Среди сколь-бы изящныхъ и прекрасныхъ женщинъ ни находилась та, равной которой нтъ на свт, она затмеваетъ ихъ своимъ прекраснымъ лицомъ такъ, какъ солнце затмеваетъ звзды. Мн кажется тогда, что Амуръ шепчетъ мн на ухо: ‘Пока эта женщина будетъ пребывать на земл, жизнь будетъ прекрасной, но посл ея смерти она потускнетъ, погибнутъ добродтели и вмст съ ними мое царство. Какъ былъ бы мраченъ и пустъ мiръ, еслибъ природа отняла у неба луну и солнце, у воздуха втры, у земли травы и листья, у человка разумъ и рчь, у моря волны и воды ркъ, столь мраченъ и пустъ будетъ онъ, когда смерть смжитъ и скроетъ отъ насъ ея глаза.
[НИОР РГБ. Ф. 443, к. 1, ед. хр. 14. Л. 91]
CCXXIX.
Я плъ, теперь я плачу, слезы доставляютъ мн не меньше наслажденья, чмъ доставляла пснь, ибо, стремясь къ возвышенной любви, я думаю не о радости и гор, а о томъ, что ихъ вызываетъ. Поэтому я одинаково принимаю и привтливость и суровость, надменность и кроткость и любзность, меня не тяготятъ страданiя, и облекающую меня броню не раздробитъ копье негодованiя. Такъ пусть относятся ко мн съ обычною суровостью Амуръ, мадонна, люди и судьба: все равно, я всегда буду счастливъ. Останусь-ли я въ живыхъ, или умру или буду томиться, — на свт нтъ боле счастливаго человка, чмъ я: такъ сладокъ корень моихъ горькихъ страданiй.