КАРТИНКА.
КАРТИНКА.
(Въ Январ 1906 г.)
‘Вставай, поднимайся, р-р-рабочій народъ’!
‘Голодай, чтобъ они пир-р-ровали’…
Т. Б.
‘Русское Богатство’, No 6, 1911
Картинка, Богданович Татьяна Александровна, Год: 1911
Время на прочтение: 12 минут(ы)
— Петя, разв у васъ уже проходятъ катехизисъ?
Петя поднимаетъ свое курносенькое, румяное лицо отъ чашки (эта чашка вмсто стакана, да еще съ обязательною прибавкою молока въ чай — возмутительное насиліе взрослыхъ надъ нимъ, одиннадцатилтнимъ второклассникомъ) и отвчаетъ опрометчиво:
— Нтъ.
— Какой же ты текстъ твердилъ? Посл обда. Бгалъ по корридору и повторялъ.
Отецъ грузно усаживается на свое мсто въ конц стола, гд все уже для него приготовлено, какъ онъ любитъ: стаканъ крпкаго чаю въ серебряномъ подстаканник, два бутерброда на тарелочк, молочникъ съ желтоватой пнкою, какъ крышечка на его краяхъ. Петя быстро оглядываетъ вс эти предметы. Увы! все на мст — и спички, и пепельница, и гильотинка для сигары… Никакого предлога вскочить, подслужиться, чтобы увильнуть отъ нотаціи. Дло въ томъ, что отецъ терпть не можетъ, когда ходятъ по корридору во время его посл-обденнаго сна, а нынче…
Петя теперь это отчетливо припоминаетъ, еще и дверь въ спальню была неплотно притворена. Достанется! Ну, и пусть себ! Велика важность…
— Текстъ? Какой текстъ?— переспрашиваетъ онъ наивно, но узкіе, темные глазенки его задорно блеснули. Онъ еще не научился своевременно тушить ихъ. Впрочемъ, теперь у нихъ такъ принято въ гимназіи: врать начальству, даже не стараясь, чтобъ поврили. Пет частенько влетаетъ за это и въ класс, и дома.
— Какой, какой? Про то я тебя и спрашиваю, кажется, русскимъ языкомъ!— уже раздражаясь, прикрикнулъ на него отецъ. Онъ сильно не въ дух, родитель: поминутно трогаетъ золотые очки, галстухъ, чмокаетъ языкомъ, какъ бы прочищая зубы. Наврное, опять ‘изжога’. За обдомъ были пикули. Сейчасъ вотъ станетъ выговаривать мам за то, что ихъ опять взяли въ лавочк, хотя сто разъ говорено, что такія вещи надо непремнно покупать въ хорошемъ гастрономическомъ магазин, иначе это сущій ядъ для порядочнаго желудка. Мама будетъ доказывать, что пикули отъ Смурова, какъ всегда. Просто: мы ихъ не въ мру покушали. Да все еще гнвается на Володю, съ которымъ за обдомъ вышелъ довольно-таки острый конфликтъ. ‘Товарищъ’-Володька (Петинъ старшій братъ, шестиклассникъ), несомннно, опять былъ правъ, но разв же большіе когда-нибудь сознаются, что сдрейфили? Только другихъ умютъ поучать: кто умне, тотъ уступитъ — и все такое.
Петя предавался безъ помхи своимъ размышленіямъ, благо разговоръ между отцомъ, матерью и бабушкой, дйствительно, перекинулся на пикули и изжогу. Тучу пронесло бы и совсмъ мимо, не наглупи онъ самъ: накрошилъ себ въ чай сушекъ и, потопляя ложечкою все выплывавшую флотилію,— опрокинулъ чашку, чмъ и привлекъ на себя опять вниманіе. Мама вскрикнула, что скатерть чистая (извстно ужъ: она всегда чистая, когда что-нибудь прольешь), отецъ оборвалъ за неловкость и вернулся къ допросу на счетъ злополучнаго текста.
— Нечего, нечего дурачка-то корчить! Быть можетъ, это у васъ въ гимназіи одна изъ ‘свободъ’. Но дома, прошу,— увольте! И то ужъ день-деньской только и слышишь: Петя! Петька! Да Петя-же!— Онъ передразнилъ разными голосами, какъ домашніе кричатъ на неугомоннаго шалунишку и ‘зазудилъ’ дальше:
— Или хотя бы эта манера уличнаго мальчишки вчна напвать, насвистывать, вслухъ съ самимъ собой разговаривать. Ну, что тамъ за текстъ въ корридор битый часъ бормоталъ? Держу пари, даже не понимаешь хорошенько…
— Что же тутъ не понимать? Рдкость какая! Слава Богу, не два мн года,— огрызнулся мальчикъ, весь вспыхивая. Ничмъ его нельзя такъ донять, какъ предположеніемъ, что онъ чего-нибудь не понимаетъ. И, презрительно морща носъ, Петя однимъ духомъ выпаливаетъ:
— Вопросъ:— Что есть конституція 17 Октября?
— Отвтъ: Сіе есть уповаемыхъ извщеніе, вещей обличеніе невидимыхъ, т. е. увренность въ невидимомъ, какъ въ видимомъ, и въ ожидаемомъ,— какъ въ настоящемъ…
— ‘Что взяли?’ — говоритъ торжествующая Петина фи. зіономія, хоть онъ и силится сохранить подобающее въ такихъ случаяхъ пренебрежительное равнодушіе. Эффектъ произвелъ: вс смются, особенно звонко Зина и Манечка,— младшія двочки. Он, впрочемъ, только то и поняли, что Петя сказалъ что-то ‘ужасно смшное’ и ну себ: хи-хи-хи! ха-ха-ха!
Петя скорчилъ ужасную гримасу въ сторону сестренокъ и передразнилъ ихъ дтски-визгливый, безсмысленный смхъ.
— Самъ то хорошъ. Попугай!— опять нахохливаясь и поправляя очки, замчаетъ презрительно отецъ.— А ты, милйшій, поменьше бы при немъ вздору мололъ,— строго обращается онъ къ входящему какъ разъ въ столовую Волод.
— Въ чемъ дло? Какой такой вздоръ?— спрашиваетъ возможно равнодушне гимназистъ, но его румяное съ мороза веселое лицо потускнло, брови насупились и скрыли взглядъ. Мрачно беретъ онъ стаканъ изъ рукъ матери и садится на свое мсто.
— И вовсе я даже не отъ Володи!— обиженно протестуетъ Петя.— Будто уже кром Володи мн не откуда? Небось, и у насъ въ класс газеты тоже читаютъ. А вотъ реалисты-второклассники такъ даже химическую обструкцію у себя устроили,— добавляетъ онъ, пріосаниваясь.
— Да ты самъ ужъ, часомъ, не эсъ-декъ ли?— подзадориваетъ Володя свысока.
‘Туда-же въ большіе лзетъ, а самъ нынче пару изъ латыни схватилъ — думаетъ Петя и съ неподражаемой небрежностью отзывается:
— Нтъ, я эсъ-эръ!
Опять вс вокругъ стола невольно улыбнулись. Бабушка, впрочемъ, тутъ же ласково попрекнула:
— Петя, Петя, привыкаешь ты, дружокъ, болтать, что на языкъ попало. Глупо это, милый мой, и не честно. Вырастешь большой, тоже будешь этакъ: все одни слова. Ну, что за эсъ-эры такіе? Вдь ты, сознайся, наврное не знаешь.
— Вотъ еще! Конечно, знаю,— красня весь до блокурыхъ вихровъ, выпутывается мальчикъ.— Ну, т… которые застрливаютъ… и съ бомбами.
— Ну, а эсъ-деки?— искренно забавляясь братомъ, задираетъ Володя. Но отецъ обрываетъ его:
— Пожалуйста, довольно ужъ! Скоро у насъ грудныя дти будутъ эсъ-деками и эсъ-эрами. Бабушка совершенно врно замтила, что вс вы привыкаете вызжать на словахъ, не задумываясь о той отвтственности, которая… Такъ выростаютъ верхогляды, крикуны…
Долго, скучно разглагольствуетъ папаша на счетъ отвтственности каждаго честнаго человка передъ обществомъ и родиною за свои поступки и слова… Все это черезъ голову Пети направлено, разумется, по адресу Володи, который сидитъ, сгорбившись, и громко мшаетъ ложечкою въ стакан, съ такимъ видомъ, будто его-то именно это ужъ ничуть не касается. Петя внимательно наблюдаетъ, какъ шевелятся губы и усы отца,— онъ давно уже не слушаетъ, Говоритъ, право, точно по французски: слова-то вс, конечно, понимаешь, а къ чему они? Одна скучища, хоть онъ тамъ себ ученый, раз-раз-ученый, и книгъ у него въ кабинет милліонъ, и въ газетахъ про него даже пишутъ… Вотъ бабушка, та совсмъ другое дло. Скажетъ только: ‘не честно’ — и хочется ей свою правду доказать, потому что споритъ она съ тобой не какъ съ трехъ-лтнимъ пупочкой. Вся ужъ она такая, бабушка: сденькая себ, мягкая, съ ямочкой на подбородк и… умная. Просто умная. Хоть она и не съумла вчера объяснить про гимназическія дроби, какъ въ гимназіи. А, небось, всякую задачу ршитъ! Надоумитъ только два слова, такъ само и сдлается. Въ одну минуточку — тр-р-р! Стоитъ ей другой разъ только къ столу подссть съ вязаньемъ, когда уроки готовишь. Вотъ мама придетъ,— сейчасъ ужъ начинается: ‘Опять пишешь носомъ’. ‘Какой въ ящик безпорядокъ, убери’. ‘Помой руки.’ Только мшаетъ. А бабушка и-и-нтъ! И все-то она уметъ сдлать, все у нея сейчасъ же находится, что потерялось. Ну, просто волшебная!
Петя потянулся къ сидвшей съ нимъ рядомъ старушк, потерся, какъ маленькій, головою о ея плечо и заглянулъ ей въ глаза. Бабушка потрепала его по щек и любовно улыбнулась ему взглядомъ: всегда былъ Петька бабушкиной ‘преференціей’, что грха таить.
Отецъ тмъ временемъ напалъ уже прямо на Володю и между ними опять, какъ за обдомъ разгорлся споръ. Сначала Володя огрызался нехотя, но скоро разгорячился и самъ. По мр же того, какъ возвышались ихъ голоса, мать все замтне обнаруживала досаду: нетерпливо останавливала дурачившихся двочекъ, нервно перестанавливала передъ собой на поднос посуду. Терпть она не можетъ ‘исторій’, дутья, крика. То ли дло веселый, буднично-безобидный разговоръ за столомъ! Отецъ-труженикъ долженъ отдыхать въ семь, видть вокругъ себя довольныя, ласковыя лица. Къ чему эти споры, пріучающіе только дтей къ грубымъ выходкамъ? Хотя только въ этихъ спорахъ и обнаруживался изрдка передъ родителями умственный ростъ дтей, новые ихъ запросы, ихъ нарождающіяся убжденія… Но то, что эти дти уже въ 15-16 лтъ уходятъ одни, какъ Володя и старшая его сестра Лиза, въ свои мечты, свои книги, къ своимъ товарищамъ, не смущало пока родителей. Вдь всегда у всхъ бываетъ такъ въ ‘переходномъ’ возраст… Не перенимали бъ только у этихъ товарищей ихъ вншней невоспитанности, а навыки нравственной порядочности и морали привиты имъ, слава Богу, прочно съ малолтства. Съ чего имъ быть ‘дурными’, этимъ холенымъ, счастливымъ дтямъ? Мать и отецъ всю свою жизнь посвящаютъ ихъ воспитанію, хорошій примръ труда и семейныхъ устоевъ всегда у нихъ передъ глазами. И все-то у нихъ дома есть…
Лидія Николаевна оглядываетъ съ гордостью свой выводокъ,— вс эти здоровенькія, чистоплотныя, безъ распущенности оживленныя лица вокругъ вкусно, красиво сервированнаго чайнаго стола.
— Володя, не кусай ногти!— замчаетъ она вскользь, не вслушиваясь въ споръ, только морщась отъ запальчиваго тона, которымъ сынъ отвчаетъ отцу, и охота Петру Владиміровичу связываться съ, мальчишкой? Разволнуется, доведетъ себя до припадка. И безъ того у него сегодня опять что-то печень…
— Володя, позови Лизу,— вмшивается она, наконецъ, ршительно.— Вчно опаздываетъ. Вс уже отпили…
Но Лиза какъ разъ входитъ въ столовую, остановилась на минуту въ дверяхъ, щурясь, точно со сна, слегка наклонивъ къ лвому плечу свою изящную, блокурую головку. Тоненькая, высоко вытянувшаяся, какъ тростинка, которую вотъ-вотъ пригнетъ къ земл, а можетъ быть, и надломитъ первый рзкій порывъ втра, двушка, еще полными какихъ-то своихъ недодуманныхъ мыслей глазами, пытливо разглядываетъ — точно впервые ихъ увидала — знакомыя лица и вещи въ уютномъ освщеніи висячей электрической лампы изъ-подъ кружевной оборки на красномъ шелку… А тамъ — въ сренькой брошюрк, дочитывая которую она опоздала къ чаю,— тамъ: голыя, промозглыя стны, тройныя ршетки, грубость тюремщиковъ, нечеловческія мученія, физическія и нравственныя, безуміе, смерть… въ могил, заживо сомкнувшейся надъ молодыми жизнями,— лучшими, погибшими… погибающими и теперь, вотъ сейчасъ… въ то время, когда здсь, дома, пьютъ чай съ печеньемъ, разговариваютъ, смются…
— Какъ они могутъ?.. И я?..— робко выклевывается вопросъ, холодкомъ заползаетъ, точно морозъ на улиц въ складки одежды, чувство остраго стыда… А между тмъ невольно отходитъ, согрвается понемногу испуганное сердечко въ тепл и безопасности родного угла. Какъ въ дтств, бывало, посл страшной сказки…
— Ты слишкомъ много учишься, Лизокъ,— говоритъ ей бабушка, съ ласкою поправляя ей на виск нжную прядь волосъ.
— Я? Нтъ,— вяло отзывается двушка, глядя въ чашку, и слабо краснетъ. Они даже не замчаютъ, что она совсмъ, совсмъ бросила учиться въ послднее время. Въ гимназіи дло идетъ такъ себ, по инерціи, какъ всегда у признанной годами первой ученицы. По вечерамъ тетрадки и учебники раскладываются на стол для вида,— на всякій случай: чтобы подсунуть подъ нихъ брошюру въ яркой обложк, истрепанную книжку со жгучими словами, жгучими мыслями… Юный мозгъ въ лихорадк,— измученный, перевозбужденный, глотаетъ ихъ одну за другой, напитывается соками не перебродившей, не отстоявшейся новой жизни, бурно плещущейся вокругъ,— пугающей и неудержимо въ себя втягивающей… Лгать, прятать эти новыя книжки, эти новыя мысли — конечно, гадость, противно, подло! Но разв они, эти самые ей близкіе люди, поймутъ, откликнутся честно, правдиво, если не лгать, все сказать имъ прямо?.. Нравоученія, черствое резонерство…
— У тебя, Лизанька, врно опять голова болитъ?— спрашиваетъ, тревожно вглядываясь, бабушка, уловившая брезгливую минку, при этой мысли шевельнувшую Лизины брови и губы.
— Еще-бъ не болть! Сидитъ, какъ старуха, безъ движенія, безъ воздуха,— съ неудовольствіемъ отзывается мать.— Отчего, спрашивается, опять не пошла сегодня на катокъ съ двочками и миссъ Дженъ? Я была занята: портной принесъ примривать мальчикамъ пальто. А вдь, если я не хвачусь, никто ужъ не позаботится…
Бабушка сконфужена упрекомъ невстки не въ бровь, а въ глазъ за нарушеніе одного изъ основныхъ правилъ ‘дтскаго’ дня. Сама же виновница равнодушно пропускаетъ мимо ушей и выговоръ матери, и объясненія, которыми старушка пытается извинить себя и ее. Разсянно прислушивается она на минуту къ спору брата съ отцомъ. Охота, право, Волод…
— Мщанствомъ насквозь проржавла вся жизнь,— кричитъ закусившій удила юноша.— Имъ разлагающійся строй, во всхъ слояхъ общества,— спшитъ набальзамироваться, чтобы не разсыпаться въ прахъ, какъ мумія отъ свжаго воздуха, который… котораго…
— На три съ минусомъ, милйшій, на три съ минусомъ… Притомъ же долженъ теб напомнить, что я и самъ грамотенъ,— а ты не приготовишка, чтобы упражняться ‘въ пересказываніи своими словами’…— утрированно спокойнымъ тономъ иронизируетъ отецъ, намекая на сегодняшній хлесткій фельетонъ, который съ такой горячностью перифразируетъ Володя. А у самого желчь поднимается къ горлу — того и гляди, вправду, не разыгрался бы припадокъ коликъ? Очень не кстати, потому что въ кабинет его ждетъ еще корректура и порядочная пачка бумагъ, отложенныхъ имъ на просмотръ нынче вечеромъ. И, срывая досаду разомъ уже за все, Петръ Владиміровичъ круто сворачиваетъ принципіальный споръ на личную почву,— язвитъ Володю за плохіе недльные баллы: двойка изъ латыни и ни единой пятерки! Во вс газеты носъ совать — на это у насъ время, небось, есть. А вотъ какъ придется балбесу шестикласснику брать репетитора…
— Да мн вовсе не надо… Я самъ…
— Та-та-та! Опять перейти безъ награды… И не воображай! Съ твоими способностями, ты долженъ у меня кончить съ медалью — слышать ничего не хочу,— ужъ мщанство ли это или не мщанство… Привычка къ серьезному труду усваивается въ твои годы на всю жизнь. И прежде, чмъ судить о томъ, что мщанство и что нтъ,— самому надо научиться зарабатывать кусокъ хлба. Да-съ, а не вызжать на ше репетитора, который грошовыми уроками содержитъ цлую семью въ 18 лтъ…
Володя шумно отодвигаетъ стулъ, красный, насупленный, онъ глядитъ изъ-подлобья на отца и цдитъ, нехорошо усмхаясь:
— Не моя же, наконецъ, вина, что Викторову платятъ гроши… просвщенные либералы… господа ка-де-ты…
— Володя!!
— Какъ ты смешь!!
— Ахъ, Володюшка!
Но въ этотъ мигъ, очень кстати, раздаются пронзительные вопли младшихъ двочекъ изъ гостиной, куда он ушли играть съ Петей.
— Петька, перестань! Акваріумъ разобьешь! Слышишь: сейчасъ перестань швыряться катушками! Я мам скажу…— И затмъ крикъ и плачъ маленькой Манечки, которой шалунъ, въ разгар затяннаго имъ ‘обстрла дома’, угодилъ катушкою въ глазъ.
Бабушка и мать вскакиваютъ, устремляются на поле брани. Тамъ сперва ничего нельзя разобрать: Манечка реветъ благимъ матомъ, Зина, всхъ перекрикивая, страстно обвиняетъ Петю.
— Да какъ же обстрливать домъ и чтобъ ни въ кого не попало?— искренне-негодующе оправдывается тотъ.
— Мы, даже совсмъ не хотли… Это все онъ, все онъ!..
— Умна-а-я! Кто жъ таки захочетъ, чтобъ его разстрливали?!— протестуетъ Петя съ подавляющей ироніей.
— Ахъ, мамаша, врно, не задвинули ящикъ, а этотъ скверный мальчишка добрался — вс катушки мн раскидалъ.
— Я, Лиденька, ты знаешь, никогда не хожу въ твой рабочій столикъ,— мягко защищается бабушка.
— Какже — никогда! Передъ обдомъ, помните, вы искали чернаго шелка: Лиз передникъ поштопать. Я же сама еще вамъ сказала, чтобы вы взяли у меня въ стол.
— Ну, можетъ быть, можетъ быть… Пожалуй, что и забыла. Ты ужъ извини, Лиденька. Манюрочка, дтка, пойдемъ, я теб компресикъ на глазокъ…
— Я не хочу ком-пре-са!
— Перестань! Пустяки. Ступайте спать. А вы, Петръ Петровичъ, извольте-ка мн вс катушки подобрать. Слышишь. Сейчасъ же! Хуже маленькаго, право…
— Сильно старетъ мамаша, все стала забывать. Что ни поручи, все перепутаетъ,— сообщаетъ, какъ нчто весьма пріятное, Лидія Николаевна мужу. Тотъ сидитъ уже одинъ за столомъ,— мнительно прислушивается къ боли и тяжести въ боку. Старшія дти воспользовались случаемъ,— уходятъ.
— Прочла?— значительнымъ шопотомъ спрашиваетъ Володя сестру въ дверяхъ. Лиза киваетъ головою и взглядываетъ ему въ глаза такъ скорбно, смущенно-вопросительно, какъ не сказалось бы словами.
— А я еще такую книгу досталъ, такую… На сегодняшній вечеръ. Приходи къ намъ въ комнату. Ты только сейчасъ, пока Петьки нтъ… Онъ всюду носъ суетъ, а потомъ возьметъ, да разблаговститъ,— конспиративно успваетъ еще шепнуть Володя.
Но Лиз не судьба.уйти. Мать зоветъ ее. Чтобы ‘пріучаться къ хозяйству’, двушка должна каждый вечеръ помогать убрать чайную посуду. Со вздохомъ присаживается она вытирать блюдца, которыя споласкиваетъ и опрокидываетъ передъ нею на подносъ быстро и ловко полными руками въ кольцахъ Лидія Николаевна.
— Ты, Лиза, поговорила бы съ братомъ… Онъ становится невозможно рзокъ. Какъ старшая сестра, какъ женщина, ты должна вліять на него смягчающе… Вотъ хотя бы сейчасъ, съ отцомъ…
— Прошу тебя, оставь это, Лидія,— кисло вмшивается супругъ.— Что тамъ за разговоры? Оборвать его, голубчика, разъ, другой, живо сойдетъ съ него это мальчишество… дурацкое… И оборву, не прогнвайся,— будь онъ тамъ себ хоть разъ-‘староста’… Ну, а что же наша литературная работа, Лизокъ? Подвигается?
Раза два — три въ зиму отецъ вдругъ проявляетъ усиленный интересъ къ занятіямъ старшихъ дтей,— принимается развивать ихъ: требуетъ отчета въ прочитанныхъ по его указанію книгахъ, гадаетъ имъ темы для сочиненій. И любитъ, чтобы цнили это вниманіе его, человка заваленнаго служебными и общественными длами.
Лиза безпокойно, почти испуганно глядитъ на отца, сдвинувъ свои тоненькія брови въ досадливой озабоченности.
— Какая литературная работа?!
— Такъ! Опять стоячая вода!— много, впрочемъ, мягче, чмъ на Володю, ворчитъ отецъ.— Стараешься внести хоть какую-нибудь живую струю въ мертвечину, въ убогую шаблонность вашей школьной учебы, а съ вашей стороны ни шагу, ни капли доброй воли… Не могу же я вчно тащить всхъ на буксир! Пожалуйста, чтобы къ суббот сочиненіе было готово. Просмотримъ его вмст, потолкуемъ…— прибавляетъ онъ совсмъ уже ласково.
Лива припоминаетъ, что, дйствительно, съ мсяцъ тому назадъ отецъ задалъ ей сочиненіе: параллель между сестрами Лариными. Какъ отразились на каждой изъ нихъ недостатки тогдашняго женскаго воспитанія, предубжденія взглядовъ общества на женщину и т. д. Цлый вечеръ проговорилъ тогда, увлекая и ее потокомъ своихъ плавныхъ, красивыхъ и тонкихъ разсужденій. Но до Ольги ли и Татьяны ей теперь?!. Въ ушахъ у нея опять сухой стукъ сквозь толстыя, нмыя стны, одинъ поддерживающій духъ героевъ-мучениковъ — ихъ общеніемъ другъ съ другомъ. Ей кажется, что она чувствуетъ боль въ изуродованныхъ цынгою суставахъ, гложущую боль-тоску въ груди: по вол, по длу, по дорогимъ людямъ: ребенку, невст, матери… Лиза вдругъ рзко вскакиваетъ и убгаетъ, ни слова не говоря. Она не можетъ, не можетъ больше… Слезы, какъ кипятокъ, разливаются въ груди, текутъ безъ удержу на подушку, куда уткнувшись лицомъ, она плачетъ, всхлипывая, какъ маленькая, обиженная двочка. О чемъ? Спроси ее,— она и сама сразу не отвтила бы. Такъ. Много, много разнаго, ужасъ, ужасъ какого…
— Надо бы Лизу опять повезти къ Сиротинину,— недовольнымъ тономъ говоритъ отецъ.— Она стала невозможно малокровна и нервна…
Лидія Николаевна и сама только что было подумала, что, не довольствуясь каплями и пилюлями домашняго врача, слдовало бы посовтоваться на счетъ Лизинаго здоровья съ знаменитостью, но она не выноситъ чьего-либо вмшательства въ свои материнскія права и обязанности, особенно по отношенію къ дочерямъ. Тнь критики, напоминанія объ этихъ обязанностяхъ,— которыя она, по собственному убжденію, исполняетъ образцово,— вызываетъ ее на всегда готовый отпоръ:
— Пустяки,— авторитетно заявляетъ она,— растетъ двочка. Выпишу ей мясного сока… Въ ея годы я была такая же худенькая, блдненькая. Боялись чахотки. А вотъ, слава Богу, пять человкъ дтей и…
Красивымъ движеніемъ своего сытаго, статнаго тла она тянется къ груш звонка подъ лампою черезъ плечо мужа.
Тотъ не упускаетъ случая поцловать ея свжую, полную руку, задвшую его по щек душистымъ кружевомъ рукава, но Лидія Николаевна длаетъ притворно строгое лицо, не слишкомъ, впрочемъ, торопливо отклоняя проявленіе законной нжности.
— Надежда,— говоритъ она, кивая укоризненно въ сторону двери. Горничная немолодая, некрасивая, но очень приличная, въ большомъ бломъ передник, съ плоской оборочкой на маковк, не глядя на господъ, безшумно вошла, ставитъ въ буфетъ посуду, сметаетъ кривою щеточкой крошки со скатерти.
— Обратите вниманіе, Надежда, чтобъ завтра барину къ кофею былъ свжій калачъ. Вамъ опять сегодня подсунули сухарь какой-то. Если у нихъ нтъ, перемните булочную. Да пошлите ко мн кухарку — записать счетъ,— распоряжается барыня, доставая изъ ящика длинную, переплетенную тетрадку.
— Надежда, подайте мн въ кабинетъ сифонъ, а то вы опять забудете по вчерашнему,— приказываетъ, удаляясь заниматься въ кабинетъ, баринъ.
Въ гостиной онъ натыкается на торчащія изъ-подъ дивана Петины ноги, отбивающія тактъ:
— Петя, да скоро же ты сядешь за уроки? Вдь уже десятый часъ.
— Я катушки подбираю,— отзывается невозмутимо Петя подъ диваномъ и тянетъ себ дальше, по возможности басомъ:
— Чортъ знаетъ что!— шипитъ сквозь зубы выведенный изъ терпнія отецъ, сердито запираясь у себя въ кабинет. А изъ столовой мать нетерпливо кричитъ:
— Петя, дрянной мальчишка, наврное ты опять утащилъ карандашъ отъ кухонной книжки. Выдвижной, съ колечкомъ. Я его нарочно ленточкой привязала еще… все таки…
— Да я, мамочка, только на минутку взялъ. Записать.
— Ступай, сейчасъ же принеси. Сказано разъ навсегда: не смй трогать. Разв у тебя нтъ карандаша?
— У самой ихъ цлая куча,— ворчитъ себ подъ носъ Петя, вылзая изъ-подъ дивана.— Точно не можетъ другимъ записать. Подавай ей непремнно этотъ. А гд его возьмешь, когда онъ еще въ гимназіи потерялся? Всегда ужъ карандаши теряются въ гимназіи.
Взъерошенный, весь вываленный въ пыли, бредетъ Петя,— ничего не подлаешь,— садиться за уроки… Но на половин корридора, вдругъ встряхнувшись всмъ тломъ, какъ мокрая собаченка, руки въ карманахъ, онъ лихо затягиваетъ:
‘У студента подъ конторкой
Нашли баночку съ касторкой,
И поставили на видъ,
Будто найденъ динамитъ.