Париж в Америке. Доктора Рене Лефевра, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1867 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Парижъ въ Америк. Доктора Рене Лефевра, парижанина профессора всхъ наукъ и т. д. переводъ съ французскаго, съ XII изданія. С.-Петербургъ, 1865.

Тмъ, кто читалъ ‘Самодятельность’ Смайльса, я совтовалъ бы прочесть ‘Парижъ въ Америк.’ Не смотря на разность формы, послдняя книга служитъ дополненіемъ первой и многіе вопросы, на которые читателю не дастъ отвтовъ ‘Самодятельность,’ разршитъ ему ‘Парижъ въ Америк.’ Тмъ же, кто ‘Самодятельности’ не читалъ, я разскажу о чемъ разсуждаетъ Рене-Лефевръ и думаю, что читатель не останется на меня за это въ претензіи.

‘Парижъ въ Америк’ по содержанію — параллель французскихъ и американскихъ нравовъ, по форм же — сатира, написанная довольно дко и остроумно.

Двнадцатое изданіе книги доказываетъ, что она французами читается, но изъ того же факта можно усмотрть, что для большинства читающей французской публики не наступила пора серьезнаго размышленія о серьезныхъ вопросахъ. Большинство еще невозможно убждать, дйствуя исключительно на его интелектъ, надъ нимъ нужно смяться или писать для него повсти и романы. Если же имъ предлагаютъ романъ-сатиру, то очевидно потому, что иная форма оказалась бы черезъ чуръ головоломной.

Чтобы сдлать боле наглядною параллель между американской и французской жизнію, Рене-Лефевръ выводитъ на сцену современную чертовщину въ вид спирита и медіума Джонатана Дрема и говоритъ отъ своего лица. Высокопочтенный профессоръ магіи переноситъ Лефевра, его домъ со всми его жильцами и улицу, въ которой стоялъ этотъ домъ, въ Массачусетъ. Заснувъ въ Париж, Лефевръ просыпается въ Америк,

Въ семь часовъ, по обыкновенію, въ его комнату вошелъ слуга, принесъ журналы, отворилъ окно, отодвинулъ занавски и сказалъ: ‘Масса хорошо спалъ, Замбо очень доволенъ.’ Увидвъ негра, Лефевръ въ ужас соскакиваетъ съ постели и желая удостовриться, не сонъ ли это, подбгаетъ къ окну. Онъ видитъ длинный рядъ однообразныхъ маленькихъ домовъ, три типографіи, шесть конторъ журналовъ, на каждомъ шагу афиши. По улиц бгутъ люди, озабоченные, молчаливые, опустивъ руки въ карманы, безъ сомннія, чтобы скрыть въ нихъ револьверы. Нигд не слышно ни шуму, ни криковъ, не видно праздношатающихся, кофеенъ, сигаръ. Однимъ словомъ, ничего такого, къ чему онъ привыкъ въ Париж.

Собираясь одваться, Лефевръ ищетъ звонка, чтобы позвать слугу, звонка нтъ, вмсто сонетки онъ находить пуговку и дергаетъ ее. Является Замбо. ‘Дайте скоре огня, кричитъ Лефевръ, мн нужно затопить каминъ’.— ‘Разв у Массы нтъ спичекъ, разв масса не можетъ нагнуться, не стыдно ли безпокоить бднаго негра, который хотлъ погрться на солнц.’ — ‘Замбо ушелъ. Лефевръ собирается мыться, онъ ищетъ воды, воды нтъ. Онъ снова за звонокъ и кричитъ явившемуся Замбо: ‘горячей и холодной воды, поскоре.’ — ‘Это ужь слишкомъ, отвчаетъ Замбо. Масса не можетъ самъ повернуть крана съ холодной и горячей водой,’ и вышелъ хлопнувъ дверью.— ‘Слава Богу, думаетъ Лефевръ, мы до этого пока еще не дошли, разв чрезъ 200 лтъ благородная франція низойдетъ до этой утонченной изнженности, до этой педантической чистоты.’

Выбрившись Лефевръ звонитъ снова Замбо, чтобы проводить себя въ ванны. ‘Для чего вамъ ванны? спрашиваетъ удивленный Замбо. Подл каждой спальни есть особая комната съ ванной, а Масса заставляетъ Замбо бгать для того, чтобы сказать ему: ‘любезный другъ, гд можно выкупаться? Такъ не насмхаются надъ американцемъ.’

Посл ванны новый американецъ сходитъ внизъ. Онъ входитъ въ столовую — пуста, входитъ въ гостинную — тоже нтъ никого. Опустившись въ кухню, онъ находитъ двухъ женщинъ, занятыхъ до того своимъ разговоромъ, что не слышатъ его шаговъ. Одна была его жена, его дорогая Жении, другая, которую онъ вскор сталъ глубоко уважать, высокая, блокурая женщина, походившая скоре на шотландскаго гренадера,— кухарка Марта.

Судя по серьезному ихъ виду и по оживленности разговора, можно было догадаться, что он заняты великимъ кулинарнымъ предпріятіемъ. Жена Лефевра завязывала снурками салфетку съ пуддингомъ и осторожно вкладывала ее въ чашку, наполненную водою, а Марта ставила эту драгоцнную посуду въ чугунную печь, занимавшую большую половину кухни. Это было монументальное сооруженіе въ нсколько этажей, какъ домъ, со множествомъ ящиковъ и шкаповъ, резервуаровъ для пара и т. д.

Когда все было кончено, жена Лефевра обратилась къ своему мужу съ нжнымъ привтствіемъ. ‘Странно! говоритъ онъ, это была моя жена, но въ то же время это была и не она. То же лицо, т же черты, какъ и въ старомъ свт, но вмст съ тмъ въ глазахъ что-то свтлое и спокойное, какая-то мягкость въ разговор, нжность въ движеніяхъ, чего я никогда не замчалъ въ нашемъ старомъ Париж. А чувствовалъ, что меня любятъ, обо мн заботятся и это щекотало мое сердце. Не обращая вниманія ни на Марту, ни на двадцатилтнее свое супружество, я нжно поцловалъ мадамъ Лефевръ. Простите меня парижскіе супруги, вдь я былъ въ Америк.’

Предупредительная заботливость жены о немъ и дтяхъ казалась Лефевру, чмъ-то совершенно небывалымъ. Въ Париж и во франціи онъ не слышалъ никогда подобной музыки. Правда, жена его и во Франціи была образцомъ всевозможныхъ добродтелей, но ея излишняя скромность длала его жизнь иногда очень тяжелою. Поступать, какъ поступаютъ вс, было девизомъ г-жи Лефевръ и одному Богу извстно, чего стоило бдному мужу исполненіе ея желанія — ничмъ не отличаться отъ другихъ. Онъ долженъ былъ жить, какъ вс, онъ долженъ былъ имть прислугу какъ вс, онъ долженъ былъ одваться какъ вс, онъ долженъ былъ бывать, гд бываютъ ас. И это какъ ос&#1123, покупалось цной раззоренія, заискиванія, униженія, отреченія отъ своей индивидуальности. Теперь же Лефевръ былъ совершенно счастливъ, не слыша ненавистнаго какъ вс, ему нравилось, что жена его занимается только имъ и не обращаетъ ни на что вниманія кром своего мужа, своихъ дтей и своего дома. Въ первый разъ въ Америк омъ понялъ и почувствовалъ наслажденіе домашняго счастія, котораго французы устроивать не умютъ.

Иная вншняя домашняя обстановка и новыя отношенія къ жен, незнакомыя Лефевру въ Париж, были только началомъ того ряда внезапностей и американскихъ особенностей, которыя наконецъ измнили вполн міровоззрніе Лефевра и превратили его въ американца

Когда пришла пора завтрака, Лефевръ. не видвшій своихъ дтей, спросилъ жену: гд они? и къ крайнему своему удивленію узнаетъ, что ихъ сынъ Генрихъ, мальчикъ 10 лтъ, пробуетъ въ академіи молодыхъ читателей,— гд въ тотъ день вечеромъ онъ будетъ говорить въ первый разъ рчь,— резонансъ залы, а дочь, двушка 19 лтъ, на урок анатоміи и гигіены.

Еще больше удивляетъ его то, что сынъ самъ хочетъ устроить себ карьеру, тогда какъ по понятіямъ всякаго порядочнаго француза это обязанность отца. Въ качеств порядочнаго француза Лефевръ уже обезпечилъ своему сыну мсто въ министерств финансовъ и мечталъ о томъ, какъ его Генрихъ будетъ, въ 35 лтъ, помощникомъ начальника отдленія, съ жалованьемъ въ 2,400 фр., какъ онъ будетъ кротокъ, вжливъ и снисходителенъ съ своими начальниками и строгъ, суровъ и величественъ съ своими подчиненными, какъ, повышаясь быстро по ступенямъ іерархической лстницы, онъ достигнетъ наконецъ высшихъ должностей. Почтенный французъ не можетъ представить себ будущности боле блистательной для своего сына.

Но чудеса, которыя разсказываетъ Лефевру его жена о дочери, совершенно не укладываются въ узкихъ рамкахъ его французскаго міровоззрнія. Но первыхъ, имъ не можетъ понять, зачмъ понадобились его дочери анатомія и гигіена. Дале онъ не понимаетъ, какимъ образомъ его дочь, хорошенькая какъ ангелъ, ходитъ но улицамъ одна, безъ всякаго присмотра. Ему объясняютъ тмъ, это, что въ Америк до сихъ поръ не находилось еще такого глупца или негодяя, который бы осмлился не оказать должнаго уваженія молодости и невинности. ‘Впрочемъ, прибавила г-жа Лефевръ, я думаю, что Сусанна надежно ограждена. Альфредъ, младшій сынъ г. Розъ, возвратился изъ Индіи, я видла вчера, онъ гулялъ съ своимъ отцомъ и братьями и уврена, что онъ и Сусанна давно уже дали другъ другу слово.’ Въ французскихъ понятіяхъ Лефевра отъ такого объясненія совершается полная революція. Онъ уже примирился съ тмъ, что двушка можетъ изучать анатомію и гигіену, онъ даже не противъ того, чтобы он ходили но улицамъ безъ присмотра, но онъ не можетъ понять трехъ вещей: какимъ образомъ дочь порядочнаго человка можетъ сама сдлать выборъ, какимъ образомъ дочь порядочнаго человка можетъ выдти замужъ за сына человка торгующаго патокой и сливами, наконецъ какимъ образомъ женихъ беретъ невсту безъ приданаго? Особенно труднымъ для пониманія оказывается послдній пунктъ: — безъ приданаго, въ стран, гд съ вечера до утра каждый преклоняетъ колни предъ долларомъ. Но это кажущееся противорчіе объясняется очень просто. Американцы торгуютъ всмъ, исключая своихъ дтей, они не покупаютъ мужей своимъ дочерямъ, американцы хотя и занимаются аферами, но изъ женитьбы спекуляціи не длаютъ. Отъ этого, бдна или богата невста, она уврена, что ее любятъ, что женятся на ней, а не на деньгахъ ея.

Но хотя любовь вещь и очень пріятная и достойная полнаго уваженія, однако безъ ды любить невозможно. Какъ же устроиваютъ свою ду молодые? На этотъ вопросъ лучше всего можетъ отвтить самъ женихъ Сусанны. Онъ сдлалъ предложеніе Сусанн, когда ей было еще 16 лтъ, а ему 21 годъ, теперь ей 19, ему 24. Эти три года употреблены были на дло. ‘У меня, говоритъ Альфредъ, были голова и руки и девизъ каждаго истиннаго янки: впередъ! не смущайся ничмъ и надйся только на одного себя, это лучше чужой опоры. Въ стран, которая возрастаетъ такъ быстро, какъ наша, всякій, у кого есть сколько нибудь мозгу въ голов и воли, кончаетъ тмъ, что попадаетъ на выгодное предпріятіе. Занимая мсто химика у Грина, одного изъ богатыхъ торговцевъ индиго, мн часто приходилось слышать отъ него жалобы на то, что корабли, отправляемые въ Индію, уходили обыкновенно съ половинными грузами. Найти какой нибудь новый предметъ для груза было въ то время главной задачей всхъ нашихъ судохозяевъ. Я отыскалъ такой, котораго до тхъ поръ никому и на мысль не приходило и который долженъ былъ имть хорошій сбыть, именно ледъ. Все затрудненіе состояло въ томъ, чтобы сохранить его во время перезда…’ Однимъ словомъ читатель догадывается, что Альфредъ нашелъ это средство и что если бы онъ захотлъ дисконтировать его немедленно въ компаніи, занимающейся торговлей льдомъ, то онъ могъ бы имть уже теперь отъ 10 до 12 т. долларовъ ежегоднаго дохода’.

Конечно не всякій американецъ богатетъ отъ торговли льдомъ, по всякій американецъ несомннно трудится и обезпечиваетъ самъ себя, своими собственными силами. У кого больше силъ и ума, тотъ и достанетъ больше Единственное же поприще для этого — промышленность и торговля.

Лефевру, какъ настоящему французу, съ понятіями порядочныхъ людей, экономическое поприще не казалось нисколько плнительнымъ, и потому понятно, какъ должно было не понравиться ему предложеніе мистера Грина. Такъ какъ Альфредъ женясь длался домосдомъ, то его мсто Гринъ предложилъ Генриху, потому что компаніи въ Калькут нуженъ былъ врный человкъ. ‘Года три, проведенные въ Индіи, сформируютъ его, мы назначимъ ему пай и если онъ будетъ добросовстно трудиться, то можетъ получать отъ 4 до 5 т. долларовъ въ годъ.’

Нужно однако замтить, что предложеніе Грина было не совсмъ безкорыстно. У Грина была дочь, двочка 10 лтъ и Грину пришла мысль, что лтъ черезъ пять изъ нея могла бы выйдти мистрисъ Генрихъ Смитъ. Я забылъ сказать, что Лефевръ, посл чудеснаго переселенія въ Америку,’ превратился въ Даніеля Смита. Эта дерзкая мысль торгаша,— хотя правда онъ былъ милліонеръ,— глубоко оскорбила достоинство Лефевра, онъ даже хотлъ разсердиться и отказаться отъ коварнаго предложенія, но въ это время подали чай и ломтикъ ветчины, а жена Лефевра прочитала молитву: ‘ниспошли Господи твое благословеніе на этотъ домъ и на всхъ, въ немъ находящихся. Благослови въ особенности тхъ, кто покидаетъ его и созижди въ нихъ сердца чистыя и покорныя’. Каждый прибавилъ ‘аминь’ съ такимъ чистосердечіемъ, что у Лефевра перепутались вс мысли. Онъ сравнилъ себя съ этими хорошими, простыми, трудолюбивыми людьми и ему стало стыдно за себя и за свои высокомрныя французскія понятія. Размышленія устыженнаго Лефевра были прерваны вбжавшимъ Замбо, который съ растеряннымъ видомъ закричалъ: набатъ! набатъ! слышите! Должно быть пожаръ.

При первомъ крик Замбо аптекарь Розъ бросился къ окну и потомъ, обратись къ Грину, сказалъ: — лейтенантъ, это насъ зовутъ, пожаръ въ 12 и улиц.— Я къ вашимъ услугамъ, сержантъ, отвтилъ бакалейщикъ, вставая. Торопитесь, докторъ, проговорилъ онъ, трепла Лефвира по плечу, экипажъ не станетъ ждать. Докторъ конечно не думалъ торопиться, ‘Бгите друзья, говорилъ онъ про себя, на эту безлюдную церемонію, желаю вамъ успха, что же касается до меня, то а предпочитаю остаться лучше дома.’ Но его разсужденія были прерваны Замбо и Мартой. Замбо въ кож и съ топоромъ въ рукахъ стоялъ совсмъ готовый, а Марта принесла Лектору черную суконную куртку и широкій гимнастическій поясъ — его мундиръ но званію пожарнаго. Лефевръ, съ своими французскими понятіями, хотлъ было протестовать противъ этого новаго оскорбленія, онъ не понималъ, какъ можно рисковать жизнію для людей совершенно незнакомыхъ, когда проще нанять за деньги пожарную команду, но заявленіе протеста оказалось невозможнымъ. Лефевръ въ одну минуту былъ одтъ, причесанъ, подпоясанъ, вооруженъ и втащенъ на крышу огромнаго омнибуса, вмщавшаго въ себ паровую машину, уже сильно дымившуюся. Пара отличныхъ лошадей быстро унесла экипажъ и пожарныхъ.

На мст пожара Лефевръ не замтилъ ни полиціи, ни предосторожностей, толпы любопытныхъ собирались только на тротуарахъ и оставляли середину улицы совершенно свободной. Лефсеву поручили управлять насосомъ.

Вдругъ въ нижнемъ этаж горвшаго дома послышались раздирающіе крики, блая фигура промелькнула, какъ тнь, женскій голосъ взывалъ о помощи. Въ одно мгновеніе, подставивъ лстницу, Гринъ взобрался но ней и исчезъ въ дыму. Вскор онъ появился съ женщиной на рукахъ и спустился при радостныхъ привтствіяхъ толпы. Сошедши внизъ, женщина пришла въ себя: дитя мое, гд дитя мое, гд дочь моя? кричала она, дрожа всмъ тломъ и протягивая руки къ окну, охваченному пламенемъ Вс смотрли другъ на друга. Пламя бушевало подобно бур, прогорвшая крыша готова была рушиться и тогда ребенокъ бы погибъ. ‘Не знаю, говоритъ Лбфевръ, что сдлалось со мной въ эту минуту, видъ ли этой несчастной матери, примръ ли Грина, мысль ли, что я французъ, или что другое отуманило мн голову, но только я бросился къ лстниц и былъ уже на верху, прежде чмъ усплъ отдать себ отчетъ въ томъ, что длаю. Розъ хотлъ было остановить Лефевра, но тотъ воскликнулъ: ‘Я отецъ, я не допущу погибнуть этому ребенку!’ и бросился въ пламя.

Трудно было ему въ огн, но счастье помогло: Лефевръ нашелъ ребенка и только что онъ усплъ спуститься съ нимъ на землю, крыша рухнула.

Часъ спустя наши пожарные уже возвращались домой, по тротуарамъ въ изумительномъ порядк стояла толпа народа, почти каждый держалъ въ рукахъ какую-то бумагу, которою махали, когда дилижансъ прозжалъ мимо и повсюду раздавались крики: ‘да здравствуетъ храбрый лейтенантъ! да здравствуетъ Смитъ! да здравствуетъ неустрашимый пожарный!’ Толпа кричала ура! снимала шляпы, махала платками, женщины показывали на пожарныхъ своимъ дтямъ. Лефевръ не могъ понять, какимъ образомъ весь городъ могъ уже узнать имена его и Грима и ихъ поступокъ.

Когда Лефевръ входилъ къ себ домой, жена указала ему на находившуюся напротивъ типографію газеты Paris Tlgrafe. Надъ домомъ возвышалась исполинская афиша, на которой за полмили можно было прочитать слдующее:

пятое изданіе.
Paris Tlgrafe:
Ужасный пожаръ.
Храбрый лейтенантъ Гринъ!!!
Отважный пожарный Смитъ!!!!
Величественныя слова:
Я отецъ, я не допущу погибнуть этому ребенку.
50.000 экземпляровъ продано.
Въ печати шестое изданіе.

Когда Лефевръ сошелъ въ гостиную, контора Paris Tlgrafe, все еще наполненная покупателями, не успвала удовлетворять ихъ требованіямъ, народъ толпился подъ его окнами, добиваясь взглянуть на него. Потомъ явилась пожарная музыка, съиграла ему серенаду, а Гринъ отъ лица всей роты привтствовалъ его и просилъ занять мсто капитана. Лефевръ, въ отвтномъ спич, благодарилъ своихъ товарищей и сказалъ, что онъ хочетъ по прежнему остаться простымъ пожарнымъ. ‘Гордый вашею дружбою, заключилъ онъ, и не хочу промнять нашего скромнаго мундира на мундиръ капитана. Да здравствуетъ Америка!’

Отвтъ этотъ произвелъ эффектъ, начались снова привтствія и по знаку Грина возобновилась серенада. Въ это время Лефевръ увидлъ огромную афишу, поднимавшуюся надъ типографіей Paris Tlgrafe и освщенную разноцвтными фонарями. На ней огромными буквами, величиной въ поларшина, было напечатано:

восьмое изданіе.
Tlgrafe:
Ужасный пожаръ.
Мужественный пожарный Смитъ, новый Цинцинатъ!!!
Какъ Америка награждаетъ добродтель!
100,000 экземпляровъ продано.
Въ печати девятое изданіе.

Лефевръ приказалъ принести себ нумеръ газеты и узналъ, что титулъ Цинцината доставилъ ему отказъ отъ чина капитана. Подъ рубрикой же, какъ Америка награждаетъ добродтель, онъ прочелъ, что Страховое отъ огня Общество ‘Лебедь’ приглашаетъ его въ доктора консультанты, съ жалованьемъ въ 400 долларовъ, а дтская больница ‘Провидніе’ предлагаетъ ему мсто старшаго доктора, съ платой 2,000 долларовъ.

Вслдъ за тмъ почтальонъ принесъ ему 40 писемъ и цлую гору бумагъ. Больные освдомлялись о часахъ его консультаціи, другіе просили навстить ихъ какъ можно скоре, четыре доктора звали его на консиліумъ, шесть аптекарей предлагали ассосіацію и наконецъ въ двухъ письмахъ, тщательно запечатанныхъ, длались конфиденціально предложенія, которыя Paris Tlgrafe, узнавъ неизвстно какъ, усплъ уже протрубить по всему свту. ‘Я сдлался знаменитъ! сказалъ самъ себ Лефевръ, моя карьера началась! Одинъ день, часъ одинъ отваги подарилъ мн громкое имя и доставилъ въ Америк боле выгодъ, чмъ двадцатилтье труды на старомъ материк.’ Французское міровоззрніе опять должно было уступить американскому и на этотъ разъ даже безъ всякой возможности противорчія, потому что существенныя выгоды были очевидны.

Лефевръ, считая себя обязаннымъ журналу, благодаря болтливости котораго имя его прогремло во всхъ концахъ новаго свта, отправился благодарить его издателя. На дом, гд помщалась редакція, была прибита мдная доска съ надписью: Paris Telegrafe Truth, Humbug et Comp. Отворивъ дверь, Лефевръ очутился предъ человкомъ маленькаго роста, въ черномъ плать, на-глухо застегнутомъ. Это былъ мистеръ Truth. Онъ сидлъ за конторкой, огромнйшими ножницами вырзывалъ изъ англійской газеты длинныя полоски и бросалъ ихъ въ ящикъ, имвшій соообщеніе съ типографіею.

‘Что вамъ угодно,’ спросилъ Тресъ Лефевра, не поднимая головы и не переставая заниматься — Лефевръ объяснялъ кто онъ. ‘Хорошо,’ сказала’ журналистъ, продолжая свою работу, ‘что же вамъ угодно?’ Поблагодарить васъ, высказать вамъ свою признательность.— Тресъ съ удивленіемъ посмотрлъ на Лефевра и отвтилъ: ‘вы мн ничмъ не обязаны, печатая о вашемъ прекрасномъ поступк, я занимался только своимъ ремесломъ, за что и получилъ 200 долларовъ. Вы видите, что вы мн ровно ничмъ не обязаны.’ И затмъ онъ снова принялся за работу. Но Лефевръ настаивалъ все на своей благодарности. Тогда Тресъ, уставивъ на него свои большіе черные глаза, выражавшіе сильное страданіе, сказалъ, что если онъ дйствительно воображаетъ себя обязаннымъ, то пусть скажетъ откровенно, чмъ страдаетъ Тресъ и сколько времени онъ можетъ еще прожить. Совтъ Лефевра былъ тотъ, что Тресу необходимо оставить журнальную работу и отдохнуть душой и тломъ. Выслушавъ свой приговоръ Тресъ, безъ обиняковъ предложилъ доктору купить его часть за 20 т. долларовъ. ‘Вы наживете ихъ чрезъ какіе нибудь полгода, прибавилъ онъ. Согласны ли вы? Подумайте теперь. Честному человку это превосходное занятіе.’

Лефевръ, какъ и слдовало ожидать, пришелъ отъ этого предложенія въ смущеніе, потому что по его французскимъ понятіямъ журналистъ есть животное въ род хамелеона. Удержавшись высказать замчаніе въ такомъ вид, Лефевръ сталъ отговариваться трудностію давать направленіе журналу т. е. высказалъ туже мысль въ другой фирм. На это Тресъ отвтилъ, что нтъ ничего легче какъ давать направленіе, нужно только принять за неизмнное правило говорить правду, ничего кром правды, всегда и обо всемъ — одну правду. Лефевръ услышалъ такое правило въ первый разъ въ жизни, онъ всегда думалъ, что въ журналистик ложь принимается за правило, а правда допускается, какъ рдкое исключеніе.— ‘Можетъ быть въ старой Европ отвтилъ Тресъ. Но здсь, къ чему послужитъ ложь? Истина — это нашъ товаръ, се только и покупаютъ. Ложь — потеря кредита, и наконецъ — безчестное раззореніе. Мы можемъ имть вс пороки, кром одного — лгать безнаказанно. Возьмите для примра англійскую газету Times: ее можно обвинить въ непослдовательности, оскорбительномъ и даже нагломъ тон? но во лжи никогда! Если бы издателя ея кто нибудь уличилъ во лжи, ему пришлось бы потерять сотни т. долларовъ ежегоднаго доходу. Слава Богу, у насъ нтъ порочныхъ людей въ такую цну!’

Послдній ударъ нанесла ему школа, гд американцы еще дтьми пріобртаютъ привычки, создавшія и поддерживающія силу Америки.

Лефевра, какъ и всякаго бы другого европейца, поразило прежде всего то, что мальчики и двочки учатся вмст. Онъ нашелъ это верхомъ безнравственности. Но взрослые люди ему на это возразили, что безнравственность существуетъ только въ его воображеніи. ‘Наши дти, милый докторъ, говорили американцы, дти честные. Школа — это великая семья, гд никого нтъ, кром сестеръ и братьевъ, оспаривающихъ другъ у друга премію знанія. Англичане сначала смялись надъ нами, теперь же они слдуютъ нашему примру и не пройдетъ десяти лтъ, какъ въ Англіи будутъ повсемстно общія для обоихъ половъ школы. Мы приготовляемъ людей къ общественной жизни. И такъ, почему же намъ не уподоблять школу семейству и обществу? Мы, отцы семействъ, знаемъ но опыту, что для смягченія сердца, образованія ума и внушенія великодушныхъ идей ничто не можетъ сравниться съ этой дтской школой обоихъ половъ, школой труда и науки. Если что неосторожно и безразсудно, такъ это мнимое благоразуміе старой Европы. Раздлять мальчиковъ и двочекъ, внушать имъ съ дтства, что они одинъ для другого таинственная опасность, смущать и возбуждать молодыя воображенія, а потомъ разомъ, въ самую трудную минуту бросать въ свтъ, мужчинъ — пылкихъ и отважныхъ, женщинъ — робкихъ, беззащитныхъ, это неблагоразумно въ высшей степени. Ваше французское жеманное воспитаніе похоже на приморскую плотину, за которою сдерживаются, но за то и увеличиваются, подобно волнамъ, вс страсти, наше же общественное воспитаніе пріучаетъ дтей обоихъ половъ къ взаимному уваженію и братской любви. Спросите учителей, вы не найдете ни одного, который не гордился бы нашими смшанными изъ обоихъ половъ школами. Честь итога изобртенія принадлежитъ Америк. Какъ всегда, мы полагались на человческую природу, какъ всегда, мы встрчали успхъ. Въ нашихъ школахъ молодыя двушки пріобртаютъ характеръ и твердость воли, а молодые люди мягкость сердца. Въ шестнадцать, въ двадцать лтъ ихъ отношенія также просты, такія же братскія, какъ и тогда, когда они сидли на однхъ, скамьяхъ.’

Другая особенность американскихъ элементарныхъ школъ въ томъ, что въ нихъ учатъ женщины. Выборъ учителей предоставленъ особымъ воспитательнымъ комитетамъ, изъ выборныхъ членовъ.. Въ члены выбираются самые значительные и лучшіе люди государства. Быть призваннымъ для надзора за воспитаніемъ составляетъ славу, и потому многіе изъ знаменитыхъ американскихъ гражданъ отказывались отъ мстъ въ федеральномъ сенат, чтобы оставаться директорами школъ. Воспитаніе даровое, и Союзъ тратитъ на него больше трети своихъ общихъ государственныхъ издержекъ. Для Франціи это составило бы около 400,01)0,000 франковъ вмсто ныншнихъ 6, которыя она тратитъ на народныя школы. Американцы знаютъ,что ихъ сила въ общемъ образованіи. Общее стремленіе къ просвщенію было прямымъ результатомъ подобныхъ мръ и безъ всякой принудительности сдлалось всеобщимъ. Школы открыты для всхъ дтей до шестнадцати-лтняго возраста, и напр. въ новой Англіи, нтъ ни одного гражданина, который бы не получилъ образованія. Американское обученіе довольно возвышенно, чтобы приготовить дитя богача ко вступленію въ коллегію, довольно просто, чтобы не запугать ребенка бдняка, довольно существенно, чтобы доставить ему возможность поддерживать свое значеніе въ обществ и не краснть за свое невжество. Въ школ учатъ чтенію, письму, ариметик, геометріи и рисованію. Къ этому присоединяютъ отчасти географію, исторію, физику и химію и говорятъ дтямъ о морали и политик. Боязнь, что такое образованіе будетъ выше состоянія, познакомитъ людей съ желаніями и нуждами не по средствамъ и броситъ въ среду общества людей недовольныхъ своею участію, совершенно химерическая. Американскій кузнецъ, выйдя изъ своей кузницы, надваетъ черный фракъ и отправляется слушать лекціи о Вашингтон или о новыхъ открытіяхъ Ливингстона въ Африк. Сосдъ его, ювелиръ, пойдетъ заниматься въ рисовальную школу или слушать лекціи химіи. Не смотря на свои закоптлыя руки,— оба они джентельмены. Ступайте на западъ, войдите въ какую нибудь loghouse, затерянную въ глубин лсовъ, васъ приметъ жена піонера, вы увидите, что она мситъ хлбъ и бьетъ масло. Подождите вечера, эта же самая женщина сядетъ за фортепіано, она будетъ говорить съ вами о политик, морали, а можетъ быть и о метафизик. Американцы предлагаютъ всмъ именно то богатство, которое не боится вора, самому бдному они открываютъ доступъ къ умственнымъ наслажденіямъ, которыя во всякомъ возраст и во всхъ состояніяхъ служатъ силою и утшеніемъ.

Увидвъ американскую школу, Лефевръ наконецъ понялъ американскую жизнь. ‘Я сдаюсь, сказалъ онъ, глаза мои отверзаются, я удивляюсь величію этой страны! Какая могучая жизнь! Сердце, мысль, все въ дйствіи! Человкъ держитъ въ рукахъ свое счастіе и свою добродтель. Да здравствуютъ Соединенные Штаты!’

Это путешествіе въ Америку повлекло за собой весьма серьезныя неудобства для Лефевра. Проснувшись въ одно прекрасное утро, онъ позвонилъ. Вошла Дженни, открыла занавсы и позвала Сусанну. Но это уже не та Дженни, не та Сусанна, которыхъ онъ зналъ въ Америк: тже лица, но другіе люди. Такая же перемна произошла и со всми его американскими друзьями. Прежде они не понимали его, теперь онъ пересталъ понимать ихъ. Предъ нимъ были снова французы, а онъ съ своими американскими понятіями являлся между ними какимъ-то чудакомъ и даже сумасшедшимъ. Нсколько дней спустя Лефевръ писалъ въ своемъ дневник: ‘судьба моя ршена: я съигралъ противъ предразсудковъ опасную партію и — проигралъ безвозвратно! Какой-то глупецъ, называющійся докторомъ, призналъ меня сумасшедшимъ, люди, которыхъ я считалъ за друзей, подтвердили съ радостію приговоръ невжества. Я заключенъ и, безъ сомннія, навсегда! И такъ, я сумасшедшій! Но я не желаю исцленія’…

Чтобы не оставлять читателя въ сомнніи насчетъ того, что думала противная сторона, я приведу слова доктора Олибріуса, директора дома сумасшедшихъ. Этотъ Олибріусъ извстный въ ученомъ мір своимъ трактатомъ ‘о трезвости съ точки зрнія гигіены и навигаціи’, писалъ къ г-ж Лефевръ между прочимъ: ‘въ настоящую минуту онъ спокоенъ: онъ занимается письмомъ какого-то вздора. Доказательство, увы, слишкомъ врное, что онъ еще далекъ отъ выздоровлнія. Я посылаю вамъ цлую громаду исписанныхъ листовъ, которую онъ назвалъ: Парижъ въ Америк… Спрячьте до времени вс эти бумаги. Я не предполагаю, чтобы благоразумный французъ, могъ бы прочесть дв страницы этихъ бредней, не объявляя, что ихъ авторъ — сумасшедшій’…

Н. Р.

‘Дло’, No 3, 1867

Парижъ въ Америк. Доктора Рене Лефевра, парижанина профессора всхъ наукъ и т. д. переводъ съ французскаго, съ XII изданія. С.-Петербургъ, 1865.

Читайте также: