Избранные стихотворения, Бюргер Готфрид Август, Год: 1877

Время на прочтение: 20 минут(ы)

БЮРГЕРЪ.

Нмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
1. Ленора. — В. Жуковскаго
2. Дочь Таубенгеймскаго пастора. — Н. Гербеля
3. Пснь о врности.— . Миллера
4. Вейнсбергскія женщины.— Н. Гербеля
5. Похищеніе Европы.— . Миллера
6. Одинокій пвецъ.— Д. Минаева
7. Труженику. — Д. Минаева
Готфридъ-Августъ Бюргеръ, народный нмецкій поэтъ и авторъ ‘Леноры’ и ‘Дочери Таубенгейнскаго пастора’, родился въ ночь на 1-е января 1748 г. въ Мольмерсвенд, близь Гарцгероде. Отецъ его, мстный пасторъ, до десяти лтъ училъ его только читать и писать, но и тогда уже въ нёмъ проявлялись поэтическія наклонности. Онъ любилъ уединеніе и охотно предавался чувству страха, наводимому сумракомъ, темнотою лса и пустынною мстностью, и даже пытался писать стихи, не имя предъ собою никакого другого образца, кром молитвенника. Въ 1760 году онъ былъ отданъ въ амерслебенскую школу, откуда вскор перешолъ въ гальскую педагогію, а въ 1764 году поступилъ въ Гальскій университетъ и сталъ слушать въ нёмъ лекціи богословія. Здсь Бюргеръ свёлъ тсную дружбу съ Клоцемъ, которая имла сильное и пагубное вліяніе на его впечатлительную и чувственную натуру. Желая перемнить богословіе, которое ему плохо давалось, на правовдніе, онъ оставилъ Галле и перехалъ въ Гёттингенъ. Но и здсь, въ дом свекрови Клоца, онъ сошолся снова съ людьми, сношенія cъ которыми не могли быть полезны ни для его учоныхъ занятій, ни для здоровья. Ддъ Бюргера, который до-сихъ-поръ одинъ поддерживалъ его, узнавъ о его гёттингенскихъ похожденіяхъ, вовсе отъ него отказался. Предоставленный самому себ, Бюргеръ вроятно погибъ бы, если бъ не связи съ Бойе, Гельти, Миллеромъ, Фоссомъ, обими Штолбергами, Крамеромъ и Лейзевицемъ, которые въ то время учились въ Гёттинген, а впослдствіи сдлались извстными писателями. Общими ихъ силами Бюргеръ былъ выведенъ, наконецъ, на путь истинный и ревностно принялся, вмст съ ними, за изученіе древнихъ и новыхъ писателей, въ особевности Шекспира, причёмъ собраніе шотландскихъ и англійскихъ балладъ, изданныхъ Перси, сдлалось его настольной книгой. Подъ вліяніемъ этихъ балладъ Бюргеръ взялся за перо — и вскор стихотворенія его пріобрли громкую извстность. По выход изъ университета, Бюргеръ, благодаря хлопотать Бойе, получилъ мсто. Узнавъ о томъ, ддъ примирился съ нимъ и ссудилъ его изрядною суммою денегъ, которая, впрочемъ, по вин одного пріятеля, вскор погибла для него безвозвратно. Это послднее несчастье было главною причиною окончательнаго разстройства его длъ, оть котораго онъ уже не могъ избавиться до самой смерти и которое имло гибельное вліяніе на самую его литературную дятельность. Въ 1774 году Бюргеръ женился на дочери мстнаго чиновника Леонгарда — и эта женитьба сдлалась скоро для него источникомъ невыносимыхъ страданій. Вотъ что говоритъ онъ самъ объ этомъ печальномъ событіи: ‘Уже стоя съ моей невстой предъ алтарёмъ, носилъ я въ себ искру самой пламенной страсти къ ея сестр, которой въ то время было всего четырнадцать лтъ. Я это зналъ, но считалъ своё чувство мимолётнымъ. Конечно, мн слдовало бы отступить отъ алтаря… Между-тмъ страсть моя не только не утихала, а, напротивъ, становилась съ каждымъ днёмъ всё сильне, неутолиме. Къ тому же я былъ любимъ взаимно и, притомъ, также сильно, какъ я любилъ самъ. Если бы я захотлъ описатъ невыносимую борьбу любви и долга, терзавшую моё сердце, то написалъ бы цлую книгу, и давно бы погибъ, если бы женщина, соединённая со мною узами брака, была обыкновенной женщиной я, притомъ, мене велика душой. Чего бы не допустили никакіе законы, то дозволили себ три человка для собственнаго избавленія отъ врной погибели. Обвнчанная со мною ршилась только называться моею женою, а другая быть ею въ дйствительности. Жена моя умерла въ 1784 году, въ слдующемъ я женился на единственной возлюбленной моего сердца, но, посл кратковременнаго обладанія ею, я черезъ годъ уже потерялъ её. Какъ она была дорога мн и какъ мн было горько потерять ее — всё это видно изъ весёлыхъ и печальныхъ моихъ стихотвореній.’ Къ довершенію бдъ, обрушившихся на голову злополучнаго поэта, онъ вслдъ за тмъ лишился всего своего небольшого имущества въ одномъ неудавшемся предпріятіи, а происки заставили его отказаться отъ мста. Но онъ, конечно, съумлъ бы выдти изъ своего затрудвительнаго положенія и вознаградить свои потери, когда бы не смерть Молли, лишившая его окончательно мужества и силы. Затмъ онъ продолжалъ жить въ Гёттинген, сначала въ качеств домашняго учителя, а съ 1789 года — экстраординарнаго профессора, но безъ жалованья. Какъ ни трудно было ему снискивать пропитаніе переводами, но всё-таки положеніе его ещё могло бы быть сноснымъ, если бъ ему не попалось въ руки стихотвореніе одной швабской двы, которая, будучи повидимому очарована его произведеніями, не задумалась публично предложить ему свою руку. Эта двица была Марія-Христина-Елисавета Ганъ, уроженка города Штутгарта, двадцати одного года. Бюргеръ, озабоченный положеніемъ своихъ дтей, женился на ней въ 1790 году, желая дать мать сиротамъ, но не нашолъ въ ней того, чего искалъ, и этотъ необдуманный, романическій бракъ вскор сдлался для него источникомъ невыразимаго горя, которое не уврачевалъ и формальный разводъ, послдовавшій черезъ два года. Одинокій, безъ родныхъ и друзей, совершевво изнемогшій душою и тломъ, безъ силъ и средствъ, Бюргеръ скудно пропитывался послдніе годы работою, которая истощала его до послдней степени. Небольшое содержаніе, назначенное ему и гановерскимъ правительствомъ не задолго до смерти, мало облегчило его тяжолое положеніе, но всё-таки избавило его отъ совершенной нищеты. Бюргеръ умеръ 8-го іюня 1794 года.
Мннія современниковъ о Бюргер, какъ поэт, очень расходятся. Одни хвалятъ безусловно всё имъ написанное, другіе, напротивъ, относятся къ нему уже слишкомъ строго. Возьмёмъ, для примра, мннія двухъ литературныхъ свтилъ того времени: Шиллера и Августа Шлегеля. ‘Мы должны сознаться’, говоритъ Шиллеръ въ своёмъ разбор стихотвореній Бюргера, ‘что поэзія Бюргера много ещё оставляетъ желать, что въ большей части ея мы не находимъ кроткаго, всегда ровнаго, всегда свтлаго мужского ума — ума, посвящённаго въ тайны прекраснаго, благороднаго и истиннаго, и образовательно спускающагося къ народу, но никогда не отрекающагося отъ своего небеснаго происхожденія, не смотря на короткость съ народомъ. Бюргеръ нердко мшается съ толпою, къ которой бы долженъ былъ только снисходить, и, вмсто того, чтобы, шутя и играя, тянуть её къ себ, ему часто нравится приравниватьея къ ней. Народъ, для котораго онъ пишетъ, къ сожалнію не всегда тотъ, который представляется ему подъ этимъ именемъ. Критикъ долженъ сознаться, что изъ всхъ стихотвореній Бюргера, онъ не можетъ назвать ни одного, которое бы доставило ему совершенно-чистое наслажденіе, безъ всякой примси неудовольствія… Поэтъ непремнно долженъ идеализировать свой предметъ: иначе онъ перестаётъ быть поэтомъ… Муза Бюргера носитъ на себ чисто-чувственный и часто тривіальный характеръ, любовь рдко представляется ему не однимъ наслажденіемъ или чувствительнымъ лицезрніемъ красоты… Если при чтеніи стихотвореній, о которыхъ можно сказать очень много хорошаго, мы указываемъ только на дурное, то эту несправедливость мы можемъ себ позволить только относятельно такого талантливаго и извстнаго поэта, какъ Бюргеръ.’ Шлегель же въ своихъ ‘Charakteristiken und Kritiken’, напротивъ, находитъ всё написанное Бюргеромъ — превосходнымъ. Заключаемъ нашу статью мнніежъ Шерра, какъ самымъ основательнымъ. ‘Бюргеръ’, говоритъ онъ, ‘несчастная жизнь котораго обнаруживаетъ вс тёмныя стороны жизни нмецкаго поэта, есть, конечно, самый замчательный талантъ гёттингенскаго кружка. Во всёмъ характер Бюргера есть много сходства съ Шубартомъ, не исключая и того, что онъ не могъ придать своимъ произведеніямъ высшаго освященія искусства. Въ его поэзіи проходитъ свжій лирическій народный тонъ, съ которымъ не могъ гармонировать искусственный и заучоный тевтонскій бардизмъ, почему мы не встрчаемъ его и у Бюргера. Но его одушевляетъ стремленіе къ свобод, которое своей истиной и силою далеко оставляетъ за собой порывы къ свобод гайнбунда, и Бюргерова ‘Твёрдость мужа’, вмщённая въ одну строфу, вситъ больше, чмъ сотни безжизненныхъ псенъ этихъ бардовъ. Его самая существенная поэтическая заслуга, его самая прочная дятельность состоятъ въ возвращеніи къ давно уже смолкшей поэзіи баллады, при чёмъ на истинную дорогу навело его собраніе англійскихъ народныхъ балладъ Перси. Онъ съ счастливымъ тактомъ выбиралъ свои сюжеты и обработывалъ ихъ съ драматическою живостью, живописною наглядностью и художественнымъ языкомвъ. ‘Ленора’, ‘Пснь о бравомъ человк’ и ‘Дикій охотникъ’ — его лучшія произведенія.’
Полное собраніе сочиненій Бюргера состоитъ взъ семи томовъ. На русскій языкъ стихотворенія его переводили: Жуковскій (‘Ленора’), Катенинъ (‘Ольга’), Минаевъ (‘Одинокій пвецъ’ и ‘Труженикъ’), Миллеръ (‘Пснь о врности’ и ‘Похищеніе Европы’), Гербель (‘Дочь Таубенгеймскаго пастора’ и ‘Вейнсбергскія жещины’) и другіе.
I.
ЛЕНОРА.
Ленор снился страшный сонъ —
Проснулася въ испуг:
‘Гд милый? Что съ нимъ? Живъ ли онъ
‘И вренъ ли подруг?’
Пошолъ въ чужую онъ страну
За Фридерикомъ на войну.
Никто объ нёмъ не слышитъ,
А самъ онъ къ ней не пишетъ.
Съ императрицею король
За что-то раздружилясь —
И кровь лилась, лилась, доколь
Они не помирились.
И оба войска, кончивъ бой,
Съ музыкой, пснями, пальбой,
Съ торжественностью ратной
Пустились въ путь обратной.
Идутъ, идутъ — за строемъ строй:
Пылятъ, гремятъ, сверкаютъ.
Родные, ближніе толпой
Встрчать ихъ выбгаютъ:
Тамъ обнялъ друга нжный другъ,
Тамъ сынъ — отца, жену — супругъ.
Всмъ радость, а Ленор
Отчаянное горе.
Она обходитъ ратный строй
И друга вызываетъ,
Но всти нтъ ей никакой:
Никто объ нёмъ не знаетъ.
Когда же мимо рать прошла —
Она свтъ Божій прокляла
И громко зарыдала,
И на землю упала.
Къ Ленор мать бжить съ тоской:
‘Что такъ тебя волнуетъ?
‘Что сдлалось, дитя, съ тобой?’
И дочь свою цалуетъ.
— О, другъ мой, другъ мой, всё прошло!
Мн жизнь не жизнь, а скорбь и зло!
Самъ Богъ врагомъ Ленор…
О, горе мн! о, горе! —
‘Прости её, небесный Царь!’
— Родная, помолися. —
‘Онъ благъ! Его руки мы тварь:
‘Предъ Нимъ душой смирися.’
— О, другъ мой, другь мой, всё какъ сонъ!
Немилостивъ со мною Онъ:
Предъ Нимъ мой крикъ былъ тщетенъ,
И глухъ и безотвтенъ.
‘Дитя, отъ жалобъ удержись,
‘Смири души тревогу,
‘Пречистымъ Таинъ причастись,
‘Пожертвуй сердцемъ Богу.’
— О, другъ мой, что во мн кипитъ,
Того и Богъ не усмиритъ!
Ни Тайнами, ни жертвой
Не оживится мертвой. —
— Но что, когда онъ самъ забылъ
Любви святое слово,
И прежней клятв измнилъ,
И связанъ клятвой новой? —
‘И ты, я ты объ немъ забудь!
‘Не рви тоской напрасно грудь:
‘Не стоитъ слёзъ предатель,
‘Ему судья — Создатель.’
— О, другъ мой, друтъ мой, всё прошло!
Пропавшее — пропало!
Жизнь безотрадную на зло
Мн Провиднье дало.
Угасни ты, противный свтъ!
Погибни жизнь, гд друга нтъ!
Самъ Богъ врагомъ Ленор…
О, горе мн! о, горе! —
‘Небесный Царь — да ей проститъ
‘Твоё долготерпнье!
‘Она не знаетъ, что творитъ:
‘Ея душа въ забвень.
‘Дитя, земную скорбь забудь:
‘Ведётъ ко благу Божій путь,
‘Смиреннымъ — рай награда,
‘Страшись мученій ада.’
— О, другъ мой, что небесный рай,
Что адское мученье?
Съ нимъ вмст — всё небесный рай,
Съ нимъ розно — всё мученье.
Угасни ты, противный свтъ!
Погибни, жизнь, гд друга нтъ!
Съ нимъ розно умерла я
И здсь и тамъ для рая. —
Такъ дерзко, полная тоской,
Душа въ ней бунтовала:
Творца на судъ она съ собой
Безумно вызывала,
Терзалась, волосы рвала
До той поры, какъ ночь пришла,
И тёмный сводъ надъ нами
Усыпался звздами.
И вотъ — какъ-будто лёгкій скокъ
Коня въ тиши раздался:
Несётся по полю здокъ,
Гремя, къ крыльцу примчался,
Гремя, взбжалъ онъ на крыльцо
И двери брякнуло кольцо…
Въ ней жилки задрожали…
Сквозь дверь ей прошептали:
‘Скорй сойди ко мн, мой свтъ!
‘Ты ждёшь ли друга, спишь ли?
‘Меня забыла ты, иль нтъ?
‘Смёшься ли, грустишь ли?’
— Ахъ! милый! Богъ тебя принёсъ!
А я? — отъ горькихъ, горькихъ слёзъ
И свтъ въ очахъ затмился.
Ты какъ здсь очутился? —
‘Сдлаемъ въ полночь мы коней…
‘Я ду издалёка.
‘Не медли, другъ — сойди скорй:
‘Путь дологъ, мало срока.’
— На что спшить, мой милый, намъ?
И втеръ воетъ по кустамъ,
И тьма ночная въ пол.
Побудь со мной на вол. —
‘Что нужды намъ до тьмы ночной!
‘Въ кустахъ пусть втеръ воетъ.
‘Часы бгутъ, конь борзый мой
‘Копытомъ землю роетъ:
‘Нельзя намъ ждать. Сойди, дружокъ!
‘Намъ долгій путь, намъ малый срокъ.
‘Не въ пору сонъ и нга:
‘Сто миль намъ до ночлега.’
— Но какъ же конь твой пролетитъ
Сто миль до утра, милый?
Ты слышишь? — колоколъ гудить:
Одиннадцать пробило. —
‘Но мсяцъ всталъ: онъ свтитъ намъ,
‘Гладка дорога мертвецамъ:
‘Мы скачемъ, не боимся,
‘До свта мы домчимся.’
—Но гд же, гд твой уголокъ?
Гд нашъ пріютъ укромный? —
‘Далёко онъ… пять-шесть досокъ…
‘Прохладный, тихій, тёмный.’
— Есть мсто мн? — ‘Обоимъ намъ…
‘Подемъ — всё готово тамъ:
‘Ждутъ гости въ нашей кель.
‘Пора на новоселье!’
Она подумала, сошла
И на кона вспрыгнула,
И друга нжно обняла,
И вся къ нему прильнула.
Помчались —конь бжитъ, летитъ,
Подъ нимъ земля шумитъ, дрожитъ,
Съ дороги вихри вьются,
Отъ камней искры льются.
И мимо ихъ холмы, кусты,
Поля, лса летли,
Подъ конскимъ топотомъ мосты
Тряслися и гремли.
‘Не страшно ль?’ — Мсяцъ свтитъ намъ!—
‘Гладка дорога мертвецамъ!
‘Да что же такъ дрожишь ты?’
— Зачмъ о нихъ твердишь ты?
—Но кто тамъ стонетъ? Что за звонъ?
Что ворона взбудило? —
‘По мёртвомъ звонъ, надгробный стонъ,
‘Голосятъ надъ могилой.’
И виднъ ходъ: идутъ, поютъ,
На дрогахъ тяжкій гробъ везутъ —
И голосъ погребальной,
Какъ вой совы печальной…
‘Заройте гробъ въ полночный часъ:
‘Слезамъ теперь не мсто.
‘За мной: къ себ на свадьбу васъ
‘Зову съ моей невстой!
‘За мной, пвцы! за мной, пасторъ!
‘Пропой намъ многолтье, хоръ!
‘Намъ дай на обрученье,
‘Пасторъ, благословенье!’
И звонъ утихъ, и гробъ пропалъ,
Столпился хоръ проворно
И по дорог побжалъ
За ними тнью чорной.
И дал, дал конь летитъ,
Подъ нимъ земля шумитъ, дрожитъ,
Съ дороги вихри вьются,
Отъ камней искры льются.
И сзади, спереди, съ боковъ
Окрестность вся летла:
Поля, холмы, ряды кустовъ,
Заборы, домы, села.
‘Не страшно ль?’ — Мсяцъ свтитъ намъ.—
‘Гладка дорога мертвецамъ!
‘Да что же такъ дрожишь ты?’
— О мёртвыхъ всё твердишь ты! —
Вотъ у дороги, надъ столбомъ,
Гд висльникъ чернетъ,
Воздушныхъ рой, свіясь кольцомъ,
Кружится, пляшет, ветъ.
‘Ко мн, за мной вы, плясуны!
‘Вы вс на пиръ приглашены!
‘Скачу, лечу жениться…
‘Ко мн — повеселиться!’
И лётомъ, лётомъ лёгкій рой
Пустился вслдъ за ними,
Шумя, какъ втеръ полевой
Межь листьями сухими.
И дал, дал конь летитъ,
Подъ нимъ земля шумитъ, дрожитъ,
Съ дороги вихри вьются,
Отъ камней искры льются.
Вдали, вблизи, со всхъ сторонъ,
Всё мимо ихъ бжало —
И всё какъ тнь, и всё какъ сонъ
Мгновенно пропадало.
‘Не страшно ль?’ — Мсяцъ свтятъ намъ.—
‘Гладка дорога мертвецамъ!
‘Да что же такъ дрожишь ты?’
— Зачмъ о нихъ твердишь ты? —
‘Мой конь, мой конь, песокъ бжить,
‘Я чую, ночь свже,
‘Мой конь, мой конь, птухъ кричитъ:
‘Мой конь, несись быстре!
‘Оконченъ путь, исполненъ срокъ,
‘Нашъ близко, близко уголокъ,
‘ ‘Въ минуту мы у мста…
‘Пріхали, невста!’
Къ воротамъ конь во весь опоръ
Примчавшись, сталъ и топнулъ,
здокъ бичёмъ стегнулъ затворъ —
Затворъ со стукомъ лопнулъ:
Они кладбще видятъ тамъ.
Конь быстро мчится по гробамъ,
Лучи луны сіяютъ,
Кругомъ кресты мелькаютъ.
И что жь, Ленора, что потомъ?
О, страхъ! Въ одно мгновенье
Куслкъ одежды за кускомъ
Слетлъ съ него, какъ тлнье —
И нтъ ужь кожи на костяхъ,
Безглавый черепъ на плечахъ,
Нтъ каски, нтъ колета:
Она — въ рукахъ скелета.
Конь прянулъ, пламя изъ ноздрей
Волною побжало —
И вдругъ всё пылью передъ ней
Разшиблось и пропало.
И вой, и стонъ на вышин,
И крикъ въ подземной глубин…
Лежить Ленора въ страх
Полмертвая на прах…
И въ блеск мсячныхъ лучей,
Рука съ рукой, летаетъ,
Віясь надъ ней, толпа тней
И такъ ей припваегь:
‘Терпи, терпи, хоть ноетъ грудь!
Творцу въ бдахъ покорна будь!
Твой трупъ сойди въ могилу,
А душу — Богъ помилуй!’
И. Жуковскій.
II.
ДОЧЬ ТАУБЕНГЕЙМСКАГО ПАСТОРА.
Въ саду Таубенгейнскаго пастора тнь
Блуждаетъ во тьм полуночи,
Трепещетъ и бьётся, какъ голубь въ силк,
И стонетъ душа въ безъисходной тоск,
И плачутъ потухшія очи.
Горить огонёкъ надъ сосднимъ прудомъ,
Такъ грустно во мрак мерцаетъ.
Есть холмикъ въ саду: ни травинки на нёмъ,
Не мочитъ его ни росой, ни дождёмъ,
Лишь жалобно втеръ вздыхаетъ.
Была Таубенгейнскаго пастора дочь
Чиста, какъ голубка лсная,
Была молода и цвла красотой —
И въ домъ женихи назжали толпой,
Любовью къ Розетт сгарая.
Готическій замокъ надменно глядлъ
Съ холма, отражонный водами,
На домъ, на деревню, на синюю даль
Высокою кровлей, сверкавшей какъ сталь,
И оконъ зеркальныхъ рядами.
Въ нёмъ жилъ молодой Фальвенштейнскій баронъ
Въ довольств, весель, отрад…
Ей нравился замокъ въ сдой вышин,
Ей нравился рыцарь на борзомъ кон,
Въ охотничьемъ пышномъ наряд…
Онъ шлётъ ей письмо на душистомъ листк,
При нёмъ — медальончикъ-сердечко
Съ портретомъ своимъ: на лиц у него
Глубокая нжность, и, кром того,
Алмазное чудо-колечко.
‘Пусть здятъ, пусть ходятъ’, ей рыцарь писалъ:
‘Пускай ихъ частятъ горемыки!
Ты скоро дождёшься счастливаго дня:
Надюсь, что будешь достойва меня,
Земель и вассаловъ владыки!
‘Хотлъ бы два слова теб я сказать,
Но тайно — чтобъ насъ не видали.
Пришли мн желанный отвтъ поскорй.
Я въ полночь явлюся — такъ будь же смлй
И выкинь изъ сердца печали.
‘Сегодня, какъ полночь наступитъ, теб
Послышится перепелъ въ пол…
И будетъ подругу манить соловей
Зовущей, тоскующей пснью своей.
Не медли жь, не мучь меня бол!’
Въ плащ и берет явился баронъ,
Вечернимъ окутанный мракомъ.
Онъ крался, въ брон и съ мечёмъ при бедр,
Такъ тихо — ну, точно туманъ на зар,
И бросилъ онъ хлба собакамъ.
Вотъ перепелъ крикнулъ — ещё и ещё —
За садомъ, въ условленномъ пол…
Подругу-невсту манилъ соловей
Зовущей, тоскующей пснью своей
И Роза не медлила бол.
Онъ уху и сердцу умлъ говорить
Такъ сладко, такъ полнъ уповавія…
Любовь простодушна и вритъ всему!
Двическій стыдъ удалося ему
Опутать стями желаній.
Онъ клялся ей въ врности, клялся душой,
Всжъ милымъ ему и всмъ свтомъ.
Розетта противилась, онъ увлекалъ,
И громко и страстно её заклиналъ:
‘О, ты не раскаешься въ этомъ!’
Онъ влёкъ её тихо къ бесдк глухой,
Поросшей горошкомъ душистымъ…
Вотъ вздрогнуло сердце, вотъ грудь поднялась
И тихо невинность ея отдалась
Забавы объятьямъ нечистымъ.
Едва въ огород, съ возвратомъ весны,
Горошекъ и макъ распустились,
Сталъ Розу тревожить какой-то недугъ,
На розовыхъ щёчкахъ румянецъ потухъ
И глазки ея помутялись.
Когда же цвты превратилнсь въ стручки,
Малина въ саду дозрвала
И вишня казалась румяной такой —
У двушки грудь налилася волной
И платьице тсно ей стало.
Когда же дожди полилися и жнецъ
Ушолъ, распваючи, въ поле
И втеръ разгуливать сталъ по полямъ,
Овсяною жнивой шумя по ночамъ —
Скрываться нельзя было дол.
Отецъ ея, грубый и злой человкъ,
Несчастную гонитъ изъ дому:
‘Дитя ты съумла себ припасти,
Такъ мужа теперь постарайся найти—
Ступай же къ дружку дорогому!’
Онъ на руку косы ея намоталъ —
И плеть засвистала узлами,
Онъ билъ — и отзвукъ разносился кругомъ,
Онъ билъ — и на тл ея молодомъ
Удары ложились рубцами.
Натшась, онъ изъ дому выгналъ её
Въ холодную ночь и въ ненастье…
И вотъ, сквозь терновникъ, по острымъ камнямъ,
Она къ Фалькенштейнскимъ пришла воротамъ
Излить передъ другомъ несчастье.
‘Зачмъ, не назвавши сначала женой,
Ты матерью сдламъ Розетту?
Въ возмездье за то я должна со стыдомъ
Носить на истерзанномъ тл моёмъ
Награду кровавую эту.’
Розетта рыдала, молила его —
И было такъ нжно моленье:
‘Покрывши стыдомъ и позоромъ, опять
Ты честное имя мн можешь отдать,
Загладить свое преступленье.’
— Мн жаль тебя, дурочка! Съ злымъ старикомъ
Сведу я давнишніе счёты!
И такъ — успокойся! Нельзя жь безъ утратъ!
Останься со мной — и тебя окружатъ
Мои попеченья, заботы. —
‘Къ чему тутъ заботы? какой тутъ покой!
Они не воротятъ мн чести.
Нтъ, въ храм святомъ, предъ Его алтарёмъ,
Въ глазахъ всего свта, дай клятву мн въ томъ,
Въ чёмъ клялся не разъ, какъ невст!’
— Объ этомъ я вовсе не думалъ, моя другъ!
Ну, какъ я возьму тебя въ жоны?
Во мн благородная, древняя кровь…
Лишь равное съ равнымъ связуетъ любовь…
Что скажутъ сосди-бароны?
— Когда я кидался съ тобой — приходилъ
Я къ милой моей, не къ невст…
Вотъ если понравится мой стремянной.
Я дамъ теб денегъ — и будемъ съ тобой
Мы снова счастливы и вмст. —
‘Господь да осудятъ, обманщикъ, тебя
Страдавьямъ и вчному аду!
Когда мн женою твоею не быть,
Чего же я прежде годилась служить
Страстямъ твоимъ гнуснымъ въ усладу?
‘Возьми себ въ жоны дворянскую дочь!
Судьба свой полётъ да ускоритъ!
Богъ видитъ и слышитъ страданье моё:
Пускай благородное ложе твоё:
Послдній слуга опозоритъ!
‘Тогда ты узнаешь, какъ тяжво душ
Отчаяться въ чести и счастьи!
И будешь ты биться о полъ головой…
Горячею пулей покончишь съ собой —
И будешь у ада во власти.’
И Роза въ отчаяньи бросилась вонъ,
Полна нестерпимой тревоги,
Чрезъ жниву и топи, сквозь тёрнъ и кусты —
И вопли звучали среди темноты,
И камни ей рзали ноги.
‘Куда, о мой Боже, куда мн идти?
Къ кому мн теперь обратиться?’
Отчаявшись въ чести и счастьи, назадъ
Она прибжала въ родительскій садъ,
Чтобъ съ жизнью постылой проститься.
Цпляясь за сучья, съ трудомъ доползла
Она до бесдки знакомой —
И стала метаться на лож своёмъ,
Посыпанномъ снгомъ, подёрнутымъ льдомъ,
Покрытымъ листвой и соломой.
Несчастнаго мальчика Роза на свтъ
Въ страданьяхъ тяжолыхъ родила…
Родила — и тутъ же, съ улыбкою злой,
Достала иглу изъ косы золотой
И въ сердце ребёнку вонзила.
Свершилось убійство, безумья порывъ
Смнили раскаянья муки,
Вкругъ сердца ея обвилася змя —
‘О, Боже мой!’ шепчетъ: ‘что сдлала я!’
И ложитъ, въ отчаяньи, руки.
Застывшую землю надъ спящимъ прудомъ
Розетта руками разрыла:
Да будетъ твой сонъ безмятеженъ и тихъ!
Ты спасся отъ бдъ и насмшекъ людскихъ,
Меня же не приметъ могила!’
Вотъ тотъ огонёкъ надъ сосднимъ прудомъ,
Что ночью такъ грустно мерцаетъ,
Тоть холмикъ въ саду! ни травинки на нёмъ,
Не мочитъ его ни росой, ни дождёмъ,
Лишь жалобно втеръ вздыхастъ.
Угрюмо глядитъ съ колеса на шест,
Съ ‘вороньяго камня’ за садомъ,
Оглоданный черепъ: Розетта, онъ твой!
Онъ смотритъ на холмъ, отражонный водой,
Исполненнымъ жалобы взглядомъ.
Что ночь, съ колеса на высокомъ шест,
Съ ‘вороньяго камня’ за садомъ,
Спускается призракъ — печальный такой—
Всё хочетъ задуть огонёкъ золотой
И стонетъ, слдя его взглядомъ.
Н. Гербель.
III.
ПСНЬ О ВРНОСТИ.
Того, кто подругой своей дорожитъ,
Свтъ часто язвитъ
И злою насмшкой, и сплетней,
Но маршалу Гольму онъ такъ насолилъ,
Что милую скрыть онъ скорй поспшилъ
Въ своей резиденціи лтней.
И часто оттуда съ весёлой душой,
Ночною порой,
Охотой въ лсахъ забавлялся,
Но только птухъ запоётъ поутру,
Какъ маршалъ на службу спшилъ ко двору,
Гд къ часу обда являлся.
Разъ маршалъ безпечно съ охотой своей
Гонялъ средь полей,
Покрытыхъ ночною росою.
‘Скоре, мой конь! не жалй своихъ ногъ!
Скоре, пока не зардлся востокъ,
Неси меня къ милой, къ покою!’
Онъ видитъ свой замокъ въ дали голубой,
Вотъ яркой звздой
Горитъ его милой оконце.
‘О, свта заря! не спши, погоди!
Мою дорогую отъ сна не буди!
Помедли, привтное солнце!’
Вотъ маршалъ въ тнистый свой паркъ прискакалъ,
Коня привязалъ
У липы и, страстью волнуемъ,
Секретною дверью, чуть слышной стопой
Спшитъ онъ къ подруг своей молодой
Её разбудить поцалуемъ.
Онъ тихо къ постели ея подошолъ —
И что же нашолъ?
Онъ чуть не упалъ отъ испуга:
Свтлица пуста и постель холодеа…
‘О, горе мн, бдному! Гд же она,
Моя дорогая подруга?’
Въ тревог по лстницамъ маршалъ снуётъ
И взадъ и вперёдъ,
Изъ комнаты въ кожнату бродитъ,
Зовётъ, но напрасно волнуется онъ:
Всё тихо и пусто. Но чу! чей-то стонъ
Къ нему изъ подвала доходитъ.
То врный дворецкій его: заключёнъ
Въ подвал былъ онъ,
Вс прочіе слуги бжали.
‘О Ганцъ! говори, кто мн былъ лиходй?
Кто смлъ разогнать моихъ врныхъ людей
И кто тебя заперъ въ подвал?’
— Ахъ, рыцарь! не честное дло у насъ
Случилось безъ васъ:
То юнкера Штейна-гуляки
Продлка. Измной, подъ мракомъ ночнымъ,
Проникъ онъ сюда. Наша барышня съ нимъ
Ушла — и дв ваши собаки. —
И маршалъ былъ встью сражонъ роковой,
Какъ-будто грозой —
И, яростно мечъ обнажая,
Какъ буря, въ погоню за дерзкимъ врагомъ
Летитъ онъ, звучитъ его голосъ какъ громъ,
Проклятьяхи лсъ оглашая.
А вскор и слдъ на рос показалъ,
Куда ускакалъ
Съ добычею хищникъ блудливый.
‘О, конь мой, скоре, скоре бги,
Врагу за обиду отмстить помоги!
Мчись вихремъ, бгунъ мой ретивый!
‘Вперёдъ же! какъ-будто со свта долой
Летимъ мы съ тобой!
На этотъ лишь разъ постарайся,
А тамъ пріодну тебя я ковромъ
И буду кормить золотистымъ овсомъ:
Живи безъ трудовъ, наслаждайся!’
И конь полетлъ, какъ стрла изъ лука:
Слдъ ногъ сдока
Чертой на трав остаётся.
И свистъ, и бича поощрительный хлопъ,
И шпоры его ускоряютъ галопъ —
И конь всё быстре несется.
Но вотъ на краю горизонта, вдали,
Вдругъ всталъ изъ земли
Какъ-будто бы шлемъ — и сверкаетъ.
И только онъ свистнулъ коню своему,
Какъ пара бульдоговъ примчалась къ нему
И радостно воетъ и лаетъ.
‘А, гнусный разбойникъ! постой же, постой!
Смотри: за тобой
Противникъ слдитъ оскорблённый.
О, пусть тебя черти въ свой адъ увлекутъ
И тамъ тебя, пса, безпощадно пекутъ,
Подъ срой, въ печи раскалённой!’
Но юнкеръ фонъ-Штейнъ былъ не робокъ душой
И силенъ рукой.
Онъ рчью такой оскорбился
И, къ маршалу вдругъ обернувшись лицомъ,
Готовый отвтить на слово мечёмъ,
Онъ быстро къ нему устремился.
И оба, пылая враждою своей,
Съ усталыхъ коней
Поспшно долой соскочили.
Какъ буря сразились въ пылу боевомъ,
И подняли облако пыли кругомъ,
И стукомъ весь долъ огласили.
Дерутся какъ тигры и этотъ, и тотъ,
И кровь ихъ, и потъ
Съ избитыхъ доспховъ струится,
Наносятъ удары могучей рукой,
Свистятъ ихъ мечи, но ни тотъ, ни другой
Не можетъ побды добиться.
Вдругъ оба, наскуча напрасной борьбой,
Оставили бой,
Почувствовавъ силъ истощенье,
И маршалу юнкеръ сказалъ: ‘Отдохнёмъ,
Пока мы сражаться опять не начнёмъ,
А я вамъ скажу своё мннье.’
И маршалъ свой пылъ боевой усмирилъ,
Онъ мечъ опустилъ
И смотритъ на юнкера смло.
‘Чмъ кости другъ другу напрасно ломать,
Не лучше ли, маршалъ, намъ средство сыскать
Чтобъ мирно уладилось дло?
‘Мы бьёмся какъ львы, но спасиба за-то
Нескажетъ никто
Тому, кто сильнй и храбре.
Пусть тотъ изъ насъ даму себ и возьмётъ,
Кого добровольно она изберётъ:
Вдь это, сй-богу, умне!’
Понравился маршалу этотъ совтъ.
‘Сомннья тутъ нтъ,
Что я получу предпочтенье’,
Такъ думаетъ онъ: ‘вдь не я-ль угождалъ,
Не я ли ей ласки свои расточалъ?
Ко мн ея сердца влеченье!
‘Она вс утхи любви молодой
Вкушала со мной,
А въ нёмъ вдь — ни кожи, ни рожи!’
Не врьте вы въ женскую врность и честь,
Друзья, хоть у насъ и пословица есть:
Другъ старый двухъ новыхъ дороже.
И слышитъ красавица ихъ уговоръ:
Потупила взоръ,
Какъ-будто о чёмъ размышляя,
Но только лишь оба приблизились къ ней,
Она — къ вертопраху въ объятья скорй…
Тьфу, къ чорту! ехидна какая!
Измнница скачетъ за юнкеромъ вслдъ:
Въ душ ея нтъ
Стыда при измн открытой.
А маршалъ, вперивъ помутившійся взглядъ,
Глядитъ имъ во слдъ: его губы дрожатъ
И стонетъ онъ, горемъ убитый.
Шатаясь, на грудь опустивши главу,
Онъ лёгъ на траву,
Собаки къ нему подбжали.
Два врные друга въ тяжолые дни,
Къ нему головами приникли они
И раны лизать ему стали.
И ласка собакъ оживила его —
И свтъ для него
Какъ-будто бы сталъ веселе.
Слезами онъ горе своё облегчилъ,
И голову къ врнымъ друзьямъ преклонилъ,
И къ сердцу прижалъ ихъ сильне.
Любовью собакъ укрплёнъ, оживлёнъ,
Готовится онъ
Скоре домой возвратиться.
Но только что въ стремя ступилъ онъ ногой
И свистомъ собакъ поманилъ за собой,
Какъ видитъ — сдокъ къ нему мчится.
И вотъ передъ маршаломъ, пылью покрытъ,
Вновь юнкеръ стоитъ
И потъ обтираетъ рукою.
‘Послушайте, маршалъ’, сказалъ онъ, ‘нашъ споръ
Ещё не оконченъ и нашъ договоръ
Не полонъ статейкой одною:
Моя дорогая не хочетъ никакъ
Оставить собакъ:
Безъ нихъ она плакать готова,
И вотъ она мн поручила ихъ взять.
Но если ихъ вамъ не угодно отдать,
То будемъ сражаться мы снова.’
Но маршалъ съ усмшкой на юнкера рчь,
Оставивши мечъ,
Отвтилъ его же словами:
‘Чмъ кости другъ другу напрасно ломать,
Не лучше ли, юнкеръ, намъ средство сыскать,
Какъ мирно всё кончить межъ нами?
‘Мы бьёмся какъ львы, но спасиба за-то
Не скажетъ никто
Тому, кто сильнй и храбре.
Пускай же собаки къ тому и пойдутъ,
Кого добровольно он изберутъ.
Ну, право, такъ будетъ умне!’
И юнкеръ насмшку его проглотилъ,
А самъ разсудилъ:
‘Я дло устроить съужю!’
И началъ собакъ онъ и тмъ, и другимъ
Манить, чтобъ при ласк удобне имъ
Накинуть арканы на шею.
И щёлкаетъ онъ языкомъ, и свиститъ,
И хлбцемъ манитъ,
И треплетъ колна руками,
Но тщетно старается псовъ обіануть:
Они только къ маршалу скачутъ на грудь,
А юнкеру — скалятъ зубами.
. Миллеръ.
IV.
ВЕЙНСБЕРГСКІЯ ЖЕНЩИНЫ.
Гд Вейнсбергъ? гд, скажите, онъ,
Гд этотъ городочекъ,
Въ которомъ столько врныхъ жонъ
И миленькихъ ихъ дочекъ?
Когда придётъ жениться блажь,
О, двы Вейнсберга — я вашъ!
Однажды царственный Конрадъ
На городъ разсердился
И съ цлымъ таборомъ солдатъ
У стнъ его явился,
Распорядился какъ умлъ
И лзть всмъ на стну веллъ.
Когда жь граждане — старъ и малъ —
Вс приступы отбили,
Конрадъ сказать имъ приказалъ
(Причёмъ въ литавры били):
‘Когда я городъ вашъ возьму —
Съ мужчинъ всхъ головы сниму!’
Едва въ обложенныхъ стнахъ
Узнали суть воззванья —
На шумныхъ стогнахъ и въ домахъ
Послышались рыданья,
Ha рынк хлбъ подорожалъ,
А умъ того дороже сталъ.
‘О, я несчастный Коридонъ!’
Пасторы восклицали:
‘Увы! киріэ-элейсонъ!
Мы гибнемъ, мы пронали!
О, я несчастный на земл! —
Ужь шея чешется въ петл!’
Когда напрасно все подъ-часъ,
Про всё — пиши иропало,
Лукавство женское не разъ
Изъ бдъ насъ выручало:
Лукавство жевщинъ и поповъ,
Какъ всмъ извстно, выше словъ.
Цвтокъ Вейнсберга, Лебесанъ,
(Её весь городъ знаетъ)
Пустить въ ходъ маленькій обманъ
Гражданамъ предлагаетъ —
И за обманъ тотъ вы — ей-ей —
Смясь, похлопаете ей!
Чуть смерклось, женщины гурьбой
Явились на оград,
Спустились въ лагерь боевой —
И молятъ о пощад,
Но имъ — на нжный ихъ привтъ —
Былъ данъ не ласковый отвтъ:
‘Что унесёте на плечахъ,
Съ тмъ можете убраться,
А что останется въ стнахъ—
Ужь съ тмъ вамъ не видаться!’
Съ капитуляціей такой
Он вернулися домой.
Но лишь зардлся небосклонъ,
Ворота растворились —
И вереницы врныхъ жонъ
Предъ кесаремъ явились,
Кряхтя подъ тяжестью мужей,
Въ мшкахъ зашитыхъ до ушей.
Противъ уловки хоръ льстецовъ
Напрасно возражаетъ:
‘Не поясняютъ царскихъ словъ!’
Конрадъ имъ отвчаетъ:
‘Отлично! браво! вотъ-те на!
Когда бъ такъ думала жена?’
Простивъ мужей, ихъ жонамъ балъ
Онъ задалъ съ угощеньемъ,
Гд каждый сердцемъ ликовадъ
И съ тмъ же наслажденьемъ
Плясалъ съ кухаркой и швеей,
Какъ съ бургомистровой женой.
Гд Вейнсбергъ? гд, скажите, онъ,
Гд этотъ городочекъ,
Вь которомъ столько врныхъ жонъ
И миленькихъ ихъ дочекъ?
Когда придетъ жениться блажь,
О, двы Вейнсберга — я вашъ!
Н. Гербель.
.
ПОХИЩЕНІЕ ЕВРОПЫ.
Былъ богь, изъ древнихъ лтъ
Довольно знаменитый,
Хотя давно забытый,
Теперь его ужь нтъ:
Онъ палъ — post Christum natum…
Никакъ не вспомню datum.
Для женскихъ онъ сердецъ
Страшне былъ заразы,
И разныя проказы
Творить былъ молодецъ,
Ну, словомъ — былъ онъ геній
Для тайныхъ похожденій.
Есть ворохъ у меня
О бог томъ сказаній.
Въ нихъ много указаній
Нашолъ бы для себя
Иной ловецъ и нын,
Лишь знай онъ по латын.
И вотъ кой-что о нёмъ
По этому предмету
Повдаю я свту,
Но если бъ обо всёмъ
Мн разсказать велли,
То мало и недли…
Пусть мой простой разсказъ
Мн пользы не доставитъ,
Но васъ онъ позабавить.
Такъ съ Богомъ, въ добрый часъ,
Начну своё сказанье.
Теперь — прошу вниманья!
Разъ, поздно пробудясь,
Въ постели Зевсъ валялся,
Пыхтлъ и отдувался,
И крикнулъ, разсердясь:
‘Чу! тамъ сигналъ парада!
Дождусь ли шоколада?’
И въ мигъ камеръ-лакей
Принёсъ всего, что надо:
Съ ванилью шоколада
И мягкихъ кренделей,
Халатъ и туфель пару,
И лучшую сигару.
Зевсъ выпилъ чашекъ пять
Съ отличнымъ аппетитомъ
И слъ въ окн открытомъ
Отъ скуки — наблюдать,
Вооружась лорнетомъ,
Что тамъ, на свт этомъ?
И, сидя такъ въ окн,
Онъ, въ утреннемъ туман,
Вдругъ видитъ на полян
Толпу двицъ: он,
Гуляя на лужочк,
Сбирали тамъ цвточки.
Одна изъ нихъ была
Прелестное созданье:
Она въ очарованье
Зевеса привела,
Другія жь ей двицы
Служили какъ цариц.
Какъ опытный знатокъ
Смотрлъ онъ на красотку:
Движенья, станъ, походку
И прелесть рукъ и ногъ,
Пылая жаромъ страстнымъ,
Онъ все нашолъ прекраснымъ.
Онъ ей шестнадцать лтъ
Назначилъ по примтамъ —
И не ошибся въ этомъ.
Направивъ свой лорнетъ,
Онъ ею любовался
И мллъ, и волновался.
И сердце всё сильнй
Въ груди его стучало,
И въ мысль ему запало
Приволокнуться къ ней,
А чтобъ за это взяться—
Быкомъ наскироваться.
Не знаю право, какъ
Съумлъ онъ ухитриться
Въ быка преобразиться,
Но, думается такъ,
Въ игр такого сорта
Не обошлось безъ чорта.
И, сдлавшись быкомъ,
На землю онъ спустился
И мигомъ очутился
Въ собраньи миломъ томъ,
И сталъ пастись лукавецъ
По близости красавицъ.
Какъ былъ онъ кротокъ, милъ
Въ своёмъ бычачьемъ сан!
Онъ роль свою заран
Отлично изучилъ.
Будь онъ актёръ — ну, право,
Ему бъ кричали ‘браво!’
Чтобъ двъ не испугать
Своей осанкой грозной,
Такъ жило, граціозно,
Онъ сталъ къ нимъ подступать,
Что былъ онъ въ то мгновенье
Не быкъ, а загляднье!
Красавица, плнясь
Такимъ его смиреньемъ,
Сказала съ умиленьемъ,
Къ подруг обратясь:
‘Гляди, гляди, подружка:
Какой онъ, право, душка!’
А та ей говоритъ:
‘Наружности не врьте:
Гд омутъ тихъ, тамъ черти,
Пословица гласитъ.
Ахъ, милая принцеса,
Остерегайся бса!’
‘Всё вздоръ! тутъ нтъ бсовъ!
Вотъ я его потшу —
Рога ему увшу
Гирляндой изъ цвтовъ.
Его, чай, тоже тшитъ,
Коль за ухомъ кто чешетъ?’
‘Прочь, прочь! вотъ онъ идётъ!’
Но быкъ остановился,
На травку опустился,
Лежитъ себ — жуётъ
И смотритъ съ глупой миной
Предоброю скотиной.
Красавица, рзвясь,
Играть съ нимъ начинаетъ
И на него взлзаетъ
И говоритъ, смясь:
‘Чего жь его бояться?
Вдь можно покататься!’
А быкъ того и ждалъ:
Почуявъ это бремя,
Онъ, улучивши вреся,
Вскочилъ и поскакалъ
Съ шалуньей слишкомъ смлой,
Какъ-будто угорлый.
‘Ахъ, ахъ! держи, держи!’
Вс въ страх закричали
И съ воплемъ побжали
Вслдъ бдной госпожи.
Она кричитъ и плачетъ,
А онъ всё шибче скачетъ!
Съ добычею своей
Онъ къ морю безъ оглядки
Летитъ во вс лопатки
И въ воду бухнулъ съ ней.
Она прижалась робко,
А онъ плывётъ, какъ пробка.
Но вотъ и островокъ!
Къ нему онъ подплываетъ
И бережно спускаетъ
Принцессу на лужокъ,
И тотчасъ удалился,
Чтобъ духъ въ ней ободрился.
Межь-тмъ, пока она
На травк отдыхала
И всё припоминала,
Тревожныхъ думъ полна,
Хитрецъ, на всё готовый,
Придумалъ фокусъ новый.
Какъ ловкій селадонъ,
Во фракъ онъ нарядился,
Завился, надушился,
И розовый флаконъ
Съ духами ей подноситъ
И освжиться проситъ.
Чтобъ легче ей дышать,
Ослабилъ онъ шнуровку,
И примочилъ головку,
И началъ расточать,
Подъ видомъ скромной маски,
Любезности и ласки.
‘Принцесса! какъ я радъ’,
Сказалъ онъ съ умиленьемъ,
‘Что вы судьбы велньенъ
Мой постили садъ.
Распоряжайтесь мною,
Какъ преданнымъ слугою.
‘Но, замчаю я,
Вамъ надобно согрться
И вновь переодться.
Вотъ хижинка моя:
Она вамъ незнакома,
Но будьте въ ней, какъ дома.
‘Вы всё найдёте тамъ:
И платья, и сорочки,
И юбки и чулочки,
И я съ охотой самъ
Исполню всепокорно
Долгъ фрейлины придворной.’
Красавица сперва
Немножечко дичилась,
Но всё-таки склонилась
На нжныя слова.
‘Ага! вотъ будетъ штука’,
Иной тутъ скажетъ: ‘ну-ка!’
Нтъ, милые друзья,
Напрасны ожиданья:
Скоромнаго сказанья
Не ждите отъ меня:
Не къ лтамъ мн амуры,
Да страшно и цензуры!
Скажу лишь объ одномъ,
Что ловкій волокита
Аттаку вёлъ открыто,
И время ихъ вдвоёмъ,
Что всякому понятно,
Текло весьма пріятно.
Но вотъ скандалъ какой:
Изъ моря вс наяды
Вдругъ выплыли и — рады
Оказіи такой —
Смотрли и смялись,
Краснли и шептались:
‘Смотрите! экой стыдъ!
На что жь это похоже?’
Нептунъ тутъ смотритъ тоже
И съ хохотомъ кричитъ,
Облокотясь на вилы:
‘Брависсино, мой милый!’
А знаете ль, подъ часъ
Я радъ за полъ прекрасный,
Что этотъ воръ опасный
Давно оставилъ насъ.
Да, впрочемъ, нынче стало
Такихъ быковъ не мало.
. Миллеръ.
VI.
ОДИНОКІЙ ПВЕЦЪ.
Тамъ, гд сонъ царитъ глубокій,
Сонъ могильный, безъ конца,
Гд живого нтъ лица,
Слышенъ голосъ одинокій
Позабытаго пвца.
Какъ въ цвтущіе дни лта
Не доходитъ до гробовъ
Голосъ жизни, ропотъ свта,
Такъ свободный стихъ поэта
Не волнуетъ кровь рабовъ.
Для чего же раздаётся
Голосъ твой, родной пвецъ?
Въ чьёмъ онъ сердц отзовётся,
Если въ мір не найдётся
Всеотзывчивыхъ сердецъ?
Горечь слёзъ и горечь смха
Слышимъ въ псняхъ мы твоихъ,
Но зачмъ поёшь ты ихъ?
Разв можно ждать успха
Посреди глухо-нмыхъ.
Д. Минаевъ.
VII.
ТРУЖЕНИКУ.
Пока ты можешь день-деньской
Трудиться ради пропитанья,
Стыдись съ протянутой рукой
Просить, какъ нищій, подаянья.
Когда же будутъ отъ утратъ,
Отъ горя силы вс убиты,
Тогда себя, мой гордый братъ,
Голодной смертью умори ты.
Д. Минаевъ.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека