КОРЧМА
КОРЧМА
Исторический очерк
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Корчма, Прыжов Иван Гаврилович, Год: 1866
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Прыжов И. Г. Очерки русского быта
М.: Институт русской цивилизации, 2017.
История корчмы — это история ополячения, онемечения, отатарения — словом всего, чего хотите, только не развития славянской жизни из славянских начал.
Один из главных признаков сложившейся народной жизни — это следы социального ее устройства, которое проявляется в организации городских общин (гильды-братчины, цехи-артели) и в заведении питейных домов. Общественные питейные заведения делаются известными на Западе со времени Карла Великого. Здесь сходятся все, и светские, и духовные, и в капитуляриях Карла Великого и его преемников не раз повторяются предостережения благоразумной администрации, ‘ut monaehi et clerici tabernas non ingrediantur edendi vel bibendi causa’ {То есть ‘чтоб монахи и духовные лица не ходили в корчмы для еды и для питья’.}. С тех пор эти питейные дома живут и развиваются вместе с остальной жизнью Европы вплоть до настоящей минуты (Delvau. Cafes et cabarets de Paris. Paris, 1862). Древнеславянские общественные заведения, куда народ собирался для вершения общественных дел, для бесед и попоек, назывались корчмами. ‘Корчма’ вместо ‘кормча’ (Микуцкш. Отч. по II отд. Ак. н. Отч. 6-й. С. 25) от. серб, ‘крма’, церковнослав. ‘кръма’ — нища, русск. ‘корм’, откуда серб, ‘крмача’, родител. — ‘крмача’. От славян корчма перешла к эстам (Korts, Kortsmit) и к финнам. Корчмы, следовательно, были питейными и съестными домами. Здесь, в корчмах, приставы передавали народу постановления правительства, здесь судились и разбирались возникавшие между приезжими и гостями споры, и корчмы долго заменяли позднейшие ратуши и были гостиными дворами (Погодин. Исторический сборник. IV. С. 225). Начиная с XI века мы встречаем корчмы на Руси киевской, у новгородских славян, у болгар, сербов, в Чехии (Mater Verborum), в Польше, в Жмуди (Устава земли Жомойтской) и у славян прибалтийских. В Сербии, как и везде, продажа напитков вольная. Ду-шан (1336-1355), подтверждая дубровницким купцам свободную продажу питей, говорит: ‘и крьчьму да носе’ (Майков. История сербского языка. С. 90). Впоследствии именно в наше время, под влиянием неметчины, корчма у сербов исчезает (Вук. Кар. Срп. рjечн. С. 309), но остается еще у болгар, где она сохраняет свое старинное народное значение и отличается от ‘механы’ (гостиница, городской трактир, питейный дом), заимствованной от венгров или от турок. Южнославянская крчмарица, кръчмарка (корчмарка) — это не теперешняя великорусская целовальничиха, а, напротив, один из лучших членов сельского мира. В песнях южных славян корчмарка постоянно является лучшим другом народных героев. У каждого из них есть своя посестрима-корчмарица, которая ухаживает за своим милым, спасает его от гибели. В корчмах проводит время за вином знаменитый герой южнославянского эпоса Кралевич Марко {См. гл. IV ‘Истории кабаков в России в связи с историей русского народа’.}:
Вино пию Кралевиче Марко,
Вино пию у’ладна ме’ана1.
1 В холодной, прохладной корчме.
Так начинаются почти все песни о Марке Кралевиче, и в одной из них корчмарка Ангелина спасает своего побратима Марка Кралевича от врага его, Гина Арнаутина, в другой песне она отправляется в Софию и сватает за Марко дочь болгарского царя Шишмана (Попов. Путешествие в Черногорию. С. 49, 58). Теперешняя болгарская корчма обыкновенно состоит из одной комнаты, посреди ее — огнище, где пылает огонь, в крыше сделано отверстие для дыма, вокруг огнища стоят столики и стулики, на которых сидят гости — старики, собирающиеся для бесед, певцы, которые рассказывают о старине, нищие и постоянные члены корчмы — портной, обшивающий всю окрестность и знающий все новости, поп как один из главных членов сельской общины и дьячки. В углу корчмы приделана лавочка, где продают веревки, орехи, фасоль, пшено, и тут же стоят бочки вина и ракии (водки). К бочке приделана втулка (канелка), заткнутая чепом, из бочки вино наливают в жестяную кружку (ока) или в глиняный кувшин (пукал), откуда оно разливается в чаши. Древнеславянские напитки — квас, пиво и мед — совершенно исчезли у болгар, сменившись виноградным вином, доступным на юге всякому человеку, и водкой, употребляемой только людьми богатыми. У шопов, где больше сохранилось остатков старины, существуют еще истые славянские корчмы с девушками-корчмарками. Корчмы западных славян являются уже центрами общественного, финансового и юридического управления (Preusker. Blicke in die vaterlndische Vorzeit. С 1, 121 и др.). Сначала они, как и везде, были вольными учреждениями, куда народ спокойно сбирался по торговым дням, потом делались княжескими, казенными или вместе с землей переходили в наследственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить libera taberna (Валуев. Симбирский сборник. I. С. 31), или к духовенству, к епископам, монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы, taberna occulta, известные с XII века (Погодин. Исторический сборник. IV. С. 222). В винодольском законе хорватов, по рукописи XIII века, упоминаются уже немецкие ‘товерна’ и ‘товернар’, но на полях рукописи, для означения корчмы, изображен стол, а на нем ведро, кружка и жмуль (Чтения. 1846. IV С. 27. 41). В Померании корчма, находившаяся в зависимости от жупана, стояла непременно на каждом рынке, в каждой жупе и была центром финансового управления округа. В Колобреге при двух жупанах было и две корчмы (Гильфердинг. История балтийских славян. LIX). В польских городах везде, на площади или рынке, среди города стояла корчма, также называемая таверной. В Богемии и Польше, начиная с XI века, известны корчмы вольные и казенные. В иных городах было от двух до четырех корчем: ‘in Bitom targowe duae tabernae, in Siewor novum targowe, una taberna, ad magnum sal quatuor tabernae’ (Szczygielski. Tinecia. II. С 138, Погодин. Исторический сборник. IV С. 225). Свободные корчмари подлежали ведомству и дворовому суду (curia) того господина, на земле которого находилась корчма. В юго-западной Руси доселе еще удержалась древ-неславянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки старинных огромных корчем, превращенных теперь в заездные домы и составляющих как бы кварталы местечка (Шпилевский. Путешествия по Полесью и Белорусскому краю. С. 160). И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже около кабаков (Этнографический сборник. I. С. 226), то в Виленской губернии еще по-прежнему все общественные дела решаются в корчме (Там же. С. 290), и во всей Белоруссии и Украине, несмотря на все усилия обратить корчму в шинок или кабак, она доселе еще служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белоруссии бабку после крестин ведут в корчму, свадьба, отправляясь в церковь, заезжает в корчму. Двор корчмы или стодола (сарай при корчме) служит местом собраний парней и дивчат, которые собираются сюда плясать под музыку (Энтографический сборник. П. С. 241, ‘Вестник Европы’. 1828. Кн. 5-8, С. 77). ‘Що божоі, неділі, чі праздника, після обіду, хлопці та дівчата сходютця до корчми оттанцювать, а хозяіни и жінкі збираютця до іхъ додивитись та побалакать де о чім, а під час и чарку горілкі випить. От зібралось біля корчми людей вже чи мало, музики грають, парубокъ с дивкою танцюе, а старійши, люльки запаливши, посідалі собі на приспі тай балакаютъ’ (‘Основа’. Январь 1862). ‘Да не всіжь и пьяниці, — рассказывает другой. — Одні приходятъ сюда побачитись з добрими людьми да побалакать, а другі — так, як оце й я — щоб послухать розумних людей и почуть що робитця у світі’ (‘Основа’. Июль 1861). В праздник, когда нет дела, ‘чоловік’ с утра уже идет в корчму и говорит же не: ‘Нада схадзиць на часок в карчму’, — и идет, вполне уверенный, что останется там до обеда или до вечера. Жена обыкновенно отвечает: ‘пайдзешь на часок, а прасядзишь да начи, вицъ в карчмы смаляныи лавки: как сядзишь, так и паралипнешь’ (Энтографический сборник. П. С. 242). Итак, корчма Южной Руси представляется нам коренным народным учреждением, из которого, при движении народной жизни, могло б вырасти то, что у нас именуется клубами и собраниями, но только в более приличном виде. Тогда как из нашего собрания, пожалуй, выведут человека, к нему не принадлежащего, из свободной народной корчмы не выведут никого, и тогда как у нас женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клуба — одни мужчины, в корчму входят все: и мужчины, и девушки. Здесь-то, в корчме, гуляла и прекрасная благородная Бондарувна, жертва польских насилий и один из лучших женских образов украинской поэзии…
Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак или шинок, куда теперь и дівчата частуют (‘Основа’. 1861. Х, XVI. С. 85, 60, 61, XIX. С. 130), но уже к позору нашей современности, столь неприлично гордой своими успехами… дівчата, ночные собрания которых разгоняют для ‘порядка’, собираются в корчмы пить…
Так как в корчме продавались питья, то отсюда и самое продажное питье получило название корчмы (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятниках Древней Руси (Miklosich. Lex. Fase. II. С. 318), у сербов ‘продаjе на крчму’ — значит продавать по мелочи. Слово ‘кръчьмьница’ встречается в древнейшем переводе пророчеств Исайи (Описание славянских рукописей. М., 1855-1869. Т. I. С. 88). В древнеболгарском языке ‘кръчьмница’ — taberna, ‘кръчьбьник’ вместо ‘кръчьмьник’ — И с тех пор, вслед за древнеболгарским языком, во всех древнерусских сочинениях кабаки и питейные дома всегда называются корчемницами и как будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя. ‘Приключился, — говорит одна легенда, — яко нщи человцы честніі по мірскому в корчемницм піяху, и глаголюще с собою о разных вещах’ (Памятники старинной русской литературы. I. С. 141). Корчму знает ‘Русская Правда’, составленная около XII века, может быть, в Новгороде, и, подобно сербам, употребляет слово ‘корчьмствовать’ в значении мелкой, розничной продажи. На северо-востоке Руси, где общественная жизнь развита была гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корчем, напротив того, в Киеве, удивлявшем в XI веке своим народонаселением, своими восьмью рынками и несметным множеством товаров, в не менее богатом Новгороде, в Пскове и Смоленске корчмы составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте смоленского князя Мстислава 1150 года упоминаются ‘мыта и корчмити’ как подать с приезжих торговцев (Дополнения к ‘Актам историческим’. I. 4). В Новгороде и Пскове корчмы — собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: ‘а свободь ти ни мыть на новгородьской волости не ставити’. По псковской грамоте, которую относят к 1397 году, запрещалось ‘княжим людем корчмы по дворам не держать ни на Пскове, ни на пригороде, ни ведра, ни корец, ни бочкою меда не продавати’ (Карамзин. V. Примеч. 404). Это право города не уступали даже соседям. В 1474 году князь-местер Ризский прислал посла к великого князя воеводе, князю Данилу Дмитриевичу, и к князю псковскому Ярославу Васильевичу, и ко всему Пскову и говорил: ‘Аз князь великой Илифляшской и Ризской повествую, чтобы ми есте мир дали, и яз князь-местер с воды и с земли оступаюся дому Святыя Троица, и всего Пскова, моих сусед, да и за то маюся, что ми к вам в Псков из своей волости корчмы пива и меду не пущати, а колода отложити по всей моей державе, а на том пишу грамоту и крест целую за всю свою державу и за вси города а опроче пискупа юрьевского и всех юрьевцов’. Узнав об этом, юрьевские послы также дали обязательство: ‘им во Псков корчмы не возити, ни торговати, ни колоде (заставы) у костра не держати’ (Памятники старинной литературы. IV. С. 248-249). Вольные корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники, ‘наймитов нанята и поставиша костер на Крому от Псковы, а поимаша то серебро на корчмитех’ (Карамзин. V. Примеч. 254). Не то было, не то начиналось в городах, которыми владели князья. Облагая пошлинами напитки, заводя свои княжеские корчмы и преследуя, чисто из корыстных выгод, вольное корчемство, князья вызывали этим появление тайных корчем и пьянство. Звание корчемника, честное в течение нескольких веков самобытного, свободного народного движения вперед, унижалось, делалось преступным. В Паисиевском сборнике XIV века, лист 92, в исчислении занятий, за которые отлучают от Церкви, рядом с чародеями и наузотворцами упоминается и корчемник (корчъ-мить). Точно так же и корчемника, поставленного от князя, стали считать наряду с разбойником и мытарем. Так мы понимаем следующее место Никоновской летописи. Здесь, под 1399 годом, сказано про Михаила Александровича Тверского: ‘во дни убо княжения его разбойницы и тати и ябедники исчезоша, и мытари и корчемники и торговыя злыя тамги истребишась’ (Никоновская летопись. Изд. 1786 г. IV С. 287). Кирилл, игумен Белозерского монастыря, около 1409-1413 годов писал можайскому князю Андрею Дмитриевичу: ‘…и ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы в твоей отчине не было, занеже, господине, то велика пагуба душам, крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут’ (Акты исторические. I. 16). Великий князь Василий Иванович запретил смольнянам ставить корчмы, а сын его, Иван Грозный, вдруг ставит в Новгороде восемь царских корчемных дворов. ‘1543 года, ноября 21, на Введеньев день, прислал князь великий Иван Васильевич в Великий Новгород Ивана Дмитриевича Кривого, и он устроил в Новгороде 8 корчемных дворов’ (Памятники старинной литературы. III. С. 200). В Новгороде поэтому заводится страшное по тому времени пьянство, и новгородский владыка Феодосии плачется за несчастный народ: ‘Бога ради, государь, — пишет он московскому царю, — потщися и помысли о своей отчине,
0 Великом Новгороде, что ся ныне в нее чинит. В корчмах беспрестанно души погибают без покаяния и причастия’ (Вивлиофика. XIV. С. 238, Дополнения к ‘Актам историческим’. I. 41). И, может быть, вследствие этих жалоб 27 января 1547 года уничтожены были в Новгороде все княжеские корчмы: ‘пожаловал царь и государь великий князь Иван Васильевич, в своей отчине, в Великом Новгороде, отставил корчмы и питье кабатцкое {Летописец выражается языком своего времени: в 1547 г. кабаков еще не знали.}: давали по концам и по улицам старостам, на 30 человек, две бочки пива, да шесть ведер меду, да вина горького полтора ведра на разруб’ (Памятники старинной литературы. III. С. 153). В Новгородской второй летописи добавлено: ‘в лето 7056 (1548) генваря в 10 день, князь Иван Васильевичь отставил в Новгороде корчмы, и дворы развозили’ (Там же. С. 201). Должно думать, что корчмы встречались иногда и по другим городам Московского царства и питейные дома Москвы, о которых упоминают иностранцы, также, может быть, носили названье корчем. В 1548 году, по жалованной грамоте царя, город Шуя был отдан в кормленье боярину Голохвастову ‘с правдою, с пятном и с корчмою’. В выписи 1552 года, данной по приказу Ивана Грозного Андрею Берсеневу и Хованскому, велено было им беречь крепко во всей Москве, чтоб священнический и иноческий чины в корчмы не входили, в пьянстве не упивалися, не празднословили и не лаяли (Акты исторические. I. 54). В корчмах и по домам народ пил свои исстаринные ячные и медвяные питья: брагу (санскр. bgr, bhraj, нем. brauen, brut — варительница пива, невеста, франц. brasseur), мед (санскр. madh, mauth — сбивать мутовкой, madhu — медвяный напиток, сканд. mjodhr), пиво, эль (олуй, оловина), квас — напиток чисто славянский, который соседи-скандинавы олицетворили в образе вещего Квасира, и, наконец, с конца XIV века — водка. Так, из седой, незапамятной старины, когда славяне выходили из своей прародины на Гималаях, они несли с собой напитки и пили их в течение длинного ряда веков, вырабатывая свою культуру. Жизнь шла таким образом до половины XVI века. Воротившись из казанского похода, Иван Грозный запрещает жителям Москвы пить водку — позволяет это одним лишь опричникам и для их попоек строит на Балчуге {Балчугом и теперь в Москве называется место между Москворецким и Цепным мостами.} (татар. ‘грязь’, ‘топь’) особый дом и называет его кабаком. Кабак — также слово татарское (Линде. Материалы для сравнительного русского словаря. Варшава, 1845, Вивлиофика. V. С. 7, 141,143, Татищев. Лексикон исторический, Русские достопамятности. Ч. П. С. 9, сравни: Гримм. Deutsches Wrterbuch. V. С. 6). Единственный на всей Руси царев кабак, существовавший в Москве в половине XVI века, распространяется скоро по всему Московскому царству, кроме кабаков, для вина, пива и меду заводятся квасные кабаки, и корчемник, доселе вольный промышленник, человек всеми уважаемый, получает значение контрабандиста, и положительно весь русский народ обвинен в корчемстве. Каждый торговый день бирючи выходят на площадь и кличут, чтоб крестьяне вина не курили, пива не варили, медов не ставили, а народ, по ‘замерзлому своему противству’, заводит ‘тайные корчмы, воровские пристани’, и по всей русской земле начинается преследованье корчемников, продолжавшееся безустанно в течение 300 лет. Псковитянам, простым людям, кабак казался невыносимым злом: Ордын-Нащокин ввел во Пскове вместо кабаков вольные корчмы, и из Пскова писали: ‘что были кабацкие избы, где всякое бесчиние и смрад были, а ныне в тех избах всякого благолепия исполнено’. То была последняя вольная корчма на великорусской земле! Одно уже слово ‘кабак’ было ненавистно народу, и, употребляя его в разговоре в течение 300 лет, он, однако, никогда не решался изобразить его буквами на вывеске. Поэтому в 1651 году царевы кабаки велено было называть кружечными дворами, и хотя народ сократил это длинное название в более сподручное — кружало, но кружало по-прежнему оставалось кабаком. В 1765 году еще раз увидали, что от злоупотреблений… (?) название кабака сделалось подло и бесчестно, и его переименовали в питейный дом. Между тем к началу XIX века кабаки распространяются по селам и деревням, и распространение это неудержимо тянется вплоть до нашего времени. В 1852 году — в России 77 838 кабаков, в 1859 — 87 388. ‘Питейные дома — это притоны бесчинства и разврата’, — говорится в ‘Трудах’ Комиссии нового акцизного уложения, и вслед затем громадное число кабаков, существовавшее в последнее время откупов, увеличившись в шесть раз, переходит теперь за полмиллиона… На кабаке одна лишь сивуха, иначе — сиротские слезы…
Opfer fallen hier
Weder Lamm, noch Stier:
Aber Menschenopfer unerhrt1.
1 ‘Жертвы падают здесь: не овечьи, не бычачьи, но неслыханно человеческие’ (Гёте).
Повторим, чем начали: что история корчмы — это история всего, чего хотите, даже отатарения, только не развития русской жизни из свойственных ей, родных ей русских начал.
Текст по: ‘Русский архив’. 1866. Вып. 7. С. 1053-1064.