С. Г. Домашнев
Из статьи ‘О стихотворстве’
ПРИМЕЧАНИЯ
Из статьи ‘О стихотворстве’, Домашнев Сергей Герасимович, Год: 1762
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Западов В. А. Русская литература XVIII века, 1770-1775. Хрестоматия
М., ‘Просвещение’, 1979.
Если доходить до самого начала стихотворства, то, кажется мне, не можно в том сумневаться, что оно родилось вместе с словом, следственно, так древно, как и мир. Рассмотри подробно его происхождение, ясно видеть можно, что оно основано на естестве человеческом. Прежде одно только восклицание было изображение человеческого сердца, приведенного в восхищение и объятого радостию и удивлением. Человек, взирая на представляющийся очам его вид, един достойный всей нашей любви и един могущий сделать нас совершенно счастливыми, и беспрестанно упражняйся тем, что было для него источником веселия, славы и удовольствия, был побужден природою прославлять благодействующее величество и, не возмогши заключить в себе сии чувствования, употребил помощь голоса. Но и голос, мнилось ему, не мог довольно изобразить оных,— он подкреплял и награждал слабость оного звуком музыкальных орудий, как-то: кимвалов, свирелей и проч., которые чрез осязание рук и различным напряжением духа производили шум,— и старался, чтоб оные как можно ближе соответствовали волнующим его восхищениям.
Когда сии темные и беспорядочные звуки сделались ясны и друг от друга отличны, то люди старались тогда различать нежное с грубым, печальное с веселым, ужасное с приятным, высокое с низким — и тем произвели чистые понятия о чувствованиях, которыми душа была поражена. Тогда она презрела простой и народный язык. Обыкновенный и дружественный слог казался ей низким. Она стремилась к великому и важному, чтоб тем несколько достигнуть величества и красоты пленяющего ее вида. Она изыскивала благороднейшие изречения и мысли. Она собирала чувствительнейшие уподобления, умножала сравнения и употребляла живейшие изображения. Она проницала во всю природу, исчерпала из оной все сокровища, чтоб изъяснить то, что она чувствует, и подать о том великое мнение. Всякий рассудить может, не свойственно ли человеку угождать сердцу? не чувствительно ли увеселять разум, увеселяя в самое то время свои чувства? не приятно ли пребывать в толь сладком восхищении, которое представляет вам зрелище всея природы н, поражая слух, отвлекает к нему все наши чувства? Сколь прелестно, когда все изображения представляются нашим глазам так, как бы описываемые вещи были действительно перед нами!
Остроумный писатель владеет умом и сердцем читателей, изображая колеблющееся море, ревущие волны, бурные ветры, сокрушение кораблей, страх плавателей, неприступные горы, непроходимые стремнины, поля, багреющие кровию, треск оружия, радостные восклицания, жалостный вопль, плеск и рыдание, разрушение городов, крик победителей, стон побежденных, свирепство и наглость воинов, робость и уныние пленных, отчаяние жителей и проч. или в описании красоты естества представляя стремящиеся с гор источники, зеленеющие луга, приятные рощи, прохладную тень, пение птиц, положение холмов и долин, благоухание цветов, шум ручьев, голос свирели и проч. Искусное перо одним описанием делает нас зрителями ужасных и приятных, плачевных и веселых, жалостных и увеселительных позорищ и возбуждает в нас самые те страсти, кои бы мы могли чувствовать тогда, если б видели их в самой вещи.
Стихотворство, располагая слова по согласию и приятной стройности уха, говорит больше воображению, нежели чувствам, и жаром, движением и живостпю, которое оно употребляет в изображении предметов, составляющих вселенную, кажется, больше их одушевляет, нежели описывает. Стихотворец же тем нежнее и приятнее бывает, чем ближе к натуре подходит.
Вот на чем стихотворство имеет первое свое основание! Восхищение, изобильность изобретения, благородность чувств и мыслей, быстрота воображения, великолепие и пышность слов, красота, приятность, чистота, ясность, живость и нежность изображений издревле были качества хороших стихотворцев.
Правда, что есть хорошие и худые стихотворцы и что бывают так же и в прекрасном сочинении слабые стороны. Посему необходимо надлежит делать справедливое рассуждение и рассматривать по правилам истины и просвещенного вкуса сочинения самых славных людей. Гомер сколь ни был велик в своем роде, но может ли кто-нибудь о нем сказать, чтоб совсем не имел он погрешностей? Правила, утвержденные на естестве, могут нравиться всем народам и во все времена, однако надобно для расположения мыслей в стихотворстве привесть в порядок природу и рассуждение…
Прекрасное искусство стихотворства, хотя в своем начале не было столь приятно, чисто и стройно, как сделалося напоследок, однако, по согласному свидетельству всех историков, столь свято почиталось, что смертные посредством оного, как я прежде о том объявил, приносили похвалы божеству и употребляли его к тому только, что касалось до закона… {Религии.}
…Язычество, обожая {Обожествляя.} все, что могло только иметь свойство власти, довольно могущей принесть пользу, которая бы несколько превосходила обыкновенную человеческую силу и имела в себе нечто чрезвычайное, почло за справедливое дать в похвале богов участие тем, которые разделяли с ними славу оказывать человеческому роду самое величайшее благо, кое он знал, и самое совершеннейшее благополучие, которое он чувствовал…
Но как люди, не стараясь совсем о просвещении своего разума, погрузили себя в страстях и, ища в них своего благополучия, вдались без меры ненасытству и заразам любви, и, почитая богов совершенно счастливыми, приписывали им блаженство, о котором понятие и опыт имели,— то воображали они их препровождающих жизнь в роскошах, к коим присоединили обыкновенные следствия и пороки, как-то: пьянство Бахуса и Силена, шутки Мома, должности Гебы, нектар, амвросию, брани, ревности, ссоры, несогласия и прочие беззакония, которые они почли от того неразлучными…
…Как можно было стихотворству не следовать заблуждениям язычества, когда само язычество следовало заблуждениям своего сердца? Ему необходимо должно было превращаться {Развращаться.} по мере того, сколько сии два источника, от которых оно зависело, превращались. Оно не могло избежать, чтоб не принять на себя обоих их пороки. Если здраво о всем рассуждать, то не стихотворство было первою причиною языческого нечестия и развращения нравов, но развращение сердца, заразив закон, заразило и стихотворство, потому что последнее изъясняет только то, что чувствует сердце…
Сие есть основание нареканий, которые делали языческие философы стихотворцам. И сие-то есть причиною Цицеронова неудовольствия против Гомера, что он приписал богам человеческие несовершенства, а человекам божеские свойства. Сие самое есть причиною, что Платон хотел изгнать из своей республики стихотворцев, не выключая и самого Гомера, которому никто столько не удивлялся и столь много не подражал, как он…
Но ныне, когда мрак невежества рассыпался и завеса суеверия, содержащая во тьме человеческие умы, истлела, то беспристрастно можно рассудить: было ли стихотворство хотя малою причиною языческого заблуждения? Однако, несмотря на все, есть и в нынешние времена церберы сего прекрасного искусства. Но мне хотелось бы спросить сих людей: знают ли они то, что порицают? Стихотворство есть не что иное, как стройная речь. Стихи произносят теми ж органами, коими и прозу. Но такова есть судьбина всех наук и художеств! Чем они полезнее, тем более в презрении у невежд, которых, к великому несчастию человеческого рода, в тысячу раз больше просвещенных. Впрочем, в стихотворстве более удивляются важности мыслей и живости выражения, нежели приятному слоготечению и богатым рифмам. Сверх того, оно имеет такое свойство, коего в прозе ни чрез что изобразить не можно. А хотя в нем и есть сочинения, не заключающие в себе ничего, кроме приятности,— но разве не позволено человеку искать себе оных, а особливо если то без всякого предосуждения добродетели сделаться может? Мы имеем живопись, архитектуру, музыку и прочие прекрасные художества, которые, выключая увеселения наших чувств, не приносят другой пользы, но в рассуждении сего никто их не презирает.
Стихотворство приятностию и живостию изображений умягчает строгость наставлений, которые без сих украшений были бы многим несносны и отвратительны.
Главнейшее старание стихотворства было всегда исправление нравов, и для достоверности в том надлежит только рассудить особливое намерение всякого стихотворного сочинения. Эпическая поэма стремится дать нам полезные наставления, скрытые под аллегориею важного и геройского действия. Ода прославляет дела великих людей и побуждает других им последовать! Трагедия внушает в нас омерзение к беззаконию в рассуждении плачевных следствий, кои оно влечет за собою, и почтение к добродетели в рассуждении справедливых похвал и награждений, ей последующих. Комедия и сатира исправляют нас увеселяя и ведут непримиримую войну с пороками и смешными обыкновениями. Элегия проливает слезы над гробом человека, который достоин сожаления. Эклога воспевает непорочность и утехи полевой жизни. Если ж после употребляемы были сии различные роды сочинений к чему ни есть другому, то в сем случае отвращены они от естественного их пути. А с начала все они стремились к одному концу, который был — сделать людей лучшими.
Если ж хулить стихотворство в рассуждении злоупотреблений,— то оно ли в том виновно? Есть ли такая наука, в которую б оные не вкрались?.. Но кто тому причиною? Злость, развращение и ослепление человеческое (обыкновенное следствие невежества). Если смотреть на все действия смертных с слабой их стороны, то гордый, завистливый, высокомерный, а наипаче непросвещенный ум во всем злости своей найдет пищу. И если рассуждать о всех безосновательных возражениях, то, истинно, очень скоро скучится. А разумный человек почтет их столь маловажными, что и ответствовать на них не рассудит, а если то и сделает, то единственно для того, чтоб другим доказать их заблуждение. Когда ж во всем полагаться на их толкования, то надобно истребить по причине злоупотребления все науки, так же и письмо потому, что посредством его многие злость свою распространили. Я чаю, что сии люди по отменному своему человеколюбию присоветуют нам и языки у себя отрезать в рассуждении того, что люди много зла им делали. Но такой совет не совсем бы был для них самих бесполезен… {Эти выпады Домашнева, по-видимому, направлены против Ж.-Ж. Руссо, который в рассуждении 1750 г. на тему ‘Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?’ ответил на поставленный вопрос отрицательно.}
<1762>
Сергей Герасимович Домашнев учился в дворянской гимназии при Московском университете, затем и в самом университете. В 1760—1763 гг. напечатал ряд стихотворений и переводов в журналах, издававшихся при Московском университете (‘Полезное увеселение’ и ‘Свободные часы’). В майском и июньском номерах ‘Полезного увеселения’ за 1762 г. опубликована статья Домашнева ‘О стихотворстве’, представляющая интерес как выражение теоретических воззрений литераторов круга Хераскова и как один из первых опытов истории новой русской литературы, включенной в обзор мировой поэзии. После университета Домашнев служил в армии, а р 1775 г. был назначен директором (президентом) Академии наук. Недовольная близостью Домашнева к оппозиционным кругам, в 1783 г. императрица, воспользовавшись жалобами некоторых академиков, назначила на его место княгиню Е. Р. Дашкову, а сам Домашнев был отдан под следствие. 15 апреля 1785 г. Домашнев передал статс-секретарю императрицы графу А. А. Безбородко крайне резкое письмо, в котором обвинял его в затягивании следствия в угоду его другу графу А. Р. Воронцову, брату Дашковой. На следующий день Екатерина издала указ об отставке Домашнева и о высылке его из Петербурга в 24 часа ‘по причине продерзостного и непристойного письма, писанного его рукою к графу Безбородке’. В тот же день указ был объявлен Домашневу, и 17 апреля он выехал из столицы.