Кармен, Мериме Проспер, Год: 1845 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 50 минут(ы)

КАРМЕНЪ.

Разсказъ Проспера Мерим.

Я всегда подозрвалъ. что географы лгутъ, утверждая, будто поле мундской битвы находилось въ стран Бастуловъ-Пенонъ, близь ныншней Монды, миляхъ въ двухъ къ сверу отъ Марбольи. Основываясь на текст безъименнаго автора ‘Bellum Hispaniense’ и свдніяхъ, собранныхъ мною въ превосходной библіотек герцога Осуньи, я полагалъ, что въ окрестностяхъ Монтильи надо искать замчательнаго мста, гд Цезарь ршилъ дло съ поборниками республики. Осенью 1830 года, находясь въ Андалузіи, я сдлалъ довольно-продолжигельную поздку, чтобъ окончательно разршить этотъ вопросъ, и диссертація, которую я издамъ въ непродолжительномъ времени, надюсь, не оставитъ ни малйшаго сомннія на этотъ счетъ въ умахъ археологовъ. Но въ ожиданіи, пока диссертація моя разъяснитъ географическую проблему, на которую еще вся ученая Европа смотритъ въ недоумніи, я разскажу вамъ исторію, которая связана съ воспоминаніемъ о моихъ археологическихъ изъисканіяхъ.

Въ Кордов я нанялъ проводника и двухъ лошадей и пустился въ дорогу, взявъ съ собою только Комментаріи Цезаря, да нсколько рубашекъ. Однажды,— мы были въ то время на возвышенностяхъ Каченской Равнины — усталый, умирая отъ жажды, опаленный полуденнымъ солнцемъ, я отъ всей души посылалъ къ чорту и Цезаря и сыновей Помпея. Вдругъ замтилъ я, довольно-далеко отъ дороги, мсто, покрытое тростникомъ. Это значило, что тутъ есть вода. Дйствительно, пріхавъ туда, я увидлъ болото, въ которомъ исчезалъ ручей, выходившій изъ узкаго ущелья между горами Сіерры-Кабра. Я разсудилъ, что если поду вверхъ по ручью, то найду воду посвже, въ которой будетъ меньше піявокъ и лягушекъ и, можетъ статься, отъищу сколько-нибудь тни среди утесовъ. Входя въ ущелье, лошадь моя заржала, и ей тотчасъ отвчала другая лошадь, которой я не видалъ. Шаговъ сто дальше, ущелье вдругъ расширилось, и я увидлъ родъ естественнаго цирка, обставленнаго высокими бросавшими тнь утесами. Нельзя было найдти мста, которое общало бы путешественнику боле-пріятный отдыхъ. У подошвы крутыхъ скалъ, билъ ключъ и образовалъ небольшой бассейнъ, на дн котораго бллся чистый, какъ снгъ, песокъ. Пять-шесть прекрасныхъ зеленыхъ дубовъ, со всхъ сторонъ закрытыхъ отъ втра и освжаемыхъ ключевой водой, возвышались на берегу бассейна и раскидывали надъ нимъ свою густую зелень, кругомь, трава мягкая, глянцовитая, представляла ложе, лучше котораго нельзя было найдти ни въ одной гостинниц на разстояніи десяти миль вокругъ.

Не мн первому принадлежала честь открытія этого прекраснаго мста. Когда я пріхалъ, тамъ уже отдыхалъ, и, безъ-сомннія, спалъ какой-то мужчина. Разбуженный конскимъ ржаніемъ, онъ всталъ и подошелъ къ своей лошади, которая, пользуясь сномъ своего господина, лакомилась свжей травой. Незнакомецъ былъ человкъ молодой, роста средняго, сложенія крпкаго, съ взглядомъ мрачнымъ и гордымъ. Лицо его, загорлое отъ солнца, было темне волосъ. Одной рукой держалъ онъ лошадь за узду, въ другой былъ мдный мушкетонъ. Признаюсь, мушкетонъ и суровый видъ этого молодца сначала нсколько озадачили меня, но я такъ много наслышался о разбойникахъ, которыхъ никогда не встрчалъ, что наконецъ пересталъ врить ихъ существованію. Притомъ, такъ часто случалось мн встрчать честныхъ поселялъ, которые отправлялись на рынокъ вооруженные съ ногъ до головы, что видъ огнестрльнаго оружія не давалъ мн права усомниться въ нравственности незнакомца — и сверхъ-того, думалъ я, что ему въ моихъ рубашкахъ и комментаріяхъ? Разсудивъ такимъ-образомъ, я фамильярно кивнулъ ему головой и съ улыбкой спросилъ, не помшалъ ли его сну? Не отвчая мн, онъ вымрялъ меня глазами съ головы до ногъ, потомъ, какъ бы довольный этимъ осмотромъ, съ такимъ же вниманіемъ оглядлъ моего проводника, слдовавшаго въ нсколькихъ шагахъ за мною. Я увидлъ, что проводникъ поблднлъ и остановился, обнаруживая сильный испугъ.— Ну, плохая встрча! сказалъ я про себя,— но благоразуміе совтовало мн не обнаруживать никакого безпокойства. Я слзъ съ коня, веллъ проводнику разнуздать его, и ставъ на колни на краю ключа, сначала погрузилъ въ него голову и руки, потомъ утолилъ мучившую меня жажду.

Между-тмъ, я наблюдалъ за проводникомъ и незнакомцемъ. Первый, очевидно, приближался неохотно, второй, казалось, не имлъ противъ насъ дурныхъ замысловъ, потому-что пустилъ лошадь на волю, и мушкетонъ его, который онъ держалъ сначала въ горизонтальномъ положеніи, направленъ былъ теперь дуломъ къ земл.

Не считая себя въ прав оскорбляться невниманіемъ, оказаннымъ моей особ, я разлегся на трав и спросилъ незнакомца, нтъ ли у него огнива. Вмст съ тмъ я вынулъ изъ кармана сигары. Незнакомецъ, не говоря ни слова, пошарилъ въ своихъ карманахъ, досталъ огниво и вырубилъ мн огня. Очевидно, онъ становился обходительне, потому-что слъ насупротивъ меня, впрочемъ, все еще не покидая мушкетона. Закуривъ сигару, я выбралъ лучшую изъ остальныхъ сигаръ и спросилъ, куритъ ли онъ.

— Курю, отвчалъ незнакомецъ. То были первыя слова его, и я замтилъ, что у него выговоръ не андалузскій, почему и заключилъ, что онъ — должно быть такой же путешественникъ, какъ и я, только врно не археологъ.

— Вотъ эта сигара врно вамъ поправится, сказалъ я, подавая ему настоящую гаванскую регалію.

Онъ поблагодарилъ меня легкимъ наклоненіемъ головы, закурилъ свою сигару отъ моей, опять кивнулъ мн въ знакъ благодарности, и за тмъ принялся курить, по-видимому, съ величайшимъ удовольствіемъ. ‘Какъ давно’ воскликнулъ онъ, медленно пуская изо рта и ноздрей первую струю дыма: ‘какъ давно не курилъ я!’

Въ Испаніи, дать или взять сигару, значитъ то же, что за Восток раздлить съ кмъ-нибудь хлбъ-соль, этимъ установлястся гостепріимство. Мой незнакомецъ оказался говорливе, нежели какъ я ожидалъ. Впрочемъ, хотя онъ и называлъ себя жителемъ Монтильскаго-Округа, видно было, что онъ плохо знаетъ этотъ край. Онъ не зналъ, какъ называется прелестная долина, въ которой мы находились, не могъ назвать мн ни одной изъ сосднихъ деревень, наконецъ, на вопросъ нтъ ли въ окрестностяхъ разрушенныхъ стнъ, широкихъ черепицъ съ загнутыми краями, обтесанныхъ камней, онъ признался, что никогда не обращалъ вниманія на подобныя вещи. Зато видно было, что онъ знатокъ въ лошадяхъ. Онъ раскритиковалъ мою лошадь и разсказалъ генеалогію своего бгуна, кордуанскаго уроженца, благородное животное, дйствительно, было такъ привычно къ труду, что, по словамъ хозяина, разъ онъ проскакалъ тридцать миль то галопомъ, то крупною рысью. Среди длинной тирады онъ вдругъ остановился, какъ-будто спохватившись и досадуя, что высказалъ слишкомъ-много.— Я очень торопился въ Кордову прибавилъ онъ съ нкоторымъ замшательствомъ.— Мн нужно было, видите ли, похлопотать у судей по одному тяжебному длу — и, говоря это, онъ смотрлъ на проводника моего Антоніо, а тотъ уставилъ глаза въ землю.

Тнь и ключъ привели меня въ такое пріятное расположеніе духа, что я вспомнилъ о превосходномъ окорок, который положили въ сумку проводника мои монтильскіе пріятели. Я веллъ принести его и пригласилъ незнакомца раздлить съ нами этотъ импровизированный обдъ. Если онъ не курилъ долго, то по всему видно было, что онъ не лъ по-крайней-мр двое сутокъ. Онъ убиралъ кусокъ за кускомъ, какъ голодный волкъ, и я полагалъ, что встрча его съ нами была для него истиннымъ благодяніемъ неба. Между-тмъ, проводникъ мой лъ мало, пилъ еще меньше, а говорить — вовсе не говорилъ, хотя до-сихъ-поръ былъ страшнымъ болтуномъ. Присутствіе незнакомца, очевидно, стсняло его, и какая-то недоврчивость, причины которой я не могъ угадать положительно, отдаляла ихъ другъ отъ друга.

Уже послдніе куски хлба и окорока исчезли, мы закурили по другой сигар, я веллъ проводнику взнуздать лошадей, и собирался проститься съ новымъ пріятелемъ, тутъ онъ спросилъ меня, гд я располагаю ночевать.

Не замчая знаковъ, которые подавалъ мн проводникъ, я отвчалъ, что думаю ночевать въ гостниниц ‘дель-Куэрво’.

— Плохой же выбрали вы ночлегъ… Я ду туда же, если позволите, мы подемъ вмст.

— Очень-радъ, отвчалъ я, садясь на лошадь. Проводникъ, державшій мн стремя, опять значительно мигнулъ мн. Въ отвть я пожалъ плечами, давая тмъ знать, что я совершенно-спокоенъ, и мы пустились въ дорогу.

Таинственные знаки Антоніо, его безпокойство, нкоторыя слова, вырвавшіяся у незнакомца, особенно его тридцати-мильная поздка и несовсмъ-правдоподобное объясненіе ея, — уже показали мн, что я долженъ думать о своемъ спутник. Я не сомнвался, что это контрабандистъ, можетъ-быть, даже разбойникъ, но что за бда? Я зналъ испанскій характеръ и былъ увренъ, что нечего опасаться человка, который лъ и курилъ со мною. Присутствіе его даже обезпечивало меня отъ всякой дурной встрчи. Притомъ, я радъ былъ случаю узнать наконецъ, что такое разбойникъ. Не каждый день можно встртить такого человка, и, что ни говорите, а право, какъ-то пріятно быть подл существа опаснаго, особенно, когда чувствуешь, что нечего его бояться.

Я надялся довести незнакомца постепенно до откровенности, и, не смотря на миганье проводника, завелъ разговоръ о разбойникахъ. Разумется, я говорилъ о нихъ съ должнымъ почтеніемъ. Въ Андалузіи славился въ то время бандитъ Хозе-Маріа, про подвиги котораго говорила вся Испанія. Не Хозе ли Маріа детъ со мной? думалъ я про себя. Я разсказывалъ разныя исторіи объ этомъ геро, какія помнилъ, — исторіи, впрочемъ, относившіяся къ чести его, и выразилъ свое удивленіе къ его храбрости и великодушію.

— Хозе-Маріа негодяй, холодно сказалъ незнакомецъ.

Что это значитъ? Правду ли онъ говоритъ, или скромничаетъ? спрашивалъ я самъ себя, ибо, всматриваясь въ моего спутника, я усплъ найдти въ немъ вс примты Хозе-Маріи, описаніе которыхъ читалъ я на воротахъ главнаго города Андалузіи.— Да, это онъ. Русые волосы, голубые глаза, большой ротъ, прекрасные зубы, маленькія руки, тонкая рубаха, бархатный камзолъ съ серебряными пуговицами, штиблеты изъ блой кожи, гндая лошадь… нтъ боле сомннія. Но уважимъ его инкогнито.

Мы пріхали въ гостинницу. Она была такова, какою описалъ мн ее незнакомецъ, то-есть, самою жалкою, какія я когда-нибудь встрчалъ. Большая комната служила кухней, столовой и спальней. Среди комнаты, на гладкомъ камн разведенъ былъ огонь, дымъ выходилъ въ отверстіе, сдланное въ крыш, или, лучше сказать, останавливался, образуя облако въ нсколькихъ футахъ надъ поломъ. Вдоль стнъ раскинуто было пять-шесть старыхъ лошаковыхъ попонъ: это были постели для путешественниковъ. Въ двадцати шагахъ отъ дома, или отъ единственной комнаты, которую я описалъ, стоялъ сарай, служившій конюшнею. Въ этомъ бдномъ жилищ, по-крамней-мр на ту пору, не было никого, кром старухи, да двочки лтъ десяти или двнадцати, он были черны, какъ сажа, и одты въ гадкія лохмотья.

— Вотъ все, сказалъ я про себя: — что осталось отъ народонаселенія Мунды-Бетической! О Цезарь! О Секстъ Помней! какъ изумились бы вы, еслибъ воротились на свтъ!

Увидвъ моего спутника, старуха воскликнула съ изумленіемъ: — А! сеньйоръ донъ-Хозе!..

Донъ-Хозе нахмурилъ брови и повелительнымъ движеніемъ руки тотчасъ остановилъ старуху. Я обернулся къ проводнику и незамтнымъ знакомъ показалъ ему, что очень-хорошо знаю, съ кмъ пришлось мн провести эту ночь. Ужинъ былъ лучше, нежели какого я ожидалъ. Намъ подали на маленькомъ столик стараго жаренаго птуха съ рисомъ и индійскимъ перцемъ, потомъ индійскій перецъ въ масл, наконецъ шепачо, родъ салата изъ индійскаго перца. Три блюда съ такими пряностями заставили насъ часто прибгать къ монтильскому вину, которое было превосходно. Посл ужина, замтивъ мандолину, висвшую на стн,— въ Испаніи въ каждомъ дом найдете вы мандолину, — я спросилъ прислуживавшую намъ двочку, уметъ ли она играть на ней.— Нтъ, отвчала она, но донъ-Хозе играетъ такъ хорошо!

— Сдлайте одолженіе, сказалъ я ему,— спойте что-нибудь, я страстно люблю вашу народную музыку.

— У васъ такія превосходныя сигары, что я не могу отказать вамъ, сказалъ весело донъ-Хозе. и приказавъ подать мандолину, заплъ подъ аккомпаньеманъ ея. Голосъ его былъ грубъ, но пріятень, напвъ грустный и странный, что касается до словъ, я ихъ не понялъ.

— Если не ошибаюсь, сказалъ я — псня эта не испанская. Слова должны быть баскскія.

— Да, отвчалъ донъ-Хозе мрачно. Онъ положилъ мандолину на полъ, и, скрестивъ руки, съ замтнымъ выраженіемъ печали началъ смотрть на угасавшій огонь. Освщенная лампою, стоявшею на столик, фигура его, вмст и благородная и суровая, напоминала мн мильтонова Сатану, подобно ему, можетъ-быть, спутникъ мои думалъ о стран, покинутой имъ. объ изгнаніи, которому подвергся за свою вину. Я пытался оживить разговоръ, но донъ-Хозе не отвчалъ, погруженный въ печальныя мысли. Уже старуха ушла спать въ уголъ залы, за дырявое одяло, притянутое на веревк Двочка пошла за ней въ эти убжище, назначенное для прекраснаго пола. Тогда мой проводникъ, вставъ, сказалъ мн, не хочу ли я идти съ нимъ въ конюшню, при этомъ слов, донъ-Хозе, какъ-бы пробудившись отъ сна, спросилъ его сердито, куда онъ идетъ.

— Въ конюшню, отвчалъ проводникъ.

— Зачмъ? Лошадямъ данъ кормъ. Ночуй здсь, господинъ теб позволитъ.

— Боюсь, какъ-бы лошадь сеньйора не захворала, мн хотлось бы, чтобъ онъ посмотрлъ ее, можетъ-быть, онъ прикажетъ что-нибудь сдлать съ ней.

Видно было, что Антоніо хочется переговорить со мной наедин, но я не хотлъ подавать никакихъ подозрній дону-Хозе и мн казалось, что лучше всего показывать возможную къ нему довренность. По этому, я отвчалъ Антоніо, что не знаю никакого толка въ лошадяхъ, и что мн хочется спать. Донъ-Хозе пошелъ за нимъ въ конюшню и скоро воротился оттуда одинъ. Онъ сказалъ мн, что за лошадь нечего опасаться, но что мой проводникъ черезъ-чуръ дорожитъ ею, третъ ее своимъ камзоломъ, чтобъ произвесть испарину, и располагаетъ провести всю ночь въ этомъ пріятномъ занятіи. Между-тмъ, я растянулся на лошаковыхъ попонахъ, тщательно закутавшись въ плащъ, чтобъ не имть съ ними непосредственнаго сообщеніи. Донъ-Хозе, попросивъ извиненія, что осмливается расположиться подл меня, легъ передъ дверью, подсыпавъ напередъ пороху на полку мушкетона, и положивъ его подъ сумку, служившую подушкой. Мы пожелали другъ другу спокойной ночи и минутъ черезъ пять спали уже мертвымъ сномъ.

Я думалъ, что отъ усталости преспокойно просплю ночь въ такой гадкой гостиниц, но черезъ часъ пренепріятный зудъ пробудилъ меня отъ перваго сна. Отгадавъ причину этого зуда, я всталъ, полагая, что лучше провести остальную часть ночи подъ открытымъ небомъ, чмъ подъ этимъ негостепріимнымъ кровомъ. На-цыпочкахъ добрался я до двери, перешагнулъ черезъ постель дона-Хозе, который спалъ сномъ праведника, и, не разбудивъ его, вышелъ изъ дома. У воротъ стояла широкая деревянная скамья, я расположился на ней спать. Уже глаза мои смыкались во второй разъ, какъ мн показалось, будто идутъ ко мн тнь человка и тнь лошади, ступая тихо, безъ малйшаго шума. Я приподнялся на скамь и узналъ Антоніо. Дивясь, что въ такую пору онъ не въ конюшн, я всталъ и пошелъ ему на встрчу. Замтивъ меня, онъ остановился.— Гд онъ? тихо спросилъ меня Антоніо.

— Въ гостинниц спитъ, видно клопы ему ни почемъ, зачмъ ты вывелъ лошадь?

Тутъ я замтилъ, что Антоніо тщательно окуталъ ноги лошади въ остатки стараго одяла, чтобъ она не топала, выходя изъ сарая.

— Ради Бога, говорите тише, сказалъ Антоніо.— Вы не знаете, что это за человкъ. Это донъ-Хозе Наварро, знаменитйшій разбойникъ андалузскій. Цлый день я подавалъ вамъ знаки, да вы, видно, не хотли понять ихъ.

— Разбойникъ онъ или нтъ, мн что за дло? отвчаль я:— онъ не ограбилъ насъ, и, бьюсь объ закладъ, вовсе не хочетъ ограбить.

— Все такъ, сеньйоръ, но вдь двсти червонцевъ получитъ тотъ, кто выдастъ его начальству. Мили полторы отсюда стоять уланы, и до разсвта прискачетъ сюда нсколько бравыхъ молодцовъ… Я взяль бы его лошадь, да она такъ зла, что, кром Наварро, ни кто не можетъ подойдти къ ней.

— Чортъ тебя возьми! сказалъ я.— Что сдлалъ теб этотъ бднякъ? Да и увренъ ли ты, что это именно донъ-Хозе?

— Совершенно, съ часъ назадъ, онъ пришелъ за мной на конюшню и сказалъ: ‘Ты, братецъ, кажется, знаешь меня. Смотри же, если скажешь своему господину, кто я такой, я размозжу теб голову.’ Оставайтесь, сударь, подл него, вамъ бояться нечего. Пока вы будете здсь, онъ ничего не будетъ подозрвать.

Разговаривая такимъ-образомъ, мы такъ далеко отошли отъ гостинницы, что нельзя было разслышать топота лошадиныхъ копыть. Антоніо мигомъ снялъ съ ногъ лошади лохмотья, и приготовился ссть на нее. Я пробовалъ удержать его просьбами и угрозами.

— Сеньйоръ, я бдный человкъ, говорилъ онъ: — глупо терять двсти червонцевъ, особенно, когда можно избавить страну отъ этакой гадины. Но берегитесь, если Наварро проснется, онъ тотчасъ схватится за ружье, и тогда не звайте! Я ужь такъ далеко зашелъ, что назадъ воротиться нельзя, длайте, какъ знаете.— Негодяй быль уже на сдл, онъ пришпорилъ коня, и скоро въ темнот я потерялъ его изъ вида.

Я былъ очень-сердитъ на проводника, и не зналъ, что длать. Подумавъ съ минуту, я ршился и вошелъ въ комнату. Донъ-Хозе спалъ еще, безъ-сомннія, вознаграждая въ эту минуту труды и безсонницу нсколькихъ тревожныхъ дней. Я принужденъ былъ трясти его изо всей мочи, чтобъ разбудить. Никогда не забуду я свирпаго взгляда и движенія, сдланнаго имъ, чтобъ схватить мушкетонъ, который, изъ предосторожности, я положилъ въ нсколькихъ шагахъ отъ его постели.

— Извините, сказалъ я:— что я разбудилъ васъ, но я хочу предложить глупый вопросъ: пріятно ли будетъ вамъ увидть здсь полдюжины улановъ?

Онъ вскочилъ на ноги и страшнымъ голосомъ спросилъ:

— Кто вамъ это сказалъ?

— Не въ томъ дло, кто сказалъ, дло въ томъ, что это врно.

— Вашъ проводникъ измнилъ мн, но онъ поплатится! Гд онъ?

— Не знаю… Въ конюшн, я думаю… мн сказалъ человкъ…

— Кто вамъ сказалъ?.. Не можетъ быть, чтобъ старуха…

— Человкъ, котораго я не знаю… Безъ дальнихъ словъ, есть у васъ или нтъ причины не дожидаться солдатъ? Если есть, не теряйте времени, если нтъ, то спокойной ночи, и извините, что я разбудилъ васъ.

—А! вашъ проводникъ! проводникъ!.. Съ перваго взгляда онъ мн не понравился… Но… мы разочтемся… Прощайте, сеньйоръ. Да наградить васъ Богъ за эту услугу… Я вовсе не такой злой человкъ, какъ вы думаете… Прощайте! Мн жаль только, что я не могу поквитаться съ вами.

— За услугу — услуга, донъ-Хозе: общайте мн никого не подозрвать и не думать о мщеніи. Вотъ вамъ сигары на дорогу, счастливаго пути! И я подалъ ему руку. Онъ пожалъ ее, не говоря ни слова, взялъ мушкетонъ и сумку, и, сказавъ нсколько словъ старух на язык, котораго я не могъ понять, побжалъ въ сарай. Чрезъ нсколько минутъ, я услышалъ, какъ понесся онъ въ галопъ по полю.

А я опять прилегъ на скамью, но не могъ заснуть. Я спрашивалъ себя, хорошо ли я сдлалъ, спасая отъ вислицы разбойника потому только, что онъ лъ со мною окорокъ? Не измнялъ ли я проводнику, который поддерживалъ сторону закона? не отдалъ ли я его на жертву мести злодя? Но обязанности гостепріимства?.. Предразсудокъ дикарей, разсуждалъ я, на мн будетъ лежать отвтственность за вс преступленія, которыя совершитъ бандитъ… Не-уже-ли предразсудокъ — этотъ инстинктъ совсти, который противится всмъ разсужденіямъ? Я колебался еще въ недоумніи на счетъ нравственности моего поступка, какъ показалось полдюжины всадниковъ съ Антоніо, который благоразумно держался въ аррьергард. Я пошелъ и встрчу имъ и объявилъ, что разбойникъ бжалъ часа два назадъ. Старуха, при допрос, объявила, что знала Наварро, но, живя одна, никогда не ршилась бы донести на него, потому-что могла бы поплатиться за это жизнію. Она прибавила, что донъ-Хозе каждый разъ, какъ бывалъ у ней, узжалъ всегда ночью. Что касается меня, я долженъ былъ отправиться въ ближайшее селеніе, предъявить свой паспортъ и дать объясненіе альгвазилу, за тмъ мн позволили снова приняться за археологическія изъисканія. Антоніо сердился на меня, подозрвая, что я помшалъ ему заработать двсти червонцевъ. Не смотря на то, мы разстались въ Кордов добрыми друзьями, я наградилъ его, какъ позволяло состояніе моихъ финансовъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нсколько дней провелъ я въ Кордов. Мн указали въ библіотек доминиканцевъ на одну рукопись,въ которой я долженъ былъ найдти интересныя свднія о древней Мулл. Очень-хорошо принятый добрымы монахами, я дни проводилъ въ монастыр, а вечеръ гулялъ по городу. Въ Кордов, въ вечернее время, много праздныхъ людей собирается за набережную, устроенную по правому берегу Гвадалквивира. Тамъ они дышутъ воздухомъ кожевенныхъ заводовъ, которые поддерживаютъ древнюю извстность этой страны по кожевенной части, но за то наслаждаются зрлищемъ, которое не везд можно видть.

За нсколько минутъ до вечерняго звона (anglus), множество женщинъ собирается внизу набережной, которая довольно-высока. Ни одинъ мужчина не сметъ вмшаться въ эту толпу. Звонъ anglus означаетъ оффиціальное наступленіе ночи. При послднемъ удар колокола, вс эти женщины раздваются и входятъ въ воду. Подымаются крикъ, смхъ, адскій шумъ. Мужчины смотрятъ на купальщицъ съ верху набережной, пялятъ глаза, но видятъ, впрочемъ, очень-немного. Но эти блыя и неопредленныя формы, рисующіяся на темной лазури рки, расшевеливаютъ поэтическія головы, и у кого хоть немножко есть воображенія, тотъ безъ труда представитъ себ, не опасаясь участи Актеона, купанье Діаны съ нимфами. Мн разсказывали, будто разъ шалуны подкупили звонаря, чтобъ онъ прозвонилъ anglus двадцатью минутами раньше законнаго срока. Хотя было еще свтло, гвадалквивирскія нимфы не задумались, и, вря больше anglus, чмъ солнцу, съ спокойной совстью начали раздваться. Я при этомъ не былъ. Въ мое время, звонарь былъ неподкупимъ, вечеръ темный, и разв кошка могла отличить старую торговку апельсинами отъ лучшей кордуанской гризетки.

Однажды вечеромъ, когда уже ничего не было видно, я курилъ, опершись на парапетъ набережной. Вдругъ женщина, поднявшись по лстниц, ведущей отъ рки, сла подл меня. Въ волосахъ ея былъ большой букетъ изъ жасминовъ, котораго широкія лепестки издаютъ вечеромъ упоительный запахъ. Она была одта просто, можетъ-быть даже бдно, вся въ черномъ, какъ одвается большая часть гризетокъ въ вечернее время. Подошедъ ко мн, купальщица моя спустила на плечи мантилью, покрывавшую ея голову, и, при тускломъ свт звздъ, я увидлъ, что она невелика ростомъ, молода, хорошо сложена и съ большими глазами. Я тотчасъ кинулъ сигару. Она поняла эту французскую внимательность и поспшила сказать мн, что любитъ запахъ табака и сама куритъ слабые papelitos. Къ-счастію, папелитосы были у меня въ карман, и я предложилъ ей. Она соблаговолила взять одну. Мы закурили, разговорились, и проболтали такъ долго, что на набережной остались только я, да моя прекрасная купальщица. Я не счелъ неприличнымъ предложить ей отправиться въ неверію {Кофейня съ ледникомъ. Въ Испаніи, въ каждой деревн найдете вы neveria.} покушать мороженаго. Не долго боролась она съ своей скромностью и приняла мое предложеніе, но прежде хотла знать, который часъ. Я тронулъ пружину моихъ часовъ съ репетиціей, и бой карманныхъ часовъ, казалось, очень изумилъ ее. Какія изобртенія у васъ, господа иностранцы! Откуда вы родомъ, сеньйоръ? Врно Англичанинъ {Въ Испаніи, каждый путешественникъ, который не носитъ съ собой образчиковъ миткаля или шелковой матерія, считается Англичаниномъ, Inglesito. Точно также и за Восток. Въ Халкид, я имлъ честь быть извстнымъ подъ именемъ милорда Француза.}.

— Французъ и вашъ покорнйшій слуга. А вы, сударыня, конечно, здшняя?

— Нтъ.

— Такъ, по-крайней-мр, Анлалузянка? Это замтно по вашему пріятному выговору.

— Если вы такъ хорошо различаете выговоры, то должны угадать, кто я такая.

— Я полагаю, вы изъ страны исуса, въ двухъ шагахъ отъ рая.

(Я слышалъ эту метафору, означающую Андалузію, отъ друга моего Франсиска Севилья, извстнаго пикадора).

— А! рай… здшніе люди говорятъ, что онъ созданъ не для насъ.

— Ну, такъ вы… я остановился, не смя сказать ‘Жидовка’.

— Полноте, вы видите, я Цыганка, хотите, поворожу вамъ? Слыхали вы когда-нибудь про Карменситу? Это я.

Въ то время,— этому будетъ ужь лтъ пятнадцать,— я былъ такой басурманъ, что не попятился съ испуга, видя подл себя ворожею.— Хорошо! подумалъ я:— на прошлой недл, я ужиналъ съ разбойникомъ, сегодня пойду сть мороженое съ служительницею дьявола. Въ путешествіи надо все видть.— Я имлъ еще другое побужденіе короче познакомиться съ ней. Къ стыду своему, долженъ признаться, что, по выход изъ училища, я убилъ нсколько времени на изученіе тайныхъ знаній и даже не разъ покушался вызвать духа тьмы. Хоть я давно вылечился отъ страсти къ подобнымъ изъисканіямъ, но вс суеврія имли еще для меня что-то заманчивое, и я радовался, что теперь представился случай узнать, до какой степени доведено искусство магіи у Цыганъ.

Болтая всякій вздоръ, вошли мы въ кофейню и услись за маленькій столикъ, освщенный восковою свчою, горвшею въ стекляномъ шару. Тутъ на досуг могъ я разсмотрть Цыганку, между тмъ, какъ почтенные люди, покушивая мороженое, вроятно, съ крайнимъ удивленіемъ видли меня въ такомъ обществ. Очень-сомнительно, чтобъ Карменъ была чистой цыганской породы, по-крайней-мр, она была далеко-лучше всхъ Цыганокъ, какихъ я видалъ. Испанцы говорятъ, что та женщина красавица, которую можно опредлить посредствомъ десяти прилагательныхъ, такъ, чтобъ каждое изъ нихъ могло быть примнено къ тремъ частямъ ея особы. На-примръ, она должна имть три вещи — черныя глаза, рсницы, брови, и т. п. Хотите узнать остальное, читайте Брайтона. Моя Цыганка не могла претендовать на такія совершенства. Кожа ея, впрочемъ совершенно-гладкая, приближалась къ цвту мди. Глаза косые, но разрзъ ихъ быль чудесный: губы толстоваты, но хороши обрисованы, и за ними виднлись зубы бле миндалинъ безъ кожицы. Волосы черные съ синеватымъ отливомъ, какъ крыло ворона, длинные, лоснистые. Чтобъ не утомлять васъ слишкомъ-плодовитымъ описаніемъ, скажу коротко: съ каждымъ недостаткомъ соединялось въ ней достоинство, которое отъ контраста, можетъ-быть, сильне бросалось въ глаза. Это была красота странная, дикая, фигура, которая сначала удивляла, но которой нельзя было забытъ. Особенно глаза ея имли выражене вмст и сладострастное и жестокое, какого не встрчалъ я ни въ одномъ взгляд человческомъ. Цыганскій глазъ — волчій глазъ, гласятъ немцкая поговорка, и это врно. Если вы не имете возможности видть волчій глазъ, посмотрите на кошку, когда она подстерегаетъ воробья.

Разумется, смшно было бы, если бы Цыганка стала мн ворожитъ въ кофейн. Поэтому, я предложилъ проводить ее до ея дома, она согласилась безъ затрудненія, но хотла опять прежде знать, сколько времени, и просила, чтобъ пробили мои часы.

— А, да они золотые! сказала она, смотря на нихъ съ величайшимъ вниманіемъ.

Когда мы вышли изъ кофейни, была уже темная ночь, лавки большею частію заперты и улицы почти пусты. Мы прошли Гвадалквивирскій-Мостъ и на конц предмстья остаяовились передъ жалкимъ домишкомъ. Какой-то мальчикъ отворилъ намъ дверь. Цыганка сказала ему нсколько словъ на язык, мн неизвстномъ, который, какъ узналъ я посл, былъ языкъ цыганскій. Мальчикъ тотчасъ исчезъ. и мы остались въ обширной комнат, которой вся мбель состояла изъ столика, двухъ табуретовъ и сундука. Видлъ я также кувшинъ съ водой, груду апельсиновъ и пучокъ лука

Какъ-скоро мы остались одни, Цыганка вытащила изъ сундука засаленныя карты, магнитъ, высушеннаго хамелеона, и другія вещи. необходимыя для ворожбы. Затмъ она велела мн сдлать монетой крестъ на лвой рук, и начались магическія церемоніи. Нтъ надобности говорить вамъ, что она насказала мн.

Къ-несчастію, уединенная бесда ваша скоро была разстроена. Съ шумомъ отворилась дверь, и мужчина, весь закутанный въ черный плащъ, вошелъ въ комнату, ворча на Цыганку. Я не понималъ, что онъ говорилъ, но по тону его голоса замтно было, что онъ сердитъ. Увидвъ его, Цыганка не обнаружила ни изумленія, ни гнва: она побжала ему на встрчу, и съ чрезвычайною бглостію проговорила ему нсколько фразъ на таинственномъ язык, который я уже слышалъ. Изъ всего разговора я понялъ только слово payllo, часто повторившееся. Я зналъ, что Цыгане зовутъ такъ всхъ, кто не принадлежитъ къ ихъ племени. Предполагая, что рчь идетъ обо мн, и въ ожиданіи щекотливаго объясненіе схватился уже за ножку табурета и выжидалъ минуту, когда приличне будетъ бросить его въ голову незнакомца. Онъ грубо оттолкнулъ Цыганку и подошелъ ко мн, потомъ, отступивъ на шагъ, сказалъ:

— Сеньйоръ, это вы?

Я посмотрлъ на него въ свою очередь и узналъ пріятеля моего, дона-Хозе. Въ эту минуту, я пожаллъ, что разбудилъ его въ гостинниц.

— А, это вы, любезнйшій? сказалъ я такъ смло, какъ только могъ — вы вошли въ такую минуту, когда Цыганка разсказывала мн очень интересныя вещи.

— Опять принялась за свое! Но этому будетъ конецъ, сказалъ онъ сквозь зубы, устремивъ на нее суровый взглядъ.

Между-тмъ, Цыганка продолжала что-то говорить ему на своемъ язык. Она постепенно одушевлялась. Глава ея наливалась кровью, становились страшными, она топала ногою. Видно было, что она уговаривала его сдлать что-то, а онъ не хотлъ. О чемъ была рчь, можно было догадаться, потому что Цыганка нсколько разъ быстро проводила рукой по своему горлу. Я полагалъ, что рчь идетъ о томъ, какъ бы перерзать горло, и очень подозрвалъ, что это горло именно — мое.

На весь этотъ потокъ краснорчія донъ-Хозе отвчалъ нсколько словъ коротко и сухо. Тогда Цыганка бросила на него взглядъ глубокаго презрнія: за тмъ, усвшись по-турецки въ углу комнаты, взяла апельсинъ и начала сть.

Донъ-Хозе взялъ меня за руку, отворилъ дверь и вывелъ на улицу. Шаговъ двсти прошли мы въ глубочайшемъ молчаніи. Потомъ, протянувъ руку впередъ, онъ сказалъ:

— Идите все прямо, вы прійдете къ мосту.

За тмъ онъ отвернулся отъ меня и быстро удалился. Я воротился домой не совсмъ въ веселомъ расположеніи духа. Раздваясь, я замтилъ, что моихъ часовъ съ репетиціей не было уже въ карман.

По разнымъ соображеніямъ я не пошелъ на другой день къ Цыганк за часами, не просилъ также и коррехидора отъискать ихъ. Окончивъ разсмотрніе рукописи доминиканцевъ, я отправился въ Севилью и, пространствовавъ нсколько мсяцевъ по Андалузіи, ршился воротиться въ Мадритъ. Нужно было прозжать чрезъ Кордову. Я не думалъ долго останавливаться тутъ, потому-что опротивлъ мн этотъ прекрасный городъ съ гвадалквивирскими купальщицами. Какъ бы то ни было, надо было, однакожъ, повидаться съ пріятелями, исполнить кой-какія коммиссіи и все это должно было задержать меня въ древней столиц мусульманскихъ государей по-крайней-мр дня на три или на четыре. Я зашелъ въ монастырь доминиканцевъ: почтенный монахъ, всегда обнаруживавшій живйшее участіе въ моихъ изъисканіяхъ о мстоположеніи древней Мунды, встртилъ меня съ распростертыми объятіями.

— Славу Богу! говорилъ онъ — а мы ужь думали, что васъ нтъ въ живыхъ, и я, вашъ богомолецъ, читалъ и pater и ave за спасеніе души вашей! Такъ вы не убиты,— а что васъ обокрали, это мы знаемъ.

— Какъ такъ? спросилъ я, немного изумленный такимъ привтствіемъ.

— Да, часы съ репетиціей, которые мы такъ хорошо знаемъ,— отъисканы, вамъ отдадутъ ихъ…

— То-есть, часы, которые я потерялъ… сказалъ я, немного смутившись…

— Негодяй сидитъ въ тюрьм, и такъ какъ онъ такой человкъ, который не побоится изъ-за гроша застрлить христіанина, то мы и опасались, не убилъ ли онъ васъ. Я пойду съ вами къ коррехидору, и ваши прекрасные часы будутъ вамъ возвращены. Говорите же дома посл этого, что судьи въ Испаніи не знаютъ своего дла!

— Признаюсь вамъ, лучше лишиться часовъ, чмъ быть свидтелемъ въ суд, и видть, какъ изъ-за меня повсятъ какого-нибудь бдняка…

— О, не безпокойтесь! судъ знаетъ его хорошо, повсятъ его не за васъ. Впрочемъ, я ошибся, его не повсятъ: онъ дворянинъ, гидальго,— посл завтра его задушатъ {Въ 1830 г. дворянство еще пользовалось этой привилигіей. Нын, эта казнь, garrote, досталась на долю черни.}. Вы видите, будь однимъ воровствомъ больше, или меньше, это не измнить его судьбы. Хорошо, еслибъ только онъ воровалъ! Но онъ совершилъ нсколько убійствъ, одно страшне другаго.

— Какъ его зовутъ?

— Здсь извстенъ онъ подъ именемъ Хозе Наварро, но у него есть еще другое имя, баскское, котораго ни вамъ, ни мн никогда не выговорить. Увряю васъ, стоитъ посмотрть на этого человка, и вамъ, какъ путешественнику, не слдуетъ пропускать случая, чтобъ узнать, какъ въ Испаніи злоди разстаются съ свтомъ. Онъ теперь въ церкви: отецъ Мартинесъ проводитъ васъ туда.

Доминиканецъ такъ настойчиво уговаривалъ меня посмотрть на приготовленія преступника къ смерти, что я не могъ отказаться. Я пошелъ къ арестанту, запасшись пачкою сигаръ.

Меня ввели къ дону-Хозе въ то время, когда онъ обдалъ. Холодно кивнулъ онъ мн головою и учтиво поблагодарилъ за подарокъ, который я принесъ. Отсчитавъ нсколько сигаръ, онъ отдалъ мн остальныя говоря, что больше ему не нужно.

Я спросилъ его, не могу ли посредствомъ денегъ или кредита моихъ друзей выхлопотать какое-нибудь облегченіе его участи. Сначала онъ пожалъ плечами, печально улыбаясь, потомъ, одумавшись, оросилъ меня отслужить обдню за упокой души его.— Согласитесь ли вы, прибавилъ онъ робко — отслужить другую обдню за особу, которая оскорбила васъ?

— Конечно, отвчалъ я:— но, кажется, никто здсь не оскорблялъ меня.

Онъ взялъ мою руку и грустно пожалъ ее. Посл минутнаго молчанія, онъ опять спросилъ: — Смю ли я попросить еще у васъ одной услуги? Когда вы отправитесь назадъ, на родану, вы врно подете чрезъ Наварру По-крайней-мр, вы не минуете Витторіи, а оттуда Наварра недалеко.

— Да, а именно поду чрезъ Витторію, но легко можетъ статься, что поверну на Пампедону, а для васъ я охотно сдлаю этотъ крюкъ.

— Ну, такъ если вы подете въ Пампедону, вы найдете тамъ много для себя интереснаго… это прекрасный городъ… я дамъ вамъ вотъ эту медаль (онъ показалъ маленькую серебряную медаль, которую носилъ за ше), вы завернете ее въ бумагу… (Онъ остановился на минуту, чтобъ утишить свое волненіе), передадите ее или прикажете передать доброй женщин, которой адресъ я скажу вамъ. Скажите ей, что я умеръ, но какъ умеръ, не говорите.

Я далъ слово исполнить его порученіе. На другое утро, опять пришелъ я къ нему въ тюрьму и провелъ съ нимъ часть дня. Онъ разсказалъ мн печальную исторію, которую предлагаю здсь читателямъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я родился,— такъ началъ онъ,— въ Элисондо, въ Бастанской-Равнин. Зовутъ меня донъ-Хозе Лизаррабенгоа, и вы, зная хорошо Испанію, легко можете угадать по этому имени, что я Баскъ. Называюсь я донъ-Хозе, потому-что дворянинъ, и будь мы въ Элисондо, я показалъ бы вамъ свою родословную на пергамент. Родные хотли, чтобъ я былъ въ духовномъ званіи, отдали меня въ ученье, но ученье не шло мн на умъ. Я страстно любилъ играть въ мячъ, и это погубило меня. Когда мы, Наваррцы играемъ въ мячъ, то забываемъ все. Разъ, во время игры, товарищъ мой изъ Алавы завелъ со мной ссору, мы схватили макилы {Желзныя палки Басковъ.}, и я такъ его отдлалъ, что долженъ былъ покинуть родину. На дорог встртились драгуны, и я поступилъ въ альманзасскій кавалерійскій полкъ. Наши горцы скоро выучиваются военному ремеслу. Произвели меня въ капралы, общали сдлать вахмистромъ, но, къ-несчастію, разъ поставили меня на караулъ у табачной фабрики въ Севиль. Если вы бывали въ Севиль, то видали это огромное зданіе, за валомъ, близь Гвадалквивира. Я какъ теперь передъ собой вижу ворота, подл воротъ караульню. Испанцы на служб или играютъ въ карты, или спятъ, я, какъ настоящій Наваррецъ, старался всегда чмъ-нибудь заниматься: работалъ изъ латунной проволоки цпочку, на которой долженъ былъ висть затравникъ. Вдругъ, товарищи говорятъ: слышите, ребята, звонитъ колоколъ, двки сейчасъ пойдутъ на работу… Надо вамъ знать, сударь, что на фабрик работаютъ отъ четырехъ до пяти сотъ женщинъ. Он свертываютъ сигары въ большой зал, куда мужчина не можетъ войдти безъ позволенія полицейскаго чиновника, потому-что, когда жарко, женщины, особенно молодыя, снимаютъ съ себя лишнее платье. Въ то время, какъ работницы, посл обда, возвращаются на работу, къ фабрик собирается много молоджи. Рдкая изъ фабричныхъ двушекъ откажется отъ тафтяной мантильи, и охотникамъ на этой ловл стоить только нагнуться, чтобъ поймать рыбку. Между-тмъ, какъ товарищи мои и городская молоджь глазли на двокъ, я сидлъ на скамь, у воротъ. Я былъ тогда молодъ, родина не выходила у меня изъ головы, и я не думалъ, чтобъ могла быть хорошенькая двушка безъ синей юбки и косы, упадающей на плечи {Обыкновенный костюмъ поселянокъ въ Наварр и баскскихъ провинціяхъ.}. Притомъ, Андалузянки пугали меня, я еще не привыкъ къ ихъ манерамъ. Вчно шутки, никогда не услышишь дльнаго слова. Итакъ, работаю я цпочку, и слышу, товарищи говорятъ: Цыганка! Цыганка.— Я поднялъ глаза, и увидлъ ее. Была пятница, этого дня я никогда не забуду. Я увидлъ Карменъ… вы ее знаете, у нея встртилъ я васъ, нсколько мсяцевъ назадъ.

На ней была красная коротенькая юбка, изъ-подъ которой виднлись блые, шелковые, дырявые чулки, красные сафьянные башмаки, съ лентами огненнаго цвта. Она откинула мантилью, чтобъ выказать свои плечи, и большой букетъ кассіи, выходившій изъ ея рубашки. Во рту у ней былъ также цвтокъ кассіи. На родин моей, увидвъ женщину въ такомъ костюм, народъ сталъ бы креститься. Въ Севиль Карменъ слышала со всхъ сторонъ наглые комплименты, она отвчала на-право и на-лво, длала глазки, была безстыдна, какъ настоящая Цыганка. Съ перваго взгляда она мн не понравилась, и я снова принялся за работу, но, по обычаю женщинъ и кошекъ, которыя не идутъ тогда, когда ихъ зовутъ, а приходятъ, когда не зовутъ.— Карменъ остановилась передо мной и сказала:

— Молодецъ, подари мн цпочку, я буду носить на ней ключи отъ сундука.

— Какъ бы не такъ! отвчалъ я: — самому нужно.

— А! такъ ты привыкъ быть на цпи!— Вс захохотали: я чувствовалъ, что у меня выступила на лиц краска, и не нашелся, что отвчать Цыганк.— Коли ты не хочешь дарить, такъ вотъ я теб подарю на память… И она кинула мн въ лобъ цвтокъ кассіи, бывшій у ней во рту. Точно пуля ударила меня… Я не зналъ, куда дваться, и быль неподвиженъ, какъ доска. Когда она ушла на фабрику, я увидлъ цвтокъ, лежавшій на земл у ногъ моихъ, не знаю, что мн вздумалось, только я поднялъ его такъ, что товарищи не замтили, и бережно положилъ за пазуху. Первая глупость!

Спустя два или три часа, я все еще сидлъ и думалъ объ этомъ случа, какъ прибгаетъ въ караульню фабричный сторожъ въ-попыхахъ, съ встревоженнымъ лицомъ. Онъ сказалъ, что въ большой сигарной зал убита женщина, и что надо послать туда карауль. Вахмистръ приказалъ мн взять двухъ человкъ и идти. Вхожу въ залу, триста бабъ въ рубашкахъ или почти-что въ рубашкахъ, кричать, воютъ, шумятъ, такъ что и грома Божьяго нельзя было бы разслышать. Всматриваюсь въ эту толпу, и вижу: одна женщина стоитъ облитая кровью, на лиц ея нарисована ножомъ, въ два пріема, буква X. Насупротивъ раненной, около которой суетилось нсколько женщинъ, стояла Карменъ, ее держали пять-шесть бабъ. Раненная кричала: духовника! духовника! умираю! Карменъ молчала: только скрежетала зубами, да ворочала глазами, какъ хамелеонъ.— Что тутъ такое? спросилъ я. Не легко было узнать, что случилось, потому-что вс работницы принялись разсказывать вдругъ. Кажется, раненая женщина похвалялась, что у ней хватитъ денегъ купать осла на тріанскомъ базар.— Вотъ еще вздумала осла покупать! сказала Карменъ:— здила бы себ на метл.— Та отвчала ей, что на метл здитъ не уметъ, потому-что она не Цыганка! и не дочь сатаны, а что Карменсита скоро познакомится съ ея осломъ, когда коррехидоръ отправитъ ее прогуляться на немъ по городу и пошлетъ сзади ея двухъ лакеевъ, чтобъ отгонять мухъ.— Постой же! вскричала Карменъ, вотъ я сдлаю на твоей рож водопой для мухъ…— И вслдъ за тмъ, ножомъ, которымъ рзала сигары, нарисовала она на лиц ея крестъ.

Дло было ясное, я взялъ Карменъ за руку.— ‘Ну, голубушка’, сказалъ я ей учтиво: ‘ступай-ка за мной’:— Она взглянула на меня и какъ-будто узнала.— ‘Пойдемъ’, сказала она съ покорнымъ видомъ. ‘Гд моя мантилья?’— Она накинула мантилью за голову, закрыла все лицо, такъ-что виднъ былъ только одинъ глазъ, и смирно, какъ ягненокъ, пошла за солдатами. Пришли въ караульню, вахмистръ говоритъ, дло важное: надо отвести въ тюрьму. Опять мн велно идти съ нею. Два солдата пошли во сторонамъ ея, я сзади. Пришли мы въ городъ. Сначала Цыганка молчала.— но въ Улиц-Зми, — вы знаете эту улицу, что извивается, какъ змя,— она спускаетъ мантилью на плечи, oткрываетъ свое обманчивое лицо, и обернувшись ко мн, говоритъ:

— Послушай, молодецъ, куда это ты ведешь меня?

— Въ тюрьму, голубушка, говорю я ласково, какъ добрый солдатъ долженъ говорить съ арестантомъ, особенно съ женщиной.

— Въ тюрьму? Что же со мной будетъ? Нтъ, сжалься надо мной. Ты такъ молодъ, такъ добръ…— Потомъ продолжала гораздо-тише: пусти меня, подарю теб кусочекъ bar lacht, съ нимъ вс женщины будутъ любить тебя… Bar lacht, сударь, магнитный камень, Цыгане говорятъ, что кто уметъ пользоваться имъ, можетъ длать чудеса. Истолките его въ порошокъ и дайте любой женщин выпить нсколько порошинокъ въ рюмк благо вина,— женщина ваша. Я отвчалъ ей самымъ серьзнымъ образомъ, какъ только могъ: — нечего вздоръ болтать, надо идти въ тюрьму, такъ приказано.

У насъ. Басковъ, выговоръ такой что Испанецъ легко насъ узнаеть, Карменъ не трудно было отгадать, откуда я родомъ. Вы знаете, сударь, что Цыгане, не имя родины, бродя по всему свту, говорятъ на всхъ языкахъ, Карменъ довольно-хорошо знала баскскій языкъ. Laguna tne bihott arena, товарищъ моего сердца, сказала она мн вдругъ: ты — мой землякъ.

Языкъ нашъ, сударь, такъ прекрасенъ, что когда услышишь его на чужой сторон, сердце такъ и задрожитъ… Я изъ Элисондо, отвчалъ я по-баскски, тронутый звуками роднаго говора.

— А я изъ Этчаларъ, сказала она. Это въ четырехъ часахъ отъ насъ — Цыгане увели меня въ Севилью. Я работала на фабрик, хотла заработать денегъ, чтобъ было съ чмъ воротиться въ Наварру, къ бдной матери, у которой одна подпора я, и все имнье — садикъ съ двадцатью яблонями. Вотъ теб и родина, и блыя горы наши! Меня обидли, потому-что я родилась не въ этой стран мошенниковъ, торгашей гнилыми апельсинами, эта нищіе напустились вс на меня, зачмъ я сказала имъ, что вс ихъ севильскіе фанфароны, съ своими ножами, не испугаютъ одного нашего молодца съ синимъ беретомъ и макилой. Товарищъ, другъ мой! не-уже-ли ты ничего не сдлаешь для землячки?

Она лгала, сударь, все лгала. Не знаю, сказала ли она въ жизни хоть одно слово правды, но когда она говорила, я врилъ ей, не могъ не врить. Я обезумлъ, не обращалъ ни на что вниманія и думалъ, что еслибъ Испанцы затяли дурно отзываться о моей родин, я изрзалъ бы имъ лицо такъ же, какъ изрзала она лицо работниц. Коротко сказать, я былъ точно пьяный, началъ говорить глупости, и готовь былъ сдлать глупость.

— Если я тебя толкну и ты упадешь, землякъ, говорила она по-баскски:— то этимъ двумъ кастильскимъ рекрутамъ не удержать меня…

Я забылъ и приказъ и все, и сказалъ — другъ мой, землячка, попробуй, и да поможетъ теб наша горная Богородица!— Въ ту самую минуту, проходили мы мимо одного изъ тхъ узкихъ переулковъ, которыхъ такъ много въ Севиль. Вдругъ Карменъ обернулась и — хвать меня кулакомъ въ грудь. Я упалъ на-взничь… Однимъ прыжкомъ перескакиваетъ она черезъ меня, и пускается бжать, мы только и видли ноги… Говорятъ: ноги, какъ у Баска — ея ноги стоили многихъ другихъ… такъ же проворны, какъ и красивы. Подымаюсь, бгу за арестанткой, товарищи за мной, но гд нагнать ее? Карменъ исчезла. Притомъ вс кумушки этого квартала помогали ея бгству, смялись надъ нами, водили насъ изъ улицы въ улицу, изъ переулка въ переулокъ. Посл многихъ маршей и контрмаршей, мы принуждены были воротиться въ караульню, безъ росписки смотрителя тюрьмы.

Мои солдаты, чтобъ избжать наказанія. объявили, что Карменъ говорила со мной по-баскски, и правду сказать, не совсмъ было натурально, чтобъ двичій кулакъ могъ свалить съ разу такого здоровяка, какъ я. Дло казалось двусмысленнымъ, или лучше сказать очень-яснымъ. Какъ кончился караулъ, меня тотчасъ разжаловали въ рядовые и отправили на мсяцъ въ тюрьму. Это было первое наказаніе съ-тмъ-поръ, какъ поступилъ я на службу. Прощайте, вахмистрскіе галуны, которые я считалъ уже своими!

Первые дни въ тюрьм провелъ я очень-печально. Постуная въ солдаты, я воображалъ, что дослужусь по-крайней-мр до офицерства: Донга, Мина, земляки мои, вышли въ генерал-капитаны. Чапелангарра, который убжалъ къ вамъ такъ же, какъ и Мина, былъ полковникомъ, и я часто игралъ въ мячъ съ его братомъ, такимъ же бднякомъ, какъ и я. Теперь я говорилъ самъ-себ: все то время, которое прослужилъ ты безъ наказанія,— проведшее время. У начальства ты на худомъ счету, въ десять разъ теперь трудне заслужить хорошее мнніе, чмъ-было тогда, когда ты былъ рекрутомъ. И за что же попалъ ты подъ наказаніе? За негодную Цыганку, которая смялась надъ тобой и теперь воруетъ гд-нибудь въ город. Не смотря на то, она не выходила у меня изъ головы. Поврите ли, сударь, ея шелковые, дырявые чулки, которые показала она мн цликомъ, перескакивая черезъ меня, безпрестанно мн мерещились. Сквозь тюремную ршетку глядлъ я на улицу, много проходило женщинъ, но не видалъ я ни одной лучше Цыганки. И затмъ, невольно, нюхалъ я цвтокъ кассіи, который она бросила въ меня: онъ былъ сухъ, во все еще пахучъ… Если есть на свт колдуньи, эта двка была совершенной колдуньей.

Однажды входитъ ко мн сторожъ и подаетъ алькальскую булку {Алкала де лое Панэдеросъ — городокъ въ двухъ миляхъ отъ Севильи, гд приготовляются превкусныя булки. Говорятъ, достоинство ихъ зависитъ отъ воды рки Алкала, каждый день приносятъ ихъ множество въ Севилью.}.

— Вотъ, говоритъ онъ:— сестра теб прислала. Беру хлбъ и думаю: какая сестра? ни родной, ни двоюродной нтъ у меня въ Севиль, врно это ошибка. Но булка была такъ хороша, такъ аппетитна, что я ршился състь ее. не стараясь разузнавать, кто и кому прислалъ ее. Начинаю рзать, ножъ встрчаетъ что-то твердое. Смотрю: это англійская пилка, запеченная въ тст. Кром пилки, я нашелъ золотую монету въ два піастра. Тутъ ужь я не сомнвался, что это подарокъ Карменъ. Для Цыганъ, свобода составляетъ все, и они готовы сжечь городъ, чтобъ избавиться однодневнаго заключенія въ тюрьм. Черезъ часъ, самая толстая желзная полоса въ ршетк была перепилена, и у перваго ветошника, съ придачею двухъ піастровъ, я могъ бы промнять солдатское платье на партикулярное. Человку, который не разъ лазилъ по скаламъ доставать орлятъ въ гнздахъ, не мудрено было спуститься на улицу изъ окна, вышиной отъ земли меньше тридцати футовъ, но я не хотлъ убжать. Солдатская честь еще была во мн, и дезертирство казалось мн большимъ преступленіемъ. Какъ бы то ни было, я былъ тронутъ этимъ знакомъ памяти обо мн Карменъ. Когда сидишь въ тюрьм, пріятно думать, что за свобод есть другъ, принимающій въ теб участіе. Только золотая монета безпокоила меня, хотлось бы отдать ее назадъ, но кому?

Посл того, какъ меня разжаловали въ рядовые, я думалъ, что мн уже ничего не остается больше терпть, но мн предстояло еще униженіе: только-что вышелъ я изъ тюрьмы, меня поставили на часы, какъ простаго солдата. Вы не можете вообразить, что чувствуетъ человкъ съ душой въ подобномъ случа! Кажется, лучше согласился бы, чтобъ меня разстрляли. По-крайней-мр, тогда идешь впередъ своего взвода, чувствуешь, что что-нибудь значишь, вс за тебя смотрятъ.

Меня поставили на часы у дверей дома нашего полковника. Это былъ молодой, богатый человкъ, добрый малой, любившій повеселиться. У него была въ гостяхъ вся молодежь-офицерство, много статскихъ, были и женщины, кажется актрисы. А я… мн казалось, весь городъ собрался въ полковнику, чтобъ посмотрть на меня. Вотъ подъзжаетъ карета полковника, его камердинеръ на запяткахъ. Отворяются дверцы: кто жь, думаете, выходитъ? Цыганка. Она была разодета въ пухъ, вся въ золот, въ лентахъ. Платье съ блестками, голубые башмаки также съ блестками, везд цвты и позументъ. Въ рук у ней былъ тамбуринъ. За ней вылзли изъ кареты еще дн Цыганки, одна молодая, другая старуха, съ молодыми всегда бываетъ старуха, да старикъ съ гитарой, тоже Цыганъ, онъ играетъ, он пляшутъ. Цыганокъ, вы знаете, часто зовутъ въ общества танцовать ромалисъ: это ихъ пляска.

Карменъ узнала меня, и мы обмнялись взглядомъ. Въ эту минуту, мн хотлось бы провалиться сквозь землю. Agur laguna (здравствуй, товарищъ), сказала она:— А, молодецъ! ты стоишь на часахъ, какъ рекрутъ. И не усплъ я вымолвить слова, она была уже въ дом.

Все общество было на двор и, не смотря на толпу, я, сквозь ршетку, видлъ почти все, что тамъ длалось {Въ большей части домовъ въ Севиль вы найдете внутренній дворъ, окруженный портиками. Тамъ хозяева и гости проводятъ лтніе дни. Этотъ дворъ покрывается полотномъ, которое днемъ вбрызгиваютъ водой, а на ночь снимаютъ. Ворота на улицу почти всегда отворены, проходъ, ведущій во дворъ, saguan, заставляется желзной ршоткой изящной отдлки.}. Слышалъ я кастаньеты, тамбуринъ, хохотъ, браво, по-временамъ замчалъ я голову Карменъ, когда она плясала съ тамбуриномъ. Потомъ я слышалъ, какъ офицеры говорили ей такія вещи, отъ которыхъ кровь бросалась мн въ лицо. Что она отвчала, не знаю. Именно съ этого дня, я думаю, началъ я любить ее, потому-что мн раза три-четыре приходила въ голову мысль войдти во дворъ и перебить всхъ этихъ повсъ, говорившихъ ей нжности. Съ добрый часъ продолжалось мое мученіе, потомъ, Цыганки вышли и отправились домой въ карет. Карменъ, проходя мимо, сказала мн тихонько:— землякъ, если любишь полакомиться, приходи въ Тріану, къ Лильясъ-Пастіа. Легкая, какъ козленокъ, она прыгнула въ карету, кучеръ ударилъ по лошакамъ, и вся эта веселая компанія умчалась Богъ-всть куда.

Нетрудно вамъ догадаться, что какъ-скоро я смнился съ караула, тотчасъ отправился въ Тріану, выбрившись и вычистившись, точно на парадъ. Она была у Лильясъ-Пастіа — стараго Цыгана, чернаго какъ Мавръ, много горожанъ собиралось къ нему сть жареную рыбу, особенно, думаю, съ-тхъ-поръ, какъ появилась у него Карменъ. ‘Лильясъ’, сказала она, увидвъ меня: ‘сегодня я не буду здсь. Пойдемъ, землякъ, гулять’. Она накинула на себя мантилью, и вотъ мы на улиц. ‘Карменъ’, сказалъ я: ‘я долженъ поблагодарить тебя за подарокъ, который ты прислала мн въ тюрьму. Булку я сълъ. Пилой отточу я свое копье,— и сберегу ее на память о теб, а деньги — вотъ он’.

— Смотри, пожалуй, онъ сберегъ деньги! сказала она съ хохотомъ.— Впрочемъ, тмъ лучше, я сама теперь не при деньгахъ. Продимъ ихъ. Ты меня угощаешь.

Мы пошли по дорог въ Севилью, у входа въ Улицу-Зми, она купила дюжину апельсиновъ и велла завязать ихъ мн въ платокъ. Немного-подальше, она купила еще хлба, колбасу, бутылку мансанилы, потомъ вошла въ кондитерскую. Тамъ она кинула на конторку золотую монету, которую я ей отдалъ, потомъ другую, которую достала изъ своего кармана, наконецъ спросила, нтъ ли у меня еще денегъ. У меня было нсколько куартосовъ, и я отдалъ ихъ, стыдясь, что не было больше. Я думалъ, что она хочетъ скупить всю лавку. Она набрала всего, что было самаго лучшаго и дорогаго, yemat {Сахарные яичные желтки.}, luron {Родъ миндальнаго пирожнаго.}, сахарныхъ фруктовъ, промотала вс деньги. Эти покупки я долженъ былъ нести въ бумажныхъ картузахъ. Вы знаете, можетъ быть, Улицу-Кандилехо, гд стоитъ голова короля дона-Педро-Жестокаго {Король донъ-Педро, извстный подъ именемъ Жестокаго, любилъ, подобно Гарун-аль-Рашиду, гулять по вечерамъ по улицамъ Севильи и искать приключенія. Однажды ночью, въ уединенной улиц, онъ поссорился съ человкомъ, дававшимъ серенаду. Ссора кончилась дуэлью, и король убилъ влюбленнаго кавалера. При звук шпагъ, какая-то старуха высунула голову въ окно и освтила сцену лампой, candilejo, которую держала въ рукамъ. Надо знать, что король донъ-Педро имлъ странный тлесный недостатокъ: когда онъ шелъ, его колнныя чашки стучали. Старуха, но этому звуку, легко узнала его. На другой день, дежурный полицейскій чиновникъ явился къ королю съ докладомъ.— ‘Ваше величество, въ эту ночь, въ такой-то улиц, была дуэль. Одинъ изъ дравшихся убитъ.’ — Узнали ли вы, кто убійца?— ‘Узналъ, ваше величество.’ — Почему онъ до-сихъ-поръ не наказанъ?— ‘Ваше величество, я жду вашихъ приказаній.’ — Исполняйте законъ.— А надо знать, что король указомъ повеллъ отрубать голову каждому дуэлисту и выставлять со на мст битвы. Чиновникъ извернулся въ этомъ случа, какъ умный человкъ. Онъ веллъ отпилить голову отъ статуи короля, и выставилъ ее въ ниш среди улицы, гд совершилось убійство. Эта выдумка очень понравилась королю и всмъ Севильцамъ. Улица получила названіе отъ лампы старушки — единственной свидтельницы приключенія. Таково народное преданіе. Какъ бы то ни было, до-сихъ-поръ существуетъ въ Севиль Улица-Кондилехо, и въ этой улиц каменный бюстъ, который считается портретомъ лона-Педро. Къ-сожалнію, этотъ бюстъ новйшей работы. Прежній крайне устарлъ въ XVII столтіи, и тогдашнее городское начальство замнило его новымъ.}. Мы остановились въ этой улиц передъ ветхимъ домомъ. Карменъ постучала въ окно нижняго этажа. Какая-то Цыганка, настоящая служанка сатаны, отворила намъ. Карменъ сказала ей нсколько словъ на цыганскомъ язык. Старуха сначала было-заворчала. Чтобъ успокоить ее. Карменъ дала ей два апельсина, горсть конфектовъ, поднесла вина. Потомъ накинула ей на спину мантію, выпроводила въ двери и заперла ихъ деревяннымъ засовомъ. Какъ-скоро мы остались одни, она начала плакать и смяться, какъ съумасшедшая, припвая:— Ты мой ромъ, я твоя роми». {Ромъ — мужъ, роми — жена.} Я стоялъ среди комнаты съ пакетами въ рукахъ, не зная, куда положить ихъ. Она бросила все на полъ, и кинулась мн на шею, говоря: ‘Я хочу заплатить долгъ свой… Ну, душа, гуляй сегодня…’

Донъ-Хозе на минуту замолчалъ: потомъ, закуривъ сигару, продолжалъ:

Мы провели вдвоемъ цлый день, ли, пили — и прочее. Навшись конфектовъ, какъ шестилтній ребенокъ, она бросала ихъ пригоршнями въ кувшинъ съ водой, приговаривая — это будетъ шербетъ для старуха… Сахарные орхи бросала въ стну и разбивала,— это, говорила она, затмъ, чтобъ мухи боялись, отъ насъ отвязались… Нтъ дурачества, котораго-бы она не сдлала. Я сказалъ, что мн хотлось бы посмотрть, какъ она пляшетъ, но гд достать кастаньетовъ? Карменъ, не задумавшись, беретъ единственную тарелку, бывшую въ комнат, разбиваетъ ее въ куски, и пляшетъ ромалисе, пристукивая кусками фаянса, такъ же хорошо, какъ-будто въ рукахъ у ней были кастаньеты изъ чернаго дерева или слоновой гости. Нельзя было соскучиться съ этой двушкой, увряю васъ.— Наступилъ вечеръ: слышу, бьютъ зорю.— Пора, говорю, идти въ казармы, на перекличку.— ‘Въ казармы?’ сказала она презрительно: ‘такъ ты негръ, ходишь на веревочк? Ты настоящая канарейка {Испанскіе драгуны косятъ желтый мундиръ.} и по платью, и по характеру. Ступай, у тебя куриное сердце.’ Я остался, зная напередъ, что не миновать мн ареста. Утромъ, она первая сказала, что пора разстаться.— ‘Слушай, Хозенто’, спросила она: ‘расплатилась ли я съ тобой? По нашему закону, я теб не была должна, потому-что ты не нашъ, payllo, но ты пригожъ и мн понравился. Мы квиты. Прощай’. Я спросилъ, когда опять увидимся.— Когда ты будешь не такъ глупъ, сказала она смясь. Потомъ прибавила серьзне:— знаешь ли? мн кажется, я тебя люблю немножко. Но это не на долго. Собак и волку вмст не ужиться. Можетъ-быть, еслибъ ты принялъ цыганскій законъ, я ршилась бы сдлаться твоей роми. Но это глупости: этого быть не можетъ.— Прощай, канарейка, и поврь, ты отдлался отъ меня очень-дешево, ты встртилъ чорта, да, чорта… но онъ не всегда черенъ и не свернулъ теб шеи… Поставь свчку передъ твоей Majari {Святая, — Святая Два.}: она заслужила ее. Ну, еще разъ прощай. Не думай больше о Карменсит, не то, она женитъ тебя на вдовушк съ деревянными ножками {Вислица, оставшаяся вдовою отъ послдняго висльника.}.

Говоря это, она отняла засовъ отъ дверей: мы вышли на улицу, она закуталась въ мантилью и пошла прочь отъ меня.

Карменъ говорила правду. Хорошо бы я сдлалъ, еслибъ пересталъ думать объ ней, но съ этого дня, проведеннаго въ Улиц-Кандилехо, я не могъ думать ни о чемъ другомъ. Цлый день бродилъ я по городу, надясь встртить Карменъ, спрашивалъ о ней у старухи, у Лильясъ-Пастіа. Мн отвчали, что она отправилась въ Лалора {Красная земля.}, то-есть Португаллію. Вроятно, такъ велла отвчать имъ Карменъ, но я скоро узналъ, что они лгутъ. Спустя нсколько недль посл того дня, который провель я въ улиц Кандилехо, я стоялъ на часахъ у городскихъ воротъ. Недалеко отъ этихъ воротъ, обвалилась часть городской стны, днемъ задлывали брешь, а на ночь ставили тутъ часоваго, чтобъ не пробирались этой дорогой контрабандисты… Въ-теченіи дня, я видлъ, что Лильясъ-Пастіа нсколько разъ проходилъ мимо караульни и разговаривалъ съ нкоторыми изъ моихъ товарищей, его вс знали. Онъ подошелъ ко мн и спросилъ, не имю ли я какихъ встей о Карменъ.— Нтъ, говорю ему.— Ну, такъ будешь имть.— Онъ не ошибся. На ночь, меня поставили на часы у бреши. Только-что капралъ ушелъ, вижу, идетъ ко мн какая-то женщина. Сердце говорило мн, что это Карменъ. Я закричалъ однакожъ: прочь! здсь не пускаютъ!— Экой злой! сказала мн она, спуская съ головы мантилью.— Какъ, это ты, Карменъ?— Да, землякъ. Потолкуемъ немного, поговоримъ о дл. Хочешь заработать дуро? Прійдутъ сюда люди съ узлами, не мшай имъ.

— Нтъ, говорю:— я долженъ помшать имъ, такъ приказано.

— Приказано! Приказано! А вдь ты не думалъ о приказ въ Улиц-Кандилехо?

Воспоминаніе объ этомъ дн задло меня за живое.— Да, говорю:— тамъ стоило забыть приказъ: но я не хочу денегъ контрабандистовъ.

— Посмотримъ, не хочешь денегъ, такъ, можетъ-быть, хочешь опять идти со мной къ старой Дороте?

— Нтъ! сказалъ я, длая надъ собой величайшее усиліе, — не могу.

— Ну, хорошо, коли не хочешь, такъ я знаю, къ кому обратиться. Я позову съ собой къ Дороте твоего вахмистра. Онъ, кажется, малой добрый, и поставитъ на часы такого молодца, который не увидитъ чего не надо видть. Прощай, канарейка! Посмюсь же я въ тотъ день, когда приказано будетъ повсить тебя.

Я имлъ слабость кликнуть ее назадъ и общалъ пропустить, если нужно, всю цыганщину, только бы получить отъ нея единственную награду, которой желалъ. Она общала сдержать слово завтра, и побжала къ двоимъ друзьямъ, стоявшимъ шагахъ въ двухъ отъ насъ. Ихъ было пятеро, въ томъ числ Пастіа, у всхъ были тяжелыя связки съ англійскими товарами. Карменъ сторожила. Она должна была подать знакъ кастаньетами, если замтитъ дозоръ, но въ этомъ не было надобности. Контрабандисты мигомъ сдлали свое дло.

На другой день пошелъ я въ Улицу-Кандилехо. Долго ждалъ Карменъ, наконецъ, она пришла сердитая.— Не люблю людей, которые заставляютъ себя упрашивать, говорила она. Въ первый разъ ты оказалъ мн услугу гораздо-важне, а тогда ты не зналъ, получишь ли что-нибудь за нее. Вчера ты торговался со мной. Не знаю, зачмъ я пришла: я больше не люблю тебя. Ступай вонъ! Вотъ теб дуро за хлопоты.— Я чуть не бросилъ ей деньги въ лицо, и большаго труда стояло мн удержаться, чтобъ не поколотить ее. Побранившись, разсерженный я ушелъ. Нсколько времени бродилъ я по городу, какъ съумасшедшій, наконецъ, вошелъ въ церковь, и, ставъ въ самомъ темномъ углу, заплакалъ горькими слезами.— Вдругъ слышу голосъ: Что я вижу? слезы у драгуна! хорошо бы сдлать изъ нихъ любовныя напитокъ!— Подымаю глаза: передо мной стоитъ Карменъ.— Ну, что, землякъ? ты все еще сердишься на меня? сказала она.— Видно, я еще люблю тебя, хоть и сержусь, какъ ушелъ ты отъ меня, я сдлалась сама не своя. Теперь я спрашиваю тебя, хочешь ли идти въ Улицу Кандилехо?— Итакъ, мы помирились, но у Карменъ нравъ былъ точно погода у насъ, въ нашихъ горахъ, когда солнце свтитъ слишкомъ-ярко, того и гляди, грянетъ громъ. Она общала повидаться со мной въ другой разъ у Доротеи, и — не пришла. И Доротея опять сказала, что Карменъ отправилась въ Лалоро по дламъ цыганскимъ.

Зная уже по опыту, какъ принимать эти слова, я искалъ Карменъ везд, гд она могла быть, и разъ двадцать въ день проходилъ по Улиц-Кандилехо. Однажды вечеромъ, я былъ у Доротеи, съ которой почти подружился, угощая ее по-временамь анисовой водкой, вдругъ входитъ Карменъ въ сопровожденіи молодаго человка, воручика нашего полка.— Уходи отсюда поскоре, сказала она мн побаскски.— Я не трогался съ мста, бшенство кипло въ моемъ сердц — Что ты здсь длаешь? сказалъ мн поручикъ.— Маршъ отсюда!— Я не могъ сдлать шага, точно былъ пригвожденъ къ полу. Офицеръ, въ гнв, что я не ухожу и даже не снимаю передъ нимъ фуражки, схватилъ ни за воротникъ. Не помню, что я сказалъ ему. Онъ ныхватилъ саблю и ударилъ меня сначала плашмя. Тутъ я совершенно вышелъ изъ себя и также обнажилъ шпагу. Старуха остановила мою руку, и поручикъ ударилъ меня саблей въ голову, слдъ этого удара виднъ еще и теперь. Я отскочилъ назадъ, толкнулъ локтемъ Доротею, такъ-что она упала навзничь, а преслдовавшій меня поручикъ наскочилъ на остріе моей сабли… Тутъ Карменъ погасила лампу и сказала за своемъ язык Дороте, чтобъ та бжала. Я самъ выскочилъ также за улицу и побжалъ, самъ не знаю куда. Мн казалось, кто-то слдуетъ за мной. Дйствительно, опомнившись, я увидлъ подл себя Карменъ. Глупая канарейка, сказала она: только глупости ты и умешь длать! Но нечего: всему можно помочь, когда есть пріятельница Цыганка. Прежде всего накинь себ на голову вотъ этотъ платокъ, и подай мн свою портупею. Подожди меня здсь. Я мигомъ ворочусь.— Она исчезла и скоро принесла мн полосатую мантію, которую достала не знаю гд. Я скинулъ мундиръ и надлъ мантію сверхъ рубашки. Въ такомъ костюм, съ платкомъ закрывавшимъ мою рану на голов, я походилъ на валенсійскаго мужика. который пришелъ въ Севилью продавать оршадъ изъ chufat {Chufat — луковичный корень, изъ котораго приготовляютъ довольно-пріятное питье.}. За темъ она отвела меня въ домъ, похожій на домъ Доротеи и стоявшій въ глубин какого-то переулка. Тамъ она сама и другая Цыганка, обмыли меня, перевязали рану, какъ не перевязалъ бы вашъ полковой фельдшеръ, дали мн чего-то выпить, уложили на тюфякъ, и я заснулъ.

Вроятно, эти женщины подбавили въ мое питье какого-нибудь усыпительнаго зелья, потому-что я проснулся уже на другой день очень-поздно и чувствовалъ сильную головную боль и маленькую лихорадку. Не скоро вспомнилъ я страшную сцену, въ которой участвовалъ наканун. Перевязавъ снова мою рану, Карменъ и ея пріятельница, сидвшія подл моего тюфяка, обмнялись нсколькими словами на цыганскомъ язык, и этотъ разговоръ составлялъ, кажется, медицинскую консультацію. Потомъ, он об объявили, что я скоро выздоровю, но что надо какъ-можно-проворне убраться изъ Севильи, потому-что, если буду пойманъ, меня непремнно разстрляютъ.— Землякъ, сказала мн Карменъ, — теб надо чмъ-нибудь заняться, теперь, когда ты уже не будешь получать хлба отъ короля, надо подумать, чмъ бы прокормиться. Ты такъ глупъ, что не можешь воровать, но ты проворенъ и силенъ, если у тебя достанетъ смлости, ступай на берегъ и сдлайся контрабандистомъ. Я же вдь общала, что тебя повсятъ. Это все-таки лучше, чмъ быть разстрляннымъ.

Въ такомъ-то заманчивомъ вид представляла мн Карменъ новое поприще, которое избрала для меня, и, правду сказать, теперь, когда я заслужилъ смертную казнь, это поприще одно и оставалось мн. Не большаго труда стояло ей уговорить меня. Мн казалось, что эта жизнь тревожная и мятежная тсне соединитъ меня съ нею. Я думалъ этой жизнью пріобрсти любовь ея. Часто слыхалъ я про коитрабандистовъ, которые на доброй лошади разъзжали по Андалузіи съ мушкетономъ въ рук, съ любовницей за спиной Я уже воображалъ, какъ буду скакать по горамъ и долинамъ, и пригожая Цыганка будетъ сидть позади меня. Когда я говорилъ ей объ этомъ, она помирала со смха и говорила, что ничего не можетъ быть прекрасне ночи на бивуак, когда каждый рома удаляется съ своей роми въ палатку.— Если ты будешь со мной въ горахъ, говорилъ я: — я буду спокоенъ на-счетъ тебя. Тамъ нтъ поручиковъ. и не съ кмъ будетъ мн длить тебя.

— А! ты ревнивъ, отвчала она.— Теб же хуже. Какъ можно быть до такой степени глупымъ? разв не видишь, что я люблю тебя, потому-что никогда не требовала отъ тебя денегъ?

Когда она говорила такимъ-образомъ, мн хотлось задушить ее.

Когда я выздоровлъ, Карменъ достала мн партикулярное платье, и я вышелъ изъ Севильи, не бывъ никмъ узнанъ. Я отправился въ Хересъ съ письмомъ Пастіа къ одному виноторговцу, у котораго собирались контрабандисты. Начальникъ ихъ, по имени Данкаиръ, принялъ меня въ свою шайку. Мы отправились въ Гаусинъ, гд встртилъ я Карменъ, назначившую мн тамъ свиданіе. Въ экспедиціяхъ, она служила нашей шайк шпіономъ, и лучшаго шпіона нельзя было съискать. Она возвращалась изъ Гибралтара, гд уговорилась съ хозяиномъ одного корабля о выгрузк англійскихъ товаровъ, которые мы должны были принять на берегу. Мы дождались этой выгрузки близь Эстепоны, часть товаровъ спрятали въ горахъ, съ остальными отправились въ Ронду. Карменъ похала туда прежде насъ и потомъ увдомила, когда безопасне войдти въ городъ. Это первое путешествіе и слдующія кончились благополучно. Жизнь контрабандиста мн нравилась больше солдатской, я длалъ подарки Карменъ. Деньги водились. Везд принимали насъ хорошо, товарищи были дружны со мной и даже оказывали мн уваженіе, потому-что я убилъ уже на своемъ вку одного человка, тогда-какъ въ числ ихъ были такіе, которые не имли на совсти подобнаго подвига. Но особенно въ этой новой жизни нравилось мн то, что я часто видалъ Карменъ. Она была дружніе со мною, чмъ прежде, но передъ товарищами не выказывала, что была моей любовницей, даже взяла съ меня страшную клятву не говорить имъ ничего на ея счетъ. Я былъ до такой степени слабъ передъ этой тварью, что повиновался всмъ ея прихотямъ. Притомъ, въ первый разъ видлъ я въ ней такую скромность честной женщины и въ простот сердца думалъ, что она дйствительно измнила свой образъ жизни.

Шайка наша, состоявшая изъ восьми или десяти человкъ, соединялась только въ ршительныя минуты, обыкновенно же мы разсяны были по городамъ и селеніямъ, по два, по три человка. Каждый изъ насъ имлъ для вида какой-нибудь промыселъ: тотъ былъ мдникомъ, другой барышникомъ, я торговалъ суровскими товарами, но, по причин севильскаго дла, не показывался въ мстахъ, гд было много народа. Разъ это было ночью,— всей шайк назначено было собраться у Вехера. Данкаиръ и я мы пришли раньше другихъ. Онъ былъ веселъ. Къ намъ прибудетъ еще товарищъ, сказалъ онъ мн.— Карменъ съиграла удивительную штуку. Она помогла своему рома бжать съ тарифскихъ галеръ.— Я уже начиналъ понимать цыганскій языкъ, на которомъ говорили почти вс мои товарищи, и слово рома крайне поразило меня.— Какъ! ея мужъ? такъ она замужемъ? Спросилъ я контрабандиста.

— Да, отвчалъ онъ — за Гарсіей-Кривымъ, такимъ же плутомъ-Цыгаяомъ, какъ она сама. Кривой былъ на галерахъ. Два года Карменъ старалась освободить его. Все не удавалось, пока не смнили смотрителя за галерахъ, съ новымъ она скоро поладила. О, это золотая двка! Можете вообразить, какое удовольствіе доставила мн эта новость. Скоро увидлъ я Гарсію-Криваго, это было самое гадкое чудовище, вскормленное цыганщиной, черный тломъ, еще черне душой, онъ былъ злодемъ, какого я не встрчалъ въ жизни. Карменъ пришла съ нимъ и когда она называла его при мн своимъ рома, надо было видть глаза, какіе она мн длала, и ея гримасы, когда Гарсія отворачивался отъ насъ. Я былъ сердитъ и не говорилъ съ ней цлую ночь. Утромъ мы увязали, какъ слдуетъ, контрабанду, навьючили лошаковъ и были уже въ дорог, какъ увидли, что дюжина всадниковъ гонится за нами. Андалузцы, хваставшіеся передъ тмъ геройствомъ, оказались жалкими трусами, только Данкаиръ, Гарсія, Карменъ, да молодой человкъ изъ Эсихи, по имени Ремендадо, не потеряли бодрости. Прочіе покинули лошаковъ и бросились въ овраги, куда всадники не могли за ними слдовать. Спасти лошаковъ было нельзя, мы выбрали получше товары, взвалили ихъ себ на плечи и старались спастись, взбираясь за крутые утесы. Между-тмъ, непріятель стрлялъ въ насъ, какъ въ утокъ, и первый разъ слышалъ я тогда свистъ пуль, и, признаюсь, не роблъ. Мы спаслись вс, исключая бднаго Ремендадо, которому пуля попала въ ногу. Я кинулъ свою связку товаровъ и хотлъ поднять его и нести. Дуракъ! вскричалъ мн Гарсія:— что намъ длать съ падалью? доканай его, да возьми опять свою связку.— Кинь его, кинь! кричала мн Карменъ.— Усталость заставила меня опустить Ремендадо на земь. Гарсія подошелъ и выстрлилъ въ него изъмушкетона.— Молодецъ будетъ тотъ, кто его теперь узнаетъ, сказалъ онъ, смотря на Ремендадо, лицо котораго разорвано было въ куски двнадцатью пулями.

— Вотъ, сударь, какую жизнь велъ я!

— Вечеромъ, измученные, голодные, разоренные потерею лошаковъ, мы отдыхали въ кустарник. Что же, выдумаете, сталъ длать этотъ проклятый Гарсія? Онъ вынулъ изъ кармана карты и сталъ играть съ Данкаиромъ при свт огня, который мы разложили. Я въ это время лежалъ за трав, смотрлъ на звзды, думалъ о Ремендадо и говорилъ самъ себ, что лучше бы мн быть на его мст. Карменъ сидла подл меня, и время-отъ-времени постукивала въ кастаньеты, напвая что-то въ-полголоса. Потомъ, нагнувшись ко мн, какъ-бы желая сказать что-то на ухо, два-три раза почти-насильно, поцаловала меня.— Ты дьяволъ! говорилъ я ей.— Да, отвчала она.

Отдохнувъ нсколько часовъ, она отправилась въ Гаусинъ, и на другой день утромъ мальчикъ, козій пастухъ, принесъ намъ хлба. Мы пробыли тутъ цлый день и ночью подошли поближе къ Гаусину. Ждали встей отъ Карменъ, ихъ не было. На третій левъ, глядимъ: идетъ по дорог погонщикъ лошаковъ, рядомъ съ нимъ на лошак хорошо-одтая женщина подъ зонтикомъ: а въ-слдъ за ней двочка, должно быть, ея служанка. Гарсіа говоритъ намъ: ‘смотрите-ка: чудотворецъ Николай посылаетъ намъ двухъ лошаковъ и двухъ женщинъ, правда, лучше бы четыре лошака, но на этотъ разъ и того довольно’. Онъ взялъ мушкетонъ и спустился къ дорог, скрываясь въ кустарникахъ. Мы, Данкаиръ и я, слдовали за нимъ немного-поодаль. Когда путешественники поравнялись съ нами, мы вышли изъ-за кустовъ и закричали погонщику: стой! Женщина, увидвъ насъ, вмсто того, чтобъ испугаться,— а одинъ нашъ костюмъ могъ испугать хоть кого,— захохотала.— Ахъ, вы lillipendi (дураки), вскричала она: сочли меня за erani (барыню). То была Карменъ, но такъ переодта, что говори она на другомъ язык, я никогда не узналъ бы ея. Она спрыгнула съ лошака, поговорила тихонько съ Данкаиромъ и Гарсіей, потомъ сказала мн:— Канарейка, мы увидимся прежде, чмъ тебя повсятъ. Я ду въ Гибралтаръ по дламъ цыганскимъ. Вы скоро получите отъ меня всти.— На прощаньи, она указала намъ мсто, гд мы могли найдти на нсколько дней пріютъ. Эта двка была провидніемъ нашей шайки. Скоро мы получили отъ нея немного денегъ и извстіе еще лучше денегъ, что въ такой-то день, по такой-то дорог, подутъ изъ Гибралтара въ Гренаду два англійскіе лорда, у которыхъ много гиней. Гарсіа хотлъ убить ихъ, но Данкиръ и я — мы воспротивились. Кром рубашекъ, въ которыхъ мы крайне нуждались, отобрали у нихъ только деньги, да часы.

Да, сударь, негодяемъ сдлаться легко. Хорошенькая двушка вскружить теб голову, подерешься за нее, убьешь противника, долженъ бжать въ горы и изъ контрабандиста становишься разбойникомъ прежде, чмъ успешь подумать о своемъ положеніи. Мы разсудили, что, по ограбленіи милордовъ, намъ неловко оставаться въ окрестностяхъ Гибралтара, и потому углубились въ Рондскую-Сьерру.— Вы говорили мн какъ-то о Хозе-Марія: тамъ я познакомился съ нимъ. Съ нимъ была его любовница, она никогда не отставала отъ него. Это была пригожая двушка, умная, скромная, никогда не скажетъ, бывало, непристойнаго слова,— а какая преданность! И за все это онъ обращался съ ней очень-дурно, волочился за всми двушками, и иногда вдругъ прикидывался ревнивцемъ. Разъ онъ ударилъ ее ножомъ. Что жь? она еще боле стала любить его. Ужь такъ созданы женщины, особенно Андалузянки! Любовница Хозе-Маріи гордилась рубцомъ. оставшимся на рук ея отъ раны. Къ довершенію всего этого, Хозе-Марія былъ дурной товарищъ… Въ одной экспедиціи съ нами вмст, онъ устроилъ дло такъ, что весь барышъ достался на его долю, а на нашу — только удары, да хлопоты. Но возвратимся къ моей исторіи.

Долго о Карменъ не было никакихъ слуховъ. Данкаиръ говорилъ: кому-нибудь изъ насъ надо побывать въ Гибралтар и повидаться съ ней: врно, она затяла какое-нибудь дло. Я бы отправился самъ, но меня вс знают въ Гибралтар.— Кривой возразилъ: и меня также, раки {Такъ простой народъ гъ Испаніи зоветъ Англичанъ, по причин краснаго мундира ихъ.}, врно еще не забыли меня, и такъ-какъ у меня только одинъ глазъ, то, какъ я ни переоднься, все не мудрено узнать меня.— Значитъ, мн надо идти? спросилъ я въ свою очередь, радуясь случаю повидаться съ Карменъ:— ну, такъ что же мн длать? Товарищи говорятъ: ступай водой или сухимъ путемъ, какъ хочешь, и когда будешь въ Гибралтар, спроси въ порт, гд живетъ торговка шоколадомъ, по имени Роллона, если найдешь ее, то узнаешь все, что нужно. Условились, чтобъ всмъ троимъ отправиться въ Гаусинскую-Сьерру: тамъ я долженъ былъ разстаться съ товарищами и отправиться въ Гибралтаръ подъ видомъ продавца фруктовъ. Въ Ронд, человкъ, преданный намъ, досталъ мн паспортъ: въ Гаусин дали мн осла, я навьючилъ его апельсинами и дынями, и пустился въ дорогу. Прибывъ въ Гибралтаръ, я не нашелъ Роллоны: она или умерла или сослана была на галеры, и этимъ объяснялось, почему прекратились наши сношенія съ Карменъ. Поставивъ осла въ конюшн и набравъ апельсиновъ, я пошелъ въ городъ продавать ихъ, думая, не встрчу ли гд знакомаго лица. Въ Гибралтар много всякой сволочи, стекающейся туда изъ всхъ странъ свта, это настоящая вавилонская башня: пройдите десять шаговъ по улиц, непремнно услышите столько же языковъ. Много видлъ я Цыганъ, но не смлъ довриться имъ, я ихъ щупалъ и они меня щупали. Мы отгадывали, что мы — негодяи, только не знали, одной ли шайки. Два дня прошлялся я по городу, не узнавъ ничего ни о Роллон, ни о Карменъ, и уже думалъ отправиться назадъ къ товарищамъ. Вдругъ, иду я по улиц, при закат солнца, и слышу женскій голосъ изъ окна, ‘разнощикъ!’ Подымаю голову и вижу: на балкон стоитъ Карменъ, опираясь на руку толстаго офицера въ красномъ мундир съ золотыми эполетами. Она одта была богато — на плечахъ шаль, на голов золотая гребенка, платье шелковое Англичанинъ, на ломаномъ испанскомъ язык, закричалъ мн, чтобъ я шелъ наверхъ, что барыня хочетъ апельсиновъ, а Карменъ сказала мн по-бакски: ступай сюда, и ничему не удивляйся. Не знаю, чего боле, радости или досады чувствовалъ я, отъискавъ Карменъ. У дверей стоялъ высокій, напудренный англійскій лакей, который провелъ меня въ богатую гостиную. Карменъ, лишь только я вошелъ, сказала мн по-баскски: ‘ты не знаешь ни слова по-испански, ты не знакомъ со мной’. Потомъ, обратясь къ Англичанину, продолжала: не правду ли я говорила вамъ? я тотчасъ узнала, что это Баскъ: вы услышите, что это за смшной языкъ. Посмотрите, какое у него глупое лицо, не правда ли? Точно кошка, которую застали въ кладовой.— А у тебя, сказалъ я ей по-бакски, такое безстыдное лицо, что вотъ такъ и хочется хватить тебя кулакомъ при твоемъ любовник.— Любовник? Какой же ты угадчикъ? И ты ревнуешь меня къ этому дураку! Нтъ, ты, я вижу, сталъ глупе, чмъ былъ на Улиц-Кандалехо. Разв не видишь что я обдлываю теперь на славу цыганское дло? Этотъ домъ — мой, гинеи этого рака будутъ мои, я вожу его за носъ, и приведу туда, откуда ему никогда не выйдти.

— А я, если ты будешь еще обдлывать этакъ цыганскія дла, сдлаю, что ты въ другой разъ не принималась за нихъ.

— Вотъ-что! Да разв ты мой ромъ и можешь мн приказывать? Кривому это нравится, такъ теб какое дло? Будетъ съ тебя того, что ты одинъ можешь сказать, что былъ мой minchoro {Любовникомъ, или, врне, прихотью.}.

— Что такое онъ говоритъ? спросилъ Англичанинъ.

— Онъ говоритъ, что ему хочется пить, отвчала Карменъ, и, раскинувшась на канапе, засмялась, что такъ ловко перевела нашъ разговоръ.

А когда, сударь, Карменъ смялась, нельзя было не смяться съ ней. Толстый Англичанинъ съ-дуру тоже засмялся и приказалъ подать мн пить.

Въ то время, какъ я пилъ, Карменъ сказала: ‘видишь этотъ перстень, что у него на пальц? хочешь, подарю теб?’ Но я отвчалъ: я отдалъ бы палецъ, чтобъ только мн да твоему милорду сойдтись въ горахъ, съ макилами въ рукахъ.

Англичанинъ разслушалъ это слово и спросилъ: макила, что это такое?

— Макила, сказала Карменъ, продолжая смяться: — значитъ — апельсинъ. Не правда ли, какъ смшно зовуть они апельсины? Онъ говоритъ, что ему хотлось бы попотчивать васъ макилой.

— Да? сказалъ Англичанинъ. Ну, такъ принеси и завтра макилы. Въ то время, какъ мы говорили, вошелъ лакей и доложилъ, что обдъ готовъ. Англичанинъ всталъ, далъ мн піастръ, и подалъ руку Карменъ, какъ-будто она не могла идти одна. Карменъ, все со смхомъ, сказала мн: — Я не могу пригласить тебя на обдъ, но завтра, какъ только станутъ бить сборъ на парадъ, приходи сюда съ апельсинами. Ты найдешь комнату, меблированную получше комнаты въ улиц Кандилехо, и увидишь, все ли я по-прежнему твоя Карменсита. Потомъ, мы потолкуемъ и о длахъ цыганскихъ.— Я ушелъ, и въ-слдь мн несся хохотъ Карменъ и крикъ Англичанина: приноси же завтра макилы!

Я вышелъ самъ не свой. Ночь я не спалъ, и утромъ былъ въ такой досад на измнницу, что ршился, не видавшись съ нею, отправиться изъ Гибралтара. Но при первомъ удар барабана, мужество покинуло меня, я взялъ лотокъ съ апельсинами и побжалъ къ Карменъ. Стора окна ея была приподнята, и я видлъ большой черный глазъ ея, высматривавшій меня. Напудренный лакей тотчасъ ввелъ меня къ ней. Карменъ дала ему какое-то порученіе, и какъ-скоро мы остались одни, она засмялась дикимъ смхомъ крокодила и бросилась мн на шею. Никогда не видалъ я ее прекрасне. Убрана, опрыскана духами… мебель крытая шолкомь, занавсы шитые золотомъ… а я — черенъ, и грязенъ, какъ разбойникъ! Минчорръ, говорила Карменъ: — мн хочется все перебить здсь, поджечь домъ и убжать въ Сьерру. И затмь слдовали нжности… и потомъ смхъ… и потомъ, она плясала и рвала фалбалы на своемъ плать: никогда обезьяна не длаетъ такихъ прыжковъ, такихъ гримасъ, такихъ шалостей! Наконецъ, она угомонилась и сказала мн: слушай, поговоримъ о дл. Я хочу, чтобъ онъ отвезъ меня въ Ронду, гд, видишь ли, у меня сестра-монахиня… (тутъ новый хохотъ). Мы прозжаемъ черезъ одно мсто, которое я теб скажу. Вы бросаетесь на него, по, прибавила она съ дьявольской улыбкой, знаешь ли, что надо сдлать? Пусть Кривой выйдетъ первый. Вы держитесь немного по-одаль. Ракъ ловокъ и храбръ, пистолеты у него добрые… понимаешь? Она снова захохотала, и отъ этого хохота меня кинуло въ дрожь.

— Нтъ, сказалъ я — ненавижу Гарсію, но онъ мой товарищъ. Со-временемъ, можетъ-быть, я освобожу тебя отъ него, но мы разсчитаемся съ нимъ честно, по-наваррски. Я Цыганъ только случайно, и всегда останусь Наваррцемъ.

— Ты глупъ, настоящій payllo. Ты точно карликъ, который считаетъ себя большимъ, потому-что можетъ далеко плевать {Цыганская пословица.}. Ты не любишь меня, убирайся вонъ!

Когда она мн говорила: ступай вонъ, я не могъ идти вонь.— Я далъ ей слово воротиться къ товарищамъ и дожидаться Англичанина, съ своей стороны, она мн общала прикидываться больною до отъзда изъ Гибралтара въ Ронду. Я пробылъ еще два дня въ Гибралтар. Она приходила ко мн, переодтая, въ гостинницу. Наконецъ, я ухалъ, но у меня въ голов былъ свои планъ. Я воротился къ товарищамъ, узнавъ часъ и мсто, гд будутъ прозжать Англичанинъ и Карменъ. Данкаиръ и Гарсія ждали меня. Ночь провели мы въ лсу, разложивъ огонь изъ сосновыхъ шишекъ, которыя горли чудесно. Я предложилъ Гарсіи играть въ карты. Онъ согласился. Во вторую партію, я сказалъ ему, что онъ плутуетъ, Гарсія засмялся. Я кинулъ ему карты въ лицо. Онъ хотлъ взять свой мушкетонъ, но я наступилъ на него ногой и сказалъ: говорятъ, ты умешь драться на ножахъ, хочешь попробовать со мной? Данкаиръ хотлъ разнять насъ. Между-тмъ, я уже два-три раза ударилъ кулакомъ Гарсію. Гнвъ придалъ ему храбрость, онъ выхватилъ свой ножъ, я свой. Мы оба сказали Данкаиру, чтобъ не мшалъ намъ. Онъ видлъ, что нтъ возможности насъ остановить, и отошелъ въ сторону. Гарсія съежился, какъ кошка, готовая прыгнуть на мышь. Въ лвой рук держалъ онъ шляпу, чтобъ отбивать удары, а ножъ выставилъ впередъ. Такова ужь манера Андалузцевъ. Я сталъ по-наваррски, прямо передъ нимъ, поднявъ лвую руку, выставилъ лвую ногу впередъ, а ножъ держалъ вдоль праваго бедра. Кривой кинулся на меня, какъ молнія: я повернулся на лвой ног, и онъ ударилъ ножомъ въ воздухъ, за то я попалъ ему прямо въ горло, и ножъ вошедъ такъ глубоко, что рука моя была подъ подбородкомъ Криваго. Я сильно повернулъ ножъ, и онъ переломился. Дло было кончено. Клинокъ ножа вышелъ вмст съ широкою струею густой крови. Цыганъ рухнулъ на-земь, какъ пень. Что ты сдлалъ! сказалъ мн Данкаиръ.— Послушай, сказалъ я ему:— мы не могли жить вмст. Я люблю Карменъ и хочу быть одинъ. Притомъ, Гарсія быль бездльникъ, и я не могу забыть, что онъ сдлалъ съ бднымъ Ремендадо. Теперь насъ только двое, за то мы — добрые малые. Хочешь, чтобъ я былъ твоимъ другомъ на жизнь и смерть?

Данкаиръ протянулъ мн руку.— Онъ былъ человкъ лтъ пятидесяти.

— Къ чорту эта любовь! вскричалъ онъ.— Еслибъ ты потребовалъ у него Карменъ, онъ продалъ бы теб ее за піастръ. Насъ теперь только двое: что же мы можемъ сдлать завтра?

— Я справлюсь одинъ, отвчалъ я.— Теперь мн все ни-почемъ.

Мы похоронили Гарсію и перенесли свой бивуакъ на двсти шаговъ дале. На другой день, Карменъ и Англичанинъ прозжали съ двумя погонщиками и слугой. Я сказалъ Данканру на свою долю беру я Англичанина, а ты пугни другихъ, они не вооружены.— Англичанинъ былъ храбръ, и еслибъ Карменъ не толкнула его подъ руку, онъ убилъ бы меня. Коротко сказать, я съ бою взялъ Карменъ, и первое мое слово ей было, что она вдова. Узнавъ, какъ это случилось, она сказала мн: ты всегда будешь lillipendi. Гарсія долженъ былъ убить тебя. Твоя наваррская манера драться — глупость, и онъ убивалъ не такихъ, какъ ты. Вся сила въ томъ, что пришло его время. Прійдетъ и твое.

— И твое, отвчалъ я.— если ты не будешь для меня настоящей роми. Да, сказала она: — я не разъ, гадая на кофе, видла, что намъ суждено кончить жизнь вмст. Что жъ? пусть будетъ что будетъ! И она ударила въ кастаньеты, что длала всегда, когда хотла прогнать отъ себя какую-нибудь непріятную мысль.

Вс эти подробности, вроятно, вамъ наскучили, но я скоро кончу. Еще довольно долго вели мы прежнюю жизнь, Данкаиръ и я — мы подговорили къ себ нсколько товарищей, понадежне прежнихъ, и занимались контрабандой, иногда же, надо признаться, останавливались и на большой дорог, но только въ послдней крайности, когда уже не было другаго средства достать денегъ. Впрочемъ, мы не убивали путешественниковъ, а только отбирали у нихъ деньги. Нсколько мсяцевъ я былъ доволенъ Карменъ, она была очень-полезна для насъ, потому-что разузнавала, когда и гд можно поживиться добычей. Она жила то въ Малаг, то въ Кордов, то въ Гренад, но, по первому слову моему, являлась ко мн или въ уединенную гостинницу, или на бивуакъ. Разъ только,— это было въ Малаг,— она нсколько обезпокоила меня. Я узналъ, что она увивается за богатымъ купцомъ, съ которымъ, вроятно, думала повторить гибралтарскія продлки. Не смотря на вс убжденія Данкаира, я отправился въ Малагу и прибылъ туда днемъ, отъискалъ Карменъ и тотчасъ увезъ ее съ собой. Мы поссорились.— Знаешь ли, говорила она мн: съ-тхъ-поръ, какъ ты сталъ мой ромъ, я люблю тебя меньше, чмъ когда ты былъ моимъ минчорро! Я не хочу, чтобъ меня мучили, особенно командовали мною. Я хочу быть свободною и длать что мн вздумается. Берегись доводить меня до крайности. Если ты мн надошь, я съищу молодца, который сдлаетъ съ тобой то же, что ты сдлалъ съ Кривымъ.— Данкаиръ помирилъ насъ, но мы насказали другъ другу такія вещи, которыя остались у насъ на сердц, и между нами не было уже прежней любви. Спустя немного времени, насъ постигло несчастіе. Отрядъ солдатъ напалъ на насъ врасплохъ. Данкаиръ былъ убитъ, двое товарищей — тоже, остальные двое взяты въ плнъ. Я былъ тяжело раненъ, и будь у меня лошадь похуже, непремнно попалъ бы въ руки солдатъ. Съ пулей въ тл, ускакалъ я въ лсъ съ единственнымъ товарищемъ, оставшимся у меня. Слзая съ лошади, я лишился чувствъ, и думалъ, что мн суждено околть въ кустарник, какъ подстрленному зайцу. Товарищъ отнесъ меня въ знакомую намъ пещеру, потомъ отправился за Карменъ. Она была въ Гренад и тотчасъ явилась. Въ теченіи двухъ недль ни на минуту не покидала она меня, почти не смыкала глазъ, и ухаживала за мной съ такою внимательностью, какую женщина можетъ оказывать только самому любимому человку. Какъ-скоро въ состояніи я былъ держаться на ногахъ, тайкомъ провела она меня въ Гренаду. Цыганки находятъ везд безопасный пріютъ, и боле полутора мсяца провелъ я въ дом, подл самой квартиры коррехидора, который искалъ меня. Наконецъ я выздоровлъ, но, во время болзни, я имлъ время поразмыслить о своей будущности и ршился перемнить образъ жизни. Я предложилъ Карменъ оставить Испанію, ухать въ Америку и жить тамъ честнымъ образомъ. Она смялась надо мной.— Мы не созданы сажать капусту, сказала она,— наша участь жить на-счотъ payllus. Слушай! я уговорилась съ Натаномъ-бен-Жозефомъ, что въ Гибралтар: у него есть бумажныя матеріи, которыя ждутъ только тебя, чтобъ ты провезъ ихъ. Онъ знаетъ, что ты живъ, и надется на тебя. Что скажутъ наши гибралтарскіе друзья, если ты не сдержишь слова? Она уговорила меня, и опять принялся я за свое жалкое ремесло.

Въ то время, какъ я жилъ тайно въ Гренад, былъ бой быковъ, и Карменъ пошла туда. Воротившись, она много говорила про ловкаго пикадора, по имени Лукасъ. Она знала, какъ зовутъ его лошадь, и что стоитъ его шитая золотомъ куртка. Я не обратилъ на это вниманія. Хуанито, послдній товарищъ мой, спустя нсколько дней, сказалъ мн, что онъ видлъ Карменъ съ Лукасомъ въ лавк у какого-то купца. Это встревожило меня. Я спросилъ Карменъ, какъ и для чего познакомилась она съ пикадоромъ. ‘Это такой малой’, сказала она: ‘котораго не надо упускать изъ рукъ. Въ рк, которая шумитъ, или много воды, или много камней {Цыганская пословица.}. Онъ выигралъ въ цирк 1,200 реаловъ. Изъ двухъ одно: надо или прибрать къ рукамъ эти деньги, или такъ-какъ онъ хорошій здокъ и не трусъ, завербовать его въ нашу шайку. Тотъ-то и тотъ-то умерли, теб нужно замнить ихъ кмъ-нибудь. Возьми его съ собой.’

— Не хочу, отвчалъ я: — ни его денегъ, ни его-самого, и запрещаю теб говорить о немъ.— ‘Берегись’, сказала она, ‘когда мн запрещаютъ что-нибудь длать, я тотчасъ это длаю.’ — Къ-счастію, пикадоръ отправился въ Малагу, а я занялся тайнымъ провозомъ бумажныхъ матерій Жида Бен-Жозефа. Много хлопотъ было и мн и Карменъ въ этой экспедиціи,— я забылъ про пикадора, можетъ-быть, и она тоже забыла его, по-крайней-мр на ту пору. Около этого времени, сударь, встртилъ я васъ, сначала близь Монтмльи, потомъ въ Кордов. Не буду говорить вамъ о послднемъ нашемъ свиданіи. Вы, можетъ-быть, знаете его подробне меня. Карменъ украла у васъ часы, она хотла обобрать у васъ и деньги, особенно хотлось ей украсть этотъ перстень, который я вижу на вашемъ пальц, она говорила, что это волшебное кольцо, и что оно ей непремнно нужно. Мы поссорились, и я ударилъ ее. Она поблднла и заплакала. Въ первый разъ видлъ я, что она плачетъ, и это страшно на меня подйствовало. Я просилъ у ней прощенія, но она сердилась на меня цлый день, и когда я отправлялся назадъ въ Монтилью, не хотла обнять меня. Мн было очень-прискорбно, — но дня черезъ три она явилась ко мн съ смющимся лицомъ, веселая какъ зябликъ. Все было забыто и дня два провели мы какъ нжные любовники. На прощаньи, она сказала мн: ‘Въ Кордов праздникъ, хочу посмотрть его, кстати узнаю, кто подетъ изъ города съ деньгами, и скажу теб.’ Я отпустилъ ее. Оставшись одинъ, я началъ думать объ этомъ праздник и объ этой внезапной перемн въ Карменъ. Врно, ужь она отмстила за себя, разсуждалъ я, иначе не пришла бы ко мн первая. Какой-то добрый человкъ сказалъ мн, что въ Кордов бой быковъ. Кровь во мн закипла, и какъ безумный поскакалъ я въ Кордову. Прихожу на площадь. Мн указали Лукаса, и на скамь, противъ баррьера, узналъ я Карменъ. Стоило мн посмотрть на нее только минуту, чтобъ убдиться въ врности моихъ подозрній. Лукасъ былъ точно ловокъ онъ сорвалъ съ быка бантъ {La divisa — бантъ изъ лентъ, цвтъ которыхъ показываетъ откуда быкъ. Этотъ бантъ прикрпляется къ кож животнаго посредствомъ крючка, и пикадоръ, если хочетъ показать свою любезность какой-нибудь дам, срываетъ съ живаго быка этотъ бантъ и подноситъ ей.} и поднесъ его Карменъ, которая тотчасъ украсила имъ свою голову. Быкъ отмстилъ за меня. Пикадоръ отъ толчка его полетлъ на арену вмст съ лошадью. Я взглянулъ на Карменъ, ея уже не было на мст. Мн нельзя было выбраться изъ той части цирка, гд я сидлъ, и надо было дождаться конца зрлища. Тогда я пошелъ въ домъ, который вы знаете, и пробылъ тамъ вечеръ и часть ночи. Около двухъ часовъ утра пришла Кармевъ и нсколько изумилась, увидвъ меня, — демъ, сказалъ я.— демъ, отвчала она. Мы сли на лошадь, — она сзади меня, — и хали остальную часть ночи, не говоря ни слова. Днемъ остановились мы въ уединенной гостинниц, недалеко отъ монашеской обители. Тамъ я сказалъ Карменъ:

— Послушай, я забываю все. Не буду ни въ чемъ упрекать тебя, только поклянись мн, что подешь со мной въ Америку, и будешь жить тамъ спокойно.

— Нтъ, отвчала она сердито:— не хочу хать въ Америку, мн и здсь хорошо.

— Потому-что здсь твой пикадоръ? Но не забудь, если онъ и выздороветъ, ему не сдобровать отъ меня. Впрочемъ, виноватъ ли онъ? Мн надоло убивать твоихъ любовниковъ, я убью тебя.

Она пристально посмотрла на меня и сказала:

— Я всегда такъ и думала, что ты убьешь меня. Въ первый разъ, какъ я увидла тебя, встртился попъ у воротъ дома. И въ эту ночь, вызжая изъ Кордовы, разв ты не видалъ? заяцъ пробжалъ черезъ дорогу подъ ногами твоей лошади. Видно, такъ суждено!

— Карменсита, спросилъ я:— не-ужели ты перестала любить меня?

Карменъ не отвчала. Она сидла на цыновк, поджавъ ноги, и чертила что-то пальцемъ на земл.

— Перемнимъ образъ жизни, Карменъ! говорилъ я умоляющимъ голосомъ. Удемъ въ чужую сторону, гд никогда не будемъ разлучаться. Ты знаешь, недалеко отсюда, подъ дубомъ, зарыты у насъ сто-двадцать унцій золота… Кром того, есть наши деньги у Жида Бен-Жозефа…

Она улыбнулась и сказала:

— Сначала я, потомъ ты. Я знаю, что это такъ должно быть.

— Подумай! продолжалъ я:— терпніе мое истощается, ршайся, или я ршусь.

Я покинулъ ее и пошелъ гулять въ ту сторону, гд была обитель. Монахъ молился на колняхъ. Я дождался, какъ кончилась его молитва, мн бы самому хотлось помолиться, но я не могъ. Когда онъ всталъ, я подошелъ къ нему:

— Святой отецъ, помолитесь за человка, который стоитъ на краю гибели.

— Я молюсь за всхъ страждущихъ, отвчалъ старецъ.

— Не можете ли вы отслужить обдню за спасеніе души, которая, можетъ-быть, предстанетъ скоро предъ своего Создателя?

— Да, отвчалъ онъ, пристально смотря на меня. И такъ-какъ въ лиц моемъ, вроятно, было какое-нибудь странное выраженіе, то онъ хотлъ, чтобъ я поразговорился.

— Мн кажется, я васъ гд-то видалъ, сказалъ онъ.

Я положилъ на скамью его піастръ.— Когда же отслужите вы обдню? спросилъ я.

— Черезъ полчаса. Скажите мн, молодой человкъ, не лежитъ ли у васъ что-нибудь на совсти? Хотите ли вы выслушать совты христіанина?

Мн хотлось плакать. Я сказалъ, что зайду черезъ полчаса, и ушелъ. Я пролежалъ на трав, пока не зазвонилъ колоколъ. Тогда я пошелъ опять къ обители, но не входилъ въ церковь. По окончаніи обдни воротился я въ гостинницу. Я надялся, что Карменъ убжала… но она была тутъ. Ей не хотлось показать, что я испугалъ ее. Сидя у стола, она выливала растопленное олово въ деревянную чашу, наполненную водою, и разсматривала формы, какія принимало оно. До такой степени занимало ее это гаданье, что она по замтила моего прихода. То вынимала она изъ воды кусокъ олова и задумчиво поворачивала его на вс стороны, то напвала магическія псни, въ которыхъ Цыганки призываютъ Марію-Падилью, любовницу дона-Педро, бывшую, говорятъ, Bari Crallisa, великою королевой Цыганъ {Обвиняютъ Марію-Падилью въ томъ, будто она околдовала короля дона-Педро. Народное преданіе говоритъ, что она подарила королев Бланк-Бурбонской золотой поясъ, который очарованнымъ глазамъ короля показался живой змею. Отсюда происходило отвращеніе, которое онъ всегда показывалъ несчастной государын.}.

— Карменъ! сказалъ я ей:— хочешь ли хать со мной?

Она встала, оттолкнула деревянную чашку, и, накинувъ на голову мантилью, собралась хать. Подвели мою лошадь, она сла позади меня, и мы похали.

— И такъ, моя Карменъ, сказалъ я ей:— ты хочешь хать со мной, не такъ ли?

— Да, ду съ тобой на смерть, но жить съ тобой не стану.

Пріхали въ уединенное ущелье, я остановилъ лошадь. Такъ здсь? сказала Карменъ, и спрыгнула на-земь. Она сняла съ себя мантилью, бросила ее къ ногамъ своимъ, и стояла неподвижно, пристально смотря на меня.

— Ты намренъ убить меня, я это вижу, сказала она:— убей, если хочешь, но я не уступлю теб.

— Прошу тебя, будь разсудительна. Послушайся меня! все прошлое забыто. Вдь ты погубила меня, для тебя сдлался я разбойникомъ, убійцей. Карменъ! Карменъ! дай же мн спасти тебя и самому спастись съ тобою!

— Хозе, отвчала она: — ты требуешь невозможнаго. Я уже не люблю тебя, а ты еще любишь, и потому-то хочешь убить меня. Я могла бы сказать теб какую-нибудь ложь, но не хочу напрасно ломать голову. Все кончено между нами. Какъ мой рома, ты имешь право убить свою роми, но Карменъ всегда останется свободною. Цыганкой родилась она, Цыганкой и умретъ.

— Такъ ты любишь пикадора? спросилъ я.

— Да, я любила его, какъ тебя, одну минуту,— можетъ-быть меньше, чмъ тебя. Теперь я никого не люблю, и ненавижу себя за то, что любила тебя.

Я бросился къ ногамъ ея, взялъ ея руки, орошалъ ихъ слезами, я напоминалъ ей о прежнихъ минутахъ счастія… предлагалъ ей остаться разбойникомъ, чтобъ угодить ей, все, сударь, все предлагалъ я ей, чтобъ только она не переставала любить меня.

— Любить тебя не могу, сказала она: — жить съ тобой не хочу.

Ярость овладла мной. Я вынулъ ножъ. Я хотлъ, чтобъ она испугалась и просила о пощад, но эта женщина была — демонъ.

— Въ послдній разъ, вскричалъ я: — хочешь ли остаться со мной?

— Нтъ! нтъ! нтъ! сказала она, топая ногой, и, снявъ съ пальца перстень, подаренный мною, бросила его въ кусты.

Два раза ударилъ я ее ножомъ То былъ ножъ Криваго, взятый мною, когда мой изломался въ его горл. При второмъ удар, Карменъ упала, не вскрикнувъ. Еще и теперь я какъ-будто вижу большой, черный глазъ ея. пристально смотрящій на меня, мало-по-малу, онъ сталъ мутенъ и закрылся.

Цлый часъ безъ чувствъ, безъ мысли, сидлъ я передъ ея трупомъ. Потомъ вспомнилъ, что Карменъ часто высказывала желаніе быть похороненной въ лсу. Я вырылъ ножомъ могилу и положилъ туда трупъ ея. Долго искалъ я свой перстень въ кустахъ и наконецъ нашелъ. Я положилъ его въ могилу, а съ нимъ положилъ и крестикъ. Потомъ слъ на коня, прискакалъ къ Кордову, и въ первой караульн объявилъ свое имя. Я сказалъ, что убилъ Карменъ, но не ршился сказать, гд похоронилъ ея тло. Монахъ былъ святой человкъ. Онъ молился за нее! онъ отслужилъ обдню за спасеніе души ея… Бдная Карменъ! Не она виновата, виноваты Цыганки, что воспитали ее такимъ-образомъ!..

‘Отечественныя Записки’, No 1, 1846

КАРМЕНЪ.

Читайте также: