В стране полумесяца, Гамсун Кнут, Год: 1904

Книга очерков
Время на прочтение: 64 минут(ы)
Скачать в PDF

Кнутъ Гамсунъ.

Полное собраніе сочиненій.
Томъ VIII.
Изданіе В. М. Саблина.

Въ стран полумсяца.
Фантазеръ.
Переводъ Л. Добровой

Изданіе третье.
Москва. —1910.
http://az.lib.ru

ВЪ СТРАН ПОЛУМСЯЦА.

На Босфор.

Мы демъ съ востока и направляемся въ Константинополь. Теплый осенній вечеръ. Черное море раскинулось, гладкое, какъ металлъ. Вдоль турецко-армянскаго побережья видны люди, сидящіе въ безрукавкахъ передъ своими домами и курящіе трубки, такъ тихо, что замтенъ даже дымъ, поднимающійся изъ ихъ трубокъ. Весь пароходъ дрожитъ отъ толчковъ машины. Мы на марсельскомъ пароход ‘Мемфисъ’. ‘Мемфисъ’ старается изъ послднихъ силъ, чтобы прибыть сегодня вечеромъ въ Константинополь. Но, чмъ дальше мы мчимся — тмъ надежда дохать сегодня длается слабе, капитанъ нашъ всмъ отвчаетъ: ‘Нтъ, врядъ ли сегодня намъ удастся прійти’. Дло въ томъ, что при вход въ Босфоръ на сторон Скутари лежитъ маленькій городокъ подъ названіемъ Кафакъ, мы не проходили еще этотъ городъ, а въ немъ-то вся и загвоздка! Кафакъ на видъ такой невинный, громадныя стны старыхъ крпостныхъ укрпленій стоятъ на возвышеніи, но между развалинами спрятана сильная батарея современныхъ пушекъ, и, если мы не продемъ мимо батареи до солнечнаго захода, то проходъ будетъ запертъ.
Мчимся дальше. Уже видна часть Кафака, но капитанъ нашъ снова отвчаетъ: ‘Нтъ, мы во время не доберемся’. Капитанъ — маленькій черненькій французъ-южанинъ, лвый глазъ его не совсмъ въ порядк: онъ коситъ. Не понимаю, какимъ образомъ можно быть капитаномъ большого парохода, имя такой глазъ!
Вотъ такъ капитанъ! думаю я и смюсь надъ нимъ, что онъ не можетъ достигнуть Кафака до солнечнаго заката. Онъ, наврное, просто слпъ на лвый глазъ — и такой субъектъ берется быть капитаномъ!
Вотъ теперь намъ осталось только нсколько кабельтововъ до флота. Мы стоимъ съ часами въ рукахъ и считаемъ минуты, но, такъ какъ никто изъ насъ не знакомъ съ турецкимъ временемъ, то мы, собственно говоря, считаемъ на авось. Около меня стоить японецъ. Это маленькій, живой человчекъ, онъ коммерческій стипендіатъ, воспитывался въ Англіи и уже не въ первый разъ совершаетъ этотъ путь, его мнніе очень цнно.
— Который сейчасъ часъ по турецкому времени?
‘О, это я вамъ сейчасъ скажу’, отвчаетъ онъ и указываетъ на фортъ. ‘Видите тамъ солдата, направляющагося къ флагштоку? не теряйте его изъ виду’.
Солдатъ остановился у флагштока. Вдругъ раздается сигнальный выстрлъ. Солдатъ выкинулъ флагъ. ‘Шесть часовъ’, говоритъ японецъ. ‘Заходъ солнца’. Прямо передъ нашимъ носомъ, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда мы подходимъ къ форту! Ну, конечно, мы не могли сегодня вечеромъ достигнуть Константинополя со слпымъ капитаномъ! Еще, Богъ знаетъ, додемъ ли мы вообще такимъ образомъ до Константинополя! Никогда больше не поду съ французомъ!
Бросаемъ якорь. Къ нашему пароходу подходятъ лодки, а въ нихъ сидятъ всевозможные турки въ мундирахъ, санитары, таможенные чиновники. Мы заинтересованы, что съ нами будутъ длать турки. Есть ли у нихъ жалость? Или пришелъ нашъ послдній часъ? Оказывается, что это пожилые, вжливые люди, которые задаютъ намъ нсколько вопросовъ по-французски и затмъ оставляютъ насъ въ поко. Съ тхъ поръ, какъ они перестали питаться человческимъ мясомъ, быть съ ними не представляетъ особой опасности. Одному таможенному чиновнику я предлагаю папиросу, чтобъ подлизаться къ нему и быть послднимъ изъ тхъ, на кого онъ нападетъ. Онъ беретъ и предлагаетъ мн взамнъ одну изъ своихъ. И все это сопровождается французскими комплиментами и благодарностями. Прямо замчательно, думаю я, какъ можно устроиться даже съ дикимъ туркомъ, если только взяться по настоящему.
Вообще это, пожалуй, большая смлость съ моей стороны такъ сразу вступить въ самый центръ Турціи. Не каждый выкажетъ такую смлость! Положимъ, турокъ не стъ больше людей. Но разв можетъ поэтому кто утверждать, что онъ безъ зубовъ? Отваживался ли когда-нибудь другой норвежскій писатель пробраться въ эту страну? Когда-то Гёте здилъ изъ Веймара въ Италію, но разв онъ постилъ Турцію? Однимъ словомъ, это большая смлость!
Позади насъ раскинулось Черное море, свтло-зеленое, спокойное. Смеркается, гаснетъ день, на самомъ краю горизонта горятъ полосы крови и золота. Мн кажется, что нигд въ другомъ мст я не видалъ такихъ страстныхъ красокъ, и я проникаюсь сознаніемъ, что нтъ ничего прекрасне созданнаго самимъ Богомъ. Эти золото и кровь неподвижны, мало-по-малу они медленно расплываются и, наконецъ, исчезаютъ совсмъ, и море становится черно-синимъ и тяжелымъ. Наступаетъ темнота. Наверху въ Кафак зажигаются огни, и мы вывшиваемъ фонари.
На борту тишина. Персіянинъ съ женой, сидвшіе все время на корточкахъ на передней палуб на своихъ ящикахъ и коврахъ, помолились и сидятъ теперь, наклонившись впередъ, погруженные въ безмолвныя думы. Она покрыта такимъ густымъ вуалемъ, эта старая персіянка, но вчера я видлъ ея лицо, оно удивительно ярко. Губы ея подозрительно красны. Смотрите, пожалуйста, думаю я, эта старая вдьма еще мажется! И, кто знаетъ, можетъ быть, она вовсе не такъ стара. Мужъ ея — высокій бородатый человкъ съ деспотической наружностью. Его ногти и ладони окрашены геной.
Въ каютъ-компаніи возобновляется игра. Съ нами на пароход детъ господинъ съ двумя сыновьями, вс трое одинаковаго роста и съ перваго взгляда кажутся однихъ лтъ. Одинъ изъ нихъ сейчасъ играетъ, они все время чередуются у рояля. Одинъ сынъ — чахоточный и кашляетъ, но морской воздухъ такъ хорошо на него подйствовалъ, что его добродушное лицо выглядитъ опять совершенно здоровымъ, только руки и виски совершенно синіе. Вс трое жрутъ, какъ скоты, и чахоточный не мене другихъ. Во время обда они сидятъ на европейскій манеръ и съдаютъ невроятное количество хлба.
Я спускаюсь внизъ. Японецъ сидитъ и опять пишетъ. Онъ занимался этимъ всю дорогу и приготовилъ цлую пачку писемъ для отправки изъ Константинополя домой. Пишетъ онъ чрезвычайно легко — для него положительно пустякъ исписать массу этихъ головоломныхъ японскихъ значковъ, которые выглядятъ, какъ слды птичьихъ ногъ. ‘Дайте мн хоть разъ прочесть то, что вы написали’, говорю я. ‘Пожалуйста!’ отвчаетъ онъ, улыбаясь, и подаетъ мн свое письмо. ‘Кстати, скажите мн, могу ли я употребить вотъ этотъ значекъ. Я пишу нашему министру торговли’. ‘Конечно’, говорю я, ‘оставьте его, онъ выглядитъ отлично. Такой значекъ не можетъ повредить ни въ коемъ случа!’ ‘Онъ означаетъ глупость’, объясняетъ мн японецъ. Тогда я призадумываюсь. Я въ состояніи лишить этого человка стипендіи, его судьба въ моихъ рукахъ, и я долженъ осмотрительно употребить свою огромную власть. Ршаюсь помочь человку однимъ взмахомъ пера, беру у него ручку и вычеркиваю значекъ. ‘Ай’, вскрикиваетъ японецъ и вскакиваетъ съ мста. Вы зачеркнули не тотъ знакъ!’ Посл этого онъ садится и принимается прилежно переписывать все письмо сначала. Я тоже съ своей стороны хочу показаться прилежнымъ, сажусь и жду, пока онъ кончитъ. Я знаю, что, какъ только онъ находитъ свободную минуту, то охотно болтаетъ со мной. Онъ сейчасъ же оживляется, если можетъ кого-нибудь о чемъ-нибудь разспросить. Иногда онъ разсказываетъ о своей родин: никакая страна въ свт не будетъ въ состояніи сравниться съ Японіей, когда она разовьется! Онъ женатъ и иметъ ребенка, черезъ годъ онъ хочетъ вернуться домой, теперь ему нужно поститъ Константинополь, города Малой Азіи и Дамаскъ. Онъ очень хорошо говоритъ по-англійски и разсказываетъ очень смшные вещи, жену свою онъ зоветъ Wife in body. Въ немъ есть что-то дланное. Онъ деморализованный восточный человкъ, европейская одежда велика для него или онъ недоросъ до нея. Онъ ужасно хочетъ учиться, развиваться. ‘Какъ вы длаете въ Японіи вотъ то-то и то-то?’ спрашиваю я иногда. ‘Мы, въ Японіи? Да мы длаемъ, какъ вы!’ отвчаетъ онъ, ‘какъ можемъ мы длать это иначе? Мы развиваемся. Уже давнымъ-давно прошло то время, когда мы дйствовали по-японски!’ Для него развиваться значитъ подражать по рутинно-европейскому образцу. И такой онъ ловкій, что ничему ему не трудно научиться! Его учили въ Англіи, что салфетку нельзя засовывать подъ подбородокъ, какъ это длаютъ въ Швеціи, а нужно по всмъ правиламъ раскладывать на колняхъ. Допустимъ, что это сдлано! Но тогда какъ же защитить сорочку? Напримръ, супъ, жидкость, которая страшно трудно поддается обращенію съ ложкой. Но онъ не видлъ, чтобъ кто-нибудь изъ пассажировъ пилъ супъ прямо изъ тарелки. Что же онъ длаетъ? Онъ-только закрываетъ платкомъ свою крахмальную рубашку. Онъ жалетъ турокъ, у которыхъ долженъ будетъ прослужить цлый годъ. Турокъ такъ отсталъ, прямо непріятно почему онъ ничему не хочетъ учиться! Я завожу рчь о Кита. Тутъ японецъ длается совсмъ грустнымъ и качаетъ головой. Китай тоже не воспринялъ ни капельки европейской и американской культуры. И мы оба со слезами на глазахъ говоримъ о судьб Китая. ‘Знаете, что я думаю’, говоритъ онъ. ‘Китай никогда не цивилизуется!’ Мн кажется, что это ужъ черезчуръ рзко и я заклинаю его не терять надежды. ‘Нужно только, чтобы миссіонеры еще немного поработали! Еще есть время, нужно только дйствовать осмотрительно!’ ‘Страна разлагается’, говоритъ онъ. ‘Я бывалъ тамъ. Мы, японцы, стараемся хотя немного обучить ихъ, но ученики ужъ слишкомъ самодовольны! Хотите врьте, хотите нтъ — во всемъ Кита вы едва ли увидите фабричную трубу. А въ глубин страны они еще до сихъ поръ разводятъ чай и рисъ тмъ же праддовскимъ способомъ, какъ и тысячу лтъ тому назадъ’. ‘Какимъ это образомъ? Разскажите-ка мн объ этомъ!’ ‘Ахъ, мн даже не хочется объ этомъ и говоритъ. Возьмемъ, напр., такой пустякъ, какъ заборы. До сего дня ихъ участки земли не обнесены заборами!’ ‘Какъ же это они обходятся безъ нихъ?’ ‘Каждый просто входить въ соглашеніе съ сосдомъ, сколько кому принадлежитъ.’ Тутъ я долженъ былъ сдаться, я говорю: ‘Боже насъ упаси отъ такихъ порядковъ! Но въ Санъ Франциско я видлъ многихъ китайцевъ, они мн стирали блье. Мн невыносима мысль, что Зангъ-Зингъ и Тзенъ-Тзанъ такъ неминуемо должны погибнуть. У нихъ такіе добродушные глаза и такія роскошныя косы!’ ‘Вы говорите, роскошныя косы? Ха, ха, ха! Вы ничего путнаго не можете сказать про вашихъ китайцевъ? Въ нашей стран мы уничтожили косу.’ ‘Но все-таки они кое-чему научились въ стран янки, ‘ говорю я, чтобы подзадорить моего друга. Они меня часто надували съ бльемъ.’
Когда мы утромъ проснулись, якорь уже былъ поднять. Шесть часовъ — свтлое утро. Наверху у форта мы видимъ солдатъ и офицеровъ, разговаривающихъ между собою, потомъ у нихъ начинается ученіе. Мы плывемъ по Босфору. Чмъ дальше демъ, тмъ больше городовъ попадается по обимъ сторонамъ. Между каждымъ изъ нихъ не больше двухъ минутъ зды. Въ сущности, это только одинъ безконечный городъ. Мы такъ близко прозжаемъ отъ берега, что видимъ все, что происходитъ на суш, и все это совершенно не то, что мы себ представляли. Разв мы не въ Турціи? Въ продолженіе тридцати лтъ я читалъ о стран, лежащей на берегу Босфора, которую безбожный султанъ довелъ будто бы до полнаго разоренія. Между тмъ эти маленькіе города лежатъ посреди виноградниковъ и цвтниковъ, цлыя гряды розъ сверкаютъ яркостью своихъ красокъ, мы демъ въ сказочной стран. Я начинаю думать, что нашъ капитанъ вовсе не такъ слпъ! Онъ знаетъ обо всей этой роскоши и хотлъ ее намъ показать при дневномъ освщеніи! Я забываю неудовольствіе, которое испытывалъ вчера вечеромъ. Какъ красиво, благоустроенно и зажиточно выглядитъ все на берегу! Вонъ виденъ турокъ, несущій воду изъ колодца, тамъ еще одинъ, выметающій свое крыльцо, третій ходитъ по саду, куритъ и осматриваетъ цвты. Тихо въ этихъ городахъ, ни ярмарочной сутолоки, ни фабричнаго шума, у берега стоять лодки, а на берегу телги нагружаются и разгружаются, иногда слышенъ сигналъ парохода, но шума нтъ никакого! Какъ страшно: хать цлую милю мимо города и не слышать криковъ! Кое гд въ окрестностяхъ попадаются древнія руины. Но, если такой маленькій городокъ мирно процвтаетъ нкоторое время, о конечно, султанъ появляется изъ Константинополя, нападаетъ на него, убиваетъ жителей, отбираетъ деньги — разв это не такъ? Говорятъ даже, что онъ связываетъ свои жертвы и бросаетъ ихъ въ Босфоръ. Съ этого онъ началъ, когда пересталъ сть христіанское мясо, долженъ же человкъ длать что-нибудь въ этомъ род! О, ‘великій старецъ’ въ Англіи, который все зналъ, который зналъ также объ ‘убійц на трон’. А такъ какъ онъ никого не боялся, то говорилъ туркамъ правду. Одинъ годъ онъ бомбардировалъ Александрію, а въ слдующемъ году протестовалъ противъ притсненія армянъ. Кто любилъ правду, слушалъ его голосъ! Вдь, собственно говоря, бросаніе въ море годныхъ для несенія службы людей — довольно странная система для военачальника, нуждающагося въ людяхъ! Три великихъ державы сидятъ и ждутъ, пока его войско совершенно ослабетъ, а онъ самъ изъ чистой жажды крови забавляется уничтоженіемъ своего войска и озлобляетъ подданныхъ, чтобы сдлаться какъ можно боле ненавистнымъ тмъ, которые какъ разъ и должны его спасать! Гд правда — трудно сказать, можетъ быть, потому, что мы имемъ почти единогласную европейскую прессу, которая намъ это и разсказываетъ, длаешься нсколько недоврчивымъ. Другая сторона, которую нужно было бы также выслушать, молчитъ. Въ голов рождается такая мысль: кажется, что Абдулъ Гамидъ поднялъ престижъ Турціи на такую высоту, на которую онъ долгіе годы не поднимался. Султанъ интересовался въ предлахъ возможности поднятіемъ торговли, не совсмъ противился школьнымъ реформамъ, позволялъ строить въ небольшомъ количеств желзныя дороги и пересоздалъ войско. Этотъ человкъ, говорятъ, работаетъ, какъ лошадь, утромъ встаетъ въ шесть часовъ, во дворц ночуетъ цлый штабъ секретарей на случай, если они могутъ понадобиться. Я имлъ случай лично убдиться въ томъ, что султанъ посдлъ и черезчуръ худощавъ для знатнаго турка, что же касается его жестокостей противъ христіанъ, то отношеніе его къ нимъ, правда, довольно магометанское. Недаромъ же онъ ‘повлитель правоврныхъ’, ‘калифъ ислама’. Впрочемъ относительно этого также слдовало бы выслушать и другую сторону, но другая сторона молчитъ. Только одна сторона говоритъ, говоритъ безпрестанно по всему міру. Напр., въ Contemporary Review эта сторона — къ тому же турецкій чиновникъ — сообщаетъ слдующее: ‘Всмъ извстно, что христіанскій элементъ въ оттоманскомъ государств — явный или тайный врагъ государства. Чего они добиваются и что они натворили въ борьб за независимость — объ этомъ знаетъ вся Европа. А между тмъ Европа должна бы еще узнать, что эта жажда независимости существуетъ также у магометанскихъ подданныхъ, курдовъ, албанцевъ и т. д. Они не обладаютъ, конечно, смлостью и умомъ христіанъ, — гласитъ газета, — но все-таки и въ нихъ чувствуется хроническое желаніе оказывать вооруженное сопротивленіе Абдулъ Гамиду’. Смотрите пожалуйста! Положимъ, что евреи въ Норвегіи начали бы тайно или явно выказывать враждебность государству и еще къ тому же имли бы хроническое желаніе оказывать ему вооруженное сопротивленіе, что же тогда — уступать? Тогда мы подавили б возстаніе и разстрляли бы мятежниковъ. Но этимъ б дло не ограничилось. Евреи подняли бы вой на весь міръ. И христіанская Европа выла бы вмст съ ними. И Турція также. Мы же, другая сторона, оставались бы нмыми. Мы узнаемъ отъ одного автора Harpers Monthly Magazin, что во время послдняго армянскаго мятежа 25% высшихъ сановниковъ были армяне. Поэтому кажется, что калифъ ислама не вс свои силы употребляетъ на истребленіе христіанъ, но щадить тхъ из нихъ, которые не враждебны государству. Самые вліятельные люди въ Турціи это греки и армяне — христіане. Казначей султана — армянинъ, половина турецкихъ пословъ за границей — греки, даже на самыхъ важныхъ мстахъ, какъ напр., въ Берлин, посломъ былъ нын умершій Аристархъ-бей. И эти же христіане владютъ тремя четвертями турецкаго государства. На Восток армяне замняютъ евреевъ въ торговл. Они проникаютъ всюду, начиная съ Балканъ и кончая Китаемъ, въ какой бы городъ вы не пріхали, вы всюду встрчаете армянъ. Въ то время, какъ газеты Запада оплакиваютъ несчастную судьбу этого народа, на Восток нердко слышно мнніе, что эта судьба имъ вполн заслужена, вс, какъ одинъ человкъ, отзываются объ армянахъ, какъ о мошенникахъ. Въ самой Турціи они вытсняютъ уроженцевъ и сами занимаютъ ихъ мста. Торговля, ссудныя операціи, деньги — все переходить въ ихъ руки, а вмст съ тмъ и притсненія. И все это потому только, что турки не обладаютъ смтливостью и умомъ христіанъ.
Мы постепенно двигаемся впередъ и видимъ уже издали Константинополь. Прежде всего намъ бросаются въ глаза дворцы посланниковъ великихъ державъ, они стоять, свободно выдляясь, и дйствуютъ отталкивающе своимъ грубымъ казарменнымъ видомъ. Посл этого мы замчаемъ минареты. Въ томъ мст, гд сливаются воды Мраморнаго моря, Золотого рога и Босфора, лежитъ столица Турціи. Во всемъ свт нтъ города съ подобнымъ мстоположеніемъ — съ двухъ сторонъ красивыя горы, а внизу вода! Городъ лежитъ въ двухъ частяхъ свта. Константинополь не иметъ такого богатства красокъ, какъ Москва — у него нтъ зелени, золота и краснаго цвта ея куполовъ, — но у него есть то, чего не иметъ Москва: блые минареты на фон синяго неба.
На вод длается все оживленне. Сотни лодокъ снуютъ взадъ-впередъ и мшаютъ намъ двигаться. Матросы одты въ длинныя одежды, нкоторые въ кровавокрасныхъ фескахъ, другіе въ тюрбанахъ — у всхъ бронзовыя лица и орлиные носы. Эти люди гармонируютъ съ восточными баркасами. Ничего не можетъ быть оригинальне: форма корпусовъ и снасти, мшкообразныя одянія людей — все это, удивительно, какъ по ту сторону настоящаго! Это вновь возбуждаетъ наше тупое европейское воображеніе! Наконецъ, свистя и безпрестанно давая сигналы, мы добираемся до берега. Никогда и нигд ничего похожаго на ту человческую кашу, которая насъ сейчасъ окружаетъ, я не видлъ! Вс наперебой хотятъ намъ помочь, услужить, повести насъ въ гостиницу, а большая часть нищенствуетъ. Мы замтили много служащихъ изъ гостиницы съ золотыми буквами на шапкахъ. Выбираемъ одного изъ нихъ и поручаемъ себя его заботамъ. Положимъ, что также мы могли бы выбрать и другого, дло въ томъ, что вс гостиницы здсь въ рукахъ одного синдиката, и мы во всякомъ случа попали бы въ одну изъ его гостинницъ. Нашъ человкъ очень ловокъ и понимаетъ свое дло, когда сторожъ — старый турокъ въ тюрбан и длинной одежд — не захотлъ пропустить нашъ багажъ съ парохода, говоря, что онъ можетъ принадлежатъ и другимъ, то нашъ человкъ изъ гостиницы протягиваетъ просто-на-просто монету турку и послдній вдругъ длается обходительнымъ. И такъ въ продолженіи всей дороги не перестаемъ давать взятки. Мы должны пройти черезъ таможенную ршетку. Страшная давка, обшариваютъ сундуки и чемоданы. Такъ какъ я съ дамой, то насъ любезно пропускаютъ впередъ, но нашъ багажъ остается за ршеткой. Намъ предлагаютъ ссть — садимся и ждемъ. Наконецъ, приходитъ служащій изъ гостиницы съ нашимъ багажемъ. Его очень много, часть его тяжела и громоздка, между прочимъ нсколько ковровъ изъ Персіи. Но служащій знакомъ со всми таможенными чиновниками, онъ даетъ имъ взятку черезъ прилавокъ не крупными монетами, но за то каждому даетъ какую-то мелочь. Дло идетъ гладко и быстро. У насъ не открыли ни одного сундука, ни одного пакета. Въ карет нашъ человкъ объясняетъ намъ весь механизмъ. Онъ предпочитаетъ этотъ способъ прохожденія черезъ таможню настоящему, который отнимаетъ массу времени и сопряженъ съ неудобствами. Онъ просто спрашиваетъ служащихъ на таможн: ‘Я вамъ уже далъ что нибудь?’ Если отвтъ гласитъ: ‘Нтъ’, то онъ говоритъ: ‘Тогда пожалуйста! И какъ это я васъ забылъ!’ И платитъ.
демъ въ гостиницу.

Кофейня и мечеть.

Такъ рано, что еще темно, но уличныя собаки насъ разбудили и мы не можемъ больше спать. Мы высовываемся изъ открытыхъ оконъ, смотримъ и ждемъ. Въ город уже началась трудовая жизнь, нищіе, которые лежали на скамейкахъ вдоль парка, начинаютъ шевелиться, потягиваются и встаютъ. Водоносы и торговцы овощами работаютъ во всю, кофейни открываютъ свои двери. По мр того, какъ свтаетъ, становятся видны пальмовыя и кипарисовыя рощи, блый свтъ надъ холмомъ Пера длается вдругъ совершенно блестящимъ — солнце сразу появляется надъ городскими минаретами и надъ Золотымъ Рогомъ! Необычайная радость пронизываетъ насъ насквозь! Все, что спало и дремало ночью, все сразу просыпается. Оставаться доле дома — невозможно! Гостиница велика и устроена на европейскій ладъ, мы знаемъ, что стоитъ намъ нажать кнопку электрическаго звонка, какъ тотчасъ же явится лакей во фрак, но мы этого не длаемъ, а предпочитаемъ взять обратно наши нечищенные башмаки и надваемъ ихъ. Въ такомъ вид мы, конечно, не можемъ пойти въ столовую, гд толпятся разодтые американцы и американки, гд англичане ходятъ въ лакированныхъ ботинкахъ, мы принуждены искать другого мста, гд мы могли бы прокормиться. Должно быть, найдется лавочка, прилавокъ или столъ на базар, гд другіе люди находятъ себ что-нибудь съдобное.
Улицы быстро наполняются народомъ, посл прогулки по парку намъ показалось, что уже весь городъ на ногахъ. И всюду собаки и собаки, желтые псы, ублюдки, ими кишатъ вс улицы, вс они воютъ отъ голода, грызутся и кусаютъ другъ друга, какъ волки. Тутъ же толпятся лошади, ослы, верблюды и вс племена Востока. Входишь въ лавку, у которой только три стны, четвертой, обращенной на улицу, нтъ. Кругомъ, на обитыхъ красной матеріей скамейкахъ сидятъ люди въ тюрбанахъ и чалмахъ, они поджали подъ себя ноги, пьютъ кофе и курятъ. Выглядитъ очень уютно, на плит много блестящей мдной посуды, въ которой, вроятно, много вкусныхъ вещей. Лакеи, бгая взадъ и впередъ, нтъ, нтъ и выкурятъ папироску. Такъ какъ я съ дамой, то мн указываютъ лучшее мсто въ свободномъ углу.
Мы находимся въ кофейн и потому спрашиваемъ себ кофе. Никто изъ присутствующихъ не высказываетъ удивленія по случаю нашего прихода, хотя, можетъ быть, впервые сюда входитъ женщина. Какъ будто постители дали себ слово не глазть на насъ. Восточный человкъ считаетъ ниже своего достоинства высказывать чувство удивленія, мы бывали во многихъ лавкахъ на Восток, насъ угощали кофе и папиросами и только посл расчета, когда мы уходили, торговецъ спрашивалъ: ‘откуда мы и куда идемъ?’ Такъ мало мы его интересовали.
Намъ подаютъ кофе въ маленькихъ чашечкахъ, онъ черенъ, какъ деготь. Мы поступаемъ, какъ другіе: каждый разъ передъ тмъ, какъ длать глотокъ, мы предварительно встряхиваемъ чашку, чтобы гуща попадала въ рогъ. Такъ же, какъ другіе, мы запрокидываемъ туловище немного назадъ и уставляемся глазами въ потолокъ, вдь тотъ божественный напитокъ, который мы пьемъ, мокка! Мы принуждены признаться другъ другу, что никогда не пили подобнаго кофе. Но для насъ онъ слишкомъ сладокъ. Нельзя ли его намъ получить безъ сахара? Мы длаемъ слуг знакъ, но онъ насъ не понимаетъ. Sans sucre! говоримъ мы ему. Тогда сидящій у другой стны турокъ что-то тихо говоритъ слуг, оказывается, онъ насъ понялъ. Человкъ приноситъ намъ кофе безъ сахара. Я встаю, кланяюсь турку и благодарю его, онъ тоже кланяется, но не встаетъ и потомъ не обращаетъ на насъ никакого вниманія. По настоящему, это благородная точка зрнія, если бы онъ тоже всталъ и поклонился, это было бы не стильно. И какое ему до васъ, туристовъ, дло? Какое ему дло до насъ европейцевъ-варваровъ? Слуга съ наргилэ въ рукахъ смотритъ на меня вопросительно. Я утвердительно киваю ему головой. Слуга приготовляетъ все, что нужно, зажигаетъ наргилэ раскаленнымъ углемъ и передаетъ мн трубку. Мундштукъ у этихъ трубокъ черезчуръ великъ, чтобы взять его въ зубы, его только прикладываютъ къ губамъ. Я курю. Но я уже раньше курилъ по турецкому способу и въ Лондон и въ Париж, такъ что это не является для меня новостью. Я бросаю трубку, которая мн не особенно нравится и закуриваю сигару. Приходить труппа музыкантовъ со струнными инструментами и барабаномъ. Музыканты входятъ съ папиросками въ зубахъ, располагаются на полу и начинаютъ, покуривая, играть. Эта музыка намъ также непонятна, какъ и та, которую мы слышали въ продолженіе нашего путешествія, она ужасна и перещеголяла все, что досел слышали наши уши. Вдругъ одинъ изъ музыкантовъ начинаетъ длать гримасы и танцовать. Этотъ старый важный турокъ въ тюрбан очень комиченъ со своими нелпыми прыжками, и веселый смхъ раздается въ кофейн. Тогда барабанщикъ хочетъ сдлать то же самое — вскакиваетъ и начинаетъ прыгать на одномъ мст, барабаня въ то же самое время изо всхъ силъ. Вдругъ музыка умолкаетъ и старый танцоръ внезапно останавливается въ вывихнутой поз. По рукамъ ходить жестяная миска. Мы не знаемъ цны этой музыки, очевидцами которой, если можно такъ выразиться, мы только что были, но мы также кладемъ въ миску немного денегъ. Не знаю, мы ли это или кто другой заплатилъ очень щедро, но только теперь вся труппа смется отъ радости и танцоръ въ благодарность хочетъ сдлать еще большее, онъ вновь начинаетъ танцовать. Онъ приближается къ намъ такъ, что мы принуждены отодвинуться въ самый уголъ, чтобъ дать ему возможность исполнить что-то особенное! Мы никогда еще не видли старика, который берегъ бы себя такъ мало. Посл этого музыканты закуриваютъ новыя папироски и уходятъ. Никому они не кланяются, никого не благодарятъ, они играли — имъ заплатили, и длу конецъ.

* * *

Но вотъ кофе начинаетъ проявлять свое дйствіе, разливается пріятная усталость, я начинаю дрожать и руки у меня трясутся. Мы проголодались. Но здсь нтъ ничего съдобнаго. Poulet! говоримъ мы. Прежній турокъ опять переводить, слуга улыбается и качаетъ головой въ знакъ того, что у него нтъ ничего подобнаго. Но мы хотимъ остаться здсь, тутъ хорошо, къ тому же мы еще такъ слабы отъ кофе, что не хотлось бы вставать съ дивана. ‘Дай ему маленькую взятку!’ говоритъ моя спутница. Я даю ему взятку. Онъ вида не подаетъ, что монета попала къ нему въ руку, но мы то видимъ, что онъ что-то соображаетъ. Вдругъ онъ ршается, выходитъ на улицу и больше не возвращается. Ну, думаемъ мы, онъ пошелъ за курицей! Между тмъ другой слуга насъ не забываетъ и наливаетъ въ наши чашки свжаго кофе. И мы откидываемся назадъ, смотримъ въ потолокъ, чувствуемъ себя турками. Голова начинаетъ работать. Какъ это, собственно говоря, разумно, думаемъ мы, со стороны этого народа, который живетъ такъ близко отъ Европы, оградить себя отъ спшки и суеты. Вдь вотъ лежатъ же человкъ двадцать на диванахъ, наслаждаются утреннимъ часомъ, вмсто того, чтобы спшить на фабрику или въ контору, и корпть тамъ цлый день. Чмъ живутъ эти люди? Они все время мняются: одни приходятъ, другіе уходятъ, но, кажется, у всхъ есть время насладиться утромъ. Это люди всевозможныхъ профессій, начиная съ бдно-одтаго поденщика, живущаго случайнымъ заработкомъ на базар, и кончая шикарнымъ эффенди съ рубиновымъ кольцомъ на мизинц. Одинъ изъ постителей должно быть франтъ: волосы его надушены, усы напомажены, одежда его изъ темно-синяго сукна и на ногахъ лаковые сапоги. Ближе къ намъ, на нашемъ диван сидитъ ремесленникъ, мы видли его потомъ на улиц за маленькимъ прилавкомъ, онъ шляпочникъ и гладитъ старые тюрбаны. Теперь онъ сидитъ здсь, у него есть на это и время и средства. Жизнь простому человку стоитъ здсь очень дешево, на Восток ломоть хлба, луковица и глотокъ фиговаго сока, смшанный съ водой, служатъ турку обдомъ. И передъ работой и посл работы сидитъ онъ въ кофейн или въ тни воротъ мечети, отдыхаетъ и предается своимъ мечтамъ. И это въ то время, какъ западный соціалистъ набрасывается съ крикомъ на газету.
Но что длаетъ крестьянинъ тамъ въ деревн — не должны ли т также и о немъ подумать? Если дешь изъ Константинополя сухимъ путемъ въ старый городъ Бруссу, то прозжаешь черезъ плодородныя мстности, лса, пшеничныя поля, виноградники, но жилища туземцевъ очень бдны. Одваются они большей частью также бдно. Климатъ разршаетъ эту скудость одежды точно такъ же, какъ климатъ другихъ странъ допускаетъ бамбуковые шалаши и передники изъ фиговыхъ листьевъ. Разсмотримъ лачугу феллаха, не оплакивая его: онъ иметъ крышу, которая ему необходима, у одной стны — очагъ, у другой ткацкій станокъ. Вдоль лачуги протянуты веревки для сушки блья, на очаг стоитъ посуда, деревянная, желзная и жестяная. Въ сняхъ мы увидимъ деревянную и кожаную обувь, но велосипеда для хозяйскаго сына не видно. Нтъ его и для дочери. Съ дверями дло обстоитъ плохо: часто ихъ совсмъ не бываетъ, какъ это встрчается повсемстно на Восток. Такъ какъ турокъ никогда не пьетъ, то онъ никогда не грабитъ и не крадетъ. Но бдный феллахъ — что за плугъ ршается онъ показывать при дневномъ свт? Деревяшка съ поперечной палкой. И это современный плугъ, употребляемый черезъ полторы тысячи лтъ посл рожденія пророка? Американскій земледлецъ указывалъ бы пальцами на эту рдкость, хохоталъ бы и говорилъ: смотрите-ка, что это за плугъ! У насъ въ Америк плуги стальные и тащатъ ихъ дв лошади. Турецкій земледлецъ не въ состояніи держать для работы двухъ лошадей, а употребляетъ для этого вола. А поперечная деревяшка на палк можетъ достаточно расковырять землю для посва. Этимъ достигается цль. Конечно, при раціональномъ способ веденія хозяйства, т. е. при помощи стального плуга съ двумя лошадьми, земля была бы лучше обработана и жатва была бы въ шестьдесятъ разъ больше. Но турецкій земледлецъ и не ждетъ отъ земли больше того, что она ему даетъ. Что она ему дастъ, того и довольно. У него такъ мало потребностей — его обдъ состоитъ изъ ломтя хлба, луковицы и глотка фиговаго сока. И работа, и хлопоты для него — не главное въ жизни. Работаетъ онъ столько, сколько необходимо. Въ Америк мы, какъ сумасшедшіе, цлый день лзли бы изъ кожи за работой, съдали впопыхахъ бифштексъ, чтобы можно было съ новыми силами бжать опять въ поле на работу. Приходитъ вечеръ и мы опять, какъ сумасшедшіе, бросаемся въ постель, чтобы выспаться передъ завтрашней работой. И воскресенье похоже на понедльникъ въ этой нескончаемой работ. Турокъ же иметъ время справить пятницу по старинному обычаю. И ежедневно онъ проводить долгіе часы за молитвой. Вечеромъ сидитъ онъ до поздней ночи передъ своимъ домикомъ и предается пріятному отдыху и мечтамъ. Кто счастливе? Оба обладаютъ сокровищами. Интересно знать, очень ли турокъ сожалетъ о томъ, что ему недостаетъ стального плуга? Выходитъ такъ, будто турокъ читалъ Джона Стюарта Милля, который говоритъ: ‘еще вопросъ, облегчили ли механическіе изобртенія человческую жизнь’, или, быть можетъ, Джонъ Стюартъ Милль заимствовалъ это сомнніе у турокъ… Слуга возвращается обратно, неся деревянный подносъ, полный фруктъ. Онъ принесъ этотъ ‘завтракъ’ изъ лавки. Курицы съ салатомъ нтъ, а всего только пара сладкихъ печеній, но слуга приносить это съ такимъ видомъ, какъ будто это и есть именно то, что намъ нужно. Агъ, онъ не знаетъ нашихъ сверныхъ вкусовъ! Въ первый разъ въ жизни мы димъ свжіе сырые финики. Этотъ фруктъ намъ не нравится, онъ приторно сладокъ, безъ соку и къ тому же полонъ маленькихъ зернышекъ, которыя длаютъ его комкообразнымъ. Нтъ, куда лучше были прессованные финики, которые мы ли въ дтств, мстный лавочникъ получалъ ихъ цлыми ящиками! Вотъ то были финики! И виноградъ здсь не такой вкусный, какъ на Кавказ. Нтъ ничего въ мір похожаго на кавказскій виноградъ! Расплачиваемся и уходимъ. Вдругъ на улиц откуда-то вынырнулъ нашъ человкъ изъ гостиницы и хочетъ быть нашимъ проводникомъ. Этотъ ловкій человкъ прозвалъ насъ въ гостиниц и ршилъ во что бы то ни стало отыскать насъ въ город, чтобы мы не могли ускользнуть отъ его услугъ, и онъ насъ нашелъ.

* * *

Нашъ проводникъ — грекъ. Онъ перебывалъ съ различными господами во многихъ странахъ: былъ также въ Америк — американцы его спеціальность. Турокъ никогда не бываетъ проводникомъ у иностранца. Для этого онъ черезчуръ гордъ, онъ знаетъ, что его народъ являлся носителемъ высшей культуры еще въ то время, когда Римъ былъ варварскимъ. Проводниками бываютъ греки, армяне, евреи. Турокъ можетъ быть лодочникомъ, онъ гребетъ на каик, онъ носильщикъ, поденщикъ, но на въ коемъ случа не слуга иностранца. Мы раздражаемся и ворчимъ на нашего проводника, но не можемъ отъ него отдлаться. Онъ говоритъ, что его долгъ остаться съ нами. Во всякомъ случа видно, что онъ все равно подастъ намъ счетъ, будемъ ли мы пользоваться его услугами или нтъ. Онъ ведетъ насъ на башню Галаты, откуда весь городъ виденъ съ птичьяго полета, и тотчасъ же начинаетъ намъ объяснять: ladies and gentlemens!— говоритъ онъ, хотя насъ по одному представителю отъ каждаго пола, — вотъ Пера, тамъ Стамбулъ, а тамъ Скутари. Мы перебиваемъ его и просимъ пощады! Никогда онъ не имлъ дла съ такими ничмъ неинтересующимися путешественниками, мы ничего не хотимъ знать. Но, когда мы выходимъ на улицу, онъ настойчиво продолжаетъ быть нашимъ проводникомъ, указываетъ впередъ и говоритъ: къ мечети Св. Софіи!
И мы идемъ за нимъ. Передъ входомъ въ мечеть намъ одваютъ поверхъ сапогъ туфли, чтобы мы не касались священнаго пола нечестивыми подошвами. Въ этой обуви мы двигаемся съ трудомъ, но все-таки подвигаемся впередъ. Это невроятно громадное зданіе, и такъ какъ намъ приходилось видть и боле обширные соборы, то насъ поражаетъ съ перваго взгляда не величина, а тяжесть и грубость архитектуры. Все массивно и тяжело. Здсь и тамъ подъ сводами, на канатахъ, висятъ люди и чинять потолокъ, и эти люди кажутся дтьми, до того до нихъ высоко. Но здсь нтъ ни колоннъ, ни арокъ, и благодаря этому наше первое впечатлніе, что церковь низка. Въ этой первоначально христіанской церкви вс кресты старательно стерты. На стнахъ — изреченія изъ корана. Имя Абдулъ Гамида написано золотомъ по голубому фону. Никакой роскоши — всюду господствуетъ срый цвтъ, только присмотрвшись, мы видимъ, что стны покрыты мозаикой. Здсь и тамъ виднются галлереи, недоступныя для осмотра женщинамъ, но открытыя для мужчинъ. Это ложи султана и его гарема. Когда мы подходимъ къ колонн съ знаменитымъ оттискомъ пальца пророка, проводникъ хочетъ начать разсказывать. Мы принуждены грубо его оборвать, говоря, что этотъ разсказъ мы, вроятно, также хорошо знаемъ, какъ и онъ. Этотъ человкъ насъ раздражаетъ своимъ громкимъ разговоромъ, да, кром того, здсь сидятъ люди, которымъ онъ также мшаетъ. ‘Замолчите же, драгоманъ! Скажите намъ только одно: что это за люди, сидящіе тамъ?’ — Это — студенты-богословы. Мы подходимъ ближе и смотримъ на нихъ, они босы, худы, переутомлены, они роются въ манускриптахъ, передъ ними лежатъ книги и они учатъ что-то наизусть. Это юноши, посвятившіе себя служенію пророку. Несмотря на то, что нашъ проводникъ говорилъ очень громко, ни одинъ изъ студентовъ не поднялъ головы, ни одинъ! Такъ и слдуетъ! думаемъ мы. Изъ такого матеріала могутъ выйти великолпные священники-фанатики, которые не станутъ кокетничать свей религіей, не пойдутъ на компромиссы, не станутъ уступать. Христіанскіе же священники должны приноравливать свое ученіе къ современнымъ вяніямъ. Они должны итти въ ногу съ современностью.
Мы проходимъ всю Софійскую мечеть вдоль и поперекъ, часто возвращаясь къ студентамъ. У насъ явилось подозрніе: не нарочно ли они такъ сидятъ, чтобы похвастаться передъ иностранцами своимъ увлеченіемъ кораномъ, тогда мы попросили нашего проводника на нкоторое время отстать отъ насъ, и, тихо подкрадываясь къ нкоторымъ студентамъ, стали незамтно за ними наблюдать, но они учатся безъ перерыва, качая въ тактъ головою, какъ дти, за своими уроками. Среди нихъ мы увидали юношу необыкновенной красоты. Онъ былъ простоволосъ, его рубашка и его ентари были открыты на груди до пояса, форма его головы была удивительно красива. Посл долгаго промежутка времени, пока мы стояли притаившись, онъ вдругъ поднялъ глаза, направилъ свой взглядъ на наши лица и продолжалъ шевелить губами, будто самъ себя спрашивалъ урокъ. Я никогда этого не забуду. Этотъ горящій взглядъ шелъ изнутри и проходилъ далеко мимо насъ, потомъ онъ вновь углубился въ книгу и врядъ ли насъ замтилъ. Если бы мы были даже коронованными особами въ полномъ блеск, и тогда бы онъ остался равнодушнымъ къ нашему присутствію. Мы думаемъ, что ему, быть можетъ, мшаетъ насъ видть перекрестный свтъ мечети. Начинаемъ проврять, одинъ изъ насъ подходитъ вплотную къ молодому человку, другой остается на мст. Но мы ошиблись: свтъ падаетъ превосходно. Такъ значитъ, то, что ослпляло его глаза, было непреодолимое желаніе узнать слова пророка. Онъ сидлъ и училъ ихъ наизусть. Триста милліоновъ людей живутъ на земл съ такимъ же желаніемъ, какъ и онъ. Пророкъ не всегда ясно выражался, языкъ его видній часто высокопаренъ и теменъ. Но слова его не примняются къ повседневности, не истолковываются каждымъ болтливымъ священникомъ. Слова пророка читаются вслухъ и больше ничего. Затмъ ихъ стараются воспринять. Нашъ пророкъ также не всегда ясно выражался. Ученики его не понимали. И, когда они спрашивали его мнніе о высокихъ и святыхъ вещахъ, онъ давалъ имъ отвты, не всегда для нихъ понятные. Таинство не должно быть понятно, оно не для развлеченія. Но, если хочешь затемнить самое представленіе о священныхъ предметахъ, то нужно ‘объяснять’ таинство, сдлать его доступнымъ пониманію церковной публики, его американизировать.
Проводникъ настаиваетъ на томъ, что намъ надо вернуться теперь въ отель и пость. Объ этомъ не можетъ быть и рчи! ведите насъ въ турецкую харчевню. Туда очень далеко! говоритъ проводникъ. Ну такъ что же? подайте сюда двое носилокъ, мы хотимъ совершитъ этотъ путь на турецкій манеръ! Проводникъ подходитъ съ нами къ экипажу, запряженному парой лошадей. Безъ дальнйшихъ разговоровъ онъ приказываетъ кучеру везти насъ черезъ мостъ Галата. И мы садимся разочарованные. Мы мечтали о носилкахъ съ полнымъ эскортомъ евнуховъ, о глашата, который пролагалъ бы жезломъ намъ дорогу, такъ, говорятъ, бываетъ въ большихъ городахъ Египта. Но здсь мы должны были хать въ обыкновенномъ экипаж… Мостъ необыкновенно длиненъ и качается отъ усиленнаго движенія, какъ качели. При възд на мостъ мы должны заплатить извстную сумму, идущую на починку моста. На мосту масса экипажей, еще больше пшеходовъ. Красныя фески пестрятъ толпу, куда только хватаетъ глазъ. Это выглядитъ очень оригинально, голова къ голов, вс двигаются — длинный потокъ, на которомъ плывутъ красные маки. Мы прозжаемъ мостъ и попадаемъ въ смшанную часть города. Здсь преобладаетъ, главнымъ образомъ, тюрбанъ. Кучеръ нашъ съ удивительной ловкостью лавируетъ среди этой толпы. Мы демъ со всей скоростью, которую позволяетъ состояніе улицы, и прізжаемъ въ тихій кварталъ. Здсь сады, цлыя рощи акацій, дома съ зелеными ршетками на окнахъ и балконахъ — мы въ царств гаремовъ. ‘Здсь живетъ мать султана’, объясняетъ намъ проводникъ. Отсутствіе часовыхъ, отсутствіе какой либо роскоши, домъ съ ршеткой передъ нимъ — это и есть дворецъ. Тутъ же рядомъ дворецъ сестры султана. Т же ршетки. Подъзжаемъ къ гарему губернатора. Домъ этотъ напоминаетъ замокъ, губернаторъ богатъ, у него сорокъ женъ. Нашъ грекъ качаетъ головой въ знакъ того, что его воззрніе, воззрніе христіанина, сводится къ тому, чтобы имть одну жену. Подъзжаемъ къ ресторану. Оказывается, что грекъ привезъ насъ къ своимъ землякамъ, которые содержатъ здсь харчевню. Это скучнйшее заведеніе на европейскій ладъ съ лакеями въ смокингахъ съ атласными отворотами. Но теперь ужъ ничего не подлаешь и мы, по примру нашего проводника, начинаемъ сть. Но мы быстро кончаемъ съ этимъ. ‘Что теперь?’ спрашиваемъ мы проводника. ‘Вы можете оставаться, а мы хотимъ ухать’. ‘Моя обязанность васъ сопровождать’, говоритъ онъ: ‘у насъ сегодня на очереди воющіе дервиши. Но сейчасъ еще слишкомъ рано, мы можемъ пока отправиться на базаръ’.
И мы демъ на базаръ. Теперь слдовало бы сдлаться восточнымъ поэтомъ, думаю я, воспть всю эту красоту и погрузиться въ арабскую ночь! Но базаръ совсмъ не выглядитъ сказкой, онъ состоитъ изъ цлаго лабиринта лавокъ, продающихъ всевозможные товары. Лавки съ шелковыми матеріями и драгоцнностями служатъ мстомъ сборищъ гаремныхъ дамъ и ихъ невольницъ. Каждый переулокъ въ этомъ лабиринт иметъ свою спеціальность: въ одномъ исключительно ткачи, въ другомъ граверы, въ третьемъ мясники и т. д. Въ одномъ переулк, гд продаются пахучія травы, мы безпрерывно чихаемъ. Около каждой двери стоятъ открытые мшки съ пряностями, тутъ же стоятъ нагруженные верблюды, которые только что пришли съ Востока и привезли новый транспортъ этого товара. ‘Что вы желаете купить?’ спрашиваетъ проводникъ, готовый уже указать намъ надлежащую дорогу. ‘Ничего, ничего’, отвчаю я тономъ, не терпящимъ возраженія. Мн приходитъ на умъ, что намъ надо обязательно вернуться въ гостиницу, тамъ, наврное, есть для насъ письма. Но безсовстный человкъ удерживаетъ насъ на базар. Мы стоимъ передъ мастерской золотыхъ длъ мастера. Проводникъ выглядитъ очень несчастнымъ — это чистая случайность, что онъ сюда попалъ. Мы остаемся здсь. Нужна цлая вчность, чтобы все это осмотрть, я тороплюсь дальше. Не нахожу ли я, что этотъ кофейникъ съ бордюромъ изъ изумруда очень милъ? ‘О, онъ очень милъ’. А эта прелестная булавка съ бирюзой вдь тоже красива, она, конечно, и не очень дорога. Но теперь мн стало совершенно ясно, что въ гостиниц лежатъ письма. ‘Мы вдь можемъ прійти сюда еще разъ’, говоритъ проводникъ, видя, что я безпримрно стойкій человкъ. Съ этимъ я соглашаюсь. ‘Конечно, мы завтра вернемся сюда. И придемъ рано, до завтрака’. ‘Да, но тогда бирюзовая булавка можетъ быть будетъ уже продана’. ‘Ого’ говорю я такимъ тономъ, будто я здсь часто бывалъ и все знаю: ‘здсь тысячи такихъ лавокъ, и въ каждой есть такія булавки. Но завтра мы первымъ долгомъ придемъ сюда’. Благодаря этому общанію мн удается вырваться отсюда. Но я все-таки оглянулся на лавку. Она была преддверіемъ сказки. Тутъ лежали драгоцнности изъ дальнихъ странъ съ сказочномъ стил, созданныя чуждой намъ фантазіей. Мы видли блескъ, исходящій будто отъ всхъ камней Востока.

Кладбище и дервиши.

Мы перезжаемъ Босфоръ на паром. Мы проскользнули внизъ на собственный рискъ, чтобъ удрать отъ проводника. Пусть онъ поищетъ насъ тамъ наверху, на мосту! думаемъ мы, чувствуя себя довольными и свободными, и ну его съ его дервишами! Мы хотимъ переправиться въ священное мсто Эйюбъ, про которое мы уже давно читали. Получить билетъ въ касс представляетъ для насъ нкоторое затрудненіе, мы не можемъ ни говорить, ни считать деньги, мы даже не можемъ объяснить, что намъ нужно два билета. Съ нами трудно сговориться, мы задерживаемъ кассира, а сзади насъ стоитъ толпа, ожидающая очереди, и, несмотря на это, мы не видимъ ни одного недовольнаго взгляда. Наконецъ, каждый изъ насъ держитъ въ рук зеленую бумажку и мы вмст съ другими спускаемся къ парому. Тихій полдень. Безконечная толкотня лодокъ, маленькихъ пароходовъ и всевозможныхъ барокъ. Здсь, какъ и въ другихъ приморскихъ городахъ, можно видть маленькихъ мальчугановъ, гребущихъ въ однхъ рубашкахъ. Вотъ качаются ялики, нсколько роскошныхъ лодокъ, каики съ высокими позолоченными носами. Въ каикахъ сидятъ дамы подъ вуалями — гребутъ евнухи. Моя спутница киваетъ дамамъ головою, он ей отвчаютъ тмъ же. Он лежатъ на подушкахъ въ фантастичныхъ костюмахъ. На паром собрались вс племена Востока. Женщины вперемежку съ мужчинами, дти, двочки-подростки, среди нихъ встрчаются прехорошенькія лица. Когда паромъ двинулся — поднялся втеръ, и вуали нкоторыхъ красивыхъ женщинъ относятся въ сторону, он не очень-то спшатъ ими опять укрыться. Втеръ, очевидно, становится сильнй, такъ какъ мы видимъ все больше и больше красивыхъ лицъ. Мы познакомились съ этимъ фокусомъ на Восток! Одна старуха сидитъ, какъ разъ, противъ втра, чмъ сильне дуетъ втеръ, тмъ крпче прилипаетъ вуаль къ лицу. Но красавица, — та, наврное, сядетъ бокомъ, чтобъ втеръ могъ откинуть ея вуаль! И, дйствительно, было на что смотрть, какъ у иныхъ эффенди загорались глаза, когда отлетало покрывало!
Мы подъзжаемъ къ берегу и нанимаемъ экипажъ. ‘Въ Эйюбъ,’ говорю я. Эйюбъ — такъ оно называется и по-турецки. Но кучеръ не понимаетъ моего произношенія. Я повторяю, стараясь произнести особенно ясно, но ничего не помогаетъ. ‘Дай, я скажу!’ говоритъ моя спутница, и тоже говоритъ — ‘Эйюбъ’. Мн стало совстно, она сдлала изъ него совершенно другое слово, которое по сил не могло сравниться съ моимъ. И кучеръ ее понимаетъ, теперь онъ самъ спрашиваетъ: ‘Эйюбъ’. И моя спутница киваетъ головою въ знакъ того, что это врно. Я вполн увренъ, что мы попадемъ не въ настоящій Эйюбъ, но я долженъ смириться и уступить. Моя спутница и кучеръ болтаютъ между собою по-турецки, киваютъ другъ другу головами и о чемъ-то сговариваются. Наконецъ, мы садимся въ экипажъ и демъ. Мы попадаемъ въ настоящій Эйюбъ. Положимъ, я не видлъ всего свта, но могу съ увренностью сказать, что существуетъ коего только одинъ Эйюбъ. Это — священное мсто. Кучеръ, должно быть, не разъ возилъ сюда туристовъ, онъ знаетъ уже, что можетъ ихъ заинтересоватъ и потому подвозитъ насъ къ главному входу, откуда намъ легко проникнуть въ мечеть Магомета II. Но мы проходимъ мимо мечети. Большія мечети выглядятъ лучше на картинахъ. Он не высоки, а только длинны. Софійская мечеть по длин равняется маленькому городу и вмщаетъ въ себ второй по величин приходъ въ мір. Только она очень плоска. Въ мечети Магомета II хранится сабля Османа, представляющая большую цнность, каждый султанъ долженъ ее надть при вступленіи на престолъ. Такъ, значитъ, мы проходимъ мимо мечети, чтобъ попасть въ Эйюбъ. Эйюбъ — цлый городъ гробницъ. Царство кипарисовъ, платановъ, цвтовъ. Во многихъ мстахъ мечети, везд храмы смерти, мавзолеи, каменныя колонны. И всюду царятъ миръ и тишина. Кипарисы стоять прямо и неподвижно, застывшіе, какъ башни, когда поднимается втерокъ, въ пальмовыхъ рощахъ тихо шелестятъ листья. А то все спокойно. Мы тоже невольно начинаемъ ступать осторожне, по мр того, какъ удаляемся отъ города и улицъ. И мы говоримъ тихо въ стран смерти. Намъ жутко, мы неврующіе, и, быть можетъ, слишкомъ углубились въ Эйюбъ, въ его священныя рощи. Однако настойчиво пробираемся все глубже и глубже, со всхъ сторонъ насъ окружаютъ безмолвныя могилы. Мы присаживаемся на одну изъ нихъ. И живого человка тянетъ на кладбище, чтобъ отдохнуть. Это какъ бы островъ въ бушующемъ мор. Но въ то же время нтъ другого мста, гд бы жизнь такъ боролась и побждала, какъ здсь: здсь высочайшія деревья и самые жирные земляные черви. У насъ, на родин, на кладбищ была могила, которая цвла безъ всякаго ухода, она давала ягоды — и мы, дти, отлично знали, какъ отыскать ее! Каждая ягода была какъ бы глоткомъ вина…
Эллины сжигали своихъ мертвецовъ прежде, чмъ похоронить ихъ. И на гробницахъ они выскали генія, который ногой тушилъ факелъ. Такова жизнь, она горитъ и гаснетъ, какъ факелъ. Іудеи и христіане погребаютъ своихъ покойниковъ, не сжигая ихъ, такъ какъ они должны воскреснуть изъ мертвыхъ. Погребеніе придумано, вроятно, для облегченія умершаго, чтобы онъ могъ скорй узнать себя на томъ свт, но вдь втеръ разноситъ земной прахъ во вс стороны вселенной!… Заратустра училъ, что трупы должны предоставляться на съденіе хищнымъ птицамъ. Когда люди умираютъ въ домахъ, говоритъ онъ, то большія птицы спшатъ слетть съ горныхъ вершинъ въ долины. Онъ спрашиваетъ Ормузда, что есть третье, что не нравится нашей земл и лишаетъ насъ ея милости! И Ормуздъ отвчаетъ: третье есть то, что вы роете могилы и хороните въ нихъ трупы людей. Только одни египтяне не хотли признавать уничтоженія въ какой бы то ни было форм. Они хоронили своихъ покойниковъ, бальзамируя ихъ, превращая ихъ въ статуи, и въ такомъ вид передавали земл, но Магометъ сказалъ: ‘на кладбищ богатая растительность.’ Онъ имлъ въ виду жизнь. Мы глядимъ на вс эти гробницы. Нкоторыя изъ нихъ въ своихъ украшеніяхъ или рзьб прямо произведенія искусства. На всхъ камняхъ — изреченія изъ Корана, нкоторыя насчены золотомъ. На верху главнаго монолита высчены тюрбанъ или феска, иногда тюрбанъ зеленаго цвта, это знакъ высшаго почета. Могилы женщинъ также имютъ монолиты, но на нихъ нтъ тюрбановъ и нтъ зеленой краски, т. е. имъ не оказываются высшія почести. Мертвые покоятся въ богатой стран. Они сами ее обогащаютъ. ‘На кладбищ богатая растительность’. Покойники сами заботятся о созданіи себ здоровой и чистой обстановки, богатой растительности, плодородной земли, на которой все можетъ расти. Они лежатъ и какъ будто смются съ безумнымъ комизмомъ и непоколебимо проводятъ великую мысль: гигіену трупа. Тише!— въ стран мертвецовъ не разсуждаютъ!… Тамъ дальше, позади насъ, шумитъ пальмовая роща, у зонтиковыхъ пальмъ настолько широкіе листья, что они всегда слегка шелестятъ, какъ бы тиха ни была погода, и потому изъ такой рощи постоянно доносится легкій шелестъ. Этотъ шопотъ, эти широкіе листья и вообще все окружающее длаетъ насъ молчаливыми. Мы сидимъ и мысленно уносимся къ чему-то знакомому, въ страну, въ которой мы когда-то бывали, къ событію, случившемуся во сн или въ нашей прошлой жизни. Нашей колыбелью, быть можетъ, былъ лотосъ, который качался въ стран пальмъ…
Мы поднимаемся и уходимъ. Навстрчу намъ попадаются два человка, которые несутъ носилки. Я снимаю шляпу и держу ее въ рук, эти два человка насъ не трогаютъ и спшатъ дальше. Они несутъ бднаго покойника, не въ гробу, а прямо на носилкахъ, на немъ нтъ даже покрывала съ заклинаніемъ о воскресеніи изъ мертвыхъ, и плакальщицы его не провожаютъ. Эти два человка относятъ свою ношу въ о одаленнйшій уголъ кладбища и опускаютъ ее на землю. Потомъ начинаютъ рыть могилу. Мы смотримъ наверхъ, тамъ высоко въ воздух кричатъ хищныя птицы. Что это за птицы? Это коршуны. Они кружатся надъ Эйюбомъ, видятъ носилки, чуютъ запахъ разложенія, фосфорную кислоту и подаютъ другъ другу сигналы. Они не летаютъ открыто, какъ ястреба, а тихо крадутся въ воздух. Дло теперь зависитъ отъ того, насколько глубоко эти два человка закопаютъ свою ношу.

* * *

Передъ главнымъ входомъ останавливается экипажъ и мы слышимъ голосъ, который кричитъ: ‘Алло! Наконецъ-то я васъ нашелъ!’ Это нашъ проводникъ. Это нашъ ужасный грекъ, отъ котораго никакъ не можемъ избавиться. Онъ нашелъ насъ при помощи разспросовъ, начиная съ кассы, гд продаются билеты, до самаго Эйюба. ‘Извольте садиться’, говоритъ онъ, и мы садимся. ‘Къ воющимъ дервишамъ!’ Мы сразу очутились въ город и возвращаемся къ жизни. Еще разъ оглядываемся назадъ и видимъ ястребовъ и вершины неподвижныхъ кипарисовъ… По дорог намъ встрчаются три фигуры, странный головной уборъ которыхъ приходилось уже видть на Восток. Это воющіе дервиши, они идутъ въ мечеть. Прохавъ небольшое разстояніе, мы выходимъ изъ экипажа, отпускаемъ кучера и идемъ пшкомъ вслдъ за этими тремя чудаками. У нихъ были серьезныя, добродушныя лица и они шли, молча, своей дорогой. Въ ихъ одежд не было ничего бросающагося въ глаза: коричневый балахонъ, облегающій туловище съ ногъ до головы, и поясъ вокругъ стана. Но за то шляпы были прямо чудовищны по вышин, формой он напоминали сахарную голову. Он сдланы изъ сраго войлока, жесткаго и плотнаго, нужно особое искусство, чтобы носить такую шляпу. Дервиши — магометанскіе монахи. Жизнь свою они проводятъ, или странствуя по Турціи и Ирану, или живя общинами въ монастыряхъ подъ началомъ настоятеля. По примру монаховъ Запада они длятся на ордена, есть танцующіе, воющіе, плавающіе, прыгающіе дервиши, каждый орденъ иметъ свое ремесло и тмъ, что это ремесло доводится ими до высшаго сумасшествія, они думаютъ выслужиться передъ Богомъ. Это мученики религіи, которые берутъ на себя грхи всего народа и бичуютъ себя за нихъ.
Плавающіе дервиши плаваютъ по земл до тхъ поръ, пока не впадаютъ въ экстазъ и судороги. Въ этомъ состояніи они приближаются къ Аллаху. Сегодня мы будемъ слушать воющихъ дервишей. Мы подъзжаемъ къ монастырю и платимъ извстную сумму, чтобъ насъ пропустили. Дверь отворяется, и мы входимъ въ большой залъ, гд садимся на скамейку передъ самой ршеткой. Ршетка идетъ вокругъ всего помщенія. Снаружи сидимъ мы и другіе любопытные, внутри должны появиться дервиши. Стны украшены декоративной живописью, изрченіями изъ корана, полъ покрытъ черными, блыми, желтыми, срыми, коричневыми, красными и синими воловьими и овечьими шкурами. Намъ какъ-то странно, что здсь нтъ зеленыхъ шкуръ, не забывчивость ли это. О нтъ, зеленый цвтъ — это цвтъ пророка, это священный цвтъ, на него нельзя наступать. Въ глубин выходитъ изъ двери священникъ. Это человкъ лтъ сорока съ необыкновенно красивымъ лицомъ. На немъ черное одяніе и черная шапка съ блой пуговицей. Онъ читаетъ отрывокъ изъ корана. И вотъ начинается церемонія, самая скучная и однообразная, которую я когда-либо видлъ и слышалъ. Это продолжается боле двухъ часовъ, и, когда, наконецъ, все кончилось, мы совершенно онмли отъ долгаго сиднія, отъ слушанія этого воя и попытки найти хотя бы малйшій смыслъ во всемъ этомъ. Богослуженіе проходитъ въ слдующемъ порядк: посл того, какъ священникъ кончаетъ читать, вс тридцать сахарныхъ головъ падаютъ на колни и начинаютъ что-то бормотать, то не былъ еще вой, ничуть, это былъ лишь пустякъ, только вступленіе, но и вступленіе было довольно продолжительное. Когда бормотаніе подходитъ къ концу, сахарныя головы поднимаются. Священникъ произноситъ молитву. Его рчь благозвучна, она скользить по букв ‘л’ и богата гласными: la illaha il Allah, нтъ другого Бога, кром Аллаха. Во время молитвы разстилаютъ еще нсколько овечьихъ шкуръ. Никогда въ жизни не видалъ я помщенія съ такимъ количествомъ овечьихъ шкуръ. Молитва кончена. Одинъ изъ запвалъ становится на колни и воетъ, сахарныя головы отвчаютъ, стоя: это поперемнное пніе. Но это опять-таки не можетъ еще назваться воемъ. Намъ приходилось слышать нчто и похуже этого. Хорошимъ крикунамъ пока еще мало было работы, они отачаютъ только изрдка, но для запвалы дло начинаетъ становиться серьезнымъ, онъ вынимаетъ платокъ и вытираетъ потъ. Пніе продолжается цлую вчность. Странно, вс эти люди вмнили себ въ обязанность, чтобы все это длилось какъ можно дольше! Странно? Нтъ! Совершенно естственно. Они должны были довести себя до состоянія экстаза. Поперемнное пніе продолжается. Запвала больше не выдерживаетъ, это начинаетъ дйствовать на его здоровье. Онъ снимаетъ верхнее одяніе. И снова принимается пть. Больше онъ уже не можетъ. Силы ему измняютъ. Сахарныя головы предвидятъ опасность, он все чаще и чаще вмшиваются въ его пнье. Он помогаютъ ему, он поютъ больше, чмъ имъ полагается, чтобъ только избавить его отъ неудачи, но уже слишкомъ поздно! Онъ пищитъ, пищитъ все слабе и, наконецъ, совсмъ замолкаетъ! Тогда на смну ему приходитъ сдовласый старемъ. Онъ сухощавъ и жилистъ, блденъ и медлителенъ въ движеніяхъ. Онъ отстраняетъ перваго запвалу, самъ бросается на полъ и начинаетъ свое пнье. Онъ не рискуетъ брать слишкомъ высокія или слишкомъ низкія ноты, но у него было нсколько такихъ нотъ, съ которыми никто не могъ бы состязаться. Казалось, что здсь сидлъ камень и плъ! Но старикъ, наконецъ, также выбился изъ силъ. Дервиши не щадятъ себя и хотятъ перебить у старика его дв ноты. Но онъ не поддается, защищается и хочетъ заставить себя слушать. Мы видимъ, какъ онъ царапаетъ себ лицо и руки, чтобъ разгорячитъ себя. Но онъ побжденъ превосходствомъ. Когда онъ уже при послднемъ издыханіи, съ воющихъ дервишей снимаютъ сахарныя головы и теперь они на все готовы! Первый запвала опять оживаетъ, растерянно оглядывается и, сообразивъ въ чемъ дло, хочетъ опять приняться за пнье. У него хватаетъ силы отбросить ‘камень’ въ сторону и занять свое прежнее мсто. Посл этого онъ опять начинаетъ пть. Но дервиши ни въ коемъ случа не отказываются отъ права, которое имъ принадлежитъ. Наоборотъ, они поютъ все громче и громче и съ нкоторыми изъ нихъ начинаются уже судороги. Надо сознаться, что теперь вой въ полномъ разгар! Дервиши вспотли отъ напряженія, они снимаютъ одежды. До этихъ поръ пніе было громкое, полусумасшедшее съ боле или мене связнымъ содержаніемъ. Но содержаніе становится все бдне и бдне. Время отъ времени доносится слово, возгласъ, пронзительные голоса переходятъ постепенно въ вой и судороги длаются все сильне и сильне. Что длаетъ въ это время священникъ? Онъ руководитъ безуміемъ. Съ нимъ длаются судороги, онъ начинаетъ топать ногами объ полъ и кидается въ тактъ взадъ и впередъ и изъ стороны въ сторону. Но онъ щадитъ себя, онъ указываетъ только, что должны исполнять другіе, строго наблюдая за каждымъ въ отдльности и тутъ же длая провинившемуся свои замчанія. Послднему становится стыдно передъ Аллахомъ и онъ начинаетъ кричать сильне. Тутъ шумъ становится совершенно невозможнымъ. Дервиши кричатъ другъ другу, какъ будто криками хотятъ дать другъ другу силу выдержатъ до конца и остаться равнодушными ко всмъ несчастьямъ. Конвульсіи верхней части туловища становятся дикими и быстрыми, это уже не единичныя случайныя вздрагиванія, а одно безпрерывное киданіе во вс стороны. Среди воющихъ уже слышны хрипнія. Полъ сплошь покрытъ одеждами. Вдругъ входитъ очень высокій, смуглый офицеръ въ форм. У него чинъ полковника. Онъ присоединяется къ воющимъ. Онъ полонъ усердія — онъ опоздалъ и хочетъ нагнать пропущенное. Теб это не удастся, думаетъ мы. Ты слишкомъ длиненъ и недостаточно гибокъ! Но онъ отлично справился со своей задачей! Этотъ новый членъ дйствительно сила! Мы скоро убдились, что это спеціалистъ, мастеръ своего дла, съ его приходомъ богослуженіе достигло невроятнаго подъема. Не усплъ онъ качнуться нсколько разъ и раза два взвыть, какъ уже отбросилъ свой мундиръ, чтобы серьезне приняться за дло. И, когда онъ началъ снова, то для каждаго любителя настоящаго воя должно было быть истиннымъ наслажденіемъ его слушать! Онъ подстрекалъ дервишей къ невроятнымъ подвигамъ, они дико кричали, они стонали, а офицеръ былъ на высот своего призванія. Онъ раскачивался еще сильне, чмъ остальные и легко откидывалъ отъ себя своихъ сосдей. Онъ побилъ рекордъ своимъ воемъ, все вниманіе было обращено на него. Вой, качаніе изъ стороны въ сторону, извиваніе въ судорогахъ продолжаются. Воющіе снимаютъ одно одяніе за другимъ и, наконецъ, сидятъ на полу въ однихъ рубашкахъ и панталонахъ. Три четверти часа длится этотъ адскій шумъ. Наконецъ онъ прекращается. Воющіе храпятъ, какъ скаковыя лошади. Самыхъ слабыхъ уводятъ въ заднее помщеніе. Не знаю, былъ ли я когда-либо боле счастливъ, чмъ теперь, когда я, наконецъ, ничего больше не слышалъ. Но радость моя была кратковременна, богослуженіе еще ничуть не окончено! Опять начинается бормотаніе, сдовласый старикъ, камень, какъ мы его мысленно прозвали, набрался силъ, слъ и опять воетъ. Воющіе ему отвчаютъ, снова началось поперемнное пніе. Ослабвшіе передъ этимъ воющіе дервиши снова возвращаются изъ заднихъ помщеній. Они слышатъ, что братья ихъ въ состояніи выть еще и хотятъ сдлать то же самое. Они двигаются безъ посторонней помощи и могутъ опять стоять. Во время поперемннаго пнія дверь отворяется, затворяется, вносятъ больныхъ и кладутъ ихъ въ рядъ къ ногамъ священника. Четверыхъ дтей кладутъ на полъ лицомъ книзу. Они такъ малы и слабы, что жалобно пищатъ, троихъ изъ нихъ опять уносятъ, они слишкомъ малы и, вроятно, не вынесли бы подобнаго лченія, но четвертый ребенокъ, маленькая двочка, остается лежать. Священникъ снимаетъ свой верхній плащъ, чтобы быть свободне и остается во второмъ плащ. Онъ шагаетъ черезъ ребенка и становится на его спинку, стоить нсколько секундъ и спускается съ другой стороны. Ребенокъ плачетъ. Священникъ идетъ обратно тмъ же путемъ, медленно, не спша, ребенокъ плачетъ все громче и громче. Наконецъ, его выносятъ. Вносятъ на носилкахъ троихъ взрослыхъ мужчинъ, ихъ кладутъ тоже ничкомъ, священникъ шагаетъ черезъ нихъ, ихъ кладутъ опять на носилки и выносятъ. Приводятъ еще четверыхъ, они немного сильне первыхъ и могутъ двигаться сами, одинъ изъ нихъ офицеръ съ двумя орденами, полковникъ, стоящій среди воющихъ дервишей, кланяется ему. Священникъ нсколько минутъ стоитъ на спинахъ больныхъ и опять слзаетъ. Во время этого своеобразнаго лченія, камень сидитъ и поетъ, дервиши ему отвчаютъ. Когда выносять послдняго больного, пніе замолкаетъ. Слышны отдльные стоны, иногда доносится тихій вой, какъ-будто пвцамъ трудно замолчать совсмъ. Священникъ снимаетъ свой черный плащъ, сахарныя головы возвращаются ихъ собственникамъ, вс надваютъ снова свои одежды. Богослуженіе окончено. Мы выходимъ на свжій воздухъ. Онъ намъ необходимъ. Вспотвшіе дервиши и многочисленные зрители довели воздухъ до такого состоянія, что мы все боле и боле изнемогали. Подъ конецъ мы дышали, уткнувши носъ въ платокъ, иного выхода не было. Для дервишей открытая дверь была также облегченіемъ, хотя они не высказывали при этомъ никакого удовольствія. Они надваютъ одежды на рубашки, промокшія насквозь, и удаляются черезъ дверь во внутренніе покои. Такимъ образомъ самобичеваніе на этотъ разъ окончено, оно предстоитъ опять въ слдующій четвергъ. И это продолжается изъ года въ годъ въ продолженіе всей жизни. Нтъ возврата изъ ордена воющихъ дервишей…
Мы еще разъ постили эту церковь и вновь присутствовали при этой церемоніи съ начала до конца. Было что-то чуждое и непонятное для насъ во всемъ томъ, что творилось внутри этой ршетки! Богу поклоняются на земл на различные лады! Эти люди нашли какой-то страшный, своеобразный способъ самобичеванія посредствомъ воя. Звуки, которые они издаютъ, сами по себ могутъ вызвать чувство отвращенія, но къ этому надо еще прибавить гримасу, искривляющую лицо. Вой не крикъ — никто не можетъ выть, не длая гримасъ. И по мр того, какъ вой длается безумне, лицо принимаетъ образъ рыбъ, животныхъ и химеръ! Воющіе дервиши, должно быть, теряютъ стыдъ. Всмъ извстная секта ‘самобичующихся’ стегала себя бичами. Это было проявленіемъ силы и воли. И при этомъ она не была лишена всеобщаго сочувствія, наоборогъ, она вызывала слезы у женщинъ и дтей.
Симеонъ столпникъ заслужилъ на своемъ столп уваженіе всего свта. Самобичеваніе воющихъ дервишей — тоже актъ воли, но воли, доведенной до крайности. Ихъ орденъ требуетъ еще въ придачу безстыдства — они обязаны казаться смшными. Здсь играетъ роль утонченное воображеніе Востока. Въ то время, какъ дервиши выли, ихъ братья и сестры сидли и смотрли на нихъ, турки сидли среди зрителей и улыбались. Но дервиши боролись здсь съ самоуниженіемъ и ничего не знали, кром этой борьбы! Они испускали образцовый, единственный въ своемъ род вой, они выли диссонансомъ и это усиливало впечатлніе. У нихъ при этомъ длались кошачьи морды. Бога почитаютъ на земл различнымъ образомъ. Вс молятся Богу по своему и вс молятся единственному, истинному Богу! Но турокъ молится Аллаху. La illaha il Allah!

Посщеніе мечети Султаномъ.

Сегодня пятница. День, когда Султанъ отправляется въ мечеть. Теперь намъ нужно, во что бы то ни стало, получить доступъ на празднество. Не въ мечетъ, которую Его Величество посщаетъ одинъ со своей свитой, но на представленіе восточнаго парада. Цлыхъ два дня мы хлопотали о томъ, чтобы получить пропускъ. Наконецъ, мы достали изъ посольства письмо, которое должно намъ помочь въ этомъ дл. Письмо адресовано: ‘Son Excellence, Monsieur l’Aide de Camp du Service pour la Crmonie du Slamlik etc. etc. etc. Palais Imperial de Judiz.’ Удивительно, до чего гибокъ французскій языкъ! Какъ звучалъ бы этотъ адресъ на норвежскомъ язык? Господину Далай Лама, Ласса, Тибетъ. Голые факты.
Какъ поступаетъ крестьянинъ въ Норвегіи, когда получаетъ письмо? Хватаетъ ли у него ума въ одну секунду разорвать конвертъ и бросить его на полъ? Нтъ, онъ, конечно, захочетъ узнать, отъ кого письмо — передъ тмъ, какъ принять его! И почтальонъ къ тому же долженъ иногда объяснитъ содержаніе письма передъ т?мъ, какъ передать его адресату.
Мы демъ въ обыкновенномъ наемномъ экипаж, но на козлахъ у насъ сидитъ лакей, нашъ грекъ, который долженъ исполнить показную роль: открывать дверцы экипажа, итти впереди, указывая намъ дорогу, носить наши пальто шелковой подкладкой наружу. Люди, которые встрчаются намъ по дорог, не обращаютъ на насъ никакого вниманія, они и не подозрваютъ, что у насъ въ карман письмо къ Его Превосходительству господину церемоніймейстеру или его помощнику. Ого! какъ глупо со стороны людей, что они не обращаютъ на насъ вниманія! Мы могли бы взять у нихъ прошенія, могли бы ходатайствовать за нихъ въ Высочайшемъ присутствіи. Они смотрятъ съ такимъ интересомъ на экипажъ, который детъ вслдъ за нами, въ немъ сидятъ нмцы. Эти нмцы, вроятно, тоже хотятъ пробраться къ мечети, думаемъ мы, но въ домъ имъ не попасть, объ этомъ нечего и думать! Чмъ дальше мы демъ, тмъ толпа, черезъ которую мы должны протискаться, становится гуще. Военные, конные и пшіе, музыканты и просто любопытные, вс стремятся къ той же цли. Мы изъявляемъ нашему греку желаніе свернуть въ переулокъ, по которому могли бы двигаться скоре. Кучеръ исполняетъ приказаніе. Но это не помогаетъ: народу здсь не меньше, чмъ на главной улиц. Вся Галата и Пера кишатъ людьми, и вс спшатъ къ одному и тому же мсту, къ мечеть Гамида. Нашъ безконечный путь оживляется военной музыкой. То изъ одной улицы, то изъ другой доносятся звуки рога. Насъ поражаетъ, что офицеры, дущіе верхомъ, при звукахъ музыки подвигаются скоре, насторожившихся, охотничьихъ лошадей охватываетъ радость и он гарцуютъ съ раздутыми ноздрями при звукахъ барабана.
‘Здсь лтняя резиденція султана’, говоритъ проводникъ, когда мы прозжаемъ мимо позолоченныхъ воротъ. Мы подъзжаемъ къ громадной стн и проводникъ говорить: ‘Это гаремъ султана’. Стны вышиною въ 200 футовъ. Надъ ними виднются башни нсколькихъ дворцовъ. Гаремъ очень великъ. Турецкій султанъ, по древнему обычаю, ‘иметъ право на триста женъ’. И мы-то на Запад воображаемъ, что у него ихъ дйствительно столько! Что онъ такой сластолюбецъ! Во-первыхъ, надо принять во вниманіе, что турецкій султанъ не иметъ права вступать въ бракъ. Этотъ законъ возникъ у татаръ, которые были родоначальниками племени. Могущество султана не могло быть ограничено, онъ обладалъ не чмъ-нибудь однимъ въ отдльности, но всмъ и всми. Его предки также не были женаты, самъ султанъ сынъ рабыни. Во вторыхъ у него есть супруга: мать будущаго султана. Эта рабыня узаконена и пользуется безконечнымъ почетомъ и правами, которыхъ не можетъ отнять у нея никакое турецкое могущество. Представьте себ, что эта женщина, обладающая огромною властью, должна выносить двсти девяносто девять соперницъ! Одинъ изъ изслдователей Востока говорить: у насъ плохо знаютъ человческую натуру и восточныхъ женщинъ! Это ужъ другое дло, что на Восток практикуется система любимыхъ женъ и именно здсь боле, чмъ гд-либо, такъ какъ это разршается самимъ пророкомъ. И такъ какъ такая любимая жена не особенно охотно терпитъ вокругъ себя соперницъ, то нужно предположить, что число послднихъ ограничено. Вамбери, изучившій Востокъ вдоль и поперекъ, даетъ намъ возможность сравнить эти отношенія съ отношеніями западныхъ государствъ.
Въ-третьихъ, нужно замтить, что гаремъ ни въ коемъ случа не состоитъ исключительно изъ женъ султана, а въ немъ помщаются вс дамы, принадлежащія къ царскому двору съ ихъ рабынями и служанками рабынь. Это, главнымъ образомъ, гаремъ умершаго султана, который долженъ содержаться его наслдникомъ. Затмъ тамъ помщаются матъ султана, его сестры, тетки, племянницы съ рабынями и служанками рабынь, число которыхъ доходить до сотни. Гаремъ Абдулъ Меджида въ свое время былъ баснословенъ по численности: онъ состоялъ изъ двухъ, а многіе говорятъ изъ четырехъ тысячъ женъ, ихъ содержаніе поглощало ежегодно громадныя суммы. Какъ же ему не быть громадныхъ размровъ и не поглащатъ невроятныя суммы’? У одной только казначейши его матери было пятьдесятъ невольницъ и у каждой невольницы было по одной или по дв служанки. Большое количество слугъ служитъ доказательствомъ высокаго положенія. Жены султана сами заботятся о пріобртеніи себ рабынь. Намъ разсказываютъ, что султаны посылаютъ своихъ агентовъ на рынокъ въ Константинополь для покупки красавицъ въ гаремъ. Басня, достойная европейской фантазіи: при всей своей бдности она въ этой области достигаетъ невроятныхъ размровъ. Вамбери говоритъ: ‘дамы всегда старались, чтобы ихъ рабыни были красивы и многочисленны. Для нихъ это своего рода роскошь. равносильная драгоцнностямъ и нарядамъ.’ Вышеупомянутыя пятьдесятъ рабынь казначейши были извстны своей красотой. Рабыни пріобртаются въ дтскомъ возраст — безчеловчно покупаются за деньги, воспитываются въ гарем, выростаютъ, занимаютъ у своихъ повелительницъ все высшія должности и въ конц концовъ получаютъ сами маленькую рабыню для услугъ. Но вс он принадлежать своей госпож и она можетъ, если захочетъ, продать ихъ въ любое время. Конечно, султанъ, какъ хозяинъ дворца, долженъ бы въ одинъ прекрасный день отмнить торговлю невольницами. Но султанъ самъ сынъ Востока и чувствуетъ себя, вроятно, очень недурно, окруженный красивыми служанками. Кром того, можетъ быть, совсмъ не такъ легко произнести эту реформу, такъ какъ она разрушила бы тысячелтнее соціальное устройство и задла бы религію. Но какое вліяніе иметъ на народныя массы система фаворитокъ, которая открыто проводится при двор? Турція должна была бы быть разорена въ конецъ. Вамбери говоритъ: ‘Въ магометанскихъ странахъ, которыя я знаю, на тысячу домохозяевъ врядъ ли приходится одинъ, который пользуется законнымъ правомъ многоженства. У турокъ, персіянъ, афганцевъ и татаръ многоженство въ общемъ неслыханно, немыслимо.’ Это не малый признакъ культурности: они имютъ разршеніе, пророкъ не запретилъ имъ этой глупости, наоборотъ, даже самъ служилъ имъ примромъ, но настоящій турокъ отказывается отъ этого удовольствія. Врно, конечно, что нсколько женъ требуетъ большаго расхода, бдному феллаху уже поэтому недоступна подобная роскошь. Но вс эти высокопоставленные господа, которые могли бы себ это позволить? А все среднее сословіе? Вс т мщане, которые зарабатываютъ больше, чмъ требуется для насущнаго хлба? Сколько такихъ, которые, добывая себ ломоть хлба, виноградъ, фиговую воду, могли бы имть двухъ женъ? И многіе могли бы быть настолько глупыми, чтобъ подумать: вдь три жены стоять немного дороже — я возьму себ трехъ! Третья могла бы получать немного меньше, служить какъ бы отблескомъ двухъ другихъ и быть самой худой изъ нихъ. Но одну жену иметъ бдный феллахъ и одну — высокопоставленный эффенди. Повелитель является почти единственнымъ исключеніемъ, совсмъ, какъ въ Европ! Мн приходитъ на умъ, что длалось бы въ среднихъ классахъ Европы, еслибъ религія разршала многоженство и законъ не преслдовалъ его? Какой невроятный развратъ господствовалъ бы тогда въ домахъ и на улицахъ! Посл каждаго краха въ Христіаніи оказывался бы вдругъ цлый гаремъ, значащійся активомъ въ конкурентой масс.
Мы подъзжаемъ съ мечети Гамида и выходимъ изъ экипажа. Греку мы велимъ расплатиться съ кучеромъ, это обязанность нашего слуги считать грязную мелкую монету! Экипажъ съ нмцами слдуетъ за нами по пятамъ и также останавливается у портала. Куда они лзутъ? думаю я и даю взглядомъ понять нмцамъ, что ихъ попытка безнадежна. Сюда не допускается первый встрчный! ‘Вотъ этой дорогой’.’ говорить грекъ и ведетъ насъ черезъ большую площадь. За мечетью находится холмъ, посыпанный гравіемъ, на вершин холма Ильдизъ-Кіоскъ, звздная палата, между деревьями и высокими растеніями виднется флигель дворца. На холм собраласъ масса военныхъ, но они еще не выстроились, офицеры разгуливаютъ, курятъ, болтаютъ между собою. Мы протискиваемся между ходящими взадъ и впередъ рослыми офицерами, проходимъ мимо стражи и входимъ въ домъ налво отъ звздной палаты. Грекъ великолпно проводить насъ, онъ указываетъ на одинъ столъ и говоритъ:
‘Вонъ сидитъ церемоніймейстеръ!’ Этой грекъ не признаетъ абсолютно никакого этикета! Онъ гналъ насъ черезъ толпу офицеровъ, не давалъ намъ проходить мимо часового, не кланяясь ему, въ то время, какъ я снимаю шляпу и отвчаю на привтствія. Въ рукахъ я, конечно, держу письмо, данное мн посольствомъ, чтобъ вс могли видть, что мн обязательно нужно говорить съ церемоніймейстеромъ. ‘Вотъ онъ сидитъ’, говоритъ грекъ. Я подхожу съ столу и останавливаюсь передъ человковъ, грудь котораго усяна столькими орденами, сколько я во всю свою жизнь не видалъ. Ордена висятъ буквально цлыми связками отъ обихъ эполетъ до самаго пояса. Его мундиръ изъ свтлаго сукна. Я предполагаю, что турки придерживаются той же точки зрнія, что и норвежскіе крестьяне, и я долженъ разсказать, отъ кого письмо и что оно въ себ содержитъ, прежде, чмъ его отдать. Я кланяюсь и подаю церемоніймейстеру мое письмо съ такимъ видомъ, съ какимъ обыкновенно передаютъ очень важныя письма! ‘Ваше превосходительство’, говорю я, ‘вотъ письмо отъ шведско-норвежскаго посольства.’ ‘Великій Боже!’ долженъ бы онъ воскликнутъ, встать и поклониться. Но онъ продолжалъ сидть. Моя рчь не произвела никакого впечатлнія, этотъ человкъ беретъ письмо, въ одно мгновеніе разрываетъ конвертъ и бросаетъ послдній на полъ. ‘Это просто удивительно, до чего дошли эти турки!’ думаю я. Онъ читаетъ письмо съ усмшкой. Съ усмшкой! Моя спутница говоритъ, что онъ смялся надъ моимъ французскимъ языкомъ, но мн кажется, что онъ смялся надъ французскимъ языкомъ письма. Онъ длаетъ знакъ рукой, и одинъ изъ слугъ, одтый въ золотую ливрею, подходить и ведетъ насъ въ сосднее помщеніе.
Нашего несчастнаго грека мы оставляемъ на улиц. Въ комнат, куда насъ привели, три большихъ окна, какъ разъ передъ нашими глазами холмъ, звздная палата наверху налво, а направо мечеть Гамида. Султанъ долженъ пройти мимо насъ на разстояніи двухъ шаговъ. Мы получили великолпное мсто, откуда намъ все будетъ видно! Такъ какъ запрещено смотрть на султана въ бинокль, то мы его оставили въ гостиниц, но я тщательно протираю свои очки. Кажется, комната предназначена исключительно для насъ однихъ, мы слышимъ какъ сосднія комнаты наполняются народомъ, но нашу дверь никто не трогаетъ. Я одобрительно киваю головой, находя это въ порядк вещей. На площади одинъ за другимъ появляются военные отряды, раздается краткая команда, каждый отрядъ направляется на свое мсто и становится смирно. Постепенно холмъ покрывается массой народа. Безчисленныя полчища народовъ всхъ странъ и государствъ, подчиненныхъ султану, маршируютъ подъ музыку и барабанный бой и становятся въ два, четыре, восемь рядовъ одинъ за другимъ. Собирается такая масса пхоты и кавалеріи, что они не помщаются на площади! Они располагаются въ боковыхъ улицахъ, заполняютъ каждый свободный футъ земли, куда только хватаетъ глазъ. Солнце освщаетъ всю эту картину, отражается на шитыхъ золотомъ и серебромъ мундирахъ, на позолоченыхъ султанахъ, на орденахъ офицеровъ, на сабляхъ и штыкахъ солдатъ, на инструментахъ музыкантовъ. Несравненная игра блеска и великолпія! Роскошные экипажи высшаго константинопольскаго свта пробираются между отрядами войскъ въ сопровожденіи исполинскихъ евнуховъ, дущихъ верхами. Тамъ далеко внизу развваются миріады красныхъ конскихъ хвостовъ, привязанныхъ къ пикамъ: это приближается отрядъ уланъ, лошади, на которыхъ они сидятъ, вс на подборъ блой арабской породы. Минуту спустя земля дрожитъ отъ топота пхоты, это входятъ на площадь албанцы. Они носятъ сандаліи, ихъ ноги зашнурованы кожаными ремнями, на нихъ надты короткія, въ вид юбки, панталоны изъ благо сукна. Сбоку виситъ длинная сабля. Вотъ они стоятъ, эти знаменитые албанцы, такіе безмолвные и неподвижные, въ битв они воютъ не отъ боли, нтъ, а отъ бшенства! ихъ послднія мысли обращены къ смерти…
Опять доносится глухой гулъ человческой толпы — приближаются кларнеты и барабаны.— Съ другой стороны подходятъ зуавы и останавливаются передъ самой мечетью. На нихъ крученные зеленые тюрбаны, мундиръ исключительно синяго и зеленаго цвтовъ. Офицеры въ фескахъ или въ барашковыхъ шапкахъ ходятъ взадъ и впередъ передъ отрядомъ, изрдка нубійскій негръ темнитъ ряды, здсь есть нсколько всадниковъ изъ далекихъ странъ, одтыхъ въ доломаны съ широкими спадающими рукавами, на нихъ шапки, обрамленныя леопардовымъ мхомъ. Курды стоять рядами, подобные каменнымъ изваяніямъ, они носятъ роскошныя плетки, вышитыя ихъ женами, короткія открытыя куртки, а на голов маленькіе шелковые платки! Отъ времени до времени проходитъ полковой мулла въ зеленой одежд и съ саблей, надтой поверхъ плаща. Здсь есть арабы, албанцы, кудры, черкесы, татары, бедуины, армяне, сирійцы. Четыре тысячи конницы и шесть тысячъ пхоты. Теперь ужъ самъ султанъ можетъ явиться. Наша дверь вдругъ открывается и входятъ т самые нмцы, которые хали за нами въ экипаж. И они туда же! Каково нахальство! Они громко разговариваютъ между собою и находятъ, что народъ, проходящій на плацу, удивительно эффектенъ! Неужели его превосходительству господину церемоніймейстеру трудно было предоставить эту комнату въ три окна исключительно въ наше распоряженіе? Мы бы его за это не забыли и оказали бы ему взаимную услугу. Теперь онъ упустилъ случай пріобрсти себ хорошихъ друзей въ Европ! Съ приходомъ нмцевъ вносится дисгармонія и на площадь. Два черныхъ лакированныхъ европейскихъ экипажа прорываютъ цпь и възжаютъ на холмъ. Это иностранные послы. Они исчезаютъ за звздной палатой. Наша дверь открывается все чаще и чаще и впускаетъ новыхъ любопытныхъ, мы узнаемъ американцевъ изъ нашего отеля, ихъ привезли проводники нашей же гостиницы, дьяволы! Слдовало бы подкупитъ нашего проводника, но теперь уже поздно! Мы находимся въ очень смшанномъ обществ, нечего сказать! Нмцы — куда ни шло! Можетъ быть, это бароны, у одного изъ нихъ видъ довольно внушительный. Но янки — кто они такіе? купцы изъ Чикаго, биржевики съ женами! Въ слдующую пятницу я этого не потерплю! Воздухъ въ нашей комнат становится все тяжеле. Американка надушена сильными духами, окна выходятъ какъ разъ на западъ и солнце жаритъ во всю! Насъ прижали вплотную къ окнамъ! Но мы все терпимъ ради интереснаго зрлища!
Теперь долженъ явиться султанъ….. На самой высокой галлере минарета появляется мулла, такъ называемый муэдзинъ, провозглашающій молитву. Онъ поднялся по внутренней лстниц минарета, стоитъ, скрестивши на груди руки, и ждетъ. Проходитъ еще нсколько минутъ. Вдругъ раздается оглушительный сигналъ всхъ военныхъ оркестровъ сразу, все кругомъ насъ содрогается отъ звуковъ трубъ и барабановъ, въ этотъ моментъ открываются дворцовыя ворота и пять экипажей одинъ за другимъ възжаютъ на холмъ. Въ нихъ сидятъ принцы крови съ пашами и высшими военными чинами. Два экипажа закрыты, въ нихъ сидятъ женщины. Экипажи сопровождаются скороходами, одтыми съ ногъ до головы въ золотую парчу. Опять проходитъ нсколько минутъ, часы на мечети доказываютъ половину седьмого, среди войскъ начинается движеніе. Раздается продолжительный звукъ трубы, одинъ офицеръ выходитъ изъ воротъ звздной палатки и спускается съ холма, вслдъ за нимъ выходитъ другой, оба идутъ съ обнаженными саблями. Въ ту минуту, какъ они подходятъ къ мечети, вс войска становятся во фронтъ: изъ дворцовыхъ воротъ показывается экипажъ султана. Дв гндыя арабскія лошади везутъ экипажъ. Султанъ велитъ хать шагомъ. Этихъ чудныхъ чистокровныхъ лошадей невозможно заставить хать шагомъ, он все время вздрагиваютъ, фыркаютъ широко раздутыми ноздрями, роютъ копытами землю! Грива доходитъ до груди, хвостъ мететъ холмъ. Он похожи на людей, когда кучеръ тихо ихъ уговариваеть, въ продолженіе нсколькихъ секундъ мы видимъ передъ собою ихъ морды, глаза ихъ мечутъ искры. На нихъ роскошная упряжь.
Экипажъ темно-зеленаго, почти чернаго цвта, безъ всякихъ украшеній — однимъ словомъ, модный европейіскій экипажъ. Верхъ на половину откинутъ. Въ экипаж сидитъ султанъ, спокойный, безмолвный и отъ времени до времени шлетъ привтствія рукой. На заднихъ мстахъ сидятъ двое изъ его министровъ. За экипажемъ кишатъ цлыя толпы лакеевъ, каммергеровъ, офицеровъ, скороходовъ — вс пшкомъ. Султанъ приближается къ намъ. На немъ темно-синій мундиръ, поверхъ котораго накинутъ простой срый плащь, отдланный черной тесьмой. Какъ разъ противъ нашихъ оконъ онъ поднимаетъ глаза и бросаетъ взглядъ въ нашу сторону, онъ прекрасно знаетъ, что по пятницамъ изъ этихъ оконъ за нимъ наблюдаютъ иностранцы изъ засады, причемъ нкоторые изъ нихъ ненавидятъ его неизвстно за что! У него прямой и быстрый взглядъ, когда онъ снова отводитъ глаза, я замчаю, что вки его вздрагиваютъ. Абдулъ Гамидъ средняго роста, у него самое обыкновенное лицо со слегка горбатымъ носомъ и борода съ небольшой просдью. Волосы около ушей слегка вьются. Экипажъ останавливается внизу около мечети, гд стоитъ стража султана. Повелитель выходитъ изъ экипажа и подымается вверхъ по ступенькамъ. Мулла встрчаетъ его земнымъ поклономъ, привтствуетъ его, султанъ проходитъ мимо него и входитъ въ мечеть. Въ эту самую минуту обращается къ народу съ галлереи минарета муэдзинъ: онъ призываетъ правоврныхъ къ молитв. Среди войскъ происходитъ движеніе, нкоторые офицеры закуриваютъ папиросы. Изрдка изъ мечети доносится пніе…
‘Онъ выглядитъ совсмъ не такимъ страшнымъ!’ говорятъ между собою американки. Это ихъ, быть можетъ, разочаровало? Я знаю, что касается меня, то я отъ всей души желаю этому человку сохранить его осанку и человческое достоинство передъ нашими глазами!
Мое старое предубжденіе противъ сенсаціонной печати о турецкомъ султан не увеличивается, но и не уничтожается. Что грознаго въ этомъ человк? Шпіонъ, убійца, гд все это? Я видлъ его посл этого еще разъ и взглядъ его карихъ глазъ тронулъ меня своимъ открытымъ, добрымъ выраженіемъ. Онъ казался утомленнымъ. Правда, на привтствія войска и толпы онъ отвчалъ съ азіатскимъ равнодушіемъ. Но и этотъ поклонъ онъ длалъ по собственному желанію. Его предшественникъ Абдулъ Азисъ никогда не отвчалъ на привтствія. Если быть справедливымъ, то эту черту надо отнести не къ зврской, а скоре къ гуманной натур теперешняго султана. Недавно я прочелъ въ одной газет, что Абдулъ Гамидъ настолько нервенъ и трусливъ, что всегда кладетъ на ночь около своей постели ножъ. Однажды ночью жена его во сн встала и подошла къ нему, султанъ въ ужас вскочилъ съ постели и вонзилъ въ нее ножъ. Выходитъ такъ, какъ будто турецкій султанъ выучилъ наизусть извстную норвежскую поговорку о колбас: вдь ихъ у него еще 299! давайте сюда другую!
Изъ года въ годъ газеты переполнены сообщеніями о безчеловчныхъ поступкахъ султана. Изрдка впрочемъ промелькнетъ извстіе, которое рзко отличается отъ всеобщаго мннія журналистовъ. Одно такое сообщеніе сдлалъ предыдущій американскій посланникъ при турецкомъ двор, Терремль, второе сообщеніе было сдлано генераломъ Уоллесомъ, авторомъ ‘Бенъ Гуръ’, третье — Пьеромъ Лоти, который долго жилъ въ Константинопол и лично зналъ султана, и, наконецъ, четвертое сообщеніе было сдлано Сиднемъ Уитменомъ, хорошо знакомымъ съ турецкой жизнью. Все это капли въ мор прессы, но, можетъ быть, и он будутъ имть нкоторый всъ. Къ какимъ заключеніямъ приводятъ эти сообщенія?
Абдулъ Гамидъ — человкъ рдкихъ интеллектуальныхъ способностей, но безъ способности быть сознательно жестокимъ. ‘Ни одинъ европейскій государь не занимаетъ своихъ гостей съ большимъ достоинствомъ и боле утонченнымъ знаніемъ.’ ‘Онъ сдлалъ для просвщенія своего народа боле, нежели кто-либо изъ его предшественниковъ. Онъ заслуживаетъ высшей похвалы.’ ‘Армянская рзня организована самими армянами, чтобы впослдствіи воспользоваться кровавой бойней, какъ агитаціоннымъ средствомъ’. Державы вняли мольбамъ армянъ и потребовали немедленныхъ реформъ въ Арменіи. Реформы клонились къ тому, чтобы вооружить армянъ и дать имъ права, длавшія ихъ сразу господами въ стран, которая до сихъ поръ имъ покровительствовала, но также и притсняла, благодаря этому притсненію армяне сдлались деморализованной расой, на которую турки, властители страны, смотрли всегда свысока. Съ такимъ перемщеніемъ власти сильная господствующая раса примириться не можетъ. Султанъ поставилъ это на видъ державамъ, но его возраженія принимались, какъ чистйшія отговорки, и его принудили обнародовать приказъ о реформахъ. Тутъ-то и началась рзня.’ И на этомъ основывается мнніе журналистовъ.

* * *

Прошло уже боле получаса съ тхъ поръ, какъ султанъ вошелъ въ мечеть. Войска опять становятся во фронтъ, но только для того, чтобы произвести маневръ: подъ звуки музыки и барабаннаго боя пхота отступаетъ на задній планъ и уступаетъ мсто четырехтысячному отряду конницы. Во время этого маневра, вс военные оркестры соединяются и играютъ съ оглушительной силой. Тогда съ мечети дается знакъ и мощный оркестръ разомъ смолкаетъ. Стража опять салютуетъ, офицера отдаютъ честь шпагами. Султанъ выходитъ изъ мечети. Богослуженіе окончено. Въ ту минуту, когда султанъ показывается въ дверяхъ, музыка возобновляется съ прежней силой! Султанъ детъ домой одинъ. Онъ садится въ экипажъ меньшій по размрамъ, чмъ тотъ, въ которомъ онъ пріхалъ, приказываетъ полуоткрытъ верхъ и самъ беретъ возжи. Экипажъ запряженъ парой блыхъ лошадей. Султанъ съ трудомъ удерживаетъ ихъ, пока беретъ вожжи и бичъ. Лошади храпятъ и бьютъ копытами землю. Но вотъ онъ отъзжаетъ, детъ тихой рысью и успваетъ раскланиваться съ нкоторыми офицерами, дущими верхомъ. Его опять сопровождаетъ цлая толпа офицеровъ, каммергеровъ и лакеевъ въ расшитыхъ золотыхъ кафтанахъ, испуская стоны и вздохи. Они вбгаютъ на холмъ, стараясь не отставать отъ экипажа. Султанъ възжаетъ въ ворота звздной палаты и исчезаетъ среди деревьевъ и высокихъ цвтущихъ растеній. Бгущая за нимъ свита офицеровъ останавливается около воротъ и смотритъ ему вслдъ. Затмъ слдуютъ экипажи принцевъ, принцессъ и прочихъ дамъ, сопровождаемые скороходами и здоровенными евнухами верхами. Они тоже възжаютъ на холмъ и исчезаютъ въ воротахъ дворца.
Этимъ кончается все очарованіе. Войско удаляется. Музыканты, наигрывая, разсыпаются по боковымъ улицамъ и мало-по-малу все затихаетъ. Вс отправляются домой. И площадь передъ мечетью длается опять огромной и спокойной, какъ прежде.

Базаръ.

То была булавка съ бирюзой.
Я думаю ни одинъ человкъ не могъ бы такъ абсолютно забыть про булавку, какъ я. Но зато другіе о ней думали. Сегодня суббота — длать нечего, разв только итти на базаръ! Грекъ уже на своемъ мст. Я назначаю маршрутъ. Имю же я право распоряжаться… Прежде всего мы подемъ на рыбный базаръ, — говорю я, — затмъ на базаръ трубокъ, посл этого къ лавкамъ съ пряностями, къ торговцамъ старымъ платьемъ, къ табачнымъ лавкамъ, къ мастерскимъ оружейныхъ мастеровъ, къ ткачамъ, на базаръ драгоцнностей и шелковыхъ товаровъ. Въ заключеніе мы вернемся еще разъ на базаръ трубокъ, гд я надюсь найти трубку по своему вкусу. Маршрутъ готовъ! демъ!
Но уже съ самаго начала грекъ начинаетъ отклоняться отъ назначеннаго мною маршрута. Онъ вычеркиваетъ рыбный базаръ. ‘Сегодня нтъ рыбнаго рынка’, говорить онъ. Не думаетъ ли онъ меня уврить что рыбный базаръ бываетъ не каждый день? ‘Обыкновенно каждый день. Обыкновенно. Но вдь сегодня суббота и мало ли чего не бываетъ по субботамъ. Сегодня евреи празднуютъ шабашъ.’ — ‘Но константинопольскіе рыбаки не евреи, а турки’, возражаю я. На это грекъ мн отвчаетъ:
‘Вы можете положиться на меня — сегодня много чего нтъ. Напримръ лавки со старымъ платьемъ — вс хозяева ихъ евреи, и ихъ-то сегодня нтъ въ виду субботы!’ Что общаго между лавками со старымъ платьемъ и рыбнымъ базаромъ? Немыслимо сговориться съ грекомъ! Но во всякомъ случа онъ лишилъ меня уже двухъ достопримчательностей! Табачныя лавки онъ также обошелъ подъ тмъ предлогомъ, что туда неудобно итти моей спутниц. Словомъ, онъ всми силами старается направить насъ къ базару трубокъ. Дло въ томъ, что вс проводники имютъ извстный доходъ за т жертвы, которыхъ они водятъ по базару. Отъ каждой сдлки они получаютъ процентъ. О какихъ сдлкахъ могла быть рчь на рыбномъ базар? И, если даже мы пошли бы къ евреямъ и купили бы кое-что изъ стараго платья — какой процентъ могъ бы онъ получить? Ну, а зато на базар трубокъ дло обстоитъ совсмъ иначе! Мы ходимъ отъ одного стола къ другому и разсматриваемъ выставленныя трубки. Врядъ ли кто-нибудь видлъ боле великолпныя вещи! На Восток табакъ не предметъ роскоши, какъ у насъ, а предметъ первой необходимости, какъ въ палатк кочевника и въ гарем, такъ и во дворц султана и въ Совт Высокой Порты. Пророкъ запретилъ ‘опьяняющія наслажденія’, но пророкъ не зналъ о существованіи табака, потому онъ и запретилъ только вино. Позднйшіе толкователи корана, говорятъ, пытались подвести и табакъ подъ рубрику ‘опьяняющихъ наслажденій’, но это имъ не удалось. По крайней мр въ Турціи. Это привилось только въ Бухар. Для турка табакъ сдлался самымъ необходимымъ продуктомъ посл хлба и воды. Неудивительно поэтому, что онъ сталъ тамъ изобртателенъ по части разнаго рода трубокъ. Вы увидите здсь трубки изъ розоваго дерева, передающія табачному дыму свой пряный, жирный привкусъ. Но это еще не самыя лучшія. Тутъ есть трубки съ глинянымъ мундштукомъ — вы можетъ бытъ думаете, что это самыя простыя? О вы, непросвщенные курильщики! Это далеко не простыя! Посмотрите на глиняную головку: она сдлана изъ особеннаго сорта глины въ мастерской Хассана въ Финдеклисс, а этотъ Хассанъ прямо волшебникъ по части глиняныхъ головокъ! Затмъ разсмотрите чубукъ, онъ вдь сдланъ изъ бархатистой коры жасминнаго дерева, растущаго только въ Брусс. Изъ этихъ трубокъ курятъ исключительно табакъ, называемый по-турецки ала-дюбекъ. Ничего, ничего положительно не знаете вы европейцы! Этотъ самый табакъ долженъ сушиться въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ на томъ же самомъ воздух, на которомъ онъ выросъ, посл этого онъ долженъ пролежать еще нсколько лтъ и тогда только его можно курить. Вы, можетъ быть, думаете, что этимъ табакомъ набиваютъ трубку и тотчасъ же выкуриваютъ ее? О, вы, новички въ искусств, вы, низкіе и непросвщенные варвары! Это вовсе не такъ просто длается! Когда трубка набита табакомъ, ее запираютъ дня на два и посл этого уже зажигаютъ, дло въ томъ, что глина какимъ то образомъ должна воздствовать на табакъ, и послдній пріобртаетъ особый вкусъ. Вы, можетъ быть, скажете, что табакъ остается табакомъ и есть ни что иное, какъ растеніе, растущее на земл. Но разв глина не взята также изъ земли? И такъ въ закрытомъ помшеніи глина должна соединиться съ табакомъ! Вотъ какая это трубка! И у настоящаго турка къ ней приставленъ особый слуга! Ну что, вы все еще брезгливо относитесь къ глин? Возьмемъ для примра киргиза. Живя въ степи, онъ куритъ свою трубку. Вы можете прочесть объ этомъ въ старинныхъ татарскихъ книгахъ, написанныхъ арабскими буквами, о вы, невжды, не читающіе старинныхъ татарскихъ книгъ, гд можно почерпнуть столько полезныхъ знаній. Итакъ, киргизъ роетъ маленькую яму въ глиняной почв степи, туда онъ кладетъ свой крпкій табакъ, называемый рафанекъ, втыкаетъ соломинку въ табакъ и трубка готова! онъ зажигаетъ табакъ, ложится на землю и куритъ…
Но что это, въ сущности, за трубки? Самая лучшая изъ нихъ требуетъ всего только одного человка для ухода за ней и можетъ быть осмотрна въ одну минуту. Оказывается существуютъ трубки, которые требуютъ за собой ухода трехъ слугъ, это такъ называемая наргилэ. Для обслуживанія наргилэ собственно необходимы двое: одинъ для мундштука, другой для стекляннаго сосуда. Самый главный изъ трехъ слугъ при наргилэ иметъ въ своемъ распоряженіи лошадь при всхъ путешествіяхъ своего господина. Такая трубка была для меня какъ разъ подходящей и я спросилъ ея цну. Трубка была совсмъ особенная. Она состояла изъ стекляннаго сосуда, дале изъ вертикальной части въ вид черной колонки въ футъ высоты, покрытой гипсовыми шариками, похожими на жемчугъ, затмъ изъ мундштука, украшеннаго эмалью и арабесками изъ разноцвтныхъ стеклышекъ, кишка была въ вид длинной зми съ блестящими кольцами вокругъ тла. Сколько онъ запроситъ за эту хорошенькую трубку? ‘Двадцать тысячъ дукатовъ’ отвчаетъ продавецъ. Тогда мы оба, разсмотрвъ еще разъ трубку, весело разсмялись. Но грекъ, мысленно уже сосчитавшій проценты, началъ намъ объяснять, въ чемъ суть. Онъ говоритъ съ самымъ серьезнымъ видомъ. Сначала мы съ нимъ шутимъ, подталкиваемъ его, чтобы онъ продолжалъ врать. ‘Ври больше, грекъ!’ говоримъ мы и смемся отъ всей души. Наконецъ, купецъ разсердился, взялъ трубку и поднесъ ее намъ къ самому носу: ‘Неужели мы такъ-таки ничего не понимаемъ? Разв надъ этимъ наргилэ можно смяться?’ Оказывается, что это совершенно особенный наргиле. Резервуаръ для воды былъ сдланъ изъ хрусталя и богато позолоченъ. Черная колонка — изъ чернаго дерева и разукрашена драгоцнными камнями, то, что мы приняли за гипсовые шарики, былъ настоящій жемчугъ. А цвтныя стеклышки на мундштук — разв это были простые кусочки стекла? Это вдь были драгоцнные камни, сапфиры, рубины и брилліанты! Недаромъ продавецъ держалъ ее въ ящик, выложенномъ ватой. Змя была обмотана золотой проволокой и украшена кольцами, которыя въ свою очередь были осыпаны маленькими камнями. Это была трубка, которую можно было бы носитъ на груди, какъ драгоцнное украшеніе.
Но двадцать тысячъ дукатовъ! Правда, что эти торговцы всегда запрашиваютъ въ три раза больше, чмъ стоитъ товаръ, принимая это во вниманіе, цна не казалась уже такой головокружительной. ‘Такую вещь покупаетъ жена султана или богатый паша’, говоритъ грекъ, помогая купцу укладывать наргилэ въ ящикъ. ‘Подождите немного! ‘говорю я, не давая имъ закрывать ящика.
‘Чего же намъ ждать?’ спрашиваетъ удивленно моя спутница.
‘Вдь это не такъ спшно!’ отвчаю я. ‘Это дйствительно чудная трубка!’
‘Да, но она стоитъ двадцать тысячъ дукатовъ!’
‘Ну, собственно говоря, только треть этой суммы!’ возражаю я. ‘И вообще — трубка мн нравится.’ ‘Кладите ее осторожно!’ приказываю я. ‘И пока не откладывайте ея. Я не изъ тхъ, которые боятся затраты, если вещь дйствительно стоитъ…’
Если я предполагалъ, что базаръ не сказка, то я ошибся! думаю я, удаляясь отъ продавца трубокъ.

* * *

Теперь грекъ пропускаетъ вс лавки и идетъ прямо къ булавк съ бирюзой. Но что эта булавка въ сравненіи съ трубкой! Нтъ на ней ни жемчуговъ, ни драгоцнныхъ камней, лишь одна несчастная бирюза съ арабскимъ изреченіемъ. Я слегка морщу носъ. Но этого выраженія моего презрнія никто не понимаетъ. Я пробую другой способъ: я свищу. То же отсутствіе пониманія! Страстное желаніе получитъ эту зеленую булавку просто непонятно! Къ величайшему своему ужасу я слышу, что справляются о цн булавки и торгуются. Тутъ я больше не въ состояніи вытерпть и благородно ретируюсь.
Вотъ я гуляю одинъ по Стамбулу. Здсь я дйствительно видлъ лавки и мастерскія, которыхъ ни въ какомъ другомъ мст не увидишь! Я гулялъ подъ сводами, проходилъ по галлереямъ, украшеннымъ арабесками по стнамъ и роскошными колоннами изъ благо и чернаго камня. Тутъ были мечети и фонтаны, таинственные задворки съ разнообразными людьми. Громадная толпа окружаетъ меня, носильщики съ большими ношами кричатъ: дорогу! Вереницы женщинъ подъ вуалями, въ сопровожденіи евнуховъ объзжаютъ базаръ, купцы предлагаютъ всевозможные товары, бедуины, пріхавшіе изъ пустыни, разгуливаютъ съ ружьемъ за плечами и съ кинжаломъ за поясомъ, дервиши дико воютъ, простирая руки къ небу, нищіе васъ окружаютъ со всхъ сторонъ, бросаются вамъ въ ноги и, не желая понять вжливаго отказа, держатъ свои тарелки у самой вашей груди: ослы и собаки производятъ невообразимый шумъ, неуклюжіе верблюды, нагруженные благовонными товарами изъ Индіи и Египта, проходятъ, покачиваясь, черезъ толпу. Арабская ночь! думаю я и весь погружаюсь въ это великолпіе. У лавки съ оружіемъ стоитъ купецъ-армянинъ и кричитъ мн что-то, размахивая надъ головой стальнымъ клинкомъ. Онъ беретъ клинокъ въ руки, сгибаетъ его дугой и потомъ отпускаетъ, онъ длаетъ ссс… въ воздух. Онъ ударяетъ тихо имъ о стну и клинокъ издаетъ серебристый звукъ. Онъ бросаетъ въ воздухъ маленькую связку стальной проволоки и разрубаетъ ее пополамъ. Потомъ, смясь, показываетъ мн лезвіе: оно безъ единой зазубрины. Купцы-турки сидятъ передъ своими лавками. У нихъ громадные тюрбаны и сидятъ они, поджавъ подъ себя ноги и не возвышая голоса. Если я хочу купить у нихъ что-нибудь, то могу получить мази, эссенціи, розовое масло и благовонныя пилюли въ позолоченныхъ флаконахъ. У нихъ есть всевозможные сорта водъ, какъ для одалисокъ, такъ и для эффенди, если они хотятъ надушиться, и порошокъ, придающій блескъ глазамъ, и капли въ кофе, вызывающія радостное настроеніе, но, несмотря на то, что все это очень заманчиво, я ничего не покупаю. Эти купцы неподвижны и преисполнены достоинства, ихъ носы имютъ внушительный видъ. Они сидятъ и мысленно переживаютъ сны, сказки, приключенія прошедшихъ дней. Армянинъ можетъ кричать, сколько ему угодно, а еврей извиваться и проклинать чужое невріе — а все-таки ни одинъ изъ нихъ не обладаетъ спокойствіемъ турка и ни одинъ изъ нихъ не получитъ мста въ вчныхъ садахъ пророка!
Стоящій тутъ человкъ въ бломъ тюрбан — арабъ. Онъ весь состоитъ изъ однихъ мускуловъ и костей, кожа его, по цвту, напоминаетъ коричневую перчатку. Онъ гораздо боле гордъ, чмъ вмст взятые армянинъ, турокъ и еврей. Онъ смотритъ на эти племена сверху внизъ, какъ на нчто глупое и необразованное. Онъ одинъ — соотечественникъ пророка и говоритъ на священномъ язык! А шелковые товары и другія драгоцнности, которыми онъ торгуетъ, онъ самъ привёзъ на верблюдахъ въ Стамбулъ, когда онъ ихъ продастъ за дорогую цну, онъ пошлетъ въ далекія страны за новымъ товаромъ, вторично-же распродавъ свои запасъ онъ совершитъ далекое, счастливое путешествіе назадъ, въ Аравію, и никогда боле не возвратится. Я подхожу къ торговцамъ старымъ платьемъ. Что же наговорилъ мн грекъ? Что евреи здсь, на базар, справляютъ свои шабашъ? Лавки были открыты. Что онъ еще болталъ? Что эти лавки содержатъ евреи? Это были вовсе не евреи. Здсь господствовалъ арабскій носъ. Евреи ютятся въ Галат, въ собственномъ, любимомъ Гетто, гд они надуваютъ другъ друга, сколько душ угодно. Константинополь также кишитъ ими, но они являются какъ бы посредниками у тамошнихъ купцовъ, переводчиками, разносчиками, маклерами, проводниками. Нкоторые изъ нихъ занимаются сапожнымъ мастерствомъ, они носятъ свою мастерскую на спин и садятся тутъ же, посреди улицы, чтобъ наложить заплату на сапогъ. На этомъ базар не продаются исключительно поношенныя, но также разныя старыя вещи, относящіяся къ одежд, начиная съ старомодной кривой сабли и кончая вышитыми мшочками. Тутъ были тряпки всевозможныхъ цвтовъ, всхъ оттнковъ, одежды изъ срой, бедуинской байки, изъ дамасскихъ тканей, изъ шелка, изъ драгоцнныхъ мховъ. Здсь смшались вс сословія: парчевыя придворныя одежды, шелковыя шаровары изъ гарема, плащи дервишей и еврейскіе лапсердаки. Глазъ утомляется при вид всей этой массы разложенныхъ и развшанныхъ матерій, матерій самыхъ разнообразныхъ, и новыхъ и поношенныхъ, включая разорванныя покрывала, присланныя сюда изъ гарема! Но здсь вы увидите роскошные вышитые пояса, мистическія пряжки, вышитыя туфли и жакетки изъ золоченныхъ перьевъ. Въ одномъ ящик лежитъ пара старыхъ туфель. Он не представляютъ ничего особеннаго на видъ, но на подъем он украшены изумрудами. На одномъ мундир виситъ орденъ. Въ конц концовъ я страшно утомляюсь при вид этого разнообразія, великолпія, пережившаго свое время. Иду отыскивать свою спутницу. Хотя я тщательно замчалъ каждый поворотъ, я сбиваюсь съ дороги и долго блуждаю вокругъ, пока, наконецъ, возвращаюсь къ булавк съ бирюзой. Моя спутница стояла тутъ и о чемъ-то торговалась. Рчь шла не только о булавк съ бирюзой, говорили еще о браслет, на видъ очень цнномъ. На этотъ разъ я былъ рзокъ и прибгъ къ хитрости. ‘Разв ты не видишь, что это обручъ съ ноги одалиски’, говорю я. ‘Вдь не наднешь же ты подобную вещь на руку?’ И браслетъ былъ немедленно отодвинутъ въ сторону. Что касается булавки, то она въ своемъ род довольно мила, говорю я. Мы ее отложимъ въ сторону, вдь не убжить же она отъ насъ! Посмотри на меня — я изнемогаю отъ усталости, я выбился изъ силъ отъ долгаго стоянія и хожденія! Пойдемъ куда-нибудь, гд мы могли бы ссть! Я сказалъ и возбудилъ состраданіе. Проводникъ ведетъ насъ въ магазинъ шелковыхъ товаровъ.

* * *

Въ худшее мсто мы не могли прійти! Это было громадное зданіе. Мы поднимаемся и спускаемся по безконечнымъ лстницамъ, прежде чмъ дойти до магазина. Эта запутанная дорога меня просто смутила, мн кажется, мы пришли не въ тотъ этажъ. Здсь была масса прилавковъ и у каждаго стояли и сидли группы женщинъ съ закрытыми лицами, около нихъ стояли ихъ евнухи, он болтали между собою, хохотали и разсматривали товары. Къ намъ подходить какой-то человкъ съ подобострастнымъ видомъ и что-то бормочетъ, онъ образованъ, онъ хочетъ намъ представиться: ‘Абдулла! былъ въ Европ. Въ Америк на всемірной выставк. Говорю на всхъ языкахъ!’ Это былъ еврей. ‘Если ты намъ сейчасъ же не достанешь турка, то теб не сдобровать. Я только что видлъ ножъ, который предназначенъ для тебя, для твоей шеи, для твоего сердца! думаю я. Ну и довольно! Мы хотимъ имть дло съ туркомъ!’ говорю я вслухъ и держусь съ нимъ надменно. Еврей отступаетъ и добываетъ намъ турка. Турокъ намъ нравится, во-первыхъ онъ не можетъ съ нами разговаривать, а во-вторыхъ, онъ сынъ торговца и не выказываетъ никакого низкопоклонства. Онъ спокойно открываетъ шкафы и ящики и вынимаетъ оттуда драгоцнности. О ты, отжившій востокъ! Твой базаръ все-таки сказка! Я бросаюсь на диванъ и глаза мои разбгаются во вс стороны! Турокъ постепенно раскладываетъ на прилавки все больше и больше вещей. Опытъ научилъ его поражать насъ не сразу, что можетъ свести съ ума, но дйствовать на нашъ разсудокъ такъ, чтобъ мы постепенно дурли. Здсь имются всевозможныя вышивки: шелковыя ткани, вышитыя жемчугомъ, золотомъ, серебромъ, парча, дивныя матеріи со всего Востока! Здсь шелковыя матеріи изъ Индіи, равныхъ которымъ мы никогда не видали, матеріи тонкія, какъ паутина и плотныя какъ войлокъ, шарфы изъ Бенгаліи, плащи изъ перьевъ, пояса, осыпанные брилліантами, затканныя серебромъ вуали, подушки, вышитыя золотыми цвтами, скатерти, шали, пурпуровые бархатные плащи, осыпанные серебряными полумсяцами. Нкоторыя шелковыя матеріи пристаютъ къ рукамъ, другія такъ скользки, что ихъ едва ухватишь. Дв свтло-пунцовыя женскія сорочки — сорочки не отъ міра сего — такъ тонки, что, хотя он предназначены для взрослыхъ, ихъ можно умстить въ моей рук! Становишься совершенно безпомощнымъ и только спрашиваешь: ‘Для чего это?’ ‘Это матерія для матраца!’ ‘А это? Что это такое?’ ‘Это матерія для матраца!’ ‘А это? Что это такое?’ ‘Это’ иметъ нсколько метровъ въ длину, сплошь покрыто мелкимъ бисеромъ и украшено золотой каймой, ‘Это матерія для платья’, отвчаетъ турокъ, ‘такъ», говорю я. Теперь я совершено ошеломленъ и больше ни о чемъ не спрашиваю. Но, если я молчу — это не значитъ еще, что за нашимъ прилавкомъ спокойно. Наоборотъ. Моя спутница чувствуетъ себя въ своей сфер, она спрашиваетъ, ей отвчаютъ, драпировки вшаются на двери, чтобы ихъ выгодне показать, матеріи драпируются съ красивыми складками, на мою собственную шею примряются кружева, потому что я сижу беззащитный и безсловесный и не въ состояніи сопротивляться. Появляются двое слугъ съ мокка и съ сигаретками. Я не заставляю себя долго просить, освжаюсь тмъ и другимъ, чтобы быть опять въ состояніи принять на себя роль руководителя. Но уже слишкомъ поздно: на прилавк лежитъ порядочная куча купленныхъ вещей, а турокъ открываетъ все новыя полки и ящики — мошенникъ, онъ на сторон противника. ‘Я ухожу теперь!’ говорю я и встаю съ дивана. ‘Подожди же еще немного! осталось только нсколько полокъ!’ ‘Ты забываешь про булавку,’ говорю я, такъ какъ булавки были все же гораздо дешевле. ‘Сегодня я уже не такъ увренъ, что никто ея не купитъ.’ ‘Я отказываюсь отъ булавки’, слдуетъ отвта. ‘Во всякомъ случа это довольно рдкая булавка’, говорю я, стараясь соблазнить ее. Но меня больше не слушаютъ. Появляются все новые и новые ящики съ новыми чудесами. Пройдетъ цлая вчность, пока все это будетъ пересмотрно. ‘Я ухожу къ красивымъ дамамъ гарема и поболтаю съ ними немного!’ говорю я. ‘Да, конечно, пойди, по крайней мр, ты намъ не будешь мшать… Вонъ та полка! Что это такое? Для манто? Держите выше! Еще выше! Такъ, такъ! Сколько это стоить?’ Я отправляюсь къ дамамъ гарема. Если вуаль должна обязательно покрывать лицо турчанки, то я не могу, по крайней мр, пожаловаться на нее, думаю я. Она прозрачна какъ воздухъ. Но самое печальное во всемъ этомъ — это застнчивость турчанокъ! Не женщины, а евнухи смотрятъ на меня. Что за скверный обычай держать евнуховъ! Они ходятъ съ кнутами и бросаются на мужчинъ. А такъ какъ не знаешь языка то не имешь возможности заговорить съ ними и услать подъ какимъ-нибудь предлогомъ. Вотъ они стоятъ и отнимаютъ у меня всякую надежду! Я приближаюсь къ одной красавиц и смотрю на нее. Она молода и жизнерадостна, прелестная бабенка! Вдругъ я слышу какой-то хрипъ и свирпый евнухъ нагибается въ сторону. Онъ бросаетъ на меня, молніеносные взоры и начинаетъ жевать челюстями. Нужно быть осторожнымъ! думаю я и удаляюсь. Я подхожу къ другой. Съ виду она безукоризненна, интересно было бы начать съ нею короткій, остроумный разговоръ! Она окружена евнухами и рабынями, значитъ, знатная дама, думаю я, нужно примнить знаніе французскаго языка. Въ отвтъ на мои слова послдовалъ ревъ, и евнухъ изо всей силы ударилъ кнутомъ по прилавку. Онъ вращалъ зрачками, какъ безумный. А красавица, что сдлала она? Вскочила, чтобъ защитить меня своимъ собственнымъ тломъ, закричала: прежде чмъ пролить его кровь, пролей мою? Ничего подобнаго! Пальцемъ не пошевельнула! Она слегка вздрогнула, когда евнухъ ударилъ кнутомъ, но попрежнему продолжала болтать и разсматривать товары. Тогда я ее покинулъ. Если я ничего не значу, то мн здсь нечего и длать! Я пошелъ спасаться на свой диванъ и, вернувшись туда, оглянулся: неудачная аттака, никакой капитуляціи! Турчанки не годятся для этого. Он могутъ сидть часами на одномъ мст и осматривать мишуру, блестки и всякую дрянь, он не развиваютъ своего ума остроумными разговорами. Потому он и превращаются въ ничтожныхъ людей — он смются надъ пустяками, украшаютъ своихъ дтей цвтами. Опечаленный, я протягиваю руки къ обимъ красавицамъ и говорю: ‘Я бы взялъ васъ съ собою въ Европу, научилъ бы васъ играть на рояли, писать романы, требовать права голоса! Но вы предпочитаете терять время на базарахъ, вмсто того, чтобы занять должность въ контор или руководить школой, понимаете ли вы разницу? Вы лежите, ничего не длая, на своихъ диванахъ и приказываете приводить себ цыганъ съ улицы, чтобы они вамъ что-нибудь протанцовали! Есть ли въ этомъ смыслъ? О вы, смуглыя одалиски, вы доведете Турцію до разоренія! Вы дойдете до того, что не сможете быть матерями! Вы больше не будете на это годиться, такъ какъ не дорожите своимъ человческимъ достоинствомъ и бгаете съ мшечками золота въ карман, чтобы бросать ихъ въ лицо нахальнымъ эффенди! Вы занимаетесь всякой ерундой и скользите на конькахъ по всему отечеству! Смуглыя одалиски, вы разорите свое отечество…’
Моя спутница покончила, наконецъ, свои дла. Три пакета лежатъ на прилавк. Я вынимаю свой кошелекъ — мой маленькій благословенный кошелекъ, полный благороднаго металла, и начинаю отсчитывать безконечное количество золотыхъ. Грекъ считаетъ со мною вмст. ‘Еще пять такихъ’, говоритъ онъ, ‘и тогда довольно.’ Я прибавляю еще пять золотыхъ и называю его кровопійцей. Мы выходимъ опять на улицу. Теперь прямо въ гостиницу, думаю я. Грекъ намекаетъ на экипажъ. ‘Къ чему?’ ‘Для васъ же, далеко.’ Я посмотрлъ на него, пакеты дйствительно были тяжелые: но вдь онъ нашъ слуга. ‘Ну, возьмемъ экипажъ!’ говорю я нехотя. И мы узжаемъ. Подъзжая къ мосту, моя спутница вдругъ приказываетъ поворачивать обратно. ‘Что случилось?’ спрашиваю я. ‘Булавка’, говоритъ она, ‘булавка съ бирюзой’. Тогда я горько усмхаюсь, качаю головой на особый ладъ, что равносильно обвинительному приговору!

Tуpoкъ.

Вотъ уже триста лтъ, какъ Турція идетъ назадъ. Когда-то было иначе. Великій султанъ предводительствовалъ многими неотразимыми ордами, и стоило ему только топнуть ногой, какъ вся Европа содрогалась отъ ужаса. Большая часть свта принадлежала ему, и, когда онъ говорилъ, ‘земля безмолвствовала’. Онъ доходилъ до Вны. Наши прадды дрожали передъ нимъ. Стамбулъ былъ центромъ всего міра, разсадникомъ культуры. Почва была благодарна для построекъ, и уже римляне соорудили здсь великолпные храмы, театры, дворцы, статуи, термы, со временемъ городъ все боле и боле обогащался драгоцнностями и сокровищами, которыя привозились посл удачныхъ войнъ изъ Греціи, Италіи и Египта, сюда съзжались художники, ученые изъ центральной Азіи, Индіи, Египта и Аравіи, здсь основывались высшія школы, музеи, библіотеки, строились мечети, мавзолеи, фонтаны, арки, покрытыя сводами галлереи и башни. Цлые караваны верблюдовъ привозили все новыя и новыя чудеса въ Стамбулъ. А султанъ сидлъ въ своемъ великолпномъ серал и никто на свт не смлъ ему противорчить! Да, это были блестящія времена для Стамбула! Но иногда случалось, что такое могущество бывало не подъ силу правителю, оно давило его къ земл, тогда онъ оглядывался вокругъ себя и видлъ, что зашелъ слишкомъ далеко. Онъ отдавалъ приказъ, чтобы никто съ нимъ не говорилъ и никто за нимъ не слдовалъ. Куда онъ направлялся? Онъ спускался въ свои сады, чтобъ тамъ открыть свое сердце Аллаху, онъ шелъ къ дервишамъ, чтобы въ танцахъ унизить свое достоинство, въ горы, въ уединенные монастыри, гд надвалъ власянщу и постился дни и ночи, хотя владлъ большей частью міра! Посл этого времена измнились, могущество Турціи не давило больше ни одного султана. Начиная съ ХІІ-го столтія Турція идетъ назадъ: страшный воинственный народъ погрузился въ мечты. Но все-таки Турція была въ свое время одной изъ самыхъ могущественныхъ державъ на земл. А потомъ наступилъ день, когда варварскія державы могли, наконецъ, сыграть шутку съ султаномъ, этимъ всемогущимъ султаномъ, котораго никто больше не боялся, котораго вс теперь эксплоатировали — властелиномъ безсилія! Научная жизнь и искусства въ Стамбул пришли въ упадокъ, постройки разрушались, а турецкій султанъ сидлъ въ своемъ великолпномъ серал, ‘какъ больной человкъ’. Ужъ дды наши воспрянули надеждой, приближался конецъ могуществу Турціи. А родители наши имли основаніе потирать себ руки отъ удовольствія: Англія, Франція и Россія соединились и уничтожили Турцію при Наварин. А мы? Мы видли, какъ Турція потеряла остатокъ своего могущества. И все-таки Турція одно изъ самыхъ сильныхъ государствъ на земл. Подъ ея скипетромъ находится сорокъ милліоновъ людей. Она владетъ несмтными богатствами. И обладаетъ непоколебимымъ ученіемъ Магомета.

* * *

Когда султаны увидли, что страна ихъ приходитъ все въ большій и большій упадокъ, многіе изъ нихъ погрузились въ мрачныя размышленія, другіе проводили дни въ празднествахъ и увлекались пьянствомъ и развратомъ.
Нкоторые ршились на войну, когда Европа вздумала слишкомъ угрожать ихъ могуществу и захотла общими силами отнять у полумсяца его владнія. Но турки не были въ состояніи успшно сопротивляться. Они боролись, какъ герои, какъ дикіе зври, но чего могли они достигнуть своими кривыми саблями и копьями? Страшныя дальнобойныя огнестрльныя орудія отрывали имъ головы. Они не отступали, они шли въ аттаку, но были побждены. Абдулъ Гамидъ II унаслдовалъ серьезную войну. Въ годъ своего вступленія на престолъ онъ долженъ былъ защищаться противъ Россіи. Онъ былъ побжденъ. Онъ потерплъ пораженіе какъ и многіе изъ его предковъ. Что же случилось съ турецкими ордами? Разв не подступали он когда-то подъ самую Вну? Неужели калифъ долженъ былъ постоянно терпть пораженія? Неужели духъ пророка покинулъ его? Ни въ коемъ случа, духъ пророка витаетъ надъ нимъ, и въ Плевн турки совершили чудеса. Нкоторые выдающіеся по уму турки внушили Абдулъ Гамиду, что слдовало бы замнить кривыя сабли боле усовершенствованнымъ оружіемъ. Если пророкъ когда-то одерживалъ побды, то причиной тому, помимо личной помощи Аллаха, было то, что онъ пользовался лучшимъ оружіемъ своего времени. И какъ же иначе могли калифы въ позднйшія времена покоритъ Аравію, завоевать Сирію, Палестину, Мессопотамію, Персію, Египеть, Сверную Африку, Испанію, Сицилію и проникнуть во Францію? Случилось ли это при помощи нильскаго тростника или мшковъ съ пескомъ изъ пустыни Сахары? Это случилось благодаря мечу, лучшему мечу въ свт! Война съ русскими была урокомъ для Абдулъ Гамида. Онъ реорганизовалъ войско и снабдилъ его современнымъ оружіемъ. Онъ пригласилъ лучшихъ учителей Европы, чтобъ т научили его обращаться съ этимъ оружіемъ. Въ начал онъ былъ реформаторомъ не по склонности или желанію, а по необходимости. Но не только нужда открыла глаза самодовольному азіату. Вдь азіатъ вритъ въ Бога и Великаго Божьяго пророка, какъ же можетъ онъ терпть неудачи? Дло въ томъ, что Европа сдлалась слишкомъ сильной, и турецкій султанъ принужденъ былъ перемнить весь свой личный образъ мыслей и заимствовать различныя нововведенія въ такомъ возраст, когда азіатъ перестаетъ уже развиваться. Никто не переживалъ большаго чуда!
И не одинъ правоврный турокъ ломаетъ голову и понын, почему его падишахъ не истребилъ Европы вмсто того, чтобы заимствовать у нея оружіе и другія изобртенія. Что сдлалъ бы на его мст Солейманъ-Молнія? Увы, правоврный турокъ не понимаетъ, какъ плохи дла его падишаха! Вотъ сидятъ три, четыре могущественныхъ иностранца въ своихъ дворцахъ въ Пер и ршаютъ, что долженъ длать падишахъ. И горе ему, если онъ не исполнитъ ихъ требованій! Вотъ какія дла! Еще не извстно, можетъ быть, Абдулъ Гамидъ самъ заразился европейскими идеями. Если и не доврять немногимъ благопріятнымъ отзывамъ объ этомъ человк, которые утверждаютъ, что ‘во всемъ, за исключеніемъ религіи, онъ боле европеецъ, чмъ азіатъ’, все же его правительственныя распоряженія говорятъ въ его пользу. Вс т преобразованія, которыя онъ ввелъ двадцать пять лтъ тому назадъ, были сдланы по необходимости, то, что онъ ввелъ съ тхъ поръ, начинаетъ носить отпечатокъ его личныхъ убжденій. Въ извстномъ направленіи онъ вводитъ больше реформъ, чмъ отъ него требуется, такъ, напримръ, онъ основываетъ въ Турціи прекрасныя учебныя заведенія. Кто ему это приказалъ? Неужели онъ самъ догадался, что система Солеймана-Молніи устарла и что онъ долженъ пытаться побить Европу ея собственнымъ орудіемъ? Какія учебныя заведенія можно основать въ Турціи? Мы всюду и всегда слышимъ безотрадный крикъ о неудержимомъ упадк Турціи. Непосвященному, который случайно ознакомился съ этимъ предметомъ или какъ-нибудь невзначай встртился съ туркомъ, отвтившимъ на предложенные вопросы — этому непосвященному можетъ показаться, что дло просвщенія въ Турціи далеко не такъ безотрадно, какъ объ этомъ привыкли говорить. Тамъ существуютъ, во-первыхъ, дтскія начальныя школы, казенныя и частныя, въ которыхъ учатъ читать и писать. Это одно что-нибудь да значитъ, такъ какъ пророкъ ихъ, подобно пророкамъ другихъ народовъ, не умлъ писать, и только тогда, когда онъ старался подражать другимъ пророкамъ, онъ длалъ разные знаки на песк. Это ужъ другое дло, что турки не особенно ловки въ трудномъ искусств писанія буквъ! Довольно значительный процентъ французскаго населенія также не уметъ читать и писать. Затмъ, почти во всхъ большихъ городахъ Турціи существуютъ школы для дальнйшаго развитія: учительскія семинаріи, наконецъ, университетъ въ Константинопол. Въ университет четыре факультета, о томъ, какъ здсь поставлено преподаваніе, я не могу дать никакихъ свдній, да и вообще ни въ коемъ случа не хотлъ бы давать о нихъ отзыва. Въ 1892 г. правительству вздумалось учредитъ особый сельско-хозяйственный департаментъ и крестьянскій банкъ, который снабжалъ бы земледльцевъ деньгами на умренныхъ условіяхъ. Затмъ здсь существуютъ школы агрономовъ и ветеринаровъ, съ лучшими преподавательскими силами. Правительство обратило свое вниманіе и на лса, въ Турціи громадные лсные участки, среди которыхъ попадаются драгоцнные сорта деревьевъ, какъ напримръ: оливковое, кедровое, черное дерево. Эти цнности слдуетъ правильно эксплоатировать, и правительство основало лсные институты для урегулированія вырубки лса и новаго облсенія. Въ 1885 году была основана рыболовная школа при департамент эксплоатаціи рыбнаго богатства на африканскомъ побережьи, въ 1888 году открылась школа шелководства по систем Пастэра — это очень важныя промыселъ для турецкаго населенія. Ко всему этому надо прибавить военныя школы, частныя учебныя заведенія, философскія общества, монастыри, пріюты, коммерческія школы, библіотеки, издается также нсколько газетъ. Казалось бы, что за послднее двадцатипятилтіе Турція на пути къ прогрессу. Даже для тхъ, кто видитъ высшее счастье въ жизни въ желзныхъ дорогахъ, дло не совсмъ безнадежно. Въ пятилтній промежутокъ времени, отъ 1888 до 1893 г., Турція дала концессію на двнадцать желзныхъ дорогъ, часть которыхъ теперь закончена, а часть еще строится! Но правоврный турокъ все-таки не понимаетъ, къ чему его падишахъ заимствовалъ вс эти странности европейской жизни. Онъ не можетъ понять, почему нкоторыя великія державы имютъ свои почтовыя вдомства въ собственномъ город падишаха? Почему они не хотятъ пользоваться турецкимъ почтовымъ вдомствомъ? Потому что оно не надежно. И такъ какъ оно не надежно, они безъ дальнйшихъ разговоровъ устраиваютъ въ чужой стран свои собственныя почтовыя вдомства! Этого никакъ не можетъ понятъ правоврный турокъ! Но Абдулъ Гамидъ и его правительство, вроятно, понимаютъ это! Въ апрл 1901 года турецкій посланникъ въ Париж обратилъ вниманіе Высокой Порты на то, что въ младотурецкомъ революціонномъ комитет, имющемъ свое мстопребываніе въ Париж, хранятся планы дйствій. Посланникъ посовтовалъ Порт наложить арестъ на почтовыя сумки, приходящія изъ-за границы. Порта такъ и сдлала, она не трогала корреспонденціи посольства, не вскрывала и задерживала корреспонденцію младотурокъ. Тутъ державы заволновались, начали протестовать и потребовали, чтобъ дло было немедленно исправлено.
Порта начала давать объясненія и защищать необходимость подобнаго образа дйствій, стали угрожать Турціи войной.
Порта отправила своего министра иностранныхъ длъ съ письмомъ къ четыремъ сильнымъ властелинамъ, живущимъ въ Пер, въ этомъ письм правительство извинялось за то, что осмлилось наложить запретъ на письма революціонеровъ и общало этого больше на длать! Нмецкій посланникъ удовлетворился этимъ, но три другихъ властелина отказались принятъ извиненіе Порты и продолжали угрожать ей. Три дня спустя турецкій министръ иностранныхъ длъ опять покорно отправился къ могущественнымъ властелинамъ, съ той же просьбой, съ тмъ же извиненіемъ! И, наконецъ, прошеніе Порты было удовлетворено — изъ милости! Нтъ, если бъ рчь шла даже о жизни, и то правоврный турокъ не понялъ бы подобнаго образа дйствій своего падишаха!

* * *

Падишахъ, врно, уменъ! Падишахъ, вроятно, преслдуетъ этимъ какія-нибудь цли! Во-первыхъ, онъ уменъ по необходимости, затмъ онъ уменъ по разсчету, изъ политическихъ цлей, по наклонности! Кто знаетъ! Можетъ быть, у него дйствительно есть какая-нибудь цль… Дло дошло до войны съ Греціей, этой старой турецкой провинціей, которую державы въ 1829 году отъ нея отдлили, Греція захотла присоединить къ себ Критъ. Произошла война, и маленькая, плохо вооруженная Греція была побждена, но у нея были кое-какія связи. Когда Турція завоевала ессалію, державы ршили, что она не иметь права удержать ессаліи, затмъ он ршили, что Турція можетъ обойтись безъ Крита, котораго она никогда не теряла. Такимъ образомъ, побда осталась безъ вознагражденія, но сама по себ это была величайшая побда султана надъ всмъ Востокомъ: оружіе Ислама окончательно поразило христіанскую державу! Оказалось, что Абдулъ Гамидъ разсчиталъ врно. Купивъ европейскія орудія и научившись ими владть, онъ могъ теперь вести войны со счастьемъ, присущимъ прежнимъ калифамъ. Вдь онъ все еще властвовалъ надъ самымъ упорнымъ, самымъ воинственнымъ народомъ въ мір и сражался за дло пророка. Подавленное до этихъ поръ самосознаніе турокъ посл войны сразу поднялось. Радость охватила приниженный народъ и въ мечетяхъ днемъ и ночью возсылались благодарственныя молитвы Аллаху. Немногіе думали о томъ, какъ мала Греція, а вс говорили о могуществ Турціи. Радость царила не только въ Турціи, по всему Востоку, гд только царитъ исламъ, замчалось ликованіе. Почти триста милліоновъ магометанъ, разбросанныхъ по Азіи, Африк и Европ, устраивали у себя торжественныя иллюминаціи, собирали деньги въ пользу турецкихъ войскъ, отправляли депутаціи въ Константинополь, чтобъ благодарить султана за то, что онъ сдлалъ, даже враждебно настроенныя арабскія племена поднесли султану крупный денежный подарокъ, чтобы онъ употребилъ его на благо ислама! Вдь турецкій султанъ наслдникъ пророка и калифъ ислама. И война и миръ на восток зависятъ отъ плаща пророка… Кто же этотъ пророкъ? Ни въ одного смертнаго не врили такъ твердо, какъ въ него! Онъ вышелъ изъ народа, поклонявшагося каменнымъ богамъ, онъ воскресилъ вру въ единаго истиннаго Бога, онъ создалъ міровую религію. Магометане преданы слпо и неистово своему пророку! А онъ самъ возсдаетъ въ садахъ вчности и ожидаетъ ихъ! Магометъ, сынъ Абдулы, родился въ Мекк, въ 569 году. Его родители были бдные люди, но принадлежали къ знатнйшему роду Корейшитовъ, его семья была всми уважаема, такъ какъ сначала отецъ его, затмъ дядя были старостами храма въ город. То была почетная должность, такъ какъ Мекка съ незапамятныхъ временъ была священнымъ городомъ, а Кааба — величайшей святыней Аравіи. На двадцать пятомъ году жизни Магометъ женился на вдов Кадиша и разбогатлъ, почти одновременно съ этимъ онъ началъ страдать припадками эпилепсіи. Онъ не придавалъ никакого значенія богатству и чувствовалъ себя неловко въ той сфер уваженія, которая его окружала, благодаря образу своей жизни онъ завоевалъ себ почетъ и уваженіе, въ которомъ ему не отказывало ни одно племя. Онъ утратилъ это уваженіе на сороковомъ году жизни, когда начали искать уединенія и его стали посщать откровенія. Только жена его и немногіе родственники врили въ его экзальтацію, остальная его семья, весь родъ Корейша, вся Аравія смялись надъ нимъ и его мечтаніями, а когда онъ однажды созвалъ громадную толпу народа и объявилъ себя пророкомъ, въ него стали кидать каменьями, его били и даже покушались на его жизнь. Нтъ пророка въ своемъ отечеств, Магометъ бжалъ въ Медину. Здсь вра въ его пророческую миссію стала расти съ невроятной быстротой. Въ его ученіи есть извстная обоснованность, часть онъ заимствовалъ изъ христіанской религіи, часть изъ Мишны и Талмуда, онъ проповдывалъ возстановленіе вры въ единаго Бога Авраама и уничтоженіе всхъ идоловъ! Посл цлаго ряда откровеній, онъ началъ диктовать коранъ, который и былъ записанъ. По мр того, какъ распространялся коранъ, число его приверженцевъ все боле и боле разросталось, длалось массовымъ и могущественнымъ. Опираясь на это могущество, Магометъ ршился дйствовать силой противъ силы: ему было дано откровеніе, что исламъ долженъ распространяться силой оружія. Не усплъ онъ прійти въ себя посл сильнаго эпилептическаго припадка, какъ возвстилъ это ученіе пророческимъ голосомъ. Аллахъ посылалъ многихъ пророковъ, Іисусъ Христосъ былъ однимъ изъ нихъ. Онъ былъ справедливъ, велъ безкорыстную жизнь, совершалъ чудеса и все-таки все это, вмст взятое, не исправило людей. Меня, Магомета, послдняго пророка, Аллахъ послалъ съ мечомъ! Какъ это должно было прійтись по вкусу арабамъ, этимъ прирожденнымъ воинамъ и пиратамъ пустыни, когда самъ Богъ разршилъ, даже приказалъ вести войну! И война началась. Магометъ завоевалъ Мекку, покорилъ себ сосднія племена евреевъ и арабовъ, одержалъ побду надъ римлянами въ Сиріи. Магометъ умеръ, а война все продолжалась, везд торжествовалъ исламъ, войн не предвидлось конца! Отличительной чертой магометанскаго воина было то, что онъ шелъ въ сраженіе ликующій, свободный, не чувствуя надъ собой начальства, не имя другой мысли въ голов, какъ только ту, что слдуетъ одержать побду надъ врагомъ! За каждую каплю крови, которую онъ прольетъ за свою вру, онъ будетъ щедро вознагражденъ въ загробной жизни! Останься онъ въ живыхъ, ему пришлось бы дожидаться награды, если же онъ погибнетъ на войн, онъ идетъ прямо въ рай. Коранъ подробно описываетъ это благополучіе: оно заключается — по представленію арабовъ — между прочимъ въ томъ, что будешь жить въ шелковыхъ шатрахъ, на молочныхъ ркахъ, въ горахъ, усянныхъ цвтами. Земля въ райскомъ саду подобна пшеничной мук, когда втеръ колышетъ деревья, то въ саду звучитъ дивная музыка. И каждому поборнику вры прислуживаютъ темноокія гуріи! Было ли правильно итти на войну съ такимъ равнодушіемъ къ смерти? Нужно ли было защищаться, скрываться? На эти вопросы Магометъ далъ отвтъ, который въ позднйшія времена долженъ былъ получить величайшее значеніе, онъ сдлалъ воиновъ ислама непобдимыми. Это было посл битвы у Огада, гд погибло много народа, въ томъ числ родной дядя Магомета, войска окружили Магомета и дали ему возможность спастись. Тогда пророкъ возвстилъ — какъ волю Господа — ученіе о предопредленіи: судьба каждаго заране предусмотрна Аллахомъ, когда насталъ его часъ, ему не миновать смерти, будь то на пол сраженія, или на одр болзни. Дйствительно, Магометъ отлично понималъ разницу между солдатами, которые берегутъ себя, и войскомъ, которое смло идетъ въ бой на жизнь и на смерть, сознавая, что все уже заране предусмотрно судьбой. Вра въ предопредленіе должна была создать слпую дисциплину и на вс времена предотвратить недовольство и деморализацію въ войск, что, вроятно, и было заране разсчитано Магометомъ! Магометъ не считался особенно выдающимся полководцемъ, но за то онъ былъ блестящимъ военнымъ теоретикомъ. Чтобы дать войн первенствующее значеніе, онъ не побоялся даже осквернить субботу. И онъ отважился на этотъ шагъ въ то время, когда его авторитетъ не былъ еще утвержденъ. Во время рамадана, священнаго мсяца, когда вс должны быть въ мир, онъ веллъ сдлать нападеніе на караванъ, шедшій изъ Мекки. Тогда противъ него поднялась цлая буря, но Магометъ возвстилъ посл слдующаго припадка божественную санкцію проступка и веллъ записать его въ коранъ. Эта санкція была отмчена калифами на будущее. Пророкъ оставилъ посл себя, между прочими мелочами, плащъ. Этотъ плащъ хранится въ старомъ серал въ Константинопол, калифъ, турецкій султанъ, является его хранителемъ. Дло заключается въ слдующемъ: этого плаща никто никогда не долженъ видть, разв только, когда исламъ будетъ въ большой опасности. И только тогда, когда наступаетъ такая опасность, плащъ долженъ быть развернутъ передъ глазами всего народа высоко въ воздух. Тогда каждый магометанинъ долженъ взяться за оружіе, чтобы защищать свою вру. Это развертываніе плаща никогда не потеряетъ своего дяствія, показать его, значитъ, показать могущество! Это послднее убжище калифа. Радость охватываетъ Востокъ по случаю побды надъ Греціей и одновременно растетъ ненависть къ неврующимъ. Дйствія христіанскихъ державъ на Восток еще боле разжигаютъ эту ненависть. Въ одинъ прекрасный день она можетъ вспыхнутъ яркимъ пламенемъ! Христіанскія державы относятся къ этому легкомысленно, ни одна страна не можетъ бороться съ Европой, ее едва ли могъ бы побороть весь міръ! Но пожаръ на Восток можетъ быть причиной тому, чего опасается все человчество, а именно мірового пожара! Съ огнемъ не играютъ. А если съ нимъ играютъ, то многіе должны принять въ этомъ участіе. Тотъ, кто его зажигаетъ — долженъ быть никто! Говорятъ о томъ дн, когда Россія будетъ стоять въ Константинопол. Но весьма возможно, что Россія никогда не будетъ стоять въ Константинопол, когда государство слишкомъ разростается, сама судьба дробитъ его на части и длитъ завоеванныя страны. Отъ Европы зависитъ, гд будутъ границы Россіи у Чернаго моря, и странно — это зависитъ отчасти и отъ самого Востока! Пускай дло идетъ такъ, какъ оно шло до сихъ поръ и даже немного хуже. Востокъ тихо и медленно приготовляется и въ одинъ прекрасный день онъ будетъ во всеоружіи. По разсчету знатоковъ Востокъ избралъ врный путь, по которому будетъ слдовать и дальше. Если состоится магометанскій тройственный союзъ, Востокъ будетъ далеко не безсиленъ, Турція, Персія и Афганистанъ защищаютъ одно и то же дло. За то же самое дло будутъ сражаться восемьдесятъ милліоновъ магометанъ, подвластныхъ Англіи, сорокъ милліоновъ въ Кита, тридцать милліоновъ въ Африк, сорокъ милліоновъ, подвластныхъ русскому и голландскому государствамъ. Если сосчитать вс эти милліоны, сумма получится изрядная! Изъ этихъ милліоновъ выйдутъ сотни тысячъ людей, способныхъ къ бою. Къ этому надо прибавить то, что магометанскія государства съ Турціей во глав изучаютъ европейское военное искусство и пріобртаютъ современное оружіе, что въ ихъ распоряженіи солдаты, являющіеся защитниками ислама, что они обладаютъ плащемъ пророка… Правоврный турокъ можетъ быть покоенъ: его падишахъ длаетъ все, чего требуетъ время. Падишахъ уменъ и началъ учиться. ‘Больной человкъ’ понимаетъ игру, пока онъ только выжидаетъ, крпнетъ и умножаетъ свои силы. Три могущественныхъ властелина въ Пер должны бы подумать о кокомъ-нибудь другомъ удовольствіи, чмъ разжигать огонь на Восток! Имъ слдовало бы поучиться у четвертаго сильнаго властелина, который съ серьезностью, свойственной германцу, цивилизуетъ, эксплуатируетъ Турцію подъ самымъ ихъ носомъ. Результаты этой тактики когда-нибудь да обнаружатся! ‘Больной человкъ’ смотритъ за предлы Востока и разсчитываетъ.
Онъ идетъ все впередъ и впередъ, силы прибавляются, уже свтаетъ! ‘Больной человкъ’ на берегахъ Босфора и есть тотъ самый человкъ, который въ одинъ прекрасный день появится въ серал старыхъ султановъ, развернетъ плащъ пророка и зажжетъ пожаръ на весь міръ. Таковъ онъ. Исламъ когда-то былъ носителемъ высокой культуры. Въ Константинопол, столиц магометанской конфедераціи, цивилизація Востока и Запада смшала бы свои источники и, быть можетъ, создалась бы новая культура! Есть же глупцы, которые не признаютъ, что благосостояніе настоящей и будущей жизни заключается въ постройк желзныхъ дорогъ, соціализм и американской реклам. Эта культура могла бы быть культурою купцовъ, она могла бы существовать, какъ маленькая рдкость, которую милліардеры міра сего могли бы себ позволить!
Гамсун Кнут
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. В стране полумесяца, Гамсун Кнут, Год: 1904
  2. Духовная жизнь Америки, Гамсун Кнут, Год: 1889
  3. В сказочной стране, Гамсун Кнут, Год: 1903
  4. Очерки, Гердер Иоган Готфрид, Год: 1818
  5. Мистерии, Гамсун Кнут, Год: 1892
  6. А жизнь идёт…, Гамсун Кнут, Год: 1933
  7. Очерки Лондона, Диккенс Чарльз, Год: 1836
  8. Исповедь, Руссо Жан-Жак, Год: 1769
Электронная библиотека