Комедия ошибок (Шекспира), Зелинский Фаддей Францевич, Год: 1903 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Злинскій . Комедiя ошибокъ.

Источник: 3елинский Ф. Комедия ошибок // Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1903. С. 53-67.

КОМЕДIЯ ОШИБОКЪ.

I.

Мотивъ, лежащій въ основ ‘Комедіи ошибокъ’ — мотивъ братьевъ-близнецовъ, какъ мы его можемъ вкратц назвать — очень древняго происхожденія. Мы встрчаемъ его прежде всего въ сказк и, стало быть, въ соотвтствующей сказочному міру чудесной обстановк. Обстановка эта въ различныхъ случаяхъ различна, но все же можетъ быть создана довольно полная цпь, соединяющая древнеегипетскій, т. наз. ‘романъ о двухъ братьяхъ’ съ нкоторыми русскими сказками. Не останавливаясь на отдльныхъ звеньяхъ этой цпи, присмотримся ближе къ новогреческой представительниц нашего типа, такъ какъ есть основаніе предполагать, что именно она, — т. е., говоря правильне, ея древнегреческая родоначальница — была, хотя и косвенно, первоисточникомъ комедіи Шекспира. Эта сказка (No 22 въ сборник Hahn’a) гласить такъ:

Былъ нкогда рыбакъ, богатый, но долгое время бездтный. Его жена однажды обратилась къ вороже, та предсказала, что ея мужу суждено поймать золотую рыбку, и посовтовала ей, раздливъ рыбку на шесть частей, дв състь самой съ мужемъ, по одной дать сук и кобыл и дв посять у входа въ избу. Такъ и было сдлано, вскор затмъ рыбачка родила двухъ близнецовъ, столь похожихъ другъ на друга, что ихъ никакъ нельзя было отличить одного отъ другого, то же случилось и съ кобылой и сукой, а у порога выросло два кипариса. Когда братья возмужали, одному изъ нихъ захотлось странствовать, онъ отправился въ путь, взялъ съ собой своего коня и свою собаку и при прощаніи сказалъ брату: ‘когда мой кипарисъ завянетъ, иди меня искать’. Посл многихъ приключеній онъ захалъ въ нкоторое царство и остановился у одной старушки, та ему разсказала про горе, постигшее царскій домъ: царская дочь должна быть отдана на съденіе змю. Нашъ богатырь убиваетъ змя и получаетъ въ награду царскую дочь: но его жажда приключенiй этимъ не утолена. Онъ отправляется дальше съ конемъ и собакой, томимый жаждой онъ заходитъ въ первую попавшуюся хижину и проситъ, чтобы ему дали напиться. Хозяйка согласна: ‘дай мн только ударить палкой твою собаку, а то она меня укуситъ’. Хозяйка ударяетъ собаку палкой, та превращается въ камень. Вслдъ затмъ она той же палкой превращаетъ въ камень и коня, а затмъ — и самого героя. Тогда одинъ изъ двухъ кипарисовъ передъ избой рыбака завялъ.

Согласно условію, другой братъ отправился на поиски. Много странъ постилъ онъ, наконецъ зашелъ и въ то царство, гдъ его братъ убилъ змя, и остановился у той же старушки, чт и его пріютила. Тутъ начинается ‘комедія ошибокъ’. Старушка, принимая своего гостя за царскаго зятя, стала извиняться, что не поздравила его съ подвигомъ и женитьбою, гость понялъ, въ чемъ дло, успокоилъ ее, и прямо отправился во дворецъ. Его встрчаетъ тесть и жена его брата: ‘гд же ты такъ долго пропадалъ?’ Онъ отвчаетъ уклончиво и, не выдавая себя, старается все вывдать о брат, наконецъ, вс расходятся, ему приходится идти спать со своей мнимой женой. Въ спальн онъ вынимаетъ мечъ и вонзаетъ его въ постель между собой и невсткой. Та въ отчаяніи: ‘за что на меня разгнвался?’ Онъ упорно молчитъ, а на слдующій день отправляется якобы на охоту. Опять т же приключенія, что и съ его братомъ, благодаря своей осторожности, однако, онъ не только самъ благополучно избгаетъ превращенія, но и заставляетъ вдьму вернуть жизнь брату. Тому кажется, что он проснулся посл глубокаго сна: ‘что случилось?’ Братъ ему разсказываетъ все по порядку, но когда онъ дошелъ до того момента, какъ онъ пошелъ спать съ его женой, братъ не вытерплъ и ударомъ меча отскъ голову своему спасителю. Затмъ онъ возвращается домой, тутъ правда обнаруживается, къ счастью, царевна оказывается также опытной волшебницей и съ помощью своего искусства возвращаетъ жизнь своему деверю.

II.

Древне-греческая, спеціально аттическая, комедія любила черпать свои сюжеты изъ сокровищницы родныхъ сказокъ, при этомъ иногда сказочные мотивы боле или мене искусно вплетались въ фабулу пьесы или въ разговоры дйствующихъ лицъ, иногда вся фабула строилась на сказочныхъ мотивахъ, съ доброю примсью комическихъ эпизодовъ и политическихъ намековъ, иногда наконецъ комическая фабула представлялась какъ бы аллегорическимъ толкованіемъ извстнаго сказачнаго мотива. Чудесные элементы при этомъ оставлялись нетронутыми: они вполн уживались съ фантастическимъ характеромъ древней комедіи. Такъ было въ эпоху Аристофана. Но вотъ на смну такъ называемой древней аттической комедіи явилася средняя, за ней — въ 3 вк до Р. Х. — новая комедія Менандра и Филемона. Къ этому времени реализмъ сталъ требованіемъ искусства, чудесный элементъ, допускаемый въ простонародныхъ фарсахъ, изгонялся изъ комедіи высокаго стиля, которая должна была быть зеркаломъ жизни и нравовъ. При такомъ воззрніи и отношеніе къ сказк должно было измниться: фабулу она могла по прежнему изъ нея заимствовать, но все сверхъестественное должно было быть удалено и замнено вполн реальными мотивами. Мы не можемъ, впрочемъ, утверждать, что сказка осталась для комедіи непосредственной руководительницей. Стремленіе къ реализму было повсемстнымъ, возможно, поэтому, что его испытала на себ и сказка въ своей первоначальной повствовательной форм, что изъ нея развилась сначала реалистическая сказка — т. е. новелла, и что новелла въ свою очередь стала вдохновительницей комедіи. Но, допуская въ теоріи это посредствующее звено между сказкой и новой аттической комедіей, мы на практик уже ради краткости можемъ его оставить въ сторон.

Теперь представимъ себ метаморфозы, которымъ должна была подвергнуться разсказанная выше сказка для того, чтобы стать сюжетомъ новой аттической комедіи. Все чудесное должно было быть удалено: стало быть, ворожея съ золотой рыбкой, кипарисы-деревья, жизнь обоихъ братьевъ, змй-пожиратель двъ, вдьма, превращающая людей въ камни, въ угоду тому же реализму слдовало и царя с царевной превратить въ обыкновенныхъ смертныхъ. Эти измненія должны были имть послдствіемъ другія. Какъ объяснить, въ самомъ дл, что ушедшій братъ не извщаетъ родныхъ о своемъ жить-быть? По сказк онъ былъ превращенъ въ камень, разъ этотъ мотивъ отпалъ, нужно было замнить его другимъ. Онъ былъ похищенъ въ нжномъ возраст, отвчаетъ комедія, и возмужавъ уже не помнилъ своей семьи. Но почему отецъ не отправился его разыскивать? Онъ вскор умеръ съ горя, такъ что только братъ, достигши зрлаго возраста, могъ исполнить отцовское намреніе. Остальное совпадаетъ: обыскавъ полъ свта, братъ-странникъ пришелъ въ тотъ же городъ, гд жилъ его похищенный братъ и былъ принятъ его тестемъ и женой за него самого. Затмъ, конечно, комедія должна была отъ себя развить этотъ мотивъ путаницы и пріобщить къ нему свой репертуаръ дйствующихъ лицъ: гетеру, раба, врача, повара, паразита.

III.

Въ результат получилась слдующая уже чисто комическая фабула:

Жилъ нкогда въ Сиракузахъ купецъ, по имени Мосхъ, было у него два сына-близнеца, ‘столь похожихъ другъ на друга, что ни кормилица, ни даже родная мать не могла ихъ различить’, одинъ былъ названъ Менехмомъ, другой — Сосикломъ. Когда мальчикамъ пошелъ восьмой годъ, отецъ по торговымъ дламъ похалъ въ Тарентъ, взявъ съ собой Менехма, въ Тарент какъ разъ происходили игры, мальчикъ въ толп отъ отца отсталъ, попалъ въ руки къ одному купцу изъ Эпидамна, который и увелъ его съ собою въ свой родной городъ — крупный торговый портъ въ ныншней Албаніи. Отецъ Менехма вскор затмъ съ горя умеръ, ддъ, на попеченіи котораго остался Сосиклъ, перемнилъ ему имя и сталъ его называть тоже Менехмомъ — такую необходимую для ‘комедіи ошибокъ’ перемну аттическая комедiя мотивируеть тмъ, что самого дда тоже звали Менехмомъ, это очень убдительно такъ какъ въ Греціи имя часто переходило отъ дда къ внуку, причемъ вполн понятно, что старикъ хотлъ сохранить свое за единственнымъ оставшимся у него внукомъ. Тмъ временемъ настоящій Менехмъ былъ усыновленъ своимъ похитителемъ, богатымъ и бездтнымъ старикомъ, который поздне женилъ его на эпидамнійской гражданк съ крупнымъ приданымъ и затмъ умеръ, оставивъ его наслдникомъ очень значительнаго состоянія — вотъ во что обратился царскій бракъ старинной сказки.

Сосиклъ, однако, сохранилъ память о своемъ похищенномъ брат и, лишь только достигъ зрлыхъ лтъ, пошелъ его отыскивать. Шесть лтъ пространствовалъ онъ безуспшно, наконецъ, на седьмомъ году, судьба завела его въ Эпидамнъ. Здсь настоящiй Менехмъ съ женой вели жизнь вполн достойную комической супружеской четы: жена, чувствуя себя въ привилегированномъ положеніи ‘жены съ приданымъ’, вчно ссорилась съ мужемъ и шпіонила, а мужъ, спасаясь отъ сварливой жены, завелъ себ развлеченіе въ вид красивой гетеры съ игривымъ именемъ Er tion (‘Любушка’). Въ самый день np ізда Сосикла у супруговъ вышла крупная ссора, Менехмъ, съ нсколько утрированной даже для комедіи неучтивостью, стянулъ у жены дорогую накидку (‘мотивъ накидки’), самъ въ нее одвшись, и отнесъ ее своей подруг, у которой и заказалъ для себя обдъ. Эта идиллія пришлась очень не по душ его паразиту, ‘Столовой Щетк’ (такъ его звали за его замчательный талантъ очищать столъ отъ всякихъ яствъ), который самъ разсчитывалъ отобдать у него, но Менехмъ его утшилъ, заказавъ и для него приборъ у Э po т i и, а затмъ, въ ожиданіи веселой трапезы, оба отправляются по дламъ на форумъ. Разсчетливая Эротія посылаетъ своего повара за припасами, на троихъ ‘не боле и не мене’, поваръ отправляется, возвращается — и тутъ ему попадается навстрчу Сосиклъ со своимъ врнымъ рабомъ Мессеніономъ. Здсь начинается ‘комедія ошибокъ’, сводящаяся въ сущности къ двумъ мотивамъ: 1) мотиву смшенія (Сосикла принимаютъ за Менехма и наоборотъ) и 2) мотиву недоразумнія (Менехма принимаютъ за Менехма, но приписываютъ ему дянія Сосикла, и наоборотъ). Въ частности дйствіе развивается слдующимъ образомъ.

Поваръ принимаетъ Сосикла за Менехма (1 смшеніе), его отговорки онъ объявляеть шутками (‘онъ нрава веселаго, когда жены съ нимъ нтъ’) и приглашаетъ его войти. Менехмъ удивленъ, не столько самому приглашению — онъ знаетъ, что въ Эпидамн много пройдохъ — сколько тому, что поваръ знаетъ его имя, но Мессеніонъ ему все объясняетъ — гетеры имютъ своихъ агентовъ у пристаней, которые и высматриваютъ для нихъ п pi зжихъ поприличне. Тмъ умстне осторожность и Сосиклъ это въ теоріи сознаетъ, но все же когда сама Эротія къ нему выходитъ и, тоже принимая его за Менехма (2 смшеніе), приглашаетъ его къ себъ, онъ не въ силахъ сопротивляться и, чуя веселое приключеніе, отправляется къ ней, передавъ на всякiй случай свои деньги (‘мотивъ кошелька’) и прочее Мессен i ону — вотъ что осталось отъ трагической ночи, проведенной героемъ сказки съ невсткой. — Тмъ временемъ Менехмъ со Щеткой толкутся на площади… Щетка, потерявъ въ сутолок своего покровителя, бжитъ къ Эротіи, чтобы хоть къ обду не опоздать, какъ разъ въ эту минуту Сосиклъ, сытый и пьяный и съ внкомъ на голов, выходитъ изъ дома прелестницы. Щетка не сомнвается въ томъ, что видитъ передъ собой Менехма (3 смшеніе), тъмъ боле что и та женская накидка у него на рук (Эротія передала ее Сосиклу съ просьбой отнести ее передлать, и Сосиклъ, съ комической безцеремонностью на счетъ чужого добра, съ удовольствіемъ воспользовался добычей). На упреки Щетки мнимый Менехмъ отвъчаетъ глумленіями, и тотъ, въ бшенств, чтобы отомстить вроломному покровителю, идетъ разсказатъ обо всемъ его жен. Къ Сосиклу же выбгаетъ служанка Эротіи и передаетъ ему золотое запястье ея госпожи (‘мотивъ запястья’) тоже съ просьбой отдать его въ починку (4 смшеніе), Сосиклъ и этотъ разъ не отказывается отъ добычи и уходитъ, бросивъ свой внокъ въ сторону.

Тмъ временемъ жена Менехма, узнавъ отъ Щетки о продлк своего супруга, вмст съ нимъ его поджидаетъ. Наконецъ Менехмъ приходитъ, все еще бранясь по поводу докучливаго дла, задержавшаго его на площади. Вдругъ его встрчаютъ градомъ неожиданныхъ упрековъ, жена — за похищенную накидку, паразитъ — за съденный будто бы безъ него обдъ (1 недоразумніе). Первой онъ отвчаетъ увертками, второму — съ искренностью оскорбленной невинности, но результатъ тотъ, что гнвная супруга отказывается впустить его въ домъ пока онъ не принесетъ ей обратно наряда. Паразитъ ждетъ себ благодарности, но хозяйка отпускаетъ его съ ироническимъ общаніемъ отплатить ему взаимностью, когда у него что нибудь будетъ похищено, и онъ уходитъ окончательно, посылая къ чорту какъ мужа, такъ и жену. Менехмъ храбрится: не впустила его въ домъ — точно у него нтъ другого гнзда помилй! Онъ идетъ къ Эротіи, но ея въ начал любезный тонъ внезапно мняется, какъ только Менехмъ ей излагаетъ свою просьбу. Вдь она ему ужъ вручила накидку, да заодно и запястье для починки (2 недоразумніе)! ‘Чтожъ, хочешь отнимать подарки — изволь, только впредь ко мн ужъ не приходи’. Менехмъ жалобно смотритъ на вторую захлопнутую дверь: теперь онъ отовсюду прогнанъ. Онъ уходитъ посовтоваться съ друзьями о постигшемъ его несчастьи.

Но и Сосиклу не во всемъ повезло: онъ не можетъ найти Мессеніона съ деньгами и машинально, съ накидкою на рук, возвращается на прежнее мсто. Жена Менехма выглядываетъ изъ за двери дома: слава богамъ, нарядъ цлъ, все же она считаетъ полезнымъ встртить своего мнимаго супруга (5 смшеніе) строгимъ внушеніемъ, тотъ ей гнвно отвчаетъ, при вспыльчивости обоихъ дло принимаетъ такой непріятный оборотъ, что неузнанная невстка посылаетъ за отцомъ. Является старикъ, онъ настолько знаетъ свою милую дочку, что заране готовъ признать виновной ее, но разсказъ о наряд его переубждаетъ и онъ обращается къ мнимому зятю (6 смшеніе) съ отеческими упреками. Сосиклъ божится, что не знаетъ ни его, ни его дочери, его слова и разстроенный видъ наводятъ обоихъ на мысль, что онъ сошелъ съ ума. Сосиклъ ухватывается за эту идею и, чтобы избавиться отъ обоихъ, притворяется дйствительно сумасшедшимъ, ему удается ихъ распугать, невстка уходитъ къ себ домой, старикъ за врачемъ и Сосиклъ спасается, пока цлъ.

Менехму, между тмъ, друзья ничего путнаго посовтовать не могли, и онъ въ раздумьи возвращается, браня про себя неврнаго паразита и неврную подругу, у порога дома его встрчаютъ тесть и врачъ. Ему напоминаютъ о разыгранной имъ будто бы сцен бшенства (3 недоразумніе), его гнвные отвты принимаются за подтвержденіе болзни, и старикъ велитъ четыремъ крпкимъ рабамъ его схватить. Въ эту минуту подоспваетъ Мессеніонъ, ищущій своего господина, услышавъ крики Менехма, онъ бжитъ къ нему на помощь (7 смшеніе), освобождаетъ его и, пользуясь благодарнымъ настроеніемъ спасеннаго, выпрашиваетъ себ въ награду отпущенія на волю, Менехмъ, которому ничего не стоить отпустить на волю чужого раба, охотно исполняетъ его желаніе. Обрадованный Мессеніонъ увряеть его въ своей дальнйшей преданности и уходитъ принести ему его деньги: ‘непремнно принеси’ торопить его Менехмъ, отличающійся, какъ видно отсюда, такими же легкими взглядами на чужое добро, какъ и его брать. Затмъ онъ вторично стучится къ Эротіи, чтобы переубдить капризную красавицу, Мессеніонъ же къ своему удивленію встрчаетъ своего настоящаго господина Сосикла, который его все время искалъ. Разумется, Сосиклъ и знать не хочетъ о томъ, что онъ отпустилъ своего раба на волю (4 недоразумніе), къ счастью, пока у нихъ идетъ перебранка, изъ дома Эротіи слышится такая же перебранка и на порог появляется посл новой неудачи Менехмъ. Тутъ впервые оба брата видятъ другъ друга, еще одна послдняя ошибка Мессеніона (8 смшеніе) — и истина, при его дятельномъ участіи, возстановляется, Мессеніону окончательно даруется свобода, Менехмъ ршаетъ вернуться съ братомъ въ Сиракузы, продавъ все свое имущество въ Эпидамн, продажа поручается Мессеніону, комическимъ аукціоннымъ объявленіемъ котораго — въ опись имущества Менехма попадаеть и его жена, ‘буде ей найдется покупатель’ — кончается драма.

IV.

Авторъ этой драмы намъ неизвстенъ, во всякомъ случа онъ принадлежалъ къ тмъ, которые сосредоточивали свое вниманie на интерес фабулы, а не на тщательности и правильности характеристикъ. Дйствительно, насколько хороша и забавна фабула, настолько заурядны изображенные характеры. Поэтъ нигд не поднимается выше типовъ: передъ нами типъ сварливой и скучной ‘супруги съ приданымь’, типъ изящной гетеры, съ любовью на устахъ, съ разсчетомъ въ душ, типъ паразита, руководимаго исключительно интересами своего желудка, типъ снисходительнаго старика, вчно жалующагося на свою старческую немощь, типъ врнаго раба, типъ шарлатана-врача, былъ вроятно и типъ хвастливаго повара, но онъ въ сохранившейся передлк сильно выцвлъ. Сами Менехмы — самые заурядные людишки, столь же похожіе другъ на друга душою, сколько и тломъ: оба охотники до утхъ продажной любви, оба не прочь поживиться чужимь добромъ, просто не врится, чтобы такая личность, какъ Сосиклъ, могла пространствовать шесть лтъ въ поискахъ за пропавшимъ братомъ, и нигд такъ живо, какъ здсь, не чувствуется противоречіе между романтической сказкой и сатирической комедіей.

Но именно вслдствіе этого качественнаго преобладанія фабулы надъ характеристикой комедія должна была понравиться римлянамъ въ ту раннюю эпоху ихъ литературы, когда они впервые стали знакомиться съ греческими образцами. Неудивительно, поэтому, что она была переведена и передлана первымъ замчательнымъ комическимъ поэтомъ Рима, Плав томъ, жизнь котораго обнимаетъ вторую половину 3-го и начало 2-го в. до Р. X. Насколько мы можемъ судить, Плавтъ довольно тщательно воспроизвелъ греческiй подлинникъ, позволивъ себ мстами сгустить, мстами разбавить краски, а также ввести и нкоторые чисто римскie элементы, взамнъ греческихъ, которые остались бы непонятны его слушателямъ. Отплатили ли ему эти слушатели благодарностью за его старанія — мы не знаемъ, но для всхъ дальнйшихъ п o к o лній ‘ Менехмы’ Плавта остались окончательной и единственной обработкой греческой комической фабулы, происшедшей путемъ реалистической метаморфозы изъ древней народной сказки.

Говоря о переработк Плавта, полезно будетъ упомянуть, что мотивъ смшенія личностей и вызванныхъ имъ недоразумній встрчается у него не въ одной этой комедіи, онъ играетъ важную роль также въ его ‘ Амфитріон’. Содержаніе этой комедіи почерпнуто изъ миа о чудесномъ рожденіи Геракла: по преданію, Зевсъ, навстивъ цломудренную Алкмену въ образ ея отсутствующего супруга Амфитріона, сдлалъ ее матерью славнйшаго греческаго богатыря. Драматизацію этого мотива давали и трагическіе и комическіе поэты: для первыхъ важна была трагическая личность цломудренной и всетаки неврной супруги, для вторыхъ — самый мотивъ смшенія. Очень бойко этотъ мотивъ развитъ въ комедіи Плавта: отправляясь на ночное приключеніе, Юпитеръ беретъ съ собою своего слугу, небеснаго глашатая Меркурія, какъ Юпитеръ уподобляетъ себя Амфитріону, такъ и Меркурій превращается въ раба этого послдняго, трусливаго Сосiя. Одна изъ самыхъ забавныхъ сценъ комедiи — та, въ которой Меркурій преграждаетъ Сосію путь, увряя его, что настоящей Сосій — это онъ, Меркурій, Coсiй пробуетъ возражать, но обнаруженное Меркурiемъ знаніе самыхъ интимныхъ событій его жизни окончательно заставляетъ его усумниться въ своей личности.

V.

‘Менехмы’, какъ вообще комедіи Плавта, не пережили паденія римской республики, въ средніе вка о нихъ и подавно не могло быть рчи, но съ наступленіемъ Возрожденія воскресли и они. Сначала ихъ только читали, но затмъ явились попытки ставить ихъ на сцену. Эти попытки были двоякаго характера: мы должны отличать блестящія придворныя представленія отъ скромныхъ школьныхъ. На придворной сцен ‘Менехмы’ — или, какъ ихъ называли чаще, ‘Менекины’ (Menechini, первоначально описка вмсто Men(a)echini, получившая, однако, права гражданства) ставились то въ подлинник, то въ итальянскомъ или французскомъ перевод, со всею пышностью, на какую только была способна та жизнерадостная эпоха, мы читаемъ о представленіи въ Феррар, на которое собралось до 10.000 зрителей. Правда, yc п xy содйствовала не одна только комедія Плавта, хотя она и считалась ‘очень веселой и доставляющей много удовольствія’ (molto festevole e piena di diletto). Съ одной стороны, актеры позволяли себ разнаго рода добавленія и намеки на современность: такъ въ представленіи, данномъ въ Рим по случаю свадьбы Лукреціи Борджiа съ сыномъ Эрколе феррарскаго, Менехмъ, схваченный четыремя рабами по приказанію своего тестя, жаловался, какъ это подобныя насилія могутъ совершаться sospite Caesare, Iove propitio et votivo Hercule (причемъ подъ Цезаремъ разумлся Цезарь Борджіа, сынъ папы Александра VI, подъ Юпитеромъ — самъ папа, а подъ Геркулесомъ — Эрколе феррарскій), такъ другой разъ Мессеніонъ, объявляя объ аукціон Менехма, съ котораго должна быть продана и его жена — рекомендовалъ зрителямъ, у кого есть сварливая жена, послдовать его примру. Съ другой стороны, режиссеры приправляли комедію всякаго рода блестящими зрлищами, до которыхъ вс тогда были такъ охочи: когда ‘Менехмы’ давались въ Феррар въ 1493 г., то въ пьесу были вставлены цлыхъ три балета (moresche), а въ заключеніе былъ выведенъ на сцену роскошно разукрашенный корабль (la nave del Menechino), на ко торомъ оба Менехма совершали свой путь на родину. Все это свидтельствуетъ о замчательной живу чести древней піесы въ 15 и 16 вкахъ: но еще боле свидтельствуетъ о ней слдующее обстоятельство: итальянскій народъ не забылъ своего ‘Менекина’, столько разъ видннаго имъ на сцен въ излюбленной commedia del Mеnechino, какъ ее называли, онъ живетъ и понын подъ тмъ же именемъ въ миланской народной комедіи, въ которой Meneghino (миланское произношеніе вмсто Menechino) играетъ такую же роль, какъ Арлеккино оъ Венеціи, Пульчинелла въ Неапол и т. д.

Но какъ ни интересны для насъ эти представленія народныхъ театровъ — гораздо плодотворне были скромныя и незатйливыя по своей вншней обстановк представленія гуманистическихъ школъ. Они были плодотворне уже тмь, что были распространенне: не везд имлись богатые и пышные меценаты врод Медичи во Флоренціи, Борджіа въ Рим, Эсте въ Феррар, Корнаро въ Венеціи, Гонцага въ Манту, но школьныя представленія были возможны везд, гд только были гуманистическія школы, а эти послднія уже въ 15 в. появляются сверне Альпъ и въ 16 в. завоевали всю цивилизованную Европу — съ Англіей включительно. Слдуетъ помнить, что школьныя представленія классическихъ пьесъ были не однимъ только школьнымъ торжествомъ: они собирали всю интеллигенцію города, въ которомъ давались. Распространенность латинскаго языка дозволяла этой интеллигенціи безъ труда слдить за перипетіями представляемой драмы, съ другой стороны, представленіе являлось чмъ то въ род публичнаго экзамена, свидтельствуя о плодотворности школы, которая была украшеніемъ и гордостью города.

Этотъ школьный театръ, вмст съ чтеніемъ античныхъ подлинниковъ (Сенеки для трагедіи, Плавта и Теренція для комедіи), сдлался однимъ изъ двухъ корней классической англійской драмы XVI вка, вторымъ корнемъ были родные англійскіе ‘моралитеты’, перешедшіе изъ среднихъ вковъ въ новыя времена. Изъ моралитетовъ англійская драма заимствовала пестрый калейдоскопъ сценъ съ постоянно мняющимся театромъ дйствія, многочисленность дйствующихъ лицъ съ непремннымъ участіемъ шута-балагура (Vice, Old Iniquity, Clown), разнообразiе ихъ безпорядочной фабулы, изъ классической драмы, кром нкоторыхъ техническихъ особенностей, единство и выдержанность характеровъ и законченность фабулы (о влияніи въ томъ же направленіи другихъ классическихъ писателей, особенно Плутарха, см. введеніе къ ‘Антонію и Клеопатр’). Нкоторое время подражатели обоихъ направленій писали независимо другъ отъ друга, первую попытку вншнимъ образомъ ихъ спаять сдлалъ Кидъ въ своей ‘Испанской трагедіи’, но первое интимное и внутреннее слiяніе мы находимъ въ поэтическомъ творчеств основателя англійской классической драмы Марло, ровесника, но въ то же время предшественника и образца Шекспира.

VI.

Сказанное въ предыдущей глав было для того, чтобы возстановить мостъ между ‘Менехмами’ Плавта и ‘Комедіей ошибокъ’ Шекспира. Правда, мы не въ состояніи сказать, видлъ ли Шекспиръ комедію Плавта на сцен или былъ вынужденъ удовольствоваться ея чтеніемъ — тмъ боле, что эти дв возможности ничуть не исключаютъ другь друга. Правда, новйшая критика долгое время не желала допускать знакомства Шекспира сь латинскимъ подлинникомъ, основываясь на насмшк Бенъ Джонсона, что Шекспиръ зналъ ‘плохо по латыни и еще хуже по гречески’, а такъ какъ первый англійскій переводъ Плавтовой пьесы появился въ 1595 г., т. е. какъ мы увидимъ тотчасъ, приблизительно пять лтъ посл окончанія ‘Комедіи ошибокъ’, то приходилось допустить, что этотъ переводъ былъ распространяемъ въ рукописи и такимъ образомь сталъ извстенъ поэту задолго до своего выхода въ свтъ. Но это очевидная натяжка, съ другой стороны слдуетъ отмтить, что мы не находимъ никакихъ слдовъ зависимости Шекспира отъ перевода, между тмъ какъ есть улики, указывающія на его знакомство съ подлинникомъ. Дло въ томъ, что оба Антифола, соотвтствующіе Плавтовымъ Менехмамъ, названы въ первомъ изданіи Шекспировой пьесы: первый — Antipholus Sereptus, а второй — Antipholus Еrotes (или Errotis), между тмъ какъ переводчикъ называетъ своихъ героевъ Менехмомъ-гражданиномъ (M. the citizen) и Менехмомъ-странникомъ ( M. the travailer ). Второе имя загадочно (подйствовала ли тутъ ассоціація съ глаголомъ еrrаrе, или сь именемъ гетеры Erotium, трудно сказать), но зато первое ясно соотвтствуетъ эпитету surreptus (‘похищенный’), который прологисть у Плавта даетъ своему эпидамнійцу Менехму*). Впрочемъ, на знакомство Шекспира сь подлиннымъ Плавтомъ указываютъ и другія заимствованія, о которыхъ будетъ рчь впослдствіи, если же Бенъ Джонсону его знаніе латинскаго языка казалось недостаточнымъ, то это вполн объясняется обширной классической эрудиціей этого ученаго поэта, съ которой не могли идти въ сравненіе познанія стратфордскаго самоучки.

Что касается времени возникновенія ‘Комедіи ошибокъ’, то оно опредляется довольно точно однимъ каламбуромъ, на который впервые указалъ англійскій критикъ Мэлонъ. Въ той потшной географіи кухарки — жены Дроміона Эфесскаго, которую Дроміонъ Сиракузскій развиваетъ своему господину (д. III, сц. 2), Франція оказывается у этой красавицы ‘на лбу, вооруженная и мятежная, ведущая войну съ ея волосами’ (in her forehead, arm’d and reverted, making war against her hair). Каламбуръ основывается на созвучіи словъ hair ‘волосы’ и heir(e) ‘наслдникъ’, лобъ лысющей кухарки приравнивается Франціи, ведущей войну со своимъ наслдникомъ’, т. е. Генрихомъ Наваррскимъ, законнымъ наслдникомъ престола, посл убійства Генриха III вь 1589 г. Эта война кончилась лишь съ переходомъ Генриха Наваррскаго въ католичество въ 1593 г. и такимъ образомъ данъ самый поздній срокъ для возникновенія нашей комедіи. Но, конечно, остается возможнымъ, что она написана и раньше, и что каламбуръ, о которомъ идетъ рчь, былъ вставленъ при одномъ изъ ея повтореній на сцен, такимъ образомъ оказывается, что ‘Комедія ошибокъ’ — одна изъ самыхъ раннихъ, если не самая ранняя изъ самостоятельныхъ драмъ Шекспира.

VII.

Завязка ея состоитъ въ слдующемъ:

Эгеонъ, сиракузскій купецъ, по дламъ отправляется моремъ въ Эпидамнъ, его молодая жена Эмилія, не будучи въ состояніи вынести долгую разлуку, послдовала за мужемъ туда же. Тамъ она вскор родила близнецовъ, ‘столь похожихъ другъ на друга, что ихъ можно было различить только именами’, въ тотъ же часъ и въ томъ же дом простая женщина тоже разршилась отъ бремени двойнями, ихъ Эгеонъ купилъ у ихъ родителей, чтобы современемъ сдлать ихъ слугами своихъ сыновей. Черезъ нсколько времени они пустились въ обратное плаваніе, тутъ ихъ настигла буря, они потерпли крушеніе, послдствіемъ котораго было раздленіе семьи. Эгеонъ съ однимъ сыномъ и мальчикомъ-слугой, могли вернуться въ Сиракузы, другихъ отнесло къ Корину. Прошло около восемнадцати лтъ, сынъ Эгеона, Антифолъ, и его слуга Дроміо (онъ) — ‘лишенные своихъ братьевъ, они удержали ихъ имена**))’ — пожелали отправиться на поиски, то же сдлалъ со своей стороны и Эгеонъ. Скоро они потеряли другь друга изъ виду, наконецъ, въ одинъ и тотъ же день, они — ничего не зная другь о друг — очутились въ Эфес. Въ томъ же Эфес жили — тоже ничего не зная другъ о друг — съ одной стороны Эмилія, ставшая почтенной игуменьей эфесскаго монастыря, съ другой — настоящій Антифолъ съ настоящимъ Дроміономъ. Этотъ Антифолъ ‘Эфесскій’ попалъ туда, посл многихъ приключеній, изъ Корина, отдавшись военному длу, онъ пріобрлъ расположеніе Эфесскаго герцога Солина, который самъ женилъ его на богатой красавиц Адріан. Отношенія между Эфесомъ и Сиракузами вскор испортились: въ Эфесъ былъ даже изданъ законъ, чтобы всякій сиракузянинъ, попавшій въ Эфесъ, былъ казнимъ, если онъ не сможетъ выкупить себя. Когда туда явился Антифолъ ‘Сиракузскій’, его успли предупредить, но Эгеонъ предупрежденъ не былъ — его ведутъ на казнь. Здсь начинается дйствіе.

Такимъ образомъ обстановка у Шекспира много сложне, чмъ у Плавта. Главное дополненіе состоитъ въ томъ, что кром близнецовъ-свободныхъ англійскій поэтъ ввелъ соотвтствующую чету близнецовъ-рабовъ, обоихъ Дроміоновъ, этимъ онъ значительно приблизился къ сказочному мотиву — хотя, съ другой стороны, за неимніемъ опредленныхъ данныхъ, мы не можемъ утверждать, что сказка врод пересказанной выше (гл. 1) была извстна Шекспиру. Несомннно, что главнымъ побужденіемъ было для англійскаго поэта желаніе увеличить персоналъ трагедіи и украсить новыми арабесками простой сравнительно узоръ подлинника: дйствительно, благодаря введенію обоихъ Дроміоновъ, соотвтствующихъ Mep курію и Coc ію въ ‘Амфитр i он’, онъ получилъ возможность соединить комическіе мотивы этой пьесы съ заимствованными изъ ‘Менехмовъ’. Но поэтъ не ограничился тмъ, что удвоилъ роль Плавтова Мессеніона, онъ ее значительно измнилъ, сдлавъ своихъ Дроміоновъ настоящими клоунами пьесы. У Плавта Мессеніонъ — типъ честнаго и врнаго раба, очень симпатичный въ жизни, но скучноватый на сцен, Дроміоны, напротивъ, прежде всего — шуты и балагуры, про сиракузскаго его собственный хозяинъ говоритъ, что онъ его развлекалъ въ минуты скуки (д. I, сц. 2), но его эфесскій братъ ему въ этомъ не уступаетъ, они острятъ надъ другими, острятъ надъ самими собою, когда ихъ бьютъ, что случается при каждомъ удобномъ и неудобномъ случа. При этомъ ихъ остроуміе — чисто шутовское: оно выражается въ чудовищныхъ гиперболахъ, потшныхъ сближеніяхъ, рискованныхъ ‘кводлибетахъ’, вымученныхь играхъ словъ и т. д., образчиками могутъ служить кводлибетъ о томъ, что не всякому длу свое время (?? 2), географія кухарки (?? 2),описаніе пристава (?V 3) и т. д. Намъ этотъ юморъ сталъ недоступенъ даже въ англійскомъ подлинник, на другіе языки онъ и подавно непереводимъ, но все же слдуетъ помнить, что то, что намъ теперь кажется грубымъ шаржемъ или нелепостью, въ свое время считалось верхомъ остроумія. Гораздо понятнее намъ заимствованные изъ античности элементы юмора, врод потшнаго разсказа Дроміона Эфесскаго о томъ, какъ его встртилъ его мнимый хозяинъ на площади (?? 1), тутъ сказывается вліяніе римской комедіи, которой, къ слову сказать, наши клоуны обязаны и своими именами: раба Дроміона мы имемъ въ ‘Андрiи’ Теренція.

Но чтобы достигнуть требуемой сложности обстановки, поэтъ совершенно пожертвовалъ всякимъ правдоподобіемъ. У Плавта оно — если согласиться съ основнымъ мотивомъ полнаго сходства братьевъ близнецовъ — соблюдено недурно, но, если мы и можемъ примириться съ одной четой врод обоихъ Менехмовъ, то ея удвоеніе совершенно лишено всякаго вроятія, тмъ боле, что поэтъ не могъ для его объясненія воспользоваться чудеснымъ мотивомъ сказки. У Плавта встрча въ Эпидамн обставлена вполн правдоподобно: разъ ршившись отыскивать брата повсюду, Сосиклъ не могъ не захать и въ тотъ крупный торговый городъ, въ которомъ онъ жилъ. У Шекспира совпаденія накопляются чудовищнымъ образомъ: Эмилія и Антифолъ Эфесскій жили долгое время въ томъ же город, имя общихъ знакомыхъ (герцога), и притомъ не видятъ другъ друга и ничего другъ о друг не слышатъ, Эгеонъ и Антифолъ Сиракузскій посл шестилтней разлуки въ одинъ и тотъ же день являются въ тотъ городъ, гд живетъ предметъ ихъ поисковъ. Совершенно невроятно, затмъ, описаніе самого крушенія и т. д. И вс эти нарушенія правдоподобiя тмъ ощутительне, что фабулу пьесы намъ сообщаетъ не комическое лицо, врод Плавтова прологиста, а трагическая фигура старика Эгеона, котораго ведутъ на казнь за невольное нарушеніе жестокаго эфесскаго закона.

VIII.

Герцогъ Солинъ не намрень оказать пощаду несчастному Эгеону: онъ даетъ ему только время разсказать о своихъ приключеніяхъ — что Эгеонъ и длаетъ, начиная, подобно Энею у Вергилія, съ infandum jubes renovare dolorem — а затмъ, тронутый этимъ разсказомъ, откладываетъ исполненіе приговора до вечера, чтобы дать осужденному время собрать требуемую для выкупа сумму. Эгеонъ уходитъ и не появляется боле до конца драмы, его участь, такимъ образомъ трагическая рамка, въ которую заключена веселая ‘комедія ошибокъ’.

Та сцена, съ которой она начинается у Плавта, здсь пропущена, но предполагается, Антифолъ Эфесскій отправился по коммерческимъ дламъ на городскую площадь, его домашніе ждутъ его къ обду домой. Тутъ большая разница между героями Шекспира и Плавта: шекспировскій Антифолъ — верный супругъ, никакой подруги у него пока нтъ. Это не мшаетъ, однако, Адріан подозрвать его въ неврности, и эти ни на чемъ не основанныя подозрнія отравляютъ ихъ семейную жизнь. Вообще характеръ этой женщины страдаетъ двойственностью: поэтъ видимо принялъ типическую фигуру сварливой жены, которую нашелъ у Плавта, затмъ пожелалъ ее облагородить, но, метаморфоза ему удалась не вполн: первоначальные элементы контрастируютъ съ наносными, полнаго сліянiя не произошло. Съ особой рзкостью этотъ контрастъ даетъ себя знать въ сцен съ игуменьей (V, 1): игуменья заставляетъ Адріану признаться въ томъ, что она изводила мужа своими упреками и довела его ими до сумасшествія — и тутъ же ея сестра Люцiана ее защищаетъ, говоря, что ея упреки всегда были ласковы. Въ результат мы не знаемъ кому врить, приходится думать, что сварливая Адріана — первоначальный набросокъ, давшій между прочимъ сцену признанія передъ игуменьей, и что поэту жаль было пожертвовать этой дйствительно блестящей сценой даже тогда, когда у него образъ благородной Адріаны уже определился.

Но, какъ уже было замчено, сцена ухода Антифола Эфесскаго у Шекспира пропущена, дйствіе комедіи начинается съ появленія Антифола Сиракузскаго въ обществ знакомаго эфесскаго купца, который ему совтуетъ соблюдать осторожность и передаеть ему полученную имъ некогда на храненіе сумму денегъ — здсь всплываетъ, удачно видоизмненный и приноровленный къ новой обстановк, Плавтовскій ‘мотивъ кошелька’. Кошелекъ Антифолъ отдаетъ своему слуг Дроміону Сиракузскому, съ приказаніемъ отнести его въ гостиницу ‘Кентавръ’, гд онъ остановился, и тамъ его дожидаться, а самъ, простившись съ купцомъ, собирается уйти. Вдругъ ему навстрчу Дроміонъ Эфесскій, это — первое cмшеніе, но не простое, какъ у Плавта, а обоюдное: не только Дроміонъ Эфесскій принимаетъ Антифола Сиракузскаго за своего господина, но и Антифолъ Сиракузскій чужого слугу за своего. Разъ примирившись сь невроятностью обстановки, мы въ этомъ удвоеніи должны будемъ признать несомннный прогрессъ, Дроміонъ Эфесскiй настойчиво проситъ мнимаго хозяина пожаловать къ обду, Антифолъ Сиракузскій еще настойчиве спрашиваетъ мнимаго слугу, что онъ сдлалъ съ его деньгами, сцена кончается тмъ, что Дроміонъ, прибитый Антифоломъ, убгаетъ домой, а Антифолъ торопится въ гостиницу присмотрть за деньгами. Его безпокойство усугубляется извстнымъ ему характеромъ эфесскихъ жителей — и здсь мы имемъ интересную въ культурно-историческомъ отношеніи параллель къ тому мсту у Плавта, гд описываются нравы эпидамнійцевъ (??, 1). Въ Эпидамн, говоритъ тамъ Мессеніонъ много развратниковъ, пьяницъ, жуликовъ, прелестницъ — вотъ и все, мы на почв дйствительности. Въ Эфес, говоритъ здсь Антифолъ, много жуликовъ, затмъ — кудесниковъ, обманывающихъ взоръ, колдуновъ, туманящихъ умъ, душегубокъ-вдьмъ, превращающихъ тло — тутъ сказывается все средневковое cyeврie, смнившее ясный раціонализмъ античнаго мipa. Но спеціально ‘Комедіи ошибокъ’ это суев pie на-руку: мннie, что вся дальнйшая путаница навожденіе сатаны, совершенно правдоподобно зарождается въ ум ищущаго своего брата Антифола Сиракузскаго и не даетъ возникнуть догадк, что искомый братъ находится имнно въ Эфес.

IX.

Съ уходомъ Антифола Сиракузскаго кончается также и первое дйствіе, второе вводитъ насъ въ домъ Антифола Эфесскаго и представляетъ намъ A дріану въ разговор съ ея сестрой Люціаной. Эта Люціана заняла мсто Плавтова тестя, и нтъ сомненія, что замна была очень удачна и съ точки зрнія фабулы и съ точки зрнія характеристики. Что касается прежде всего характеристики, то кроткая и смиренная Люціана образуетъ очень благодарный контрастъ къ нетерпливой и ревнивой Адріан, ея рчи о необходимости подчиненія мужу навяны, положимъ, примромъ Плавтова тестя, но вмст съ тмь въ нихъ слышится прелюдія того, что должно было составить тему ‘Укрощенія строптивой’. Вообще, сравнивая сестеръ ‘Комедіи ошибокъ’ съ тми, которыя изображены въ ‘Укрощеніи строптивой’, мы приходимъ къ убжденію, что именно неудавшаяся попытка облагородить характеръ Адріаны заставила Шекспира еще разъ взяться за ту же задачу на боле широкомъ фактическомъ и психологическомъ фундамент. Что же касается фабулы, то полезно будетъ тутъ же указать на коренную разницу между ‘Менехмами’ и нашей комедіей. Тамъ дло несомннно должно кончиться разводомъ между Менехмомъ и его женой — и даже не разводомъ, а простой разлукой навки: ихъ бракъ разрушенъ уже тмъ, что мнимый эпидамніецъ Менехмъ оказывается сиракузяниномъ, а возобновлять его на новыхъ основаніяхъ при ихъ взаимной ненависти другъ къ другу нтъ никакой надобности. Очевидно, Менехмъ, продавъ свое унаслдованное имущество, удетъ съ братомъ домой и тамъ женится на сиракузянк, а его жена, получивъ обратно свое приданое, вернется къ отцу, который ее выдастъ за эпидамнiйца — дтей, къ счастью, у нихъ нтъ. Напротивъ, въ христіанской драм политическая точка зрнія отступаетъ на задній планъ, бракъ неприкосновененъ, Адріана останется женой Антифола Эфесскаго, отецъ, поэтому, для нея ненуженъ. А чтобы прибытіе брата не ослабило ихъ брачнаго союза, поэтъ далъ Адрiан незамужнюю сестру, прелестную Люціану: не разводомъ, а второй свадьбой кончится дйствіе ‘Комедіи ошибокъ’.

Къ разговаривающимъ сестрамъ вбгаетъ Дроміонъ Эфесскій, его разсказъ о томъ, какъ его встртилъ его мнимый хозяинъ, усиливаетъ подозрнія Адріаны, сестра не въ силахъ ее утшить. Затмъ дйствіе переносится на площадь: Антифолъ Сиракузскій усплъ побывать у себя въ гостиниц и убдиться въ сохранности своихъ денегъ, но своего Дроміона онъ тамъ не нашелъ — тотъ самъ вышелъ его отыскивать (почему онъ ушелъ, несмотря на данное ему приказаніе оставаться въ гостиниц — это такъ и остается невыясненнымъ). Теперь, на площади, онъ его встрчаетъ и напоминаетъ ему о его неумстныхъ шуткахъ съ обдомъ (1 недоразумніе), такъ какъ онъ отъ нихъ отрекается, то его бьютъ, что однако ничуть не портитъ его веселаго настроенія. Но вотъ къ нимъ выходитъ ревнивая Адрiана съ сестрой (2 смшеніе), удивленные отвты Антифола принимаются за притворство, даже кроткая Люціана возмущена недостойной комедіей, которую ея мнимый зять, въ стачк со своимъ холопомъ, разыгрываетъ передъ женой. Удивленie обоихъ сирякузянъ возрастаетъ, у обоихъ мелькаетъ мысль о дьявольскомъ навожденіи, они не ршаются сопротивляться таинственной сил, которая ихъ окружаетъ. Адріана очень ршительно требуетъ, чтобы ея мнимый супругъ вернулся обдать, а Дроміону дается строгое приказанiе никого не впускать въ совершенно чужой для него домъ. Оба безропотно повинуются.

Такъ то мы вернулись къ мотиву сказки: Антифолъ не съ любовницей, а съ законной женой своего брата и принимается ею за ея супруга. Но до тхъ приключеній, которыя ему чудятся въ окружающемъ его туман, дло не дойдетъ — на обд присутствуетъ Люціана, и ея общество даетъ мыслямъ гостей другое, благодтельное для всхъ направленіе.

VI.

Третье дйствіе происходитъ на площади передъ домомъ Антифола Эфесскаго, дверь заперта, за дверью, невидимый, стоитъ Дроміонъ Сиракузскій съ твердымъ намреніемъ никого не впускать. Является — впервые для зрителей — самъ хозяинъ дома въ сопровожденіи своего Дроміона — все еще ворчащаго за полученные будто бы отъ хозяина побои (2 недоразумніе) — и двухъ знакомыхъ купцовъ съ фантастическими именами Анджело и Бальтазара. Первому изъ нихъ Антифолъ Эфесскій заказалъ цпочку для своей жены, которая должна быть готова завтра (этотъ ‘мотивъ цпочки’ соотвтствуетъ ‘мотиву накидки’ у Плавта), пока оба имъ приглашены къ обду. Дроміонъ Эфесскій стучится въ дверь, ему отвчаетъ изъ дому другой Дроміонъ градомъ забавной ругани. Начинается перебранка, въ которой мало по малу принимаютъ участіе съ одной стороны — Антифолъ Эфесскій, съ другой невидимыя — рзвая служаночка Люція и сама хозяйка Адріана. Адріана возмущена тмъ, что какой то прохожій забулдыга осмливается называть ее своей женой, Антифолъ — тмъ, что его не впускаютъ въ его же домъ.

Онъ грозитъ взломать дверь, но Бальтазаръ убждаетъ его не порочить своей жены публичнымъ скандаломь и вооружиться терпніемъ, пока очевидное недоразумніе не разсется само собой. Антифолъ уступаетъ, но терпть онъ не намренъ. До сихъ поръ жена его безъ всякаго основанія попрекала знакомствомъ съ некоей услужливой двицей, теперь онъ ршилъ дйствительно у нея отобдать и ей же подарить заказанную для жены цпочку. Онъ проситъ Анджело принести ее туда и тамъ же съ нимъ повеселиться, затмъ вс расходятся.

Въ этой сцен сосредоточенъ комизмъ ‘Комедіи ошибокъ’, и именно она не заимствована изъ ‘Менехмовъ’. Ея образецъ другая комедія Плавта, ‘Амфитріонъ’. Мы видли уже, что мотивъ близнецовъ-рабовъ ведетъ свое происхождение отъ нея, Меркурій съ Cocie мъ соотвтствуютъ обоимъ Дроміонамъ, точно такъ же какъ Юпитеръ съ Амфитріономъ соотвтствуютъ обоимъ Антифоламъ. Юпитеръ находится у Алкмены, жены Амфитріона, пока онъ съ ней, Меркурію приказано сторожить и не впускать въ домъ настоящаго хозяина. Онъ исполняетъ свое порученіе очень ловко, и Амфитріонъ уходитъ въ бшенств, увренный, что жена ему измнила. Совпаденie поразительно — столь поразительно, что можно только удивляться, какъ оно могло ускользнуть отъ вниманія критиковъ до сравнительно недавнихъ временъ***). А если Шекспиръ былъ такъ хорошо знакомъ съ Плавтомъ, что могъ ‘контаминировать’ различныя его пьесы — то, конечно, и мннie о его недостаточномъ знакомств съ латинскимъ языкомъ придется оставить.

За этой сценой рзкаго, подъ часъ шутовскаго комизма слдуетъ поэтическая жемчужина нашей драмы — объясненіе Антифола Сиракузскаго съ Люціаной. Они оба вышли изъ дому, она — чтобы вразумить своего мнимаго зятя (продолженіе 2-го смшенія), онъ — чтобы признаться ей въ тхъ сладкихъ чувствахъ, которыя она съумла ему внушить. Положеніе, такимъ образомъ, продолжаетъ быть фальшивымъ, но доброта и ласковость Люціаны, сказывающіяся въ ея дружелюбныхъ упрекахъ, страстная любовь, которой дышатъ признанія Антифола, заставляютъ насъ почти забыть объ этомъ. Уже здсь чувствуются ноты, которымъ суждено было вскор такъ мощно прозвучать въ настоящей трагедіи любви Шекспира — въ его ‘Ромео и Джульетт’.

Но Шекспиръ любилъ оттнять свои мотивы посредствомъ контраста, когда Люціана ушла отъ Антифола, возмущенная вроломствомъ своего мнимаго зятя и въ то же время тронутая неподдльной искренностью, которой дышали его слова — изъ дому вырывается Дроміонъ Сиракузскій. Доблестно исполнивъ роль привратника, онъ пошелъ было въ кухню закусить — и тутъ его встртила съ распростертыми объятіями кухарка, жена его эфесскаго двойника (3 смшеніе). Такой сцены у Плавта нигд нтъ, это — карикатура на сцену Адріаны съ Антифоломъ, совершенно въ дух клоунскаго остроумія англійской драмы (такъ же, напр. въ ‘Фауст’ Марло трагическій актъ героя этой драмы карикируется coo твтств e ннымъ дйствiемъ клоуна). Дроміонъ приходитъ въ ужасъ при мысли, что онъ можетъ оказаться мужемъ этого ‘глобуса сала’, этотъ ужасъ, однако, не мшаетъ ему дать то подробное географическое описаніе этого глобуса, о которомъ рчь была выше въ глав VI. Все же дло иметъ и серьезную сторону: оба сиракузянина все боле и бол e убждаются, что ихъ окружаетъ нечистая сила. Спеціально жирная кухарка — несомннно вдьма, Дроміонъ увренъ, что только его истинная вра спасла его отъ участи быть превращеннымъ въ куцую собаку, чтобъ вертть жаркое****). Антифолъ посылаетъ его въ гавань справиться, нтъ ли тамъ корабля, съ которымъ они могли бы ухать, и ршаетъ дожидаться его на рынк. Даже къ Люціан онъ сталъ относиться подозрительно, кто знаетъ, не волшебница ли она. Что же касается Адріаны, зовущей его своимъ мужемъ, то ‘его душа содрогается при мысли, что она могла бы быть его женой’ — при чемъ безсознательно сказывается естественное отношеніе къ той, которая была женой его брата.

Но на пути къ рынку Антифолу предстоитъ новое приключеніе: его встрчаетъ Анджело, извиняется, что не могъ поспть къ обду (4 смшеніе) и вручаетъ ему золотую цпочку, Антифолъ не понимаетъ его рчей, но отъ цпочки не отказывается — какъ видно, онъ унаслдовалъ комическую безцеремонность своего плавтовскаго образца, не вполн идущую къ его прочему джентльменскому характеру. А теперь его единственная мысль — поскорй убжать вмст съ неожиданной добычей. Онъ уходитъ, занавсъ опускается.

XI.

Четвертое дйствіе начинается передъ домомъ той двицы, у которой Антифолъ Эфесскій обдалъ. Бдный Анджело въ затруднительномъ положеніи: его хотятъ арестовать за долги, кредиторъ за нимъ пришелъ и предупредительно привелъ съ собою пристава. Его единственная надежда — Антифолъ Эфесскій, который долженъ ему уплатить крупную сумму за цпочку. — Какъ разъ въ это время Антифолъ Эфесскій, которому надоло дожидаться Анджело, выходитъ изъ дома куртизанки, чтобы отправиться къ нему, своего Дроміона онъ посылаетъ тмъ временемъ за плеткой, ‘чтобы раздлить ее между его женой и ея союзниками’, и тотъ уходитъ. Происходитъ встрча между Анджело и Антифоломъ, тотъ требуетъ денегъ за цпочку, этотъ — самой цпочки, которой онъ не получалъ (3 недоразумнie ), дло кончается тмъ, что Анджело приказываетъ приставу арестовать Антифола. Въ эту минуту прибгаетъ Дроміонъ Сиракузскій съ радостнымъ извстіемъ, что черезъ несколько минуть корабль отходитъ въ Эпидамнъ (5 смшеніе). Антифолъ Эфесскій ничего не понимаетъ, но ему не до споровъ, онъ посылаетъ Дроміона Сиракузскаго домой къ жен за суммой денегъ, чтобы избавиться отъ тюрьмы, тотъ повинуется, какъ ему ни страшно при мысли о жирной кухарк. Такъ то оба Дроміона очутились у Антифола Эфесскаго на посылкахъ, путаница все ростетъ и ростетъ.

Дйствіе переносится опять въ домъ Антифола Эфесскаго, разсказъ Люціаны о признаніи гостя еще боле растравляетъ рану Адріаны — она гнвается на неврнаго мужа, гнвается даже на преданную сестру. Разговоръ прерывается приходомъ Дроміона Сиракузскаго, пришелъ же онъ за деньгами, чтобы выкупить своего мнимаго хозяина. Ревнивые разспросы Адріаны онъ прекращаетъ новымъ кводлибетомъ о задолженности времени и, получивъ деньги, уходить отыскивать арестованнаго. На пути вь тюрьму онъ встрчаетъ своего настоящаго хозяина, съ нетерпніемъ ждущаго извстія о корабл, чтобы поскоре оставить заколдованный городъ, тотъ не понимаетъ его рчей о пристав, арест и деньгахъ ( 4 недо разумніе), но главное — это то, что есть готовый къ отплытію корабль. Итакъ, поскоре въ гавань съ добычей. Но ихъ задерживаетъ куртизанка: она признаетъ Антифола (6 смшеніе), признаетъ цпочку на немъ, которую онъ ей будто бы общалъ… Нтъ сомннья, это самъ дьяволъ. Куртизанка обижена: оказывается, что Антифолъ Эфесскій за обдомъ взялъ у нея дорогое кольцо, итакъ, пропало и кольцо, и цпочка. Она приходитъ къ убжденію, что Антифолъ сошелъ съ ума, и идеть сообщить объ этомъ его жен, чтобы вернуть себ, если возможно, взятое у нея кольцо.

Нетрудно замтить, что этотъ ‘мотивъ кольца’, соотвтствуетъ ‘мотиву запястья’ у Плавта, но введенъ онъ очень неудачно. У Плавта, гетера Эротія отъ себя даетъ запястье мнимому Менехму, чтобы онъ веллъ его починить (конечно, на свой счетъ), но съ какой стати Антифолъ Эфесскій береть у куртизанки ея кольцо, такъ и остается невыясненнымъ. Шекспиру этотъ мотивъ былъ нуженъ ради дальнйшаго: именно забота о кольц заставляетъ куртизанку, распространить молву о мнимомъ сумасшествіи Антифола, онъ поступилъ, слдовательно, въ данномъ случа такъ же, какъ выше съ мотивомъ одинаковыхъ именъ (см. гл. VII, прим.): воспользовался готовымъ мотивомъ своего предшественника, но не позаботился о томъ, чтобы надлежащимъ образомъ его обосновать въ соотвтствіи съ измненной обстановкой.

Что касается самой куртизанки, то это одна изъ самыхъ безцвтныхъ фигуръ всей драмы. Очевидно, поэтъ находился по отношенію къ ней въ неловкомъ положеніи. Съ одной стороны въ его палитр на хватало красокъ для изображены изящныхъ прелестницъ античнаго м ipa, не хватало потому, что ими его не снабжала тогдашняя англійская дйствительность, съ другой стороны, онъ сознавалъ, что фигура врод подруги Джона Фальстафа и прочихъ безстыдницъ, которыми изобиловали тогда и театръ и жизнь, совсмъ не годится въ преемницы красавиц Эротіи. Ея роль въ фабул онъ и безъ того сократилъ, выдвинувъ на ея мсто Адріану, сдлавъ изъ нея, такимъ образомъ, фигуру третьяго разряда, онъ и не приложилъ особаго старанія къ ея характеристик.

Что касается Антифола Эфесскаго, то мы по его послднимъ словамъ представляемъ себ его въ тюрьм, кь нашему удивленію, онъ оказывается на улиц, въ сопровожденіи пристава, какъ это случилось, такъ и остается невыясненнымъ. На встрчу ему попадается Дроміонъ Эфесскій съ купленной плеткой. Гд же деньги? О деньгахъ онъ ничего не знаетъ (5 недоразумніе). Антифолъ въ сердцахъ его бьетъ, его злоба является лишнимъ доказательствомъ его помшательства въ глазахъ его жены, которая, извщенная куртизанкой, успла сбегать за докторомъ Пинчемъ, ‘школьнымъ учителемъ и заклинателемъ’, и теперь, въ сопровожденіи какъ его, такъ и своей сестры и куртизанки, идетъ отыскивать своего мужа по городу. При вид жены бшенство Антифола усиливается: вотъ, значить, въ какомъ обществ она обдала, въ то время, какъ онъ, хозяинъ, былъ прогнанъ (6 недоразумніе). Но докторъ привелъ съ собой своихъ ассистентовъ, крпкихъ людей: они схватываютъ Антифола, да заодно и Дроміона, который тоже какъ будто не въ своемъ ум, вяжутъ ихъ и уводятъ домой. На сцен остаются Люціана, A дріана и куртизанка, вдругъ появляются Антифолъ Сиракузскій со своимъ Дроміономъ — повидимому на пути въ гавань, увидвъ всхъ трехъ ‘волшебницъ’ вмст, онъ обнажаетъ свой мечъ, т думаютъ, что это сумасшедшіе освободились (7 смшеніе), и спасаются бгствомъ. Слава Богу, вдьмы боятся меча! Сиракузяне могутъ безпрепятственно продолжать свой путь въ гавань. Этимъ кончается четвертое дйствіе.

Въ его путаниц почти что пропадаетъ фигура доктора Пинча, а это жаль, — если уже Плавтовскій врачъ былъ очень благодарнымъ типомъ, то это слдуетъ тмъ боле сказать о Шекспировскомъ педагог-заклинател: роль такихъ субъектовъ въ тогдашней жизни, уваженіе, съ которымъ къ нимъ относились женщины, и презрніе, которое они встрчали среди мужчинъ, изображены поэтомъ въ немногихъ, но яркихъ штрихахъ. — Странной можетъ показаться роль куртизанки: несмотря на свое ремесло, она свободно навщаетъ почтенную матрону Адріану, и та показывается съ нею на улицахъ и допускаетъ къ ней даже свою двственную сестру. Но эта странность смягчается именно безцвтностью этой куртизанки. У Плавта самозваннымъ посредникомъ между Менехмомъ и его женой былъ паразитъ Щетка — здсь его роль устранена и передана отчасти ювелиру Анджело, отчасти именно нашей куртизанк.

XII.

Сиракузянамъ не удается достигнуть гавани безъ приключеній: еще въ г o род, передъ монастыремъ, съ ними встрчаются Анджело и его кредиторъ. Завидвъ на немъ цпочку, они обращаются къ нему съ упреками по поводу его неблагороднаго поведенія (8 смшеніе), дло доходитъ до рзкостей, Антифолъ и кредиторъ обнажаютъ свои мечи. Какъ разъ вовремя подоспваютъ Адріана и Люціана съ провожатыми: ‘вотъ они, вяжите ихъ!’ (9 смшеніе), видя себя окруженными, они спасаются въ монастырь. Но Адріана не намрена оставить своего больного мужа подъ чужой опекой, она шумитъ, изъ монастыря появляется игуменья. Она разспрашиваетъ Адріану о причин всей тревоги, тутъ происходитъ та мастерская сцена признанія, о которой рчь была выше (гл. VIII). Вообще мы чувствуемъ, что теперь комедія кончается, съ появленіемъ игуменьи воцаряется серьезное, торжественное настроеніе. Адріан она отказываетъ наотрзъ, она сама хочетъ, съ помощью лекарствъ и молитвъ, вернуть Антифолу его потерянный разсудокъ. Съ этими словами она уходитъ — и мы знаемъ, что будетъ дальше: она вдъ — Эмилія, мать Антифола, ей нетрудно будетъ, въ разговор съ ищущимъ брата сыномъ, раскрыть всю тайну.

Адріана въ отчаяніи, сестра совтуетъ ей обратиться съ жалобой къ герцогу. Кстати, его какъ разъ теперь увидятъ въ этихъ мстахъ, такъ какъ въ его присутствіи должна совершиться казнь Эгеона. И онъ приходить — за нимъ свита, Эгеонъ и палачъ. Адріана бросается передъ нимъ на колни и требуетъ защиты отъ своеволія игуменьи. Герцогъ удивленъ, своеволія игуменьи, этой святой женщины? Но онъ самъ женилъ Антифола на Адріан, онъ велитъ игумень явиться. Пока за ней идутъ, на сцену врываются Антифолъ Эфесскій со своимъ Дроміономъ, имъ удалось освободиться, и онъ теперь самъ обращается къ герцогу съ жалобой на свою жену. Пока онъ разсказываетъ и вс удивляются его разсказу, въ него всматривается осужденный Эгеонъ: онъ не сомнвается, что передъ нимъ его сынъ, тотъ сынъ, съ которымъ онъ простился въ Сиракузахъ шесть лтъ томуназадъ (10 смшеніе). Но Антифолъ его не узнаетъ, да и герцогь знаетъ, что его спаситель двадцать лтъ жиль безвыздн о въ Эфес, путаница достигаетъ своихъ послднихъ предловъ. Къ счастью, является игуменья, съ ней Антифолъ и Дроміонъ Сиракузскіе, благодаря ей недоразумніе разъясняется, Эгеонъ находить неожиданно и жену, и обоихъ сыновей. Конечно, о казни и рчи боле нтъ, игуменья всхъ, не исключая и куртизанки, приглашаетъ въ монастырь на пиръ. Послдними уходятъ оба Дроміона, сиракузскому страшновато при мысли, что та ‘жирная подруга’ будетъ всетаки его, если не женой, то невсткой, но мы можемъ его утшить предсказаніемъ, что онъ найдетъ себ лучшую подругу въ лице той рзвой служаночки, съ которой онъ тогда вмст отгонялъ хозяина отъ его дома. А пока у нихъ возникаетъ споръ о старшинств: кому первому войти въ монастырь? Но сиракузянинъ быстро его ршаетъ: не другъ за другомъ, а вмст. Этимъ чисто клоунскимъ выходомъ кончается комедія.

XIII.

‘Комедія ошибокъ’ не принадлежитъ къ тмъ драмамъ, которыя сделали безсмертнымъ Шекспира, скоре можно сказать наоборотъ, что имя Шекспира ей обезпечило ту извстность, которой она пользуется въ наши дни. Извстность эта, впрочемъ, не очень велика, на сцен она появляется. рдко, чему виною, впрочемъ, затруднительность ея постановки — не легко найти две пары двойниковъ-актеровъ для ролей обоихъ Антифоловъ и обоихъ Дроміоновъ. Но помимо того и основной мотивъ комедіи не внушаетъ особаго интереса въ наши времена, когда главной задачей поэта считается психологическій анализъ характеровъ и положеній, не даромъ такой опытный директоръ, какъ Лаубе, отзывался пренебрежительно о ‘старомъ, негодномъ мотив смшеній и недоразумній’.

Но если наша комедія и не можетъ, подобно Гамлету и Лиру, считаться непремнной, составной частью современнаго репертуара, то ея литературно-историческое значеніе тмъ не мен e остается очень крупнымъ. Поэтъ сдлалъ въ ней попытку обновить пьесу, написанную боле чмъ за полтора тысячелтія до его времени, и не только обновить, но и облагородить, поднявъ ее изъ области комедіи типовъ въ область серьезной комедіи характеровъ.

Обыкновенно критики, проводя параллель между ‘Менехмами’ и ‘Комедіей ошибокъ’, отдаютъ пальму первенства послдней. И дйствительно, Адріана несомннно серьезнй сварливой матроны Плавта, Антифолъ Эфесскій не допускаетъ такой вульгарности, какъ похищеніе жениной накидки, трогательный образъ Люціаны отсутствуетъ у римскаго комика, какъ равно и величественная фигура игуменьи, нашлись даже любители длинныхъ рчей стараго Эгеона. Правда, съ другой стороны, что споръ между Плавтомъ и Шекспиромъ ведется передъ судомъ новйшей критики при очень невыгодныхъ для перваго условiяхъ: критикъ рдко бываетъ настолько знакомъ съ латинскимъ языкомъ и съ античной жизнью, чтобы оцнить прелесть Плавтова діалога и жизненность его фигуръ и мотивовъ. Со всмъ тмъ, правильное сужденіе о сравнительномъ достоинств обихъ пьесъ будетъ, думается мн, слдующее: англійскій поэтъ несомннно ввелъ частичныя улучшенія въ античную фабулу, но этимъ самымъ онъ ее испортилъ какъ цлое. Плавтъ — или, врне, его греческій предшественникъ — отлично сдлалъ, что не стремился къ особенной серьезности характеровъ, а удовольствовался однми типическими масками своего времени, несерьезность фигуръ, совершенно гармонируя съ несерьезностью самой фабулы, даетъ вполн единое, законченное цлое, какъ зритель такъ и читатель остается вполне удовлетвореннымъ забавной пьесой, не возбуждавшей въ немъ никакихъ ожиданій, которыя бы превосходили ея силы. У Шекспира мы имемъ не то, независимо отъ вопроса, насколько ему удалось облагороженіе его фигуръ — причемъ я прошу припомнить сказанное выше (гл. VIII) объ Адріан, — мы можемъ сказать, что самое стремленіе ихъ облагородить поднимаетъ комедію на такую высоту, на которой основной мотивъ смшенія представляется уже несоотвтствующимъ всей обстановк. Съ самаго начала трагическая — или, если угодно, мелодраматическая фигура осужденнаго Эгеона не даетъ возникнуть тому веселому, беззаботному настроенію, при которомъ только и возможенъ интересъ къ такимъ сюжетамъ, какъ сюжетъ ‘Менехмовъ’*****).

. 3линскій.

*) Замчу кстати, что варіантъ surreptus : sereptus скоре говоритъ въ пользу предположенія, что Шекспиръ видлъ драму Плавта на сцен, дйствительно, въ англійскомъ произношеніи оба эти слова совпадаютъ. Латинскаго слова sereptus нтъ, но оно образовано совершенно правильно (ср. selectus, seductus) и самая вольность этого словообразованія указываетъ на нкоторое знакомство его автора съ латинскимъ языкомъ.

**) Итакъ, Шекспиръ удержалъ фикцію Плавта, согласно которой первоначальному Сосиклу посл исчезновенія его брата Менехма было дано его имя — она была для него такъ же необходима какъ и для римскаго поэта. Но насколько это переименованіе естественно тамъ, гд оно производится Менехмомъ — ддомъ обоихъ мальчиковъ (правда, критики Шекспира оспариваютъ эту естественность, но они длаютъ это исключительно вслдствіе своего незнакомства съ условіями античной жизни), на столько оно непонятно у Шекспира, тмъ боле по отношенію къ слуг. Поэтъ тутъ просто допустилъ насиліе надъ фабулой, чтобы создать ту обстановку, которая ему была нужна.

***) Его открылъ Вислиценусъ въ стать, напечатанной въ 1874 г. въ журнал ‘Lіtteratur’ и повторенной съ дополненіями въ XIV том ‘Jahrbuch der deutschen Shakespeare Gesellshaft’. Зато его сближенія нкоторыхъ мотивовъ нашей комедіи съ ‘Перикломъ’ я считаю неубдительными, еще мене серьезными показались мн теоріи другихъ критиковъ о мнимыхъ источникахъ Шекспира въ нашей комедіи.

****) Это превращеніе осуществилъ Гейне въ самой забавной сцен своего ‘Атта Тролля’

*****) Объ анахронизмахъ и другихъ несообразностяхъ комедіи см. въ примчаніяхъ. С. В.