Кольберъ и система его.
Кольберъ и система его.
——
Г. БЛАГОСВТЛОВЪ.
‘Русское слово’, No 2, 1860
Кольбер и система его, Благосветлов Григорий Евлампиевич, Год: 1860
Время на прочтение: 44 минут(ы)
Вторая половина XVII вка была эпохой величайшаго переворота для Франціи. Старая, давнишняя борьба Феодальнаго начала съ монархическимъ окончилась полной побдой въ пользу абсолютной власти. ‘L’tat c’est moi’ — Лудовика XIV было послднимъ выраженіемъ личнаго произвола короля и окрпшей государственной централизація. На обломкахъ муниципальныхъ правъ и индивидуальной жизни является политическое единство, повитое интригами Ришелье, загрязненное корыстолюбіемъ Мазарини и облитое кровью безчисленныхъ жертвъ, безмолвно погибшихъ въ Бастиліи. Посл Фронды, послдняго демократическаго движенія среднихъ вковъ, какъ будто по магическому жезлу, встаетъ королевскій авторитетъ, окруженный вншнимъ блескомъ силы, побдъ, талантовъ, монументальной роскоши и ароматомъ лести. Наука, поэзія, искусство и церковная проповдь — все преклоняется передъ кумиромъ новой власти, все ищетъ ‘ея милости и взгляда.’ Олицетвореніемъ этой эпохи былъ человкъ, любившій деспотизмъ съ какимъ-то религіознымъ чувствомъ. Воспитанный подъ руководствомъ хитраго кардинала, подъ вліяніемъ суеврной матери, въ кругу ханжей и придворныхъ лакеевъ, Лудовикъ XIV соединяетъ въ себ самые рзкіе контрасты. Гордый передъ народомъ, надменный передъ иностранными властителями, но смиренный въ кругу друзей и старыхъ аббатовъ, вжливый на словахъ съ преданными ему женщинами, но грубый съ ними на дл, храбрый вн опасности, со трусъ передъ лицомъ ея, хитрый и откровенный, чивый на общанія и неблагодарный, онъ семьдесятъ лтъ держитъ въ своей рук судьбу народа. Характеръ его отпечатлвается на всмъ обществ, Въ этомъ обществ, потрясенномъ гражданскими смутами, съ убитой политической совстью, верховнымъ закономъ становится безусловная покорность одной вол. Въ немъ бродятъ разнообразные элементы: молодая отвага Донъ-Жуана съ рыцарствомъ Донъ-Кихота, шутовство Скапэна съ лицемріемъ Тартюфа, ножъ убійцы, кубокъ ада, клевета и интрига идутъ рядомъ съ великодушіемъ и честью. Дворъ длается центромъ жизни, изъ него, какъ изъ волшебнаго заика, разсылаются во вс концы Франція полномочныя приказанія, награды безъ заслугъ, и казни безъ протеста. Отъ одного каприза больной головы или минутнаго раздраженія часто зависитъ участь многихъ ceмействъ и цлыхъ провинцій. Состоянія и люди возникаютъ съ баснословной быстротой или падаютъ отъ одного слова. Чувство законности и даже приличія, какъ будто, забыто. Съ постели грубаго и безобразнаго шута Ментенонъ переходитъ на постель самаго свтскаго короля, въ виду его жены и всего Парижа. Изъ піортской тюрьмы и бднаго захолустья латинскаго квартала она является вторымъ лицомъ монархіи. Однимъ словомъ, въ внц Лудовика XIV странно переплетаются розы съ репейникомъ, брилліанты съ слезами угнтенной страны. ‘Онъ принялъ Францію больную, замтилъ Болинброкъ, а оставилъ — мертвую.’
Разсматривая этотъ періодъ съ точки политической силы, основанной на военной и административной систем, нельзя не удивляться счастливому соединенію обстоятельствъ. По видимому все растетъ и зретъ съ быстротою весенняго всхода, одно колоссальное предпріятіе смняется другимъ, и если не всегда удается, то всегда безмрно превозносится. Межъ тмъ, какъ сухопутныя войска, предводимыя умными полководцами, изумляютъ Европу успхомъ побдъ, на моряхъ является огромный флотъ, которому завидуютъ Англія и Голландія, Средиземное море сливается съ океановъ посредствомъ Лангсдокснаго канала, отъ Версальскихъ садовъ до колоннады Лувра рзецъ скульптора, кисть живописца импровизируютъ чудеса искусствъ, на сцен, посл пошлаго провинціальнаго фарса, даются произведенія Мольера и Расина, самый языкъ, очищенный бесдой литературныхъ кружковъ и общественнымъ вкусомъ, принимаетъ новыя граціозныя формы. Роскошь доведенная до безстыднаго мотовства, обращается въ непремнное условіе свтской жизни. Вмсто одного маршала, король окружаетъ себя восемью и увеличиваетъ придворный штатъ до восточныхъ размровъ. На ше Монтеспанъ тмъ ярче горятъ алмазы и перлы, чмъ тягостнй — общественные налоги. Кругомъ Парижа празднуются аинскіе вечера, за которыми нердко обнажаются мечи, и голова врага покупается однимъ взглядомъ королевской любовницы, танцы возводятся въ науку, картежная игра заражаетъ вс классы, наслдственныя имнія и кучи луидоровъ ставятся на карту и, въ нсколько минутъ, переходятъ изъ рукъ въ руки ловкихъ спекуляторовъ. Мазарини бросаетъ въ одинъ вечеръ по пятисотъ тысячъ франковъ въ подарокъ своимъ гостямъ, а Фуке, наканун паденія и ареста, даетъ королю обдъ, стоившій не мене ста двадцати тысячъ ливровъ,— въ загородномъ дон, на устройство и обстановку котораго онъ истратилъ боле девяти милліоновъ.
Но за этими богатыми декораціями открывается совершенно иная картина. ‘Въ душ народа, по мннію Джемса, незамтно происходила реформа, ложная по принципу, и гибельная по результату. Въ его понятіяхъ смшали свободу съ безумнымъ своеволіемъ, увривъ, что она — врагъ всякаго законнаго авторитета.’ (The Life and Times of Louis XIV. By James, t. II стр. 286.) Въ такой политической школ, подъ тнью трона, воспитывалась живая Франція, усталая отъ сокрушительныхъ войнъ, бдная и разоренная. Провинціи, одна за другой, теряли прежнія права и привиллегіи. Доле всхъ боролись Бретань и Провансъ, но и он, наконецъ, замолчали. Прекрасныя письма Севинье служатъ надгробной ихъ эпитафіей. Парламентъ, генеральные штаты и комунальное управленіе, постепенно исчезая въ королевской власти, обратились въ бездушныя корпорація, же имвшія ни уваженія въ общественномъ мнніи, ни гражданскаго мужества. ‘Подавленные всемогущимъ вліяніемъ, дйствующіе по приказанію избираемыхъ или губернатора, принуждаемые насильно подавать голосъ за назначенныхъ впередъ кандидатовъ, выборы сдлались трудными и безполезными. Ничего не можетъ быть отвратительнй въ этой пустой свобод, оставляемой деспотизмомъ, какъ справедливое сознаніе лицемрнаго употребленія ея. Малодушіе овладло всми, не хотли больше подавать мннія, не имвшаго смысла….’ (Une province sons Lonis XIV. Par А. Thomas, стр. 812.) Правда, по временамъ провинціи еще протестовали противъ королевскихъ эдиктовъ и стснительныхъ мръ, но эта оппозиція была больше эгоистической, чмъ народной, и находила, если не предателя, то отпоръ вооруженной силы. На мст комунальной администраціи повсюду были введены продажныя должности, цной золота покупались самыя святыя обязанности — суда и защиты невиннаго. Число чиновниковъ только по части юстиціи и финансовъ простиралось до 45,780, окладная цнность всхъ королевскихъ должностей равнялась 459,630,842 ливрамъ, правительство впрочемъ получало изъ этой суммы не боле 187,276,978 ливровъ, по одному этому можно судить, какое грабительство существовало въ управленія. Между тмъ это былъ одинъ изъ самыхъ обильныхъ источниковъ государственныхъ доходовъ. Вслдствіе развитія бюрократіи и упадка чувства справедливости, всякое покушеніе отстоятъ мстныя права или выгоды считалось государственнымъ преступленіемъ, и поборники общественныхъ интересовъ стали называться на оффиціальномъ язык ‘канальей.’ Произволъ правительственныхъ органовъ былъ безграничный, воровство — явное. Королю, окруженному гаремомъ любовницъ и множествомъ дтей нужны были деньги. ‘Подать, говорятъ Сисмонди, слдовала за податью, несостоятельный крестьянинъ подвергался военнымъ наказаніямъ, у него отнимали все земледльческое имущество, продавали его, и разоръ бдняка падалъ на его сосдей, которые были обязаны платить за него…. Каждый приходъ отвчалъ за своего неоплатнаго должника, и каждая провинція за свой приходъ.’ (Histoire des Franais, par Sismondi, т. 25 стр. 328.) И за всмъ тмъ, ‘финансовый кризисъ постоянно угрожалъ государству, которое уже давно, говоритъ Форбоне, существовало только кредитомъ,— безъ теплоты и жизни.’ (Recherches et Considrations sur les finances de France, par Forbonnais, т. б, стр. 63.) Въ 1715 году, посл двадцати лтъ почти безпрерывныхъ войнъ, соединенныхъ со всевозможными бдствіями — голодомъ, наводненіями, падежомъ скота, неурожаями и убылью народонаселенія, общій заемъ Франціи доходилъ до двухъ миліардовъ. (Forbonnais.) Само собой разумется, что вся эта тяга падала на самое полезное и дятельное сословіе — земледльцевъ. Они давали солдатъ и содержали войско. ‘Народъ, продолжаетъ Сисмонди, былъ еще бдне казны. Мануфактурная дятельности вмст съ изгнанными и замученными протестантами, остановилась, большая часть полей была заброшена, коммерція прекратилась… Не только избытокъ, но самое довольство исчезло… Для большей части французовъ жить — значило удовлетворятъ господъ. Въ этой суровой борьб съ нищетой всякая національная гордость, всякая любовь къ независимости, всякое благородное чувство изсякли. Въ этихъ людяхъ, столько выстрадавшихъ, осталась одна ненависть къ настоящему порядку вещей и горячее желаніе перемны его.’ (Sismondi. Histoire des Franais, т. 27, стр. 220.) До насъ дошли самыя достоврныя свидтельства о современномъ положеніи Франціи. Локкъ, жившій въ 1671 году на юг ея, записывалъ каждый вечеръ, что видлъ кругомъ себя въ деревняхъ и на фермахъ: при чтеніи его журнала самое холодное сердце не можетъ выносить этихъ страданій. Черезъ сорокъ лтъ, Вобанъ, представляя королю проектъ, говоритъ въ немъ откровенно, что ‘у народа остались одни глаза, чтобы плакатъ…..’ ‘Изъ всхъ моихъ многолтнихъ изысканій, продолжаетъ онъ, я хорошо замтилъ, что въ послднее время почти десятая часть народа доведена до нищенства, и дйствительно нищенствуетъ. Изъ другихъ девяти частей — пять не могутъ подать милостыни первой, потому что сами, съ небольшимъ различіемъ, т же нищіе. Изъ остальныхъ четырехъ частей — три обременены и запутаны долгами и процессами, наконецъ въ послдней категоріи, въ которой я отношу всхъ людей жалованныхъ, духовныхъ и свтскихъ, все дворянское сословіе, всхъ чиновниковъ военныхъ и гражданскихъ,— нельзя насчитать на сто тысячъ семействъ и десяти тысячъ такихъ, которыя жили бы въ большомъ довольств.’ (Proget d’une dоme royale, par Vauban.) Подъ конецъ жизни Лудовика XIV, Франція, разочарованная въ военномъ энтузіазм, истощенная въ производительныхъ силахъ, находилась въ состояніи опасно-беременной женщины. И дряхлый деспотъ, съ надорваннымъ сердцемъ, осужденъ былъ смотрть на страну, потерявшую вс завоеванія, укрпленныя мста, съ открытыми границами для вншнихъ враговъ, и съ глухимъ, но сильнымъ ропотомъ внутри. Смерть его была принята съ радостью, потому что только въ ней еще мерцала кой-какая надежда на спасеніе.
На сцен этого пышнаго и нищаго, веселаго и печальнаго царствованія личность Кольбера занимаетъ самое видное мсто. Съ его государственной дятельностью совпадаютъ лучшіе дни Лудовика XIV, его уму и необыкновенному усердію Франція обязана развитіемъ промышленности и морскихъ силъ. Многія изъ благородныхъ намреній его не осуществились, потому что превышали данныя средства или были разрушены его бездарными преемниками, многія ошибки были доведены до крайности, но общая идея его досел лежитъ краеугольнымъ камнемъ въ экономическомъ воспитаніи народовъ. Предметъ настоящей статьи не въ тою, чтобъ обозрть всю дятельность Кольбера, а только оцнить его систему, для насъ важны не столько Фактическія подробности, сколько внутренній смыслъ ея. Мы не оскорбимъ напраснымъ укоромъ славнаго имени, но и не простимъ ему недостатковъ.
Жанъ-Батистъ Кольберъ не былъ геній въ томъ значеніи, въ какомъ мы понимаемъ государственныхъ преобразователей. Его умственный темпераментъ не имлъ ничего необыкновеннаго, онъ не отличался вы смлостью реФормаціопныхъ идей, ни глубокимъ теоретическимъ взглядомъ, ни дальновидными соображеніями выше времени и обстоятельствъ. Ничего подобнаго не было въ характер Кольбера, но это былъ замчательный умъ, въ высшей степени реальный, соединенный съ твердой волей и рдкимъ трудолюбіемъ. Дятельность этого ума могла быть плодовитой только на положительной почв, не лишенной ни благопріятныхъ условій, ни практической цли. Работая по шестнадцати часовъ въ сутки, онъ изучалъ каждое дло до мельчайшихъ подробностей, и чмъ больше собиралъ данныхъ, тмъ врнй и шире оглядывалъ предметъ. Знаніе факта, внимательная поврка его и систематическое занятіе были также необходимы для этого аналитическаго ума, какъ зоркій взглядъ и общая мысль для генія. Кольберу нужно было терпніе, на какое не былъ бы способенъ ни Дантъ, ни Байронъ, и въ этомъ терпніи тайна его успха. Въ наставленіяхъ сыну онъ главне всего рекомендуетъ прилежаніе, ‘отъ него, говоритъ онъ, зависитъ уваженіе и доброе имя.’ (Colbert, par Clment, стр. 300). Съ кропотливымъ усердіемъ у него соединялась искреняя любовь къ самой обязанности, и это понятно. Чмъ больше мы разрабатываемъ извстный предметъ, чмъ глубже вникаемъ въ него, тмъ ближе сживаемся съ нимъ. Взгляните на этого натуралиста, просидвъ нсколько лтъ за изученіемъ какой-нибудь козявки, онъ совершенно вправ думать, что его дло — первое дло въ мір, что выше его козявки нтъ интересовъ въ человческой жизни. Чтобъ пояснить личность Кольбера примромъ, мы не знаемъ вы одного историческаго дятеля, который бы такъ близко подходилъ къ нему, какъ Робертъ Пиль. Оба они происходили изъ одного и того же сословія, оба занимали одинаковые посты, оба были одинаковыхъ наклонностей. Пиль также не былъ великій талантъ или замчательной мыслитель, нтъ, это былъ честный и умный чиновникъ, не упустившій ни одного парламентскаго засданія, не сказавшій во всю жизнь ни одного слова, которое поразило бы слушателей новой или оригинальной идеей. За всмъ тмъ, никто не говорилъ въ парламент съ такимъ знаніемъ дла и тактомъ убжденія, и никого не слушала Англія съ такой довренностью къ этому званію. И дйствительно первый министръ понималъ интересы страны — не говоримъ лучше и выше, но глубже своихъ современниковъ, въ его голов, какъ въ громадномъ архив, были собраны и расположены самые разнообразные матеріалы. Онъ зналъ по именамъ каждаго сторожа, образъ мнній каждаго члена, каждаго сословія, изъ кабинета онъ чутко слдилъ за потребностями каждаго города, видлъ, что длается въ Эдинбург и Манчестер, въ Париж и въ Константинопол. И съ какимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ онъ перечитываетъ дипломатическую депешу изъ Петербурга, докладъ изъ Калькутты, соображенія архитектора, потомъ письмо родственника-просителя, за нимъ счетъ казначея и т. д. На все отвчаетъ немедленно, длаетъ помтки, поправки и скорй, чмъ поэтъ придумаетъ риму или картинку, онъ опредлитъ торговую компанію или кругосвтное путешествіе. Эта быстрота есть слдствіе навыка, у Пиля она была плодомъ сорока лтъ, проведенныхъ между кабинетомъ и канцеляріей. Подобно Кольберу, у него не было собственныхъ убжденій, онъ бралъ ихъ готовыми изъ того міра, въ которомъ дйствовалъ. Поэтому они оба не имли политической вры, или измняли ее подъ вліяніемъ чисто вншнихъ обстоятельствъ. Но на этомъ сходство ихъ и оканчивается. Что касается примненія дятельности, Кольберъ завислъ отъ воли лица, а Пиль отъ общественнаго мннія. Первый работалъ по напередъ предписанной программ, а второй служилъ точнымъ выраженіемъ народной мысли. Пиль часто отступалъ отъ своего плана, мнялъ воззрнія, противорчилъ себ, потому что шелъ вмст съ волненіемъ партіи, торговой, разсчетливой и эгоистической. Она управляла имъ, какъ своимъ камертономъ. Напротивъ, министръ Лудовика XIV, не видя передъ собой другаго закона, кром воли монарха, дйствовалъ ршительно и часто тираннически. Подъ рукой его гнулось общество, какъ гипсовый слпокъ подъ рукой лпнаго мастера. Если эта энергія принимала хорошее направленіе, она, разумется, была очень полезна, если же онъ ошибался, ошибки его, вмст съ деспотизмомъ, носили характеръ поразительной нелпости. Поэтому мы замчаемъ въ нкоторыхъ его распоряженіяхъ упрямство. Обдумавъ предпріятіе наедин, самъ съ собой, Кольберъ больше не отступалъ отъ него, препятствія и неудачи только возбуждали его энергію, оппозиція или угроза воспламеняли его страсть, и онъ готовъ былъ на несправедливость, жестокость и даже клевету, когда дло шло о достиженіи задуманной цли. Такихъ примровъ въ его жизни было много. Доказательствомъ этого, между прочимъ, служитъ основаніе компаніи въ Западной Индіи. Она была любимой его мечтой, и онъ употребилъ вс усилія, чтобъ привить ее къ народной жизни, онъ убдилъ короля принять въ ней участіе, почти насильно раздавалъ акціи, составлялъ правила, поощрялъ и наказывалъ, но все напрасно — компанія не удалась, съ первыхъ же дней она потеряла кредитъ и разстроила колоніи. Не смотря на очевидную ошибку, Кольберъ восемь лтъ преслдовалъ фантомъ, пока не истощилъ послдняго средства.
Какъ человкъ системы и орудіе неограниченной власти, онъ способенъ былъ увлекаться. Современники не замтили въ немъ этой черты, они называли его человкомъ ‘мраморнымъ, безчувственнымъ’, судя по наружности. Его морщинистый лобъ, густыя нахмуренныя брови, серьезный взглядъ, молчаливый пріемъ, наконецъ, холодная и нсколько рзкая манера ставили въ тупикъ самыхъ неробкихъ постителей. M-me Севинье, при всей своей развязности, стснялась и не находила рчи въ его присутствіи, но подъ этой жесткой оболочкой скрывалась горячая душа, когда ее волновала страсть или широкая мысль. Онъ поддавался увлеченію медленно, но увлеченный, шелъ гораздо дальше, чмъ можно было предположить. Иначе и не могло быть: натуры пылкія и раздражительныя принимаютъ впечатлнія живо, но не глубоко, темпераменты флегматическіе, въ которыхъ повидимому нтъ ни одной чувствительной струны для пылкаго ощущенія, увлекаются рдко, но опасно. Раскаленная сталь не такъ легко охладваетъ, какъ стекло. Подъ вліяніемъ этихъ минутъ, Кольберъ забывалъ личныя отношенія и смло высказывалъ королю горькую правду. Однажды, до случаю чрезвычайныхъ расходовъ, вызванныхъ постройкой Версаля, онъ писалъ Лудовику XIV такъ: ‘я объявляю вамъ, государь, что безполезный обдъ въ тысячу ливровъ необычайно оскорбляетъ меня, но еслибъ нужны были милліоны по длу Польши, я продалъ бы все свое имніе, заложилъ бы жену и дтей и всю жизнь ходилъ бы пшкомъ, чтобъ только удовлетворить этой нужд? Надюсь, что ваше величество проститъ мн это маленькое одушевленіе… Государь не долженъ забывать, что онъ утроилъ расходы по своимъ конюшнямъ… Если вникнете, вы увидите, что ливреи, содержаніе людей и лошадей, жалованье и покупки — все это съ каждымъ годомъ увеличивается на 200,000 ливровъ. Прибавьте къ этому игру свою и королевы, праздники, обды и чрезвычайные балы, вы найдете, что по этому предмету истрачивается боле 300,000 ливровъ. Ваши предшественники никогда не имли такихъ расходовъ, я они вовсе не составляютъ необходимости.’ (Colbert, par Clment, стр. 198). Такимъ языкомъ, въ оффціальномъ рапорт, съ Лудовикомъ XIV говорили рдко. Ршительный, иногда гордый, всегда самоувренный тонъ Кольбера поставилъ его въ какое-то исключительное положеніе. ‘Сознаніе своихъ достоинствъ, говоритъ Ломуаньонъ, привело его къ убжденію, что все несогласное съ его образомъ мнній — дурно, что противорчить ему только можно но невжеству или злонамренности, онъ думалъ, что его поступки непогршимы и что кром его никто не можетъ имть добрыхъ стремленій, если только они расходятся съ его собственными.’ (Clment, стр. 151). Эта самоувренность, конечно, была отчасти необходима, и ее вправ питать личность, подобная Кольберу, но къ сожалнію, она была не столько результатомъ вры въ свои силы, сколько — привиллегірованнаго положенія. Мы не знаемъ, какъ онъ обращался съ низшими, но можемъ судить по одному случаю, что это обращеніе было деспотическое, по крайней мр, до того надменное, что въ соціальныхъ отношеніяхъ Пиля оно положительно невозможно. Мы приводимъ его здсь потому, что оно бросаетъ свтъ, съ одной стороны, на состояніе общества, съ другой на грубость правительства, раздленнаго съ народомъ духомъ касты. Желая посовтоваться относительно торговли, Кольберъ приказалъ однажды собраться къ себ главнымъ купцамъ Парижа. Засданіе началось, но никто изъ нихъ не смлъ произнести ни одного звука. ‘Господа, сказалъ разгнванный министръ, да что вы нмые, что ли?’ ‘Нтъ, монсесьоръ, отвчалъ одинъ орлеанскій негоціантъ, но мы боимся обидть ваше превосходительство, если у насъ сорвется слово, непріятное для васъ.’ Это называлось совщаніемъ въ Французской монархіи XVII вка!
Намъ остается сказать о нравственномъ характер Кольбера, о чемъ такъ много спорили. Одни старались представить его рыцаремъ безъ пятна и порока, другіе видли въ немъ мелкаго интриганта, не имвшаго ни одного безукоризненнаго достоинства. Когда началась реакція противъ меркантильной системы, враги теоріи его не пощадили и самой жизни. Всякій частный фактъ, всякая семейная тайна были обнажены и подвергнуты уголовному приговору, Къ сожалнію, это обыкновенная участь людей, поставленныхъ на большой дорог историческихъ реформъ. Чтобъ оцнить безпристрастно нравственную сторону Кольбера, надо знать его отношенія къ Лудовику XIV и строго отдлить искренность его ошибокъ отъ преднамренныхъ пороковъ.
Могъ ли онъ претендовать на высоко-нравственный характеръ по своему положенію? Нтъ. Мы не можемъ представить истинно-нравственнаго человка безъ независимой води и самостоятельнаго воззрнія. Въ самомъ дд, какимъ образомъ я могу сохранить чистоту мысли, совсти и дйствія, когда надъ ними постоянно тяготитъ постороннее вліяніе? Положимъ даже, что это вліяніе доброе, но если оно ежеминутно вторгается въ кругъ моей индивидуальной жизни, оно стсняетъ ее и слдовательно лишаетъ меня перваго и самаго законнаго права — личной свободы, а безъ свободы нтъ нравственности ни въ области идей, ни въ области врованій. Если я не отвчаю за свое намреніе или выполняю его не такъ, какъ хотлъ бы — я поступаю безнравственно. Если я жертвую своимъ убжденіемъ въ пользу матеріальной силы, гнетущей меня,— я поступаю безнравственно. Если вся моя жизнь, какъ счетная книга банкира, состоитъ изъ чужихъ желаній, мнній и поступковъ, въ которыхъ я долженъ искать не истины, а рабскаго угожденія имъ, такая жизнь безнравственна. Это было положеніе Кольбера.
Онъ жилъ въ то время, когда мра человческаго достоинства опредлялась разстояніемъ подданнаго отъ монарха. Сынъ реймскаго купца и шотландскаго выходца, питомецъ простаго нотаріуса, не учившійся даже латинской галимать, потомъ канцелярскій писецъ у прокурора и коли у казначея Саботье, юноша безъ состоянія, безъ связей, смлъ ли онъ мечтать о томъ, чтобъ стать въ ряду ‘шелковыхъ’ интригантовъ при двор Анны Австрійской? Конечно, это раннее практическое воспитаніе было необычайно полезно развитію Кольбера: оно спасло его отъ школьной рутины, отъ потери времени на затверживаніе реторики Квинтиліана и іезуитскихъ рчей, оно скоро ввело его въ самую жизнь. Но съ тмъ вмст оно не могло приготовить ему высшаго государственнаго поста. Для этого необходимъ былъ, по духу той эпохи, непремнный покровитель,— та переходная и очистительная ступень, съ которой потомокъ мелочнаго лавочника могъ шагнуть къ подножію трона. Покровителемъ Кольбера является Мазарини и, какъ обыкновенно бываетъ въ такихъ обстоятельствахъ, совершенно случайно. Ему нуженъ былъ смтливый управитель дома. Летелье, лоренгскій интендантъ и родственникъ кардинала, представилъ ему Кольбера. Молодой кліентъ алчнаго сановника, оцнивъ свое настоящее положеніе, старался пріобрсть полную довренность его, и онъ усплъ: сокращеніе расходовъ по домашнему обиходу Мазарини, умнье во время польстить и угадать желаніе его, неутомимая дятельность и совершенная преданность, по крайней мр, съ виду, его интересамъ, вполн расположили къ нему хитраго италіянца. Изъ простаго управителя, Кольберъ скоро длается необходимымъ совтникомъ Мазарини, докладывая о покупк дынь и индекъ, онъ не упускаетъ случая подать мнніе о государственномъ вопрос, превознося, небывалыя добродтели кардинала, онъ въ то же время жалетъ о его кротости и совтуетъ ему твердую политику Ришельё, открываетъ новые источники къ обогащенію и порицаетъ его враговъ, не стсняясь ни правилами чести, ни совсти. Иногда онъ даже унижался до роли полицейскаго шпіона, слдилъ вмст съ аббатомъ Фуке за тми лицами, которыя распространяли пасквили на-счетъ ненавистнаго временщика. Съ тмъ вмст, онъ не терялъ изъ виду своихъ личныхъ интересовъ и, сколько можно догадываться, это было однимъ изъ главныхъ побужденіи Кольбера, при всякомъ удобномъ случа, онъ намекалъ кардиналу о своихъ заслугахъ и его великодушія, увряя, что благодянія его не упадутъ на ‘неблагодарную почву’. Министръ не оставался въ долгу, онъ дождилъ милостями на любимца, увеличивать его доходы, награждалъ новыми выгодными должностями и осторожно, но безопасно прокладывалъ ему дорогу ко двору. Въ 1655 году положеніе Кольбера было блистательное. Братья и родственники его занимали высшіе служебные посты, самъ онъ получалъ не мене сорока тысячъ годовой ренты и изъ скромнаго надзирателя за кухней и кладовой былъ назначенъ дипломатическимъ агентомъ къ римскому двору. Съ нимъ совтовался король, къ нему обращались сановники съ просьбами, его интриги уронили Фуже и тмъ окончательно приготовили ему будущее министерство. Въ то же время, обставивъ себя вліяніемъ и авторитетомъ, онъ не забываетъ извлекать изъ нихъ всякую выгоду, какая только представляется. Такъ, около 1650 года, онъ задумалъ жениться на дочери Жака Шарона, которыя изъ виннаго торговца пролзъ въ чрезвычайнаго военнаго казначея. Шаронъ, общая за дочерью огромное приданое, разсчитывалъ составить ей самую блестящую партію въ столиц, и потому готовъ былъ отказать Кольберу. Но женихъ грозилъ будущему тестю значительнымъ налогомъ на его торговыя спекуляція, и тотъ поневол согласился выдать дочь. Впослдствіи онъ также хотлъ женить одного изъ сыновей своихъ. Пріискавъ ему богатую невсту, маркизу д’Алегръ, наслдницу дяди маркиза д’Юрфи, Кольберъ узналъ, что у этого маркиза есть процессъ съ его племянникомъ. Чтобъ помочь выиграть его, онъ поручилъ президенту бордоскаго парламента, уговорить судей его именемъ, чтобъ ршеніи процесса было благопріятнымъ д’Юрфе, единственно потому, что сынъ его посватался на родственниц маркиза. Все это, впрочемъ, было совершенно въ характер той эпохи. За что настоящій англійскій джури, вроятно, приговорилъ бы Мазарини къ вислиц, а управителя его къ ссылк на Ботани-бе, за то современники Кольбера съ спокойной совстью называли ихъ людьми честмыми, хорошо знавшими Savoir-vivre. Въ самомъ дл Savoir-vivre была великой и едва ли не главной способностью того времени, той мудрой способностью, по которой кошка уживается въ одномъ углу съ собакой, нисколько не чувствуя взаимной антипатіи другъ къ другу. Savoir-vivre, было тмъ общепринятымъ правиломъ, по которому короли позволяли себ открыто обманывать подданныхъ, куртизаны подниматься вверхъ въ прямой пропорція своего раболпія и люди разсчетливые, подобные Кольберу, находить себ женъ, подъ угрозой тестямъ. И еслибъ онъ этого не сдлалъ, наврное, нашлись бы милліоны, которые бы чистосердечно назвали его дуракомъ. Когда султанъ, желая отвязаться отъ какого-нибудь паши, посылаетъ ему вмсто снурка чашку кофе съ ядомъ — это называется милостью на язык турецкой имперіи. Толкуйте, посл этого, о незыблемыхъ принципахъ нравственности. Поэтому мы не можемъ оправдать Кольбера, но не смемъ и осудить его безусловно. Воспитанный въ школ Мазарини, гд все дышало обманомъ и коварствомъ, онъ не могъ идти противъ общаго потока, если онъ ршился служить ему, то кто же не зналъ какой цной покупается эта служба? Объ искренней преданности кардиналу здсь не могло быть и рчи. Кольберъ любилъ его ни больше, ни меньше,— на сколько онъ былъ нуженъ ему. Когда благодтель его умираетъ, назначивъ его опекуномъ своего громаднаго состоянія, Кольберъ спшитъ забжать къ Лудовику XIV и объявитъ ему, что кардиналъ оставилъ пятнадцать милліоновъ звонкой монетой, и что слдовательно этой суммой можно пополнить пустые ящики казначейства.
Другое обстоятельство, которое содйствовало возвышенію Кольбера, заключалось въ самыхъ требованіяхъ эпохи. Съ паденіемъ феодализма, французская монархія искала опоры въ людяхъ новаго поколнія, враждебныхъ по крови, по духу и по состоянію той родовой аристократіи, которая еще держалась за стнами замковъ, не признавая ни власти монарха, ни силы народа. Чтобъ противопоставить ей другую партію, не имвшую ничего общаго съ предразсудками и интересами феодальнаго періода, короли приближали къ себ или иностранныхъ бродягъ или людей средняго сословія. Въ этомъ отношеніи Кольберъ былъ, дйствительно, даромъ Бога для славы своего короля. Умный, ревностный и, въ извстной степени, добросовстный, не любившій ни роскоши, ни аристократическаго образа жизни, онъ совершенно отвчалъ надеждамъ Лудовика XIV.
Съ тмъ вмст отношенія его къ королю были чище и нравственне, чмъ къ Мазарини. Впрочемъ, теперь не было и надобности слишкомъ жертвовать человческимъ достоинствомъ въ пользу матеріальныхъ выгодъ. Достигнувъ крайней черты своихъ желаній, удовлетворивъ честолюбію и жажд богатства, оцненный и любимый монархомъ, обратившій на себя вниманіе Европы, счастливый въ семь, и въ управленіи, теперь онъ могъ подумать о боле высшихъ и благородныхъ цляхъ. Сынъ реймскаго купца, разумется, помнилъ, что онъ вышелъ изъ среды народа, онъ видлъ его бдность, онъ, можетъ быть, раздлялъ его горе я слезы. Это чувство тмъ живй должно было проснуться въ душ Кольбера, что та гордая аристократія, которая подобострастно толпилась въ версальскихъ переднихъ, все еще свысока смотрла на этихъ случайныхъ выскочекъ. Она не могла простить, что ея дти и внуки, обвшенные гербами и титулами герцоговъ, графовъ и маркизовъ, должны были кланяться и дожидаться пріема какого-нибудь ‘слуги Мазарини’. Поэтому, между прочимъ, онъ жилъ вдали отъ свта и не имлъ партіи, безъ которой было трудно устоять при двор Лудовика XIV. Единственное лицо, которое могло поддерживать его, была де-ла-Вальеръ. Обязанная ему сближеніемъ съ королемъ, воспитаніемъ своихъ дтей, она, естественно, дружила Кольеру. Но съ удаленіемъ ея въ монастырь кармелитокъ, онъ остается одинъ и притомъ въ виду своего соперника Лувуа, котораго выдвигаетъ на первый планъ Монтеспанъ. При такомъ шаткомъ положенія, лучшей опорой его была любовь короля. И онъ ее имлъ. Отъ 1661 до 1672, впродолженіе одиннадцати лтъ, Лудовикъ XIV питалъ безграничную довренность къ Кольберу. Декреты, учрежденія, раздача высшихъ должностныхъ мстъ — все это длалось не иначе, какъ по совту и желанію генералъ-контролера. Этого мало, король доврялъ ему задушенныя тайны, конечно не думая унизить тмъ своего министра до роли очень жалкаго посредника, черезъ него онъ интриговалъ Монтеспанъ, черезъ него выгналъ ея мужа изъ Парижа. ‘Я знаю, писалъ онъ изъ Сенъ-Жерменя, что Монтеспанъ угрожаетъ видть свою жену и онъ способенъ на это, такъ какъ за послдствія надо бояться, то я опять полагаюсь на васъ, чтобъ предупредить это свиданіе. Не забудьте подробностей этаго дла, и особенно того, чтобъ немедленно удалить его изъ Парижа.’ (Oeuvres de Louis XIV, т. V. стр. 389). И это говорилъ Лудовикъ Великій своему первому министру, у котораго не было праздныхъ минутъ для исполненія и боле приличныхъ порученій. И Кольберъ разумется, повиновался. Впослдствіи, когда Лудовикъ XIV охладлъ къ нему и, угорлый отъ лести и тщеславія, не зналъ мры своеволію, Кольберъ принужденъ былъ сносить оскорбленія. Одно надо замтить къ чести его,— онъ иногда отвчалъ на нихъ съ полнымъ сознаніемъ своего достоинства. Послдніе дни его были омрачены явной неблагодарностью Лудовика XV, отъ которой, говорятъ, онъ и умеръ. Въ 1683 году Кольберъ представилъ отчетъ, о государственныхъ расходахъ, король, недовольный слишкомъ большими тратами, замтилъ министру: ‘Здсь есть плутовство’. — ‘Государь, возразилъ обиженный Кольберъ, надюсь по крайней мр, что это не относится ко мн’. — ‘Нтъ, прибавилъ онъ, но надо быть боле внимательнымъ’, и потомъ заключилъ: ‘если вы хотите познакомиться съ экономіей, позжайте въ Голландію, вы увидите, какъ дешево стояли тамъ укрпленія завоеванныхъ мстъ’. Этотъ незаслуженный и дерзкій выговоръ поразилъ Кольбера въ самое сердце. Вскор затмъ онъ заболлъ и умеръ. Умирая, онъ долженъ былъ вспомнить о судьб своего предшественника Фуке и убдиться, что ‘благодарность королей есть наемное чувство’. Говоря о Лудовик XIV въ послдній разъ, Кольберъ произнесъ: ‘еслибъ я сдлалъ для Бога все, что я сдлалъ для этого человка, я былъ бы вдвойн спасенъ, а теперь не знаю что со мной будетъ’. Но раскаяніе было слишкомъ позднее, потому что разсчетъ съ земнымъ богомъ кончался, а съ небеснымъ только начинался….
Въ минуты такого разочарованія государственному дятелю остается одно великое утшеніе — сочувствіе народа. Къ сожалнію, Кольберъ не пріобрлъ его, онъ былъ самымъ непопулярнымъ лицомъ, и сходилъ въ могилу среди неистовой ненависти своихъ враговъ и народа. Эта ненависть была такъ велика, что погребеніе его было совершено ночью, тайкомъ, подъ прикрытіемъ военнаго отряда изъ опасенія, что жители Парижа наругаются надъ его прахомъ. И едва разнеслась по городу всть о кончин его, повсюду были разсяны сатиры, пасквили и памфлеты, очернившіе одно изъ лучшихъ именъ Французской исторіи. Впрочемъ эта ненависть не оскорбляетъ памяти Кольбера. Извстно, что самые честные министры, какъ напримръ, Сюлли и Тюрго были также гонимы и оклеветаны народомъ, какъ будто Франціи суждено боготворить только самыхъ худшихъ изъ вождей своихъ. Какъ вы тяжела эта мысль, но въ ней есть не малая доля правды…
Теперь посмотримъ на самую систему Кольбера. Но прежде чмъ станетъ разбирать ее, пояснимъ экономическое состояніе Франціи въ начал его управленія.
Кольберъ принялъ Финансовый контроль изъ рукъ Фуке почти въ томъ вид, въ какомъ оставилъ его Сюлли. Главнымъ источникомъ государственной экономіи было земледліе. Министръ Генриха IV, стоикъ въ душ, строгій аристократъ въ жизни, ненавидлъ мануфактурную промышленность, какъ орудіе изнженности и ослабленія народныхъ нравовъ. Это спартанское воззрніе, возведенное въ систематическую бдность, перепутало вс планы честнаго Сюлли. Онъ преслдовалъ ввозъ иностранныхъ произведеній, называя его грабительствомъ Франціы, и выпускъ звонкой монеты считалъ ршительнымъ бдствіемъ для государства. Такъ, безъ всякаго умысла, онъ явился жаркимъ защитникомъ запретительной системы, ‘которой, по мннію Бланки, человчество обязано большей долей слезъ и крови, чмъ всмъ воинамъ вмст’. (Histoire de l’conomie politique, par Blanqui, t. II, гл. IV). Впрочемъ ложная теорія Сюлли не была результатомъ его собственной мысля, она господствовала, въ его время, во всей Европ, проходя рука-объ-руку съ возрастающей политической централизаціей, колоніальнымъ рабствомъ, международной ненавистью и контрабандой, воспитавшей нсколько поколній таможенныхъ съищиковъ и воровъ, — Сюлли только далъ своей иде полное примненіе, развивъ ее въ ряду законодательныхъ постановленій. Думая, что ‘для обогащенія короля надо прежде обогатить народъ’, онъ не обогатилъ ни того, ни другаго. Правда, онъ погасилъ государственный долгъ въ триста милліоновъ и оставилъ по себ четырнадцать милліоновъ сохранной казны въ подвалахъ Бастиліи, онъ сдлалъ гораздо больше, освободивъ земледльцевъ отъ хищныхъ откупщиковъ, отъ разбоя солдатъ, разсянныхъ по деревнямъ, отъ алчности провинціальныхъ губернаторовъ, онъ первый предписалъ, ни въ какомъ случа, не отнимать у пахаря ни скотъ, ни инструменты, уменьшилъ подати и поправилъ дороги, но народнаго богатства не создалъ. Не создалъ, потому что ложно понималъ его, онъ искалъ его не въ развитіи народныхъ силъ и въ организація труда, а въ деньгахъ, т. е., онъ принялъ слдствіе за причину и работалъ надъ постройкой пирамиды, поставивъ ее острымъ концомъ внизъ. Слдствіе этой ошибки скоро обнаружилось. Въ нсколько лтъ мануфактурная дятельность изчезла, а вмст съ ней упала и земледльческая производительность. Нищета была повсемстная,— удвоенная войнами и внутренними смутами. Правительство, повременамъ просыпаясь отъ стона подданныхъ, ощупывало больную язву, накладывало на нее припарки, но самого зла уничтожить не хотло или не умло. Оно по-прежнему передлывало эдикты, усложняло бюрократическій механизмъ, увеличивало безконечные займы, подати и королевскіе поборы (dons gratuits), строило новыя заставы и карало строгостію закона тамъ, гд всякая возможность нравственной жизни была отнята, однимъ словомъ оно оправдало на себ басню Езопа, ‘убивая курицу, чтобъ достать изъ нея золотыя яица’. Еще въ 1583 году Генрихъ III издалъ постановленіе, по которому ‘право трудиться’ было объявлено неотъемлемымъ королевскимъ правомъ, т. е., въ силу этого закона право жить и дышать сдлалось, въ нкоторомъ смысл, особенной привиллегіей. Между тмъ, толпы нищихъ и бродягъ, осаждая главные города и большія дороги, съ каждымъ днемъ прибывали. Чтобъ избавиться отъ нихъ, правительство устроило въ Ліон и Париж общія богадльни, и въ то же время, подъ угрозой плети и галеры, запретило просить милостыню у церквей, на улицахъ и площадяхъ, днемъ и ночью. Но этого было слишкомъ мало, зло лежало гораздо глубже филантропическихъ мръ. Чтобъ составить боле наглядное понятіе о современномъ состояніи общества, мы приведемъ здсь одинъ фактъ — голодъ Франціи въ тотъ самый годъ (1662), когда Кольберъ вступилъ въ управленіе. Не урожай и запрещеніе парламента составлять компаніи для продажи хлба или собирать зерновые запасы распространили паническій ужасъ среди бднаго народа. ‘Городскіе жители, пишетъ игуменья одного провинціальнаго монастыря, питаются, подобно поросятамъ, мякиной, размоченной въ чистой вод, и почли бы счастливыми, еслибъ имли ее вдоволь. Въ канавахъ и грязи они собираютъ полусгнившіе обрубки капусты, варятъ ихъ съ отрубями и жалобно просятъ тресковой соленой воды, выливаемой на улицахъ, но имъ отказываютъ въ ней. Множество порядочныхъ семействъ страдаютъ отъ голоду и стыдятся говорить о томъ, дв двушки, о нищет которыхъ не знали, скрытно ли мякину съ молокомъ. Лицо, которое застало ихъ за этой пищей, было такъ тронуто, что заплакало вмст съ ними’.
‘Подумайте о печальныхъ слдствіяхъ этой почти общей бдности. Одинъ человкъ, посл нсколькихъ голодныхъ дней, повстрчалъ добраго крестьянина, предложившаго ему обдъ, но ослабвшій и истощенный желудокъ не сварилъ пищи, и онъ немедленно умеръ. Другой не дале какъ вчера зарзался съ отчаянія, чтобъ избжать мученій голодной смерти. Здсь же нашли женщину, умершую отъ голода съ ребенкомъ на груди, которую онъ сосалъ и посл смерти, но черезъ три часа скончался. Одинъ мерзавецъ, у котораго трое дтей, съ слезный на глазахъ, просили хлба, убилъ ихъ и потомъ самъ уничтожилъ себя… Другой, котораго умоляла жена подлиться съ ней кускомъ хлба, сбереженнаго имъ, нанесъ ей шесть ударовъ топоромъ, и скрылся. Коротко, не проходитъ дня, чтобъ не находили мертвецовъ отъ голода въ домахъ, на улицахъ и поляхъ, нашъ мельникъ встртилъ одного бдняка, котораго хоронили при дорог’.
‘Наконецъ бдность и голодъ длаются такъ повсемстными, что въ окрестностяхъ, говорятъ, половина крестьянъ кормятся травой, и что мало такихъ дорогъ, гд не валялись бы мертвыя тла’… Мы останавливаемся на этой потрясающей картин, отъ которой кровь стынетъ въ жилахъ, не думаемъ, чтобъ она была преувеличена, потому что авторитетъ Вобана вполн подтверждаетъ ее. Между тмъ, какъ тысячи этихъ несчастныхъ питались мякиной или умирали съ голоду, въ тотъ же годъ и, можетъ быть, въ то же время, въ Париж, на улиц Сэнъ-Жермень, въ дон герцога Ришелье былъ давъ великолпный вечеръ королевской Фамиліи. За столомъ, покрытомъ серебромъ и фарфоромъ, сидло пять-сотъ постителей, изъ которыхъ многіе, замчаетъ историкъ, прокормили бы нсколько семействъ однимъ перстнемъ или ожерельемъ.
Вечеръ стоилъ безславному потомку славнаго предка пятьдесятъ тысячъ ливровъ, изъ которыхъ десять тысячъ было брошено только на плоды и вино. (Colbert, par Clment, гл. II. Histoire de l’conomie politique, par Blanqui, t. II, стр. 430—440. Mmoires du rgne de Louis XIV, кн. 3, стр. 77, 99 и проч.).
Вотъ та Франція, которую Кольберъ засталъ въ первые дни своего министерства. Мы ужъ замтили, что онъ лучше, чмъ кто-либо могъ понимать нужды народа, и дйствительно, онъ обратилъ вниманіе прямо на него. Первымъ дломъ Кольбера было уничтоженіе или преобразованіе тхъ вопіющихъ злоупотребленій, которыя мшали осуществленію его плановъ. Онъ хотлъ прежде разчистить почву, потомъ уже сять. Реформы его начались съ государственныхъ податей.
Въ 1661 году Франція платила девяносто милліоновъ подати, изъ которыхъ государство получало только около тридцати пяти милліоновъ, то есть, немногимъ боле третей части, за исключеніемъ расходовъ по сбору и содержанію чиновниковъ. Изъ этихъ податей самая ненавистная для народа была подушная подать (l’impot sur les tailles), она стсняла народъ до невроятной степени. ‘Работникъ, говоритъ Форбоне, у котораго нтъ никакого состоянія въ его округ, и который нуждается въ труд, не можетъ идти въ другой округъ, гд онъ находитъ свое существованіе, не заплативъ оклада въ двухъ мстахъ, впродолженіе двухъ лтъ, и если онъ переходитъ въ другую общину, впродолженіе трехъ’. (Forbonnais. 1664 годъ.) Не говоря уже о неравенств этой подати, за неимніемъ полнаго кадастра, который былъ начатъ Кольберомъ и, къ сожалнію, не конченъ, не говоря о тягости ея, которую чувствовали вс честные министры, не говоря о произвол налоговъ, возникавшихъ по мр случайныхъ нуждъ, но потомъ обращаемыхъ въ постоянные, здсь были два существенныхъ недостатка: во-первыхъ, подложное изъятіе отъ общественныхъ повинностей и во-вторыхъ, самое безсовстное воровство сборщиковъ податей. Первое обстоятельство было слдствіемъ увеличенія должностныхъ лидъ, которыя, въ сялу королевской привиллегіи, освобождались отъ всякого налога. Само собой разумется, что каждый старался выйдти изъ податнаго состоянія, чтобъ воспользоваться этимъ правомъ. Между тмъ, какъ число плательщиковъ убывало, съ другой стороны количество самой подати съ каждымъ годомъ возрастало, и тягость ея тмъ чувствительне падала на комуну. Притомъ, многіе поддлывали или пріобртали подкупомъ дворянскія грамоты или выпрашивали такія должности, которыя ставили въ разрядъ привилегированнаго сословія. Жалобы провинцій были постоянныя, но при отсутствія правильнаго контроля и совершенномъ равнодушіи къ народнымъ правамъ, масса паразитовъ росла непомрно, она плотояднымъ звремъ сидла за труп народа. И что особенно было несправедливо,— это были люди, большею частію, состоятельные, которые безъ особеннаго обремененія могли нести общественныя повинности. Другое злоупотребленіе зависло отъ безсовстности самыхъ чиновниковъ, которые завдывали сборомъ податей. Низшую степень ихъ занимали сержанты или жандармы, въ извстные сроки года они обходили деревни, оставляя за собой слды, подобные моровому повтрію. У несостоятельнаго работника они имли полномочіе отбирать все — одежду, посуду, кровати, скотъ, земледльческія орудія, подвергая ихъ въ то же время военнымъ наказаніямъ {Сюлли, какъ мы ужъ сказали, запретилъ отнимать рабочій скотъ и земледльческія орудія, но, вроятно, это запрещеніе потеряло силу, потому что Кольберъ, въ 1667 году, повторилъ его новымъ эдиктомъ (Colbert, par Clment, стр. 267).}. Такимъ образомъ собранныя, или лучше выбитыя, суммы переходили черезъ руки другихъ инстанцій и когда достигали королевской казны, въ наличности ихъ было не боле трети. Поэтому государство жило долгомъ, забраннымъ впередъ за два года. За то министерству финансовъ было открыто полное раздолье составлять громадныя состоянія въ нсколько лтъ. Мазарини оставилъ своему потомству пятьдесятъ милліоновъ ливровъ, а Фуке, какъ мы видли, могъ бросать по девяти милліоновъ на украшеніе загородныхъ дачъ.
Какъ ни опасно было мутить грязнымъ болотомъ, въ которомъ купалось самое сильное сословіе, какъ ни трудно было затрогивать вопросъ самаго чувствительнаго свойства, но его надо было поднять, потому что рана слишкомъ наболла, и Кольберъ ршился, если не истребить, то поправить зло. Въ ноябр 1661 года вышелъ королевскій эдиктъ, который угрожалъ примрнымъ наказаніемъ ‘виновникамъ или соучастникамъ грабительства, которое совершается уже нсколько лтъ, и необычайнаго воровства, истощившаго наши финансы и раззорившаго наши провинціи’ (Clment, страница 98). Вся вина, какъ водится, была отнесена къ войнамъ и неурядицамъ старыхъ временъ. Вслдъ затмъ была учреждена ‘палата юстиціи’ (Chambre de Justice), которой былъ ввренъ главный надзоръ за исполненіемъ финансовыхъ обязанностей. Мра была строгая, но досел она не искажала юридическаго характера. Къ сожалнію, Кольберъ рдко умлъ остановиться во время, и почти всегда отъ энергическаго пріема переходилъ къ жестокому деспотизму. Здсь именно такъ и было. Самому процессу изслдованія преступленій онъ далъ варварскую черту: во имя короля онъ общалъ награды доносчикамъ, которые откроютъ правительству виновнаго, такъ что всякій полицейскій агентъ ногъ явиться обвинителемъ, тмъ боле опаснымъ, что подсудимый не имлъ на своей сторон даже гласной защиты. Съ тмъ вмст Кольберъ предписалъ всмъ должностнымъ лицамъ, служившимъ по финансовой части, съ 1635 года представить удовлетворительный отзывъ о состояніяхъ ихъ, какъ наслдственныхъ, такъ и пріобртенныхъ. ‘За недостаткомъ же, говоритъ указъ, такого отзыва, по прошествіи восьми дней имніе ихъ будетъ схвачено… а противъ лицъ наряженъ чрезвычайный судъ, какъ противъ преступниковъ казеннаго воровства’ (Clment, страница 99). И еслибъ они, посл втораго срока, впродолженіе одного мсяца, не удовлетворили требованіе, все состояніе ихъ будетъ конфисковано безъ возврата. Этого мало, Кольберъ употребилъ самую религію въ пользу своей реформы, онъ приказалъ объявить во всхъ церквахъ волю короля и пригласить всхъ прихожанъ — участвовать въ донос на виновныхъ. Такое распоряженіе, обставленное религіознымъ церемоніаломъ и страшными угрозами противъ личности и собственности, возбудило громкій ропотъ. ‘Первыя дйствія палаты юстиціи, говоритъ Клеманъ, распространили ужасъ во многихъ семействахъ, со всхъ сторонъ начали остерегаться, чтобъ избжать бури. Между замшанными лицами, иныя скрывались, иныя прятали драгоцнныя вещи и серебро, нкоторыя переводили свои имнія на другихъ, боле же напуганныя спшили перебраться за-границу’ (Clment, страница 101). За всмъ тмъ, впродолженіе первыхъ двухъ лтъ боле семидесяти шпіоновъ было конфисковано у обвиненныхъ, нкоторые поплатились жизнію, и палата продолжала терроръ до 1669 года. Точно съ такимъ же мужествомъ и упорствомъ, генералъ-контролеръ боролся съ парижскими мщанами за государственные ренты, гд происходилъ тотъ же хаосъ и тотъ же произволъ. Наконецъ, желая раззорить послднее гнздо ‘маленькихъ тирановъ народа’, онъ уничтожилъ дворянскіе патенты, проданные правительствомъ съ 1634 года. Это распоряженіе было особенно благотворно въ томъ отношеніи, что прекратило поддлку и подлоги привиллегированныхъ грамотъ, за которыми укрывались тысячи сановитыхъ воровъ, по всмъ угламъ Франціи.
Другая, боле важная реформа состояла въ сокращеніи безполезныхъ должностей. Продажа ихъ была одной изъ феодальныхъ привиллегій короля. Такъ, Лудовикъ XII, для уплаты долговъ, сдланныхъ его предшественникомъ во время италіянскихъ войнъ, принужденъ былъ пустить въ торгъ вс административныя и судебныя мста. Впослдствіи этотъ торгъ постепенно увеличивался, обратившись въ національный обычай. Онъ былъ вызвавъ не столько политическимъ разсчетомъ, сколько чисто-финансовой необходимостью, и это самая худшая его сторона. Всякій разъ, какъ король чувствовалъ нужду въ деньгахъ, онъ придумывалъ новыя должности, раздавая ихъ желающимъ за опредленную плату. Иногда, на одномъ и томъ же мст служили три или четыре чиновника, изъ которыхъ каждый покупалъ себ извстную долю власти, а съ ней и выгоды. Генрихъ IV хотлъ обратить ихъ въ наслдственное право, по которому каждое ceмейство могло передавать свою должность потомству, какъ недвижимую собственность, съ тмъ однакожъ, что каждый годъ оно должно было выдлять шестидесятую часть окладной суммы случайнымъ покупщикамъ, но Сюлли, вроятно, для боле простаго и врнаго счета, вернулся къ старой систем. При Лудовик XIV, когда централизація задушила комунальные выборы, эта продажа возросла до коллоссальныхъ размровъ. Меръ и староста, прежде назначаемые народомъ, теперь были опредляемы королемъ или провинціальными его агентами. Затмъ муниципальному совту было дано мундирное платье — атласныя мантіи фіолетоваго цвта и горностаемъ обитыя шапки. Народъ ропталъ за уничтоженіе древнихъ выборовъ, ‘а королевскіе лакеи, замтилъ одинъ сатирикъ, радовались новому отличію’.
Такимъ образомъ была воспитана особенная каста людей, которые, по самому положенію, стали въ сплошномъ заговор противъ народа. Покупая должность на годъ или на два, они смотрли на нее какъ на боле или мене прибыльную спекуляцію, и старались выжимать изъ націи до послдней капли жизненныхъ соковъ. Съ другой стороны и правительство старалось какъ можно выгоднй сбыть мсто, а какъ имъ будутъ управлять — этотъ вопросъ былъ для него мене, чмъ второстепеннымъ. Отъ наемника требовалась не способность и добродтель, а толщина кармана и, при случа, покровительство сановника. Растлніе нравственнаго характера Франціи, большей долей, принадлежитъ этой продажной бюрократія. Не имя ни политической совсти, ни гражданской чести, раздленная съ народомъ глубокой симпатіей, она развращала вмст и власть и подданныхъ. Едва ли можно указать во всей Европ бюрократію боле бездарную, хищную и анти-народную, какъ французская до революціи 1789 года. Она вмст съ феодальной аристократіей приготовила націи т кровавые дни, въ которые чувство мести вырвалось изъ ея груди огненнымъ волканомъ.
Въ экономическомъ отношеніи это сословіе было еще боле вредно. Въ рукахъ его сосредоточивалось до четырехъ сотъ девятнадцати милльоновъ мертваго капитала, безполезнаго для земледлія и промышленности. (Clment, стр. 263.) Само оно, лишенное производительныхъ силъ, не вносило дятельныхъ элементовъ въ то общество, на счетъ котораго жило и богатло. Кольберъ посмотрлъ на него только съ этой точки. Мая 30-го, 1664 года, онъ обнародовалъ эдиктъ, которымъ уничтожилъ множество прежнихъ судебныхъ должностей и двсти пятнадцать секретарскихъ мстъ при особ короля. Впослдствіи онъ опредлилъ цну каждаго мста, возрастъ я способность чиновниковъ, подчинивъ ихъ боле строгому контролю. Конечно, эта мра только вполовину облегчала зло, но Кольберъ не могъ идти дальше, ни по убжденію, ни по обстоятельствамъ, Онъ допускалъ необходимость сложной администраціи, но только требовалъ отъ нея боле честной дятельности и мене тунеядства. Притомъ чрезмрные расходы короля часто заставляли его противорчить лучшимъ цлямъ. Такъ, въ 1672 году, противъ всякаго желанія, онъ долженъ былъ, для пополненія казны, открыть новую продажу должностей, поставивъ въ число королевскихъ чиновниковъ торгашей дичи и супоросныхъ свиней, разносщиковъ ликеровъ и проч. и проч. За всмъ тмъ реформа его принесла свой плодъ: она освободила самую важную государственную отрасль — судебную — отъ аукціоннаго торга.
Наконецъ мы упомянемъ здсь о третьей его реформ,— строго экономической и въ высшей степени народной, мы говоримъ объ уничтоженіи внутреннихъ заставъ и таможенъ. Какъ порожденіе феодальнаго самоуправства, внутренняя таможенная система разбросила сть безчисленныхъ препятствій и стсненій по всей Франціи. Каждый сеньёръ, пользуясь правомъ поземельнаго собственника, опредлялъ и собиралъ пошлины за проздъ по его владніямъ произвольно. И по мр того, какъ эти владнія дробились, затрудненія коммерческихъ сношенія возрастали. ‘Купцу, говоритъ Бланки, положительно нельзя было сдлать ни одного шага, чтобъ не заплатитъ за право прозда — онъ платили за мосты, за сплавку по рк, за проходъ мимо замка, за пыль, которую поднималъ по дорог и за множество другихъ случаевъ’. (Histoire de l’conomie politique, т. 1, стр. 139.) Посл этого не удивительно, если торговля среднихъ вковъ боле походила на воровство, чмъ на соціальную связь людей и народовъ. Гонимый евреи, для котораго деньги были единственнымъ сокровищемъ въ жизни,— религіей, отечествомъ, правомъ гражданства и властью, поддерживалъ эту связь обманомъ ростовщика. Впослдствіи, когда феодальная ограда стала валиться, таможенныя таксы обратились въ мстныя права муниципальныхъ обществъ, города и провинціи, ради собственныхъ выгодъ, старались распространить ихъ, какъ можно шире. Пограничныя линіи были повсюду обставлены заставами и сторожками дозорщиковъ. Чтобъ привести, напримръ, изъ Анжера въ Марсель, телгу хлба, надо было заплатить девять разъ пошлину и получить девять квитанцій. Въ одномъ мст можно было сплавлять товаръ только водой, въ другомъ — только сухимъ путемъ, такъ надо было объхать охотничій паркъ барина, здсь тащиться по ступицу въ грязи, чтобъ не обезпокоить мирную обитель монастыря. Притомъ на каждой страниц была своя мра, своя монета, свой уставъ и своя расправа. Если мы прибавимъ къ этому разбои на проселочныхъ дорогахъ, невжество торговаго класса и безнаказанный произволъ таможенныхъ чиновниковъ, обезпеченныхъ наемными судьями на случай жалобы или процесса, мы составимъ приблизительно-врную картину средневковой промышленности.
Кольберъ совершенно понималъ, что для успха ея необходимо удалить препятствія, отдлявшія производителя отъ потребителя и потомъ вырвать ее изъ рукъ паразитовъ. Но вопросъ былъ такъ запутанъ, что разршить его безъ потрясенія множества частныхъ интересовъ было невозможно. При всей его стойкости, онъ не ршился на радикальный переломъ и ограничился только полумрой. Въ конц 1664 года онъ предложилъ ввести однообразный тарифъ, двнадцать лучшихъ провинцій согласились принять его, а остальныя продолжали упорствовать, и нкоторыя изъ нихъ, какъ, напримръ, Валансъ, держались старой рутины до самой революціи. Съ тмъ вмст Кольберъ убавилъ пошлины и уничтожилъ многія права ввоза и вывоза. Не смотря на странное раздвоеніе Франціи на дв торговыхъ системы, прогрессъ былъ огромный. Почти половина страны усвоила новую систему тарифа, доставка товаровъ сдлалась легче, соціальное движеніе прибыло, обращеніе капиталовъ и дятельности оживилось, тысячи пустыхъ и часто пошлыхъ формальностей сами собой исчезли. Это улучшеніе было такъ быстро и очевидно, что нкоторые города, безъ всякаго приглашенія, послдовали примру первыхъ. Жалко одно, что Кольберъ, столь ршительный въ другихъ обстоятельствахъ. остановился на полпути своего плана, онъ пожертвовалъ величайшимъ результатомъ новой реформы духу партіи, вовсе не опасной, потому что она не имла ни ума, ни Бога, ни истины, чтобъ остановить исполненіе идея, на сторон которой было общественное имя и благословеніе народа.
Досел Кольберъ разрушалъ и каралъ, теперь пришло время строить и облегчать, досел онъ былъ преобразователемъ, теперь является законодателемъ. Видя Францію бдную, голодную, измученную привилегированными ворами, опутанную долгами и процессами, онъ хотлъ пробудить въ ней народныя силы и дать ей богатство. Онъ зналъ, что вс данныя условія улучшенія жизни скрывались въ ндрахъ страны, но скрывались, какъ зерно въ заброшенной нив, какъ мощь человка въ больномъ тл. Географическое положеніе у двухъ морей, плодоносная почва, прекрасный климатъ, разнообразіе естественныхъ произведеній и геній народа — все ручалось за боле счастливую судьбу Франціи. Кольберъ понялъ, что источникъ ея бдности, между прочимъ, заключался въ одностороннемъ направленіи общественной дятельности, ограниченной однимъ земледльческимъ трудовъ, что для успха этого труда необходимо развитіе мануфактурной промышленности, что равновсіе этихъ двухъ силъ есть непремнный законъ экономическаго прогресса. Мысль достойная знаменитаго министра! Опыты двухъ-сотъ лтъ убдили Европу въ ея справедливости, а если она не везд вошла въ совты правительствъ, то давно оправдана фактами и принята наукой.
Пояснимъ эту мысль. Экономія труда, какъ одно изъ главныхъ условій цивилизаціи, основывается на гармоніи между производительными силами природы и человческой способностью — употреблять ихъ въ свою пользу. Чмъ стройнй соединяются эти два начала, то есть, чмъ лучше геній человка овладваетъ разнообразными стихіями природы, тмъ выше успхъ труда и легче побда. Земля везд и всегда служитъ неистощимой кормилицей человка, но она отдаетъ сокровища только по мр нашего искусства и силы. Цвтущее земледліе всегда было результатомъ не обилія и богатства почвы, а высокаго гражданскаго развитія, оно требуетъ, кром силы мускуловъ, глубокихъ и разностороннихъ познаній. ‘Хорошій земледлецъ, говоритъ американскій соціалистъ, постоянно старается объ улучшеніи механическихъ орудій, утилизируя т матеріалы, которые прежде не имли никакой цны для человческаго прогресса, и чмъ сумма такого труда больше, тмъ вознагражденіе его лучше, а цнность земли выше. Запуская плугъ глубже, онъ собираетъ плодъ богаче, осушая почву, онъ споритъ свою жатву…. Во всякомъ случа, чмъ полнй онъ прилагаетъ силы къ ея разработк, тмъ трудъ его вознаграждается лучше, если притомъ подъ рукой его находится мстный рынокъ.’ (Princ. of Suc. science. By Carey, т. II, стр. 29,) Такъ жизненные нервы земледлія невидимо, но тсно соединяются съ общественнымъ образованіемъ, съ политической свободой, съ воспитаніемъ массъ, съ семейнымъ и гражданскимъ благосостояніемъ народа. Въ порядк соціальнаго развитія, оно не предшествуетъ а слдуетъ за прогрессомъ промышленности, ему необходимо усовершенствованіе механическихъ искусствъ, открытіе новыхъ способовъ удобренія, разнообразіе въ занятіяхъ и средствахъ жизни. Съ другой стороны, земледліе, возведенное на степень правильнаго труда, помогаетъ успху мануфактурной дятельности, обогащая ее новыми матеріалами и вызывая новыя потребности. Если только эти два органа народнаго богатства дйствуютъ согласно, по направленію къ одной цли, если мануфактурный трудъ не стсняетъ земледльческаго, и обратно, общество представляетъ два капитальныхъ явленія: 1) сближеніе производителя съ потребителемъ и 2) улучшеніе земледльческаго класса, съ повышеніемъ цнъ на сырые матеріалы и съ пониженіемъ на фабричныя произведенія.
Всякое противоположное направленіе ведетъ къ односторонней систем, вредной развитію народныхъ силъ, если земледліе принимаетъ исключительный характеръ, разрывая соотвтственную связь съ мануфактурной промышленностью, неизбжно является нищета самаго многочисленнаго класса и богатство немногихъ, живущихъ насчетъ чужаго труда и состоянія: это эпоха рабства и централизаціи. Напротивъ, если фабрика и торгъ вытсняютъ земледльческій трудъ, общество падаетъ въ другую крайность, оно приноситъ работника въ жертву капиталисту и порождаетъ тотъ соціальный паразитизмъ, съ которымъ идетъ рядомъ бдность и развратъ современнаго пролетарія. Во глав послдней системы стоитъ Англія. Ея коммерческая политика всегда стремилась къ уничтоженію международной солидарности, къ закрытію мстныхъ рынковъ и къ разъединенію производителя съ потребителемъ. Это политика эгоизма и смерти, еслибъ мы отняли у нея великія гражданскія начала. Вслдствіе системы, основанной на споліаціи человческаго труда и слдовательно собственности, только одна четвертая часть ея народонаселенія прозводитъ, а три — остаются праздными или безполезными членами общества. ‘У насъ, говоритъ Стюартъ Миль, десять лавочниковъ работаютъ надъ такимъ дломъ, для котораго было бы довольно одного.’ (Political Economy. By J. S. Mill, т. II, стр. 311.) Нигд, посл Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ, экономія механическаго труда не достигаетъ такихъ колоссальныхъ размровъ, какъ въ Англіи, паровыя машины ея равняются шести стамъ милльонамъ человческихъ силъ, въ распоряженіи ея двадцать тысячъ кораблей, въ четыре милльона съ половиной тоннъ, ея желзные рельсы покрываютъ девять тысячъ пять-сотъ шесть миль, по которымъ, въ 1858 году, прохало около ста сорока милльоновъ пассажировъ (Carey, т. I, стр. 385. Times, 1859, octob. 17). При такомъ необыкновенномъ движеніи общества и экономіи труда, повидимому, земледлецъ долженъ находиться въ возможно-лучшемъ состояніи. Къ сожалнію, вотъ безпристрастная оцнка его: ‘Позвольте спросить, говоритъ Кобденъ, какимъ образомъ семейство, состоящее изъ пяти лицъ, въ бдномъ состояніи, можетъ жить хлбомъ по два съ половиною пенса (семь копеекъ серебромъ) за фунтъ? Никто не можетъ сказать, но посмотрите на крестьянина, когда онъ положилъ свою косу или кирку и сядетъ за обдъ подъ навсомъ или на чердак, загляните въ его сумку, или войдите въ его хижину въ двнадцать часовъ и спросите, изъ чего приготовленъ обдъ его семьи: — изъ хлба,— рдко изъ чего-нибудь лучшаго, да и того не всегда вдоволь, изъ его платы ему не остается ничего на чай, сахаръ, мыло, свчи или одежду, тмъ мене — на воспитаніе дтей, что принесетъ ему жатва будущаго года, то уже истрачено имъ на сапоги. И это участь милльоновъ людей, живущихъ подъ нашими дверями, это большинство земледльцевъ, о счастіи которыхъ мы такъ много разглагольствуемъ. Никогда на памяти человческой состояніе ихъ не было такъ дурно, какъ въ настоящее время.’ (What next? By Cobden, стр. 45.) Другой ученый экономистъ, долго наблюдавшій соціальное состояніе континента, увряетъ васъ, что ‘ни въ одной стран Европы, разв за исключеніемъ Турція, южной Италіи и нкоторыхъ частей Австрійской имперіи, нтъ невжественне, безнравственне, безпомощне и бдне земледльческаго сословія, какъ въ Англіи’ {‘Англійскій земледлецъ, говоритъ Кэрей, страдаетъ оттого, что онъ служитъ простымъ орудіемъ въ рукахъ купца, который пользуется имъ, пока онъ нуженъ, а потомъ бросаетъ его, какъ изношенную шапку или перчатку. Средства жизни его вмст съ семействомъ видоизмняются отъ 6—9 шиллинговъ (71/2—111/4 рублей ассигнаціями) въ недлю, изъ этого два шиллинга онъ платитъ ренту за хижину, такъ что ему остается не боле двадцати копеекъ ассигнаціями въ денъ, изъ чего онъ долженъ накормить, одть, воспитать своихъ дтей.’ (Carey, т. II, стр. 93.)}. (Cocial Condition of England and Europe. By Kay, t. I, стр. 70.) Теперь спрашиваемъ, на что же истрачивается эта колоссальная работа машинъ, паровъ, судоходства и громадныхъ капиталовъ, сносимыхъ въ Лондонъ со всхъ концевъ міра? Въ этомъ вопрос вся задача нашего вка и будущая реформа Англіи. Она истощила вс средства, чтобъ отвести ея грозное приближеніе, но вопросъ слишкомъ созрлъ и постоянно становится передъ ней, какъ тнь отца Гамлета, преслдующая своего убійцу. Увлеченная колоніальной системой, она такъ сжилась съ ея меркантильными интересами, что ни громкій протестъ Адама Смита, ни вопль чартистовъ и филантроповъ, ни благородное негодованіе соціальныхъ вождей не могутъ разсять ея летаргическаго сна. Эту систему Робертъ Пиль очертилъ нсколькими словами: ‘покупай на самомъ дешевомъ рынк, а продавай на самомъ дорогомъ, захватывай трудъ какъ можно невыгоднй для работника, а сбывай его какъ можно выгоднй для себя.’
По этому правилу древняя британская пословица: ‘иностранецъ покупаетъ отъ англичанина шкуру лисицы за грошъ, а продаетъ ему одинъ хвостъ ея за шиллингъ,’ теперь эта пословица обратилась на другихъ народовъ, покоренныхъ Англіей. Она ищетъ богатства не въ труд, а въ деньгахъ, не въ развитіи силъ человка, а въ порабощеніи его матеріальнымъ интересамъ дня. Стараясь предупредить везд связь земледльца съ фабрикантомъ, она устроиваетъ для цлаго міра одну центральную лавку. Извстно, какъ она довела Ирландію до упадка ея мануфактуръ и періодическихъ возстаній раздтаго и истомленнаго народа. ‘Ей (т. е., Ирландіи), говорятъ Кэрей, не осталось выбора между переселеніемъ и голодной смертью, мы видимъ, что ирландецъ покидаетъ доятъ отца, и повсюду ищетъ пропитанія, котораго не можетъ дать ему страна, богатая землей и минералами, обильная судоходными рками и открытая сообщеніямъ всхъ націй’ (Carey, т. I, стр. 331—332). Съ тмъ вмст въ послдніе тридцать лтъ (1821—1851 г.) убыль народонаселенія достигаетъ здсь поразительной цифры — боле одного милльона съ половиной. ‘Чему надо приписать, спрашиваетъ Кэрей, это необыкновенное явленіе? Конечно, не недостатку земли, потому что около одной трети всей географической поверхности — включая сюда милльоны самыхъ плодоносныхъ десятинъ королевства — остаются невоздланными. Конечно, не бдности этихъ почвъ, потому что он всегда считались самыми лучшими въ предлахъ британской имперіи. Конечно, не недостатку минеральныхъ рудъ или угля, потому что желзо и камень превосходнаго качества, равно какъ и другіе металлы, находятся здсь въ изобиліи. Конечно, не недостатку физическихъ свойствъ ирландца, доказано, что онъ способенъ работать гораздо больше, чмъ англичанинъ, французъ или бельгіецъ. Конечно, не отсутствію его умственныхъ дарованій, потому что Ирландія дала Англіи лучшихъ солдатъ и государственныхъ людей, и заявила міру, что она способна къ величайшему нравственному совершенству. И не смотря на вс естественныя превосходства, ирландецъ дома — рабъ поземельнаго собственника, окруженный такой бдностью и разоромъ, какого мы не видимъ ни въ одной части образованнаго міра’ (Carey, т. I, стр. 331). Бросая взглядъ на эту печальную картину, англійскіе экономисты объясняли ее недостаткомъ мстныхъ капиталовъ, чрезмрнымъ народонаселеніемъ, образомъ жизни и пищи ирландца, но все это далеко отъ истины, упадокъ земледлія здсь шелъ въ прямой пропорціи съ уничтоженіемъ мануфактурной промышленности, вывозъ сырыхъ матеріаловъ и отдаленность рынка истощали производительность почвы и сократили кругъ дятельности и разнообразіе занятій рабочаго класса. Вслдствіе этого, съ одной стороны запросъ на трудъ увеличился, и вознагражденіе уменьшилось, поземельныя ренты поднялись, а средства работника понизились.
Еще ярче выразился этотъ фактъ въ судьб восточной Индіи, которая бднла по мр того, какъ Англія богатла. Здсь меркантильное зло, подкрпленное всми жестокостями огня и меча, обратило богатйшую страну въ мір въ безгласную жертву нищеты, тиранніи и бунтовъ. Обложенная безчисленными таксами, оцпленная таможнями, осажденная военнымъ лагеремъ, ограбленная въ дому, на рынк и на пол, Индія, подъ видомъ европейской цивилизаціи, вынесла вс бдствія покореннаго народа. ‘Дурное управленіе англійской компаніи, говоритъ Маколэ, было доведено здсь до такой крайности, что съ нимъ едва было совмстно существованіе общества. Она принудила жителей продавать дешево, а покупать дорого, она безнаказанно оскорбляла полицію, судебные трибуналы и туземныя власти. Между тмъ, какъ въ Калькутт быстро росли громадныя состоянія, тридцать милліоновъ людей едва не умирали съ голоду. Они привыкли жить подъ ярмомъ деспотизма, но никогда не видли деспотизма, подобнаго нашему… Подъ старымъ правленіемъ, по крайней мр, у нихъ было одно облегченіе: когда это становилось невыносимымъ, народъ возставалъ и низвергалъ правительство. Но англійскій гнетъ лежалъ на нихъ крпко, это самый жестокій гнетъ варварской тираннія, вооруженный всей силой цивилизаціи. Онъ боле походилъ на правленіе злаго генія, чмъ на правленіе человческаго самовластія’. (Speeches. By Macaulay. т. II, стр. 27, 1855.) Послднее возстаніе освободило Индію изъ рукъ компаніи, ‘отмтившей свою исторію всми злодйствами, какія только можно придумать человческое воображеніе’, но не измнило общаго хода англійской политики. Эта политика, со времени плессейской побды, постоянно стремилась къ вытсненію мстныхъ властей и утвержденію централизаціи. Орудіемъ ея была торговля. Врная споліантивному началу, Англія начала съ монополіи труда и произведеній земли. Уничтожая мало-по-малу мануфактурную промышленность, она оставила многочисленному народонаселенію Индіи одну разработку полей. Еще въ конц прошлаго вка здсь процвтали богатыя фабрики, съ которыхъ отпускалось шерстяныхъ матерій на 200,000,000 ливровъ, одна Дикка имла до 90,000 торговыхъ домовъ. Теперь вс эти великолпныя заведенія лежатъ въ развалинахъ, Англія перенесла ихъ на бирмингамскія и ливерпульскія факторіи, заставивъ индійца платить не мене шиллинга за то же количество хлопчатой бумаги, обращенной въ чулки или рубашки, которое онъ добываетъ съ земли за одно пенни. Фунтъ сахару, пронесенный два раза по океану и прошедшій черезъ руки множества торговыхъ посредниковъ, продается ему въ десять разъ дороже, чмъ стоилъ бы на самомъ мст. Между тмъ, какъ добываніе самыхъ обыкновенныхъ удобствъ жизни сдлалось почти невозможнымъ, тысячи работниковъ оставлены безъ дла. ‘Большая часть времени у рабочаго класса въ Индіи, говоритъ Чапмэнъ, пропадаетъ въ лности. Я нисколько не думаю обвинять его въ порок, лишенный возможности отпускать излишекъ своихъ произведеній за-границу, съ ничтожными средствами капитала, знанія и механическаго искусства, онъ не можетъ разработывать на мст предметы, доставляющіе народу удобства лучшей соціальной жизни, и онъ, дйствительно, не иметъ никакого желанія работать свыше того, что необходимо для удовлетворенія насущныхъ и самыхъ ограниченныхъ его потребностей… Вроятно, половина времени и энергіи индійца погибаетъ даромъ, посл того нтъ ничего удивительнаго, что страна бдная’. (Cotton and Commerce of India. By Chapman. стр. 110.) Но это не все, отсутствіе путей сообщенія, соединенное съ потерей времени и капитала, съ изнуреніемъ человческихъ силъ и страданіями животныхъ, отнимаетъ послднія средства для легкаго обмна труда и произведеній. Во время неурожаевъ цлые округи томятся голодной смертью, тогда какъ въ другихъ частяхъ имперія земледлецъ нуждается въ сбыт своего хлба. Все это прекратило взаимныя отношенія людей и довело агрикультуру до крайняго запустнія. Подобно Ирландіи, почва ея тощала по мр уничтоженія фабричнаго труда, пропорціональной нищет, рабству и невжеству человка, Лучшія пажити, нкогда покрытыя роскошнйшими жатвами, теперь заброшены, даже долина Гангеса,— эта обтованная земля древняго райи,— въ настоящую минуту представляетъ жалкій видъ полудикой пустыни.
Матеріальное несчастіе народа всегда тсно соединялось съ его нравственнымъ паденіемъ. По мр того, какъ исчезала индивидуальная способность индійца и соціальное движеніе, парализированное изсякшими источниками труда, нравственныя связи страны ослабвали. Воровство, коварство и ложь вошли въ обыденный порядокъ вещей. ‘Чмъ доле, замчаетъ Чапмэнъ, мы владемъ провинціей, тмъ обыкновеннй и общй становится вроломство’. Въ самомъ дл, чмъ глубже проникаемъ въ сверо-западныя части Индіи, куда англійская система еще не успла пронести своего растлнія, тмъ общество здоровй и нравственнй. Въ Пунджаб, при всей мстной тиранніи, чувство личнаго и общиннаго права, чувство взаимнаго уваженія и отвтственности сохранились лучше, чмъ въ Бенгал и Мадрас. ‘Посмотрите, куда угодно, на эту великолпную страну, говоритъ Кэрей, вы везд видите упадокъ индивидуальности и силы ассоціаціи, сопровождаемой прогрессивнымъ возвышеніемъ централизаціи, изъ всхъ послднихъ примровъ самымъ разительнымъ служитъ присоединеніе Удской области. Централизація, рабство и смерть всегда идутъ рядомъ, какъ въ матеріальномъ, такъ и нравственномъ мір’ (Carey, т. 1, стр. 343).
Къ такому результату, обыкновенно, приводитъ система исключительнаго торга, основанная на монополіи труда, на уничтоженіи мстной дятельности и на развитіи мануфактурной промышленности въ ущербъ земледлію’ Отъ Смирны до Кантона, отъ Мадраса до Самарканда, Англія поглотила вс туземныя фабрики, и тмъ приготовила нищету милліонамъ побжденныхъ народовъ ради богатства одной метрополіи. Она чувствуетъ, что такая система, какъ выразился Стимэнъ, со временемъ можетъ потопить ее въ слезахъ и крови безпрерывныхъ бунтовъ угнтеннаго Востока.
Возвращаемся къ Кольберу. Главная идея его, какъ сказано выше, состояла въ томъ, чтобъ ввести Францію въ сферу новой промышленной дятельности, соединивъ земледліе съ фабричной производительностью. Здсь мы должны оправдать министра отъ обвиненія, что будто онъ, открывая новые родники народному богатству, совершенно пренебрегъ капитальной отраслью его — агрикультурой. Какъ человкъ системы, онъ, дйствительно, увлекся своей преобладающей мыслью, придавая ей гораздо больше значенія, чмъ она могла имть на самомъ дл, но нельзя упрекнуть его въ непониманіи или равнодушіи къ интересамъ земледлія. Мы уже видли, что онъ сократилъ безполезныя служебныя мста, впродолженіе всей жизни старался облегчить общественные налоги, запретилъ отбирать скотъ и орудія у крестьянъ и заботился о введеніи кадастра, мы знаемъ, что онъ употреблялъ вс усилія уменьшить или ослабить хищные аппетиты тунеядныхъ сословій, которыя сосали народныя силы, не прибавляя къ нимъ ни одного жизненнаго элемента. Съ этой цлью, между прочимъ, онъ убавилъ норму процентовъ съ внутреннихъ займовъ, которыми жили боле двухъ-третей всего народонаселенія. Видя, что съ одной стороны духъ спекуляціи породилъ множество людей, богатвшихъ единственно на-счетъ. нуждъ и бдности народа, съ другой — нищета сельскихъ работниковъ принуждала ихъ часто обращаться къ заимодавцамъ, онъ ограничилъ выгоды первыхъ и поднялъ значеніе вторыхъ. Убжденный, что производительный трудъ есть самое врное средство къ достиженію общественнаго довольства, онъ хотлъ уронитъ стоимость денегъ и тмъ возвысить цнность земли и человка. Наконецъ онъ возставалъ противъ безумной роскоши двора, разорительныхъ воинъ и еще боле разорительнаго содержанія огромной арміи, пожиравшей десятую часть государственныхъ доходовъ (Clment, стр. 264—269). Изъ всего этого видно, что Кольберъ отнюдь не пренебрегалъ земледльческимъ трудомъ и судьбой двадцати милліоновъ Франціи.
Но если нельзя обвинить его въ исключительномъ направленіи его системы, то надо согласиться, что дятельность его была односторонней, потому спеціальная цль его состояла въ развитіи мануфактурной промышленности. Сна~ чала онъ только чувствовалъ ея недостатокъ, потомъ, разработывая одну отрасль за другой и угадывая счастливые результаты ихъ, глубже и глубже заходилъ въ область своихъ идей и предпріятій. Малйшій признакъ успха одушевлялъ его новыми надеждами, и всякое препятствіе возбуждало новую энергію. Съ его деспотическими инстинктами и упрямствомъ систематическаго характера, онъ потратилъ много времени и средствъ единственно на то, чтобъ настоять на своемъ замысл, выполнить его во-что бы то ни стало. Поэтому ошибки его также поразительны, какъ велики и смлы самые планы. ‘Я не могу не увлекаться работой, писалъ онъ брату въ 1674 году, потому что кром ея не знаю другаго удовольствія въ мір… Передо иной такъ много новыхъ открытій и соображеній, что еслибъ моя жизнь состояла изъ тысячи жизней, то и тогда я далеко не достигъ бы желаемой цли. Чего бы моя рука не коснулась, все требуетъ или поправки или разрушенія, и чмъ дальше развивается мой планъ, тмъ больше вызываетъ на мысль, обсужденіе и дло, но взявшись за дло, я рдко умю остановиться, не увидвъ послдняго результата, какой бы онъ ни былъ’. (Correspondance de Colbert. А la bibliotque du Louvre. No 12). Это говоритъ дйствительный министръ и человкъ, вовсе не упругаго характера. Такіе темпераменты способны къ величайшему злу или добру, смотря по обстоятельствамъ. Это т планеты нравственнаго міра, которыя свтятъ и жгутъ, живятъ и мертвятъ, по мр разстоянія отъ предмета. Упорная и тиранническая воля Кольбера тмъ боле вредила его свтлому настроенію духа, что онъ дйствовалъ подъ вліяніемъ другой воли, не мене стойкой, и боле грубой.
Но не столько личный характеръ, сколько предразсудки вка и царствованіе Лудовика XIV перепутали лучшіе его замыслы и осудили его систему на величайшія ошибки. Основной принципъ былъ понятъ врно, но примненіе его было ложно. ‘Поэтому въ администраціи этого государственнаго человка надо строго различить идею отъ факта, теоретическое соображеніе отъ практическаго результата. Иногда самыя чистыя и благородныя намренія его оканчивались самыми вредными послдствіями. ‘Всегда великолпный въ идеяхъ, говоритъ Шуази, онъ быль почти всегда несчастенъ въ исполненіи… Онъ организовалъ всевозможныя мануфактуры, которыя стоили больше чмъ он приносили, онъ учредилъ компанію восточной Индія, не имя достаточнаго фонда и не сообразивъ, что французы, нетерпливые но природ и въ этомъ отношеніи вовсе не похожіе на голландцевъ, никогда не могли жертвовать капиталомъ впродолженіе тридцати лтъ на такое предпріятіе, изъ котораго они не извлекали никакой выгоды’. (Цит. Clment, стр. 229). Осматривая дятельность Кольбера вообще, мы чувствуемъ, что надъ всми его планами тяготла какая-то вншняя разрушающая сила. ‘Я не знаю, пишетъ онъ, огорченный глухимъ ропотомъ провинцій, почему мн суждено встрчать тысячи препятствій тамъ, гд я вправ ожидать полное сочувствіе… Какъ будто духъ зла нарочно опрокидываетъ то, что я строю’. (Correspondance de Colbert. No 16). Къ сожаінію, Кольберъ не замтилъ, что этотъ духъ зла скрывался въ немъ самомъ и въ обстоятельствахъ, выше которыхъ онъ не могъ или не умлъ стать.
Какъ государственный дятель, онъ вполн исповдывалъ вру своего вка. Его политическія убжденія были убжденіями Ришелье и Лудовика XIV. Централизація Франціи казалась ему идеаломъ совершенства, обманутый ея наружнымъ блескомъ и силой, онъ помогалъ королю затягивать народную жизнь въ пустыя административныя формы, и тмъ стснять ея естественное теченіе. Гд бы ни проявилась индивидуальная воля общества,— въ протест парламента или генеральныхъ штатовъ, въ просьб торговой компаніи или цлой провинціи, онъ всегда принималъ сторону власти, какъ будто правота неразлучна съ силой. И если общественное мнніе противорчило интересамъ ея или его личнымъ воззрніямъ, имъ не уважалъ, это мало — онъ часто презиралъ его. Онъ думалъ, что чмъ больше государство вмшивается въ намренія, желанія и дйствія частнаго лица, не оставляя ему ни свободы совсти, ни домашней защиты, тмъ счастливе народъ. Такое убжденіе, естественно, привело Кольбера отъ политическаго принципа къ ложному экономическому воззрнію, оно было главнымъ источникомъ всхъ его заблужденій и постоянныхъ противорчій самому себ. Искренно желая разбудить дремавшія силы Франціи, онъ разбудилъ ихъ для того, чтобъ заковать въ новыя цпи, предполагая облагородить трудъ и возвысить его цну, онъ унизилъ его до непонятнаго рабства. Поэтому творчество идеи его, сила характера и двадцать лтъ строго-выдержанной дятельности окончились печальными результатами. Онъ оставилъ Франціи двсти семьдесятъ шесть морскихъ сооруженій, обогатилъ ее фабриками, далъ возможность королю совершить нсколько блистательныхъ походовъ и построить нсколько великолпныхъ дворцовъ, но народу не далъ ни богатства, ни правильно-организованнаго труда. Посл его смерти земледльческое сословіе находилось въ худшемъ положенія, чмъ во времена Сюлли. Кто бы могъ подуать, что, посл всхъ его добрыхъ желаній, народъ могъ такъ бдствовать, какъ это видно изъ слдующаго отзыва герцога Ледитьера: ‘Я уврился, пишетъ онъ Кольберу въ 1675 году, и считаю долгомъ извстить васъ, что большая часть жителей вашей провинціи (Дофине) — пробивалась впродолженіе зимы пищей изъ желудей и корней и теперь они дятъ траву и древесную кору’. (Clment, стр. 279). Такое положеніе не было исключеніемъ одной или двухъ провинцій, напротивъ, подобныя донесенія приходили къ Кольберу со всхъ частей Франціи. Онъ отвчалъ на нихъ постояннымъ запрещеніемъ вывозить зерновой хлбъ за-границу, но запрещенія если и облегчили зло, то на нсколько мсяцевъ, и увеличивала его на будущее время. ‘Администрація Кольбера, справедливо замчаетъ Клеманъ, представляетъ единственное и грустное зрлище министра, который. не смотря на горячее сочувствіе благу народа, сдлалъ ему, можетъ быть, боле зла’. (Clment, стр. 281). Такова участь государственныхъ реформъ, постановленныхъ на ложныхъ основахъ…
Идею централизаціи и неизбжнаго съ ней деспотизма, Кольберъ выразилъ во всхъ административныхъ актахъ. Онъ, прежде всего, примнилъ ее къ ремесленнымъ корпораціямъ, которыя въ его время потеряли смыслъ. Какъ единственная защита противъ феодальнаго самоуправства, он образовались въ средніе вка вслдствіе того же притязанія на власть и привиллегію, которое господствовало въ замк, монастыр и школ. Мастерская, подобно кель, допустила іерархію работниковъ, управляемыхъ своимъ уставомъ, своими синдиками, совтами и адвокатами. Сложившись въ крпко-замкнутую касту при Лудовик Святомъ, она постепенно усложняла стснительныя правила, пока не довела ихъ до ненавистной монополіи. Не было ни одной, самой ничтожной отрасли труда, которая бы не была обложена налогомъ и не составляла исключительнаго цеха. Такъ четыре отдльныя корпораціи занимались выдлкой шляпъ — одна производила только шерстяныя, другая цвтныя, третья — съ павлиньими перьями, четвертая — суконныя, одна могла длать только ножи, а другая только ножевые черенки. Притомъ каждая стремилась захватить въ свои руки какъ можно боле монополіи и привиллегій. Отсюда происходили постоянныя столкновенія между цеховыми сословіями и безконечные процессы, въ свою очередь порождавшіе безконечную бюрократію.
Къ концу XVII вка судебныя издержки по тяжбамъ ремесленниковъ дошли боле чмъ до пятисотъ тысячъ франковъ. (Blanqui, т. I, стр. 311). Генрихъ III и его пріемники, увеличивая число цеховъ, въ тоже время облагали ихъ боле и боле тяжелыми таксами, такъ что мастеровой только начинавшій свое ремесло, былъ собственностью цеховаго тирана, хозяинъ (maitre) имлъ право заставлять его работать подъ палочными ударами и если онъ посл семи или восьми лтъ добивался званія компаніона въ Бордо или Ліон, съ переходомъ его въ Парижъ или Орлеанъ онъ обязанъ былъ начинать снова съ простаго ремесленника. До какихъ нелпостей не доводитъ система, враждебная духу свободы. Но если производителю, рабу своего цеха, было тяжело, то потребителю, рабу лавки, было отнюдь не легче, онъ пріобрталъ удобства жизни на условіяхъ, произвольно налагаемыхъ той или другой корпораціей. Злоупотребленія наконецъ были такъ очевидны и вредны развитію промышленности, что общество требовало отмны ихъ громко. Въ 1614 году генеральные штаты формально протестовали, предполагая уничтожить вс цехи, основанные съ 1576 года и предоставить свободный выборъ и занятіе ремесломъ ‘всмъ бднымъ подданнымъ короля’. (Clment, стр. 220). Но протесты забывались, и купеческій феодализмъ, боле ненавистный чмъ аристократическій и духовный, продолжалъ угнетать пролетарія и народъ. Кольберъ встртился съ этимъ предразсудкомъ въ то время, когда нелпость его вполн разоблачалась: и за всмъ тмъ, онъ не только не ослабилъ, но укрпилъ его новыми распоряженіями. Думая одушевить мануфактурную промышленность и избавитъ ее отъ соперничества съ англійскими, голландскими и фламандскими фабриками, онъ хотлъ образовать способныхъ и дятельныхъ работниковъ. Но чтобъ образовать ихъ онъ избралъ средство, совершенно противоположное цли, замнивъ послднюю свободу труда принужденіемъ, страхомъ и угрозой. Ему казалось, что довольно королевскаго указа, чтобъ пробудить въ работник усердіе и знаніе — дла. Ему казалось, что чмъ больше правительство связываетъ руки мастероваго, тмъ онъ будетъ умнй и энергичнй. Это обыкновенная метода старыхъ педагоговъ, которые учатъ религіи и всякому добру розгой. Слдуя этой систем, Кольберъ предписалъ ‘основать цехи тамъ, гд ихъ не было, и дать всмъ корпораціямъ статуты, чтобъ съ помощію ихъ возвысить качество произведеній’ (Clment, стр. 242). Въ 1666 году онъ издалъ эдиктъ, въ которомъ говорилось такъ: ‘ремесленники, дозволяя себ полную свободу производить матерію разной длины и широты, слдуютъ собственнымъ капризамъ, поэтому продажа ихъ значительно уменьшилась, по причин дурнаго издлія, къ общей невыгод всхъ и каждаго’. (Clment, стр. 251). Что нужно было, чтобъ возстановить продажу? По мннію Кольбера надо было предписать закономъ — опредленную мру каждой матеріи, качество и цвтъ ея. Дале онъ назначилъ возрастъ, когда мастеровой могъ сдлаться хозяиномъ, какая работа могла быть отдана мальчикамъ и какая двушкамъ. Точно такими же правилами опредлялась фабрикація суконъ, ковровъ, мебели, стекла и проч. Въ инструкціи, состоявшей изъ 117 пунктовъ, встрчаются такія мелочи, которыя скоре походятъ на комическій фарсъ, чмъ на идею законодателя. Такъ, между прочимъ, было приказано торгашамъ вывшивать у своихъ лавокъ блые водоемы, чтобъ отличить лавочниковъ отъ лкарей, которые выставляли желтые, только брадобрямъ-парикмахерамъ дозволялось продавать волоса, а всмъ другимъ было запрещено, разв только они принесутъ къ первымъ свои собственные. Весь этотъ административный соръ сваливался въ парламентъ и, за его скрпой, разносился по всей Франціи. Составителями регламентовъ были, обыкновенно, привиллегированныя лица, изъ того же цеховаго сословія, которыя, разумется, не упускали случая придавить работника въ пользу собственныхъ интересовъ. За исполненіемъ ихъ наблюдали особенные агенты, штрафы и конфискаціи увеличивались по мр того, какъ усложнялись предписанія. Все это возмущало общественное мнніе, работники не хотли повиноваться узаконеніямъ, а хозяева искали случая избжать ихъ обманомъ или подкупомъ, повсюду слышался ропотъ, иногда сопровождаемый серьезными оппозиціями. Кольберъ, по обыкновенію упорствовалъ: гд истощились его увщанія и кроткія мры, тамъ онъ прибгалъ къ тиранніи. Въ статут амьенской мануфактуры было указано: ‘если въ ткани найдется хоть одна свжая и мокрая нитка,— съ цлію обмануть всомъ, такую ткань слдуетъ сожечь на огн’. (Clment, стр. 236 — 239). ‘Какъ будто, справедливо выражаетъ Клеманъ, не было другаго, боле разумнаго средства, высушить нитку, какъ спалить ее на огн’. (Тамъ же). Съ тмъ вмст для всей Франціи было введено въ обычай выставлять товары, выпущенные съ фабрики не въ томъ вид, въ какомъ предписывалъ законъ,— выставлять у позорнаго столба на площади, съ именами виновныхъ. Теперь нельзя не изумляться, какимъ образомъ народъ могъ вынесть это драконово законодательство и какимъ образомъ французская промышленность не задохлась подъ этой массой эдиктовъ., ‘Эта нація, говоритъ Форбоне, обвиняемая въ непостоянств, самая упорная въ тхъ случаяхъ, когда нужно сохранить ложныя мры, одинъ разъ принятыя ею’. (Recherch. et consider. sur les finances de France, т. III., стp. 19).
За всмъ тмъ, благодаря духу времени и прогрессу общества, многіе мануфактуры, созданные Кольберомъ, процвтали. Фабрики шелковыхъ тканей, Гобеленовъ и обоевъ сохранили досел блескъ и всемірную репутацію. Образованіе послдующихъ поколній сообщило имъ тотъ единственный изящный вкусъ, который составляетъ огромный капиталъ народнаго богатства и отличительную черту французскаго генія. Но надо знать, чего он стоили народу во время Кольбера. Чтобъ перевести во Францію иностранныя мануфактуры, которыхъ еще не было, и поощрить основателей ихъ, государство истрачивало каждый годъ до 12,000,000 ливровъ, отъ 1661—1710 поддержаніе одной фабрики Гобеленовъ и мыла стоило казн 3,945,643 ливра. (Clment, стр. 227). Притомъ вліяніе Кольбера на его преемниковъ было самое вредное въ томъ отношенія, что они, слдуя его фискальному направленію, не имли ни его таланта, ни любви, чтобъ уравновсить зло гибельной системы. Думая, что прогрессъ промышленности заключается не въ развитіи народа и свободной дятельности человка, а въ приказаніяхъ правительства и надзор полицейскихъ агентовъ, они приняли призракъ за дйствительную силу, и наводнили Францію эдиктами, регламентами и статутами. Эта манія творить на бумаг учрежденія, компаніи и разныя отрасли труда, не вызванныя внутреннимъ процессомъ народной жизни, продолжалось до самой революціи, которая обратила въ пыль картонное построеніе десяти вковъ. По крайней мр не облегчила ли она работника на счетъ общихъ лишеній? Такой вопросъ походятъ на слдующій: ‘будетъ ли скоре ходитъ пшеходъ, если набьютъ ему на ноги колодки.’ Даже въ настоящую минуту, когда Франція перешла два радикальныхъ финансовыхъ кризиса, три европейскихъ революціи и нсколько гражданскихъ войнъ, положеніе ремесленника, на мннію Корбона, ничмъ не лучше, если не хуже, благо негра. (De l’enseignement professionnel. Par А. Corbon, стр. 25). Если такъ теперь, то что же должно сказать о его состояніи за двсти лтъ, когда цлыя провинціи часто питались травой и желудями, когда личность человка стоила немногимъ больше вьючнаго животнаго, когда нищету считали непремннымъ удломъ народа, оскверняя этимъ софизмомъ святое имя Провиднія…. Напротивъ, мы готовы думать съ Жюль Симономъ, что именно этой систем Франція обязана современнымъ безвыходнымъ положеніемъ рабочихъ сословій и параличнымъ состояніемъ труда. ‘Намъ предстоитъ одна реформа, говоритъ французскій профессоръ,— не отказываться отъ свободы, а довершить ее. Досел вы только предвидли ее. Вы идете, связанные корпораціями, патентами, монополіями, статутами, привиллегіями, таможнями, запретительными правами и инквизиціей…. Работникъ безъ сомннія страдаетъ, но разв онъ будетъ страдать меньше, еслибъ вы закрыли половину фабрикъ? Вы говорите объ организаціи труда, а организуете лобное мсто…. Вы хотите реформъ, но разв преобразовать человка — значитъ опошлять его? Спросите у экономистовъ, они скажутъ, что свобода творитъ ремесленника, спросите у философовъ, они скажутъ, что изъ всхъ сихъ первая и творческая сила — талантъ, не душите его!…’ (La Libert, par Jules Simon. 1859. T. II, стр. 162—163).
Еще больше деспотическихъ стремленій выразилъ Кольберъ въ своей запретительной систем, она была также результатомъ его любви къ централизація и бюрократической маніи. Мы, конечно, не вправ обвинять его въ этой систем безусловно, потому что она въ ту эпоху господствовала повсюду, мы не можемъ никогда и нигд признать ея справедливости по принципу, но есть періоды въ жизни каждаго народа, когда она оправдывается по факту. Во второй половин XVII вка, при всеобщемъ невжеств промышленныхъ сословій, при отсутствіи всякой международной солидарности, при злоупотребленіяхъ привиллегированныхъ классовъ, наконецъ при политической организаціи Франціи подъ правленіемъ Лудовика XIV, она была также естественна, какъ настоящая тюрьма и ссылка. Правительства, покровительствуя труду и успху торговли, думали, что они, дйствительно, покровительствуютъ обществу, ни’ сколько не догадываясь, что ихъ слишкомъ отеческая заботливость предоставила народъ чистому произволу судьбы. Этого мало, не зная, гд остановиться на пути протекціонной системы, они положительно вредили соціальному прогрессу, увеличивая бдность рабочихъ классовъ и замедляя совершеннолтіе народовъ. Положимъ, что намренія ихъ были хороши, но однихъ намреній недостаточно, когда практическое осуществленіе ихъ ведетъ къ другимъ результатамъ. Представимъ, еслибъ винные откупщики всего міра согласились уничтожить моря и рки, чтобъ отнять у насъ воду для утоленія жажды и тмъ поднять значеніе самого промысла, заставивъ насъ пить одно вино и водку, разумется, ихъ торгъ процвлъ бы и распространился повсюду. Представимъ, что ламповые мастера, для поощренія своей промышленности, запретили бы солнцу освщать насъ, разумется, они обогатились бы скоро, но большинство и въ томъ и въ другомъ случа пострадало бы. Въ этомъ главная ошибка всякой запретительной системы: она удовлетворяетъ минутнымъ интересамъ или извстной кучк людей на счетъ общаго зла и въ ущербъ милльонамъ. ‘Я могу выразить, говоритъ Жюль Симонъ, предупредительную систему въ двухъ словахъ: это система недоврія въ гражданину и полной довренности къ правительству’. (La Libert. J. Simon, т. II, стр. 225.)
Кольберъ возвелъ эту фаталистическую систему на степень классическаго авторитета. Онъ приложилъ ее не только къ мануфактурному, но и земледльческому труду. Мысль его, какъ всегда, была благородная, по примненіе ея нелпое. Желая сблизить земледльца съ фабричнымъ производителемъ и обезпечить Франціи самое существенное довольство, особенно въ продовольствіи войскъ на зимнихъ квартирахъ, онъ запрещалъ вывозъ зерноваго хлба заграницу. Эти запрещенія были тмъ разорительне для народа, что они не имли ни опредленныхъ періодовъ, ни уважительныхъ причинъ, они въ расплохъ заставали купца и земледльца, подрывая ихъ кредитъ другъ къ другу. Впродолженіе четырнадцати лтъ (1669—1683 годъ) вывозъ былъ прекращееъ на пятьдесятъ шесть мсяцевъ. Такой произволъ министра, часто основанный на воображаемомъ опасеніи, почти совсмъ остановилъ внутреннюю торговлю хлбомъ, лучшія поля были брошены, энергія и довріе работника упали и напуганное общество каждые три года испытывало непремнный голодъ. Состояніе деревни было самое жалкое. За недостаткомъ первой необходимости, и вс остальныя жизненныя потребности вздорожали. Буа Гильберъ высчиталъ, что пара чулковъ, стоившая въ начал XVII столтія пятнадцать су (семьдесятъ пять копеекъ ассигнаціями), черезъ сто лтъ продавалась въ пять разъ дороже, между тмъ какъ хлбъ оставался при той же цн или сравнительно съ прежнимъ временемъ значительно понизился. Такъ отъ 1656—1665 гектолитръ стоилъ восемнадцать ливровъ, а отъ 1666—1686 годъ — десять ливровъ. По мр того, какъ производительность земли и добываніе сырыхъ матеріаловъ сократились, большая часть грубыхъ мануфактуръ, которыхъ издлія были особенно важны для народа, упали, когда правительство не поддерживало ихъ. Кольберъ разсылалъ приказы, погонялъ одного курьера за другимъ въ провинціи, совтовался, сердился, снова запрещалъ и снова дозволялъ, но все было напрасно. Земледліе падало, а съ нимъ и благосостояніе всей страны. ‘Эту ошибку министра, говоритъ Клеманъ, столь замчательнаго во всхъ отношеніяхъ, надо считать общественнымъ бдствіемъ, послдствія ея были самыя печальныя. Грустно сказать, что никогда состояніе сельскихъ жителей не было такъ бдно, какъ въ правленіе Лудовика XIV и даже во время администраціи Кольбера, то есть, въ самый прекрасный періодъ царствованія и въ начал тхъ великихъ роковыхъ войнъ, которыя отуманили большую часть его жизни.’ (Clment, стр. 278.) Теперь понятно, что ‘злой духъ, который разрушалъ то, что строилъ Кольберъ’, заключался въ самомъ характер его дятельности. Не угадавъ великой тайны народнаго богатства — свободы труда и индивидуальной независимости, онъ самъ уничтожилъ плоды своей свтлой мысли. Это былъ неутомимый строитель грандіознаго зданія на песчаной почв, прежде чмъ онъ завершилъ его, увидлъ, что основаніе рушилось.
Но могъ ли Кольберъ, въ свое время, если не оцнить, то предвидть идею свободнаго труда? Разумется, могъ. Ее понималъ и выразилъ Локкъ въ Англіи, ее предчувствовали во Франціи {Еще въ 1623 году, одинъ безъименный авторъ издалъ въ Париж сочиненіе подъ слдующимъ заглавіемъ: Le nouveau Cyne ou discours des occasions et moyens d’tablir une paix gnrale et la libert du commerce par tout le monde. Впослдствіи Сэнъ-Пьеръ развилъ эту тему вполн. Что особенно замчательно въ этомъ произведеніи,— неизвстный ея писатель совершенно ясно понималъ многіе соціальные вопросы нашего времени.}, но она была достояніемъ немногихъ передовыхъ умовъ, свтившихъ для грядущихъ эпохъ и поколній. Для большинства же она была утопіей праздной фантазіи, потому что выходила изъ круга общепринятыхъ понятій. Это обыкновенная судьба великихъ идей, въ ихъ зародыш. Он лежатъ безъ дйствія до-тхъ-поръ, пока не встртятся съ общимъ сочувствіемъ и благопріятными обстоятельствами. Посл этой встрчи он длаются практическими истинами, и неотразимо увлекаютъ за собой потокъ матеріальныхъ фактовъ. Мы живемъ въ то время, когда передъ нами совершается радикальный переворотъ въ европейскихъ обществахъ, но немногіе чувствуютъ его движеніе, еще меньше тхъ, кто понимаетъ его внутренній смыслъ. Можетъ быть, черезъ сто лтъ соціальная наука обратится въ математическую аксіому, доступную уму каждаго ребенка, но теперь большинство считаетъ ее иллюзіей и боится, какъ старыя бабы боятся холоду. Кольберъ, какъ мы уже сказали, вовсе не принадлежитъ къ числу тхъ геніальныхъ умовъ, которые далеко видятъ въ будущемъ. Но еслибъ онъ и повялъ высокія требованія соціальной жизни Франціи, то могъ ли онъ осуществить ихъ при Лудовик XIV, и въ томъ обществ, которое досел не можетъ принять ихъ? Въ этомъ отношеніи онъ стоитъ въ ряду тхъ историческихъ дятелей, которые осуждены падать подъ ношей своего собственнаго труда. Онъ сдлалъ все, что можно было сдлать въ эпоху грубаго деспотизма.
Кольберъ представляетъ намъ два лучшихъ урока. Онъ доказалъ собой, что для воспитанія великаго государственнаго человка нужны великія гражданскія начала, что безъ политической свободы нтъ свободы труда, а безъ свободы труда нтъ народнаго богатства.
Лондонъ. 22 октября 1860.