НЕДДА.
НЕДДА.
(Разсказъ изъ сицилійской жизни). Дж. Верги.
(Пер. съ итал. Ек. Лтковой).
I.
——
II.
——
III.
——
IV.
——
V.
Недда, Верга Джованни, Год: 1874
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Прежде я не любилъ камина. Я просто не видлъ никакой прелести въ переливахъ пламени, не понималъ языка дровъ, не прислушивался къ ихъ треску или тихому шепоту, я не цнилъ игривыхъ огоньковъ, не любовался, какъ перебгаютъ они, точно свтящіеся жучки, по почернвшимъ полньямъ, не замчалъ прихотливыхъ очертаній въ обгорвшихъ дровахъ, не видалъ тысячи оттнковъ пламени, то синяго, то краснаго, то скромно ползущаго, точно ласкающагося, то ярко вспыхивающаго. А когда я позналъ тайну всего этого, я страстно полюбилъ каминъ. Теперь я цлыми часами лежу въ кресл, пламя согрваетъ меня, кровь обращается быстре, взглядъ слдитъ за улетающими искрами, он кружатся, какъ влюбленныя бабочки, а вмст съ ними кружатся и мои мысли. Въ этомъ есть какая-то необъяснимая прелесть. Сидишь съ полу-потухшей сигарой и съ полу-закрытыми глазами, не пошевелишь ни однимъ пальцемъ, не сдлаешь ни одного шага, а мысль пробжитъ необъятныя пространства, и нарисуетъ тысячи картинъ, иногда одну ужасне другой.
Разъ я сидлъ у камина, дрова потрескивали, а мысль блуждала далеко. И можетъ быть оттого, что я сидлъ слишкомъ близко къ огню, мн представилось другое пламя, пламя громадной печи въ дом для рабочихъ на ферм Нино, у подножія Этны. Шелъ дождь, злобно вылъ втеръ. У огня собрались двадцать или тридцать женщинъ, он занимались на ферм сборомъ оливокъ, а теперь сушили у печки промокшія платья. Одн пли, другія болтали. Пли т, у которыхъ водились деньжонки въ карман или зазноба на сердц, другія говорили о плохомъ сбор оливокъ и дожд, который вырывалъ у нихъ кусокъ хлба изо рта. Старая стряпуха сидла тутъ же и пряла, хотя лампа едва-едва свтила, громадная, похожая на волка, собака вытянула морду на лапы и при каждомъ завываніи втра настораживала уши. Потомъ пришелъ пастухъ и, пока варилось его кушанье, сталъ наигрывать одинъ изъ своихъ горныхъ, подзадоривающихъ мотивовъ, двушки пустились плясать на изрытомъ, каменномъ полу. Собака только ворчала, она боялась, что ей отдавятъ хвостъ. Лохмотья весело разввались въ воздух и даже бобы въ горшк заплясали въ печк отъ тряски. Наконецъ, когда двушки устали, пришла очередь псенъ.
— Недда! послышалось нсколько голосовъ. Недда! куда же ты запряталась?
— Я здсь, отвтилъ глухой голосъ изъ темнаго угла, гд на связк дровъ пріютилась молодая двушка.
— Что ты тамъ длаетъ?
— Ничего.
— Отчего же ты не плясала?
— Устала.
— Ну, спой намъ что-нибудь…
— Нтъ… мн не хочется пть.
— Да что съ тобою?
— Ничего.
— У нея мать при смерти, сказала одна изъ подругъ, такимъ тономъ, будто говорила, что ‘у нея зубы болятъ’.
Недда подняла на нее черные, искристые глаза, но сейчасъ же, не сказавъ ни слова, безстрастно опустила ихъ и, положивъ подбородокъ на колни, стала смотрть на свои босыя ноги.
Двушки опять заговорили о своихъ длахъ и застрекотали вс въ одинъ голосъ, какъ сороки. Только дв или три изъ нихъ обратились къ Недд:
— Зачмъ же ты ушла отъ матери?
— Работать надо.
— Ты откуда?
— Изъ Раванузы.
— Ну, это не далеко… Дурныя всти доходятъ скоро, сказала одна изъ работницъ.
Недда взглянула на нее такъ, какъ смотрла собака на башмаки плясавшихъ, когда они угрожали ея хвосту.
— Дядя Джованни прибжалъ бы за мною, проговорила она, какъ-бы отвчая самой себ.
— Какой дядя Джованни?
— Дядя Джованни изъ Раванузы… Его у насъ вс такъ зовутъ.
— Такъ ты-бы заняла у этого дяди Джованни… Тогда было-бы не зачмъ бросать мать, посовтовала одна.
— Дядя Джованни не богатъ. Мы и безъ того должны ему десять лиръ… А докторъ? А лекарства? А хлбъ каждый день?!. Легко сказать!.. отвтила ей Недда, покачивая головой, и въ ея грубомъ, почти дикомъ голос, въ первый разъ послышались плачевныя ноты.
— А каково знать, что дома нтъ ни крохи хлба, ни капли масла, ни работы на слдующій день — когда на рукахъ больная старуха!.. проговорила она, качая головой.
И когда замолчала, все продолжала качать головой, не смотря ни на кого, и въ ея сухихъ горящихъ глазахъ было столько грусти, что слезами и не выплакать бы ее.
— Двушки! давайте миски! крикнула стряпуха, торжественно снимая крышку съ горшка.
Вс столпились около печи и старуха стала раздавать скудныя порціи вареныхъ бобовъ. Недда подошла послднею, сжимая подъ рукой миску. Наконецъ очередь дошла и до нея, и пламя освтило всю ее. Она оказалась смуглой двушкой, одтой почти нищенски. Во всей ея фигур сказывалась та застнчивость и суровость, что вырабатываются бдностью и одиночествомъ. Можетъ быть, она была бы красива, если бы лишенія и усталость не убили въ ней не только прелести женщины, но даже просто человческій обликъ. Ея густые, черные волосы были всклокочены и кое-какъ связаны веревочкой, блые зубы блестли какъ слоновая кость, а грубая красота чертъ придавала какую-то прелесть ея улыбк. Ея громаднымъ, чернымъ глазамъ позавидовала бы любая женщина, если бы въ нихъ не было выраженія забитости и безропотной покорности. Отъ переноски тяжестей она была точно придавлена, усиленная работа неравномрно развила ея члены и она казалась неуклюжей, но не сильной. Она перетаскивала камни, когда отдавали новую землю подъ пашню, подносила кирпичъ на постройкахъ, была носильщикомъ въ город и даже исполняла еще боле тяжелыя работы, которыя въ этой мстности считаются ниже достоинства мужчинъ. Жатва, или сборъ винограда и оливокъ были для нея праздникомъ, баловствомъ, а не тяжелымъ трудомъ. Правда, они и оплачивались на половину дешевле, чмъ напримръ лтній день каменщика, который давалъ ей цлыхъ тринадцать сольди!.. Лохмотья, изображавшія на ней кофту, длали ее смшной и совершенно искажали ея женское сложеніе. При самомъ живомъ воображеніи нельзя было бы представить себ, что эти руки, выносившія столько тяжкаго ежедневнаго труда, въ морозъ и въ жару, чтобы эти огрублыя и ободранныя ноги, привыкшія ходить босикомъ по снгу и по раскаленнымъ отъ солнца камнямъ — могли быть красивыми. Никто не сказалъ бы сколько лтъ этому человческому существу. Съ дтства придавила ее нищета, со всми лишеніями, искажающими и огрубляющими и тло, и душу, и умъ.
Такъ было съ ея матерью, съ ея бабкой, такъ будетъ по всей вроятности и съ ея дочерью.
Ума отъ нея и не требовалось: достаточно если она понимала приказанія мужчинъ и могла исполнять самыя низменныя, тяжелыя работы.
Недда протянула миску къ стряпух и та выложила ей все, что оставалось въ горшк, а оставалось немного.
— Отчего ты всегда послдняя? Не знаешь, что послднимъ достаются остатки? сказала ей старуха, какъ бы желая утшить ее.
Несчастная двушка опустила глаза на свою порцію, точно сознавая, что заслужила упрекъ, и тихо понесла чашку, боясь расплескать хотя каплю.
— Хочешь я подлюсь съ тобою? сказала Недд одна изъ товаровъ. Но если и завтра будетъ дождь — я не знаю, что и длать… Не только не заработаешь ничего, но и свой-то хлбъ весь прішь…
— А мн нечего бояться за это, проговорила Недда съ грустной улыбкой.
— Почему?
— У меня нтъ своего хлба. Все что было — я оставила мам.
— И она только этимъ и питается?
— Да. Мы привыкли! просто отвтила Недда.
— Проклятая погода! Отнимаетъ послдній заработокъ, воскликнула одна изъ работницъ.
— Возьми отъ меня, пошь…
— Я не голодна, рзко отвтила Недда, вмсто благодарности.
— А ты не сыта что-ли? обратилась стряпуха къ той, которая жаловалась на дурную погоду. Чего же ты проклинаешь дождикъ? Не знаешь разв, что осенній дождь — благодать Божія?
Кругомъ послышалось одобреніе этимъ словамъ.
— Да… А все-таки твой мужъ вычтетъ съ насъ за цлыхъ три дня.
Опять послышалось одобреніе.
— А ты работала эти три дня, что теб нужно платить за нихъ? торжествующимъ тономъ спросила старуха.
— Правда! Что правда, то правда! раздалось кругомъ, съ тмъ чувствомъ справедливости, которое всегда есть въ толп, даже когда эта справедливость и невыгодна ей.
Старуха начала молитву. Работницы монотонно бормотали ее. Нкоторыя звали. Когда молились за всхъ живыхъ и мертвыхъ, у Недды на глазахъ показались слезы и она забыла произнести ‘аминь’.
— Это что за новости не отвчать ‘аминь’? строго замтила ей старуха.
— Я думала о мам, что-то съ ней? кротко отвтила Недда.
Старуха пожелала всмъ спокойной ночи, взяла лампу и ушла.
Въ кухн, кругомъ печи и во всхъ углахъ расположились на ночлегъ. Послднія вспышки дровъ бросали дрожащій свтъ на самыя разнообразныя группы и положенія. Работать на этой ферм было тмъ хорошо, что хозяинъ не жаллъ ни харчей, ни дровъ, ни соломы для постелей. Женщины спали въ кухн, а мужчины на сновал. Гд же хозяинъ скупъ, или ферма невелика — тамъ мужчины и женщины спятъ вмст, въ повалку, гд угодно и на чемъ угодно, дти вмст съ родителями, и если родители богаты — у нихъ есть собственное одяло — вся семья покрывается имъ. Кому холодно — тотъ прижимается къ сосду, суетъ ноги въ теплую золу, закрывается соломой, однимъ словомъ, устраивается какъ можетъ. И посл тяжкаго, трудового дня и наканун такого же тяжкаго трудового дня — снисходитъ глубокій сонъ, какимъ не всегда спятъ и баловни судьбы. Забота же хозяевъ о работницахъ не идетъ дальше того, чтобы не нанимать двушекъ въ такомъ положеніи, когда он не могутъ вынести десять часовъ утомленія.
Уже до разсвта многія изъ работницъ стали выскакивать на улицу, чтобы взглянуть, какова погода. Дверь отворялась каждую минуту и въ нее врывались волны холоднаго втра и дождя и обдавали спящихъ. Какъ только разсвло, явился управляющій и сталъ будить лнивыхъ: нельзя позволять воровать ни минуты изъ рабочаго дня, когда хозяинъ такъ хорошо платитъ — шестьдесять пять чентезимовъ, кром харчей!
Дождь! Это страшное слово было у всхъ на губахъ. Мрачное настроеніе охватило рабочихъ. Недда, прислонившись къ двери, грустно смотрла на тяжелыя, свинцовыя тучи, бросавшія на землю мрачныя тни, точно въ сумерки. Наступалъ холодный, туманный день. Засохшіе листья отрывались отъ втвей и, покружившись въ воздух, тихо падали на размокшую землю. Ручей обратился въ грязную лужу и въ ней лниво барахтались свиньи. Коровы повысовывали морды изъ-за загородокъ и задумчиво смотрли на дождь. Воробьи плаксиво пищали, собравшись въ кучу подъ карнизомъ.
— Вотъ и еще день пропалъ! проворчала одна изъ работницъ, откусывая кусокъ чернаго хлба.
— Тучи идутъ оттуда, съ моря, сказала Недда, показывая рукой. Къ полудню, можетъ быть, погода и измнится.
— А этотъ мошенникъ опять намъ заплатитъ только за треть дня!
— Хоть что нибудь!
— Да… Зачмъ же мы свой хлбъ тратимъ даромъ?
— И хозяину не сладко! Сколько оливокъ-то у него погибнетъ въ грязи!
— Правда, сказалъ кто-то.
— А попробуй-ка, сорви хоть одну для себя, чтобы не сть сухой хлбъ… Увидишь, что задастъ теб управляющій, хоть черезъ полчаса она все равно погибнетъ въ грязной земл.
— И справедливо! Оливки не наши.
— И не земли-же, а она жретъ ихъ!
— А земля принадлежитъ хозяину! объявила Недда, торжествуя своей логикой и длая выразительные глаза.
— И это справедливо, отвтила другая, не зная что сказать.
— Ужъ, по моему, пусть лучше дождь льетъ весь день, чмъ вязнуть въ грязи и получить за полъ дня какихъ нибудь три-четыре сольди.
— Теб ничего не значатъ три-четыре сольди? Ничего не значатъ! грустно воскликнула Недда.
Въ субботу вечеромъ, когда наступила расплата за недлю — рабочіе собрались передъ столомъ управляющаго, заваленнымъ бумагами и кучками сольди. Сначала разсчитали мужчинъ,— какъ самыхъ бойкихъ, затмъ женщинъ, которыя кричали больше и уже наконецъ — и хуже всхъ — разсчитали тихихъ и слабенькихъ. Когда дошла очередь до Недды, то за вычетомъ двухъ съ половиною дней невольнаго отдыха ей пришлось получить всего сорокъ сольди. Она не смла рта открыть, только глаза наполнились слезами.
— Еще недовольна, плакса! крикнулъ на нее управляющій. Онъ старался быть добросовстнымъ исполнителемъ своего. дла и всегда кричалъ, чуть касалось интересовъ его хозяина.
— Вдь теб платятъ наравн съ другими, хоть ты бдне и меньше всхъ. Да во всемъ округ никто не платитъ такъ хорошо!.. Три карлина, не считая харчей!
— Я и не жалуюсь! скромно проговорила Недда, пряча въ карманъ свои несчастные сольди, которые управляющій, чтобы увеличить ихъ значеніе, отдалъ ей мелочью. Виновата во всемъ погода… Она отняла у меня почти половину заработка.
— Вини въ этомъ Господа Бога, рзко сказалъ ей управляющій.
— Нтъ, не Господа Бога… а мою бдность…
— Заплатите ей за всю недлю, вступился за Недду хозяйскій сынъ. Вдь тутъ и всего-то нсколько сольди разницы.
— Я долженъ платить столько, сколько слдуетъ.
— А если я приказываю.
— На насъ взъдятся вс сосди, что мы сбиваемъ цну.
— Правда, согласился молодой человкъ: — у него было большое состояніе и множество сосдей, нужно было ладить съ ними.
Недда собрала свои тряпочки и стала прощаться съ товарками.
— Какъ? Идешь въ Раванузу такъ поздно? спросили ее.
— Мама плоха.
— И теб не страшно идти?
— Страшно за деньги въ карман… Но мам такъ нехорошо, что мн не проспать ночь здсь, разъ я знаю, что работы нтъ, и мн не за чмъ тутъ оставаться.
— Не прикажешь ли проводить? пошутилъ пастухъ.
— Богъ съ тобой, просто отвтила двушка и отправилась въ путь, низко склонивъ головку.
Солнце уже зашло и тни быстро спускались на землю. Недда торопливо шагала и, когда стало совсмъ темно, она запла, какъ испуганная птичка. Черезъ каждые десять шаговъ она трусливо обертывалась назадъ и если падалъ камень съ забора, размытаго ливнемъ, или втеръ сдувалъ съ деревьевъ капли дождя и обсыпалъ ими Недду какъ градомъ,— она останавливалась, вся дрожа, точно заблудившаяся козочка. Одно время за ней слдовалъ филинъ, перескакивая съ дерева на дерево, и она была рада ему и звала его, чтобы онъ еще проводилъ ее. Когда на дорог попадалась часовня, она останавливалась на минуту и второпяхъ шептала молитву, боязливо осматриваясь, какъ бы изъ-за угла не выскочилъ сторожевой песъ, отчаянно лаявшій на нее. Потомъ она шла дальше, обертываясь на ходу, чтобы еще и еще взглянуть на свтъ лампады передъ образомъ, и этотъ огонекъ давалъ ей силы и она молилась за свою несчастную мать. Время отъ времени грустныя мысли больно сжимали ей сердце и она пускалась бжать, начинала громко пть, чтобы заглушить эти мысли, или принуждала себя думать о чемъ нибудь веселомъ, о работахъ на виноградник, о лтнихъ вечерахъ, когда она при чудеснйшей лун, какой во всемъ мір нтъ, возвращалась съ работы въ компаніи товарокъ, подъ веселые звуки волынки. Но ея мысль невольно возвращалась туда, къ убогому ложу больной старухи. Она споткнулась объ острый кусокъ лавы и разодрала себ ногу. Стало такъ темно, что на поворотахъ дороги она наталкивалась на стну или на заборъ и начинала наконецъ терять храбрость и сознаніе, гд она находится. Вдругъ послышались часы на колокольн Пунты, удары знакомаго колокола точно упади на голову Недды и она улыбнулась, какъ будто услыхала голосъ друга, назвавшаго ее по имени въ толп чужихъ людей. Она весело побжала по деревн, затянувъ во все горло свою чудную псню и крпко сжимая въ карман сорокъ сольди.
Проходя мимо аптеки, она заглянула туда: нотаріусъ и аптекарь, закутанные въ плащи, играли въ карты. Немного дальше ей попался на встрчу деревенскій юродивый, онъ по обыкновенію гулялъ, заложивши руки въ карманы, и плъ свою всегдашнюю псню, которую плъ уже лтъ двадцать, и въ долгія, зимнія ночи, и въ знойные, лтніе дни. Когда Недда вышла на Раванузскую дорогу, ей встртилась пара воловъ, медленно выступавшихъ во тьм.
— Ау, Недда! крикнулъ знакомый голосъ.
— А! Ты, Яну?
— Да, я! Съ хозяйскими волами.
— Откуда ты? спросила Недда, не останавливаясь.
— Изъ Піаны. Заходилъ и къ вамъ… Мать ждетъ тебя.
— А какъ мама?
— Ничего… По прежнему…
— Слава теб Господи! воскликнула двушка, точно она боялась худшаго, и пустилась бясать.
— Прощай, Недда! крикнулъ ей вслдъ Яну.
— Прощай! прошептала ему издали Недда.
И вдругъ ей показалось, что звзды блестятъ ярче солнца, что деревья протягиваютъ втви надъ ея головой, какъ бы защищая ее, а камни на дорог ласкаютъ ея наболвшія ноги.
На другое утро — это было воскресенье — явился докторъ. Онъ отдавалъ бднымъ день, свободный отъ занятій. По правд сказать, его визитъ былъ безсмысленъ. Онъ не привыкъ длать комплиментовъ своимъ больнымъ, а въ хижин Недды не было друзей дома, кому бы онъ могъ сказать правду на счетъ положенія больной.
Днемъ явился священникъ въ стихар, пономарь съ мромъ и дв или три кумы, бормотавшія какія-то молитвы. Колокольчикъ пономаря рзко бренчалъ въ пол, вс встрчные обнажали передъ нимъ головы. Когда Недда услышала его — она натянула на больную рваное одяло, чтобы не было видно, что нтъ простыни, и постлала самый лучшій изъ своихъ фартуковъ на хромой столикъ, державшійся на кирпичахъ. Затмъ, когда священникъ приступилъ къ исполненію своихъ обязанностей, она вышла изъ хижины, бросилась на колни передъ входною дверью и стала машинально шептать молитвы, смотря какъ во сн на камень у порога, гд обыкновенно грлась на солнц ея старушка. Священникъ ушелъ, а пономарь помедлилъ немного на порог, тщетно дожидаясь какой нибудь подачки.
Поздно вечеромъ дядя Джованни увидлъ, что Недда бжитъ по дорог въ Пунту.
— Куда ты такъ поздно? крикнулъ онъ.
— За лкарствомъ… Докторъ прописалъ.
Дядя Джованни былъ ворчливъ и экономенъ.
— Опять лкарство? Посл мропомазанія-то?! проворчалъ онъ. Имъ бы только раззорять бдныхъ людей этими лкарствами. Послушайся меня, Недда: припрячь-ка эти денежки и ступай къ своей старух.
— А вдругъ поможетъ?! кто знаетъ! грустно отвтила двушка, опуская глаза, и ускорила шагъ.
Дядя Джованни опять проворчалъ что-то, потомъ вдругъ, крикнулъ:
— Недда!
— Что вамъ?
— Дай, я схожу за лкарствомъ. Не бойся, я скоре тебя сбгаю. А ты не оставляй больную.
У Недды слезы покрыли глаза.
— Богъ не оставитъ васъ! сказала она, протягивая ему деньги на лкарство.
— Посл отдашь, рзко проговорилъ дядя Джованни и зашагалъ такъ быстро, точно ему было двадцать лтъ.
Двушка, вернувшись домой, сказала матери:
— Дядя Джованни пошелъ въ аптеку.
И голосъ ея зазвучалъ несвойственной ему нжностью. Когда она клала деньги на столикъ, умирающая услышала звукъ ихъ и глазами спросила дочь.
— Онъ сказалъ: посл отдашь, отвтила Недда.
— Богъ наградитъ его, прошептала больная. Хоть не останешься безъ гроша.
— О, мама!
— Сколько мы должны дяд Джованни?
— Десять лиръ. Да не бойся, мама. Я заработаю.
Старуха долго смотрла на нее своими полупотухшими глазами, потомъ обняла и не сказала больше ни слова…
На другой день явились могильщики, пришелъ пономарь, прибжали и кумушки. Недда уложила мать въ гробъ въ самомъ лучшемъ плать, сорвала гвоздику, разцвтшую въ битомъ горшк, и дала ее въ руки покойницы вмст съ прядью собственныхъ волосъ. Затмъ отдала могильщикамъ послднія свои деньги, чтобы они устроили все какъ слдуетъ и не очень трясли покойницу по каменистой дорог, а сама прибрала кровать и комнату, поставила на шкафъ послднюю стклянку съ лекарствомъ, сла на порог своей хижины и стала смотрть въ небо.
Реполовъ,— зябкая ноябрьская птичка,— заплъ, порхая по изгороди и поглядывая на нее хитрыми глазами, точно хотлъ сказать ей что-то. Недда подумала, что еще вчера ея мать слышала эту птичку. Рядомъ, въ саду, слетлись сороки клевать упавшія на землю оливки. Прежде, бывало, она гоняла ихъ, чтобы умирающая не слышала ихъ зловщаго стрекотанья. Теперь же она равнодушно смотрла на нихъ, не двигая пальцемъ. А когда передъ ней кто-нибудь проходилъ или прозжалъ по улиц, она говорила себ: это ‘такой-то’ или ‘такой-то’. Когда заблаговстили къ вечерн и въ неб зажглась первая звзда,— она вспомнила, что ей ужъ не нужно сегодня идти за лкарствомъ въ Пунту, и по мр того, какъ затихалъ на улиц дневной шумъ и на землю спускалась тьма,— въ ней выростало сознаніе, что она одна, одна во всемъ мір.
Дядя Джованни засталъ ее все еще на порог. Она никого не ждала и вскочила, услышавъ его шаги.
— Что ты тутъ длаешь? спросилъ ее дядя Джованни.
Она пожала плечами и ничего не отвтила. Старикъ слъ рядомъ съ нею на порог и тоже замолкъ.
— Дядя Джованни, сказала Недда посл долгаго молчанія, теперь у меня никого нтъ и я могу идти куда угодно за работой. Пойду я въ Роччеллу,— тамъ еще не оконченъ сборъ оливокъ… А когда вернусь — отдамъ вамъ нашъ долгъ.
— Я къ теб не за деньгами пришелъ, мрачно отвтилъ ей дядя Джованни.
Она не отвтила ни слова. Оба молчали, прислушиваясь къ щелканью филина. Недда подумала, не тотъ-ли это, что два дня тому назадъ провожалъ ее, и сердце ея сжалось.
— А работа есть у тебя? наконецъ спросилъ ее дядя Джованни.
— Нтъ. Но найдется добрая душа и дастъ мн работу.
— Я слышалъ, что въ Ача Катена за обвертку апельсиновъ тмъ, кто ловко это длаетъ, платятъ по лир въ день, безъ харчей… Я сейчасъ же подумалъ о теб… Ты вдь въ прошломъ март занималась этимъ, значитъ умешь… Хочешь пойти?
— Конечно.
— Такъ надо завтра же на зар быть въ саду Мерло, это на поворот дороги, что ведетъ въ Сант-Анну.
— Я могу пойти сегодня-же ночью. Бдная мама такъ не хотла, чтобы я изъ-за нея теряла много времени.
— Ты знаешь, какъ идти?
— Да… Могу спросить.
— Справься у трактирщика на большой Вальвердской дорог, по лвой сторон, пройдя каштановую рощу. Ты спроси Массаро Винираку, скажи, что отъ меня…
— Хорошо… Я пойду…
— Вдь у тебя, должно быть, хлба нтъ на эту недлю, оказалъ дядя Джованни и, вынувъ изъ глубокаго кармана большой черный хлбъ — положилъ его на столикъ.
Недда покраснла такъ, будто она сама длала доброе дло. Потомъ, черезъ нсколько минутъ, она сказала ему:
— Если бы священникъ отслужилъ завтра заупокойную обдню, я бы отработала ему два дня при сбор бобовъ.
— Я уже заказалъ обдню, отвтилъ дядя Джованни.
— Покойница помолитъ Бога за васъ! пролепетала Недда, съ крупными слезами на глазахъ.
Когда дядя Джованни ушелъ и шумъ его тяжелыхъ шаговъ затихъ совсмъ, она заперла дверь и зажгла свчку. И опять она сознала, что одинока во всемъ мір, и ей стало страшно лечь на эту грубую постель, гд она, бывало, спала рядомъ съ матерью.
Вся деревня осуждала ее: зачмъ она пошла на работу сейчасъ же посл смерти матери и зачмъ не надла траура. Священникъ накричалъ на нее, когда увидлъ, что въ слдующее воскресенье она сидитъ на порог хижины и шьетъ фартукъ (который она велла выкрасить въ черный цвтъ,— единственный, убогій признакъ траура) и придрался къ случаю, чтобы сказать въ церкви проповдь противъ дурного обычая не соблюдать праздниковъ и воскресныхъ дней. Несчастная двушка, чтобы заслужить прощеніе своему тяжкому грху, проработала два дня въ пол священника, а онъ отслужилъ ей заупокойную обдню. Въ воскресенье же, когда двушки, одтыя въ свои лучшія праздничныя платья, отодвигались отъ нея на лавк или смялись надъ нею, а молодежь, при выход изъ церкви, грубо шутила съ ней,— она закутывалась въ свою рваную кацавейку и ускоряла шаги, опуская глаза, и никогда ни одна мысль не омрачала ея ясной молитвы. Иногда только она упрекала себя: ‘Я такая бдная’! говорила она, или, смотря на свои здоровыя руки, тихо шептала: ‘Благодарю тебя, Господи, что Ты мн далъ ихъ’ и, улыбаясь, шла своей дорогой.
Разъ, вечеромъ, она только что погасила огонь, когда услыхала на улиц знакомый голосъ. Онъ плъ очень громко, съ грустнымъ, восточнымъ оттнкомъ, народную псню.
— Это Яну! сказала себ Недда. Сердце ея забилось, какъ испуганная птичка, и она спрятала голову въ одяло.
На другой день, отворивъ окно, она увидала Яну,— онъ стоялъ у забора ея сада и наслаждался чуднымъ апрльскимъ солнцемъ. На немъ была новая бумазейная куртка съ карманами, въ которые онъ съ трудомъ засовывалъ свои огромныя, загрублыя въ работ руки, изъ-за жилета кокетливо выглядывалъ яркій шелковый платокъ.
— Ахъ, Яну! воскликнула она, будто ничего не зная.
— Здорово! сказалъ ей юноша съ широкой улыбкой.
— Что ты тутъ длаешь?
— Я пришелъ изъ Піаны.
Двушка улыбнулась и взглянула на жаворонковъ, кружившихся въ утреннемъ воздух.
— Ты прилетлъ съ жаворонками?
— Жаворонки-то ищутъ гд лучше, а мн былъ-бы хлбъ только.
— Какъ это?
— Хозяинъ отказалъ мн.
— Ой? Почему?
— Я схватилъ тамъ лихорадку и могъ работать только дня три въ недлю.
— Это и видно! Бдный Яну!
— Проклятая Піана! воскликнулъ Яну, вытягивая руку въ сторону Піаны.
— А знаешь: мама-то? сказала Недда.
— Да… Мн сказывалъ дядя Джованни.
Она не прибавила ни слова и взглянула черезъ заборъ въ садикъ. Отъ сырыхъ каменьевъ поднимался паръ, на каждой травк блестли капли росы, миндальныя деревья тихо, тихо покачивались, ихъ блые и розоватые цвты обсыпали крышу хижины и наполняли воздухъ ароматомъ, воробушекъ, смлый и подозрительный въ одно и то же время, чирикалъ на карниз, какъ-бы по своему угрожая Яну, который имлъ такой видъ, будто подбирался къ гнзду, виднвшемуся подъ крышей. Съ колокольни раздался благовстъ.
— Какъ пріятно услыхать свой колоколъ! воскликнулъ Яну.
— А я узнала твой голосъ сегодня ночью, сказала Недда, вся покраснвъ, и стала копать черепкомъ землю въ горшк съ цвтами.
Онъ отвернулся отъ нея и принялся закуривать трубку, какъ настоящій мужчина.
— Прощай! я пойду къ обдн, рзко сказала Недда, посл долгаго молчанія.
— Вотъ я привезъ теб изъ города… Возьми… проговорилъ юноша, развертывая шелковый платокъ.
— Какая прелесть… Только это не для меня…
— Почему-же? Вдь теб даромъ, сказалъ юноша, побждая ее своей мужицкой логикой.
Она покраснла, точно дороговизна платка говорила ей о сил чувства Яну къ ней и, улыбаясь, бросила на него не то ласковый, не то дикій взглядъ. Потомъ она побжала въ комнату, и когда заслышала его тяжелые шаги по камнямъ улицы,— она потихоньку высунула голову, чтобы взглянуть ушелъ-ли онъ.
У обдни вс деревенскія двушки могли полюбоваться на красивый платокъ Недды, на немъ были напечатаны такія розы, ‘что просто състь можно’, а солнце, прорываясь въ окно церкви, весело играло на нихъ.
Когда она проходила мимо Яну, который стоялъ у перваго кипариса близъ церкви и, прислонившись къ нему, курилъ трубку, она почувствовала страшный жаръ въ лиц и стукъ сердца въ груди и скоро, скоро пошла домой. Юноша, посвистывая, послдовалъ за нею, любуясь, какъ она ловко идетъ, не оглядываясь назадъ, какъ красиво падаетъ складками ея новая бумазейная кофточка, какіе у нея крпкіе башмаки, какой яркій платокъ. (Бдный муравей, Недда могла изъ заработка пріодться получше теперь, когда мать была въ раю и не требовала никакихъ издержекъ. У нищеты есть хоть это утшеніе въ потеряхъ!).
Недда съ громаднымъ удовольствіемъ или съ ужаснымъ страхомъ,— она сама не умла опредлить,— чувствовала сзади себя тяжелые шаги Яну и видла на блой пыли дороги, залитой солнцемъ, другую тнь, время отъ времени отдлявшуюся отъ ея собственной тни. И вдругъ, недалеко уже отъ своего дома она, безо всякой причины, бросилась бжать, какъ испуганная козочка. Яну догналъ ее, а она, прислонившись къ двери, вся красная и улыбающаяся, хватила его кулакомъ по спин:
— Вотъ теб!
Онъ съ грубоватою любезностью отвтилъ ей тмъ-же.
— Сколько ты заплатилъ за платокъ? спросила Недда, снимая его съ головы, чтобы развернуть на солнц и полюбоваться имъ еще..
— Пять лиръ! съ нкоторой гордостью отвтилъ ей Яну.
Она улыбнулась, не взглянувъ на него, потомъ аккуратно сложила платокъ по прежнимъ складкамъ и затянула псню, которую давно уже не пла.
Битый горшокъ съ гвоздикою весь въ бутонахъ былъ выставленъ за окно.
— Какая жалость, что ни одинъ не распустился, сказала вдругъ Недда, сорвала самый большой бутонъ и подала Яну.
— На что-же онъ мн, нераспустившійся-то? проговорилъ. Яну, не понявъ ее, и бросилъ бутонъ на землю.
Она только отвернулась, а черезъ нсколько секундъ заговорила снова:
— Куда-же ты теперь пойдешь работать?
Онъ пожалъ плечами.
— А ты куда завтра?
— Въ Бонджіардо.
— Работу я найду! Лишь-бы лихорадка не вернулась!
— Не надо гулять подъ окнами и пть по ночамъ! сказала она, вся покраснвъ и покачиваясь у косяка двери съ какимъ-то кокетливымъ видомъ.
— Я больше не буду, если не хочешь.
Она дала ему щелчокъ и убжала въ домъ.
— Эй! Яну! раздался голосъ дяди Джованни.
— Иду! крикнулъ Яну и, оборотившись въ сторону Недды, проговорилъ: Я тоже пойду въ Бонджіардо, можетъ и понадоблюсь тамъ.
— Милый мой! сказалъ ему дядя Джованни, когда онъ подошелъ къ нему. У Недды никого нтъ… Ты честный мальчикъ… Не годится вамъ быть вмст… Понялъ?
— Понялъ, дядя Джованни… Но, Богъ дастъ, посл жатвы, прикопимъ деньжонокъ, и тогда намъ отлично будетъ вмст…
Недда услышала эти слова и опять покраснла, хотя никто не видлъ ее.
На другой день, на разсвт, когда Недда вышла изъ дому, она увидала Яну съ узелкомъ, навязаннымъ на палку.
— Куда ты? спросила она.
— Тоже въ Бонджіардо… За работой…
Воробьи, разбуженные ихъ голосами, зачирикали въ гнзд, Яну навязалъ узелокъ Недды на свою палку и они весело пустились въ путь. Небо заалло на горизонт первымъ заревомъ наступающаго дня и втерокъ сталъ порзче.
Въ Бонджіардо работы было на всхъ. Цна на вино поднялась и одинъ богатый землевладлецъ ршилъ большую часть земель, бывшихъ подъ оливками, вспахать подъ виноградники. Оливки приносили ему тысячу двсти лиръ въ годъ, а виноградники лтъ черезъ пять могли приносить тысячъ двнадцать, тринадцать, если затратить на это дло тысячъ десять. Какъ видите — спекуляція предстояла очень выгодная и хозяинъ охотно платилъ рабочимъ-мужчинамъ тридцать сольди, а женщинамъ двадцать сольди въ день, безъ харчей. Правда, что работа была страшно утомительная, но для Недды двадцать сольди поденно были непривычнымъ благомъ.
Управляющій замтилъ, что Яну, наполнявшій корзины каменьями, оставлялъ всегда самую легкую для Недды. Онъ пригрозилъ прогнать его и Яну, чтобы не потерять мста, долженъ былъ согласиться на двадцать лиръ вмсто тридцати.
Хуже всего было то, что тамъ, гд они работали, не было дома для рабочихъ и они спали вс въ повалку, мужчины вмст съ бабами, въ какой-то хижин безъ дверей. А ночи были холодныя. Яну никогда не зябъ, и отдавалъ Недд свою бумазейную куртку, чтобы она хорошенько закрывалась. По воскресеньямъ вся артель расходилась въ разныя стороны.
Яну и Недда пошли короткимъ путемъ, черезъ каштановую рощу. Они болтали, смялись, пли и побрякивали въ карманахъ полученными сольди. Солнце палило какъ въ іюн, далекія поля начали уже желтть, въ оттнкахъ деревьевъ было что-то необыкновенно веселое, трава, все еще зеленая, пестрла цвтами.
Около полудня Недда и Яну сли въ тни и принялись за черный хлбъ съ лукомъ. У Яну было съ собой и вино, отличное маскальское вино, и онъ щедро угощалъ имъ Недду. Она не привыкла пить и очень скоро почувствовала, что у нея заплетается языкъ и тяжелетъ голова. Время отъ времени они взглядывали другъ на друга и разражались смхомъ, сами не зная отчего.
— Если бы мы были мужемъ и женой, мы каждый день могли бы сть и пить вмст, сказалъ Яну съ набитымъ ртомъ, и такъ посмотрлъ на нее, что Недда опустила глаза.
Кругомъ разлилась глубокая, полуденная тишина. Ни одинъ листокъ не шевелился. Тни сдлались ясны. Въ воздух стояла жара, истома и жужжанье наскомыхъ. Какая-то нга давила вки. Вдругъ пронесся свжій втерокъ съ моря и верхушки каштановъ что-то зашептали между собой.
— Этотъ годъ будетъ хорошій и для богатыхъ и для бдныхъ, Богъ поможетъ, я отложу деньжонокъ… и если бы ты меня любила… сказалъ Яну, подливая ей вина.
— Нтъ… Я не хочу больше пить, проговорила она и щеки ея зардлись.
— Отчего ты покраснла? спросилъ онъ, смясь.
— Не скажу…
— Оттого что выпила?
— Нтъ. Не оттого.
— Оттого что любишь меня?
Она хлопнула его по щек и залилась хохотомъ.
Издали донесся ревъ осла.
— Знаешь, почему ослы ревутъ? спросилъ Яну.
— Нтъ… Скажи, если знаешь.
— Конечно знаю… Ревутъ, потому что влюблены… сказалъ онъ и громко расхохотался, пристально глядя на Недду.
Она опустила глаза, точно пламя зажглось въ нихъ, точно все вино, что она выпила, кинулось ей въ голову и точно весь жаръ металлическаго неба собрался у нея въ жилахъ.
— Пойдемъ отсюда, сердито сказала она, покачивая отяжелвшей головой.
— Что съ тобой?
— Не знаю… Только уйдемъ.
— Ты меня любишь?
Недда опустила голову.
— Хочешь быть моей женою?
Она посмотрла на него яснымъ взглядомъ, и сжала его грубую руку своими загорлыми руками. Ей хотлось уйти, но колни дрожали и она упала на нихъ. Онъ удержалъ ее за платье и, измнившись въ лиц, точно самъ не сознавая что длаетъ, сталъ ей лепетать какія-то несвязныя слова.
Когда съ ближайшаго жилья долетло до нихъ пніе птуха, Недда разомъ вскочила, испуганно озираясь кругомъ.
— Уйдемъ! Уйдемъ отсюда! сказала она, вся дрожа.
Не доходя до дому, она вдругъ затрепетала и остановилась. Ей стало страшно, что мать сидитъ на порог и ждетъ ее.
Наступила Пасха,— веселый праздникъ: громадные костры, нарядныя процессіи по зеленющимъ полямъ, подъ цвтущими деревьями, празднично-убранная церковь, украшенныя хижины, новыя, лтнія платья двушекъ… Недду видли какъ она шла отъ исповдника и плакала, къ причастію она не явилась. Съ этихъ поръ ни одна честная двушка не говорила съ ней и за обдней ея мсто на скамь бывало занято и она должна была всю службу стоять на колняхъ. Если она плакала, вс въ ужас отворачивались отъ нея, вспоминая о ея грх. А хозяева, гд она работала, пользуясь ея положеніемъ, уменьшили ей плату.
Недда все ждала жениха. Онъ ушелъ въ Піану на работу, чтобы скопить денегъ на свадьбу и на первое обзаведеніе.
Разъ вечеромъ, она пряла и вдругъ услыхала стукъ колесъ у поворота въ ихъ улицу, она выскочила и увидала Яну блднаго и страшно измнившагося.
— Что съ тобою? спросила она.