КЪ ПОРТРЕТУ . М. ДОСТОЕВСКАГО.
‘Историческій Встникъ’, No 3, 1881
К портрету Ф. М. Достоевского, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1881
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Пишемъ эти строки въ поясненіе къ портрету почившаго писателя, прилагаемому при настоящей книжк нашего журнала. Это будетъ нсколько чертъ его характера, нсколько подробностей для портрета писателя, который былъ увнчанъ слезами и внками въ гроб своемъ, писателя, который былъ признанъ слишкомъ поздно.
Да, слишкомъ поздно. Никто изъ русскихъ писателей не былъ такъ оригиналенъ, никто такъ мало не старался идти за вкомъ, за господствующими вяніями, за модою, и никто изъ нашихъ большихъ писателей не былъ брошенъ такъ безжалостно на съденіе нужды, на необходимость заработывать свой хлбъ только литературнымъ трудомъ. Мы говоримъ о писателяхъ художникахъ. Ни Тургеневъ, ни Некрасовъ, ни графъ Толстой, ни Гончаровъ, ни Писемскій, ни Салтыковъ, никто изъ этихъ крупныхъ талантовъ не билъ въ такомъ положеніи вчнаго работника, какъ Достоевскій, и никто изъ нихъ не жилъ всю свою жизнь въ такой скромной обстановк, какъ покойный, у котораго наканун смерти вырвалась скорбная фраза: ‘я оставляю дтей своихъ нищими’. Онъ не предчувствовалъ, не предугадывалъ, ни милости Государя къ его семь, ни участія общества. Скорбная, тяжелая мысль эта умерла вмст съ нимъ. Съ его соперникамъ по таланту и значенію, судьба была привтливе: она наградила ихъ богатымъ наслдствомъ, состояніемъ, хорошею службою, жалованьемъ, всмъ тмъ, что даетъ писателю досугъ, что даетъ ему возможность обработывать свои произведенія, вычищать ихъ и холить, держать въ портфели, со всхъ сторонъ обдумывать и передлывать. Этого огромнаго преимущества для художественной работы покойный не имлъ совсмъ.
И самъ онъ, всей своей фигурой, не выглядывалъ орломъ. На немъ была какая то печать скромности, конфузливости, скажемъ боле — забитости и угловатости. Каторга и падучая болзнь, пріобртенная имъ тамъ же, очевидно оставили на немъ свои слды, сообщили ему этотъ какъ бы униженный видъ и вмст съ тмъ осторожность въ обращеніи съ людьми. Онъ самъ былъ выраженіемъ униженныхъ и оскорбленныхъ, изображенію которыхъ посвятилъ свой талантъ. Своихъ признаній и своихъ думъ онъ не выкладывалъ всякому, и надо было, чтобъ хорошо узналъ онъ человка прежде чмъ станетъ говорить съ нимъ со всею своею искренностью. Постоянная болзненность также длала его характеръ нервнымъ и мало общительнымъ. За то когда онъ разговорится, когда онъ чувствуетъ себя хорошо — можно было заслушаться его бесды, всегда интересной и глубокой, всегда посвященной или вопросамъ современнаго положенія Россіи, или нравственнымъ и психическимъ вопросамъ. Ошибался ли онъ, нтъ ли, но онъ не заимствовалъ готовыхъ сужденій, не подчинялся ходячимъ мнніямъ, а былъ всегда самъ собою и былъ всегда искреннимъ. Отсюда его значеніе между молодежью, которая, въ своихъ сомнніяхъ, въ буряхъ молодой жизни, въ исканіи правды, въ исканіи примиренія съ дйствительностію, приходила къ нему открывать свою душу и получить слово утшенія отъ человка, который такъ много испыталъ и выстрадалъ, и который говорилъ такимъ оригинальнымъ, такимъ сердечнымъ языкомъ. Это особая сторона его жизни, интимныя подробности которой будутъ когда нибудь выяснены и которая отнимала у него много времени на переписку. Ему случалось выслушивать исповди самыя сердечныя, какія рдко приходится выслушивать духовнику, ему случалось проводить цлые вечера глазъ на глазъ съ юношами, которые ршились на самоубійство и отцы которыхъ упросили ихъ поговорить съ Достоевскимъ. Въ то время, когда его называли обскурантомъ, мистикомъ, ханжею 1), онъ продолжалъ служить родин и какъ писатель, и какъ честный частный человкъ. Онъ по себ зналъ, по годамъ своей каторги, какое облегченіе приноситъ участіе, и шелъ на встрчу всмъ тмъ, кто искалъ у него слова участія. Переписка его должна открыть многое для характеристики этого человка, у котораго такъ мало было хорошихъ дней и такъ много больныхъ и тяжелыхъ.
1) Одно изъ лучшихъ стихотвореній на смерть Достоевскаго, вызванное портретомъ Крамскаго, который былъ выставленъ во время пушкинскаго вечера, написано г-жею Бартъ, слушательницею Бестужевскихъ курсовъ. Она говоритъ между прочимъ:
Тебя легкомысленно мистикомъ звали,
Толп непонятенъ ты былъ,
Огуломъ тебя въ ханжеств обвиняли,
Смялся ничтожный зоилъ.
Теперь же все смолкло предъ этимъ портретомъ,
Толпа сожалнья полна
И вмст съ любимымъ, погибшимъ поэтомъ,
Тебя вспоминаетъ она.
A т, что тебя и при жизни любили —
Ихъ скорбь безконечно сильнй…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Мы должны обозначить могилу
Того, кто въ насъ душу будилъ,
Того, кто души благодатную силу
Въ могучее слово вложилъ,
Кто сердце людское глубоко извдалъ,
Любовь и прощенье намъ всмъ проповдалъ
Святыми устами Христа,
Кто выше стоитъ клеветы, порицанья:
Душа, перенесшая столько страданья,
Предъ міромъ свтла и чиста.
Онъ родился 30 октября 1821 г. Отецъ его былъ врачемъ Маріинскоц больницы для бдныхъ въ Сущев, въ Москв, мать была изъ духовнаго званія. Дтство свое онъ провелъ въ сельц Даровомъ, Тульской губ., потомъ отданъ былъ въ московскій пансіонъ Чермака, гд преподавателями были Д. М. Перевощиковъ, A. M. Кубаревъ, К. М. Романовскій, лучшіе учителя того времени. Уже въ пансіон онъ отличался большою любовью къ литератур и остался ей вренъ въ инженерномъ училищ, гд окончилъ курсъ. Въ этомъ учебномъ заведеніи онъ сталъ даже нкоторымъ литературнымъ цензоромъ, давалъ читать книги и указывалъ что читать. Онъ казался серьезне всхъ и былъ очень религіозенъ, за что надъ нимъ трунили втихомолку. Первымъ напечатаннымъ его произведеніемъ были не ‘Бдныя люди’, а переводъ романъ Бальзака ‘Евгенія Гранде’, помщенный въ ‘Библіотек для чтенія’. Бальзакомъ онъ восхищался сильно, вопреки корифеямъ тогдашней русской литературы, вопреки Блинскому. Отчасти споры о Бальзак были поводомъ и къ охлажденію Блинскаго къ Достоевскому.
Мы не остановимся на литературныхъ произведеніяхъ покойнаго: они извстны и объ этомъ рчь впереди. Мы лучше напомнимъ главнйшія черты того ‘заговора’, за участіе въ которомъ пострадалъ Достоевскій. На могил писателя нечего лгать: надо говорить правду. Тогдашнее правительство раздуло дло Петрашевскаго донельзя, въ настоящее время его стараются выставить чуть ли не какъ шалость. На самомъ дл, это было ни то, ни другое. Если декабристы выразили своими стремленіями либерализмъ своего времени, то петрашевцы обозначали собою начало соціализма. Декабристы были боле организованы и боле у нихъ было силъ нравственныхъ и матеріальныхъ, петрашевцы только набрасывали организацію, только стремились къ ней. Глава дла серьезно врилъ въ возможность переворота и работалъ въ этомъ смысл. Вокругъ его собрались горячія головы, увлекавшіеся идеями переворота въ дух Фурье. Фурье являлся для нихъ носителемъ новаго откровенія міру и Достоевскій любилъ его систему, его идеалъ, какъ и нкоторые другіе изъ его сотоварищей. Имъ казалось, что идеи эти примнимы въ Россіи, что въ Россіи скоре и легче чмъ гд нибудь он могутъ восторжествовать. A русская дйствительность была тяжела и вызывала протесты тмъ боле горячія, чмъ меньше ихъ можно было выражать гласно. Естественно, что при условіяхъ полнйшей замкнутости жизни, полнйшей ея духоты, всякій кружокъ легко обращался въ тайное общество, порывался составлять уставъ такого общества, его программу, его цли, намчать его средства и пропаганду. Затмъ, молодая вра въ свои силы дополняла остальное воображеніемъ, надеждами и чудесами, чудесами, которыя могли совершиться во благо тмъ цлямъ, которыми задавались горячія головы. Конечно, эти молодые люди не были заговорщиками, но они были недовольными и отводили въ интимномъ кружк свою душу, вольно говорили, вольно думали, вольно мечтали, и старались распространить свои мннія, завести связи въ провинціи. Всякое литературное произведеніе кружило имъ голову. ‘Теперь вс восхищаются письмомъ Блинскаго къ Гоголю, пьеской Искандера ‘Передъ грозою’ и комедіей Тургенева ‘Нахлбникъ’, такъ писалъ одинъ изъ петрашевцевъ къ своему пріятелю изъ Москвы въ Петербургъ. Соціалистическія идеи были въ это время въ большомъ ходу. Въ недавнихъ воспоминаніяхъ П. В. Анненкова, въ ‘Встник Европы’, мы читали, что этими идеями увлекался даже такой не нервный человкъ, какъ г. Анненковъ, увлекались или Тургеневъ, Блинскій и др. Тургеневъ, быть можетъ, ушелъ отъ бды только благодаря тому, что ухалъ заграницу, а Блинскій — благодаря смерти. Слдствіе, какъ видно, натолкнулось на явленіе, которое оно не совсмъ понимало, и слдователи постоянно путали слова ‘либералъ и либерализмъ’ съ словами ‘соціалистъ и соціализмъ’. Но серьезность явленія оно понимало, и серьезность эта заключалась въ большой твердости и убжденности этихъ ‘злоумышленниковъ’ и въ готовой почв для пропаганды, которая успла уже кое-что сдлать, распространивъ соціалистическія книги, образовавъ кое-гд въ провинціи кружки. Липранди въ своей записк, представленной въ слдственную комиссію, говорилъ: ‘Въ заговор 1825 года участвовали исключительно дворяне и при томъ преимущественно военные. Тутъ же, напротивъ, съ гвардейскими офицерами и съ чиновниками министерства иностранныхъ длъ, рядомъ находятся не кончившіе курсъ студенты, мелкіе художники, купцы, мщане, даже лавочники, торгующіе табакомъ… Довольно было видть то убжденіе, тотъ жаръ и, можно сказать, фанатизмъ, которымъ общество одушевлено въ своихъ замыслахъ. Заговорщики, руководимые какою нибудь личною идеею или страстью, наприм. мщеніемъ, корыстью, неудовлетвореннымъ честолюбіемъ, и т. п., мене опасны: они не такъ легко могутъ сообщать другимъ свои преступныя чувства и увлекать ихъ вслдъ за собою. Въ настоящемъ дл, конечно, я видлъ и такихъ, но въ большинств молодыхъ людей, очевидно, какое-то радикальное ожесточеніе противъ существующаго порядка вещей, безъ всякихъ личныхъ причинъ, единственно по увлеченію мечтательными утопіями, которыя господствуютъ въ Западной Европ и до сихъ поръ безпрепятственно проникали къ намъ путемъ литературы и даже самаго училищнаго преподаванія’.
Вотъ нсколько строкъ изъ письма провинціальнаго петрашевца къ брату своему въ Петербургъ, отъ 8-го мая 1848 г.: ‘Посылаю теб 10 р. сер., если возможно достань мн какъ нибудь, 1) Considerant: Destines Sociales — и кого еще знаешь изъ учениковъ Фурье (наприм. Mairon), впрочемъ, въ этомъ отношеніи, я совершенно полагаюсь на тебя. Всего боле я желалъ бы имть фурьеристовъ, но буду также очень радъ, если ты достанешь мн кого нибудь изъ другихъ соціалистовь, напр. Прудона, Луи Блана. Не худо бы мн прочитать Saint Simon. Что же касается до Кабе, то пришли мн его только въ томъ случа, если онъ написалъ что нибудь лучше Voyage en Icarie и проч., не останавливайся въ цн, напр. я за Considйrant готовъ дать втрое и вчетверо противъ обыкновенной цны’. Въ другомъ письм: ‘Деньгами не стсняйся, я скоре откажусь отъ сапоговъ, нежели отъ книгъ одного изъ апостоловъ Фурье’.
Достоевскій, даже по своей глубокой натур, по своимъ стремленіямъ къ мистицизму, по таланту, умвшему проникать въ тайники человческой души, не могъ не увлекаться новымъ ученіемъ. Скажемъ боле: онъ былъ полонъ имъ, онъ изучалъ его, и конечно мечталъ объ осуществленіи идеальной общины, идеальнаго государства. Ссылка дала ему знаніе простого русскаго человка, его быта, его тайныхъ думъ. Значеніе ея для себя онъ даже преувеличивалъ иногда до рзкихъ противорчій съ самимъ же собою. Противники его довели это его положеніе до каррикатуры, увряя, что онъ всмъ совтовалъ совершать преступленія, чтобы попасть на каторгу. Онъ требовалъ только знанія народа и врилъ глубоко только въ т политическія формы, которыя дали бы огромному большинству счастіе, а не меньшинству. Въ глубин души онъ сохранилъ въ значительной степени т же идеалы, какіе волновали его душу въ молодости. Отсюда его нелюбовь къ конституціи, къ парламентаризму, къ либераламъ: она основывалась на той же любви къ народу, на тхъ же врованіяхъ въ возможность лучшаго порядка другими путями, чмъ общеевропейскій. Потому же желалъ онъ земскаго собора по сословіямъ, и прежде всего земскаго собора, на которомъ высказались бы представители отъ крестьянъ. Онъ боялся, чтобъ не затерли народа, чтобъ не сдлали его орудіемъ для цлей, которыя народу ровно ничего не принесли бы, чтобъ не оставили на произволъ судьбы его экономическихъ условій, погнавшись слишкомъ горячо за разными свободами для самихъ себя, т. е., для образованнаго общества и господъ сытыхъ. Онъ желалъ, чтобъ самодержавная власть оставалась неприкосновенною, потому что она только, въ своемъ высокомъ безпристрастіи, можетъ защищать народъ и, опираясь на его силу, дать Россіи самую широкую свободу печати, сходокъ, исповданій и пр. Министры должны быть отвтственными передъ земскимъ соборомъ, который долженъ служить непосредственнымъ звеномъ между самодержавной властью монарха и народомъ. Пишущему эти строки онъ говорилъ за нсколько дней до своей смерти: ‘Я высказывалъ все это нкоторымъ высокопоставленнымъ людямъ. Они во многомъ соглашаются со мною, но безграничной свободы печати не могутъ понять. И не понимая этого, ничего понять нельзя’…
Мы намчаемъ эти общія черты его политическихъ убжденій потому, что у насъ сплошь и рядомъ такъ судятъ, что если человкъ не либералъ, то онъ наврное ретроградъ, если онъ въ Бога вритъ, то и подавно. Врить въ клочекъ бумаги — великая заслуга, не зная ни аза ни въ химіи, ни въ физіологіи, врить только въ химическіе процессы — значитъ быть просвщеннымъ человкомъ. У насъ постоянно забываютъ, что ни міра, ни человка, не слдуетъ измрять своею ограниченностью, какъ бы она ни была учена и либеральна.
Онъ былъ русскій человкъ до глубины души. На свое торжество на пушкинскомъ праздник онъ смотрлъ не столько съ личной точки зрнія, сколько съ точки зрнія тхъ началъ, которымъ онъ служилъ. ‘Мы побдили’, говорилъ онъ, обращаясь къ своимъ единомышленникамъ, такимъ же общинникамъ и соборникамъ, какъ и онъ. Въ Тургенев онъ видлъ представителя западноевропейскихъ началъ и наканун произнесенія рчи своей очень безпокоился на счетъ того, какъ будетъ принята эта рчь, столь противоположная взглядамъ Тургенева, такъ прекрасно принятымъ публикою. Это былъ турниръ не только двухъ литературныхъ репутацій, но и двухъ воззрній политическихъ. Западническая партія какъ-то ‘оттирала’ Достоевскаго, не давала ему ходу. На литературномъ обд, предшествовавшемъ засданію общества, гд Достоевскій выступилъ съ своей рчью, ему даже не дали предложить какого нибудь спеціальнаго тоста (эти тосты были заране распредлены), если не считать предложенія — произнести тостъ за педагоговъ, объяснявшихъ Пушкина. Достоевскій отъ него отказался, справедливо возмущаясь такимъ тостомъ: педагоги только обирали Пушкина, или повторяли о немъ, какъ попугаи, радикально-отрицательные взгляды модныхъ критиковъ. Борьба этихъ двухъ ‘политическихъ’ воззрній была очень замчена всми, она дала и особую привлекательность празднику, особую жизнь ему и выпуклость, хотя, кажется, никто не сказалъ объ этомъ въ печати. Тургеневъ и Достоевскій олицетворяли эти партіи и могли убдиться оба, что и та и другая партія иметъ на своей сторон многочисленныхъ поклонниковъ и что въ будущемъ борьба между ними, и борьба серьезная и упорная, ршительно неизбжна. При первой же возможности, при первомъ осуществленіи такихъ учрежденій, которыя вызовутъ на арену общественныя силы, об партіи жестоко схватятся между собою. Оба писателя дожили до тхъ дней, когда общество привтствовало въ нихъ не только большія литературныя заслуги, но и нкоторое политическое представительство. Это былъ столько же политическій, какъ и литературный праздникъ, и въ засданіяхъ литературы и общества въ зал дворянскаго собранія слышалась горячая политическая страсть, страсть парламентскихъ засданій…
На этомъ мы заканчиваемъ. Скорбныя черты почившаго писателя, быть можетъ, доскажутъ за насъ что нибудь читателю. Въ гравюр он вышли не такъ рельефно, какъ въ превосходномъ портрет, написанномъ съ покойнаго И. Н. Крамскимъ, нашимъ извстнымъ художникомъ: съ портрета этого снята фотографія и переведена на доску, на которой вырзана гравюра для нашего журнала. Увдомленный о смерти . М. Достоевскаго на другой день рано утромъ однимъ изъ пріятелей послдняго, Крамской тотчасъ же отправился на квартиру покойнаго, устроилъ тамъ подмостки и въ нсколько часовъ написалъ карандашемъ и тушью портретъ, одно изъ лучшихъ своихъ произведеній. Сходство этого портрета поразительное. Попытки фотографовъ снять портретъ съ покойнаго въ маленькой комнатк, при слабомъ свт и при томъ, по необходимости, въ профиль, совершенно не удались. Оригиналъ портрета Крамской просилъ вдову покойнаго принять отъ него, какъ слабый даръ за т часы наслажденія, которые доставили художнику произведенія Достоевскаго.