ кладбища, особенно, при наступленіи вечера. Теперь же спускалась уже ночь, тни сгущались. Онъ чувствовалъ, что по его спин пробгаетъ холодокъ, и съ безпокойствомъ озирался кругомъ. Онъ погрузился въ воспоминанія. Сколько разъ, будучи мальчишкой, онъ, крестникъ республики, провожалъ сюда съ пснями телги, чтобы посмотрть, какъ послдній разъ кувыркнутся въ ровъ т, которые покоились теперь въ общей куч въ земл.
Онъ вспоминалъ Дюбарри, растрепанную, рыдающую, умоляющую палача, молчаливую королеву, величественную мадамъ Роланъ, и въ особенности женщинъ, которыхъ въ послдній ихъ часъ онъ билъ по щекамъ, оскорбляя ихъ дикими насмшками и безстыдными тлодвиженіями. Ему казалось, что тамъ, немного подальше стонетъ сама земля… Но нтъ, что за глупости!.. Однако почему этотъ огромный кипарисъ такъ похожъ на черную женщину безъ головы?.. Мсто было черезчуръ уныло. Ему мерещились голоса подъ землей… Что если вс эти могилы откроются?.. Что если он слишкомъ тсны и поэтому выбросятъ вс кости?.. Если вс погребенные встанутъ и пойдутъ, неся въ рукахъ свои отрубленныя головы?.. Онъ почувствовалъ внезапное головокруженіе, на лбу выступилъ холодный потъ, онъ пятился назадъ и повернулъ, наконецъ, къ дому. Старикъ ждалъ его. Съ трудомъ ворочая языкомъ, Нантекоръ спросилъ сдавленнымъ голосомъ:
— Другого выхода отсюда нтъ?
— Нтъ.
— Хорошо, я ухожу, только ни слова этому молодому человку, а то…
— Я не скажу ничего.
— Отлично, до свиданія!
Онъ вышелъ изъ сада, какъ выходятъ изъ ямы, кишащей змями.
Тмъ временемъ Гранли оставался недвижимымъ передъ двойной могилой короля и королевы.
Онъ отдался своимъ воспоминаніямъ. Ему грезилось его счастливое дтство: Версаль, Тріанонъ, его кузины, герцогини и маркизы, игравшія въ пастушекъ съ блыми барашками, украшенными голубыми лентами, кружки и хороводы, которые водили принцессы, блестящіе парады и солдаты, такіе великолпные въ своемъ вооруженіи. Онъ слышалъ зовъ трубъ на мощеныхъ дворахъ огромнаго королевскаго дворца, потомъ, во внутреннемъ бломъ зал, голосъ Маріи-Антуанетты, пвшей за клавесиномъ. Онъ вспоминалъ Компьенскій замокъ, гд вс были такъ веселы, гд въ семь забывали про этикетъ, Тюльери, который онъ не такъ любилъ, такъ какъ туда перезжали на зиму. Потомъ декорація вдругъ перемнилась, воздухъ, напоенный запахомъ рдкихъ духовъ, оглашаемый веселымъ хоромъ, пснями, рзко измнился: почувствовался запахъ пороха, народа, послышались крики, угрозы, проклятія. И онъ, это дитя, умвшее только смяться, онъ научился дрожать. Миновала любовь, преданность, врность, подъ звуки барабановъ, въ красномъ колпак, вошла злоба и ненависть. Потомъ трагедія — трагедія Варенна, эти незабвенные дни, наконецъ Тампль и плнъ. Онъ возстановлялъ въ своей памяти вс лица, которыя онъ такъ любилъ нкогда. И большинство изъ нихъ, посл долгихъ и страшныхъ мученій, покоилось здсь, въ этой земл!.. Онъ называлъ ихъ, громко крича и протягивая руки. И вотъ, передъ духовнымъ его взоромъ отверзлась земля, на его зовъ выходили одинъ за другимъ молчаливые обитатели этого мста покоя. Галюцинируя, онъ видилъ ихъ такими, какъ они были въ послднее утро, у подножія эшафота. Здсь былъ весь дворъ, весь Версаль, весь Тріанонъ, вс принцы, принцессы, король и королева открывали кортежъ. Они приближались къ нему медленно и торжественно, какъ бы привтствуя своимъ прошлымъ его настоящее, а также и будущее.
Но какъ они были блдны! Какой ужасъ глядлъ изъ глубины ихъ очей!.. И у всхъ ихъ вокругъ шеи лежало красноватое колье, ‘слдъ алой крови прекрасныхъ аристократовъ’, борозда отъ гильотиннаго ножа на ше.
Гранли отступилъ передъ этими призраками, которыми наполнилось все кладбище. Со всхъ сторонъ ихъ прибывало все больше и больше. Это былъ настоящій смотръ дворянству и королевской фамиліи.
Король!.. Королева…
Невидимые барабанщики били въ барабаны, ему слышались церковные напвы, тихій и торжественный гимнъ во славу Бога.
Но вдругъ издали послышался гулъ, сначала глухой, неясный, затмъ боле громкій, наконецъ потрясающій, бшеный ревъ: это озврлая, издалека шедшая и все время пьянствовавшая толпа рычала марсельезу и другія революціонныя псни. Въ это же время въ воздух пронесся страшный вихрь, склонившій деревья, сорвавшій листья, уносившій черепицы, камни…
И Гранли, вн себя отъ ужаса, увидалъ, какъ ураганъ сорвалъ головы съ плечъ и унесъ ихъ въ вихр кровавой пыли, а обезглавленныя тла медленно повалились на землю. Тогда, не будучи въ состояніи выносить боле это зрлище, онъ вернулся въ домикъ сторожа этого священнаго мста. Поблагодаривъ старика, онъ вышелъ скорымъ шагомъ изъ дому, на улиц вытеръ лицо, омоченное слезами, и пошелъ, куда глаза глядятъ. Не отдавая себ отчета, грустный и удрученный, онъ повернулъ по улиц, которая шла вдоль стнъ гостиницы Сойкуръ, монастыря Виль-Эвекъ, прошелъ подъ высокой аркой того же названія и такимъ образомъ попалъ въ улицу Сюренъ. Оттуда, оріентировавшись, онъ направился къ предмстью Сентъ-Онорэ.
Ночь была ясная, прозрачная, миріады звздъ мерцали въ вышин, луна сіяла меланхоличнымъ свтомъ, въ ста метрахъ отъ Гранли слдовалъ Кантекоръ, не теряя его изъ виду и стараясь заглушить шумъ своихъ шаговъ. Такимъ образомъ шли они долго, въ пустынной улиц почти не было прохожихъ. Наконецъ Гранли остановился по середин предмстья передъ низенькимъ домикомъ, въ которомъ была часовая лавочка, до сихъ поръ еще освщенная. Полицейскій видлъ издали, какъ Гранли вошелъ туда посл короткаго ожиданія. Минуты проходили… четверть часа… полчаса… огни потухли, ставни лавочки закрылись.
— Отлично!— проворчалъ агентъ Фушэ:— онъ остался въ своей нор!
Отойдя нсколько шаговъ, онъ позвалъ двухъ полицейскихъ, дежурившихъ недалеко отъ этого мста, и коротко отдалъ имъ приказаніе, указывая на домъ, гд скрылся молодой человкъ. Затмъ подозвалъ извозчика и кинулъ ему:
‘Набережная Малакэ, въ главное полицейское управленіе… да живо!..’
Кучеръ сдлалъ гримасу, но стегнулъ лошадь, которая двинулась крупной рысью. Въ конц предмстья Сентъ-Онорэ, которое кончалось Рульской дорогой, былъ переулокъ, который назывался, кака, о томъ гласила надпись, переулкомъ Мо-Вестю, вроятно, въ честь своихъ жителей, лишенныхъ, увы, элегантности!
Этотъ переулокъ, окаймленный обрушившимися стнами, представлявшій зимой помойную яму, а лтомъ засыпанный пескомъ и пылью, посл безчисленныхъ поворотовъ, упирался въ стну Эрансизскаго кладбища, въ томъ мст, гд теперь находится паркъ Монсо.
Нсколькими годами раньше, благодаря фантазіи одного изъ владльцевъ, узкое пространство переулка было загорожено въ ста метрахъ отъ главной улицы какимъ-то удивительнымъ строеніемъ, въ род низкаго одноэтажнаго сарая, куда ставились ручныя телжки, служившія торговцамъ въ теченіе круглаго года.
Впослдствіи предпріятіе это рухнуло, опустлый сарай мало-по-малу разрушивался и наконецъ превратился въ развалины, въ скоромъ времени черезъ об двери, съ свера и юга, сквозь пустое помщеніе возстановилось движеніе, тупикъ сталъ переулкомъ, однако, этотъ проходъ былъ извстенъ только жителямъ квартала, для постороннихъ тупикъ существовалъ попрежнему. Мсто это какъ будто было приноровлено для тайнаго притона, для внезапныхъ исчезновеній тхъ таинственныхъ авантюристовъ, подозрваемыхъ и преслдуемыхъ, которыхъ было такъ много въ то время.
На углу улицы и предмстья стоялъ небольшой домикъ, въ первомъ этаж котораго находилась лавочка, во второмъ этаж надъ ней была небольшая квартира, домикъ былъ покрытъ остроконечной крышей и имлъ выходъ на об улицы. Въ этомъ домик жилъ уже двадцать лтъ скромный часовыхъ длъ мастеръ, по имени Гіацинтъ Боранъ. Онъ устроился въ этомъ мрачномъ жилищ съ своей двухлтней дочкой Ренэ, вмст съ ними поселились его работникъ Влезо съ своей женой, толстой Жанной, которая справляла вс службы. Боронъ разсказалъ своимъ новымъ сосдямъ, что онъ вдовецъ и ухалъ изъ квартала, гд жилъ, чтобы избгнуть тяжелыхъ воспоминаній. Черезъ три мсяца любопытство, которое возбуждаетъ всякое новое лицо, смнилось, благодаря вжливости, аккуратности и доброжелательству Борана и его домашнихъ, общимъ уваженіемъ, и никто боле не интересовался ими Они пережили революцію, терроръ, директорію, чувствуя себя въ полной безопасности, консульство также не затронуло ихъ, не побезпокоила и имперія, очевидно, это были совершенно безвредные люди.
Часовщикъ, въ черной шелковой шапочк на голов, съ большой лупой въ правомъ глазу, проводилъ цлый день за мелкой работой, приковывавшей все его вниманіе, тмъ не мене, сидя за своимъ верстакомъ, стоявшимъ передъ узкимъ окномъ съ маленькими стеклами, онъ видлъ все, что происходило снаружи, и наблюдалъ за улицей. Очень часто какой-нибудь прохожій останавливался передъ его окномъ, гд были выставлены скромные товары: трое часовъ изъ позолоченнаго цинка, старые стнные часы, нсколько серебряныхъ часовъ, разложенныхъ въ рядъ, серьги, обручальныя кольца, табакерки, всевозможные брелоки, дтскія пoгремушки — все это было разложено въ окн часового магазина. Прохожій погружался въ созерцаніе этихъ богатствъ и, какъ бы въ разсянности, постукивалъ пальцами по стеклу.
Если Боранъ вставалъ съ мста, любопытный тотчасъ удалялся съ самымъ беззаботнымъ видомъ, если же часовщикъ оставлялъ работу и снималъ свою скуфейку, тогда чужестранецъ смло входилъ. Вотъ все, что удалось замтить такому проницательному полицейскому, какъ Кантекоръ, и то цной какой затраты времени, какого терпнія!
Большинство изъ этихъ таинственныхъ постителей, постоянныхъ кліентовъ ‘дяди Борана’, какъ его называли сосди, составляли старые люди, старые мужчины, старыя дамы, прихрамывавшіе, съ палками въ рукахъ, служившими имъ подспорьемъ, пахнувшіе бергамотомъ и испанскимъ табакомъ, увренные, что ихъ старость защититъ ихъ отъ подозрній. Они входили, усаживались на деревянныхъ стульяхъ и разговаривали медленно и тихо, въ это время часовщикъ, для отвода глазъ, кропотливо разсматривалъ какую-нибудь старинную золотую луковицу — предлогъ визита. Блезо продолжалъ свою работу въ своемъ углу, въ задней комнат, служившей столовой, находилась кухня, и толстая Жанна готовила обдъ или убирала посуду, Ренэ, сперва двочкой, а потомъ двушкой, стояла передъ дверью и наблюдала за проходившими по улиц.
Что могло быть, въ самомъ дл, боле невиннаго, какъ вс эти лица, эта маленькая торговля, эти кліенты?.. Иногда старый господинъ встрчалъ у Борана старую даму. Было ли это случайно, или нтъ, какъ знать? Были ли они знакомы? Можетъ быть. Они обмнивались тысячами поклоновъ, любезностей и, быть можетъ, какими-нибудь сообщеніями, которыхъ никто не слышалъ.
Иногда заходилъ какой-то чужеземецъ съ загорлымъ, огрублымъ отъ морского втра лицомъ, съ отважной, предпріимчивой наружностью. Онъ покупалъ часы или табакерку, платилъ ассигнаціями и уходилъ, что могло быть проще этого? И кому могло прійти въ голову, что съ этими связками ассигнацій проскальзывало иногда письмо или сообщеніе, которыя содержали страшныя имена. И, однако, во время террора, и въ особенности во время директоріи, это случалось очень часто.
Домъ Борана, имвшій такой честный и скромный видъ, служилъ центромъ заговора роялистовъ. Часовщикъ, сынъ лакея Людовика XV, былъ глубоко преданъ своимъ законнымъ королямъ. Необразованный, простой человкъ, онъ по-своему служилъ имъ, но извстно вдь, что и маленькіе люди могутъ оказывать иногда огромныя услуги.
Подъ остроконечной крышей на чердак былъ устроенъ чуланъ, служившій тайнымъ убжищемъ, онъ былъ узокъ, закрывался дверью, скрытой въ стн, которая замыкалась деревяннымъ болтомъ, вытаскиваемымъ, когда гость входилъ въ чуланъ. Чердакъ былъ совершенно пустъ и его можно было сразу окинуть взглядомъ, въ случа обыска, хлопотъ не было — повсюду виднлась только огромная паутина, которую тщательно сохраняли. Закоулокъ этотъ былъ восьми шаговъ длиной и шириной, и въ немъ могло помститься два человка, въ случа крайней нужды — три. Онъ былъ боле высокъ, чмъ широкъ, и формой своей крыши напоминалъ гасильникъ, такъ его и звали, черезъ щели между досками, сквозь червоточины свободно проникалъ свжій воздухъ, равно какъ и вода съ небесъ въ дни большихъ дождей, это было одно изъ неудобствъ этого убжища. Всю обстановку его составляли два соломенные матраца. Въ этомъ мст въ теченіе послднихъ десяти лтъ многіе изъ вожаковъ роялистскаго заговора проводили по нскольку дней, графъ де-Фроттэ, Пишегрю, поздне Шареттъ, очень часто Жоржъ Кадудаль и кавалеръ Брюсларъ, какъ и многія другія лица, принимавшія дятельное участіе въ заговор того времени.
До 1806 года не было ни малйшаго повода, который могъ бы возбудить подозрніе полиціи, такой дятельной въ эти годы всевозможныхъ политическихъ треволненій. Гражданинъ Боранъ въ печальные дни эшафота, ‘дядя Боранъ,.- — во время консульства и имперіи,— сохранялъ незыблемо свою репутацію спокойнаго и мирнаго человка, чуждаго всякимъ политическимъ страстямъ и живущаго исключительно для своей дочери, его единственной радости, и для своего маленькаго дла, которое процвтало.
Въ начал 1795 года семья часовщика неожиданно увеличилась, благодаря прізду его племянника, мальчика помоложе Ренэ, имвшаго въ то время не боле двнадцати лтъ. Однажды утромъ сосди Борана увидли въ лавочк это новое лицо, которое и было представлено имъ при удобномъ случа подъ именемъ Шарля Борана, сына Сильвана Борана, младшаго брата Гіацинта, жившаго въ своемъ родномъ город, въ Понтъ-Эвек. Ребенка привезли въ Парижъ учиться мастерству дяди подъ его присмотромъ, чтобы впослдствіи онъ могъ существовать этимъ ремесломъ на своей родин. Это былъ хрупкій и блдный ребенокъ, съ свтлыми волосами, личикомъ двочки, съ вялой походкой, не нужно было особенной наблюдательности, чтобы вывести естественное и безспорное заключеніе, что воздухъ Нормандіи совсмъ не былъ такъ здоровъ, какъ объ этомъ разсказывали. Вс дти изъ долины Тука прізжали въ Парижъ очень блдными и худыми.
Боранъ объяснилъ плохой видъ мальчика недавней лихорадкой, и никто боле не интересовался этимъ пріздомъ, столь обыкновеннымъ въ каждой семь. Въ продолженіе шести мсяцевъ мальчикъ росъ въ тяжелой атмосфер предмстья, сидя дома, часто боля и постоянно работая вмст съ Бораномъ или Блезо часовые колесики, приготовляя различные сплавы и пріобртая всевозможныя спеціальныя познанія, необходимыя въ его ремесл. Въ свободное время онъ много читалъ, по преимуществу исторію Франціи.
Вс эти занятія заставляли его сидть дома, какъ и всхъ тхъ, съ кмъ онъ жилъ.
Лтомъ, по воскресеньямъ, вся семья, считая въ тсГмъ числ работника и работницу, отправлялась на дачу, въ сторону Ванва, гд у Борана былъ маленькій домикъ, стоявшій въ небольшомъ саду. Домикъ былъ удаленъ отъ всякаго жилища, находился въ сторон отъ дороги, тамъ можно было не бояться любопытныхъ глазъ и ушей.
Путешествіе совершалось очень весело въ нанятой для этого случая телг, гд вс сидли въ куч между корзинъ съ провизіей. Какъ только прізжали, тотчасъ вытаскивали вс състные припасы и располагались въ дом. И каждый разъ повторялась одна и та же удивительная сцена, вс лица, манеры, тонъ всхъ моментально мнялись.
— Ваше высочество!— говорилъ Боранъ, падая со всми остальными на колни передъ своимъ ученикомъ:— обойдемся безъ принужденія сегодняшній день, позвольте вашимъ слугамъ высказать вамъ свое благоговйное почитаніе и любовь.
И Шарль, не безъ достоинства, поднималъ своихъ врныхъ друзей, простертыхъ ницъ передъ нимъ, и безъ принужденія исполнялъ таинственную роль принца до наступленія вечера.
Кто же былъ этотъ ребенокъ, по вншности такой скромный, котораго съ глазу на глазъ вс, знавшіе тайну его происхожденія, привтствовали такимъ врноподданническимъ образомъ.
Въ предмсть вс обходились съ ребенкомъ, а затмъ и съ юношей, безъ особаго уваженія, фамильярно, хотя съ горячей, бросающейся въ глаза любовью.
Когда графъ де-Фроттэ принесъ однажды ночью этого ребенка, этого десятилтняго мученика, худого, блднаго, съ длинными, безцвтными волосами, дрожащаго отъ страха и лихорадки, завернутаго въ плащъ и доврилъ его скромному торговцу изъ улицы Мо-Вестю, онъ приказалъ тогда держаться съ мальчикомъ такого обхожденія и выполнять его съ самой величайшей точностью и строгостью. И порой это обстоятельство доставляло тяжелое испытаніе для гордости принца, потому что это былъ дйствительно принцъ.
Еще одно приказаніе было дано вождемъ роялистовъ: никто не долженъ былъ подозрвать о царственномъ происхожденіи ребенка, кром Борана и.его домашнихъ. Ни подъ какимъ видомъ онъ не долженъ былъ быть открытъ даже приверженцамъ королевской партіи, которые заходили иногда искать убжища и находили его въ ‘гасильник’, хотя бы они даже и догадывались. Никто, кром троихъ: Кадудаля, Шаретта и Брюслара не долженъ былъ ничего знать. Дло шло о жизни маленькаго изгнанника. Этотъ приказъ былъ выполненъ неукоснительно. Хотя графъ де-Фроттэ и умеръ передъ взводомъ разстрлявшихъ его солдатъ, но вс оставались послушными его замогильному голосу.
Это былъ жестокій урокъ смиренія для потомка великолпныхъ предковъ, впослдствіи онъ, быть можетъ, и вспомнилъ о немъ!
Между нимъ и Ренэ, которая была старше мальчика на три года, возникла самая горячая любовь, вначал, съ высоты благоразумія умной, маленькой двочки, она почитала его, какъ королевское дитя, но это основное чувство смнилось вскор самой горячей любовью добровольной рабы. Благородный мальчикъ, вырванный неожиданно изъ той ужасной обстановки, въ которой онъ слышалъ одн только угрозы, сопровождаемыя страшными жестами и произносимыя грубымъ, свирпымъ тономъ, еще дрожа отъ страха, бросился въ нжныя объятія всхъ членовъ этого скромнаго, молчаливаго, привтливаго домика. Но мало-по-малу ребенокъ вырасталъ, онъ развивался чрезвычайно быстро въ атмосфер этой теплицы, онъ длался безпокойнымъ, обстоятельства мнялись.
Теперь, въ свою очередь, онъ началъ обходиться съ Ренэ съ снисходительностью, съ принужденностью, свойственною юнош, который длается мужчиной, которая при этомъ увеличивалась отъ сознанія имъ своего происхожденія. Когда ему было пятнадцать лтъ, а ей восемнадцать, онъ былъ прелестнымъ мальчикомъ, а она красивой двушкой съ длинными черными волосами, блднымъ лицомъ и темными горящими глазами. Чрезвычайно проницательнымъ оказался бы тотъ, кто сумлъ бы отгадать, какого рода была привязанность между королемъ въ изгнаніи и лавочницей, его врноподданной и повренной всхъ его тайнъ. Иногда они краснли въ присутствіи другъ друга. Знали ли они причину этого? Прошелъ еще одинъ годъ существованія въ этомъ маленькомъ домик, гд вс сталкивались другъ съ другомъ, затмъ однажды вечеромъ пришелъ старикъ, очень внушительной наружности, постучалъ въ стекло, сказалъ пароль и далъ Борану бумагу желтоватаго цвта, которую тотъ сейчасъ же узналъ, хотя для другихъ она не имла никакого значенія.
На этой бумаг была написана рукой Борана съ подписью въ конц слдующая фраза:
‘Получена вещь для возвращенія по первому требованію’.
Эту записку онъ самъ отдалъ когда-то Фроттэ, поздне онъ могъ выдать принца только предъявителю этой странной квитанціи.
Взволнованный Боранъ грустно вздохнулъ. Четверть часа спустя принцъ слъ въ экипажъ и ухалъ.
Онъ узжалъ довольный, не оглядываясь назадъ: въ это время честолюбіе подавляло въ немъ вс другія чувства, да и любовь къ приключеніямъ была у него врожденнымъ чувствомъ.
Въ покинутомъ домик рыдала Ренэ, положивъ голову на руки, толстая Жанна вторила ей, а Боранъ и Блезо спрашивали потихоньку другъ друга:
— Куда онъ похалъ? Увидимъ ли мы его опять?
Съ тхъ-поръ Ренэ не пла боле во время работы, какъ она длала это прежде.
Пять лтъ не было никакихъ извстій, и за это время воспоминаніе объ ухавшемъ не изгладилось въ сердцахъ его врныхъ и преданныхъ друзей. Они постоянно говорили о немъ между собой, а въ часы обда съ грустью смотрли на его пустое мсто.
Иногда кто-нибудь бросалъ рдкій упрекъ:
— Все-таки онъ могъ бы хоть изрдка дать знать о себ!
Наконецъ они потеряли всякую надежду. Брюсларъ уврилъ ихъ, что принцъ умеръ. Они говорили о немъ, какъ о потерянномъ навсегда. И вотъ, однажды вечеромъ, въ іюн 1806 года, когда въ лавочк каждый былъ занятъ дломъ на своемъ мст, когда Боранъ передъ узкимъ окномъ съ маленькими стеклами разсматривалъ съ лупой въ глазу часовую пружину, Блезо сзади него въ глубин комнаты повертывалъ мдный цилиндръ, толстая Жанна перетирала въ кухн фаянсовыя тарелки, а Ренэ, молчаливая, какъ всегда, осунувшаяся и блдная, склонившись надъ начатой работой, добросовстно подшивала рубецъ,— легкій шумъ заставилъ всхъ поднять головы. За стекломъ стоялъ красивый молодой человкъ съ двичьимъ лицомъ и стучалъ по стеклу кончиками пальцевъ. Это былъ знакъ, которымъ освдомлялись когда-то искавшіе убжища эмигранты, есть ли свободное мсто и можно ли безопасно входить.
Но давно уже никто не искалъ убжища у часовщика, исключая одного Брюслара, и теперь вс колебались, не зная, отвчать ли ему.
Но вдругъ Ренэ, которая разсматривала чужеземца черезъ оконное стекло, испустила подавленный крикъ и сдлалась такъ блдна, какъ будто въ жилахъ ея не было крови, и такъ какъ стукъ извн повторился съ большимъ нетерпніемъ, то она крикнула:
— Отецъ, отецъ,— смотря на Борана такими дикими глазами, что перепуганный часовщикъ сорвалъ шапочку, которая покрывала его лысую голову, что означало: ‘можете войти’.
Тотчасъ открылась дверь, зазвонилъ колокольчикъ, и чужеземецъ вошелъ въ лавочку^. Онъ казался очень молодымъ, горделиво поднималъ свою голову и улыбался, не говоря ни слова, опираясь обими руками на золотой набалдашникъ своей трости. Оба мужчины разсматривали его съ любопытствомъ, ожидая, что онъ заговоритъ, толстая Жанна съ тряпкой въ одной рук, тарелкой въ другой высунула носъ въ дверь, чтобы ‘посмотрть, что тамъ длается’, и не выказывала никакого волненія, только Ренэ, съ дрожащими руками, стояла передъ молодымъ человкомъ и внимательно приглядывалась къ нему. Отъ нервной дрожи и судороги, перехватившей ей горло, она не могла выговорить ни слова. Наконецъ у нея вырвался сдавленный крикъ:
— Шарль, принцъ!
Боранъ и Блезо быстро вскочили при этихъ словахъ, Жанна подняла руки кверху, уронила на полъ тарелку и тряпку.
Принцъ, очень довольный произведеннымъ впечатлніемъ, далъ волю своимъ чувствамъ.
— Узнала ли ты меня?— спросилъ онъ двушку, насильно привлекая ее къ себ.— Знаешь ли ты, какъ ты похорошла?— И онъ поцловалъ ее въ об щеки, какъ длалъ это когда-то. Изъ блдной двушка стала пунцовой. Затмъ наступила очередь другихъ, онъ пожималъ вс эти лапы, протянутыя ему съ такой радостью. Вдругъ онъ предупредилъ ихъ:
— Слушайте внимательно, друзья мои! Для всхъ я зовусь Шарлемъ Гранли, просто Гранли, въ продолженіе нсколькихъ дней я долженъ скрываться, вотъ почему я пришелъ къ вамъ искать убжища въ гасильник! Скверно будетъ, если кто-нибудь явится сюда меня разыскивать! А между тмъ по моимъ слдамъ рыщутъ агенты полиціи всего свта, и въ особенности со стороны моихъ проклятыхъ дядей, которые жаждутъ моей смерти и, надо признаться, приняли вс мры, чтобы это сбылось. Я все время скрываюсь, блуждаю въ изгнаніи, благодаря чуду, мн удалось спастись отъ десятка убійцъ. И все это дло рукъ моихъ дядей! Всюду преслдуемый и гонимый, я спасаюсь во Франціи и знаете гд?..
Онъ замолчалъ и посмотрлъ на нихъ по очереди. Вс слушали его со вниманіемъ, женщины сжимая руки, мужчины съ вытаращенными глазами, съ выраженіемъ то удивленія, обожанія, восторга, то негодованія и гнва, по мр того, какъ онъ разсказывалъ о своихъ страданіяхъ.
Онъ повторилъ:
— Знаете ли вы гд? Нтъ, никто не могъ бы догадаться. Ну,— сказалъ онъ жесткимъ, ироническимъ тономъ: — я укроюсь въ войскахъ Наполеона. Если я буду въ состояніи, я поступлю къ нему на службу. Кто можетъ мн помшать въ этомъ?
Вс были поражены. Онъ забавлялся произведеннымъ впечатлніемъ.
— Да, это ршено… я предупредилъ объ этомъ своихъ послднихъ приверженцевъ… тхъ, кто еще интересуется мной… Иммармона и Прэнгеля, которые, конечно, послдуютъ за мной. Это безуміе, не правда ли?.. Ну, нтъ, это умно… И, наконецъ… у меня есть свои соображенія!..
Онъ остановился въ задумчивости, улыбнулся какимъ-то отдаленнымъ воспоминаніямъ. Остальные, негодуя и поникнувъ головой, смотрли на него молча.
Какъ онъ выросъ, какъ похорошлъ, какимъ сильнымъ и здоровымъ казался онъ, ихъ маленькій принцъ, ихъ маленькій король! Наконецъ, въ довершеніе всего, толстая Жанна расплакалась. Гранли нервно разсмялся, но негодующій Блезо разбранилъ жену за слезы, неумстныя въ этотъ радостный день.
Молодой человкъ внимательно разглядывалъ все вокругъ себя, узнавалъ знакомыя вещи все нг тхъ же мстахъ и переносился мыслью къ прошедшимъ днямъ.
Вс чувствительные люди придаютъ большое значеніе воспоминаніямъ, они думаютъ, вроятно, что мста, гд они жили, сохраняютъ ихъ отпечатокъ, частицу ихъ самихъ, но то, что имъ кажется близкимъ и дорогимъ, не производитъ никакого впечатлнія на постороннихъ зрителей. Принцъ растрогался при вид высокаго табурета, который когда-то принадлежалъ ему, въ то время, когда его царственныя руки снисходили до ремесла часовщика. Кончиками своихъ блыхъ пальцевъ, покрытыхъ кольцами, онъ собралъ на станк частицы часовъ, разсмотрлъ ихъ въ лупу и попробовалъ собрать ихъ въ одно цлое.
— Ну, что, г. Гранли,— осмлился наконецъ прошептать Боранъ:— вы еще не забыли?
— Нтъ,— отвтилъ принцъ, глубоко вздыхая: — я ничего не забылъ… ничего и никого,— прибавилъ онъ, смотря по очереди на всхъ присутствующихъ. Его глаза остановились съ лаской на молодой двушк и загорлись нжнымъ свтомъ.
— А ты, Ренэ, думала ли ты обо мн иногда?
Смущенная, она прошептала:
— Постоянно… ежечасно.
Лицо принца просіяло. Боранъ собрался, наконецъ, съ духомъ
— Ваше величество оставались…
— Тише,— прервалъ молодой человкъ, прикладывая палецъ къ губамъ:— я Гранли.
Боранъ поправился:
— Вы всегда были съ нами, несмотря на разстояніе, отдлявшее Насъ. Дочь сказала врно: каждый день, каждый часъ мы говорили о васъ. Гд были вы? Что происходило съ вами? Почему вы не извщали насъ, вашихъ преданныхъ слугъ? Потому что мы вообразили, что наша покорная преданность давала намъ право на ваше милостивое вниманіе.
Принцъ слегка покраснлъ и живо отвтилъ:
— Я не могъ… мои дорогіе друзья… Вы знаете теперь почему: у меня было столько приключеній… я бжалъ отъ опасностей… былъ опять въ тюрьм… спасся чудомъ…
— Но кто осмлился?..— произнесла поблднвшая, съ расширенными зрачками, Рено.
— Кто осмлился?— повторилъ принцъ.— Они, мятежники, мои дяди, которые, вопреки своей совсти и правд, преслдуютъ меня, выставляютъ интриганомъ, искателемъ приключеній, не хотятъ признавать во мн своего племянника, законнаго наслдника правъ, которыя они присвоили. Я долженъ бояться ихъ боле, чмъ неблагосклонности императора… Съ этой стороны у меня есть заручка, и я надюсь… но довольно, я сказалъ и такъ слишкомъ много, потому что это тайна не только моя, и я не имю права выдавать ее даже такимъ преданнымъ друзьямъ, какъ вы…
Онъ произнесъ послднія слова съ тмъ величественнымъ видомъ, который умлъ принимать въ нужныхъ обстоятельствахъ и который производилъ огромное впечатлніе на всхъ его приближенныхъ. И на этотъ разъ онъ произвелъ подавляющее впечатлніе на этихъ скромныхъ, покорныхъ людей. Они низко поклонились ему. Въ это время двое прохожихъ остановились передъ лавочкой часовщика, которая бросала свтъ на улицу, и это подозрительное присутствіе постороннихъ лицъ напомнило Борану объ обычныхъ мрахъ предосторожности.
— Господинъ Гранли,— прошепталъ онъ:— войдите, пожалуйста, въ столовую… здсь вы слишкомъ на виду.
— Ты правъ, Боранъ,— отвтилъ Боранъ, быстро повертываясь спиной къ окну.— Ты правъ… тмъ боле, что съ сегодняшняго утра я еще не завтракалъ и не обдалъ, такъ что поужинаю съ большимъ удовольствіемъ.
— Возможно ли это!— грустно вскричала Ренэ, огорченная этимъ простымъ признаніемъ.
Жанна спшила уже къ потухшей плит. Блезо заперъ лавочку, а часовщикъ спустился въ погребокъ, устроенный позади дровяного сарая. Нсколько минутъ спустя Гранли была подана яичница, холодное мясо, фрукты и легкое вино. Окруживши его, старые и преданные слуги любовались имъ, глядя на него жадными глазами, какъ на вновь найденное дитя. Они радовались его хорошему аппетиту и быстрот, съ которой онъ осушалъ свой стаканъ. Наконецъ, разбитый усталостью, онъ звая простился съ ними и попросилъ указать ему мсто для ночлега. Ренэ взялась проводить его. Тмъ временемъ толстая Жанна устроила тамъ сносную постель, ршивъ завтра исправить ее. Принцъ, въ сопровожденіи молодой двушки, направился по приставной лстниц, которая вела изъ лавки въ первый этажъ, а затмъ дальше, на чердакъ. Поднимаясь по ступенямъ, онъ шепталъ: ‘я чувствую себя моложе пятью годами, мн кажется, что я еще ученикъ… Въ конц концовъ это было хорошее время!’
На пустомъ чердак шаги молодыхъ людей будили звонкое эхо голоса ихъ звучали серьезно, потому что мсто это, полное воспоминаній, внушало уваженіе. Ренэ поставила лампу на полъ и надавила привычными пальцами деревянную щеколду, устроенную въ стн, и тотчасъ, съ глухимъ скрипомъ, напоминавшимъ грустный вздохъ, передъ принцемъ открылась дверь. Остановившись на порог, принцъ погрузился въ размышленія, затмъ онъ проговорилъ, какъ будто онъ былъ одинъ со своими воспоминаніями:
— Они приходили сюда украдкой, гонимые, безпріютные, какъ и я теперь, они располагались тугъ, какъ затравленный зврь въ ненадежномъ логовищ, они, эти славные солдаты, грудью стоявшіе за мое дло, ты, Людовикъ де-Фроттэ, мой врный генералъ, тыДНареттъ, герой, котораго я не перестаю оплакивать,ты, Пишегрю, примиренный со мной своей смертью, ты, могущественный Жоржъ Кадудаль, ужасъ голубыхъ, гордость блыхъ. Норманны, вандейцы, кретонцы, равные мужествомъ, соединенные въ могил такъ же, какъ и въ моемъ сердц!.. Вызнали мою страшную тайну, вы знали, кто былъ вашъ король, и заявили это передъ лицомъ Бога! Вы погибли во время бури, преждевременно, во цвт лтъ и оставили меня одного среди всевозможныхъ опасностей.
Онъ замолкъ, губы его беззвучно шевелились, какъ бы шепча молитву, потомъ онъ заговорилъ съ трагическимъ выраженіемъ:
— Вс погибли, и въ такое короткое время! Фроттэ умеръ, Пишегрю умеръ! Жоржъ умеръ! Фроттэ, Шареттъ погибли подъ французскими пулями, чмъ кончилъ Пишегрю? Самоубійствомъ? Можетъ быть, убитъ? А ты, Кадудаль? обезглавленный проклятымъ эшафотомъ, какъ мой отецъ, моя мать, какъ вс мои…
Его голосъ прервался, собственная рчь взволновала его, онъ задыхался отъ рыданій. Ренэ, позади его, прислонившись къ стн, съ закрытыми глазами, съ руками, опущенными вдоль тла, впала въ галюцинацію: вс вызываемыя лица проходили передъ ней. Принцъ продолжалъ:
— Кто замнитъ васъ, о мои гордые приверженцы? О, мои знаменосцы, мои солдаты, мои люди!… Мертвы, мертвы, мертвы врные хранители погибшаго королевства!.. Остается лишь оставить вс надежды и умереть, какъ и вы!..
— Ваше величество!— вскричала Ренэ вн себя, протягивая руки къ принцу.
Онъ вздрогнулъ, можетъ быть, притворно, такъ какъ притворство было до нкоторой степени въ его натур.
— Ахъ, и ты съ нами, двочка, и ты! Впрочемъ, и твое мсто тамъ, въ этомъ паломничеств къ врнымъ. Выслушай мои признанія, посвященныя памяти моихъ мертвыхъ друзей. Туть есть и твоя доля, твоя… доля той, которая живетъ, чтобы служить мн своимъ великимъ сердцемъ, о, дорогая сестра моя прошлыхъ лтъ!
Ренэ рыдала, положивъ голову на руки. Долго онъ говорилъ о судьб, и все, что онъ говорилъ, было подсказано ему воспоминаніями. Наконецъ она покинула его, оставивъ одного въ убжищ, гд онъ былъ спрятанъ отъ всхъ глазъ. Вытащивъ заботливо болтъ, которымъ притворялась дверь, все еще дрожа, она спустилась внизъ. Боранъ взглянулъ на нее и забезпокоился.
— Ты красна, ты взволнована, ты плакала, очевидно.
Взволнованная, чувствуя себя еще боле преданной принцу, она отвтила:
— Вы тоже плакали бы, какъ и я, если бы слышали, какъ онъ вспоминалъ своихъ мертвыхъ друзей, какъ онъ клялся имъ въ вчной признательности, если бы вы слышали, какъ онъ говорилъ о насъ всхъ тамъ, наверху!
— О, это великое сердце!— сказалъ убжденно часовщикъ.
Блезо и его жена вполн согласились съ Бораномъ. Въ продолженіе часа они изливались въ неизсякаемыхъ рчахъ о томъ, какъ счастливо они опять нашли своего принца, о его красот, доброт, его ум, краснорчіи и кончили самыми горячими пожеланіями ему блестящей будущности.
Наконецъ, когда на сосдней церкви пробило одиннадцать часовъ, они пошли спать. Но вс, кром одного, въ молчаливомъ домик долго еще не могли заснуть подъ впечатлніемъ неожиданнаго свиданія и всевозможныхъ приходившихъ въ голову мыслей.
Въ своей маленькой, скромной, почти бдной комнат, единственнымъ украшеніемъ которой служила легонькая, розоваго дерева этажерочка, гд стояли стеклянныя золоченыя бездлушки, но мод того времени, а также вещицы, оставшіяся отъ ея рано умершей матери, Ренэ, лежа въ своей узенькой двичьей кроватк, думала о новыхъ вещахъ. Она испытывала какую-то грустную радость, увидя царственнаго товарища своего однообразнаго дтства, принца, котораго она такъ любила и котораго не надялась боле видть.
Такимъ образомъ сбылось то, о чемъ, какъ о самомъ дорогомъ, она мечтала еще наканун.
Но почему же, несмотря на это огромное счастье, она испытывала какое-то страданіе?