ИЗЪ ПРІИСКОВОЙ ЖИЗНИ.
ИЗЪ ПРІИСКОВОЙ ЖИЗНИ.
(Разсказъ).
——
——
З—ковъ.
‘Восточное Обозрніе’, NoNo 24, 25, 1883
Из приисковой жизни, Завитков Александр Карпович, Год: 1883
Время на прочтение: 10 минут(ы)
20 сентября 187… года, день стоялъ теплый, ясный, похожій скоре на лтніе, чмъ на осенніе дни. По ровной степной дорог катился легонькій тарантасъ съ откинутымъ верхомъ, запряженный тройкой сытыхъ коней. Въ немъ сидлъ мстный исправникъ, Акакій Сысоичъ Темный, закуривъ сигару, онъ благодушно оглядывался по сторонамъ, невольно любуясь разстилавшейся передъ глазами картиной. Подл него сидлъ его письмоводитель, Алексй Ивановичъ, а на козлахъ, рядомъ съ ямщикомъ, помщался казакъ.
Акакій Сысоичъ представлялъ изъ себя совершенную противоположность своего письмоводителя. Лтъ пятидесяти отъ роду, онъ казался на видъ гораздо старше, любилъ сидть дома, въ халат и съ трубкой въ зубахъ, и отличался крайней безпечностью и нерадивостью. Еслибъ не настойчивая энергія письмоводителя, бумаги по годамъ лежали бы неподписанными.
Много труда стоило Алексю Ивановичу, чтобы вытащить своего патрона изъ насиженнаго за зиму гнзда и заставить предпринять ту поздку въ тайгу, съ которой начинается нашъ очеркъ. Жаль было бдному разставаться съ удобствами отведенной ему уютной квартиры, съ привычнымъ халатомъ, пимами и женой. Онъ откладывалъ эту поздку до послдней возможности, во въ конц-концовъ все-таки долженъ былъ согласиться, что и служба требуетъ нкоторыхъ жертвъ, и слъ въ поданный къ крыльцу экипажъ, звая, кряхтя и почесываясь.
На пятый день скучнаго и утомительнаго путешествія, гд спутникамъ нашимъ не разъ приходилось убждаться въ неудобств имть несходные характеры, исправникъ съ письмоводителемъ прибыли наконецъ въ село П., стоящее на рубеж тайги. Село небольшое, избы ветхія, почернвшія и покосившіяся, но между ними, еще рельефне выдляя ихъ неприглядность, высились большія, красивыя зданія золото промышленническихъ резиденцій. Одна изъ нихъ, принадлежащая богачу Луковицыну, представляла настоящія барскія хоромы, съ службами, усадьбами и другими причудливыми затями добраго стараго времени, когда крпостничество отдавало въ полное распоряженіе барина трудовой потъ и кровь мужика.
Приближалось время разсчета выходящихъ съ пріисковъ рабочихъ. Село П* приняло праздничный видъ. Лавки и балаганы пестрли товарами, заманчиво разложенными на прилавкахъ и привлекавшими покупателей своими яркими цвтами.
Молодцовато подбоченясь, съ сигарою въ зубахъ, Акакій Сысоичъ подкатилъ къ подъзду дома Луковицына и послалъ казака спросить, можно ли остановиться.
— Приказали просить, возвратясь объявилъ казакъ.
Занявъ отведенные покои, Акакій Сысоичъ тотчасъ же облачился въ захваченный съ собою неизмнный мховой халатъ, надлъ пимы и расположился отдохнуть, надясь на то, что на его счастье не случится никакихъ особенныхъ происшествій во время его пребыванія въ П*.
Но, увы! его надеждамъ не суждено было осуществиться. На слдующее утро, едва онъ усплъ открыть глаза, къ нему явился пріисковой урядникъ съ рапортомъ о чрезвычайномъ происшествіи, случившемся на пріиск купца Прутикова. Вмст съ урядникомъ явился и самъ Прутиковъ.
— Что это у васъ тутъ случилось? спросилъ Акакій Сысоичъ, выходя къ постителямъ.
— Да вотъ, равнодушно началъ урядникъ,— рабочій рабочаго зарубилъ.
— Что? Какъ? Да за что же это?
— Неизвстно, за что.
— Мы все васъ поджидали, Акакій Сысоичъ, обратился къ исправнику Прутиковъ.— Я нарочно самъ къ вамъ пріхалъ просить, чтобы поскоре какъ нибудь кончили слдствіе.
— Извольте, извольте, я постараюсь.
— Нельзя ли вамъ сегодня же пріхать ко мн на пріискъ? настойчиво продолжалъ Прутиковъ.— Это недалеко. Сами изволите знать, теперь время разсчета, рабочимъ расходиться надо.
— А вы ихъ того… не разсчитывайте покуда… Паспорта придержите. Сегодня я никакъ не могу хать: просто всего разломило съ дороги.
— Нельзя не разсчитать ихъ, ваше высокоблагородіе,— вмшался урядникъ:— рабочіе взбунтуются… Хлопотъ съ ними будетъ много.
Но и это заявленіе не могло побдить лни исправника. Потребовалось вмшательство письмоводителя, умвшаго очень ловко заставлять патрона плясать по своей дудк. Акакій Сысоичъ далъ слово пріхать, но по уход Прутикова и урядника еще разъ попробовалъ выказать сопротивленіе. Видя однако, что письмоводитель стоитъ на своемъ, онъ прибгъ къ хитрости.
— Хорошо,— согласился онъ,— я поду, что съ вами станешь длать. Только вотъ что: позжайте сначала вы, Алексй Иванычь, и начинайте слдствіе, а я отдохну немножко, и потомъ пріду къ вамъ.
— Ладно, знаю я, какъ вы прідете. Собирайтесь-ко лучше, иначе я сейчасъ же уду отъ васъ домой, пригрозилъ неумолимый письмоводитель, и угроза эта подйствовала лучше всякихъ уговоровъ.
Въ полдень, на рубеж тайги показалась кавалькада, состоявшая изъ восьми всадниковъ: исправника, его письмоводителя, казака, пріискового священника, купца Прутикова, урядника и двухъ конюховъ. Заведя съ священникомъ длинный разговоръ о трудностяхъ своей службы, исправникъ съ удовольствіемъ вспомнилъ доброе старое время, когда онъ служилъ кавалеристомъ и, по его выраженію, ‘сломалъ два похода въ Венгрію’. ‘Конь у меня былъ тогда не конь, а прелесть!’ говорилъ Акакій Сысоичъ, по временамъ хватаясь за гриву лошади, чтобы крпче держаться. ‘А дорога-то тамъ не здшней чета: лпиться бывало надъ пропастью цлый день, да все въ гору, да все въ гору. На вершин тово… вчный снгъ. Лошадь, знаете-ли, такъ и скользитъ, такъ и скользитъ. Одинъ неврный шагъ, и въ пропасть!’
— Ну, и у насъ въ горахъ нтъ недостачи, отозвался священникъ, повидимому мало пораженный эффектомъ картины, нарисованной Акакіемъ Сысоевичемъ.
— Горы! Разв это горы? Такъ… ничтожество! Вотъ Карпаты, вотъ это горы!
— И то правда, вмшался въ разговоръ Прутиковъ,— это что за горы! Вотъ, бывало, въ ‘Сын Отечества’ читаешь…
— Ой, ой, ой! батюшки, упаду! закричалъ старый кавалеристъ, хватаясь за гриву.
Разговоръ всти было небезопасно: нужно было смотрть подъ ноги лошади, чтобы не очутиться на земл. Пробитая по крутому скату горы тропинка то круто спускалась впизъ, то также круто поднималась вверхъ, переваливала горные хребты и спускалась въ болотистыя долины. По обимъ сторонамъ высился густой хвойный лсъ. Мстами, дорога перегораживалась сваленными бурей деревьями, мстами встрчались на и ути ручьи и рчки, которыя приходилось перезжать вбродъ. Въ цвтущія времена золотопромышленности, здсь были устроены мосты, но теперь все это разрушилось, развалилось и сгнило.
На крутыхъ горныхъ подъемахъ всадники спшивались, исключая кавалерійскаго ветерана, предпочитавшаго идти пшкомъ не въ гору, а подъ гору, да и то изъ постыднаго, тщательно затаеннаго отъ товарищей опасенія упасть черезъ голову лошади, еслибъ ей вдругъ вздумалось разбжаться съ горы.
Къ вечеру показалась между горъ группа домовъ, дворовъ и амбаровъ, расположенныхъ на берегу тажной рчки. Это и былъ пріискъ купца Прутикова, почему-то названный ‘ненастнымъ’. Путниковъ встртила стая голодныхъ собакъ, присмирвшихъ, унылыхъ, съ опущенными ушами и поджатыми хвостами.
Пріхавъ на пріискъ, исправникъ прошелъ въ квартиру Прутикова ‘слегка отдохнуть съ дороги’, а письмоводитель, въ сопровожденіи урядника, отправился осмотрть трупъ убитаго.
Въ грязной казарм, имвшей скоре видъ конюшни, чмъ человческаго жилья, на голомъ полу лежало ничмъ не прикрытое тло старика лтъ шестидесяти. На лбу его зіяла огромная рана, съ частью вышедшаго наружу мозга. Дв небольшія раны виднлись на лвой щек.
— Отработалъ Буранъ, успокоился! говорили собравшіеся въ казарму рабочіе, участливо глядя въ измученное, застывшее лицо старика.— Теперь ужъ, братъ, не будетъ нарядчикъ подзатыльниками угощать. Нтъ ужъ, шалишь!
— Пора бы и моимъ костямъ на покой, печально отозвался сидвшій въ сторон исхудалый старикъ-рабочій.— Не мало тоже поработано, да немало и неправды-то принято.
— Ишь что выдумалъ, старый! шутили рабочіе.— Нтъ, ужъ погоди, сдлай Божескую милость. Кто же намъ станетъ безъ тебя кашу варить? живи, Махни-драло, живи знай, братъ!
Въ мрачной, грязной казарм, подл искалченнаго трупа ‘отработавшаго’, эти шутки сегодня сытой, а завтра голодной толпы, на всякаго свжаго человка производили тяжелое, щемящее впечатлніе. Хладнокровно осмотрвъ трупъ убитаго и обстоятельно описавъ вс найденные на немъ знаки насилія письмоводитель спокойно вернулся въ домъ хозяина и сдлалъ распоряженіе привести преступника.
Минутъ черезъ десять, преступникъ стоялъ уже передъ лицомъ карающаго правосудія, облеченнаго въ мховой халатъ и стоптанные пимы. Это былъ молодой, красивый парень, высокій, статный, плечистый. На ногахъ его и на загорлыхъ мускулистыхъ рукахъ были надты тяжелые кандалы.
Пріисковой рабочій, преступникъ, стоялъ блдный предъ своими слдователями.
Священникъ началъ свое увщательное слово. Онъ говорилъ о первомъ грх человка, о грх вообще, объ отвтственности за этотъ грхъ передъ Богомъ и обществомъ, о покаяніи, о прощеніи въ будущей жизни, о необходимости принятія наказанія въ настоящей и о смягченіи этого наказанія за добровольное и полное признаніе.
— Я ничего не утаю, батюшка, тихо проговорилъ преступникъ, внимательно вслушивавшійся въ краткую рчь священника, торжественно звучавшую въ мертвой тишин комнаты. Ничего не утаю. Чтожъ будешь длать? Грхъ мой попуталъ меня.
‘Три года, говорилъ онъ, работалъ я у Прутикова, и ни въ чемъ дурномъ онъ меня не замтилъ. Нон нанялъ онъ меня на четвертый годъ и далъ мн въ задатокъ тридцать рублей денегъ, да пять бутылокъ вина. Роспилъ я это вино съ товарищами, отправился въ свою П*, да съ легкой-то руки и пропилъ тамъ вс свои тридцать рублей. Почитай, цлую недлю пилъ безъ просыпа. Ну, и ничего, кажись, все хорошо было. Только-что вдругъ, и самъ не знаю, что это со мной приключилося, покажись мн, будто меня убить хотятъ. Такъ вотъ и чудится, такъ и чудится. Прошло это дня три. Просто измучился я, спокою нтъ, чуть только закрою глаза, такъ словно кто шепчетъ мн въ уши: ‘убьютъ тебя, берегись, парень!’ Боюсь на улицу выйдти, боюсь и дома сидть. И до того, батюшка, одоллъ меня страхъ этотъ, что я ужъ ни о чемъ другомъ и думать не могъ, да черезъ три дня, ночью, въ одной рубах, взялъ да и убжалъ на пріискъ.
Дорогой-то и покажись мн, что за мной кто-то гонится. Безъ ума я вбжалъ въ казарму и ну кричать: ‘братцы, спасите, убить хотятъ’! Ребята наши выбжали изъ казармы, потомъ воротились и говорятъ, ‘нтъ никого, такъ это теб померещилось’. Я я не врю имъ, и такъ вотъ и дрожу весь, какъ листъ осиновый.
‘Полегли они спать, и я съ ними легъ, а спать не могу, все мн чудится. И назавтра то же, и на послзавтра, просто бда моя пришла, хоть караулъ кричи, съ ногъ смотался, работать не могу. День за днемъ, а мн все хуже да хуже. Подошелъ такъ-то вчерашній день. Ребята наши съ самаго утра собрались въ гости на сосдній пріискъ, ну, и меня, разумется, взяли съ собой, недалеко тутъ, верстахъ въ трехъ. Тамъ новика идетъ, ребята псни орутъ, вино пьютъ, и меня угощаютъ, а мн и вино въ ротъ нейдетъ: людей бояться сталъ. Сижу себ и думаю: въ какое бы это мсто мн уйти, гд бы людей не было? Взялъ, да и убжалъ отъ нихъ въ лсъ, легъ я подъ колоду, а самому еще страшне, чмъ тамъ: мало-ли, думаю, кто здсь пройти можетъ. Увидитъ меня и ужъ непремнно убьетъ. Лучше, думаю, домой пойду, тамъ теперь никого нтъ.
‘Пришелъ я въ казармы, легъ на нары, а все спокоя мн нтъ. И вдругъ это словно бы оснило меня, мысль мн пришла, что кабы я убилъ кого нибудь, такъ ужъ меня бы тогда не убили, потому казака бы ко мн приставили, чтобы, значитъ, стерегъ меня. И такъ это мн въ голову втемяшилось, что просто прогнать не могу. Проворочался это я до свта, все уснуть не могъ. Только слышу вдругъ дверь скрипнула, гляжу: Буранъ идетъ, рабочій нашъ. Онъ въ сел былъ, гд братъ мой Гаврило живетъ, и принесъ мн поклонъ отъ него.
‘Всталъ я съ наръ, взялъ топоръ въ руки, спряталъ его за спину и подошолъ къ Бурану.
— Здоровъ братъ? спрашиваю, а самъ близко, близко къ нему подвинулся.
— Здоровъ, говорить,— поклонъ теб посылаетъ.
‘Не усплъ это онъ вымолвить, какъ я хватилъ его по голов изо всей силы. Покатился онъ бдный, пикнуть не усплъ. Точно какое-то затмнье нашло на меня, не помнилъ, что длалъ, не помнилъ, какъ изъ казармы вышелъ. Опомнился я только на двор, какъ ребятъ нашихъ увидалъ. Вяжите, говорю, меня братцы: я Бурана убилъ. Сперва было не поврили, а какъ пришли въ казармы, да увидали — ну, и связали меня’.
Преступникъ кончилъ разсказъ и молча стоялъ передъ священникомъ, тупо смотря передъ собой безпокойнымъ, блуждающимъ взглядомъ. Повидимому, онъ и теперь еще не вполн созналъ силу совершеннаго имъ преступленія.
— Ну, а теперь-то ты не боишься, что убьютъ тебя? спросилъ священникъ, нсколько минутъ молчавшій подъ впечатлніемъ разсказа.
— Нтъ, теперь не боюсь. Какъ только убилъ я его, такъ съ меня въ тотъ же часъ страхъ этотъ и спалъ.
На другой день слдствіе было окончено, свидтели подтвердили подъ присягой показаніе подсудимаго, и онъ сданъ былъ въ острогъ. Еслибъ Буранъ былъ убитъ самымъ сознательнымъ образомъ, съ гнусною цлью грабежа или просто разбоя, его убійцу постигло бы то же наказаніе, какое присудили человку, совершившему преступленіе въ припадк блой горячки, за которымъ были вс права, если не на оправданіе, то на значительное смягченіе приговора. Но кому мало дано, съ того мало и спросится, а сибирскимъ жрецамъ емиды не дано ничего, стало быть съ нихъ и взятки гладки.
Праздникъ выхода рабочихъ съ пріиска былъ въ полномъ разгар, когда Акакій Сысоевичъ съ письмоводителемъ возвратились въ село П*. Шумною толпою ходили по улицамъ рабочіе, пли псни, кричали, бранились, мирились, ссорились и снова мирились. У лавокъ тснились щедрые подвыпившіе покупатели, и купцы наперерывъ спшили сбыть имъ гнилой, залежавшійся товаръ.
Въ домахъ тоже стоялъ пиръ горой. Изъ оконъ слышался безобразный визгъ женскихъ голосовъ, нестройные звуки гармоники, топотъ бшеной пляски. Пріискатели гуляли. Все, что было на долгое время подавлено въ нихъ тяжелымъ физическимъ трудомъ и полной всевозможныхъ лишеній пріисковой жизнью, теперь вырвалось наружу и хлынуло неудержимымъ потокомъ веселья и безшабашной, разгульной удали.
Первый визитъ исправнику сдлала пьяная инородка, пришедшая съ жалобой на сына, отказывающагося содержать ее. Только что удалось удалить ее, съ помощью казака, въ дверяхъ показалась высокая, плотная фигура рабочаго, а изъ-за спины его — цлый рядъ головъ.
Акакій Сысоичъ испугался перспективы жалобъ и разбирательствъ и, указавъ на письмоводителя, посовтовалъ обратиться къ нему. Оказалось, что дло у всхъ одно, общее, заключающееся въ жалоб на Машинецкаго, обсчитавшаго рабочихъ при разсчет. Одинъ жаловался на то, что ему засчитали лишнихъ 25 рублей за какія-то подати, которыя онъ всегда вносилъ аккуратно, другой говорилъ, что въ пять лтъ работы ему не даютъ выйти изъ долга, хотя онъ наврно знаетъ, что у него давно все отработано и надо еще дополучить, у третьяго Машинецкій удерживаетъ паспортъ, чтобы сорвать съ него какой-то несуществующій долгъ и т. д., и во всхъ этихъ однородныхъ жалобахъ обвиняемымъ является Машинецкій. Ясно, что онъ виноватъ, ршаетъ письмоводитель и успокоиваетъ рабочихъ, общая послать за Машинецкимъ и разобрать это дло. Онъ даже тутъ же, въ присутствіи рабочихъ, отдастъ приказаніе казаку отправиться къ Машинецкому и просить его немедленно явиться.
Рабочіе уходятъ успокоенные, увренные въ томъ, что они нашли себ защиту, и что ихъ правое дло непремнно выгоритъ. Но надежда ихъ сильно поколебалась бы, еслибъ они были свидтелями той подобострастной встрчи, которую устроили исправникъ и письмоводитель явившемуся по ихъ приглашенію Машинецкому.
Машинецкій былъ крупный золотопромышленникъ, когда-то служившій при полиціи и ловко намаклачившій себ довольно изрядный капиталъ. Пуская его въ ростъ и предпринимая различныя выгодныя аферы, онъ быстро удвоилъ и даже утроилъ его, и въ то время, какъ мы встрчаемъ его въ гостинной исправника, Машинецкій былъ уже силой въ золотопромышленномъ мір.
Завидвъ Машинецкаго, Акакій Сысоичъ бросился къ нему на встрчу.
— Григорій Ивановичъ, наше вамъ всенижайшее! залебезилъ онъ, пугаясь суроваго выраженія на лиц гостя.— Вы извините, пожалуйста, что мы побезпокоили васъ, по что станешь длать?— служба! Дло въ томъ, видите-ли… пришли тутъ трое рабочихъ… Жалуются, канальи!
— А вы и врите имъ? произнесъ Машинецкій тономъ пренебрежительнаго упрека.— Нашли кому врить! Точно сами не знаете, какіе это мошенники, разбойники. Пропьются, негодяи, влзутъ въ долги, да потомъ и шляются съ жалобами. Я ихъ въ шею-бы на вашемъ мст, Акакій Сысоичъ. Въ другой бы разъ не сунулись.
— Такъ-то такъ, Григорій Ивановичъ, да нельзя этого: служба! До высшаго начальства дойдетъ — бда! Самихъ по ше турнутъ.
— Ну, это еще веслами на вод писано: дойдетъ либо нтъ. По дорог-то и перехватить можно.
— Боюсь, Григорій Ивановичъ, нельзя! Вы бы ужъ лучше какъ-нибудь тово… поладили-бъ съ ними. А то вдь, пожалуй, и до жандармскаго дойдутъ, неловко! уговаривалъ исправникъ своего негодующаго гостя.
— Не дойдутъ, не бойтесь, увренно произнесъ Машинецкій.— Съ голоду имъ помирать, что-ли? Ко мн же опять наймутся, знаю ужъ и дай только лишній стаканъ водки, вотъ все и забыли. Нашли кого опасаться!
Побесдовавъ еще нсколько минутъ, Машинецкій дружески распрощался съ исправникомъ, вышедшимъ проводить его на крыльцо. Результатомъ такой любезности былъ довольно солидный ‘пакетецъ’, ловко оставленный гостемъ въ рук хозяина. Акакій Сысоичъ очень быстро спустилъ его въ карманъ, такъ что лвая рука не видала, что сдлала правая и, вынувъ мимоходомъ носовой платокъ, громко высморкался.
— Славная погода стоитъ! между прочимъ замтилъ онъ, старательно вытирая усы и губы.
— Отмнная погода! согласился Машинецкій, застегиваясь на вс пуговицы и глядя куда-то въ сторону. Онъ какъ будто забылъ о только что переданномъ ‘пакетц’, а Акакій Сысоичъ какъ будто и не замтилъ, что опустилъ его въ карманъ.
Оба разстались, очень довольные другъ другомъ.
Рабочіе тоже были довольны, что ихъ выслушали и не прогнали въ шею и, къ вечеру, пропивая остатки своего тяжкаго заработка, говорили, что ‘исправникъ у нихъ, кажись, баринъ добрый и Машинецкому не мирволитъ’. Но недолго суждено было ‘доброму барину’ морочить добрыхъ людей. Четыре мсяца спустя посл его послдней поздки, въ одинъ прескверный зимній день, когда прелесть мхового халата и мягкихъ пимъ была еще очевидне обыкновеннаго, Акакій Сысоичъ сидлъ у самовара и опоражнивалъ четвертый стаканъ чая. Въ кругу своей неоцненной семьи, немучимый никакими зловщими предчувствіями, онъ былъ благодушенъ и счастливъ, когда вошедшій въ столовую казакъ подалъ ему бумагу, съ роковыми, загадочными словами:
— Отъ новаго исправника, ваше высокоблагородіе.
Сначала вс оцпенли, потомъ опомнились и принялись жаловаться на несправедливость судьбы. Но Акакій Сысоичъ съ твердостью мученика перенесъ это новое испытаніе и покорно произнесъ, воздвъ очи къ небу:
— Да! тяжела была служба — и вотъ награда!