Леон Муссинак
Леон Муссинак
КАЖДЫЙ УЗНАЕТ СВОИХ
КАЖДЫЙ УЗНАЕТ СВОИХ
‘Литературная газета’, No 24, 1933
Каждый узнает своих, Муссинак Леон, Год: 1933
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Французские писатели не могут больше молчать. Очень многие из них уже чувствуют приближающуюся угрозу голода, который однажды настигнет их в их башне из слоновой кости. И если с высоты этих развалин они обозревают горизонт, большинство из них слишком близоруки для того, чтобы заметить зарю рождающегося рассвета на востоке Европы. Разумеется, они не думают, что их несвязные протесты избавят их от страха перед безработицей. Статья Франсуа Мориака, католического писателя и кандидата в члены Французской академии, ничем не может помочь против новых налогов. Куда бы французские писатели ни взглянули, всюду они видят буржуазию, решившуюся защищать свои привилегии с энергией отчаяния, или мелкую буржуазию, напичканную интеллигентскими предрассудками, обезумевшую от, кризиса, от которого она до последнего момента надеялась спастись, сидящую на своем золоте, благословляемую церковью и защищаемую армией, бряцающей оружием.
Надежда на ‘возобновление’ дел, возобновление, на которое рассчитывали в начале этого года, потеряна. Того, что называют большим успехом, т. е. тиража более чем в 60.000 экземпляров, добились только два романа: ‘Путешествие на край ночи’ Селина и ‘Любовник леди Четтерджей’ Лоуренса.
Наиболее крупные французские издательства познали очень серьезные затруднения. Они ограничивают количество издания новых книг и сокращают тиражи. Многие мелкие книжные лавки живут только кредитами издательств. Договора издательств с авторами пересматриваются и иногда нарушаются. Суммы, выплачиваемые некоторым писателям помесячно, сокращаются или совершенно отменяются…. Буржуазная ‘культура’ посылает к чорту своих избранников, искусство, театр, музыку.
Для все растущего числа писателей дело идет о выборе между фашизмом и коммунизмом, революцией и войной, старой агонизирующей цивилизацией и молодой рождающейся культурой. Писатели-неконформисты уже организуют отдельные группы. Если держаться за свои привилегии, то надо итти с Тардье и генералом Вейган, которые сейчас с радостью прислушиваются к стуку вил бургундских и босских крестьян и мечтают о новых легионах ‘синих рубашек’ (у каждого свой цвет!), надо аплодировать Моруа (он же герцог, владелец прядильной фабрики, миллионер), которому недавно удалось применить у издателя Грассе систему ‘счета автора’ и который теперь заявляет в ‘Литературных новостях’:
‘Я думаю, что великий государственный человек всегда прост, ‘элементарен’ и мужественен. Я думаю, что нужно без остатка отдать себя своей нации.- Не может быть свободной личности без сильного государства. Наш долг, долг писателей, и при этом самый неотложный — воскресить у молодого французского поколения уважение к государству. Но я далек от того, чтобы отчаяться в возможности выполнить этот долг и выйти из морального кризиса. Молодежь полна мужества и добрых желаний. Она нуждается только в доктрине’.
Эта ‘доктрина’ является, конечно, чем-нибудь вроде десяти новых заповедей фашизма, фашизма, которому во Франции придется забыть дело Дрейфуса… и который позволит автору ‘Ариеля’ спасти свое имущество и сохранить свой ‘престиж’ в элегантном привилегированном и богатом обществе, в котором он вращается в Париже и Лондоне. Конечно Моруа имеет в виду очень хорошо сделанный журнал ‘Эспри’, руководимый группой писателей-антимарксистов, из которых многие являются воинствующими католиками. ‘Эспри’ под разными соусами протаскивает фашистские идеи и работает для фашизма. Он все больше я больше распространяет свое влияние, особенно среди учащейся молодежи. В этом журнале Моруа напечатал статью против революционных писателей.
Таким образом, несмотря на нападки Жульена Бенда, духовного отца известной части избранной буржуазии, ‘клерки’ {Под заглавием ‘Предательство клерков’ в Париже вышла фашистская книга Ж. Бенда. Под ‘клерками’ Бенда подразумевал интеллигенцию. Ред.} все больше и больше изменяют.
В самом деле, в то время как Андре Моруа определяет свою политическую позицию, Андре Жид высказывается за классовую борьбу и председательствует на антифашистском митинге, организованном Ассоциацией революционных писателей и художников Франции. Перед двумя тысячами человек, пришедшими его послушать, Жид заявляет: ‘Товарищи, мы знаем, что единственное средство ‘об’явить войну войне’ — это об’явить войну империализму, каждый народ должен это сделать в своей собственной стране, так как всякий империализм неизбежно порождает войну’. В этот вечер вокруг автора ‘Подземелья Ватикана’ собрались писатели, явившиеся с самых разнообразных литературных горизонтов. Вайян-Кутюрье, Эжен Дабн, Андре Бретон, П. Низан, Жан Геенно, директор журнала ‘Европа’, Андре Малро, автор ‘Завоевателей’…
Да, ‘клерки’ изменяют. Перед лицом подобных фактов Жульен Бенда чувствует себя обязанным (и это очень симптоматично) обратиться к тому, что он называет ‘европейской нацией’, с речью патетической и наглой одновременно. Под ‘европейской нацией’ Бенда подразумевает цвет европейской интеллигенции (?), нечто такое, что по его мнению должно походить на поев ковчег во время грядущего всемирного кровавого потопа. Бенда, наверное, уже думает о горе Арарате, когда он пишет {‘Нувель ревю франсез’, март 1933 г.}: ‘Перестаньте интересоваться своей нацией, ее историей, войнами, победами, договорами, ее расцветом и упадком. Возвратитесь к Томасу Мору и Будэ, которые беседовали о теологии и лингвистике, в то время как судьба их отечеств решалась по ту сторону Альп, возвратитесь к Гегелю, единственной заботой которого на следующий день после Иенны было найти уголок, где бы он мог философствовать, к Гете и Шиллеру, в двадцатилетней корреспонденции которых вы не найдете и десяти строчек о войнах, которые решали судьбу их страны, , к Ренану, заявившему, что он не ощущает ни малейшей гордости от наполеоновской эпопеи и очень мало огорчения от поражения 1870 г.
Будьте такими людьми, единственной действительно восприимчивой и уязвимой областью которых является область духа. Вы, французские клерки, не гордитесь Жанной д’Арк или Марной, гордитесь, если ваш разум светел, если он, как этого хотел один из ваших (Тэн), является прекрасным орудием мышления. Вы, немецкие клерки, не стыдитесь капитуляции 11 ноября, стыдитесь плохо думать, плохо рассуждать’. И Бенда проповедует идеальную незаинтересованность: ‘Клеймо прошлого, — вы носите его в внешних формах, но не в глубокой действительности’. Он хочет воссоздать Европу, разрушив национализм, но тем не менее этот человек, . ставящий себя над национализмом, считает, что ‘сверхнациональным языком должен быть французский язык, так как необходимо, — говорит он, — вернуться к религии ясности, рациональности, аполлонизма……
Несмотря на то, что Бенда, как мы видели, ставит разум над гением, он утверждает,, что Европу воссоздаст ‘гениальный человек’. Бенда, видно, полагает, что ради фашизма стоит исказить свои идеи:
‘Европа окажется одним из воплощений бога на земле’.
Не надо думать, что это исключение. Ален, известный профессор- радикал, холодно заявляет, что ‘всякий кризис общества является кризисом тщеславия’. Он призывает молодежь к святости, к отречению от мирских благ: ‘Почему вы хотите, чтобы теперь было меньше святых? Человек тот же, проблема та же, презрение то же’.
Тем временем молодые и старые, покинув свою башню из слоновой кости, достают боевые доспехи и размышляют. Теперь они уже основывают не литературные общины, а политические группы.
Это и есть самое значительное и самое новое явление.
Альферд Фабр-Люс, сын председателя совета ‘Лионского кредита’ (один из самых могущественных банков Франции), Пьер Доминик, опубликовавший язвительный репортаж о ‘Советской Сибири’, Жан Прево, автор спортивных романов, выпускают новый еженедельник ‘Памфлет’, в котором они нападают на то, что они называют ‘обращением Жида’, и на коммунизм, этот ‘современный пуританизм’, (sic!) и восхваляют Муссолини, нового апостола мира. В этом журнале читаешь: ‘Хотелось бы, чтобы господин Жид употребил свой интеллектуальный авторитет на то, чтобы обратиться к французскому правительству с призывом не упустить представляющегося случая (пакт четырех) организовать пацифистский пересмотр договоров, обеспечивающих разрешение международных конфликтов, не прибегая к оружию… Впрочем, всегда есть что-то абсурдное в собрании коммунистов, протестующем против войны’ и т. д.
Ну, что же, каждый зарабатывает свой хлеб, как может.
Журнал группы ‘План’, руководимый Филиппом Ламуром, опубликовал аграрную программу, имеющую базисом ‘лучезарную ферму’, видение французского кулака. Там читаешь, что ‘наша эпоха безвольна’, что ‘общественное мнение мирится со всем’ и что ‘вся публика занята материальными затруднениями, платежами в конце месяца, заботами личного порядка. Дают делать, предоставляют событиям итти своим чередом’. ‘План’ предлагает цвету общества »обуздать себя’ (sic!) и ‘думать о будущем’, игнорируя трудности настоящего’.
Все это сначала может показаться банальным, но во Франции это совершенно новое явление. Все большее и большее число писателей берет слово — и не для того, чтобы провозглашать ‘литературные программы’ или манифесты литературных школ. В то время как рождаются и развиваются всевозможные новые издания, продукты кризиса, ряд других направлений, переживших свой час активной жизни, агонизируют или уже умерли. Такова, например, группа ‘Пролетарские писатели’, выпускавшая вместе с Анри Пулайлем журнал ‘Нувель аж’, а затем ‘Шантье’, такова группа сюрреалистов, впервые разделившаяся вследствие присоединения к Ассоциации революционных писателей и художников Франции (AEAR) некоторого числа ее членов (Арагон, Жорж Садуль, Пьер Юник). Теперь эта группа почти в полном составе вошла в Ассоциацию вместе с Андре Бретоном, Полем Элюаром, Рене Кревель, Бенжаменом Пере, Тристаном Цара, бывшим руководителем ‘дадаизма’, все вышеперечисленные писатели — сотрудники журнала ‘Сюрреализм на службе революции’.
Таким образом, можно сказать, что расхождение между писателями-конформистами и неконформистами обостряется все больше и больше. Конечно, это расхождение распространяется и на другие категории интеллигенции: ученых, художников, архитекторов, музыкантов, профессоров, врачей и т. д. Уже начался бойкот некоторыми издательствами революционных писателей. Некоторые большие ежедневные газеты отказываются печатать ‘слишком тенденциозные’ произведения, с другой стороны, книжные магазины поощряются различными журналами к продаже конформистской литературы. И сейчас не редкость — времена тяжелые! — увидеть на одной витрине книги, рекомендованные для чтения, например, романы Пьера Бенуа, Андре Моруа, Поль Морана, Мориака, Монтерлана, И. Кессель и т. д. в ближайшем соседстве с. весьма двусмысленными и даже откровенно порнографическими произведениями. Главное внимание уделяется речам и дискуссиям о ‘новом гуманизме’, речам и дискуссиям, продолжающим кальвинистические хроники Рене Жилуа, очеркиста и национал-шовннистического депутата Парижа, появившиеся несколько месяцев назад в ‘Нувель литерер’.
Предместье Сен-Жермен и литературные салоны на знают больше, ‘на кого им полагаться’. Некоторые ‘знаменитости’, вчера еще столь славные, были одним ударом повергнуты в забытье. И г-н Анри Бордо вместе с другим знаменитым членом Французской академии, монсиньором Бодрияром, вынужден возглавлять комиссию, обещающую уплатить 50.000 франков за лучший антибольшевистский роман, представленный ей в течение ближайших месяцев. В то же время и впервые — в популярном полицейском романе, выходящем в сотнях тысяч экземпляров, появляется ‘человек с ножом в зубах’. Любовная авантюра принимает в избранных книгах символическое значение: буржуазное отечество трубит сбор. Признаки разложения быстро превращаются в признаки смерти. Но об ‘искусстве’ для искусства’ больше никто не говорит. Никто об этом не думает. Как мы видели, сам г-н Бенда не дурак в том, что касается исключительности ‘разума’. Во имя культуры, пахнущей падалью, писатели-конформисты, стремящиеся спасти свои сундуки с деньгами или еще проникнутые мистикой ценности сверхклассового человечества, выходят на площади, чтобы возбуждать толпу. И во имя культуры пролетарской революционные писатели демонстрируют с рабочими на улицах и клянутся поднять оружие, оружие гражданской войны против французского империализма. Вот что должно быть особенно отмечено. Шесть месяцев назад — с 1918 года впервые в истории французского движения — знамя Ассоциации революционных писателей и художников Франции раззевается рядом со знаменем синдикалистов, рабочих организаций и компартии. За последние месяцы Ассоциация росла с многозначительной быстротой. Число ее членов переходит сейчас за 550. Среди них есть такие имена, как Арагон, Барбюс, Рене Блек, Жан-Ришар Блок, Андре Бретон, Поль Элюар. Эжея Дабя’ Эли Фор, Жорж Фридман, Фре- виль, Луи Гию, Анри Лефевр, П. Нцзан, Жорж Политцер, Стефая Приацель, Жюль Риве, Ромэн Роллан, Садуль, Шарль Вильдрак, Поль Вайян-Кутюрье и большое количество архитекторов, художников, людей театра и кино. Ассоциация сумела привлечь симпатии еще большего числа известных деятелей науки, искусства, литературы.
Все это очень показательно.
Весьма характерен и тот факт, что в декабре этого года в Париже смог быть создан рабочий университет, в котором под председательством профессора Пренана из Сорбонны сотрудничает ряд избранных преподавателей.
Пролетарская литература уже сумела сгруппировать не менее крупные и не менее авторитетные силы для защиты Советского союза и борьбы против французского империализма. Этот факт необходимо особенно подчеркнуть как признак грядущего нового времени, времени, которое уже началось.
В смертельной борьбе, в которой решается судьба пролетариата и буржуазии и в исходе которой мы, коммунисты, уверены, голоса, еще вчера молчавшие, раздаются во всеуслышание, они присоединяются или протестуют страстно и решительно.
Пролетариат начинает безошибочно различать своих врагов и друзей. Правда, до сих пор в драме нехватало одного голоса, голоса предателя. Но вот раздался и он, циничный и гнусный, тем более циничный и гнусный, что хотел быть волнующим: это голос Панаита Истрати, который лицемерно определил себя как ‘человека, ни к чему не присоединяющегося’. ‘Нувель литерер’ напечатали 8 апреля письмо этого писателя, презираемого после его возвращения из СССР даже буржуазией, так как оказалось слишком легко доказать, что он лгал и служил интересам и мести контрреволюционеров. Письмо это напоминает гнусности какого-нибудь Жео Лондона, оплакиваемого за свое подлое дело. В нем читаешь: ‘Когда я наблюдаю систему ‘организации’ нового мира, разрешите мне любить и ненавидеть людей по-своему — иначе, чем вы…’ Умирающий (так он утверждает) Панаит Истрати хочет сохранить свое лицо лжесвидетеля. Но звуки его голоса могут вызвать только отвращение. На этот раз это его последняя ложь: предатель издыхает покинутый в своем углу. У буржуазии имеются более ловкие и более вероломные агенты. Слово за французскими писателями. Революционный пролетариат лойяльно обращается к ним. Никто больше не имеет права молчать. Каждый узнает своих.