ИЗ ПИСЬМА П. Ф. ЯКУБОВИЧА — КОРОЛЕНКО
8 сентября, 1904, ст. Удельная
КОРОЛЕНКО — П. Ф. ЯКУБОВИЧУ
[сентябрь?] 1907
Дорогой П[етр] Ф[илиппович].
ИЗ ПИСЬМА П. Ф. ЯКУБОВИЧА — КОРОЛЕНКО
2 марта 1909, Петербург
Из письма В. Г. Короленко, Якубович Петр Филиппович, Год: 1904
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Вопросы литературы’, No 10, 2010
Весьма огорчительна, конечно, перспектива — не дать в нын[ешнем] году читателям ‘Р[усского] б[огатства]’ Вашего рассказа, но — что же с этим поделаешь! Ведь это один только Ал[ександр] Ив[анович]1 может глядеть на художника, как на машину, да еще и ответственную машину, и обвинять Вас чуть не в семи смертных грехах по поводу долгого беллетристического молчания. Но как ‘совместить’ Ваше художественное творчество с журнальными обязанностями и вообще с житейской прозой — это, действительно, большой и сложный, прямо даже ‘роковой’ вопрос, и я тем лучше понимаю и тем ближе принимаю к сердцу, что и сам ведь, какой ни на есть, ху-до-жник и страдаю от того же вопроса… Не совсем понятны мне только следующие слова Вашего письма: ‘В октябре, конечно, приехать могу, но товарищи должны быть готовы к тому, что я осенью никакой беллетристики не дам’. Значит ли это, что если мы отложим собрание до ноября, — Вы надеетесь дать рассказ? Дальше Вы пишете, однако, что нуждаетесь в ‘сосредоточении на одном деле месяца на два, на три’, — выходит, как будто, что один месяц отсрочки Вам все равно не поможет? <,…>,
Ал[ексей] Вас[ильевич] дал мне прочесть Ваше последнее письмо к нему по поводу полемики. Я лично уверен, что практические отношения наши в этом направлении, в конце концов, наладятся. Главное, чтобы были между нами полная откровенность и искренность, а с Вашей стороны я их вижу… Но что касается теории, то кое и чем никак не могу согласиться с Вами. В стремлении при мирить марксизм и народничество и отыскать равенство в уступках того и другого направления духу времени Вы, мне кажется, слишком перегибаете палку в одну сторону—у противника видите чересчур много сильных, а у друзей — слабых сторон. Несомненно, что от народников 70-х годов (или, вернее, первой половины этих годов) мы многим теперь отличаемся, но мы ли — живущее и действующее сейчас поколение народников — претерпели это изменение? Не только люди возраста Ал. Вас-ча, но и значительно старшие, например, я — почти неповинны уже и крайних увлечениях начала 70-х годов: я почти не помню, чтобы абсолютно не признавал когда-либо значения за русским капитализмом и, тем более, отрицательно относился к рабочему движению, — о враждебном отношении и говорить нечего {Марксисты относились к крестьянству прямо враждебно.}! Но даже и сам Михайловский в 70-х годах лишь условно, подобно Марксу, признавал возможность для р[усского] народа миновать стадию капиталистического развития: если, мол, дать р[усской] интеллигенции сейчас же полный простор, то русский народ, быть может, и не будет съеден буржуазией… Не забудьте также, что он первый из народников 70-х годов заговорил о необходимости политической деятельности… Ошибки и проступки марксизма у нас у всех в памяти, и поворот марксизма к признанию крестьянства одним из необходимых элементов борьбы, к признанию за ним человеческих и общественных прав, — этот поворот еще не завершившийся окончательно факт. Вокруг этого вопроса еще идет борьба. А что писалось и говорилось совсем, совсем недавно — не условно только, а самодовольно категорически, — ведь, право, стыдно вспомнить. Нет, я никак не могу ‘простить и забыть’, не могу отказаться от своего прежнего взгляда на ‘марксизм’, как на движение тлетворное… Не будь его — молодежь после долгой мертвенной спячки 80-х годов пошла бы вперед по прямой — прерванной этими межеумочными годами — линии, марксисты повели ее далеко в сторону и для меня не утешение, что это была левая, а не правая сторона… И никаких принципиальных заслуг их перед р[усской] мыслью я не признаю! Ничего, кроме горьких и порой злых чувств к ним не питаю. Николай Константинович и умер с этими чувствами: смело утверждаю это, так как за сутки до смерти он признавался мне в этом.
И однако же, за всем тем, я с Вами согласен, что полемизировать с марксистами мы должны лишь в редких, исключительных случаях особенной назойливости и развязности с их стороны, — думаю так по очень простой причине: общественное мнение все равно уже не на их стороне, песня их спета, само движение бродит, как разоренный муравейник, перестраивается, быстро видоизменяется, растекается по отдельным руслам.
Вы желаете прочно установить главные наши позиции. Мне тоже думается, что не мешает это сделать, и я почти уверен, что наша программа в общем сойдется. Вот только относительно прошлого, близкого прошлого, мы, по-видимому, резко расходимся и потому ‘историю’ лучше пока оставить в покое.
1 А. И. Иванчин-Писарев.
Вы рассердились совершенно напрасно. Никогда я не отрицал, что другие партии преследуются правительством] больше, чем кадетская, И если я говорил, что кадетские позиции составляют центр правительственной атаки в настоящее] время, то разумел именно то, что признаете и Вы: все остальное сметено и загнано в подполье. На поверхности политической жизни из открыто действующих левых партий и программ осталась еще кадетская. Правительство] понимает, что она имеет большие корни в широких кругах ‘общества’, горожан и отчасти даже в крестьянской среде. Поэтому понятно, что, хватая и всячески расправляясь со всеми более левыми, — оно очень озабочено вопросом о кадетах. Так расправляться с ними нет прямых поводов, и это сердит еще больше. Вообще, между прямыми преследованиями (в форме тюрем и проч.) и реальным значением партии прямой зависимости установить нельзя, и, значит, это Ваше возражение ко мне не относится. Кадеты грешны во многом, много ошибок делали и другие партии, действовавшие прямее и смелее кадет. Нужно вынести из этого опыта соответствующие поучения. Кадеты должны понять, что отрицательные задачи, вроде оберегания Думы во что бы то ни стало, — не дают ничего. Левым нужно понять, что немедленная социализация всех областей жизни есть только повторение (славянофильской по существу) сказочки об Иванушке, который без наук все науки превзошел {У Короленко описка: произошел (ред.)} и может без просвещения, без политического опыта и культуры разрешить одним махом сложнейшие вопросы социального строя, над которыми так тяжело работает европейская мысль и европейский опыт в более свободных условьях. Я с удовольствием помышляю об огромных успехах, какие народное сознание сделало в эти два-три года. Но в то же время нимало не сомневаюсь, что это показывает лишь природные способности новичка в политической культуре и никогда (или по крайней мере со времен юности) не думал, что наш народ уже готов стать учителем удивленного мира, как это думает даже европеец Каутский1. Поэтому я убежден (ив этом, если хотите, подхожу к кадетам), что наша революция даст в конце концов широкую реформу, политическую и аграрную, а дальнейшее будет уже делом эволюции.
Черновик или авторская копия письма. Позднейшие пометы Короленко: ‘Кому?’, ‘1907 — Якуб.’, ‘П. Ф. Якубовичу’. Беловик, видимо, отослан адресату, где и погиб со всем архивом Якубовича, оставленным в петроградской квартире на время гражданской войны.
1 Карл Каутский (1854—1938)— один из лидеров и теоретиков германской социал-демократии.
Не понимаю все-таки, почему Вы так упрямо твердите: ‘без крайности не перееду. Тогда я пропал!’ С какой стати Вы пропали бы? Наоборот, Вы бы лучше здесь себя чувствовали, в этом я убежден. Теперь Вы не так бы здесь устроились, как когда-то. Поселились бы, прежде всего, в Ц[арском] Селе или в Лесном, в Шувалове, где так же отлично могли бы рубить дрова и чистить сапоги, как и в Полтаве. И отнюдь никаких ‘заседаний’ не было бы. Я вот ни в каких заседаниях, по своей болезни, нигде и никогда не бываю, и никто меня силой не тянет, — почему же с Вами было бы иначе? Устроили бы себе раз в неделю приемные часы в ‘Р[усском] б[огатстве]’ — и этим все бы ограничилось <,…>,
Очень рад, что 1-й очерк моей ‘Зорьки’ Вы одобрили1, второй (февральский), кажется, много хуже, так как я был болен, когда переписывал, правил окончательно и пр. За то больше надеюсь на мартовский…
1 Речь идет о первой части автобиографической трилогии П. Якубовича ‘На ранней зорьке’ (Русское богатство. 1909, No 1—3, полностью трилогия опубликована в книге Якубовича ‘Повести о детстве и юности’ — М.: Советская Россия, 1989). Мечта о ‘романе нашего времени’ возникла почти одновременно у Якубовича и Короленко (‘История моего современника’) и почти одновременно стала воплощаться после революции 1905 года, когда цензурные рамки значительно расширились. Одобрительный отзыв Владимира Галактионовича не сохранился (см. примеч. к предыдущему письму).