Катастрофа на Кастекскомъ перевал (Туркестанъ).
Катастрофа на Кастекскомъ перевал (Туркестанъ).
——
Н. К—ъ.
‘Нива’, No 24, 1873
Катастрофа на Кастекском перевале (Туркестан), Каразин Николай Николаевич, Год: 1873
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Въ половин декабря 1867 года, мн и многимъ товарищамъ по экскурсіи пришлось перебраться съ южныхъ склоновъ Александровскаго хребта на сверные.
Въ Токмак мы оставили свои экипажи, обыкновенные каванскіе тарантасы, чуть ли не единственный родъ экипажей, укатывающихъ наши безконечные азіатскіе тракты. Дорога предстояла горная, съ страшными косогористыми подъемами и еще боле опасными спусками. Надо было подняться на высоту почти девяти тысячъ футовъ и оттуда спускаться въ тснины Кастекскаго ущелья. Тогда еще только начата были разработка этой дороги, единственной соединяющей дв области: Семирченскую и Сыръ-Дарьинскую, разработка эта была самая поверхностная: кое гд взорваны порохомъ загораживающія путь глыбы гранита и чернаго аспидника — Еще конный могъ пробраться кое какъ по этой исковерканной дорог, съ трудомъ проходили вьючные лошади, верблюжьи караваны не ршались идти здсь и огибали на Боамское ущелье…. Только чудомъ и затратою самыхъ невроятныхъ усилій, съ помощью десятковъ верховыхъ,— почти на рукахъ и веревкахъ могъ быть перетащенъ колесный экипажъ, и понятно, что всякій предпочиталъ бросить свой тарантасъ при начал подъема чмъ рисковать и экипажемъ, и багажемъ, а подъ часъ даже и жизнью.
— Повозочки ваши, будьте благонадежны, сохранимъ въ полнйшей неприкосновенности.
— Пожалуйста!… вы видите — экипажъ совершенно новый,— кожи, ремешки, сундуки, все это такъ легко можетъ затеряться!….
— Помилуйте!— у насъ много уже ихъ стоитъ на комендантскомъ двор. Извольте посмотрть!…
— Что касается до вознагражденія, то будьте уврены: на возвратномъ пути….
— Покорнйше благодаримъ…. сочтемся.
Такъ я переговаривался за себя и товарищей съ смотрителемъ токмакской почтовой станціи, сибирскимъ казакомъ, урядникомъ Мохнаткинымъ, явившимся къ намъ спроситъ: много ли намъ понадобится верховыхъ лошадей и для себя и для нашихъ вьюковъ.
Мы сидли въ большой комнатк станціоннаго дома, довольно темной, потому что сренькій свтъ декабрскаго дня едва проникалъ сквозь бумагу, замняющую стекла въ окнахъ. Передъ нами, на конц кривоногаго стола, стояли дорожныя фляги и разныя закуски, разложенныя на листахъ синей сахарной бумаги. Татаринъ слуга возился надъ самоваромъ въ углу, у желзной печки, и уже усплъ напустить дыму на всю комнату. По стнамъ, едва побленнымъ известью, чернлись казачьи винтовки, сбруя, хомуты, сдла и пучки аркановъ, а въ одномъ изъ угловъ навалена была перемятая солома съ навозомъ, и тамъ копошилось какое-то живое существо — маленькій, только что появившійся на свтъ жеребенокъ, какъ оказалось въ послдствіи, котораго татаринъ внесъ въ комнату, боясь, что тотъ не выдержитъ на первыхъ порахъ декабрскаго мороза, въ открытыхъ загонахъ, гд помщались почтовыя лошади.
— Не прикажете-ли?! пододвинулъ я уряднику флягу съ полынною водкою, замтилъ умильный взглядъ казака, вскользь брошенный на оплетенную посудину.
— Не употребляемъ… а впрочемъ…
И Мохнаткинъ началъ наливать изъ фляги въ чайную чашку, выбравъ предварительно ту, которая побольше.
— Такъ вы полагаете, что иначе какъ верхомъ…
— Никакой нтъ возможности — еще лтомъ бы ничего… а теперь ни Боже мой! склизко — особливо на козьемъ косогор…
— Прійдется хать верхомъ…
— Прійдется-съ…
— А у васъ хороши лошади?
— Обыкновенно, привычные кони,— вчера только кованы. Врите-ли по этой самой гололедк въ мсяцъ разъ восемь ковать приходится….
— Чай пить будете?
— Оченно прекрасно…
Урядникъ Мохнаткинъ, гремя своею аммуниціею, услся на опрокинутомъ боченк изъ подъ спирта и уже не дожидаясь приглашенія налилъ себ еще чашку полынной.
— Да вамъ что… началъ онъ помолчавъ.— Вамъ полъ горя… Люди молодые, къ сдлу привычные что вамъ? Сли себ, перевалили, на третьи сутки въ Врномъ,— А вотъ купецъ одинъ съ семействомъ — жена, двое маленькихъ — нянька… этихъ на сдла не посадишь… вотъ тутъ и вой волкомъ…
— Какой это купецъ?
— А изъ Врнаго, забылъ фамилью, какъ то не по нашему… Онъ теперь у магазейнаго смотрителя со всею семьею сидитъ… Холодно здсь и душно,— а жена у него хворая, да ребенокъ одинъ пищитъ что-то…
— Что же онъ?
— Хлопочетъ все, чтобы его безпремнно въ тарантас перевезли, а какъ тутъ его перевезешь?!..
— Опасно?!
— Смерть — одно слово….
— Что же это онъ задумалъ, что на такую опасность лзетъ?
— Стало быть спшно. Да его больше подмываетъ что вчера полковника изъ Аулы-та переправили въ тарантас — ‘ну, говоритъ, значитъ можно — вези и меня — а я ни какихъ денегъ не пожалю’.
— А вы не беретесь?
— Да намъ что? казаки пожалуй возьмутся,— коли комендантъ позволитъ. Народу много надо будетъ — человкъ пятнадцать. Да вонъ онъ самый: на двор съ ребятами разговариваетъ,— должно отъ коменданта вернулся…
— Кто?
— Купецъ этотъ. Ну что, ваше степенство, какъ дла? поднялся урядникъ съ боченка…
Въ дверяхъ показался человкъ лтъ тридцати, высокій, плотный, съ густою черною бородою, подстриженною по американски. Онъ былъ въ бараньемъ кафтан, перетянутымъ ремнемъ, въ дорогой бобровой шапк и въ высокихъ сапогахъ, отороченныхъ какимъ-то мхомъ.
Вошедшій окинулъ глазами комнату, и замтивъ наше общество, подошелъ къ столу.
— Павелъ Ниссенъ, сибирскій купецъ, позвольте представиться, произнесъ онъ симпатичнымъ густымъ голосомъ.
Мы назвали ему свои фамиліи и предложили мсто за столомъ.
— Я ду въ Врный,— и пока въ настоящую минуту нахожусь въ самомъ критическом!’ положеніи… Дорога, говорятъ, такъ опасна…
— Очень даже, замтилъ одинъ изъ моихъ товарищей.
— Я знаю, я это хорошо знаю,— я не первый разъ здсь зжу, вотъ только семейство мое въ первый разъ испытываетъ это удовольствіе.
Въ голос Ниссена слышалось раздраженіе, которое онъ никакъ не могъ скрыть, какъ ни старался объ этомъ.
— Разв нельзя какъ нибудь верхомъ устроить нашу поздку?.. сказалъ я,— я говорю нашу, потому что вроятно мы завтра отправимся вс вмст.
— Это было бы очень хорошо!… обрадовался сибирскій купецъ,— но верхомъ… моя жена… дти…
— Мы разберемъ вашихъ малютокъ себ на сдла, закутаемъ ихъ,— ваша супруга…
— Нтъ, этого не возможно, она совсмъ больна, да она и не отдастъ дтей, она никому ихъ даже на минуту не повритъ.— Да, наконецъ вздоръ! можно и въ экипаж.— Трудно, очень трудно, но не ‘невозможно’. Я не понимаю это слово невозможно, что такое въ самомъ дл ‘невозможно’! Вздоръ!
— Вы немножко взволнованы, кажется.
— Еще бы: я здсь сижу вторые сутки: мои дла требуютъ непремнно моего присутствія въ Врномъ и жена заболла…
— Попытаться можно, вмшался урядникъ,— только если ребята согласятся.— Они давеча сказывали: ‘пусть даетъ по пяти рублей на брата, выйдетъ десять человкъ, можетъ какъ нибудь на арканахъ и можно прохать’.
— Давно ли прохалъ одинъ… стало быть можно-же…
— Можно конечно — только трудно… Опять-же то полковникъ, по казенному длу…
— А я дамъ вашимъ казакамъ, не только по пяти,— но десяти на брата, и это будетъ гораздо дйствительнй… чмъ…
— Коли комендантъ позволитъ — то отчего-же…
— Комендантъ позволитъ, сегодня-же…
Ниссенъ всталъ и направился къ дверямъ.
— Куда же вы?
— Къ коменданту. А вы пока….
— Да помилуйте, за нами дло не станетъ.
— Пожалуйста. До свиданія.
— Горячая голова, замтилъ мой товарищъ по уход сибирскаго купца…
— Десять на брата — шутка-ли! соображалъ урядникъ — А какъ съ кручи, да внизъ головой!… вдь безъ мала три версты внизъ летть — страсть!…
— Ничего, Богъ милостивъ!
— Да уже только на него одного и надежа!
Къ вечеру мы узнали, что Ниссенъ добился отъ коменданта расршенія нанять казаковъ изъ мстнаго гарнизона для перезда черезъ кастекскій перевяль въ экипаж.
Онъ сіялъ. Онъ самъ лично договорился съ казаками, далъ имъ задатокъ — и торжествующій ушелъ къ магазейному смотрителю ночевать, гд его ожидало семейство.
Отъздъ былъ назначенъ на другой день рано утромъ, и мы уговорились хать непремнно вмст — общей кавалькадою.
День былъ пасмурный. Горы заволокло сизыми, густыми облаками, пошелъ снгъ пополамъ съ дождемъ.
— Коли и завтра такъ же, такъ еще ничего, а вотъ коли подморозитъ такъ это будетъ просто бда, сообщилъ одинъ изъ казаковъ, искоса поглядывая на довольно объемистый тарантасъ Ниссена, запряженный тройкою почтовыхъ лошадей и совершенно готовый къ отъзду.
— Ну, не каркай! замтилъ ему урядникъ,— ворона!
— Чего ‘не каркай’! Я такъ къ слову.
— Ладно — не въ добрый часъ скажешь слово… оно…
Урядникъ замолчалъ и снявъ свою папаху, набожно перекрестился.
Мы тронулись.
Впереди хало наше общество, къ которому пристроился и Ниссенъ, верхомъ на казачей лошади,— за нами вели вьючныхъ лошадей — дробно перебирающихъ своими мохнатыми ногами подъ тяжестью нашихъ чемодановъ и узловъ,— затмъ нашъ тарантасъ, а сзади всхъ, растянувшись чуть не на полверсты шли сибирскіе казаки и человка два вооруженныхъ мстныхъ киргизовъ.
Мы хали неторопясь и только къ сумеркамъ добрались до первой станціи въ семи верстахъ отъ кастекскаго перевала, или правильне сказать начала подъема. Здсь, на Кара-булак (названіе станціи) мы остановились на ночлег, что хотя и довольно рановато было, но принимая во вниманіе, что намъ пришлось бы въ потемкахъ подниматься на горы, иначе поступить было бы додовольно рискованно.
Станція состояла изъ двухъ кошемныхъ кибитокъ: одной по больше, доставшейся намъ путешественникамъ, другой — крохотной желомейк, занятой нашими казаками.
Госпожа Ниссенъ, довольно красивая, молодая, но сильно болзненная и нервная женщина,— угостила насъ превосходнымъ чаемъ съ ромомъ. Мужъ былъ необыкновенно веселъ, разговорчивъ, болталъ за десятерыхъ, острилъ, разсказывалъ анекдотъ за анекдотомъ, въ немъ незамтно было и тни вчерашней раздражительности. Онъ поставилъ на своемъ, а это для подобныхъ натуръ самое главное.
Мы не знали, насколько храбро смотрла его жена на это путешествіе, но, зная что это уже неизбжно, мы скрывали настоящіе размры опасности и на ея распросы отвчали нсколько уклончиво, впрочемъ въ успокоительномъ тон.
Нигд знакомства не сводятся такъ скоро какъ вообще въ дорог, здсь же на полудикихъ путяхъ нашихъ окраинъ это правило достигаетъ самыхъ крайнихъ размровъ. Къ вечеру мы были уже совершенно знакомы со всею семьей, няньчили и ласкали двухъ прелестныхъ малютокъ Ниссена,— пли — хоромъ и по одиночк, а я, вырвавъ листки изъ своего походнаго альбома, рисовалъ дтямъ разныхъ зврковъ, преимущественно лошадокъ, и привелъ этихъ двухъ крохотныхъ цнителей искусства въ полнйшее восхищеніе своими работами.
Веселые и довольные легли мы спать, завернувшись въ свои шубы и только съ восходомъ солнца поднялись на ноги и стали готовиться къ перевалу.
Сегодняшній день былъ полною противоположностью вчерашнему. Солнце такъ и сверкало на ясно голубомъ морозномъ неб, вершины горнаго хребта блли чудною зубчатою линіею, праве тянулась безконечная равнина рки ‘Чу’, голубоватой извилиной перескающей скалистую пустыню. Не боле какъ черезъ полчаса мы достигли подошвы горъ и начали подниматься. Впрочемъ мы не замтили самаго начала подъема, онъ начинается такъ отлого, что намъ казалось, будто гора еще далеко впереди и мы все еще демъ по ровной дорог. Только обернувшись назадъ, мы увидали равнину внизу, какъ бы съ птичьяго полета, и какъ красива показалась намъ эта снжная степь, испещренная кое-гд пространствами, заросшими желтымъ, высохшимъ камышемъ и изрдка разброшенными дымящимися кочевками кара-киргизовъ.
— Какъ хорошо, какъ хорошо! поминутно восклицала madame Ниссенъ, высовываясь изъ экипажа.
— Страсти какія — ничего нтъ хорошаго, ворчала старушка-няня…
— Склизко, чортъ-те дери! шепталъ какъ бы про себя старый казакъ и, обратясь къ подобравшемуся конвою, добавилъ:— осмотри арканы, скоро путать будемъ.
Упряжная тройка, вся въ мыл — дружно потягивала постромки и ходко взбиралась все выше, останавливаясь на минуту, гд было удобнй и переводя духъ.
— Къ верху-то ничего — самая страсть какъ внизъ спускаться станешь!
Человкъ пять казаковъ подхватили уже веревками за задокъ тарантаса и помогали упряжнымъ лошадямъ.
— Пустяки! отлично перевалимъ!.. говорилъ Ниссенъ, гарцуя вокругъ экипажа.— Ну, вотъ говорили: ‘невозможно!’ — а дло все въ томъ, что ршительности не хватаетъ.
Часу къ двнадцатому мы взобрались на самую высокую точку перевала и остановились.
— Съ подъемомъ имю честь поздравить! провозгласилъ Ниссенъ, поднимая оловянный стаканчикъ съ виномъ.
— Съ удовольствіемъ, отвчалъ я,— но еще будетъ пріятне поздравить васъ съ благополучнымъ спускомъ.
Казакамъ тоже дали по стаканчику водки, выпили даже и киргизы, которые хотя сначала и отнкивались, ссылаясь на указанія корана, но потомъ соблазнились, глядя на казаковъ, и выпили,— да выпили такъ, что сразу дали замтить, что это далеко не первый шагъ къ нарушенію корана.
— Ну — помоги Господи — пошли Владычица Небесная! крестились и причитывали сибирцы, когда поздъ тронулся.
Съ каждымъ шагомъ впередъ, передъ нашими глазами начали развертываться самыя грандіозныя картины. Самыми непредвиднными зигзагами изгибалась опасная дорога — пропасти безъ дна, затянутыя голубоватою дымкою тумана, зіяли то съ правой, то съ лвой стороны… Притупились острые шипы подковъ по этимъ камнямъ, покрытыхъ мстами корою льда… Иногда путь шелъ карнизомъ, лпясь къ почти отвсной скал. Эти мста особенно были страшны на заворотахъ: косогоромъ сползала дорога,— и горе тому, кто бы поскользнулся на этомъ страшномъ косогор… Груды камней, положенныя мстами, какъ барьеры, на окраин обвала, могли бы еще удержать отдльнаго всадника… но…
— Осторожнй братцы! крпче сдерживай!— береги! покрикивалъ урядникъ.
— Царица небесная, не выдай! шептали казаки, натягивая веревки отъ экипажа.
Упряжная тройка теперь играла самую незначительную роль. Коренникъ, сильно упираясь и почти сползая назадъ, только направлялъ ходъ экипажа — оба тормаза глухо шуршали и пронзительно взвизгивали, когда колесо надвигалось на гладкую поверхность камня. Какъ туго натянутая струна, протягивались веревки отъ задка экипажа къ сдламъ верховыхъ, осторожно спускающихся за тарантасомъ. Дорога не позволяла хать рядомъ съ экипажемъ и потому наше общество хало впереди, поминутно оглядываясь назадъ при каждомъ подозрительномъ шум. Намъ такъ и казалось, что вотъ-вотъ раздается грохотъ и трескъ оборвавшихся веревокъ — и все это полетитъ туда…
А тамъ, далеко внизу, какъ точки виднлись, совершенно въ план, нколько киргизскихъ кибитокъ, бродило какое-то стадо, но за дальностью нельзя было разсмотрть, что именно.
Блдный, весь сосредоточившись на одной мысли, халъ Ниссенъ передъ самою коренною лошадью.
— Да, я не предполагалъ, чтобы это было дйствительно такъ страшно, чуть прошепталъ онъ и не ршился оглянуться назадъ на эту красивую женщину, оцпенвшую, въ какомъ-то нмомъ ужас стиснувшую въ своихъ объятіяхъ двухъ малютокъ, наивно выглядывающихъ изъ мховыхъ воротниковъ и совершенно недоумвающихъ: да въ чемъ же наконецъ дло?
Это была страшная минута!
— Скоро внизу будемъ, ломаннымъ русскимъ языкомъ произносъ кара-киргизъ, хавшій впереди, — вонъ за этимъ камнемъ — онъ протянулъ впередъ руку съ нагайкою,— тамъ еще немного, и хорошо пойдетъ тамъ…
Металлическій звукъ… звукъ страшный — потому что мы его боялись, такъ и рзнулъ нашъ слухъ…
Мы не ршались оглянуться… это было мгновеніе тяжелаго, невыносимаго колебанія.
Мы помнили, что каждый разъ, когда намъ приходилось оглядываться, мы не видали казаковъ — ихъ загораживала масса экипажа… Теперь мы видли этихъ казаковъ, стоящихъ неподвижно, блдныхъ, съ раскрытыми ртами, съ дико вытаращенными взглядами.
На темно-сромъ фон каменистой дороги виднлась волнистая линія оборванныхъ веревокъ, какой-то красный лоскутъ такъ и лзъ въ глаза, мдный бубенчикъ, отскочившій должно быть отъ уздечки пристяжной лошади, со звономъ катился по дорог, зацпилъ за камень, звякнулъ послдній разъ и остановился, засвъ въ разслин.
— Помяни Господи души усопшихъ рабъ твоихъ!.. тихо шепталъ урядникъ.
Мы взглянули на Ниссена.
Онъ улыбнулся и, ловко избоченясь, всматривался куда-то вдаль, точно видлъ тамъ что-нибудь очень интересное.
— Видите, обернулся онъ ко мн — и голосъ его не былъ тотъ, который мы слышали прежде. Это говорилъ человкъ, совершенно намъ незнакомый.
— Видите, говорилъ онъ,— вонъ облачко, за облакомъ праве орелъ… ха-ха-ха!… вотъ штуки!… я первый разъ вижу орла съ гитарою въ рукахъ…
‘Dis moi. Venue, quel plaisir trouves tu…’
Завылъ онъ дикимъ голосомъ, и это вытье обдало насъ смертельнымъ холодомъ.
Несчастный не выдержалъ этой потери. Несчастіе было слишкомъ велико.
Больнаго мы привезли въ ‘Врный’. Онъ такъ и не приходилъ въ себя. Страшная горячка окончилась смертью.
Черезъ недлю привезли киргизы печальные останки madame Ниссенъ, ея дтей и няни. Трудно было узнать въ этой масс раздробленныхъ костей и мяса что-либо похожее на человческія формы.
Вдь паденіе было ‘почитай, три версты внизъ, безъ малаго’, какъ сказалъ казакъ, передъ отъздомъ изъ Токмака.
Прилагаемый рисунокъ исполненъ съ наброска, сдланнаго на мст авторомъ, очевидцемъ этого происшествія. Кастекскій перевалъ — одна изъ живописнйшихъ мстностей новопріобртеннаго туркестанскаго края-переданъ съ фотографическою врностью. Что касается движенія въ главныхъ группахъ и общаго впечатлнія катастрофы — они слишкомъ осязательны для того чтобы обращать на нихъ вниманіе читателей.