Из Владимирской жизни Герценов, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1898 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Братская помощь пострадавшимъ въ Турціи армянамъ.

Литературно-научный сборникъ. 2-е вновь обработанное и дополненное изданіе.

Москва. Типо-литографія Высочайше утвержденнаго Т-ва И. Н. Кушнеревъ и К^о, Пименовская улица, собственный домъ. 1898.

Изъ Владимірской жизни Герценовъ.

(Изъ переписки мужа и жены).

1839 годъ.

Переселившись изъ Вятки, Герценъ меньше полугода прожилъ во Владимір холостою, одинокою жизнью. Сестра-невста не побоялась ни злобы, ни преслдованія родныхъ, богатыхъ и сильныхъ родственниковъ, и вопреки всмъ свтскимъ правиламъ приличія бжала изъ дому своей благодтельницы, кн. М. А. Хованской, къ ссыльному брату-жениху, и 9-го мая 1838 года, въ 8 часовъ вечера, обвнчалась съ нимъ во Владимір.

Съ этихъ поръ рдко разлучались молодые. Если Герцену приходилось узжать въ Москву, то онъ часто здилъ вмст съ женой. Но въ 1839 году онъ раза три на короткое время узжалъ одинъ, a именно: въ январ, іюл и декабр.

Отъ первой и послдней изъ этихъ одинокихъ поздокъ бережно сохранились вс письма мужа и жены {Они въ оригиналахъ вручены мн А. А. Герценомъ, сыномъ покойнаго А. И. Герцена.}. Изъ нихъ мы узнаемъ, что въ январ 1839 года Герценъ здилъ на нсколько дней къ отцу по случаю смерти дяди—сенатора, Льва Алексевича Яковлева, a Наталья Александровна только — что перенесла тяжкую болзнь и, притомъ беременная, не могла его сопровождать. Въ декабр же, взявши 28-дневный отпускъ, Герценъ отправился черезъ Москву, гд останавливался, разумется, не на одинъ день, — въ Петербургъ. Это была его первая поздка въ сверную столицу. И хоть давно хотлось Герцену взглянуть на Петербургъ, на сголичную дягельность, увидать Эрмитажъ, но на этотъ разъ онъ предпринимаетъ поздку больше по желанію отца, И. А. Яковлева, который хочетъ, чтобы сына не въ очередь произвели въ коллежскіе ассессоры — чинъ, къ которому представилъ его владимірскій губернаторъ, Иванъ Эммануиловичъ Курута, — и ради этого посылаетъ его въ Петербургъ. Герценъ пользуется случаемъ и детъ съ тайнымъ желаніемъ испросить позволеніе на заграничную поздку, о которой онъ мечталъ еще въ Вятк. И вотъ съ этой надеждой онъ вызжаетъ изъ Владиміра въ первыхъ числахъ декабря прямо въ Москву, a оттуда въ Петербургь, разсчитывая прожить въ сверной столиц не мене трехъ недль. Но Петербургъ своимъ суровымъ, мрачнымъ климатомъ, своими нравами, a также и неудачей, постигшей мечту о заграничной поздк— такъ разочаровываетъ Герцена, что онъ томится только однимъ желаніемъ — какъ можно скорй покинуть столицу. И дйствительно, вмсто трехъ недль, проживаетъ въ Петербург всего только девять дпей и мчится въ Москву, откуда посл свиданія съ отцомъ и друзьями спшитъ къ новому году попасть домой, гд его такъ нетерпливо ждетъ жена съ первенцемъ сыномъ.

Ko времени этихъ двухъ поздокъ относятся шестнадцать писемъ мужа и жены, изъ которыхъ только одно письмо Н-и А-ы Герценъ—къ первой поздк, къ январю 1839 года. Остальныя же пятнадцать, изъ которыхъ девятъ принадлежатъ А. И. Герцену, a шесть — жен, — относятся къ первой поздк Герцена въ Петербуріъ, къ декабрю 1839 года. Въ этихъ послднихъ любопытна сохранившаяся непосредственность перваго впечатлнія, которое производитъ Петербургь на Герцена посл четырехлтней ссылки, и картина владимірской жизни молодой четы, жизни, окруженной семейными радостями и тмъ невыразимымъ счастьемъ, которое въ такомъ изобиліи выпало на долю молодой четы.

Е. С. Некрасова

Наталья Александровна Герценъ къ мужу.

I.

1839. Декабря 6-е. Владиміръ *).

*) Переписка Герценовъ въ настоящемъ изданіи печатается въ извлеченіи. Ред.

‘Проснутся завтра на зар

И дти, и жена,—

Малютки спросятъ обо мн—

И всплачется она…’

Да, да, мой ангелъ, седьмой часъ, Саша проснулся, просится ко мн,— но все не доволенъ, не веселъ, пищитъ, право, будто ищетъ тебя, тоскуетъ по теб… Вотъ и ставни отворили, вотъ и алая заря на неб… утро! Лучи веселаго солнца тысячью цвтами играютъ на замерзшихъ стеклахъ, праздникъ {6-го декабря Николинъ день.}a моя заря не алетъ, мое солнце катится отъ меня все дале и дале,— темно, холодно… Пошли пить чай въ гостиную, — кресла, на которыхъ ты сидлъ въ послдній разъ, стоятъ такъ же, твоя чашка—пустая, ужъ лишняя. Теперь я въ кабинет, здсь все, все, какъ ты оставилъ, и жаль приводить въ порядокъ. На стол тарелка, солонка, черный хлбъ и пустая рюмка,— все это такъ и останется до тебя—будто только сію минуту ты вышелъ и сейчасъ воротишься.

Вчера я скоро посл тебя уснула и всю ночь спала крпко, все ты снился мн. Ахъ, душка, какъ ты озябъ, у!!… и я не могу согрть тебя. Ну, мой ангелъ, поцлуй же меня, вдь я умница была вчера — не правда ли?— теперь… ну да, грустно, да и какъ же не грустить? a все-таки не заслуживаю твоего гнва.

Вечеръ. Некому было разбудить меня, и я, по обыкновенію своему, проспала до 8 часовъ. Ужъ вы дохали — ахъ, душка, какъ весело! Теб хорошо теперь, ангелъ мой, ты отдохнулъ, согрлся, теб покойно, пьешь шампанское чудо, право! И кругомъ тебя друзья… Вижу, вижу тебя, Александръ — лицо горитъ, глаза — огонь, рчь — огонь… прекрасный вечеръ, прекрасная ночь. Софья . пріхала, раньше изъ нихъ {Изъ семьи губернатора Куруты.}икто не былъ. Привезли вино.

Четвергъ, 7-е. Гд ты, мой Александръ? О, ужасное дло — разставанье? Какъ утопающій въ мор рвется къ берегу, — стремится мысль къ любимому существу,— смотришь, смотришь вдаль—хоть бы черную точку увидть н тъ, все изчезаетъ за синей далью.

Еще не подавали огня, мсяцъ прямо свтилъ въ окна, — Саша спалъ у меня на рукахъ, я думала о теб… ты ходишь, говоришь, тебя видятъ, слышатъ, почему же я не могу этого? Даже не знаю, гд ты, съ кмъ… какъ ничтоженъ человкъ, какъ мало дано ему, — и почему у любви нтъ особыхъ глазъ, особаго слуха?… На этомъ вопрос я задумалась и думала долго, мн сдлалось страшно, что онъ явился у меня, какъ глубоко я пала, писавши это, — прости меня, Александръ, прости меня, Господи! какъ! a эта увренность, это убжденіе, это что-то боле увренности и убжденія, что ты со мною, во мн, что наши души одна душа… Ангелъ мой, какъ мы счастливы! душка, душка, вдь, ты чувствуешь, какъ я прижимаю тебя къ моему сердцу, какъ я цлую твою руку, ты видишь, какъ я смотрю теб въ глаза, видишь эти слезы?.. Ангелъ мой! Было время, когда я желала одинъ мигъ побыть съ тобою и отдавала за него жизнь Богу. Онъ далъ мн этотъ мигъ, и онъ продолжается полтора года, и ничего не перемнилось, ничего, душа все такъ же исполнена тобою, все такъ же нова любовь,— но чему-жъ я тутъ дивлюсь?

Кабинетъ твой я не запираю, часто хожу туда, почти все утро была въ немъ съ Сашкой,— a онъ, право, о теб тоскуетъ, давеча увидалъ Андрея и бросился къ нему,— врно, ему показалось, что это ты.

Вотъ ужъ только 27 дней осталось—толъко!

9-е суббота. Вотъ ужъ 25 дней осталось только — ангелъ милый, душка. Сегодня Похвистневы общали быть у меня, a я собираюсь къ Кожиной, она больна, a завтра въ театръ.— У насъ все и вс исправно, какъ нельзя боле.— Сашка безпрестанно твердитъ: papa. Hy, прощай, обнимемся, поцлуемся.

Твоя Наташа.

Приписка сбоку:

Катенька пишетъ теб почтеніе. Матвю поклонъ. Что Алексй Михайловичъ?

Другая приписка сбоку

Сашка. Сашка, писавши, забрызгался весь чернилами, и ты, пріхавши, увидишь эти слды.

II.

Владиміръ 1839. Декабря 10-е. Ну, вотъ, и такъ, отославши вчера письмо на почту, услись мы въ гостиной всей семьей, я люблю разговаривать о теб съ Сашкой, онъ такъ внимательно смотритъ на меня, такъ мило улыбается, когда я скажу ему papa! papa! и вотъ такъ мы сидимъ съ нимъ на диван. ‘Завтра отъ папаши намъ письмо… a можетъ быть, и сегодня…’ Вдругъ няня бжитъ—три пакета, Катенька кричитъ: ‘отъ Александра Ивановича, отъ Александра Ивановича!’ Я вспыхнула, руки дрожатъ, перебираю письма и не знаю, которое твое—душка, какъ я была рада! На вс твои вопросы я писала отвтъ уже прежде.— Я подлилась и съ Сашкой письмомъ, т. е. подарила ему пакетъ, который онъ съ торжествомъ изорвалъ (?!)—Грустное впечатлніе сдлало на меня твое убжденье въ ничтожности M-me O., ужасно грустное, какъ жаль его… но мн жаль и ее, жаль, не видавши ея, я такъ сроднилась съ ней, такъ глубоко была убждена, что въ насъ четверыхъ одна душа, я такъ врила въ его счастье… теперь мн жаль хоронить сестру, жаль разставаться съ моими убжденіями. Не правда ли, Александръ, бывало намъ такъ вольно, такъ просторно носиться по морю нашей любви, смотрть на свтлое небо нашего счастья? море безгранно было, теперь виденъ берегъ, и на неб туча… грустно,— мн ужъ жизнь кажется не такъ гладка, не такъ хороша. Ты говоришь: ‘и еще повязка не спала съ глазъ’—a что же будетъ, когда спадетъ??…

Вчера я прождала Похвистневыхъ и не была у Кожиной, хочу създить теперь. Душка, ты пишешь, когда посылать за письмами,— неужели я до того не способна ни на что, что даже не вспомню и этого? Ну, прощай пока, a сегоднято еще письмо! А!

12 часовъ ночи: Ты пишешь: ‘dj il у a des histoires qu’on raconte d’elle’, на это что смотрть,— посмотри, и на меня выдумаютъ что-нибудь:—только ты изь Владиміра—я изъ дому вонъ. Давеча у меня былъ Андр. ед. Каппель, онъ читалъ письмо отъ Каблукова, тотъ пишетъ, что не иметъ понятія о портрет, въ Петербург есть его родственникъ—Каблуковъ же, нельзя ли его отыскать, можетъ, Кетчеръ ему отдалъ портретъ. Сколько бы утшилъ теперь онъ меня… несносный Кетчеръ!—Похвистневы были, приглашали меня на вечеръ, я,— разумется,— отказалась, съзжу къ нимъ въ простой день. Была давеча у Кожиной, она кланяется теб. Кажется, въ этихъ новыхъ знакомыхъ я не найду ничего, т.-е. много словъ, пожатій руки, много блеску… и только. Такой встрчи, какъ Юл. ед. здсь не повторится.— Я здила въ театръ—лучше не могло быть! Я была въ восхищеньи! для меня Тюриковъ и Епитаховъ играли лучше всхъ, и вс очень хорошо, только тснота и духота была ужасная,— Князь Голицынъ опять игралъ, и Ольга И. пла,—зачмъ я не могу выразить словами, что выражала эта музыка,— ахъ, душка, душка, почему я не имю одного изъ этихъ талантовъ? я бы все пла теб, все играла бы теб,— ангелъ мой!.. Я думала о теб въ минуты восторга, у меня навертывались слезы, духъ захватывало, мн казалось, я лечу, лечу высоко… а вокругь меня говорили, шептали, смялись.— Я зазжала на почту—письма еще не разобраны. И такъ, до завтра, мой милый, мой ангелъ, мой Александръ, право, душка, какъ весело поговориіь съ тобою.— Юл. ед. говорить, что посл концерта вс спрашивали ее, кто такая прекрасная была съ ней—вотъ теб комплиментъ. А среди всей этой суеты мои оба Александра, какъ ангелы хранители, летаютъ надо мною. Засыпаю.

Утро, десятый часъ.— Ты отправляешься въ путь, мой ангелъ, я благословляла тебя душою, рукою, взяла Сашкину рученку и ею благословила тебя,— ангелъ мой, позжай съ Богомъ, да хранитъ Онъ тебя, воротись къ намъ скоре, тебя ждутъ, ждутъ…

Вотъ и второе письмо отъ тебя—слава Богу! Чувствую ли я твое благословеніе? чувствую ли, что ты съ нами?… Душка, душка мой, Александръ. Ну, зачмъ ты пишешь о сплетняхъ, о нихъ и говорить унижаетъ. Что же не сказалъ ничего о твоихъ финансахъ и детъ ли съ тобой Матвй или нтъ? вдь, для меня-то это все интересно.

Ночь 12 часовъ. Вотъ я опять одна, опять мой антелъ, мой Александръ, далеко, опять пишу къ нему и будто даже украдкой, ночь, вс спятъ… (несердись, душка, это мое любимое время разговаривать съ тобою: днемъ—суета, домашнія ‘заботы’ — хозяйки взоръ повсюду нуженъ,— не смхъ ли, мой то взоръ)! Я тоже на постели,— свча, бумага, перо,— все, все, какъ бывало прежде — но грусть прежняя гд? Грусть тяжелая, какъ камень, сомннья гд, гд вс страданья? На ихъ могил стоитъ колыбель блаженства, полнаго совершеннаго. О, какъ мы счастливы! О, какъ мы счастливы! Дай руку, Александръ, посмотри мн въ глаза, прислушайся къ гимну души… ахъ, еслибъ я могла перелить его въ звуки!… И эта огромная доля показалась Ему мала,— Онъ послалъ намъ еще ангела… сколько, сколько наслажденій, о которыхъ мы не имли и понятія прежде. Не думавши, я говорила, что въ любви матери нтъ эгоизма,— а разв эта ангельская улыбка не платитъ сторицею за вс попеченія и заботы?

Ангелъ мой, вотъ уже и недля, какъ ты ухалъ, остается три—я каждый разъ пишу теб объ этомъ, да кто же со мною боле порадуется этому? Благословимъ вс трое другъ друга…

0x01 graphic

Теперь ты мчишься, мчишься. ангелъ мой! Господи, когда пройдетъ это время? Нтъ, намъ нельзя разлучаться. Мн необходимостыо сдлалось даже кофе душк подать, пночку ему въ чашку положить,— ангелъ ты мой, хоть бы гримаску твою посмотрть. Ну, прощай. Цлую твою руку, тои очи, благословляю тебя. Сашка теб улыбается, кричитъ: ‘папа’! Въ недлю въ немъ прибыло много, я думаю, ты его не узнаешь, пріхавши.

Твоя, твоя, мой ангелъ,
Наташа.

Прислать ли теб письма Эрна и папеньки? Первое я не распечатывала, послднее не заключаетъ ничего особеннаго.

Господь съ тобою! а здсь Сашка поцловалъ.

Александръ Ивановичъ Герценъ къ жен.

I.

14 декабря 1839. Петербургъ. Ну, вотъ, душа моя, твой Александръ почти за 1.000 верстъ отъ тебя, сидитъ въ комфортабельномъ No d’Htel des diligences и думаеть все объ васъ же, мои милые, мои два ангела. — Петербургъ будетъ для меня великой поэмой, которую я стану читать три недли. Мыслей много явилось и на дорог, но это посл. Вотъ теб подробности путевыя. Похалъ я 11-го въ дилижанс, погода была скверная, гостиницы зато прекрасныя, здсь я еще не оглядлся. Я вмст съ этимъ письмецомъ отсылаю другое завтра, чтобы посмотрть, которое придетъ скоре — черезъ Москву или прямо. Итакъ, не сердись за мои безсвязныя записки, дай устояться.

15-го. Я здоровъ, Сережа кланяется, а я благословляю васъ.

II.

15 декабря 1839. С-етербургъ. Вотъ первая минута, мой ангелъ посл отъзда, въ которую я физически свободенъ, въ душ не то, все еще волнуется, безпорядокъ ужасный, много-много новаго, образовъ и мыслей, ощущеній и Богъ знаетъ чего, но все это еще не приняло формы, неясно. И такъ, я въ Петербург, не странно ли все это. Сегодня я былъ въ вашемъ дом и ушелъ скоро,— что-то грустенъ онъ, разваливается. Всего больше меня поразилъ Зимній-Дворецъ своей наружностью, я не смотрлъ, стоя у колонны, ни на главный штабъ, ни на министерство, а на одинъ дворецъ—лучше я ничего не видывалъ, даже на картинкахъ, онъ что-то напоминаетъ Ескуріалъ, впрочемъ. Хороша будетъ и Исаакіевская церковь, чудно хорошъ и монументъ Петра, но въ немъ мн именно все нравится, кром Петра, эта огромная масса гранита,— и пьедесталъ великому царю выкупаютъ все. А моря нтъ, и Невы нтъ.— Осталъное мало дйствовало, главное отличіе отъ Москвы—чрезвычайная комфортабельность, большая пышность и комнатъ, и платья, дятельность торговая и административная главнаго города цлой части свта.— И при всемъ этомъ я унылъ,— это нехорошо, отчасти виновата въ этомъ ты,— то есть твое отсутствіе, но есть и другія причины. Я и прежде меня вс отъ Адама до Пшкова повторяли: удивительно необъятна душа человка! что можетъ ее наполнить до краевъ? Океана мало, Петербурга мало, можетъ одна душа любящая. Вроятно завтра получу письмо отъ тебя (досел, душка, ни всточки, съ 5 декабря), твое письмо вылчитъ многое, я обтаялъ, я грустенъ, не пора ли домой?—Нтъ, я еще не видалъ Эрмитажа.

— Ну, на сонъ грядущій о вздор. Я перехалъ въ htel de Londres, противъ самаго Адмираітейства, за недлю 40 руб. Дв комнаты, убранныя хорошо, и главное—съ прекраснымъ видомъ. Прощай, завтра буду опять писать. Вроятно, я здсь не заживусь, ужъ, врно, не больше двухъ недль. Что Сашка, что его зубки, здоровъ ли онъ? хоть бы на него взглянуть!— Я видлъ во сн, спавши въ дилижанс, Сашку какъ-то странно, видлъ и тебя. Множество птицъ летало, и я ловилъ ихъ, и носилъ теб,— что это значитъ? Прощайте, благословляю васъ. Я и въ дилижанс ночью благословлялъ васъ.

16-го. Мы готовимся перехать сюда, — много страшнаго въ этомъ, люди посл 25 лтъ трудно мняютъ нкоторыя основныя привычки жизни.— Лишь бы прежде путешествовать,— это будетъ эпилогъ поэтической жизни. Ну, да объ этомъ посл. Досадно, что нтъ писемъ. Кажется, сегодня надобно бы получить,— до 12 часовъ подожду, потомъ пошлю, вмст съ этимъ письмомъ отправлю я къ Юліи едоровн грамотку.

Писемъ еще нтъ. И такъ, прощай пока.— Цлую тебямного и много разъ.

III.

17 декабря СПБ. (1839) Ну вотъ, душечка, наконецъ твое письмо, мой ангелъ, моя безцнная подруга. И въ этомъ письм видна ты, ты, моя Наташа. Сегодня мн счастье, съ утра пошло хорошо, я былъ у Жуковскаго,— онъ тотъ Жуковскій, о которомъ писано въ I. Maestri, потомъ былъ у Ольги Алек. Жеребцовой и нашелъ столько привтливости и доброты, сколько не ждалъ. Пришелъ домой— твое письмо. Я прочелъ его—и тоска, какъ бывало въ Вятк, мн сдлалось узко въ комнат, захотлось бжать къ Нев, на Невскій Проспектъ, гд бы было обширно, гд бы ничто не тснило моего счастья. Наташа, о, напрасно сказалаты какъ-то, что я ужъ не влюбленъ въ тебя. Другъ мой, напрасно.

Я былъ у Анны Александровны {Анна Александровна Орлова, старшая родная сестра H—и А—ы, была замужемъ въ Петербург, жила очень богато и кончила жизнь трагически.}, она и ея мужъ приняли меня какъ брата, просили перехать къ нимъ, я просидлъ цлый вечеръ, говорили о теб о будущемъ прізд, о томъ и о семъ, и я тутъ только узналъ продлку Алекся Александровича: {Алекся Александровича Яковлева—родного брата H—и А—ы, котораго прозывали ‘химикомъ’ и которому досталось все состояніе посл отца, Александра Алексевича.} онъ сжегъ духовное завщаніе вашего отца.

С. — un homme rpandu {С.— ‘человкъ, имющій много знакомыхъ’.}. Въ вицъ-мундир, въ башмакахъ—вальсируетъ по паркету.

Я больше и больше вглядываюсь въ Петербургъ. Ko многому привыкъ, ко многому никогда не привыкну. Мн часто бываетъ досадно, когда я долго займусь чмъ-нибудь новымъ, досадно, что въ эти минуты не чувствую разлуки — и мн тотчасъ представишься ты печальная, и одинъ утшитель—Сашка. Я рвусь домой—но опредленно сказать, когда ду,— нельзя.

Мои письма ужасно безпорядочны и сбиты отъ вчной суеты, здсь, ежели люди мшаютъ мн меньше, нежели въ Москв, такъ дома, улицы мшаютъ, и не то, чтобы я на нихъ радовался, или чему-нибудь радовался, нтъ, какъ-то первое впечатлніе по възд было не въ пользу Петербурга, и сердце сжалось, и до сихъ поръ недоступно истинной радости—но это только до Эрмитажа:— тамъ надюсь провести чудный день — билетъ ужъ есть.

18-го. Здоровы ли вы, мои дти, Наташа и Сашка? Фу, какая даль въ са-момъ дл — 900 верстъ! Я сегодня иду смотрть Каратыгина въ Гамлет, еще ни разу ве былъ въ театр, вообщ я воображалъ, что буду еще больще суетиться, метаться, а можетъ, и оттого я мало даю воли душ, что дла много, хлопотъ довольно сухихъ и скучныхъ.

Объяви Сашк мое благоволеніе за приписку,— я такъ живо, ясно вижу его передъ собой: ‘ну, тяни же рученки къ пап’. Я не забылъ о пояс ему, но не могу догадаться — какой. Поду на дняхъ въ лавки, т.-е. на Невскій проспектъ съ Анной Александровной и разомъ куплю нужное. Скучно, другъ мой, встртишь ты праздникъ, да и я не веселе, скоро оба мы будемъ встрчать и провожать его здсь въ Петербург. — Я видлся съ Арсеньевымъ, {К. И. Арсеньева Герценъ встртилъ въ Вятк вмст съ Жуковскимъ.} — кажется по всему, не долго намъ жить во Владимір,— жалть нечего, ибо и Иванъ Эммануиловичъ не долго останется **). Завтра буду опять писать. Прощайте, мои милые.

Что хочешь длай, а тоски не заглушить.

Твой Александръ.

Благословляю Васъ.

На этомъ же листочк надпись: ‘Наталь Александровн Герценъ’.

IV.

Декабря 18. Вечеръ, поздно. (1839 г.). Великъ, необъятенъ Шекспиръ! Я сейчасъ возвратился съ Гамлета, и повришь ли,— не токмо слезы лились изъ глазъ моихъ, но я рыдалъ. Нтъ, не читать, это надобно видть (voir c’est avoir) {И. Эм. Курута.} для того, чтобъ усвоить себ. Сцена съ Офеліей и потомъ та, когда Гамлетъ хохочетъ посл того, какъ король убжалъ съ представленія, были превосходно съиграны Каратыгинымъ, и безумная Офелія была хороша. Что это за сила генія, такъ уловить жизнь во всей необъятности ея отъ Гамлета до могильщика. А самъ Гамлетъ страшный и великій {‘Видть, значитъ обладать’.}. Правъ Гте — Шекспиръ творитъ, какъ Богъ: тутъ ни дополнять, ни выражать нечего, его созданіе есть потому, что есть, его созданіе иметъ непреложную реальность и истинность. Я воротился домой весь взволнованный… Теперь вижу темную ночь, и блдный Гамлетъ показываетъ на конц шпаги черепъ и говоритъ: ‘тутъ были губы, а теперь ха, ха!…’—ты сдлаешься больна посл этой пьесы. —Завтра въ Эрмитажъ.

Еще письмо отъ тебя. Твоя душа, мой ангелъ, такая же безконечная поэма любви, въ ней та же грація, какъ въ высочайшихъ произведеніяхъ художества, художникъ Богъ не уступитъ Рафаэлю. Все въ твоемъ письм дышетъ любовью, проникнуто поэзіей. Я перечитываю и перечитываю, и тотчасъ станетъ радостно и захочется ссть въ дилижансъ и мчаться, мчаться, и обнять душку, и поцловать лапку, которая подписалась подъ письмомъ своимъ портретомъ. Да, мы счастливы,— а они {Они — т.-е. Н. П. Огаревъ съ своей женой Марьей Львовной.} — нтъ! О. звалъ меня поговорить объ этомъ, я сказалъ ему дло и спросилъ: кто виноватъ? Слезы были у него на глазахъ, и онъ, наконецъ, сказалъ: ‘Que faire? prsent on ne peut plus changer. — Онъ страдаетъ и мечтаетъ облегчить свою грустъ, помиривши насъ, мы помирились,— но онъ, врно, не меньше страдаетъ.

19 декабря. Въ ней есть поэзія {Т. е. въ жен Огарева, въ Марь Львовн.}, но это невысокая поэзія avec minauderies, avec coquetterie, за то сердца нтъ, я не врю, чтобъ она любила его, она обманываетъ, а ежели любитъ, то что это за любовь. Ссора за меня такъ далеко было зашла, что она предлагала разстаться. Скорй разстаться, нежели пожертвовать гордостью. Понимаешь ли ты это? Отвернемся, это страшно, какъ сцена изъ Гамлета.

Когда я смотрлъ на Татьяну Петровну, мн пришло въ голову: такъ я встрчусь съ Полиной {Съ Полиной Тромпетеръ — его вятской пріятель.}, можетъ. Он об хороши были до замужества, но міръ высшій, который одинъ придаетъ человку печать духа Божія, блескъ и торжественность, не были для нихъ необходимостью. Он могли удовлетвориться вседневными заботами… Да за что же я говорю о Полин, можетъ, она и не такова. Можетъ, но не больше. А за тебя я ручаюсь, даже въ этомъ отношеніи ручаюсь за Марію {За жену Огареву, Марью Львовну, въ которой Герценъ признавалъ безспорный природный умъ.} (хотя она умомъ, а не сердцемъ подымается въ сферу пообширне хозяйственной). Какое разстояніе между человкомъ въ самомъ дл и добрымъ человкомъ! Сколько ступеней отъ Гете до Зонненберга {Это тотъ самый Зонненбергъ, который нкогда тонулъ въ Москв рк и былъ спасенъ, благодаря И. А. Яковлеву, послдній потомъ отрекомендовалъ его въ гувернеры Огареву.}! и всмъ ладно, у каждаго и свое счастье, и своя полнота жизни, и свое мсто. Чудеса!

Вечеръ. Сегодняшній день провелъ я въ Эрмитаж. Но не жди ни описаній, ничего. Какой гигантъ долженъ быть тотъ, кто можетъ сразу оцнить, почувствовать, восхшцаться 40 залами картинъ. Тутъ надобно мсяцъ времени. Да и я вовсе не умю смотрть на галлерею. Какъ было бы въ душ твоей, еслибы теб прочли: пснь Миньоны, главу Онгина, Фауста, куплеты Беранже, оду Шиллера и проч. за одинъ присстъ. Когда я взошелъ въ V и V залу, я былъ неспособенъ вмщать ничего, душа была полна, и я смотрлъ такъ. Нсколько картинъ Рафаэля,— узналъ ли бы я его безъ подписи? — Изъ всхъ я узналъ бы одну (замть, это моя узкость, а не художникова) — Мадонна и старикъ тотъ же. Чмъ дальше я всматривался въ черты мадонны, тмъ отрадне становилось въ душ, слезы навертывались: какая кротость и безконечность во взор, какая любовь струится изъ него — вотъ такъ человческое лицо, есть оттиски божественнаго духа, а ребенокъ очень хорошъ, онъ какъ-то задумчиво улыбается осифу… Фламандская школа — страсть люблю эти сцены, вырванныя изъ клокочущей около насъ жизни, это другая сторона искусства. У итальянцевъ идеализація тла, здсь жизни. Ну, здсь было довольно случая посмотрть на Теньера, Остадэ и пр., въ заключеніе меня поразила loggia Рафаэля, сдланная совершенно по Ватиканской. Представь себ огромную галлерею, въ которой нтъ нигд вершка, гд не было бы картинки или арабесковъ, или цвтка, или блки… и все это длано по рисункамъ Рафаэля,— и все иметъ единство такого украшенія стнъ, съ такою роскошью и избыткомъ генія, льющагося черезъ край, я и не могъ вообразить себ. Довольно.— Обдалъ у Le Grand, вечеромъ былъ въ Михайловскомъ театр. Французская труппа прекрасная, но выборъ пьесъ плохъ. Тальони я еще не видалъ, билетъ достать довольно трудно.— Климатъ здсь для непривыкшаго ужасный, мн кажется, что съ тхъ поръ, какъ я пріхалъ, все продолжается одна вьюга, неба не видать, дни продолжаются 4 часа, и темнымъ, холоднымъ ночамъ не помогаютъ газовые фонари. Зато общаютъ чудныя ночи въ ма, на берегахъ Невы,— и ихъ-то мы увидимъ вмст, мой другъ!

20 декабря. Ну, дтушки,— мелкота, встали ли вы, здоровы ли, мои душки? Сашка, шь кашу порядочно и не марайся! а ты, Наташа, будь весела и спокойна, пройдетъ десять дней декабря, да дней пять января, а я и тутъ, какъ тутъ.

ду сейчасъ къ Жуковскому, тамъ ршимъ, что сдлать и куда опредлиться, и какъ, и пр. Прощай, не знаю, успюли сегодня приписать хоть строчку. Прощайте мои милые.— А зачмъ вы это уронили, Катерина Александровна? вдь говорилъ, что разбудите…

Хлопоты и хлопоты. — Прощай, въ слдующемъ письм я могу написать, когда буду.

23 декабря. Вотъ теб, другь мой, подарокъ къ Рождеству.— Я завтра ду отсюда въ Москву и, стало, 1-го или 2-го обниму. Ну, и больше ни слова,— жди. Хлопотъ, дла ужасно много. Прощай.

А. Герценъ.

Благословляю Сашку.

Отъ доброй и милой Анны Александровны поклонъ привезу лично.