Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая. Сочинение Ивана Козлова, Полевой Николай Алексеевич, Год: 1828 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

— Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая. Сочиненіе Ивана Козлова. СПб. 1828 г., въ т. Деп. Нар. Просв., in 12, 92 стр.

Одинъ изъ самыхъ необыкновенныхъ характеровъ женскихъ представляетъ намъ въ новйшей Русской Исторіи, Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая. Дочь знаменитаго любимца Петра Великаго, Фельдмаршал Шереметева, богатйшая въ свое время невста въ Россіи, одаренная красотою, умомъ, сердцемъ пламеннымъ, характеромъ кроткимъ, по ршительнымъ, она пяти лтъ осталась отъ отца, и провела въ уединеніи первые лта юности, съ добродтельною матерью своею. Здсь разцвла она красотою, образовано было ея сердце и умъ обогащенъ необыкновенными познаніями. Едва минуло Наталь четырнадцать лтъ, какъ судьба постигла ее первою ужасною горестью: нжная мать ея скончалась, и въ могил матери Наталья схоронила свои красные дни. Ее манилъ еще къ жизни какой-то призракъ, но этотъ призракъ не была радость, не было счастіе.

Блестящій Дворъ перехалъ въ Москву. Юныя Государь Петръ II, окруженный великолпіемъ, прекрасный, какъ надежда, радовалъ всхъ. Множество вельможъ его окружало, но никто не былъ къ нему ближе Князя Долгорукаго, товарища дтства, любимца Государева, юноши честолюбиваго и гордаго. Посмотрите въ опустлыхъ чертогахъ Кускова на портретъ Князя И. А. Долгорукаго: какимъ счастьемъ горятъ глаза его, какъ смло, кажется, глядитъ онъ на жизнь, общающую ему одн радости, одн наслажденія!

Наталья Шереметева явилась при Двор, скромная, робкая, непривыкшая къ волненію и шуму придворному. Гордый Долгорукій увидлъ Наталью — и участь его была ршена. А Наталья? Нтъ! Байронъ не зналъ исторіи Натальи, или ошибался, когда сказалъ:

Oh! Lore! no habitant of earth thon art —

An uneeen aeraph, we believe in thee,

А faith whose martyrs are the broken heart,

Bot ne very et halh seen, nor e’er shall see

The naked eye, thy form, as it shonld be,

The mmd hath made thee, as it peopled heaven,

Even wfth its own desiring phantasy,

And to а thooght such shape and image given,

As haunts the anquench’d son!— parch’d —

Wearied — wrung— and riven.

Любовь вспыхнула въ сердц Натальи: и все существованіе, вся жизнь ея сгорла въ пламени любви, чистой, не-земной!

Чего не могъ надяться Долгорукій? Отецъ иго, родственники были знатнйшіе вельможи, сестра обрученная невста Государя, не боле года прошло, какъ Долгорукіе свергли сильнаго Меншикова.

И юный, могущественныя любимецъ Царя предложилъ руку свою Наталь. Можно-ли было отказаться отъ руки Долгорукаго? Но, Наталья, не блескъ, не великолпіе, не знатность любила въ немъ. Сговоръ и обрученіе Натальи изумляли великолпіемъ: весь Дворъ пировалъ на праздник, богатйшіе дары, вся роскошь Европы и Азіи, окружала невсту. И чрезъ два мсяца — какая перемна!

Юный Государь во гроб, одежда печали на невст его и — гибель ждетъ Долгорукихъ!

Есть Записки Натальи, въ которыхъ описываетъ она всю жизнь свою {Почтенный Переводчикъ книги: Плутархъ для прекраснаго пола (М. 1820, in 12, 6 частей) помстилъ отрывки изъ Записокъ Натальи Долгорукой, въ жизнеописаніи ея (т. VI стр. 971-27). Едва-ли найдемъ романъ, который-бы могъ такъ разтрогать сердце читателя!}. Читайте ихъ и вы узнаете великую душу ея. Она не хотла разстаться въ несчастій съ тмъ, кому обрекла всю жизнь въ счастливое время. Сама Императрица Анна уговаривала ее оставить обреченнаго бдствіямъ жениха. ‘Я дала слово быть женою избраннаго мною, любимаго человка, а не женою денегъ, богатства и чиновъ,‘ отвчала Наталья, и отказалась отъ богатства, почестей, радостей и родныхъ. Долгорукіе высланы были изъ столицы. Въ сел Горенкахъ, подл Москвы, на Сибирской дорог, Наталья обвнчана была съ Долгорукимъ и похала съ нимъ въ Сибирь. ‘Я должна была подкрплять его (пишетъ Наталья), чтобы онъ себя не сокрушилъ: онъ мн всего свта былъ дороже. Вотъ до чего меня любовь довела Все я оставила: и честь, и богатство, и сродниковъ, стражду съ нимъ и скитаюсь: причиною этому непорочная любовь, которой я не постыжусь ни предъ Богомъ, ни предъ цлымъ свтомъ, потому, что онъ одинъ былъ въ моемъ сердц, мн казалось, что онъ для меня родился, а я для него, и что намъ другъ безъ друга жить не льзя. Я по сей часъ въ одномъ разсужденіи, и не тужу, что мои вкъ пропалъ, но благодарю Бога моего, что Онъ далъ мн знать такого человка, который того стоитъ, чтобъ мн за любовь его жизнію своею заплатить, цлый вкъ странствовать и всякія бды сносить, могу сказать, безпримрныя бды.’

Въ глуши пустынь, въ Березов, почти 1000 верстъ къ Сверу оптъ Тобольска, восемь лтъ жила Наталья съ мужемъ своимъ и забывала весь міръ. Двое дтей утшали ихъ въ бдствіи, и мысль, что ссылка ихъ не будетъ вчная. Но злоба враговъ продолжалась, послдняя капля горечи пала изъ таинственной урны судьбы на сердце Натальи. Супругъ исторгнутъ былъ изъ ея объятій. Мучительная смерть ожидала его! Два года прошли для Натальи въ страшной неизвстности. Наконецъ, воцарилась Елисавета, и ей позволено возвратишься, она детъ, спшитъ въ Россію, но уже два года какъ могила приняла кости страдальца мужа ея… Воздвигнувъ надъ прахомъ его церковь, Наталья посвятила жизнь свою воспитанію двухъ сыновъ, когда-же дти ея вступили въ совершеннолтіе, Наталья исполняла давножеланный обтъ: посвятишь памяти супруга остальные дни жизни, удалилась въ Кіевъ, жила въ монастыр нсколько лтъ подъ строгимъ искусомъ, потомъ постриглась и — подъ именемъ старицы Нектаріи угасла въ 1771 г. дочь Фельдмаршала Шереметева, которой нкогда свтъ сулилъ вс радости, вс блага міра!Передъ постриженіемъ, Наталья бросила въ Днпръ обручальное кольцо свое, которое’, одно изъ всхъ сокровищъ, хранила какъ безцнный памятникъ человка незабвеннаго.

Вотъ простой разсказъ о Наталь Долгорукой. Ея жизнь, ея судьба, вызываютъ, кажется, Поэзію, передашь память ея сердцамъ, умющихъ оцнятъ подобныя рдкія явленія нашего вка, безцвтнаго, потемнннаго эгоизмомъ, закрашеннаго общими мстами жизни. Переходъ отъ величайшаго счастія, богатства, блеска, роскоши, къ бдствіямъ ужаснйшимъ, нищет, безславію, униженію, Дворъ Царя и заточеніе въ ледяныхъ тундрахъ Сибири, алтарь брачный и гробъ, и эта любовь, пережившая и счастіе и бдствіе, это забвеніе всего осинаго, любовь и посл могилы — сколько средствъ поэту? И какія краски: Москва и Сибирь, Дворъ Царя и юрта Остяка…

Въ жизни Натальи Долгорукой нашъ поэтъ взялъ основаніе новаго творенія своего. Вотъ расположеніе поэмы Козлова:

Большей Владимірской дорогой

Въ одежд сельской и убогрй,

Съ груднымъ младенцомъ на рукахъ’

Шла тихо путница младая.

Кто эта путница, поэтъ не говоритъ, но она идетъ въ Москву до которой остается семь верстъ, скоро ночь: вотъ вьется дорожка въ село. Она подходятъ, узнаетъ мста, колеблется. Поэтъ описываетъ село, вы узнаете его: это Кусково, поэтъ еще не сказываетъ имени странницы: но вы угадываете его. Она идетъ въ Кусково просишь ночлега у Священника, грусть, печаль видны въ ея словахъ, ея отвтахъ. Старецъ-Священникъ чувствуетъ, что пришелица несчастлива, хочетъ развлечь ея горесть,

Онъ, какъ родной, ее ласкаетъ,

И веселитъ, и начинаетъ

Разсказъ любимой старины.

Но она не слушаетъ его, и старецъ почитаетъ обязанностію утшить несчастливицу. Онъ говоритъ ей —

Кто жизнь безъ горя проживетъ!

Твои, мой другъ, младые годы

Не разцвли отъ непогоды,

Но ты, какъ видно, рождена

Въ семь безвстной: ты бдна,

Судьба тебя не баловала,

Къ веселой участи она

Ничмъ тебя не приучала.

А часто, гибельный ударъ

Надежды знатныхъ разрушаетъ.

О нашемъ Граф кто не знаетъ?

Онъ былъ бояринъ межъ бояръ,

Петровой правою рукою,

И, прямо Русскою душою,

Отчизну и Царя любилъ *

Былъ славенъ, въ золот ходилъ.

И что-же? Дочь его родная

Не знаетъ радости земной

И гибнетъ въ бур роковой,

Какъ гибнетъ травка полевая?

Суди-жь: дивна-ль судьба твоя?

Она была не ты —

&nbsp, Не я!

Этотъ отвтъ Натальи взятъ поэтомъ изъ глубины сердца. Священникъ разсказываетъ ей самой ея собственную исторію. Въ разсказ Священника, въ томъ, что говоритъ ему Наталья, есть краски истинной поэзіи. Наталья ничего не узнаётъ здсь о судьб мужа. Священникъ отдергиваетъ занавсъ съ портрета Шереметева: она видишь отца своего., горесть терзаетъ ее —

И старца важное молчанье,

Его встревоженный покой,

И незнакомки молодой

Неукротимое страданье,

Гласило все о черныхъ дняхъ,

О дняхъ, отравленныхъ бдою,

И безнадежностью земною

Въ священный приводило страхъ.

Одинъ, тревогамъ непричастный,

Младенецъ, тихій и прекрасный,

Не зная, что и жизнь и рокъ,

Грозой не тронутый цвтокъ,

Съ улыбкой, съ ясными очами,

На грудь родимую припалъ,

И влажными отъ слезъ кудрями,

Безпечный, весело игралъ…

Наталь не спится. Все стихло, уснуло, она спшитъ въ Москву, но прежде идетъ въ садъ Кусковскій, бродитъ по саду —

О, какъ у бдной сердце билось

Въ какихъ терялося мечтахъ.

Казалось! будто ей знакомы

Пустыя, мрачныя хоромы,

Что этотъ лугъ, что этотъ садъ,

Не въ первый разъ встрчаетъ взглядъ,

Съ прудомъ, деревьями, цвтами,

Минувшимъ вдругъ оживлена,

Какъ съ незабытыми друзьями,

Опять увидлась она.

Родную тнь Лсокъ наводитъ,

Ручей знакомое журчитъ,

На барскій дворъ она бжитъ

И на крыльцо тихонько всходитъ,

Въ покои темные глядитъ,

Они давно стоятъ пустые,

Но лишь въ окно луна блеснетъ,

То, мнится ей, въ часы ночные,

Тамъ бродятъ призраки родные,

Тамъ дышетъ то, чего ужъ нтъ,

И все, чмъ сердце разцвтало,

И что сбылось, и что пропало,

Что общалъ и не далъ свтъ,

Что было, есть: любовь, страданья,

Безвстность, ужасъ ожиданья,

Все разомъ, гибельной стрлой

Въ душевны раны проникаетъ,

И жжетъ, и холодъ гробовой

Въ убитомъ сердц разливаетъ.

— Но святость горя и любви

Сильне бдствія земнаго…

Наталья идетъ въ Москву. ‘Нтъ горести сильне воспоминанія о счастливомъ времени въ дни бдствій.‘ Сіи слова Данте избралъ поэтъ эпиграфомъ первой псни.

‘Потерянное на земл ожило въ небесахъ:’ сіи слова Байрона взяты за эпиграфъ второй псни. Наталья приближается къ Москв! и Москва видна ей —

Москва видна въ широкомъ пол,

И ужъ вдали замтенъ видъ

Стрлецкой башни полудикой,

Уже въ очахъ Иванъ-Великой:

Какъ жаръ внецъ его горитъ,

Глядитъ, и въ сердц онмли

Тоска и страхъ! Чему нтъ словъ,

Что дышешъ тайностью гробовъ,

Напвомъ дтской колыбели,

Прокралось въ грудь.

И трижды въ прахъ

Передъ Москвой она склонилась,

И съ мрачнымъ пламенемъ въ очахъ

Къ застав близкой торопилась.

Но ужъ опять въ душ у ней

Волненье прежнее страстей!

Взгляните, какъ она уныло,

То чуть ступаетъ, то бжитъ

И сколько въ грусти боязливой

Неизъяснимаго таитъ!

Нтъ! гордый умъ не разгадаетъ,

Что сердце робкое мечтаетъ:

Любовью созданный въ бдахъ,

Ее волнуетъ новый страхъ.

Чья жизнь въ другихъ, тотъ по невол

Примтамъ вритъ въ темной дол.

Она боится, чтобъ монахъ

Ей не былъ встрчею печальной,

Чтобъ черный гробъ въ дыму свчей,

При звукахъ псни погребальной,

Не испугалъ ея очей —

И голосъ милой, но прощальной,

Везд, во всемъ несется къ ней.

Вечеромъ приходитъ она въ Кремль, и мсячная ночь была уже на неб, когда она взошла къ верхней церкви Спаса за Золотою Ршеткою. Горячая мольба усладила ея отчаяніе. Въ Кремл безмолвіе, лучи мсяца играютъ на стеклахъ Грановитой Палаты, только звонъ часовъ раздается въ безмолвіи ночи…

Уныло путница младая,

Младенца къ персямъ прижимая,

Сходила съ Краснаго Крыльца,

Дрожала, плакала, блднла,

И робкая на камень сла

У озареннаго Дворца.

Невольно душу волновали,

И блескъ минутный юныхъ дней,

И т святые дни печали,

Которыхъ память намъ милй.

Въ гроз, ничмъ не отразимой,

Темницу друга раздлять,

Съ нимъ вмст плакать, съ нимъ страдать:

Ея надеждою любимой.

Но сердце, сжатое тоской,

Тонуло въ дум роковой:

На вкъ-ли небо омрачилось?

Гд онъ, что съ нимъ? Уже-ль свершилось?

И въ немъ, забывъ людей и свтъ,

Съ душой усталою отъ бдъ,

Она сидла, чушь дышала,

Одну мечту другой смняла,

Томяся въ смутной тишин,

Не на яву и не во сн!

Къ ней что-то льнетъ, къ ней что-то вьется:

Она вздрогнула, сердце бьется,

По жиламъ холодъ пробжалъ,

Сквозь сонъ младенецъ закричалъ,

И что-то будто-бы мелькнуло,

Пошевелилось и вздохнуло.

‘Ты здсь? Творецъ! какой судьбой?

‘О, ты-ли, другъ,. опять со мной!..’

И прежнихъ дней товарищъ милый

Предъ ней, встревоженный, унылый,

На свтлой площади стоитъ,

Онъ къ ней нейдетъ, не говоритъ

И зорко на нее глядитъ,

Онъ завернулся въ плащъ широкой,

Онъ въ дум, мрачной и глубокой,

И чуденъ блескъ его очей,

И блденъ ликъ, и видъ смущенной,

И кольца черныя кудрей

Не вьются къ ше обнаженной!

Сковалъ ее внезапный страхъ,

Встаетъ, нтъ силъ, на камень пала

И вн себя ему, въ слезахъ,

Младенца соннаго казала.

Какъ будто содрогнулся онъ,

Какъ будто непонятный стонъ

Въ устахъ сомкнутыхъ раздавался,

Недвижимъ, къ ней онъ приближался,

Ужаснымъ чмъ-то омрачонъ.

Она глядитъ, дохнуть не сметъ’

А полная луна свтлетъ —

И плащъ откинулся слегка,

Выходитъ медленно рука,

Грудь обнажилась кровь чернетъ

Рубашки блой, на краю,

Онъ тихо сталъ передъ женою

И, волосы собравъ рукою,

Съ плечъ поднялъ голову свою.:

И ярко озаренъ луною,

На ше признакъ роковой

Темнлъ багровой полосой.

Участь Наталья совершилась: его нтъ въ мір! Здсь поэтъ быстро проходитъ время скорби, до самаго постриженія Натальи. Онъ изображаетъ, какъ Наталья предала Днпровскихъ волнамъ послднія залогъ земнаго, обручальное кольцо свое. Слдуетъ картина древняго Кіевскаго храма и обрядъ таинственнаго обта отреченія отъ міра. Погребальныя псни оглашаютъ своды храма —

Въ житейскомъ мір зря волненье,

Отъ бури гибельныхъ страстей

Я притекла искать спасенья

У тихой пристани твоей!

И здсь оканчиваетъ поэтъ повсть о Наталь Долгорукой.

Летая думой вдохновенной

Въ завтный мракъ минувшихъ дней,

Опять узналъ мой духъ смятенной

Тревогу томную страстей.

Хоть свтлый призракъ жизни юной

Печаль и годы унесли!

Но сердце, но мечты, но струны,

Они во мн, со мной, мои.

Я вспомнилъ ночь, когда томимой

Тоской, ничмъ неотразимой,

Въ Печерской Лавр я сидлъ

Надъ той спокойною могилой,

Надеждамъ страшной, сердцу милой,

Въ которой прахъ священный тллъ:

Она душ была порукой

Неврной радости земной —

И тнь Натальи Долгорукой

Во тм носилась надо мной.

——

Ни одно изъ сочиненій Козлова не возбуждало столь сильнаго участія читателей, и въ то-же время не навлекало на него столь жестокихъ критикъ, какъ эта новая поэма. Мы видли людей, съ сильнымъ чувствомъ, съ умомъ и просвщеніемъ, которые плакали, читая поэму Козлова. У многихъ читательницъ Козловъ сдлался любимымъ поэтомъ. Приведенныя нами мста, и еще боле чтеніе поэмы вполн, доказываютъ, что Козловъ написалъ ее прекрасными стихами, многія мста превосходны, многія горятъ силою чувства и страсти. Но въ то-же время нельзя нсколько не согласиться и съ критиками, которые винятъ поэта во многомъ и за многое.’

Мн трудно судить о поэм Козлова, зная лично поэта и слышавъ поэму изъ устъ его самаго, еще до ея появленія въ свтъ. Никогда въ душ моей не изгладится сильное впечатлніе, какое испыталъ я, проведя нсколько часовъ подл болзненнаго одра, на которомъ сидлъ Козловъ. Посл шума и волненія Петербурга, тихое уединеніе, вечеръ, поэтъ слпой изнуренный страданіями, вокругъ любезное, милое семейство его, нсколько друзей, пришедшихъ, не раздлять бремя скорби и болзни, но слушать поэта, говорить съ нимъ, дивиться этому непонятному психологическому явленію. Говоря съ Козловымъ, я забылъ, что онъ слпой, что бремя болзни приковало его къ одру страданій. Мы говорили о многомъ, и необыкновенная память, и обширныя свднія Козлова изумили меня. Съ удивленіемъ слушалъ я, какъ читалъ онъ мн наизусть стихи Пушкина, Баратынскаго, множество стиховъ Байрона, Мура, говорилъ о поэзіи французской, Итальянской. Міръ земной не существуетъ для поэта: онъ живетъ въ мір поэзіи и воображеніи. Когда болзнь угнтаетъ его, онъ начинаетъ мечтать, сочинять стихи, и забываетъ свои скорби. Чтеніе Натальи Долгорукой меня очаровало: я полюбилъ тогда твореніе Козлова, и теперь не хочу разрушать своего очарованія. Пусть другіе, съ холоднымъ чувствомъ читаютъ поэму, судятъ, сравниваютъ и ршаютъ споръ между несправедливымъ осужденіемъ нкоторыхъ и, можетъ быть, излишнею похвалою многихъ.

Соглашаюсь, что Козловъ не вполн изобразилъ намъ Наталью Долгорукую, что дйствіе въ поэм его слабо и нсколько изысканно. Поэтъ могъ боле воспользоваться дйствительностію, могъ боле взятъ мстныхъ красокъ. Почему, повозка, въ которой Наталья съ бдными дтьми детъ въ Москву, почему другой, боле естественный способъ открыть ей смерть мужа ея, не выводя привиднія, почему изображеніе Натальи уже не въ молодыхъ лтахъ, принимающей обтъ монашества, почему, говорятъ намъ, все это не нравилось поэту? Онъ взялъ краски слишкомъ общія, у него не видно мстности, онъ могъ перенесть Наталью изъ Дворца въ Сибирь, и проч. и проч.— Дйствіе составятъ почти все въ разсказахъ, Наталья только идетъ въ Москву, бросаетъ кольцо въ Днпръ и постригается: гд-же та страдалица, которая не хотла любовь изгнанника промнять на роскошь, наслажденія, богатства, почести? Въ какой другой поэм удастся заключить столько богатыхъ предметовъ, сколько заключаетъ ихъ въ себ жизнь Натальи Долгорукой? Козлова упрекаютъ еще, что онъ всмъ жертвуетъ эффекту, приготовляетъ читателя только къ нечаянностямъ, къ театральнымъ сценамъ. Какъ въ роман Г-жи Коттенъ, говорятъ вамъ, Наталья слишкомъ живописно идетъ пшкомъ для того, чтобы зайдти въ Кусково, не знаетъ объ участи мужа, чтобы увидть тнь его, бросая кольцо вспоминаешь мечтательный сонъ и видитъ звздочки на неб, при постриженія является ея сынъ, все это слишкомъ изысканно. Байронъ такъ не писалъ, простота, дйствіе само самою, всторону вс coups de-thtre, вс мечты, какія не существовали въ дйствительности, вс черты излишнія: локоны, которыми утираетъ слезы Наталья, и безпрестанныя бури, сіянія мсяца, ночные мраки, шучи, и проч. и проч.

Осуждать легко, но все-ли это будетъ основательно. Во первыхъ, за чмъ-же всегда прикидывать на поэмы Байрона? Кто споритъ, что Байронъ могъ-бы сдлать лучше. Но Гомеры, Данте, Лопецы-де-Веги, Шекспиры, Гёте и Байроны являются тысящелтіями, къ означеннымъ нами шести поэтамъ, кого еще можемъ причислить? Недавно, говоря съ Мицкевичемъ о Колеридж и Суте, я слышалъ искреннее признаніе его, что вс свои сочиненія, всего Колериджа и Сутея, онъ отдалъ-бы безъ выбора за одну поэму Байрона, вижу пристрастіе, я признаюсь: за Беппо не отдамъ Мицкевичева Валленрода, а за Паргу Кегамы Сутеевой, но слова Мицкевича показываютъ, какъ думаютъ о Байрон люди с’ необыкновеннымъ огромнымъ талантомъ, и слдовательно, боле насъ умющіе понимать великаго Байрона. Судя творца Натальи Долгорукой безъ сравненія, въ его настоящемъ положеніи, и говоря, не о томъ, что-бы онъ, или другой кто, могъ сдлать, а только о томъ, что онъ сдлалъ, мы не можемъ не согласишься, что поэма Козлова есть твореніе съ большими достоинствами, писана по вдохновенію сердца, исполнена теплоты сердечной, и тмъ легко объясняется сильное дйствіе ея на многихъ. Разговоръ Натальи съ Священникомъ, разсказъ Священника, Наталья въ Кусковскомъ саду и у Московской заставы, явленіе тни Долгорукаго, сцена на берегахъ Днпра, постряженіе: все это исполнено красотъ. Вотъ съ этимъ мы согласимся безпрекословно, что Козловъ съ излишкомъ входитъ въ описательность: отъ Кускова до Москвы, встрчается у него описаніе зноя, буря, восхожденіе я захожденіе солнца. Но здсь находимъ извинительную, трогательную причину. Поэтъ на вкъ лишенъ восхитительнаго зрлища природы, и его воображеніе живе и ярче всего представляетъ ему картины, какія никогда уже не увидятъ въ мір тлесныя очи его: онъ дорожитъ ими, ему кажется, что и мы вс, холодные къ наслажденіямъ зрнія, также горячо любимъ ихъ, какъ онъ, навсегда ихъ лишенный. Читайте Чернеца, Посланіе къ Жуковскому, и почти вс стихотворенія Козлова, вы поймете это единственное наслажденіе поэта въ вчной разлук съ милымъ, незабвеннымъ сердцу его, и — не осудите его строго. Трудне оправдать Козлова въ изысканности нкоторыхъ положеніи и словъ, въ подновленіи, такъ сказать, новыми современными чувствами дйствующихъ лицъ, которые не могли имть ихъ. Здсь оправдаемъ Козлова тмъ, что положеніе его не позволяетъ ему войдти въ критическія и археологическія соображенія. Для того, чтобы переселиться въ другой вкъ, изучишь образы, характеръ вка, подробности свойственныя тому вку и для иксъ несуществующія, потребно отдльное изученіе. Можно быть уврену, что сцена Самозванца въ келліи монаха-лтописателя стоила Пушкину большихъ соображеній, чтенія, критическаго обозрнія Исторіи и Археологія XVII вка: все въ ней такъ хорошо соблюдено, малйшая черта, понятія, слова, вс оттнки врны, очаровательны по своей исторической точности. Кажется, поэтъ видитъ и легко списываетъ, но эта легкость есть результатъ огромной приготовительной работы, а къ такому труду Козловъ не имлъ и не иметъ средствъ приступить.

Стихи Козлова звонки и гибки. Выше сего замчено въ выпискахъ нсколько словъ неточныхъ или не на мст поставленныхъ. Можно замтить ихъ во всей поэм. Но сіи погршности теряются въ интерес цлаго, и особливо при мысли о самомъ поэт, наслажденіе красотами затмваетъ въ глазахъ читателя недостатки, явные только при холодномъ разбирательств его прекраснаго творенія.

Н. П.

‘Московскій Телеграфъ’, т. 19, 1828

Читайте также: