Е. Н. ЧИРИКОВ
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
Государственное издательство художественной литературы
Москва — 1961
КОЛЯ И КОЛЬКА
КОЛЯ И КОЛЬКА
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Коля и Колька, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1904
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Однако дедушка-мороз сердится не на шутку, разгуливая по снежному, пустынному и безбрежному, как океан, полю…
На далеком горизонте эти безлюдные пустыни сливались с потускневшими уже облачными небесами, и нельзя отличить, где кончаются снежные сугробы и где начинаются причудливые облака… И небеса похожи на снежное поле. Куда ни погляди — везде бело: и внизу, и вверху, и впереди, и позади, и вправо, и влево… Всюду снег, снег, снег… Ветерок гуляет по полю, крутит снежной пылью и несется по снежным целинам, как белый дымок… Не было бы бурана…
Жутко теперь ехать по полю одному… Зато как приятно делается вдруг, когда заслышишь вдали заунывный колокольчик встречной тройки или нагонишь длинный-длинный, скрипучий обоз, гуськом плетущийся по дороге! Как спокойно делается на душе, когда увидишь этот длинный обоз и рядом с ним мужиков в овчинных, туго опоясанных тулупах, с перевальцем шагающих возле своих побелевших от инея лошадок! Разноголосые бубенчики булькают и тенькают как-то удивительно мягко и мелодично, словно рассказывают о чем-то грустном, милом сердцу… Мужики крепко похлопывают рукавицами, крякают и разрывают мелодию бубенчиков своими поощрительно-ласковыми окриками:
— Ого-го-го! Родимая!
Как рад бываешь такой встрече и как хочется, чтобы этот обоз тянулся дольше-дольше, чтобы скрип саней-розвальней, бульканье разноголосых бубенчиков и ласковые ‘ого-го!’ не прекращались…
Не на шутку сердится дедушка-мороз!..
Придорожные путеводители — вехи, там и сям торчащие вдоль дороги, он опушил снежными кристаллами, понурых лошадок принакрыл, словно шелковой тканью, серебристой пылью, а на мордах, у глаз и губ, понавесил ледяных сосулек, мужикам посеребрил бороды и, кажется, намерен пошутить над ними: сморозил им усы и бороды так, что трудно становится раскрыть рот, чтобы засовать туда трубку и подымить махоркой… Даже и на крестьянские сани набрасывается дедушка-мороз: они то и дело пощелкивают и потрескивают от холода и визжат, словно плачут, по снегу…
Ух, как холодно! Хорошо бы теперь в тепло, к самоварчику!..
Вечереет. По снежной, безбрежной равнине трусит пара запряженных гусем лошадок. Глухо дребезжат колокольчики, скрипят сани, обтянутые рогожей, фыркают лохматые, заиндевевшие лошадки… На облучке сидит ямщик лет тринадцати — Колька, из села Ракова. На голове у него отцовская шапка необычайной величины, надвинутая до самых плеч. Эта шапка сползает на нос и закрывает Кольке глаза, и он то и дело поправляет ее и бранится:
— На вот! Назола какая!
На руках у него большие рукавицы, а на ногах — громадные валеные сапоги, белые с горошком. Сидит он боком и держит в левой руке вожжи, а в правой кнут, длинный, похожий на змею…
А в санях, весь укутанный в шубы, одеяла и обложенный подушками, едет Коля, гимназист второго класса, возвращающийся на рождественские каникулы в родной деревенский дом, на хутор ‘Отрадное’.
Дедушка-мороз бежит за санями и беспокоит как Кольку, так и Колю… Колька раз двадцать ругнул уже дедушку нехорошими словами, а он все-таки бежит, не отстает и то щипнет Кольку за нос, то подует ледяным дыханием за валеный сапог, дернет за большой палец на руке или заберется за шею и погладит по спине. На Колькины сапоги он надел снежные калоши, а выглядывающие из-под шапки волосы сделал седыми, как у старика…
Колю дедушка-мороз беспокоит меньше. Однако и его не оставляет без внимания. Уж кажется, что до Коли нет никакой возможности добраться, — так нет тебе, отыщет хитрый дедушка где-нибудь скважинку и начнет в нее подувать…
— Колька!..
— Чаво еще тебе?
— Подоткни мне сбоку… дует!..
— Тпру!..
Колька вскакивает с облучка, сдвигает с глаз шапку и идет к саням. Сняв громадную рукавицу, Колька начинает подтыкать сбоку одеяла…
— Зяблый ты!.. Ладно, что ли?.. Промерз?..
— Ну, поезжай!..
— Нос-от спрячь! Приедешь домой без носу… Вишь, какой он у тебя красный…
— Не твое дело!.. Поезжай!..
Колька выбьет нос, наденет рукавицу, вскочит на облучок, хлопнет длинным кнутом и крикнет сиплым голосом:
— Нно! лихие!..
И опять дребезжат колокольчики и скрипят сани, а перед глазами Коли торчит Колька, очень похожий сзади на огородное чучело…
Коля боится шевельнуться: он чувствует, что как только сделает это, дедушка-мороз отыщет себе сейчас же где-нибудь новую дырочку и начнет опять надоедать и беспокоить. А Коле это будет очень неприятно. Теперь у него в голове все такие веселые, радостные мысли! Он думает о том, как лошади подъедут к воротам большого дома, как весь этот дом сразу засуетится, оживет от Колиного появления… В окнах замелькают детские головы, и маленькие руки застучат в стекла, забегают по сеням, захлопают дверями, на крыльцо выбежит Дуняша помогать ему вылезть из саней… Потом он увидит папу, милую мамочку, дядю Ваню и тетю Дуню, маленьких драчунов-братишек Леву и Борю и черноглазую сестренку Сашурку!..
Коля воображает, как все будут рады, довольны и счастливы!
— Как хорошо жить дома!.. Только ведь недолго жить-то: всего две недели… А потом опять — в город, в гимназию… Можно похворать с недельку… Только бы согласился папочка!..
Одно смутно беспокоит Колю: он везет домой табель за вторую четверть, и там есть двойка из арифметики… Проклятая двойка!.. Если бы не эта двойка, Коля был бы совершенно счастлив!..
Как-нибудь обойдется… Коля скажет, что он не виноват тут нисколько: что у них очень строгий учитель из арифметики и не дает хорошенько подумать, придирается…
И Коля сам начинает верить, что учитель напрасно поставил ему двойку. Потом двойка забывается, Коля начинает представлять, как будут рады подаркам, которые он везет братишкам и сестренке на елку… Теперь уже наряжают елку… Какая нынче выйдет елка? Интересно… Мама писала, что купила граммофон!.. Господи, сколько интересного!..
А бестолковый Колька ничего не понимает. Коле кажется, что Колька ни о чем не думает, ничего не желает, что ему — все равно… Выбьет нос, пощелкает сапогом о сапог, похлопает рукавицами и гнусаво и хрипло закричит:
— Нну! лихие!
А ‘лихие’ еле тащатся и не обращают никакого внимания на маленького ямщика.
— Поезжай скорее! вскачь!— сердито говорит Коля и тыкает рукой Колькину спину.
Колька дёргает вожжами, хлопает в воздухе кнутом и опять ежится.
— Говорят тебе — скорей!— повторяет Коля.
— Поспешь! Чай, не на пожар?— хладнокровно отвечает Колька.— Надо тоже и скотину пожалеть… Ты, вот сидишь, а она тебя везет… Вечор бревна возили, седни тебя… Этак-ту заморишь…
И Коля ничего не может возразить на доводы Кольки. Он только еще больше сердится, и на Кольку и на лошадей. Коле кажется, что лошади чуть-чуть тащатся, полезут, как тараканы…
— Ну, уж и лошади у тебя!.. У нас Савраска один перегонит твою пару…
— У вас, овес жрет, а у нас — сено… А овса-то дают только понюхать…— возражает Колька. — Ты вот тоже какой гладкий!.. Поди все сахар сосешь?
Коля смеется… Глупый Колька! Он думает, что вкуснее сахару ничего нет. на свете!…
— Белу калабашку все, ешь,..
Коля смеется: губы, смерзлись, улыбка выходит какая-то странная…
— Ты читать умеешь?— спрашивает Коля.
— У-у!.. Читаю здррово!.. Мужики соберутся — всегда меня заставляют читать им…
— А писать?
— По-печатному умею… А тебе много ли годов учиться-то осталось?
— Семь лет в гимназии да пять в университете. Я буду доктором!
— У-у!.. Заучишься совсем!..
— А ты в городе был?..
— Не доводилось… Нно! лихие!..
Уже совершенно стемнело. Навстречу подувает резкий, режущий лицо ветер, твердые снежные крупинки бьют в щеки и колят их, как острые иголки. У Коли уже течет из носу и из глаз, начинают мерзнуть и деревенеть ноги, он старается шевелить ими в валенках, отдернуть ступни ног от подошв, — ничто не действует.
Колька спрыгнул с облучка, хлестнул коренного, потом гусевую и побежал рядом с ними. Лошади пошли под уклон вскачь, Колька быстро-быстро засеменил ногами, замахал в такт руками, стараясь не отставать. Но скоро все-таки отстал, остался позади…
Коле это не нравится: он не любит, чтобы ямщики оставляли предназначенное для них место.
‘Ах, да скоро ли Колька сядет на козлы!..’
А Кольки нет…
Дедушка-мороз сердится все сильнее. Гуляет он по чистому полю без пути, без дороги, носится злобным вихрем над снежными целинами: то поднимется снежной пылью высоко вверх, то опустится вниз и помчится по равнинам так, что только белый дым клубится у него под ногами…
Коле жутко. Того и гляди выскочит откуда-нибудь волк: загрызет и лошадей и Колю, а то какой-нибудь разбойник с ножом нападет и убьет его… Как будут плакать тогда милая мамочка, папа, Лева, Боря и Сашурка!.. Небось и тетя Дуня поплачет!..
Коля озирается по сторонам и почти уверен, что где-нибудь близко непременно спрятался и караулит разбойник или волк… Моментами Коле чудится, что у березы что-то шевелится, Коля закрывает глаза и думает: ‘Что будет, то и будет… Господи!’
— Нно! лихие!
Коля открывает глаза и видит, что Колька по-прежнему сидит на козлах.
‘Слава богу!’ — мысленно произносит Коля и спрашивает:
— А ты не боишься?
— Чаво?
— Волк нападет…
— Какие тут волки?.. Да коли он услышит колоколец, убежит, окаянный!..
— А может напасть разбойник…
— Разбойник?! Окстись! Какие тут разбойники?! Тут все хорошие люди проживают… А ты вот чего бойся: перед рождеством по полям всякая нечисть рыскает… Дядя Макар сказывал, что когда он парнишкой был, вот этак же, как я, ездил, — видел, как в поле леший плясал!.. А ты не смейся!.. Подбодрился, проклятый, да вприсядку около березки!..
— Ну!..
— А он, дядя-то Макар, запел ‘Деву днесь’… Как это он услыхал, — кубарем, кубарем! А потом в снежный буран оборотился и убег по полю.
— Это все враки!
— Вот те и враки!.. А в сочельник и не то бывает!.. Ведьмы в ступе разъезжают, черные чертенята в хороводы играют, визжат и дерутся… Вплоть до самой заутрени беснуются, проклятые, а как ударят в колокол к заутрени,— все кубарем, кубарем!.. Кто в овраг, кто в сугроб, кто в дупло…
— Враки это… — повторяет Коля, а сам сжимается от страха и прислушивается. И ему чудится, что где-то кто-то свистит и смеется потихоньку…
— Чу, как свистит окаянная сила!— говорит Колька и, сняв шапку, крестится…
— Кто это?.. Ты, пожалуйста, не пугай уж!.. Ничего нет вовсе…
— Не обошел бы лошадок, а то до утра не доедем!..
Коля хотя и не верит в лешего, но ему очень страшно, и он думает, что все-таки лучше на всякий случай перекреститься…
Небеса темные, облачные… Коля ничего не видит: впереди колыхается темная спина Кольки, наверху, над глазами, торчит какой-то темный клин: должно быть, это кончик башлыка… Вот и все, что может различить Колин глаз. Коле чудится, что он плывет в каком-то темном пространстве, что вот-вот лошади ступят в раскрывшуюся перед ними пропасть и все: и сани, и Коля, и Колька, и лошади — стремглав полетят вниз… Ух, страшно! Коля удивляется, как это Колька правит лошадьми… Как он ухитряется разглядывать в такую темноту дорогу, и как он может запомнить, что по этой именно дороге надо ехать в ‘Отрадное’? Вот молодец! И недавняя пренебрежительность к Кольке смягчается, Коля мало-помалу начинает чувствовать к Кольке уважение — не уважение, а так что-то в этом роде…
‘Небось с Колькой не заплутаешься! Довезет!’ Впереди моргнул красноватый огонек, другой, третий… Неужели это ‘Отрадное’?!
— Ямщик! Что это светит?.. — с замиранием сердца спрашивает Коля.
— Чаво?.. Известно — огонь!— не понимает бестолковый Колька.
— Я спрашиваю, какое село?..
— Не сяло… Оно это, ‘Отрадное’!..
Коля радостно вздрагивает, его сердчишко начинает беспокойно колотиться, и невольная улыбка шевелит ему застывшие губы… Коля смеется сперва только сердцем, потом вслух, все громче и громче… Теперь Коле уже. не холодно, а жарко, он нетерпеливо ерзает на месте, вытягивает шею к смотрит, на подмигивающие огоньки. Один из этих огоньков непременно у них в доме… Коля смеется громко-громко…
— Ты чаво?.. — обернувшись, спрашивает удивленный Колька.
Коля смеется, еще сильнее.
— Ничего, ничего! Поезжай скорей!..
— ‘Ничаво’-то у меня в кармане много…— Серьезно острит Колька и кричит тоже бодро и весело:
— Ух вы, лихие! Зажаривай!..
Вот и ‘Отрадное’! Знакомый овраг, мост… На мельнице огонек светит. А на горе — господский дом!.. Ворота распахнуты настежь, словно приготовлены для Колиной встречи. ‘Лихие’ вбежали во двор, и как Коля рисрвад себе картину своего приезда, так оно и вышло. По двору поднялась беготня: Гаврила, Михайло, Парашка — бегают как угорелые и кричат что-то, они в одних рубахах, без шапок, у Гаврилы — фонарь в руке… Собаки визжат и лают от радости: Полкан и Шарик!.. На крыльцо выскочила Дуня со свечой в руках, но ветер задул свечку… А лошадки пофыркивают и побрякивают колокольчиками… В окнах дома — бегает огонек… ‘Кто это там с лампой в руке?.. Господи, да это мамочка!!’
— Ну, вылазь!..
— Ой, ногу отсидел!..
Спустя минуту Коля — за круглым, столом, на котором пыхтит громадный самовар, такой знакомый, родной, что обнять его хочется. Вокруг все дорогие лица… Господи! сколько радости, поцелуев, смеха, расспросов, рассказов, новостей!.. Кажется, в целый год не перескажешь!..
— Мамочка, я последнюю, станцию с мальчишкой ехал!..
— Как с мальчишкой?.. разве не с Никифором?
— С Колькой.
— Да неужели?..
— Ей-богу!..
Папа рассердился на Никифора: как он смел отправить Колю с молокососом?..
— Где он?..
— На кухне, барин… Лошадям дал сена, а сам на кухне греется…
Отец пошел в кухню, и за ним все ребятишки…
Колька разулся, распоясался и сидел за столом. Кухарка поила его чаем. Лицо у Кольки было красное, нос лупился, русые волосы лежали на большой голове на два ряда и были подстрижены в скобку… Как есть мужик…
Папа улыбнулся.
— Как же это, братец мой, тебя отпустили?… Да много ли тебе лет?..
— Чай, я не махонький!— ответил Колька, отирая нос указательным пальцем. — Я в Игумново езжу, а не то что досюда!..
— Мало ли что может случиться в дороге!.. Ты и с лошадьми-то не справишься…
— Я-то?!— ухмыльнулся Колька. — На тройке могу, а не то что на паре!..
— Скажи пожалуйста, какой молодец!..
Лева, Боря и Сашурка смотрели на Кольку удивленными глазами и все ближе и ближе подходили к нему, намереваясь заговорить…
— А у нас будет елка!..— сказал наконец Боря.
— Уходите! Нечего вам тут делать!— сказал отец, и детишки нехотя пошли вон из кухни… Но, как только ущед отец в кабинет, Боря опять пробрался в кухню разговаривать с маленьким ямщиком.
— А у нас будет елка!..— сказал Боря.
— Ну, пущай будет!.. Скажи мамаше, чтобы прогоны принесла — рупь осемь гривен!..
Колька пил себе чай бесконечно… Он вспотел, ухал, смотрел в окошко и говорил:
— Эка непогодь! Придется заночевать… Ты, чай, меня не прогонишь?— спросил Колька у кухарки.
— Колька у нас ночует! Колька ночует!!— радостно защебетал детский голосок, и эта весть всполошила детские умы, как событие громадной важности…
— А где ты ляжешь?— спрашивал Лева.
— На лавке…
— А на чем?
— На лавке, говорю!..
— А подушки у тебя нет?— осведомлялась Сашурка.
— А я валены сапоги положу… Принесь-ка мне сахару, малец! Я за твое здоровье пососу… — попросил Колька у Бори.
Боря где-то раздобыл сахару и принес Кольке. А Лева принес грецкий орех, Сашурка — сломанную куклу.
Ребята бегали из комнат в кухню, а из кухни в комнаты и сообщали матери, что сказал Колька, как он будет спать, как он икает, словно там, на кухне, завелся какой-нибудь зверек.
В это время Коля возился уже с граммофоном, о котором много мечтал в городе и особенно дорогой.
Наконец граммофон наладился и, шипя и постукивая, начал играть марш, петь песни и говорить…
— Коля! покажем Кольке…
— Мамочка! позволь привести Кольку!..
— Зачем это?!
— Мы ему покажем граммофон!..
Все ребята набросились на мать с мольбами и радостно захлопали в ладоши, когда мать разрешила пустить Кольку в комнаты.
— Натопчет… Пусть снимет сапоги…
— У него валенки!.. Он снял их…
Коля пошел за Колькой. Тот долго упирался и не шел.
— Чаво я там не видал?!— говорил он, глядя исподлобья на гимназиста.
— А вот и не видал!.. Я тебе лешего покажу…
— Врешь ты все…
— А вот пойдем! Увидишь!
— Ну, айда! Пойдем, что ли…
Маленький дикарь пошел следом за Колей. Когда дверь в столовую растворилась, Колька попятился назад: он увидел барыню…
— Ничего, голубчик, ничего… Иди!
— Смотри, шкатулка с трубой, а в шкатулке сидит леший…
— Врешь ты все…
— Вру? вру?..— обиженно повторял Коля и, повозившись около граммофона, пустил его…
Колька вздрогнул и попятился: глухой, словно из шкатулки, голос запел вдруг прямо в ухо Кольке песню, и музыка заиграла…
— Фу ты, окаянная сила!— прошептал Колька, засматривая в трубу…
Все ребятишки засмеялись дружно и весело, а Колька стоял разиня рот и не отрывал удивленного взора от ящика. На хохот ребят пришел папа, потом — мама…
— Что такое?
— Колька, папа, боится…
— А вот и не боюсь… Машина это… Сказывали у нас про эту штуку-то!..
И Колька очистил нос с помощью пальцев.
Как только он это сделал, мама состроила гримасу, переглянулась с папой и сказала, тронув Кольку за плечи:
— Ну, довольно! Иди, иди!..
— Мамочка! пусть побудет!.. Я заведу ‘Куда, куда, куда вы удалились…’
—— Он ничего не понимает… Все равно ему…
Колька пошед в кухню. На пороге столовой он обернулся и сказал:
— Барыня! а ты мне прогоны-то отдашь?..
— Конечно!..
— ты теперь отдай, а то утресь чуть свет уеду,— ты спать будешь…
— Иди, иди!.. Пришлю с кухаркой…
— А ты мне отдай: оно вернее… Чуть свет уеду. Отец наказывал не ночевать. И то, ругаться будет…
В столовую вышел Брря…
— Прощай, барчук!— сказал Колька и протянул руку.
Боря протянул было ему свою, но раздумал и закинул за спину.
— С мужиками нельзя за руку,,. — сказал он, наклоняя курчавую голову…
— А что же с ними, за ногу, что ли, надо?— тихо, с усмешкой, спросил Колька.
— Ну, будет тебе тут рассуждать!— строго сказала барыня.— Мужик — так мужик и, есть!.. Невежа!.. Убирайся!!
Колька, опустив голову, вышел из столовой.
— А видно, барыня-то у вас злющая?— спросил он кухарку.
— А что?..
— Зря ругается… Пес с ней — мне бы только прогоны получить… Ты попроси прогоны-то у ней!..
Прогоны Колька получил, завязал их в тряпку, сунул в валеный сапог и успокоился… Растянувшись на лавке, он прикрылся тулупом и смотрел на кухарку, которая приготовляла господам ужин.
— Чаво поджариваешь?
— Зайца разогреваю…
— Они все жрут… У нас барин голубей жрет… Ей-богу!..
Когда господа поужинали, в комнатах заиграли на рояле. В кухню глухо и мелодично доносились мягкие звуки вальса, и Колька слушал и удивлялся.
— Эх, как зажаривают!.. Весело живут!.. А ведь вот на том свете нам лучше будет!
— А кто знат!— сказала кухарка.
— Я тебе говорю!.. Помяни мое слово!.. Кто здесь смеется, тот на том свете плакать будет… Это уже поверь…
Долго звучала музыка, и под эту музыку Колька думал о господах, о господской жизни, о том свете. Кухарка погасила лампу…
— С ними и про лошадей-то забудешь!.. — неожиданно вымолвил Колька, заворочался, застучал по полу босыми ногами и забренчал ведрами.
— Ты что там делаешь?— тревожно спросила задремавшая было кухарка.
— Лошадей надо попоить!..
— Ведры-то эти у нас чисты!..
— Все одно… Лошадь-то, чай, не заяц…
— Ну, ладно, пусть пьют себе!.. — зевнув, промолвила кухарка.
Колька надел валеные сапоги, вышел на двор, напоил лошадей, поговорил с ними, посмотрел на небо.
— Прояснят маленько… — промолвил он и похлопал лошадку по крупу.
— Баловашь!— строго крикнул он, когда лошадь шевельнулась под его рукой.
Коля спал крепко в теплой постели, когда Колька выезжал из ворот барского дома. Дом какой-то темный, сердитый, все ставни в его окнах были закрыты наглухо. Колька посмотрел на этот дом, вспомнил Колю, Борю, машину, и, когда его воспоминания остановились на барыне, он крепко хлопнул кнутом, дернул вожжами и крикнул:
— Нно! лихие!..
И сани быстро покатились под горку и стушевались в сумерках. Только колокольчики долго еще динькали в предрассветной тишине…
‘Коля и Колька’. Впервые напечатано в ‘Журнале для всех’, 1904, No 2.
Рассказ входил в Собрание сочинений Е. Н. Чирикова, изд. ‘Знание’ (т. 6, СПб. 1906) и в Собрание сочинений ‘Московского книгоиздательства’, т. 1.