‘КАКЪ ВС’.
‘КАКЪ ВС’.
I.
II.
III.
М. Кисинъ.
‘Русское Богатство’, No 11, 1912
‘Как все’, Кисин М., Год: 1912
Время на прочтение: 10 минут(ы)
— Маша, дай же поговорить по человчески. Не волнуйся и не стучи по столу.
Жена сла на диванъ. Инженеръ Красинскій остановился противъ нея. По хозяйской привычк, почти машинально, она заткнула вылзшій изъ-подъ порванной диванной обивки пукъ мочалы и прикрыла его вышитой подушкой. Красинскій подавилъ раздраженіе и ласково продолжалъ:
— Мы съ тобой окончательно развинтились изъ-за этого проклятаго вопроса. Ну, давай говорить спокойно… Ты хорошо сознаешь, что хочешь сдлать?
— Конечно, сознаю. Мальчику необходимо поступить въ школу.
Красинскій посмотрлъ сверху на маленькую фигурку жены, съ склоненной головой и сложенными на колняхъ руками. Въ этой поз виднлось упорство и ршимость…
Въ теченіе двнадцати лтъ совмстной жизни эти круглые, голубовато-срые глаза свтились одной горячей привязанностью, какъ часто давали они ему ясность и спокойствіе въ трудныя минуты. И вотъ теперь она сидитъ чужая, далекая и непонятная.
Размягченный воспоминаніемъ о прожитыхъ годахъ, онъ подошелъ къ ней съ такимъ искреннимъ желаніемъ вернуть согласіе…
— Маня!
Она быстро подняла голову, посмотрла на него растерянно, но черезъ секунду застыла опять.
Онъ вздохнулъ, придвинулъ стулъ, слъ и положилъ ей руку на колно.
Она досадливо повела плечами.
— Знаю, знаю я все, что ты скажешь… Господи!..
И она опять упрямо опустила глаза…
— Ну, говори…
— Что говорить… Ты, дйствительно, знаешь все, что мы оба говорили прежде противъ ныншняго гимназическаго воспитанія. И ты все-таки хочешь исковеркать его душу…
— Говорили, говорили… А теперь я вижу: мальчикъ тоскуетъ. Ему нужна среда товарищей.
— Привыкнетъ. Мы сами найдемъ ему товарищей. Маня… Ты что-то не договариваешь. Я вижу по твоему лицу.
— У него свои вкусы. Мы держимъ его точно въ теплиц…
— Почему ты не хочешь посмотрть на меня?.. У тебя точно какая-то тайна… Все, что ты мн говоришь,— не то, не то!
Она подняла голову, но глаза его встртили чужой взглядъ, уходящій куда-то вдаль. Равнодушіе упорства и совершенное невниманіе къ тому, что онъ скажетъ, такъ явственно стояли въ этихъ глазахъ, всегда ему понятныхъ и близкихъ, что его обдало холодомъ. Въ груди стала закипать злость. Онъ сдлалъ рзкое движеніе… Еще мгновеніе, и эта отчужденность, которую онъ чувствовалъ еще отдаленно, выйдетъ и станетъ между ними надолго… Можетъ быть — навсегда…
— Значитъ все, что мы говорили о воспитаніи дтей, были только фразы. Да? Только фразы! И ‘свобода духа’, и ‘гармоническое развитіе душевныхъ способностей’, и вся эта критика современной школы? Маня…
Голосъ его дрогнулъ… Она сдлала движеніе, чтобы встать, но вдругъ сла опять и взглянула ему въ лицо.
Въ голубыхъ глазахъ виднлся стыдъ и страданіе…
— Зачмъ ты меня мучишь?.. Я и такъ ночей не сплю изъ-за этого… Ну, хорошо! Я скажу теб. Нужно… ну, да, да! Нужно… свидтельство. Знаю, знаю, что ты скажешь, но… ему нужно свидтельство, бумажка…
— Но, Маня, онъ суметъ добыть его, когда подрастетъ… Какъ я…
Въ спальн закричалъ младшій, еще грудной ребенокъ. Она прошла мимо мужа, посмотрла ему въ лицо и задержалась на порог.
— Я знаю,— ты добылъ его, но… вспомни, чего это стоило… Каторжный трудъ, волненіе, чуть не чахотка. И ты былъ сильне… Я не хочу этого для нашего мальчика… Пусть идетъ обычнымъ путемъ, какъ вс… Да, какъ вс дти… Какъ вс, какъ вс… Я не хочу для него этихъ ‘новыхъ’, убивающихъ путей…
Это было сказано съ такимъ тяжелымъ, безповоротнымъ, очевидно, выстраданнымъ упорствомъ, что онъ только посмотрлъ ей вслдъ — и понялъ: это дло конченное, и у него не хватитъ силы, чтобы сломить эту ршимость въ любимомъ человк.
На слдующій день, вечеромъ, придя со службы, Красинскій засталъ за чаемъ знакомаго студента-политехника и обрадовался. Не будетъ, значитъ, вчерашнихъ разговоровъ и вчерашней тяжести, отъ которой онъ чувствовалъ себя совершенно разбитымъ. Студентъ былъ жизнерадостный, розовый и пухлый человкъ, милый и легкій собесдникъ, немножко циникъ, но зато довольно умный, какъ разъ пригодный для того, чтобы нсколько разрядить домашнюю атмосферу. Красинскій съ удовольствіемъ пожалъ ему руку и попросилъ у жены чаю.
Жена, не подымая глазъ, подала ему стаканъ, и повернулась къ студенту. Тотъ продолжалъ прерванный разговоръ:
— Вотъ надлъ я новую тужурку, съ иголочки… Я, знаете ли, сдлалъ наблюденіе: взяточникъ питаетъ уваженіе къ хорошему платью… Хорошо одтому человку брать его нсколько легче. То есть, виноватъ, легче ему давать,— поправился онъ, засмявшись.— Итакъ, одлся я, честь-честью обревизовалъ себя въ зеркал. Ничего! Представительный, солидный парень. Молодъ, но уже съ лысинкой, намекъ на брюшко, видъ солидный, рожа дловая. Сразу видно, что съ этакимъ человкомъ серьезно поговорить можно: не подведетъ. Прихожу. Открываетъ самъ… Вы вдь его знаете,— ну, видали?.. Борода почтенная, сухой, какъ кащей, золотыя очки, ученый видъ, взглядъ строгій. Поврите, я даже опшилъ немного. Знать-то знаю, наслышанъ… А все-таки: ну какъ, думаю, къ этакому величественному человку со взяткой подойдешь? Чортъ его знаетъ. Беретъ… это ужъ врно, а предлагать неловко. И тутъ свои, такъ сказать, конвенансы. Вжливенько надо… Ну, однако, не стоять же чурбаномъ.— Можно, говорю, съ вами объ одномъ приватномъ дл поговорить?
— Пожалуйте въ кабинетъ.
— Какъ сказалъ онъ это ‘пожалуйте въ кабинетъ’,— такъ какъ-то серьезно и просто,— мн сразу будто легче стало. Вижу, что человкъ тебя сразу понимаетъ и не гнвается. Въ кабинет сли мы и другъ другу въ глаза посмотрли. Посмотрли, и дло еще боле прояснилось. Окинулъ онъ взглядомъ мою тужурку, меня всего осмотрлъ, и чувствую: удовлетворенъ. Но наружной-то строгости, шельма, еще не сбавляетъ. Брови этакъ величаво и даже немного сумрачно сдвинуты, врод облака на олимпійской вершин. Чуть-что — и покроется туманомъ. ‘Ну, на этомъ, думаю, теб уже меня не поймать… Лишняго не сдерешь’. А онъ слъ ко мн, этакъ, бокомъ, побарабанилъ сухими пальцами по столу, скосился, вынулъ изъ кармана записную книжку и говоритъ:
— Ну-съ?..
— Наслаждается, знаете, своимъ положеніемъ. Вотъ я еще пока — невинность. Походи-ка, дружокъ, около меня, поухаживай. Ну, я ему этого удовольствія доставить какъ-то не захотлъ. Врешь, думаю. Ты намъ нуженъ, да и мы теб тоже. И сразу взглянулъ ему прямо въ глаза, твердо этакъ и съ достоинствомъ. Вотъ, говорю, какое у меня дло… И чувствую: взглядъ у меня сталь! Обмякъ онъ. Нкоторое время еще держался. Вынулъ карандашъ, помуслилъ, потомъ записную книжку досталъ…— ‘Имя? Фамилія? Возрастъ?’ Брови озабоченно сдвинуты. Записалъ, откинулся въ кресл… Мн показалось даже, что немного растерялся… И вдругъ, слышу:
— Полтораста рублей.
‘Ахъ, чтобъ тебя! Какъ ни готовился я къ борьб,— тутъ, признаюсь, почувствовалъ себя озадаченнымъ. Ну, однако, скоро оправился. Задернулъ лицо эдакой дипломатической дымкой… Вотъ начну торговаться. Да вдругъ и говорю тономъ нсколько даже растроганнымъ:— ‘Конечно, то, что вы готовы для насъ сдлать нельзя оплатить никакими деньгами. Не скрою: поступленіе въ гимназію, это вопросъ жизни для мальчика и его родителей.— ‘Вотъ именно’,— отвчаетъ онъ.— ‘Да, да,— говорю: — а при наличности десяти еврейскихъ вакансій и пятидесяти желающихъ — доступъ для мальчика среднихъ способностей совершенно закрытъ’. Мотаетъ утвердительно головой:— ‘Сейчасъ видно, что вы умный молодой человкъ’… Я и самъ знаю, что умный. И ты тоже не дуракъ. А вотъ посмотримъ, кто умне. И продолжаю: ‘Мы принимаемъ отъ васъ эту услугу, какъ благодяніе. Мы хорошо понимаемъ, что вы свое положеніе могли бы использовать еще продуктивне и можемъ отвтить вамъ только благодарностью’.
— Эхъ, жаль, не видали вы, что съ нимъ стало. Даже румянецъ выступилъ, право! Повернулся ко мн, руку взялъ и нжно такъ, какъ на сына родного, смотритъ.— ‘Вотъ, вотъ… сразу видно, что современный… интеллигентный молодой человкъ. Съ такимъ человкомъ и поговорить пріятно’.— ‘Отлично,— думаю про себя… Еще немножко подготовимъ почву:— уже идя къ вамъ, говорю, я зналъ, что буду имть дло съ отзывчивымъ человкомъ, понимающимъ положеніе родителей, какъ интеллигентъ и какъ отецъ’. Тутъ ужъ у него вся эта офиціальность къ чорту: физіономія раскисла и сразу поглупла. А я, знаете, крпну. И все этакъ благожелательно и даже снисходительно, чуть-чуть свысока. Не помню, что ужъ и говорилъ, но знаю: говорилъ очень хорошо. Совсмъ защекоталъ.
Зовутъ его завтракать. Я поднялся… ‘Можетъ, мшаю?’ А самъ отлично чувствую, что онъ меня не отпуститъ… Не насладился еще вполн разговоромъ съ ‘современнымъ’ молодымъ человкомъ.
— Что вы, говоритъ,— мн такъ было бы пріятно съ вами рюмку водки выпить.
— Ну,— думаю,— когда до рюмки дошло,— тутъ я съ тебя полсотенки сорву, не меньше… Выпили одну, другую. Я уже сталъ молчаливъ и сдержанъ, а онъ пошелъ извиваться.
— Вдь вотъ, говоритъ, studiosus, чмъ вы мн нравитесь: перваго такого встрчаю, а то все сволочь какая-то приходитъ. Ему одолженіе длаешь, а онъ смотритъ на тебя, какъ на врага и мерзавца какого-то. Богачи, стотысячники… Поврите: изъ-за двадцати рублей торгуются, точно на базар. И еще, скареды, взяточникомъ ославятъ. Давайте, мой молодой другъ, по третьей… Gaudeamus igitur… Знаю. Можетъ и вы меня за прохвоста считаетъ… Ну, ничего, вы ужъ молчите. Я знаю, что вы скажете. А я вамъ вотъ что скажу. Выходитъ такъ: всмъ хорошо, а я съ четырьмя дтьми на 160 рублей живи, и жен въ театръ сходить не на что. Мальчикъ въ гимназію поступитъ — вамъ хорошо. Директоръ чистку на экзаменахъ длаетъ, — ему тоже хорошо,— повышенія тамъ разныя. А я съ вашимъ болваномъ цлый годъ бейся, а жен въ театръ сходить не на что. Справедливо это? Вы по-человчески разсудите. Причемъ я тутъ, если помимо меня разные конкурсы устроены… Я ихъ, что ли, выдумывалъ?.. Правду я говорю? Ну, хорошо. Говорятъ такъ: — кто лучше выдержалъ, тотъ и поступитъ. У-ди-вительно правильный принципъ!.. А почему онъ вотъ лучше выдержалъ, а тотъ, другой, похуже? Вотъ вы человкъ умный и благородный… Эти дла понимаете: можетъ, другой мальчикъ съ перепугу не отвтилъ, или у родителей на хорошаго учителя денегъ не хватило-съ? И это — справедливость?.. Если станешь справедливости въ этой ныншней систем искать… Тутъ, батюшка мой, самъ чертъ ногу сломитъ… И все равно не найдетъ… Такъ ужъ тутъ, знаете, эти разныя тонкости лучше бросить. Такъ-то не вполн, чтобы справедливо, да и этакъ не очень… Да этакъ-то хоть нашъ братъ заработаетъ. Все-таки хоть что-нибудь гюложительное-съ… Ну, и пошелъ, и пошелъ. Цицеронъ, да и только. И вдь, знаете, интересно говорилъ, право! Мн ужъ уходить пора, а онъ наливаетъ. И я его слушаю, право, съ нкоторымъ даже сочувствіемъ. Подъ конецъ совсмъ добренькій сталъ. Плечо мн лапой стиснулъ, глаза сквозь очки на меня выпучилъ.— Вотъ что,— говоритъ, мой молодой другъ.— Вы мн вотъ до какой степени нравитесь: не желаю свою часть брать. Вы со мной по-человчески, и я съ вами по-человчески. Приносите сто. Математику да географу.— Ну, торговаться ужъ мн посл этого было совстно…
Студентъ остановился, подвинулъ свой стаканъ къ хозяйк и сказалъ съ дружеской фамильярностью:
— Такъ вотъ, Марья Михайловна! Теперь, значитъ, вы эти свои фамильныя драгоцнности часики тамъ, брошку, еще что-то вы говорили, — заложите, а ужъ я пальто себ шить пока подожду. Вмст и составитъ сотню. Ей-богу, за меньшую сумму невозможно. И то, какъ видите, добрый человкъ своей законной долей поступился…
Красинскій сдлалъ рзкое движеніе. Студентъ взглянулъ на него, слегка смутился и вопросительно посмотрлъ на Марью Михайловну, которая все время слушала его съ живымъ интересомъ. Теперь лицо ея вдругъ стало упрямо неподвижно и холодно.
— Такъ это…— спросилъ Красинскій,— вы для Мити ходили?.. И весь этотъ… милый разговоръ — для него?..
Студентъ въ смущеніи поднялся со стула, глядя то на одного, то на другого изъ супруговъ…
— Но, вдь… Марья Михайловна сама меня вчера просила… Разв?..
— Да, да,— поспшно сказала хозяйка, протягивая ему руку.— Я просила, и я вамъ такъ благодарна за то… какъ вы это хорошо сумли устроить… Спасибо, спасибо вамъ. Я никогда не забуду вашей дружеской услуги…
Лицо ея, дйствительно, свтилось благодарностью, но когда молодой человкъ ушелъ, она опять застыла, наскоро убрала посуду и, видимо, стараясь не глядть на мужа, вышла изъ комнаты…
Онъ зналъ, что она въ дтской, но не ршился сразу пройти туда… Ходилъ долго изъ угла въ уголъ по комнат, сжавъ губы. Глаза его были печальны, лицо поблднло… Когда онъ вошелъ въ дтскую, жена показалась ему какимъ-то новымъ человкомъ, не тмъ, котораго онъ зналъ, съ кмъ длилъ вс свои мысли. Она стояла, плотно прижавшись къ стнк и заложивъ назадъ руки, очевидно, ждала его съ готовыми мыслями, съ готовой враждой… Впервые за послдніе два дня она глядла на него прямо, но еще дальше вчерашняго. были отъ него эти круглые лучистые глаза, и вся она, застывшая и напряженная, казалась ему чуждой почти до вражды. Красинскій сдлалъ два шага и тихо спросилъ:
— Маша, что же это?
Она переступила съ ноги на ногу.
— Мальчикъ долженъ поступить. Ему нтъ дла до нашихъ взглядовъ… Ахъ, не говори… ‘Взятки’, ‘нечестно’. Знаю, что взятки, и знаю, что нечестно. Не мучь меня всмъ этимъ. Я знаю одно: мальчику нужна школа.
Вдругъ показалось мужу, что она загорлась краской стыда подъ его пристальнымъ взглядомъ, и глаза ея на нсколько секундъ опустились къ нему. Онъ почувствовалъ свою силу.
— Маша…— сказалъ онъ. глубокимъ голосомъ, въ которомъ зазвучала душевная боль и надежда: Маша, вдь, этого не будетъ?.. Неправда ли?..
Она оторвалась отъ стны и изогнулась къ нему всмъ тломъ. Она напряженно смотрла на него, но глаза ея, казалось, ничего не видли отъ злости.
— Это будетъ! Будетъ! Онъ поступитъ въ гимназію!— заговорила она быстро и страстно.— Ничмъ, ничмъ ты не убдишь меня. Мн надоло это благородство, за счетъ моего ребенка… Ты самъ дашь ему воспитаніе? Ты поведешь его той же дорогой, какой шелъ самъ?.. Ты доволенъ собой? Ты гордъ своими убжденіями? Но, вдь, это все неправда, что ты говоришь себ и мн… Ты доволенъ? Нтъ, нтъ, не говори! Я вижу, я давно вижу. Тебя мучаетъ,— у меня шляпка не модная, когда самъ ты надваешь новое пальто, у тебя выпрямляется спина и мняется походка, а когда ты съ хозяиномъ садишься въ автомобиль, у тебя счастливое лицо!.. Я вижу, вижу, не спорь. Ну, съ нами дло кончено, и этого довольно. Довольно того, что мы замучили себя. Я не знаю, какими принципами захочетъ жить мой сынъ, но впередъ обрекаетъ его на лишнія усилія, на бдность и нужду я не хочу и не считаю себя въ прав… Гимназическое свидтельство онъ долженъ взять здоровымъ и бодрымъ. Ему тогда только начинать жизнь, а ты хочешь его до тхъ поръ замучить своими принципами… Да, да, замучить, обезсилить, надорвать…
Красинскій опустилъ голову. Они всегда жили, какъ принято говорить, душа въ душу. Онъ длился съ нею самыми задушевными мыслями и считалъ до сихъ поръ, что она во всемъ съ нимъ согласна. И это такъ и было… до послдняго времени, когда всталъ вопросъ объ ученіи сына. Теперь, когда этотъ вопросъ сталъ не въ теоріи, а практически, требуя не разсужденій, а ршенія, немедленнаго и неотложнаго,— она сразу стала другой. Какъ будто все время въ душ ея шла какая-то внутренняя тайная, глубоко скрытая работа, теперь вдругъ вырвавшаяся взрывомъ глубокаго, враждебнаго протеста.
— Этого ты хочешь для нашего ребенка?— говорила она возбужденно. Да? Такую жизнь, какъ свою, ты для сына готовишь. А подумалъ ты: сыну-то понравится ли такая твоя жизнь? Увренъ ты въ этомъ? Или для тебя главное — твои принципы? Теб они нравятся, ну, и держись за нихъ для себя… Пусть и для меня тоже… Но ребенка мн не губи! Сдлать его къ сорока годамъ изжитымъ, тусклымъ старикомъ, какъ ты… Нтъ, нтъ, я не позволю! Пусть его здоровье и счастье стоитъ моихъ убжденій, даже жизни! Мн все равно!— Она схватила съ туалета фотографію въ рамк и бросила ее мужу на подоконникъ.
— Ты видишь, какимъ ты былъ всего 10 лтъ назадъ? 11 посмотри на себя теперь. Ты этого хочешь и для сына?
Съ карточки глядло молодое, нжное, опушенное густой бородкой, изнутри свтящееся лицо. Прямые глаза, смлые и мягко-задумчивые устремлены были въ безконечное пространство жизни, какъ въ безконечный источникъ радости и счастья.
Красинскій невольно посмотрлъ на карточку, а жена притихла и переводила свой взглядъ съ мужа на фотографію и съ карточки на мужа. Онъ сидлъ, опустившійся, съ срымъ лицомъ, съ желтыми складками подъ глазами, съ обнажившимся у лба черепомъ и съ ярко выступающимъ серебромъ въ усахъ и бород… Глаза его не отрывались отъ фотографіи, а мысли смутныя, и незнакомыя, какъ теперь казалась незнакомой жена, тяжело и безформенно ползли въ голов.
— Боже мой… Мишенька!
Она сразу стала маленькой и слабой, подбжала къ нему, опустилась на полъ, и обхватила руками его колна…
— Душу мою, всю мою кровь возьми! Я готова мучиться съ тобой двадцать разъ больше, но для сына, для моего мальчика я хочу другой жизни…
Онъ продолжалъ глядть на нее по прежнему, тяжело и тупо.
— Не смотри на меня такъ, Миша…— жалобно сказала она…— Казалось, она опять стала прежней — близкой и любящей. Но онъ зналъ: оба они теперь уже не прежніе.
— Нтъ больше ничего?.. Да, нтъ?— сказалъ онъ слабымъ разбитымъ голосомъ…
Она съ жалостью обхватила его голову и прижала къ своей груди.
Съ шумомъ хлопнула въ передней дверь, послышался топотъ быстрыхъ и крпкихъ дтскихъ ногъ и въ спальню вбжалъ мальчикъ. Краснощекій, съ горящими весельемъ и удалью глазами, съ мячикомъ въ одной рук и палкой въ другой, онъ сгоряча даже не замтилъ, что мать плачетъ.
— Студентъ Коротовъ у васъ былъ?— торопливо и рзко заговорилъ онъ, захлебываясь отъ радости.— Да? Правда? Былъ, вдь?… И меня на экзамен не сржутъ? Мама, можно уже купить форменную фуражку?.. И ты закажешь мундиръ?..
И потомъ, вдругъ замтивъ необычное настроеніе родителей, онъ остановился и сказалъ съ тревогой.
— Что? Слишкомъ дорого просятъ?— Папочка, милый, дай имъ… Вс даютъ… Иначе нельзя…