Корнеты и звери, Вадимов Евгений, Год: 1929

Книга очерков
Время на прочтение: 46 минут(ы)
Скачать в PDF

ЕВГЕНІЙ ВАДИМОВЪ

КОРНЕТЫ и ЗВРИ

(‘СЛАВНАЯ ШКОЛА’)

ОЧЕРКИ

ПОСВЯЩАЕТСЯ
ИВАНУ КОНСТАНТИНОВИЧУ ГАГАРИНУ

‘…И были вчными друзьями
Солдатъ, корнетъ и генералъ…’

БЛГРАДЪ
ИЗДАНІЕ Н. З. РЫБИНСКАГО

1929

Настоящее издание является фотостатом с книги, изданной мною в 1929 году в Белграде.

Первое издание (2.000 экземпляров) было быстро распродано.

Приятно отметить, что интерес к родной старине не только не угасает, но усиливается. Если старая эмиграция читала мемуары, чтобы вспомнить пережитое, то новая читает, чтобы в правдивом изложении узнать о том, что было. Эта книга вполне отвечает желаниям читателей.

Издатель.

Фуражка милая, не рвися —
Съ тобою — жизнь моя слита!
Съ тобою бурно пронеслися —
Мои кадетскіе года!..
Изъ кадетской псни.

Насъ — человкъ двадцать пять.
Двадцать пять кадетъ одного и того же корпуса, которыхъ ведетъ въ военное училище послдній разъ сопровождающій своихъ питомцевъ кадетскій офицеръ-воспитатель.
Послдній разъ на нашихъ плечахъ кадетскіе шинели и мундиры.
Насъ ведутъ къ суровой юнкерской жизни
За спиною — семь лтъ крикливаго, веселаго, безпечнаго, самоувреннаго кадетства…
Впереди — строгая тайна знаменитой ‘гвардейской школы’ и связанной съ нею безпощадной кавалерійской тренировки въ теченіе двухъ лтъ.
Жутко и торжественно…
Восемь часовъ утра.
Послдній день мсяца августа, уже замтно отдающій сверною осенью.
Маріинская площадь, громадное зданіе Петербургской консерваторіи, Крюковъ мостъ и каналъ…
По темно-бурой водъ канала плаваютъ желтые листья.
Ихъ сноситъ утреннимъ втромъ съ деревьевъ Никольскаго сквера, окружающаго церковь Николы Морского.
Мы идемъ и молчимъ.
Перескаемъ Екатерингофскій, входимъ на слегка качающійся подъ нашими шагами Египетскій мостъ съ привставшими на переднихъ лапахъ темно красными сфинксами.
По обимъ сторонамъ моста — широкая, немного волнующаяся, изобилующая барками и мелкими финляндскими пароходами Фонтанка.
Встрчныя подводы ломовиковъ, бородатые извозчики, открытые лабазы, приказчики въ блыхъ фартухахъ у ихъ дверей, арбузы и сливы за зеркальными стеклами лавокъ, рыбные лотки съ корюшкой и снтками, усатые городовые на углахъ, направляющіяся за покупками кухарки…
Утро — какъ утро…
Вотъ уже и Ново-Петергофскій проспектъ, въ конц котораго цль нашего марша…
Настроеніе все серьезне и серьезне — и мы уже не можемъ скрывать другъ отъ друга волнующихъ насъ чувствъ.
Кое-кто пробуетъ шутить — бросаетъ какое-нибудь слово — но шутки и остроты не удаются, выходятъ ‘корявыми’ и не въ силахъ отогнать мысли, засвшія въ голов.
Правда — не на казнь и не въ тюрьму мы идемъ, въ самомъ дл!
Впереди — ‘школа’ — Славная Гвардейская школа, блестящій юнкерскій мундиръ и шпоры настоящаго кавалериста, конь подъ сдломъ и вольтрапомъ, Андреевская звзда на драгунк — и все остальное, что окружаетъ будущаго корнета.
Но не легко, очень нелегко даетъ къ себ подступъ лучезарная звзда офицера Россійской конницы…
И не только она — не легко влзаетъ на плечи и близкій уже мундиръ юнкера съ обшитыми золотомъ воротникомъ и красными обшлагами ‘стрлкой’.
Вдь сейчасъ — черезъ нсколько минутъ — сомкнутся надъ нами жуткіе своды уже хорошо извстнаго по разсказамъ другихъ зданія историческаго училища — полнаго особыхъ традицій, съ необычной для простого смертнаго кавалерійской жизнью и суровымъ ‘цукомъ’, ожидающихъ насъ юнкеровъ старшаго курса, носящихъ наименованіе ‘корнетъ’.
Они — корнеты, благородное корнетство, хранители священныхъ завтовъ предыдущихъ выпусковъ, блюстители лихого кавалерійскаго духа и, строго говоря — наши главные воспитатели и учителя.
Начальникъ училища, смнные офицеры, преподаватели военныхъ и другихъ наукъ, все это само по себ, на своемъ особомъ мст — но самое главное — непоколебимыя традиціи школы, ‘цукъ’ и ожидающее насъ ‘благородное’ корнетство…
Они — корнеты, мы — зври, сугубые зври, вандалы, скифы, сарматы, пернатые, хвостатые. мохнатые.
Мы добровольно избрали себ нашъ путь, ведущій въ ряды офицеровъ Россійской конницы — и идемъ къ огненному чистилищу, черезъ которое съ преклоненной головой долженъ пройти каждый будущій, корнетъ.
Жутко!..
Гд-то позади уже — веселое ребячество и корпусъ, каникулы въ тихихъ усадьбахъ съ уютными домами и дтскими комнатами, заботливыя мамаши, бабушки и тетки, нжности, мягкія подушки и теплыя одяла — и жесткое, строгое, неумолимое впереди…
Кончается Ново-Петергофскій проспектъ. Уже виденъ Балтійскій вокзалъ за Обводнымъ каналомъ — и черезъ минуту, другую мы уже заходимъ правымъ плечомъ въ ворота желзной ограды, отдляющей отъ вншняго міра нашу будущую ‘alma mater’ Николаевское. Кавалерійское Училище.
За оградой — прикрытое небольшимъ садомъ, высится длинное, трехъэтажное зданіе съ пристройками.
Надъ главнымъ фронтономъ зданія — длиннокрылый и широкій Николаевскій орелъ.
Вотъ она, школа!
Прощай дтство и безпечные мальчишескіе годы — здравствуй настоящая, суровая военная жизнь!

II

… Какъ наша школа открывалась,
Надъ ней — разверзлись небеса…
Изъ ‘Звріады’

Мы — въ большомъ, нсколько низкомъ вестибюл училища, въ который входимъ черезъ единственную большую дверь.
Направо — дежурная комната, за нею — корридоръ, ведущій въ цейхгаузъ и карцера, налво — ‘пріемка’ и дверь въ квартиру начальника училища.
Прямо въ глубин — входъ въ ‘гербовый’ залъ и по его сторонамъ дв уходящихъ въ высь лстницы, ведущія въ завтныя и таинственныя еще для насъ помщенія ‘эскадрона’ и казачьей сотни.
Изъ дежурной комнаты, извщенный о нашемъ прибытіи — выходитъ дежурный по училищу смнный офицеръ въ форм Смоленскаго драгуна {Въ описываемое время — вс полки армейской кавалеріи были драгунскими — безъ подраздленія на гусаръ, уланъ и т. д.}.
— Пока — въ баню!— распоряжается ‘Саша’.— Кто изъ васъ старшій, господа? Постройтесь и идите…
Это — ‘милый Саша’ ротмистръ Александръ Ивановичъ Сорокинъ, бывшій дежурнымъ въ этотъ знаменательный день.
Васъ провелетъ служитель!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Покорные всему и всмъ — двигаемся въ баню.
Насъ проводятъ среди различныхъ построекъ, заполняющихъ внутренніе дворы ‘школы’, среди конюшенъ, манежей и предманежниковъ — баня ютится гд-то совсмъ въ глубин.
За нашей группой, сохраняя чувство собственнаго достоинства, движется высокая и плотная фигура сверхсрочнаго кавалерійскаго солдата, съ вахмистерскими шевронами на рукав.
Это — Наржный, каптенармусъ училища, вдающій юнкерскимъ обмундированіемъ.
Горы этого обмундированія уже навалены въ предбанник, гд сразу и происходитъ пригонка.
Раздваемся, моемся и опять выходимъ въ костюмахъ Адама въ предбанникъ.
Отъ прошлаго на насъ уже нтъ ничего, кром натльныхъ крестовъ.
Юнкерское блье, юнкерскіе шаровары и куртки, высокіе, грубые юнкерскіе сапоги съ широкими, какъ буква ‘и’ — носами.
Сапоги — безъ шпоръ.
До шпоръ — еще очень, очень далеко!
Молодежь — ходитъ въ стнахъ школы безъ шпоръ до того времени, пока не заслужитъ ихъ по приговору начальства въ манеж за хорошую и достойную зду верхомъ, а это не такъ легко дается.
Мы одты — но видъ у насъ всхъ, несмотря на кавалерійское обмундированіе — весьма и весьма плачевный.
По училищному выраженію — ‘сугубый’.
Казенныя куртки (бушлаты) безъ галуновъ сидятъ некрасиво и грубо, еще некрасиве — синесрыя рейтузы, выравленныя въ сапоги съ голенищами, и уже совсмъ нехудожественно выглядятъ эти послдніе…
Одты…
Каптенармусъ Наржный — бывшій простой уланскій солдатъ, дослужившійся до вахмистровъ Гвардіи и прикомандированный теперь къ училищу для исполненія своей должности хранителя всхъ нашихъ шинелей, мундировъ и сапогъ — съ едва уловимой усмшкой въ глазахъ поворачиваетъ и осматриваетъ наши фигуры — фигуры такихъ теперь неуклюжихъ и робкихъ ‘господъ барчуковъ’, добровольно длающихся солдатами.
— Шароварчики узковаты! — говоритъ Наржный дловито.— Безвремнно перемните, баринъ!— Ншто можно въ такихъ штанахъ ссть въ сдло?! Одинъ смхъ будетъ!
Съ Наржнымъ — спорить трудно.
Этотъ высокій и довольно красивый мужикъ изъ подъ Полтавы, добившійся вахмистерскихъ шевроновъ — лучше знаетъ, что хорошо и что плохо для кавалериста, что нужно и что не нужно.
И когда все что слдуетъ пригнано, одто и прилажено — насъ, уже облеченныхъ сверху въ срыя солдатскія шинели — ведутъ обратно въ ‘эскадронъ’.
Опять вестибюль.
Около дежурной комнаты — опять группа новыхъ кадетъ — нашихъ будущихъ товарищей по курсу.
Это — провинціалы, кадеты корпусовъ, расположенныхъ въ другихъ городахъ, вн Петербурга.
Орловцы — Бахтина, Нижегородцы графа Аракчеева, Полтавцы, Полочане и, конечно, Москвичи съ Лефортова…
Сборъ со всхъ концовъ Имперіи…
Въ этотъ день выпускныхъ кадетъ привозятъ въ Питеръ спеціальными поздами, разбиваютъ ‘по училищамъ’ на дебаркадерахъ вокзаловъ и разводятъ по всмъ направленіямъ столицы…
Прибывшихъ провинціаловъ въ свою очередь отправляютъ въ баню, а мы — уже очищенные и переодтые — останавливаемся посреди вестибюля и покорно ждемъ своей участи…
И она теперь близка, эта участь…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сверху, по лвой отъ входа каменной лстниц — корнетской лстниц — лихо стуча шашкой по ея ступенямъ и гремя шпорами — спускается онъ.
Онъ — первый юнкеръ — ‘корнетъ’, исполняющій сейчасъ обязанности дежурнаго по эскадрону.
Его, повидимому, вызвалъ къ себ дежурный офицеръ, т. к. юнкеръ дловито подходитъ къ послднему, ‘отчетливо’ щелкаетъ шпорами и подноситъ руку къ головному убору.
— Примите эту группу молодыхъ, Аваловъ! — говоритъ офицеръ.— Проведите во взводы и назначьте временныя койки… Окончательную разбивку сдлаетъ завтра командиръ эскадрона!…
— Слушаюсь! Пожалуйте, господа!
Покорные и молчаливые движемся мы вслдъ за нашимъ вождемъ въ шпорахъ.
Поднимаемся вверхъ — но поднимаемся по правой, зврской, лстниц, слдуя традиціи, теряющейся во мгл вковъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кто первый ввелъ въ Николаевскомъ Кавалерійскомъ Училищ его традиціи — установить трудно — хотя передаваемыя изъ устъ въ уста преданія гласятъ, что многіе изъ юнкерскихъ обычаевъ и чудачествъ были введены никмъ инымъ, какъ Михаиломъ Юрьевичемъ Лермонтовымъ и его сверстниками, такъ-же прошедшими въ качеств питомцевъ это учрежденіе Императора Николая І-го, носившее въ то время наименованіе ‘Школы Гвардейскихъ Подпрапорщиковъ и Кавалерійскихъ Юнкеровъ’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Безсмертный и Беликій творецъ ‘Демона’, какъ извстно, по окончаніи юнкерства вышелъ въ Лейбъ-Гусарскій полкъ, откуда, впослдствіи, былъ переведенъ на далекій Кавказъ, вдохновившій его для цлаго ряда замчательныхъ произведеній.
Но муза навщала Лермонтова уже и во взводахъ школы — чему является свидтельницей знаменитая юнкерская молитва, входящая въ собраніе его стихотвореній:
Царю Небесный
Избавь меня
Отъ куртки тсной,
Какъ отъ огня
Отъ фланкировки
Меня избавь,
Въ парадировки
Меня не ставь…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Я, Царь Всевышній,
Хорошъ ужь тмъ —
Что просьбой лишней
Не надомъ!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кто ршается идти въ ‘школу’, избирая своимъ жизненнымъ путемъ путь офицера конницы — тотъ долженъ знать — для чего и на что онъ идетъ.
Онъ долженъ молчаливо, покорно и сознательно согласиться со всмъ, что ждетъ его въ грядущемъ въ вид всевозможныхъ моральныхъ барьеровъ, канавъ и ирландскихъ банкетовъ.
Сегодня ты — ‘зврь’, ‘вандалъ’ и ‘скифъ’, трепещущій подъ зоркимъ взглядомъ благороднаго корнетства, едва садящійся на учебнаго коня, представляешь собою только подобіе юнкера кавалеріи, — а черезъ годъ — ровно черезъ годъ въ это время — ты самъ уже благородный корнетъ и хранитель всхъ традицій школы!
Терпи-же, молодой вандалъ! Иди черезъ вс огни — и стремись къ одному: Быть ловкимъ, ‘отчетливымъ’, ‘лихимъ’, благороднымъ, дисциплинированнымъ и врнымъ.
Врнымъ Богу, Царю, Отечеству, долгу, оружію, товарищамъ, полку, штандарту — и конниц, родной конниц, лучше и величественне которой нтъ ничего на свт!
Не въ одной ‘школ’ былъ и есть ‘цукъ’.
Его подобіе существуетъ везд — и везд оно въ своемъ род — начиная отъ ‘фуксовъ’ въ студенческихъ корпораціяхъ нмецкихъ университетовъ и кончая знаменитымъ Сенъ-Сиромъ прекрасной и республиканской Франціи.
Кто хочетъ — пусть провряетъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нужно стать кавалеристомъ, а не только обучиться зд и ношенію той или другой формы.
Надлежитъ — впитать въ себя весь духъ конницы, понять его истинную сущность, сдлаться кавалеристомъ манежа и полей, а не гостинныхъ и ресторановъ.
Нужно влюбиться — и влюбиться страстно, до гроба — въ свою профессію, въ свой будущій полковой штандартъ, въ искусство зды, въ густую пыль лтнихъ ученій, въ тревожные звуки сигналовъ, въ гармонію ‘генералъ-марша’, въ пряный и милый запахъ конюшенъ, въ ласковое ржаніе коней — влюбиться во все это такъ, чтобы все остальное считать на земномъ шар второстепеннымъ и мало интереснымъ…
— Пусть другіе будутъ кмъ угодно, но я всегда буду тмъ, чмъ есть и чмъ хотлъ быть! — сказалъ какъ то Скобелевъ, вызжая на рекогносцировку.— Ни въ оберъ-прокуроры, ни въ оберъ-контролеры я не пойду!…
Шествуйте-же покорно за ведущимъ васъ въ помщеніе эскадрона дежурнымъ юнкеромъ, господа сугубые зври и будущіе корнеты!
Не вы первые, не вы послдніе.
Многихъ уже выпустила въ ряды россійской конницы славная гвардейская школа и не мало славныхъ именъ дала она исторіи…
‘И были вчными друзьями
Солдатъ, корнетъ и генералъ!…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

III

Средняя площадка училища, на которую насъ выводитъ Аваловъ — пустынна и тиха.
Это мсто ежедневнаго сбора юнкеровъ эскадрона на утреннюю и вечернюю молитву. на перекличку, на сборы передъ завтракомъ и обдомъ.
Во внутренней стн, — сейчасъ же около лстницъ — наглухо закрытая дверь въ церковь, икона съ лампадой надъ этою дверью, по сторонамъ мраморныя доски съ именами юнкеровъ, наиболе успшно окончившихъ школу въ разныя времена ея существованія.
Прямо передъ глазами, у наружной стны — въ промежутк между большими окнами, выходящими на Ново Петергофскій — портреты Императоровъ, начиная съ Николая Павловича — вс они въ форм частей кавалеріи.
Тщательно натертый паркетъ, торжественный блескъ золотого багета на портретныхъ рамахъ.
— Пока распредлите себ койки во взводахъ временно, господа!..— говоритъ Аваловъ. — Завтра утромъ разбивку сдлаетъ полковникъ.. Полковникъ Карангозовъ… Сейчасъ еще никого нтъ въ школ… Корнетство еще въ отпуску посл лагерей…
Мы облегченно вздыхаемъ…
Наши ‘корнеты’, дйствительно, еще не вернулись изъ лтняго отпуска. Они вс еще въ пути и прибудутъ только къ вечеру.
Уже боле спокойно мы разбираемъ койки, вшаемъ на нихъ карандашныя записочки и возвращаемся къ ‘корнету’.
Послдній, пріхавшій изъ отпуска на сутки раньше — повидимому мягокъ и благодушенъ.
— Будете мн представляться, господа! — говоритъ онъ, усаживаясь на тумбочку при одной изъ коекъ.— Представляйтесь по очереди, останавливаясь передо мною за четыре шага!
И наше ‘представленіе’ начинается.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это ‘представленіе’ молодыхъ юнкеровъ старшимъ заключалось въ томъ, что младшій или ‘молодой’ идетъ ровнымъ шагомъ по направленію къ сидящему въ непринужденной поз принимающему его ‘корнету’, и, остановившись по всмъ правиламъ строевого устава въ четырехъ шагахъ отъ него, отчетливо докладываетъ:
— Господинъ корнетъ, честь имю представиться: прикомандированный къ Николаевскому Кавалерійскому училищу кадетъ такого-то корпуса (или гимназистъ такой-то гимназіи, или даже студентъ такого-то университета) такой-то!
Если, по мннію корнета, молодой представился достаточно ‘отчетливо’, т. е. остановился на должной дистанціи, ясно произнесъ слова представленія и т. д.— то ‘благородный корнетъ’ длаетъ самъ два шага впередъ и, подавая молодому руку, произноситъ такъ-же свою фамилію.
— Очень пріятно!.. Корнетъ такой-то!
Если-же корнетомъ замчена какая-либо неточность или ‘корявость’ въ представляющемся ‘молодомъ’ — онъ прерываетъ его представленіе и, повернувъ молодого ‘кругомъ’ — заставляетъ начать все снова.
Въ этомъ вся тяжесть ‘пріема’.
Дефектъ найдется всегда: или молодой слишкомъ торопливо идетъ въ сторону корнета, или останавливается не въ четырехъ, а въ трехъ съ половиной шагахъ, или откидываетъ ногу при поворогахъ кругомъ, или недостаточно ясно произноситъ слова представленія…
— Кругомъ! Еще разъ!
И долго приходится бдному ‘зврю’ крутиться передъ строгимъ по ‘цуку’ корнетомъ, пока послдній найдетъ возможнымъ отвтить ему собственнымъ представленіемъ и рукопожатіемъ.
Но одного представленія мало.
Корнетъ, принимая, можетъ задавать ‘молодому’ всевозможные традиціонные вопросы, на которые молодой долженъ дать точный отвтъ.
Во первыхъ, нужно знать по номерамъ и названіямъ вс полки русской конницы — отъ перваго до послдняго, и, Боже сохрани, если кто-либо во время не постигнетъ этой премудрости.
‘Цукъ’ усилится до невыносимости, до безпощадности — и молодого будутъ вертть ‘кругомъ’ вс корнеты, отъ перваго до послдняго!
И подломъ!
Стремиться въ славную россійскую конницу и не знать на зубокъ ея полковъ, въ одинъ изъ коихъ ты неминуемо долженъ выйти!
Пока еще корнетство не собралось изъ отпуска и мы мало мальски свободны — любезный и снисходительный Аваловъ водитъ насъ по взводамъ и знакомитъ насъ съ ихъ особенностями.
Эскадронныхъ взводовъ, т. е. большихъ помщеній, въ которыхъ стоятъ юнкерскія койки — четыре.
Первый взводъ — собраніе самыхъ высокихъ юнкеровъ, второй — Лермонтовскій, т. к. въ этомъ взвод когда-то состоялъ поэтъ, третій — собраніе, наиболе высокихъ юношей второго полуэскадрона — и четвертый — лвофланговый, ‘малина’, ‘малинникъ’.
Въ каждомъ изъ помщеній — взводовъ — свои традиціонные ‘корнетскіе углы’ и ‘корнетскіе проходы’. Въ эти углы имютъ право входить и занимать койки только юнкера старшаго класса, и, Боже сохрани, если кто-либо изъ молодыхъ ступитъ дерзкою ногою на запретныя половицы паркета.
Сразу-же, со всхъ сторонъ, понесется корнетскій крикъ:
— Куда вы, молодой! Вдь это корнетскій уголъ! Полъ провалится!
И традиція корнетскихъ угловъ и проходовъ настолько сильна, что, привыкая къ мысли о ихъ непроходимости для юнкера младшаго класса — каждый изъ послднихъ, даже въ отсутствіе ‘корнетовъ’ не ршится пройти запретнымъ мстомъ, вплоть до того времени, когда, черезъ годъ, на него самого не снизойдетъ корнетская благодать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посл вечерняго чая, розданнаго намъ въ столовой училища, расположенной въ нижнемъ этаж зданія, и вечерней молитвы — мы расходимся по отведеннымъ койкамъ и начинаемъ сразу же укладываться спать.
Но отходъ ко сну для молодого школы не такъ простъ и легокъ.
Раньше, чмъ забраться подъ одяло — нужно соотвствующимъ образомъ и съ цлымъ искусствомъ сложить въ порядк вс снятые съ себя вещи — куртку, рейтузы. денную рубашку, кальсоны и носки.
Въ особенности — кальсоны.
Они должны быть сложены правильнымъ четырехугольникомъ — такъ, что бы при каждомъ предложеніи любого корнета — а послдній можетъ разбудить васъ среди ночи — вы могли-бы съ толкомъ и полною серьезностью доказать ему по всмъ правиламъ геометріи равенство сторонъ квадрата.
Аваловъ не оставляетъ насъ и здсь — и отъ него мы учимся трудному искусству складыванія своихъ вещей.
Напряженное состояніе цлаго дня даетъ себя знать — и едва успвъ приложить голову къ подушкамъ, мы, молодые, начинаемъ засыпать.
Суровая дйствительность пропадаетъ и мы быстро уходимъ въ міръ молодыхъ и милыхъ сновъ
Но не долго балуютъ насъ эти сны.
Спустя часъ-другой, около полуночи мы внезапно просыпаемся отъ громкихъ и веселыхъ словъ, стука и звона многочисленныхъ, гремящихъ шпоръ.
Сразу же возвращается сознаніе…
Взводы — и первый, и второй, и третій, и четвертый — полны ими, возвратившимися къ урочному сроку изъ отпуска.
Вотъ оно, ‘благородное корнетство’.
Они переговариваются, устраиваются на кой какъ въ своихъ завтныхъ углахъ, мелькаютъ при свт ночныхъ лампъ золотыми галунами мундировъ и свтлыми портупеями тяжелыхъ драгунскихъ шашекъ — и гремятъ, гремятъ шпорами, которыхъ у насъ нтъ!…
— Молодежь уже спитъ! — слышится чей-то высокій и увренный голосъ.— Молодежь — сугуба! Трепещи молодежь! Завтра — представиться мн всмъ по очереди!
Что же — завтра, такъ завтра! Завтра — быть бан. Назвался груздемъ — ползай въ кузовъ…
И мы опять засыпаемъ, уходя въ другой, лучшій міръ до того момента, когда въ 6 часовъ утра неожиданно-рзко проникаетъ въ нашъ сонный слухъ утренняя повстка кавалерійской трубы…
Пулей вставать, молодежь! Одваться, мыться — и строиться на средней площадк!
Пулей, пулей! Послднему — пачка лишнихъ нарядовъ!
Меньше, чмъ въ четверть часа мы продлываемъ и одванье, и умыванье, и причесыванье… Мы уже на средней площадк, куда собирается весь эскадронъ — и корнеты, и зври, для встрчи дежурнаго офицера и утренней молитвы.
Полуэскадроны выстраиваются по сторонамъ площадки, лицомъ другъ къ другу, и между ними, немного отступя назалъ, — чтобы лучше видть все построеніе, — становится впервые новый вахмистръ эскадрона.
Это — ‘земной богъ’.
Никто изъ молодыхъ даже не сметъ приблизиться и заговорить съ этимъ ‘земнымъ богомъ’ — настолько высока и почетна его фигура.
Можно обратиться по служб и по длу къ своему ‘взводному вахмистру’ — и то въ случаяхъ исключительныхъ, дабы не безпокоить его съ пустяками.
Но ‘богъ земной’ — для молодежи — недосягаемъ.
Онъ и живетъ отдльно отъ другихъ юнкеровъ — въ особой комнат, смежной съ чернымъ взводомъ, куда, разумется, можетъ быть вхожъ только старшій курсъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посл утренняго чая происходитъ разбивка по взводамъ, на которую является эскадронный командиръ.
Мы опять выстроены на средней площадк — и около насъ дловито прохаживаются четыре взводныхъ вахмистра.
— Сейчасъ придетъ полковникъ, молодежь! — предупреждаютъ насъ корнеты. Отвчать на его привтствіе отчетливо, безъ крика, но и не вяло! Полковникъ — строгъ, но справедливъ, и со слезами на глазахъ просилъ насъ, ‘продернугь’ молодежь!
Полковникъ, конечно, никого ни о чемъ не просилъ — но такъ принято говорить молодежи по традиціи и мы съ сердечнымъ трепетомъ ожидаемъ прихода эскадроннаго командира.
И онъ появляется.
Это — полковникъ Константинъ Адамовичъ Карангозовъ, извстный въ свое время въ кавалерійскомъ мір Нижегородецъ, Георгіевскій кавалеръ 1877 года, рдкій по своимъ качествамъ знатокъ коня и настоящій профессоръ конскаго эхстерьера {Экстерьеръ — наука о вншнемъ вид лошади и объ опредленіи ея достоинствъ и недостатковъ по этому виду.}.
Средняго роста, широкоплечій, съ изящными, слегка изогнутыми, кавалерійскими ногами, съ орлинымъ носомъ и черными, пушистыми бакенбардами — онъ производилъ на всхъ неизгладимое впечатлніе, которое еще боле дополнялъ маленькій блый крестъ Св. Георгія, — такой рдкій въ то время на офицерахъ, висвшій въ петлиц его сюртука.
Человкъ отчаянной и беззавтной храбрости лихой наздникъ грузинской крови — Карангозовъ въ войну 1877 го года съ небольшей горсточкой нижегородскихъ драгунъ, пожалуй, даже неожиданно самъ для себя — взялъ въ конномъ строю турецкое укрпленіе, перескочивъ, какъ черезъ барьеръ, черезъ его брустверъ и обративъ этимъ занимавшихъ укрпленіе турокъ въ полное замшательство.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На разбивку, сопровождая Карангозова — приходятъ и вс смнные офицеры.
Кром уже извстнаго читателю ‘милаго Саши’ — А. И. Сорокина — здсь же и Глбъ Петровичъ Богинскій, штабсъ-ротмистръ ‘Боря’ Гиппіусъ, хорошо извстный спортивному міру того времени Вилламовъ, очаровательный Ковако въ малиновыхъ чакчирахъ гродненскаго гусара, добрйшей души ротмистръ Коргановъ, капризный Лишинъ и всегда весьма философски настроенный украинскаго полка шгабсъ-ротмистръ Лономаревъ.
Карангозовъ обходитъ наши ряды, мряя каждаго своимъ красивымъ, орлинымъ взглядомъ.
— Въ четвертый… Во второй… Въ четвертый… Въ первый…
Вахмистра отмчаютъ распоряженія полковника и разводятъ насъ по мстамъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

День перваго сентября — день ужасный и страдный.
Въ этотъ день нтъ еще ни лекцій, ни зды, ни другихъ строевыхъ занятій — и корнетство весь день занято нами, нашей пріемкой, нашимъ ‘продергиваніемъ’.
Представленіе молодежи старшимъ идетъ во всхъ взводахъ и во всхъ углахъ, не ослабвая до поздняго вечера.
Кром знанія полковъ — намъ задаютъ вопросы о самыхъ разнообразныхъ видахъ и предметахъ кавалерійскаго быта, и, кром того, мы должны по своему умть отвтить на вопросы, на которые не въ состояніи, какъ нужно, отвтить ни одинъ профессоръ.
— Молодой такой-то! — подзываетъ васъ къ себ какой нибудь корнетъ.— Что такое прогрессъ?
Если вы не знаете, что слдуетъ отвтить на это по традиціи славной школы — то будете, конечно, говорить очень много и долго. Въ особенности попадались на этомъ молодые люди изъ бывшихъ ‘ученыхъ’ — т. е. изъ студентовъ, лицеистовъ и правовдовъ, переходившихъ на путь кавалерійскихъ юнкеровъ.
— Прогрессъ — это движеніе человчества впередъ… Это всеобщее благо, приносимое цивилизаціей…
— Ничего подобнаго. Кру-гомъ! Пойдите, молодой, узнайте, что такое прогрессъ и явитесь мн доложить!
Озадаченный ‘молодой’ направляется на поиски необходимыхъ знаній, которыя ему удавалось пріобрсти все-же не такъ легко.
Нужно было не только узнать, но и вызубрить наизусть цлое опредленіе заключавшееся въ слдующихъ словахъ:
— Прогрессъ есть константная эксибиція секулярныхъ новаторовъ тенденціи коминераціи индивидуумовъ соціалъ…
— Молодой! Что такое жизнь сугубаго вандала?
На это слдовало отвчать такъ:
— Жизнь вандала — есть громадный стеклянный шаръ, на тонкомъ волоск висящій и разбивающійся при малйшемъ дуновеніи благороднаго корнета!
— А что такое механика, молодой?!
Не думайте, что на это слдовало отвчать, что механика есть наука. Слдовало отвчать:
— Механика есть ничто иное, какъ абстрактъ феноменальной глупости!…
— Молодой! Что такое супервестъ?
— Что такое ментишкетъ? Что такое этишкетъ? Что такое панталеръ?
— Что такое брокдаунъ, молодой? Что такое кентеръ? Шлюзъ? Трензель?
А что такое супервестъ вы такъ и не узнали? Кру — гомъ!!!
Будущій офицеръ конницы долженъ знать все, что касается деталей ея міра.
Супервестъ — это родъ плотной безрукавки краснаго цвта, одваемой въ торжественныхъ случаяхъ кавалергардами и конной гвардіей поверхъ благо колета, съ большою андреевскою звздою на груди (у Кавалергардовъ), или Двуглавымъ орломъ (у Конной Гвардіи).
Ментишкетъ — шнуръ, на которымъ держится гусарскій ментикъ, этишкетъ — шнуръ, идущій отъ уланской шапки къ плечу, подъ погонъ. Панталеръ — широкая перевязь черезъ плечо штандартнаго унтеръ офицера, помогающая ему носить и возить на кон святыню полкового штандарта. Брокдаунъ — особая болзнь ногъ лошади, кентеръ — родъ сдержаннаго галопа, шлюзъ — внутренняя часть ноги, прилегающая къ сдлу, трензель — удило съ кольцами, отъ котораго идутъ трензельныя уздечки.
И еще вопросъ:
— Молодой! Какія подковы въ четвертомъ эскадрон Лейбъ Гвардіи Конно-Гренадерскаго полка?
На это не всякій можетъ отвтить сразу, и другой молодой долго ходитъ по товарищамъ, стремясь познать истину.
А отвтъ на вопросъ весьма простой:
— Въ четвертомъ эскадрон Лейбъ-Гвардіи Конно-Гренадерскаго полка подковы обыкновенныя!
Тяжелъ первый день школы. Корнетство не успокаивается со своей ‘пріемкой’ до поздняго вечера, и даже укладываніе посл зори въ койку не гарантируетъ молодому заслуженный покой.
— Кальсоны сложены неправильно! Разв это четырехугольникъ! Потрудитесь сложить какъ слдуетъ!
Вы складываете на ново, затмъ ложитесь, начинаете засыпать, но черезъ минуту васъ кто-нибудь будитъ снова:
— Молодой! Какіе вы пирожки любите больше? Съ капустой или говядиной?
Слаба Богу, что завтра уже начало лекцій и строевыхъ занятій! Меньше времени для выполненія традицій!

V

Здорово — иксы, плюсы, зеты —
Научныхъ формулъ легіонъ
Банкеты, траверсы, барбеты —
зда въ манеж, безъ стременъ!
Изъ ‘Звріады’.

Часы лекцій, часы науки — начинаются отъ 8-ми утра и продолжаются до полудня, когда наступаетъ перерывъ для завтрака.
Классы обоихъ курсовъ помщаются въ особомъ классномъ флигел, соединенномъ съ главнымъ зданіемъ школы галлереей.
Въ корридор этой галлереи, блестя своею сталью, стоитъ легкое артиллерійское орудіе, мимо котораго юнкера по нсколько разъ въ день проходятъ въ об стороны.
Въ классахъ — дв половины. Одна, — обыкновенно, правая — занята юнкерами эскадрона, лвая — юнкерами казаками сотни, помщающейся надъ нами этажемъ выше.
Сотня училища — входитъ въ его составъ, но иметъ свои особенности и свою исторію.
Наукъ, воспринимаемыхъ юнкерами — достаточно, и кром общихъ военныхъ — у насъ есть свои особыя науки, изученіе которыхъ обязательно только для кавалерисьа.
Къ числу кавалерійскихъ относится ‘Исторія конницы’ и ‘Гиппологія’, причемъ послдняя иметъ свои подъотдлы, въ число которыхъ входитъ ‘Экстерьеръ’.
Юнкера — слушатели лекцій, дробясь по отдленіямъ, имютъ на каждый предметъ по нскольку преподавателей, изъ числа коихъ наиболе памятными являются слдующія лица.
Во первыхъ — преподаватель русскаго языка и литературы Мохначевъ — убленный сдинами старецъ, воспитавшій на своихъ лекціяхъ буквально и отцовъ, и дтей.
Съ какимъ чувствомъ и увлеченіемъ разсказывалъ этотъ почтенный филологъ звенящимъ шпорами юнкерамъ о бдной Карамзинской Лиз, такъ горько обманутой Эрастомъ!
За Мохначевымъ идетъ знаменитый преподаватель артиллеріи генералъ Христичъ, также не одному поколнію сообщившій о томъ, что ‘порохъ сгораетъ чрезвычайно быстро, но не мгновенно’…
Онъ также всю жизнь училъ и отцовъ, и дтей — и умеръ во время нашего пребыванія въ школ, доживъ до солидной старости.
Я, какъ сейчасъ, помню его похороны, церковь училища, всю обтянутую чернымъ крепомъ во время отпванія и провели его къ могил всми офицерами и воспитателями съ хоромъ трубачей со глав.
Тактику читалъ намъ полковникъ Генеральнаго Штаба Алексевъ — впослдствіи извстный всей Имперіи Главнокомандующій, а ‘Исторію конницы’ — полковникъ Генеральнаго Штаба Морицъ, бывшій Владимірскій уланъ.
Полковникъ Морицъ — носившій въ нашихъ кругахъ названіе Морица-Кавелахтскаго (отъ Кавелахтскихъ высотъ, находящихся въ окрестностяхъ Дудергофа и Краснаго Села, гд въ мирное время ршались тактическія задачи подъ руководствомъ полковника) — читалъ намъ лекціи о сраженіи при Каннахъ и Гавгамелахъ — гд кавалерію еще замняли фаланги слоновъ — читалъ о подвигахъ и походахъ блестящей конницы Густава Адольфа, съ увлеченіемъ воспроизводилъ въ разсказ знаменитую атаку польскихъ уланъ при Сомо Сьеро въ Испаніи, о дйствіяхъ партизана Сеславина въ 1812 мъ году.
Кром полковника Морица военныя науки въ наше время преподавались офицерами Генеральнаго Штаба Епанчинымъ (впослдствіе директоръ Пажескаго Корпуса), Осиповымъ, законовденіе читалось полковникомъ Селецкимъ, артиллерію, кром Христича, читалъ еще генералъ Будаевскій.
Военную топографію намъ излагалъ полковникъ Трамбицкій, фортификацію полковникъ Фалевичъ, капитанъ Колонтай, — а химію и механику, считавшуюся среди насъ ‘науками сугубыми’ — читалъ ‘штатскій’ профессоръ Богаевскій.
Науку о лошади или ‘иппологію’ преподавалъ магистръ ветеринарныхъ наукъ Коноплянниковъ, а экстерьеръ излагалъ въ манеж самъ полковникъ Карангозовъ, причемъ лучшаго лектора по этому предмету найти было трудно.
Зубрить приходилось порядочно, тмъ боле, что лекторы не бывали особенно щедры на баллы, а получаемыя неудовлетворительныя отмтки лишали права на субботній отпускъ и заставляли сидть въ стнахъ училища въ свободное время.
Репетиціи производились два раза въ недлю по вторникамъ и пятницамъ вечеромъ — и такъ продолжалось въ теченіе цлаго года, вплоть до экзаменовъ, происходившихъ весной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посл завтрака начиналось время манежа и другихъ строевыхъ занятій.
Гвоздемъ всего была, конечно, верховая зда производившаяся ежедневно въ теченіе всхъ двухъ лтъ.
Два года юнкеръ ежедневно общался съ конемъ, или, врне, съ разными конями, такъ какъ ‘прививаться’ къ одной лошади не рекомендовалось и любителей такой ‘прививки’ опытный смнный офицеръ тотчасъ-же пересаживалъ.
Черезъ нсколько дней посл начала учебныхъ занятій, съ учебныхъ сделъ, на которыхъ мы здили въ манежахъ, совершенно снимались стремяна, въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ, вплоть до середины февраля, мы здили безъ стремянъ, постепенно и прочно ‘садясь въ сдло.’
За это время намъ, смотря по успхамъ, и давались шпоры.
Особенно почетны были шпоры первыя. Ихъ получало не больше пяти-шести человкъ на смну, и поздравлялъ съ ихъ полученіемъ, обыкновенно самъ Начальникъ Училища по представленіи командира эскадрона.
Начальникомъ училища былъ онъ — знаменитый въ свое время генералъ П. А. Плеве, ‘Павлуша’ — врагъ ‘цука’, традицій и собственнаго обмундированія юнкеровъ.
Онъ ведетъ со всмъ этимъ долгую и упорную борьбу, издаетъ спеціальную инструкцію для юнкеровъ, сыплетъ строгими приказами — но, несмотря на весь проводимый имъ по отношенію къ традиціямъ терроръ, традиціи остаются традиціями и права ‘корнетъ’ со ‘зврями’ уравняться не могутъ.
Невысокаго роста, въ пенсне, въ форм и съ аксельбантами генерала генеральнаго штаба — строгій ‘Павелъ’, въ неурочное время — и совершенно нежданно — выростаетъ то въ одномъ, то въ другомъ корридор школы, ловитъ на мстахъ преступленія ‘цукомъ’, конфискуетъ собственные лакированные сапоги и собственныя-же ‘Савельскіе’ шпоры {Отъ фамиліи Савельева — единственный въ старомъ Петербург спеціальный магазинъ шпоръ на Казанской улиц, широко извстной всей кавалерійской Россіи.} и водворяетъ въ карцеръ тхъ, на кого упалъ въ эти минуты нежданный Дамокловъ мечъ.
Юнкерскіе разсказы гласятъ, что строгій ‘Павлуша’ суровъ не только по отношенію къ своимъ воспитанникамъ юнкерамъ, но и къ самому себ.
Говорили, что, замтивъ за собой какой либо личный проступокъ, въ вид возможнаго опозданія на службу, на какой-нибудь смотръ юнкеровъ и т. д.— онъ будто-бы самъ себя наказывалъ, становясь въ своей квартир, въ столовой комнат, въ присутствіи всей семьи — на опредленное время ‘подъ шашку’, т. е. на часы, такъ какъ ставятъ на часы въ вид наказанія провинившихся юнкеровъ.
Конечно, это все только юнкерскія фантазіи и разсказы.
П. А. Плеве — нын уже покойный — впослдствіи былъ Командующимъ Войсками Виленскаго Округа, а въ Великую войну командовалъ I-ой Арміей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ первой половин сентября — въ одно изъ воскресеній — торжественный и много значущій для всхъ насъ день — день присяги.
Съ этого момента мы вс уже становимся настоящими солдатами, воинами, носителями зав тонъ великаго долга.
Съ момента присяги — кончается вольная, ни къ чему не обязывающая жизнь юноши, начинается жизнь мужчины, готоваго каждую минуту принести эту жизнь въ жертву Родин на пол брани.
Въ этотъ день — какъ-бы самъ собою угасаетъ балаганъ корнетскаго цука, смолкаютъ шутки, исчезаютъ ненужные смшки и остроты.
Вс серьезны — начиная съ офицеровъ и кончая послднимъ, лвофланговымъ юнкеромъ.
На насъ — чистенькіе, первосрочные только что пригнанные мундиры, свжая ременная аммуниція, красно-черные, полосатые кушаки, новые, высокіе сапоги со шпорами.
На насъ — тяжелыя, впервые возложенныя на себя драгунскія шашки, и въ лвой рук, взятые пріемомъ ‘на молитву’ — барашковыя драгунки съ красными донышками и серебряной Андреевской звздой, блыя замшевыя перчатки, красиво оттняющія своею близною весь остальной уборъ.
— Общаюсь и клянусь Всемогущимъ Богомъ, передъ Святымъ Его Евангеліемъ и Животворящимъ Крестомъ… повторяются за училищнымъ священникомъ слова громадной присяги… Общаюсь и клянусь!…
Мы клянемся въ врности Царю и Отечеству, въ готовности переносить везд и всюду холодъ, голодъ и вс нужды солдатскія, въ неизмнномъ и врномъ желаніи и стремленіи блюсти интересы своего Верховнаго Вождя и прескать въ самомъ корн какія-бы то ни было поползновенія со стороны его враговъ причинить ему ущербъ или убытокъ… Клянемся быть храбрыми и самоотверженными въ штурмахъ и атакахъ, драться въ нихъ до послдней капли крови и, встрчая съ даннымъ намъ въ руки оружіемъ врага, — сильное и врное чинить ему сопротивленіе…
Въ этотъ день мы впервые выходимъ въ отпускъ на улицы Петербурга въ форм юнкеровъ школы.
Стараемся во всю ‘не звать по сторонамъ’ дабы не пропустить кого либо съ отданіемъ чести, и, во избжаніе всякихъ недоразумній, избгаемъ по долгу разгуливать пшкомъ и почти всюду здимъ на извозчик, пользуясь услугами многочисленныхъ столичныхъ ‘Ванекъ’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Петербургъ того времени — а этому всего съ небольшимъ тридцать лтъ — еще не зналъ ни одного автомобиля, и надъ всми его просторами и пространствами властно царилъ только извозчикъ и собственные экипажи.
Существовалъ ресторанъ француза Мишеля на Исаакіевской площади — тайно допускавшій нашихъ юнкеровъ въ свои кабинеты, и была гостинница ‘Angleterre* на Малой Морской, куда также попадали наши ‘школисты’ на одну-другую бутылку благороднаго вина, распивавшагося съ ‘прізжими родственниками’ въ общей зал.
Для этого существовалъ особый порядокъ.
Одинъ изъ столиковъ въ общей зал занимался солиднымъ съ виду и хорошо одтымъ господиномъ въ статскомъ плать, заказывавшимъ шикарный обдъ съ виномъ и всми остальными ‘анерами’.
Спустя нкоторый срокъ прізжали два-три юнкера, радостно встрчаемые этимъ солиднымъ господиномъ — и вслдъ за этимъ начиналось угощеніе, продолжавшееся очень долго.
Впечатлніе получалось такое, что изъ имнія въ провинціи пріхалъ въ столицу какой-нибудь ‘дядюшка’ и вызвалъ къ себ въ гостинницу изъ училища любимаго юнкера племянника съ лучшими его друзьями.
Все это устраивалось заботливымъ и любившимъ нашихъ юнкеровъ хозяиномъ ‘Angleterre’.
Дядюшка былъ просто подставнымъ лицомъ, получавшимъ впослдствіи соотвтствующее вознагражденіе отъ самихъ же юнкеровъ, но необходимый декорумъ соблюдался, и никто изъ публики не могъ-бы усумниться въ дйствительности и дядюшки и воспитанныхъ его племянниковъ, кушавшихъ вокругъ него за столомъ хорошій обдъ и пившихъ тонкія французскія вина.
Юнкера школы, подобно другимъ воспитанникамъ петербургскихъ училищъ и военно-учебныхъ заведеній то и дло приглашались на очередные сезонные балы то въ одно, то въ другое мсто — но первоклассными танцорами мы не считались.
Танцы и бальное ухаживаніе не были нашей областью.
На этомъ поприщ подвизались другіе — артиллеристы — михайловцы, артиллеристы — константиновцы. инженеры изъ Павловскаго замка у Лтняго Сада, и, конечно, наша строгая антитеза — знаменитые представители россійской пхоты, ‘Павлоны’, т. е. юнкера Павловскаго Военнаго Училища.
Вс они блистали своимъ умніемъ танцовать и ухаживать на вечерахъ — и ихъ несравнимо больше цнили, какъ таковыхъ, петербургскія бальныя барышни.
Это была еще эпоха длинныхъ косъ, длинныхъ платьевъ, воздушныхъ шлейфовъ, эпоха кадрилей, котильонныхъ орденовъ, внскаго вальса, паде катра и па-де-патинера.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лучшимъ баломъ считался балъ морского корпуса — и, пожалуй, залъ, въ которомъ происходилъ этотъ балъ — не имлъ по своей величин равныхъ себ во всемъ Петербург.
Не уступалъ балу моряковъ и балъ Михайловцевъ-артиллеристовъ, назначавшійся, обыкновенно, на 8-е ноября.
Мы приглашались на вс эти балы — танцевали съ встрчавшимися на нихъ знакомыми по Петербургу барышнями — но своихъ сердецъ и душъ этимъ встрчамъ и баламъ не отдавали.
Кавалеристы въ этомъ отношеніи держались какъ-то особнякомъ.
Слдуетъ отмтить, что разговоры о женщинахъ, ухаживаніяхъ и любви — въ нашей юнкерской жизни занимали очень незначительное мсто.
Они совсмъ не гармонировали съ общимъ нашимъ тономъ, каковымъ былъ культъ коня, верховой зды и связанныхъ со всмъ этимъ деталей.
‘За золото — купишь четыре жены
Конь-же лихой — не иметъ цны’.
сказалъ нашъ Лермонтовъ —
Онъ и отъ вихря въ степи не отстанетъ —
Онъ не измнитъ, онъ не обманетъ!
Будущій офицеръ конницы долженъ былъ воспитать себя такъ, чтобы самое большое мсто въ его сердц было предоставлено любимой лошади, съ которой онъ долженъ составлять одно цлое.
Вс остальныя увлеченія и страсти — второстепенны, малозначущи и не могли и не должны были надолго остановить на себ вниманіе лихого юнкера.

VI

Заслышавъ ласковое ржанье —
Желанныхъ вороныхъ коней —
Чье сердце, полное вниманья,
Вдругъ не запрыгало сильнй?
Лермонтовъ.

Лошади, на которыхъ мы обучались зд сначала въ манеж училища, а затмъ на военномъ пол Красносельскаго Авангарднаго лагеря — представляли собою полный составъ боевого эскадрона и обслуживались цлою командой спеціальныхъ конюховъ, въ наше время вольнонаемныхъ, во глав коихъ стоялъ сверхсрочный вахмистръ Блявскій.
Конюха, убиравшіе нашихъ коней, на нашемъ язык обыкновенно назывались ‘штатскими изъ манежа’.
Они приводили конскія смны на уроки зды выжидали въ предманежникахъ его окончанія, ставили по приказанію офицера для насъ барьеры и вновь уводили обратно въ конюшни нашихъ четвероногихъ друзей.
Друзья эти были разныхъ мастей, самыхъ разнообразныхъ темпераментовъ и характеровъ, и носили, какъ и вс лошади россійской кавалеріи, очень оригинальныя ремонтный имена.
Какъ, вроятно, многимъ извстно, россійскій конскій ремонтъ, производившійся ежегодно, поставлялъ въ полки въ каждый срокъ лошадей съ именами на одну букву алфавита. т. е. въ 1880-мъ году, скажемъ, вс лошади были на ‘А’ — ‘Арбузъ’, ‘Альбатросъ’, ‘Альказаръ’, Арфа’ и т. д., а въ 1881-мъ — на ‘Б’ — т. е. ‘Баянъ’, ‘Бунчукъ’, ‘Баядерка’, ‘Балаклава’…
Имена назначались всюду ремонтерами прямо по словарю — благодаря чему получались веселые курьезы’.
Конь ‘Идіотъ’ — трясъ въ сдл, какъ идіотъ, ‘Женщина’ — била неосторожнаго задомъ, — ‘Кокетка’ — любила ‘опрокидываться’, большой конь перваго взвода ‘Дидро’ — былъ поразительно глупъ и до ужаса боялся простого хворостянаго барьера, а ‘Коперникъ’ — по странной ироніи судьбы былъ настоящимъ звздочетомъ и его не могли собрать самыя строгія мундштученія.
На мундштуки переходили посл Рождества, во второй половин учебнаго года, первая-же половина обученія велась исключительно на уздечкахъ и на манежномъ сдл.
Ежедневная трепка въ манеж сначала утомляла, но съ теченіемъ времени каждый юнкеръ настолько втягивался въ это дло, что уже безъ зды чувствовалъ себя не по себ.
Молодой организмъ привыкалъ къ зд и движенію на кон, какъ къ пищ, соотвтственно ей развивались и нужные мускулы, работали легкія, сердце и желудокъ — и все тло, помимо собственной воли — постепенно становилось тломъ настоящаго кавалериста, а вмст съ тломъ соотвтственнымъ образомъ становился кавалерійскимъ и духъ.
Слабые и болзненные юноши крпли и здоровли, робкіе маменькины сынки длались неожиданно отчаянными спортсменами, самоуглубленные бывшіе студенты превращались въ веселыхъ и жизнерадостныхъ молодцовъ.
Кром зды — строевое обученіе выражалось въ вольтижировк, фехтованіи на рапирахъ и эспадронахъ, рубк съ коня и въ пшемъ строю глины и лозы, въ фехтованіи учебною пикою съ лошади.
Послднее походило на настоящіе рыцарскіе турниры.
Одтые въ предохранительные нагрудники, маски и краги бойцы стремглавъ неслись навстрчу другъ другу съ ликами къ бою, и зачастую случалось, что подъ мткимъ ударомъ пики противника одинъ изъ сражавшихся кувыркомъ летлъ съ сдла на опилки манежа.
Вообще, въ нашей школ — лазаретный гость изъ юнкеровъ съ переломанною ногой, рукой или ключицей — былъ далеко не рдкостью. Даже манежная зда бываетъ связана съ массою опасностей, оберечь себя отъ коихъ никакъ нельзя.
Впрочемъ, первый изъ молодыхъ юнкеровъ, свалившійся на зд съ лошади — или, по нашему выраженію, ‘закопавшій первую рдьку’ — получалъ особыя въ этомъ случа поздравленія и окружался нкоторымъ почетомъ.
Ему подносилась всми товарищами по смн маленькая золотая рдька — брелокъ, на коей была выгравирована фамилія виновника торжества и знаменательная дата его перваго паденія.
Рдьку эту, по традиціи, длали въ извстной на весь Петербургъ мастерской орденовъ и жетоновъ Кортмана, а получавшій ее на намять счастливый несчастливецъ — въ отвтъ на подношеніе угощалъ всхъ друзей сладкими пирожками, за которыми посылалось обыкновенно въ не мене знаменитую кондитерскую Иванова на площади Маріинскаго театра.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

VII.

Спустя нкоторый срокъ посл дня нашей присяги, старшій курсъ устраивалъ намъ торжественное чтеніе знаменитаго ‘Приказа по курилк’.
Приказъ этотъ, какъ говорятъ, былъ впервые именно написанъ Лермонтовымъ, и только впослдствіи соотвтствующимъ образомъ дополнялся.
Посл окончанія занятій, передъ вечернею перекличкой, въ отдаленную юнкерскую курилку собиралась вся молодежь, выстраивалась вдоль стнъ этой комнаты и терпливо ожидала послдующихъ событій.
Одинъ за другимъ, съ зажженными свчами въ рукахъ, входили въ курилку корнеты.
У каждаго изъ нихъ на голов надта офицерская фуражка его любимаго полка, преимущественно того полка, въ какой онъ предполагалъ выйти при производств.
Мы — молодые, неподвижно и покорно стояли на своихъ мстахъ, а разгуливавшее непринужденно вдоль нашихъ шеренгъ корнетство, освщало насъ своими свчами и пристально разглядывало каждаго изъ насъ, какъ бы интересуясь нашимъ зврскимъ и хвостатымъ видомъ.
Затмъ — громко и торжественно звучала команда ‘смирно’ — и начиналось чтеніе великаго приказа.
Его внятно и четко читалъ одинъ изъ ‘маіоровъ’ — т. е. юнкеръ, оставшійся на младшемъ курс на второй годъ.
Маіоръ имлъ на голов особую ‘маіорскую’ фуражку — ея тулья и околышъ представляли мозаику изъ кусочковъ цвтовъ всхъ полковъ, имвшихся въ рядахъ конницы,
Два корнета съ шашками, взятыми ‘на караулъ’ стояли по бокамъ ‘маіора’, читавшаго приказъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Зври, сугубые зври — хвостатые, мохнатые, пернатые!’ — такъ, приблизительно начинался текстъ приказа, раздленнаго на пункты…
‘Сугубые зври! — земля трескается, камни лопаются, воды выходятъ изъ береговъ при вид васъ, сугубыхъ и хвостатыхъ!
И было утро — и былъ вечеръ — пунктъ первый!
Помните, зври, что вступивъ подъ своды славной Гвардейской Школы — вы становитесь жалкимъ подобіемъ ея юнкеровъ!
А потому, сугубые зври — вы должны помнить о томъ высокомъ достоинств, которое на васъ возложено и длать все возможное, чтобы ничмъ не уронить чести, возложенной на васъ!…
А потому — вы должны’…
И дальше начинался рядъ параграфовъ, въ которыхъ излагались правила и традиціи, которыя мы должны были соблюдать.
Было много шутливаго, балаганнаго — но было много и очень дльнаго, серьезнаго, весьма умло скрывавшаго подъ шуткой разумное правило, соблюденіе котораго вело къ положительнымъ результатамъ.
Въ общемъ, въ пунктахъ приказа, въ большинств случаевъ излагались т же традиціи, о коихъ уже упоминалось или будетъ еще упоминаться по ходу настоящаго очерка.
Съ произнесеніемъ послдняго слова приказа вс корнеты неожиданно тушили свчи — и въ курилк воцарялась сразу глубокая, непроходимая тьма.
И вмст съ наступленіемъ этой тьмы хоръ корнетъ начиналъ пть вступленіе къ ‘Звріад…’
‘Темно… Темно… Темнымъ — темно-темно —
Весь авангардный лагерь спитъ —
Крпко спитъ!…
И затмъ, быстро зажигая вс свчи корнеты дружно начинали самую ‘Звріаду’.
— Какъ наша школа открывалась —
Надъ ней разверзлись небеса —
Завса на двое распалась
И были слышны голоса и т. д.
Воспроизводить-ли мн текстъ этой псни?
Я воздержусь отъ этого.
Звріада Николаевской Школы послужила образцомъ для многихъ другихъ звріадъ, и, потому слова ея въ достаточной мр извстны.
Посл окончанія пнія ‘Звріады’ вся молодежь должна была ‘пулей’ покинуть курилку подъ поощрительные крики корнетовъ.
Посл приказа по курилк корнетами устраивался такъ называемый ‘корнетскій обходъ.’
Это уже былъ въ своемъ род настоящій и очень интересный маскарадъ, происходившій посл вечерней переклички.
Собирались вс въ первомъ взвод. Корнеты двигались изъ перваго взвода по всмъ остальнымъ длиннымъ рядомъ, ‘справа по одному’, со свчами въ рукахъ, съ корнетскими фуражками на головахъ, и, вдобавокъ, одтые зачастую въ самые разнообразные костюмы и формы.
Послдніе добывались изъ различныхъ костюмныхъ мастерскихъ Петербурга, такъ, помню, какъ одинъ изъ юнкеровъ — корнетъ, до мельчайшихъ деталей одлся на корнетскій обходъ гусаромъ эпохи 1812 года, другой несъ на себ латы средневковаго рыцаря, а третій — неожиданно для всхъ нарядился въ шелка декольтированной маркизы.
Впереди обхода двигались мандолинисты и балалаечники, а вс участвующіе въ обход пли въ тактъ марша особую псню, сложенную въ честь одного изъ бывшихъ инспекторовъ классовъ школы.
Такова была эта традиція.

VIII

Зима, длимая на дв части рождественскими каникулами — проходила быстро и вмст съ весенними лучами и таяніемъ снга приближалось время весенняго царскаго смотра на Марсовомъ пол, извстнаго подъ названіемъ ‘Майскаго парада’.
Майскіе парады процвтали при Император Александр ІІ-мъ, были забыты при спокойномъ и не любившемъ блеска Александр Ш-мъ и были возобновлены молодымъ и только что женившимся на Императриц Александр еодоровн Государемъ Николаемъ II-мъ.
Приготовленіе и репетиціи къ Майскому параду начинались задолго до Пасхи.
Младшій курсъ, прошедшій за зиму суровую школу манежной зды — уже прочно и свободно сидлъ на коняхъ, посдланныхъ ленчиками, т. е. строевыми сдлами при полномъ вьюк.
Полковникъ Карангозовъ начиналъ ежедневно ‘съзжать’ эскадронъ еще съ конца марта, едва только спадалъ снгъ съ училищнаго плаца, находившагося напротивъ зданія школы, по другую сторону Новопетергофскаго.
Плацъ былъ весь покрытъ весеннею, липкою грязью — и мы, сидвшіе на коняхъ въ полной боевой аммуниціи, впервые познавали обратную сторону лихой кавалерійской медали, возвращаясь съ плаца покрытыми грязью съ головы до ногъ.
Карангозовъ въ эти дни былъ безпощаденъ, не признавалъ никакихъ нжностей и заставлялъ насъ мсить конскими ногами болото учебнаго плаца по два часа безъ передышки.
И за то уже ‘съзжалъ’ эскадронъ, какъ говорилось, ‘на совсть’.
Передъ самымъ майскимъ парадомъ насъ водили на его репетицію уже на самое Марсово поле, гд ее производилъ самъ Инспекторъ Кавалеріи Великій Князь Николай Николаевичъ.
Репетиціи эти заставляли себя очень и очень чувствовать.
Великій Князь на этихъ репетиціяхъ, какъ настоящій Инспекторъ конницы, показывалъ себя во весь ростъ.
Разносилъ командировъ, по нскольку разъ пропускалъ мимо себя поэскадронно цлыя части, все время мняя аллюръ, ‘выставлялъ’ съ плаца съ позоромъ самые блестящіе гвардейскіе полки…
Начальство нервничало, потрухивало, передавало нервность людямъ — но въ результат Великій Князь достигалъ своей цли и полки конницы, прибывавшіе на майскіе парады — представлялись въ самомъ лучшемъ вид.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вотъ онъ, день майскаго парада.
Правда, мая еще нтъ — едва вступилъ въ свои права прелестный петербургскій апрль — съ только что прошедшимъ по Нев Ладожскимъ льдомъ, окончившейся Святой недлей и свжимъ. особеннымъ воздухомъ, наполняющимъ сверную столицу.
Подъ несмлыми, скромными лучами чуть зазеленли почки на деревьяхъ Лтняго сада и заблестли двственнымъ изумрудомъ это бархатные газоны.
Сдержанная суета въ этотъ день въ помщеніяхъ и взводахъ эскадрона и сотни…
Майскій парадъ, смотръ Царя…
Взводные эстандартъ-юнкера по нсколько разъ провряютъ на насъ пригонку аммуниціи, выстраиваютъ, вестятъ кругомъ.
Сбоку — шашки съ вложеннымъ въ гнздо штыкомъ, черезъ плечо — винтовка, въ патронной сумк — полный комплектъ боевыхъ обоймъ.
Готовы и кони…
Мы — часть гвардіи — соотвтственно этому убраны и наши четвероногіе друзья…
Поверхъ сдла — черный гвардейскій суконный вальтраръ съ красною полосою, Андреевская звзда и вензеля Императора по угламъ.
Садимся на двор школы и повзводно вызжаемъ на Новопетергофскій, гд окончательно строитъ и выравниваетъ эскадронъ Карангозовъ.
Впереди — штандартъ съ ассистентами, четыре гвардейскихъ трубача…
‘Справа по три!.. Изъ тайниковъ и манежей училища мы впервые выливаемся на улицы столицы въ блестящемъ, окончательно обработанномъ вид настоящихъ молодыхъ кавалеристовъ.
Солнце еще не высоко — но съ каждою минутою все ярче и смле его лучи, играющіе на нашихъ галунахъ, пуговицахъ и темной стали винтовокъ.
Идемъ Ново-Петергофскимъ, поворачиваемъ на набережную Фонтанки, за Измайловскимъ мостомъ выходимъ на гладкую торцовую мостовую, по которой мягко и безъ стука ступаютъ копыта нашихъ коней.
Рядомъ улицъ, согласно заране извстному маршруту — стремимся мы къ площади Зимняго Дворца, гд выстраивается для императорскаго объзда кавалерія.
Мы — на ея правомъ фланг, на первомъ мст передъ царскимъ конвоемъ, передъ кавалер-гардами.
Но какими скромными выглядимъ мы въ нашихъ драгунскихъ мундирахъ по сравненію съ ослпительнымъ блескомъ латъ кирасирской дивизіи, ярко красными черкесками конвойцевъ, блыми султанами уланъ и картинностью красныхъ доломановъ и опушенныхъ мхомъ ментиковъ гусаръ Царскаго Села.
Одинъ за другимъ выливаются на площадь полки гвардейской кавалеріи, привтствуя другъ друга звуками полковыхъ маршей.
Привтствіе это выражается въ-томъ, что конногренадеры, проходя мимо кавалергардовъ — играютъ маршъ кавалергардовъ, а кавалергарды, отвчая на привтъ — играютъ маршъ конно-гренадеръ и т. д.
А лучи солнца все разыгрываются и разыгрываются, заливая подъ конецъ собою всю и безъ того яркую, сіяющую красками картину.
Спустя нкоторый срокъ, еще задолго до начала царскаго объзда — объзжаютъ полки конницы Генералъ Инспекторъ В. К. Николай Николаевичъ и Командующій всею Гвардіей и Петербургскимъ Военнымъ Округомъ В. К. Владиміръ Александровичъ.
Объздъ Царя начинается посл нихъ.
Императоръ детъ верхомъ, одтый въ Преображенскій мундиръ, далеко впереди свиты, а за послднею, въ коляск, везомой блыми лошадьми ‘а la Daumont’ — дутъ одтыя въ блые весенніе туалеты дв Императрицы — жена и мать Царя.
Площадь тонетъ въ краскахъ и звукахъ.
Полки, которые уже отвтили на Царское привтствіе — кричатъ ‘ура’, хоры трубачей играютъ гимнъ, командиры частей громко и пвуче повторяютъ предварительныя команды.
Объздъ не можетъ быть конченъ скоро.
Вдь тамъ, на громадной площади Марсова поля — стоитъ пхота, столько штыковъ, съ знаменами Великаго Петра на флангахъ, стоятъ длинные ряды артиллеристовъ съ тяжелыми и легкими орудіями, покоящимися на зеленыхъ лафетахъ.
Не скоро можно даже рысью объхать весь парадъ — вс фронты частей, выстроившихся на большомъ приневскомъ пространств.
Однако — всему приходитъ свой часъ.
Долго-долго идетъ мимо Государя церемоніальнымъ маршемъ пхота — но мы не видимъ этого марша, такъ какъ насъ съ площади Зимняго Дворца постепенно проводятъ на Марсово Поле окольнымъ путемъ — черезъ Мерскую и другія улицы, на что есть также свой планъ и свой маршрутъ… Трудно урегулировать въ порядк громадное стеченіе войскъ, сосредотачивающихся на мст смотра.
Скачутъ адьютанты, полевые жандармы въ голубыхъ мундирахъ, стоятъ жалонеры съ цвтными флажками на штыкахъ винтовокъ.
Тротуары залиты публикой, петербургскимъ народомъ, воспитанниками учебныхъ заведеній, пріостановлена совершенно всякая зда.
И вотъ, прямо передъ нами — Марсово Поле…
Направо отъ насъ — зеленющіе первою зеленью кусты Лтняго Сада, трибуны для зрителей передъ нимъ — далеко впереди Дворецъ Ольденбургскихъ и кажущійся издали совсмъ крошечнымъ памятникъ Суворова.
Налво — длинные корпуса зданій Павловскихъ казармъ.
Четыре юнкерскихъ взвода, идущихъ на фланг всей конницы парада зазжаютъ правымъ плечомъ и строятъ развернутый фронтъ эскадрона.
Вдали — рзко и внятно звучитъ серебряная труба.
Это — сигналъ Императора, за которымъ стоитъ трубачь-конвоецъ.
— Та-та-ти-тара-та та-та-тамъ!
— Всадники шагомъ выступайте въ походъ!
Слава Богу — шагомъ! Не рысь, не галопъ, а шагъ!
Со стороны Государя, фигура котораго уже ясно видна при весеннемъ солнц каждому юнкеру — намъ несется навстрчу нашъ маршъ, — училищный маршъ, играемый хоромъ трубачей офицерской кавалерійской школы.
Впереди эскадрона, двигаясь еще шагомъ, но поднявъ уже шашку подвысь, детъ на великолпномъ гндомъ араб Карангозовъ.
Еще далеко отъ него Царь, и вдругъ, давъ коню легкія шпоры. этотъ лихой наздникъ стремительно несется впередъ полнымъ карьеромъ и ловко правя лошадью, длаетъ большой и красивый заздъ полукругъ, и затмъ, рзко посадивъ коня на заднія ноги, какъ вкопанный останавливается въ двухъ трехъ шагахъ отъ Императора, тотчасъ-же опуская шашку къ шпор… Красота!..
Это обычный командирскій заздъ — но какъ безукоризненно длаетъ его на глазахъ у всего, можно сказать, Петербурга, нашъ ‘отчетливый’ строевой воспитатель.
И, равняясь изъ всхъ силъ, мы проходимъ развернутымъ фронтомъ мимо Государя, похвала котораго уже звучитъ намъ вслдъ…
Но это еще не конецъ парада.
Намъ — именно намъ, единственнымъ изъ всхъ училищъ — суждено принять участіе и въ послднемъ, заключительномъ аккорд прелестнаго военнаго торжества — общей атак кавалеріи, несущейся изъ глубины Марсова поля полнымъ ходомъ къ линіи Царской палатки.
И мы несемся, по сигналу Генералъ-Инспектора — все поле гремитъ отъ конскаго топота, бряцанія палашей к сабель, звяканья стремянъ и подковъ.
— Стой, равняйся — стой!
Генералъ-Инспекторъ не спшитъ съ этимъ сигналомъ и останавливаетъ несущуюся конницу въ нсколькихъ шагахъ отъ Государя и ложи Императрицъ…
Парадъ теперь конченъ — мы идемъ домой.
Гремятъ хоры трубачей и музыкантовъ, части войскъ крестятъ Петербургъ, расходясь въ разныя стороны. Столица полна движенія, веселыхъ и здоровыхъ лицъ, новыхъ весеннихъ туалетовъ…
Вс довольны, настроеніе у всхъ приподнятое
Даже строгій ‘Павлуша’ улыбается.
Онъ, какъ начальникъ всего училища, т.-е. драгунъ и казаковъ — детъ на фланг, представляя всю ввренную ему школу…
Уже открыты ‘первыя окна’ въ Петербургскихъ домахъ, мимо которыхъ движется наша эскадронная колонна ‘справа по три’.
Кое-гд изъ этихъ открытыхъ оконъ трепещутъ блые платочки.
И въ отвтъ на эти весеннія привтствія то тамъ, то здсь въ нашей растянувшейся колонн — тотъ или другой юнкеръ, нсколько конфузливо, какъ бы украдкой, прикладываетъ руку къ головному убору и съ улыбкой смотритъ вверхъ, по направленію окна, изъ котораго кто-то кланяется…
Петербургъ великъ — и во многихъ его уголкахъ живутъ знакомые, радушныя семьи.
Такъ проходитъ незабываемый, яркій день Майскаго парада.

IX.

‘Всадники — други — въ походъ собирайтесь
Радостный звукъ васъ ко слав зоветъ!.
Генералъ-Маршъ.

Зима прошла, окончены весенніе экзамены, наступаетъ время лагернаго сбора.
Въ первыхъ числахъ мая, числа 8-го — 10-го — мы уходимъ походнымъ порядкомъ въ Авангардный Лагерь Краснаго села, къ Дудергофскому озеру, къ мохнатой, покрытой густымъ хвойнымъ лсомъ, гор.
Съ первыми лучами весенняго солнца покидаемъ мы стны школы, и, пройдя окраины столицы, выходимъ на шоссе, двигаясь къ Лигову.
Впереди — юнкерскій хоръ трубачей, юнкера — псельники съ танцующимъ въ воздух звенящимъ и сверкающимъ бунчукомъ.
На этотъ походъ даже есть псня:
По дорожк Красносельской
детъ эскадронъ гвардейскій
Эскадронъ лихой!
Снга благо бле
Блещутъ наши портупеи
Шашки боевой!
и т. д.
Авангардный лагерь Краснаго Села — это лагерь всхъ военныхъ училищъ, расположенныхъ на первой линіи громаднаго военнаго поля.
Большіе деревянные бараки, въ которыхъ размщаются юнкера — выкрашены въ свтло желтую краску, очень вмстительны, полны воздуха и свта.
Они стоятъ лицомъ прямо въ поле, а съ внутренней ихъ стороны, заполняя пространство между лагерями и береговымъ склономъ Дудергофскаго озера — растутъ деревья, разбиты цвтники, зеленютъ площади травниковъ.
Если стать лицомъ къ Военному полю, первой слва — стоитъ офицерская кавалерійская школа съ ея конюшнями и барачками, затмъ идутъ бараки эскадрона и казачьей сотни, нашей школы.
За нами — артиллеристы — михайловцы, за михайловцами — константиновцы, дальше — Павловское училище и Петербургское Военное.
Передъ артиллеристами — квадраты изъ орудійныхъ парковъ.
Передъ всмъ фронтомъ бараковъ — длинная, широкая дорожка, называемая ‘линейкой*, вдоль которой разставлены большіе деревянные ‘грибы’ для дневальныхъ.
Обдаютъ подъ особымъ деревяннымъ навсомъ въ глубин лагернаго расположенія, а по окончаніи дневныхъ занятій и вообще въ свободное время — большинство юнкеровъ ходятъ на безлюдные склоны озера, съ которыхъ открывается видъ на весь Дудергофъ — такой издали мохнатый и угрюмый.
По вечерамъ юнкера-казаки сотни, располагаясь на берегу — даютъ цлые концерты, отличаясь своимъ несравнимымъ хоровымъ пніемъ.
Замчательно они поютъ и пли всегда, эти лихіе сыны Дона, Кубани и Терека — и, отдавая имъ полную справедливость въ этомъ первенств — мы подолгу заслушивались ихъ прекрасными пснями.
Весь май проходилъ за ‘съемками’.
Это было временемъ ‘алидадъ’, ‘кипрегелей’, нанесенія горизонталей и отмчанія лсовъ, кустарниковъ болотъ и селъ.
Мы чувствовали себя боле свободными, нанимали мстныхъ деревенскихъ мальчишекъ, носившихъ за нами ‘планшеты’ бродили по окрестностямъ Дудергофа и Краснаго села, доставляли доходъ многочисленнымъ разносчикамъ, рыскавшимъ по всей мстности нашихъ съемокъ съ пирожками, шоколадомъ и даже коньякомъ — и справедливо заслужившихъ поэтому названіе ‘шакаловъ’.
Они и сами отлично знали свою кличку и стремглавъ подлетали со своими корзинами при окличк ‘шакалъ!’
По праздникамъ здили въ Петербургъ уже другой, лтній Петербургъ — наполняя пестрою и молодою толпою вагоны Балтійской желзной дороги.
Съ началомъ полевыхъ ученій — начиналось настоящее царство Карангозова.
Густымъ столбомъ стоитъ надъ нашимъ эскадрономъ пыль, — звучитъ команда и труба, и весь эскадронъ, производя самыя разнообразныя построенія, носится съ одного края военнаго поля на другой.
Карангозовъ любилъ стремительность, зазды плечомъ на карьер, носился самъ впереди, водя всю часть за собою.
— Эскадронъ за мной! — было его любимымъ упражненіемъ. Онъ летлъ передъ скакавшими за нимъ справа повзводно юнкерами, длалъ ‘восьмерки’ и ‘вольты’ и не признавалъ въ это время никакихъ препятствій.
Не одинъ изъ насъ ‘копалъ рдьки’ въ это время, и не простыя, а вмст съ лошадью, но особенныхъ несчастій ни съ кмъ не случалось.
Правда — нестерпимо болли колни отъ сжиманій при заздахъ, до синяковъ набивала спину винтовка, болли отъ ремней ключицы и грудь — но все это проходило къ середин лта и тло ко всему привыкало.
Вторая половина лагернаго сбора проходила веселе и оживленне.
Начинались смотры, длались небольшіе маневры, приближался день Царскаго объзда лагеря.
Мы ходимъ по вечерамъ въ расположеніе Михайловцевъ, куда прибывалъ для концерта оркестръ стрлковъ Императорской Фамиліи, исполнялся Чайковскій, увертюры Гуне, стучали кости скелетовъ въ танц мертвецовъ Сенъ Санса, гремлъ ‘Двнадцатый Годъ’ — и необыкновенно эффектно изображалась смерть Огинскаго, застрлившагося когда-то во время исполненія оркестромъ его же собственнаго полонеза.
Въ нужный моментъ — одинъ изъ стрлковъ музыкантовъ стрлялъ изъ револьвера, прерывая страшнымъ звукомъ нжную мелодію польскаго композитора.
На царскомъ объзд лагеря мы становились не строемъ, а группами вдоль усыпанныхъ желтымъ пескомъ дорожки, по которымъ верхомъ прозжалъ Царь, сопровождаемый коляской съ Императрицей.
Онъ халъ по лагерю посл ‘Зари съ церемоніей* — неизмнной традиціи Краснаго Села, существовавшей множество лтъ.
Дорожки въ авангардномъ лагер были извилистыя, шедшія въ нкоторыхъ мстахъ по мстности холмистой, обросшей тонкими березками съ блой корой.
Черезъ этотъ лсокъ неслись звуки музыки и встрчныхъ криковъ ‘ура’ — царь халъ улыбающимся — онъ любилъ зарю съ церемоніей и съ видимымъ удовольствіемъ осматривалъ разсыпанныхъ вдоль всей дороги воиновъ.

X

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ одинъ изъ дней, ближайшихъ къ объзду лагеря и зар съ церемоніей — или, врне, въ одно изъ утръ, когда едва только взошло польское солнце — къ нашему авангардному лагерю внезапно подъхали два трубача собственнаго конвоя Государя и четко и внятно протрубили какой то почти никогда нами не слышанный сигналъ.
Ихъ видли только дневальные, стоявшіе на линейк подъ своими грибами — мы-же, остальные — спали въ это время молодымъ и крпкимъ предъ утреннимъ сномъ.
Трубачи протрубили — и, пустивъ коней полнымъ аллюромъ, помчались трубить дальше… И вдругъ весь лагерь встрепенулся…
— Вставайте! Тревога!
— Тревога всему лагерю! Пулей вставать! Павлоны уже строятся!
Это дйствительно была генеральная царская тревога.
Ожили конюшни, суетливо и поспшно одвались и прилаживали аммуницію юнкера, бгали изъ барака въ баракъ офицеры.
Въ значительномъ разстояніи отъ первой линейки, совсмъ одинъ, верхомъ на своемъ араб, уже сидлъ совсмъ готовый и спокойный Карангозовъ.
Мы удивлялись только — какъ быстро и легко поднялся по тревог и сталъ на свое мсто этотъ бравый и уже старый офицеръ.
Черезъ минуту-другую эскадронъ на рысяхъ шелъ куда-то въ глубь поля, на мсто общаго сбора, гд выстраивались вс войска — и полки гвардейской пхоты, и конница, и гремящіе орудіями ‘пушкари’.
И совершенно неожиданно — мы даже и осмотрться-то не успли посл суеты тревоги и немедленной скачки на кон прямо изъ теплой койки — мимо насъ уже халъ Царь, здороваясь съ рядами войскъ и всматриваясь въ наши лица.
Посл объзда начался какой то краткій, но сложный маневръ — мы все дальше и дальше уходили отъ Дудергофа въ глубь запольныхъ деревень и кустарниковъ.
Помню, что тогда пошелъ дождь.
Совершенно промокшими мы вернулись въ авангардный лагерь только къ обду, тревога, поднявшая всхъ въ четыре часа утра, вывела насъ въ поле на цлыхъ восемь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лагерный сборъ окончился Высочайшимъ смотромъ и производствомъ нашихъ ‘корнетъ’ въ настоящіе офицеры.
Незамтно и быстро прошелъ годъ нашего ‘зврства’ — теперь мы заступили мсто нашихъ бывшихъ ‘цукалъ’ и узжали въ двухнедльный отпускъ посл лагерей въ совсмъ особомъ настроеніи
Гремли позда, увозившіе насъ во вс стороны Россіи, хотя на первомъ мст стояла Николаевская желзная дорога, гнавшая многочисленные свои составы къ Москв, откуда уже шли линіи на Нижній, Владиміръ, Калугу, Казань, Ростовъ — и дальше, дальше…
Эти дв недли были послдними лтними каникулами учащихся — прелестный краткій срокъ домашней свободы, милая картина цвтущей юности, уюта родныхъ угловъ и усадебъ, улыбокъ близкихъ и добрыхъ лицъ…
И какими козырями прізжали мы въ эти дни домой, какими знатоками кавалерійскаго дла себя держали…
И еще-бы не держать?!
Посл года-то муштровки въ школ, посл Майскаго парада, царской тревоги и цлаго лта Карангозовскихъ заздовъ!

XI.

‘Настанетъ скоро то мгновенье,
Когда скажу въ послдній разъ:
Прощайте стны заведенья —
Я не увижу больше васъ!
Прощайте вс учителя —
Предметы общей нашей скуки —
Ужъ не заставите меня
Приняться снова за науки!’

Вотъ и старшій курсъ — нашъ курсъ — наше собственное корнетство.
Теперь мы — благородные хранители традицій, мы принимаемъ очередной ремонтъ ‘молодежи’ изъ новыхъ пришельцевъ — кадетъ, гимназистовъ и студентовъ, вошедшихъ несмлою стопой подъ своды школы.
Теперь мы гремимъ передъ ними шпорами, спрашиваемъ ихъ о ‘прогресс’ и читаемъ имъ ‘приказъ по курилк’.
Время летитъ быстро, какъ и всегда, переноситъ черезъ Рождественскіе праздники, выводитъ на вторую половину учебнаго года, когда уже все сильне и сильне работаютъ мысли о приближеніи производства…
Все шло такъ же, какъ и годъ назадъ…
Такъ же звучали утреннія повстки и сборы, читались въ классномъ флигел лекціи, такъ-же клубился паромъ горячихъ лошадей манежъ, мелькали отпускные дни съ движеніемъ въ городъ и обратно по Ново Петергофскому проспекту.
Но посл святокъ — въ конц января былъ день, занявшій особое и исключительное мсто въ стран воспоминаній.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Изъ газетъ и слуховъ въ училищ уже знали, что Царь въ этомъ году съ большимъ вниманіемъ отнесется къ посщенію Имъ военно-учебныхъ и другихъ заведеній, въ которыхъ воспитывалось молодое поколніе тогдашней Имперіи.
— Былъ у Пажей… былъ въ Павловскомъ институт… былъ у Правовдовъ…
— Къ намъ не прідетъ! — замчалъ кто-то изъ пессимистовъ.— У насъ вообще Государи не бывали… Послднимъ постилъ Александръ II-й… Школа стоитъ далеко отъ центра, въ глухомъ мст… Не подетъ къ намъ Царь — не ждите!..
— А я вотъ говорю, что Государь на этихъ дняхъ будетъ! — возражалъ кто-то другой.— Мн, напримръ, извстно, что вчера прізжалъ осматривать въздъ въ училище царскій кучеръ… Смотрлъ ворота, дворъ, изучалъ углы для заздовъ…
— Откуда это извстно?
— Извстно. Я не люблю говорить зря…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Говорившій послднимъ юнкеръ оказался правымъ.
Таинственный царскій кучеръ, дйствительно, прізжалъ полу-инкогнито въ училище, осмотрлъ и прикинулъ на глазъ то, что ему было нужно по спеціальности — и опять ухалъ въ свои дворцовыя конюшни.
Прошла недля, другая — все было обычно все шло своимъ порядкомъ и никто въ училище не халъ.
Въ одинъ изъ такихъ дней, мы, посл утреннихъ лекцій и завтрака, копошились ни взводахъ, переодвая сапоги къ зд въ манеж и перебрасываясь обычными замчаніями и словами.
Наша небольшая группка — человка три-четыре стояла около одного изъ оконъ, выходившихъ въ садъ, за которымъ лежалъ Ново-Петергофскій.
Сквозь деревья былъ хорошо виденъ въздъ во дворъ школы, растворенныя настежь желзныя ворота, полосатая будка сторожа, стоявшаго у каменнаго столба.
На Ново-Петергофскомъ было тихо, буднично, лежалъ темный, растертый здою снгъ, двигались рдкіе пшеходы.
Намъ былъ хорошо виднъ какой то старый лабазникъ, въ бломъ фартук и съ длинною сдою бородой клиномъ, стоявшій на панели, у входа въ свою лавку, расположенную противъ нашей школы.
И вдругъ мы замтили — этотъ моментъ почему то именно былъ нами замченъ, — какъ лабазникъ и другой стоящій рядомъ съ нимъ человкъ — неожиданно сняли съ головъ шапки и низко, въ поясъ, поклонились кому-то.
Кому-то невидимому намъ, двигавшемуся со стороны невидимаго-же Ново-Петергофскаго, поклонились эти два человка, случайно попавшіе въ нашъ кругозоръ…
И вслдъ за этимъ — изъ за угла нашего класснаго флигеля, выхали сани, запряженныя въ пару крупныхъ вороныхъ коней, покрытыхъ синею сткой. Полный кучеръ, съ густою черною бородою, въ синемъ кафтан и голубой четырехъугольной шапк сидлъ на козлахъ, спокойно правя мощными руками красивой и собранной парой.
За кучеромъ на саняхъ сидлъ офицеръ, одтый въ обычное срое офицерское пальто.
Мы вс одновременно поняли и узнали — Царь!
И кто-то восторженно крикнулъ ‘ура’, которое дружно подхватили другіе,— и черезъ секунду — это ‘ура’ уже мощно гремло во всхъ взводахъ.
— Пріхалъ! Онъ уже внизу, у дежурной комнаты! Встрчать, внизъ, въ прихожую! Ура!
Растерявшійся и озабоченный влетлъ во взводъ нашъ смнный офицеръ — князь Урусовъ.
— Что вы длаете?! Какъ-же можно кричать во взводахъ! Нужно спшить въ классъ и въ манежъ — начинаются строевыя занятія!.. Маршъ на мста!
У насъ, дйствительно, былъ часъ разборки и сборки оружія, за которымъ уже шла зда.
Какъ облитые холодною водою, помчались мы въ классы, тогда какъ другія смны торопливо бжали въ манежъ.
Въ класс намъ пришлось сидть не долго. Гд-то у сосдей грянулъ отвть на привтствіе — ‘Здравія желаемъ, Ваше Императорское Величество’ — и спустя дв-три минуты — стеклянныя двери классной комнаты отворились и въ нее просто и свободно вошелъ Императоръ Николай II-й — въ сюртук Преображенскаго полковника, съ золотыми флигель-адьютантскими аксельбантами у плеча.
Царь — средняго роста, съ чистымъ и блымъ лицомъ, окаймленнымъ небольшою русою бородкой, волосы причесаны ‘на проборъ’ съ лвой стороны…
На ногахъ — простые матовые, хромовые сапоги, въ лвой рук обыкновенная офицерская фуражка съ краснымъ околышемъ
Императоръ, улыбаясь, осмотрлъ наши ряды, подошелъ къ окну, прислонился къ его косяку — и сталъ слушать отвты юнкеровъ по стрлковому длу и уставамъ.
Кто то, отвчая у доски — неожиданно запутался, сбился — и сталъ ‘плавать’.
Царь его поправилъ, подсказалъ дальнйшее и вывелъ ‘плавающаго’ на врную дорогу…
Въ эти минуты, когда говорилось о построеніи кавалерійскаго полка въ резервную колонну — какъ бы неожиданно исчезъ въ класс Императоръ… У косяка окна стоялъ простой штабъ офицеръ арміи, повидимому хорошо знавшій уставныя построенія, такъ какъ все, что говорилъ Царь, оказалось вполн согласно со строевымъ уставомъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда Императоръ, поблагодаривъ насъ, вышелъ изъ класса и, сопровождаемый Начальникомъ Училища и другими офицерами направился въ Церковь, а изъ нея въ манежъ — мы уже не считались съ расписаніями и правилами — и безъ всякаго удержу бросились вслдъ за нимъ — пробираясь черными лстницами и всевозможными окольными путями.
Въ манеж шла зда двухъ какихъ-то смнъ, и Царь, занявъ мсто по обычному кавалерійскому порядку на середин манежа, наблюдалъ зду юнкеровъ.
Мнялись направленія, длались вольты, мнялись аллюры, производилась строевая вольтижировка и, наконецъ, брались хворостяные и соломенные барьеры.
А предманежники въ это время наполнялись и наполнялись остальными юнкерами всхъ смнъ, всхъ курсовъ, эскадрономъ и сотней.
Незамтно наполнились людьми училищные дворы, и всю часть Ново-Петергофскаго проспекта передъ зданіемъ школы — уже наполняла густая, пестрая и любопытная толпа петербургской окраины.
— Царь!.. Царь!.. У юнкеровъ… Одинъ пріхалъ!
Чинно и спокойно, тихимъ и ровнымъ шагомъ, слдуя за Императоромъ, подалъ свою вороную пару къ воротамъ манежа солидный и бородатый кучеръ…
И въ минуту окружили ее юнкера, обходили со всхъ сторонъ сани, оглаживали и похлопывали красивыхъ, мощныхъ и благородныхъ животныхъ, привезшихъ къ намъ въ гости Верховнаго Вождя необозримой и великой Имперіи.
Но Вождь еще былъ въ манеж, гд шла лихая скачка черезъ препятствія и все еще раздавались пвучія команды офицеровъ, представлявшихъ смны.
И вдругъ распахнулись большія входныя двери въ манежъ — заклубились облака густого пара, мшавшагося съ холоднымъ вншнимъ воздухомъ, и средняго роста Преображенскій полковникъ, улыбаясь и прикладывая руку къ козырьку, вышелъ къ своему экипажу.
Загремло, полилось ‘ура’, которому уже не было удержа… Все смшалось вокругъ того мста, гд находились царскія сани — и офицеры, и юнкера и ‘штатскіе изъ манежа’, и все разношерстное и рабочее, что выбросило изъ себя на дворы изобиловавшее постройками и службами училище — все жило необычною, пламенною жизнью минуты, какую только и могъ породить и вызвать царскій пріздъ.
Царь съ трудомъ услся на сиднье саней.
А вокругъ него — уцпившись за выступы козелъ кучера, за царское же сиднье, за выступы для полости, ставъ на полозья, судорожно ухватясь за запятки — виноградными гроздьями повисли юнкера..
Но только юнкера — никто другой уже не могъ и не смлъ допустить ничего подобнаго — даже самъ ‘Павлуша’ и Карангозовъ.
Это была наша неотъемлемая привилегія, наше освященное обычаемъ право.
Спокойно, терпливо и величественно сидлъ надъ всми нами большой царскій кучеръ съ черною бородой, въ четырехъугольной голубой шапк…
— Ну, съ Богомъ! — сказалъ Императоръ. И кони тронули.
Тронули шагомъ — но увренно, почти безъ всякаго усилія.
А усиліе требовалось большое!…
Двигались не сани съ кучеромъ и сидвшимъ за нимъ Государемъ, а скоре особаго рода пчелиный рой, прилпившійся къ одному мсту.
— Интересно!— усмхнулся Императоръ, съ удивленіемъ обнаружившій, что одинъ изъ юнкеровъ маленькаго роста сидлъ у него въ ногахъ, подъ полостью саней, согнувшись въ три погибели — сколько же всего насъ детъ?
Начался счетъ.
— Всего восемнадцать человкъ, Ваше Величество!
— Недурно… еще боле весело сказалъ Государь.— И всмъ удобно?
— Еще бы, Ваше Величество! Очень!
— Дайте что-нибудь на память, Ваше Величество!— сказалъ кто-то изъ наиболе откровенныхъ.
— Ничего больше нтъ! — заявилъ Государь. Два носовыхъ платка у меня взяли еще въ манеж!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А кони шли и шли впередъ, среди криковъ ‘ура’, среди бжавшей по сторонамъ толпы, одтой въ срыя юнкерскія шинели…
И вдругъ рзкій свистъ, гиканье и пронзительные крики выдлились изъ общаго гула.
Вздымая мокрый снгъ, одинъ за другимъ, лихо джигитуя, неслись верхомъ на коняхъ по бокамъ царскихъ саней юнкера-казаки…
Они посдлали своихъ лошадей и сопровождали Императора по своему…
Сани съ Николаемъ II повернули изъ воротъ школы на Ново-Петергофскій, двигались къ Египетскому мосту, — а юнкера-счастливцы все продолжали слдовать вмст съ Царемъ въ его саняхъ и на ихъ полозьяхъ, а казаки носились вокругъ, длали джигитовку, кувыркались и показывали свое природное удальство…
И только у Египетскаго моста Государь поднялъ руку и показалъ ею путь къ училищу…
— Домой, домой! Довольно господа!.. До свиданья!..
Кучеръ задержалъ пару…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Освобожденныя отъ многочисленныхъ пассажировъ, сани двигались уже быстре — въхали на Египетскій, поворачивали вдоль набережной Фонтанки.
Императоръ еще разъ обернулся, сдлалъ привтный знакъ рукой въ блой перчатк…
Царь…
Царь Великой, Необъятной страны, Вождь неисчислимой, побдоносной, славной на весь міръ арміи…
Такъ думалось, такъ чувствовалось, такъ горло тогда въ сердцахъ…
Посл этого — три дня было пустымъ наше училище.
Царь приказалъ всхъ освободить въ трехдневный отпускъ, простить вс наказанія и перевести всхъ штрафованныхъ въ высшій разрядъ…

XII

‘Изъ-за дальнихъ лсовъ, изъ-за синихъ горъ
Заря алая занимается!..’
Лермонтовъ.

Въ далекой долин дымящихся давностью дней…
Бальмонтъ.

Опять пришелъ май, нашъ второй май въ училищ — опять мы вышли въ Дудергофъ.
Но какъ разнилось наше настроеніе отъ прошлогодняго, какъ наполнялась съ каждымъ днемъ чмъ-то неизвданно-новымъ наша молодая душа!..
Корнетская звзда — настоящая корнетская звзда — уже загоралась на горизонт..
Прошелъ май со съемками — начались эскадронныя ученія съ тми же стремительными Карангозовскими заздами, пылью и сжиманіемъ колнъ — но духъ нашъ съ каждымъ днемъ разгорался сильне и сильне, съ каждымъ днемъ все сильне и сильне наполнялась сладкою тревогой ожиданія грядущаго счастья молодая душа…
Близился, шелъ навстрчу, необычайный, единый во всей жизни день — день производства въ офицеры…
И уже съ начала іюня начались новыя, такія необычныя, такія сладкія заботы.
Заказывалось обмундированіе, сапоги, фуражки, офицерская аммуниція…
Заказывались офицерскіе эполеты.
Работали портные Капланъ, Каплунъ, Норденштремъ…
Работали сапожники — Сопруновъ, Шмелевъ, Мещериновъ, набиралъ заказы король шпоръ Савельевъ, работали фуражечники и мастера головныхъ уборовъ Челпановъ, Скосыревъ, Семеновъ и знаменитый въ своемъ род Пляцкій.
Шились мундиры, доломаны, колеты, ментики, венгерки, чакчиры и рейтузы, длались драгунки, гусарскія бобровыя шапки, уланки, конно-гренадерскіе головные уборы съ красными лопастями и сіяющія каски кирасирской дивизіи съ серебряными орлами.
Примрялись перевязи съ лядунками, портупеи всхъ видовъ, съ замираніемъ сердца подвшивались шашки съ царственными иниціалами.
Дловито работали надъ сдлами знаменитые на всю кавалерійскую и спортивную Россію сдльные спеціалисты — Вальтеръ и Кохъ.
А изъ родныхъ концовъ Имперіи, изъ имній, усадебъ и уютныхъ провинціальныхъ домиковъ, гд такъ-же жили особою приподнятою жизнью, ожиданія папаши, мамаши, бабушки и тетушки — приходили объемистыя посылки съ новыми рубашками, цлыми ассортиментами полотенецъ, простынь, скатертей и другого ‘приданаго’, заботливо заготовленнаго для выходящаго на жизненный путь молодого любимца…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Приближался и приближался торжественный, единственный, неповторяемый день.
Въ конц іюня уже производилась разборка вакансій — и сообразно листу, присланному изъ Главнаго Штаба въ лагерь, каждый уже зналъ, въ какой полкъ ему суждено выйти.
На сцену появлялись географическія карты, путеводители желзныхъ дорогъ — измрялись разстоянія, повторялись названія тхъ или другихъ городовъ и мстечекъ, въ которыхъ стояли полки.
То и дло слышалось:
— Грубешевъ… Сувалки… Межибужье… Блая Церковь… Калишъ… Орелъ и Елецъ…
Юнкера, выходившіе прямо въ гвардію, были обязаны ране взятія своей вакансіи — испросить согласія на этотъ шагъ общества офицеровъ того полка, въ какой стремились.
По тмъ или другимъ причинамъ это общество могло и отклонить просьбу юнкера о желаніи вступить въ полковые ряды, хотя случаи такіе бывали весьма рдко.
И вотъ, посл разборки вакансій, съ началомъ поля, начиналось время самаго горячаго ожиданія — когда считались дни и часы.
День великаго Царскаго смотра, которымъ оканчивался лагерный сборъ — становился извстнымъ.
Уже дежурили полки въ нашихъ баракахъ…
Это ‘дежурство’ — заключалось въ слдующемъ:
На одной изъ деревянныхъ колоннъ, подпиравшихъ широкій потолокъ — ежедневно вывшивалась бумажка, на которой писалось:
‘Сегодня, 1-го іюля такого-то года дежурнымъ назначается 38 и драгунскій Владимірскій полкъ’…
Это означало, что до дня предполагаемаго нашаго производства оставалось тридцать восемь дней’…
И все медленне и медленне начинало двигаться время…
‘Сегодня — 15-й драгунскій Александрійскій’ — ’10-й Новотроицко-Екатеринославскій’ — ‘5-й — лейбъ Курляндскій’, ‘3-й драгунскій Сумской’…
Начинался августъ — замтне сокращался день второй половины Свернаго лта.
— 1-й драгунскій Московскій… Завтра…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XIII

Разумется — въ это утро мы встаемъ раньше трубы и почти не прикасаемся къ утреннему чаю…
Опять мундиры перваго срока, первосрочная аммуниція, въ послдній разъ солдатская винтовка за спиною…
Какъ всегда выстраивается эскадронъ передъ переднею линейкой.
На мстахъ вс офицеры, обычно строгъ и спокоенъ на своемъ красивомъ араб Каранто зовъ.
Въ ранній часъ Военное Поле Краснаго Села уже чуетъ близкую осень.
Но когда эскадронъ приходитъ на мсто сбора конницы — солнце поднимается выше и опять ласкаетъ насъ хорошимъ лтнимъ днемъ.
Начинается движеніе смотра — но въ этотъ день мозгъ очень плохо впитываетъ въ себя впечатлнія — и все, вплоть до конца церемоніальнаго марша, принимаемаго Царемъ — проходитъ въ туман.
Куда-то несемся полевымъ галопомъ, стремительно зазжаемъ флангами, купаемся въ густой пыли, поворачиваемъ много разъ повзводно кругомъ, спшиваемся, садимся, пропускаемъ несущуюся передъ нами на позицію конную артиллерію, перескаемъ на рысяхъ путь движущейся цпью пхоты.
Сколько времени продолжается этотъ сложный смотръ — никто не знаетъ. Скоро полдень!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

… И показалъ мн Ангелъ чистую
рку воды жизни, свтлую, какъ кристаллъ,
идущую отъ престола Бога и Агнца…
Откровеніе Святого Іоанна 22, 1

И вотъ откуда-то изъ-за пыли отъ далекаго Царскаго валика, черезъ вс движенія, топотъ коней, бряцаніе подковъ и шашекъ — несется звукъ — звукъ долгожданный, грозно милый, который больше чуетъ, чмъ слышитъ напряженное ухо…
Та-та-та та ты ра рамъ-тамъ.
Трубачъ — труби отбой!..
Да — это онъ, Генеральный Отбой Царя — вщающій и конецъ смотра и наше начало!..
Сейчасъ…
Сейчасъ производство!..
Эскадронъ стой!.. Равняйсь!.. Разсчитаться для спшиванія!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Улегается пыль… Отжевываютъ мундштуки запаренные кони… Полковникъ Карангозовъ вызжаетъ на нкоторую дистанцію передъ эскадрономъ и улыбаясь — о, какъ хорошо улыбается этотъ милый командиръ — тихо, совсмъ тихо, произноситъ:
— Господа юнкера старшаго класса… да, хорошо помнится, что онъ именно такъ и говоритъ — господа юнкера старшаго класса!.. Слзайте, отдайте лошадей младшему курсу и постройтесь!..
— Господи, благослови!
Кое-кто, слзая, крестится…
На утоптанной трав военнаго поля выстраиваемся мы въ пшемъ строю — покрытые пылью, съ винтовками за плечами, такими, какими застала насъ минута.
Насъ ведутъ — ведутъ куда то далеко, ведутъ между спшенныхъ колоннъ кавалеріи, между громадныхъ квадратовъ преображенцевъ, семеновцевъ, измайловцевъ, лейбъ-гренадеръ и безконечныхъ, такихъ сердитыхъ, батарей артиллеріи ..
Солнце стоитъ въ зенит — все покрыто его августовскимъ свтомъ и безоблачно — чисто небо, свтло-голубымъ куполомъ покрывающее весь военно-полевой просторъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Царскій валикъ увнчанъ блою холщевою палаткой, окруженной цвтами, пирамидальными лаврами, выросшими изъ зеленыхъ кадокъ.
Со всхъ сторонъ подходятъ и другія училища.
Камеръ-пажи и пажи, артиллерійскія — Михайловское и Константиновское, Павловское и Петербургское Военное, Военно-Топографическое…
Только Николаевскихъ Инженеровъ нтъ — они проходятъ лагерный сборъ въ Усть-Ижор…
Все собравшееся молодо, красиво своею молодостью, и скрыто — восторженно, какъ только и можетъ быть восторженъ въ этотъ мигъ производящійся офицеръ.
Уже обходятъ наши ряды флигель-адьютанты, раздавая каждому изъ насъ Царскій приказъ… Это толстая тетрадка, въ которой отпечатаны наши фамиліи… Тамъ, на бумаг — мы уже офицеры… Но здсь, въ пол, мы еще юнкера…
И вотъ, спускается по лстницамъ валика, сопровождаемый Великими Князьями и лицами Свиты, Императоръ.
Веселый, улыбающійся, въ надтой слегка набекрень фуражк съ краснымъ околышемъ и сюртук сине зеленаго сукна, Онъ приближается ко всмъ намъ, неподвижно стоящимъ большимъ, выравненнымъ покоемъ.
Не спша начинаетъ обходить наши ряды, поминутно останавливаясь то около одного, то около другого юнкера…
Вотъ — обошелъ уже пажей, приблизился къ нашему правому флангу, остановился около вахмистра эскадрона.
— Куда выходите, вахмистръ?
— Въ Лейбъ-Гвардіи Уланскій Вашего Императорскаго Величества полкъ!
— А Вы, портупей юнкеръ?
— Въ Лейбъ Гвардіи Казачій Вашего Императорскаго Величества!
— … Въ Нижегородскій Вашего Величества!… Въ Сумской… Въ Забайкальскій Казачій… Въ Крымскій Дивизіонъ…
И дальше, дальше идетъ по уже сіяющимъ счастьемъ рядамъ Государь…
Во вс стороны громадной страны теперь разлетятся эти молодые, полные жизни, надежды и вры души…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какъ поразительно чудесно устроены Творцомъ человческая голова и человческая память!
Вдь сколько лтъ — долгихъ, пестрыхъ, страдныхъ и страшныхъ лтъ прошло, сколько могильныхъ холмовъ выросло на боевыхъ поляхъ и во всхъ концахъ земли — а вотъ вс они, какъ и тогда, стоятъ передъ глазами — живые, юные, цвтущіе, замершіе въ ожиданіи великаго для нихъ мгновенья…
Вотъ они — даже ясно видна пыль Военнаго поля, освшая на мундирахъ — вотъ они: и миніатюрный, коренастый вахмистръ Носовичъ, и ‘отчетливый’ блюститель всхъ традицій школы Филипповъ, и донецъ Саша Грековъ, и румяный, жизнерадостный князь Андронниковъ, и вспыльчивый Коргановъ, и стародубовецъ Томишко, и шарикоподобный Бизюкинъ, и солидный ‘маіоръ’ Фаддевъ, и всегда разсудительный Миша Сахаровъ, и постоянный спутникъ лихого Новосильцева по путешествіямъ въ ‘Angleterre’ снобирующій псковитянинъ Жоржъ Корсаковъ, и мечтательный, голубоглазый, изящный Миша Осоргинъ, и братья ‘Жора’ и ‘Бора’ Левенцы, и ‘ахтырцы’ Клюки — фонъ-Клюгенау съ Потемкинымъ, и голландецъ Коко Вандергюхтъ, и среднероссійскій помщикъ Валя Брюховъ, прозванный ‘Пузиковымъ’, и саратовецъ Юра Пальмгренъ, и тонирующій передъ выходомъ въ гвардію ‘Куку’ Целебровскій, и милйшій Кика Раевскій, и блый, какъ ленъ, Панчулидзевъ, и митавецъ Книпперъ, и высокій-превысокій Карлашевскій, и другіе, другіе, другіе…
Ежегодный ‘ремонтъ’ вновь производимыхъ офицеровъ очень великъ — но еще боле великимъ кажется счастье этого дня…
Обошелъ Царь всхъ…
Не спша отходитъ отъ фронта, останавливается передъ юнкерскими построеніями, хорошо видимый всми.
И опять улыбается Царь.
— Благодарю васъ, господа, за прекрасный смотръ!..
— Рады стараться!..
Это еще отвтъ солдатъ — послдній отвтъ солдатъ, — за этимъ отвтомъ уже мы перестаемъ быть таковыми.
— Рады стараться Ваше Императорское Величество!
Государь длаетъ два-три шага впередъ.
— Поздравляю васъ, господа, съ производствомъ въ офицеры!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Господи! Силою Твоею — возвеселится Царь!
Вдь только мигъ — единый мигъ — но что значитъ вся дальнйшая жизнь при сравненіи съ этимъ мигомъ?
Руки поднимаются ‘по офицерски’ къ козырьку, кое гд еще отчеканивается ‘покорнйше благодаримъ Ваше Императорское Величество’ — но откуда то изъ глубины, изъ сердца, изъ всхъ молодыхъ душъ вдругъ вырывается ‘ура’ — и, гремя, заполняетъ всю землю…
— Ура!..
А солнце такъ и свтитъ, такъ и льетъ на все свою лучезарную благодать.
Какъ великолпенъ Божій міръ, какъ прекрасно то, что называется жизнью, въ которую мы вступаемъ и въ которую насъ такъ красиво вводитъ Онъ — милый Царь, дающій счастье эполетъ офицера!
— Господа офицеры! — подходитъ къ намъ Карангозовъ.— Господа офицеры — къ вашимъ конямъ!
Да, мы офицеры!!!
На насъ еще пыльные юнкерскіе мундиры и солдатскія винтовки за плечами — но мы уже офицеры, корнеты, господа!!! Приказъ Царя — подъ погономъ!
Мы идемъ куда-то опять, садимся на своихъ друзей, которыхъ держатъ наши наслдники по оставляемому училищу — бывшіе зври, ставшіе теперь то-же корнетами славной школы!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О, стократъ благословенный, залитой солнцемъ, молодымъ счастьемъ, надеждами и врою день!
Кто забудетъ тебя, кто не вспомнитъ съ благодарною улыбкой!..
Какъ все свтится вокругъ, какъ ласкаетъ взоръ, какъ все полно Божіей благодатью!..
Вотъ и бараки — милые бараки школы, которые мы уже навсегда покинемъ черезъ полчаса.
Сняты юнкерскіе мундиры, сброшена аммуниція, сданы каптенармусу винтовки и шашки…
Въ послдній разъ получаетъ четыре куска сахара строевой другъ прошедшей юнкерской страды — конь.
— Ну, прощай, мой простоватый, но крпкій, какъ крестьянская лошадь, Кабардинецъ! Спасибо, другъ!
Кабардикецъ, отжевываетъ мундштучное желзо, проталкиваетъ черезъ него языкомъ куски сахару, и, видимо, понимаетъ, что его хозяинъ сталъ настоящимъ корнетомъ!
Спшно, порывисто идетъ переодваніе.
Вотъ одинъ уже готовъ.
Въ изящномъ офицерскомъ пальто, въ ботинкахъ отъ Шмелева, въ безукоризненной фуражки офицера — недавній запыленный полусолдатъ почти неузнаваемъ.
За первымъ готовъ второй, за вторымъ третій…
Одвшіеся выходятъ изъ бараковь.
Ряды извозчиковъ уже ждутъ на задней линейк..
Въ Петербургъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Гд то далеко, въ провинціи, на разстояніи чующіе сердцемъ этотъ необыкновенный день — живутъ родители, братья, сестры, старыя няньки, выхаживавшія когда то отъ пеленокъ сегодняшняго блестящаго офицерскими звздочками баловня судьбы…
Пусть будутъ покойны — черезъ два-три дня они увидятъ свое дтище.
Посл производства — двадцативосьмидневный отпускъ, поверстный срокъ къ мсту полка — времени для свиданія много.
Пока же — въ Питеръ!..
Гремятъ колеса Балтійскаго позда, мягко катятъ отъ вокзала извозчики на резинахъ…
Обдъ въ 6 часовъ вечера у Фелисьена, а завтра, въ 10 утра, молебенъ въ зданіи школы, на который являться въ полной парадной офицерской форм…
Здравствуй, жизнь!
Неужели же въ теб есть что-либо темное и неужели возможны какія-либо тучи на нашемъ пути?
Да и что могутъ значить эти тучи при сравненіи съ блескомъ офицерской звзды, засіявшей сегодня надъ нами?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ начались, прошли и окончились два года, проведенные подъ снью училища, носившаго въ нашемъ кругу имя Славной Гвардейской Школы.

Евгеній Вадимовъ.

Старая Сербія,
Монастырь Святой Параскевы.
1929 г.
Вадимов Евгений
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Сатирическая история от Рюрика до Революции, Оршер Иосиф Львович, Год: 1922
  2. Французские эскизы английским углем, Муррэй Гренвиль, Год: 1878
  3. Сатирические очерки, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1860
  4. Непорванные связи, Успенский Глеб Иванович, Год: 1880
  5. Владимирка и Клязьма, Слепцов Василий Алексеевич, Год: 1862
  6. За границей, Верещагин Александр Васильевич, Год: 1895
  7. В стране полумесяца, Гамсун Кнут, Год: 1904
  8. Дарственные надписи на книгах, фотографиях и рукописях, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1877
Электронная библиотека