Къ стать ‘Н. Д. Хвощинская-Заіончковская’.
Къ стать ‘Н. Д. Хвощинская-Заіончковская’.
10 декабря 1874 г. Рязань.
‘Преданная вамъ
Н. Заіончковская’.
Н. Шелгуновъ.
‘Русская Мысль’, кн.II, 1891
К статье ‘Н. Д. Хвощинская-Зайончковская’, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1891
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Въ октябрьской книжк Русской Мысли за прошлый годъ, въ стать Н. Д. Хвощинская-Заіончковская, В. И. Семевскій говоритъ, что въ первой половин шестидесятыхъ годовъ нкоторыя стороны во взглядахъ Хвощинской крайне раздражали тогдашнихъ передовыхъ людей. Раздражительно относился къ Хвощинской и М. Ил. Михайловъ. ‘Это отношеніе къ ней Михайлова, а также откровенное выраженіе Хвощинскою антипатіи къ нкоторымъ полемическимъ пріемамъ сотрудниковъ Русскаго Слова могло, по мннію В. И. Семевскаго, создать почву для того рзкаго и незаслуженнаго осужденія ея произведеній, какое мы видимъ въ стать журнала Дло 1870 года, подъ названіемъ женское бездушіе’.
Въ ноябрьской книжк В. И. Семевскій длаетъ выдержки изъ этой статьи, въ примчаніи приводитъ мста изъ моего письма къ Надежд Дмитріевн въ декабр 1874 года и ея слова по поводу этого письма: ‘Я отвчала ему и все свое письмо исплакала’.
Вотъ это письмо Надежды Дмитріевны:
‘Сію минуту прочитала ваше письмо, Николай Васильевичъ, и протягиваю вамъ об руки. Оно меня много, горько обрадовало. Не перечтешь всего, что оно мн напомнило, далекаго, хорошаго, тяжелаго лучшихъ годовъ. Если вамъ хотлось бы поплакать, то я пишу вамъ и плачу. Но я не могу быть не сама собой, особенно передъ вами, я не могу не высказаться именно вамъ теперь, когда вы сами вспомнили меня. Я не удивилась, что вы мн написали: вы никогда не могли и не имли права отказаться отъ меня, какъ отъ человка. Я тогда, три года назадъ, удивилась, что вы отдали на осужденіе всхъ нашихъ общихъ недруговъ всю ною дятельность, какъ человка… Въ художественномъ отношеніи занимала и я свое мсто, никто лучше меня не видитъ моихъ промаховъ, незнанія,— словомъ, всего, что справедливо осмивается. Я давно никогда бы не писала, если бы не необходимость работать, изъ-за нея я и пишу такъ иного. Но, ршившись на эту поденщину, я сказала себ, что никогда не проговорюсь нечестнымъ словомъ, не измню той правд, которой вра общая съ лучшими людьми, этою врой я равна съ этими людьми. И вдругъ вы (вы — только одно это слово!) говорите, будто все, что я длала слишкомъ двадцать лтъ, нечестно! Никакими словами не скажешь, что я вынесла этой нравственной боли, этого сомннія въ самой себ. Мн было необходимо пройти всю свою жизнь, вс помыслы и дйствія, чтобъ убдиться снова, что я не виновата. Виноватый были вы. Это мн было также горько. Вы не подумали, когда писали вашу статью, что бьете не по тупому самолюбію, а по живому, по душ и убжденіямъ человка. Но говорю вамъ, какъ честный человкъ, я не почувствовала ничего, кром глубокаго горя, и вы остались для меня тмъ же высокоуважаемымъ дятелемъ, на котораго мы должны глядть, какъ на примръ. Вы только ошиблись и не досмотрли. Вы, можетъ быть, думали, что это примется легко. Странно сказать: можетъ быть, у васъ на глазахъ бывали примры, что такія сужденія принимались легко. Теперь, когда это прошло, когда у меня въ глазахъ ваше письмо, — этотъ залогъ вашего добраго, дорогаго для меня чувства,— я только попрошу васъ всегда помнить, что я ваша, что мои убжденія нераздльны съ моею жизнью, а другую сторону — художественность, писательство — предоставляю кому угодно, не только вамъ, отдлывать по заслугамъ. Это только работа, а не мои внутреннія чувства. Жизнь, которою мы живемъ, слишкомъ теина, чтобы я, писатель десятаго разряда, осмливался прибавлять къ ней и свое зло. Этого не бывало и никогда не будетъ. Я не могу высказывать все, что думаю, да и не хватаетъ у меня на это дарованія, но ручаюсь за себя: до конца жизни не скажу того, чего не думаю, и ничто меня не заставитъ. Счастье въ нашей темнот — вотъ оно: чрезъ много лтъ встртить воспоминаніе, которое и радуетъ, и ободряетъ, съ которымъ связано столько дорогаго и общественнаго, и личнаго.
‘Не знаю, какъ васъ благодарить за письмо. Слдую тоже своему первому движенію и высказываюсь: какъ бы хотлось, чтобы еще когда-нибудь, когда у васъ будетъ лишняя минута и захочется сказать слово, которое будетъ судомъ критика, вы написали мн еще. Какъ бы это было хорошо! Крпко обнимаю Людмилу Петровну и желаю вамъ всевозможнаго лучшаго.
Давно все это было и для этого давняго наступила уже исторія. Прибавлю — исторія безпристрастная.
По словамъ В. И. Семевскаго выходитъ какъ будто, что на мой отзывъ о Надежд Дмитріевн имло вліяніе раздражительное отношеніе къ ней Мих. И. Михайлова и ея антипатіи къ полемическимъ пріемамъ Русскаго Слова. Но Михайловъ оставилъ Петербургъ въ 1861 году, а статья женское бездушіе явилась въ 1870 году, антипатіи Хвощинской относились къ полемическимъ пріемамъ сотрудниковъ Русскаго Слова, а статья была напечатана въ Дл, въ которомъ эти сотрудники уже не участвовали.
Хвощинская по своему умственному развитію принадлежала къ прежнему ‘дудышкинскому’ времени. Потомъ ея взгляды нсколько пополни’ лись и въ Альбом (посл котораго я написалъ ей письмо) являются уже новыя струйки. Надежда Дмитріевна была очень хорошій человкъ вообще и съ сильно развитымъ чувствомъ гуманности и справедливости. Очень можетъ быть, что именно поэтому-то политическое мышленіе, которое всегда партійно, а тмъ боле его крайнія направленія, не обнаруживало надъ нею своей власти. Хвощинская не была боевымъ человкомъ. Она была больше всего сестра милосердія.
Въ 1870 году, когда было написано женское бездушіе, шла борьба крайнихъ политическихъ идей и вопросъ о своихъ и не своихъ ставился довольно тсно.
Статья моя, правда, была написана рзко, да, вдь, не рзко и писать бы не стоило. И по времени все это было такъ и иначе быть не могло.
Въ теперешнее время подобная статья, конечно, не появилась бы и была бы несправедлива, потому что рамки для своихъ и не своихъ порасширились.
Поэтому мн думается, что на это прошлое дло нужно смотрть или поуже, съ партійной, политической точки зрнія, или пошире — съ объективной, исторической, чтобы не получалось сторонъ, если имется въ виду дать общую картину времени.
Это замчаніе, пожалуй, непримнимо къ стать, о которой идетъ рчь. Авторъ стоитъ на психологической точк зрнія, судитъ Хвощинскую по ея совсти, какъ это и слдуетъ, и остается везд послдователенъ. Истина хотя и получается, но не вся.
Въ стать женское бездушіе, кром того, что я говорилъ о Хвощинской (статьи этой у меня нтъ и проврить себя я не могу), было, вроятно, что-нибудь и общее. У меня сохранилось два письма, вызванныхъ этою статьей. Оба изъ провинціи и отъ женщинъ.
‘Только что прочла вашу статью въ сентябрьской книжк Дла: женское бездушіе,— говорится въ одномъ письм,— и крпко жну вамъ за нее руку. Вы освжили, отрезвили провинціальную женщину. Побольше, побольше такихъ статей, господинъ Шелгуновъ, и вы и Крестовскаго, авось, направите на истинный путь, а что провинцію женскую пошевелите, такъ объ этомъ и говорить нечего. Правда, вы говорите рзкую правду, но васъ, я уврена, полюбятъ…’ и т. д.
Въ другомъ письм говорится уже совсмъ иное, хотя и это письма вызвано тоже общимъ содержаніемъ женскаго бездушія: ‘Ваши постоянныя нападенія на женщинъ вообще и на провинціальныхъ въ особенности вызываютъ насъ сказать хоть нсколько словъ въ свою защиту. Вашъ взглядъ на этотъ вопросъ несправедливъ. Во-первыхъ, вы забываете свое собственное правило: никогда не писать о томъ, что за глазами и чего положительно не знаешь, а вы въ провинціи или совсмъ не жили, или оставили ее давно и все еще живете подъ тми же вынесенными въ былое время впечатлніями (статью я писалъ въ провинціи). Во-вторыхъ, несправедливо и то, будто все развитое, энергичное и мыслящее бжитъ въ Петербургъ, оставляя въ провинціи лишь одн дырявыя головы…’ и т. д. Идетъ опроверженіе тхъ обвиненій, которыя были въ стать, и перечисляется, что приходится длать женщин по воспитанію дтей, домашнему хозяйству и проч.
Письма эти я привелъ, между прочимъ, и для характеристики нашего читателя. Одинъ читатель у насъ теоретическій, идейный, ищущій и стремящійся. Онъ всегда на сторон того, что толкаетъ и будитъ. Поэтому онъ на сторон порицающаго автора.
Другой читатель (личникъ) смотритъ на все черезъ очки своего ‘я’ и не переноситъ никакихъ порицаній, даже самыхъ общихъ, сейчасъ же приметъ все на свой счетъ, сдлаетъ автору выговоръ, а о себ скажетъ, что онъ не такой. Водился у насъ такой не общественный читатель двадцать лтъ назадъ и сохранился онъ еще и до нын.’