Личность и творчество Александра Пушкина в оценке русских мыслителей и исследователей
Антология Том I
Издательство Русского Христианского гуманитарного института
Санкт-Петербург 2000
OCR Бычков М. Н.
Судьбы переменчивы: претерпевший многие гонения при жизни и по смерти, Пушкин воспоминается торжественно, официально установленным порядком — и, однако, ‘будут последняя горша первых’1.
Не обидно ли, что великое имя становится достоянием толпы, у которой по-прежнему нет ничего общего с тем, кто носил это имя? Непонимание ‘тупой черни’2 столь же грубо, как и в старину, и ее низменные помышления столь же, как и в прежние дни, далеки от чистых дум поэта. Что ей до него? Что ей Пушкин?
Поэт и человек равно необыкновенный, человек пламенных страстей и холодного ума, в себе нашедший верную меру для каждого душевного движения, на точнейших весах взвесивший добро и зло, правду и ложь, ни на одну чашу весов не положивший своего пристрастия, — и в дивном и страшном равновесии остановились они, — человек великого созерцания и глубочайших проникновений, под всепобеждающею ясностью творческих изображений скрывший мрачные бездны, — кому он сроден? Как и при жизни, он кажется равен со всеми, всякому по плечу, — но кому же он сроден? Из позднейших один лишь Достоевский мрачно и неуравновешенно подобен ему3, все же прочие — иного духа.
Дух века настолько далек от того, чем жил Пушкин, что почти радостно думать о его недоступности для толпы, которой с ним нечего делить. В этой толпе, которая, медлительно раскошеливаясь, тупо соображает, куда ей лучше нести свои гроши — на его ли медное изображение, на своих ли голодающих4, — в этой толпе, которой священное его воспоминание не стыдно делать предметом газетной полемики, — в этой толпе все ему чуждо. До такой степени чуждо, что иногда какие-то вирши выдаются за вновь открытые пушкинские стихи, и признаются, и нравятся5.
С недоумением смотришь на приготовления к ‘всероссийскому’, якобы, торжеству, и начинаешь иногда думать с тревогою: неужели есть и у Пушкина что-нибудь для сегодняшней толпы? Или и в самом деле есть в нем нечто банальное, общедоступное? И так ли он велик, как мы думали?
Зачем же этот праздник, все эти жалкие торжества, эти спектакли, гулянья, чтения и пения, флаги, фейерверки, колокола, пушки — и что еще там будет? — вся эта бутафорская рухлядь, обязательно хранимая на складе для обязательно справляемых годовщин? Лишь оскорбительны для великой памяти эти надуманные поминки, вызванные не свободным и неудержимым подъемом общенародного духа, а простою календарною справкою литературных гробохранителей.
Вот стихотворение молодого поэта Корина, которое в немногих словах, но точно передает это наше чувство обиды и возмущения против нового бесчинства толпы:
Сбылось! По всей Руси великой
Крылатый стих твой пролетел,
И в сердце черни полудикой
Он смутным эхом прогудел.
И вот, кощунственно играя
Священным именем твоим,
Тебе несет толпа слепая
Своих кадильниц чад и дым.
Восстань, поэт! Как прежде, смело
Возвысь пред ними гордый глас:
‘Подите прочь! какое дело
Поэту мирному до вас!’6
Вот, уже сказано это было им, уж недвусмысленно выразил поэт свое к ним презрение, — чего же им еще?
Комментарии
Впервые: МИск. 1899. Т. II. No 13—14. С. 37—40.
Сологуб Федор Кузьмич (наст. фам. Тетерников, 1863—1927) — прозаик, поэт, критик, один из теоретиков раннего русского символизма. Об эволюции его отношения к Пушкину см. ниже, в примеч. к статье ‘Старый черт Савельич’ (с. 686—687).
Юбилейный пушкинский номер журнала ‘Мир искусства’, в котором была напечатана заметка Сологуба, готовился редакцией с чрезвычайной тщательностью. Статьи о Пушкине для этого номера написали В. В. Розанов (‘Заметка о Пушкине’), Д. С. Мережковский (‘Праздник Пушкина’), Н. Минский (‘Заветы Пушкина’). Кроме того, С. П. Дягилев и Д. В. Философов предполагали привлечь к участию в журнале В. С. Соловьева, Л. Н. Толстого и А. П. Чехова (см.: Сергей Дягилев и русское искусство. М., 1982. Т. 2. С. 40, 41). Чехов от полученного приглашения вежливо отказался, Толстой приглашение игнорировал, Соловьев, одно время печатавшийся в ‘Мире искусства’, на этот раз участия в журнале не принял и, более того, отозвался на пушкинский номер негодующей статьей в ‘Русском богатстве’ (см. примеч. к статье Минского).
1 Матфей, 12:45.
2 Из стихотворения ‘Поэт и толпа’ (‘Чернь’). Оттуда же заимствованы последние строки стихотворения В. Корина, которое приводится Сологубом ниже.
3 В рукописи и гранках статьи: ‘Из позднейших лишь Достоевский мрачно-подобен ему, светлому <,…>,’ (РО ИРЛИ, ф. 289, оп. 1, ед. хр. 323).
4 В 1899 г. высочайше утвержденным Комитетом по сбору пожертвований в память А. С. Пушкина производился сбор средств на сооружение всероссийского памятника поэту. Инициатором этой акции явился А. С. Суворин, издатель ‘Нового времени’ — консервативной газеты охранительного толка (выпады в адрес ‘суворинского’ памятника см. в статье Мережковского ‘Праздник Пушкина’ — МИск. 1899. Т. II. No 13—14. С. 11—13). В процессе работы особой Комиссии по постройке памятника Пушкину в Петербурге первоначальная идея претерпела существенные изменения. В результате она вылилась в создание при Академии наук специального учреждения, занимающегося изучением наследия поэта, — Пушкинского Дома. В том же году, что и сбор средств на ‘всероссийский памятник’, собирались пожертвования в пользу населения губерний, пострадавших от неурожая 1898 г., о чем и напоминает Сологуб.
5 О том, какие именно ‘вирши’ имел в виду Сологуб, более определенно говорилось в ранней редакции статьи: ‘<,…>, Оскорбительно для памяти поэта, что хоть что-нибудь в нем кажется понятным тем знатокам, которые, напр., носились с неуклюжим переложением молитвы Господней, приписывая его Пушкину’ (РО ИРЛИ, ф. 289, оп. 1, ед. хр. 323). Здесь подразумевается оживленная полемика об авторстве стихотворного переложения молитвы ‘Отче наш’, долгое время приписывавшегося Пушкину. Это переложение (‘Я слышал — в келии простой…’) было впервые напечатано за подписью Пушкина И. Г. Головиным в Лейпциге в 1859 г. (серия ‘Русская библиотека’, т. 8 (‘Новые стихотворения Пушкина и Шевченко’), а затем многократно воспроизводилось в журналах, газетах, сборниках и даже в собраниях сочинений Пушкина. Внимание читателей и исследователей было вновь привлечено к этому стихотворению в 1898 г., когда известный педагог и литературовед-популяризатор В. П. Острогорский обнаружил его список (неизвестной руки и без подписи) на отдельном листке, вложенном в альбом А. Н. Вульф, и напечатал ‘пушкинское’ переложение молитвы как впервые публикуемую находку (Острогорский В. П. Пушкинский уголок земли // Мир Божий. 1898. No 9. С. 208—209). Сенсационное ‘открытие’ Острогорского вызвало целых четырнадцать откликов в юбилейной прессе (см.: Библиография произведений А. С. Пушкина и литературы о нем. 1886—1899. М., Л., 1949. С. 210—211). Принадлежность стихотворения Пушкину отстаивал, в частности, Н. Ф. Сумцов, возражения раздавались со стороны Н. В. Гербеля, П. А. Ефремова, С. И. Пономарева и др. Истинный автор стихотворения, С. А. Ширинский-Шихматов, был установлен значительно позже Б. Я. Бухштабом (см.: Бухштаб Б. Я. Об авторстве стихотворения, приписываемого Пушкину и Фету // Искусство слова: Сб. статей к 80-летию чл.-корр. АН СССР Д. Д. Благого. М., 1973. С. 247—253, ср. также: Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961. С. 131— 133).
6 Очевидно, стихотворение В. Корина было известно Сологубу в рукописи. Позднее оно было напечатано в сборнике ‘Зарницы. Стихи и песни’ (СПб., 1901. No 2. С. 31).