Как вам угодно, Шекспир Вильям, Год: 2000 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 60 минут(ы)

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ШЕКСПИРА
ВЪ ПРОЗ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

Томъ двнадцатый.

1) Напрасный трудъ любви. 2) Вс хорошо, что кончается хорошо. 3) Какъ вамъ угодно. 4) Два благородныхъ родственника. 5) Завщаніе.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
КЪ ЖУРНАЛУ
‘ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРНІЕ’
за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДЕВА.
1893.

http://az.lib.ru

КАКЪ ВАМЪ УГОДНО.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Герцогъ, живущій въ изгнаніи.

Фредерикъ, братъ его, похитившій у него престолъ.

Аміанъ, Жакъ — приверженцы герцога, послдовавшіе за нимъ въ изгнаніе.

Ле-Бо, придворный Фредерика.

Шарль, борецъ.

Оливеръ, Жакъ, Орландо — сыновья синьора Роланда-де-Буа.

Адамъ, Денисъ — слуги Оливера.

Оселокъ, шутъ.

Мессиръ Оливеръ Путаница, пасторъ.

Коренъ, Сильвій — пастухи.

Гильомъ, деревенскій парень, влюбленный въ Одри.

Лицо, изображающее Гименея.

Розалинда, дочь изгнаннаго герцога.

Целія, дочь герцога Фредерика.

Феба, пастушка.

Одри, деревенская двушка.

Синьоры, приверженцы обоихъ герцоговъ, пажи, охотники и прочая свита.

Сцена происходитъ сначала близь дома Оливера, потомъ, частью, при двор герцога Фредерика, частью въ Арденскомъ лсу.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Огородъ близь дома Оливера.

Входятъ: Орландо и Адамъ.

Орландо. На сколько я помню, Адамъ, вотъ что было оставлено мн по завщанію: лишь жалкая тысяча ефимковъ, но, какъ ты самъ говоришь, на брата моего было возложено, подъ страхомъ его спасенія, воспитать меня хорошо. Съ этого и начинается мое горе. Онъ помстилъ моего брата Жака въ школу и о немъ получаются самые золотые отзывы, что же до меня касается, то онъ держитъ меня дома по деревенски или, говоря правильне, наравн съ животными. Разв можно назвать содержаніемъ, подобающимъ дворянину моего происхожденія, такое, которое не отличается отъ содержанія вола въ хлв? Его лошади воспитываются лучше, потому что, кром того, что имъ нтъ недостатка въ корм, ихъ обучаютъ зд, для чего и нанимаютъ берейторовъ за дорогую плату. А я, его братъ, пользуюсь на его попеченіи только правомъ рости, въ этомъ отношеніи, его скотъ на навозныхъ кучахъ столько же ему обязанъ, какъ я. Помимо этого ничего, которое онъ даруетъ мн такъ щедро, онъ старается еще отнять у меня то немногое, что дала мн природа, заставляетъ меня сть съ своей челядью, отказываетъ мн въ положеніи своего брата и, насколько въ его власти, уничтожаетъ во мн благородство такимъ воспитаніемъ. Вотъ что огорчаетъ меня, Адамъ, и духъ моего отца, который я сознаю въ себ, начинаетъ возмущаться противъ подобнаго рабства: я не хочу терпть его боле, хотя и не нахожу еще разумнаго средства къ избавленію отъ него.

Входитъ Оливеръ.

Адамъ. Вотъ и мой хозяинъ, братъ вашъ.

Орландо. Отойди въ сторону, Адамъ, и ты услышишь, какъ онъ будетъ пробирать меня.

Оливеръ. Что подлываешь здсь, сударь?

Орландо. Ничего, меня не обучали умть длать что-нибудь.

Оливеръ. Такъ что вы портите здсь, сударь?

Орландо. Да, вотъ, помогаю вамъ портить праздностью такого вашего бднаго, недостойнаго брата, какимъ Богъ меня создалъ.

Оливеръ. Придумайте что нибудь получше, да довольствуйтесь быть ничмъ.

Орландо. Неужели я долженъ сторожить вашихъ свиней и питаться съ ними лузгой? Что за наслдіе я промоталъ для того, чтобы дойти до такого нищенства?

Оливеръ. Понимаете ли вы, сударь, гд вы?

Орландо. Прекрасно понимаю: въ вашемъ огород.

Оливеръ. И знаете, передъ кмъ вы?

Орландо. О, и гораздо лучше, чмъ тотъ, передъ кмъ я, знаетъ меня. Я знаю. что вы мой старшій братъ и, по нжному голосу крови, вы должны бы знать и кто я. Народный обычай признаетъ за вами преимущества, какъ за первымъ рожденнымъ, но тотъ самый завтъ не лишаетъ меня моей крови, будь между мною и вами хотя еще двадцать братьевъ: во мн такая же отцовская частица, какъ и въ васъ, хотя я признаю, что ваше первородство ставитъ васъ ближе къ почестямъ, которыми онъ пользовался.

Оливеръ. Что, мальчишка?..

Орландо. Потише, старшій братецъ, не то вы окажетесь помоложе меня кое въ чемъ…

Оливеръ. Ты позволишь себ дать волю рукамъ, подлый?

Орландо. Я не подлый: я младшій сынъ синьора Роланда де Буа, онъ былъ моимъ отцомъ, и трижды подлъ тотъ, кто говоритъ, что такой отецъ народилъ подлыхъ. Не будь ты моимъ братомъ, я не выпустилъ бы твоего горла изъ этой руки, пока другою не вырвалъ бы у тебя языка, произнесшаго это! Ты обругалъ самъ себя.

Адамъ. Дорогіе господа, не горячитесь, въ память отца вашего, будьте посогласне!

Оливеръ. Пусти меня, говорю!

Орландо. Подождешь, пока захочу. Ты долженъ меня выслушать. Мой отецъ завщалъ теб дать мн хорошее воспитаніе, а ты выростилъ изъ меня мужика, закрывая, утаивая отъ меня вс свойства благороднаго человка, но духъ моего отца возстаетъ грозно во мн, и я не хочу боле выносить прежняго, ты долженъ предоставить мн занятія, приличныя дворянину, и возвратить мн ничтожную сумму, завщанную мн отцомъ, я отправлюсь съ нею попытать своего счастья.

Оливеръ. И что же ты будешь длать? Растративъ ее, просить милостыни? Хорошо, убирайся, не хочу боле возиться съ тобой, я исполню часть того, что ты просишь. Оставь меня теперь, прошу.

Орландо. Я не хочу оскорблять тебя боле того, что требуется для моей пользы.

Оливеръ. Уходи и ты съ нимъ, старый песъ!

Адамъ. Это въ награду мн: старый песъ?.. Оно и врно: я зубы растерялъ на служб у васъ… Господь помяни моего стараго господина! Онъ не выговорилъ бы такого слова (Уходятъ Орландо и Адамъ).

Оливеръ. Такъ-то оно? Ты хочешь перерости меня? Я вылечу тебя отъ такой скоросплости, и не жертвуя вовсе тысячью ефимковъ. Ей, Денисъ!

Входитъ Денисъ.

Денисъ. Вы звали, ваша милость?

Оливеръ. Не приходилъ сюда Шарль, борецъ герцога, чтобы поговорить со мною?

Денисъ. Какже, онъ тутъ, у входа, и настаиваетъ на томъ чтобы видть васъ.

Оливеръ. Призови его сюда (Денисъ уходитъ). Это будетъ отличное средство, борьба назначена на завтра.

Входитъ Шарль.

Шарль. Добраго-утра вашей милости!

Оливеръ. Почтенный господинъ Шарль!..Что новенькаго при новомъ двор?

Шарль. Новаго ничего при двор, одно старое: то есть, старый герцогъ изгнанъ его младшимъ братомъ, новымъ герцогомъ и трое или четверо изъ преданныхъ ему вельможъ послдовали добровольно за нимъ въ изгнаніе, а новый герцогъ забралъ себ ихъ земли и доходы, вслдствіе чего охотно даетъ имъ разршеніе странствовать.

Оливеръ. Можете вы мн сказать, изгнана-ли и Розалинда, дочь герцога, вмст съ отцомъ?

Шарль. О, нтъ, потому что дочь новаго герцога, ея двоюродная сестра, такъ любитъ ее, он воспитывались вмст съ самой колыбели, и она скоре послдовала бы за нею въ изгнаніе, или же умерла бы отъ разлуки съ нею. Розалинда осталась при двор и любима дядею не мене, нежели его собственная дочь. Никогда еще дв женщины не любили такъ другъ друга, какъ он.

Оливеръ. Гд живетъ старый герцогъ?

Шарль. Говорятъ, что онъ теперь въ Арденскомъ лсу, вмст съ нсколькими веселыми товарищами, они живутъ тамъ, какъ старый англійскій Робинъ-Гудъ. Слышно, что еще многіе молодые дворяне пристаютъ къ нимъ съ каждымъ днемъ, и они проводятъ время беззаботно, какъ въ золотомъ вк.

Оливеръ. Вы завтра боретесь въ присутствіи герцога?

Шарль. Да, ваша милость, и я пришелъ съ тмъ, чтобы сообщить вамъ кое-что. Мн передали, потихоньку, что вашъ младшій братъ, Орландо, намренъ явиться переодтымъ, чтобы попытать силы въ схватк со мной. Но завтра, мессиръ, я борюсь изъ чести, и тотъ, кто уйдетъ отъ меня не искалченнымъ, долженъ считать себя счастливымъ. Вашъ братъ очень молодъ, нженъ и, при моемъ расположеніи къ вамъ, мн было бы жаль изувчить его, а ради моей чести мн придется это сдлать. Вотъ почему, любя васъ, я пришелъ васъ предувдомить, для того, чтобы вы могли отговорить его отъ его намренія, или же были бы уже приготовлены къ несчастію, которое онъ на себя накликаетъ. Самъ онъ лзетъ на это, и совершенно помимо моего желанія.

Оливеръ. Благодарю тебя, Шарль, за любовь ко мн, ты увидишь, что я съумю за нее отплатить. Я самъ зналъ уже о намреніи брата и старался стороною отклонить его отъ того, но онъ стоитъ на своемъ. Я долженъ сказать теб, Шарль: это самый упрямый малый во всей Франціи: онъ очень честолюбивъ, завистливъ и хочетъ равняться по таланту со всякимъ, да еще питаетъ тайные и подлые замыслы противъ меня, своего родного брата… Поэтому поступай, какъ знаешь: мн все равно, сломаешь ли ты ему палецъ, или и шею, но теб надо быть на-сторож, потому что, если ты причинишь ему только легкое поврежденіе, или же онъ самъ не одержитъ надъ тобою блистательной побды, онъ употребитъ противъ тебя ядъ, завлечетъ тебя предательски въ какую нибудь ловушку и не отстанетъ, пока не лишитъ тебя жизни, тмъ или другимъ способомъ. Увряю тебя и говорю это со слезами, нтъ теперь въ живыхъ человка, такого молодого и уже столь низкаго. И я разсуждаю о немъ еще по-братски, а еслибы я сталъ разбирать его вполн, мн пришлось бы краснть и плакать, а ты поблднлъ бы отъ ужаса.

Шарль. Я радъ сердечно, что пришелъ къ вамъ: если онъ явится завтра, я съ нимъ посчитаюсь! И если, посл этого, онъ будетъ еще въ состояніи ходить одинъ, общаю не бороться боле на призы! А затмъ Богъ храни вашу милость! (Уходитъ).

Оливеръ. Прощай, любезный Шарль… Теперь надо будетъ подстрекнуть этого повсу. Надюсь, наступитъ ему конецъ… Клянусь душою, не знаю почему, но я никого не ненавижу такъ, какъ его. Между тмъ, онъ добръ, не обученъ ничему, но знающъ, полонъ благороднаго порыва, любимъ всми слоями общества и даже такъ обвораживаетъ сердца всхъ, особенно моихъ собственныхъ людей, которые его ближе знаютъ, что я остаюсь безъ должнаго уваженія. Но это не продлится: этотъ борецъ уладитъ все, мн остается только поджечь мальчишку еще боле, и я займусь этимъ тотчасъ (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Лужокъ передъ герцогскимъ дворцомъ.

Входятъ: Розалинда и Целія.

Целія. Прошу тебя, Розалинда, милая моя сестрица, будь веселе.

Розалинда. Дорогая Целія, я и такъ выказываю большую веселость противъ той, которую чувствую, а ты требуешь, чтобы я была еще веселе? Если ты не можешь заставить меня забыть изгнаннаго отца, то не можешь и научить меня вспоминать что либо особо пріятное.

Целія. Я вижу изъ этого, что ты не любишь меня со всею тою силою, съ которою я тебя люблю. Еслибы мой дядя, твой изгнанный отецъ, изгналъ бы твоего дядю, моего отца, герцога, а я осталась бы съ тобою, я научилась бы любить твоего отца вмсто своего, такъ поступила бы и ты, еслибы сила твоей любви ко мн была такого же прочнаго закала. какъ моя къ теб.

Розалинда. Хорошо, я забуду свое положеніе для того, чтобы радоваться твоему.

Целія. Ты знаешь, что я единственное дитя моего отца, у котораго, вроятно, другихъ и не будетъ, когда онъ умретъ, ты увидишь, что ты будешь его наслдницей, потому что отнятое имъ силою у твоего отца будетъ возвращено мною теб любовно. Клянусь честью, я это сдлаю, если же я нарушу эту клятву, пусть обращусь я въ чудовище! Поэтому Роза, моя дорогая Роза, будь весела!

Розалинда. Буду съ этихъ поръ, сестричка, начнемъ забавляться. Что бы придумать?.. Какъ ты думаешь, не влюбиться ли намъ?

Целія. Прекрасно, прошу тебя, но только ради забавы: серьезно полюбить мужчину не надо, да и въ шутку лишь такъ, чтобы можно было отстать честно, не теряя своего непорочнаго румянца.

Розалинда. Чмъ же мы станемъ забавиться?

Целія. Сядемъ и будемъ издваться надъ хозяюшкою-фортуной съ ея колесомъ, ради того, чтобы она впередъ раздавала свои дары поравномрне.

Розалинда. Это стоитъ сдлать, потому что она одаряетъ всхъ очень несправедливо: щедрая слпая женщина особенно ошибается въ своихъ подаркахъ женщинамъ.

Целія. Это врно: тхъ, которыхъ она даритъ красотою, она рдко длаетъ и честными, а тхъ, кого сдлаетъ честными, даритъ однимъ безобразіемъ.

Розалинда. Но ты смшиваешь обязанности фортуны съ принадлежащими природ: фортуна властвуетъ надъ земными дарами, а не надъ тмъ, что творится природой.

Входитъ Оселокъ.

Целія. Такъ?.. Но если природа создала красивое существо, разв оно не можетъ, по вол фортуны, свалиться въ огонь? Если природа одарила насъ умомъ для борьбы съ фортуной, не послала ли фортуна сюда этого дурака, чтобы прервать нашъ споръ?

Розалинда. Въ этомъ случа фортуна слишкомъ жестока къ природ: она обращаетъ природную глупость на помху природному уму.

Целія. Можетъ быть, это дло не фортуны, а самой природы, которая, находя нашъ природный умъ слишкомъ тупымъ для разсужденія о такихъ богиняхъ, прислала сюда этого дурака, чтобы служить намъ оселкомъ: тупость дурака служитъ всегда оселкомъ его остротъ… Ну, что, умница? Куда ты направляешься?

Оселокъ. Сударыня, пожалуйте къ отцу.

Целія. Тебя сдлали посломъ?

Оселокъ. Нтъ, честное слово, но мн поручили сходить за вами.

Розалинда. Гд ты выучился такой клятв, дуракъ?

Оселокъ. Перенялъ ее у одного кавалера, который клялся честнымъ словомъ, что блины хороши, и клялся, тоже честнымъ словомъ, что горчица никуда не годится. А я могу поручиться, что блины никуда не годились, а горчица была хороша. И все же этотъ кавалеръ клялся не ложно.

Целія. Какже ты это докажешь своимъ великимъ запасомъ разума?

Розалинда. Да, просимъ тебя, сними узду съ своей мудрости.

Оселокъ. Станьте об передо мной, потрите себ подбородки и поклянитесь своими бородами, что я подлецъ.

Целія. Клянемся бородами, будь только он у насъ, что ты подлецъ.

Оселокъ. Клянусь своею подлостью, что я таковъ, будь только она во мн. Но если вы клянетесь тмъ, чего у васъ нтъ, вы не нарушаете клятвы, такъ было и съ тмъ кавалеромъ, который клялся честью: ея у него не бывало никогда, а если и водилась, то онъ давно разстратилъ ее на клятвы, прежде нежели увидалъ эти блины и эту горчицу.

Целія. Кого-же это ты разумешь здсь, скажи?

Оселокъ. Человкъ, котораго любитъ вашъ отецъ, старый Фредерикъ.

Целія. Одной любви моего отца къ нему уже достаточно, чтобы его уважать. Довольно! Не говори боле о немъ. Тебя выскутъ на дняхъ за твои издвательства.

Оселокъ. Очень жаль, что дуракамъ запрещается говорить умно о глупостяхъ, совершаемыхъ умными людями.

Целія. Клянусь, это ты говоришь справедливо: съ тхъ поръ, какъ небольшой умъ дураковъ былъ вынужденъ замолчать, доля глупости, присущая умнымъ людямъ, стала очень заявлять о себ. Вотъ идетъ Ле Бо.

Входитъ Ле Бо.

Розалинда. Съ полнымъ ртомъ новостей…

Целія. Которыя онъ выложитъ передъ нами, какъ голубь, питающій своихъ птенцовъ.

Розалинда. Такъ мы будемъ начинены новостями.

Целія. Тмъ лучше: на насъ будетъ боле покупателей. Добраго дня, господинъ Ле Бо! Что новаго?

Ле Бо. Прекрасная принцесса, вы пропустили хорошую забаву.

Целія. Забаву? Какого цвта?

Ле Бо. Цвта, принцесса? Какъ мн отвтить вамъ?

Розалинда. Какъ подскажутъ вамъ остроуміе и случай.

Оселокъ. Или какъ будетъ предназначено судьбою.

Целія. Прекрасно сказано, угодилъ пальцемъ въ небо.

Оселокъ. Позвольте, еслибы я не поддерживалъ своего положенія…

Розалинда. Ты потерялъ бы весь свой ароматъ.

Ле Бо. Вы меня сбили съ толку, принцессы. Я хотлъ разсказать вамъ о прекрасной борьб, которую бы проглядли.

Розалинда. Передайте намъ подробности этой борьбы.

Ле Бо. Я разскажу вамъ о ея начал, а если вашей милости будетъ угодно, окончаніе ея вы увидите, теперь-то и настанетъ самое занимательное, а для совершенія его борцы придутъ сюда, гд вы теперь.

Целія. Ну, это начало, которое умерло и схоронено?

Ле Бо. Пришелъ старикъ съ тремя сыновьями…

Целія. Какъ разъ начало для старинной сказки!

Ле Бо. Вс трое славные молодые люди, прекраснаго роста и наружности…

Розалинда. Съ билетами на ше: ‘Да будетъ симъ извстно всмъ и каждому’…

Ле Бо. Старшій вступилъ въ бой съ Шарлемъ, герцогскимъ борцомъ, который повалилъ его въ одинъ мигъ, переломивъ ему три ребра, такъ что теперь мало надежды на его спасеніе. Точно также отдлалъ онъ и второго, и третьяго. Вс трое лежатъ тамъ, а бдный старикъ, ихъ отецъ, такъ убивается съ горя надъ ними, что у всхъ зрителей выступаютъ слезы отъ сочувствія къ нему.

Розалинда. Увы!

Оселокъ. Но какую же забаву, сударь, проглядли принцессы?

Ле Бо. Да ту же, о которой я говорю.

Оселокъ. Вкъ живи, вкъ учись! Я слышу въ первый разъ, что ломаніе реберъ составляетъ забаву для дамъ.

Целія. И я тоже, увряю тебя.

Розалинда. Но неужели найдется еще кто-нибудь, желающій прочувствовать эту сокрушительную музыку на своихъ бокахъ? Есть еще охотникъ до перелома реберъ?.. Будемъ мы смотрть на эту схватку, кузина?

Ле Бо. Придется вамъ, если останетесь здсь, потому что именно это мсто назначено для борьбы, и они уже готовы начать ее.

Целія. Вотъ уже и идутъ. Останемся и посмотримъ.

Музыка. Входятъ: герцогъ Фредерикъ, придворные, Орландо, Шарль и свита.

Герцогъ. Начинайте. Если этотъ юноша не слушаетъ увщаній, пусть самъ отвчаетъ за свою смлость.

Розалинда. Это онъ?

Ле Бо. Этотъ самый, принцесса.

Целія. Увы, онъ слишкомъ молодъ! Однако, видъ у явно самоувренный.

Герцогъ. Какъ, дочь моя и племянница?.. Вы пробрались сюда взглянуть на борьбу?

Розалинда. Да, государь, просимъ на то вашего позволенія.

Герцогъ. Это доставитъ вамъ мало удовольствія, увряю васъ, потому что слишкомъ велико различіе между этими людьми. Изъ состраданія къ юности вызывающаго, я старался его отклонить, но онъ не хочетъ слушать никакихъ убжденій. Поговорите вы, двушки, съ нимъ, посмотрите, не удастся ли вамъ тронуть его.

Целія. Позовите его сюда, добрйшій господинъ Ле Бо.

Герцогъ. Сдлайте это, я отойду въ сторону.(Удаляется).

Ле Бо. Господинъ вызывающій, принцессы зовутъ васъ.

Орландо. Повинуюсь, со всмъ подобающимъ уваженіемъ.

Розалинда. Молодой человкъ, вы вызвали на бой борца Шарля?

Орландо. Нтъ, прекрасная принцесса, онъ вызываетъ всхъ вообще, и я, подобно другимъ, хочу испытать съ нимъ мою молодую силу.

Целія. Молодой кавалеръ, духъ у васъ слишкомъ смлъ для вашихъ лтъ: вы видли уже жестокое доказательство силы этого человка, еслибы вы захотли взглянуть на себя своими глазами и обсудить себя своимъ-же разсудкомъ, то опасность вашего предпріятія подала-бы вамъ совтъ приступить къ боле равномрному испытанію. Мы просимъ васъ, ради васъ-же самого, позаботиться о своей сохранности и отказаться отъ своей зати.

Розалинда. Согласитесь на это, молодой синьоръ, ваша слава не пострадаетъ отъ этого: мы можемъ попросить герцога о томъ, чтобы онъ веллъ прекратить бой.

Орландо. Умоляю васъ, не судите о мн сурово, хотя и сознаюсь, что виновенъ, отказывая въ чемъ-либо такимъ прелестнымъ и достойнымъ особамъ. Но пусть ваши прекрасные глаза и добрыя пожеланія сопровождаютъ меня на это испытаніе: если я паду, будетъ опозоренъ лишь тотъ, кто никогда не бывалъ въ чести, если буду убитъ, то умретъ лишь тотъ, кто и всегда желалъ этого, я не огорчу тмъ никого изъ моихъ друзей, потому что и нтъ у меня никого, кто сталъ-бы сокрушаться обо мн: я только занимаю въ мір мсто, которое можетъ быть занято боле достойно, когда я очищу его.

Розалинда. Я хотла-бы прибавить вамъ ту малую силу, которою я обладаю.

Целія. А я, въ добавку къ ней, и мою.

Розалинда. Будьте счастливы! Молите небо, чтобы я ошиблась насчетъ васъ!

Целія. Да исполнятся сердечныя желанія ваши!

Шарль. Ну, гд-же тотъ юный молодецъ, которому такъ хочется полежать съ своею матерью — землей?

Орландо. Къ вашимъ услугамъ, мессиръ, но его притязанія боле скромны.

Герцогъ. Бой лишь до перваго паденія.

Шарль. Я поручусь вашей свтлости, что вамъ не придется ободрять его во вторую схватку, посл того, что вы такъ настоятельно отговаривали его отъ первой.

Орландо. Вы надетесь посмяться надо мною потомъ, но вамъ не слдовало-бы издваться напередъ. Но, начинайте!

Розалинда. Геркулесъ теб въ помощь, молодой человкъ!

Целія. Я хотла-бы быть невидимкой, чтобы схватить того силача за ногу.

Шарлъ и Орландо борятся.

Розалинда. О, превосходный молодой человкъ!

Целія. Будь у меня въ глазахъ громовой ударъ, я знаю, кто былъ-бы пораженъ.

Шарль падаетъ. Восклицанія.

Герцогъ. Довольно, довольно!

Орландо. Да, прошу вашу свтлость, мн надо перевести духъ.

Герцогъ. Каково теб, Шарль?

Ле Бо. Онъ не въ состояніи говорить, ваша свтлость.

Герцогъ. Унесите его (Шарля уносятъ). Имя твое, молодой человкъ?

Орландо. Орландо, государь. Я младшій сынъ синьора Роланда де Буа.

Герцогъ. Я желалъ-бы лучше, чтобы ты былъ сыномъ кого-нибудь другого, свтъ считалъ твоего отца почтеннымъ человкомъ, но я встрчалъ въ немъ всегда врага, и ты понравился-бы мн боле своимъ подвигомъ, еслибы происходилъ изъ другого дома. Но привтствую тебя: ты доблестный юноша… Хотлось-бы мн только, чтобы ты назвалъ мн другого отца (Уходитъ, за нимъ cвuma и Ле Бо).

Целія. Будь я на мст моего отца, сестричка, поступила ли бы я такъ?

Орландо. А я горжусь тмъ, что я сынъ синьора Роланда, его младшій сынъ… И я не промняю этого названія на то, чтобы стать пріемнымъ наслдникомъ Фредерика!

Розалинда. Мой отецъ любилъ синьора Роланда, какъ свою душу, и вс на свт были одного мннія съ моимъ отцомъ. Еслибы я знала прежде, что этотъ молодой человкъ его сынъ, я умоляла-бы его со слезами не отваживаться

Целія. Милая кузина, пойдемъ, поблагодаримъ его и ободримъ. Грубое и подозрительное обращеніе моего отца колетъ меня въ сердце… Мессиръ, вы отличились, и если вы будете исполнять свои любовные обты подобно тому, какъ вы здсь даже превзошли общанное, ваша возлюбленная будетъ счастлива.

Розалинда (давая ему цпь съ своей шеи). Синьоръ, носите это въ память обо мн, находящейся не въ ладахъ съ фортуной и желавшей-бы дать вамъ боле, но не имющей на то въ рукахъ средствъ… Идемъ, сестричка?

Целія. Да… Прощайте, прекрасный кавалеръ (Удаляются).

Орландо. Неужели я не могу выговорить: благодарю? Мои лучшія способности уничтожены, а то, что сохранилось, стоитъ столбомъ, безжизненною массой!

Розалинда. Онъ зоветъ насъ назадъ… Моя гордость ослабла вмст съ моимъ счастьемъ, я спрошу, чего онъ хочетъ… Вы звали, мессиръ?.. Вы боролись хорошо и побдили не одного только врага…

Целія. Идемъ, что-ли, сестрица?

Розалинда. Тотчасъ… Прощайте (Уходитъ съ Целіей).

Орландо. Что за страсть сковала такою тяжестью мой языкъ? Я не могъ заговорить съ нею, когда она напрашивалась на бесду… О, бдный Орландо! Ты пораженъ: если не Шарль, то кто-нибудь послабе одоллъ тебя.

Входитъ снова Ле Бо.

Ле Бо. Любезный мессиръ, даю вамъ дружескій совтъ покинуть эти мста. Хотя вы заслужили высокое одобреніе, искреннія рукоплесканія и любовь,— но герцогъ теперь въ такомъ расположеніи духа, что истолковываетъ иначе все сдланное вами… Герцогъ своенравенъ… Что онъ въ сущности, о томъ вамъ легче догадаться, нежели мн говорить.

Орландо. Благодарю васъ, синьоръ, но, прошу васъ, скажите: которая изъ двухъ, присутствовавшихъ при борьб, была дочь герцога?

Ле Бо. Ни одна, если судить по обращенію, но, въ дйствительности, та, которая пониже, его дочь, другая-же — дочь изгнаннаго герцога, она удержана здсь похитителемъ престола — дядей, чтобы быть подругой его дочери, но ихъ взаимная любовь глубже, чмъ естественный союзъ сестеръ. Однако, я могу сообщить вамъ, что въ послднее время этотъ герцогъ возымлъ неудовольствіе противъ своей кроткой племянницы, оно основано единственно на томъ, что народъ уважаетъ ее за ея добродтель и жалетъ ее, изъ-за участи ея отца. Я убжденъ вполн, что его злоба противъ этой молодой двушки вспыхнетъ какъ-нибудь внезапно… Мессиръ прощайте! Впослдствіи, среди лучшаго общества, нежели здшнее, я постараюсь снискать вашего большаго расположенія и познакомиться ближе съ вами.

Орландо. Я очень вамъ признателенъ. Прощайте! (Ле Бо уходитъ). Мн приходится изъ дыма въ копоть: отъ тирана герцога къ тирану брату… Но, небесная Розалинда! (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Комната во дворц.

Входятъ: Целія и Розалинда.

Целія. Что же, кузина.. Что-же, Розалинда… Помилуй насъ, Купидонъ… Ни словечка!

Розалинда. Ни одного, чтобы даже бросить собак!

Целія. Твои слова слишкомъ драгоцнны, чтобы бросить ихъ собакамъ, но брось какія-нибудь мн, забей меня своими разсужденіями.

Розалинда. И будутъ-тогда дв кузины, которыхъ пришлось уложить: одна была забита разсужденіями, а другая помшалась отъ недостатка въ нихъ.

Целія. Все это относительно твоего отца?

Розалинда. Нтъ, отчасти и относительно его дочери. О, какъ много терній въ этомъ будничномъ мір!

Целія. Это только репейники, которыми мы перебрасываемся при нашихъ праздничныхъ шалостяхъ, если мы ходимъ не по пробитой дорожк, они прицпляются къ нашимъ юбкамъ.

Розалинда. Я могу отряхнуть эти съ платья, но т у меня въ сердц.

Целія. Выкашляй ихъ прочь.

Розалинда. Хотла-бы попытаться: кашлянуть: ‘го!’ и получить ‘его’.

Целія. Полно, борись съ своимъ увлеченіемъ.

Розалинда. О, оно держитъ сторону лучшаго борца, нежели я!

Целія. Но я желаю теб успха! Настанетъ пора, когда и ты вступишь въ борьбу, не страшась упасть… Но, оставимъ эти лишнія шутки, поговоримъ серьезно: возможно-ли, чтобы ты такъ внезапно глубоко полюбила младшаго сына стараго Роланда?

Розалинда. Герцогъ, мой отецъ, очень любилъ его отца…

Целія. Разв изъ этого слдуетъ, что ты должна очень любить его сына? Если разсуждать такъ, то я должна ненавидть Орландо, потому что мой отецъ глубоко ненавидлъ его, однако, я не ненавижу его.

Розалинда. Нтъ, прошу тебя, ради меня, не питай къ нему ненависти.

Целія. Зачмъ буду я? Разв онъ не заслужилъ уваженія?

Розалинда. Дозволь мн любить его за это, а ты люба его потому, что я люблю… Но, смотри, сюда идетъ герцогъ.

Целія. И съ взглядомъ, полнымъ гнва!

Входитъ Герцогъ съ придворными.

Герцогъ. Сударыня, соберитесь возможно поспшне и удалитесь изъ нашего двора.

Розалинда. Я, дядя?

Герцогъ. Да, племянница. И если, въ теченіе послдующихъ десяти дней, тебя встртятъ ближе, чмъ за двадцать миль отъ мстопребыванія нашего двора, ты умрешь за это.

Розалинда. Умоляю вашу свтлость позволить мн унести съ собою хотя объясненіе моей вины: если я владю своимъ разсудкомъ или сознаю свои собственныя желанія, если я не сплю и не помшана,— на что надюсь,— то я, дорогой дядя, никогда, даже въ самомъ зародыш помышленія, не оскорбляла вашей свтлости.

Герцогъ. Таковы вс предатели, еслибы ихъ оправданіе зависло отъ словъ, они были-бы чище самой благодати!.. Довольно того, что я теб не довряю.

Розалинда. Ваше недовріе не можетъ еще обратить меня въ предательницу. Скажите, на чемъ вы основываете подобное?

Герцогъ. Ты дочь своего отца: этого достаточно.

Розалинда. Я была ею, когда ваша свтлость владли его герцогствомъ, была, когда вы изгнали его, предательство не наслдственно, синьоръ, но еслибы даже оно и передавалось намъ родственниками, это не относится ко мн: мой отецъ не билъ предателемъ. Поэтому, мой добрый государь, не подозрвайте меня такъ, не считайте мое бдствіе способнымъ на измну.

Целія. Дорогой властитель, позвольте мн сказать…

Герцогъ. О, Целія, она оставалась здсь лишь ради тебя, иначе она скиталась-бы со своимъ отцомъ.

Целія. Я не просила васъ оставлять ее здсь, но это была ваша добрая воля и ваше состраданіе, я была еще слишкомъ мала въ то время, чтобы оцнить Розалинду, но я знаю ее теперь: если она измнница, то такова и я, мы спали вмст, вставали разомъ, учились, играли, ли въ одно время и, куда-бы мы ни шли, подобно лебедямъ Юноны, мы были всегда парой, неразлучны.

Герцогъ. Она слишкомъ хитра для тебя, ея кротость, самое ея безмолвіе и терпніе, трогаютъ народъ, и онъ ее сожалетъ. Ты глупа: она лишаетъ тебя должнаго, и ты покажешься краше, будешь сочтена добродтельне, когда ея не будетъ… Поэтому не открывай уста! Приговоръ, произнесенный мной надъ нею, твердъ и неизмненъ: она изгнана.

Целія. Произносите тогда такой-же приговоръ и надо мною, государь: я не могу жить безъ нея.

Герцогъ. Ты безумна… А ты, племянница, распорядись. Если ты пропустишь срокъ, клянусь честью и моимъ великимъ словомъ, ты умрешь (Уходитъ съ придворными).

Целія. О, бдняжка Розалинда! Куда-же ты пойдешь? Хочешь, обмняемся отцами? Я уступлю теб своего… Прошу тебя, не будь печальне, чмъ я!

Розалинда. Мн боле причинъ на то.

Целія. Нтъ, кузина. Прошу тебя, развеселись: разв ты не знаешь, что герногъ изгналъ и меня, свою дочь?

Розалинда. Этого онъ не длалъ.

Целія. Нтъ? Не длалъ? Такъ Розалинд не достаетъ любви, которая внушила-бы ей, что мы съ нею одно! Можемъ-ли мы быть разлучены? Можемъ-ли разстаться, милая двушка? Нтъ. Пусть мой отецъ ищетъ себ другую наслдницу… Обсудимъ вмст, какъ намъ бжать, куда идти, что взять съ собою. И не старайся ты принять всю эту перемну на себя, нести одной бду, исключивъ меня вовсе изъ нея, именемъ неба, блднющаго при вид нашихъ горестей, что бы ты ни говорила мн, я иду всюду съ тобою.

Розалинда. Но куда мы пойдемъ?

Целія. Отыщемъ моего дядю.

Розалинда. Увы! какой опасности подвергнемся мы, странствуя въ такую даль, мы, двушки? Красота прельщаетъ хищниковъ еще боле, чмъ золото.

Целія. Я однусь въ бдную, простую одежду и вымажу себ лицо чмъ-нибудь врод умбры, такъ сдлаешь и ты и тогда мы пройдемъ, не подвергаясь нападеніямъ.

Розалинда. Не лучше-ли мн, такъ я выше обыкновеннаго роста, переодться мужчиной? Красивый тесакъ на бедр, въ рукъ кабанье копье и,— какой-бы женскій страхъ ни таился у меня на сердц,— у меня будетъ лихая и воинственная наружность, не хуже, чмъ у многихъ трусовъ — мужчинъ, лишь прикрывающихся наружной личиной.

Целія. Какже мн звать тебя, когда ты станешь мужчиною?

Розалинда. Я не хочу называться хуже, чмъ пажъ Юпитера, и потому, смотри-же, зови меня: Ганимедъ. А какъ звать тебя?

Целія. Такъ, чтобы было сообразно моему положенію: я боле не Целія, а Аліена.

Розалинда. Но, кузина, что, если мы постараемся сманить дурачливаго шута, который при двор твоего отца? Не будетъ-ли онъ намъ подпорой въ нашемъ странствованіи?

Целія. Онъ готовъ пойти на край свта за мною, предоставь мн одной уговорить его. Пойдемъ теперь, соберемъ наши драгоцнныя украшенія и нашу казну, намтимъ удобнйшее время и лучшій способъ, какъ скрываться отъ погони, которая устремится за мною посл моего бгства. Идемъ радостно не въ изгнаніе, а на свободу (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Арденскій лсъ.

Входитъ: Старшій Герцогъ, Аміанъ и другіе дворяне въ охотничьихъ костюмахъ.

Ст. Герцогъ. Ну, что, мои товарищи и братья по изгнанію, не сдлала-ли намъ долгая привычка эту жизнь слаще той, съ ея подкрашеннымъ великолпіемъ? Не свободне-ли отъ опасности эти лса, чмъ завистливый дворъ? Мы испытываемъ здсь лишь кару Адама: перемну временъ года, но когда когти мороза и суровыя нападки зимняго втра ржутъ и треплютъ мое тло, заставляя меня дрожать отъ холода, я улыбаюсь и говорю: ‘Это не лесть, это совтники, которые осязательно убждаютъ меня въ томъ, что я такое’. Дйствія невзгоды сладки: она, подобно безобразной и ядовитой жаб, носитъ въ своей голов драгоцнный камень. Такъ наша здшняя жизнь, вдали отъ общественной суеты, открываетъ намъ глаголъ въ деревьяхъ, книги въ текущихъ ручейкахъ, поученія въ камняхъ и добро во всхъ предметахъ.

Аміанъ. Я не желалъ-бы перемны, и счастливы вы, ваша свтлость, умя очертить гоненія судьбы въ столь спокойныхъ и мягкихъ выраженіяхъ!

Ст. Герцогъ. Что-же, отправиться намъ убивать дичину? Хотя мн бываетъ жаль бдныхъ пгихъ глупцовъ, природныхъ гражданъ этихъ пустынныхъ мстъ, среди ихъ собственныхъ владній, имъ пронзаютъ крутые бока наши зазубренныя стрлы.

1-й дворянинъ. Дйствительно, ваша свтлость, и Жакъ-меланхоликъ груститъ о томъ-же самомъ, клянясь, что, въ этомъ отношеніи, вы еще большій похититель, нежели вашъ братъ, изгнавшій васъ. Сегодня-же, синьоръ Аміанъ и я — мы подкрались къ нему сзади, когда онъ лежалъ подъ дубомъ, старый стволъ котораго нависъ надъ ручьемъ, журчащимъ въ этомъ лсу. Къ этому-же мсту притащился вздыхать бдный, загнанный олень, пораженный ударами охотниковъ, и правда, ваша свтлость, это несчастное животное испускало такіе тяжкіе стоны, что выдыханіе ихъ распирало его кожу такъ, что она была готова лопнуть, а большія, круглыя слезы катились, одна за другой, по его невинной морд, въ жалобной гоньб. И волосатый бднякъ, замченный Жакомъ, стоялъ такъ на самомъ краю обрыва, надъ быстрымъ ручьемъ, увеличивая его своими слезами.

Ст. Герцогъ. А что говорилъ Жакъ? Не извлекалъ-ли онъ нравоученій изъ этого зрлища?

1-й дворянинъ. О, да, на тысячу ладовъ. Во-первыхъ, по поводу того, что олень ронялъ слезы въ ненуждавшійся въ томъ ручей: ‘Бдное животное, говорилъ онъ, ты длаешь завщаніе подобно свтскимъ людямъ, отказывающимъ наибольшія суммы тмъ, у которыхъ и такъ слишкомъ много’. Потомъ, насчетъ того, что онъ былъ одинокъ и покинутъ своими бархатистыми друзьями: ‘И правильно, говорилъ онъ, несчастіе должно всегда отталкивать пріятелей’. Когда же безпечное стадо, насытившись на пастьб, промчалось мимо, не остановясь для привта ему, Жакъ замтилъ: ‘Бгите, отъвшіеся, жирные граждане! Такъ принято, нечего заботиться объ этомъ бдномъ. разорявшемся банкрот’. Такъ, крайне дко, пронизывалъ онъ насквозь дворъ, города и села и даже нашъ образъ жизни, клянясь, что мы похитители, тираны и даже хуже того, если пугаемъ зврей и убиваемъ ихъ въ назначенномъ имъ природномъ обиталищ.

Старшій герцогъ. И вы оставили его среди этого созерцанія?

2-й дворянинъ. Въ слезахъ и разсужденіяхъ надъ рыдающимъ оленемъ.

Старшій герцогъ. Укажите мн это мсто. Я люблю накрывать Жака въ такомъ мрачномъ настроеніи, потому что именно тогда онъ особенно занимателенъ.

2-й дворянинъ. Я проведу васъ прямо туда (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Комната во дворц.

Входятъ: Герцогъ Фредерикъ, придворные и свита.

Герцогъ. Возможно-ли, чтобы никто не видлъ ихъ? Не можетъ быть!.. Какіе-нибудь негодяи при моемъ двор были потворщиками и пособниками въ этомъ.

1-й придворный. Не слышно, чтобы кто видлъ ихъ. Дамы, состоящія при ея комнатахъ, оставили ее въ постели, а рано утромъ нашли эту постель уже безъ ея драгоцнной госпожи.

2-й придворный. Ваша свтлость, тотъ дрянной шутъ, надъ которымъ вы часто изволили потшаться, тоже пропалъ, затмъ Гесперія, фрейлина принцессы, признается, что подслушала, какъ ваша дочь и ея кузина разсуждали между собой о качествахъ и прелести того борца, который побдилъ недавно могучаго Шарля, она полагаетъ, что, куда бы он ни скрылись, этотъ юноша долженъ быть съ ними.

Герцогъ. Пошлите къ его брату, приведите этого молодца сюда, я заставлю его отыскать этого юношу, торопитесь! И чтобы розыски и распросы не ослабвали, пока мы не найдемъ безумныхъ бглецовъ! (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Передъ домомъ Оливера.

Орландо и Адамъ встрчаются.

Орландо. Кто здсь?

Адамъ. Что это? Молодой хозяинъ!.. О, дорогой господинъ, мой милый господинъ! О, воплощеніе стараго синьора Роланда! Зачмъ вы здсь? Зачмъ вы добродтельны? Зачмъ любитъ васъ народъ? Зачмъ вы кротки, сильны и храбры? Зачмъ вы ршаетесь одолвать костистыхъ борцовъ причудливаго герцога? Ваша слава достигнута вами слишкомъ скоро. Разв вамъ не извстно, что достоинства обращаются во вредъ нкоторымъ людямъ? Такъ оно съ вами: ваша доблесть, добрый господинъ, святая и непорочная предательница ваша. О, что это за міръ, если то, что хорошо, оказывается отравою для украшеннаго имъ!

Орландо. Но въ чемъ дло?

Адамъ. О, несчастный юноша, не входи въ эти двери, подъ этой крышей живетъ врагъ всхъ твоихъ достоинствъ: твой братъ… Нтъ, нтъ, не братъ… однако, сынъ… Нтъ, и не сынъ, не хочу называть его сыномъ того, котораго я только-что хотлъ назвать его отцомъ… Онъ узналъ о вашей слав и ршился поджечь этой ночью то помщеніе, въ которомъ вы ночуете, если это ему не удастся, онъ отыщетъ другія средства, чтобы васъ извести. Я подслушалъ его, знаю его намренія. Здсь не мсто вамъ, этотъ домъ лишь бойня, возненавидьте его и страшитесь и не входите въ него!

Орландо. Но куда же хочешь ты, чтобы я пошелъ, Адамъ?

Адамъ. Все равно куда, лишь бы не сюда!

Орландо. Неужели ты хочешь, чтобы я пошелъ просить себ на хлбъ? Или, взявъ подлый и буйный мечъ, сталъ разбойничать на большихъ дорогахъ? Придется мн взяться за это или же не знать, что длать, но я не могу длать этого, что бы тамъ ни было. Я готовъ лучше подвергнуться злокозненности извращеннаго родства и кровожадности брата!

Адамъ. Не длайте этого. У меня есть пятьсотъ ефимковъ, бережливо скопленныхъ мною на служб у вашего отца и сохраненныхъ мною, какъ подспорье на то время, когда мои старые члены откажутся служить, и я, одряхлвшій, буду заброшенъ въ уголъ. Возьмите это, а Тотъ, Который питаетъ вороновъ и предусмотрительно запасаетъ и про воробья, пріютитъ и мою старость. Вотъ золото, я даю вамъ все, но позвольте мн быть вашимъ слугою: хотя я на видъ старикъ, но я силенъ и бодръ, благодаря тому, что въ юности не примшивалъ горячихъ и возбудительныхъ напитковъ къ моей крови, и тоже никогда, съ безстыднымъ лбомъ, не добивался средствъ къ тому, чтобы себя разслабить, сдлать немощнымъ. Поэтому моя старость подобна ясной зим, холодной, но здоровой. Позвольте же мн идти съ вами: я прислужу вамъ не хуже молодого во всхъ вашихъ нуждахъ и длахъ.

Орландо. О, добрый старикъ! Какъ хорошо изображаешь ты собою одного изъ преданныхъ старинныхъ слугъ, усердствовавшихъ ради долга, а не платы! Ты не подъ стать ныншнимъ обычаямъ, когда никто не хочетъ стараться иначе, какъ ради своей выгоды, и, достигнувъ ее, оставляетъ службу съ тмъ, что добылъ. Ты не таковъ, но, бдный старикъ, ты ухаживаешь здсь за подгнившимъ деревомъ, которое не можетъ подарить теб даже просто цвткомъ за вс твои труды и заботы. Брось это, пойдемъ со мною, и прежде, нежели мы истратимъ заработокъ твоихъ молодыхъ лтъ, мы набредемъ на какое-либо смиренное пристанище себ.

Адамъ. Ступайте, господинъ, ни послдую за вами до послдняго моего издыханія, со всею честностью и врностью! Съ семнадцати лтъ я прожилъ здсь почти до восьмидесяти, но боле жить не буду. Въ семнадцать — многіе ищутъ своего счастья, въ восемьдесятъ — уже на одну недльку поздненько, но судьба не можетъ послать мн лучшей награды, какъ позволивъ мн хорошо умереть и не въ долгу у моего господина (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Арденскій лсъ.

Входятъ Розалинда въ мужскомъ платьи, Целія, одтая пастушкой, и Оселокъ.

Розалинда. О, Юпитеръ! Какъ ослабъ мой духъ!

Оселокъ. Мн до моего духа нтъ дла, еслибы только ноги у меня не ослабли.

Розалинда. Еслибы я послушалась моего сердца, то опозорила бы этотъ мужской нарядъ, расплакавшись, какъ женщина. Но я должна ободрять боле утлый сосудъ, потому что камзолъ и штаны должны выказывать храбрость передъ юбкой. Поэтому ободрись, милая Аліена!

Целія. Прошу васъ, перенесите это отъ меня, но я не могу идти дале.

Оселокъ. Что до меня, то мн лучше перенести что-либо отъ васъ, чмъ нести васъ, хотя, въ этомъ случа, мн не пришлось бы нести крестъ, потому что, сдается мн, въ кошельк-то у васъ нтъ денегъ.

Розалинда. Вотъ и Арденскій лсъ!

Оселокъ. Такъ и я въ Арденахъ! Тмъ глупе я, когда я былъ дома, я находился въ лучшемъ мст, но путникамъ приходится мириться со всмъ.

Розалинда. О, да, добрый Оселокъ!.. Но смотри, сюда идутъ: молодой человкъ и старый, они ведутъ серьезную бесду.

Входятъ: Коренъ и Сильвій.

Коренъ. Этимъ путемъ ты добьешься постояннаго презрнія отъ нея.

Сильвій. О, Коренъ, еслибы ты зналъ, какъ я люблю ее.

Коренъ. Догадываюсь отчасти, потому что и я нкогда любилъ.

Сильвій. Нтъ, Коренъ, ты старъ и не можешь этого понимать, хотя бы ты былъ въ юности самымъ истымъ влюбленнымъ, когда либо вздыхавшимъ надъ ночною подушкой, но еслибы твоя любовь сколько-нибудь уподоблялась моей, то, также врно, какъ никогда никто не любилъ такъ, какъ я, въ какое число нелпыхъ поступковъ ни вовлекла бы тебя твоя склонность?

Коренъ. И вовлекала въ тысячу уже перезабытыхъ мною.

Сильвій. О, значитъ, ты никогда не любилъ всмъ сердцемъ! Если ты не припоминаешь малйшаго изъ безразсудствъ, въ которыя заставляла тебя впадать любовь, ты не любилъ, если ты не сиживалъ, какъ я теперь, надодая слушателю своими похвалами возлюбленной,— ты не любилъ, если ты не покидалъ внезапно собесдника, какъ моя страсть вынуждаетъ меня сдлать это теперь,— ты не любилъ…О, Феба! Феба! Феба… (Уходитъ).

Розалинда. Увы, бдный пастухъ! Пока ты обнаруживалъ свою рану, я, по горькой случайности, ощутила свою.

Оселокъ. А я свою. Я помню, какъ, будучи влюбленъ, я изломалъ свой мечъ о камень, твердя ему принять это за мои ночныя посщенія Джэнъ-улыбки, помню, какъ цловалъ ея валекъ и коровы вымя, выдоенное ея малыми, потрескавшимися ручками, помню, какъ ухаживалъ за гороховой шелухою вмсто нея, взялъ дв шелушинки и возвратилъ ихъ ей со слезами, говоря: ‘носи ихъ въ память обо мн’. Мы, истинные влюбленные, подвержены страннымъ причудамъ, но такъ какъ въ природ все смертно, то и все, что есть въ природ влюбленнаго, поражено смертельно безуміемъ.

Розалинда. Ты говоришь разумне, нежели самъ то замчаешь.

Оселокъ. Никогда я и не замчу своего ума, пока не наткнусь на него такъ, что голени себ переломаю.

Розалинда. Юпитеръ! Юпитеръ! Страсть этого пастуха весьма походитъ на мою.

Оселокъ. И на мою, только моя начинаетъ уже выдыхаться.

Целія. Прошу, спросите кто-нибудь изъ васъ этого человка, не согласится-ли онъ дать намъ пищи за золото: я ослабла до смерти.

Оселокъ. Эй, ты, шутъ!

Розалинда. Тише, онъ не родственникъ теб.

Коренъ. Кто кличетъ?

Оселокъ. Т, кто почище васъ, сударь.

Коренъ. Будь иначе, они были бы уже совсмъ жалкими.

Розалинда. Молчи, я говорю… Добраго вечера, другъ!

Коренъ. И вамъ, любезный господинъ, и всмъ вамъ!

Розалинда. Скажи намъ, пастухъ, возможно ли въ этихъ пустыхъ мстахъ добыть себ, по радушію или за золото, такое пристанище, въ которомъ мы могли бы отдохнуть и пость? Эта молодая двушка крайне утомилась въ пути и нуждается въ подкрпленіи.

Коренъ. Прекрасный синьоръ, сожалю ее и желалъ бы, боле ради ея, чмъ ради себя самого, чтобы у меня были средства подкрпить ее, но я служу пастухомъ у другаго человка и не стригу руна съ тхъ, кого пасу. Мой хозяинъ скареденъ и мало заботится о томъ, чтобы проложить себ путь на небо своимъ гостепріимствомъ, къ тому же, его усадьба, стала и кормовые запасы теперь въ продаж, и при нашей овчарн, по случаю его отсутствія, нтъ ничего пригоднаго вамъ въ пищу… Но взгляните на то, что есть, и будьте гостями, на сколько отъ меня зависитъ.

Розалинда. А кто думаетъ купить его стада и пастбища?

Коренъ. Этотъ молодецъ, котораго вы видли недавно здсь, но ему не до покупки чего либо теперь.

Розалинда. Прошу тебя, если это согласно съ честностью, купи самъ эту усадьбу, пастбище и стадо, на что ты получишь деньги отъ насъ.

Целія. А мы прибавимъ теб жалованья… Мн нравится это мсто, и я охотно проведу въ немъ время.

Коренъ. Все это несомннно продается, пойдемте со мною, соберите справки, и если вамъ приглянется земля, доходъ и здшній образъ жизни, я останусь вашимъ преданнйшимъ скотоводомъ и куплю все тотчасъ же на ваше золото (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Входятъ: Аміанъ, Жакъ и прочіе.

Аміанъ (поетъ.) ‘Кто подъ зеленою древесною снью любитъ возлежать со мной и тянуть веселую псню, какъ сладкогласное птичье горлышко, приходи сюда, приходи, приходи! Здсь ты не увидишь другаго врага, кром зимы и непогоды!’

Жакъ. Еще, еще, прошу тебя, еще!

Аміанъ. Но я нагоню на васъ грусть, мессиръ Жакъ.

Жакъ. За это и спасибо. Еще, прошу тебя, еще! Я могу высасывать грусть изъ псни, какъ хорекъ высасываетъ яйца. Еще, прошу, еще!

Аміанъ. У меня сиплый голосъ, я знаю, что не понравлюсь вамъ.

Жакъ. Я и не требую, чтобы ты мн понравился, я желаю только, чтобы ты плъ. Прошу тебя, еще, другіе стансы. Вы называете это стансами?

Аміанъ. Какъ хотите, мессиръ Жакъ.

Жакъ. Да мн и нтъ дла до названій, какъ и имъ до меня. Вы запоете?

Аміанъ. Боле по вашей просьб, чмъ по собственному удовольствію.

Жакъ. Ну, такъ если я когда нибудь поблагодарю человка, это будетъ васъ. Но то, что называютъ вжливостями, походитъ для меня на встрчу двухъ обезьянъ, и когда кто-нибудь благодаритъ меня сердечно, мн все кажется, что я подалъ ему грошъ, и онъ осыпаетъ меня нищенскою признательностью. Ну, пойте же, а кто не хочетъ, пусть прикуситъ языкъ.

Аміанъ. Хорошо, я докончу псню. А вы, господа, накройте столъ, герцогъ желаетъ выпить подъ этимъ деревомъ… Онъ цлый день искалъ васъ, Жакъ.

Жакъ. А я цлый день избгалъ его. Онъ слишкомъ большой спорщикъ для меня. Я размышляю о не меньшихъ предметахъ, чмъ онъ, но, благодаря небу, не пользуюсь такъ этимъ. Ну, пойте же, ну!

Вс (поютъ). ‘Кто не гонится за честолюбіемъ и любитъ жить на солнышк, отыскивая самъ себ пищу, и доволенъ тмъ, что найдетъ, приходи сюда, приходи, приходи! Здсь ты не увидишь другаго врага, кром зимы и непогоды’.

Жакъ. Я прибавлю вамъ строфу къ этой псн, сочиненную мною вчера вопреки собственному вдохновенію.

Аміанъ. А я спою ее.

Жакъ. Вотъ она: ‘Если случится, что человкъ превратится въ осла и покинетъ свои богатства и удобства, ради упрямой прихоти, дукдаме, дукдаме, дукдаме! Здсь онъ найдетъ такихъ же великихъ дураковъ, какъ онъ самъ, если онъ придетъ къ намъ…’

Аміанъ. Но что это за дукдаме?

Жакъ. Это греческое заклинаніе для собиранія дураковъ въ кружокъ. Я постараюсь заснуть, если мн не удастся, обругаю всхъ перворожденныхъ въ Египт!

Аміанъ. А я пойду звать герцога: трапеза для него готова (Вс уходятъ).

СЦЕНА VI.

Тамъ же. Входятъ: Орландо и Адамъ.

Адамъ. Дорогой господинъ, я не могу идти дале. О, я умираю безъ пищи!.. Я лягу здсь и вымряю себ могилу. Прощайте, добрый господинъ!

Орландо. Что ты, Адамъ! Ты такъ слабъ духомъ? Оживись немного, ободрись немного, развеселись немного! Если въ этомъ дикомъ лсу водится какое-нибудь дикое животное, я или буду пожренъ имъ, или принесу его въ пищу теб. Твое воображеніе боле поражено смертью, нежели твои силы. Ради меня, успокойся, отдали отъ себя смерть на время, я тотчасъ же ворочусь къ теб и если не принесу теб ничего пость, тогда позволю теб умереть, но если ты умрешь до моего возвращенія, ты насмешься надъ моимъ трудомъ. Вотъ и хорошо! Ты смотришь веселе, и я мигомъ буду снова съ тобой. Но ты лежишь здсь на холод, постой, я переведу тебя подъ какое-нибудь убжище, и не умрешь ты изъ-за недостатка обда, если только водится что живое въ этой пустын. Веселе, добрый Адамъ! (Уходятъ).

СЦЕНА VІІ.

Тамъ же. Накрытый столъ. Входятъ: Старшій Герцогъ, Аміанъ, дворяне и пр.

Старшій герцогъ. Я думаю, что онъ превратился въ звря, потому что я не могу отыскать его въ человчьемъ обраp.

1-й дворянинъ. Ваша свтлость, онъ только что ушелъ отсюда, онъ былъ здсь веселъ и слушалъ пніе.

Старшій герцогъ. Если онъ воплощеніе противорчія, пристращается къ музык, въ нашихъ сферахъ скоро наступитъ дисгармонія. Подите, отыщите его, я хочу съ нимъ поговорить.

Входитъ Жакъ.

1-й дворянинъ. Онъ избавляетъ меня отъ труда своимъ появленіемъ.

Старшій герцогъ. Что же это, мессиръ! Разв можно жить такъ, что вашимъ друзьямъ надо выпрашивать вашего общества?… Но, вы что-то веселы!

Жакъ. Дуракъ, дуракъ!.. Мн попался въ лсу дуракъ, ливрейный дуракъ!.. Жалкій міръ!.. Также врно, какъ я живу благодаря пищ, я встртилъ дурака, онъ лежалъ, грлся на солнц и посмивался надъ госпожей Фортуной очень складно, весьма даже удачно, хотя онъ и ливрейный дуракъ. ‘Добраго утра, дуракъ’, сказалъ я. ‘Нтъ, мессиръ, отвтилъ онъ, не называйте меня дуракомъ, пока небо не пошлетъ мн счастья’. Потомъ онъ вытащилъ часы изъ своего кармана и, глядя на нихъ мутными глазами, произнесъ очень разумно: ‘Теперь десять часовъ, мы можемъ такъ слдить за міромъ, какъ онъ тащится, лишь часъ тому назадъ было девять, а черезъ часъ поздне будетъ одиннадцать, и такъ, изъ часа въ часъ, мы зремъ и зремъ, и тоже, изъ часа въ часъ, гніемъ, гніемъ, и въ этомъ весь сказъ’. Когда я услыхалъ, какъ ливрейный шутъ извлекаетъ такую мораль изъ времени, мои легкія стали кукарекать подобно птуху, при вид такого глубоко-созерцательнаго дурака, я я сталъ хохотать, безъ передышки, втеченіе цлаго часа по его циферблату… О, благородный шутъ! О, достойный шутъ! Единственный теперь нарядъ — пестрый, шутовской.

Старшій герцогъ. Что же это за шутъ?

Жакъ. О, почтенный шутъ!.. Онъ изъ придворныхъ и говоритъ, что если дамы молоды и хороши, он имютъ даръ знать это, въ его мозгу,— изсохшемъ какъ залежалый сухарь посл путешествія,— у него находятся странные уголки, снабженные наблюденіями, которыя онъ выпускаетъ въ разныхъ видахъ… О, еслибы мн быть дуракомъ! Я теперь жажду пестраго наряда.

Старшій герцогъ. Ты его получишь.

Жакъ. Это моя единственная просьба, разумется, если вы искорените изъ вашей разумной мысли вндрившееся въ нее убжденіе о томъ, что я уменъ. Я долженъ пользоваться такъ широко — какъ втеръ, свободою нападать на кого хочу, это предоставлено дуракамъ. И т, кого я наиболе задну моимъ дурачествомъ, должны смяться тоже боле всхъ. А почему, мессиръ, должны они? Это ‘почему’ также очевидно, какъ дорога къ приходской церкви: тотъ, кого дуракъ разумно задваетъ, поступитъ глупо, хотя-бы и былъ уменъ, если не выкажетъ нечувствительности къ удару иначе, глупость этого умника будетъ выставляться на показъ даже при пущенныхъ наудачу словечкахъ дурака. Одньте меня въ шутовской нарядъ, разршите мн говорить, что у меня на душ, и я вамъ прочищу вдоль и поперекъ прогнившее тло зараженнаго міра, если онъ только захочетъ терпливо принимать мое лекарство.

Старшій герцогъ. Полно! Я знаю, что изъ этого выйдетъ.

Жакъ. Что, ручаюсь счетной маркой, что сдлаю я, кром добра?

Старшій герцогъ. Худшій, ужасный грхъ, преслдуя грхъ, потому что самъ ты былъ распутенъ, сластолюбивъ, какъ самая скотская похоть, и вс собранные тобою недуги, все накопленное тобою зло, будутъ излиты тобою на міръ вообще.

Жакъ. Что-же, если кто-нибудь возстаетъ противъ гордыни, разв онъ указываетъ тмъ на кого-либо въ частности? Разв она не воздымается такъ же высоко, какъ море, до тхъ поръ, пока самая крайность этого не вызоветъ отлива? Какую женщину въ город разумю я, если говорю, что иная городская женщина носитъ на недостойныхъ плечахъ цлыя королевскія состоянія? Которая изъ нихъ можетъ придти сказать, что я подразумваю именно ее, когда совершенно подобна ей ея же сосдка? Или кто при подломъ ремесл, скажетъ, что его нарядъ добытъ не на мой счетъ, полагая, что я указываю именно на него, и тмъ признаетъ свое безуміе предметомъ моей рчи? Пусть такъ, но какже! Посмотримъ, въ чемъ обидлъ его мой языкъ: если я отозвался о немъ справедливо, онъ самъ вредитъ теперь себ, если онъ свободенъ отъ нареканія, то моя оцнка улетаетъ, какъ дикій гусь, не требуемый никмъ… Но кто спшитъ сюда?

Входитъ Орландо съ обнаженнымъ мечомъ.

Орландо. Остановитесь и не шьте боле!

Жакъ. Да я еще и не лъ ничего.

Орландо. И не долженъ, пока не будетъ насыщена нужда!

Жакъ. Какой породы можетъ быть этотъ птухъ?

Старшій герцогъ. Скажи, любезный, осмливаетъ тебя на это крайность или же презрніе къ хорошему обхожденію лишаетъ тебя всякой вжливости?

Орландо. Вы угадали въ первомъ случа терновый уколъ крайней нужды снялъ съ меня обличье нжной учтивости, однако, я не изъ дикихъ мстъ и нсколько воспитанъ. Но, остановитесь, говорю… Тотъ умретъ, кто дотронется до одного изъ этихъ плодовъ, прежде чмъ будемъ удовлетворены я и мои нужды!

Жакъ. Если васъ нельзя удовлетворить разумно, то мн придется умирать?

Старшій герцогъ. Но что вамъ надо? Вы добьетесь отъ насъ всего скоре кротостью, чмъ укротите насъ насиліемъ.

Орландо. Я почти умираю съ голода, дайте мн пость.

Старшій герцогъ. Милости просимъ къ нашему столу.

Орландо. Вы говорите такъ ласково? Простите мн, прошу, я думалъ, что все здсь дико и потому прибгнулъ къ строгому приказу. Но, кто-бы ни были вы, въ этой неприступной пустын, подъ снью этой унылой листвы, проводящіе безпечно крадущіеся часы времени! Если вы видали когда-либо лучшіе дни, если вы живали тамъ, гд колокола сзываютъ въ церковь, если вы садились за трапезу съ добрыми людями, если вы утирали съ вашихъ вкъ слезу и знавали, что значитъ сожалть и быть предметомъ жалости, то пусть моимъ сильнйшимъ насиліемъ будетъ простота! Надясь на нее, я красню и прячу свой мечъ.

Старшій герцогъ. Справедливо то, что мы видали лучшіе дни, и что призывали насъ въ церковь священные колокола, сиживали мы и за трапезой съ добрыми людьми, утирали съ глазъ капли, вызываемыя блаженной жалостью, поэтому, садитесь мирно съ нами и распоряжайтесь по желанію тмъ, чмъ мы можемъ служить, и что годится вамъ для вашей нужды.

Орландо. Такъ обождите немного съ вашею дой, покуда я, подобно лани, схожу къ своему дтенышу и отнесу ему пищи. Со мною тутъ бдный старикъ, который, изъ одной любви ко мн, проковылялъ не мало тягостныхъ шаговъ, пока не накормится сначала онъ, угнетенный двойнымъ зломъ: старостью и голодомъ, я не возьму куска.

Старшій герцогъ. Такъ сходите за нимъ, а мы не дотронемся ни до чего, пока вы не возвратитесь.

Орландо. Благодарю васъ! Будьте благословенны за вашу добрую помощь! (Уходитъ).

Старшій герцогъ. Ты видишь, не мы одни несчастливы: обширный театръ вселенной представляетъ боле печальныхъ зрлищъ, нежели сцена, на которой играемъ мы.

Жакъ. Весь міръ, сцена и вс мужчины и вс женщины лишь актеры: у нихъ свои выходы и свои появленія, и одинъ человкъ играетъ на своемъ вку разныя роли, при чемъ дйствія замняются у него семью возрастами. Сначала, онъ ребенокъ, пищащій и кривляющійся на рукахъ у няньки, потомъ — хнычащій школяръ, съ своею сумкою и свтлымъ, какъ заря, лицомъ, ползущій въ школу неохотно, какъ улитка, потомъ — влюбленный, вздыхающій, какъ горнъ, и съ грустною балладой въ честь бровей возлюбленной, потомъ — солдатъ съ запасомъ чужеземныхъ клятвъ, бородатый, какъ леопардъ, недотрога въ чести, всегда скорый на ссору, готовый искать мимолетной славы хоть въ самомъ дул пушки потомъ — судья, съ хорошенькимъ круглымъ брюшкомъ, начиненнымъ добрыми каплунами, со строгостью во взгляд и бородой, подстиженной профессіонально, полный мудрыхъ изреченій и общихъ мстъ. Такъ играетъ человкъ свои роли. А шестой возрастъ ходитъ въ обвислыхъ панталонахъ съ туфлями, съ очками на носу и мшкомъ на боку, штаны его молодыхъ дней, хорошо сохранившіеся, непомрно широки для его сморщенныхъ икръ, а его густой, мужественный голосъ, обращаясь снова въ младенческій лепетъ, походитъ звукомъ на пискъ и свистъ. А послдняя сцена, которою заключается эта многосодержательная исторія, состоитъ изъ второго дтства, равнаго забвенію: безъ зубовъ, безъ глазъ, безъ вкуса, безъ всего!..

Входятъ: Орландо съ Адамомъ.

Старшій герцогъ. Добро пожаловать! Усадите ваше почтенное бремя и накормите его.

Орлаидо. Весьма благодарю васъ за него.

Адамъ. Такъ и слдуетъ, я самъ почти не въ силахъ отблагодарить…

Старшій герцогъ. Милости просимъ! Приступайте, я не буду тревожить васъ теперь разспросами о вашихъ похожденіяхъ. Пусть музыка играетъ, а ты, добрый кузенъ, спой.

Аміанъ (поетъ). ‘Дуй, дуй, зимній втеръ, ты не такъ золъ, какъ людская неблагодарность, твой зубъ не такъ рзокъ, потому что тебя не видно, хотя твое дыханіе и сурово. Гей, го! пойте, гей, го! подъ зеленымъ остролистникомъ! Часто дружба притворна, часто любовь — одно безуміе, поэтому гей-го! подъ остролистникомъ, жизнь наша веселе!.. Студи насъ, студи, суровое небо, ты не уязвишь такъ, какъ забытое благодяніе! Хотя ты заволакиваешь воды, твои уколы не такъ пронзительны, какъ забывчивость друзей. Гей, го! пойте, гей, го! подъ зеленымъ остролистникомъ. Часто дружба притворна, часто любовь — одно безуміе, поэтому, гей, го! подъ остролистникомъ, жизнь наша веселе!’

Старшій герцогъ. Если ты сынъ добраго синьора Роланда, какъ ты доврилъ мн искренно и какъ мои глаза удостовряются въ томъ, видя врное воспроизведеніе его облика въ твоихъ чертахъ, будь намъ желаннымъ пришельцомъ. Я герцогъ, любившій твоего отца. Приди въ мою пещеру, чтобы разсказать мн все остальное о своей судьб… Добрый старикъ, добро пожаловать и ты, какъ твой господинъ… Отведите его подъ руки… А ты подай мн руку и повдай мн вс свои похожденія (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната во дворц.

Входятъ: Герцогъ Фредерикъ, Оливеръ, придворные и свита.

Герцогъ. Ты не видалъ его съ тхъ поръ? Мессиръ, мессиръ, это не можетъ быть, и еслибы во мн не преобладало милосердіе, я не сталъ бы искать отсутствующаго предмета моей мести, если ты на лицо. Но, смотри, отыщи своего брата, гд бы онъ ни былъ, ищи съ огнемъ, доставь его, живого или мертваго, въ теченіе двнадцати мсяцевъ, или же не возвращайся въ наши владнія. Твои земли и все, что ты называешь своимъ и что стоитъ взять, перейдетъ въ наши руки, до тхъ поръ, пока ты не оправдаешься устами своего брата отъ подозрній нашихъ на тебя.

Оливеръ. О, еслибы ваша свтлость знали, что у меня на сердц! Я никогда въ жизни не любилъ этого брата.

Герцогъ. Тмъ подле ты. Ну, вытолкайте его вонъ, и пусть т мои служащіе, которымъ это надлежитъ, опишутъ его домъ и земли. Чтобъ это было сдлано немедленно, и выгнать его! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Лсъ.

Входитъ Орландо съ запиской.

Орландо. Висите здсь, мои стихи, свидтельствуя о моей любви, а ты, трижды внчанная царица ночи, блюди своимъ цломудреннымъ окомъ, съ высоты твоей блдной сферы, за именемъ твоей ловительницы, губящей всю мою жизнь. О, Розалинда! Эти деревья будутъ моими записями, я начерчу мои помыслы на ихъ кор, такъ чтобы каждый глазъ, смотрящій въ этомъ лсу, могъ видть твои достоинства засвидтельствованными повсюду. Бги, бги, Орландо, выржи на каждомъ дерев ее — прекрасную, непорочную, невыразимую! (Уходитъ).

Входятъ: Коренъ и Оселокъ.

Коренъ. Ну, какъ нравится вамъ эта пастушья жизнь, мессиръ Оселокъ?

Оселокъ. Правду сказать, пастухъ, если взять эту жизнь самое по себ, жизнь не дурная, но если въ томъ смысл, что это жизнь пастуховъ, то она никуда не годится. Въ томъ отношеніи, что она уединенная, она мн очень нравится, но въ томъ, что она захолустная, это очень подлая жизнь. Такъ какъ она въ поляхъ, то она очень по мн, но такъ какъ не при двор, то очень скучна. Будучи умренной, видишь ли, она мн по вкусу, но она очень не изобильна, и потому претитъ моему желудку. Ты способенъ философствовать, пастухъ?

Коренъ. Лишь на столько, чтобы знать, что чмъ боле хворъ человкъ, тмъ хуже онъ себя чувствуетъ, и если нтъ у него денегъ, средствъ и довольства собою, то не достаетъ ему трехъ добрыхъ друзей. Знаю тоже, что свойство дождя въ томъ, чтобы вымачивать, а свойство огня — жечь, что отъ хорошей пастьбы овцы жирютъ и что главная причина темноты ночи въ отсутствіи солнца. Знаю еще, что тотъ, у кого нтъ ума, ни отъ природы, ни отъ ученья, можетъ жаловаться на то, что учили его плохо, или же на то, что происходитъ отъ очень тупыхъ родителей.

Оселокъ. Это у тебя натуральная философія. Бывалъ ты при двор, пастухъ?

Коренъ. Нтъ, воистину.

Оселокъ. Такъ ты проклять.

Коренъ. Надюсь, что нтъ.

Оселокъ. Врь, что проклятъ, ты будешь, какъ худо спеченое яйцо, поджаренъ съ одной стороны.

Коренъ. За то, что не былъ при двор? Растолкуйте это.

Оселокъ. Если ты не бывалъ при двор, ты никогда не видывалъ хорошаго обращенія, если ты не видывалъ хорошаго обращенія, обращеніе у тебя должно быть дурное, а все дурное — грхъ, а гршники прокляты. Твое положеніе опасно, пастухъ.

Коренъ. И нисколько, Оселокъ. То, что считается хорошимъ обращеніемъ при двор, очень смшно въ деревн, какъ деревенское — смшно при двор. Вы разсказывали мн, что вы не иначе здороваетесь при двор, какъ поцловавъ себ ручку, это было бы очень неопрятно, еслибы придворные были пастухами.

Оселокъ. Доказательство, мигомъ! Ну же, скоре!

Коренъ. Да мы постоянно трогаемъ своихъ овецъ, а шерсть у нихъ, вы знаете, жирная.

Оселокъ. А разв у придворныхъ руки не потютъ? И разв овечій жиръ мене здоровъ, чмъ человчій потъ? Слабо, слабо! Нужно доказательство получше, ну же, говори!

Коренъ. Руки у насъ грубоваты.

Оселокъ. Тмъ чувствительне он для губъ. Слабо опять, подавай доказательство посильне, ну-же!

Коренъ. И он часто въ дегт, которымъ мы лечимъ нашихъ овецъ. Неужели вы хотите, чтобы мы цловали деготь? У придворныхъ-то руки надушены мускусомъ.

Оселокъ. О, тупой человкъ! Ты тухлятина по сравненію съ хорошимъ кускомъ мяса, право! Учись у умныхъ и заруби себ: мускусъ худшаго происхожденія, нежели деготь, это весьма неопрятное истеченіе кошачье. Измни свои доказательства, пастухъ.

Коренъ. У васъ слишкомъ придворный умъ для меня, я отступаюсь.

Оселокъ. Ты хочешь оставаться проклятымъ?.. Господь, да спасетъ тебя, тупоумный! Да подстругаетъ Онъ тебя! Ты совсмъ неотесанный.

Коренъ. Я простой земледлецъ, я мъ то, что жну, добываю то, что ношу, не питаю ни къ кому ненависти, не завидую ничьему счастью, радуюсь чужому благополучію, покоряюсь своимъ бдамъ и ничмъ такъ не тшусь, какъ глядя на то, какъ мои овцы пасутся, а ягнята сосутъ.

Оселокъ. Въ этомъ опять твой грхъ по невднію: ты сводишь овецъ и барановъ, добываешь себ пропитаніе совокупленіемъ скота, ты сводникъ при баран съ бубенчиками и даришь годовалую овечку кривоногому, старому, рогоносцу — барану, не годному уже въ разумный союзъ. Если ты не будешь проклятъ за это, то, значитъ, самому дьяволу не нужны боле пастухи, иначе, не знаю, какъ ты отъ него спасешься.

Коренъ. Вотъ идетъ мессиръ Ганимедъ, братъ моей новой хозяйки.

Входитъ Розалинда, читая записку.

Розалинда (читаетъ). ‘Отъ востока до западной Индіи, нтъ драгоцнности, равной Розалинд. Ея достоинства, несомыя втромъ, гласятъ по всему міру о Розалинд. Вс портреты, нарисованные прекрасно, черны передъ Розалиндой. Въ душ не должно оставаться другого образа, кром красоты Розалинды’.

Оселокъ. Я готовъ римоплетничать вамъ такъ восемь лтъ подрядъ, за исключеніемъ часовъ для обда, ужина и спанья. Это врод того какъ детъ въ перевалку торговка на базаръ.

Розалинда. Прочь, дуракъ!

Оселокъ. Не угодно ли? Если оленю нужна дань, пусть онъ отыщетъ Розалинду, если кошка желаетъ дружка, то, наврное, желаетъ того Розалинда. Зимняя одежда должна быть съ подбоемъ, такъ и стройная Розалинда, кто пожинаетъ, долженъ собирать въ снопы и вязать, чтобы везти потомъ съ Розалиндой, у самаго сладкаго орха самая горькая скорлупа, такой орхъ и Розалинда. Кто хочетъ найти благоуханнйшую розу долженъ взять шипы любви и Розалинду!’ Это какая-то поддльная скачка стиховъ, охота вамъ заражать себя ими!

Розалинда. Молчи, тупой шутъ, я нашла ихъ на дерев.

Оселокъ. Плохіе же оно приноситъ плоды.

Розалинда. Я привью его къ теб, а потомъ привью къ нему кизильникъ, тогда оно дастъ самые ранніе плоды во всей стран, потому что ты сгніешь прежде чмъ на половину созрешь, что и составляетъ настоящее качество кизила.

Оселокъ. Вы присудили, но, разумно или нтъ,— пусть ршитъ лсъ.

Входитъ Целія, читая записку.

Розалинда. Тише! Вотъ идетъ моя сестра, читая… Отойдите въ сторону.

Целія. ‘Почему должна безмолвствовать эта пустыня? Потому ли, что она необитаема? Нтъ, я повшу по языку на каждое дерево и они будутъ вщать торжественныя слова: одни — о томъ, что человческая жизнь пробгаетъ свое блуждающее странствіе такъ быстро, что на протяженіи пядени умстится сумма его лтъ, другіе — о нарушеніи клятвъ между двумя дружественными душами. Но на самыхъ красивыхъ втвяхъ и на конц каждаго изреченія я напишу ‘Розалинда’ для того, чтобы всякій читающій зналъ, что небо сосредоточило самую тонкую сущность всякаго изящества въ ней, какъ въ миніатюр. Небо поручило природ соединить въ одномъ тл все прекрасное, разсянное въ мір, и природа собрала тогда для нея: лицо Елены, но не ея сердце, величавость Клеопатры, все, что было лучшаго въ Аталант, и унылую скромность Лукреціи. Такъ многосторонне была одарена Розалинда небеснымъ синклитомъ, многія лица, очи и сердца сообщали ей свои драгоцнныя черты. Небо ршило, что она будетъ обладать этими дарами, а я буду жить и умру ея рабомъ’.

Розалинда. О, благій Юпитеръ!… Какою скучнйшею проповдью любви изморилъ ты своихъ прихожанъ, даже не прибавя: ‘Потерпите, добрые люди!’

Целія. Вы здсь, меньшая братія? Пастухъ, отойди немного, и ты съ нимъ, сударь.

Оселокъ. Пойдемъ, пастухъ, совершимъ почетное отступленіе, если не съ оружіемъ и обозомъ, то съ записочками и сочиненьицами. (Уходитъ съ Кореномъ).

Целія. Выслушала ты эти стихи?

Розалинда. О, да, выслушала все и даже боле того, потому что въ нкоторыхъ изъ нихъ боле стопъ, нежели полагается для стиха.

Целія. Это не бда, лишь бы такія стоны поддерживали стихъ.

Розалинда. То-то, что стопы хромали и не могли бы устоять безъ стиховъ. почему он калчили и стихи.

Целія. Но не странно ли теб было услышать, что твое имя должно быть вырзано или подвшено на этихъ деревьяхъ?

Розалинда. Я дивилась уже семь дней изъ девяти до тебя, потому что, взгляни, что я нашла на одномъ пальмовомъ дерев. Никогда еще не прославляли меня такъ въ стихахъ со временъ Пиагора, когда я была ирландскою крысой, о чемъ я плохо припоминаю.

Целія. Подумай, кто бы могъ это устраивать?

Розалинда. Человкъ?

Целія. И съ того цпью на ше, которую ты когда-то носила. Ты мняешься въ лиц?

Розалинда. Прошу тебя, кто-же?

Целія. О, Боже, Боже! Другу съ другомъ трудно сойтись, но горы могутъ сдвинуться при землетрясеніи и встртиться.

Розалинда. Да, ну же, кто это?

Целія. Возможно-ли это’?

Розалинда. Нтъ, прошу тебя, съ самою пылкой настойчивостью, скажи мн, кто это?

Целія. О, изумительно, изумительно, и весьма изумительно — изумительно, и до крайности изумительно, и превыше всякихъ возгласовъ!

Розалинда. Чтобъ мн поблекнуть! Неужели ты полагаешь, что, нарядясь мужчиной, я одла и свой характеръ въ камзолъ и штаны? Еще одинъ дюймъ ожиданія равенъ для меня поздк на открытія въ Южномъ океан. Прошу тебя, скажи, кто онъ? Скоре, говори тотчасъ. Я желала-бы, чтобы ты была заикой, такъ, чтобы этотъ тайный человкъ выскочилъ у тебя изо рта, какъ вино изъ узкогорлой бутылки: или разомъ хлынетъ, или вовсе не идетъ. Прошу тебя, вынь пробку у себя изо рта, такъ, чтобы я могла испить твои всти.

Целія. И помстить человка у себя въ желудк?

Розалинда. Твореніе-ли онъ рукъ Божіихъ? Что за человкъ? Стоитъ-ли своей шляпы его голова, подбородокъ стоитъ-ли бороды?

Целія. У него мала борода.

Розалинда. Богъ пошлетъ и боле, если человкъ захочетъ быть благодарнымъ, но я готова ждать роста его бороды, если ты не отложишь боле моего знакомства съ его подбородкомъ.

Целія. Это молодой Орландо, тотъ самый, который поразилъ за одно и борца, и твое сердце.

Розалинда. Нтъ, къ чорту шутки! Говори серьезно и, если ты чистая двушка.

Целія. Право, сестричка, это онъ.

Розалинда. Орландо?

Целія. Орландо.

Розалинда. О, горе! Что я теперь стану длать съ моими штанами и камзоломъ?… Что онъ длалъ, когда ты его увидала? Что онъ говорилъ? Каковъ у него видъ? Въ чемъ онъ одтъ? И зачмъ онъ здсь? Спрашивалъ онъ обо мн?.. Гд онъ живетъ? Какъ онъ разстался съ тобою? И когда ты увидишь его опять? Отвчай однимъ словомъ!

Целія. Дай мн сперва такой ротъ, какъ у Гаргантуа: такое слово должно быть слишкомъ громадно для рта современной намъ величины. Отвтить только черезъ ‘да’ или ‘нтъ’ на вс эти подробности трудне, чмъ на катехизисъ.

Розалинда. Но знаетъ ли онъ, что я здсь, въ лсу, и въ мужской одежд? Такъ ли онъ бодръ, какъ въ день той борьбы?

Целія. Легче перечислитъ пылинки, чмъ разршитъ предположенія влюбленной! Но ознакомься съ тмъ, какъ я его открыла, и слушай это съ должнымъ вниманіемъ. Я нашла его подъ деревомъ, какъ упавшій жолудь.

Розалинда. Это дерево можетъ назваться Юпитеровымъ, если роняетъ такіе плоды.

Целія. Выслушайте же, почтенная особа.

Розалинда. Продолжай.

Целія. Онъ лежалъ тутъ, вытянувшись, какъ раненый рыцарь.

Розалинда. Какъ ни жалостно подобное зрлище, но оно должно украшать пейзажъ.

Целія. Крикни ‘тпру’! своему языку, прошу тебя: онъ брыкается очень неразумно. Одтъ онъ былъ по-охотничьи.

Розалинда. О, страхъ! Онъ намревается убить мое сердце.

Целія. Я желала-бы пропть свою псенку безъ припва: ты сбиваешь меня съ тона.

Розалинда. Разв ты не знаешь, что я женщина? Когда я думаю, то должна и высказываться. Ну, милая, говори.

Входятъ: Орландо и Жакъ.

Целія. Ты все сбиваешь меня… Тише! Не онъ ли идетъ сюда?

Розалинда. Это онъ… спрячемся и прослдимъ за нимъ. (Отходятъ об въ сторону).

Жакъ. Благодарю васъ за общество, хотя, правду сказать, я также охотно остался бы одинъ.

Орландо. Я тоже, однако, ради приличія, и я благодарю васъ за бесду.

Жакъ. Съ Богомъ! Будемъ встрчаться такъ рдко, какъ возможно.

Орландо. Я желалъ-бы лучше, чтобы мы стали и совсмъ чужими.

Жакъ. Я попрошу васъ, не портите боле деревьевъ, исписывая ихъ кору любовными стихами.

Орландо. Я попрошу васъ, не портите боле моихъ стиховъ, читая ихъ неблагосклонно.

Жакъ. Вашу возлюбленную зовутъ: Розалинда?

Орландо. Да, такъ.

Жакъ. Не нравится мн ея имя.

Орландо. Никто не подумалъ о томъ,чтобы вамъ понравиться, когда ее крестили.

Жакъ. Какого она роста?

Орландо. Такъ высока, какъ у меня сердце.

Жакъ. У васъ на-готов миленькіе отвты. Не были-ли вы знакомы съ женами ювелировъ и не заимствовали-ли все съ ихъ перстеньковъ?

Орландо. Нтъ, но я отвчаю вамъ какъ крашеная ткань, съ которой вы заимствуете ваши вопросы.

Жакъ. У васъ юркій умъ, думаю, что онъ сдланъ изъ пятокъ Аталанты. Хотите посидть со мною? Будемъ посмиваться надъ вашею любовницею, міромъ и надъ всми нашими бдствіями.

Орландо. Я не хочу бранить никого изъ дышащихъ въ мір, кром меня самого, за которымъ я знаю много ошибокъ.

Жакъ. Худшая у васъ та, что вы влюблены.

Орландо. Это такой проступокъ, который я не обмняю на вашу лучшую добродтель. Надоли вы мн!

Жакъ. Клянусь, я искалъ дурака, когда нашелъ васъ.

Орландо. Онъ утонулъ въ ручь, загляните только туда и увидите его.

Жакъ. Я увижу тамъ свою собственную особу.

Орландо. Которую я считаю за дурака или за нуль.

Жакъ. Не могу боле мшкать съ вами. Прощайте, почтенный синьоръ Любовь!

Орландо. Я радъ вашему уходу, прощайте, почтенный синьоръ Меланхолія! (Жакъ уходитъ. Целія и Розалинда приближаются).

Розалинда. Я заговорю съ нимъ какъ развязный слуга и поведу себя нагло, благодаря этой одежд. Слышь, охотникъ!

Орландо. Слышу. Чего вамъ надо?

Розалинда. Скажите, который часъ?

Орландо. Вы должны были-бы спросить, какое время дня, потому что въ лсу нтъ часовъ.

Розалинда. Такъ нтъ здсь и настоящихъ влюбленныхъ, потому что, вздыхая каждую минуту и стеня каждый часъ, они опредляли-бы медленный ходъ времени такъ-же врно, какъ часы.

Орландо. Почему не быстрый ходъ времени? Не точне-ли это будетъ?

Розалинда. Никакъ, мессиръ. Время идетъ различнымъ шагомъ для различныхъ людей. Я могу сказать вамъ, для кого оно идетъ иноходью, для кого идетъ рысью, для кого вскачь, а для кого и на мст стоитъ.

Орландо. Скажи, прошу, для кого оно идетъ рысью?

Розалинда. Оно идетъ большой рысью для двушки между днемъ ея брачнаго контракта и днемъ совершенія брака. Будь этотъ промежутокъ всего въ семь ночей, время шагаетъ такъ тряско, что покажется длиной и въ семь лтъ.

Орландо. А для кого оно идетъ иноходью?

Розалинда. Для священника, не знающаго латыни, и для богача, не болющаго подагрой: первый спитъ спокойно, потому что не можетъ учиться, а второй живетъ весело, потому что не испытываетъ боли, первый избавленъ отъ бремени сухого и губительнаго ученія, другой незнакомъ съ бременемъ тяжкой, унылой заботы. Для нихъ время ступаетъ иноходью.

Орландо. Для кого-же оно мчится вскачь?

Розалинда. Для вора на пути къ вислиц, потому что, какъ-бы тихо онъ ни передвигалъ ноги, ему все-же покажется, что онъ дошелъ слишкомъ скоро.

Орландо. А для кого оно на мст стоитъ?

Розалинда. Для судей во время неприсутственныхъ дней: они спятъ отъ срока до срока, почему и не замчаютъ движенія времени.

Орландо. Гд живешь ты, красивый мальчикъ?

Розалинда. Я живу съ этою пастушкой, моею сестрой, здсь на опушк лса, какъ на бахромк у юбки.

Орландо. Вы здшній уроженецъ?

Розалинда. Какъ кроликъ, который тамъ и живетъ, гд родился.

Орландо. Но выговоръ у васъ чище, чмъ тотъ, который можно усвоить въ такихъ уединенныхъ мстахъ.

Розалинда. Такъ замчаютъ мн многіе, но дло въ томъ, что меня обучалъ говорить старикъ дядя, священникъ, бывшій, въ своей юности, человкомъ хорошаго общества, онъ зналъ хорошо придворный бытъ, тамъ онъ влюбился, и я слышалъ потомъ отъ него много проповдей противъ любви. Благодарю Бога, что я не женщина и потому свободенъ отъ многихъ недостатковъ, которыми онъ укорялъ вообще весь женскій полъ.

Орландо. Вы можете припомнить главнйшія изъ золъ, которыя онъ ставилъ въ вину женщинамъ?

Розалинда. Главнйшихъ не было, вс были одинаковы, какъ гроши, каждый недостатокъ казался чудовищнымъ, пока другой не являлся ему на смну.

Орландо. Но, прошу тебя, припомни нкоторые изъ нихъ.

Розалинда. Нтъ, я не хочу тратить лекарствъ, иначе какъ только на больныхъ. Здсь шатается по лсу человкъ, который портитъ молодыя растенія, вырзая на ихъ кор имя Розалинды, онъ развшиваетъ оды на шиповникахъ, элегіи на черной малин, обоготворяя въ нихъ эту Розалинду. Еслибы мн удалось встртить этого мечтателя, я преподалъ-бы ему нсколько хорошихъ совтовъ, потому что у него, какъ видно, ежедневная любовная лихорадка.

Орландо. Это меня такъ трясетъ отъ любви.Прошу тебя, объяви мн свое лекарство.

Розалинда. Не вижу я въ васъ ни одного изъ дядиныхъ признаковъ любви. Дядя научилъ меня, какъ распознавать влюбленныхъ. Я убжденъ, что вы не попались еще въ эту тростниковую клтку.

Орландо. А какіе-же это признаки?

Розалинда. Впалыя щеки, а этого у васъ нтъ, глаза, окруженные синевой и ввалившіеся, чего тоже нтъ, неразговорчивое расположеніе духа, чего тоже нтъ, растрепанная борода, чего тоже нтъ… Но это вамъ прощается, потому что ваша бородатость равна пока доходамъ меньшихъ братьевъ. Дале, ваши штаны должны быть безъ подвязокъ, шапка развязана, рукава разстегнуты, башмаки не пристегнуты, и все на васъ должно обнаруживать небрежность и запустніе. Но вы не таковы: вы скоре изысканы въ своей одежд и боле походите на то, что любите себя, а не кого другого.

Орландо. Прекрасный юноша, мн хотлось бы убдить тебя, что я влюбленъ.

Розалинда. Убдить меня? Скоре убдите ту, которую любите, какъ вы говорите. Она, ручаюсь вамъ, боле склонна къ этому, чмъ къ тому чтобы въ этомъ признаться, это одинъ изъ тхъ случаевъ, въ которыхъ женщины всегда говорятъ противъ совсти. Но скажите правду, неужели это вы увшиваете деревья стихами, въ которыхъ прославляете Розалинду?

Орландо. Клянусь теб, юноша, блой рукой Розалинды, это я, несчастный я!

Розалинда. И вы такъ влюблены, какъ это говорится въ вашихъ стихахъ?

Орландо. Не выразить этого вполн ни стихами, ни разумомъ!

Розалинда. Любовь — одно безуміе, она заслуживаетъ темной комнаты и бича, какъ сумасшедшіе, и если влюбленныхъ не наказываютъ, какъ и не лечатъ, то потому, что подобное помшательство слишкомъ распространено и т, которымъ пришлось бы счь другихъ, влюблены сами. Но я берусь излечивать это совтомъ.

Орландо. И вы уже излечивали кого?

Розалинда. Да, одного, и вотъ какимъ способомъ. Онъ долженъ былъ вообразить меня предметомъ своей любви, своею возлюбленной, и ухаживать за мною ежедневно, а я, какъ измнчивая особа, то грустна, изнжена, капризна, прихотлива, нжна, горда, причудлива, лукава, слаба, непостоянна, слезлива или готова улыбаться, какъ будто испытывала всякую страсть хотя въ сущности, ни одной, въ чемъ молодые люди и женщины, большею, частью стадо одной масти, то любила его, то не могла терпть, то ласкала, то ругала его, то рыдала надъ нимъ, то плевала на него. Такимъ образомъ, я извлекла моего поклонника изъ безумія любви для перехода въ помшательство пожизненное, которое состояло въ томъ, что онъ отказался отъ всего мірского потока и отправился на житье въ совершенно монашескій уголъ. Такъ былъ онъ вылеченъ, и я изберу тотъ же путь для того, чтобы ваша печень стала столь же чистою, какъ здоровое овечье сердце, и въ ней не осталось бы ни пятнышка любви.

Орландо. Я не хочу выздоравливать, юноша.

Розалинда. Я вылечу васъ, если вы только согласитесь звать меня Розалиндой, приходя каждый день въ мою хижину, и ухаживать за мной.

Орландо. Хорошо, именемъ моей любви, я согласенъ, разскажи мн, гд эта хижина.

Розалинда. Пойдемъ вмст, и я покажу ее вамъ, а вы разскажите мн дорогою, гд живете вы въ этомъ лсу. Хотите идти?

Орландо. Отъ всей души, добрый юноша.

Розалинда. Нтъ, зовите меня Розалиндой. Сестра, ты идешь съ нами? (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Входятъ: Оселокъ и Одри. Жакъ наблюдаетъ за ними издалека.

Оселокъ. Иди скоре, милая Одри! Я загоню твоихъ козъ, Одри. Ну, что, Одри? Гожусь я теб? Мои простыя черты удовлетворяютъ тебя?

Одри. Ваши черты! Господи помилуй! Какія такія черты?

Оселокъ. Я здсь съ тобой и твоими козами, какъ самый прихотливый поэтъ, честной Овидій, былъ между готами.

Жакъ (всторону). О, плохо помщенная ученость хуже, чмъ Юпитеръ подъ соломённою крышей!

Оселокъ. Когда наши стихи непоняты, или наше остроуміе не поддерживается этимъ скоросплымъ ребенкомъ, догадливостью, это человку боле смертельный ударъ, нежели большой счетъ за ничтожное угощеніе. Да, хотлось бы мн, чтобы боги создали тебя поэтичне.

Одри. Не знаю, что это, поэтичное. Честное что нибудь въ длахъ и въ рчи? Правдивое что?

Оселокъ. По правд, нтъ, потому что искреннйшая поэзія лишь вымыселъ, а влюбленные склонны къ поэзіи, и то, въ чемъ они клянутся въ своей поэзіи, такъ сказать, какъ влюбленные, должно быть ими вымышлено.

Одри. А вы все желаете, чтобы боги сдлали меня поэтичною?

Оселокъ. Очень желаю, потому что ты клянешься мн въ томъ, что ты честна, если же ты будешь поэтессой, мн можно будетъ отчасти надяться, что ты притворяешься.

Одри. А вамъ хочется, чтобы я не была честна?

Оселосъ. Не хотлось бы въ томъ случа, если-бы ты была безобразна, а честность въ придачу къ красот, это все равно, что медъ соусомъ къ сахару.

Жакъ (всторону). Набитый знаніемъ дуракъ!

Одри. Вдь я некрасива, поэтому и прошу боговъ сдлать меня честною.

Оселокъ. Но одарять честностью гадкую неряху, значитъ подавать хорошее кушанье на грязномъ блюд.

Одри. Я не неряха, хотя и благодарю боговъ за то, что дурнушка.

Оселокъ. Ну, возблагодаримъ боговъ за твою дурноту! Неряшество можетъ явиться потомъ. Но, какъ бы тамъ ни было, я хочу жениться на теб и я переговорилъ уже о томъ съ мессиромъ Оливеромъ Путаницей, викаріемъ ближайшей деревни, онъ общался придти на это мсто въ лсу и соединить насъ.

Жакъ (всторону). Желательно посмотрть на эту сходку.

Одри. Да пошлютъ боги намъ счастья!

Оселокъ. Аминь! Иной трусливый человкъ и побоялся бы такого шага, потому что здсь нтъ другого храма, кром этого лса, нтъ другого общества, кром рогатыхъ животныхъ. Но что же изъ этого? Смле! Если рога противны, они и необходимы. Сказано: иной человкъ не видитъ конца своему богатству, врно! у иного человка хорошіе рога и онъ не видитъ ихъ конца. Что же, это приданое его жены, а не самъ онъ ихъ пріобртаетъ. Рога!.. Ну, да. Только для бдняковъ?.. Нтъ, нтъ, обладаетъ ими какъ самый благородный изъ оленей, такъ и самый захудалый. И разв холостякъ блаженъ? Нтъ! Какъ обнесенный стною городъ превосходитъ деревню, такъ и чело женатаго человка почетне голаго лба холостого, и на сколько искусство защититься лучше неумнья, на столько рога предпочтительне отсутствія ихъ.

Входитъ мессиръ Оливеръ Путаница.

Вотъ и мессиръ Оливеръ!.. Мессиръ Оливеръ Путаница, добро пожаловать! Покончите вы съ нами подъ этимъ деревомъ или намъ надо пойти съ вами въ вашу часовню?

Путаница. Кто здсь выдаетъ эту женщину?

Оселокъ. Я не хочу принимать въ подарокъ ее отъ какого-нибудь мужчины!

Путаница. Но она должна выдаваться кмъ-нибудь, или же бракъ не будетъ законнымъ.

Жакъ (подходя). Дйствуйте, дйствуйте, я готовъ выдать ее.

Оселокъ. Добраго вечера, добрый господинъ ‘Какъ васъ звать!’ Какъ поживаете, мессиръ? Кстати пожаловали. Богъ благословитъ васъ за такое появленіе, очень вамъ благодаренъ… Что вы держите въ рукахъ эту игрушку, мессиръ? Прошу васъ, накройтесь.

Жакъ. Ты хочешь жениться, пестрый?

Оселокъ. Какъ у вола ярмо, у коня удило, у сокола колокольчики, такъ у человка свои желанія, и какъ голуби цлуются, такъ и въ супружеств слдуетъ поклеваться.

Жакъ. И такой воспитанный человкъ, какъ ты, хочетъ внчаться подъ кустомъ, какъ нищій? Иди въ церковь, къ хорошему священнику, который объяснить теб, что такое бракъ. Этотъ же человкъ только сколотитъ васъ какъ деревянную обшивку, одинъ изъ васъ осядетъ и, какъ сырая доска, покоробится, покоробится.

Оселокъ (всторону). Я бы не прочь, чтобы меня обвнчалъ этотъ, а не другой, потому что этотъ обвнчаетъ какъ нибудь не ладно, а если я буду обвнчанъ не ладно, это послужитъ мн потомъ хорошимъ извиненіемъ къ тому, чтобы бросить жену.

Жакъ. Пойдемте со мною, я научу васъ.

Оселокъ. Пойдемъ, милая Одри, мы должны обвнчаться или жить прелюбодйно. Прощайте, добрый мессиръ Оливеръ!.. (нап&#1123,ваетъ). ‘Нтъ, о милый Оливеръ, о почтенный Оливеръ, не оставляй меня сзади себя! Но… убирайся прочь, уходи, говорю теб, я не хочу, чтобы внчалъ меня ты! (Уходятъ: Жакъ, Оселокъ и Одри).

Путаница. Это ничего не значитъ. Никогда такіе сумасбродные негодяи не вытснятъ меня изъ моей профессіи (уходитъ).

СЦЕНА IV.

Тамъ же. Передъ деревенскимъ домикомъ. Входитъ Целія и Розалинда.

Розалинда. Не говори мн ничего, я хочу плакать.

Целія. Сдлай милость, но только потрудись принять въ соображеніе, что слезы мужчин не къ лицу.

Розалинда. Но разв мн нтъ повода плакать?

Целія. О, самый подходящій, поэтому, плачь.

Розалинда. У него даже волоса вроломнаго цвта.

Целія. Немногимъ темне, нежели у Іуды, поцлуи его должны быть родными дтищами Іуды.

Розалинда. Нтъ, волоса у него хорошаго цвта.

Целія. Превосходнаго: каштановый цвтъ былъ всегда наилучшимъ.

Розалинда. А поцлуи благоговйны, какъ прикосновеніе къ освященному хлбу.

Целія. Онъ купилъ пару цломудренныхъ губъ у Діаны, самая замороженная монахиня не цлуетъ боле набожно: въ этихъ поцлуяхъ самый ледъ цломудрія.

Розалинда. Но зачмъ поклялся онъ, что придетъ сегодня утромъ, и не пришелъ?

Целія. Ясно, что онъ человкъ неврный.

Розалинда. Ты такъ думаешь?

Целія. Да. Онъ не карманщикъ, не конокрадъ, но что касается его любовной врности, я считаю его такимъ же пустымъ, какъ стаканъ съ крышкой или выденный червемъ орхъ.

Розалинда. Невренъ въ любви?

Целія. Да, когда онъ влюбленъ, но мн кажется, что этого нтъ.

Розалинда. Ты слышала, какъ онъ клялся, что былъ влюбленъ!

Целія. ‘Былъ’ не значитъ ‘есть’, не говоря уже о томъ, что обты влюбленнаго не надежне завреній кабатчика, оба они подтверждаютъ ложные счеты… Онъ здсь въ лсу съ герцогомъ, твоимъ отцомъ.

Розалйнда. Я встртила герцога вчера и много съ нимъ говорила. Онъ спрашивалъ меня о моемъ происхожденіи, я сказала, что оно не хуже его собственнаго, онъ разсмялся и отпустилъ меня… Но что мы разсуждаемъ о родителяхъ, если есть такой человкъ, какъ Орландо?

Целія. О, это славный человкъ! Пишетъ славные стихи, говоритъ славные рчи, даетъ славныя клятвы и славно нарушаетъ ихъ, пронизывая поперекъ сердце своей возлюбленной, какъ неумлый наздникъ, который даетъ шпоры коню лишь съ одного бока и ломаетъ свою шпагу, какъ благородный гусь. Но славно все, на чемъ скачетъ молодость и чмъ правитъ безуміе… Кто идетъ сюда?

Входитъ Коренъ.

Коренъ. Хозяинъ и хозяйка, вы часто распрашивали о пастух, который томится любовью, вы видли его, когда мы сидли съ нимъ на лугу, и онъ восхвалялъ гордую, высокомрную пастушку, свою возлюбленную.

Целія. Хорошо, что же съ нимъ?

Коренъ. Если вамъ угодно видть настоящее представленіе между блднолицею любовью и ярко-румянымъ издвательствомъ и гордымъ пренебреженіемъ, пойдемте неподалеку отсюда, я отведу васъ туда, гд вы увидите это.

Розалинда. О, отправимся… Видъ влюбленныхъ питаетъ тхъ, кто тоже любитъ… Проводи насъ къ этому зрлищу, и теб можно будетъ сказать, что и я выступлю дятельнымъ актеромъ въ этой пьес (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Другая часть лса.

Входятъ: Сильвій и Феба.

Сильвій. Милая Феба, несмйся надо мною, не длай этого, Феба! Говори, что ты не любишь меня, но говори это безъ горечи. Простой палачъ, сердце котораго ожесточилось отъ привычнаго вида смерти, и тотъ не опускаетъ меча на склоненную голову, не попросивъ напередъ прощенья. Неужели ты хочешь быть сурове того, кто живетъ пролитіемъ крови до своей кончины?

Входятъ: Целія, Розалинда и Коренъ, которые останавливаются въ сторон.

Феба. Я не хочу бытъ твоимъ палачомъ, я бгу отъ тебя потому, что не хочу тебя оскорблять. Ты говоришь, что мой взоръ убійственъ. Нечего сказать, прекрасно и очень правдоподобно, что глаза — эти столь нжные и хрупкіе органы, смыкающіе трусливо свои двери передъ каждою пылинкой — могутъ называться тиранами, рзниками, убійцами! Ну, я теперь нахмурюсь на тебя отъ всего сердца! И если мои глаза могутъ ранить, пусть она убиваютъ тебя. Притворись, что обмираешь, упади на землю, и если не можешь, такъ стыдись, стыдись и не лги, говоря, что мои глаза убійственны. Покажи рану, нанесенную теб моимъ взоромъ, оцарапай себя булавкой, и то останется у тебя какой-нибудь слдъ, попробуй опереться о кустъ, и на твоей ладони останется царапина, какой-либо отпечатокъ, хоть на минуту, а мои глаза, которые я устремляю на тебя, не наносятъ теб вреда. Да я и знаю, что нтъ въ глазахъ такой силы, которая могла бы ранить.

Сильвій. О, дорогая Феба, если когда нибудь — а это ‘когда-нибудь’ можетъ быть очень близко — ты встртишь въ чьемъ-либо красивомъ лиц силу внушить теб любовь, тогда ты поймешь, какія невидимыя раны наносятъ острыя стрлы любви!

Феба. Но, до этого времени, не приближайся ты ко мн, а когда оно настанетъ, осыпай меня насмшками, не сожалй меня, какъ и я до той минуты тебя жалть не буду.

Розалинда (подходя). А почему, скажите? Что была у васъ за мать, если вы можете такъ оскорблять несчастныхъ, такъ возноситься надъ ними? Неужели потому, что вы красивы,— хотя я, признаюсь, вижу тутъ красоты лишь настолько, чтобы пойти въ темнот, безъ свчи, къ кровати,— вы должны быть надменной и безжалостной?.. Но что это? Зачмъ вы такъ уставились на меня? Я вижу въ васъ не боле, какъ дюжинное твореніе природы. О, чтобъ меня побрало! Мн кажется, она думаетъ заполонить и мои глаза. Нтъ, поврьте, гордая госпожа, вамъ нечего надяться на это. Ни ваши чернильныя брови, ни ваши волоса, похожіе на черный шелкъ, ни ваши воловьи глаза, ни ваши молочныя щеки не склонятъ моего духа на поклоненіе вамъ… А ты, глупый пастухъ, чего ты ходишь за нею, подобно южному туману, нагоняющему втеръ и дождь? Ты въ тысячу разъ лучше, какъ мужчина, чмъ она, какъ женщина. Это именно такіе глупцы, какъ ты, населяютъ міръ безобразными ребятами. Не ея зеркало, а ты льстишь ей, и въ теб она видитъ себя красиве, чмъ она въ дйствительности. Но, сударыня, придите въ себя, станьте на колна и благодарите небо, постясь, за любовь добраго человка, потому что, шепну вамъ дружески на ушко, продавайте, пока берутъ, вы не всякому годны. Молите у него прощенья, любите его: примите его предложеніе. Дурныя еще дурне, когда позволяютъ себ насмхаться. Итакъ, бери ее, пастухъ… Прощайте!

Феба. Милый юноша, прошу тебя, брани меня хоть цлый годъ, мн пріятне переносить твои выговоры, нежели его ухаживанія.

Розалинда. Онъ влюбился въ ея дурноту, а она готова влюбиться въ мой гнвъ! Если это такъ, то лишь только она отвтитъ теб съ суровымъ видомъ, я начну обдавать ее грубостями. Зачмъ смотрите вы такъ на меня?

Феба. Не съ дурнымъ намреніемъ.

Розалинда. Прошу васъ, не вздумайте въ меня влюбиться, потому что я вроломне обтовъ, данныхъ спьяна. Къ тому-же, вы мн не нравитесь… Если хотите знать, гд я живу, то это въ оливковой рощ, здсь по близости… Хочешь идти, сестра?.. Пастухъ, не давай ей спуска… Идемъ, сестра… Пастушка, будь къ нему милостиве, не гордись: еслибы на тебя смотрлъ весь свтъ, никто не ошибался-бы такъ въ твою пользу, какъ онъ!.. Идемъ къ нашему стаду (Уходятъ: Розалинда, Целія и Коренъ).

Феба. Пастухъ умершій!.. Теперь я понимаю смыслъ твоего стиха: ‘Тотъ не любилъ, кто не влюбился съ перваго взгляда’…

Сильвій. Милая Феба…

Феба. Ахъ!.. Что ты говоришь, Сильвій?

Сильвій. Милая Феба, пожалй меня.

Феба. Что-же, мн грустно за тебя, добрый Сильвій.

Сильвій. Тамъ, гд грусть, можетъ быть и утшеніе. Если ты сочувствуешь моему любовному горю, то, подаривъ мн любовь, ты можешь исцлить разомъ и свою грусть, и мое горе.

Феба. Я дарю теб свою пріязнь, разв это не милостиво?

Сильвій. Я желалъ-бы тебя самое.

Феба. Это уже жадность. Недавно еще, Сильвій, я тебя ненавидла, и теперь еще я не питаю къ теб любви, но потому, что ты можешь говорить о любви такъ краснорчиво, я хочу терпть твое общество, которое было такъ несносно для меня, и я буду пользоваться твоими услугами, но не жди дальнйшей награды и радуйся лишь на то, что тебя будутъ употреблять.

Сильвій. Моя любовь такъ свята и такъ совершенна, а я такъ лишенъ всякой ласки, что сочту за обильную жатву, если мн удастся подобрать хотя кое-какіе поломанные колосья вслдъ за тмъ, кому достанется главнйшій сборъ. Брось мн порою небрежную улыбку,— и я этимъ проживу.

Феба. Ты знаешь юношу, который говорилъ со мной тотчасъ?

Сильвій. Особенно не знаю, но часто его встрчалъ, онъ купилъ усадьбу и поля у стараго хрыча, который былъ тутъ хозяиномъ прежде.

Феба. Не подумай, что я его люблю, хотя распрашиваю о немъ, это глупый мальчишка… Однако, онъ говоритъ складно… Но что мн до рчей?.. Хотя рчи пріятны, когда говорящій нравится тому, кто слушаетъ… Красивый юноша… Не то, чтобы очень… Только видно, что гордъ… Но гордость идетъ къ нему, изъ него выйдетъ дльный мужчина… Лучше всего у него цвтъ лица, и прежде, чмъ его языкъ успетъ нанести обиду, его глаза уже залечатъ ее… Онъ не высокъ, но довольно высокъ для своихъ лтъ… Ноги у него — такъ себ, однако, недурны… На губахъ прекрасный румянецъ: немного гуще и ярче, нежели на щекахъ, именно различіе между алой краской и нжно-розовой. Иныя женщины, Сильвій, успвъ разобрать его такъ, какъ я, могли-бы въ него влюбиться, но, что до меня, я не люблю его, и не ненавижу тоже, хотя у меня боле причинъ его ненавидть, чмъ любить, потому что зачмъ ему понадобилось журить меня? Онъ говорилъ, что у меня черные глаза и волосы тоже черные, и, какъ я припоминаю, насмхался надо мной… Удивительно, отчего я ему не возражала? Но это все равно: что отложено, то еще не пропало, я напишу ему очень дерзкое письмо, и ты его снесешь. Сдлаешь это, Сильвій?

Сильвій. Отъ всего сердца, Феба.

Феба. Я тотчасъ-же напишу. Оно уже готово у меня въ голов и въ сердц. Я отнесусь къ нему дко и безъ околичностей. Иди со мною, Сильвій (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Тамъ-же.

Входятъ: Оселокъ и Одри.

Оселокъ. Придетъ время, Одри. Надо потерпть, милая Одри.

Одри. А право, этотъ пасторъ былъ довольно хорошъ, чтобы ни говорилъ старый синьоръ.

Оселокъ. Очень дурной этотъ мессиръ Оливеръ, Одри, очень подлый этотъ Путаница!.. Но, Одри, тутъ въ лсу находится молодой человкъ съ притязаніями на тебя.

Одри. О, знаю, кто это, но у него нтъ никакихъ правъ въ свт на меня. Онъ и идетъ сюда, этотъ человкъ,о которомъ вы думаете.

Входитъ Гильомъ.

Оселокъ. Настоящая да и питье для меня — встрча съ простакомъ! Клянусь, мы, люди остроумные, должны нести за это и большую отвтственность. Мы должны насмхаться, мы не можемъ удержаться отъ этого.

Гильомъ. Добраго вечера,Одри!

Одри. Пошли и вамъ Богъ добраго вечера, Гильомъ!

Гильомъ. И вамъ добраго вечера, почтенный синьоръ!

Оселокъ. Добраго вечера, любезный. Накрой голову, накрой… Ну же, прошу тебя, накройся.Который теб годъ, мой другъ?

Гильомъ. Мн двадцать пять, мессиръ.

Оселокъ. Возрастъ зрлый. Зовутъ тебя: Гильомъ?

Гильомъ. Гильомъ, мессиръ.

Оселокъ. Хорошенькое имя. Ты родился здсь,въ лсу?

Гильомъ. Да, мессиръ, благодаря Бога.

Оселокъ. ‘Благодаря Бога’. Это хорошій отвтъ. А ты богатъ?

Гильомъ. Что же, мессиръ… Такъ себ.

Оселокъ. ‘Такъ себ’. Это хорошо, очень хорошо, весьма отлично… Однако, нтъ, это лишь такъ себ. А ты уменъ?

Гильомъ. Да, мессиръ, ума у меня довольно.

Оселокъ. Вотъ это ты хорошо говоришь. Я припоминаю одну поговорку: ‘Глупецъ думаетъ, что уменъ, а умный знаетъ о себ, что глупъ’. Языческій философъ, желая пость винограда, открывалъ губы, когда клалъ его въ ротъ, желая сказать этимъ, что виноградъ созданъ на то, чтобы быть съденнымъ, а губы на то, чтобы открываться. Вы любите эту двицу?

Гильомъ. Да, мессиръ.

Оселокъ. Дайте мн руку. Вы учены?

Гильомъ. Нтъ, мессиръ.

Оселокъ. Такъ научитесь слдующему отъ меня: Имть, значитъ: имть. Это только риторическая фигура, что питье, будучи вылито изъ чаши въ стаканъ, черезъ наполненіе его, опоражниваетъ ее. Вдь вс ваши авторы согласны въ томъ, что ipse — это онъ, вы же не можете быть ipse, потому что онъ — это я.

Гильомъ. Кто это ‘онъ’, мессиръ?

Оселокъ. Тотъ ‘онъ’,который долженъ жениться на этой женщин. Поэтому ты, деревенщина, покинь… что на обыденномъ язык значитъ: оставь… общество… что,по деревенски, знакомство… съ этою особою женскаго пола… въ просторчіи женщиною… Это, вообще, значитъ: не знайся съ этою женскою личностью! Или же, деревенщина, ты погибнешь, или, чтобы теб было понятне, умрешь, иначе говоря, я тебя убью, уничтожу, обращу твою жизнь въ смерть, твою свободу въ закрпощеніе, расправлюсь съ тобою ядомъ, или палкою, или сталью, я затравлю тебя ловушками, опутаю тебя хитростями, умерщвлю на полтораста разныхъ способовъ! Поэтому трепещи и убирайся!

Одри. Уходи, добрый Гильомъ.

Гильомъ. Счастливо оставаться, мессиръ! (Уходитъ).

Входитъ Коренъ.

Коренъ. Хозяинъ и хозяйка ищутъ васъ. Идите, идите!

Оселокъ. Бги, Одри, бги… Спшу, спшу! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же.

Входятъ: Орландо и Оливеръ.

Орландо. Возможно-ли, чтобы при столь короткомъ знакомств она уже понравилась теб? И только увидвъ ее,ты уже влюбился? И, влюбясь, уже сдлалъ предложеніе? и она тотчасъ-же приняла его? И ты твердо ршился обладать ею?

Оливеръ. Не ставь вопроса о моемъ легкомысліи, о ея бдности, о слишкомъ кратковременномъ нашемъ знакомств, о моемъ поспшномъ предложеніи и ея поспшномъ согласіи, но говори вмст со мною, что я люблю Аліену, а съ нею, что она любитъ меня, самъ-же ты согласись съ обоими нами, въ домъ, что мы можемъ соединиться, и это будетъ къ твоему-же благу, потому что я отдамъ теб и домъ нашего отца, и вс доходы, принадлежавшіе старому синьору Роланду, а самъ стану жить здсь и умру пастухомъ.

Входитъ Розалинда.

Орландо. Я соглашаюсь. Пусть свадьба ваша совершится завтра-же, я приглашу на нее герцога и всхъ его веселыхъ приверженцевъ. Поди и приготовь къ тому Аліену, ты видишь, сюда идетъ Розалинда.

Розалинда. Богъ въ помочь, братъ!

Оливеръ. И теб, сестра.

Розалинда. О, дорогой Орландо, какъ грустно мн, что у тебя сердце въ перевязк!

Орландо. Только рука.

Розалинда. Я думала, что когти львицы поранили теб и сердце.

Орландо. Оно поранено, но слезами одной дамы.

Розалинда. Разсказывалъ теб твой братъ о моемъ притворномъ обморок. когда онъ показалъ мн твой платокъ’?

Орландо. Да, и еще о большихъ чудесахъ.

Розалинда. О, я понимаю, на что ты намекаешь… Дйствительно,не случалось ничего столь внезапнаго, разв что драка двухъ барановъ или хвастливый возгласъ Цезаря: ‘пришелъ, увидлъ, побдилъ’. Твой братъ и моя сестра, лишь только встртились, такъ воззрились другъ на друга, лишь только воззрились, влюбились, лишь только влюбились, стали вздыхать, лишь только завздыхали, такъ спросили другъ друга о причин того, лишь только узнали причину, стали искать исцленія, и такъ, но ступенькамъ, устроили себ пару лстницъ къ браку, по которымъ они должны взобраться не воздерживаясь, чтобы не стать невоздержанными до брака. Они въ полной любовной ярости и готовы схватиться, ихъ не разнимешь и палками!

Орландо. Они обвнчаются завтра, и я приглашаю герцога къ брачному обряду. Но, какъ горько смотрть на счастье сквозь глаза другого человка! На сколько усилится у меня завтра на сердц тяжесть, при мысли моей о счастіи брата, получившаго то, чего онъ желалъ!

Розалинда. Что-же, разв я не могу завтра служить вамъ за Розалинду?

Орландо. Я не могу жить доле только мечтою.

Розалинда. Я не буду мучить васъ боле пустымъ разговоромъ. Знайте-же отъ меня… я говорю теперь съ извстной цлью… что я признаю васъ за достойнаго синьора. Сказываю это не для того, чтобы вы возымли хорошее мнніе о моемъ разсудк, видя, что я понимаю, каковы вы. Не стараюсь я тоже заслужить отъ васъ уваженія боле той малой мры, которая нужна для поселенія въ васъ доврія, ради вашей-же пользы, а не ради моего собственнаго восхваленія… Поврьте-же мн, прошу васъ, что мн доступны чудныя дла: съ моего трехлтняго возраста, я былъ въ сношеніи съ чародемъ, весьма могущественнымъ въ своемъ искусств, хотя и не вдавшимся съ нечистымъ. Если вы такъ любите Розалинду, какъ это выдается всми вашими движеніями, то вы можете жениться на ней, когда вашъ братъ женится на Аліен. Я знаю, до какой крайности доведена она судьбою, и мн возможно, если вы не найдете въ томъ неудобства, вызвать ее завтра вамъ на глаза, въ ея человческомъ образ, безъ всякой опасности.

Орландо. Говоришь ты серьезно?

Розалинда. Клянусь жизнью, которою я дорожу, хотя и говорю, что я чародй. Поэтому однься въ свое лучшее платье, пригласи своихъ друзей, потому что если ты желаешь жениться завтра,то и женишься, и на Розалинд, если ты этого хочешь.

Входятъ: Сильвій и Феба.

Смотри, идетъ сюда влюбленная въ меня и влюбленный въ нее.

Феба. Молодой человкъ, вы поступили очень невжливо со мною, показавъ письмо, которое я вамъ написала.

Розалинда. Мн дла нтъ до этого, я даже стараюсь быть невжливымъ и злобнымъ съ вами, за вами слдуетъ этотъ врный пастухъ, смотрите на него, полюбите его, онъ васъ боготворитъ.

Феба. Добрый пастухъ, скажи этому юнош, что значитъ любить.

Сильвій. Это значитъ: состоять изъ слезъ и вздоховъ, таковъ я ради Фебы.

Феба. А я ради Ганимеда.

Орландо. А я ради Розалинды.

Розалинда. А я ради никакой женщины.

Сильвій. И состоять изъ врности и преданности. Таковъ я для Фебы.

Феба. А я для Ганимеда.

Орландо. А я для Розалинды.

Розалинда. А я ни для какой женщины.

Сильвій. Это значитъ тоже состоять изъ одного восторга, страсти, изъ желаній, обожанія, обязанности, вниманія, смиренія, терпнія и, нетерпнія, чистоты, самопожертвованія и повиновенія, таковъ я для Фебы.

Феба. А я для Ганимеда.

Орландо. А я для Розалинды.

Розалинда. А я ни для какой женщины.

Феба (Розалинд). Если это такъ, то зачмъ вините вы меня за любовь къ вамъ?

Сильвій (Феб). Если это такъ, зачмъ вините вы меня за любовь къ вамъ?

Розалинда (Орландо). Кому скажете вы: ‘Зачмъ вините вы меня за любовь къ вамъ?’

Орландо.Той, которой здсь нтъ, и которая не можетъ меня слышать.

Розалинда. Довольно этого: это походитъ на вой ирландскихъ волковъ на луну (Сильвію). Я постараюсь помочь вамъ, если могу (Феб). Я полюбилъ-бы васъ, еслибы могъ… Мы встртимся вс завтра и тогда (Феб), я обвнчаюсь съ вами, если только когда либо буду внчаться съ женщиной… и обвнчаюсь завтра (къ Орландо). Я исполню ваше желаніе, если мн дано когда-либо исполнить желаніе мужчины, и вы будете обвнчаны завтра (Сильвію). И васъ я удовлетворю, если то, что вамъ нравится, можетъ васъ удовлетворить, вы будете обвнчаны завтра (къ Орландо). Если вы любите Розалинду, вы придете, (Сильвію), если вы любите Фебу, вы придете, и если я не люблю ни одной женщины, я приду… И такъ, прощайте! Я оставляю вамъ эти приказанія.

Сильвій. Не премину исполнить, если буду живъ.

Феба. И я.

Орландо. И я (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Тамъ-же.

Входятъ: Оселокъ и Одри.

Оселокъ. Завтра радостный день, Одри: мы завтра поженимся.

Одри. Я желаю этого отъ всего сердца, и я надюсь, что нтъ ничего нечестнаго въ желаніи зажить своимъ домкомъ. Сюда идутъ два пажа изгнаннаго герцога.

Входятъ два пажа.

1-й пажъ. Пріятно встртиться, уважаемый мессиръ!

Оселокъ. Клянусь, пріятно! Садитесь, садитесь, и псенку!

2-й пажъ. Къ вашимъ услугамъ, садитесь между нами.

1-й пажъ. Что же, примемся разомъ, безъ прокашливанія или сплевыванія, или извиненій въ томъ, что охрипли,— всего, къ чему прибгаютъ, обыкновенно, безголосые?

2-й пажъ. Да, да, и оба въ одинъ тонъ, какъ два цыгана на лошади.

Оба поютъ.

‘Былъ влюбленный и его красотка, гей, го, гей, но-ни-но. Шли они черезъ зеленое ржаное поле, въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дннгь! Нжные любовники любятъ весну. Среди ржаныхъ полей, гей, го, гей, но-ни-но! красивые эти деревенскіе люди легли, въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дингъ! Они начали пть тотчасъ эту псню, гей, го, гей, но-ни-но! О томъ, что жизнь лишь цвтокъ въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дингь! Пользуйтесь же настоящимъ временемъ, гей, го, гей, но-ни-но! потому что любовь внчается первымъ цвтомъ, въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дингъ!’

Оселокъ. Знаете что, молодые господа, хотя мало смысла въ словахъ, но и пніе-то вышло плоховато.

1-й пажъ. Вы ошибаетесь, мессиръ, мы не сбивались съ такта, сохраняли тактъ.

Оселокъ. Совершенно врно. Я тоже велъ счетъ времени, которое потерялъ, слушая такую глупую пснь. Господь съ вами! Да исправитъ Онъ вамъ голоса! Пойдемъ, Одри (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Другая часть лса.

Входитъ: Старшій Герцогъ, Аміанъ, Жакъ, Орландо, Оливеръ и Целія.

Старшій герцогъ. И ты думаешь, Орландо, что этотъ юноша можетъ выполнить все то, что общаетъ?

Орландо. То врю этому, то нтъ, какъ т, которые, хотя и боятся, но питаютъ надежду на то, что опасенія ихъ не сбудутся.

Входятъ: Розалинда, Сильвій и Феба.

Розалинда. Еще немного терпнія до исполненія нашего уговора (Герцогу). Вы общаете, если я приведу вашу Розалинду, выдать ее за этого Орландо?

Старшій герцогъ. Я это сдлаю, будь у меня даже королевство, чтобы дать за нею!

Розалинда (къ Орланду). А вы говорите, что вы берете ее, если я ее приведу?

Орландо. Беру, будь я даже королемъ всхъ королевствъ.

Розалинда (Феб). Вы говорите, что пойдете за меня, если я изъявлю на то согласіе?

Феба. Да, хотя бы мн пришлось умереть черезъ часъ посл того!

Розалинда. Но если вы сами откажетесь выдти за меня, вы отдадитесь этому преданному вамъ пастуху?

Феба. Таковъ уговоръ.

Розалинда (Сильвію). Вы сказали, что возьмете Фебу, если она того захочетъ?

Сильвій. Хотя-бы обладаніе ею и смерть были тожественны.

Розалинда. Я общаю уладить вс эти дла. Сдержите свое слово, о, герцогъ, и отдайте свою дочь, а вы, Орландо, сдержите свое о томъ, что примете его дочь, сдержите свое слово, Феба, и выходите за меня, или же, если откажетесь, за этого пастуха. Сдержите свое слово, Сильвій, жениться на ней, если она откажется отъ меня… А я уйду теперь, чтобы разршить вс эти сомннія (Уходитъ съ Целіей).

Старшій герцогъ. Въ этомъ молодомъ пастушк припоминаются мн нкоторыя милыя черты моей дочери.

Орландо. Синьоръ, увидя его въ первый разъ, я счелъ его за брата вашей дочери, но, добрый синьоръ, этотъ юноша уроженецъ здшнихъ лсовъ и былъ обученъ разнымъ тайнымъ наукамъ своимъ дядей, великимъ чародемъ, по его словамъ, и скрывающимся въ этихъ дебряхъ.

Входятъ: Оселокъ и Одри.

Жакъ. Вроятно, наступитъ другой потопъ, если вс пары спшатъ въ ковчегъ! Вотъ явилась пара замчательныхъ зврей, называемыхъ на всхъ языкахъ дураками.

Оселоуъ. Поклонъ и привтствіе всмъ вамъ!

Жакъ. Добрйшій синьоръ, примите его милостиво. Это тотъ нестроумный господинъ, котораго я часто встрчалъ въ лсу, онъ клянется въ томъ, что былъ^,царедворцемъ.

Оселокъ. Если кто сомнвается въ этомъ, пусть онъ подвергнетъ меня испытанію! Я прохаживался въ танцахъ, я увлекъ одну даму, я былъ остороженъ съ друзьями, любезенъ съ врагами, разорилъ трехъ портныхъ, имлъ четыре ссоры и чуть не подрался изъ-за одной.

Жакъ. Какъ-же она покончилась?

Оселокъ. Мы сошлись и нашли, что ссора не доходитъ еще до седьмого случая.

Жакъ. Какой седьмой случай? Добрый синьоръ, полюбите этого молодца.

Старшій герцогъ. Онъ мн очень нравится.

Оселокъ. Господь васъ вознаградитъ, синьоръ! Желаю, чтобы и вы нравились! Я поспшилъ сюда, вмст съ другими сельскими брачащимися, чтобы принести клятву, а потомъ нарушить ее, потому что внчаніе соединяетъ, а страсти нарушаютъ. Вотъ бдная двица, ваша милость, порядочная замарашка, ваша милость, но моя собственная, жалкая прихоть съ моей стороны, ваша милость, брать то, что никому не годится… Но богатая собой честность живетъ въ лачугахъ, какъ скупецъ, ваша милость, подобно жемчужин въ грязной раковин.

Старшій герцогъ. Поистин, онъ очень находчивъ и рчистъ.

Оселокъ. Это согласно съ болтовнею шута, ваша милость, и съ другими сладенькими поговорками.

Жакъ. Но обратимся къ седьмому случаю. Какъ нашли вы, что ваша ссора не подводится вполн подъ седьмой случай?

Оселокъ. То есть, подъ седьмое отрицаніе лжи… Держись поприличне, Одри… Вотъ какъ оно было, мессиръ. Мн не нравилось, какъ подстригаетъ себ бороду одинъ придворный. Онъ прислалъ мн сказать, что если, по моему, его борода была дурно подстрижена, то онъ былъ другого мннія на этотъ счетъ. Это называется ‘вжливое возраженіе’. Когда я замтилъ, что она все же дурно подстрижена, онъ сказалъ, что стрижетъ ее по своему вкусу. Это называется ‘скромная язвительность’. Я ему снова: Не хорошо подстрижена! Онъ мн въ отвтъ, что я ничего несмыслю, это уже ‘грубое возраженіе’. Я свое: Не хорошо подстрижена! Онъ отвчаетъ, что я говорю неправду. Это зовется: ‘смлый отпоръ’. Я снова: не хорошо подстрижена. Тогда онъ мн уже прямо, что я вру. Это уже ‘бранное опроверженіе’. Затмъ идетъ дале ‘опроверженіе обстоятельное’ и ‘прямое уличеніе во лжи’.

Жакъ. Сколько же разъ вы сказали, что его борода дурно подстрижена?

Оселокъ. Я не пошелъ дале ‘опроверженія обстоятельнаго’, а онъ не ршился тоже прибгнуть къ ‘прямому уличенію во лжи’. Такъ мы помрились шпагами и разошлись.

Жакъ. Вы можете перечислить по порядку вс эти степени лжи?

Оселокъ. О, мессиръ, мы споримъ по печатному, у насъ есть на это книга, какъ у васъ бываютъ книги на счетъ хорошаго обхожденія. Но я могу пересчитать вамъ эти степени. Первая: ‘Вжливое возраженіе’, вторая: ‘Скромная язвительность’, третья: ‘Грубое возраженіе’, четвертая: ‘Смлый отпоръ’, пятая: ‘Бранное опроверженіе’, шестая: ‘Опроверженіе обстоятельное’, седьмая: ‘Прямое уличеніе во лжи’. Вы можете уклониться отъ всхъ, кром ‘Прямого уличенія во лжи’. Да можно избжать и этого посредствомъ ‘Если’. Я видлъ разъ, какъ семь судей не могли уладить ссоры, но когда оба спорящіе встртились, кто-то изъ нихъ вспомнилъ о ‘Если’. Въ такомъ род: Если вы сказали такъ, то я сказалъ такъ, и они пожали руки другъ другу и побратались. Это ‘Если’ — единственный миротворецъ, много добра въ ‘Если’.

Жакъ. Не замчательный ли это малый, ваша свтлость? Онъ пригоденъ на все, хотя только шутъ.

Старшій герцогъ. Его шутовство служитъ ему только конькомъ, и онъ пользуется этой личиной для своихъ остротъ.

Входитъ Гименей, ведя Розалинду въ женской одежд. За ними Целія. Тихая музыка.

Гименей. ‘Въ небесахъ радость, когда на земл дла устраиваются къ общему удовольствію. Добрый герцогъ, прими свою дочь: Гименей приводитъ ее съ неба, да, приводитъ ее сюда для того, чтобы ты могъ соединить ея руку съ рукой того, чье сердце у нея въ груди’.

Розалинда (герцогу). Отдаюсь вамъ, потому что я ваша (къ Орландо). Отдаюсь вамъ, потому что я ваша.

Старшій герцогъ. Если зрніе меня не обманываетъ, ты моя Розалинда!

Орландо. Если зрніе меня не обманываетъ, ты моя Розалинда!

Феба. Если зрніе и ея образъ меня не обманываютъ, тогда — прощай, моя любовь!

Розалинда (герцогу). Я не хочу другого отца, кром васъ (къ Орландо). Не хочу другого мужа, кром васъ (Феб). Не выйду ни за какую женщину, если не за васъ.

Гименей. Тише! Я предотвращаю замшательство, мн надлежитъ привести къ заключенію эти странныя событія. Эти восьмеро должны взяться за руки, чтобы соединиться узами Гименея, если только истина пребываетъ истиной (Розалинд и Орландо). Васъ не должно раздлять никакое недоразумніе (Оливеру и Целіи). Ваши сердца неразрывны (Феб). Вы должны склониться на его любовь или же имть супругомъ женщину (Оселку и Одри). Вы такъ крпко связаны другъ съ другомъ, какъ непогода съ зимою. Но, пока мы поемъ свадебную пснь, утшайте себя распросами, и разсудокъ поуменьшитъ ваше изумленіе передъ такими встрчами и такою развязкою длъ (Поетъ) ‘Бракъ — это внецъ великой Юноны. О, благословенный союзъ крова и ложа! Кто, какъ не Гименей, населяетъ вс веси! Да будетъ же слава брачному союзу, да будетъ честь, высокая честь и слава Гименею, божеству всякой веси!’

Старшій герцогъ. Моя дорогая племянница, привтствую тебя, ты равна мн дочери, не мене ея благожеланна для меня.

Феба (Сильвію). Я не хочу отказываться отъ моего слова: теперь ты мой, твоя врность склоняетъ къ теб мои чувства.

Входитъ Жакъ де-Буа.

Жакъ де-Буа. Благоволите выслушать отъ меня слова или два. Я второй сынъ стараго синьора Роланда де-Буа и приношу такія всти этому уважаемому собранію: герцогъ Фредерикъ, узнавъ, что сюда, въ лсъ, стекаются ежедневно люди, самые достойные, собралъ большія силы и двинулся, во глав ихъ, чтобы захватить здсь своего брата и лишить его жизни. Онъ подошелъ уже къ опушк этого дикаго лса, но встртился здсь съ благочестивымъ старцемъ, поговоривъ съ нимъ, онъ отказался не только отъ своего предпріятія, но и отъ міра, завщая свою корону изгнанному имъ брату и возвращая земли всмъ тмъ, которые были изгнаны съ нимъ. Въ истин того, что говорю, ручаюсь жизнью.

Старшій герцогъ. Добро пожаловать, молодой человкъ! Ты приносишь хорошіе подарки на свадьбу братьевъ: одному — его конфискованныя земли, а другому — большую область, могущественное герцогство. Но прежде покончимъ здсь въ лсу то, что было начато хорошо и хорошо проведено. А посл весь счастливый сонмъ терпвшихъ здсь со мною тяжкіе дни и ночи раздлитъ съ нами и блага, даруемыя намъ поворотомъ счастья, сообразно съ своими заслугами. Но, пока, забудемъ эти неожиданныя почести и повеселимся по сельски. Музыка, играй! А вы вс, женихи и невсты, гармонично преисполненные радости, пляшите подъ гармоничные звуки.

Жакъ. Мессиръ, прошу извиненія… Но, если я васъ врно понялъ, герцогъ обратился къ благочестивой жизни, отвергнувъ съ пренебреженіемъ всю придворную пышность?

Жакъ де-Буа. Такъ точно.

Жакъ. Я пойду къ нему. Отъ такихъ обращенныхъ можно услышать многое и поучиться многому (Герцогу). Предоставляю васъ вашимъ прежнимъ почестямъ, вы заслуживаете ихъ своимъ терпніемъ и добродтелями (къ Орландо). Васъ предоставляю любви, которую заслуживаетъ ваша врность… (Оливеру). Васъ — вашей области, любви и высокимъ союзамъ… (Сильвію). Васъ — давно желанному и заслуженному ложу… (Оселку). А васъ — ссорамъ, потому что ваше любовное путешествіе снабжено припасами лишь на два мсяца… Итакъ, каждому свое удовольствіе… А я способенъ на иное, чмъ на пляски.

Старшій герцогъ. Останьтесь, Жакъ, останьтесь.

Жакъ. Не вижу въ этомъ веселья… Если вы пожелаете сказать мн что, я обожду этого въ покинутой вами пещер (Уходитъ).

Старшій герцогъ. Начинайте, начинайте! Приступимъ жъ празднеству, надюсь, что оно закончится истиннымъ блаженствомъ (Танцы).

ЭПИЛОГЪ.

Розалинда. Непринято видть госпожу — эпилогъ, но это нисколько не некрасиве, чмъ видть господина пролога. Если справедливо, что хорошее вино не нуждается въ пучк втокъ, справедливо и то, что хорошая пьеса не нуждается въ эпилог. Однако, хорошему вину придаютъ и хорошіе пучки, а хорошія пьесы выигрываютъ отъ хорошаго эпилога. Каково же мн, когда я и не представляю собой хорошаго эпилога, и не могу говорить вамъ въ пользу хорошей пьесы? На мн не нищенское одяніе, поэтому мн не идетъ выпрашивать по нищенски, мн остается только заклинать васъ, и я начну съ женщинъ… О, женщины! Именемъ любви, которую вы питаете къ мужчинамъ, заклинаю васъ полюбить эту пьесу на столько, чтобы она имъ понравилась, а васъ, о, мужчины! заклинаю именемъ любви, которую вы питаете къ женщинамъ… а ни одинъ изъ васъ не ненавидитъ ихъ, какъ я заключаю по вашимъ усмшкамъ… Заклинаю васъ о томъ, чтобы пьеса имла успхъ, благодаря вамъ и женщинамъ. Будь я женщиной, я перецловала, бы всхъ тхъ изъ васъ, которыхъ бороды понравились бы мн, цвтъ лица тоже мн приглянулся бы и дыханіе было, бы мн не противно, и я надюсь, что вс, у кого хорошая борода, пріятное лицо и нжное дыханіе, захотятъ, за такое мое доброе предложеніе, пожелать мн успха, когда я раскланяюсь съ ними (Уходитъ).

КАКЪ ВАМЪ УГОДНО.

Согласно нкоторымъ коментаторамъ, сюжетъ этой пьесы заимствованъ Шекспиромъ изъ повсти Кока (Coke) ‘Tale of Gamelyn’, по другому мннію, боле достоврному, онъ взятъ изъ повсти Лоджа (Lodge), извстной подъ названіемъ ‘Rоsalynd or Epheu’s golden Legacy’. Шекспиръ мало отступилъ отъ своего источника въ этомъ случа, но личности Жака, Шута и Одри введены имъ. Джонсонъ находитъ ‘Какъ вамъ угодно’ одною изъ наиболе удачныхъ шекспировскихъ комедій, хотя длаетъ нсколько оговорокъ относительно плана пьесы и ея развитія, такъ онъ находитъ конемъ ея скомканнымъ, вмсто нкоторыхъ излишнихъ длиннотъ, было бы умстне не выпускать бесды герцога Фредерика съ отшельникомъ, эта бесда иметъ ршающее значеніе, между тмъ, зритель узнаетъ о ней лишь по разсказу второстепеннаго лица. Перечисляя достоинства пьесы, Джонсонъ указываетъ на содержаніе въ ней сравнительно меньшаго числа тхъ вольныхъ выраженій, которыми такъ богаты рчи, но только шутовъ, но и другихъ лицъ въ шекспировскихъ комедіяхъ, онъ находитъ характеръ Жака вполн выдержаннымъ, Целія и Розалинда представляютъ трогательный образецъ женской дружбы, он только слишкомъ внезапно влюбляются.— По мннію Мелона, пьеса написана въ 1600 г.

Стр. 156. ‘Хозяюшка-Фортуна съ ея колесомъ…’ По замчанію Джонсона, авторъ смшиваетъ здсь Фортуну, колесо которой изображаетъ лишь непрочность земнаго счастія, съ Рокомъ (Парками, плетущими и перерзающими нить человческой жизни), или же отожествляетъ колесо Фортуны съ колесомъ прялки, на которой работаетъ домовитая хозяйка.

Стр. 157. ‘Съ тхъ поръ какъ дураки…’ Намекъ на стсненіе полной свободы слова, предоставленной, въ прежнее время, придворнымъ шутамъ.

Стр. 164. Умбра, грязно-желтая краска, добываемая въ Умбріи.

Стр. 165. ‘Аліена’ — отчужденная.

Стр. 166. ‘Подобно безобразной жаб…’ По старинному поврью, въ головахъ старыхъ жабъ находились драгоцнные камни или жемчужины, имвшіе чудодйственную силу. Льюптонъ (Thomas Lupton), въ своей книг о замчательныхъ вещахъ (Book of Notable Things), разсказываетъ о необыкновенныхъ свойствахъ этихъ камней, которые онъ называетъ ‘Crapaudina’, при чемъ учитъ, какъ ихъ добивать и какъ удостовряться въ ихъ неподдльности. Для этого, говоритъ онъ, надо держать такой камень передъ какою нибудь встрчной жабой, если онъ настоящій ‘Crapaudina’, жаба поползетъ съ нему, длая попытки его проглотить, съ досады на то, что человкъ овладлъ такимъ талисманомъ.

Стр. 169. ‘Перенесите отъ меня…’ Игра словъ, Целія хочетъ сказать: не вините меня. Въ словахъ Оселка тоже игра словъ: подъ ‘крестомъ’ разумются монеты. съ вычеканеннымъ на нихъ крестомъ.

Стр. 173. ‘Дукдами’. Испорченное: due ad me, т. е. приведи его ко мн.

Стр. 176. Прежнее дленіе человческой жизни на семь возрастовъ изображалось на картинахъ, весьма распространенныхъ въ старину.

Стр. 177. ‘Съ бородой, подстриженной профессіонально…’ Военные подстригали себ бороду на одинъ образецъ, судьи иначе и т. д.

Стр. 182. ‘Когда я была ирландскою крысой…’ Намекъ на ученіе Пиагора о переселеніи душъ.

Стр. 185. ‘Я отвчаю, какъ крашеная ткань…’ Въ старину были въ мод занавси и обои съ отпечатанными или затканными на нихъ нравоучительными или забавными изреченіями.

Стр. 188. ‘Чтобы ваша печенъ стала здоровой…’ Печень считалась мсторожденіемъ любви.

Стр. 190. ‘Пестрый’. Жакъ называетъ такъ шута вслдствіе его разноцвтнаго шутовскаго наряда.

Стр. 191. ‘Волоса вроломнаго цвта’. Іуду изображали всегда съ рыжими волосами.

Стр. 194. ‘Тотъ не любилъ…’ Стихъ изъ ‘Геро и Леандръ’ (Марло 1637).

Стр. 196. ‘Я не поврю, что вы плавали въ гондолахъ…’ т. е. были въ Венеціи. Венеція была центромъ всякихъ увеселеній и распущенности, молодые люди стремились въ нее и находили потомъ скучными свои отечественные обычаи и порядки.

Стр. 197. ‘Я буду лишенъ всего?..’ ‘Не платья…’ Здсь игра словъ на suit — искъ, ходатайство, и suit — одежда.

Стр. 199. ‘Діана въ фонтан…’ Фонтаны украшались статуями, поставленными такъ, что вода струилась черезъ нихъ.

Стр. 208. ‘И теб, сестра!..’ Оливеръ зазываетъ Ганимеда (переодтую Розалинду) такъ въ подражаніе брату, который зоветъ юношу женскимъ именемъ.

Стр. 213. ‘Мы споримъ по печатному…’ Авторъ смется надъ нелпымъ трактатомъ Саніоло ‘О чести и честныхъ поводахъ къ ссор’.

Стр. 216. ‘Не принято видть госпожу — эпилогъ’. Въ прежнее время, женскія роли исполнялись мужчинами.— ‘Хорошее вино не нуждается въ пучк втокъ…’ Лавки, въ которыхъ производилась продажа вина на ярмаркахъ, украшались втками.

Читайте также: