КАЗАКИ.
ДОНЦЫ, УРАЛЬЦЫ, КУБАНЦЫ, ТЕРЦЫ
Очерки изъ Исторіи стародавняго казацкаго быта въ общедоступномъ изложеніи, для чтенія въ войскахъ, семь и школ.
2-е изданіе, исправленное и дополненное
С.-Петербургъ. Колокольная, собствен. домъ, No 14.
1890.
I. Казачьи юрты и добываніе Азова
II. Какъ донцы жили и воевали въ старину
III. Казацкая вольница
IV. На царской служб
V. Трудные годы
VI. Въ осадахъ и на штурмахъ
VII. Въ пол
VIII. Станичный бытъ донцовъ
IX. Какъ донцы постояли всмъ войскомъ за русскую землю
X. Заграничные походы и возвращеніе на Донъ
XI. Донцы на Линіи
I. Кагь собиралось Яицкое войско
II. Яицкая Линія
III. Пугачевская смута
IV. Подвиги екатерининскихъ войскъ и забвеніе винъ казачьихъ
V. Уральцы y себя дома
VI. Трехдневный бой подъ Иканомъ
I. Войско ‘врныхъ’ черноморцевъ
II. Черноморсхая Кордонная Линія
III. Полувковая служба
IV. Пластуны
V. ‘Горли, сгорли, a не сдашісь!’
I. Гребенское войско и Терское
II. Какъ они жили и отправляли Государеву службу
III. Каказская Линія
IV. Лвый флангъ и Правый флангъ
V. Лабинцы и Хоперцы
VI. Сунженцы
I.
Казачьи юрты и добываніи Азова.
Поросшіе густыми камышами берега ‘тихаго’ Дона, его безчисленные островки, обиліе рыбы и дичины, достатокъ въ лс и степное приволье — все вмст манило къ себ изъ Руси бдняковъ, бездомовниковъ, на житье на вольное, на казацкое. Тутъ всегда была надежда ли наживу: въ степяхъ паслись табуны ногайцевъ, по Волг ходили караваны съ хлбомъ, съ солью, съ воинскимъ запасомъ, степью прозжали московскіе и турецкіе послы съ богатыми подарками, наконецъ, подъ рукой вчно шумло синее море, по берегамъ котораго стояли въ крас и зелени завтные города: Трапезонтъ, Синопъ, Цареградъ, Кафа, Керчь. И подобно тому, какъ на низовьяхъ Днепра осло Запорожское братство, такъ же и на низовьяхъ Дона скопилась вольница, получившая впослдствіи названіе ‘великаго войска Донскаго’. Неизвстно, гд именно поселились первые удальцы, но когда число ихъ умножилось, и они укрпились въ городк раздоры, въ 120 верстахъ отъ турецкой крпости Азова, въ томъ самомъ мст, гд Донецъ сливается съ Дономъ. Вообще, казачьи городки ставились всегда въ укромныхъ мстахъ, гд-нибудь въ лсу или за болотомъ, на островк или между густыхъ камышей. Облюбовавъ мстечко, обносили его частоколомъ или плетнемъ, а снаружи присыпали изъ небольшой канавы землю — вотъ и вся защита. Окружная мстность называлась юртомъ. Казацкимъ жильемъ служили шалаши, а не то землянки. Ничего въ этихъ городкахъ не было заманчиваго для хищныхъ сосдей, ихъ строили такъ, чтобы ‘не игралъ на нихъ вражескій глазъ’.— ‘Пускай, говорили прадды донцовъ, бусурман жгутъ наши городки, мы въ недлю выстроимъ новые, и скоре они устанутъ жечь, чмъ мы строить новые’. Первымъ поселенцамъ случалось по нскольку мсяцевъ скрываться въ степи, по балкамъ, кормиться однми ягодами да пить изъ лужъ водицу. Многіе погибали отъ нужды, многіе — въ одиночныхъ схваткахъ. Вольная казацкая дружина росла и крпла понемногу, пока сплотилась въ ‘великое’ войско. Земли въ ту пору казаки не пахали: привольная степь служила имъ пашней, а добыча — единственной жатвой. Въ то время, какъ эта ватага сторожила на Волг суда, шедшія сверху, другая пробиралась степью къ русскимъ окраинамъ, третья ловила ногайскихъ коней, или же рыскала въ закубанскихъ лсахъ. Особенно усилились казаки съ тхъ поръ, какъ свели дружбу со своими братьями — запорожцами, или, какъ ихъ звали на Дону, черкасами. Запорожцы хаживали на Донъ въ одиночку, являлись цлыми ватагами: они указали донцамъ новый, боле прибыльный путь для добычи — ‘синее’ море. И стали тогда казаки съ двухъ сторонъ громить Крымъ, полошить турецкіе берега. О тхъ и другихъ прошла по христіанскимъ землямъ слава, какъ объ истыхъ ратоборцахъ и ненавистникахъ неврныхъ. Подобно запорожцамъ, донцы сдлались передовой стражей своего отечества: т берегли Польшу и Украйну, эти — Москву.
Московскіе государи, начиная съ Ивана Васильевича, по прозванію Грознаго, поняли казачью силу, они начали ласкать казаковъ, награждали ихъ то подарками, то милостивымъ словомъ, а попозже — и царскимъ жалованьемъ. Въ то время, какъ росла казацкая слава, умножалось и богатство донцовъ. Изъ бездомныхъ, оборванныхъ голышей казаки становились обладателями большихъ сокровищъ, дотол безлюдныя, глухія степи, гд рыскали лишь волки да перелетали стадами пугливыя дрофы, покрылись табунами лошадей, стадами скота, оберегаемыми невольниками разныхъ странъ и народовъ. Это было достояніе казаковъ.
Однажды пришла на Донъ большая ватага запорожцевъ и осталась здсь навсегда, поселившись поближе къ Азову, но также на берегу Дона, среди зарослей густого камыша. Это мсто получило названіе Черкасскихъ юртъ, а позже — Черкасскаго городка, или просто Черкаска. Донцамъ пришлась по душ та беззавтная отвага, которою отличались запорожцы эти безтрепетные люди, кажется, ничего и никого не боялись, кром Господа Бога да его святыхъ угодниковъ. Зато имъ полюбилась ихъ разгульная жизнь. Запорожецъ ни во что ставилъ и свою жизнь, и раздобытую кровью копйку, тогда какъ донцы стали домовиты, начали копить про черный денекъ. И Черкаскомъ городк шла гулянка въ утра до вечера, съ вечера до утра, въ Раздорахъ — всегда было тихо, даже какъ-то угрюмо. Молодежи это не нравилось, и она стала чаще да чаще посщать своихъ сосдей, что повело къ умноженію населенія и скоро казаки совсмъ покинули Раздоры. Черкаскъ сдлался главнымъ городомъ, населеніе его смшалось съ татарами, греками, особенно по причин частой женитьбы на невольницахъ. Однако буйныя головы не сидли на мст. Цлыми ватагами онъ рыщутъ по блому свту, при чемъ удальство и жажда наживы заводитъ ихъ такъ далеко, какъ, быть можетъ, имъ недумалось. Они покоряютъ русскому царю цлью народы, проникаютъ въ далекія, никому невдомыя окраины, и тмъ самымъ указываютъ путь мирному переселенцу-землепашцу, купцу или промышленнику. Такъ, въ конц царствованія Ивана Васильевича Грознаго, старшина Качалинской станицы Ермакъ Тимоеевъ, вмсто того, чтобъ охранять границу отъ Астрахани до р. Дона, появился разбойникомъ на Волг. Онъ навелъ страхъ не только на прозжихъ купцовъ, но и на все улусы кочевниковъ, подвластныхъ дарю. Движеніе по Волг прекратилось, вс пути между Москвой и Астраханью были перехвачены. Посл того Ермакъ вышелъ въ море, гд повстрчалъ заморскихъ пословъ, онъ живо съ ними расправился, суда ихъ потопилъ, а добычу присвоилъ. Грозный царь осудилъ Ермака, съ четырьмя его подручниками, въ томъ числ Ивана Кольцо, на смертную казнь. Тогда казаки, спасались отъ царскаго войска, бжали на Каму, оттуда братья Строгоновы вырядили ихъ на завоеваніе Сибири. Вмсто плахи, Ермакъ Тимоевичъ прославить себя и свою дружину, какъ завоеватель Сибири. Онъ же положилъ начало сибирскому казачеству. Другая буйная ватага, потерпвъ крушеніе судовъ на Каспійскомъ мор, осла въ устьяхъ Терека, откуда ее не могли выгнать ни кумыки, ни тавлинцы: это терскіе казаки. Третій. атаманъ, сказываютъ, Нечай, выбралъ для своей дружины къ 800 человкъ привольныя мста по Яику, нынйшему Уралу, гд обиліе рыбы послужило главною приманкой и причиною обогащенія уральскихъ казаковъ. Какъ на Дону, іакъ же въ Сибири, на Урал и на Терек казаки не сидли осдло, а искали новыхъ мстъ для поселенія, новыхъ путей, слабыхъ сосдей они покорили, сильныхъ держали въ трепет частыми набгами. Правда эти задирательства служили помхой доброй сосдской дружб между Москвой и мусульманскими держпвами. Жаловался много разъ крымскій ханъ, грозился турецкій султанъ, наконецъ, стонали русскіе украинскіе города, раззоренные грабежомъ и пожогомъ. Изъ Москвы писали тогда увщанія, а подчасъ и угрозы, смотря по вин. Однажды царь Михаилъ едоровичъ прислалъ такую грамоту: ‘Въ море на грабежъ не ходите и тмъ Насъ съ турецкимъ султаномъ не ссорьте. Послушаетесь, тмъ службу свою прямую Намъ покажете… Если же, паче чаянія, и посл сего Нашему длу въ турками какую поруху учините, опалу на васъ наложимъ, въ Москву для ласки никогда васъ не призовемъ, пошлемъ на васъ рать, велимъ на мсто вашего Раздора поставить свою крпость, изгонимъ васъ съ Дона и вмст и султаномъ не позволимъ вамъ воровать, какъ нын воруете. Страшитесь моего гнва, съ азовцами неукоснительно помиритесь….’ Донцы мало внимали угрозами говоря въ кругу: ‘Мы врны Блому царю, но что беремъ саблею, того не отдаемъ даромъ’. Вмст съ запорожцами они ограбили и сожгли Воронежъ, убили тамошняго воеводу, въ томъ же году пограбили турецкія суда, посл чего выжгли Трапезонтъ и Синопъ. Въ другой разъ казаки раззорили возл Цареграда монастырь Іоанна Предтечи, Султанъ Амуратъ выслалъ противъ нихъ цлую флотилію, которая захватила семь казачьихъ струговъ. Нa допрос казаки, не убоясь смерти, объявили, что они люди вольные, ходятъ на войну по своей охот, а царскаго указа на то не имютъ. Ихъ предали лютой казни. Черезъ два года казаки уже пытались взять Керчь, но, потерпвъ неудачу, пограбили окрестности и овладли Карасубазаромъ, гд получили знатную добычу.
Вскор посл того, а именно въ 1636 году, большая ватага, тысячи въ четыре запорожцевъ и украинскихъ казаковъ, пробиралась въ Персію, въ надежд тамъ поселиться. На Дону ихъ задержали: ‘Зачмъ вамъ, братья, искать далекаго счастья? Мы имемъ запасу довольно, возьмемъ съ вами Азовъ и будемъ свободно ходить и на Синее море, и на Черное море, тамъ въ одинъ походъ мы добудемъ зипуновъ больше, чмъ вы соберете въ Персіи за 10 лтъ’.
Давно стоялъ Азовъ бльмомъ въ глазу у казачества. Пока крпость находилась въ рукахъ турокъ, они не могли развернуть своихъ крыльевъ. Азовцы зорко стерегли морской путь, и, какъ увидимъ дальше, много надо было удали, еще больше хитрости, чтобъ проскользнуть мимо крпости. Овладть Азовомъ, стать хозяевами этой твердыни, сдлалось завтной думой донцовъ. Они не загадывали о томъ, и съумютъ ли удержаться, — имъ лишь бы взять его, и въ этомъ дл помогъ казакамъ счастливый случай: запорожцы согласились остаться.
Въ ту же зиму были разосланы по всмъ городамъ повстки, чтобы казаки готовились на поискъ, а кто не явится, тому не будетъ ни суда, ни расправы. Ранней весной, какъ только прошла ‘крыга’ (ледъ), оба берега покрылись конными, въ то время какъ низшіе казаки спускались на стругахъ, поспшая къ монастырскому городку, въ 7 верстахъ отъ Черкаска, гд обыкновенно собирались для промыла. Составился кругъ. Вышелъ войсковой атаманъ и приглашалъ казаковъ взять Азовъ. ‘Любо, любо’! отвчали, какъ одинъ, тысячи голосовъ. Походнымъ атаманомъ выбрали Михаила Татаринова, и тотчасъ снарядили въ Москву ‘легкую станицу’, т. е. посольство, извстить царя о выступленіи ‘всевеликаго’ войска Донскаго подъ Азовъ. Азовскій паша на этой разъ ихъ-то проглядлъ, турки безпечно смотрли на сборы и приготовленія казаковъ. Имъ, конечно, не приходило въ голову, чтобы конное войско, безъ артиллеріи, безъ осаднаго парка и инженеріи, могло затять такое нестаточное дло, какъ приступить къ крпости, окруженной высокими каменными стнами и башнями, вооруженной пушками, защищаемой храбрйшей турецкою пхотою! Казаки надялись взять Азовъ нечаяннымъ нападеніемъ, почему держали свое намреніе въ тайн, къ несчастію, въ это самое время имъ доводилось провожать турецкаго посла, который гостилъ у нихъ проздомъ въ Москву. Хитрый грекъ, ома Кантакузенъ, задарилъ старшинъ расшитыми золотомъ зипунами, обласкалъ остальныхъ казаковъ и на званомъ пиру, когда развязались языки, съумть выпытать тайный умыселъ. Зорко стерегли казаки вс пути, однако Кактакузенъ и тутъ ихъ перехитрилъ, переславши паш грамоту. Въ крпости началась суета, установка орудій, сборъ защитниковъ — увидли тогда казаки, что они обмануты. Посолъ былъ задержанъ, въ день побдоносца Георгія, посл молебна, казаки спшно выступили всмъ войскомъ подъ Азовъ, имя при себ только четыре фальконета.
Крпость приготовилась къ защит. На высокихъ ея стнахъ уже стояло 4 тысячи янычаръ, тончіи, или артиллеристы, расхаживали съ зажженными фитилями у своихъ длинныхъ, чудовищныхъ пушекъ. Казаки нисколько не смутились. Отважный Татариновъ прежде всею распорядился занять устье Дона, а также вс пути, ведущіе къ Азову — изъ Крыма, съ Кубани, отъ Ногаевъ, посл того, какъ крпость была обложена, казаки повели къ ней подступы. Между ними находился какой-то нмецъ Іоаннъ. Онъ взялся подорвать стну при помощи подкопа. Посл долгой и трудной съ непривычки работы, нмецъ вдругъ объявилъ, что онъ ошибся. Заложили новый подкопъ, а, между прочимъ, окрестности казацкаго табора покрылись татарскими наздниками: то была помощь осажденнымъ туркамъ. Степь оживилась, началась перестрлка, съ обихъ сторонъ ежедневно вызжали одиночные всадники показать свою удаль. Вскор и это наскучило. Запорожцы, привыкшіе вершить свои дла сразу, налетомъ, стали роптать. Азовцы надъ ними смялись: ‘Сколько подъ Азовомъ ни стоять, а его какъ своихъ ушей вамъ не видать!’ кричали они со стнъ. Не стерпли казаки, ринулись на приступъ. Однако ихъ отбили. Не имя артиллеріи, не зная правилъ осадной войны, казаки понадялись на счастливый случай, теперь извдавъ неудачу, стали падать духомъ, особенно бранились запорожцы. Дйстительно, конца осад не предвидлось. Въ это самое время казачьимъ разъздамъ удалось перехватить грамоты турецкаго посла, въ которыхъ онъ подробно доносилъ о бдствіяхъ Азова и просилъ у султана помощи. Гонца, по обычаю того времени, пытали. Онъ показалъ на толмача, что вся бда идетъ отъ него, что онъ чародй и накликаетъ христіанскому войску худой конецъ. Разсвирепвшіе казаки убили Кантакузена, какъ Іуду предателя, и утопили его толмача, какъ лихого колдуна. Чтобы очистилъ лагерь отъ волшебныхъ чаръ, они отслужили торжественное молебствіе, окропили святой водой таборъ — и успокоились. На третьемъ мсяц осады смышленый нмецъ довелъ свое дло до конца. Подкопъ былъ готовъ. 19 іюля, на разсвт, казаки, выслушавъ молебенъ защитнику Азова Іоанну Крестителю, раздлившись по отрядамъ и двинувшись съ разныхъ сторонъ на приступъ. Къ полудню вся крпостная стна была въ жестокомъ огн, пушки не умолкая гремли, огромныя каменныя ядра взрывали землю, сквозь облака пыли и густого дкаго дыма сумрачно глядло багровое солнце. Тамъ, наверху, между зубцами каменной стны, янычары, въ упоеніи побды, выкрикивали позорную брань, а внизу съ шумными криками надвигались съ разныхъ сторонъ казачьи дружины… Вдругъ, какъ ‘молнія великая’, сверкнулъ подъ стной огонь, потомъ что-то треснуло, взлетли глыбы земли, камней — часть стны обрушилась. Дружно гикнули тогда отборныя сотни, засвшія въ своемъ укрпленіи напротивъ подкопа, и, какъ одинъ человкъ, подъ начальствомъ самого атамана, ринулись на проломъ. Это были отважнйшіе изъ отважныхъ, ‘рыцари-казаки’, какъ они себя величали. Разсянные по всей стн, обманутые ложными атаками, турки не оказали имъ сопротивленія. Все поле покрылось бгущими азовцами, но лишь немногимъ счастливцамъ удалось избжать кровавой мести за насмшки, за погибшихъ братьевъ, за томленія долгой осадой. Башни и крпкій замокъ продержались еще дня три или четыре, пока противъ нихъ не направили турецкія же пушки, затмъ ни одного турка не осталось въ Азов.
Нкогда богатый генуэзскій городъ, Азовъ запустлъ подъ властью турокъ. Его прекрасныя зданія почернли отъ времени, полуразрушились, христіанскія церкви были обращены въ мечети, по пустымъ улицамъ и площадямъ бродили тысячи голодныхъ собакъ. Очистивъ городъ отъ труповъ, казаки праздновали новоселье. Пируя на площадяхъ, подъ открытымъ небомъ, они похвалялись, что достали Азовъ ‘своимъ разумомъ и дородствомъ’, что, раззоривши гнздо неврныхъ, освободили отъ нихъ христіанскую землю. Всю доставшуюся добычу снесли въ одно мсто и поровну раздлили, драгоцнные же парчи и сосуды были отправлены въ монастыри, чтобы тамъ молились за упокой убіенныхъ и здравіе живыхъ. Старую церковь Іоанна Крестителя казаки освятили вновь, потомъ приступили къ сооруженію новой, во имя св. Николая Чудотворца. Азовъ былъ объявленъ вольнымъ христіанскимъ городомъ, вскор явились сюда купцы изъ Кафы, Керчи, Тамани, открылась торговля, христіанское населеніе спшило съ разныхъ концовъ занимать пустые турецкіе дома. Казаки, незнакомые дотол съ порядками городской жизни, зажили припваючи.
Царь Михаилъ еодоровичъ, хотя и попенялъ казакамъ за самовольную расправу съ турецкимъ посломъ, однако не лишилъ ихъ своихъ обычныхъ милостей. Когда же явился въ Москву новый посолъ отъ султана, царь отвтствовалъ, что казаки вольные люди, воюютъ на свой страхъ, а если султанъ захочетъ, то можетъ и самъ ихъ унять. Русское государство лишь незадолго передъ тмъ стряхнуло самозванцевъ, оно едва успокоилось отъ безначалія и смуты, почему не имло ни силъ, ни охоты начинать изъ-за отдаленной крпости войну съ грозными силами турокъ. Въ ту пору турки были воинственны, сильны и страшны для всей Европы. Борьба съ ними являлась подъ силу лишь однимъ казакамъ — дерзкимъ, изворотливымъ, нападавшимъ врасплохъ, исчезавшимъ какъ вихрь. Такая война утомительна: она истощаетъ силы, вчно держитъ врага въ страх. Въ открытомъ же бою турки со своими янычарами и спагами, т. е. коннымъ войскомъ, были непобдимы. Конечно, они не могли оставить Азовъ въ рукахъ казаковъ, тмъ боле, что послдніе безпрепятственно проходили теперь въ Черное море, берега котораго огласились страшными воплями ограбленныхъ и замученныхъ жертвъ. Султанъ былъ занятъ войной въ Персіи, потомъ онъ умеръ, и такимъ образомъ прошло три года, прежде чмъ турки подступили къ Азову. Зато они располагали громадными силами, точно собрались на завоеваніе цлой страны. Говорили, что въ осадномъ корпус находилось 6 тыс. наемныхъ мастеровъ изъ разныхъ земель — для веденія подкоповъ, сниманія плановъ, постройки укрпленій, мостовъ и т. п., главную же боевую силу составляли 20 тыс. янычаръ, столько же спаговъ, 40 тыс. татаръ да черкесовъ, а всего около ста тысячъ. Въ начал іюня 1641 года вошелъ въ устье Дона турецкій флотъ и выгрузилъ осадную артиллерію: тутъ было боле ста пушокъ проломныхъ, 70 мелкихъ съ мортирами, великое число снарядовъ, изобиліе пороху. Черезъ 2 недли Азовъ былъ обложенъ отъ рки до моря, на протяженіи 40 верстъ. Казаки сли въ осаду. Ихъ было всего около семи тысячь, правда, самыхъ безстрашныхъ, готовыхъ на все. Въ первый же день явилось въ крпость трое пословъ отъ трехъ турецкихъ военачальниковъ: отъ сераскира Гуссейна, отъ крымскаго хана и янычарскаго аги — съ предложеніемъ сдать крпость и получить за то 40 тысячъ червонныхъ. ‘Все равно, говорили послы, вамъ, казакамъ, никакъ не извернуться, вы здсь какъ въ западн. Блый царь отъ васъ отказался, помощи себ изъ Москвы не чайте’. Войсковой атаманъ Петровъ отвчалъ за всхъ: ‘сами волею своею взяли мы Азовъ, сами и отстаивать его будемъ, помощи кром Бога ни отъ кого не ожидаемъ, прельщеній вашихъ не слушаемъ и не словами, а саблями готовы принять васъ, незваныхъ гостей!’ На другой же день 30 тыс. лучшихъ турецкихъ войскъ, прикрывшись иноземцами, бросились на приступъ, они потеряли 6 тыс. и со стыдомъ отступили. Сераскиръ заключилъ на два дня перемиріе при чемъ платилъ тмъ же казакамъ за каждаго убитаго мусульманина по червонцу.— Такъ началась достопамятная защита Азова, напоминающая столь же доблестную защиту христіанскими рыцарями города Родоса. Какъ тамъ, такъ и здсь сражались братья-воины, исконные враги мусульманъ, сражались въ маломъ числ, но съ такою стоикостію, съ такимъ мужествомъ, что привели въ удивленіе весь христіанскій міръ. И если начать сравнивать, кому приходилось горше, то, конечно, казакамъ, потому что за рыцарями уже тогда утвердилась вковая слава ихъ доблестей: они были богаты, хорошо вооружены, имли отличное, приспособленное къ воинскому длу, устройство, наконецъ, за ихъ борьбой участливо слдила вся христіанская Европа, тогда какъ казаки бились на далекой окраин Московскаго государства, многіе н не вдали, что они были за люди.
Турки насыпали вокругъ крпости высокій валъ, казаки сдлали вылазку, взяли этотъ валъ, подорвали его и прогнали непріятеля. Тогда турки позади перваго вала насыпали другой, до высоты стнъ, втащили боле сотни орудій, посл чего открыли безостановочную пальбу, продолжавшуюся 16 дней подъ-рядъ. Крпостныя стны были сбиты до основанія. Казаки для своей защиты устроили вторую линію обороны, по разрушеніи ея — третью и наконецъ — четвертую. Тамъ, сидя въ землянкахъ, они продержались до конца осады. Но они не ждали, пока появятся на валахъ турецкіе бунчуки, а шли навстрчу непріятеля подкопами, посл каждаго взрыва очередная сотня кидалась на вылазку, побивала оглушенныхъ враговъ, пока поспвала къ нимъ помощь. Турецкіе подкопы всегда натыкались на подземныя работы казаковъ, и тутъ послдніе брали верхъ, потому что заране готовились къ встрч. Сераскиръ, видя безуспшность бомбардировки, сталъ ежедневно посылать войска на приступъ. Всегда готовые и къ этому, казаки встрчали турокъ мткими пулями, потомъ кидались въ сабли, рубились, не уступали ни шагу, во время приступовъ атаманъ зорко слдилъ, не ослабла ли гд защита, и посылалъ туда немедленно помощь. Въ самомъ пылу боя появлялись на облитыхъ кровью валахъ казацкія жены, он подавали помощь раненымъ, кормили голодныхъ мужей, подносили бойцамъ оружіе, порохъ, он же копали подъ выстрлами рвы, таскали на валы землю, въ послднюю минуту казачки лили горячую смолу и кипятокъ на головы штурмующихъ. Боле трехъ недль турки штурмовали ежедневно — и покинули. Они потеряли почти половину пхоты, разстрляли вс снаряды, порохъ, къ тому же сераскиръ поссорился съ крымскимъ ханомъ, который не хотлъ посылать на валы свое конное войско. Отъ недостатка кормовъ въ турецкомъ лагер открылся моръ на людей и падежъ на лошадей, гніющіе трупы заражали воздухъ нестерпимымъ смрадомъ. Сераскиръ послалъ въ Царьградъ просьбу, чтобы ему разршили отложить покореніе Азова до будущей весны, но вмсто ожидаемаго разршенія получилъ суровый приговоръ: ‘Возьми Азовъ, или отдай свою голову’. Прошло нкоторое время, пока его снабдили всмъ необходимымъ для продолженія осады. Казаки немного отдохнули, они успли даже получить изъ Черкаска помощь — и людьми, и припасами, такъ что, когда сераскиръ возобновилъ бомбардировать, защитники также безтрепетно стояли на своихъ валахъ. Страшное разрушеніе наносили тяжелые снаряды, по 2, по 3 пуда каждый, разметавшіе въ прахъ вс городскія постройки, лишь одиноко среди пустырей стояла церковь во имя Іоанна Креститиля. Говорили, что ликъ Предтечи ежедневно орошался слезами. Заступинчество небесныхъ силъ ободряло изнемогающихъ борцовъ, добрая половина которыхъ уже полегла на вылазкахъ или на приступахъ. И все-таки казаки сохранили настолько силу духа, что длали по ночамъ вылазки, заманивали непріятеля притворнымъ отступленіемъ, наводили его на подкопъ, а посл взрыва снова кидались впередъ съ безумной отвагой. Однажды они уложили такимъ способомъ боле тысячи спаговъ. Послднія дв недли осады сераскиръ днемъ штурмовалъ, вечеромъ открывалъ ли всю ночь пальбу по развалинамъ крпости. Какъ-то туркамъ удалось овладть однимъ бастіономъ. Казаки, получившіе въ этотъ самый день подкрпленіе въ 300 ч., ударили на враговъ такъ быстро, съ такою смлостью, что т сразу опшили и побросали оружіе. Бастіонъ снова перешелъ въ ихъ руки.
И турки, и казаки надорвали свои силы въ такой продолжительной и упорной борьб, наступали ея послдніе дни, кому-нибудь — туркамъ или христіанамъ — надо было уступитъ… И тамъ, и здсь приходилось одинаково худо. Уцлвшіе еще отъ побоищъ, израненые, истомленные казаки еле передвигали ноги, одни умирали на ходу, пробираясь въ свои землянки, другіе засылали вчнымъ сномъ, прислонившись къ насыпи. Пуще всего наводила ихъ цынга, эта неизбжная спутница тсноты и голодовки. И въ лагер сераскира было не лучше, особенно съ наступленіемъ холодовъ и ненастья. Сырой, пронзительный втеръ пробиралъ до костей непривыкшихъ азіатовъ, закутанныхъ въ свои дырявые плащи, босоногихъ и голодныхъ. Крымскій ханъ давно увелъ своихъ татаръ домой. Турки болли, и мерли какъ мухи. Въ отчаяніи сераскирь приказалъ испытать послднее средство: насадили на стрлы грамотки, въ которыхъ общали каждому казаку по тысяч талеровъ, если будетъ сдана крпость, и спустили эти грамотки въ крпость. Турки напрасно ждали отвта.
‘Басурманское прельщеніе’ не подйствовало. Не o томъ думали тогда казаки: они готовились испить смертную чашу, въ послдній разъ сцпиться и умереть въ объятіяхъ враговъ, дорого продавши свою жизнь.
Наступалъ праздникъ Покрова. Полуживые защитники собрались вокругъ, выслушали прощальныя грамоты царю Михаилу едоровичу и патріарху Филарету Никитичу, гд, между прочимъ, было прописано: ‘да простятъ ихъ, непотребныхъ и ослушныхъ рабовъ, да простятъ великіе государи ихъ вину и помянутъ души ихъ гршныя’. Посл этого казаки цловали крестъ и евангеліе на томъ, чтобы при смертномъ час стоять за одно, попрощались другъ съ другомъ, и, отдавши по три земныхъ поклола передъ иконами угодника Николая да Іоанна Крестителя, покинули крпость. Они изготовились принять смерть, достойную прославленныхъ героевъ древности.
Еще не успло обозначиться хмурое октябрьское утро, когда казаки, перепрыгивая черезъ рвы и сползая по насыпямъ, какъ дикія кошки, незамтно окружали непріятельскій станъ… Тамъ было тихо, словно поклонники пророка вс вымерли: ни оклика, ни шороха. Вотъ всползли казаки ли послднюю насыпь, разомъ, по знаку атамана, выпрямились, взмахнули саблями — и остолбенли: лагерь оказался пустъ, ни единаго турка, лишь голодныя собаки гд-то грызлись за покинутую кость… ‘Въ уторопь’ пустились казаки за турками, настигли ихъ у самаго моря, когда они садились на суда, и, ‘въ припоръ ружья’, открыли по нимъ бглый огонь. Въ суматох враги спшили поскоре уплыть, при чемъ тснились, топтали, топили другъ друга и погибали, казаки, столкнувъ послднихъ въ воду, схватили большое султанское знамя да шесть малыхъ знаменъ, большая часть осадной артилеріи, которую не успли нагрузить, также имъ досталась.
Столь постыдно закончили турки четырехмсячную осаду Азова, потерявъ боле половины своей многочисленной разноплеменной арміи. Правда, и казаки потеряли много, но зато и выиграли больше, чмъ потеряли: въ нихъ стали уважать силу и доблесть, ихъ перестали считать шайкой разбойниковъ, промышлявшихъ грабежомъ. За казаками съ этой поры утвердилось названіе, которое они сами себ придумали: ‘Великое донское войско’, въ которомъ былъ свой войсковой урядъ, свои обычаи, и сохранилась ддовская слава, переходившая изъ рода въ родъ.
Черезъ мсяцъ посл описанныхъ событій възжала въ Москву ‘знатная’ станица, или большое посольство, изъ 24-хъ казаковъ, особенно отличившихся при защит Азова, съ есауломъ Порошинымъ и походнымъ атаманомъ, Наумомъ Васильевымъ. Войско донское просило великаго государя прислать воеводу для принятія крпости, ‘ибо имъ, казакамъ, защищать Азова не съ чмъ’. Станица была принята съ честью, вс казаки допущены къ рук. Ихъ наградили по окладу великимъ жалованьемъ, чествовали и угощали по все время пребыванія царскимъ иждивеніемъ. Между тмъ, боярская дума разсуждала о казачьемъ дл. Станичники доказывали вс выгоды удержанія Азова, они ссылались ли то, что пока Азовъ былъ за ними, татары ни разу не осмлились воевать русскія окраины. Казаки говорили, что они готовы стоять врой и правдой, но безъ царскихъ войскъ имъ не сдержать Азова, потому что отъ великой нужды и истомы оголодали, обнищали до того, что не могутъ снарядить себя даже ли морской поискъ. Дума присудила, а царь указалъ послать на Донъ дворянина Желябужскаго съ подьячимъ Башмаковымъ осмотрть крпость на мст. Кром милостивой грамоты, царь пожаловалъ казакамъ въ награду за ихъ службу 5 тыс. рублей деньгами, кром того, общалъ прислать по посл хлбное жалованье, състные запасы, пороху, свинцу, 200 поставовъ сукна. ‘А вы, атаманы, писалъ царь, службу свою, дородство и храбрость къ нашему царскому величеству довершите и своей чести и славы не теряйте, а на нашу царскую милость и жалованье будьте надежны’.
Прошло два года посл достопамятной защиты Азова, когда казаки получили царскій указъ покинуть Азовъ, возвратиться по своимъ куренямъ или же отойти на Донъ, ‘кому куда пригодно будетъ’. Изъ страха войны съ турками, Московское государство отказывалось такимъ образомъ содержать въ отдаленной крпости свой гарнизонъ. Тогда казаки вывезли оттуда вс запасы, артилерію, стряды, подкопали уцлвшія башни и стны, затмъ, оставивъ небольшой отрядъ, перешли съ чудотворной иконой Іоанна Крестителя на Махинъ островъ, что противъ устья Аксая. А въ томъ же году къ явились въ вид Азова 38 турецкихъ галеръ. Казаки бывшіе въ крпости, немедленно взорвали подкопы, и турки принуждены были раскинуть шатры на развалинахъ одной изъ сильнйшихъ своихъ крпостей Мустафа-паша, начальствовавшій флотомъ, за неимніемъ чего лучшаго, обнесъ городъ частоколомъ, а изъ барочнаго лсу подлалъ казармы. Нсколько позже туркамъ пришлось возстановить крпость, хотя далеко не въ прежнемъ вид — ту строили генуэзцы, мастера этого дла — съ тмъ, чтобы черезъ сто лтъ, посл двукратной защиты, навсегда отъ нея отступиться въ нашу пользу.
II.
Какъ донцы жили и воевали въ старину,
Они имли свой особенный урядъ, во многомъ схожій съ запорожскимъ, простой и приспособленный къ ихъ воинскому быту. Съ весны они обыкновенно собирались въ главный городъ и располагались большимъ станомъ, что носило названіе ‘главнаго’ войска. Здсь казаки большими голосами избирали войсковую старшину: войскового атамана, въ помощь ему двухъ есауловъ и для отписокъ — дьяка, или войсковаго писаря. Есаулы вдали войсковые доходы, они же приводили въ исполненіе приговоры круга. Кругомъ называлось собраніе всхъ наличныхъ казаковъ, которые обыкновенно сходились гд-нибудь въ чистомъ пол или возл войсковой избы. Приговоръ круга считался окончательнымъ: ему подчинялся самъ атаманъ. Въ случа же разномыслія по какому-нибудь важному длу казаки прибгали подъ руку царя, тогда его воля исполнялась безпрекословно. Шумны, зачастую драчливы, были сборища казаковъ, но, по первому слуху о непріятел, въ войск водворялся порядокъ, наступала тишина, смолкали самые озорливые и, подъ страхомъ немедленной расправы, подчинялись выборному начальству. Двойная цпь пикетовъ и дальніе конные разъзды зорко охраняли войско, стоявшее подъ Черкаскомъ. Этотъ городокъ, затопляемый водой, былъ почти недоступенъ для непріятельской конницы, не имвшей артиллеріи. Какъ только получалось врное извстіе о появленіи непріятеля — со стороны ли Дона или отъ Украйны — нсколько сотенъ, съ походнымъ атаманомъ впереди, неслись напрямикъ, черезъ степи, въ тылъ противнику, сторожили его на перевозахъ, ожидали у бродовъ, налетомъ отнимали добычу и невольниковъ. Самые дальше назды казаки совершали ночью, шли по звздамъ, нападали во время бури или суроваго непастья, когда врагъ меньше всего ожидалъ нападенія. Пока онъ опомнится, пока соберется, удальцы уже скрылись во тьм, съ табунами лошадей, съ прелестными плнницами. ‘Казакъ шолъ въ трав, вровень съ травой’, говорили въ старину: высокій ковыль, кустарникъ, оврагъ, плетень — всмъ укрывался казакъ, не брезгалъ ничмъ. Вожакъ, что шелъ впереди, узнавалъ по слду не только, въ какую сторону прошелъ непріятель, но когда именно — вчера-ли, третьяго дня, и во сколько коней. Переправляясь черезъ рки, казаки, подобно татарамъ, клали сдло съ вьюкомъ на ‘салу’, или небольшой плотъ изъ камыша и, привязавши его къ лошадиному хвосту, сами цплялись за уздечку. Такимъ способомъ они переплывали самыя большія рки. Выряжались въ походъ налегк: кром сухарей ничего не брали, одвались бдно, вооружались ручными пищалями, копьями, саблями, въ большихъ походахъ возили съ собою фальконеты: длинныя малокалиберныя орудія, стрлявшія со станковъ свинцовыми ядрами отъ 1 до 2 ф. всомъ. Отрядъ обыкновенно раздлялся на сотни и пятидесятки, подъ начальствомъ выборныхъ нарочито для похода есауловъ, сотниковъ, пятидесятликовъ. Смотря по надобности, казаки сражались коннымъ строемъ или же пшіе. Если случалось имъ бывать окружонными, они быстро смыкались, батовали лошадей и отстрливались изъ-за нихъ до тхъ поръ, пока хватало пороху или же пока непріятель, наскучивъ осадой, отходилъ прочь. Нападали же казаки всегда лавой, т. е. длиннымъ разомкнутымъ строемъ, при помощи котораго они охватывали противника съ фланговъ, заскакивали ему съ тыла, за первой лавой слдовала другой, потомъ третья… Рдко кто могъ устоять, заслышавъ гиканье, завидвъ грозно ощетинившіяся казацкія пики. При одновременномъ участіи конницы съ пхотой, послдняя становилась посредин, при своихъ орудіяхъ, а конница на обоихъ флангахъ. Въ этомъ случа пшіе казаки стрляли залпами, посл чего кидались въ рукопашную. Такова была простая, безхитростная тактика казаковъ, разсчитанная на врную удачу надъ противникомъ, съ которымъ имъ приходилось встрчаться въ открытомъ пол: ногаями, татарами, калмыками или иными кочевниками русскихъ окраинъ. Тотъ же противникъ, появляясь въ предлахъ казачьихъ поселеній, всегда встрчалъ сопротивленіе, съ какой бы стороны онъ ни зашелъ. Встовая пушка или колоколъ возвщали тревогу: станичный есаулъ, схвативъ знамя, скакалъ съ нимъ по улицамъ и зычнымъ голосомъ призывалъ населеніе на защиту стны. Старики, жены, подростки — спшили отогнать коней и стада въ камыши, чтобы тамъ пересидть тревогу, лодки затоплялись въ воду, все прочее имущество закапывалось въ ямы. Особенно часто схватывались козаки со своими ближайшими сосдями, азовцами. Тутъ они придирались къ каждому пустому случаю, чтобы учинить ‘размиръ’. Напримръ, азовцы, поймавши гд-нибудь на промысл казаки, остригутъ ему усы и бороду, немедленно начиналась война. Бывали случаи, что въ день заключенія перемирія происходилъ и разрывъ. Казаки нисколько по дорожили миромъ, потому что война доставляла имъ ‘зипуны’, т. е. кормила ихъ, мало этого: война обогащала ихъ, прославляла по чужимъ землямъ. Частыя войны и вчно тревожная жизнь порождали въ казакахъ удаль. Удальцы никогда не переводились на Дону. Задумавъ погулять, или, какъ тогда говорили, ‘поохотиться’, казакъ выходилъ къ станичной изб и, кидая вверхъ шапку, выкрикивалъ: ‘Атаманы-молодцы, послушайте меня! На Синее море, на Черное — поохотиться!’ а не то: ‘На Кубань на рку за ясыремъ!’ значитъ, за плнными, иногда выкликали, ‘На Волгу-матушку рыбки половить!’ — однимъ словомъ, куда кому вздумалось. Охотники всегда находились, въ знакъ согласія, они также кидали вверхъ свои шапки, посл чего шли въ складчину въ кабакъ, гд пили водку и выбирали походнаго атамана. Въ назначенный день партія выступала, пшая или конная, смотря по уговору. На такіе промыслы выходили небольшими партіями: рдко въ 50 чел., больше 5—10, иногда вдвоемъ, ходили даже въ одиночку. И при всемъ томъ ‘охотники’ полошили сосдей, угоняли табуны, скотъ, брали ясырей, жегъ, дтей, домашній скарбъ — все, что попадало подъ руку. Иные охотники прославили свое имя подвигами, о которыхъ говорилъ весь Донъ. Таковъ былъ, напр., Краснощоковъ. Разсказывали, что однажды онъ встртился въ кубанскихъ лсахъ съ знаменитымъ джигитомъ, по прозванію Овчаръ, также вышедшимъ поохотиться. Богатыри знали другъ друга по общей молв, искали случая гд-нибудь сойтись — и встртились. Краснощековъ издали узналъ соперника и поклялся ‘не спустить съ руки яснаго сокола’. И горецъ почуялъ звря издалека. Онъ лежалъ надъ обрывомъ рки, облокотясь на землю, глядлъ прямо на трещавшій передъ нимъ огонекъ. Казалось, онъ не замчалъ, что хлещетъ дождь, что свищетъ буря, что близокъ его врагъ, онъ лишь украдкою косилъ глаза, чтобы во-время схватить ружье. Краснощековъ живо сообразилъ, что ему не подойти на выстрлъ своего короткаго ружья. Онъ вдругъ исчезъ. ‘Тишкомъ и ничкомъ’ проползъ казакъ, сколько было нужно, и только усплъ выставить въ сторонк свою шапочку-трухмолку, какъ мткая пуля сбила ее прочь. Тогда онъ поднялся, подошелъ къ Овчару, да ‘въ припоръ’ ружья и убилъ джигита наповалъ. Рзвый аргамакъ, богатое ружье остались въ награду счастливому охотнику, было тогда ему, чмъ похвастаться! На Дону, какъ и везд, охотники любили хвастнуть. Охота на звря шла своимъ чередомъ. Особенно была въ чести, такъ называемая, ‘большая охота’, въ которой принимало участіе почти все войско. Тысячи конныхъ и пшихъ казаковъ отправлялись за атаманомъ къ курганамъ ‘Двухъ братьевъ’, неподалеку отъ Черкаска. Атананъ, окружонный лучшими стрлками, становился на курган, обширлое займище оцпляли казаки. Три выстрла изъ пушки означали начало охоты. Въ тотъ же мигъ раздавались въ цпи громкіе крики, брань, свистъ, трескотня, отъ которыхъ поднимались оглушенные зври. Тамъ, гд-нибудь изъ трущобы, вставалъ дикій вепрь. Проская густые камыши своими страшными клыками, онъ выносился на лугъ, гд его тотчасъ окружали лучшіе наздники. Разъяренный зврь кидался то въ одну, то въ другую сторону, пока его не пригвоздятъ пиками. Въ другомъ мст мечется злобная гіена, гостья захожая изъ закубанскихъ лсовъ: зврь лютый, даромъ шкуры не отдастъ, и казаки это знаютъ: глядятъ: за ней въ оба. А вонъ тамъ, по окраин луга, несется казакъ, приподнявъ тяжелый чеканъ: онъ, врно, гонитъ степного бродягу, стараго волка. Ощетинился зврь, озирается, щелкаетъ, но не сдобровать ему — казачій конь все ближе, ближе… Взмахнулъ наздникъ и раздробилъ хищнику голову. Но ничего не можетъ быть красиве, когда съ быстротою стрлы несется по займищу легкая быстроногая сайга. Не жалетъ наздникъ коня, самъ пригнулся, плеть только свищетъ, но куда! далеко! Завидя то, вихремъ спустился съ кургана войсковой есаулъ, взялъ наперерзъ, и только взмахнулъ правой рукой, какъ задрожала красавица, почуявъ на ше роковую петлю. А вотъ и самъ атаманъ, изготовивъ ружье, зорко глядитъ въ даль: чуетъ, что его молодцы подняли въ трущоб могучаго барса… Съ полсотни трусливыхъ зайцевъ, прижавъ уши, мечутся по займищу, попадаютъ подъ копыта, заскакиваютъ въ тенета или погибаютъ подъ казачьей плетью.— Охота кончена. Атаманъ отмнно довольный, зоветъ къ себ на пиръ, ‘отвдать дичины’. И долго гуляютъ казаки, пока по обойдутъ всхъ удачниковъ, т. е. кому посчастливило вернуться съ добычей.
Запорожцы, эти витязи моря, не только указали путь къ турецкимъ берегамъ, но сами стали вожаками, сами бились впереди. Сыны Дона такъ же неустрашимо переплывали бурное море, такъ же внезапно появлялись среди мирнаго населенія, вторгались въ дома, жгли, грабили, убивали, нагружались добычей и таки же безслдно исчезали въ синихъ волнахъ моря. Ученики во многомъ дошли до своихъ учителей: они одинаково были безжалостны къ юности и старости, знатности и бдности, они лишь не брезгали прекрасными плнницами, на которыхъ посл женились. Суровые запорожцы не щадили ничего, да и добычу они хватали лишь для того, чтобъ дома ее прогулять.
Казаки также сами готовили для себя челны, обыкновенію изъ липовыхъ колодъ, которыя распиливали пополамъ, середину выдалбливали, съ боковъ прикрпляли ребра, а по обоимъ концамъ — выгнутые кокоры. Для большей устойчивости эти неуклюжія посудины обвязывались пучками камыша. Когда изготовленное такимъ образомъ челны качались у берега ихъ нагружали запасомъ прсной воды и казацкою сндью: сухарями, просомъ, толокномъ, сушенымъ мясомъ или соленой рыбой. Затмъ все воинство собиралось къ часовн помолиться Николаю Чудотворцу, оттуда — на площадь, гд пили прощальный ковшъ вина или меду. На берегу еще выпивали по ковшику и, наконецъ, разсаживались въ лодки, по 40—50 чел. въ каждой. Удальцы выглядятъ оборванцами: они въ самыхъ старыхъ зипунишкахъ, въ дырявыхъ шапкахъ, даже ружья у нихъ совсмъ ржавые. Это не даромъ, а по примт: ‘На ясномъ желз глазъ играетъ’, — такъ говорили бывалые. Дружнымъ хоромъ грянули казаки: ‘Ты прости, прощай, тихій Донъ Ивановичъ’, и, взмахнувъ веслами, стали удаляться… Съ дерзкой отвагой проходили казаки мимо азовской крпости, у которой всегда на-сторож плавали турецкія галеры, поперекъ Дона была протянута тройная желзная цпь, укрпленная концами на обоихъ берегахъ, гд возвышались каменныя каланчи съ пушками. Перекрестный картечный огонь могъ расщепить въ какихъ-нибудь 1/4 часа всю казацкую флотилію, по у казаковъ имлись на этотъ счетъ свои сноровки. Въ темную, бурную ночь съ ливнемъ или въ непроглядный туманъ они ухитрялись переволакиваться черезъ цпи, посл чего прокрадывалось мелководными гирлами прямо въ море. Иногда они пускали сверху бревна, которыя колотились объ цпи, и тмъ держали турокъ въ тревог. Наконецъ, туркамъ прискучитъ палить, бросятъ — анъ, глядь, и прозвали молодцовъ. У нихъ былъ въ запас еще другой путь: вверхъ по Донцу, потомъ волокомъ на рчку Міусъ, откуда прямой выходъ въ Азовское море. Морская тактика казаковъ была во всемъ схожа съ запорожской. При встрч съ турецкимъ кораблемъ обходили его такъ, чтобы за спиной имть солнце, а спереди корабль. За часъ до захода они приближались примрно на версту, съ наступленіемъ же темноты окружали корабль и брали его на абордажъ, большою частью врасплохъ: турки славились безпечностью. Во время штиля, или полнаго безвтрія, казаки не считали даже нужнымъ скрываться. Овладвши судномъ, удальцы живо забирали оружіе, небольшія пушки, разыскивали деньги, товары, а корабль, со всми плнными и прочимъ грузомъ, пускали на дно. Бывали и несчастныя встрчи, когда большіе турецкіе корабли на полномъ ходу врзались въ средину казачьихъ челновъ: нкоторые изъ нихъ попадали подъ корабль, другіе гибли отъ картечнаго огня съ обоихъ бортовъ. Какъ стая робкихъ птицъ, разлетались тогда утлыя суденышки, спасаясь въ одиночку — на парусахъ, на веслахъ, какъ лопало и куда попало. А сколько разъ странныя бури носили по волнамъ отважныхъ пловцовъ! Случалось, что вс прибрежныя скалы блли казачьими трупами, если кто и спасалъ свою жизнь, то спасалъ не на радость, попадая въ вчную неволю. Турки ковали несчастныхъ въ цпи и сажали за весла на свои галеры. Какъ ни велики были потери, казачество но оскудвало. На мсто одного убылого являлся десятокъ другихъ, и морскіе походы, считаясь самыми прибыльными, никогда по прекращались, не смотря на бури, страхъ неволи, угрозы султана и запреты царя. Такова была сила страсти, жажда наживы. Счастливое возвращеніе съ удачнаго похода бывало радостнымъ событіемъ на Дону. Удальцы останавливались гд-нибудь неподалеку отъ Черкаска, выгружали всю добычу и длили ее между собой поровну, что называлось ‘дуванъ дуванить’. Затмъ казаки, убравшись во все лучшее, что у кого было, подплывали къ пристани съ пснями, съ частой пальбой. Все войско, заране уже извщенное, стояло на берегу, въ Черкаск въ это время палили изъ пушекъ. Прямо съ пристани все войско направлялось къ часовн, гд служили благодарственный молебенъ, посл котораго, разсыпавшись по площади, обнимались, цловались, дарили родныхъ и знакомыхъ заморскими гостинцами. О количеств добычи можно судить по тому, что одного ясыря, или плнныхъ, собиралось иногда до трехъ тысячъ. У казаковъ даже было особое размнное мсто, гд они сходились съ азовцами, мняли мусульманъ на русскихъ. За пашей азовцы платили по 30 тыс. золотыхъ и боле, смотря по знатности, знатныхъ турчанокъ казаки также продавали, а всхъ остальных пріучали къ домашнему хозяйству, потомъ, окрестивши, женились.
Если случалась надобность поднять въ походъ все ‘великое’ войско, то предварительно разсылались по городкамъ грамотки, чтобы казаки сходились для ратнаго дла.— Шумитъ, волнуется большая площадь города Черкаска, она полна казачествомъ изъ ближнихъ и дальныхъ концовъ. Тутъ весь Донъ на лицо, со своими дтками — съ береговъ Донца, Хопра, Воронежа, Медвдицы, Сала, Маныча… Старые, бывалые казаки, украшенные сабельными рубцами, держать себя степенно, ведутъ промежъ себя бесду тихую, среди молодыхъ идутъ толки о томъ, куда-то поведутъ атаманы молодцовъ? Старики сказываютъ, что подъ городъ Астрахань, имъ же хотлось бы пошарпать турокъ… Шумъ, перебранка, толкотня становятся все больше и больше, но, вотъ, толпа почему-то стихла. Чинно становится въ кругъ: это, значитъ, показались регаліи. Изъ войсковой избы вынесли Блый бунчукъ, перначъ и бобылевъ хвостъ. Такъ называлось древко съ золотымъ шарикомъ наверху, украшеннымъ двуглавымъ орломъ и блымъ конскимъ хвостомъ. За регаліями выступаютъ есаулы, за ними — войсковой атаманъ, съ булавою въ рукахъ. Онъ остановился посредин круга, есаулы, положивъ ли землю свои жезлы и шапки, прочли молитву, поклонились сначала атаману, потомъ всему православному воинству, снова надли шапки и съ жезлами въ рукахъ приступили за приказомъ. Атаманъ что-то тихо имъ сказалъ. ‘Помогите, атаманы-молодцы!’ возгласили есаулы: ‘Блый Царь шлетъ вамъ поклонъ, приказать спросить о вашемъ здоровь! Онъ учинилъ размиръ съ турками и шлетъ насъ промышлять надъ крымцами!..’ По маломъ времени есаулы спросили: ‘Любо-ли вамъ, атаманы-молодцы?’ — ‘Любо, любо!’ отвчало казачество въ одинъ голосъ.
Впрочемъ, войсковое начальство не всегда объявляло въ кругу, куда именно назначенъ походъ, а просто приговаривали: ‘итти на море’, или ‘собираться въ походъ’. Это длали изъ опасенія, чтобы не провдали азовцы. Для походлаго времени все казачество длилось по сумамъ: 10—20 чел. держали въ поход общую суму, въ которой хранили какъ запасы, такъ и добычу. До сихъ поръ уцллъ между казаками этотъ обычай, какъ равно и самое названіе ‘односумъ’, въ род какъ бы: другъ, товарищъ. Жены такихъ казаковъ считаются тоже въ свойств: ‘Здравствуй, односумка!’ говорятъ при встрчахъ. Вообще, въ старину казаки жили проще, дружне и, какъ не озабоченные хозяйствомъ — веселе. Въ городкахъ казаки обыкновенно собирались каждый день на площадь или къ станичной изб. Сидя кружкомъ, казаки плели сти, слушали богатырскіе разсказы или пли богатырскія псни, изъ которыхъ каждая начиналась припвомъ: ‘Да взду-най-най ду-на-на, взду-лай Дунай!’ Въ Черкаск же всегда бывало большое стеченіе народа, нчто въ род ярмарки. Тамъ толкались торговые люди изъ украинскихъ городовъ, гащивали проздомъ турецкіе послы съ многочисленной свитой, назжали астраханцы, запорожцы, терскіе и яицкіе казаки — кто за полученіемъ встей, кто для воинскаго промысла, подыскивать удальцовъ. Сзади густой толпы народа донцы важно расхаживали, заломивъ на бекрень шапки, при богатомъ оружіи, въ самомъ разнообразномъ одяніи. Одинъ гуляетъ въ лазоревомъ зипун съ жемчужнымъ ожерельемъ, другой выступаетъ въ бархатномъ полукафтань, а на логахъ у него простыя лапти, третій — въ смуромъ русскомъ кафтанишк, зато у него сапоги расшиты золотомъ, шапка виситъ булатная, черкесская, за спиной богатый турецкій сайдакъ (лукъ), иной вмсто плаща напялитъ узорчатый коверъ. Вонъ, поглядите на того богатыря: какъ есть, въ шелку да въ бархат, услся въ грязь среди улицы и выводитъ такъ жалостливо про трехъ братьевъ, какъ они погибали въ невол, что, если кто послушаетъ, прошибетъ слеза: это ужъ наврно запорожецъ, да еще подгулявшій. Все, что тутъ есть — и турецкія въ золотой оправ ружья, и булатные ножи съ черенками изъ рыбьяго зуба, бархатъ, шелкъ, атласъ — все казачья добыча, своего ничего нтъ.
Особенно бывало шумно и торжественно, когда въ Черкасскомъ городк ожидали прибытія ‘будары’. Еще царь Mихаилъ еодоровичъ положилъ ежегодно отпускать донскому войску: 7 тыс. четвертей муки, 500 ведеръ вина, 250 пудовъ пороху, 150 п. свинцу и 17 тыс. рублей деньгами. Съ того времени каждый годъ выряжяли съ Дона такъ называемую ‘зимовую станицу’ изъ лучшихъ казаковъ, съ атаманомъ во глав. По прізд въ Москву, ихъ допускали къ царской рук, угощали съ царскаго стола, а при отпуск Государь обыкновенно жаловалъ атаману и есаулу по сабл со своимъ портретомъ, или же дарилъ серебряными позлащенными ковшами съ именными надписями и двуглавымъ орломъ, простымъ казакамъ выдавались изъ государевыхъ кладовыхъ сукна, камки. Обдаренные щедро, обласканные милостью царской, казаки возвращались на Домъ, гд мало-по-малу росла и крпла привязанность къ царскому дому. Государево жалованье нагружалось въ Воронеж на будары и сплавлялось внизъ до Черкаска. Вс попутные городки высылали встрчу, при чемъ служили о царскомъ здравіи молебенъ, пили изъ жалованныхъ ковшей и стрляли изъ ружей. Въ Черкаск встрчали казну пальбой изъ пушекъ, войсковой атаманъ приказывалъ бить сполохъ и самъ выходилъ объявить въ казачьемъ круг, что ‘Государь за службу жалуетъ ркою столбовою тихимъ Дономъ, со всми запольными рками, юртами и всми угодьями, и милостію прислалъ свое царское годовое жалованье’. Служили торжественный молебенъ съ многолтіемъ, посл котораго все начальство пировало у атамана, а на другой день гуляли у атамана зимовой станицы, гд также пили изъ пожалованнаго ему ковша царскую сивушку.
Съ умноженіемъ казачества, преемники Михаила еодоровича длали надбавки къ прежнему жалованью, за что, конечно, кром радтельной службы, требовали отъ казаковъ и большаго послушанія.
Первые поселенцы тихаго Дона, по примру своихъ собратьевъ, жили бобылями, не женились, но когда утихали тревоги войны, когда у казаковъ оставалось множество плнницъ — татарокъ, калмычекъ, черкешенокъ, турчанокъ, — тогда сама собой возникала семейная жизнь. На первыхъ порахъ рдко кому удавалось жениться по уставу церкви. Обыкновенно женихъ и невста выходили ли площадь, молились Богу, потомъ кланялись всему честному народу, и тутъ-то женихъ объявлялъ имя своей невсты. Обращаясь къ ней, онъ ей говорилъ: ‘Будь же ты моею женою’. Невста падала жениху въ ноги со словами: ‘А ты будь моимъ мужемъ!’ Какъ легко такіе браки заключались, такъ же легко и расторгались. Казакъ, покидая почему-либо свою землянку, напримръ, по случаю похода, продавалъ жену за годовой запасъ харчей, или же выводилъ ее на площадь и говорилъ: ‘Не люба! кто желаетъ, пусть беретъ!’ Если находился охотникъ взять ‘отказанную’ жену, то прикрывалъ ее своей полой, что означало общаніе оказывать защиту и покровительство. Бывали случаи, что казакъ присуждалъ свою жену на смерть. При всемъ томъ, казаки славились своею набожностью, строго соблюдали установленные посты, обогащали вкладами церкви, монастыри. Для своихъ приношеній они избрали два монастыря: одинъ Никольскій, возл Воронежа, другой — Рождественскій Черняевъ, въ Шацк. Тамъ висли колокола, отлитые изъ непріятельскихъ пушекъ, священныя одежды, иконы блистали жемчугомъ, драгоцными камнями. Тамъ же казаки, потерявшіе силы воевать, доживали свой вкъ въ монашеской ряс, какъ это длали и запорожцы. Въ тихой обители замирали страсти, забывалась вражда. Только въ первыхъ годахъ царствованія Алекся Михайловича стали появляться ли Дону часовни, а на кладбищахъ голубцы, или памятники, первая церковь въ Черкаск была построена лишь въ 1660 году.
Какъ видно изъ разсказа о защит Азова, жены казацкія славились ратнымъ духомъ не мене своихъ мужей, такъ же он наставляли и своихъ дтей. Новорожденному клали на зубокъ: стрлу, пулю, лукъ, ружье. Посл сорока дней отецъ нацплялъ мальчугану саблю, сажалъ его ли коня, подстригалъ въ кружокъ волосы и, возвращая матери, говорилъ: ‘Вотъ теб казакъ’.— Когда у младенца прорзались зубы, его везли верхомъ въ церковь, гд служили молебенъ Іоанну Воину, чтобы изъ сына выросъ храбрый казакъ. Трехлтки уже сами здили по двору, а пятилтки безстрашно скакали по улицамъ, стрляли изъ лука, играли въ бабки, ходили войной. По временамъ все ребячье населеніе Черкаска выступало за городъ, гд, раздлившись на дв партіи, строили камышовые городки. Въ бумажныхъ шапкахъ и лядункахъ, съ бумажными знаменами и хлопушками, верхомъ на палочкахъ, противники сходились, высылали стрльцовъ, или наздниковъ-забіякъ, и, нападая, сражались съ такимъ азартомъ, что не жалли носовъ, рубились лубочными саблями, кололись камышовыми пиками, отбивали знамена, хватали плнныхъ. Побдители, подъ музыку изъ дудокъ и гребней, съ трещотками или тазами, возвращались торжественно въ городъ: сзади, стыдливо понуривъ головенки и заливаясь слезами, шли плнные. Старики, сидя бесдой подл рундуковъ, за ендовой крпкаго меду, любовались проходившими внучатами, самъ атаманъ, поднявшись съ мста, пропускалъ мимо себя мелюзгу, похваляя храбрыхъ. Когда была введена перепись ‘малолтковъ’, то вс достигшіе 19-тилтняго возраста собирались въ заране назначенномъ мст, на лучшихъ коняхъ и въ полномъ вооруженіи. На ровной полянк, возл рчки, разбивался большой лагерь, гд въ продолженіе мсяца обучались малолтки воинскому длу подъ руководствомъ стариковъ, въ присутствіи атамана. Однихъ учили на всемъ скаку стрлять, другіе мчались во весь духъ, стоя на сдл и отмахиваясь саблей, третьи ухищрялись поднять съ разостланной бурки монету или же плетку. Тамъ вызжаютъ поединщики, здсь толпа конныхъ скачетъ къ крутому берегу, вдругъ исчезнетъ и снова появится, но уже ли другомъ берегу… Самымъ мткимъ стрлкамъ, самымъ лихимъ наздникамъ атаманъ дарилъ нарядныя уздечки, разукрашенныя сдла, оружіе. Эта первая награда цнилась на Дону такъ же высоко, какъ у древнихъ грековъ лавровые внки.— Такъ выростали цлыя поколнія, начинали съ ребяческихъ, кончали кровавыми потхами. Сабли на Дону не ржавли, удаль и отвага не вымирали. Отъ отца къ сыну, отъ дда къ внуку переходилъ одинъ и тотъ же завтъ: любить родную землю, истреблять ея враговъ. Въ турецкой ли невол, у себя ли ли смертномъ одр, казакъ одинаково жалостливо прощался: ‘Ты прости, мой тихій Донъ Ивановичъ! Мн по теб не здить, дикаго вепря не стрливать, вкусной рыбы не лавливать!’ — Однако въ семь, говоритъ пословица, не безъ урода. Такъ и среди врныхъ сыновъ Дона, отъ времени до времени, являлись отступники, которые обагряли руки въ безвинной братской крови, которые безславили свою родину, — о нихъ рчь впереди.
Далніе походы и частыя битвы, голодовки и разныя другія невзгоды нисколько не убавляли казацкой вольницы, потому что убыль пополнялась съ избыткомъ бглыми и охочими людьми изъ Московской Руси. ‘Вольная сиротская дорога’ никогда не заростала на Донъ, откуда уже не было выдачи. Холопы бжали отъ своихъ господъ, приказчики — отъ хозяевъ, неоплатные должники — отъ заимодавцовъ, стрльцы и солдаты спасались отъ тягостей службы, а раскольники — отъ патріаршаго гнва. Весь этотъ людъ — голодный и холодный — скитаясь на Дону, искалъ пристанища и хлба, онъ готовъ былъ на все ради наживы, смущая тмъ казачество, между которымъ было много людей степенныхъ и съ достатками. Эти послдніе желали сохранить нажитое добро, передать его дтямъ, внукамъ, они остерегались грабить русскія окраины, чтобы не стать за то въ отвт, не лишиться царскихъ милостей и жалованья. Большая же часть пришлой вольницы жила по пословиц: ‘Доброму вору все въ пору’. Въ былое время самыя буйныя головы отправлялись къ турецкимъ берегамъ, откуда, если возвращались, то со знатной добычей. Теперь настали другія времена: входъ въ море былъ запертъ, крымцы сами стали навщать казацкія юрты, а между тмъ народу съ Руси все прибывало да прибывало. Куда кинуться, гд добыть зипуны — больше некуда, какъ на Волгу, куда хаживали еще прапрадды, гд гулялъ когда-то Ермакъ Тимооевичъ. Дло долго стояло за атаманомъ, не выискивался человкъ, способный справляться съ буйной ватагой, который умлъ бы ей угождать и въ то же время повелвать, гулять съ ней на широкую казацкую ногу и посылать ее на врную смерть. Какъ на грхъ, такой человкъ нашелся: это былъ извстный всему войску, не молодой уже казакъ, по прозванію Степанъ Тимооевичъ Разинъ. Коренастаго сложенія, сильный, ловкій, на словахъ рчистыя, онъ глядлъ угрюмо, повелительно, въ его глазахъ свтилась отвага необычайная, дикая, воля желзная. На Дону ему было тсно, точно въ клтк, скучно, онъ не зналъ, куда ему двать свою силу богатырскую. Вдругъ, въ лто 1667 г., вокругъ него, точно изъ-подъ земли, выросла вольница, съ которою онъ поднялся съ мста и окопался близъ Папшина городка, гд Донъ ближе всего подходитъ къ Волг. Разинъ стоялъ на высокихъ буграхъ, кругомъ — полая вода: ни пройти, ни прохать, ни достать языка, отсюда онъ высматривалъ, не покажется ли добыча. Вотъ показался сверху большой караванъ, въ сопровожденіи стрльцовъ, какъ ястребъ, налетлъ на него атаманъ со своею дружиной, ладья съ государевымъ хлбомъ пошла ко дну, начальные люди изрублены, ссыльные, которыхъ везли въ Астрахань, раскованы. ‘Вамъ всмъ воля, — говорилъ атаманъ, идите себ, куда хотите, силой не стану принуждать, а кто хочетъ итти со мной — будетъ вольный казакъ’.— Вс ссыльные и ярыжки пристали къ ватаг. Первая удача прославила атамана, прошла молва, что онъ заговоренъ отъ пули, что по его слову останавливаются суда, отъ его взгляда каменютъ люди. Царицинскій воевода приказалъ-было стрлять по воровскимъ стругамъ, такъ ни одна пушка не дала выстрла, потому, будто, что весь порохъ выходилъ западомъ. На 35 стругахъ Стенька проплылъ мимо Царицына, Чернаго Яра, вышелъ моромъ къ устью Яика и, поднявшись вверхъ, заслъ въ Нижне-яицкомъ городк. Отсюда, какъ изъ воровскаго гнзда, казаки промышляли въ разныя стороны — на море, къ устьямъ Волги, между татаръ и калмыковъ. Это былъ уже не простой грабежъ, а бунтъ, воина противъ государства.
Весь Донъ всколыхнулся, узнавши о томъ, что Стенька укрпился въ Нижне-Яицк. Въ донскихъ городкахъ казаки собирались ‘многимъ собраньемъ’, чтобы избрать свою старшину итти прямо на Волгу и пристать къ атаману. Промышлять же надъ ворами было некому: по городамъ сидли, правда, воеводы, но съ самой ничтожной силой, да и стрльцы неохотно дрались за Государево дло, многіе даже тайно снабжали воровъ зельемъ (порохомъ) и свинцомъ. Вскор всти о Стеньк затихли: знать, ушелъ въ море.
Угрюмы, непривтливы были въ ту пору берега суроваго Дагестана. И горе путнику или купцу, который попадалъ на берегъ, къ тамошнимъ татарамъ: его ковали въ цпи, обращали въ неволю. Особенно тяжко приходилось христіанамъ. Теперь казаки мстили за своихъ братьевъ замученныхъ въ невол, и мстили жестоко, сторицей. Самъ атаманъ плылъ на легкихъ стругахъ, безъ компаса, безъ кормы, а Алешку Протокина и Каторжнаго съ двумя тысячами послалъ сухопутьемъ, за послдними увязался еще запорожскій куренной атаманъ Чубъ съ четырьмя сотнями ‘братьевъ’. Они набросились прежде всего на Дербентъ, крпость взять-то не смогли, но нижній городъ разрушили до основанія. Все побережье до г. Баку запылало въ огн, жители, спасая животы, бжали врознь отъ казацкой сабли — иные забивались въ горы, другіе скрывались въ лсахъ. Все ихъ добро, что получше да полегче, шло на струги, остальное металось въ огонь. Въ персидскомъ город Решт казаки узнали, что противъ нихъ выступила вооруженная сила. Атаманъ пустился на хитрость. Онъ сочинилъ басню, будто пришелъ въ Персію искать милостей у шаха, просить теперь назначить ему землю подъ поселокъ. Персіяне дались въ обманъ, и пока шла отписка, атаманъ перебрался съ молодцами изъ Решта въ г. Фарабатъ, гд объявилъ себя купцомъ, Пять дней шла у нихъ торговля мирно, на 6-й день атаманъ, окруженный казаками, какъ бы невзначай поправилъ на голов шапку. Это былъ условный знакъ: пора, значитъ, приступать къ расправ. И страшно сказать, что сталось съ этимъ городкомъ: въ немъ уцлли лишь христіане, которыхъ признавали по выклику: ‘Христосъ! Христосъ!’ Все остальное населеніе, совсмъ беззащитное, было перебито или захвачено въ плнъ. Цлую зиму казаки, засвъ на островк, мняли плнныхъ, при чемъ давали за одного своего трехъ-четырехъ неврныхъ. По весн Стенька очутился уже на туркменскомъ берегу, гд громилъ туркменскіе улусы. Наконецъ, персіяне пришли противъ него цлый флотъ, вооруженный пушками. Казаки вышли ему навстрчу, накинулись своимъ обычнымъ способомъ, и только три судна успли уйти съ ханомъ, его же сынъ и красавица-дочка остались въ плну. Посл этой побды Стенька сталъ думать, какъ бы ему безъ помхи вернуться на Донъ.
Въ середин августа явились въ Астрахань къ воевод Львову двое выборныхъ съ рчами отъ Стеньки и его войска и говорили, что оно бьетъ челомъ, чтобы великій Государь помиловалъ, отдалъ бы ему вины и пропустилъ на Донъ, а взятыя пушки войско общаетъ возвратить и служилыхъ людей отпустить. Воевода веллъ этихъ двухъ казаковъ привести къ вр.
Черезъ нсколько дней въ город было большое торжество.
Въ приказной изб сидитъ самъ воевода, князь Семенъ Ивановичъ Львовъ, окруженный дьяками. Товарищи Стеньки сложили передъ избой знамена, бунчукъ, самъ атаманъ, приступивъ къ воевод, билъ челомъ, чтобы шестерымъ выборнымъ хать въ Москву бить за вины своими головами. Выборные были отправлены, и великій Государь, по своему милосердному разсмотрнію, пожаловалъ: вмсто смерти, веллъ дать имъ животъ и послать казаковъ въ Астрахань, чтобы они вины свои заслуживали. Но унять казаковъ кроткими мрами становилось дломъ труднымъ: поизвдавъ широкаго раздолья, съ богатой на рукахъ добычей, имъ не охота была выслуживать вины. Когда дло дошло до разсчета, Разинъ сталъ препираться, онъ не выдалъ ни пограбленныхъ товаровъ, ни плнныхъ, даже удержалъ 20 пушокъ. ‘Эти пушки, говорилъ онъ, надобны намъ въ степи для проходу, а какъ дойдемъ, то пушечки пришлемъ тотчасъ же’. Воеводы сдались, да и нельзя было не сдаться, потому что казачество затуманило всмъ головы, не только у бдноты, но у служивыхъ, у торговыхъ людей. Вся Астрахань приходила въ умиленіе, глядя на казаковъ въ шелку да въ бархат, въ заломленныхъ шапкахъ, украшенныхъ жемчугомъ или драгоцнными камнями, въ кушакахъ, расшитыхъ золотомъ, съ оружіемъ въ богатой оправ. ‘А Степанъ Тимоеевичъ — и говорить нечего: прямой, батюшка, такой ласковый да добрый, о чемъ ни попросишь, нтъ у него отказу…’ Встрчная толпа падала на колни, когда онъ ходилъ по улицамъ, моталъ горстями денежки. На судахъ у атамана, сказывали, вс веревки и канаты шелковые, паруса затканы золотомъ — велико искушеніе! За намъ слдомъ бгали, глядли, какъ онъ, ‘батюшка’, гулялъ или ‘тшился’, Однажды Стенька катался по Волг, и возл него сидла персіянка, ханская дочь, въ своемъ богатомъ одяніи, осыпанномъ жемчугомъ, унизанномъ камнями. Вдругъ хмльной Стенька поднялся съ мста и, держа красавицу за руку, повернулся къ рк: ‘Ахъ ты, Волга-матушка, рка великая! Много ты дала намъ злата и серебра, и всякаго добра, надлила честью и славой, а я, тебя еще ничмъ не наградилъ. На-жъ теб, возьми!’ да съ этими словами швыркъ красавицу въ воду. Вотъ каковъ былъ атаманъ!— Кое-какъ удалось, наконецъ, воеводамъ выпроводить Стеньку изъ Астрахани.
Напроказивъ еще въ Царицын, онъ перебрался на Донъ и недалеко отъ Кагальницкой станицы окопался городкомъ. Тутъ явился къ нему изъ Черкаска его младшій братъ Фролка, пріхала жена, казаковъ же онъ распустилъ на сроки, за крпкими поруками. На Дону изстари велся такой обычай, что домовитыя казаки ссужали бдняковъ оружіемъ и платьемъ, за что брали въ свою пользу половину добычи. А добыча была на этотъ разъ богатая, далеко разошлись всти объ удачахъ батюшки Степана Тимоеевича, и множество народа повалило къ нему въ Земляной городокъ. Всхъ принималъ атаманъ, всхъ ссужалъ деньгами, оружіемъ, еще боле того сулилъ впереди. Къ концу года у него считалось уже безъ малаго 3 тысячи на все готоваго сброда. Въ Черкаск войсковое начальство не знало, что ему длать: принять ли Стеньку, какъ гостя, или промышлять надъ нимъ, какъ надъ воромъ? Какъ бы въ отвтъ, Стенька самъ явился въ Черкаскъ, въ ту самую пору, когда казаки выряжали царскаго гонца Герасима Евдокимова. Стенька приказалъ позвать его въ кругъ. ‘Отъ кого я похалъ: отъ великаго Государя или отъ бояръ?’ спросилъ онъ у Герасима.— ‘Посланъ я отъ великаго Государя, съ милостивою грамотою’.— ‘Врешь, — закричалъ на него Стенька, пріхалъ ты не съ грамотой, пріхалъ къ намъ лазутчикомъ!’ Побилъ его до полусмерти и велть бросить въ Донъ. Тогда выступилъ войсковой атаманъ Корнило Яковлевъ: ‘Непригоже ты тамъ учинилъ, Степанъ Тимоеевичъ! — ‘И ты того же захотлъ?— спросилъ Стенька. Владй своими казаками, а я владю своими’.— Яковлевъ, видя, что не пришло его время, промолчалъ.
Помутивъ казачество, Стенька покинулъ Черкаскъ и сталъ теперь собираться на государевы города. Тутъ присталъ къ нему еще Васька Усъ, удалая голова, воръ-богатырь, извстный своими злодйствами по Тульской и Воронежской окраинамъ. Въ ту пору Стенька уже насчитывалъ до 7 тысячъ головорзовъ. ‘Воровскимъ’ способомъ, т. е. при помощи измнниковъ, они овладли Царицынымъ, царскій воевода Тургеневъ пытался-было защищаться, но казаки взяли приступомъ башшю, гд онъ заслъ, прокололи его копьемъ и кинули въ воду. Уже Стенька помышлялъ итти дальше, дерзалъ овладть даже Москвой, извести всхъ бояръ и пожечь бумаги, какъ узнаетъ, что противъ него высланы сверху и снизу отряды стрльцовъ.
Сначала Стенька бросился вверхъ. Тысяча московскихъ стрльцовъ, подъ начальствомъ Лопатина, спокойно стояли на Денежномъ остров, въ 7 верстахъ отъ Царицына. Казаки напали на нихъ съ двухъ сторонъ, но стрльцы дружно взялись за посла и, въ надежд на выручку, стали пробираться къ Царицину, не зная того, что Царицынъ въ рукахъ вора. Отсюда ихъ встртили ядрами. Потерявши боле половины, стрльцы должны были сдаться, ихъ посадили гребцами на воровскіе струги. Когда они стали кручиниться, что измнили своему государю, атаманъ сказалъ: ‘Вы бьетесь за измнниковъ, а не за великаго Государя’. Чудны имъ показались эти слова. Между тмъ, снизу шли 2,600 астраханскихъ стрльцовъ да 500 вольныхъ людей съ воеводой княземъ Львовымъ. Атаманъ поплылъ имъ навстрчу. Какъ только онъ появился на виду, вс служивые закричали: ‘Здравствуй, нашъ батюшка, Степанъ Тимоеевичъ!’ — ‘Здравствуйте, братья. Вы мн братья и дтки, и будете вы такъ же богаты, какъ я, если останетесь мн врны и храбры’.— Стрлецкіе головы, сотники, дворяне — вс до одного были перебиты, злоди пощадили лишь князя Львова, да еще спасся какимъ-то чудомъ стрлецъ. Онъ-то и принесъ астраханскому воевод страшную всть. Теперь бда грозила самой Астрахани.
Уже давно въ город ходили подобные слухи: люди слышали изъ запертыхъ церквей какой-то невдомый шумъ, слышали, какъ сами собой перезванивали колокола, какъ колыхалась земля. Среди народа замчалось шатаніе умомъ, стрльцы дерзали громко роптать. Воевод тмъ трудне было съ ними ладить, что она ему не подчинялись: у стрльцовъ было свое начальство, стрлецкіе головы. Однако князь Прозоровскій не унывалъ. Астрахань того времени была окружена кирпичной стной въ 4 сажени вышины, съ широкими и высокими зубцами наверху. По прясламъ стны, а также по угламъ, стояли двуярусныя башни съ колоколами. Вооруженіе состояло изъ 460 пушекъ. Дятельный воевода самъ обошолъ вс стны, осмотрлъ пушки, развелъ по бойницамъ и стрльницамъ стрльцовъ, разставилъ при пушкахъ пушкарей, при пищаляхъ — пищальниковъ, ворота приказалъ завалить кирпичомъ. Вс посадскіе, по обычаю того времени, также должны были ополчиться на защиту города: кто съ топоромъ или бердышемъ, кто съ самопаломъ или ручною пищалью, другіе — съ копьями, съ камнями. По этому случаю близъ оконъ заране были насыпаны кучи камней и припасомъ кипятокъ. Наконецъ, вс защитники подлены на десятки и сотни, каждому указано его мсто и назначены осадные головы. Въ ночь на 13 іюня караульные стрльцы увидли, какъ надъ всей Астраханью отверзлось небо и какъ оттуда посыпались точно печныя искры. Стрльцы побжали въ соборъ разсказать о видніи митрополиту Іосифу. — ‘Сіе предвщаетъ, что излился съ небеси фіалъ гнва Божія!’ сказалъ пастырь и горько заплакалъ. Уроженецъ Астрахани, онъ съ дтскихъ лтъ зналъ казачьи обычаи, испыталъ на себ неистовства буйной вольницы и теперь скорблъ о судьб родного города.
Черезъ недлю посл виднія, воровскіе казаки появились въ виду Астрахани, на урочищ ‘Жареные бугры’, а въ народ въ тотъ же день стали показываться переметчики и зажигатели. Для острастки воевода приказалъ одного изъ нихъ кинуть въ тюрьму, остальнымъ отсчь головы, мало полагаясь на острастку, онъ собралъ на митрополичій дворъ всхъ пятидесятниковь и старыхъ лучшихъ людей. Здсь митрополитъ ихъ увщалъ: ‘Поборитесь за домъ Пресвятыя Богородицы и за великаго Государя, Его Царское Величество. Послужите ему врой и правдой, сражайтесь съ измнниками мужественно, зато получите милость отъ великаго Государя здсь, въ земномъ житіи, а скончавшихся во брани ожидаютъ вчныя блага вмст съ христіанскими мучениками’.— ‘Рады служить великому Государю врою и правдою, не щадя живота, даже смерти’, отвчалъ за всхъ Иванъ Красулинъ, тайный сообщникъ Стеньки. День склонялся къ вечеру, когда на городскихъ башняхъ зазвонили колокола: то была тревога. Бояринъ, принявши отъ митрополита благословеніе, ополчился въ ратные доспхи и выхалъ со двора вмст съ братомъ, со всми своими держальниками и дворовыми людьми, впереди вели коней подъ попонами, шли стрлецкіе головы, дьяки и подьячіе, били въ тулунбасы, играли на трубахъ. Воевода сталъ у Вознесенскихъ воротъ. Наступила темная, непроглядная ночь, со стнъ изрдка раздавались глухіе оклики караульщикомъ, въ город же водворилась зловщая тишина, кое-гд по задворкамъ сходились невдомые люди и, потоптавшись, быстро расходились, никто не смыкалъ глазъ, многіе провели всю ночь на молитв. Въ 3 часа утра казаки ползли на стны совсмъ съ другой стороны, гд поджидалъ ихъ воевода. Не варомъ, не копьями встрчали ихъ защитники, а по-братски, протягивали руки, чтобы поскоре втащить наверхъ. Воевода ничого этого не зналъ, какъ вдругъ услышалъ роковой сигналъ: это былъ ‘казачій ясакъ’, или пять выстрловъ, означавшихъ сдачу города. Какъ громомъ пораженный, сидлъ воевода на кон, пока кто-то не пырнулъ его копьемъ. Онъ упалъ на землю, недалеко отъ него свалился братъ, убитый изъ самопала. Народъ повалилъ въ церковь, куда врные холопы принесли смертельно раненаго воеводу. Прибжалъ митрополитъ, и, слезно рыдая, склонилъ свою сдую голову надъ умирающимъ другомъ. Церковь быстро наполнялась: вбгали купцы, дворяне, дти боярскія, стрлецкіе головы, подьячіе — вс, кому грозила бда. У церковныхъ дверей сталъ пятидесятникъ конныхъ стрльцовъ Фролъ Дура, съ большимъ ножомъ въ рукахъ. Онъ не измнилъ своему долгу, не братался съ ворами, и теперь одинъ послдовалъ за раненымъ воеводой. Скоро желзныя двери стали ломиться отъ напора. Фролъ Дура стиснулъ въ рукахъ ножъ. Кто-то изъ воровъ выстрлилъ изъ самопала: на груди у матери затрепеталъ младенецъ въ крови, другая пуля задла святую икону. Тутъ раздался трескъ, двери погнулись, распахнулись. Какъ бшеный, бросился Фролъ Дура, работая ножомъ то направо, то налво, онъ изгибался какъ змй, прыгалъ какъ тигръ, валилъ свои жертвы безъ счета, наконецъ, былъ выхваченъ и посченъ. Воеводу, всхъ подьячихъ и начальныхъ людей перевязали и посадили подъ раскатъ — такъ называлась церковная колокольня. Въ 8 часовъ утра явился атаманъ. Онъ взялъ подъ руки воеводу. Вс видли, какъ атаманъ шепнулъ ему что-то на ухо, князь, вмсто отвта, замоталъ головой. Тогда разбойникъ столкнулъ его головой внизъ, всмъ прочимъ была объявлена смерть.
Но въ то время, когда уже цлый городъ былъ въ рукахъ злодевъ, когда начался повальный грабежъ лавокъ и гостиныхъ дворовъ, небольшая кучка бойцовъ — двое русскихъ да семь черкосъ — заперлась въ башн и билась на смерть. Не стало свинцу, стрляли деньгами, не стало пороху — покидались на городъ. Которые не ушиблись до смерти, тхъ поскли. Это было послднее сопротивленіе. Стенька, разбойничій атаманъ, владлъ Астраханью.
Вс уцлвшіе отъ побоища стрльцы были подлены на десятки, сотни и тысячи, съ выборной старшиной, какъ это водилось у казаковъ. Зашумлъ кругъ, загорланили буяны. Все новое казачество было приведено къ присяг, чтобы стоять за великаго Государя, служить атаману Степану Тимооевичу и всему войску, Астрахань объявлена казачьимъ городомъ. Какъ старые, такъ и новые казаки загуляли съ утра до вечера. Стенька разъзжалъ по улицамъ, любуясь дломъ своихъ рукъ, или же пьяный сидлъ у митрополичьяго двора, поджавъ ноги по-турецки. Тутъ онъ чинилъ короткій казацкій судъ: одного безъ вины прикажетъ убить, другого безъ причины пощадить… Не стало проходу ни женамъ, ни дочерямъ побитыхъ дворянъ, сначала надъ ними только издвались, потомъ стали хватать и внчать съ воровскими казаками. Митрополитъ молчалъ и скорбть: время его подвига было впереди.
Когда Стенька протрезвился, то увидлъ, что потерялъ дорогое время и сталъ спшно собираться на верховые города. Двсти судовъ, нагруженныхъ добычей, едва могли поднять атамана съ его воинствомъ, помимо того, 2 тысячи конныхъ пошли берегомъ. Саратовъ, Самара, были взяты, атаманъ подступилъ къ Симбирску, гд сидлъ воеводой окольничій Иванъ Богдановичъ Милославскій. Собственно городъ, или кремль, стоявшій на гор, былъ снабженъ пушками и защищаемъ стрльцами, вокругъ города тянулся посадъ, окруженный стною и рвомъ, тутъ же въ посад находился острогъ.
На помощь Симбирску подосплъ изъ Казани, съ небольшимъ коннымъ отрядомъ, князь Юрій Никитичъ Борятинскій. Цлый день бились измнники съ ратными людьми и не могли взять верха. Тогда Стенька подослалъ во время битвы переметчиковъ и овладлъ городскимъ острогомъ при помощи измнниковъ. Борятинскій отошелъ къ Тетюшамъ, чтобы подкрпить себя пхотой, а казачій подступили къ городу. Они насыпали высокій земляной валъ, втащили пушки и отсюда перекидывали въ городъ горящія головешки, сло, солому, туры, начиненные порохомъ или смолой — всякую всячину, лишь бы только поджечь. Однако, бдительный воевода тушилъ вс пожары: его городокъ стоялъ невредимъ. Четыре раза казаки ходили на приступъ — и тутъ ничего не взяли: ихъ отбили. Такъ прошелъ цлый мсяцъ. На Покровъ Стенька снялъ свой станъ: онъ прослышалъ о приближеніи Борятинскаго. Въ двухъ верстахъ отъ Симбирска, на р. Свіяг, атаманъ схватился со старымъ знакомымъ: ‘люди въ людяхъ мшались, и стрльба на об стороны, ружейная и пушечная, была въ притинъ’. Упорно дрались казаки, самъ Стенька не щадилъ себя: его хватили по голов саблей, прострлили ему ногу, одинъ смлый алатырецъ, по имени Семенъ Степановъ, уже повалилъ его на землю, но самъ былъ убитъ. Мятежники понесли жестокое пораженіе, они покинули 4 пушки, знамена, литавры. Чародйство Стеньки сразу пропало: онъ потерялъ въ одинъ день свою силу, свою власть. Разбитый атаманъ уврялъ самарцевъ, что у него на Свіяг перестали стрлять пушки. Ему не поврили и въ городъ не пустили, саратовцы сдлали то же самое. Тогда Стенька кинулся на Донъ, гд съ небольшою кучкою самыхъ надежныхъ друзей укрпился въ Кагальицкомъ городк. Однако врные казаки не дали имъ долго засидться: городокъ сожгли и всхъ злодевъ забрали живьемъ. Стеньку, его брата Фролку привезли въ Черкаскъ, а съ прочими расправились на мст. Пока шли сборы въ Москву, разбойничьяго атамана держали въ церковномъ притвор, на цпи, нарочито освященной, изъ опасенія, чтобы онъ тайно не ушелъ. Эта цпь хранится до сихъ поръ. Въ конц апрля самъ войсковой атаманъ повезъ удалыхъ братьевъ въ Москву, въ томъ же обоз были отправлены къ великому Государю три драгоцнныхъ персидскихъ аргамака да три затканныхъ золотомъ ковра, отобранныхъ у Стеньки.
Уже давно разбойничій атаманъ сложилъ свою буйную голову на плах, а воеводы все еще ходили съ летучими отрядами, водворяя въ русской земл чиноначаліе и порядокъ, нарушенный воровскими шайками, которыя разбрелись изъ-подъ Симбирска. Между Окой и Волгой многія села были разорны или выжжены, на дорогахъ и въ домахъ грабили, убивали, награбленное добро тотчасъ проникали. Казачество вскружило головы, темные люди думали, что вольный казакъ живетъ безъ заботъ, безъ печали, знай себ гуляетъ, да денежки пропиваетъ. Конецъ этой страшной смутъ былъ положенъ въ Астрахани.
Выражаясь на верхніе города, Стенька оставилъ здсь вмсто себя Ваську Уса. Вскор посл его отъзда митрополитъ Іосифъ получилъ царскую грамоту, увщавшую казаковъ принести повинную. Ударили въ большой колоколъ, и когда церковь наполнилась, митрополитъ приказалъ ключарю прочесть государеву грамоту. Въ это время подошли казаки съ астраханскими измнниками — тоже стали слушать. Только ключарь кончилъ и передалъ грамоту митрополиту, какъ бросились къ нему казаки и вырвали грамоту изъ рукъ. Не стерплъ митрополитъ такого безчинства: ‘Еретики, разбойники, клятвопреступники!’ загремлъ онъ. Въ отвтъ раздались крики, послышались угрозы, ругательства: ‘Чернецъ! Зналъ бы ты свою келію! Не хочешь ли подъ раскатъ? Посадить его въ мшокъ! Послать его въ заключеніе!’… На этотъ разъ тмъ дло и кончилось, казаки съ государевой грамотой отошли къ воровскому атаману. Такъ прошла зима подъ управленіемъ Стенькиныхъ сообщниковъ. Въ великую пятницу дали знать митрополиту, что юртовскіе татары, которые стоятъ за Волгой, привезли изъ Москвы новую грамоту. Митрополитъ самъ пошелъ на базаръ объявить казацкой старшин объ этой радости. Грамоту привезли прямо въ соборную церковь, гд митрополитъ ее распечаталъ въ присутствіи атамана. Когда же онъ началъ читать, казаки повернулись и ушли въ свой кругъ. Митрополитъ пошелъ за ними и, войдя въ кругъ, веллъ читать снова. Только что кончилось чтеніе, какъ казаки закричали. что эта грамота не подлинная, а сочинилъ ее митрополитъ, что по немъ давно уже тужитъ раскатъ… Митрополитъ возвысилъ свой голосъ: ‘Велно по грамот великаго Государя воровъ донскихъ перехватить и посадить ихъ тюрьму, а вамъ велно во всемъ вины свои принести: онъ, Государь-свтъ, милостивъ, вины вамъ отдастъ, вы то все положите на меня, что великій Государь васъ, окаянныхъ, ничмъ велитъ не тронуть’.— ‘Кого намъ хватать и сажать въ тюрьмы? Возьмите его, митрополита, и посадите въ тюрьму!’ кричали казаки въ бшенств, наступая на святителя. Какой-то злодй добавилъ: ‘Счастье твое, что пристигла святая недля, а то мы бы дали теб память!’ — Съ той поры измнники ожесточились и тайно помышляли извести митрополита, который съ крестомъ въ одной, съ царской грамотой въ другой рук, казался имъ опасенъ: своимъ сильнымъ словомъ онъ могъ отвернуть отъ нихъ астраханцевъ, а тогда воровское дло погибло. Какъ бы въ отвтъ ли свой злодйскій умыселъ, казаки получили отъ едька Шелудяка, изъ-подъ Царицына, грамотку, въ которой старый воръ совтовалъ поскоре раздлаться съ митрополитомъ.
11-го мая архипастырь совершалъ проскомидію, когда воры пришли звать его въ кругъ. Онъ облачился, взялъ крестъ и, въ сопровожденіи духовенства, вступилъ въ кругъ, посреди котораго стоялъ съ булавой Васька Усъ.— ‘Зачмъ вы меня призвали, воры и клятвопреступники?’ По приказу атамана выступилъ казакъ, привезшій грамоту: ‘Присланъ я отъ войска съ рчами, что ты воровски переписываешься съ Терекомъ и Дономъ, и по твоему письму Терекъ и Донъ отъ насъ отложились!’ — ‘Я съ ними не переписывался, — сказалъ святитель, а хотя бы и переписывался, такъ, вдь, это не съ Крымомъ и не съ Литвою, я и вамъ говорю, чтобы и вы отъ воровства отстали и великому Государю вины свои принесли’.— Отвтъ этотъ сильно не понравился, крутъ Зашумлъ. самые дерзкіе выскакивали, чтобы сорвать съ митрополита облаченіе. Тогда вырвался изъ толпы донской казакъ Миронъ: ‘Что вы, братцы, — закричалъ онъ, на такой великій санъ хотите руки поднять?’ — Звремъ заревлъ казакъ Грузникинъ, схватилъ Мирона за волосы, другіе стали его колотить и, вытащивъ за кругъ, убили на смерть, Однако, посл этого никто не дерзнулъ коснуться священныхъ одеждъ. Митрополитъ самъ снялъ митру, панагію и вмст съ крестомъ передалъ священникамъ: ‘Приходитъ часъ мой! — сказалъ онъ, прискорбна была душа моя даже до смерти, днесь… Протодьяконъ едоръ, разоблачай!’ Протодьяконъ въ ужас снялъ омофоръ, потомъ саккосъ. Тутъ казаки выбили изъ круга духовенство съ крикомъ: ‘Намъ до васъ дла нтъ!’ и повели святителя на пытку. Палачъ снялъ съ него рясу, связалъ руки, ноги и, продвъ между ними бревно, положилъ его на огонь.— ‘Скажи свое воровство, какъ ты переписывался?’ — Митрополитъ, чтобы пересилить страданія, громко читалъ молитву. Спросили о казн. Іосифъ объявилъ, что у него полтораста рублей, а поклажи лтъ ничьей.— Обнаженнаго, изувченнаго страдальца одли въ суконную ряску и повлекли на раскатъ. Проходя мимо убитаго Мирона, митрополитъ оснилъ его крестомъ и поклонился. Взвели на раскатъ, положили и покатили къ обрыву… Тутъ работали самые отчаянные воры, съ Алешкою Грузникинымъ, большая же часть казаковъ, съ Васькой Усомъ, стояла внизу, подъ раскатомъ, въ страх ожидая конца. Когда тло святителя ударилось объ землю, казакамъ послышался стукъ. Они обомлли и долго стояли, опустивши головы. Страшное дло легло у нихъ тяжелымъ камнемъ на сердце.
Прошло полгода. По мосту, наведенному на р. Кутум, двигались Государевы полки. Впереди шли священники съ молебнымъ пніемъ и несли икону Богородицы ‘Живоносный источникъ въ чудесхъ’, данную боярину Милославскому при отпуск его Государемъ, по обычаю. Астраханцы вышли навстрчу. Завидя икону, они пали на землю и завопили, чтобы Государь отдалъ имъ вины, какъ милосердый Богъ гршниковъ прощаетъ.— ‘Вины всмъ отданы, отвчалъ кротко бояринъ, и вы Государской милостью уволены’.— Воевода прямо отправился въ соборъ къ молебну, съ иконы веллъ списать новую и оставить въ собор на память будущимъ родамъ.
Въ конц того же лта, когда казнили Стеньку, войсковой атаманъ Корнило Яковлевъ вернулся изъ Москвы съ царскимъ стольникомъ, который везъ казакамъ Государеву грамоту, хлбный и пушечный запасы, и денежное жалованье.
Казаки встртила пословъ за 5 верстъ отъ Черкаска съ честью, съ великою радостью, потому что отъ неурожая и бывшей смуты совсмъ обнищали. Когда по обычаю собрался кругъ, царскій стольникъ объявилъ, что атаманъ Корнило Яковлевъ и Михайло Самаренинъ дали въ Москв за все великое войско общаніе присягнуть на врность Государю. Молодью казаки не сразу согласились: ‘Зачмъ намъ присягать? говорили они: мы и такъ врны великому Государю’. Три раза собирался кругъ, только по третьему приговорили: ‘Даемъ великому Государю общаніе учинить передъ святымъ евангеліемъ, цлымъ войскомъ, а кто изъ насъ на общаніе не пойдетъ, того казнить смертью по воинскому уставу нашему и ограбить его животы’.— 29-го августа 1671 года отецъ Боголпъ привелъ къ присяг атамановъ и прочихъ казаковъ по чиновной книгъ передъ стольникомъ и дьякомъ. Съ этого времени казаки присягали каждому новому Государю, вступавшему на россійскій престолъ, съ той же поры донцы считаются не доброхотными союзниками, а врнымъ царскимъ войскомъ, готовымъ тотчасъ выступить, куда Государь укажетъ.
Годъ отъ году самовольные поиски казаковъ становятся все рже да рже, и хотя они еще ‘охотятся’ въ одиночку по берегамъ Кумы и Кубани, хотя они навщаютъ по старой памяти крымскіе улусы, но такія прогулки уже не доставляютъ прежнихъ выгодъ и привлекаютъ лишь немногихъ удальцовъ-богатырей, съ присоединеніемъ же Крыма, съ заселеніемъ Кубани — и вовсе прекращаются. Населеніе Дона поневол ищетъ хлба въ своей же земл, а земля тамъ щедро награждаетъ трудъ земледльца. И вотъ, гд прежде раздавался лишь призывный кликъ къ оружію, гд шумли казачьи круга, гд носились конные пикеты или заставы, — тамъ заколыхалась золотистая пшеница, зашумла рожь высокая, поникло къ земл густыми метелками проса. Берега тихаго Дона, оглашаемые въ старину богатырскими пснями, стали обростать густыми виноградниками. Казаки начали сять и молотить хлбъ, собирать виноградъ, давить вино, ловить рыбу, солить икру и балыка. Однако же земледліе и мирные промыслы не ослабили воинскаго духа. Участвуя почти во всхъ войнахъ своего общаго отечества, донцы сохранили прирожденную имъ удаль и лихость въ назд, чуткость уха, зоркость глаза. На остановкахъ ли, во время передвиженій ли, донцы служили нашей арміи передовой стражей, они первые открывали непріятеля, встрчали его боемъ, въ случа побды наносили бгущему послдній ударъ, а въ случа отступленія принимали вс удары на себя. Величайшій изъ полководцевъ, царь Петръ Великій, неоднократно похвалялъ, даже награждалъ донцовъ за ихъ трудную и радтельную службу. Свой первый подвигъ, еще юношей, царь совершилъ на казачьей чайк, окруженный казачьей дружиной.
Въ март 1695 г. въ войск Донскомъ была получена царская грамота: ‘Мы, великіе Государи, указали быть на нашей служб, на Дону, генералу нашему Петру Гордону съ солдатскими и стрлецкими полками, собираться имъ въ Тамбов и итти съ Тамбова на Хоперъ, съ Хопра на Донъ въ Черкасскій. И теб, войсковому атаману, Флору Минаеву, и всему войску Донскому, съ тми ратными людьми промышлять надъ непріятелями. Постараться бы вамъ, атаманамъ и казакамъ, чтобы о приход нашихъ ратныхъ людей на Домъ азовцы прежде времени не узнали. Пусть указъ этотъ останется въ тайн, чтобы кром тебя, атамана, и старшинъ, никто не зналъ’.— Войска пришли въ пол, а вслдъ за ними прибылъ самъ Государь и немедленно двинулся подъ Азовъ. Однако въ ту пору удалось лишь взять Каланчевскія башни, ненавистныя казакамъ, да построить противъ Азова новую, Сергіевскую крпость, — съ тмъ и отошли, Въ слдующемъ году спустили изъ Воронежа, подъ надзоромъ царя, первую русскую флотилію. изъ 23 галеръ, нсколькихъ брандеровъ и двухъ кораблей, въ это же время Гордомъ обложилъ крпость съ 60 тыс. войскомъ. По прізд въ Черкаскъ Государь узналъ о присутствіи турецкаго флота и приказалъ своимъ галерамъ выйти въ море. Такъ какъ по мелководью галеры по могли пройти въ устьяхъ Дона, царь переслъ на мелкую казачью лодку и, въ сопровожденіи сотни такихъ же чаекъ, вышелъ навстрчу туркамъ.
Нападеніе удалось. Здсь казаки въ первый разъ въ виду Государя показали свое искусство въ морскомъ дл, они взяли 2 турецкихъ корабля и большую добычу: 50 т. червонцовъ, 70 пушекъ, 80 бочекъ пороху, много разнаго оружія. воинскій снарядъ поступилъ въ казну, а вс деньги, сукна и прочую добычу получили казаки. Итакъ первой своей побдой русскій флотъ обязанъ участію казаковъ. Мало того: подъ Азовомъ Царь окончательно убдился, что только морскія силы могутъ дать перевсъ въ борьб съ Турціей. Упорные въ защит крпостей, турки робли на мор, что казакамъ было на руку. Если имъ случалось окружить своими лодками корабль съ высокими бортами, на которые трудно взлзать, одни рубили ихъ топорами, чтобы ворваться внутрь, другіе въ это время стрляли вверхъ или кидали ручныя гранаты. Т же отважные мореходы, въ числ пяти тысячъ, подъ предводительствомъ Флора Минаева, участвовали въ осад и приступахъ къ Азову. Не смотря на присутствіе иностранныхъ инженеровъ и артилеристовъ, которые руководили осадными работами, турки защищали свою крпость съ обычнымъ имъ мужествомъ, крымскіе татары, стоявшіе за Кагальникомъ, тревожили осажденныхъ въ ихъ лагер, не давали имъ покоя на днемъ, ни ночью. А тутъ, ко всмъ невзгодамъ, дожди заливали траншеи, смывали земляныя насыпи — туго шла осада, пока 1 1/2 тыс. казаковъ, донскихъ и малороссійскихъ, не ворвались самовольно въ крпость и не заняли двухъ бастіоновъ. Тогда турки, не ожидая штурма, сдали крпость, а черезъ 3 дня сдался и Лютикъ, маленькая крпостца, вооруженная 30-ю пушками: она защищала самый сверный рукавъ Дона. Пребываніе русскаго царя въ Черкаск и совмстное дйствіе казаковъ подъ Азовомъ надолго остались въ памяти донцовъ, сложилась псня, гд весь Донъ призывается стать на недруга, потому-де:
‘Самъ сизый орелъ пробуждается,
‘Самъ Петръ Царь поднимается,
‘Со своими князьями, съ боярами,
‘Со своими Донцами,
‘Со своими Запорожцами’.
Скоро казакамъ довелось сослужить боле важную службу. Въ самый разгаръ Шведской войны пріхали въ Черкаскъ астраханскіе люди съ какими-то письмами. Атаманъ на тотъ же день собралъ кругъ. Когда дьякъ сталь читать эти письма, то оказалось, что астраханцы замышляютъ бунтъ и просятъ войско донское стать вмст съ ними за вру христіанскую, прислать имъ вспоможеніе. Астраханцы жаловались, будто ихъ отлучаютъ отъ церкви, заставляютъ брить бороды, носить нмецкое платье, поклоняться кумирамъ, будто ихъ обложили выше мры пошлинами и гоняютъ на тяжкія работы. Выслушавъ эти жалобы, кругъ единогласно постановилъ: ‘къ такому злому длу не приставать, великому Государю служить врно и неизмнно, а за измнниковъ никогда не стоить’. Тутъ же приговорили: лазутчиковъ, вмст съ ‘прелестными’ письмами, немедля отправить въ Москву. И во вс городки были посланы войсковыя грамоты ‘съ жестокимъ смертнымъ страхомъ’, чтобы казаки тхъ городковъ къ астраханскимъ или другимъ ворамъ не приставали. Посл напутственнаго молебна, атаманъ Максимъ Фроловъ съ 2 т. конныхъ выступилъ подъ Астрахань, прочіе городки должны были вырядить которые половину, которые пятую часть, при чемъ доброконнымъ вызжать на коняхъ, а безконнымъ плыть на судахъ. Боле 10 т. казаковъ собралось тогда подъ Царицинымъ. Астраханскіе стрльцы надялись взять этотъ городъ приступомъ, но казаки ихъ отбили. Мало того, казаки въ самомъ город разыскивали соумышленниковъ и предавали ихъ казни. По усмиреніи фельдмаршаломъ Шереметевымъ астраханскаго бунта, Государь щедро наградилъ войско Донское. Въ особой грамот царь писалъ: ‘За такую врную службу послать къ вамъ, атаманомъ и казакамъ, кром обыкновеннаго годоваго жалованья, 20 тысячъ рублей и особо бывшимъ въ Царицын казакамъ 1,869 руб. Для предбудущихъ же лтъ, въ память врной службы всего войска Донскаго, пожаловали мы атамановъ и казаковъ честными и знатными войсковыми клейнодами: войсковымъ атаманамъ, въ знакъ ихъ управленія, серебряный вызолоченый перначъ съ каменьями, бунчукъ съ яблоками, съ доскою и съ трубою вызолочеными, знамя большое, писаное на камк золотомъ. На тхъ воинскихъ клейнодахъ подписано, что пожалованы донскіе казаки за службу ихъ, въ вчную и несмертельную память потомкамъ ихъ. Въ добавленіе къ этимъ клейнодамъ указали мы послать атаманамъ и казакамъ шесть знаменъ камчатныхъ, станичныхъ, писаныхъ золотомъ и серебромъ’.— Будучи потомъ въ Москв, казаки похвалялись, что они пожалованы и взысканы великимъ Государемъ передъ другими народами, потому къ нимъ по присланію царскаго указа о бород и плать. Носятъ они платье по древнему обычаю, какое кому нравится, нмецкаго же платья никто изъ казаковъ не носитъ, да и охоты къ нему не имютъ. Ну, а если будетъ на то государево соизволеніе, то они, казаки, его вол противиться не станутъ’…
Однако, своею радтельной службой донцы нажили себ враговъ въ своей же собратіи, враговъ ненавистныхъ, злопамятныхъ, пуще чмъ татары или турки. Нужно сказать, что между низовыми и верховыми казаками рано стала обозначаться рознь въ правахъ, образ жизни и привычкахъ. Низовые считали себя выше верховцовъ. Живя вблизи Черкаска, они во всемъ давали моду, бывали въ Москв, видали прізжихъ купцовъ и промышленниковъ, привыкли къ роскоши и баловству, тогда какъ дальніе городки жили, прежнею суровою жизнію, чтили свято старину и добывали хлбъ тяжелымъ трудомъ пахаря, низовцамъ онъ доставался гораздо легче, путемъ промысла или торговли. И по наружному виду они различаются: низовцы красиве, одваются щеголевато, дома у нихъ красиве и убранство нарядне, живутъ боле по городскому обычаю, часто другъ друга навщаютъ и любятъ угощаться. Зато верховцы боле домовиты и запасливы, что всегда возбуждало зависть въ низовцахъ. По такимъ-то причинамъ, ревнители старины и поборники древняго благочестія, покидавшіе Русь, находили себ надежное убжище въ верхнихъ городкахъ по Хопру, Медвдиц, на Бузулук и Донц. Когда вышелъ царскій указъ, чтобы казакамъ ‘чинить надъ ними промыселъ’, раскольники оттуда бжали какъ въ одиночку, такъ и цлыми ватагами.
Главный заводчикъ смуты, Некрасовъ, одинъ вывелъ 600 семей и поселилъ ихъ на Таманскомъ полуостров, въ 30 верстахъ отъ моря, гд они уже нашли своихъ единоврцевъ, бжавшихъ сюда раньше. Многіе перешли на рчку Куку и передались крымскому хану. Если попадалъ въ ихъ руки гулебщикъ съ Дона, они безъ жалости его убивали или топили. При защит Азова некрасовцы служили туркамъ вмсто лазутчиковъ. Проберутся, бывало, въ русскій лагерь и высмотрятъ глубину окоповъ, расположеніе царскихъ войскъ, или подслушаютъ. секретное распоряженіе. По сдач крпости, между ними нашлись такіе, которые совсмъ не туречились — ‘охреянами’ назывались у казаковъ: ихъ казнили въ Черкасскомъ городк всенародно. Еще пуще озлобились некрасовцы и стали проводниками закубанскихъ татаръ, они водили неврныхъ на русскія украины, на казачьи городки, жгли, грабили, хватали въ полонъ, и казаки, занятые службой въ дальнихъ концахъ русскаго царства, долго не могла справиться съ этимъ ожесточеннымъ врагомъ своей вры. Одно время измнники замышляли вмст съ горскими народами согнать казаковъ съ ихъ роднаго Дона, разорить Черкаскъ, пожечь вс городки и, населивши опустлую землю татарами, передаться турецкому султану. Хотя у нихъ на этомъ не вышло согласія, однако, бывали несчастные годы, когда по 2 1/2 тысячи казаковъ томились въ невол, въ закубанской сторонъ. Однажды прошелъ по Дону слухъ о сборахъ некрасовцовъ: говорили, что Некрасовъ поднимаетъ татарскую силу въ 5 тыс., чтобы итти подъ турка. Казаки этой басн не поврили. По верховымъ и низовымъ городкамъ была разослана ‘опасная’ грамота, ‘чтобы вс казаки держали ружья въ чистомъ, кормили лошадей и были въ готовности въ одинъ часъ выступить въ походъ, чтобы крпили городки, не выходили и не вызжали въ поле безъ оружія’. Въ каждомъ городк прочитывали на сбор грамоту и, снявши съ нея копію, посылали дальше безъ задержанія. Еще не успла опасная грамота обойти вс городки, какъ казачііі разъздъ, высланный въ кубанскую сторону, напалъ на татарскія сакмы. Населеніе было въ ту пору на лтнихъ работахъ. Почетные старики, схвативши знамена, выхали съ ними сзывать народъ въ осаду. Завидя знамя, старъ и младъ, жены и малые ребята спшили въ городки, сносили свое имущество въ церковныя ограды, подъ защиту пушекъ. Въ тхъ же городкахъ, гд не было этой защиты, поднимали изъ церквей св. образа, творили крестные ходы, добро, которое получше, прятали въ землю. То былъ ‘всеобщій сполохъ’, какъ говорили въ старину. Между тмъ, наступила ночь. На гребн возл рчки Сала загорлся сначала одинъ маякъ, потомъ другой, третій, а черезъ нсколько минутъ запылала вся кубанская сторона: горла солома, хворостъ, смоляныя бочки. Давно ужъ этого не бывало, чтобы вс маяки пылали, должно быть, татары поступали не иначе, какъ цлой ордой. Въ ожиданіи непріятеля, войсковой атаманъ стоялъ у Черкаска, а татары въ это время внезапно появились передъ Кумшацкою станицей, переплыли Донъ, выжгли городокъ и, разсыпавшись въ сосднихъ станицахъ, брали въ плнъ людей, отгоняли скотъ, хватали добычу, посл чего, такимъ же порядкомъ переплывши Донъ, скрылись въ свою сторону.
Но донцы никогда не прощали подобныхъ набговъ, они платили тою же монетою, и чмъ больше было выжжено городковъ, тмъ больше они истробляли татарскихъ кибитокъ. Въ 1737-мъ году атаманъ выступилъ на Кубаль съ сильнымъ отрядомъ изъ 9 1/2 тыс. конныхъ и 1 1/2 тыс. пшихъ казаковъ, съ пушками и малыми мортирками. На рчк Еи къ казакамъ присоединился калмыцкій ханъ Дондукъ-Омбо, дальше двинулись вмст. Впереди разстилалась чорная безотрадная степь, выжженая татарами, солнце накаливало голую землю все равно какъ камень, горячій воздухъ былъ пропитанъ гарью, люди изнывали отъ жажды, лошади падали отъ изнуренія. Вотъ, наконецъ, завидели казаки завтную Кубаиь, но изъ 10 т. подошло лишь 5 т. самыхъ доброконныхъ. Вмст съ калмыками она переплыли на лвый берегъ, напали на татарскіе улусы и разгромили боле тысячи кибитокъ, при чемъ нахватали столько же плнныхъ, 2 тыс. лошадей и 5 тыс. штукъ рогатаго скота. Изъ-подъ г. Темрюка казаки хотли-было двинуться кверху по рк, но здсь узнали, что всть объ ихъ набгъ уже разошлась между улусами, и что татары, забравши свои пожитки, скрылись въ горы, куда походному войску, за множествомъ воды и болотъ, никакъ не пробраться. ‘Учиня возможное непріятелю разореніе’, атаманъ Фроловъ вернулся во-свояси. И долго еще кубанская орда, подымая измнниками, повторяла свои воровскіе набги, пока до нея не добрался Суворовъ.
Обласканные и оцненные по заслугамъ донцы, сподвижники первыхъ походовъ царя Петра, служили съ такимъ же радніемъ его дочерямъ, внукамъ и правнукамъ. Въ Семилтней войн, гд наши вмст съ австрійцами бились противъ пруссаковъ, казаки явились дорогими, желанными сподвижниками войскъ регулярныхъ. Правила и наставленія великаго учителя, царя-полководца, стали въ ту пору забываться, воинскій духъ ослаблъ. Хотя русскія войска сохраняли присущую имъ храбрость вмст съ упорствомъ въ бою, но сдлались неповоротливы, малоподвижны, къ большимъ переходамъ неспособны. Для того, чтобы перестроиться въ боевой порядокъ, требовалось не мене сутокъ, и посл того уже боялись сдвинуться съ мста, боялись перепутаться. Конница выстраивалась также мшкотно, она стала надяться больше на ружье, чмъ на саблю, кирасиры иначе по ходили въ атаку, какъ рысью. Переходы въ 20 верстъ считались тогда уже большими, потому что движеніе войскъ затруднялось многочисленной и тяжелой артиллеріей, множествомъ повозокъ и экипажей, слдовавшихъ сзади. Развдки о непріятельскихъ силахъ не считали особенно нужными, почему сторожевая служба исполнялась плохо. А, между тмъ, прусскій король былъ противникъ опасный, его войска явились на поле битвы хорошо обученныя, прусская армія быстро исполняла вс передвиженія, легко переходила изъ походнаго порядка въ боевой, изъ боеваго въ походный, ходила шибко, съ небольшимъ обозомъ. Король смло проходилъ страну, залитую тремя непріятельскими арміями. Онъ не боялся, что ему ударятъ во флангъ или тылъ. Бывали случая, что онъ двигался съ войсками на разстояніи пушечнаго выстрла отъ австрійцевъ, и это сходило ему даромъ.
Въ Семилтней войн донцовъ перебывало 15 тыс., но въ начал кампаніи ихъ было меньше, только 9 т. На поляхъ далекой и невдомой имъ Германіи, донцы и явились тми же вольными сынами степей, не измнивъ ни своихъ ддовскихъ обычаевъ, ни воинскихъ сноровокъ, и много прошло времени, прежде чмъ непріятель распозналъ ихъ силу, сталъ къ нимъ приспособляться. По обыкновенію, казаки длились на сотни и полки, по 500 чел. въ каждомъ. Вызжали съ Дона о-двуколь, безъ всякихъ обозовъ. Своею необычайною подвижностью и юркостью казаки какъ бы возмщали недостатки всей остальной арміи. Они легко переносились съ мста на мсто, питались не изъ магазиновъ или повозокъ, а чмъ Богъ послалъ, служили арміи то авангардомъ, то арріергардомъ, и, кром охраненій, собирали для нея фуражъ, продовольствіе, замняли главнокомандующему и зрніе, и слухъ, потому что черезъ нихъ онъ получалъ самонужнйшія всти. Искусные въ наздахъ, осторожные на мостахъ, привычные къ труду, казаки брали верхъ надъ всми легкоконными полками. Даже прусскіе гусары боялись съ ними сшибаться, не имя чмъ отразить ударъ длинной пики или взмахъ турецкой сабли. Все это скоро подмтилъ въ донцахъ Суворовъ, который въ ту пору сталъ обозначаться, какъ будущій полководецъ. Его первые подвиги, еще въ чин подполковника, были совершены при участіи донцовъ, и съ тхъ поръ онъ почти не разстается съ ними. Донцы сопровождаютъ его въ Пруссіи, въ Польш, въ Турціи, на берегахъ Волги и Кубани, на поляхъ Италіи, въ горахъ Швейцаріи — везд, гд Суворовъ воевалъ, какъ самостоятельный начальникъ. Сидя на донскомъ кон и сопровождаемый донскимъ казакомъ который возилъ его длинный палашъ, Суворовъ совершилъ замчательные свои походы, одержалъ самыя блистательный побды, Суворовъ сроднился съ донцами, потому что самъ родился воиномъ — вотъ что ихъ связало на полвка.
Въ начал Семилтней войны боялись отпускать казаковъ далеко: ихъ назначали больше на пикеты, на развдки, посылали въ недальніе набги. Про донцовъ пустили дурную славу, что они немилосердно грабятъ мирное населеніе городовъ и деревень, но это обычный поклепъ на русскія поиски, которыя ничуть не хуже французовъ или нмцевъ. Одинъ нмецкій пасторъ видлъ какъ казаки вступали въ его родной городъ, и записалъ слдующее: ‘Нсколько тысячъ казаковъ и калмыковъ, съ длинными бородами, суровыми лицами, со своимъ необычайнымъ вооруженіемъ, проходили сегодня по нашимъ улицахъ. Видъ имютъ они страшный, но въ то же время величественный. Тихо они прошли черезъ весь городъ и размстились по деревнямъ, гд уже раньше имъ отвели квартиры’.— Вотъ и все: о грабежахъ ни слова.
Въ первый годъ кампаніи русскіе явились какъ бы съ тмъ, чтобы только показать свою силу: они разбили пруссаковъ и отошли къ границамъ. Это было въ 1757 г., а сраженіе, въ которомъ они остались побдителями, носитъ названіе по имени деревни, Гроссъ-Эгерндорфскаго. Пруссаки застали насъ тогда врасплохъ: батальоны еще устраивались къ битв, когда непріятель всми силами уже наступалъ. Въ одно время войска и строились, и отбивались. Правый флангъ и центръ вступила въ дло раньше, войска авангарда, стоявшія влв, были пока заняты перестрлкой. Но вотъ показались казаки подъ начальствомъ Серебрякова. Но спша, объхали они лежащее впереди болото, опустили пики и съ обычнымъ гикомъ понеслись на прусскую конницу: то были драгуны принца Браулшвейгскаго. Казалось, драгуны погибли. Не тутъ-то было: подскакавъ на ближнюю дистанцію, донцы остановились и повернули лошадей, драгуны тотчасъ за ними. Прусская конница, преслдуя по пятамъ казаковъ, неслась прямо въ пасть 15-ти совершенно готовыхъ къ бою батальоновъ, кром того, ее ждали 40 заряженныхъ полковыхъ пушокъ и полевая артиллерія большаго калибра. Наша пхота раздалась, пропустила казаковъ и только головной непріятельскій эскадронъ усплъ проскочить за фронтъ. Въ это время правофланговые полки уже успли зайти правымъ плечомъ, а батареи, повернувши пушки, дала картечный залпъ поперекъ скачущихъ эскадроновъ, что имло успхъ ‘наивожделннйшій’. Всадники, усидвшіе на коняхъ, бросились назадъ, проскочившіе же за фронтъ попали въ западню: т же казаки, вмст cъ драгунами, перебили ихъ всхъ до единаго. Тогда нашъ авангардъ двинулся всми силами впередъ, но пруссаки уже везд отступали… Такъ отличились донцы при первой же встрч съ прославленнымъ противникомъ. Когда русскія войска покидали Пруссію, казаки какъ пеленой приписывали ихъ отступленіе. Даже прусскіе гусары не могли провдать, какими путями мы уходимъ. Въ то же время донцы отбивали скотъ, необходимый для продовольствія, разузнавали, гд непріятели и все это продлывали чрезвычайно ловко, скрытно.
На третій годъ войны русскіе, приблизившись къ Одеру, подступили къ прусской крпости Кюстрину. Пока тянулась осада, наши захватили на Одер, верстъ 60 пониже крпости, важную переправу у городка Шведта, гд нашли три пушки, 2 т. четвертей хлба, разыскали часть королевской казны. Плнныхъ по обычаю допросили и на вопросъ: Не чинили ли казаки или калмыки какихъ-либо обидъ, т единогласно показали, что не только имъ самимъ ‘ни малйшаго озлобленія или суровости не показывали, но и жителямъ по деревнямъ никакихъ обидъ, ниже разоренія не причиняли, чмъ они, плнные, генерально довольны, и сію справедливость имъ отдаютъ’. Казаки были за то удостоены особымъ манифестомъ императрицы, которымъ она благодарила ихъ за добрую дисциплину. Обереженіе переправы и все теченіе рки до Кюстрина было поручено казакамъ. Не смотря на то, что съ часу на часъ ожидали изъ-за Одера прусскаго короля, донцы безбоязненно переплывали эту рку и хозяйничали на той сторон, какъ у себя дома. Въ самый праздникъ Преображенія походный атаманъ Краснощековъ, рыская за Одеромъ, захватилъ 17 т. рогатаго скота и полтораста лошадей, помимо того, казаки перехватила на рк 3 барки съ мукой и на этихъ же баркахъ доставили всю добычу подъ Кюстринъ.
Черезъ 2 недли Краснощековъ повторилъ набгъ, и на этотъ разъ изъ-подъ носа у пруссаковъ отбилъ 2 т. головъ скота да 2 1/2 сотни лошадей, вполн годныхъ для строя. Донцы же первые дали знать о приближеніи короля. Онъ спшилъ на выручку осажденной крпости, онъ шелъ съ намреніемъ истребить къ конецъ ‘орды’ казацкіе, дерзко попиравшіе его родную землю. Однако донцы, не вдая того, окружили прусскія колонны и провожали ихъ на марш степнымъ обычаемъ: наздничали, задирали, налетая въ одиночку, стрляли изъ пистолетовъ или просто кружились передъ фронтомъ. Пруссаки шли молча, не останавливаясь. Искусными маневрами король оттснилъ нашу армію въ уголъ, между двухъ рчекъ, и напалъ на нее съ ожесточеніемъ. Казалось, что русскіе приросли къ земл, пустили въ ней корни. Нсколько смлыхъ атакъ были отражены, но прусская пхота, поддержанная конницей, вновь устраивалась и вновь шла умирать на русскихъ штыкахъ. Покончивъ съ помощью своей многочисленной кавалеріи наше правое крыло, король въ середин дня началъ атаку лваго фланга. Тогда 27 русскихъ батальоновъ, примкнувъ штыки, бросились впередъ и произвели среди пруссаковъ ужасное кровопролитіе. Но къ нимъ на выручку опять неслась конница: 60 эскадроновъ сдвинули лвый нашъ флангъ. Боле семи часовъ дрались об арміи съ одинаковымъ ожесточеніемъ, наконецъ, он стали между собой подъ угломъ: свои и чужіе перемщались въ общей свалк. Громъ артиллеріи умолкъ, рубились на сабляхъ, кололись штыками, пока король не прекратилъ эту рзню и по отвелъ свое войско за полверсты назадъ. Нашимъ же некуда было отойти за неимніемъ мостовъ. Казаки во время боя не оставались праздны. Они ворвались въ деревню, прикрывавшую правый флангъ пруссаковъ, сожгли ее, обозъ, стоявшій подъ защитою крестьянъ, начисто ограбили на другой день об арміи, медленно передвигались, наблюдали другъ за другомъ. Густая цпь донцовъ прикрывала нашъ флангъ, а подъ ея прикрытіемъ была собрана батарея изъ пушекъ и гаубицъ. Вотъ развернулась стройными рядами многочисленная и прекрасная конница пруссаковъ. Еще нсколько минутъ — и они пошла рысью. Донцы раздались вправо и влво, очистили фронтъ артиллеріи, и та встртила такимъ смертоноснымъ огнемъ, что ‘непріятель пришелъ въ превеликое смятеніе, съ немалымъ урономъ онъ долженъ былъ ретироваться къ своей пхот’. Тогда, въ свою очередь, бросаются казаки и накрываютъ прусскую батарею въ 8 орудій, чмъ и закончилось кровавое побоище, получившее названіе по имени деревни Цорндорфъ. 10 т. труповъ свидтельствовали объ его упорств. Король считалъ себя побдителемъ.
Черезъ мсяцъ посл Цорндорфа корпусъ генерала Чернышова былъ направленъ къ столиц Пруссіи. 22 сентябри Тотлебенъ съ казаками уже былъ передъ воротами Берлина, по ихъ дважды отбили. Черезъ 4 дня подошли и наши, и пруссаки. Однако, сраженія по было. Простоявъ бивакомъ на берегу Шпре, прусская армія, въ числ 20 т., потянулась на Потсдамъ. Хотя дло было ночью, но казаки замтили это движеніе. Графъ Панинъ, при первомъ же натиск, истребилъ весь прусскій арріергардъ, при чемъ отбилъ тысячу плнныхъ и 2 орудія, а походный атаманъ Краснощековъ, пустившись во весь духъ въ погоню, нагналъ главныя силы и преслдовали ихъ подъ самыя пушки Потсдама. Между тмъ Берлинъ сдался, Чернышевъ забралъ королевскую казну, приказалъ истребить вс магазины, склады оружія, арсеналъ, пушечный и литейный заводы, — все, чмъ только могъ вредить нашъ неутомимый противникъ, — и самъ тоже отступилъ.
Подъ конецъ Семилтней войны прусскій король выдвинулъ особый десятитысячный корпусъ, собственно для того, чтобы истреблять наши магазины, мшать передвиженіямъ войскъ или затруднять осаду крпостей. И нашъ главнокомандующій составилъ летучій конный корпусъ, куда попалъ будущій генералиссимусъ Александръ Васильевичъ Суворовъ. Его ближайшими сподвижниками сдлались донцы, и непріятель скоро почувствовалъ ихъ частью всегда мткіе удары. Когда пруссаки двигались на выручку крпости Кольборга, Суворовъ съ сотней донцовъ переплылъ рку Нетцу, прошелъ въ одну ночь 45 верстъ и приблизился къ гор. Лалдсбергу, стоявшему на пути слдованія нмцевъ. ‘Городъ нашъ! Ура! Нападемъ!’ — ‘Тамъ прусскіе гусары!’ замтилъ ему проводникъ.— ‘Помилуй Богъ, какъ это хорошо: ихъ-то мы и ищемъ!’ Казаки понеслись къ воротамъ, но ворота оказались заперты. ‘Ломи ихъ!’ Ударили бревномъ разъ, другой — ворота разлетлись. Съ гикомъ и пальбой казаки ворвались въ городъ, часть гусаръ перебили, часть перехватали. Суворовъ въ это время уже скакалъ по мосту. ‘Одно ломи, другое жги!’ кричалъ онъ вслдъ едва за нимъ поспвавшей кучк донцовъ. Покончивъ дло, они скрылись. Пришли пруссаки — моста какъ не бывало. Пришлось собирать лодки, понтоны, на что времени ушло не мало, а на войн, извстно, каждый часъ дорогъ. При дальнйшемъ движеніи пруссаковъ Суворовъ тревожилъ ихъ фланги, портилъ пути, при случа отхватывалъ боковые или тыльные отряды. Не смотря на свой малый чинъ, онъ командовалъ въ ту пору тремя гусарскими и семью казачьими полками. Во всхъ случаяхъ онъ распоряжался какъ лихой кавалерійскій генералъ, и въ то же время былъ смтливъ и находчивъ, какъ простой наздникъ. Донцы не чаяли въ немъ души. Однажды Суворовъ возвращался къ своему отряду отъ главнокомандующаго, съ проводникомъ и двумя казаками. Всадники припоздали, наступившая ночь застигла ихъ въ лсу. Глухіе раскаты грома возвстили приближеніе грозы, небо заволокло тучами, дождь полилъ какъ изъ ведра. Проводникъ первымъ дломъ сбжалъ. Проплутавши сколько то времени, Суворовъ легъ подъ деревомъ, прикрылся шинелькой и вздремнулъ. На разсвт казаки замтили, что вдоль опушки стоитъ прусскій аванпостъ. — ‘Помилуй Богъ, какъ это хорошо!’ вскрикнулъ Суворовъ. Онъ приказалъ казакамъ сейчасъ же скрыться въ кусты, а самъ ползкомъ пробрался къ высокому дереву, что стояло на самой опушк, вскарабкался наверхъ, выглядлъ расположеніе непріятеля, счелъ его силы, а затмъ благополучію вернулся къ своимъ.— ‘Ну, подивились мы, глядя на васъ’, сказали донцы. — ‘Смлымъ Богъ владетъ’, отвтилъ Суворовъ, вскочивъ на коня. Шибкою рысью они пустились теперь напрямикъ и благополучно присоединились къ отряду. Перемнивъ наскоро блье, платье, Суворовъ тотчасъ построилъ войска къ бою. Посл жаркой схватки авангардъ летучаго корпуса былъ разбитъ, главныя силы шибко отступили. Побда всегда внчала пылкаго вождя и поднимала духъ въ его врныхъ сподвижникахъ.
Императрица Екатерина Вторая въ самомъ начал своего царствованія вступилась за нашихъ единоврцевъ въ королевств Польскомъ. Имъ худо тамъ жилось, и, когда самъ король принялъ сторону православныхъ, польскіе паны ополчились на своею государи, объявили его лишеннымъ престола. Конфедераты — такъ звали недовольныхъ — поклялись истребить русскихъ, съ чего и началась война. Франція, изъ зависти, впутала въ эту войну турокъ, такъ что въ одно время мы имли на рукахъ дв войны — одну въ Польш, другую на Дуна.
Воюя съ пруссаками, наши войска привыкли встрчать арміи многочисленныя, стройныя, здсь же, въ Польш, прежде чмъ встртиться съ противникомъ, приходилось подолгу его разыскивать. Конфедораты появлялись возл, ихъ многочисленные конные отряды проходили страну взадъ и впередъ, но какъ только выступало наше войско, они исчезали. Конфедераты скрывались въ лсахъ, гд пропадали надолго, безслдно, чтобы при первомъ удобномъ случа появиться у насъ въ тылу или на флангъ. Они находили защиту въ обширныхъ лсахъ своей родины, прикрывались теченіемъ ркъ или большими болотами, кром того, поляки возл встрчали доброжелателей и друзей, которые извщали ихъ о всхъ передвиженіяхъ русскихъ, о численности войскъ, состав отрядовъ и т. п. Даже разбитый непріятель успвалъ снова собраться гд-нибудь на другомъ конц Польши. Это было тмъ легче, что польская конница имла за собой добрую славу, ея всадники хороню владли оружіемъ. Воина превратилась въ набги, небольшія стычки. Въ такой войн казакамъ первое мсто: кому, какъ не казакамъ, выслдить, гд непріятель скрылся, въ какихъ онъ силахъ, куда намренъ двинуться! Кто лучше казаковъ могъ пробираться въ лсныхъ трущобахъ или черезъ топкія болота, переплывать рки, гнать разбитаго противника, въ конецъ его обезсилить?
Хотя между польскими вождями не было согласія, и каждый велъ воину, какъ ему казалось лучше, но это были люди знатнаго происхожденія, храбрые, въ военномъ дл искусные. Боле другихъ отличилъ себя Казимиръ Пулавскій. Кроткій и обходительный, Казиміръ Пулавскій становился страшенъ въ бою, когда крестилъ своей саблей или скакалъ породъ строемъ. Поляки, не знавшіе дисциплины, но умвшіе повиноваться, слушали его какъ дти. Соперникомъ Пулавскому явился Суворовъ. Суворова и Пулавскаго знала вся Польша. они также знали другъ друга и взаимно уважали. Мстопребываніемъ Суворова былъ г. Люблинъ, сильный своимъ замкомъ. Въ Люблин сходились вс главныя дороги въ кра, здсь Суворовъ собралъ артиллерію, устроилъ военные склады, магазины, вс сосдніе замки и укрпленія онъ занялъ своими войсками, и отсюда же, какъ соколъ, глядлъ на окрестности: едва гд-нибудь появлялась партія, какъ онъ на нее налеталъ, сокрушалъ, посл чего или снова возвращался въ свое гнздо, или съ такою же быстротою переносился на противоположный конецъ, гд показывалась другая банда. Враговъ онъ никогда не считалъ: нападалъ на противника вдвое, втрое, впятеро сильнйшаго. Его небольшая дружина, въ которой всегда находились донцы, готова была за нимъ въ огонь и воду. Это были безстрашные бойцы, сказочные богатыри. При всемъ томъ Суворовъ щадилъ врага побжденнаго, былъ къ нему милостивъ и справедливъ.
Богъ знаетъ, сколько бы времени продолжалась эта партизанская война, если бы на помощь полякамъ не явились французы. Король прислалъ къ нимъ одного полковника, по имени Дюмурье. Онъ согласилъ польскихъ вождей дйствовать единодушно, нанялъ цлый батальонъ бглыхъ нмецкихъ солдатъ, вооружилъ крестьянъ и, такимъ образомъ, составилъ пхоту, которой у поляковъ раньше не было. Съ новыми силами поляки начали дружное наступленіе. По весн 1771 года наши разбросанные отряды очистили передъ ними весь край до Вислы, и поляки, подвигаясь впередъ, укрпили, между прочимъ, монастырь Тынецъ, стоявшій на Висл, въ 4-хъ верстахъ отъ Кракова, и замокъ Ландскрону, въ Карпатскихъ горахъ. Суворовъ получилъ приказаніе итти къ Кракову. Онъ взялъ съ собою 5 ротъ пхоты, 5 эскадроновъ карабинеръ и полкъ казаковъ, что составляло 1,600 челов., при 8 пушкахъ: по пути къ нему присоединилось еще дв тысячи изъ другаго отряда. Суворовъ вошелъ въ Краковъ, когда Дюмурье только узналъ о его приближеніи. Въ деревняхъ конфедераты спокойно спали, лошади были разсдланы, а въ это время русскіе солдаты уже штурмовали крпкіе редуты, защищавшіе Тынецъ.
Дюмурье скакалъ, сломя голову, изъ одной деревни въ другую, скликая на битву пировавшихъ пановъ. Они поспшили къ Ландскрон, гд на гребн Карпатскихъ горъ заняли крпкую позицію. Лвый флангъ этой позиціи упирался въ замокъ, пушки котораго хорошо обстрливали и безъ того трудный подъемъ на высоты, центръ и правый флангъ были прикрыты двумя рощами, занятыми французскими егерями, съ двумя пушками, еще праве торчали обрывистыя неприступныя скалы. Поляки, кром выгодъ мстности, имли перевсъ и въ силахъ: на 400 чел. больше.
10 мая, на небольшихъ холмахъ, лежащихъ передъ непріятельской позиціей, появился Суворовъ. Орлинымъ окомъ окинулъ онъ расположеніе польскихъ отрядовъ и, не дожидая прибытія остальныхъ силъ, двинулъ казачій полкъ съ приказаніемъ атаковать центръ. Казаки понеслись вразсыпную. Дюмурьо, завидвъ эту нестройную толпу, запретилъ полякамъ стрлять. Онъ боялся, чтобы Суворовъ не отмнилъ свою безразсудную, какъ ему казалось, атаку. Поляки должны были атаковать нашихъ только тогда, когда они, уже разстроенные, появятся на гребн. Однако французъ ошибся. Казаки, взобравшись съ трудомъ на высоту, мигомъ устроились и, безъ всякаго приказанія, помчались лавой дальше, прямо на литовцевъ Оржевскаго и къ отряду Сапга. Вслдъ за ними уже скакалъ эскадронъ карабинеръ. Поляки сразу дали тылъ. Прискакалъ самъ Дюмурье, работалъ саблей храбрый Сапга, чтобы повернуть ихъ назадъ — ничто не помогало: она же сами убили Сапгу, а Оржевскій палъ на казачьихъ пикахъ. Тогда Дюмурье бросился къ гусарамъ. Т, вмсто атаки, выпалили изъ карабиновъ и ускакали. Въ это время подошли полки Астраханскій и С.-Петербургскій. Они выбили штыками стрлковъ, защищавшихъ рощу, и едва устроились, какъ были сами атакованы конницей Міончинскаго, стоявшаго также въ центр. Отважный полякъ врубился въ ряды гренадеръ, но его скоро ссадили съ сдла, а конница отхлынула прочь. Затмъ все обратилось въ бгство, одинъ Валевскій, занимавшій лвый флангъ позиціи, отошелъ въ порядк къ замку. Наши казаки, разсыпавшись по высотамъ, гоняли бглецовъ какъ зайцевъ. Сраженіе, на которое возлагалось столько надеждъ, продолжалось всего полчаса, поляки потеряли 500 убитыхъ, двухъ маршалковъ, бросили 2 пушки. Вскор посл этого дла Дюмурье ихъ покинулъ. Вернувшись во Францію, онъ подалъ королю совтъ отказаться вовсе отъ поляковъ: не посылать имъ ни денегъ, ни оружія, не жертвовать напрасно французской кровью.— Изъ-подъ Ландскроны Суворовъ погнался за Пулавскимъ, который, не участвуя въ битв, надялся теперь пробраться въ Литву. Суворовъ разбилъ его подъ Замостьемъ и погналъ казаками дальше, къ Люблину. Безъ артиллеріи, съ остатками разбитаго отряда, Пулавскій видлъ, что ему далеко не уйти, и придумалъ такой маневръ: онъ оставилъ противъ русскихъ арріергарды, а самъ повернулъ вправо, обошелъ Суворова и, выйдя у него въ тылу, поспшилъ къ Ландскромъ. Суворовъ похвалилъ искусство партизана, даже послалъ ему на память небольшую фарфоровую табакерку. Въ ту пору нашъ отрядъ прошелъ въ 17 сутокъ 700 верстъ безпрестаннымъ боемъ: на двое сутокъ приходился одинъ бой.— ‘Это еще ничего, говорилъ Суворовъ, римляне двинулись шибче!’
Какъ уже раньше было сказано, Россія вела одновременно’ дв войны: съ Польшей и Турціей. Въ то время, какъ 22 т. казаковъ бились за Дунаемъ съ турками и крымцами, нсколько полковъ находились на Кубани, а вс остальные, еще способные къ служб, должны были охранить верховые городки отъ пугачевскихъ шаекъ. Конецъ 1773 и начало 1774 годовъ были самими тяжкими для донцовъ. Домъ въ ту пору обезлюдлъ: въ опустлыхъ станицахъ бродили лишь древніе старцы, да охали израненные въ бояхъ казаки, многочисленные табунфы лошадей паслись подъ присмотромъ малолтокъ. Некому было ни косить, ни пахать. Сиротливо глядли поля, гд травы усыхали отъ зноя, а густые посвы безжалостно топтали кони и скотъ.
Нкогда смертельная борьба съ кубанскими татарами, какъ будто, притихла. Рже и рже они нападали на казачьи городки, если и случались схватки, то въ глубин задонскихъ степей — на ркахъ Маныч, Кагальинк, Еи и другихъ, да и то въ рдкость. Съ этой стороны казакамъ полегчало, какъ вдругъ появились у нихъ по сосдству непрошеные гости. Въ разгаръ турецкой войны 4 ногайскія орды, кочевавшія въ Бессарабіи, присягнули на подданство русской держав. Ихъ поселили на правой сторон Кубани, и сидли он смирно, пока крымскій хамъ Девлетъ-Гирей не сталъ ихъ возмущать. По его наущенію три ногайскія орды вызвались итти на Домъ разорять беззащитные городки, а одна, именно Джамбулацкая, не согласилась, осталась намъ врной. Тогда хамъ выслалъ противъ нея своего намстника, калгу, а вслдъ за нимъ двинулся изъ Тамани и самъ, со всею ордой.
Стоявшіе въ Джамбулацкой орд полковники Бухвостовъ и Ларіоновъ, — одинъ съ гусарами, другой съ казаками — бросились навстрчу калг и разнесли его скопище посл схватки на p. Еи. Ханъ остановился, сталъ выжидать случай. Вскор посл того узнаетъ они что съ рчки Калалы долженъ выступить большой транспортъ, подъ прикрытіемъ лишь двухъ донскихъ полковъ — Платова и того же Ларіонова. Ханъ призвалъ на помощь некрасовцевъ, пригласилъ многихъ городскихъ князей, такъ что силы его почти удвоились. Онъ расположилъ ихъ въ скрытомъ мст, возл дороги.
Медленно поднимался съ ночлега большой транспортъ, состоявшій изъ множества повозокъ и арбъ. Тутъ находились и больные, перевозился казенный провіантъ, имущество переселенцевъ, ногайцы, пользуясь прикрытіемъ, перегоняли тысячи овецъ, верблюдовъ. Уже кавказское солнце начинало припекать, облако густой пыли скрывало переднія повозки, ушедшія впередъ. Казачьи разъзды шныряли по степи, зорко глядли въ даль и въ то же время осматривали каждый кустикъ, попутный овражекъ. Вдругъ, они натыкаются на цлую орду, скрытую въ глубокихъ балкахъ р. Калалы. Первой думкой казаковъ было спасать свои души, но Платовъ ихъ сдержалъ. Онъ надялся устоять, пока не подадутъ помощи. Будущій атаманъ казачьяго войска не растерялся, приказывалъ дльно, толково, внушительно. Казаки живо построили таборъ, навалили на земляной валъ кулей и сли въ осаду, а въ то же время двое самыхъ доброконныхъ были вызваны оповстить Бухвостова. Перекрестились они и стрлой вынеслись изъ табора, но на глазахъ казаковъ одинъ свалился, сраженный мткой пулей, другой скрылся въ пыли. Было 8 ч. утра, когда татары и горскіе князьки облегли со всхъ сторонъ неподвижный таборъ. Вотъ развернулось большое ханское знамя, и орда привтствовала его оглушающимъ крикомъ. Отъ одного этого крика могла застынуть въ жилахъ кровь. Испуганные зврьки запрятались въ свои норки, встрепенулись степныя птицы, замолкли вверху жаворонки. По ханскому знаку загрохоталъ большой барабанъ, татары, ли половину спшившись, пошли ли приступъ. Между цвтными куртками и блыми чалмами красовались въ бранныхъ доспхахъ рыцарей князья Кабарды, окруженный конными толпами послушныхъ джигитовъ. Лихіе наздники выносились впередъ, гарцовали, спускали стрлы и снова скрывались, ихъ смняли другіе, боле смлые, которые кружились у самыхъ окоповъ. Таборъ молчалъ, какъ могила. И только, когда заблли оскаленные зубы крымскихъ разбойниковъ, раздался первый дружный залпъ изъ пушокъ. Заметались ордынцы, многіе въ испуг повернули назадъ, другіе съ остервенніемъ лзли впередъ, князья Кабарды пришпорили коней, Казаки, еще мало выдержавши, выпалили изъ ружей, посл чего схватились за пистолеты. Они били на выборъ: ни одна пуля не пропала даромъ. Самые отважные уже стояли на валу, и, кружа саблями, кричали: ‘Вотъ неврные! истребимъ же ихъ, храбрые джигиты!’ — Она напрасно взывали: все остальное воинство удирало въ степь. Переколовши храбрецовъ, защитники свободно вздохнули, но но надолго. Опять забилъ барабанъ, опять татары собрались и повалили на приступъ. Семь разъ они ходили и семь разъ возвращались, съ угрозами, съ проклятіями. Многіе не только побывали на валахъ, но успвали врубиться между повозокъ, гд прокладывали путь своими кривыми и острыми какъ бритва саблями. Тогда, покинувъ на валахъ ружья, казаки брались за пики и травили этихъ ‘батырей’, какъ зврей по клткамъ. Вокругъ земляного вала самъ собой выросъ другой валъ, живой, гд люди и кони, перемшавшись, копошились, ерзали, издавали крики, раздиравшіе душу. Но и казаки ослабли. не хватало больше мочи: уже сабли притупились, руки опускались. Находило раздумье: не лучше ли сдаться? Раньше ли, позже ли, а татары осилятъ, потому ихъ видимо-невидимо! Только будущій атаманъ хранилъ надежду и не терялъ. обычной бодрости. Обходя казаковъ, онъ повторялъ: ‘Понадйтесь, станичники, на Бога, Онъ насъ, православныхъ, не оставитъ! Постойте за матушку-царицу: она щедро васъ одлитъ!’ Татары въ это время то съзжались, то снова разъзжались, и надо было ждать восьмого, послдняго приступили какъ зоркій глазъ того же Платова замтилъ за рчкой облако пыли.
— Глядите, станичники, у меня что-то мелькнуло, ужъ не наши ли это?— ‘Наши, наши!’ закричали казаки. Въ тотъ же мигъ слетли шапки, наступила тишина: каждый возблагодарилъ Господа за свое спасеніе. Мало-по-малу, изъ облака пыли стали выдляться передовые всадники, они неслись во всю конскую прыть, и на глазахъ осажденныхъ понесся цлый полкъ казачій Уварова. Вотъ донцы сдержали лошадей, вытянулись въ лаву и съ опущенными пиками ударили на татаръ.— ‘На-конь!’ скомандовалъ Платовъ, и его казаки покинули таборъ. Татары не выдержали, пустились на утекъ, преслдуемые сзади. Верстъ за 6 или за 7 они наткнулись на конницу Бухвостова, спшившаго на зовъ. Тутъ было 2 орудія. Изъ нихъ брызнули картечью, посл чего гусары приняли неврныхъ въ сабли. Тутъ уже вышелъ полный разгромъ: степные хищники спасались въ одиночку,. кто куда глядлъ, туда и удиралъ, вся окрестная степь покрылась бглецами. На пол битвы остались 2 султана, одинъ бей, нсколько знатныхъ мурзъ да боле 500 наздниковъ. А казаки потеряли въ этомъ дл 70 чел., считая и раненыхъ. Больше крымскій хамъ не показывался, а ногаи были вскор усмирены Суворовымъ.
Въ то время, какъ казаки отбивались на берегахъ Еи отъ крымской орды, пугачевцы приближались къ границамъ ихъ войска. Еще по первому слуху о томъ, что казакъ Зимовейской станицы, Емельянъ Пугачевъ, дерзнулъ назвать себя именемъ почившаго императора Петра едоровича, донцы отписали въ столицу, что они ‘рады свои головы сложить, дабы пресчь дйства бездльника и изверга Пугачова’. По Высочайшему указу, домъ, въ которомъ жилъ Пугачевъ, казаки сожгли, пепелъ развяли по втру, а семейство Пугачева отправили къ нему въ Казань, Зимовейская станица, по просьб самихъ казаковъ, была перенесена на новое мсто и назвала Потемкинской. Между тмъ, когда три пугачевскія шайки ворвались въ предлы войска, Донъ очутился совсмъ беззащитенъ: не было ни людей, ни воинскихъ доспховъ, ни снарядовъ. Жители, покинувъ станицы, бжали въ лса, укрывались въ камыши. Кто же не усплъ спастись, того принуждали силой присягать и служить императору Петру едоровичу, въ случа же сопротивленія, или вшали, или безъ всякой жалости убивали. Походный атаманъ Луковкинъ съ трудомъ собралъ 5 1/2 сотенъ, и по большей частью малолтокъ. Проскакавъ съ нами 80 верстъ, онъ накрылъ одну шайку въ Етеревской станиц, разбилъ ее и тотчасъ повернулъ на Медвдицкую, гд, посл упорнаго боя, разнесъ другую шайку, третья была разбита въ Пензенской губерніи, на рк Боланд. За такіе молодецкіе подвиги Луковкинъ получилъ полковничій чинъ, золотую медаль и былъ назначенъ безсмннымъ судьей войсковой канцеляріи.
Въ первыхъ числахъ августа самозванецъ приближался къ Царицыну. Между Качалинской станицей, на Дону, и городомъ тянулся въ ту пору земляной валъ, вдоль котораго находились три крпостцы и редутъ, вооруженный пушками. Это была такъ называемая ‘Царицынская линія’. Охраненіе ея издавна лежало на донскихъ казакахъ, которые высылали сюда лтомъ по 1,200, а зимою но 600 чел. Теперь же ихъ было только 300 чел. съ войсковымъ атаманомъ Василіемъ Перфиловымъ. Царицынскій комендантъ, полковникъ Циплетевъ, готовился дать отпоръ. Онъ разставилъ казачьи посты вдоль по Волг до Чернаго Яра, у Ахтубнискаго завода поставилъ заставу изъ пхоты, при одной пушк. По всей линіи были устроены маяки: на длинныхъ шестахъ повсили пучки соломы. Но въ самомъ Царицын войскъ, можно сказать, не было: 4 гарнизонныхъ роты да 300 вооруженныхъ гражданъ.
Еще надо прибавить, что здсь находилось подъ надзоромъ 900 плнныхъ турокъ, и все окрестное населеніе участвовало въ бунт. Циплетевъ обратился за помощью къ донцамъ, и донцы откликнулись. Вообще, на первыхъ же порахъ не поддались прельщеніямъ самозванца, и если бывали случаи перехода на его сторону, то, какъ увидимъ дальше, они-то и погубили въ конецъ его дло. Около Преображенья дня въ Пловлейскую станицу былъ доставленъ пугачевскій манифестъ, которымъ Донское казачье войско приглашалось ‘оказать ревность и усердіе для истребленія вредительныхъ обществу дворянъ и явилось бы въ главную армію, за что на первый случай получитъ награжденье, не въ зачетъ жалованъя по 10 p., и впередъ оставлено не будетъ’. Василій Малковъ, посадивъ посланныхъ подъ арестъ, манифестъ отправилъ къ царицынскому коменданту, а самъ съ полкомъ выступилъ въ Дубовку. Здсь его разъзды, окруживъ шайку злодя, подъзжали къ самому городку и ежедневно хватали по нсколько плнныхъ. Въ Черкаск въ это время выряжали полки Платова и Павла Кирсанова изъ казаковъ, прибывшихъ съ Кубани на льготу. На 4-й день посл Успенія сошлись подъ Царицынымъ полковники едоръ Кутойкинъ, Михаилъ Денисовъ и Карпъ Денисомъ. Послдняго выслали сейчасъ же съ разъздомъ къ сторон Дубовки. Мятежники большою толпою выхали ему навстрчу, и тутъ, на р. Мечетной, произошла первая схватка. Прочіе полковники, выскакавъ изъ Царицына, два раза прогоняли мятежниковъ до самыхъ пушекъ, но подъ напоромъ толпы должны были отступить. Между тмъ раненый въ схватк Кутейниковъ попался въ плнъ. Потерявши начальника, казаки его полка возроптали, что ихъ покинули, не подкрпили изъ города ни пхотой, ни конницей. Многіе покинули полкъ и передались мятежникамъ, а двое хорунжихъ, Кранивинъ и Терентьевъ, преклонили передъ Пугачевымъ ‘хорунгу’. Съ ними перешло до 400 казаковъ. Пугачевъ далъ Кранивину 20 рублей, самъ надлъ на него серебряную медаль на пестрой лент и назначилъ полковникомъ всхъ передавшихся казаковъ. Въ это самое время раненый Кутейниковъ искупалъ грхи своихъ станичниковъ. Связаннаго ремнями, его притащили въ обозъ самозванца, гд били дубьемъ, таскали за волосы, посл чего, надвъ на шею петлю, пытались несчастнаго удавить. Посл такихъ мукъ его повели на казнь. По приказанію Пугачева, татаринъ посадилъ Кутейникова на бугоръ и сталъ въ него стрлять: разъ выпалилъ — осчка, другой — то же самое, только за четвертымъ выстрломъ попалъ ему въ бокъ. Кутейниковъ свалился въ оврагъ, гд пролежалъ нсколько часовъ безъ памяти, но потомъ, выбравшись ползкомъ на свтъ Божій, побрелъ къ себ домой, въ Качалинскую станицу.
Угрюмо, насупившись, возвращались донцы съ Мочетной. Комендантъ, сопровождаемый старшинами, объхалъ казаковъ, уговаривая ихъ стоять крпко за матушку-царицу и враговъ ея не опасаться. Донцы немного ободрились, даже выставили заставы подъ станъ самозванца. На другой день утромъ высоты, окружавшія городъ, покрылись толпами самозваица, примрно тысячъ по шесть. По обычаю, отдлился разъздъ и, подъхавши на выстрлъ, сталъ перезывать казаковъ на сторону ‘батюшки’, выхалъ и самъ Пугачевъ, переодтый въ платье Овчинникова и окруженный сотней яицкихъ казаковъ. Перебжало къ нимъ не больше пяти человкъ, а одинъ изъ казаковъ, стоя на валу, громко выкрикивалъ: ‘Здорово, Емельянъ Ивановичъ! Хорошо ли царствуешь?’ Какъ только Пугачовъ отъхалъ, мятежники выставили 6 батарей, изъ которыхъ одна въ 12 орудій, и открыли пальбу. Изъ крпости отвчали тмъ же. Съ часу до семи вечера пальба не стихала. Секундъ-маіоръ Фатьяновъ обходилъ защитниковъ, ободрялъ ихъ, общая именемъ царицы полугодовой окладъ. Маіору Харитонову удалось тогда подбить одну изъ непріятельскихъ батарей и взорвать зарядный ящикъ. Посл того бой прекратился, мятежники скрылись за высоты. Царицынъ быть спасенъ, единственный городъ на Волг не допустившій свои дома до разграбленія. Императрица пожаловала всмъ защитникамъ слдующій чинъ, рядовыхъ же наградила деньгами. Царицынцы ожидали ночного нападенія, но самозванецъ, провдавъ о приближеніи воинскихъ командъ, поспшилъ къ Черному Яру. У него уже тогда было намреніе пробраться на зимовку въ Яицкій городокъ, хотя объ этомъ знали немногіе, только самые близкіе ему люди, вся же остальная толпа не сомнвалась, что побываетъ еще въ Астрахани, гд ждетъ его богатая пожива. Въ то время, какъ Пугачевъ проходилъ мимо Царицына, хвостъ его шайки былъ атакованъ донцами, захватившими часть обоза и множество плнныхъ. Въ этой схватк еще съ полсотни казаковъ пошли вслдъ за самозванцемъ. При остановкахъ, на ночлегахъ, донцы пытались разглядть Пугачева, впрямь ли онъ государь, или же, какъ увряли старшины, Зимовейской станицы казакъ? Но онъ, ‘злодй, всегда рожу свою отъ нихъ отворачивалъ’. Однако пытливые донцы скоро признали въ немъ станичника Емельку, и слухъ объ этомъ разошелся по всему обозу, что особенно смутило яицкихъ. Еще больше они смутились, когда узнали, что донцы одинъ за другимъ покидаютъ ихъ обозъ, оглядлись какъ-то утромъ, — ни одного по осталось, вс ушли. Понялъ тогда Пугачовъ, что на донцовъ нечего ему разсчитывать и надо поскоре уходить. Царству буйной вольницы, всполошившей все Поволжье, залитое кровью, орошенное слезами, наступалъ конецъ. Неутомимый Михельсонъ уже былъ въ Царицын, — тотъ самый полковникъ Михельсонъ, который со своею командой въ 800 ч. разбилъ подъ Казанью скопище самозванца силою отъ 15 до 16 тысячъ. Онъ прошелъ посл того боле пяти тысячъ верстъ, преслдуя Пугачева, по мстамъ ‘пустымъ, почти непроходимымъ и жилья лишеннымъ’. Пробывши въ Царицын всего одинъ день, Михельсонъ взялъ на подкрпленіе своей изнуренной команды 90 малороссійскихъ казаковъ и 450 донцовъ, съ которыми выступилъ дальше. На третій день онъ настигъ Пугачева у Сальникова завода. Самозванецъ уже зналъ о его приближеніи. Вс свои пушки онъ поставилъ въ одну линію, за пушками пшія толпы разнаго сброда. Одновременно орудія открыли пальбу, пшіе двинулись къ атаку. Но Михельсонъ привыкъ самъ начинать. Боевой его порядокъ былъ таковъ: въ середин находилась пхота, на правомъ фланг стоялъ. походный атаманъ Перфиловъ съ чугуевскими казаками, на лвомъ — вс донцы. Чугуевцы и донцы бросились мятежникамъ навстрчу и сразу ихъ осадили, пхот не пришлось и выпалить. Самозванецъ, оставаясь сзади, поощрялъ лишь голосомъ: ‘Порадйте, дтушки, за отца-государя!’ Но столь былъ великъ во всхъ страхъ, что, ни мало его не слушая, злоди разсыпались во вс стороны, покинувъ безъ вниманія 24 пушки. Казаки гнали ихъ верстъ 40, при чемъ перебили до 2 т., да захватили въ плнъ около 6 т. Самозванецъ ускакалъ однимъ изъ первыхъ, за нимъ ускакали его жена Софья и десятилтній сынишка, дв дочери хали въ коляск, переполненной деньгами и дорогими товарами. Гд-то на косогор коляска опрокинулась и вмст съ деньгами попала въ руки казаковъ. Вообще донцамъ тогда перепало 18 пудовъ серебряной посуды, много денегъ, платья, соболей, куницъ, лисьихъ мховъ, суконъ и матерій, боле 500 лошадей и 60 воловъ. Погоня прекратилась на берегу Волги, гд самозванецъ усплъ переправиться на ту сторону, а большая часть его толпы разбжалась, спасаясь въ одиночку. У Сальникова завода былъ нанесенъ самозванцу послдній и самый тяжкій ударъ, отъ котораго онъ уже не могъ оправиться, его ближайшій сподвижникъ и главный совтникъ, казакъ Овчинниковъ, пропалъ тогда безъ всти. Щедро наградила императрица участниковъ боя: казаковъ и солдатъ осыпала она деньгами, офицерамъ пожаловала слдующіе чины, а Михельсону — золотую шпагу, украшенную брилліантами, при собственноручномъ письм.
Вслдъ за Пугачевымъ небольшіе конные отряды разными путями углубились въ заволжскія степи, полковникъ Иловаійскій пошелъ съ тремя сотнями донцовъ, графъ Моллинъ и Myфель — каждый съ двумя сотнями, кром полевой команды изъ драгунъ и пхоты, Борозжинъ съ тремя сотнями яицкихъ. Начальство хорошо видло, что только донцы своими летучими наздами могли нагнать остатки бжавшей толпы. Имъ приходилось скакать сотни верстъ по безлюдной солончаковой степи, направляя путь днемъ по солнцу, а ночью по звздамъ. Никакихъ путей, кром сакмъ, споконъ вка тамъ по бывало: кто отставалъ, тому грозила голодная смерть. Растерявъ половину отряда, Иловайскій приблизился къ Яицку, гд первый принялъ самозванца изъ рукъ его сообщниковъ.
Погруженный въ тяжелую думу, халъ Пугачевъ берегомъ Волги, за нимъ тсной кучкой поднимались яицкіе казаки, а сзади шевелилась разношерстная толпа изъ башкиръ, калмыковъ, русскихъ крестьянъ и разночинцевъ. Между казаками шелъ тайный сговоръ: ‘Какому государю мы служимъ?’ — спрашивалъ Твороговъ, предсдатель пугачевской комиссіи. — ‘Я подлинно васъ увряю, что когда, по его приказанію, былъ подписанъ къ казакамъ именной указъ, то онъ его не подписалъ, а веллъ за себя подписаться секротарю Дубровскому. Донскіе казаки называютъ его Емельяномъ Ивановымъ, и когда пришли-было къ нему и на него пристально смотрли, то онъ рожу свою отъ нихъ отворачивалъ. Такъ что же теперь намъ длать?.. Согласны ли будете его связать?’ — Казаки, одинъ по одному, согласились дйствовать сообща и прежде всего уговорили Пугачева отобрать у всхъ конныхъ ратниковъ лошадей, а ихъ самихъ распустить по домамъ.— ‘Длайте, какъ хотите’, — сказалъ самозванецъ. При немъ остались теперь одни яицкіе, что для ихъ умысла было гораздо сподручне. Съ берега Волги бглецы повернули въ степь, на Элтонское озеро. Выпалъ снгъ, сильные втры бушевали въ пустын, пробирая до костей голодныхъ казаковъ. Негд было ни обсушиться, ни обогрться: хлбъ, какой былъ, давно вышелъ. Кое-какъ добрались они до Узеней. Тутъ двое казаковъ провдали, что неподалеку отъ лагеря живутъ въ землянкахъ старцы, и что у нихъ на грядахъ есть дыни и буква (въ род рдьки). Пугачевъ, голодный какъ и вс, приказалъ осдлать себ лошадь. Случай былъ подходящій, и человкъ 20 казаковъ, самыхъ надежныхъ, вызвались его провожать. Землянки оказались за рчкой, въ камышахъ. Покинувъ лошадей, казаки переправились на будар и, подкрпившись у старцевъ пищей, перехали назадъ. Чумаковъ держалъ свою лошадь и самозванца. Только что послдній хотлъ садиться, какъ казакъ Бурновъ, по знаку Федульева, схватилъ его за руки выше локтей.— ‘Что это… что это вы вздумали?’ — сказалъ Пугачевъ робкимъ голосомъ, ‘на кого руки поднимаете?’ — ‘А вотъ что, закричали казаки, ты отдай намъ свою шашку, ножикъ и патронницу. Мы не хотимъ теб больше служить и не хотимъ злодйствовать: довольно и такъ за тебя прогнвали Бога и матушку милостивую Государыню, много мы пролили крови человческой и лишились отцовъ, матерей, роду-племени!’ — Хотя въ рчахъ казаковъ слышалась угроза, но вс говорили врознь, губы тряслись, и сами они дрожали, какъ въ лихорадк. Бывшій тутъ одинъ изъ старцевъ кивалъ головой, какъ бы одобряя боле робкихъ. Посл недавнихъ переговоровъ у Пугачева отобрали оружіе, посадили его на лошадь и направились къ Яицку. Остальные казаки также пристали къ товарищамъ. Два раза пытался бжать самозванецъ: одинъ разъ ускакалъ-было впередъ и залгъ въ камыши, откуда, впрочемъ, его скоро вытащили, другой разъ на стоянк схватилъ шашку, пистолетъ и съ крикомъ: ‘Вяжите старшимъ!’ бросился на казаковъ Творогова и Чумакова.— ‘Кого велишь ты вязать?’ — спросилъ Федульевъ, идя смло ему навстрчу. Пугачевъ спустилъ курокъ, но кремень оскся. Тогда онъ сталъ отмахиваться шашкой. Тутъ подскочилъ сзади Бурновъ и ударилъ его въ бокъ тупымъ концомъ копья, а Чумаковъ схватилъ его за руки. Посл этого случая Пугачева везли уже связаннаго, въ телг, гд сидла его жена Софья съ малолтнимъ сыномъ. На 6-й день пути казаки встртили у Кошъ-яицкаго форпоста сотника Харчова, которому и сдали съ рукъ на руки мнимаго государя. Его тотчасъ забили въ превеликую колодку. Въ полночь, на праздникъ Крестовоздвиженья, Пугачевъ предсталъ на первый допросъ.
— Что ты за человкъ?— спросилъ его капитанъ Мавринъ.
— Донской казакъ Емельянъ Пугачевъ, сынъ Пугачевъ, — отвчалъ спрошенный. Согршилъ я, окаянный, передъ Богомъ и передъ Ея Императорскимъ Величествомъ и заслужилъ вс т муки, какія на меня возложены будутъ, снесу я ихъ за мое погршеніе терпливо’.— При обыск нашли у самозванца 139 червонцовъ, 480 рублевиковъ и медаль на погребеніе Императора Петра III. Какъ велика была добрая слава Императрицы, видно изъ того, что злодй не терялъ надежды на ея материнское милосердіе, повторяя много разъ, что онъ ‘слуга добрый и заслужить всячески въ состояніи’… Однако его заковали въ кандалы, а всхъ остальныхъ сообщниковъ отпустили на поруки.
Донскому войску за то, что оно устояло передъ соблазномъ и старалось ‘объ искорененіи даже праха Пугачева съ его сволочною толпою’, была объявлена черезъ Потемкина Высочайшая благодарность, бднымъ станичникамъ отпущено изъ казны 66 тысячъ четвертей хлба, безъ отдачи.
VI.
Въ осадахъ и на штурмахъ.
Въ начал августа 1787 года турки, въ противность всхъ правилъ, заперли нашего посланника въ Цареград въ тюрьму. Такъ началась Вторая турецкая война. Суворовъ укрплялъ въ это время Кинбурнъ. Одинъ офицеръ похалъ изъ крпости въ гости къ очаковскому паш. Тотъ принялъ его по-пріятельски, угостилъ, чмъ тамъ они обыкновенію угощаютъ, а потомъ и говорилъ: ‘Знаешь-ли ты, что нашъ султанъ объявилъ русскимъ войну? Сегодня же ваши корабли будутъ атакованы’. Хотя къ войн давно уже готовились, однако въ Кинбурн никто еще не зналъ, что она уже объявлена. Паша веллъ проводить своего гостя на другой берегъ, и отъ него-то Суворовъ узналъ объ открытіи военныхъ дйствій. Дйствительно, въ тотъ же день стоявшіе передъ Кинбурномъ оба русскіе корабля подверглись нападенію.
Длинная песчаная коса съ крымскаго берега точно языкомъ вдается въ море, какъ-разъ противъ Очакова. Ихъ раздляетъ такъ называемый Очаковскій ламанъ, примрно въ 6 верстъ ширины. На этой-то кос стояла крпостца Кинбурнъ, неважная по своей сил, но важная потому, что защищала входъ въ днпровскія гирла, а, слдовательно, — и городъ Херсонъ. Ея крпостныя стны были не высоки, рвы не глубоки, но на страж ихъ стоялъ Суворовъ, котораго турки хорошо знали, даже окрестили по-своему: ‘Суворъ-паша’. Подъ его начальствомъ находилось около 5,000 войскъ, въ томъ числ три казачьихъ полка: Орлова, Исаева и Иловайскаго, почти вся легкая конница, драгуны и часть пхоты стояли лагеремъ верстахъ въ 30 отъ крпости. Уже за нсколько дней до Покрова турки начали обстрливать крпость со своихъ кораблей. Наканун праздника бомбардировка усилилась, а около 9 часовъ утра, въ самый праздникъ, непріятель подошелъ съ двухъ сторонъ къ песчаной кос и сталъ высаживаться: на оконечности косы высаживались турки, верстахъ въ двнадцати — некрасовцы. Казаки было обознались: приняли послднихъ за своихъ, но, во-время спохватившись, живо спихнули ихъ назадъ, въ лодки. Этой высадкой турки хотли раздвоить наши силы. Суворовъ стоялъ у обдни, когда ему доложили, что непріятель уже на кос.— ‘Пусть вс повылзутъ, не мшать’, — отвтилъ онъ и продолжалъ молиться. По мр того, какъ янычары высаживались, они сейчасъ же рыли ложементы, наполняли мшки пескомъ и укладывали ихъ въ вид брустверовъ. Ложементы выводили поперекъ косы, одинъ за другимъ, такимъ образомъ успли накопать 14 ложементовъ. Никто имъ не мшалъ. Наступилъ полдень. Турки, совершивъ свой обычный намазъ, поднялись съ мстъ, и, когда передовые приблизились на 200 шаговъ, вс крпостныя орудія разомъ дали залпъ. По этому сигналу ворота въ крпости растворились. Изъ нихъ выступили 3 батальона Орловцевъ и Шлиссельбургцевъ подъ начальствомъ храбраго генерала Река. Она устремились прямо на ложементы, а въ то же время казачьи полки, стоявшіе за крпостью, пустились рысью въ объздъ. Одновременно по всей линіи загорлся бой. Казаки перекололи своими длинными пиками тащившихъ штурмовыя лстницы, при чемъ убили агу, который былъ у нихъ проводникомъ. А Орловцы и Шлиссельбуржцы подъ страшнымъ огнемъ съ кораблей — тамъ ревло не умолкая 600 орудій — погнали турокъ къ ложементамъ. Взяли наши одинъ ложементъ, взяли другой, третій, четвертый, добрались до десятаго, но тутъ коса съуживастся: стало такъ тсно, что негд имъ повернуться, турки же все подваливали да подваливали. Налетли на побоище два полка донцовъ, и тмъ негд развернуться. Дикій огонь съ кораблей притихъ: все смшалось въ одной толче. Здсь дрались съ нами отборные янычары очаковскаго гарнизона: съ кинжалами въ зубахъ они прочищали себ путь своими страшными ятаганами, выпирая русскихъ точно клиномъ. Наши ряды пордли, офицеры были перобиты. Рока едва унесли. Суворовъ двинулъ на помощь два батальона Козловцовъ съ двумя эскадронами конницы, — и т не помогли. Какъ тигры рванулись турки впередъ и вернули свои ложементы. Лошадь подъ Суворовымъ была убита, онъ остался пшій. Увидя, что въ сторон двое держатъ нашего коня, онъ, утомленный боемъ, крикнулъ: ‘Братцы, дайте генералу лошадку!’ А это были турки. Они сейчасъ же бросились къ Суворову. Къ счастью, сержантъ Новиковъ услыхалъ голосъ своего начальника: въ мигъ онъ закололъ одного турка, застрлилъ другого и бросился на третьяго, спшившаго на помощь. Отступавшіе гренадеры также замтили опасность. ‘Братцы, кто-то закричалъ, генералъ остался впереди!’ Гренадеры повернули лицомъ къ непріятелю, и бой возобновился: опять траншеи стали переходить въ наши руки. Но въ это время непріятельскія суда подошли такъ близко, что засыпали нашихъ картечью, да и янычары успли устроиться: они клали на сошки свои длинныя ружья и за каждымъ выстрломъ выпускали по дв пули. Солдаты же, разстрлявъ патроны, лишившись офицеровъ, одинъ за другимъ стали очищать ложемеигы. Суворовъ получилъ въ бокъ картечную рану. Въ полузабыть онъ видлъ, какъ русскіе батальоны, покинувъ нсколько пушекъ, быстро отступали. Песчаная коса огласилась воплями радости. Турки съ торжествомъ увозили русскія пушки. Между рядами янычаръ засновали дервиши, одтые въ тряпье. Они заклинали мусульманъ именемъ Аллаха спшить на стны, и тамъ, упившись кровью неврныхъ, праздновать побду… Съ наступленіемъ сумерокъ явились, наконецъ, подкрпленія: прибыли пхота и 10 эскадроновъ конницы. Свжія войска произвели третью атаку, самую бурную. Эскадроны били прямо, пхота зашла вправо, казаки слва. Какъ въ тискахъ они сдавили турокъ, которымъ некуда было дваться, потому что флотъ отошелъ отъ берега. Бшено бросались турки вправо и влво, по каждый разъ натыкались то на русскій штыкъ, то на саблю или на казацкую пику. Спасенія на суш не было — они бросались въ воду, но и тамъ доставали ихъ картечью. На разстояніи полуверсты тысячи людей сбились въ тсной куч: стоны, крики, проклятія оглашали воздухъ, пропитанный дымомъ и запахомъ крови. Суворовъ, бывшій впереди, почувствовалъ, что его кольнуло въ лвую руку, осмотрлся — пуля прошла навылетъ. Нсколько казаковъ подхватили его, проводили къ берегу, гд есулъ Кутейниковъ сдлалъ первую перевязку, обвязавши руку своимъ галстухомъ.— ‘Помилуй Богъ, благодарю! Помогло, тотчасъ помогло! Прогонимъ, богатыри, всхъ турокъ въ море — и раненыхъ, и здоровыхъ!’ — Дйствительно, имъ оставалось одно спасеніе — море: которые пытались уплыть, т перетонули, остальные засли на всю ночь по горло въ вод.— Уже все стихло, войска отходили къ крпости, какъ вдругъ, въ темнот, раздались оттуда выстрлы. Казаки кинулись берегомъ и опять наткнулись на некрасовцевъ. Они, врно, разсчитывали захватить крпость врасплохъ. Какъ и въ первый разъ, ихъ безъ труда отбили. Посчитались наши, и оказалось 250 ч. убито или искалчено, а всего убыло до тысячи, зато уцлвшіе могли гордиться полнымъ истребленіемъ турецкаго дессанта. На другой день, рано утромъ, явились непріятельскія суда выгружать изъ воды закоченвшихъ турокъ. Такихъ набралось но боле 700, а 1 1/2 тысячи труповъ такъ и остались на кос, ихъ долго потомъ носили сердитыя волны, прибивая то къ одному, то къ другому берегу. Всхъ турокъ высадилось 5,300.
Императрица сама укладывала въ коробочку орденскія ленты для отсылки въ Кинбурнъ, Суворовъ получилъ Андрея Первозваннаго при собственноручномъ ея рескрипт, вс остальные защитники были щедро награждены лентами. Въ Кинбурн, на память грядущимъ поколніямъ, поставили каменный столбъ, съ иконой Покрова Божіей Матери, внизу иконы былъ изображенъ Суворовъ, приносящій на колняхъ благодарственную молитву. Теперь на мст каменнаго столба выстроена церковь.
Очаковъ, или по-турецки ‘Озулъ-Кале’, что значитъ ‘Длинная’ крпость, кром хорошаго вооруженія, имлъ 15 т. гарнизона. Въ конц іюля слдующаго года, Потемкинъ обложилъ Очаковъ большимъ полукружіемъ: правымъ флангомъ русскіе примкнули къ берегу моря, а лвымъ въ лиманъ. Въ передней линіи расположилась цпь казачьихъ пикетовъ, между которыми построили 5 редутовъ. Вскор линіи батареи открыли огонь, и началась правильная осада. Почва тамъ твердая, каменистая, почему работы производились медленно, но все-таки, мало-по-малу, придвигались къ крпости. Суворовъ совтовалъ Потемкину штурмовать Очаковъ, но главнокомандующій не согласился. Онъ надялся запугать турокъ, принудитъ ихъ къ сдач, кром того, боялся и потери въ людяхъ. ‘Солдаты не такъ дешевы, говорилъ Потемкинъ, чтобы жертвонать ими по-пустому’.— Однако турки нисколько не упали духомъ, доказатальствомъ чему служили ихъ частыя вылазки. На одной изъ первыхъ вылазокъ Суворовъ получилъ тяжелую рану и долженъ быль ухать. Вообще, турки, сберегая свои снаряды, стрляли рдко, а все больше вредили на вылазкахъ. Въ сентябр наши, приблизившись подступами, палили въ крпость безостановочно. Тамъ начались пожары, отъ тсноты и голодовки люди стали помирать, но все это не мшало имъ держаться въ надежд на помощь. И дйствительно, турецкому адмиралу удалось доставить въ крпость продовольствіе, боевые запасы и полторы тысячи солдатъ. Ни успли наши оглянуться, какъ наступила осень. Прежде, бывало, въ русскомъ лагер шумно, весело, одинъ праздникъ смнялся другимъ. Въ ту пору былъ такой обычай, что знатные иностранцы съзжались на время войны въ главную квартиру: кто изъ любопытства или ради развлеченія, другіе же изъ соревнованія, желая пролить свою кровь за святое дло. Теперь все притихло, мрачная, дождливая осень однихъ разогнала по домамъ, другихъ заставила сидть въ землянкахъ. А дальше стало и того горше: мокрую осень сразу смнила зима, да такая лютая, что память о ней сохранилась въ тхъ краяхъ надолго: она и теперь извстна у старожиловъ подъ именемъ ‘Очаковской’ зимы. Ежедневныя вьюги при жестокихъ морозахъ много сгубили нашихъ солдатъ, и, можетъ быть, больше, чмъ стоилъ бы штурмъ: не проходило дня, чтобы 30 или 40 ч. не заснули вчнымъ сномъ на этихъ всхъ постылыхъ каменистыхъ буграхъ. Однажды Потемкинъ объзжалъ лагерь. Солдаты его окружили: ‘Ваше сіятельство, отецъ-родной! Позволь согрться, кровь совсмъ застыла!’ — Главнокомандующій хотя и видлъ бдствіе арміи, но все еще надялся сломить упорство турокъ пушечнымъ огнемъ. Почти вс ихъ орудія въ передовыхъ укрпленіяхъ были сбиты, бастіоны большею частью разрушены, такъ что турки не успвали даже исправлять, но на предложеніе сдачи Гуссейнъ-паша отвчалъ надменнымъ отказомъ.
Наканун Николина дня Потемкину доложили, что хлбъ весь вышелъ, дровъ нтъ ни полна, и что выдана послдняя чарка вина. Тогда только Потемкинъ ршился на штурмъ. Съ радостью, и восторгомъ приняли это извстіе русскія войска, отъ генерала до фурштата. Охотнковъ вызвалось гораздо больше, чмъ требовалось. Вся добыча была общана солдатамъ.
Укрпленія Очакова состояли изъ четыреугольной крпости, одной стороной примыкавшей къ лиману, прочія три стороны, обращенныя въ поле, были прикрыты, такъ называемымъ, нагорнымъ ретраншементомъ, т. е. рядомъ укрпленій, соединенныхъ общимъ валомъ, кром того, на оконечности косы, противъ Кинбурна, стоялъ сильно укрпленный замокъ ‘Гассанъ-паша’.
Еще не разсвло, когда войска выступили на сборныя мста. Морозъ былъ трескучій, 23о. Не смотря на вс предосторожности, мерзлая земля отдавала удары тысячи ногъ, потомъ все замерло: въ предразсвтной тишин наступающаго праздника раздалось молебное пніе заступнику русской земли. Молебенъ кончился, прочли приказъ: ‘Атаковать живо и, не занимаясь перестрлкой, итти на штыкахъ, тхъ изъ турокъ, которые будутъ сдаваться, отбирая оружіе, отсылать къ резерву, женщинъ и младенцевъ щадить непремнно’.— Въ восьмомъ часу вс шесть колоннъ вступили въ дло.
1,000 пшихъ и 200 конныхъ казаковъ, подъ начальствомъ Платова, вошли въ составъ 1-й колонны Палена. Тутъ, кром казаковъ, находились Тамбовцы, батальонъ егерей и охотники изъ армянъ. Колонна Палена быстро приблизилась къ землянымъ укрпленіямъ грознаго замка. Подполковникъ Пальменбахъ съ 500 ч. взялъ влво, чтобы захватить ворота, полковникъ Мэкнобь пошелъ къ замку, а Платовъ съ казаками зашелъ въ земляные окопы съ тыла и живо ихъ очистилъ, 100 турокъ укрылись-было въ замокь, но скоро сдались. Въ какихъ-нибудь 10 минуть фортъ Гассанъ-паша былъ уже нашъ. Казаки остались здсь, Паленъ пошелъ къ крпости. Завидя его, турки покинули нагорный ретраншементъ и бросились наперерзъ. Въ страшной сч сцпились т и другіе. Не слышно было ни криковъ, ни стоновъ, только удары да бряцанье сабель возвщали послдній, смертный бой. Подбжали къ намъ резервы — и турки попятились: полторы тысячи побросали оружіе. И въ другихъ мстахъ творилось почти то же: работалъ больше штыкъ, рдко раздавался выстрлъ, разв вопль женщины покрывалъ зловщій гулъ, окружавшій крпость. Быстро солдаты овладли ретраншементомъ, посл чего ворвались съ разныхъ сторонъ въ крпость: одни черезъ ворота, другіе черезъ проломъ или по лстницамъ, а т, которые подошли по льду, со стороны лимана, прямо черезъ стну. Извдавъ неудачу удержать русскихъ при помощи огня, турки взялись за ятаганы, потомъ за кинжалы, наконецъ, подожгли фугасъ — нтъ, ничто не могло удержать быстраго порыва ожесточенныхъ солдатъ. Среди самаго разгара штурма взорвало пороховую башню, но этотъ взрывъ устрашилъ больше самихъ турокъ. Покинувъ валы, они скрывались въ дома, въ погреба, въ лавки. Однако везд доставалъ ихъ грозный штыкъ, вымещавшій то, что накипло за 5 мсяцевъ осады. Въ часъ съ четвертью все было кончено: боле 8 т. труповъ устилали побдоый путь русскихъ. Ихъ стащили посл на лиманъ. Во время штурма Потемкинъ сидлъ на земл, подперши руками голову, и по временамъ, поднимая ее, читалъ громко молитву. Извщенный объ удач, онъ воспрянулъ духомъ, вскочилъ на коня и похалъ въ городъ. Къ нему подвели плннаго сераскира. ‘Это ты виноватъ, гнвно закричалъ Потемкинъ, твое упорство довело до такого кровопролитія!’ — ‘Удержи твои упреки, спокойно отвтилъ Гуссейнъ. Я исполнялъ свой долгъ такъ же, какъ и ты: судьба ршила между нами!’
Городъ былъ отданъ ‘въ полную полю солдатамъ’. Они длили между собой горстями золото, серебро, жемчугъ, драгоцнные камни, кому-то достался изумрудъ, величиною съ куриное яйцо. Оружіе продавалось возами, вся наша конница перевооружилась тогда на счетъ турокъ: прекрасные ятаганы, пистолеты съ богатой насчкой, кинжалы въ дорогой оправ — замнили скромное оружіе казеннаго образца. И военная добыча была не мала: 300 орудій, 180 знаменъ, а плнныхъ оказалось боле 4 т., въ томъ числ нсколько пашей. Съ нашей стороны убито 28 офицеровъ и 900 солдатъ, пали генералы Горичъ, Волконскій, Корсаковъ и Стольниковь, первый Екатеринославскій губернаторъ.— Овладніе Очаковымъ укрпляло за нами Крымъ и приднпровскія степи, почему Императрица была тронута до слезъ этимъ радостнымъ извстіемъ. Фельдмаршальскій жезлъ, украшенный брилліантами, и орденъ Св. Георгія 1-й степени были наградой главному ея сподвижнику по завоеванію и заселенію этого края — свтлйшему князю Потемкину.
Въ памятномъ штурм Измаила, 11-го декабря 1790 г., донцы принимали боле значительное участіе, чмъ во всхъ предыдущихъ длахъ. Здсь, какъ и въ первыя времена казачества, пшія дружины донцовъ шли на приступъ одной изъ сильнйшихъ крпостей, что было возможно лишь подъ начальствомъ Суворова, умвшаго воскресить доблести, которыя прославили на весь міръ защитниковъ Азова. Къ слав ихъ внуковъ надо прибавить, что они шли почти безоружные, съ короткими пиками. Бригадиръ Орловъ велъ на валы Измаила 4-ю колонну, а Платовъ 5-ю, остальные казаки находились въ резерв. Эти чисто казачьи колонны потерпли больше другихъ. Когда Платонъ спустился въ глубокій ровъ, казаки его колонны очутились по-поясъ въ вод. Не смотря на это, презирая градъ пуль, осыпавшихъ ихъ справа и слва, казаки приставили лстницы и ползли наверхъ. Только что они успли вскарабкаться, какъ слышатъ позади страшные, потрясающіе крики: ‘Алла! Алла!’, слышатъ, что тамъ, въ кромшной тьм, идетъ глухая свалка, люди борятся на жизнь и смерть. То была колонна Орлова, разрзанная на двое. Когда часть ея успла подняться, распахнулись ворота, откуда хлынули янычары и ударили этой колонн во флангъ и тылъ. Въ жаркой рукопашной схватк казачьи пики дробятся въ щепы или же превращаются въ тупыя пики. Несчастные казаки гибнутъ безоружные, и погибли бы вс до однаго, но выручи ихъ Суворовъ. Эскадронъ гусаръ и конные казаки, бывшіе въ резерв, получили приказаніе врубиться сзади, съ праваго фланга прискакали два эскадрона карабинеръ, прибжали Полочане со своимъ храбрымъ полковникомъ Яцунскимъ. Ни одинъ турокъ тогда не спасся, вс легли лоскомъ, ихъ трупы, прикрывшіе казачьи тла, сравняли крпостной ровъ до земли. Посл такого побоища, об колонны разстроились, перепутались, казаки, растерявшіе столькихъ товарищей, упали духомъ, первый пылъ прошелъ. Тогда бригадиръ Платовъ, схватилъ лстницу, бросился впередъ, со словами: ‘Съ нами Богъ и Екатерина! Товарищи, за мной!’ Онъ первый ползъ на нихъ. Точно волной перекинуло казаковъ вслдъ за любимымъ вождемъ. При помощи подоспвшаго на помощь баталіона бугскихъ егерей, они утвердились наверху, а часть донцовъ, пробравшись лощиной къ Дунаю, успла на помочь дессанту. Въ 8 часовъ утра, русскіе, стоя на валахъ, окружили крпость желзнымъ кольцомъ. Разсвло. Они отдохнули, оправились и стали спускаться въ городъ. Казаки наступали тмъ же путемъ, съ свера. Труденъ былъ этотъ путь, трудне штурма, потому что турки встрчали ихъ на каждой площади, бросались съ ятаганами изъ боковыхъ улицъ, стрляли изъ домовъ и гостиницъ. На одной изъ городскихъ площадей казаки были окружены и опять очутились въ отчаянномъ положеніи, опять грозила имъ неминуемая гибель, если бы не подоспли на помощь т же егеря. Только къ двумъ часамъ пополудни вс шесть колоннъ сомкнулись въ середин города. Тогда 8 эскадроновъ карабинеръ и гусаръ, да 2 полка казаковъ прохали по всмъ улицамъ и очистили ихъ окончательно. — Свидтели очаковскаго штурма считали его игрушкой по сравненію съ тмъ, что было здсь. Сражались мужчины, женщины, старцы — вс, кто только могъ держать оружіе, 30 т. русскихъ войскъ должны были подняться на высокіе крутые валы и одолть 40 т. турокъ, обрекшихъ себя на смерть. Никогда еще храбрость русскихъ войскъ не подвергалась такому испытанію: они вышли изъ него съ честью, со славой, при чемъ донцы поотстали отъ другихъ. Всть о паденіи Измаила облетла всю Европу, привела въ ужасъ султана: это былъ самый надежный и послдній оплотъ его владній на берегахъ Дуная. Онъ сдлался податливе, пересталъ слушать подстрекателей и скоро сдался на миръ.
Участникамъ штурма досталась несмтная добыча, не брали только лнивые, да еще не взялъ ничего самъ вождь. Офицеры подвели къ нему арабскаго коня чистйшей крови, въ богатомъ убор, и просили взять на память о штурм. ‘Нтъ, не нужно мн его, возразилъ Суворовъ, донской конь привезъ меня, донской и увезетъ меня отсюда’.— Дйствительно, черезъ нсколько дней побдитель покинулъ Измаилъ на дончак, въ сопровожденіи казака, который держалъ подъ мышкой длинный палашъ Суворова и узелокъ съ его мундиромъ и регаліями.
Улицы и площади Варшавы, какъ всегда оживленные, были переполнены снующимъ народомъ, солдаты Варшавскаго гарнизона частью говли, частью готовились торжественно встртить праздникъ, какъ-то издавна повелось на Руси. Приближалась Пасха 1794 года. Время стояло хорошее, живительное солнышко уже согрвало по весеннему, въ теплыя, ясныя ночи не спалось въ душной казарм. Въ такую пору меньше всего думалось о бд, а она, между тмъ, висла надъ головой русскихъ.
Въ 3 часа ночи, на страстной четвергъ, солдаты польской конной гвардій атаковали наши посты, захватили врасплохъ арсеналъ и пороховой магазинъ. Когда оружіе было разобрано, загудлъ набатный колоколъ, призывая толпу къ избіенію. Раздались крики мятежной черни: ‘До брони (къ оружію)! Бей москаля! Кто въ Бога вруетъ, бей москаля!’ Затрещали выстрлы, посыпались удары, застонали несчастныя жертвы. Къ ужасамъ этой ночи присоединился неистовый лай и вой испуганныхъ собакъ. Убивали всхъ встрчныхъ, врывались въ квартиры, разыскивая офицеровъ и главныхъ начальниковъ. Часть Кіевскаго полка была захвачена въ церкви, у заутрени, гд безоружные солдаты не могли защищаться: ихъ всхъ перебили, другая часть, со своимъ генераломъ Тищовымъ, была окружена солдатами конной гвардіи, съ участіемъ черни. Офицеры не хотли сдаваться. Ихъ вырвали силой, заковали и заперли въ погребъ, гд они оставались почти четверо сутокъ безъ пищи. На 1-й день Пасхи ихъ хотли перевести въ другое мсто — народъ не допустилъ: набросился на нихъ съ палками и перебилъ всхъ до единаго. Въ то же время 1-й баталіонъ Сибирскаго полка, съ генераломъ Милашевичемь, отбивался картечью у костела св. Креста противъ цлаго полка Дзялковскаго. Русскіе дрались отчаянно. На нихъ сыпались удары изъ оконъ сосднихъ домовъ, съ крышъ, костеловъ, съ башни, даже изъ кадетскаго корпуса: чуть только русскій наготовитъ фитиль, его сейчасъ же сверху убивали. Раненый Милашевичь былъ взятъ въ полонъ, принялъ команду князь Гагаринъ. Какой-то кузнецъ хватъ его желзной пикой и убилъ наповалъ. Сбитые въ кучу, сибирцы стали пятиться, при чемъ столкнулись со 2-мъ баталіономъ своего же полка, который, не распознавъ въ дыму товарищей, принялъ ихъ за враговъ. Въ 7 час. утра уже была атакована толпами черни и отставныхъ солдатъ главная квартира, мстопребываніе генерала Игельштрома. Хотя ихъ отбили пушками, но отдльные, разбросанные по городу отряды остались безъ руководства, адьютанты, которыхъ разсылали начальники, чтобы получить приказанія, не возвращались, потому что попадали къ руки мятежниковъ. Наконецъ, кое-какъ, изъ восьми тысячъ войскъ пробились въ городъ только пять, и то безъ артиллеріи, безъ офицеровъ. Между тмъ, главнокомандующій, ничего не зная, съ часу на часъ поджидалъ себ выручки. Наступила ночь. По улицамъ валялись трупы, стонали раненые, никто ихъ не подбиралъ, надъ ними еще тшились. Въ разныхъ мстахъ мятежнаго города раздавались выстрлы, били барабаны, звонили колокола, слышались крики: ‘Да здравствуетъ Косцюшко!’ Луна тихо освщала эти безобразія. Съ разсвтомъ нападеніе на главную квартиру усилилось: пули сыпались дождемъ. Тогда Игельштромъ ршился пробиться. У него было 3 баталіона, сильно утомленныхъ, третій день не вшихъ солдатъ. Какъ сквозь строй отрядъ пробивался, то при помощи штыка, то при помощи картечи, для уменьшенія потерь, пробирались пустырями, скрывались въ глухіе переулки. Полковникъ Парфентьевъ былъ оставленъ защищать главную квартиру съ 400 солдатъ. Они проявили мужество достойное того, чтобы сохранить о нихъ память. Перестрлявши патроны, солдаты заряжали ружья мелкою монетой, потомъ взялись за пистолеты. Когда поляки подожги домъ, защитники пыталась пробиться: они ударили тсной кучкой, но, наткнувшись на тысячную толпу, снова должны были укрываться, и теперь уже черезъ окна, потому что двери пылали въ огн. Тутъ ихъ перестрляли по одиночк, а которые успли скрыться, задохлись въ дыму.
Вслдъ за Варшавой возстали Вильно, Гродно, возмутившіеся поляки, помимо своего короля, вызвали изъ-за границы Косцюшку и вручили ему верховную власть. Вся Польша возстала. У кого недоставало оружія, тому давали косу и ставили въ заднюю шеренгу, въ церквахъ забирали серебряные и золотые сосуды, чеканили изъ нихъ монету. Однако Косцюшко не давалъ воли мятежной черни и старался водворить въ стран порядокъ. Узнавши, что въ Варшав были повшены нсколько русскихъ плнниковъ, Косцюшко строго наказалъ виновныхъ и не побоялся сказать въ лицо буйной толп: ‘Я уважаю русскихъ, хотя она наши непріятели. Всхъ плнныхъ я принимаю подъ защиту моего меча, и если кто-нибудь изъ васъ посметъ коснуться хоть онлого изъ русскихъ, то вы не увидите больше Косцюшки!’ — Его армія увеличилась до 70 тыс. и была раздлена на 5 корпусовъ различной силы, начиная съ 23-хъ-тысячнаго корпуса самого Косцюшки.
Ближе другихъ русскихъ отрядовъ стоялъ Денисовъ у Радома, остальные лишь сближались къ предламъ Польши. Это былъ тотъ самый едоръ Петровичъ Денисовъ, который въ сраженіи при Ларг на бломъ кон и въ голубомъ кафтан носился вихремъ въ погон за турками. Румянцевъ его замтилъ: ‘Кто ты таковъ?’ — ‘Казакъ Денисовъ’, отвчалъ лихой наздникъ. Въ шведской войн Денисовъ съ шестью донскими полками и однимъ пхотнымъ бросился на десятитысячную армію короля, разбилъ ее, перебросилъ черезъ р. Кюмень, при чемъ отнялъ всю артиллерію. Своимъ быстрымъ наступленіемъ Денисовъ заставилъ короля просить мира, а въ Петербург въ это время ждали его нападенія, боялись за столицу.
— Какъ вы осмлились съ горстью людей напасть на короля? спросила его однажды Императрица.
— Смлость, Ваше Величество, отворяетъ ворота къ побд, отвтилъ Денисовъ.
Теперь въ его отряд находились полки Иловайскаго, Орлова, Янова, Андріяна Денисова, Лащилина и Карпова. Искуснымъ движеніемъ черезъ лса и болота Денисовъ пробрался на соединеніе съ пруссаками, и общими силами союзники напали на Косцюшку подъ Щекоциномъ, на р. Пилиц. Наканун битвы, когда поляки уже перестроились въ боевой порядокъ, ихъ конный разъздъ въ 3 или 4 сотни выхалъ впередъ версты за полторы. Казаки его замтили. Николай Васильевичъ Иловайскій выстроилъ одну сотню, отдалъ приказанія офицерамъ и, взявши въ руки пику, скомандовать: ‘Ну, любезные друзья, впередъ!’ Поляки было приготовились, обнажили палаши, но не успли они опомниться, какъ Иловайскій, отхвативъ 50 чел., погналъ ихъ назадъ, да столько же уложилъ на мст. Свидтелями этой удали были прусскіе офицеры, которые говорили посл Денисову, что никогда не видли ничего подобнаго. Андріянъ Денисовъ, будущій атаманъ казачьихъ войскъ, котораго Суворовъ называлъ попросту ‘Карпычемъ’, получилъ передъ сраженіемъ приказаніе достать языка. Казакъ его полка Быкодаровъ подговорилъ нсколько товарищей и выхалъ съ ними за цпь, самъ — впереди. Дло было среди бла дня. Ихъ замтили два польскихъ улана, повернули назадъ и, проскочивши всю цпь, крикнули, что за ними погоня. Часовой, должно быть, не разобралъ въ чемъ дло, да и синій мундиръ казака сбилъ его съ толку, потому что у нихъ тоже синіе мундиры. Быкодаровъ подскочилъ къ нему, выхватилъ у него саблю, пистолеты, и пока онъ съ нимъ возился, подъхали товарищи. Втроемъ он окружили часового и поскакали назадъ.
Посл Щекоцина казаки насдали на поляковъ весь путь до Варшавы, при чемъ не упускали ни одного случая отобрать или разбить отдльный отрядъ. Никогда поляки пускались на выдумки. Въ одномъ селеніи на р. Пилиц крестьяне упросили Денисова, чтобы онъ разршилъ имъ выгнать скотъ на пастьбу породъ нашими пикетами. Денисовъ позволилъ. Черезъ нсколько времени раздался на пикетахъ выстрлъ, означавшій тревогу. Иловайскій поскакалъ съ резервомъ узнать, въ чемъ дло, но наткнулся на непріятеля въ шесть разъ сильнйшаго. Оказалось, что поляки, завидя скотъ, прошли лсомъ, потомъ слзли съ лошадей, смшались со скотомъ и, понуримъ головы, шли между нимъ мимо нашихъ пикетовъ, какъ будто къ водопою. Одинъ изъ казаковъ смекнулъ эту штуку и выстрлилъ. Иловаійскій гналъ ихъ тогда боле двухъ верстъ, даже плнныхъ нахваталъ.
Приблизившись къ Варшав поляки заняли укрпленія, а русскіе и пруссаки расположились кругомъ. Между шанцами и нашими пикетами ходилъ непріятельскій скотъ, подъ небольшимъ прикрытіемъ. Нсколько офицеровъ ‘казачьимъ манеромъ’, тихонько подкрались къ стаду и отбили боле 200 головъ. До чего доходила удаль донцовъ можно видть по слдующему примру. 20 іюля польская конница сдлала нападеніе на нашу батарею, только что еще устроенную, но пока не вооруженную. Поляковъ отбили, казаки, какъ всегда, — въ догонку. Въ жару погони Денисовъ занесся такъ далеко, что попалъ въ середину непріятельской пхоты. Онъ уже поднялъ ногу, хотлъ слзать, считая себя въ плну, только слышитъ изъ-за фронта знакомые голоса: ‘Батюшка! не бойся: мы здсь!’ Тогда Денисовъ круто повернулъ лошадь, вырвался изъ карре и встртилъ около 20 ч. своего полка казаковъ. Вмст съ нами онъ ускакалъ въ виду изумленныхъ поляковъ, пославшихъ въ догонку съ десятокъ шальныхъ пуль. Дло объяснилось посл: маіоръ Грузиновъ поскакалъ вслдъ за Денисовымъ и какимъ-то чудомъ выручилъ пылкаго начальника. Въ начал сентября король прусскій, соскучивъ осадой, отошелъ отъ Варшавы, посл чего и русскія войска, подъ начальствомъ генерала Ферзена, потянулись лвымъ берегомъ Вислы. Во что бы то ни стало, надо было перейти на эту сторону, потому что навстрчу наступалъ уже Суворовъ, но поляки, идя правымъ берегомъ, зорко слдили за каждымъ нашимъ шагомъ. И тутъ выручили казаки. По приказанію Ферзена часть донцовъ съ конно-егерскимъ полкомъ ушла впередъ, къ Пулавамъ, какъ будто приготовить переправу, а въ это время весь остальной корпусъ собрался ниже, у Koзенницы. Пока вязали плоты, пока сгоняли съ окрестныхъ деревень лодки, поляки насыпали на другомъ берегу батарею. Наконецъ, все готово, заговорили пушки. Посл канонады съ обихъ сторонъ Иванъ Карповъ и Серебряковъ получили приказаніе переправить свои полки противъ польской батареи. Казаки сняли съ себя мундиры, разсдлали лошадей и, выскочивъ изъ лсу, съ однми лишь пиками, ринулись прямо въ Вислу. Поляки такъ оробли, что покинули вс пушки и бжали. Посл этого корпусъ Ферзена переправился безъ всякой помхи. Казаки уже успли развдать правый берегъ и узнать, что неподалеку отъ мста переправы, на болотистой равнин, окруженной лсами, стоитъ готовый къ битв цлый польскій корпусъ. Это былъ самъ Косцюшко. Его позиція была прикрыта съ фронта окопами, справа — лсами, а лвый флангъ оставался открытъ. Вечеромъ 27 сентября генералъ Денисовъ съ отрядомъ пхоты, съ 10 эскадронами конницы и всми казачьими полками, при 8 пушкахъ, двинулся въ обходъ лваго фланга, черезъ лса. Самъ Ферзенъ съ остальными войсками выступилъ въ полночь къ д. Мацеевицамъ прямо черезъ болота. На разсвт наши перестроились въ боевой порядокъ и двинулись, подавая правый флангъ впередъ. Поляки отбили первый натискъ и перешли въ наступленіе. Тогда Ферзенъ выдвинулъ 14 батальоновъ грозной русской пхоты. Безъ выстрла она бросилась на окопы, быстро ими овладла, и уже посл того никакая картечь не могла ее оттуда выбить. Поляки отошли на полверсты, устроились снова, но въ это время у нихъ на лвомъ фланг появился Денисовъ. Два казачьихъ полка понеслись вправо, а конно-егерскій, со своимъ сдымъ командиромъ Вульфомъ, забралъ влво. Т и другіе, какъ бы соревнуя, врубились въ ряды непріятельской пхоты, растоптали ее, уничтожили, и лишь одни артиллеристы, совершенно покинутые, продолжали поворачивать свои пушки, поражая насъ картечью, наконецъ, и артиллерія смолкла. Тогда самъ Косцюшко, ставъ на чел своей конницы, пытался остановить побдное движеніе русскихъ. Напрасно: польская пхота бросала оружіе, конница спасалась бгствомъ, и послднему защитнику нкогда воинственной Польши оставалось то же самое — уходить. Онъ ускакалъ въ сопровожденіи десятка уланъ. По его слдамъ пустились Харьковскаго полка корнетъ Лисенко, Елисаветградскаго корнетъ Смородскій да два казака, Лосевъ и Топилинъ. Своей тяжелой рукой Лисенко одинъ зарубилъ пять уланъ, остальные разбжались. Вихремъ неслись кони. Покинувъ дорогу, Косцюшко взялъ влво, за прясла, но тутъ конь его споткнулся и упалъ. Казаки дали ему два удара пикой, Лисенко хватилъ по голов саблей, посл чего сейчасъ же его призналъ: ‘это Косцюшко?’ — ‘Я Косцюшко, воды!’ Одинъ изъ казаковъ побжалъ за водой, но пока ее принесъ, польскій вождь впалъ въ безпамятство. Тогда казаки сдлали изъ пикъ носилки и бережно его понесли. Разсказывали, что Косцюшко, очнувшись, пожелалъ видть виновника своего плна. Когда предсталъ предъ нимъ исполинской силы богатырь-корнетъ, Косцюшко пожалъ ему руку и успокоился.
Суворовъ, узнавши о его плн, воскликнулъ: ‘Слава Богу! Косцюшко взятъ, и Польша наша!’ Дйствительно, въ сраженіи подъ Мацеевицами, которое русскіе ветераны прозвали ‘рзаниной’, лучшія польскія войска потеряли всю артиллерію, обозъ, 6 т. убитыхъ, кром того, остались въ плну Сраковскій, Княжевичъ, Коссинскій около 200 офицеровъ и 2 т. солдатъ. Уцлли лишь небольшіе отряды Вавржецкаго да Понинскаго, того самаго, который защищалъ переправу черезъ Вислу. Они спасались теперь въ Варшаву. За ея окопами поляки надялись удержаться, затянуть войну, а тамъ — что Богъ пошлетъ. Но этимъ они могли только тшить себя, того не подозрвая, что наступали послдніе дни существованія Польши. Суворовъ спшилъ прикончить мятежъ, сподвижники его славныхъ походовъ, украшенные крестами за Кинбурнъ, Рымникъ, Очаковъ, Измаилъ, — несли на штыкахъ грозную месть за гибель своихъ братьевъ, истребленныхъ на улицахъ Варшавы. Шибко шли они отъ турецкой границы, по суворовски, самъ генералъ халъ весь путь до Варшавы верхомъ: за нсколько верстъ впереди, по обыкновенію, рысили казаки, подъ начальствомъ Исаева. Въ начал похода ихъ было всего 2 1/2 сотни, но потомъ, съ присоединеніемъ всхъ остальныхъ отрядовъ, число казаковъ возросло до 2 1/2 тысячъ. Они срывали польскіе разъзды, открывали расположеніе и силы непріятеля, наконецъ, вмст съ прочими войсками, участвовали въ кровавомъ штурм Праги.
Съ высоты тропа великая Императрица заботливо слдила въ продолженіе своего долгаго и славнаго правленія за подвигами донцовъ на отдаленныхъ окраинахъ русской земли. Она благоволила къ донскому войску, цнила его вковую врность, почитала его доблести, что видно изъ ея собственныхъ словъ: ‘Войско донское безстрашно ходило на приступы и опровергало превосходныя силы непріятеля въ польскихъ сраженіяхъ’.— Въ 1703 году войску была пожалована Высочайшая грамота, въ которой подтверждались его права на вчное владніе принадлежащими ему землями. Депутаты отъ войска удостоились получать эту грамоту изъ собственныхъ рукъ Государыни, вмст съ картой войсковыхъ земель и хлбомъ-солью. На обратномъ пути депутатовъ чествовали по стариннымъ обычаямъ. На границ войска ихъ ждалъ почетный караулъ, въ Черкаск ихъ встрчали колокольнымъ звономъ, пушечной пальбой. Когда смолкъ громъ орудій, царскую грамоту и хлбъ-соль внесли въ войсковой кругъ, дьякъ прочелъ ее вслухъ, войсковой атаманъ поцловалъ Высочайшую надпись. Посл торжественнаго молебна весь кругъ двинулся къ дому войсковаго атамана, гд пожалованная хлбъ-соль была раздлена на 6 равныхъ частой, изъ которыхъ одну раздробили на мелкіе кусочки по числу присутствующихъ, остальныя части были разосланы по станицамъ. Возл такъ же торжественно встрчали царскую грамоту, вычитывали ее на полныхъ станичныхъ сборахъ, посл чего длили царскую хлбъ-соль между всми станичниками.
Въ царствованіе сына и преемника Екатерины 6 донскихъ полковъ бились подъ начальствомъ того же Суворова въ Италіи, выручали русскія войска въ горахъ Швейцаріи, но объ этихъ славныхъ длахъ разсказано въ другомъ мст {См. ‘Походы въ Италіи’ и ‘Швейцарскія походъ’ — ‘Отечественные героическіе разсказы’. стр. 207 и 225.}.
Въ послдній же годъ царствованія Императора Павла Петровича войско донское выставило еще не бывалое до того времени ополченіе въ памятный походъ ‘къ сторон Оренбурга’. Атаманъ Орловъ отдалъ приказъ по войску, чтобы ‘вс донцы до послдняго непремнно въ 6 дней выступили о-дву-конь съ полуторомсячнымъ провіантомъ’. И дйствительно, собирались и вооружились вс до послдняго: станицы оставались безъ писарей, церкви безъ чтецовъ. Не были забыты и донскіе калмыки, которымъ также было приказано, всмъ безъ исключенія, подняться въ дальній походъ. Распоряженія къ таинственному походу длались спшно. Въ Оренбург скупались верблюды для перевозки тяжестей по Киргизской степи, изъ казны было отпущено на жалованье, провіантъ и фуражное довольствіе 2 1/2 милліона рублей, ‘кои, писалъ Государь, должны быть возвращены изъ добычи той секретной экспедиціи’.— Атаманъ выслалъ въ Оренбургъ надежныхъ офицеровъ, чтобы они секретно разузнали, какіе есть пути для прохода войска черезъ степи киргизскія до Хивы, и оттуда къ Бухар и дале въ Индію. На Дону же немногіе знали, что это за Индія? Не знали, что поперекъ дальняго тысячнаго пути протекаютъ широкія многоводныя рки, разстилаются песчаныя безводныя пустыни, возвышаются къ небу заоблачныя, покрытыя вчнымъ снгомъ горы, и что только преодолвши вс эти трудности, можно лопасть въ страну алмазовъ и жемчуга, туда, гд произрастаютъ пальмы, драгоцнныя сандальныя деревья, гд водятся слоны, тигры, обезьяны и самыя красивыя въ мір птицы, однимъ словомъ — въ Индію, которую захватили англичане. Про все это мало кто зналъ. Тмъ не мене, черезъ мсяцъ посл царскаго указа 22 1/2 т. донцовъ были уже въ сбор. Когда ихъ раздлили по полкамъ, оказалось 41 полкъ и дв роты конной артиллеріи. Перекрестившись, казаки поклонились въ родную землю и повернули коней на восходъ солнца: не многіе таили смутную надежду вернуться назадъ. Донцы двинулись къ Оренбургу четырьмя отрядами, подъ общимъ начальствомъ атамана Орлова. Какъ во времена Пугачевщины, Донъ опустлъ: остались бабы, дти да калки безногіе.
Государь, получивши донесеніе о выступленіи донскаго войска, остался чрезвычайно доволенъ. Онъ приказалъ объявить донцамъ Высочайшее благоволеніе ‘за готовность къ выступленію, за исправность, а равно пожелалъ имъ счастливаго похода и успха’. Еще раньше того, Государь общалъ вс богатства Индіи въ пользу донцовъ.
Стояла жестокая стужа, дороги отъ множества снга были непроходимы, особенно для артиллеріи, сильныя встрчныя мятели бушевали на широкомъ простор степей. Бьются цлый день казаки, придутъ на ночлегъ, а обогрться негд, измученнымъ конямъ нтъ корма. Въ Саратовской губерніи былъ передъ этимъ неурожай, почему ни за какія деньги нельзя было достать ни сна, ни овса. Боялись, что лошади совсмъ оголодаютъ. Наступилъ мартъ, снга стали таять, рушились рки. Казакамъ приходилось ежедневно то складывать живые мостки черезъ игравшія рки, то переходить ихъ въ бродъ или же пускаться на-авось по тонкому льду, проваливаться и вовсе тонуть. Иные полки ежедневно мняли свои маршруты, выгадывая, гд бы лучше пройти. Проходили недли, и атаманъ не зналъ, гд его полки находятся. Много натерплись тогда донскіе казаки! Однако на 24-й день похода поиска остановилось на р. Иргиз, за которымъ разстилалась безъ краю ровная, какъ скатерть, киргизская степь. Былъ пройденъ путь въ 700 верстъ, а сколько оставалось — про то никто не вдалъ. Тутъ довелось казакамъ встрчать Христовъ праздникъ. Подъ открытымъ небомъ они прослушали божественную службу, похристосовались, разговлись по-походному, и окружили атамана. На этотъ разъ его лицо, истомленное тревогами за судьбу дальняго похода, имло видъ необычайный: важный, торжественный. Вс притаили дыханіе, когда атаманъ развернулъ какія-то бумаги и сталъ читать сначала одну изъ нихъ, то былъ Высочайшій манифестъ о восшествіи на престолъ новаго Императора, въ другой бумаг заключалось повелніе о немедленномъ возвращеніи казацкихъ полковъ на Донъ.— ‘Жалуетъ васъ Богъ и Государь родительскими домами!’ много разъ повторялъ атаманъ смнявшимъ одна другую толпамъ казаковъ, изъ которыхъ каждому хотлось удостовриться въ подлинности того, о чемъ онъ кругомъ слышитъ, а ушамъ не вритъ… Повернули въ обратный путь, и хотя было все то же, не переносилось легче, въ апрл казаки уже разошлись по домамъ, и, что отрадне всего, вернулись въ добромъ здоровь, покинувъ въ степяхъ самую малость могильныхъ крестовъ.
Еще не успли донцы позабыть киргизскихъ степей, какъ ихъ двинули на другой конецъ, къ берегамъ Нмана и дальше, на знакомыя отцамъ поля Германіи. На этотъ разъ довелось встртить войска боле искусныя, чмъ нмцы, привыкшія къ побдамъ, предводимыя лучшимъ полководцемъ Европы. Рчь идетъ о французахъ, ихъ император Наполеон. Почти во все продолженіе великихъ войнъ Императора Александра на чел казачьихъ полковъ стоялъ Матвй Ивановичъ Платонъ, ‘вихрь-атаманъ’, — какъ звали его въ ту пору. Какъ зоркій орелъ съ поднебесья намчаетъ себ добычу, такъ и казачій атаманъ, внимательно слдившій за ходомъ битвы, вдругъ расправлялъ свои могучія крылья: по его слову, по его знаку летли казачьи полки — то въ тылъ, то во флангъ, то навстрчу врагу, причиняли ому замшательство, били, гнали, вырывали изъ рукъ готовую побду. А французы, къ тому же, были заносчивы, на казаковъ смотрли свысока, въ поход и на бивакахъ не соблюдали осторожности, дрались въ бою запальчиво, короче сказать, промаховъ длали много, но ни одинъ промахъ не проходилъ имъ даромъ. Если они отступали, казаки сидли у нихъ на хвост, при наступленіи — казаки ихъ сдерживали, скрывали передвиженіе своей арміи, наконецъ, когда французы располагались по квартирамъ, казаки не давали имъ отдыха, держали въ нашей готовности къ бою. Французы не знали, когда, откуда и въ какомъ числ появятся казаки. Они возненавидли ихъ, а впослдствіи стали бояться. Наполеонъ сказалъ про казаковъ, что это посрамленіе рода человческаго. Онъ не зналъ, какъ и чмъ отъ нихъ оборониться.
Императоръ Александръ Павловичъ велъ съ французами три войны въ первой войн онъ хотлъ помочь австрійцамъ, по второй — пруссакамъ, въ третьей войн намъ самимъ пришлось обороняться.
Наполеонъ обладалъ тмъ великимъ даромъ полководца, что умлъ всегда упредить противника, пока тотъ соберется съ силами, пока придумаетъ, съ чего начать, ужъ онъ окруженъ французскими войсками и, волей-неволей, долженъ принять бой. Такъ же случалось и съ нашими союзниками: когда они являлись къ намъ ли помощь, они уже были разбиты, и вся тяжесть войны падала на русскихъ. Послдній разъ дло стояло еще хуже, потому что Наполеонъ раскаталъ пруссаковъ въ одинъ и тотъ же день въ двухъ сраженіяхъ и занялъ ихъ столицу, Берлинъ. Пруссія очутилась въ самомъ безпомощномъ положеніи, изъ-за нея приходилось на свой страхъ начинать новую войну.
Соблюдая осторожность, наша армія то наступала къ Висл, то отходила къ своимъ границамъ, смотря по обстоятельствамъ, при чемъ случались мелкія схватки, бывали и жестокіе бой, когда об стороны сходились всми силами. Въ этой войн казаки, которыхъ считалось 13 полковъ, имли много случаевъ показать, на что они способны.
Въ конц января 1807 года, среди зимы, на покрытыхъ снгомъ поляхъ, возл прусскаго городка Прейсишъ-Эйлау происходила кровопролитная битва, которую можно уподобить разв только Бородинской: безъ малаго 50 тысячъ убитыхъ и раненыхъ устлали мсто двухдневнаго побоища. Сраженіе кончилось ни въ чью, но Наполеонъ, чтобы показать, что онъ взялъ верхъ, простоялъ на мст 9 дней, посл чего также отступилъ. Отступленіе его войскъ совершалось такъ торопливо и въ такомъ бозпорядк, что по слдамъ арміи валялись раненые, умирающіе, торчали фуры, повозки, даже попадались пушки. Казаки, подъ начальствомъ Платова, шли по пятамъ французовъ, не давая имъ отдыха ни на бивуакахъ, ни ни квартирахъ. Французская конница до того обезсилла, что перестала вызжать на аванпосты, почему нашему авангарду всегда приходилось имть дло съ пхотой. Въ первыхъ числахъ февраля Платовъ выгналъ французовъ изъ г. Прейсишъ-Эйлау, при чемъ освободилъ изъ плна боле тысячи русскихъ, кром того, въ продолженіе мсяца казаки сами нахватали въ мелкихъ схваткахъ 2,200 французомъ, въ томъ числ до 40 офицеровъ. Французы во время зимней стоянки умаялись больше, чмъ за время походовъ. Донцы, какъ шмели, кружились вокругъ деревень, срывали пикеты, хватали плнныхъ, отбивали продовольствіе и этой малой войной держали непріятеля въ вчной тревог. Французская пхота въ самое ненастное время проводила дни и ночи на бивуакахъ въ ожиданіи казаковъ. Съ этого времени за Платовымъ утвердилась слава лихого атамана, слава, которую онъ сохранилъ до конца своей боевой жизни.
Съ открытіемъ весны набги казаковъ становятся все чаще и чаще, они проникаютъ въ глубь квартирнаго расположенія французской арміи, тревожатъ главныя квартиры ея маршаловъ. Однажды Платовъ переправился черезъ рчку Омулей и послалъ три полка подъ начальствомъ Карпова 1-го вправо, 4 полка съ Иловайскимъ влво, а самъ двигался по середин, чтобы, смотря по надобности, поддержать того или другаго. Казаки Карпова встртили непріятеля въ двухъ колоннахъ, одну разогнали, а другая отбилась отъ нихъ пушками. Иловайскій наткнулся на конницу, тутъ былъ старый уланскій полкъ Домбровскаго и еще 15 эскадроновъ сборныхъ. Казаки притворнымъ отступленіемъ завлекли ихъ подальше отъ пхоты, построили лаву и живо охватили оба фланга. Посл короткой схватки французы повернули назадъ, казаки — за ними и гнали ихъ, на глазахъ своего атамана, больше шести верстъ. Плнные такъ были напуганы, что полковникъ графъ Стаховскій упалъ въ ноги Иловайскому съ просьбой о пощад.— При всякомъ удобномъ случа казаки пускали въ ходъ свои обычныя сноровки. Съ ночь на 14-е мая Г. М. Иловайскій 4-й отрядилъ сотню казаковъ съ приказаніемъ залечь имъ въ лсу, а утромъ выслалъ 30 чел. къ д. Альтенъ-Кирхенъ выманить французовъ. Какъ ни задирали казаки, конница не поддалась, вмсто того выступила пхота ‘въ большомъ числ’, за которой слдовало конное прикрытіе. Казаки искусно завели пхоту на свою засаду. Подпоковникъ Блогородцевъ выскочилъ изъ лса, ударилъ всей сотней непріятелю во флангъ: французы разбжались, 40 чел. осталось въ плну. Дня черезъ три посл этого есаулъ Болдыревь съ небольшимъ отрядомъ подползъ къ самымъ бивуакамъ: сдлавши залпъ, казаки уложили человкъ 20 и ускакали въ лсъ. Пока французы опомнились, — ихъ и слдъ простылъ.
Любопытна первая встрча казаковъ съ французскими кирасирами, или, какъ ихъ называлъ Наполеонъ, ‘желзными людьми’. Это случилось въ сраженіи подъ г. Гейльсбергомъ, гд наша армія отбивалась цлый день въ своихъ окопахъ, казаки, но обыкновенію, тревожили тылъ и флангъ французовъ. Денисову пришлось стоять съ бригадой за болотистымъ ручьемъ. Онъ уже сдлалъ пять атакъ и теперь приводилъ въ порядокъ разстроенныя сотни.
— Латники! Латники! заговорили вдругъ казаки, завидя на томъ берегу 2 эскадрона ‘желзныхъ людей’. Кирасиры перешли ручей и вразсыпную атаковали донцовъ. Первый ударъ былъ жестокъ, казаки подались, но такъ же скоро оправились, окружили латниковъ и стали колоть ихъ пиками. Однако наконечники гнулись, даже вовсе ломались, кирасиры скли донцовъ своими тяжелыми палашами, ударъ за ударомъ, точно топорами. Казацкая смтка и тутъ взяла верхъ: ‘Колпаки долой!’ крикнулъ кто-то въ свалк, и казаки начали сбивать имъ шишаки, посл чего смло били по головамъ и вышибали изъ сделъ. Кирасиры, ‘растерявъ головы’, опрометью пустились назадъ, но изъ двухъ эскадроновъ одна ли ушла одна треть. Казацкой удали не было границъ, что можно подтвердить еще однимъ примромъ. Войсковой старшина Ефремовъ налетлъ среди бла для на французскаго маіора, который имлъ неосторожность отъхать отъ своего баталіона и стоялъ въ сторон, о чемъ-то задумавшись. Въ одинъ мигъ онъ лишился сабли, его лошадь подхвачена за поводъ, и онъ скачетъ, самъ не зная куда, невдомо съ кмъ. Долго маіоръ не могъ понять, какъ это онъ, не покидая батальона, очутился въ плну?
Подъ Гейльсбергомъ наши отбились отъ французовъ, но спустя нсколько дней были разбиты подъ Фридландомъ. 36 французскихъ орудій подъхали сначала на 600 шаговъ, потомъ придвинулись на полтораста и открыли такой губительный огонь, что наша артиллерія умолкла, 1-я линія дрогнула, изъ 2-й линіи бросились полки Лейбъ-Егерскій, Измайловскій и Конно-гвардейскій, по съ мста были разстроены. Измайловцы потеряли въ нсколько минутъ 400 челов., имя-то всего 500. Напрасно Багратіонъ, Раевскій, Багговутъ, Марковъ, Ермоловъ, наши лучшіе генералы, пытались водворить порядокъ въ той ужасной тснот, въ какой очутились русскія боевыя линіи. Князь Багратіонъ обнажилъ даже свою шпагу, что длалъ онъ чрезвычайно рдко, напрасно онъ ободрялъ Московскій Гренадерскій полкъ, остатки котораго окружали его лошадь. Онъ напоминалъ Италію, походы, славныя битвы — нтъ, ничего не помогало: французскія колонны валили впередъ съ криками: ‘Да здравствуетъ императоръ!’ — Тогда князь Багратіонъ началъ переправлять войско на лвый берегъ Алле, мосты уже были объяты пламенемъ. Наши потеряли подъ Фридландомъ 15 т. и десятка полтора орудій.
Воина была кончена, русскіе отступали къ Нману. На всемъ этомъ длинномъ пути казаки, вмст съ башкирами, Павлоградцами и 1-мъ Егерскимъ полкомъ, прикрывая движеніе арміи, дали ей возможность отступить въ порядк, сберегли ея артиллерію, обозы. Особенно стремительно наступали французы на третій день посл сраженіи. Платовъ устроилъ въ лсу заски, за которыми посадилъ спшенныхъ казаковъ. Дружнымъ залпомъ изъ-за первой заски донцы задержали наступленіе непріятельской пхоты, когда же подъхала къ ней артиллерія, они отошли за вторую заску, потомъ за третью, тмъ временемъ русскій арріергардъ усплъ порядочно уйти. Французы послали въ обходъ конницу. Тогда Платовъ покинулъ лсъ, отошелъ къ деревн Битеневъ, гд устроилъ вс находившіеся при немъ полки къ бою. Французскіе эскадроны приближались на рысяхъ. Донцы встртили ихъ длинной лавой, сбили, вошли въ лсъ, откуда вскор раздались залпы пхоты, артиллеріи и появились цлыя колонны. Платовъ тотчасъ отступилъ. Французскіе фланкеры сгоряча заскакали впередъ — это не прошло имъ даромъ: казаки переловили ихъ всхъ до единаго на глазахъ непріятеля.— Такъ отважно и неутомимо прикрывали донцы наши разстроенные, утомленные полки. Но и сами они натерплись не мало. Край былъ раззоренъ, обезлюденъ, если гд и уцлли кое-какіе запасы, то нмцы тщательно ихъ укрывали, закапывая въ ямы, чтобъ ничего не досталось русскимъ. Ни хлба, ни овса, даже соломы нельзя было достать въ стран, призвавшей насъ на помощь. На что ужъ казаки промыслить мастера — и т по цлымъ днямъ оставалось не вши, лошадки подбились, отощали — и такъ шли до самаго Нмана, гд воина прикончилась Тильзитскимъ миромъ. Донцы были утшены и вознаграждены царскими милостями. Въ похвальной грамот 1811 года Государь такъ отзывался объ ихъ служб: ‘Врожденная бдительность донскихъ воиновъ, на пол брани воспитанная, исчисляла вс движенія, наблюдала предпріятія, предупреждала сокровеннйшія намренія непріятеля и недремлющимъ окомъ главнокомандующему служила’. При этой же грамот было пожаловано отъ лица благодарнаго отечества знамя ‘съ изображеніемъ отличныхъ дяній войска Донскаго’.
VIII.
Станичный бытъ донцовъ.
По мр того, какъ казачество умножалось приростомъ населенія и наплывомъ бглецовъ изъ-за Московскаго рубежа, оно распространялось и въ ширь, занимая своими поселеніями привольные берега Дона и его притоки: Донецъ, Медвдицу, Хоперъ, Бузулукъ. По заведенному обычаю, новоселы окружали заимку землянымъ валомъ, со рвомъ впереди, или, по крайной мр, обносили ее плетнемъ, перепутаннымъ терновникомъ, отчего эти первыя поселенія и назывались городками. Наконецъ, настала пора, когда уже не было надобности поддерживать даже такую зыбкую ограду: лтъ около 200 тому назадъ, бывшіе городки стали именоваться станицами, что означало наступленіе боле мирныхъ временъ. Впрочемъ, названіе ‘городокъ’ исчезло не сразу и не повсюду, есть старожилы, которые еще его помнятъ. Между донскими станицами много такихъ, которыя считаютъ за собой нсколько вковъ, помимо уцлвшихъ кое-гд валовъ, он или хранятъ святыни казачества, или памятны какимъ-нибудь событіемъ, близкимъ сердцу сынамъ Дона. Такова, напримръ, Усть-Медвдицкая. Въ оград станичнаго храма стоитъ черная гранитная колонна, съ крестомъ на верху: это могила донского атамана Власова, того самаго, который защищалъ Черноморскую кордонную линію отъ набговъ горцевъ, который бодро подвизался на атаманскомъ поприщ, будучи 80-ти-лтнимъ старцомъ. Это былъ одинъ изъ лучшихъ вождей Дона и Кубани. Пяти-избянская, древняя станица — родина Денисовыхъ: Дениса-батыря и двухъ храбрыхъ генераловъ — графа едора Петровича и войсковаго атамана, сподвижника Суворова, Андріана Карновича. Герой Дона, Баклановъ, родился въ Гугнинской станиц, она же считается родиной партизана Ефремова, станица Цымлянская прославилась своими виноградниками. Сказываютъ, что царь Петръ Великій, прозжая Дономъ, замтилъ, что тутъ долженъ произрастать съ успхомъ виноградъ. Онъ выписалъ изъ Франціи мастеровъ, лозу и приказалъ разсадить ее близъ Цымлянской станицы. На побывк въ Париж, царь, между прочимъ, навстилъ инвалидовъ, доживавшихъ свои вкъ на королевскомъ иждивеніи, а когда вернулся домой, послалъ имъ уже отъ себя въ гостинецъ нсколько бочокъ донского вина.
Романовская станица основана вскор посл избранія русскими людьми на царство Михаила едоровича Романова. Донцы показали тогда свою врность престолу тмъ, что поскли прелестниковъ Заруцкаго и Марины, жены Дмитрія Caмозванца, которые разсчитывали продолжать тутъ смуту, а донцы поклялись служить врно и нелицепріятно новому царю, избраннику народному. Въ честь Царскаго Дома и станица названа Романовскою. Кочетовская и Раздорская станицы также славятся виноградниками, кром того, красотою мста и великолпіемъ храмовъ Божьихъ. Святыя иконы въ храм Раздорской станицы блестятъ брилліантами, жалованными монархами. Въ своемъ мст было упомянуто, что Раздоры — одно изъ первыхъ поселеній донцовъ. Древній Черкаскъ, ныншняя Старо-Черкасская станица, вмщала въ себ 11 станицъ, въ числ коихъ была одна татарская. Он были окружена десятью ‘раскатами’, или бастіонами, на которыхъ стоило 100 пушекъ. Дома въ город были деревянные, построены на сваяхъ, и такъ тсно, одинъ возл другого, что часто выгорали цлыя улицы, не разъ взлетала на воздухъ и ‘пороховая казна’. Посл одного изъ такихъ взрывовъ выступило озерцо, которое существуетъ и теперь. Кром того, городъ терплъ отъ воды, бывали годы, что затопляло не только городъ, но и его окрестности. Не смотря на эти невзгоды, древній Черкаскъ киплъ въ старину какъ котелъ: пристани были покрыты судами, площади волновались народомъ. Тутъ сходились ногаи, калмыки, русскіе торговые люди изъ Воронежа, Блгорода, Ливенъ, Ельца и Оскола. Здсь приставали турецкія и московскія посольства со своими богатыми и многолюдными свитами, здсь же копились и казаки съ береговъ Днпра, Терека и Яика. Площади Черкаска пестрли разнообразіемъ одеждъ и бранныхъ доспховъ. Царь Петръ Великій, во время Азовскаго похода, увидлъ ли площади молодца, который, прогулявъ даже свою рубаху, сидлъ, пригорюнившись, на боченк, опираясь на ружье.— ‘Отчего же ты не сбылъ ружья вмсто рубахи?’ — спросилъ царь.— ‘Сбыть ружье казаку не пригоже’, — отвтилъ гуляка: ‘съ ружьемъ я и службу царскую отбуду, и шелковую рубаху добуду’. Отвтъ полюбился царю. Онъ тогда же пожаловалъ войску донскому гербъ, на которомъ былъ изображенъ сидящій на боченк полу-обнаженный казакъ съ приподнятымъ надъ головой ружьемъ. Этотъ гербъ просуществовалъ около 60 лтъ. Изъ памятниковъ старины здсь уцллъ величественный храмъ Воскресенія Господня. Онъ строился 14 лтъ и сооруженъ по плану великаго царя, который пожертвовалъ на него деньги, желзо, утварь и два колокола. Въ притвор храма хранится доска съ надписью, что казаки, изнуренные азовскимъ сидніемъ, дали общаніе построить въ своемъ город храмъ, если Онъ, милосердый, поможетъ имъ отсидться и увидть свою родину, что они достославно отсидлись и возвратились въ свой городъ, но замедлили выполнить данный Богу обтъ, почему и подверглись лютой моровой язв. Язва прекратилась, когда они начали строить деревянную церковь, которая два раза была построена и два раза горла, что, наконецъ на мст деревянной, была выстроена ныншняя, каменная. Иконостасъ ея рзной — виноградныя лозы и грозди, весь снизу до верха покрытъ образами въ серебряныхъ окладахъ. Трое царскихъ вратъ сдланы изъ чистаго серебра: большое мдное паникадило въ 5 ярусовъ огней памятно тмъ, что добыто казаками въ Азовской крпости, въ 1637 году. Священная утварь вся серебряная или золотая, украшенная драгоцнными камнями, есть небольшой ручной крестъ, цнимый въ 10 т. рублей, онъ весь осыпанъ алмазами, есть еще серебряный ковшъ съ портретомъ императрицы Елизаветы Петровны. Въ окладахъ всхъ иконъ и въ утвари собора заключается боле 60 пудовъ серебра и полъ-пуда золота. Во всхъ же четырехъ церквахъ станицы серебра боле 100 пудовъ, жемчуга 25 фунтовъ, драгоцнныхъ камней до 5 тысячъ. Все это добыча меча, приношенія, общанныя въ трудную минуту на пол брани. У самаго входа въ соборъ, на правой сторон дверей, виситъ толстая желзная цпь, которою былъ прикованъ Стенька Разинъ передъ отправкою въ Москву. Въ своемъ мст упомянуто, что Стенька прослылъ колдуномъ, могъ летать по воздуху какъ птица и плавать въ вод рыбой. Старью казаки боялись, что простая цпь его не удержитъ: начертитъ разбойникъ уголькомъ лодку, приложитъ руку и очутится на Волг. Вотъ почему надъ цпью отпли молебенъ, окропили ее святой водой, посл чего и приковали Стеньку на паперти, куда нечистой сил уже не было входа. Съ высокой соборной колокольни открываются во вс стороны чудныя мста, вблизи стоятъ домики, окруженные зеленью, вдали, къ сверу, виденъ Новочеркаскъ, верстахъ въ шести зеленютъ валы покинутой крпости, а на запад, въ семи верстахъ отъ станицы, обозначается небольшимъ лсомъ урочище Монастырское, куда, бывало, удалились одинокіе, посдлые въ бояхъ, чисто искалченные казаки доживать остатки дней въ землянкахъ. Они были отшельниками и въ то же время, служили стражами своей родины. 200 лтъ тому назадъ, донцы возвращались какъ-то съ набга съ богатой добычей, съ ясыремъ. Былъ вечеръ, когда она причалили къ берегу родной земли у Монастырскаго урочища, не хотлось побдителямъ черезъ позднее время утерять почетную встрчу: они поршили переночевать у своихъ старцевъ, а въ городъ послали сказать, что прибудутъ на утро. Зашумлъ Черкаскъ, какъ въ большой праздникъ, радостная всть перебгала имъ дома въ домъ, отцы, братья и жены, захвативъ боченки въ виномъ или медомъ, спшили въ урочище встртить своихъ семейныхъ. Тутъ зажгли костры, и началось пированье, широкое, разгульное, первое посл бранныхъ трудовъ и долгаго поста. Вс упились, поснули, а, тмъ временемъ, съ задонской степи подвигались басурманы и, выждавъ, когда стала разгораться утренняя заря, набросились на спящій казацкій станъ, и всхъ, кто въ немъ былъ, перерзали до единаго. Съ тхъ поръ, въ субботу сырной недли, ежегодно совершается сюда крестный ходъ и правится панихида по убіеннымъ.
Черкаскъ, какъ сказано, много терплъ отъ наводненій: если и сходила вода, то оставались болота, которыя заражали воздухъ гнилью, отчего городъ превращался въ больницу. Бывали годы, когда тихій Донъ подтоплялъ и самый соборъ. Такъ называемое ‘Краснощековское’ наводненіе получило свое названіе оттого, что тло умершаго атамана оставалось безъ погребенія 2 мсяца, потому что, за все это время не было въ город лоскутка сухой земли чтобы выкопать могилу. Въ царствованіе Императора Александра I, атаманъ Платовъ, испросивъ Высочайшее разршеніе, перенесъ Черкаскъ на другое мсто, извстное нын подъ именемъ Новочеркаска, въ 25-ти верстахъ отъ Старочеркасской станицы. Это совсмъ новый городъ, на европейскій образецъ. Противъ дворца Августйшаго атамана всхъ казачьихъ войскъ стоитъ изображеніе основателя, въ разввающейся бурк, съ гетманскою булавою въ одной рук и обнаженной саблей въ другой. Бывшій атаманъ устремляется съ возставшимъ народомъ въ кровавую счу съ нахлынувшимъ врагомъ.— То на память о двнадцатомъ год. Главную же святыню донцовъ, гордость и украшеніе Новочеркаска составляютъ его ‘регаліи’, т. е. наски, перначи, бунчуки, серебряныя трубы, знамена и грамоты, добытыя кровью отцовъ. Они хранятся въ Войсковомъ Управленій, гд, между прочимъ, выставлены портреты всхъ трехъ Августйшихъ атамановъ въ казачьей форм. Царскія грамоты лежатъ въ большомъ серебряномъ ковчегъ, украшенномъ драгоцнными камнями, сабля Императора Александра I положена въ особый, также серебряный ковчегъ. По стнамъ развшены портреты всхъ донскихъ атамановъ, начиная съ Данилы Ефремовича Ефремова, перваго атамана, назначеннаго Высочайшею властью. Онъ, его сынъ, Степанъ Даниловичъ, и Алексй Ивановичъ Иловайскій изображены въ парчевыхъ кафтанахъ, съ широкими золотыми поясами, на груди медаль на Андреевской лент, и въ рук булава. Слдующіе за ними атаманы — уже въ генеральскихъ мундирахъ, со многими знаками монаршихъ отличій.
Въ каждой станиц твердо держались обычаи и порядки, завщанные первыми насельниками Дона. Каждая станица управлялась ‘сборомъ’, и въ сбор принималъ участіе всякій казакъ, за исключеніемъ опороченныхъ. На станичные сборы сходились вс казаки, гд бы они ни жили, изъ самыхъ дальнихъ хуторовъ, съзжались обыкновенію передъ каждымъ воскресеніемъ или праздничнымъ днемъ, вс верхами. Но судили-рядили только люди старые, почтенные, почему на Дону издревле слово ‘старикъ’ служило какъ бы почетнымъ званіемъ. Однако, въ общество стариковъ допускались и молодые казаки, которые отличили себя или службой, или умомъ, или же примрною жизнью. Станичные сборы благодтельно дйствовали на добрые правы казачества. Казаки всегда дорожили правомъ судить и рядить наравн съ другими. Каждый казакъ добивается этой чести, зачастую онъ искалъ случаи совершить подвигъ, потому что званіе урядника или георгіевскій крестъ давали ему мсто въ сбор, возл почетныхъ старшинъ. Часто казакъ выбивался изъ силъ, переносилъ голодъ и холодъ, лишь бы не прослыть трусомъ или нженкой и сохранить честное казацкое имя. Ворамъ, клятвопреступникамъ не было тогда мста на Дону. Зато оставленныя на покос или гд бы то ни было вещи — никогда никто не тронетъ. Точно также утерянные по дорог: кнутъ, топоръ, налигачъ или путы, приносились въ станицу, по дворамъ, безъ всякой опаски, держали скотъ, лошадей, и хранили домашнее хозяйство, развшивали дли просушки блье. Воровство лошадей началось не боле 100 лтъ тому назадъ.
На сборахъ ршались вс домашнія станичныя дла, чинился судъ и расправа, выслушивались распоряженія властей и обсуждались приготовленія къ походу. Чтобы собрать кругъ въ необычное время, есаулъ прежде всего длалъ ‘закличку’, т. е. разъзжалъ по улицамъ и зычнымъ голосомъ выкрикивалъ: ‘Атаманы-молодцы, вся честная станица Пяти-избянская, или тамъ какая другая — сходитесь на бесду, на майданъ, ради станичнаго дла, а кто не придетъ, на томъ станичный приговоръ — осьмуха!’ Мало-по-малу, кругъ собирался. Выходитъ казакъ на середину, кланяется земно на вс четыре стороны, потомъ подходитъ къ атаману и разсказываетъ свое дло. Старики слушаютъ. Когда казакъ кончилъ, атаманъ говорилъ: ‘Есаулъ, вели помолчать’. Есаулъ кричитъ чтобы казаки умолкли, при чемъ поднимаетъ трость и бьетъ о матицу: ‘Помолчите-ста, атаманы-молодцы!’ Тогда встаетъ атаманъ и докладываетъ: ‘Атаманы-молодцы! Помолчите! Проситъ Аксенъ Пахомычъ о томъ-то. Что скажете: дать или не дать?’ — ‘Въ добрый часъ!’ — отвчаютъ, если хотятъ дать. Точно также ршалось и всякое другое дло. Положимъ, идетъ судъ, атаманъ докладываетъ: ‘Вотъ честная станица! Старики присудили наказать его плетьми за кражу: какъ прикажете — простить его или наказать?’ Эти два слова: ‘Въ добрый часъ’ или ‘не надо’ — ршали безповоротно всякое дло. Главнымъ дломъ на суд было миротвореніе: атаманы и старики сами кланялись спорщикамъ, чтобы они помирились, не здили судиться въ Черкаскъ. Иные, упорные ни за что но сдавались. Сядутъ бывало, оба къ одинъ каюкъ и плывутъ въ Черкаскъ тягаться. Иногда по дорог выпьютъ, еще пуще разсорятся, а случалось, и помирятся. Тогда уже гребутъ назадъ. Имъ и горя мало, что верстъ 200 помахали руками, зато въ станиц всегда ждала ихъ долгая встрча — подходили старшины и атаманы, поздравляли съ миромъ. Если же казакъ обзоветъ другого позорной кличкой или больно выбранитъ, а самъ, къ тому же былъ неправъ, такой долженъ принять ‘очистку’. По приговору, обиженный бралъ въ руки палку, отмривалъ ее по локоть, отрубалъ, потомъ билъ обидчика по ногамъ, приговаривая при всякомъ удар: ‘Очисть!’ Билъ, пока сборъ не скажетъ: ‘Буде, очистилъ!’ Этимъ наказаніемъ виновный уже считался очищеннымъ навсегда, какъ бы и не проштрафился. Такой обычай водился еще въ конц царствованія Императрицы Екатерины II.
На сборахъ же читались по всеуслышаніе распоряженія по всему войску, напримръ, опасныя грамоты, оповщавшія о какомъ-либо худомъ слух. Читали ихъ обыкновенно станичные писаря, которыхъ нарочито для этого и выбирали. Посл того, какъ грамота прочитала, оставляли съ нея списокъ, а подлинную отсылали дальше, въ слдующую станицу. Письменные казаки въ т поры бывали на рдкость. Если писарь не случался на мст, то есаулъ выдавалъ вмсто росписки деревянныя рубежки по числу пересылаемыхъ пакетов или колодниковъ: пять рубежекъ — значило, пять колодниковъ. Такія рубежки выдаются нынче пастухамъ въ полученіи овецъ. Да и писарямъ было немного работы, одинъ старикъ-писарь сказывалъ, что гусиное перо служитъ ему цлый годъ. Особенно долго и дловито толковали казаки, выслушавъ объявку о поход: когда и гд собираться, какими путями двигаться и что съ собой запасать. Тутъ ужъ обсуждалась всякая мелочь, потому что по понятіямъ бывалыхъ людей, въ походахъ не нужно предусмотрть, нтъ такой мелочи, о которой не стоило бы поговорить.
Такъ какъ въ старину все длалось по обычаю, завщанному отъ отцовъ, то, выходя изъ домовъ, казаки прощались со всми сосдями и просили ихъ заботиться о покидаемыхъ семьяхъ, потомъ отправлялись въ станичную церковь, куда вслдъ за ними домочадцы несли вооруженіе, а жены выводили на площадь коней, обряженныхъ по-походному. У святаго храма встрчалъ казаковъ батюшка. въ полномъ облаченіи, служилъ напутственный молебенъ, посл чего окроплялъ святой водой самого воина, потомъ его оружіе и даже коня. Изъ церкви казаки, предшествуемые батюшкой, ходили на кладбище, гд творилась общая панихида по усопшимъ, и каждый казакъ, припавши къ родной могил, испрашивалъ благословеніе родителей, посл чего, набравши въ мшочекъ щепотку земли и поцловавъ ее, съ благословеніемъ надвалъ себ на нею. Такимъ образомъ, если доведется казаку принять смерть на чужбин, родная земля прикроетъ ихъ прахъ. Когда, наконецъ, наступала пора садиться въ сдло, жена кланялась коню въ ноги съ приговоромъ: ‘Несись, родной, съ нимъ въ бой, принеси его назадъ живьемъ-здоровымъ’. Мать благословляла образомъ, отецъ, вручая сыну пику, говорилъ: ‘Вотъ теб моя пика, древко можетъ сломаться, но копье привози домой, пригодится и твоему сыну’.— Переходя Донъ, станичники черпали священную для нихъ воду, мочили ею голову, утирали лицо, глаза, и потомъ, поклонившись земл и помолясь на Божій храмъ, направляли коней въ придонскія степи. Густое облако пыли скоро скрывало казачью силу отъ взоровъ семейныхъ, долго и тоскливо глядвшихъ въ безбрежную даль.
Въ прежнее время маршрутовъ не давали, а просто называлось мсто, куда казакамъ прибыть и какихъ городовъ держаться въ пути. Полки двигались не въ полномъ состав, а малыми командами, по станицамъ, чтобъ легче было довольствоваться, шли напрямикъ, не нуждаясь въ дорогахъ. Ни горы, ни рки не задерживали казаковъ. Они поднимались на горныя выси, спускались въ овраги, переплывали рки. Путемъ-дорогой, а голодные казаки учились ратному длу: итти по звздамъ, по втру, черезъ лса, какъ лучше вскочить въ село, прикрыться бугоркомъ или чмъ тамъ случится, какъ наводить непріятеля въ засаду. Такимъ образомъ, мало-по-малу, навострились глаза и уши, получалась сноровка и сметка. Къ развдкамъ о непріятел казаки пріучались тмъ, что ихъ разсылали въ одиночку въ окрестныя села добыть языка или доставить всть, посылали за сотни верстъ разыскать полковой штабъ и т. д. Тогда же они пріучались стрльб съ коня, назжали молодыхъ лошадей и, наконецъ, доходили до такого проворства, что при первой же встрч удивляли враговъ. Благодаря такому способу передвиженія, казаки приходили на мсто не только въ исправности, но совершенно обученные, готовые къ битвамъ и дальнйшимъ походамъ. Въ походныхъ колоннахъ стали водить казаковъ сравнительно недавно.
Оторванные отъ родины, на далекой чужбин казаки составляли военное братство: они помогали другъ другу въ нуждахъ, длили между собой радости и горе, послднюю копйку или же сухарикъ, умирали другъ за дружку. Старые казаки поучали молодыхъ выручать товарища изъ бды, гд бы таковая ни приключилась — на аванпостахъ-ли, въ схваткахъ, въ преслдованіи — все равно, клади душу за своего. Они же ревниво слдили и за добронравіемъ молодыхъ. По всмъ этимъ причинамъ казаковъ одной и той же станицы никогда не разбивали по разнымъ сотнямъ и въ сотн ставили ихъ подрядъ, не по ранжиру. Каждый казакъ боялся чмъ-нибудь худымъ опозорить свою станицу, опорочить честное имя отцовъ, которое онъ почиталъ наравн со святою хоругвью. Бывали случаи, что оплошность односума товарищи искупали кровью.
Отдльныя станицы, на служб царской, какъ бы соревнуя между собой, старались перещеголять одна другую въ удальств, въ богатырств. Такъ, напримръ, прославились: Раздорская, Кочетовская, Пяти-избянская и Букановская. Многіе казаки изъ этихъ станицъ дослужились до высокихъ чиновъ. Прочія станицы рвались изо всхъ силъ къ отличіямъ, и если начальство сравнивало ихъ съ Раздорцами или Пяти-избянцами, то это названіе принималось какъ высшее отличіе. Самыя же станицы гордились заслуженной славой, внушая ту же гордость подросткамъ и дтямъ.
До 1775 года, при выступленій въ походъ, вся полковая старшина назначалась по выбору, вольными голосами. Возвратившись на родину, старшина теряла свои привилегіи, и только одни наздники на всю жизнь сохраняли почетное званіе ‘царскихъ слугъ’. Эти считали себя выше старшинъ. Въ бою они держались отдльно, имя подъ рукой поддержку отъ своей же братіи, подъ названіемъ ‘крыльщиковъ’, въ прусскую войну былъ царскій слуга Ефимъ Ермолаевичъ Koтельниковъ. Онъ, по желанію фельдмаршала, поскакалъ со своими крыльщиками прямо противъ пруссаковъ, стоявшихъ въ боевомъ порядк, выхватилъ прусскаго генерала и доставилъ его фельдмаршалу. Когда его хотли наградить полковничьимъ чиномъ, Котельниковъ со слезами отмолился отъ этой чести, въ конц воины онъ сложилъ тамъ свою богатырскую голову. Иванъ Самойловичъ Текучевъ тоже поймалъ въ одномъ сраженій прусскаго генерала и такъ же, какъ Котельниковъ, отказался отъ чиновъ. Много было такихъ случаевъ, что храбрйшіе наздники отказывались отъ дальнйшаго повышенія. Было-ли то смиренномудріе, или они боялись потерять славу царскихъ слугъ — неизвстно. Старики говорятъ, что причиною было и то, и другое вмст.
Въ мирной станичной жизни казаковъ выдлялся особою торжественностью день, когда выбирался атаманъ. Это бывало обыкновенно въ какой-нибудь большой праздникъ, напримръ: Богоявленіе, Новый Годъ, или въ четвергъ на сырной недл. Посл утрени вс казаки собирались въ станичную. Посидвши чинно малое время, поднимался съ мста атаманъ, молился Богу, кланялся на вс четыре стороны и говорилъ: ‘Простите, атаманы-молодцы, въ чемъ кому согршилъ!’ Станичники ему въ отвтъ: ‘Благодаримъ Акимъ еклистычъ, что потрудился! ‘ Тогда атаманъ кладетъ наску на столъ, подложивъ подъ нее шапку и садится къ сторонк. Однако, его опять сажаютъ на первое мсто.— ‘Кому, честная станица, прикажете взять наску?’ долженъ спросить тотъ-же атаманъ. Тутъ всми голосами кричать:— ‘Софрону Самойловичу! Сафрону Самойловичу!’ Три раза подавался голосъ, а если раздлятся, то и больше. Выкликаемому такимъ путемъ временно вручалась наска для выбора атамана. Софронъ Самойловичъ, принявъ наску, въ свою очередь, громко возглашаетъ: ‘Вотъ, честная станица Пяти-избянская, или тамъ какая другая, — старый атаманъ годъ свой отслужилъ, а вамъ безъ атамана быть нельзя, такъ на кого честная станица покажете?’ Какъ громомъ грянули станичники: ‘Макея Яковлевича!’ Другіе — ‘Якова Матвича!’ Третьи — своего… Надо имть чуткое ухо, чтобы распознать, на кого больше голосовъ. Старикъ Софронъ спрашиваетъ другой разъ, третій: ему все тмъ-же громомъ отвчаютъ. Тогда, замтивъ, что за Яковомъ Матвевичемъ больше голосовъ, вручаетъ ему наску, старики накрываютъ его шапками, и онъ садится рядомъ съ прежнимъ атаманомъ на большое мсто. Посл этого сдастъ свою наску есаулъ, на его мсто выбираютъ другого, еще выбираютъ десять лучшихъ людей въ подписные старики, судьи. Обязанность ихъ заключалась въ томъ, чтобы, въ случа нашествія непріятеля, бжать по полямъ и покосамъ, со знаменами, призывая всхъ въ осаду, кром того, мирить враждующихъ, держать очередь на службу, объявлять на сбор имена виновныхъ, наконецъ, давать сказки, чтобы не подписались къ станиц бглые.— Наска, о которой упоминалось, въ старину была простая терновая палка, испещренная ножемъ еще на корн, отчего она и пестрла. Впослдствіи стали употреблять гладкую лакированную трость, съ серебряной булавой. Четвергъ сырной недли былъ въ то же время днемъ гульбища которое продолжалось вплоть до вечера воскресенья — или пшее, или конное въ полномъ воинскомъ вооруженіи. Атаманъ заране оповщалъ станицу, чтобы гульба происходила чинно, по старин. Тутъ-же, на сбор, станица длилась на нсколько ‘компаній’ или командъ. Каждая компанія избирала своего ватажнаго атамана, двухъ судей и квартирмистра. По просьб выборныхъ, имъ выдавались изъ станичной избы знамена и хоругви. На рубеж съзжались компаніи изъ сосднихъ станицъ, также со знаменами, подъ начальствомъ своихъ атамановъ и стариковъ. Посл обычныхъ привтствій продлывали ‘шермиціи’, т. е. разныя воинскія упражненія и кулачный бой. Если компанія гостила у кого-либо въ дом, то знамена выставлялись во двор, при особомъ дозорц, по назначенію квартермистра, обязанность котораго заключалась въ томъ, чтобы извщать домохозяевъ, куда команда намрена отправиться. Въ прощеное воскресенье, подъ вечеръ, выставлялся на площади кругъ изъ скамеекъ, въ середин ставили накрытый столъ съ закуской и напитками. По мр того, какъ съзжались или сходились компаніи, все населеніе станицы спшило сюда же покончить день по-христіански. Наконецъ, вс въ сбор, атаманъ при наск вышелъ со стариками подъ жалованнымъ значкомъ, который, вмст съ прочими знаменами поставили вокругъ круга, ватажки и атаманы садятся подл станичнаго атамана, затмъ — старики, чиновные казаки. По обычаю, сначала должны выпить общественной сивушки за Высочайшее здравіе, потомъ — войскового атамана, всего великаго войска донского и, наконецъ, честной станицы. Ружья въ это время палятъ неумолчно, народъ шумитъ, волнуется, сумятица небывалая. Покончивши питье, атаманы поднялись съ мстъ, и ужъ тутъ всмъ народомъ молятся либо на востокъ, либо обратясь на церковь, посл чего другъ съ другомъ прощаются — поклонами и цлованіемъ. Только и слышно: ‘Прости, Христа ради, въ чемъ согршилъ’.— ‘Богъ проститъ’, — въ отвтъ. Знамена относятся въ атаманскій домъ, народъ расходится, чтобы попрощаться на дому съ родными и сосдями.
О первобытной одежд казаковъ было уже сказано въ своемь мст. Со временемъ, при накопленій богатства, казаки любили наряжаться, при чемъ многимъ попользовались отъ народовъ азіятскихъ. Та одежда, которой любили щегольнуть донцы, записана въ одной старинной псн:
‘Внизъ по матушк Камышинк-рк,
‘Какъ плывутъ тамъ, восплываютъ два снарядные стружка,
‘Они копьями, знамены, будто, лсомъ поросли.
‘На стружкахъ сидятъ гребцы, удалые молодцы,
‘Удалые молодцы, все донскіе казаки,
‘Донскіе, гребенскіе, запорожскіе.
‘На нихъ шапочки собольи, верхи бархатные,
‘Пестрядинныя рубашки съ золотымъ галуномъ,
‘Астраханскіе кушаки полушелковые,
‘Съ заческами чулочки, да все гарусные,
‘Зеленъ-сафьянъ сапожки, кривые каблуки.
‘Они грянутъ и гребутъ, сами псни поютъ.
‘Они хвалятъ, величаютъ, православнаго царя,
‘Православнаго Царя — Императора Петра.’
Когда на Дону завились овцы, казаки одвались въ собственное платье, вытканное дома: срый или черный чекмень, въ праздники — блый. Посл прусской и турецкой войнъ стали носить чекмени тонкаго сукна и шелковые кафтаны. Шили на образецъ польской одежды: черкески съ пролетами въ рукавахъ, при чемъ рукава закидывались за спину, у чекменей пола съ полой не сходились, шапки носили съ суконнымъ шлыкомъ на кожаной подкладк, на околышк и шлык нашивался позументъ, на ногахъ — лапти, поршни, сапоги. Женское платье также на покрой азіятскій: сарафаны или боле поздніе кубенеки, суконные и короткіе, до колнъ, рубаха прикрывала ноги, обутыя въ сапоги-красноголовки, съ желзной подковкой. Грудь кубенека украшалась пуговками и на груди же покоилось ожерелье, съ монетами по середин. Пояса носили изъ матерій или же серебрянной татауры, а врне — обручи на рукахъ также носили обручики. Головной уборъ двицъ состоялъ изъ перевязки, усаженной вызолоченными япраками и окруженной висюльками. Женщины надвали кичу съ высокими рогами, сверхъ кички — сорока, также усаженная япраками, вокругъ лба — висюльки, а сзади — подзатыльникъ, вышитый золотомъ и серебромъ, бисерныя нитки съ серебряными камешками свисали на спин.
Русское дворянское платье начали носить не боле 100 лтъ тому назадъ. Однако, на Долу такъ привыкли къ русскому головному убору и польскому покрою мужского платья, что, когда побросали кички и начали показываться въ курткахъ, то старики, особенно же старухи, впали въ уныніе, многія ждали свтопреставленія. Другіе говорили, что такіе ‘куцефаны’ потеряютъ добытую ддами славу, что они добровольно отдаютъ себя въ солдаты. Точно также ожидали свтопреставленія, когда впервые показалось женское дворянское платье, на него сбгались смотрть, какъ на что-то страшное. Однако, все прошло благополучно: тихій ‘Донъ Иванычъ’ въ тхъ же берегахъ и такъ же плавно обтекаеть казацкую землю, какъ и сотни лтъ тому назадъ.
IX.
Какъ донцы постояли всмъ войскомъ за русскую землю.
12-го іюня памятнаго 1812 года 300 поляковъ переправились на лодкахъ черезъ Нманъ, близъ Ковно, и заняли на этой сторон небольшую деревушку Понмуни. Лейбъ-казачій разъздъ отошелъ къ лсу. Нсколько десятковъ выстрловъ нарушили сонную тишину пустынныхъ береговъ и возвстили вступленіе Великой французской арміи въ предлы Россіи. Донцы первые ее встртили, послдніе проводили. Въ эту тяжелую годину сыны Дона сослужили такую службу, которая останется навсегда памятной русскому народу. Пока Великая армія была въ сил и устройств, они носились вокругъ нея какъ стаи скворцовъ, норовя, съ какой бы стороны со ущипнуть, когда же она ослабла, казаки терзали ее по кускамъ, какъ орлы терзаютъ хвораго быка. И это случилось въ какихъ-нибудь 7 мсяцевъ — примръ небывалый!
При открытій военныхъ дйствій находилось 50 донскихъ полковъ, или до 30 т. казаковъ, кром артиллеріи, летучій корпусъ Платова составляли 14 полковъ, прочіе были разбиты по корпусамъ. Служба донцовъ началась разрушеніемъ мостовъ, порчей пути, истребленіемъ продовольствія, такъ что французы сразу почувствовали тягости похода. Этого мало. Казаки не только ихъ удерживали, но, гд только можно было, дрались отчаянно, ‘скрутя головы’.— Платовъ получилъ приказаніе прикрывать своими казаками движеніе Второй арміи, князя Багратіона, спшившаго изъ Литвы на соединеніе съ 1 Горной арміей. Въ авангард короля Іеронима, брата Наполеона, двигались три полка уланъ отъ Новогрудка къ с. Кароличи (Минской губерніи), а тамъ стоялъ тогда Платовъ. Поляки, не зная казачьихъ сноровокъ, шли безпечно, по об стороны дорога раскинулся кустарникъ, между которымъ торчали тощія деревья. Вдругъ, одновременно на обоихъ флангахъ, появились казаки — полки Иловайскаго 5-го и Карпова 2-го. Они сбили уланъ, многихъ перекололи, остальныхъ прогнали къ Новогрудку, гд находилась квартира короля. Эта первая схватка подняла духъ казачій, на счетъ ея у нихъ сложилась хорошая примта. На другой день Платовъ угостилъ засадой. Сотня донцовъ должна была прикрывать путь, а по сторонамъ дороги засли отборные казаки. Польскіе уланы, подъ начальствомъ генерала Турно, пустились въ погоню за послдней сотней, при чемъ, конечно, растянулись, частью разсыпались и въ эту минуту очутились среди вытянутыхъ пикъ. Боле 200 человкъ попало въ плнъ, самъ Турно одна ускакалъ, за нимъ гнались около 15 верстъ. Ослпленіе поляковъ было такъ велико, что они на слдующій день наскочили на такую же точно ловушку. Тогда король вмст съ командой выдвинулъ пхоту и артиллерію. Багратіонъ приказалъ задержать ихъ, во что бы то ни стало, дать время выступить нашимъ обозамъ изъ Слуцка. И тутъ казаки отличились. Они два раза встрчали атаки непріятельской конницы и оба раза прогоняли ее вплоть до пхоты. Поле сраженія — въ семи верстахъ отъ Романова — покрылось убитыми, ранеными, 1-й конноегерскій полкъ быть тогда совершенно истребленъ казаками: онъ потерялъ 500 чел., по считая офицеровъ.
Такъ, въ продолженіе цлаго мсяца, казаки прикрывали они свое движеніе Второй арміи, между двухъ французскихъ корпусовъ, маршала Даву и короля Іеронима. Багратіонъ же, подъ защитой донцовъ, хотя съ большимъ трудомъ, но дошелъ до Бобруйска. Здсь атаманъ получилъ приказаніе, посл переправы черезъ Днпръ, итти на соединеніе съ Первой арміей. И тому, и другому главнокомандующему одинаково хотлось имть донцовъ при себ. Однако казаки сослужили еще разъ Багратіону. Переправившись черезъ Днпръ, они снова повернули назадъ и малыми отрядами одновременно появились съ разныхъ мстахъ — подъ Могилевымъ, въ Шклов, Копыс, подъ Оршей. Подобно огню охватили донцы огромное пространство, примрно на 100 верстъ, при чемъ обыскали вс деревушки, появлялись на всхъ дорогахъ, истребляли фуражировъ, мародеровъ и все то, что ими было собрано. Вся эта сумятица въ тылу французской арміи продолжалась нсколько дней, маршалъ Даву ршительно потерялъ голову: этотъ смлый набгъ сбилъ его съ толку, онъ недоумвали гд же, наконецъ, русскіе? А между тмъ, Багратіонъ благополучно прослдовалъ черезъ Мстиславль навстрчу Барклаю, которыя шелъ отъ Витебска. Въ Смоленск, какъ извстно, об арміи соединились. Такъ какъ казакамъ часто случалось заставать французовъ врасплохъ, гоняться за ними по слдамъ, то они первые увидли, какъ непріятель грабитъ селенія, раззоривъ дворянскія усадьбы, насилуетъ женъ и дочерей, истязаетъ не только крестьянъ, но и священниковъ, допытывая ихъ, гд лежатъ сокровища, наконецъ, какъ французы оскверняютъ храмы Божіи, не щадятъ ни св. иконъ, ни сосудовъ, ни одеждъ. Въ одномъ сел казаки видли, что французы мыли и развшивали на образахъ исподнее блье. Все это казаки оповстили во всю русскую землю, чмъ еще больше распалили къ нимъ ненависть.
Въ то время, когда русскіе люди, по призыву Монарха, снаряжали ратниковъ, сносили свое достояніе на спасеніе отечества, тихій Донъ ополчался поголовно. Какъ во времена ‘всеобщаго сполоха’, донцы оповщали населеніе станицъ и хуторовъ, что врагъ пришелъ въ несмтномъ количеств, что они похваляются пройти до береговъ завтнаго Дона, искоренить казачество. ‘Если Богъ, говорили они, попуститъ врага осквернить своимъ присутствіемъ казацкую землю, тогда не пощадитъ онъ ни женъ, ни дтей нашихъ, поругаетъ онъ храмы Господни, встревожить прахъ отцовъ нашихъ и смшаетъ горячую казацкую кровь съ волнами тихаго Дона, атаманъ призываетъ всхъ врныхъ донцовъ встать на защиту царя и отечества!’
Зашумлъ, заволновался Донъ. Отъ верховыхъ до низовыхъ станицъ раздался единодушный кликъ: ‘Скоре помремъ, чмъ выдадимъ Россію и тихій Донъ на поруганіе французу!’ И вотъ, безъ царскаго слова, лишь по призыву атамана, старью и малые, бдные и богатые, спшили обрядиться по старинному обычаю. Сдые казаки, сподвижники Румянцева, Вейсмана, Суворова, давно проживавшіе на поко среди поколній внучатъ, и т снимали со стнъ дорогія турецкія сабли, пистолеты, вооружались и садились на-конь. Въ кузницахъ застучали молоты — день и ночь ковали оружіе, портные, сапожники, сдельники, работали, не разгибая спинъ, купцы собирали деньги, помщики обряжали крестьянъ. Въ церквахъ ежечасно служились заказные молитвы, казаки, припадая къ иконамъ, давали клятву не возвращаться на Донъ, пока не изгонятъ врага. На сборныхъ пунктахъ учили малолтокъ: они строили лаву, неслись съ гикомъ въ атаку, потомъ, разсыпавшись, повторяли ударъ, или же, сбатовавъ коней, открывали пальбу.— Пришла пора выступать. Провожалъ лишь батюшка съ крестомъ да матери и жены казацкія съ младенцами на рукахъ, дряхлые старцы, сидя на завалинкахъ, издали крестили своихъ правнуковъ. 26 полковъ съ шестью орудіями выступили разными путями на Москву. Ихъ вели генералы Иловайскій 3-й, Грековы 1-й и 2-й. Они длали по 60-верстъ въ сутки, чего не могла сдлать ни одна конница въ Европ. За два дня до Покрова въ лагерь подъ Тарутинымъ пришли 5 головныхъ полковъ. Ихъ никто не ожидалъ, кром Платова, никто не зналъ, что казачество поднимается отъ мала до велика. Главнокомандующій, князь Кутузовъ, заплакалъ отъ радости. Донцы, несмотря на дальній и спшный походъ явились въ лучшемъ вид — сами молодцами, лошадки сытыя, добрыя. Старики шутили: ‘Пришли внучатъ выручать, сказывали на Дону, что они не справятся съ французомъ’.— И въ самомъ дл, въ донскихъ полкахъ доводилось внуку встрчаться съ ддомъ.
Донцы пришли какъ разъ въ лору. Начинались дла, и дла большія. Наполеонъ засидлся въ Москв, гд съ каждымъ днемъ ему становилось трудне и трудне довольствовать свою армію. Она очутилась точно въ западн, окруженная отрядами казаковъ, партизановъ и вооруженныхъ крестьянъ, Каждый французскій солдатъ долженъ былъ промышлять самъ о себ, за кусокъ хлба, за клочекъ сна люди платили жизнью. Частыя схватки ослабляли армію, а безкормица лишала ее лошадей. Особенно тяжело приходилось авангарду, выдвинутому верстъ на 60 или 70 отъ Москвы, на р. Чернишн, Калужской губерніи. Въ осеннюю пору французы дрогли на бивуакахъ, ли впроголодь, лошадямъ, — тутъ стояла вся резервная конница, — не всегда хватало соломы. Нa эти-то войска и былъ направленъ нашъ первый ударъ, заставившій Наполеона покинуть Москву.
Вечеромъ 5 октября русскія войска въ шести большихъ колоннахъ выступили изъ своего лагеря, и прошли по мостамъ черезъ рчку Нару и стали расходиться. Правую колонну, гд находилось 10 казачьихъ полковъ, велъ графъ Орловъ-Денасовъ. Смерклось, либо заволокло тучами, подулъ сырой втеръ. Солдаты шли молча: ни шума, ни разговоровъ, запрещено было даже курить трубки. Вотъ показались бивуачные огни французовъ. Колонны остановились. Солдаты составила ружья и прилегли на холодную землю, Орловъ-Денисовъ, пройдя верстъ семь, остановился за лсомъ, какъ разъ противъ лваго фланга непріятеля. Онъ долженъ былъ перехватить ему московскую дорогу, т. е. отрзать путь къ Москв. Прошелъ часъ, другой, начинало свтать, изъ французскаго лагеря доносились оклики. Орловъ-Денисовъ выхалъ передъ лсъ и съ возвышенія долго смотрлъ въ лвую сторону, откуда должны были показаться наши колонны. Тамъ было все тихо, а, между прочимъ, французы пробуждались, они могли замтить присутствіе такой большой колонны. Не дожидаясь сигнальныхъ выстрловъ, Орловъ-Денисовъ понесся со всми десятью полками прямо на непріятеля. Французы не успли схватиться за ружья, сдлавши нсколько выстрловъ, они побжали за оврагъ. Весь лагерь лваго крыла и 38 орудій были охвачены казаками. Они уже разсыпались по бивуакамъ, били отсталыхъ, хватали оружіе, вывозили пушки и только въ это время показалась изъ лсу 2-я колонна, Багговута. Первымъ французскимъ ядромъ снесло генералу голову: колонна осиротла, прочія колонны тоже ожидали, такъ что общее нападеніе, можно сказать, не удалось. Лихой Мюратъ, подавши свой лвый флангъ назадъ, усплъ устроить войска. Противъ казаковъ онъ направилъ кирасиръ, съ фронта отбивался пушками, а въ то же время отправлялъ назадъ обозы. Какъ только обозы убрались, французы снялись съ позиціи и отступали безостановочно 7 верстъ, до Спаса-Куили, преслдуемые всей нашей конницей. Кром пушекъ, французы лишились одного знамени, 40 зарядныхъ ящиковъ, части обоза да потеряли 1 1/2 т. плнными. Тарутинское дло можно назвать чисто казачьимъ дломъ. Наполеонъ, получивъ о немъ извстіе, тотчасъ приказалъ начать выступленіе.
Какъ извстно, французы, покинувши Москву, пробивали себ путь къ Калуг, гд разсчитывали на обиліе кормовъ. Покинутый Малоярославецъ семь разъ переходилъ изъ рукъ въ руки и остался, наконецъ, за русскими. Наполеонъ задумался, да и было надъ чмъ: ему оставалось одно изъ двухъ — или двинуть на проломъ всю армію, или повернуть на Смоленскую дорогу, гд ей угрожалъ голодъ. Въ эту-то памятную ночь, когда ршалась судьба французской арміи, казаки сдлали ночной набгъ на тылъ непріятеля: это былъ одинъ изъ самыхъ смлыхъ поискомъ. 6 казачьихъ полковъ перешли рчку Лужу, посл чего, раздленными на три партіи, осторожно пробирались въ гору къ столбовой дорог, что вела въ Москву. Скоро они увидли бивачные огни. Зорко всматриваясь въ даль, казаки, несмотря на теплоту, замтили передвиженіе войскъ: они тянулись къ Малоярославцу. Тогда начальники партій съхались и, переговоря между собой, ршили сдлать ударъ. Сперва шагомъ, потомъ рысью, дале въ карьеръ, съ пронзительнымъ гикомъ вынеслись донцы на большую дорогу, при чемъ наскочили прямо на артиллерію. Пока одни поворачивали пушки, другіе пронеслись дальше, распространяя страхъ и ужасъ въ тылу французской арміи. Въ это же самое время и по этой же дорог приближался къ городу императоръ, въ сопровожденіи генераловъ и трехъ взводовъ конницы. Онъ халъ медленно, погруженный въ тяжелую думу. Вдругъ, среди глубокой тишины и сраго полумрака наступающаго дни, послышался глухой топотъ, затмъ — какіе-то рзкіе звуки. Конные егеря тотчасъ распознали присутствіе донцовъ и дали знать объ опасности.— ‘Не можетъ быть!’ отвтилъ императоръ, когда ему доложили, что близко казаки. Тогда Коленкуръ схватилъ его лошадь и быстро повернулъ назадъ. Топотъ приближался, уже ясно слышалось казацкое ‘ги! ги!’ Наполеонъ, вынувъ шпагу, свернулъ въ поле, а Коленкуръ двинулся навстрчу съ конвойнымъ эскадрономъ. Между тмъ, казаки, не подозрвая, какая цнная добыча отъ нихъ ускользала, накинулись на обозъ, гд нащупали боченки съ золотомъ. Пока скликали товарищей, пока выгружали эти бочонки, не только императоръ усплъ скрыться, но явилась на выручку вс гвардейская конница. Тмъ по мене, донцы увернулись отъ раздлки, не покинули и золота, 11 пушекъ были отправлены раньше.— Почти въ это самое время генералъ Кутейниковъ отбилъ близъ Боровска обозъ съ церковнымъ серебромъ, изъ котораго впослдствіи сдлали въ Казанскомъ собор ршетку.
16-го октября Великая армія вступила на Смоленскую дорогу, ту самую, по которой она пришла въ Москву, а черезъ три дня ея арріергардъ былъ уже атакованъ казаками. Съ этого часа и до конца похода донцы, подкрпленные егерями и легкой конницей, становятся врными стражами разрушенія Великой арміи. Самые губительные удары выпали на долю арріергарда: его сбивали съ каждой позиціи, давили сзади пушками, тснили съ боковъ лавой, не давая ему ни минуты устроиться. Уже за Гжатью войска Даву такъ перепутались, что нельзя было разобрать, гд артиллерія, гд конница или пхота: все обратилось въ нестройныя толпы, окруженныя казаками, какъ роемъ пчелъ. А Наполеонъ слалъ своему маршалу выговоръ за выговоромъ,зачмъ онъ останавливается, зачмъ строитъ войска въ боевой порядокъ, да еще требуетъ помощи отъ переднихъ корпусовъ.
На смну Даву былъ назначенъ Ной. Но тутъ и Ней былъ безсиленъ. Гвардія, шедшая впереди, оставляла за собой пустыню, она растаскивала на дрова еще кое-гд уцлвшія избы и истребляла послдніе запасы, сложенные по этапамъ, такъ что заднимъ корпусамъ приходилось останавливаться подъ открытымъ небомъ, оставаться безъ дровъ и безъ воды. Ко всмъ бдамъ, въ конц октября начались заморозки, надули холодные втры. Въ одну ночь большая часть армейскихъ лошадей, подкованныхъ по-лтнему, превратились въ калкъ: ихъ пришлось бросить. Каждый бивуакъ съ этого времени сталъ обозначаться, точно побоище, трупами лошадей, кучами голодныхъ солдатъ, прикрытыхъ рогожками, въ соломенныхъ ошейникахъ. Они просили какъ милостыни куска хлба, дрались за каждый сухарикъ. Преслдованіе же продолжалось своимъ чередомъ, даже настойчиве. Уже Великая армія двигалась сдавленная, какъ въ тискахъ: она не могла свернуть куда-нибудь въ сторону, искать иныхъ путей. Милорадовичъ шелъ по пятамъ непріятеля, Платовъ, усиленный двумя полками пхоты, получилъ приказаніе слдовать съ правой стороны, опережать французскія колонны, нападать на ихъ головы, а графъ Орловъ-Денисовъ съ такими же намреніями — слва. Съ удивленіемъ французы увидли себя окруженными полчищами казаковъ, перестрлка не умолкала ни днемъ, ни ночью. Вице-король въ надежд выскочить изъ этихъ клещой, повернулъ изъ-подъ Дорогобужа вправо, чтобы черезъ Духовщину пробраться на Витебскъ. Онъ дорого за то поплатился. 26-го октября, у д. Бизюковой, Платовъ разрзалъ его корпусъ на дв части: одна потянулась-таки къ Духовщин, другая разсялась, покинувъ 64 пушки. Французы спшили на переправу къ р. Вопи. Оказалось, что мостъ снесло ледоходомъ, обозы, отправленные заране, стояли у рки. Между тмъ, приближались казаки. Вице-король выставилъ на помощь арріергарду итальянскую дивизію, а прочимъ войскамъ приказалъ начать переправу. Берега обмерзли, спуски сдлались до того круты, что не было возможности перевезти артиллерію, тмъ боле обозы. Солдаты бросились къ повозкамъ, навьючивали на себя и на лошадей, что было лучшаго, потомъ кидались въ рку. Грабежъ сдлался общимъ, артиллеристы побросали боле 20 пушекъ. Съ трудомъ арріергардъ удерживалъ казаковъ до самаго вечера, наконецъ, отступилъ, и донцы захватили весь обозъ. Имъ тогда досталось множество московскихъ экипажей, особенно дрожекъ, которыми французы надялись пощеголять на родин. Наступила ночь, ясная, морозная, холодный втеръ продувалъ измокшихъ итальянцевъ, улегшихся на снгу, безъ пищи, безъ огня. На всю дивизію горло не больше десятка костровъ, у которыхъ варили конину или распускали снгъ, чтобы утолить мучительную жажду. Напрасно на другой день пытались генералы устроить ихъ въ полки: голодные, полузамерзшіе итальянцы не внимали голосу начальниковъ, толпами они потянулись въ Духовщину. Но Духовщина уже въ это время была занята двумя казачьими полками генерала Иловайскаго 12-го, который шелъ этимъ путемъ изъ Москвы. Однако вице-король вытснилъ Иловайскаго отрядомъ людей и послалъ императору донесеніе о своемъ бдственномъ положеніи. Для того, чтобы сопровождать курьера, пришлось вырядить цлую дивизію: иначе казаки не пропустили бы его. Городъ оказался пустъ, хлба ни куска, кругомъ казаки, вице-король, не дождавшись курьера, поспшилъ выступить. По его слдамъ устремились донцы и 1-го ноября вогнали остатки несчастнаго корпуса въ Смоленскъ. Прокруживъ 50 верстъ вице-король явился къ императору безъ кавалеріи, безъ обоза, лишь всего съ 12 пушками.— Платовъ получилъ тогда графское достоинство.
Въ то время, когда французскіе корпуса поочередно, одинъ за другимъ, пробивали себ путь подъ Краснымъ, казаки заносились далеко впередъ и даже тревожили главную квартиру. Одинъ крикъ: ‘Казаки!’ тревожилъ цлые корпуса, поднималъ на ноги голодныхъ, окоченлыхъ французовъ, выводилъ ихъ изъ забытья. Корпусъ Нея, составлявшій, какъ уже сказано, арріергардъ Великой арміи, былъ брошенъ на жертву казакамъ. Подъ Краснымъ Ней два раза ходилъ въ атаку и оба раза былъ отбитъ. Тогда онъ ршился спасти хоть часть своихъ солдатъ. Изъ 8 т. маршалъ отобралъ 3 т. самыхъ надежныхъ, способныхъ еще сражаться, взялъ 10 орудій, и въ 9 ч. вечера выступилъ вдоль р. Лосмины, въ надежд пробраться къ Днпру, а тамъ, окольными путями, въ Оршу. Солдаты шли безъ дороги, утопая въ глубокомъ снгу. Пройдя около 4 верстъ, они уперлись въ Днпръ, сильный ледоходъ не позволялъ и думать о переправ. Маршалъ повернулъ внизъ по теченію и возл д. Варишки замтилъ, что ледъ сперся на самомъ изгиб рки. Начинало морозить. Маршалъ, завернувшись въ плащъ, немного вздремнулъ, окруженный безмолвными гренадерами, какъ вдругъ, около полуночи, казаки Чернозубова открыли его слдъ. Маршалъ приказалъ бросить обозъ, пушки, и сейчасъ же начать переправу. Обледенлые спуски были такъ круты, что солдаты спускались ползкомъ, попадая прямо въ воду. Одинъ по одному, перекидывая черезъ полыньи доски, отрядъ перебирался съ опасностью жизни. Когда потащили самыя нужныя повозки, ледъ рухнулъ. Съ другаго берега Ней слышалъ стопы утопавшихъ. На разсвт французы добрались до д. Гусовой, гд ихъ встртили разъзды Платова. Атаманъ съ 15-ю полками, съ донской артиллеріей и 1-мъ Егерскимъ полкомъ двинулся отъ Смоленска этой же дорогой на Оршу. Тутъ началось подобіе звриной травли. Въ то время, какъ маршалъ напрягалъ вс силы, чтобы уйти, спасти себя и врныхъ гренадеръ отъ плна, казаки выбивались изъ послднихъ силъ, чтобы его поймать. Поймать оказалось трудне, потому что овражистая и лсистая мстность затрудняла на каждомъ шагу движеніе конницы. Ней подвигался берегомъ, прикрывшись съ праваго фланга стрлками. Казаки шли поодаль, не мшали. Едва французы вышли на поляну, между двухъ лсовъ, какъ 12 казачьихъ полковъ наскочили сзади, оторвали хвостъ колонны, а донская артиллерія открыла пальбу съ праваго фланга. Французы быстро повернули въ лсъ, повидимому незанятый, но и лсъ ожилъ: въ 50-ти шагахъ раздались ружейные залпы, потомъ загрохотали пушки. Колонна смшалась, солдаты, проклиная свою несчастную долю, стали кидать оружіе и разбгаться. Тогда Ней, сидя верхомъ на крестьянской лошаденк, напомнилъ гренадерамъ, что ихъ ожидаетъ въ русскомъ плну. Они устроились, пришли въ порядокъ, съ криками: ‘Да здравствуетъ императоръ!’ бросились въ лсъ — батарея исчезла, стрлки точно провалились сквозь землю.— Среди дремучихъ лсовъ, французы брели на удачу, безъ тропинокъ, если выбивались временами на дорогу, то нигд не могли найти пристанища: вс деревни по пути были покинуты, да и казаки не давали имъ засиживаться — гнали и гнали до истощенія силъ. Въ шести верстахъ отъ Орши гренадеры вышли, наконецъ, на большую дорогу, гд соединились съ прочими войсками. Съ посохомъ въ рук, въ изорванныхъ сапогахъ, три дня не вши, французскій маршалъ вступилъ въ Оршу въ вид богомольца. Наконецъ, императоръ долженъ былъ сознаться въ гибели арміи. Покидая Россію, онъ опубликовалъ, что вс его колонны ‘были окружены казаками, подобно аравитянамъ въ пустын, они охватывали его обозы’.
Все, чмъ держится благоустроенное войско — порядокъ, повиновеніе, товарищество, все исчезло среди французовъ. Маршалы и генералы, растерявши свои корпуса, шли при гвардіи, хотя гвардія ничмъ не отличалась отъ прочаго войска. Куда двались ея бравый видъ и гордая поступь? Сзади переступало съ ноги на ногу погребальное шествіе, изъ среды котораго раздавались тяжелые вздохи, лишь изрдка стукъ пушечныхъ колесъ да бряцаніе оружія нарушали гробовую тишину. Сама природа замерла: стужа оковала не только воды, но и человческія уста, птицы падали на лету, земля покрылась блой снжной пеленой. Самые здоровые люди цпенли отъ холода, ихъ клонило ко сну, они шатались, падали — и замерзали. Бивуаки обратились въ кладбища, на каждомъ огневищ лежали груды тлъ, сгорвшихъ отъ невозможности подняться. Нкоторые солдаты, чтобы оживить отмороженныя руки или ноги, совали ихъ въ огонь, другіе спокойно сидли на трупахъ товарищей въ ожиданіи своей очереди, а третьи, въ отчаяніи, прямо кидались въ огонь. Тутъ же торчали брошенныя фуры, пороховые ящики, лафеты съ пушками и безъ пушекъ — опрокинутые, переломанные, точно въ цыганскомъ табор. У казаковъ накопилось такое множество добычи, что открылся торгъ. Во рвахъ и оврагахъ, среди разломанныхъ фуръ и каретъ, среди мертвыхъ тлъ, продавались шелки, бархатъ, серебряная посуда, золотыя вещи, мшки съ серебряной монетой, за сторублевую ассигнацію платили золотомъ по 400—500 рублей, чтобы только его не бросать. Со вступленіемъ въ Блоруссію стали появляться жиды въ своихъ грязныхъ лохмотьяхъ. Тогда открылись цлыя ярмарки: башкиръ или калмыкъ продавалъ дорогіе часы, проворный казакъ выхвалялъ англійскаго скакуна: пхотный солдатъ вытаскивалъ изъ ранца вороха тончайшихъ кружевъ, кашемирскія шали или пригоршни французскихъ крестовъ. И тамъ, гд мряли мшками деньги, часто не бывало крохи хлба, люди бродили какъ тни, пожирали конину и собачину.
27 ноября въ воротахъ Вильны показались безоружныя толпы разныхъ языковъ. Онъ разсыпались по городу, чмъ произвели смятеніе и безпорядокъ. Испуганные жители позапирали въ домахъ двкри и закрыли лавки. Солдаты разбрелись, армія исчезла. Вдругъ раздались пушечные выстрлы: то отважный Сеславинъ ворвался съ горстью казаковъ и партизанъ, ночью подошли еще два партизана — Ланской и Kaйсаровъ. Такая смлость привела въ ужасъ французовъ. Ней снова принялъ начальство надъ арріергардомъ. Онъ спокойно отдыхалъ въ своей квартир, когда вошелъ къ нему съ обнаженной шпагой баварскій генералъ Вреде: ‘Ваше превосходительство! сказалъ онъ: непріятель идетъ по нашимъ пятамъ. Предлагаю себя и 60 кавалеристовъ, чтобы проводить васъ до Ковно’. Ней подошелъ къ окну и, указавъ на бгущія толпы, съ горечью спросилъ: ‘Неужели вы хотите, чтобы французскій маршалъ послдовалъ за этой сволочью? Нтъ, генералъ, у меня въ дом стоитъ 60 гренадеръ, и казаки всего міра не заставятъ меня покинуть его до утра’.— Однако, и Нею пришлось на другой день поторопиться, иначе онъ поплатился бы цлымъ арріергардомъ, онъ и безъ того покидалъ въ Вильн 20 т. четвертей хлба, 15 т. плнныхъ и 40 орудій. Еще на разсвт графъ Орловъ-Денисовъ появился на ковенской дорог, вскор прибылъ Платовъ и окружилъ арріергардъ. Французы были разрзаны на дв части, многіе изрублены, еще больше разбжались или сдались. У подошвы Понарской горы Ней кое-какъ устроилъ пять кучекь, отъ 400 до 500 чел. въ каждой. Эти полуживые люди, одушевленные мужествомъ маршала, задержали на время казаковъ. Между тмъ, шедшіе въ голов не могли взобраться на крутую обледенлую гору. Лошади, выбиваясь изъ силъ, падали цлыми упряжками. Обозы сбились до того, что Мюратъ съ маршалами прокладывали себ путь по поясъ въ сугробахъ, наконецъ, они велли переложить на вьюки казну и собственныя вещи императора, а повозки сжечь. Во время перекладки изъ одной фуры посыпалось золото: солдаты кинулись на грабежъ, они набивали карманы, кто сколько могъ, а затмъ пускались бжать. На эту свалку налетли казаки: все перепуталось — свои и чужіе: корысть взяла верхъ, каждый торопился сразу разбогатть. На Понарской гор французы покинули остальные обозы, 28 орудій съ зарядными ящиками и богатую казну въ 2 1/2 милліона, считая на рубли. ‘Тутъ мы потеряли, сказалъ одинъ изъ французскихъ офицеровъ, деньги свою честь, послднюю силу и дисциплину’!— Больше терять было нечего.
Отъ Вильно до Ковно графъ Платовъ съ одной конницей, при 15 пушкахъ, уложенныхъ въ сани, гналъ несчастный арріергардъ, какъ одурлыхъ овецъ, которые ни о чемъ больше не думали, какъ бы спастись. 29 ноября, на переход къ Румшишкамъ, Ней собралъ было свои остатки, и самъ, съ ружьемъ въ рукахъ, повелъ ихъ впередъ, но солдаты но пошли далеко: они покинули своего маршала! Онъ по попалъ въ плнъ только потому, что былъ одтъ такимъ же оборванцомъ, какъ и вся его толпа. Но имя ни артиллеріи, не конницы, маршалъ не могъ удержать ни одной позиціи. Да и что могла сдлать пхота, если у солдатъ отмерзали пальцы, пока они заряжали ружья, и если курки покрывались толстымъ слоемъ льда? Число людей съ каждымъ часомъ уменьшалось, когда Ней выступилъ изъ Вильны, было у него подъ ружьемъ 3 т., въ Ковно онъ привелъ только 60 чел. Позади, начиная еще съ Вязьмы, скорбный путь французской арміи обозначался человческими трупами, примрно отъ 200 до 300 на каждой верст, не считая бивуаковъ. Въ Борисов еще долго, стоялъ шалашъ изъ окоченлыхъ труповъ, и въ немъ покоились т, которые его сложили, изъ занесенныхъ снгомъ канавъ торчали — гд почернвшая рука, гд нога. Вс корчмы были набиты мертвыми. Он обыкновенно загорались отъ разведенныхъ костровъ, при чемъ погибали и живые, такъ какъ не могли сдвинуться съ мста по безсилію или безпамятству. Ужасенъ былъ видъ мертвецовъ, по еще ужасне казались т офицеры или солдаты, которые еще передвигали ноги среди этого царства смерти. У многихъ на головахъ, вмсто шапокъ, были надвинуты ранцы, у нкоторыхъ оставались еще каски съ длинными конскими хвостами, тло было покрыто рогожей или соломой, ноги босы. Множество французовъ разбрелось по сосднимъ деревнямъ, гд они подолгу скрывались зарывшись въ солому, большинство же толпилось тамъ, гд лежала падаль, около которой они дрались и рвали ее на куски. Не разъ наши видли, какъ несчастные пожирали мертвые трупы своихъ товарищей… По дорог, по которой проходили русскія войска, безпрестанно раздавались на всхъ языкахъ жалобные вопли, вымаливаніе куска хлба, но что могли дать наши солдаты, когда они и сами бдовали? Для сбора и препровожденія плнныхъ внутрь Россіи наряжались особыя партіи казаковъ. Ихъ отправляли по 2—3 т. вмст, а таки какъ кормить было нечмъ, то ихъ ждала такая же горькая участь. Однажды два француза изъ такой партіи передрались за лошадиную ногу: казаки едва могли ихъ разогнать нагайками. Изъ 180 т. плнныхъ вернулась во Францію лишь шестая часть. Сколько древнихъ родовъ угасло, сколько великихъ имуществъ осталось безъ наслдниковъ, женъ овдоввшихъ, дтей осиротвшихъ!— И все изъ-за честолюбія одного человка.
Маршалъ Ней истратилъ на пути изъ Москвы 4 арріергарда, остатки четвертаго казаки Платова вогнали въ Ковно, при чемъ отбили въ послдній разъ на своей земл 4 пушки, 1,300 плнныхъ. Неустрашимый маршалъ надялся, что укрпленія Ковно, съ его гарнизономъ и 40 пушками, могутъ задержать русскихъ хотя на нкоторое время. Дйствительно, 20 орудій загремли-было съ утра по всей линіи, но это продолжалось не долго. Ковенскому коменданту оторвало ядромъ ногу, и онъ застрлился, нмецкіе рекруты струсили, разбжались, а французскіе солдаты, набросившись на водку, перепились до безчувствія. Маршалъ былъ пристыженъ упадкомъ чести и мужества. Онъ опять сталъ съ ружьемъ во глав небольшой кучки солдатъ и еще разъ долженъ былъ сознаться, что сопротивленіе невозможно: съ одной стороны, драгуны, срубивъ палисады, ворвались черезъ Виленскую заставу, съ другой стороны, казаки заходили по льду, въ тылу города. Приходилось покинуть и Ковно съ его арсеналомъ. Дв колонны пхоты выступили изъ города. Едва они успли перейти рку, какъ вихремъ налетли казаки и разогнали французовъ: одну часть погнали берегомъ къ Тильзиту, другую къ Волковыску. Для преслдованія выбрали самыхъ доблестныхъ. Маршалъ испилъ до дна горькую чашу страданій, былъ подъ конецъ еще раненъ: пользуясь темнотой, онъ съ двумя стами врныхъ гренадеръ усплъ скрыться въ лсу. На другой день, никмъ не узнаваемый, онъ явился въ Волковыскъ.
— Кто вы? спросилъ его французскій генералъ.
— ‘Я — арріергардъ Великой арміи, маршалъ Ной.— Прочіе маршалы разсыпались по Восточной Пруссіи, какъ лишенные крова изгнанники.
Изъ 400 т. перешедшихъ въ Ковно нашу границу 12 іюня, вернулось черезъ нее же обратно: 400 солдатъ старой гвардіи, 600 кавалеристовъ, 9 пушекъ и безоружная холла, примрно въ 20 т.— только.
Звонъ колоколовъ ковенскихъ церквей и пушечная пальба торжественно возвстили величайшое и радостное сердцу русскаго событіе. На городской площади, въ присутствія горожанъ и окрестныхъ поселянъ, атаманъ Платовъ, его врные донцы и сподвижники-драгуны, преклонивъ колна, горячо молились и благодарили Господа за избавленіе отечества. Запли многолтіе царствующему Государю, снова грянули пушки, и задрожалъ воздухъ отъ радостныхъ криковъ и восклицаній неудержимаго ‘ура’! Въ эту минуту передовые бойцы русской рати, позабывъ тяжкіе труды, нужду и бды, воспрянули духомъ, преисполнились чувствомъ гордости. Только здсь, на рубеж земли, они опомнились, что сослужили великую службу родному Дону, матери Россіи и отцу-Государю. Такія минуты просвтлнія помнятся до смерти.
И донцы настрадались не мало ли длинномъ пути отъ Тарутина до Нмана. Усиленные переходы днемъ и ночью по глубокимъ снгамъ, часто по дремучимъ лсамъ, при жестокихъ морозахъ, убавили донскіе полки на третью часть. ли казаки при случа, чмъ разживутся, спали тоже при случа, и то больше на бивуакахъ, у костровъ, при чемъ ежедневно дрались съ непріятелемъ. Т, которымъ довелось водить плнныхъ, заражались отъ нихъ болзнями, сами болли даже помирали. Въ конниц иные полки состояли изъ 60 человкъ, а т, которые имли по 150—200, считались уже сильными полками, въ Минскомъ пхотномъ полку уцлло 80 солдатъ, въ нкоторыхъ ротахъ другихъ полковъ осталось 5—10 рядовыхъ. Около тысячи нашихъ замерзло, другіе отстали на пути, иные, подобно французамъ, бродили по селамъ. Солдаты сдлали походъ въ лаптяхъ и въ полушубкахъ, а больше того — въ срыхъ крестьянскихъ кафтанахъ, лица у всхъ были обернуты тряпками. Многіе тогда познобились, растратили свое здоровье на маршахъ да на бивуакахъ. Солдаты, офицеры, генералы — вс шли пшкомъ, одинаково были одты, одинаково терпли: нужда всхъ сравняла.
X.
Заграничные походы и возвращеніе на Донъ.
Однако война не кончилась. И за Нманомъ казаки безостановочно гнали остатки Великой арміи. Проникая далеко въ глубь страны своими летучими отрядами, они очищали попутные нмецкіе города, мшали французамъ соединить для отпора свои разрозненныя силы. Кром того, казаки вносили безурядицу въ тылу непріятеля. Они уничтожали мосты, хватали транспорты, разбивали парки, обозы и даже появлялись въ такихъ большихъ городахъ, какъ Лейпцигъ, занятыхъ въ ту пору непріятелемъ. И вс эти передвиженія они совершали такъ быстро, что никакая конница не могла за ними услдить, — да у французовъ и вовсе не было конницы.
Когда Государь Императоръ отозвалъ Платова къ себ, въ главную квартиру, казаки частью были раздлены между корпусами, частью вошли въ составъ летучихъ отрядовъ — то мелкихъ, то боле крупныхъ, смотря по назначенію, Такими летучими отрядами былъ освобожденъ, между прочимъ, Берлинъ, столица Прусскаго королевства. Въ начал февраля русскіе перешли въ разныхъ мстахъ Одеръ. Ледъ на рк былъ такъ тонокъ, что черезъ 2 дня посл переправы рка вскрылась. Чернышевъ, имя подъ командой 6 казачьихъ полковъ, 6 эскадроновъ гусаръ и драгунъ, при двухъ орудіяхъ, пригласилъ еще Тотенборна принять участіе въ набг. Въ Берлин мене всего ждали появленія русскихъ: генералъ Ожеро былъ увренъ, что вс переправы черезъ Одеръ находятся въ рукахъ французовъ. Въ 4 ч. утра оба отряда незамтно подошли къ городу. Полковникъ Власовъ съ двумя казачьими полками долженъ былъ напасть на Шарлотенбургъ, гд стояла большая часть французской артиллеріи, а въ это время остальныя войска — вскочить въ городъ. Дло вышло иначе. Пока у насъ длались распоряженія, въ городскихъ воротахъ показалось 30 французскихъ всадниковъ. Въ одинъ мигъ казачій полкъ Киселева бросился навстрчу и по ихъ слдамъ ворвался въ городъ. Тутъ ужъ медлить было нельзя. Чернышевъ подвелъ къ застав остальныя войска, изъ коихъ 3 полка послалъ туда же, на помощь. Они промчались по улицамъ подъ выстрлами непріятельскихъ командъ и остановились на берегу Шпре, вс мосты были сломаны, кром каменнаго, гд стояла батарея въ 6 орудій, полкъ Киселева былъ встрченъ на Александровской площади огнемъ изъ пхотнаго карре. Это не помшало казакамъ носиться вдоль улицъ, гарцовать на площадяхъ, особенно тамъ, гд собирались кучи любопытныхъ. Берлинцы не врили своимъ глазамъ, видя такое чудо, они не впали, чмъ выразить свою радость, многіе были бы не прочь присоединиться, подать помощь, но полиція зорко за такими слдила и даже стрляла въ толпы народа. Между тмъ на гауптвахт забили тревогу: французы строились въ ряды, изъ Шарлотенбурга скакала артиллерія. Тогда Чернышевъ разослалъ приказаніе возвратиться за заставу. Двое казаковъ были ранены на главной улиц, передъ окнами принцессы Оранской. Она скрывала ихъ въ своемъ дом и оберегала, пока французы не очистили Берлинъ, что случилось черезъ три недли, само собой. Русскіе вступали этотъ разъ въ столицу Пруссіи торжественно, побдоносно. Брать короля, окруженный генералами, выхалъ за 4 версты навстрчу войскамъ, весь путь до города сплошь покрылся ликующими нмцами. Въ самомъ город крыши, заборы, окна домовъ наполнились зрителями, среди которыхъ раздавались привтствія и радостные возгласы: ‘Да здравствуетъ Александръ, нашъ избавитель’! все глядло весело, радостно, какъ бываетъ въ дни избавленія цлаго народа отъ власти чужеземцевъ.
Пока нмцы ополчались противъ общаго врага, наши летучіе отряды углублялись все дальше и дальше — одни вверхъ по теченію Одера, другіе къ берегамъ Эльбы, а третьи — и того дальше, за Эльбу, до Везера. Полковникъ Тетенборнъ, съ 4 полками казаковъ, 4 эскадронами гусаръ и драгунъ при двухъ орудіяхъ, пошелъ на Гамбургъ, одинъ изъ богатйшихъ городовъ Германіи, принадлежавшій тогда французамъ. Жители Гамбурга, недовольные притсненіями властей, посрывали съ присутственныхъ мстъ французскіе гербы, при чемъ бросали камнями въ городскаго мера и его приверженцевъ. Все стихло при приближеніи русскихъ. За 15 верстъ отъ города 30 гражданъ, съ двумя сенаторами, вручили Тетенборну городскіе ключи. Отсюда началось тріумфальное шествіе: гильдіи и цехи выступали въ порядк, со своими знаменами, женщины устилали путь цвтами, бюстъ Императора, увнчанный лаврами, несли высоко надъ головами съ подобающимъ почетомъ. Звонъ колоколовъ, пальба изъ ружей и восторженные крики: ‘Да здравствуетъ Александръ’! не умолкали цлый день ни на минуту. Жители приглашали къ себ на домъ казаковъ, гд угощали ихъ радушно, обильно. Когда Тетенборнъ вышелъ вечеромъ изъ театра, нмцы выпрягли лошадей, довезли его коляску и внесли на плечахъ въ квартиру. Онъ объявилъ гражданамъ, что отнын они могутъ начать торговлю съ англичанами и другими народами, состоящими въ мир съ русскимъ царемъ. Радостное извстіе облетло весь городъ, и тотчасъ же былъ снаряженъ первый пакетботъ, который на другой день отплылъ къ берегамъ Англіи. Какъ извстно, Наполеонъ, чтобы обезсилить эту морскую державу, запретилъ всмъ приморскимъ городамъ Европы вести съ ней торговлю.— На этомъ-то пакетбот Тетенборнъ отправилъ съ депешами къ нашему посланнику въ Лондон донскаго казака 9-го Сулина полка Александра Земленухина, или по-уличному Витиченкова, съ однимъ изъ офицеровъ, по фамиліи Бокъ.
О донцахъ въ ту пору ходили разсказы самые преувеличенные: говорили, что они имютъ видъ зврообразный, свирпы, что на корысть чрезвычайно падки, жестоки до того, что не даютъ пощады ни старости, ни младости, однимъ словомъ, что это скоре зври, выпущенные на травлю людей. Несмотря на такія росказни, англичане къ нимъ благоволили, потому что видли въ нихъ заклятыхъ враговъ Наполеона, истребившихъ его арміи. Пріздъ казака въ Лондонъ сталъ заране извстенъ. Густая толпа народа окружила почтовую карету, изъ окна которой торчала длинная казацкая пика. Кое-какъ, съ большимъ трудомъ, добрался Земленухинъ до своего помщенія, приготовленнаго ему радушнымъ Акерманомъ. Лондонскіе граждане, желая чмъ-нибудь показать свое уваженіе русскому народу, стали собирать деньги въ пользу Земленухина, но Бокъ, узнавши объ этомъ, объявилъ въ газетахъ, что русскому воину запрещено брать деньги, а если кто пожелаетъ его почтить, то можетъ дарить оружіемъ. Черезъ недлю Земленухинъ и Бокъ получили приглашеніе во дворецъ къ лорду-мору, хозяину столицы. Лордъ-меръ, принимая казака, сказалъ черезъ переводчика, что онъ считаетъ за честь пожать руку такому заслуженному воину, хотя у него нтъ ни чиновъ, ни титуловъ. Земленухинъ отвтилъ, также черезъ переводчика, что онъ ‘всегда готовъ служить Царю и отечеству’. — ‘А сколько французовъ вы убили своей пикой?’ — ‘Трехъ офицеровъ, а сволочи нсколько четвериковъ’.— Переводчикъ же передалъ его слова такъ: — ‘Казакъ убилъ своей пикой 39 французовъ’.— Посл роскошнаго завтрака лордъ-меръ провелъ своихъ гостей въ большую залу, гд собралось именитое купечество столицы и множество посторонней публики. Когда Земленухинъ показался ли балкон передъ биржей, то народъ привтствовалъ его громкими криками: ‘Да здравствуютъ русскіе! Слава казакамъ!’ Какъ только толпа стихла, лордъ-меръ сказалъ краткую рчь, въ которой выхвалялъ храбрость русскаго казака и, въ заключеніе, пожелалъ нашему Государю довести до конца побдоносную войну съ французами. Англичане захлопали въ ладоши съ криками: ‘браво! браво!’ — Въ англійскихъ газетахъ такъ описывали наружность Земленухина: ‘Роста онъ около 6 футовъ, сильный и коренастый, наружность воинственная, но лицо доброе, вовсе но такое, какъ у насъ думаютъ про русскихъ. Борода у казака длинная, кудрявая и сдая, волосы тоже длинные, зачесанные назадъ, а на лбу острижены коротко и ровно. Одтъ онъ въ синій кафтанъ и шаровары, сшитые изъ толстаго англійскаго сукна, сапоги широкіе, съ круглыми носками. Руки у казака необыкновенной ширины, съ короткими пальцами, но онъ отлично управляется своимъ оружіемъ, состоящимъ изъ пистолета, ружья, сабли и длинной пики’.— Видъ казака настолько былъ любопытенъ, что два художника вызвались снять съ него портретъ. Когда эти портреты были отпечатаны, то Земленухинъ просилъ дать ему нсколько штукъ для жены и дтей. Хозяинъ, у котораго онъ гостилъ, принесъ ему на выборъ 4 дорогихъ сабли. Земленухинъ выбралъ съ турецкимъ клинкомъ, на немъ была сдлана такая надпись: ‘Подарена Александру Земленухину, донскоку казаку Сулина полка, отъ Рудольфа Акермана. Лондонъ, 20 апрля’. На рукоятк было вырзано по-латыни: ‘За Бога, Царя и Отчизну’.— Кром того, многіе знатные англичане, особенно англичанки, поднесли ему богатые подарки, преимущественно оружіемъ, англійскаго же издлія. Одинъ англичанинъ даже написалъ въ честь Земленухина стихи, которые начинаются такъ:
‘Ура! горятъ, пылаютъ села.
‘Сдлай, казакъ, коня!’
Пасха застала его на чужбин, но онъ разговлся по русскому обычаю у нашего посланника, который пригласилъ его къ себ обдать на всю Святую. Онъ же представилъ Земленухина принцу-регенту, бывшему за короля. Его высочество подарилъ казаку саблю на черной бархатной портупе, обитой серебромъ, и такую же сумку со своимъ вензелемъ и короной. Нсколько дней спустя, Земленухинь ухалъ изъ Лондона, отблагодаривши своихъ новыхъ друзой за ласку, особенно же хозяина: ‘Погостилъ я и полъ у тебя хлба-соли, сказалъ онъ на прощанье Акерману, ты въ послдній день былъ такъ же ласковъ со мной, какъ и въ первый’.— Когда Земленухинъ явился въ свой отрядъ, то вскор было получено приказаніе выслать его въ главную квартиру. Здсь онъ имлъ счастье быть представленнымъ императору Александру и королю Прусскому. Обласканный и произведенный въ урядники, Земленухинъ вернулся на Донъ.
Между тмъ, летучіе отряды продолжали вредить непріятелю на берегахъ Эльбы. Однажды разъздамъ Чернышева удалось перехватить письмо съ важнымъ извстіемъ, что изъ Ганновера выступилъ огромный артиллерійскій транспортъ, который на 18-е мая долженъ имть ночлегъ у г. Гальберштадта. Нашъ отрядъ перешелъ рку и двинулся навстрчу: 75 верстъ были пройдены въ 30 часовъ. Не доходя 7 верстъ, Чернышевъ узналъ, что за городомъ ночевалъ другой паркъ, немного поменьше, съ прикрытіемъ въ 2 т. чел., но что въ это же утро ожидается и большой транспортъ, отсюда они должны слдовать вмст. Это извстіе заставило Чернышева немедленно распорядиться нападеніемъ. Баварцы отлично расположились вагенбургомъ между рчкой и перекопанной дорогой, за версту отъ города, пхота скрылась внутри вагенбурга, 14 орудій стояли въ промежуткахъ между повозками, защицая фронтъ и фланги. Чернышевъ выслалъ полкъ Сысоева на дорогу, откуда ожидался большой транспортъ, Грековъ 18-й получилъ приказаніе ворваться въ городъ и ударить на вагенбургъ съ тыла, а Власовъ съ двумя казачьими полками — атаковать съ фронта. Грекову удалось овладть. городскими воротами, но Власовъ былъ отраженъ картечными залпами 14-ти пушекъ. Тутъ отъ Сысоева прискакалъ казакъ съ извстіемъ} что на дорог уже показалось прикрытіе, слдовательно, транспортъ приближается. Къ счастью, капитану Богдановичу удалось изъ своихъ двухъ орудій взорвать нсколько нарядныхъ ящиковъ. Этой суматохой воспользовался Чернышевъ и пустилъ весь свой отрядъ — гусаръ, драгунъ, казаковъ — на проломъ. Выдержавши страшный залпъ, они прежде всего накинулись на артиллеристовъ, потомъ врубились между повозокъ. Баварцы защищались отчаянно: кололи штыками, отбивались прикладами, однимъ словомъ, работали, какъ слдуетъ доброй, пхот, но это еще боле ожесточило нашихъ. Они рубили солдатъ въ строю, рубили ихъ подъ повозками, откуда т продолжали стрлять, или выгоняли пиками. Чернышевъ доносилъ посл главнокомандующему, что такой стремительной атаки, какую произвели здсь его молодцы, искусившіеся въ набгахъ, онъ не видалъ во всю свою боевую жизнь. Половина отряда, въ томъ числ баварскій генералъ Оксъ и 15 офицеровъ, осталась въ плну, а другая половина легла на мст. Весь паркъ стать трофеемъ этого знаменитаго набга. Пока отправляли орудія, зарядные ящики и повозки съ амуниціей, казаки сдерживали наступленіе непріятельскаго авангарда, поспшавшаго на помощь. Дло было сдлано на чистоту: ни одна повозка не брошена.— Посл того, вс парки и подводы, бывшіе въ пути, получили приказаніе остановиться, артиллерію перевели изъ Ганновера въ Баварію, въ глубь Германіи. Таковъ былъ страхъ, наведенный на французовъ летучими отрядами.
Еще боле смлое, можно сказать, дерзкое движеніе сдлалъ Чернышовъ, этотъ отважный партизанъ, въ тылъ Наполеону, на его главные пути, а именно къ гор. Касселю, столиц королевства Вестфальскаго. Это королевство было составлено изъ мелкихъ нмецкихъ владній, и королемъ его, по вол всемогущаго Наполеона, назначенъ младшій братъ императора Іеронимъ, о которомъ упоминалось раньше. Плохо жилось бднымъ нмцамъ подъ властью такого короля. Онъ мало думаль о своихъ подданныхъ, окружилъ себя французами, жилъ пышно, расточая казну, въ то время какъ страна бднла отъ поборовъ и поставки рекрутъ. Солдаты въ разныхъ концахъ Европы сражались подъ знаменами Наполеона за дло, имъ чужое, изъ 25 т., уведенныхъ въ Россію, вернулось лишь дв. Въ ту пору границы королевства были открыты, въ столиц находилось не боле 4 т. войска. Все это хорошо знать Чернышовъ, который разсчитывать вооружить населеніе, поднять народную войну и такимъ образомъ прервать сообщеніе главныхъ силъ Наполеона съ ихъ отечествомъ.
Въ начал сентября Чернышевъ переправился ночью на лодкахъ черезъ Эльбу и вступилъ въ край, повсюду занятый непріятелемъ. Въ отряд находилось, кром 8 эскадроновъ гусаръ и драгунъ, 8 казачьихъ полковъ подъ общимъ начальствомъ Бенкендорфа. Подвигались скрытно, останавливались на ночлеги вдали отъ жилья, и то на самое короткое время, если же случалось длать привалъ въ деревн, то на это время ее окружали казачьими постами, не впуская и никого не выпуская, бурмистръ этой деревни долженъ былъ провожать отрядъ возможно дальше. Проводники никогда не знали, куда они ведутъ, и часто отрядъ безъ всякой надобности сворачивалъ въ сторону, чтобы только сбить съ толку мстныхъ жителей. Пройдя такимъ образомъ около сотни верстъ, Чернышовъ узналъ, что на половин пути къ Касселю стоитъ кирасирская бригада и батальонъ пхоты. Онъ тотчасъ свернулъ влво и окольными путями приблизился рано утромъ къ столиц, сдлавши въ сутки боле 80 верстъ. Былъ густой, непроглядный туманъ, помшавшій сейчасъ же приступить къ длу. Въ 10 часовъ утра казаки Жирона и 2 эскадрона драгунъ переправились за Фульду съ тмъ, чтобы перехватить королю дорогу, въ случа его бгства, но оказалось, что онъ уже прохалъ. Нашимъ удалось оторвать только хвостъ арріергарда, 250 кирасиръ. Нападеніе на городъ также кончилось неудачей. Правда, донцы Власова 3-го и Грекова 18-го разбили при помощи мщанъ ворота, пронеслись по улицамъ до самаго моста, но тутъ были остановлены сильнйшимъ огнемъ пхоты: гвардейскіе гусары, развернувшись на площади, изготовились къ атак. Тутъ узнаетъ Чернышевъ, что въ тылу у него появилась кирасирская бригада, та самая, которую онъ обходилъ. Тогда онъ приказалъ вывести казаковъ изъ города. Пока отрядъ собирался, пока устраивался на отдыхъ, къ нему съ разныхъ сторонъ явились перебжчики, не желавшіе служить французамъ, такъ что изъ нихъ составился цлый батальонъ охотниковъ, казаки нахватали въ разныхъ мстахъ 9 пушекъ — составилась батарея, въ полной запряжк. На-другой день наши открыли канонаду. Жители умоляли коменданта отказаться отъ обороны, но получили отъ него такой отвть: ‘Мн приказало обороняться, и я исполню это приказаніе’. — Дйствительно, вс заставы были заняты пхотой, мостъ загроможденъ фурами, на площади поставлено 4 пушки и возл нихъ конница. Кассельцы вовсе не желали обращать свой городъ въ развалины. Между ними и французами начались схватки, т кидали въ войска камнями, а эти стрляли въ нихъ изъ ружей, досталось и коменданту. Какъ только Бенкендорфъ съ драгунами и батальономъ новобранцевъ подошелъ къ застав, стоявшая тамъ карабинерная рота передалась русскимъ. Наши вступили въ городъ. Посл долгихъ переговоровъ коменданту позволили вывести свои войска, но безъ артиллеріи. Народъ привтствовалъ русскихъ, какъ своихъ избавитилей, казаковъ носили на рукахъ. Въ город найдено 30 орудій, множество ружей, патроны, амуниція, денежная казна. Изъ нея 16 т. талеровъ розданы войскамъ, а 60 т. отправлены начальству, 22 пушки увезли въ Берлинъ. Въ тотъ же день Чернышевъ обнародовалъ воззваніе, въ которомъ приглашалъ нмцевъ присоединиться къ братскому союзу и послужить длу освобожденія Германіи въ рядахъ ея защитниковъ, пришедшихъ издалека. Хотя Чернышевъ черезъ нсколько дней опять вернулся на берога Эльбы, но его набгъ и воззваніе возбудили среди народовъ южной Германіи радостныя надежды на лучшія времена.
На поляхъ Лейпцига дло освобожденія Германіи ршилось въ ея пользу. Въ достопамятной ‘битв народовъ’, отличились, между прочимъ, лейбъ-казаки. Случилось это вотъ какъ. Наполеонъ, окруженный подъ Лейпцигомъ войсками союзниковъ, хотлъ прорвать посредин линію нашихъ войскъ и отрзать имъ пути отступленія въ Богемію. Французская конница, спустившись съ высотъ подъ прикрытіемъ 60 орудій, устремилась на полки русской пхоты. Ее не могли задержать ни штыки, ни картечь. Она проскочила между карре, захватила 2 батареи и остановила гвардейскую конницу, бывшую на ходу, при чемъ палъ начальникъ дивизіи, генералъ Шевичъ. Ударъ французской кавалеріи былъ страшенъ: она растоптала все, что встрчала на пути и прорвала нашъ центръ. Впереди ея, по эту сторону плотины, на возвышеніи, стоялъ Императоръ Александръ, окруженный свитой. Французы мчались прямо на него, а подъ рукой войскъ не было, кром обычнаго конвоя. Казаки впились глазами въ своего монарха: они ждали лишь одного мановенія, чтобы встртить враговъ своею грудью, задержать, остановить, хотя-бы самимъ пришлось погибнуть. Государь точно угадалъ ихъ мысль. Онъ приказалъ Орлову-Денисову вызвать на помощь кирасиръ, придвинутъ изъ резервовъ артиллерію, а казакамъ сейчасъ же ударить во флангъ полкамъ Латуръ-Мобура. Дрогнули у казаковъ сердца, когда они это услышали. Они понимали, какъ страшно пропустить хотя одну минуту, какое минуту — одну секунду! Плотина была такъ узка, что по ней прозжали въ одинъ конь, впереди всхъ проскакалъ Ефремовъ, за намъ три эскадрона донцовъ, потомъ — черноморцы. Вправо за плотиной тянулось возвышеніе, прикрывшее на время казаковъ. Тутъ догналъ свой полкъ Орловъ-Денисовъ, исполнивъ порученіе Государя. Французы продолжали движеніе, подавляя своей грозной силой нашу легкую конницу, которая все еще пыталась устроиться.
Вдругъ, на фланг показались лейбъ-казаки. Ударъ ихъ былъ неожиданный и сильный. Ближайшіе ряды смяты и разсяны, дальше остановили свой натискъ, заволновались. Эта мгновенная остановка дала время устроиться нашимъ полкамъ, потерявшимъ своего начальника. Они направились, въ свою очередь атаковали французомъ съ фронта, съ другаго фланга врубились прусскіе кирасиры и драгуны. Въ довершеніе бдъ, ядромъ оторвало ногу храброму Латуръ-Мобуру. Въ величайшемъ безпорядк укрылся его корпусъ за линію пхотныхъ колоннъ, загремла наша резервная артиллерія, подоспли лейбъ-егеря, прибжали лейбъ-гренадеры. Тонкій разсчетъ Наполеона не удался. Наша линія снова сомкнулась, теперь она стала вдвое грозе. — Черезъ 19 лтъ состоялось Высочайшее повелніе лейбъ-казачьему полку перенести свой полковой праздникъ на 4-е октября, годовщину Лейпцигской битвы, и воспоминаніе о славномъ подвиг ддовъ живетъ и понын въ рядахъ этого полка.
Разбитая подъ Лейпцигомъ французская армія потянулась на западъ, къ границамъ Франціи. Казаки, опытъ подъ начальствомъ Платова, то упреждали непріятеля, занимая попутно города, то шли по его слдамъ, тормошили арріергардъ. Не доходя Франкфурта, Платовъ, при помощи Орлова-Денисова, Чернышева, Иловайскаго и Кайсарова, разнесъ весь арріергардъ, при чемъ взялъ въ плнъ 4 т. солдатъ. За этотъ подвигъ Государь пожаловалъ ему богатое брилліантовое перо на шапку.
Когда союзныя войска перешли Рейнъ, вступили, слдовательно, въ предлы Франціи, казачьихъ полковъ считалось 26, но изъ нихъ лишь одинъ Атаманскій былъ въ полномъ состав, прочіе имли по 200—300 чел., не больше. Собственно въ отряд Платова находилось 10 полковъ, за которыми онъ шелъ впереди главной арміи, пока она не соединилась съ Блюхеромъ. Посл того донцы дйствовали сами по себ. Везд, гд они ни появлялись, прекращался сборъ податей, поставка рекрутъ, доставка продовольствія, однимъ словомъ, все, что могло усилить или подкрпить Наполеона. Этого мало. Въ начал февраля казаки подступили къ г. Немюру. Его высокая каменная стна была окружена каналомъ, мосты находились подъ защитой палисадовъ, рогатокъ и пушекъ, обязанности коменданта исполнилъ старый заслуженный полковникъ. Вообще, Наполеонъ заране позаботился о защит этой крпости Платовъ потребовалъ сдачи. Получивши отказъ, онъ послалъ спшенныхъ казаковъ на приступъ. Донцы взяли предмстье, а выстрлами донской артиллеріи была перебита прислуга у непріятельскихъ орудій. Наступила ночь, казаки расположились противъ трехъ главныхъ воротъ. Съ разсвтомъ канонада съ обихъ сторонъ возобновилась, когда подвезли наши небольшія пушки къ Фонтенблоскимъ воротамъ, он били въ нихъ ядрами безъ промаха. Наконецъ ворота рухнули, и казаки, подъ начальствомъ Кайсарова, ворвались въ крпость. Едва они успли овладть непріятельскими орудіями, какъ съ противоположной стороны раздались знакомые крики: то были Атаманцы, подъ начальствомъ Грекова 18-го. Тогда комендантъ сдался со всмъ своимъ гарнизономъ: 18 офицеровъ и 600 солдатъ, а боле 200 ч. пало въ битв. Изъ-подъ Немюра Платовъ двинулся къ Фонтенебло. Нкогда увеселительный замокъ французскихъ королей, Фонтенебло служилъ теперь мстомъ заключенія римскаго папы. Платовъ явился съ тмъ, чтобы его освободить, но оказалось, что за два дня передъ этимъ папу увезли въ другой городъ. Здсь казаки расположились на отдыхъ.
12 казачьихъ полковъ участвовали въ послдней битв, которую давалъ Наполеонъ передъ своимъ отреченіемъ. Въ то время, когда главныя силы союзниковъ, имя во глав самихъ монарховъ, двигались уже къ столиц Франціи, ея императоръ путался сзади, окруженный летучими отрядами. Нкоторые илъ нихъ заслоняли ему пути въ Парижъ, а корпусъ Винценгероде слдовалъ за нимъ по пятамъ, при чемъ была пущена огласка, будто, этотъ корпусъ составляетъ авангардъ главныхъ силъ, для которыхъ онъ заготовляетъ квартиры, продовольствіе и т. п. Наполеонъ, желая удостовриться, правда ли это, приказалъ стянуть свою армію и сдлать нападеніе. Это было 13-го марта 1814 года, за 200 верстъ отъ Парижа. Рка Марна прикрывала фронтъ нашей позиціи, лвое крыло упиралось въ городокъ Сомъ-Дизье, занятый шестью ротами егерей, а правое, состоявшее изъ одного гусарскаго и четырехъ казачьихъ полковъ, примыкало къ лсу. Наполеонъ, по обыкновенію, дйствовалъ быстро, ршительно. Подъ прикрытіемъ сильныхъ батарей французы въ большихъ силахъ перешли Марну и развернулись въ линіи, за конницей строилась пхота. Улучивъ минуту, Тетенборнъ вылетлъ съ Изюмскимъ полкомъ, смялъ эскадроны первой линіи, но угодилъ подъ картечь и былъ опрокинутъ эскадронами 2-й линіи. Съ громкимъ крикомъ они пронеслись далеко впередъ, захватили часть нашего обоза и заводныхъ лошадей. Затмъ французы перешли въ общее наступленіе. Наши орудія едва успли сдлать нсколько выстрловъ: ‘все было сметено’, какъ доносилъ Государю саму Винценгенроде, Уже французы выбили штыками егерей изъ городка и поспшнымъ движеніемъ угрожали занять единственный нашъ путь отступленія. Тутъ отличились гусары: сначала бросились 2 эскадрона Изюмцевъ съ Лошкаревымь во глав — ихъ прогнали, потомъ вынеслись 6 эскадроновъ Павлоградцевъ. При помощи артиллеріи имъ удалось сдержать стремительный натискъ и дать время стянуться войскамъ. Съ наступленіемъ ночи преслдованіе прекратилось. Наши потеряли 1,300 челов., въ томъ числ 42 офицера, да покинули 5 пушекъ.
Наполеонъ одержалъ побду, въ послдній разъ ему улыбнулось счастье, только не надолго. Отъ плнныхъ офицеровъ Императоръ узналъ, что передъ нимъ не главная армія, а летучій корпусъ, что союзные монархи прошли прямо на Парижъ. Въ глубокомъ раздумь объзжалъ онъ поле битвы, изрытое канавами, заросшее виноградниками. Вс плнные, имвшіе знаки отличія, были собраны отдльно. Императоръ ласково поздоровался съ ними, выхвалялъ ихъ храбрость и приказалъ своимъ генераламъ, чтобы позаботились о раненыхъ, генералъ Жираръ получилъ приказаніе справиться о здоровь полковника Лошкарева, который былъ раненъ въ этомъ дл.
Черезъ недлю союзные монархи, во глав многочисленныхъ войскъ, уже вступали въ Парижъ. Война была кончена.
Первый день Пасхи русскія войска праздновали особенно торжественно, еще небывалымъ образомъ. На томъ самомъ мстъ, гд были обезглавлены французскій король Людовикъ XVI и королева Марія-Антуанета, воздвигли высокій амвонъ, на которомъ поставили аналой съ крестомъ и евангеліемъ. Русскія войска частью стояли на площади, частью въ сосднихъ улицахъ. Утро было тихое, прекрасное. Императоръ Александръ, въ сопровожденіи короля прусскаго, нмецкихъ генераловъ и французскихъ маршаловъ, тихо объзжалъ ряды ветерановъ, прошедшихъ длинный путь отъ Москвы къ Парижу. Объздъ кончился, войска стянулись въ колонны. Лейбъ-казаки вытянулись вдоль Елисейскихъ Полей, а французская стража окружила амвонъ. Парижане переполняли сосднія улицы, усяли кровли домовъ, толпились у оконъ, у дверей. Наступила торжественная тишина. Государь и его врный сподвижникъ, король прусскій, поднялись на амвонъ, вс присутствующіе опустились на колни, по исключая и французской стражи. По окончаиіи водосвятія оба монарха шли за священникомъ, окроплявшимъ святою водой русскихъ воиновъ. Гулъ орудій приводилъ въ трепетъ сердца всхъ участниковъ небывалаго празднества. Никогда еще не было примра, чтобы побдитель молился такъ торжественно въ столиц побжденнаго народа,
По заключеніи мира вс казачьи полки собрались подъ начальствомъ своего атамана на берегахъ Рейна, отсюда, въ головахъ четырехъ колоннъ русской арміи, они прослдовали черезъ всю Германію къ границамъ Россіи. Въ станицахъ и юртахъ войска Донскаго надолго осталось памятнымъ возвращеніе казаковъ изъ далекой чужбины, особенно же встрча атамана, графа Матвя Ивановича Платова. На границ войсковыхъ земель депутаты поднесли ему хлбъ соль и первые же присоединились къ его позду, который ежедневно увеличивался новыми толпами казаковъ, стекавшихся съ разныхъ сторонъ. На Кундручь и въ разныхъ другихъ мстахъ ждали атамана по нскольку дней. Тутъ были древніе старики съ правнуками, малолтки и старые сподвижники атамана, увшанные крестами, украшенные сдиной и сабельными рубцами, все это пристраивалось сзади: кто гарцуя на кон, кто халъ повозкой, иные и съ палочкой, — смотря по достаткамъ. Недалеко отъ Черкаска атаманъ слзъ съ коня и поднялся на курганъ, откуда открывались, какъ на ладони, ярко горвшіе на жаркомъ солнц золоченые кресты, золотые, усянные звздами, куполы и колокольни церквей. Обратившись къ нимъ лицомъ, Матвй Ивановичъ сдлалъ три земныхъ поклона и сказалъ во всеуслышаніе: ‘Слава въ вышнихъ Богу и на земл миръ! Послужилъ я царю, постранствовалъ на чужбин довольно, теперь возвратился ли родину и молю Бога, да успокоитъ Онъ кости мои ли земл предковъ моихъ!’ — При этихъ словахъ атаманъ крпко поцловалъ горсть захваченной земли.— ‘Здравствуй, нашъ атаманъ, на многія лта!’ отвтили хоромъ казаки, поклонившись ему въ поясъ. Поздъ двинулся дальше. У самой горы, на которой стоитъ Черкаскъ, Платова встртили вс офицеры донскаго полка, генералы и наказной атаманъ Иловайскій. Въ ту же минуту зазвонили колокола, выпалили пушки, и послышалось громовое, перекатное ‘ура!’: донскіе полки, вытянувшисъ по об стороны, стояли вплоть до собора. Здсь на паперти ожидало духовенство, тутъ же были разставлены войсковыя знамена и регаліи — славные памятники доблестныхъ заслугъ. Посл молебна старшины проводили атамана и его помщеніе, гд пиршество продолжалось до глубокой ночи. По стародавнимъ обычаямъ чествовалъ Донъ своего атамана.
До половины прошлаго вка донскихъ казаковъ знали только татары да турки. Европейцы считали казаковъ ордой, недостойной и неспособной съ ними сражаться. Донцы по дл доказали, что объ нихъ судятъ несправедливо. Въ Семилтнюю воину они своими налетами не мало досаждали Фридриху Великому, ихъ подвиги подъ начальствомъ Суворова въ Польш, Турціи, Италіи стали извстны всему міру, наконецъ, истребленіе Великой арміи заставило Наполеона признать за ними страшную силу. Тотъ самый Наполеонъ, который называлъ казаковъ ‘посрамленіемъ человческаго рода’, признавался посл, что онъ не знаетъ лучшихъ легкихъ войскъ, какъ австрійскіе кроаты и наши казаки. Онъ даже думалъ завести у себя казаковъ, но это ему не удалось: казакомъ надо родиться. Вотъ какъ описываетъ донцовъ одинъ французскій генералъ, который много разъ съ ними встрчался въ мелкихъ схваткахъ и крупныхъ длахъ, видалъ ихъ на аванпостахъ, на бивуакахъ, по деревнямъ и городамъ: ‘Казаки летятъ въ атаку во весь духъ и умютъ сразу останавливаться. Лошади у нихъ легкія, берутъ съ мста хорошо, всадники сидятъ, точно приросши. Казаки очень осторожны и сами о себ заботятся, въ своихъ дйствіяхъ они стремительны, въ движеніяхъ смлы. Красиво, бывало, глядть, когда наша конница, блистая серебромъ и золотомъ, полная рыцарской отваги, развертывалась въ линію на берегахъ Нмана! Но вся эта картина пропадала какъ дымъ при первой встрч съ казаками, которыхъ мы привыкли презирать. Мы видли ихъ каждый день на подобіе огромной завсы, закрывающей горизонтъ. Отъ нея отдляются самые смлые наздники и подъзжаютъ къ намъ. Мы развертываемся, смло кидаемся въ атаку, уже настигаемъ ихъ лаву, какъ вдругъ она исчезаетъ: на томъ мст торчатъ лишь березы да сосны. Пройдетъ часъ, другой, мы начинаемъ кормить лошадей, какъ черная завса снова показалась, снова намъ угрожаетъ! Мы повторяемъ атаку — и опять въ пустую. И выходило то, что наша лучшая и храбрйшая кавалерія напрасно утомлялась, приходила въ разстройство, а, въ конц концовъ, и вовсе погибла: ее погубили казаки’. Это говоритъ нашъ непріятель. Боле подробно исчисляетъ заслуги донскаго воинства Высочайшая грамота отъ 19 ноября 1817 года. Государь ничего не позабылъ, что сдлали донцы за три года неустанной войны. Тогда же онъ пожаловалъ имъ знамя и слдующей надписью: ‘Врноподданному Войску Донскому въ ознаменованіе подвиговъ, оказанныхъ въ послднюю французскую воину въ 1812—1814 годахъ’. Упомянутая грамота оканчивалась слдующими словами, относящимися къ знамени: ‘Да нкогда сыны сыномъ врнолюбезнаго намъ Войска Донскаго, преднося предъ рядами своими сію святую хоругвь славы и отечества, вспомнятъ дянія отцовъ своихъ и послдуютъ ихъ примру’.
Къ священнымъ регаліямъ старины Императоръ Николай Павловичъ присоединилъ саблю своего державнаго брата, которую онъ носилъ въ походахъ. На этомъ не кончились милости Государя къ войску донскому. Въ октябр 1837 г. онъ самъ постилъ Новочеркаскъ въ сопровожденіи своего старшаго сына и Наслдника Престола, впослдствіи Императора Александра II, въ расцвт его юности и красоты.
Царскіе экипажи остановились за тріумфальными воротами, у небольшаго домика, гд Августйшіе гости переодлись и потомъ сли на коней. У воротъ Государь принялъ рапортъ атамана Власова и, милостиво поклонившись присутствовавшимъ тутъ генераламъ и дворянству донской области, направился шагомъ по Платовскому проспекту, сопровождаемый многочисленной свитой, эскадронъ атаманцовъ замыкалъ шествіе. По всему проспекту вплоть до собора стояли шпалерами 22 донскихъ полка, собранныхъ къ Высочайшему смотру, и за ихъ флангомъ безчисленное множество народа съ верховыхъ и низовыхъ станицъ. Восторженное ‘ура!’ не смолкало на на одно мгновеніе: оно сливалось съ колокольнымъ звономъ, съ пушечной пальбой, въ окнахъ, на балконахъ, съ кровель домовъ новочеркасскія казачки махали платками, бросали подъ ноги цвты… На паперти собора ждалъ Государя архіепископъ Аанасій со всмъ городскимъ духовенствомъ. Выслушавъ его привтствіе и приложившись ко кресту, Николай Павловичъ вошелъ въ средину войсковаго круга. ‘Любезные донцы! произнесъ онъ громкимъ голосомъ: ваши предки и отцы сослужили много службъ государямъ и отечеству! Признательность монарховъ показываютъ эти грамоты, эти знамена и прочіе царскіе клейноды. Я хотлъ явить новый знакъ своего благорасположенія и назначилъ атаманомъ вашимъ своего перваго сына Наслдника престола Нашего. Надюсь, что вы и потомки ваши не перестанете итти по пути славныхъ предковъ и заслуживать признательность отечества!’ — Едва кончилъ Государи какъ мертвая тишина смнилась потрясающимъ ‘ура!’, загремли пушки, загудли колокола всхъ новочеркасскихъ церквей. Государь взялъ поднесенный Власовымъ на бархатной подушк перначъ и, обнявъ Наслдника, вручилъ ему этотъ знакъ атаманскаго достоинства. Тотчасъ же вс донскіе генералы окружили Августйшаго атамана: подъ снью склонившихся знаменъ они его подняли на рукахъ. Взрывъ народнаго восторга встртилъ появленіе царственнаго юноши и атамана надъ убленными сдинами ветерановъ великой Екатерины, императоровъ Павла и Александра… Съ разныхъ сторонъ раздались задушевныя привтствія: ‘Батюшка ты нашъ, атаманъ войсковой! Надежда наша, красное солнышко! Пойдемъ въ огонь и воду за тебя, нашъ красавецъ ненаглядный! Да хранитъ же тебя Царь Небесный для счастья нашего!..’.
Выйдя изъ круга, Государь съ Наслдникомъ сли въ коляску.и отправились въ домъ Иловайскаго, атаманское знамя, перначъ и бобылевые хвосты были препровождены эскадрономъ атаманцовъ на квартиру Наслдника, въ дом Мартынова. Экипажъ съ трудомъ пробивался сквозь густыя толпы народа, площадь передъ царской квартирой волновалась, какъ живой муравейникъ. Весь вечеръ до глубокой ночи никто не посщалъ своего мста. На другой день Государь Императоръ постилъ войсковое правленіе, госпиталь, войсковую гимназію, гд, между прочимъ, произнесъ слдующія достопамятныя слова: ‘Учитесь, дти, усердно. Я хочу, чтобы со временемъ и изъ донцовъ были сенаторы, министры, главнокомандующіе!’ — 21 октября происходилъ Высочайшій смотръ всмъ собраннымъ въ ту пору войскамъ, а 22 утромъ, Государь съ Наслдникомъ отъхали по пути на Воронежъ.
Описанное событіе повторяется каждый разъ при восшествіи на престолъ Августйшаго атамана: врученную ему отцомъ булаву или перначъ онъ такъ же торжественно передаетъ своему Сыну и Наслднику Престола. Этотъ обычай еще боле связуетъ врныхъ донцовъ съ внценосными вождями русской арміи, Оберегаемые съ высоты трона, опекаемые Августйшимъ атаманомъ, они живутъ и понын въ своихъ древнихъ правахъ и привилегіяхъ, добытыхъ кровью отцовъ.
