Колдунья.
Разсказъ Ж. Г. Рони.
‘Наблюдатель’, No 12, 1888
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Колдунья, Рони-Старший Жозеф Анри, Год: 1887
Время на прочтение: 19 минут(ы)
— Ничего тутъ не подлаешь! вскричалъ костоправъ.
Въ душномъ, полутемномъ хлву, чуть-чуть освщенномъ сверху крошечнымъ косымъ окошкомъ, толпилось и волновалось четверо людей вокругъ коровы Чернушки, издыхающей на гниkой подстилк: арендаторъ Гроссъ-Эполь, кузнецъ, костоправъ и крестьянинъ Петръ Клотаръ. Несчастное животное жалобно мычало, дыханье его было тяжело и порывисто, томные глаза словно просили о помощи и состраданіи, раздувающіяся ноздри силились вдохнуть больше воздуха, который въ жалкомъ хлву былъ зараженъ всевозможными міазмами.
— Да что же это такое съ ней? Что съ ней?.. съ жалостью воскликнулъ арендаторъ,— вдь священникъ благословилъ ее вчера…
— Кто ее знаетъ, что съ ней! возразилъ костоправъ,— извстное дло, нечисть какая-нибудь, не безъ того…
— Порча! колдовство! вырвалось у Клотара.
Вс молча многозначительно переглянулись.
— Э, да наврно! Вотъ уже два года, на деревн словно напасть какая…
— Господи создатель! вскричалъ горячо Клотаръ, — это все съ дурнаго глазу, помяните мое слово! Этакъ, подъ конецъ, у насъ все подохнетъ, все пойдетъ прахомъ…
— А что нога вашей Бертины, лучше?
— Какое лучше, все хуже…
Корова снова замычала, на этотъ разъ еще тише и жалобне, а глаза ея съ какой-то мольбой устремились на окружающихъ.
— Какъ она смотритъ на насъ! словно человкъ, только не говоритъ!..
— Бдная моя Чернушка! Бдная Чернушка! съ горемъ вскричалъ арендаторъ, и крупныя слезы показались на его глазахъ.
Чернушка съ видимымъ усиліемъ приподнялась въ полутьм, тяжело, порывисто дыша. Дв большія мухи кружились надъ ея головой, поперемнно садясь то на одно, то на другое ухо. Въ открытую настежъ дверь падали лучи, придававшіе что-то фантастическое несчастному животному, которое, въ продолженіе нсколькихъ мгновеній, простояло, словно задумавшись, освщенное трепетнымъ сіяньемъ, затмъ, почувствовавъ, что силы оставляютъ ее, Чернушка съ тяжелымъ страдальческимъ вздохомъ опрокинулась на подстилку и — издохла.
— Вотъ и все кончено! сказалъ Гроссъ-Эполь, гд же тутъ справедливость?
— Какая ужь справедливость! поддержалъ кузнецъ.
— Что жъ? мы такъ н смиримся что ли? такъ и позволимъ надъ собой глумиться, какь безсловесное стадо барановъ?.. съ волненіемъ вскричалъ Петръ Клотаръ.
При ворвавшемся яркомъ солнечномъ луч, въ полутьм хлва бшено закружился цлый рой мошекъ надъ кучей жалкихъ грязныхъ лохмотьевъ коровьей подстилки, а четверо людей, озадаченные, взволнованные, съ чувствомъ затаенной злобы въ душ противъ невидимаго врага, стояли и смотрли другъ на друга.
— Ровно сто лтъ назадъ, прошепталъ наконецъ Клотаръ,— тамъ, внизу передъ церковью, сожгли ‘одну’… Мой ддъ тысячу разъ мн разсказывалъ объ этомъ… онъ самъ видлъ…
— Да, въ т времена было правосудіе, замтилъ Гроссъ-Эполь.
— И хорошее… пробормоталъ кузнецъ.
Клотаръ стоялъ и съ самымъ глубокомысленнымъ видомъ покусывалъ ногти, задумчиво смотря на бездыханную Чернушку, шерсть которой лоснилась и блестла подъ падавшимъ на нее солнечнымъ лучемъ, при отблеск котораго какъ-то странно оживлялся ея незакрытый, огромный, остановившійся глазъ, да виднлись ссадины и рубцы на спин и бокахъ измученнаго животнаго.
— Все кончено! — пойдемъ, пропустимъ по стаканчику! предложилъ кузнецъ.
Клотаръ шелъ по окраинамъ луговъ. Вечерло. Молодой мсяцъ золотился на свтломъ прозрачномъ неб, спускаясь къ западу. Стоялъ благодатный іюнь. Могучіе злаки, высокія сочныя травы молодыми побгами волновались вокругъ на обширномъ пространств полей, порывы теплаго втра шумли въ втвяхъ стройныхъ тополей и тихое кваканье болотныхъ жабъ сливалось въ звуки своеобразной гармоніи со звенящей трескотней древесныхъ лягушекъ. Клотаръ со злобой ударялъ палкой о землю и, то и дло, разражался угрозами и ругательствами.
Это былъ человкъ плотнаго сложенья, съ лицомъ широкимъ, мускулистымъ, лишеннымъ всякой растительности, полускрытымъ подъ объемистымъ козырькомъ огромной фуражки, надвинутой на самые глаза. Втеръ съ силою разввалъ на немъ его широкій крестьянскій балахонъ синяго цвта, надувавшійся пузыремъ вокругъ его коренастой неуклюжей фигуры.
— Да ужь это врно, какъ Богъ святъ… хоть всми святыми поклясться, бормоталъ онъ себ подъ носъ, между тмъ какъ винные пары бродили у него въ голов.
Высокіе колосья пшеницы, колеблемые втромъ, задвали его. Созвздіе Льва яркими большими звздами горло на потемнвшемъ неб. Золотой серпъ мсяца спустился низко къ западу и становился почти багрянымъ. Крестьянинъ какъ-то недоврчиво и насмшливо поглядывалъ на заостренный кусочекъ краснаго полумсяца.
— Богъ совсмъ несправедливъ… ворчалъ онъ.
Вблизи послышалось мелодичное журчанье ручейка подъ снью развсистыхъ кустовъ, и Клотаръ, войдя подъ ихъ темные своды, ощупью отыскалъ мостикъ, перекинутый черезъ лотокъ, и перешелъ на другую сторону, грозно и воинственно помахивая своей дубиной.
— Пусть ‘она’ побережется! ‘Она’ исправитъ зло, которое нанесла, или бдный человкъ учинитъ свое собственное правосудіе!..
Неврныя ночныя тни равнины смнились трепетными отблесками мерцавшихъ огоньковъ въ деревенскихъ избахъ.
— А! она сидитъ у своего окна, проворчалъ Клотаръ, украдкой пробираясь къ двумъ избамъ, одиноко стоявшимъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ деревни.
У окна ближайшей изъ нихъ сидла, облокотясь на подоконникъ, женщина.
— Что она такое замышляетъ?
Крестьянинъ прислъ на корточки позади забора и, стиснувъ зубы, въ какомъ то безотчетномъ суеврномъ страх напряженно всматривался въ эту темную фигуру, выдлявшуюся силуэтомъ въ рамк открытаго въ ночную темноту окна, слабо озаренную сіяньемъ мерцавшей свчи. Волосы женщины были распущены и волнистыми прядями обрамляли задумчивое лицо.
— Ишь ты, все у нея не по людски… подумалъ Клотаръ. Кровь его кипла, и онъ съ гнвомъ сжималъ палку сильной рукой, между тмъ какъ лепетъ струящагося ручья, мелодично-звенящіе звуки перекликающихъ сверчковъ и тихій трепетъ растеній, взволнованныхъ ночнымъ втеркомъ, призывали къ сладкому миру, наслажденію и милосердію…
— Постой-ка, я тебя кое-чмъ попотчую!
И порывшись въ мягкой глинистой земл, онъ нашелъ булыжникъ, зажалъ его въ кулакъ и, размахнувшись, пустилъ въ окно. Пораженная камнемъ въ плечо, женщина тихо вскрикнула отъ испуга.
— Подломъ теб, колдунья!.. съ злобнымъ смхомъ прошиплъ Клотаръ сквозь стиснутые зубы.
Нсколько мгновеній женщина оставалась неподвижной, охваченная внезапнымъ ужасомъ таинственнаго преслдованія. Съ трепетомъ вглядывалась она въ окружающую мглу пустынныхъ полей и затмъ, чувствуя, что ‘кто-то’ прячется тамъ, подъ защитою мрака ночи, какой-то страшный невидимый врагъ,— поднялась и затворила окно.
Между тмъ, Клотаръ, крадучись тихими предательскими шагами, обогнулъ заборъ и подошелъ къ сосдней хижин съ противоположной стороны. Въ окнахъ его жилища тоже былъ свтъ, жена и дочь его сидли въ кухн, въ углу, около холодной нетопленной печи. На голубоватомъ фон стнъ виднлись полки съ разстановленной посудой и рядъ топорныхъ аляповатыхъ картинъ, по большей части, страшнаго содержанья, здсь же красовалось уродливо написанное коронованіе императора и изображеніе папы. Стнные часы съ кукушкой однообразно тикали въ уголку. Очагъ, большой гладильный столъ и шесть стульевъ съ высокими спинками составляли всю утварь бднаго жилища. Полъ былъ старый, неровный, весь въ щеляхъ, впадинахъ и буграхъ.
— Добрый вечеръ! сказалъ, входя, Клотаръ.
Жена его, худощавая женщина съ маленькими глуповатыми глазками и шеей красной и сморщенной, какъ у индюшки, медленно поднялась ему на встрчу, а дочь съ длиннымъ лицомъ, покрытымъ страшной блдностью, принялась вздыхать.
— Что, все также плохо, Бертина?
— Да, отецъ… нога моя горитъ, точно огнемъ жжетъ ее изнутри…
— Господи Іисусе!..
Двушка держала вытянутой больную ногу и вскрикивала при малйшемъ движеніи.
Отецъ проводилъ около нея большую часть своихъ вечеровъ, съ глубокимъ волненьемъ разсматривая ея ногу. Сердце его надрывалось отъ горя, а въ ум роились самыя ужасныя предположенья…
— Вотъ что, сказалъ онъ въ этотъ вечеръ, посл нкотораго размышленія,— если священникъ ничего тутъ не можетъ подлать со своей святой водой, такъ я кое-что другое придумалъ. Завтра будетъ здсь тотъ самый братъ Гонора, о которомъ Маморэ давеча намъ разсказывалъ. Онъ — знаменитый заклинатель бсовъ… если ужь онъ не сниметъ порчи,— ну, тогда значитъ ‘та’ слишкомъ сильна!.,
— О, этотъ наврное сниметъ! отозвалась съ увренностью жена,— какъ онъ отлично вылчилъ свиней у Шавра, которыя ужь совсмъ были плохи.
Въ эту минуту часовая кукушка тихо открыла маленькую дверцу и, просунувъ въ нее головку, прокуковала девять разъ.
— Хочешь ужинать? спросила Клотара жена.
— Нтъ, отвчалъ онъ, я полъ окорока у Маморэ…
Тогда вс трое просидли еще съ полчаса, не перекинувшись ни словомъ, и томительная унылая тишина нарушалась только однозвучнымъ тиканьемъ маятника. Затмъ, мало по малу, вс погрузились въ тяжелый сонъ.
На другой день, около трехъ часовъ пополудни, вся семья Клотара стояла въ величайшемъ волненіи ожиданія на порог своего жилища.
Широкое пространство лежало передъ ними, все освщенное яркимъ полуденнымъ солнцемъ вплоть до самаго горизонта, на волнообразной линіи котораго причудливо рисовались группы деревьевъ, поблвшія нивы золотились подъ теплыми солнечными лучами.
— Онъ идетъ! вскричалъ Клотаръ.
Между тополей показалась чуть замтная движущаяся человческая фигура, которая то скрывалась за холмами, то снова появлялась, ослпительно освщенная лучами солнца. По мр приближенія этого человка, можно было различить его длинную рясу, совершенно непохожую на обыкновенную крестьянскую одежду. Онъ очень спшилъ, обрывая упрямыя втви ивъ, заграждающія ему путь, и ломая нжную зелень изгородей. Клотаръ пошелъ ему на встрчу. Минутъ черезъ десять, братъ Гонора уже входилъ въ хижину. Одежда его, вся засаленная, лоснилась, брюшко сильно выдавалось впередъ ивъ подъ впалой груди, глаза высматривали хитро и злобно. Отецъ и мать разсказали ему болзнь Бертины. Монахъ слушалъ, и насмшливая самоувренная улыбка не сходила съ его губъ, а молодая двушка вся дрожала отъ волненья, и сердце въ ней замирало отъ радостной надежды.
— Я понимаю… я понимаю… успокоивалъ монахъ.
Онъ вполн отвчалъ за счастливый исходъ, но выздоровленіе не могло послдовать разомъ, кром того, требовалась нкоторая сумма денегъ для уплаты издержекъ на заклинанія и на вкладъ въ церковь Богоматери.
— Такъ, франковъ сорокъ… не больше…
Крестьянинъ, съ видомъ мрачнымъ и недовольнымъ, поднялся наверхъ, порылся въ потаенномъ уголку, гд хранились его немногія сбереженья, и, возвратясь, съ суровой строгостью во взгляд, дрожащими руками вручилъ монаху нсколько потемнвшихъ отъ времени монетъ. Монахъ, съ плохо скрытой безстыдной усмшкой, запряталъ деньги въ свой поясъ.
— Гд у васъ боль? обратился онъ къ Бертин.
Двушка указала на правое бедро:
— Ноетъ, тянетъ… ударяетъ въ колно… ржетъ… точно огнемъ жжетъ или когтями скребетъ…
— Такъ, врно! отозвался монахъ, я понимаю, что это такое. Присядьте.
Она сла, дрожа съ головы до ногъ, а онъ, съ помутившимся взоромъ блуждающихъ глазъ, простоялъ съ минуту неподвижно, торжественно, какъ бы священнодйствуя.
— Нтъ знака на вашей ног?
— Никакого.
— Прекрасно, я такъ и зналъ.
Клотаръ и его жена съ какимъ-то рабскимъ благоговніемъ созерцали всемогущаго монаха.
— Сложите руки, приказалъ онъ и повторяйте за мною слова молитвы.
Бертина сложила руки, и монахъ началъ глухимъ, замогильнымъ голосомъ:
— О, Пресвятая Два Марія! никогда еще никто, возложившій на Тебя все упованіе свое, не оставался неуслышаннымъ Тобою! Съ чистымъ сердцемъ, съ полной врой и надеждой на Твое всемогущее заступничество, прибгаю къ теб, о, Марія! о, добрая Матерь наша, съ горячей мольбой о помощи… Умоляю тебя, милосердная Пресвятая Два Марія, сокруши злыхъ демоновъ, которые вселились въ мою ногу! изгони изъ меня нечистую силу!..
Голосъ монаха, глухой и прерывающійся, постепенно понижался до страшнаго таинственнаго шопота, производившаго подавляющее впечатлнье на молодую двушку. Полуопущенныя вки его судорожно дрожали. Клотаръ съ мрачнымъ, торжественнымъ видомъ низко склонилъ голову…
— Теперь, сказалъ монахъ, я буду выгонять злыхъ духовъ… нтъ ли у васъ ножа или сабли, очень блестящихъ?
— Отецъ мой былъ солдатомъ, отвчалъ Клотаръ: — у меня есть его сабля.
— Блеститъ она?
— Да, очень сильно.
— Ступайте, принесите ее!
Крестьянинъ ушелъ, дрожа всмъ тломъ, и возвратился вооруженный кавалерійской саблей.
— Станьте въ дверяхъ… я выйду на дворъ… и когда начну заклинанья, вы ударяйте саблей, кружа ею въ воздух, чтобъ нечистые духи не вошли въ жилище… Они боятся блестящаго лезвія!..
Родители осторожно вывели Бертину подъ навсъ двора. Тамъ свинья тихо ворчала въ своей канур, голуби прогуливались взадъ и впередъ, а воробьи прыгали на своихъ тонкихъ гибкихъ ножкахъ, легкіе и воздушные, среди важно расхаживающихъ куръ, роющихъ землю.
Монахъ выпрямился, и злая усмшка отразилась на его лиц.
Крестьянинъ съ грознымъ и торжественнымъ видомъ поднялъ широкую саблю, клинокъ которой ослпительно сверкнулъ въ солнечныхъ лучахъ. Жена его стояла блдная, неподвижная, какъ бы застывшая въ ужас ожиданія чего-то сверхъестественнаго…
Тогда раздался грозный, оглушительный голосъ монаха, слова котораго, произнесенныя на незнакомомъ латинскомъ язык, глубоко потрясли простодушныхъ крестьянъ:
— ‘Ехі, anathema, non remaneas nec abscondaris in ulla compagine membrorum’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Внезапно воцарилось безмолвіе и длилось минуты дв. Вс четверо стояли, обратясь лицомъ къ деревн, — женщины дрожали, охваченныя священнымъ трепетомъ, Клотаръ, облитый ходлднымъ потомъ, съ обнаженной саблею въ рук, съ выраженіемъ ужаса въ лиц — врилъ глубоко въ эту комедію, между тмъ какъ хитрый монахъ, глумясь и издваясь надъ легковріемъ бдныхъ простолюдиновъ, самодовольно ощупывалъ за поясомъ сотню су, безстыдно выманенную изъ скудныхъ крестьянскихъ сбереженій.
Наконецъ, Бертина робко прошептала:
— Буду я исцлена?..
— Черезъ восемь дней, отвчалъ монахъ и затмъ прибавилъ съ непогршимымъ видомъ человка, совершившаго свое дло:
— Если только вы имете вру!
Восемь дней миновали. Погода измнилась, тяжелыя тучи темной пеленой застилали ясное лтнее небо. Въ сренькій пасмурный полдень, когда дождь уже вислъ въ воздух, а втеръ съ гнвомъ налеталъ могучими порывами, Клотаръ, мрачный и суровый, вошелъ въ свою хижину, укутанный въ теплую фуфайку глинистаго цвта. Бертина, вытянувшись на скамейк около стола, на которомъ дымился жирный супъ и горячій картофель, жалобно стонала.
— Ну, что? все хуже? спросилъ отецъ.
— Ахъ, точно кто грызетъ или гложетъ мн кости!
Втеръ сильне застоналъ за окномъ, стекла дрожали, густой туманъ поднялся надъ равниной. Клотаръ съ какой-то дикой поспшностью уничтожалъ свой обдъ, глотая большіе куски и набивая ротъ огромными картофелинами, затмъ подошелъ къ дверямъ и остановился на порог съ выраженіемъ злобы на лиц.
Домашнія птицы, нахохлившись, собрались въ кучку подъ навсомъ и тихо кудахтали, бглые просвты пробивались мстами изъ-за быстро несущихся тучъ, высокіе тополи низко склонялись подъ напоромъ вихря, цвты и травы шелестли и трепетали, пригибаясь къ самой земл.
Клотаръ стоялъ и смотрлъ на сосднюю хижину, принадлежавшую семь Ластръ, оштукатуренная набло, съ кровлей, густо крытой соломою, среди стеблей которой мелькали, тамъ и сямъ, красные цвтки, съ садикомъ, обнесеннымъ свжей изгородью, и маленькимъ бассейномъ, въ которомъ плескались утки съ зеленовато-сизыми атласистыми шейками — она смотрла привтно и весело, но Клотаръ съ негодованіемъ и злобою сжалъ кулакъ и, потрясая имъ по направленію сосдней хижины, пробормоталъ:
— Колдунья!..
Между тмъ, прояснило, изъ-за облаковъ показался край голубаго неба, свтлый лучъ пробжалъ по волнующимся нивамъ и шумящимъ деревьямъ… Въ хижин Ластръ растворилась дверь, изъ нея вышелъ плотный приземистый человкъ и направился внизъ по мокрой грязной тропинк.
— Этотъ простофиля ни въ чемъ не повиненъ, замтилъ Клотаръ своимъ домашнимъ,— онъ даже и не подозрваетъ… Вдругъ онъ остановился и прервалъ себя на полуслов, задыхаясь отъ безсильнаго бшенства… глаза его налились кровью, какъ у разъяреннаго цпнаго дога…
На порог сосдняго дома появилась женщина съ волосами черными, какъ смоль, съ великолпными темными лучистыми глазами. Задумчивымъ взоромъ обвела она разстилающуюся передъ ней картину: поля и рощи смотрли весело, облитыя живительнымъ дождемъ, по холмамъ мирно бродили стада, взмокшія тропинки извилинами убгали въ даль, вода журчащими ручейками струилась по склонамъ пригорка, овцы и ягнята весело выбгали со двора мызы, въ отдаленіи виднлась удаляющаяся фигура мужа, быстро шагавшаго по засянному клеверомъ полю, пирамидальный силуэтъ церкви рельефно выдлялся на фон зеленой вязовой рощи.
— Господи Іисусе! пробормоталъ Клотаръ,— и подумать только, что она приноситъ несчастье цлой стран!.. Женщина порывисто обернулась въ его сторону, и Клотаръ почувствовалъ на себ пристальный взглядъ ея широко раскрытыхъ глазъ. Ужасъ охватилъ его, онъ весь поблднлъ, сильныя руки его задрожали, и неодолимая жажда мести проникла все его существо… Она поклонилась, онъ также.
— Какъ здоровье вашей дочери? крикнула она.
— Очень скверно, отвтилъ онъ и прибавилъ про себя:— теб это лучше знать, проклятая!— Молодая женщина, граціозная въ своей коротенькой юбочк, спокойная и миловидная, казалась крестьянину какимъ-то исчадіемъ ада, исполненнымъ тайнаго могущества и сверхъестественной силы.
Она скрылась за дверью, а Клотаръ не двигался съ мста, въ тяжеломъ раздумь. Тяжкія воспоминанія поднялись въ немъ, въ возбужденномъ мозгу проносились, одн за другими, всевозможныя картины и представленія съ роковой развязкой.
Воображеніе рисовало ему ужасы…
Онъ сталъ припоминать подробности прізда супруговъ Ластръ въ ихъ края, два года тому назадъ. Онъ тогда-же сразу почувствовалъ къ нимъ антипатію и недовріе. Женщина съ огромными глазами, любившая бродить по полямъ подолгу останавливаясь на уединенныхъ тропинкахъ, разсматривать растенія и наблюдать за животными,— странностями своими невольно внушала всмъ какой-то суеврный страхъ.
И подлинно, несчастія такъ и посыпались градомъ на бдную деревню. Сначала бараны: у Белотти, у Громпаръ, у Лебренъ пали цлыя стада отъ чумныхъ нарывовъ. Затмъ, на лошадей пошло,— стали падать отъ чесотки, отъ сапа, потомъ рогатый скотъ повалило, потомъ свиней… Онъ самъ, Клотаръ, потерялъ трехъ свиней отъ повальнаго поноса.
И везд, куда бы ни приближалась эта женщина, по пятамъ за ней слдовала какая нибудь бда. Людей, однако, она сначала боялась затрогиватъ, но глупость мэра и снисходительная слабость приходскаго священника придали ей смлости, и вотъ Жакъ Бонно сломалъ себ ногу, а Мишель Нашэ скоропостижно скончался, не успвъ и раскаяться въ своемъ смертномъ грх. И все это — съ ея дурнаго глазу…
— Нтъ, этому пора положить конецъ! воскликнулъ съ отчаяніемъ крестьянинъ: — если священникъ и мэръ ничего не замчаютъ, это еще не причина — терпть намъ у себя колдунью…
Холодный потъ выступилъ на его вискахъ… страшный планъ созрвалъ у него въ голов… Онъ видлъ дочь свою во власти злой, могущественной силы, обреченную на смерть, которая, быть можетъ, вскор угрожаетъ и ему самому…
Солнечные лучи погасли и, мало по малу, темныя тучи снова заволокли все небо, оставивъ лишь блдную полосу свта на линіи горизонта. Стадо гусей медленно двигалось по склону холма. Роковое ршеніе созрло въ душ крестьянина…
Онъ вошелъ въ свою хижину, гд въ мрачномъ уныніи сидли его жена и блдная, истощенная болзнью, Бертина.
Минутъ съ десять, он съ трепетомъ выслушивали его признанья, сообщаемыя таинственнымъ шопотомъ, подъ страхомъ строжайшей тайны. Онъ задыхался отъ бшенства и грозно сжималъ кулаки.
Женщины, сначала испуганныя и оробвшія, мало по малу, подстрекаемыя Клотаромъ, ободрились, набрались смлости, возбужденное состояніе его, дошедшее до изступленья, невольно сообщилось и имъ, и он, слпо подчинившисm всмъ его требованьямъ, составили между собою страшный заговоръ.
— Я иду туда! прошепталъ Клотаръ и вышелъ изъ хижины съ видомъ непреклонной ршимости.
Онъ поднялся на крыльцо домика Ластръ и постучалъ въ дверь. Молодая женщина отворила и, при вид его, величайшее изумленье выразилось на ея лиц.
— Я насчетъ дочери своей, сказалъ онъ съ самой предательской улыбкой,— ей что-то плохо… Не зайдете ли вы къ ней на минуточку?
Отвчая на поклонъ крестьянина привтливой улыбкой, она проговорила глубокимъ груднымъ голосомъ:
— Конечно… я приду сію минуту!
— Благодарю, пробормоталъ Клотаръ и съ торжествующимъ видомъ пошелъ впередъ, чтобъ предупредить своихъ сообщницъ. Минуты черезъ дв, сосдка показалась въ дверяхъ и робко остановилась на порог.
— Входите же, вскричалъ Клотаръ:— входите, сосдка!
Она вошла, смущенная страннымъ видомъ двухъ женщинъ, сидвшихъ въ глубин комнаты и подозрительно смотрвшихъ на нее. Ее невольно объяло какое-то смутное предчувствіе.
Пользуясь ея минутнымъ замшательствомъ, Клотаръ ловко проскользнулъ за ея спиной, заперъ дверь на ключъ и затмъ, моментально преобразившись, сбросивъ личину притворства, съ искаженнымъ отъ гнва лицомъ грубо схватилъ женщину за руку и съ ненавистью взглянулъ ей въ лицо.
— Господи, Пресвятая Богородица! что съ вами? кротко спросила она безъ малйшаго сопротивленья.
— Это ужь слишкомъ долго длится! бшено заревлъ Клотаръ, — изъ-за васъ подохли вс мои свиньи… пали коровы у Бернарденъ и у Гроссъ-Эполь… Вамъ этого было мало!.. Вы принялись за людей! Я требую, чтобъ вы сняли порчу съ Бертины!
Женщина стояла и, не уясняя себ смысла его словъ, помутившимся взоромъ обводила окружающихъ ее людей… Наконецъ, зрачки ея расширились отъ ужаса, — она начала понимать, какая страшная западня ей разставлена, и тихо сложила руки.
Съ своимъ чистымъ, строгимъ профилемъ, слишкомъ черными волосами, смуглымъ цвтомъ лица, со всей своей рзкой красотой южанки — она олицетворяла для нихъ образъ настоящей колдуньи. Клотаръ, дрожа, какъ въ лихорадк, отъ суеврнаго страха передъ ней, спросилъ ее:
— Слышали вы меня, колдунья?
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, пролепетала она.
— Я говорю вамъ, чтобъ вы сняли съ нея порчу.
— Какую порчу?
Крестьянинъ, весь блдный отъ негодованія, толкнулъ женщину къ стн и вскричалъ:
— Какую порчу!.. Проклятая колдунья! говорю вамъ, что вы не выйдете отсюда, пока не снимете ея.
Она какъ будто застыла въ безмолвномъ ужас… Ей казалось, будто она видитъ страшный сонъ или сцену въ театр, или слышитъ фантастическую сказку, и въ сердц ея шевелилась тайная надежда, что вотъ сейчасъ, сію минуту, иллюзія порвется и все очень счастливо и просто разршится… Но Клотаръ сильне встряхнулъ ее и, придя въ себя, она съ усиліемъ проговорила:
— M-eur Клотаръ, сжальтесь надо мною!.. Я совершенно невинна… Я ничего не знаю… я отъ всего сердца желала-бы вылчить вашу милую Бертину!..
Тогда Бертина умоляющимъ голосомъ обратилась къ ней:
— Видите, какъ я страдаю! Зачмъ вы испортили меня? Что я вамъ сдлала?
Со сложенными смиренно руками, со страдальческимъ выраженіемъ на блдномъ исхудаломъ лиц она казалась такой жалкой, несчастной. Мать около нея безмолвно проливала тихія слезы.
— Да, вскричалъ Клотаръ, да! вы — единственная причина всхъ нашихъ несчастій и вы… вы еще упорствуете въ вашей злоб!..
Мало по малу страшное воздйствіе этихъ помраченныхъ суевріемъ умовъ невольно сказалось на женщин, прислонившейся къ стн, въ состояніи какого-то столбняка. Подавленная ужасомъ своего безвыходнаго положенія, несчастная плнница чувствовала, что у нея начинаетъ мутиться разсудокъ…
Подобно невинно осужденнымъ, заключеннымъ въ тюрьму, ей начинало казаться, что, быть можетъ, она дйствительно преступна, что и на ней тяготетъ проклятье за какой-то совершенный ею грхъ, который долженъ быть искупленъ страшнымъ испытаніемъ…
Клотаръ, мучимый ея долгимъ молчаньемъ и страхомъ измны съ ея стороны, въ отчаянь воскликнулъ:
— Да, скажете ли вы хоть одно слово, колдунья?..
— Я ничего не сдлала, отвтила она.
— А, негодная!.. неистово заревлъ онъ и плюнулъ ей въ глаза.
Тогда чувствуя, что силы оставляютъ ее, что почва ускользаетъ изъ подъ ея ногъ и послдняя искра надежды чмъ-либо смягчить и тронуть этихъ людей, погруженныхъ въ темное невжество,— изчезаетъ въ ея сердц,— она какъ-то безсознательно подняла руку и обтерла свое лицо, между тмъ, какъ крупныя слезы выкатились изъ подъ ея рсницъ…
Раздраженный и возмущенный до крайней степени, какъ разъяренный зврь, заметался крестьянинъ изъ угла въ уголъ. по своей хижин, разражаясь страшными проклятіями и ругательствами. Вроломство колдуньи казалось ему чудовищнымъ, достойнымъ всякой пытки, упорство ея — непонятнымъ, нелпымъ, такъ какъ оно обрекало ее на гибель…
— Вы видите! обратился онъ наконецъ къ своей жен и дочери:— она отказывается исправить зло… отказывается!
Мало по малу, женщины, сначала мене жосткія и суровыя, видя, что колдунья не поддается, тоже воспламенились злобой и жаждой мщенія, и сдлались неумолимы, не сознавая даже своей безчеловчной жестокости. На одно мгновенье въ хижин воцарилось страшное зловщее безмолвіе, словно затишье передъ бурей…
— Зажги огонь въ сосдней комнат! закричалъ наконецъ, крестьянинъ жен.
Жена медленно поднялась съ своего мста и, набравъ охапку хвороста, отнесла его въ сосднее помщенье, гд принялась растапливать большой старый каминъ, не служившій уже нсколько лтъ.
Густой, удушливый дымъ распространился по комнатамъ. Беззащитная, безмолвная молодая женщина смотрла передъ собою такъ грустно и кротко, какъ загнанная овечка…
— Послдній разъ я спрашиваю, закричалъ Клотаръ:— хотите вы снять порчу, или нтъ?
— Я ничего не сдлала, промолвила несчастная.
— А, а! проклятая! такъ ты не хочешь выгнать нечистую силу, когда теб стоить сказать для этого одно только слово.
И онъ снова бшено заметался по комнат съ угрожающими жестами, съ искаженнымъ отъ гнва лицомъ. Вдругъ онъ замахнулся и три раза ударилъ по лицу молодую женщину.
— Вотъ теб! вотъ теб!.. Ты у меня снимешь порчу! Я заставлю тебя силой…
Женщина упала на полъ, заглушая рыданья, не осмливаясь стонать, а крестьянинъ протянулъ дубину своей дочери и закричалъ ей:
— Бей ее!.. вдь она виновница всхъ нашихъ бдъ! бей же! ну, ну!..
И, подстрекаемая разсвирпвшимъ отцомъ, блдная двушка взяла въ руки палку и стала бить распростертую на полу женщину.
— Ну же!.. такъ! еще… еще! хорошенько! выбивай изъ нея доброе желанье…
При одномъ слишкомъ жестокомъ удар, несчастная вскочила съ раздирающимъ душу воплемъ:
— На помощь! спасите!
Тогда Клотаръ бросился къ ней и, схвативъ ее за горло, прекратилъ эти крики. Вся посинвшая и безмолвная, она упала на колни.
— Ну, сдаешься ты? спросилъ Клотаръ, освобождая ее.
— Увы! пролепетала она, имйте ко мн состраданье! я невинна… Богъ свидтель! Я не знаю никакого колдовства! Я никогда никому не длала зла!..
— Хорошо, сказалъ Клоторъ.
Онъ остановился въ мрачномъ раздумь посреди комнаты й словно застылъ въ зловщемъ молчаніи, затмъ тихо, почти кротко, спросилъ:
— Итакъ, ршено, ты отказываешься?
— Я не отказываюсь… я сдлаю все, что вы хотите!
— Снимешь порчу?
— Я не могу этого!
— Жена! громко позвалъ Клотаръ:— исполнила ты мое приказанье?
— Да, спокойно отвтила та:— упорство колдуньи убило и въ ней всякое состраданіе.
— Подай мн веревку! собачью цпь!
И когда веревка и цпь были поданы, онъ, не говоря ни слова, скрутилъ руки женщины за спину и сталъ ихъ связывать, затмъ, присвъ на корточки, старательно укрпилъ цпью.
Полубезчувственная, обезсиленная жертва не сопротивлялась и съ поразительной покорностью позволяла себя связывать.
— Тряпку! скомандовалъ крестьянинъ.
Несчастная плнница задрожала съ головы до ногъ, охваченная паническимъ страхомъ. Тогда крестьянинъ взвалилъ ее на столъ и съ помощью жены заткнулъ ей ротъ тряпкой. Окончивъ это, онъ вздохнулъ.
Непрошенное смутное чувство состраданія вдругъ шевельнулось въ глубин его ожесточеннаго сердца… Онъ поблднлъ и содрогнулся. Брови его сдвинулись, глаза опустились въ землю и, въ продолженіе нсколькихъ мгновеній, онъ простоялъ въ тяжеломъ раздумь.
Жестокая борьба совершалась въ немъ. Наконецъ, глубокій продолжительный вздохъ приподнялъ его стсненную грудь, лицо его прояснилось.
У него оставалась еще совсть.
— Послушай! сказалъ онъ какимъ-то особенно тихимъ, смягченнымъ тономъ своей плнниц:— я ничего не имю противъ тебя! Я все забуду, если ты вылчишь мою дочь… Теб стоитъ только кивнуть головой, и я сейчасъ-же освобожу тебя.
Она не шевельнулась, но въ большихъ глазахъ ея, устремленныхъ на него, выражалась такая кротость и невинность, что у него сердце дрогнуло. Но въ то же мгновеніе мысль о колдовств ударила ему въ голову и, снова ожесточившись, онъ воскликнулъ:
— Не смотри на меня такъ!.. И если ты не хочешь, сама виновата!.. Ты сама ршишь свою судьбу… Идемъ!
И сильныя руки его повлекли ее въ сосднее помщеніе, между тмъ какъ мать, поддерживая больную Бертину, послдовала за ними.
Тамъ, въ старомъ большомъ очаг съ трескомъ пылали яркимъ пламенемъ полнья и хворостъ, красноватые отблески. трепетали на стнахъ и полу. Вс четверо, какъ парализованные страхомъ, остановились. Что-то зловщее чуялось въ воцарившемся внезапно молчаніи…
Наконецъ, крестьянинъ какъ-то автоматически, не спша, подтащилъ свою жертву ближе къ огню и, поваливъ на полъ, сорвалъ съ нея башмаки и чулки. Тогда только поняла она, что ее ожидаетъ, и въ смертельномъ ужас начала биться и вырываться изъ его рукъ.
Съ невозмутимымъ хладнокровіемъ человка, исполняющаго свой долгъ, Клотаръ прикрпилъ цпь, связывавшую женщину, къ огромному крюку въ камин и торжественно воскликнулъ:
— И бдный человкъ можетъ самъ оказать себ правосудіе!..
Жена и дочь, безчувственныя, неумолимыя, стояли и смотрли на страшное дло, считая его исполненіемъ воли провиднія и высшей справедливостью…
А Клотаръ, совершая безчеловчную казнь, неподвижно и безмолвно стоя надъ безпомощной жертвой, походилъ на грознаго древняго идола, олицетворяющаго собою бога мщенія.
Адскія муки несчастной, корчившейся у огня, не трогали ея палачей и только когда по комнат распространился запахъ паленой кожи, Клотаръ приблизился къ страдалиц и, замтивъ, что она силится сказать что-то, отцпилъ цпь съ крюка и отодвинулъ ее дальше отъ огня.
— Хочешь ты снять порчу?
Она сдлала чуть замтный знакъ бровями и глазами, изъ чего онъ заключилъ, что она желаетъ говорить, и вынулъ тряпку изъ ея рта.
Тогда она пролепетала:
— Я сниму порчу…
— А-а! проговорилъ Клотаръ съ гордымъ торжествомъ, одержанной побды.
Она колебалась нсколько секундъ, терзаемая разнородными ощущеніями: мучительнымъ страхомъ и смутной надеждой… Жестокая боль въ обгорлыхъ ногахъ почти лишала ее сознанія. Наконецъ, понявъ, что ей нужно сказать что нибудь, она сдлала надъ собой нечеловческое усиліе, пролепетала нсколько непонятныхъ отрывистыхъ словъ и затмъ, употребивъ хитрость, сказала:
— Завтра поутру ваша Бертина будетъ здорова!
Но Клотаръ не поддался на это.
— Завтра! закричалъ онъ,— какъ бы не такъ! Кто могъ испортить, долженъ умть и вылчить тотчасъ!
— Я не могу… вдругъ… на это нужно время.
— Сію минуту! Сдышишь, колдунья? Сію минуту, или я тебя брошу въ огонь!
Въ смертельномъ страх, она прибгла къ другой хитрости.
— Мн нужна для этого какая нибудь освященная вещь..
— Что? прекрасно! У меня есть образокъ Богоматери…
Онъ вышелъ и поднялся на верхъ. Тогда несчастная обратилась съ послдней мольбой къ Бертин:
— Сжальтесь надо мной, умоляю васъ, милая Бертина! врьте мн, заклинаю васъ Богомъ, я не виновата въ вашей болзни…
Бертина отвчала, дрожа съ головы до ногъ:
— Сначала снимите съ меня порчу!
— Но я невинна… невинна! Это врно, какъ евангеліе!
— Снимите съ меня порчу!
И съ какимъ-то дикимъ, непобдимымъ упрямствомъ она твердила одну и ту же фразу до самаго возвращенія Блотара. Онъ принесъ маленькій, продолговатый образокъ изъ посеребреной мди и показалъ его женщин.
— Вотъ вамъ святыня,— сказалъ онъ:— начинайте!
Она взглянула на этоть крошечный, полустертый образокъ и, усомнившись, чтобъ изъ него могла выйти всеисцляющая сила, замтила:
— Я должна имть свободныя руки!
Сначала крестьянинъ колебался,но, сообразивъ, что просьба основательна, развязалъ ей руки. Тогда она осторожно взяла маленькій образокъ, взглянула на него, пробормотала нсколько непонятныхъ, безсвязныхъ словъ и затмъ спросила:
— Уврены ли вы, что онъ освященъ?
— Я самъ видлъ, какъ его освящали вмст съ другими.
— А-а!.. протянула она.
И вдругъ, подъ пронизывающимъ ее злымъ взглядомъ враговъ, посл тщетныхъ попытокъ сыграть роль колдуньи, руки ея сами собой опустились и съ движеньемъ, исполненнымъ безконечной тоски и отчаянья, она простонала:
— Я не могу… не могу…
— Ты не можешь?.. Что же ты издваешься надъ нами?.. А, проклятая колдунья! теперь ужь ты заплатишь мн за все! — дико заревлъ крестьянинъ и бросился къ ней.
— Ахъ! — воскликнула она,— Клотаръ! Бертина.. Господь Богъ не потерпитъ этого!..
Но когда она увидала, что онъ снова схватился за веревку, чтобы вязать ее — смиреніе и покорность сразу ее оставили. Въ виду смертельной опасности, она сразу преобразилась и, ршась защищаться до послдней капли крови, стала испускать страшные, пронзительные крики, которые должны были слышать въ деревн. Вмст съ тмъ, она стала биться и бороться изо всхъ силъ, такъ что въ продолженіе нсколькихъ минутъ трудно было опредлить исходъ этой борьбы. Тогда жена пришла на помощь Клотару, и соединенными силами они снова схватили ее и потащили въ огонь.
Теперь крестьянинъ потерялъ все свое безстрастіе ‘судьи’. Бшенство и жажда мщенія въ конецъ овладли всмъ его существомъ. Онъ схватилъ свою жертву за волосы и приблизилъ лицо ея къ огню. Ему хотлось всю ее, сейчасъ же, сію минуту, бросить въ пылающій огонь, но что-то въ глубин души еще удерживало его: не то страхъ послдняго ршительнаго шага, не то голосъ еще не совершенно уснувшаго чувства человчности, хотя онъ не переставалъ повторять себ, что сожженіе колдуньи — дло похвальное и правое…
Но, мало по малу, искушеніе покончить съ ней разомъ становилось непреодолимымъ, страшная мысль, что провидніе избрало его своимъ оружіемъ для совершенія казни, все шире охватывала его помраченный мозгъ, и въ фанатическомъ изступленіи онъ отдался всецло овладвшей имъ безумной иде справедливаго мщенія…
Вдругь жена Кдотара, вся дрожа, поднялась съ мста и прошептала:
— Какъ будто шумъ? слышны голоса…