Из переписки, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1932

Воспоминания и переписка
Время на прочтение: 69 минут(ы)
Скачать в PDF
Минувшее: Исторический альманах. 17.
М., СПб.: Atheneum, Феникс. 1995.

‘ДОМ ПОЭТА’ МАКСИМИЛИАНА ВОЛОШИНА

Публикация А.Сергеева и А.Тюрина

В жизни Максимилиана Александровича Волошина (1877-1932) эпистолярное общение занимало особое место. Известно до полутора тысяч его корреспондентов. В этом массиве некоторые пласты весьма внушительны: около 400 писем к матери, такого же порядка число его писем к первой жене М.В. СабашниковоЙ и к другу детства А.М. Петровой, обширна переписка с В.Брюсовым, К.Бальмонтом, А.Толстым и др. К сожалению, этот род творческого наследия поэта и художника пробивается к исследователю с большим трудом, часто отдельными ‘кустами’, несмотря на полное снятие запрета с имени автора.
Настоящая публикация охватывает последние восемь лет жизни поэта (с мая 1924 по апрель 1932). Эти годы Волошин провел главным образом в Коктебеле: писал акварели, стихи, приводил в порядок архив и библиотеку (хотел, чтобы после его смерти они были переданы в Пушкинский Дом), помогал бесчисленным коктебельским гостям: в его ‘Доме Поэта’ за сезон останавливалось иногда свыше 600 человек. Волошин считал, что человека следует воспринимать и можно понять только со всем его окружением. При отборе корреспондентов мы руководствовались многогранностью личности поэта, стремились высветить различные ее стороны.
Адресаты вряд ли нуждаются в пространных характеристиках: Эрик Федорович Голлербах (1895-1945) — историк искусства, художественный критик, поэт, библиофил, Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871-1955) — художница и мемуаристка, Сергей Федорович Платонов (1860-1933) — академик-историк, Иван Михаилович Саркизов-Серазини (1887-1964) — профессор-медик, один из основоположников лечебной физкультуры. Автографы писем, по которым осуществляется публикация, в порядке перечисленных нами адресатов хранятся: ОР РНБ. Ф.207. Ед.хр.24, там же. Ф.1015. Ед.хр.516, 517, там же. Ф.585. Ед.хр.2556, ГЛМ. Ф.227. Оп.1. Ед.хр.103.
Ответные письма, к сожалению, не были нам доступны (хранятся в РО ИРЛИ). Публикация производится в соответствии с современной орфографической нормой, за исключением тех случаев, когда это касается индивидуальных особенностей авторской манеры. Зачеркнутые автором фрагменты текста не воспроизводятся, очевидные описки исправлены без оговорок, необщепринятые сокращения раскрыты в квадратных скобках.

1. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

25.V.1924,
Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

третьего дня мы добрались до Коктебеля. Сразу с целой уймой гостей. И каждые два дня с поездом приезжают новые. Дни ясные, солнечные, знойнеют ежедневно. С нетерпением ждем Вас. Когда? Около 15 июня? Напишите, пожалуйста.
Относительно билетов для Вас и для Кустодиева1: инженер Феликс Павлович Кравец — предупрежден. Он заведует пассажирским движением в Наркомпути (около Красных ворот), его деловой телефон 38-39, а домашний 1-51-52. Адрес домашний: Земляной вал, 31, кв.4 (на площади же Курского вокзала). А место службы в двух шагах от Николаевского. Напишите ему в Наркомат Путей Сообщения предварительно. Он Вам забронирует места в феодосийском вагоне, который ходит с почтовым поездом по вторникам, четвергам, субботам. Не соблазняйтесь скорым поездом, так как все выгаданное время Вам придется потерять на Джанкое в ожидании того же почтового поезда от 2 час[ов] ночи до 12 дня. Причем ожидающим запрещают спать и за сиденье в буфете с закрытыми глазами — штрафуют. Вагон только твердый и на Феодосию — один. Ин[женер] Кравец — знает Ваше искусство и с особенным удовольствием сделает все. Конечно, сошлитесь на меня. Он человек крайне обязательный и любезный.
Цены сейчас в Коктебеле на комнаты очень подняты: меньше 5 черв[онцев] в месяц нельзя найти комнату, т.к. дачевладельцев обложили 3 червонцами со сдаваемой комнаты. Сперва они взвинтили цену до 15 черв[онцев], но когда стали все проезжать мимо, то цена понизилась. Но это меня и моей дачи не касается. Обеды сейчас по 80 к[опеек]. У меня на даче организуется домашний стол за эту цену, но, вероятно, она летом повысится до рубля.
Не забудьте захватить: мешка для сена, обеденного прибора, таза для умыванья, светильника (или свеч), висячего замка для запирания комнаты, подушки (они полезны и для путешествия в твердом вагоне). Примус никогда небесполезен.
Маруся2 занята целые дни водворением порядка в доме. Я спешу ответить на уйму скопившихся писем и скорее приняться за акварели и стихи. Из окна — шум моря, крики и плеск купающихся. Полдень. И совсем по-летнему знойно.
Привет Сергею Васильевичу3. Ждем.

Максимилиан Волошин.

Почт[овый] адр[ес]: Феодосия, д[ача] Айвазовского.
1 Кустодиев Борис Михайлович (1878-1927) — художник.
2 Волошина (урожд. Заболоцкая) Мария Степановна (1887-1976) — вторая жена М.А. Волошина.
3 Лебедев Сергей Васильевич (1874-1934) — химик, академик АН СССР (с 1932). Муж А.П. Остроумовой-Лебедевой.

2. Волошин — Платонову1

1.VI.1924,
Коктебель.

Многоуважаемый Сергей Феодорович,

с огромным удовольствием дам у себя приют Гавриилу Павловичу Кондратенко2 — т[о] е[сть] комнату с двумя кроватями. За комнату никакой платы и никаких взносов не полагается. Бесплатного стола, к сожалению, не могу предложить. Но у меня организовалась это лето на даче коммунальная столовая. Обед обходится около 80 к[опеек в день]. Пансион — 2 р[убля] в день. Лето обещает быть очень людным. Потому рекомендую выехать или немедленно (чтобы застать комнату), или в сентябре — когда вообще публика схлынет (а погода прекрасная).
М[ожет] б[ыть], Вы сами, Сергей Феодорович, если Вас занесет на юг, навестите меня в Коктебеле? Летом, боюсь, все будет переполнено до отказа, но осенью станет просторно и тихо. Для меня бы это была величайшая радость. Не знаю, как благодарить Вас за то счастье, которое Вы доставили мне, направив меня к В.Г. Дружинину3.
‘Книжица’ Аввакумова4 в СПб и Владимирская Богоматерь5 в Москве — это было самое сильное из всего, что мне удалось повидать теперь на севере после 7 лет отсутствия. А беседа с Василием Григорьевичем о расколе раскрыла еще новые истоки вдохновения и восторга пред русской историей. Большое спасибо за тексты Аввакума.
Ваши ‘Очерки по истории смуты’6 давно служат мне настольной книгой. И я не оставляю мысли дать ‘географическую’ картину Московского царства в поэтической форме по образцу ‘Tableau de la France’ Мишле7 на основании первой главы Ваших ‘Очерков’.
Сейчас Русская революция необыкновенно приблизила и осветила до четкости поразительной отошедшие эпохи и приковала меня к Русской истории, которой я раньше (как парижанин, как слушатель Gaston Paris и Andr Michel8) был чужд. Моя довольно обширная библиотека в Коктебеле состоит исключительно из французских изданий и очень бедна русскими книгами. А последние семь лет усобицы я был совершенно отрезан от севера, от книг, от нов[ых] изданий. Поэтому Ваш подарок и книги, присланные мне Археографической комиссией по предстательству В.Г. Дружинина (оттиски из XIII тома9), являются для меня насущной пищей. Во время поездки моей теперь в центр я очень мало успел узнать нужного для себя, потому что был разрываем на части и мне приходилось читать стихи иногда по 18 час[ов] в сутки, переходя из дома в дом. Потому простите меня, Сергей Феодорович, если я попрошу Вас указать мне те из Ваших книг10, вышедших за последние годы (с начала войны), которые могли бы мне быть полезны и необходимы для моих работ.
Г.П. Кондратенко же прошу передать, что жду его к себе, но также и то, что здесь в Коктебеле он найдет не цветущую Тавриду, а голую, суровую, обожженную Киммерию, приближающуюся не к итальянскому, а к греческому пейзажу.

Максимилиан Волошин.

Почт[овый] адрес: Феодосия, д[ача] Айвазовского.
1 Письма С.Ф. Платонову от 1 июня 1924, 17 июня 1926, 18 апреля 1927, 6 апреля 1929 и 13 июня 1929 опубликованы: см. De visu. 1993. No 5. С.53-57.
2 Кондратенко Гавриил Павлович (1854-1924) — художник.
3 Дружинин Василий Григорьевич (1859-1937) — историк (археограф и палеограф), член-корреспондент РАН (1920).
4 Имеется в виду ‘Житие протопопа Аввакума’. Первое издание — СПб., 1862.
5 Икона византийских мастеров XI в.
6 Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.: Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. СПб., 1899.
7 Мишле Жюль (1798-1874) — французский историк. Речь идет о его книге: Michelet J. Tableau da la France: Gographie physique, politique et morale. Paris, 1875.
8 Парис Гастон (1839-1903) — французский филолог-медиевист, член Академии надписей и Французской Академии (1896), директор Коллеж де Франс, Мишель Андрэ (1853-1925) — французский историк искусств, член-корреспондент Французской Академии художеств, хранитель Лувра, профессор Коллеж де Франс.
9 Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени / Под ред. С.Ф. Платонова и А.Ф. Бычкова // Русская историческая библиотека. Т. 13. СПб., 1891.
10 К этому периоду относятся следующие книги С.Ф. Платонова, которые могли заинтересовать Волошина: Борис Годунов. Пг., 1921, Иван Грозный: 1530-1584. Пб., 1923, Прошлое русского севера: Очерки по истории колонизации Поморья. Пб., 1923, Смутное время: Очерк истории внутреннего кризиса и общественной борьбы в Московском государстве XVI-XVII веков. Пб., 1923, Социальный кризис Смутного времени. Л., 1924.

3. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

16.XI.1924,
Почт[овый] адр[ес]:
д[ача] Айвазовского,
Успенским1 для нас.

Дорогая Анна Петровна,

Ваше письмо мы получили уже дней 10 назад, но зная, что оно сопровождается посылкой, дожидались ее прибытия, чтобы ответить сразу, а она, как на грех, точно заколдованная, не давалась нам в руки благодаря различным почтовым задержкам и недоразумениям. Сегодня перед вечером она к нам пришла. Мы вскрывали ее с радостным волнением, развязывали тщательно все веревочки, вспарывали холсты и ссорились с Марусей, ‘потому что ты ничего не умеешь…’, а потом вытаскивали предмет за предметом, одинаково радуясь и содержимому и умиляясь тщательности упаковки. Смысл ‘жидкости для разведения йода’ понял первым я. За кнопки приношу благодарность особую. Но об этом будет подробно писать Маруся. Хочется ответить подробно на Ваше письмо. Смерть Вал[ерия] Яковлевича]2 очень потрясла. Но мы к ней уже были заранее подготовлены, т[ак] к[ак] из письма Габричевских3 знали, что он по приезде в Москву заболел крупозным воспалением легких — эту болезнь благополучно выносят только в детском возрасте. Умер ли он преждевременно? Эмоциональное чувство говорит: да. Но вот Серг[ей] Вас[ильевич] Ш[ервинский]4, бывший все время болезни при В[алерии] Я[ковлевиче], писал мне, со слов своего отца5, пользовавшего В[алерия] Я[ковлевича] во время его последней болезни, что организм В[алерия] Я[ковлевича] был истрепан и истощен вконец. Сыграли роль и наркотики, которыми он злоупотреблял в различные эпохи жизни и от которых с трудом отошел лишь последнее время, и запущенный туберкулез, и запущенный плеврит. У него уже были первые признаки табеса6. Одним словом, через несколько месяцев, через год ему предстоял распад духовной жизни и страшная старость, прикованная к креслу в полном маразме.
Если все это так, то жалеть о преждевременности не приходится. Напротив, в смерти сказалось то, что было в лучших стихах В[алерия] Я[ковлевича]: уменье круто и сразу оборвать. Нет: смерь В[алерия] Я[ковлевича] — хорошая смерть, потому что в жизни его не осталось ни недоговоренности, ни лишних слов. На его пребывание в Коктебеле7 смотрю как на особый дар судьбы. Пред этим мы с ним долго не видались. Между нами не было ссоры, но было некоторое неблагожелательное равнодушие, какое устанавливается между писателями, окруженными аурой литературных сплетен, а интимно видящихся редко. Перед самой смертью мы встретились с ним сердечно и дружески, так, как встречались когда-то в дни юности. Попрощались горячо, как люди, которым предстоит еще много лет новых, более близких отношений. И смерть остановила их именно на этом моменте. ‘Дарит смерть… а жизнь лишь уводит’.
Адалис (ее зовут: Ад едина Ефимовна Эфрон)8 очень жалко. Пишут, что она свою очень глубокую и искреннюю боль старалась еще украсить капризами и мудрила. Некоторых это сердило. Ее приютили у себя Шервинские и Поливановы9. Думаю, что лучше всего ей писать по адр[есу] Шерв[инских] (Остоженка, Померанцев пер., 8, кв. 1), т[ак] к[ак] она, очевидно, у себя (Старая Божедомка, 24) больше не живет. Я ей писал туда дважды и ничего не знаю о судьбе своих писем.
О судьбе Браза10: я думаю, что В[алерий] Я[ковлевич], если б и остался жив, ничего бы сделать не мог. Он мне как-то говорил об своей органической неспособности хлопотать о людях. Я думаю, что он действительно ‘не умел’, а не ‘не хотел’.
Об этом Вам нужно обратиться к двум лицам: к Екатерине Павловне Пешковой11 в Об[щество] помощи политическим заключенным (Кузнецкий мост, 16, или ее личный адрес: Мешков пер., 1, кв. 16) и к Ольге Константиновне Толстой12 (Остоженка, Померанцев пер., 3, кв. 8). Одна — первая жена Горького, другая — мать Сони Сухотиной13. У обеих есть добрая воля и большие возможности. Напишите, сославшись на меня. Этого достаточно. Я бы сам написал, но я не знаю никаких подробностей о его деле и так будет быстрее. Жаль, что мы не поговорили об этом в Кокт[ебеле] — ведь ко мне как раз приезжал Винавер14 — секр[етарь] и главный помощник Екат[ерины] Павл[овны] по хлопотам этого рода.
Очень возмутительная история с Вашей монографией и с отказом от оплаты гонорара, и я думаю вс, чем можно помочь? У меня есть очень мудрый и в издательских делах опытный советчик — В.В. Вересаев15. Он был так добр, что взял в свои руки мои литературные дела, сам мне предложивши быть моим ‘Плетневым’ (пушкинским)16. Если позволите, я ему напишу о Вашем случае и спрошу его совета: что здесь можно делать и куда обратиться за справедливой управой.
Очень грустно читать то, что Вы пишете об ‘Мире Искусства’17. Конечно, радуюсь за А[лександра] Н[иколаевича] и Сереб[рякову]18 лично, но это опустение глубоко печально, и мне очень понятно именно сию минуту: когда люди схлынули, и Коктебель обнажился, — только теперь стали всплывать итоги моей весенней поездки на север. Казалось бы, мне только радоваться: я был признан и оценен свыше меры, и стихи мои имели отголосок более сильный и глубокий, чем я предполагал, а между тем сейчас я чувствую себя более одиноким, чем до этой поездки, не как человек, разумеется, а как поэт. Чувствую, что производило впечатление в моих стихах то, что казалось политической оппозицией, смелой по нынешним временам, а то, что было основным, положительным (об России, о евр[опейской] культуре), то принималось только как незначущее приложение. (В большинстве). И кроме того, откликались на них только те, кто сами уходят. Для приходящих же все мое (и основные идеи и формы) было чуждо и даже враждебно вне всякой политики. Это не повергает меня в отчаянье, ни в разочарованье, но указывает, что снова надо итти долго, ночью, одинокими горными тропами, какими я шел последние годы. Но после этой поездки стало очень трудно опять уйти в себя, и я никак не могу снова сосредоточиться на поэтической работе. Каждый день принимаюсь за обдумыванье и выявление давно намеченных тем, и чувствую, что не смогу сразу стать на ту точку исторических перспектив, которую выносил в себе эти годы. Конечно, еще несколько одиноких прогулок по Карадагу, несколько дней с пером в руке перед ненаписанным листом… В конце концов это хорошо, когда твое искусство не нужно, тогда делаешь только необходимое. Это крепче, сжатее, напряженнее. Но все это гораздо легче в молодости, чем в зрелые годы.
Большое спасибо за описание петербургского наводнения. Ваше описание было и первым, и единственным. Газеты ведь не дают никакой картины. Единственное достопримечательное, что я из них почерпнул, — это что ‘наводнение ликвидировано’. А из друзей никто ничего, кроме общих фраз, не сказал о нем.
Ваше описание ярко, точно и художественно и немногими чертами вызвало сразу всю картину Петербурга. Его хочется видеть запечатленным в цикле деревянных гравюр… ‘к столетнему юбилею Медного Всадника’. Картину Литейного моста с баркой бьющейся о фасад Гошпиталя, и с лодочкой, к ней привязанной, я вижу ясно исполненной в Вашем стиле. Очень хорош кладбищенский сторож со Смоленского. Он очень в стиле пушкинского ‘Гробовщика’.
Гибель коллекций Козлова19 потрясает больше всего. Стоило осквернять могильники Харахорума, чтобы все утопить в Петербурге, не разобравши и не распаковавши. Как Эрмитаж и Зимний? Не пострадали ли Тройницкие20 в своих антресолях? Спасибо за вести об Елиз[авете] Сергеевне21. Пишу ей одновременно. Видали ли Константина Евтих[иевича]22? От него нет никаких вестей. Бор[ису] Мих[айловичу]23 буду тоже писать на днях. Привет Анастасии Осиповне24 и Сергею Васильевичу. Не могу сказать, как тронула меня Ваша посылка. Ждем Вас с весны и как можно раньше. Тем из Ваших близких, кого Вы направите к нам или привезете с собою, будем очень рады.

Максимилиан Волошин.

Нет, я не могу оборвать это письмо, не переписавши Вам последнего стихотворения Адалис. Это портрет Машеньки Ш.25 в Коктебеле. Его сегодня нам Машенька прислала в письме. По-моему, он очень хорош, и все Адалисины bizarreries26 в нем уместны и удачны, пожалуй, кроме ‘бесполых садов’.
Случайно ли, в бреду ль, сегодня ль,
Увижу снова в добрый путь
Твой смуглый, как морская отмель,
Живот и востренькую грудь,
Румянца четкие границы
В лице, изваянном левшой,
Глаза, и ржавые ресницы,
И лоб, как облако, большой?
Друг удивленный, друг хороший,
Засну ль, забуду ль до утра
Тот камень, крабами поросший,
Тот месяц зыбкий, как чадра,
Село, что мельком посетила,
Залив, где Пушкин сочинял
‘Погасло дневное светило’,
Смятенье непокрытых скал,
Полынь лугов, полынь оврага,
Болгар бесполые сады,
И мертвый город Карадага
Вдоль ясновидящей воды.
Правда, очень остро и четко? ‘Лицо, изваянное левшой’ страшно передает Машеньку.
И теперь еще одна просьба к Вам. Простите, Анна Петровна… Но сделайте это, когда будете случайно в Центре. Это не к спеху. Купите мне несколько акварельных красок и кисточек. Я знаю, что хороших кистей сейчас не достанешь. Но мне и не надо. У меня много кистей… но совершенно нет маленьких острых и тонких для рисунка. Такие, кажется, всегда бывают. Мне нужно штуки 4, в пере или в дереве, безразлично. Важна острота. И кроме того, несколько акварельных плиток иностранных (круглых). (По-моему, они есть в писчебумажном магазине под Генеральным Штабом).
Мне надо: синих (ультрамарин или кобальт) — 4-5 штук, желтых (Cadmium moyen) — 4-5 [штук], коричневых (Terre de Sienne brle или Terre d’Italie brle или spia colorie — 4-5 [штук].
Это будет стоить около 8-10 рублей.
Я в Петербурге их видел, но у меня не было в тот момент денег, а в Москве были деньги, да красок не было. Получится крошечная посылка. Деньги я Вам, если хотите, пришлю теперь же или при свидании в Коктебеле. Как Вам удобнее. Простите за такое злоупотребление Вашим временем, Анна Петровна. Но сделайте это только при случае.

М.В.

1 Успенский Владимир Александрович (1892-1956) — художник, Неонила Васильевна Успенская — бухгалтер, жена В.А. Успенского.
2 Брюсов Валерий Яковлевич (1873-1924) — поэт. Его переписку с Волошиным см.: Литературное наследство. Т.98. Кн.2. М., 1994. С.279-385. Там же цитируется и фрагмент из настоящего письма (С.271, 279 и 397).
3 Габричевский Александр Георгиевич (1891-1968) — филолог, переводчик, искусствовед, Габричевская (урожд. Северцова) Наталья Алексеевна (1901-1970) — художница, жена А.Г. Габричевского.
4 Шервинский Сергей Васильевич (1892-1991) — поэт, переводчик.
5 Шервинский Василий Дмитриевич (1850-1941) — профессор-медик (эндокринолог).
6 От лат. tab&egrave,s (буквально — разложение) — заболевание нервной системы, то же, что сухотка спинного мозга.
7 Летом 1924 В.Я. Брюсов жил в Доме поэта.
8 Эфрон Аделина Ефимовна (1900-1969) — поэт.
9 Поливанова Ольга Владимировна, Поливанов Константин Михайлович (1904-1983) — математик, Поливанова (урожд. Шпет) Маргарита Густавовна (1908-1989), Шервинская Елена Владимировна (р. 1904) — жена СВ. Шервинского.
10 Браз Иосиф (Осип) Эммануилович (1873-1936) — художник, коллекционер. В 1924 арестован и сослан в Новгород. В 1926 освобожден по ходатайству ленинградских художественных организаций. С 1928 — в Париже.
11 Пешкова (урожд. Волжина) Екатерина Павловна (1876-1965) — общественная деятельница, литератор.
12 Толстая (урожд. Дитерихс) Ольга Константиновна (1872-1951) — общественная деятельница.
13 София Андреевна Сухотина (урожд. Толстая, 2-й брак — Есенина, 1900-1957).
14 Винавер Михаил Львович (1880-1942) — адвокат, социал-демократ, заместитель Е.П. Пешковой по работе в Политическом Красном Кресте.
15 Вересаев (наст. фам. Смидович) Викентий Викентьевич (1867-1945) — писатель. Письма М.Волошина к В.Вересаеву: Новый журнал. 1992. No 186. С.262-312, No 187. С.262-296.
16 Плетнев Петр Александрович (1792-1866) — поэт и критик, друг А.С. Пушкина.
17 ‘Мир искусства’ — объединение художников в Петербурге (1898-1924). В 1924 состоялась последняя выставка этой группы в Петрограде.
18 Речь идет об Александре Николаевиче Бенуа (1870-1960) — художнике, теоретике и одном из основоположников объединения ‘Мир искусства’ и Серебряковой (урожд. Лансере) Зинаиде Евгеньевне (1884-1967) — художнице, с 1924 жившей в Париже.
19 Вероятно, речь идет о Петре Кузьмиче Козлове (1863-1935) — исследователе Центральной Азии, действительном члене АН УССР (1928). Во время монголо-сычуанской экспедиции (1907-1909) Козлов открыл в центральной Монголии развалины мертвого города Хара-хото, откуда вывез богатые коллекции, особенно — этнографические, касающиеся китайской старины и буддийского культа. См., напр., его кн.: Три года по Монголии и мертвый город Хара-хото (1923-1925). М., Л., 1927.
20 Тройницкий Сергей Николаевич (1882-1948) — историк искусства, хранитель Галереи драгоценностей и директор Эрмитажа (1917-1932).
21 Крутикова Елизавета Сергеевна (1865-1941) — художница, подруга Волошина, путешествовала вместе с ним по Испании в 1901.
22 Костенко Константин Евтихиевич (1879-1956) — художник.
23 Речь идет о Б.М. Кустодиеве. См. прим. 1 к письму 1.
24 Якубчик Анастасия Осиповна — химик.
25 Возможно, речь идет о поэтессе Марии Михайловне Шкапской (урожд. Андреевской, 1891-1952). Ср.: Письма А.Е. Адалис к М.М. Шкапской / Публ. А.Л. Евстигнеевой и Н.К. Пушкаревой // Минувшее: Исторический альманах. Вып.13. М., СПб., 1993. С.346.
26 Странности, причуды (франц.).

4. M.С. Волошина — Остроумовой-Лебедевой

Коктебель,
31.XII.[19]24 г.,
10 ч[асов] вечера.

Милая, дорогая и хорошая Анна Петровна,

Сейчас осталось 2 ч[аса] старого года: — у нас тихо, тепло и уютно. Собираемся скромно (чаем и фруктами) встретить Новый год и в ожидании его решили тот и другой написать Вам. Сегодня в канун Нового года мы получили письма от наших летних друзей, и из пяти писем в четырех упоминалось Ваше имя, и нам захотелось Вам написать.
Милая, милая Анна Петровна, у нас сейчас необыкновенно хорошо. На дворе мороз (целую неделю стоят морозы до 10о), шумит море, но тихо и ясно, молодой месяц ярко плывет по льду, горы белехонькие, а у нас тепло, чисто и как-то покойно на душе, как в детстве. Правда, покой этот создан самими своими мыслями и чувствами. Еще несколько дней тому назад было хлопотно и тревожно, у меня опять разболелось ухо, снова было два нарыва, было мучительно больно и тяжело. Макс сбивался с ног, дом был весь запущен, словом, дым шел коромыслом. Ведь помимо моих больших детей, у меня две собаки, кошка, гусь, две утки и куры 9 шт[ук]. И вот я больна. Как это все сложно и с водой, и с кормежкой, да еще при таких холодах. Макс сбивается с ног — был страшно трогателен и умилителен. Большой медведь со всей его умилительностью, добродушием и готовностью. Слава Богу, боли прошли, но я решила: после праздников ехать в Харьков необходимо — ухо изводит меня и мучит Макса. Он, бедняга, страшно волновался во время моей болезни.
Остальное у нас все тихо и мирно. Живем в полной пустоте и уединении, людей неделями не видим — письма получаем тоже редко, п[отому] ч[то] оказии очень редки. Я перегружена заботами и работой по хозяйству, к вечеру страшно устаю, т[ак] ч[то] читать почти не успеваю. Макс весь в акварелях — очень хорошие пишет и целыми днями не отрывается. Стихи не пишет, не пишутся. После поездки на север с ним что-то случилось. Он почувствовал, что ст[ихи] его не нужны или нужны очень немногим, и он как-то чувствует себя одиноким и сказать ему нечего. Наск[олько] последние годы у него было желание сказать больше и сейчас же все, п[отому] ч[то] иначе не успеешь — настолько сейчас у него полное состояние прострации. Сложно очень то, что с ним сейчас, но т[ак] к[ак] это не вызывает у него никаких дурных настроений, то я совершенно не волнуюсь. Конечно, я немного огорчена, и грустно, что нет новых ст[ихов], но я знаю, что это временно, и что внутри идет своя работа, и я всячески хочу создать и поддержать ту тишину, котор[ая] необходима Максу. Акварели прекрасные — одна другой лучше. По вечерам читает. Жизнь идет очень ритмично и однообразно — но мы полны жизнью и тот, и другой. Во время моей болезни исчез Ленька (муж Теш). Я очень была огорчена. Это у нас было целое событие. Тату вырос большой эгоист и вообще собака без ярко выраженной индивидуальности. Щенок (Хна), дочка Пульки, паршивенькая собачонка, но милая, бедная-бедная. Я сейчас их не очень хорошо кормлю и холодно им — вот и болели за них — ведь ответственна же я за них. Вообще очень люблю свой Ноев ковчег и волнуют они меня очень.
Простите, милая Анна Петровна, так хотелось написать Вам хорошее письмо, а пишу глупости и надо кончать, п[отому] ч[то] чай буду ставить, а то пропустим Новый год.
Всего, всего доброго. Целую Вас крепко и поздравляю с Новым годом и Вас, и Серг[ея] Васильевича], и Анаст[асию] Осиповну. Дай Бог всего хорошего, светлого в [19]25 г[оду], ведь високосные года всегда очень тяжелые. Без четверти 11. Всего хорошего. Простите письмо и примите желание побыть с Вами.

Ваша Маруся.

5. Волошин — Лебедевым

[31.XII.1924]

Дорогие Анна Петровна и Сергей Васильевич,

Хочется эти последние минуты старого года провести с Вами и пожелать Вам всего-всего лучшего в наступающем году: для этого ведь так мало надо — нам, привыкшим ко всему за последнее десятилетие. Все хорошее и яркое в этом году тесно связано с Вами, и Коктебель впредь без Вас уже невозможен. Пакет писем, пришедших сегодня вечером из Феодосии (на плечах колесника-Петра вместе с сосисками, [нрзб. 1 сл.] и клюквой — сквозь мороз, северный ветер и хрустальные лунные сумерки по плоскогорью Куру-Баша), полон Вашим именем, Анна Петровна. Понял оттуда, что Вы были в Москве. Как Ваши дела с Госиздатом? Как судьба Браза? Видались ли Вы с Ек[атериной] П[авловной] Пешковой и с Ол[ьгой] Кон[стантиновной] Толстой по его делу? Очень радуюсь проектируемой Кандауровым1 выставке в Москве. Об ней мне сегодня пишет Богаевский2. Его материальное положение крайне тяжело. У него на руках осталось 5 старушек. Из них — у его родной матери — был удар. Все это в его крошечной квартирке (мастерская холодна и необитаема). И он, и его жена сбились с ног. Ему даже ночью не приходится спать, ухаживая за больной. Денег так мало, что пришлось отказаться от табаку и сахару. КрымОхрис3, который заказал ему ряд археологических документальных рисунков, отказывается платить, т[ак] к[ак] снят с государ[ственного] снабжения. Кроме того, нам перестали выдавать ак[адемическое] обеспечение. Я сейчас же начал хлопоты в Москве о переведении его в IV категорию (там сохраняется обеспечение). Но меня-то сразу перевели, а вопрос о нем повис в воздухе: очевидно, сомневаются, можно ли его считать европейской величиной. Но надеюсь, что удастся отстоять его европейское значение. Я его с лета так и не видал, с тех пор как Вы его портрет писали. Только изредка переписываемся. Как подвигается портрет Валерия Яковлевича4? Елиз[авета] Серг[еевна] пишет, что Вы много работаете: что именно? Портреты? Воспомин[ания] о Коктебеле? Гравюры?
До свидания. Желаю Вам обоим радости и бодрости на 1925 год. Привет Анаст[асии] Осиповне, Костенко, Елиз[авете] Серг[еевне] и Кустодиеву.

Максимилиан Волошин.

1 Кандауров Константин Васильевич (1865-1930) — театральный художник.
2 Богаевский Константин Федорович (1872-1943) — художник.
3 Речь идет о местной государственной организации по охране памятников истории и культуры.
4 См.: Остроумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки. Т.З. М., 1974. С.67-70. См. также: Помирчий Р. Неизвестный портрет В.Я. Брюсова // Нева. 1969. No 5. С.220, Он же. Два портрета // Литературная Армения. 1971. No 6. С.62-64.

6. М.С. Волошина — Остроумовой-Лебедевой

Харьков, 15.111.1925 г. Милая и хорошая Анна Петровна, Вы, вероятно, недоумеваете, почему не пишем, не ответили на Ваше письмо. Случилось очень много важного у нас, и, узнав, поймете, почему не писали так долго. После долгих колебаний и уговоров я решила наконец ехать в Харьков лечить ухо. Выехала 4 февраля из дома, но почувствовала себя очень дурно перед самой посадкой в поезд, настолько дурно, что со мной сделался обморок от боли где-то внизу живота. Два часа я была в полуобморочном состоянии, отъезжая от Феодосии. Затем все прошло и по приезде в Х[арьков] я была только немножко слаба. Пошла лечить ухо. Все проделала, что нужно было, помучали меня изрядно, исследуя лабиринт. Выяснили, что ухо потеряно, что лабиринт поврежден — словом, поражение серьезное, но не опасное для жизни и лечить бесполезно. Ну, я и собралась ехать домой, но накануне, за день до отъезда, я решила зайти к гинекологу и выяснить, что же за боль была у меня и отчего обморок. И вдруг он мне говорит: ‘У Вас опухоль с правой стороны, и необходима немедленная операция’. Огорошило меня это очень. Я решила ехать домой все-таки и не делать операции, т[ем] б[олее], что Макс меня ожидал через день домой. Но случайно профессор] встретил моего знакомого врача, тот спросил про мое состояние, а профессор] настоятельно предложил операцию, и я выписала Макса, и по приезде через неделю легла на стол. Вскрыли мне живот 25.11 и вырезали в 5 местах. Оказались две кисты с обеих сторон, опухоль, аппендицит и срощения — даже профессор] не ожидал такой картины. Под наркозом была 2 ч[аса], операция длилась с 9 по 12 ч[асов] дня. Но все сошло хорошо. Сегодня 20-й день, и я уже 3-й день дома у тети Саши, все они, то есть Домрачевы1, шлют Вам и Сер[гею] Васил[ьевичу] самый теплый привет. Было мне очень тяжело (операция и заживление шли нормально, tо ни разу не повысилась) и настрадалась я очень. И не знаю от чего больше: от наркоза, или болей, или от всех сопутствующих явлений. 9 дней я просто ничего не ела, не могла, а давать стали бульон только на 11-й день, но мне уже к этому времени стало хотеться есть, но кроме жидкого, ничего не давали. Устала, измучалась и как-то ко всему стала безразлична. Ни радости, ни грусти нет. Все, все равно. Если говорить о физических ощущениях, то сейчас чувствую себя хуже, чем до операции: появилось масса каких-то новых ощущений, котор[ых] раньше никогда не было — проф[ессор] говорит, что сначала всегда так бывает. Морально я как-то подавлена, на операцию шла без боязни и сознательно исключительно уповая на волю Божью, но после операции что-то случилось со мной. Мне все, все равно. Как будто я что-то узнала и теперь все неважно. Ушел какой-то трепет жизни и все потускнело и ничего не надо стало. Сейчас я еще слаба. Но через 4 дня мы выезжаем домой. Макс очень волновался и устал, п[отому] ч[то] ему приходилось зарабатывать деньги, но все обошлось хорошо. Напишите нам, дорогая Анна Петровна, очень будет радостно приехать домой и беседовать со своими друзьями. Домой мне хочется. Это пока единственном, чего мне хочется. Целую Вас крепко и жду летом, теперь уже скоро, а у нас, верно, хорошо. Большой привет Сергею Васильевичу. Устала. До свиданья.

Маруся.

1 Домрачевы — харьковские друзья Волошиных: Александра Лаврентьевна (1880-1967, тетя Саша), ее муж — Петр Федорович — юрист и скрипач-любитель, их дети — Валерий, Надежда, Леонид, Ирина. См.: Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990. С.476, 714.

7. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

[15.III.1925]

Дорогая Анна Петровна,

Пишу Вам несколько слов, т[ак] к[ак] все время меня дергают и раздирают на части, как обычно в городах: люди, чтения стихов, беседы, лекции, хлопоты, покупки, попечение о Марусе. Сейчас мы уже на отъезде. Поездка сюда была для меня совершенной неожиданностью и оторвала меня от моих коктебельских работ. Но я глубоко радуюсь, что все случилось именно т[ак], к[ак] произошло, и вижу в этом особую заботливость судьбы: болезнь Мару си, потребовавшая спешного хирургического вмешательства, могла еще долго оставаться для нее неведомой и переродиться в саркому или рак, а теперь она захвачена как раз вовремя и не грозит никакими будущими осложнениями. Душевная подавленность Маруси вполне объясняется сериозностью и тяжестью операции. Она оправляется с каждым днем на глазах, и проф[ессор] Брант1 утверждает, что ее организм и нервная система должны совершенно переродиться в ближайшие месяцы. Это уже доделает Коктебель.
Наш гусь Гэга умер во время отсутствия Маруси (еще до ее отъезда). Это было для нас тяжелое горе. Остался же в живых Ваш Бобби2? и как его здоровье?
Привет Сергею Васильевичу, Анастасии Осиповне, Костенко, Кустодиевым. Очень хочется получить от Вас весточку. Когда приедете в Коктебель? Мы ждем с ранней весны Катю Сорокину, Галю Наз[аревскую], Вар[вару] Дмит[риевну] и Анчутку3.
Все мне нужные худож[ественные] материалы — краски, бумагу, кисти — все я нашел в Харькове и везу запасов на год. Простите, что беспокоил Вас этими просьбами.

Максимилиан Волошин.

1 Брант Виктор Дмитриевич (1872-?) — доктор медицины (акушер-гинеколог), профессор Харьковского института усовершенствования врачей и Харьковского рентгеновского института, редактор журнала ‘Вопросы онкологии’.
2 Бобби — собака А.П. Остроумовой-Лебедевой.
3 Сорокина (урожд. Шмидт) Екатерина Оттовна (1889-1977) — до 1913 жена И.Г. Эренбурга, Назаревская Галина Александровна — московская знакомая А.Белого, участница антропософского движения, Финкельштейн (Синайская) Варвара Дмитриевна (1872-1940-е) — педагог, Лн чутка — так в тесном кругу называли Кораго Анну Александровну (1890-1953) — педагога и переводчицу.

8. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

7.IV.1925,
Благовещенье,
Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

Большое спасибо за посылку. Я, кажется, еще больше рад краскам, чем Маруся йоду. Кое-что я достал и в Харькове, а теперь обеспечен надолго. Простите, что я затруднял Вас этим. Эти краски, вероятно, стоили около червонца. Позвольте мне рассчитаться с Вами летом в Коктебеле: Харьков и операция истощили наши средства до конца мая. Я сейчас перечитал Ваше письмо, написанное в январе. Оно пришло перед самым Марусиным отъездом. Очевидно, несколько Ваших писем (д[олжно] б[ыть], открыток) не дошло до нас. Отсюда мое молчание на Ваши вопросы о красках.
После Харькова — Коктебель — глубокая тишина и радость. Но чувствуется, что гигантская тень надвинулась и прошла мимо, только осенив Марусю. И Маруся как-то чувствует это всем существом, вне сознания, и это выражается в иррациональной нервности и сжатиях.
Весна такая же нервная и неустойчивая, как и она. После тепла и растворения всех ароматов земли опять пароксизмы стужи, даже снега. Верно, на севере холодно. Миндаль уж 1 1/2 месяца назад готов был расцвесть, но осторожно медлил до последних дней и дал персику расцвесть первым. Мы живем в зависимости от погоды. Тепло: возимся во дворе: делаем обрезку, сажаем — в первый раз за семь лет приводим в порядок сад, т[ак] к[ак] удалось наконец восстановить ограду. Холодно — сразу теряется охота глядеть на мир Божий — сидим в комнатах: Маруся шьет, я пробую новую бумагу и новые краски. Или оба пишем письма по своим комнатам, т[ак] к[ак] за эти 1 1/2 месяца отсутствия накопилось невероятное количество неотвеченной корреспонденции — надо написать не менее 60 писем, а я пока написал 30. Уже теперь ждем гостей. Галя Назаревская, которой очень нехорошо, должна приехать со дня на день. Рано обещались приехать и Анчутка, и Катя Сорокина, и Женя Богословская.
Кандауров мне писал, что видал Сергея Васильевича1, и что он ‘мечтает о Коктебеле’, что меня очень порадовало, т[ак] к[ак] говорило о том, что Вы сделаете все, чтобы ускорить свой приезд.
В мае этого года исполняется 30 лет с тех пор, как было впервые напечатано мое стихотворение (весною 1895 г[ода])2. Я это скрывал. Но в конце концов это просочилось, и мне пришлось дать согласие на публичное ознаменование этого. В Феодосии образовалась организационная группа, и чествование намечено на 29 мая. Что из этого выйдет, не знаю. Скорее всего новая литературная травля. Но трусить этого как-то непристойно. Вероятнее всего, что просто не дозволят никакого публичного чествования, и это, б[ыть] м[ожет], было бы лучшим исходом. Что за ‘тридцатилетняя литературная деятельность’, когда человек не может ни издать, ни переиздать ни одной своей книжки!
У меня большая радость: проф[ессор] Анисимов прислал мне большую фотографию Владимирской Б[ого]м[атери]3. (Видали ли Вы ее в Москве?) И сейчас она стоит против меня и потрясает своим скорбным взволнованным ликом, перед которым прошла вся русская история. Кажется, что в нем я найду тот ключ, который мне даст дописать моего ‘Серафима’.
Присоединяюсь к Марусиной просьбе относительно ‘сандалий’. Своего No я не знаю. Длина подошвы 29 сантиметр[ов]. Это, я думаю, достаточно: я мерил по старым сандалиям же.
До свиданья. Привет Анастасии Осиповне и Сергею Васильевичу. Жив ли Бобби?

Максимилиан Волошин.

1 Речь идет о С.В. Лебедеве.
2 Над могилой В.К. Виноградова // Памяти Василия Ксенофонтовича Виноградова. Феодосия, 1895. С.50.
3 Анисимов Александр Иванович (1877-1939?) — искусствовед и реставратор. В частности, автор монографии: Владимирская икона Божией Матери. Прага, 1928. Арестован в 1930. Погиб в заключении.

9. Волошин — Лебедевым

12.IV.1925,
Коктебель.

Христос Воскресе! дорогие Анна Петровна и Сергей Васильевич. Только что пришло Ваше письмо от 2.IV, Анна Петровна. Мне глубоко стыдно, что я заставил Вас так много беспокоиться и хлопотать о красках для меня. Я думал, что в Петербурге это гораздо проще, чем в других местах. Но как можно сейчас предвидеть, где это проще и удобнее? Вот в Харькове Гюнтер-Вагнеровские краски, оказывается, есть почти во всех писчебумажных магазинах, а в Москве их совсем нет. А ввоз английс[ких] и франц[узских] красок в Россию, говорят, совсем запрещен (!!???).
Ну, одним словом, я теперь имею хороший запас и могу несколько лет совсем не беспокоиться о них. Еще раз большое, большое спасибо за них.
Буду очень рад приезду д[окто]ра Хлопина1 и вообще всех тех, кого Вы сочтете нужным направить к нам из Ваших друзей, знакомых или близких. (Человека надо всегда принимать со всем его человеческим окружением).
Очень жаль Бобби. Еще по Вашему январскому письму я понял, что он не выживет.
Маруся (Вы правы!) неистовствует. И никогда нельзя предвидеть, что именно ей покажется хозяйственно необходимым выкинуть: полезть ли на дерево обрезать верхние ветки, на потолок ли — белить его, вырывать ли с корнем березу обеими руками… И узнаешь об этом только вечером, когда начинают болеть швы, а она горько каится [так! — Публ.] в дневных безумствах и обещает больше никогда этого не делать, чтобы, пролежав день в постели, снова пускаться в авантюры этого рода.
И вот, слава Богу! до сих пор все это ей сходит, и она поправляет[ся] вопреки всему. А я ей в хозяйстве — очень плохой помощник. Времени — даже зимой нехватает. Нет людей — есть письма. Неотвеченное письмо меня очень мучает. За эту зиму (я вчера подсчитал) я написал 170 больших писем и у меня [на] душе еще 35 неотвеченных. А успеть прочесть все книги, что мне присылают, а акварель, а собиранье материалов для задуманных стихов — вот и выходит, что я за всю зиму ни одного стихотв[орения] не написал…
А ведь живут же люди в Европе, и на все письма отвечая, и занимаясь своей работой, и отдавая время хозяйству, и успевая прочитывать литературу по интересующим их вопросам. А для меня всегда вопрос: как все это совместить в едином коротком дне. И в конце концов больше всего страдает самое важное и интимное.
Как жаль, что Вы приедете только в июне. Хотелось бы видеть Вас как можно раньше и как можно дольше.
Привет Ан[а]ст[асии] Осиповне и Сергею Васильевичу. Простите ради Бога за все беспокойство о красках.

Максимилиан Волошин

1 Хлопин Николай Григорьевич (1897-1961) — врач, гистолог, с 1945 — академик АМН.

10. Волошин — Голлербаху

18.IV.1925
Коктебель.

Дорогой Эрик Феодорович,

Конечно. Очень, очень буду рад видеть у себя. Место найдется и для Вас, и для Вашей знакомой. Очень был рад получить весть от Вас в годовщину нашей прошлогодней встречи в Царском. Не можете ли Вы перед отъездом повидать там Леонида Ивановича Гиринского1 и передать ему привет от меня и Марии Степановны и спросить, соберется ли он наконец в Коктебель? Простите, что затрудняю Вас этим, но он необычайно туг на письма и этим путем от него ничего не добьешься.
Указания для поездки: от Москвы до Феодосии ежедневно вагон прямого сообщения, с почтовым. Но это лучше, т[ак] к[ак] все равно выигранное время Вы теряете на Джанкое в крайне неудобной обстановке. От Феод[осии] до Коктебеля — линейкой 20 верст. Цена 8-10 р[ублей]. Место рубля 2. Спросите среди извозчиков на вокзале Александр[а] Матв[еевича] Нич[а] — он всегда возит нас.
Рекомендуется захватить с собою прибор для еды и мешок для сена — т[ак] к[ак] матрацы у нас истощаются.
Т[ак] к[ак] Вы следите за литерат[урными] годовщинами: в Крыму 29 мая собираются праздновать 30-летие моей литературной] деятельности. (Первое мое стихотв[орение] напечат[ано] в 1895 г[оду] в мае). Во главе комитета Галабутский Юрий Андреев[ич]2. (Адр[ес]: Феодосия, Пед[агогический] техникум).
Привет Вашей жене. Буду ждать с нетерпением.

Максимилиан Волошин.

1 Гиринский Леонид Иванович (ум. 1927) — адвокат, друг юности М.С. Волошиной.
2 Галабутский Юрий Андреевич (1863-1928) — педагог.

11. Волошин — Голлербаху

20.VII.1925
Коктебель

Дорогой Эрик Феодорович,

Я получил от Вас письмо из Ялты (от 2.VI) и сейчас письмо из СПБ от 14.VII и адрес библиофилов и за все горячо благодарю Вас. Почему я не ответил сразу на Ваше глубоко интимное письмо от 2.VI, Вы, верно, понимаете: сейчас люди идут непрерывным потоком, от которого нет возможности отвлечься ни на минуту для интимной беседы с далекими друзьями, а Ваше письмо из Ялты заставило меня очень почувствовать духовную близость с Вами и укрепило то чувство дружбы, которое возникло за время Вашего пребывания здесь. И если я Вам не написал ни слова, то Вы должны были почувствовать ту горячую волну сочувствия, которая поднялась во мне в ответ на Ваше признанье. Спасибо за это доверие.
Я это написал бы Вам все осенью и, вероятно, подробнее и лучше (теперь и настоящим] письмом сосредоточиться некогда), если бы не Ваше деловое письмо от 14. VII.
Дорогой Эрик Феодорович, ради Бога, убедите Лежнева не давать никакой статьи о Коктебеле, ибо это может быть губительно для всего моего дома и дела1. У меня (вернее, у моего имени) слишком много журнальных врагов, и всякое упоминание его вызывает газетную травлю.
Не надо забывать, что вся моя художеств[енная] колония существует не ‘de jure’, a лишь попустительством, и ее может сразу погубить первый безответственный журнальный выпад, который, несомненно, последует за статьей обо мне или о Коктебельском доме, особенно, если она будет сочувственна.
Я не сомневаюсь, что, написанная Вами, она будет тактична, художественна и документированна, и мне было бы очень дорого и ценно, чтобы весь этот материал нашел место в Ваших мемуарах2.
(К скромности ложной и преувеличенной у меня такая же антипатия, как и к честолюбию).
И в этом случае я, конечно, считаю ‘конкретные портреты’ приемом несравненно более ценным, чем безымянную беллетристику с ‘псевдонимами’ и ‘инициалами’.
Из ‘неизданных’ стихов тоже не думаю делать тайны.
Но сию минуту всякое печатное упоминание о Коктебеле чревато угрозами его существованию.
Поэтому очень прошу Вас убедить Лежнева отказаться от своей мысли дать статью о Коктебеле. Но если это (к моему глубокому огорчению) окажется неизбежным (кто знает психологию редакторов!), то, конечно, я предпочел бы, чтобы статья была написана Вами, Эрик Феодорович.
Вы не пишете ничего о судьбе Ваших вещей, Эрик Феодорович. Из присылки адреса библиофилов вижу, что Вы получили часть в [Москве] — но Ваши рукописи? Личные вещи?
Пожалуйста, напишите об этом.
И позвольте мне в Вашем лице выразить СПБ О[бщест]ву библиофилов и СПБ Союзу писателей мою глубокую, глубокую благодарность за внимание и честь, мне оказанные ими.
Привет Екатерине Владимировне3.
М[ария] С[тепановна] Вас приветствует и очень любит.

Максимилиан Волошин.

1 Лежнев (наст. фам. Альтшулер) Исай Григорьевич (1891-1955) — критик, редактор журнала ‘Россия’ (с 1925 — ‘Новая Россия’). Последнее издание выходило в Берлине, с этим и связаны опасения Волошина.
2 Фрагмент воспоминаний Э.Ф. Голлербаха опубликован в книге: Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990. С.501-505.
3 Голлербах (урожд. Колесова, в первом браке фон Штейн) Екатерина Владимировна — жена Э.Ф. Голлербаха.

12. М.С. Волошина — Остроумовой-Лебедевой.

Коктебель,
18.9.[19]25 г.

Милая, хорошая и родная Анна Петровна,

Кажется, так давно, давно Вы от нас уехали. У нас немножко изменился и уменьшился калейдоскоп, но все-таки продолжается. Из прежних Габричи, Катя, Вера, Лида1, [нрзб. 2 сл.], Мар[ия] Ал[ександровна], к которой приехал муж — Тиц Д. Л. Ас бедной Ниной Леонтьевной Шенгели2 такой ужас — заболела бр[юшным] тифом и тяжелобольную отправили в Москву. Затем у нас событие — немцы прямо из Германии на полете приехали и живут в юнговском доме3 в нижних комнатах 10 чел[овек] — всего первый день, ничего не могу сказать о них. Дом полн, ни одной пустой комнаты. В столовой спят 3 (в сестерьятнике). Погода прохладная, но ясная, сейчас наступают хорошие дни, полеживают на солнце. Мах почти поправился, но ноги отекают. Сегодня был последний раз пользовавший его доктор и дал целый ряд инструкций относительно его здоровья.
Я устаю иногда очень, но живу уже в своей комнате, часто недомогаю от усталости, но порядка больше, хотя столько обнаруживаешь беспорядков. Очень мне хорошо с Лидой Арене, а затем с Катей Сорокиной. Наташа4 и Вера мне дальше, в этом году у них нехорошая тенденция сепарироваться. Наташа опять набрала около себя штат и водят хоровод. Кот Поливанов5 сегодня опять вернулся из Батума, куда он поехал вместе с Шервинскими, и говорит, что лучше Коктебеля ничего нет. Хна принесла 8 щенков, Катина Луша 7 утопила. Я сегодня чуть дом не сожгла в экстазе. Около курятника сделали свалку, я подожгла, а там оказалась сухая [береза?] и так горело, что пламя било выше дома — сбежались тушить. Было красиво и опасно, но я не испугалась. Мах’а терзают люди всякого рода, пишет только акварели. Грею ему через день на примусе ванны и очень устаю в эти дни. Это письмо передаст Вам Лида и расскажет о Коктебеле и о нас. Сейчас уже поздняя ночь. У меня открыт балкон — тихо, тихо, ни звука, только море изредка всплескивает. Горят ярко звезды — тепло и тихо, мерно тикают часы и так мирно на душе — хочется за всех помолиться и передать эту дивную тишину всем, кто был здесь и дышал этим воздухом, и тем, кому тяжко — всему миру. У меня так хорошо и в комнате, и вокруг, и на душе. Всего, всего светлого, лучшего — тухнет лампа. Обнимаю Вас крепко, крепко. Дай Вам Бог здоровья и всяческого благополучия, Сергею Васильевичу тоже. О нас расскажет Лида, я Анастасии Осиповне пишу. Привет Костенко — отчего он не приехал? Мы его ждали.

Ваша М.Волошина.

1 Аренс Лидия Аполлоновна (1889-1976) — техник.
2 Нина Леонтьевна Шенгели (Манухина) (1893-1980) — поэтесса.
3 Речь идет о доме семьи Юнге, бывшей среди первых поселенцев в Коктебеле из Центральной России.
4 Речь идет о Н.А. Габричевской.
5 Речь идет о К.М. Поливанове.

13. Волошин — Лебедевым

[18.IX.1925]

Дорогая Анна Петровна, милый Сергей Васильевич,

Еще не настало зимнее время, когда мы чувством умиления старательно и внимательно долгими вечерами пишем письма отсутствующим друзьям. Хотя близкие и покидают нас ежедневно — но дом тем не менее пополняется сейчас же и до сих пор еще нет ни одной свободной комнаты. Сейчас наехали летчики для планерных состязаний и у нас, кроме русских, живут еще 8 германцев. Приходил квартирьер: ‘Нельзя ли, товарищ Волошин, у Вас германцев устроить — говорят, брат Вильгельма1 в Коктебель едет… и с ним еще — все из высших офицерских чинов… Мы Вам заплатим… Как даром? Вот это хорошо. Это мы германцам расскажем: пусть рассказывают в Германии, как у нас в России живут’. Крепко Вас обнимаю. Сегодня ‘Бобби’ окантовывается.

Максимилиан Волошин.

1 Имеется в виду брат кайзера Вильгельма II (1859-1941).

14. Волошин — Голлербаху

22.XI.1925
Почт[овый] адр[ес]: Коктебель

Дорогой Эрик Феодорович,

Я не настолько виноват перед Вами, как это может показаться (и самому сейчас кажется), за мое долгое и упорное молчание: не только необычайная людность этого лета (400 человек!!) мне мешала, но и болезнь. Я умудрился заболеть в июле ползучим воспалением легких и проболел долго — как раз в самое горячее время, и болезнь сказывалась еще долго — всю осень — какой-то мало мне свойственной апатией.
Только к ноябрю наш дом опустел, и зимняя жизнь и ее ритм вошли в свои права. Спасибо, Эрик Феодорович, за несколько дружеских писем, что Вы написали мне летом. Я их очень почувствовал и оценил. Спасибо за прекрасные оттиски ‘ex-libris’ов’1. И еще мне хочется извиниться перед Вами за мое ‘veto’ на Вашу статью о Коктебеле. Если бы дело шло о моей личности — то тут бы не могло быть никаких ‘veto’ — я этого себе никогда не позволял и не позволю. Но ‘Волошинский Дом’ — это не я. А целый коллектив. Я посоветовался с друзьями и получил определенные инструкции: пусть лучше никто и ничего не пишет в печати — кто-нибудь подхватит, начнется травля и тогда не отстоите. Только поэтому я позволил себе просить Вас ничего не писать о Коктебеле. Хвалить и ругать одинаково опасно в этих случаях. Вот писать обо мне, что я хожу без штанов, в античном хитоне и венке — это безопасно и полезно… Но ведь этого Вы не стали бы писать? Но мне все-таки лично очень и очень интересно Ваше впечатление Коктебеля, и если у Вас сохранилась случайно копия или дубликат — пришлите мне хотя бы для прочтения. Празднование моего ‘юбилея’, не состоявшееся в мае, было приурочено ко дню моих именин в августе. Это был как раз день кризиса в моей пневмонии, и я присутствовал в жару и полусознании. Но все прошло очень хорошо. Официальной части: адресам и речам были посвящены лишь утрен[н]ие часы. После обеда мне были прочитаны стихотворные приветствия от поэтов всех стран и эпох (коллективное творчество). Некоторые из них прекрасные по тонкости и верности. Особенно удачные были Пиндар, Катулл, Скальд Скалагримсон, трубадур граф Гильом, Тангейзер, Ганс Сакс, Шекспир, Ронсар, Вийон2 и мн[огие] другие. Все составило целую хрестоматию, которая была мне поднесена под заголовком: ‘Poetae — Poetae’. Это было дело главным образом филологов из Моск[овской] Акад[емии] Худ[ожественных] наук (Шервинского, Ярхо, Сидорова3…). Новые поэты были сделаны Шенгели и Данном4, но в них было больше шаржа и п[а]родии. Вечером был балет и испанская пантомима. Все, даже речи (Шенгели и Галабутский) имели строго интимный характер и не было ничего, что бы напоминало ‘тернии’ современных юбилеев. Вот приедете будущим летом — прочтете стихотворные реликвии этого дня. А что приедете — я твердо надеюсь. Мы с Мар[ией] Степан[овной] очень Вас полюбили и будем Вас ждать. Привет от нас и Екатерине Владимир[овне], и Татьяне Ивановне5. Крепко Вас обнимаю.

Максимилиан Волошин.

P.S. М[ария] С[тепановна] просит Вас разузнать, что делается у Гиринских, ибо он снова не отвечает на письма, и боится, все ли у них благополучно.
P.P.S. Спасибо за ‘Горн’. Не будет ли Вам неудобно передать Ионову6, если он в Ленгизе, прилагаемую записку, где я ему напоминаю его прошлогоднее неисполненное обещание о Герцене. Прочтите ее.
1 Э.Ф. Голлербах автор книг: Книжные знаки А.М. Литвиненко. Л., 1924, Художественный экслибрис: Выставка 1917-1927. Л., 1928. См. также: Острой О.С, Юниверг Л.И. Эрих Федорович Голлербах (1895-1945) как коллекционер и издатель. Л., 1990.
2 Пиндар (ок. 518-442 или 438 до н.э.) — древнегреческий поэт, Катулл Гай Валерий (87 или 84 до н.э. — после 54 н.э.) — римский поэт, скальды — норвежские и исландские поэты IX-XIII вв., Эгиль Скаллагримссон (X в.) — самый знаменитый скальд, исландец, Гильом (Гийом) IX, герцог Аквитанский, граф де Пуатье (1071-1127) — первый провансальский трубадур, один из первых поэтов, писавших на новых европейских языках, Тангейзер (ок. 1205-1270) — немецкий поэт-миннезингер, Сакс Ганс (1494-1576) — немецкий поэт, Ронсар Пьер де (1524-1585) — французский поэт, Вийон (Монкорбье или де Лож) Франсуа (1431 или 1432 — после 1463) — французский поэт.
3 Ярхо Борис Исаакович (1889-1945?) — литературовед и переводчик, Сидоров Алексей Алексеевич (1891-1978) — искусствовед, книговед и коллекционер, поэт.
4 Шенгели Георгий Аркадьевич (1894-1956) — поэт, переводчик и теоретик стихосложения. Муж Н.Л. Шенгели (Манухиной), Ланн (наст. фам. Лозман) Евгений Львович (1896-1958) — писатель и переводчик. См. его кн. ‘Писательская судьба Максимилиана Волошина’ (М., 1927).
5 Хижинская Татьяна Ивановна — жена художника Л.С. Хижинского.
6 Ионов (наст. фам. Бернштейн) Илья Ионович (1887-1942) — издательский деятель, поэт.

15. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

25.XI.1925,
Почт[овый] адр[ес]: Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

Ваше письмо от 26.X запоздало почти на месяц благодаря тому, что почта осталась на зиму в Коктебеле, и мы не имеем теперь регулярных оказий для сношения с Успенками1. Да и сами они в этом году так заняты оба своей службой, что стали совсем невидимы и неуловимы. И это, и отсутствие Иос[ифа] Виктор[овича]2, который поехал (или едет) в Харьков оперировать глаза, еще более изолирует нас ото всего мира. Мы неделями никого не видим в своем зимнем уединении. ‘Зимнем’ — это неверно, потому что зима до сих пор не наступила. Осень была превосходная — были теплые солнечные дни, каких летом было мало. А теперь начались ветры и дожди, но еще не холода. А туманы и большие прибои великолепны, как всегда.
Короткие ноябрьские дни мелькают с быстротой невообразимой. Я, как и летом, все по-прежнему неотступно сижу за акварелями и нахожу в этом глубокое удовлетворение. Пробовал несколько раз писать стихи, но чувствую себя полной бездарностью: двух слов не умею связать больше. М[ожет] б[ыть], потому что все время чувствую, что все ждут от меня стихов — у меня нет желания писать их. Хуже того, начинается какая-то глубокая тоска, когда я себя принуждаю. И основа этой тоски — ‘ностальгия’, как ни звучит это парадоксально, но это точно.
А за акварелями — я окружен тою радостью, которая неиссякаемо бьет во мне от созерцания неба и моря:
Солнце… вода… облака… огонь… —
Все, что есть прекрасного в мире…
То, чего еще не хватает мне очень: это современных франц[узских] книг и журналов.
Эта многолетняя уже отрезанность от тех органов, по которым привык следить за развитием литературной и научной мысли, иногда очень угнетает.
Изолированность наша в этом году еще усугубляется тем, что почему-то мы очень мало получаем писем.
Очень меня радует то, что я время от времени получаю от разл[ичных] провинциальн[ых] музеев просьбы о пожертвовании моих акварелей, и хотя это делается и безвозмездно, но дает большое удовлетворение. Зато на Одесской выставке единственная вещь проданная оказалась моя. Вероятно, за скромность цены (20 рублей).
Одно время мы очень волновались, опасаясь, что Ц[Е]КУБУ нам перестанет платить акобеспечение, которое мы 2 месяца уже не получали — но на днях мы получили все: значит, пересмотр этого года прошел для меня благополучно.
Спасибо за подробности о смерти Ильи Марковича3. Нас известила о ней открытка Мар[ии] Мих[айловны]4 без всяких подробностей. Его глубоко жаль и чувствуешь большое уважение к его мужеству и твердости. Но… мысль невольно останавливается на том, что если бы его домашняя обстановка была бы проникнута гармонией и любовью, то ему не захотелось бы укоротить тех немногих дней, что ему оставались для жизни, и что если бы он принимал антропософию как следует — т[о] е[сть] как дисциплину познания, а не как религию, то он не ‘разочаровался’ бы в ней и не совершил бы такого глубоко нецелесообразного и очень мучительного (духовно) акта, как самоубийство. На открытку M [арии] М[ихайловны] я так и не ответил.
Ваш ‘Бобби’ висит в моей зимней комнате (с большим окном) на стене, на почетном месте, и я, глядя на него, чувствую его мудрость и верность. (Как хорошо, если он пойдет по России на миллионах календарей. Он понесет с собой очень хорошие флюиды). А рядом с ним сияет таким зимним петербургским светом Ваш ‘Летний Сад’.
Маруся эти дни очень мучится зубной болью и потому не может сейчас написать Вам и спрашивает, получили ли Вы ее большое письмо, посланное 9.XI по почте. Крепко и вместе обнимаем Вас и Сергея Васильевича. Передайте, пожалуйста, мой привет Елизавете Серг[еевне], Костенко, Анаст[асии] Осиповне, Хлопину…
Всего, всего лучшего.

Максимилиан Волошин.

1 См. прим. 1 к письму 3.
2 Зелинский Иосиф Викторович (18577-1928) — народоволец, журналист.
3 Речь идет о самоубийстве антропософа И.М. Басса (сообщено А.В. Лавровым).
4 По-видимому, имеется в виду М.М. Шкапская.

16. Волошин — Голлербаху

20.XII.1925, Коктебель.

Дорогой Эрик Феодорович,

Получил от Вас оба письма (1.XII и 12.XII). Последнее сегодня, и одновременно высылаю Вам просимый адрес заказною бандеролью, влагая в тот же пакет 3 акварели (для Вас, Ек[атерины] Вл[адимировны] и Тат[ьяны] Ив[ановны]). Примите их как но[во]-годний дар и сами распределите по вкусу.
Спасибо за большое хорошее письмо. Очень меня огорчает, что Вы не приедете будущим летом. Неужели это так уж заранее заказано? Может, в таком случае Екатерина Владимировна сможет освободиться от своего педагогического ярма? А я очень рассчитывал, что будущее лето исправит недочеты минувшего.
‘Соблазн одиночества’ имеет большую власть над моей душой. И это не покаянная диета после моих летних человеческих невозде[р]жанностей, а равносильная, очередная потребность. Хотя мы живем с M [арией] С[тепановной] с глазу на глаз и неделями не видим чужого лица, но все же я мечтаю иногда с завистью о царских казематах Петропавловской крепости, где служители ходили в войлочных туфлях и всегда молча, и при этом прекрасная библиотека! До того политического комфорта мы не скоро дорастем. До войны я иногда так зимовал в Коктебеле совсем один, когда мать уезжала в Москву. В эти зимы я производил мало, но я ‘рос’. (‘J’ai grandi ne rien fair’ — Baudelaire1). Но все-таки и в Коктебеле нельзя так наслаждаться всею горечью одиночества, как в большом городе. Париж в этом отношении идеален. А Ваши строки заразили меня ядом петербургского одиночества.
Спасибо за памятку о Кузмине2 и за Ваши ex-libris’ы. Мне нравится их чуть-чуть угловатая грация. Т[атьяна] И[вановна] похожа и даже Tombeau de Musset3 как-то иррационально вяжется с ней. Анатоль Фр[анс] прав в том смысле, что ум слишком тяжелый и неуклюжий туалет для женщины. И вне всякой связи с предыдущим: ‘Une femme laide ne peut tre aime que passionnment’ (de la Rochefoucauld)4. Les femmes inspiratrices! — L’inspiration5 — такая нелепая вещь, что наивность (d’une petite oie)6 ‘маленького белого гусенка’ действует на него вернее и сильнее, чем самый блестящий женский ум. Над чем я работаю: больше всего над акварелями: апрель—июль зажег в них свет и сделал радужным. В самые последние дни что[-то] нащупалось в этом отношении. Записываю строчки стихов, что приходят в голову. Но что-то эти обрубки удавов не хотят срастаться в единое целое и ворошатся сами по себе.
Крепко Вас обнимаю. Привет Ек[атерине] Вл[адимировне] и Тат[ьяне] Ив[ановне]. Мария Степанов[на] всех приветствует.

Максимилиан Волошин.

1 Я вырос, ничего не делая. — Бодлер (франц.).
2 Кузмин Михаил Алексеевич (1872-1936) — поэт.
3 Могила Мюссе (франц.).
4 Некрасивая женщина может быть любима только страстно. — Ларошфуко (франц.).
5 Женщины — вдохновительницы — Вдохновения (франц.).
6 Маленькой гусыни (франц.).

17. М.С. Волошина — Остроумовой-Лебедевой

Коктебель, 24.11.[19]26 г.

Милая и дорогая Анна Петровна,

Простите за коротенькую записочку, что я Вам пишу, и за тот скромный дар, что Вам передаст Лида. Это с коктебельской почвы и производство моих рук. Зная Вашу любовь к Коктебелю и нам, я думаю, что Вам будет приятно получить непосредственное коктебельское. Очень трудно было составить посылку. Едет одна дама отсюда в Питер, и все это нужно было сделать в несколько часов. А так хотелось что-нибудь послать непосредственно от нас… Ну, что было. За скромность посылаемого простите и привет Коктебеля Вам будет радостен, в этом я уверена. И будьте добры, раздайте акварели по назначению — Н.Хлопину, и А[настасии] О[сиповне], и В[адиму] Н[икандровичу]1, все они, вероятно, к Вам заходят. Мы никуда не едем и ждем всех Вас к себе. Не едем по многим причинам. А главное Макс чувствует себя хорошо, и значит прямой необходимости нет ехать.
У нас уже робкая весна. Дни бывают сказочные, сейчас немножко холодно второй день, но вообще чудно. Живем тихо и мирно и наслаждаемся бытием, и радуемся Божьему творенью. У меня болел чумой и погиб щенок Аю, сын Хны. Измучилась я с ним страшно, возилась почти месяц. Макс стих[ов] совсем не писал — только акварели. На днях едет в Феодосию дней на 8 лечить зубы, и я остаюсь совсем одна со псами только. Я Вам писала к Нов [ому] году, получили ли Вы наши письма?
Анна Петровна, дорогая, если можете, приезжайте в апреле. Хорошо? Лучше пораньше, больше отдохнете, а за Серг[еем] Басил [ьевичем], верно, сможет кт[о]-ниб[удь] посмотреть. И потом Коктебель так хорош, когда в нем нет людей. Вот сейчас, например], прямо волшебная пустыня. И мы только вдвоем царствуем в ней. Ужасно обидно, что не можем поделиться этим со всеми Вами. Окольными путями слышали, что Соня Толстая едет к нам. Мы ее звали, но от нее ничего не имеем, но ждем и были бы рады, если б она действительно приехала.
Обнимаю Вас крепко и нежно. Привет Сер[гею] Васильевичу.
Всего, всего доброго.

Ваша Маруся.

1 Верховский Вадим Никандрович (1873-1947) — химик, профессор Педагогического института.

18. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

[26.11.1926]

Дорогая Анна Петровна.

Очень захотелось, воспользовавшись Марусиной посылкой, послать всем петербургским друзьям акварельные приветы. Не откажитесь раздать тот пакет, что Вам передаст Лида Арене. Что кому надписано на обороте. Мне всегда бывает мучительно стыдно Вам дарить свою мазню. Но пусть все примут эти акварели только как пригласительные карточки на лето — не больше.
Крепко обнимаю Сергея Васильевича и шлю привет Верховскому, Хлопину, Волжинскому1, Анаст[асии] Осиповне и всем друзьям, которых надеюсь увидеть в Коктебеле летом. Уговорите Елизавету Сергеевну, чтобы она непременно приехала этим летом.
Получили ли мое письмо, посланное еще 27 ноября?
Всего, всего лучшего. Как идет Ваша работа этой зимой?

Максимилиан Волошин.

1 Волжинский (Виноградов-Волжинский) Иван Алексеевич — химик, в конце 1920-х преподавал в ЛГУ.

19. Волошин — Голлербаху

4.IV.1926,
Коктебель (Крым).

Дорогой Эрик Феодорович.

Простите, ради Бога, что я так и не ответил Вам на Ваше новогоднее письмо и не поблагодарил за Вашу изящную по изданию и прекрасную по форме книжку портретов1. Виною этому — долгое пребывание в Феодосии для вставления зубов, работы в саду и по дому и теперь уже ранние гости. В апреле к нам уже едут многие из друзей. Очень грустно думать, что этим летом ни Вы, ни Екатер[ина] Владимир[овна] не навестите нас. А может быть? Передайте мой привет Татьяне Ивановне, и что мы ее ждем всегда. Передайте, пожалуйста, тоже мой привет Всеволоду Рождественскому2 (как его отчество?), и что мы были бы очень, очень рады, если бы он приехал в Коктебель на лето, что я его очень зову, что все больше люблю его как поэта и очень хотел бы узнать его ближе и интимнее. Напишите мне его адрес, пожалуйста. Не слыхали ли Вы что-нибудь об Леониде Ивановиче Гиринском? Он по обыкновению никогда ничего не пишет. Чувствую я себя после зимы хорошо. Благодаря диетам сбросил 1/2 пуда и помолодел. Не обижайтесь, что пишу открыткой: очень запустил свою переписку и надо ответить на 40 писем. Если кого будете направлять к нам — то только не на август и чтобы брали с собою мешки для сена. А примем каждого, кто от Вас — только бы места хватило. Как Ваши дела в Ленгизе? Мне говорили, что Вы там остались. Надеюсь, что так, и радуюсь. Мар[ия] Ст[епановна] Вас и Ек[атерину] Вл[адимировну] приветствует. Крепко Вас обнимаю. Приезжайте, если будет возможность.

Максимилиан Волошин.

1 Голлербах Э.Ф. Портреты. Л., 1926.
2 Рождественский Всеволод Александрович (1895-1977) — поэт.

20. Волошин — Саркизову-Серазини1

4.IV.1926, Коктебель.

Дорогой Иван Михайлович,

Окончательно выяснилось, что в Москву мы не поедем этой весной: у нас уже гости и еще многих мы ожидаем в течение апреля, так что нам не выбраться, но на следующую зиму мы зато прикатим в декабре. А Вас ждем с Соф[ией] Настасьевной2 летом непременно. Если у Вас есть для нас что-нибудь из лекарств (я лично прошу только о фенацетине), то пришлите со Слудским (карадагским)3: он сейчас уехал в СПБ и, возвращаясь, остановится у Алексея Иосиф[овича] Бачинского4 (Обыденский пер., 1, кв. 52), или с кем из новых коктебельцев (Габричевские, Сорокины5…), что приедут рано.
У нас весна, но очень неровная, и дни совсем летние неожиданно нарушаются снежными метелями, как сегодня.
Я чувствую себя хорошо. Держу диеты и спустил за зиму 20 фунтов веса.
Всего, всего наилучшего.

Максмилиан Волошин.

Маруся приветствует Вас и Соф[ию] Настасьевну.
1 О знакомстве Волошина с И.М. Саркизовым-Серазини см.: Салуцкий А.С. Секрет профессора. М., 1976. С.29-30.
2 Жена И.М. Саркизова-Серазини.
3 Слудский Александр Федорович (1884-1954) — геолог, заведующий карадагской биостанцией.
4 Бачинский Алексей Иосифович (псевдоним: Жагадис, 1877-1944) — физик, профессор Московского университета, прозаик, критик, публицист.
5 Сорокин Тихон Иванович (1879-1959) — искусствовед.

21. Волошин — Саркизову-Серазини

17.IV.1926,
Коктебель.

Дорогой Иван Михайлович,

Спасибо за привет. Завидую Вашим заграничным перспективам, но… думаю, что все-таки не уедете благодаря дороговизне паспорта, и потому жду Вас в Коктебеле. Алекс[андр] Феод[орович] Слудский уже недели 3 в Москве, т[ак] к[ак] заболел гриппом и в Петербург на съезд не попал. Лежит у Бачинских.
У нас идет ремонт дома (на концертные деньги) и осадки, уже гости. Весна поздняя и холодная.
Крепко обнимаю. Приветствуем Соф[ию] Анастасьевну. Ждем.

Макс[имилиан] Волошин.

22. M.С. Волошина — Остроумовой-Лебедевой

Коктебель,
23.4.[19]26 г.

Дорогая, хорошая и любимая Анна Петровна,

Поздравляю Вас и Сергея Васильевича с наступающим светлым праздником Пасхи. Пишу Вам сейчас, страшно торопясь и наспех, а потому заранее прошу простить нескладность и короткость письма. Вам мы и тот, и другой каждый день хотели написать и так разрываемы нашими делами, что не смогли этого сделать. Сейчас идет ремонт дома, посадка, перекопка сада, уборка и у нас двое гостей на моем иждивении. Готовлю, мою, прибираю и все сама. Так ухлопываюсь и ухлопатываюсь, что еле добираюсь до постели. Сейчас закончены обе террасы, одна заново, другая частью. Переделана кухня, посажено много растений, сделаны скамейки. И все на мне: и покупка леса, котор[ый] дорог невероятно. И разговоры, и торги с рабочими, котор[ые] наглы и бессовестны тоже невероятно. Ничего не достать, все плохо и втридорога. Словом, уходит на все массу энергии и времени. Но уже очень много сделано и теперь только всех ждем. Я страшно довольна, что самые необходимые дырки заткнуты. Ванна пока в зачаточном состоянии, но 150 р[ублей] на нее целы, они не истрачены, а все остальные 400 р[ублей] пошли на ремонт, что нам прислали. Я так рада, что концерт состоялся. Вот такого рода помощь мне приятнее всего. До нас доходили слухи, что Вы уже уехали за границу, но мы думаем, что это только слухи. Очень были бы рады, чтоб Вы попали в Париж, но никак не могу представить себе нас без Вас. Милая и родная Анна Петровна, всегда, всегда ждем Вас. Крепко целую Вас и Сергея Васильевича и простите нелепое письмо. Анастасию Осипов[ну] целую, Вадим[а] Ник[андровича], Хлопина и всех наших общих друзей всех ждем.

Ваша преданная Вам Маруся.

23. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

24.IV.1926.

Дорогая, милая Анна Петровна,

С грустью за лето и с радостью за Вас я провожал уже Вас мысленно в Париж, но теперь, прочитав о запретительных пошлинах на заграничные паспорта, предчувствую, что Ваша поездка не состоится. Ваше письмо (7.III) было написано в тревожные минуты болезни Сергея Васильевича, и мы так и не знаем ни хода его болезни, ни состояния его здоровья сейчас. Эта зима была для Вас полна тревог, волнений, хлопот и переутомления. Для нас она прошла в тишине и в молчании, но сейчас она уже кончилась, и мы уже снова живем людьми. Маруся хлопочет, разрывается, утомляется и переполняет дом толчками своей страстной самоотверженной и бестолковой энергии. У нее есть одна просьба к Вам, которую она не решается сама высказать и которую я разделяю: не найдется ли у Вас лишнего оттиска Ваших колонн Томоновской Биржи? Это одна из Ваших петербургских гравюр, которые мы наиболее любим, и которую так бы хотелось видеть иногда в Коктебеле.
За зиму в уединении любовь к людям и радость свиданья удесятеряется, и т[ак] к[ак] никакая болезнь не нарушила для нас этой весны, то мы ждем с волнением и нетерпением возврата всех наших милых друзей. Я писал Елизав[ете] Сергеевне и очень надеюсь, что этим летом она не минет Коктебеля. Если увидите милого Костенку, пожалуйста, повлияйте на него, чтобы он приехал летом. Когда ждать Вас? Если все-таки Ваша поездка в Париж удастся, то передайте, пожалуйста, мой привет всем парижским друзьям.
Крепко обнимаю Серг[ея] Вас[ильевича], Николая Григор[ьевича]1, Вадима Никандровича, привет Анаст[асии] Осиповне и Волжинскому. Всего, всего лучшего.

Максимилиан Волошин.

P.S. Если в СПБ есть, привезите мне, пожалуйста, несколько тонких, острых и длинных колонковых кисточек (NoNo 5-6…) для тонких рисунков кистью, но достаточных по толщине сохранять краску.

М.В.

1 Речь идет о Н.Г. Хлопине.

24. Волошин — Саркизову-Серазини

29.IV.1926,
Коктебель.

Дорогой Иван Михайлович,

Спасибо за сообщение о Соболе1 и напоминание о Сурикове. Мою монографию, по-видимому, берет для издания Академия Худ[ожественных] Наук2. Она у Габричевского, я в ней уже неволен. Спасибо за лекарство.
В Крыму лето — прямо из холодов, без весны. Ждем Вас в июле? Привет Соф[ии] Анаст[асьевне]. С наступающими праздниками!
Всего лучшего. Крепко обнимаю.

Максимилиан Волошин.

1 Соболь Андрей (наст. имя Юлий Михайлович, 1888-1926) — писатель.
2 Суриков Василий Иванович (1848-1916) — художник. Монография Волошина ‘Суриков’ создана в середине 1910-х. Полностью издана в 1985.

25. Волошин — Платонову

17.VI.1926,
Коктебель.

Глубокоуважаемый Сергей Феодорович,

Большое спасибо за Ваше внимание и за брошюру о ‘Великобританском монастыре’1, которая служит таким ценным дополнением к Вашей книге о Петре В[еликом] (изд. ‘Время’, 1926)2, которую внимательно штудирую эти дни. Буду с радостью ожидать Вашего сына3. Но было бы удобнее, если бы он приехал не в августе (слишком перегруженный людьми месяц), а в сентябре. Но если ему нужна не отдельная комната, а место для ночлега и опорный пункт для прогулок — то милости прошу в любое время. К первому сентября обычно главная масса летних гостей разъезжается, и тогда я имею возможность предоставить более удобное помещение. И если Вы когда-нибудь соберетесь сами в Коктебель, то советую Вам это сделать или в мае, или в сентябре—октябре, чтобы Коктебель не показался Вам слишком шумным. Письмо Ваше попало ко мне слишком поздно, и ответ мой, верно, не застанет уже Вас в СПБ, но я надеюсь, что Ваш сын прочтет его, и поэтому отвечаю открыткой.

Максимилиан Волошин.

1 Платонов С.Ф. Бенго-Коллегия, или Великобританский монастырь при Петре Великом // Известия Академии Наук ССС. Р. 1926. No7/8. С.527-546.
2 Платонов С.Ф. Петр Великий: Личность и деятельность. Л., 1926.
3 Платонов Михаил Сергеевич (1899-1943) — химик-органик, преподаватель Технологического института.

26. Волошин — Голлербаху

27.VI.1926,
Коктебель.

Дорогой Эрик Феодорович,

Спасибо за привет и память. Вы вполне правы: мой день рождения я считаю передвижным и всегда его праздную в Духов день. Так было и в этом году.
Стечение людей в этом году в Коктебеле далеко превосходит предыдущее лето. Уже весь дом переполнен так, как раньше бывало только в августе. Мой привет Ольге Дмитриевне. Я не вполне уловил Ваши слова о моем портрете. Была ли это устная характеристика или она написала мой литературный портрет? Если последнее, то попросите и меня познакомить с ним. Напомните ей о ее намерении навестить Коктебель. Этим летом это возможно только с сентября, когда схлынут летние гости. Привет наш Екатер[ине] Владимировне, Гиринскому и Вс[еволоду] Рождественскому. Т.Н. Хижинская извещала о том, что выезжает к нам, и не приехала. Что с нею? Всего лучшего.

Максимилиан Волошин.

27. Волошин — Платонову

2.IX.1926,
Коктебель.

Глубокоуважаемый Сергей Феодорович,

Я получил от Вашего сына письмо о том, что Вы после съезда собираетесь заехать в Коктебель. Буду ждать Вас [с] радостью и с нетерпением. Отсут[ст]вие денег мне, к сожалению, не дает возможности поехать на съезд. После съезда ко мне собирается из участников съезда еще киевский академик Алексей Петрович Новицкий1 (сообщаю на всякий случай) и Всев[олод] Мих[айлович] Зуммер2.
Буду рад оказать гостеприимство и тем, кто захочет еще пожить в Крыму после окончания работы съезда. В половине сентября у меня будет много места.

Максимилиан Волошин.

1 Новицкий Алексей Петрович (1862-1934) — историк искусства, академик ВУАН (1922).
2 Зуммер Всеволод Михайлович (1885-1970) — профессор Азербайджанского гос. ун-та (Баку), доктор теории и истории искусства.

28. Волошин — Платонову

19.IX.1926,
Коктебель.

Глубокоуважаемый Сергей Феодорович,

Глубоко сожалею, что, будучи так близко, нам не удалось свидеться. Но надеюсь, что рано или поздно я увижу Вас своим гостем в Коктебеле, равно как и Вашего сына. Но заранее не советую приезжать в июле—августе — время тесноты, переполнения и людоворота: май—июнь и сентябрь—октябрь — лучшие месяцы в Коктебеле.
Спасибо за сведения об Онегинском музее, судьба которого меня интересовала1. Я его знавал (не любил), а музей в его непоказной части ценил.
Пересылаю одновременно письмо, пришедшее на Ваше имя.

Максимилиан Волошин.

1 Онегин (Отто) Александр Федорович (1844-1925) — коллекционер, историк литературы. В 1927 его собрание полностью поступило в Пушкинский Дом.

29. М.С. Волошина — Остроумовой-Лебедевой

Коктебель,
9.XII.[19]26 г.

Милая и дорогая Анна Петровна,

Очень мне неловко писать тебе на ты, но надо же написать наконец, чтоб узнать, что с тобою, и как вы живете. Мы с Максом думаем, что, наверное, ты нам писала, но что письмо не дошло. Так случилось со многими письмами. Сами мы не писали до сих пор, п[отому] ч[то] совершенно себе не принадлежим. У нас все время гости и сегодня первый вечер, когда мы остались совсем одни. До 23 ноября жила у нас М[ария] А[лександровна] с детишками, и это было для нас большой радостью, п[отому] ч[то] мы были не одни. Затем 21 ноября приехал К[онстантин] Ив[анович] Платонов1 с сыном и в ужасно подавленном состоянии, совершенно раздавленным человеком. На нем нужно было сосредоточить всяческое внимание. Прожили они почти 3 недели, затем пришел какой-то прохожий поэт. Скучный, несчастный, чужой, но пришел к Максу, а тут вдруг похолодало, т[ак] ч[то] он все время пробыл фактически у Макса в комнате, мешал ему работать. Жизнь наша еще не наладилась на наш зимний ритм. Правда, и зима-то у нас началась всего два дня. Осень была поразительная, ноябрь был такой тихий и золотистый, летом не было таких дней. А сейчас 3-й день дует северный, ледяной ветер и 1о мороза. Сразу это очень контрастно. Мне приходится много работать. Пока была М[ария] Ал[ександровна], она меня кормила, а потом мне пришлось кормить наших гостей. И на это уходит весь день. А кроме того, дом и все прочее, а руки только мои все делают. А чувствую себя я очень неважно. Боли в оперированных местах месяца 3 мучали и пугали, даже было решение выехать в Харьков. Но я стала лечиться, боли прошли, и я опять повеселела. Болеть мне никак нельзя. Если я один день лежу, то в доме Бог знает что делается. Макс такой растерянный и беспомощный. Совершенно теряется. Голодный сам, голодные собаки, я заброшена, печка не топлена, работать не может, мечется, и жалко, и смешно, и грустно. Сейчас он не на диете, и это сказывается. Много рисует, как всегда, и понемножку пишет стихи. Настроение опять в связи с моим самочувствием улучшилось. На север поехать придется, верно, чтоб показаться врачам. Но вопрос с домом стоит открытым. Совсем некого оставить. Мне жалко собак, их у меня 3. Юлахлы, помнишь, громадная собачища, очень хороший пес. Хна, [Гепеу?] помнишь? А Тату нет. Трагически погиб. И все из-за Хны, она покусала баб, и Тату отравили. Очень мне это было больно, да и всегда будет больно — такая гадость человеческая, а я Татуху свою очень любила. Мне всегда из дома бывает трудно уезжать. Сейчас я посадила несколько черенков роз, они проросли, уеду — погибнут, никто не будет смотреть. Да и всего жалко. Словом, я не люблю уезжать из дома. И потом так хочется отдохнуть, ведь мы 10 м[есяцев] в этом году на людях. И все-таки, верно, ехать придется. Пишут нам сравнительно мало в этом году. Сейчас знаем, что был концерт, но подробности нам никто не написал. Гостил недавно Богаевский, ему устраивают выставку в Казани. Затем затеяли что-то Саша и Шервинский устроить совместную выставку Макса и Богаевского в Москве, выставку Киммерии. Макс для каталога дает свои стихи и статьи о Богаевском. Но они так тянут и выясняют, что порой сдается, что осуществить им ее не удастся. О нас как-то нечего писать, так мы себе не принадлежим, и так быстро летит время, и так нас выбивают из нашего ритма. У меня было много планов по саду и дому, но осуществить ничего почти не удалось, только перекрыла крышу на большом доме, а сейчас уже наступает зима и делать ничего нельзя. И если поедем на север, то все так и останется невыполненным.
Милая Анна Петровна, напиши нам, пожалуйста, как вы живете. Мы ведь так вас любим и как-то становится тревожным, почему до сих пор не написала. Мне как-то не по себе, что я пишу тебе на ты, а Макс говорит, что ничего. Мне очень хочется, чтоб ты мне говорила ты, и я обращаюсь к тебе с большим смущением на ты, а не с нахальством. Поцелуй от меня Сергея Васил[ьевича]. Как его здоровье, дела и вообще как вы?
Что с Анаст[асией] Осиповной, ее здоровье? Она мне так и не написала ни одного слова. Что ей сказали врачи, и лечится ли она и как себя чувствует? Поцелуй и ее крепко и попроси написать хоть открытку. Целую тебя крепко и нежно, как люблю.

Твоя Маруся.

1 Платонов Константин Иванович (1877-?) — профессор-медик (психотерапевт), заведующий клиникой нервных болезней Харьковского медицинского института.

30. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

[9.XII.1926]

Дорогая Анна Петровна,

Приветствую от всего сердца тебя и Сергея Васильевича. Моя интимная выставка акварелей, которую предполагал устроить этой зимой Сидоров в Акад[емии] Худ[ожественных] наук, теперь превратилась в выставку ‘Киммерия’, совместную с Кон[стантином] Феод[оровичем].
Я, конечно, сознаю свою художественную несоизмеримость, но меня спасает то, что каталог будет целым киммерийским сборником, в котором будут собраны все мои киммерийские стихи и большая статья о Киммерии и о Богаевском1. Так что мое живописное любопытство будет все-таки опираться и на мою поэзию, и на критику.
Выберемся ли мы из Коктебеля — предвидеть нельзя. Но думаю, что Мару се нужно показаться проф[ессору] Бранту, ее оперировавшему. А мне очень хотелось бы ко времени выставки попасть в Москву и в Петербург.
Посылаю 2 маленьких стихотворения о Коктебеле, написавшихся после стольких лет творческого молчания.
Сейчас заканчиваю большое стихотворение о Коктебеле же — ‘Дом Поэта’, которое посвящается всем гостям и друзьям Коктебеля.
Очень мало вестей из Петербурга. Как живет Елизавета Сергеевна? Костенко? Смирновы2? Верховский? Анаст[асия] Осиповна? Хлопин?

Привет всем.
Макс.

1 Волошин M. К.Ф. Богаевский — художник Киммерии // Константин Федорович Богаевский. Казань, 1927. С.5-18. В феврале—апреле 1927 Волошин посетил Москву и Ленинград. 26 февраля открылась его выставка в ГАХН (Москва), а 14 апреля — в Ленинграде. См. также: Акварели М.А. Волошина: Выставка 14-21 апреля 1927. Л., 1927 (здесь же статья Э.Ф. Голлербаха ‘Миражи Киммерии’ — С.5-11), Выставка акварелей Максимилиана Александровича Волошина. М., 1927, Художники народов СССР: Биобиблиографический словарь. Т.1. М., 1970. С.331, там же. Т.2. М., 1972. С.420, Максимилиан Волошин — художник: Сборник материалов. М., 1976. С.221-224, РГАЛИ. Ф.769. Оп.1. Ед.хр.41. Л.20-21об. В последнем из названных источников Волошин (в письме к К.Кандаурову) излагал свой план монографии о Богаевском: ‘К существующей статье хочу прибавить еще 3 главки: I. Старая Феодосия и люди, окружавшие творчество Константина Федоровича (главным образом Александра Михайловна). И. Личность Константина Федоровича — записи бесед и отрывки писем. III. Все мои стихи о Киммерии с кое-какими комментариями. Этот отдел считаю наиболее важным, т.к. здесь идет наше взаимное творчество в воссоздании Киммерийского пейзажа. Этот отдел должно иллюстрировать карандашными эскизами Константина Федоровича (что он отправил тебе с Лелей Гурвич). Об этом общем плане монографии мы пришли с Константином Федоровичем к полному соглашению, и я предлагаю его не условно, а как нечто не подлежащее обсуждению (это главным образом в виду Грабаря, который меня очень путал во время работы над ‘Суриковым’ и крайне усложнял труд). Хочется, чтобы книга о Богаевском была бы и книгой о Феодосии и не могу не сделать ее в то же время и крайне личной’.
2 Вероятно, речь идет о семье Николая Ивановича Смирнова (1903-?), главного инженера завода ‘Литер Б’, организованного С.В. Лебедевым, позднее С. — профессор Химико-Технологического института.

31. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

23.XII.1926,
Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

Спасибо большое за посылку — она пришла как раз к праздникам. Мы стольких ждали на Рождество, а, кажется, никто не приедет. Из газет post factum узнали о юбилее Сергея Васильевича и очень жалели, что не могли приветствовать телеграфно. Но теперь поздравляем, приветствуем и обнимаем. Болезнь — очевидно, необходимая расплата за юбилейные торжества. У меня с детства почему-то остался в памяти эпизод из автобиографии Андерсена — к[ак] у него болели зубы во время его чествования, и это связалось на всю жизнь.
Относительно возможности выписывать журналы и книги через Ц[Е]КУБУ я узнал уже, [и] получил оттуда проспект и уже выписал себе с января несколько журналов через их посредство. Ведь это, оказывается, — страшно дешево теперь!
Сегодня вершина года. Завтра день уже начнет увеличиваться. Радуюсь этому потому, что ранние сумерки в 4 часа досадно перебивают все время мою акварельную работу. А мне кажется, что я сделал несколько больших достижений: у меня засветилась луна, пронизались светом сумерки, и воздух стал радужным. Раньше все это не удавалось, а сейчас я на пути.
Крепко обнимаю всех коктебельцев: Анаст[асию] Осипов[ну], Хлопина, Вадима Никандровича, Волжинского, Лиду и Ксению — а всех принимавших участие в посылке благодарю — особо.

Максимилиан Волошин.

32. Волошин — Саркизову-Серазини

11.I.1927,
Коктебель.

Дорогой Иван Михайлович,

Спасибо за согласие. Все данные Вы получите, вероятно, через Вересаева. Через неделю мы уезжаем из Коктебеля. В феврале буду в Москве. Еще не знаю, где остановлюсь, но всегда можно узнать у Шервинского. Позвоню Вам по приезде. Из лекарств буду просить пока только об одном: atophan (атофан).
У нас стоит великолепная осень: тихие безветряные, сухие дни. Еще морозов не было. Просто досадно покидать Крым в такое время.
В Москве рассчитываю ходить по музеям, по театрам и не читать стихов целыми днями, как прошлый раз. Вообще употребить время для своего поучения и удовольствия, а не только ‘показываться’. Мар[ия] Степ[ановна] Вас приветствует. Поздравляем Вас и Софию Настасьевну с Нов[ым] годом. Привет проф[ессору] Российскому1.

Максимилиан Волошин.

1 Российский Дмитрий Михайлович (1887-1955) — терапевт и историк медицины.

33. Волошин — Платонову

18.IV.1927, СПБ.

Многоуважаемый Сергей Феодорович,

Судьба была ко мне очень сурова в СПБ: я просидел 2 недели взаперти, а в тот час, когда Вы сами навестили меня, дома случайно никого не было из моих, и меня не захотели будить. Вчера же я совсем уже было собрался к Вам, но почувствовал себя так простудливо, что меня не отпустили. Простите, что так вышло. Для меня это еще одна черта общего невезения. И я все-таки не смог повидать Вас.
Крепко жму Вашу руку и не теряю надежды увидать Вас летом в Коктебеле. Простите, что так вышло. Врачи меня высылают немедля из СПБ., и я сегодня уже выезжаю на юг.

Максимилиан Волошин.

34. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

13.VI.1927,
Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

У меня нет ни одного подрамника указанного тобой размера. Самый большой — квадратный: 2 1/2-2 арш[ина]. Если это не подойдет для портрета в рост, то придется заказать. Столяр есть и в Коктебеле, есть и в Феодосии. Подрамник дело не мудреное. Напиши, пожалуйста, точно о сроке приезда. Твоя комната всегда ждет тебя так же, как и мы. Но мы пока ею пользуемся. У нас перепроизводство детей. Сейчас их около 20 чел[овек], но будет еще. Благодаря им двор очень ‘оживлен’. Лето сухое и знойное. За всю весну ни капли дождя и уже есть заминки с хлебом. Если Нерадовский1 не будет устраивать моей выставки, то будь добра — привези мне мои акварели, кот[орые] у Елиз[аветы] Серг[еевны]. Они в папке и [не] займут много места. Крепко обнимаю Сергея Вас[ильевича]. Привет Вадиму Никандр[овичу] и Хлопину. Маруся приветствует.

Мах.

1 Нерадовский Петр Иванович (1875-1962) — искусствовед, художник, сотр. и зав. (1912-1929) художественным отделом Русского музея.

35. Волошин — Голлербаху

29.Х.1927,
Коктебель.

Дорогой Эрик Феодорович,

Простите, что я не сразу ответил Вам по получении Вашей прекрасной книги1. Но зато я ее прочел сейчас же в первый же вечер и прочел с упоением. Книги такого рода очень любят и умеют писать французы. Но в русс[кой] литературе это новость. Ваша тема очень благодатна, и Вы прекрасно использовали все ее выгодные стороны. Портретные абрисы и бытовые черты Вам очень удались. Типографический туалет Вашего очерка не заставляет желать чего-нибудь лучшего.
Книжку Вашу я получил, когда еще была в Коктебеле Мар[ия] Ивановна. Она Вам, верно, рассказала о наших бедах, и как прекрасная осень этого года (до сих пор солнечная, теплая и весенняя) была омрачена трагизмом землетрясения, которое не кончается еще до сих пор. Мы познали и хтонический ужас, и нервное потрясение, и морскую болезнь (да: представьте) и бессонные ночи от настороженности к каждому звуку — все вплоть до привычки. Теперь уже я чувствую треп[ет]ания какого[-то] далекого котла под ногами без замирания сердца. Но первый месяц был очень мучителен. Дом не разрушился, но порядком пострадал, и теперь мы его чиним, укрепляем, связываем обручами со всех сторон.
И все-таки это не та привычка, от которой проходит чувство страха, а только привычка к страху, привычка к чувству постоянной неуверенности.
Крепко Вас обнимаю. Спасибо за прекрасную книгу.

Максимилиан Волошин.

1 Возможно, речь идет о кн.: Голлербах Э.Ф. Город муз. Л., 1927.

36. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

20.XI.1927,
Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

Получили твое письмо от 8.XI, а предыдущее так и не получили. В этом году опять участились случаи пропажи писем. Отсюда перерывы в наших сношениях.
Прежде всего деловые вопросы: может ли на зиму приехать ‘дама’? Все зависит от того, что ей надо, и насколько она самодеятельна. Полного ‘пансиона’ — конечно, в Коктебеле зимою иметь нельзя. Но столоваться можно у фельдшера, напр[имер]. Комнаты зимние есть на многих дачах, но их придется самой ‘ухичивать’ и самой топить свою печку. Всегда можно ее устроить и у нас, если только она не будет требовать хозяйственного вмешательства Маруси в свои дела. Если человек она простой и к нашему духу подходящий, то это даже приятно будет. Ведь, кроме Андерсов1, у нас никого нет. Живем мы все внизу. Мы с Марусей в ‘музыкальной’, где стало очень уютно и тепло. По-видимому гораздо теплее, чем наверху. Андерсы — в своих летних комнатах — под мастерской.
Другое дело: ты пишешь, что моих акварелей на выставку не дала, т[ак] к[ак] она не состоялась. Лида Арене писала, что петербуржцы собираются устроить лотерею для ‘ремонта Дома’… Я бы с удовольствием внес эти акварели для устройства лотереи. Кроме того, Богаевский (который недавно гостил у меня), узнав о лотерее, выразил желание внести в нее свою акварель (большую). Но т[ак] к[ак] он не знает, кому послать, и, наверное, забудет, то хорошо было бы, чтобы Лида (как устроительница) или ты написали бы ему.
Теперь о нас. Зима складывается неблагоприятно. Землетрясение приобрело затяжной характер. Не проходит дня, чтобы мы не чувствовали легкой дрожи, качания земли. Правда, это микроскопическая дрожь — ничему не угрожающая и недоступная восприятию тех, кто не пережили больших содроганий. (У нас выработалась микросейсмичность). Но важна здесь не сила, а психология: знаешь, чего можно ожидать, и во что эта малая дрожь может перейти. Это постоянное напоминание о действительно страшных моментах, которые вовсе не казались такими страшными в первую минуту, действует очень расстраивающе на нервную систему. Тем более, что все в нашем укладе жизни напоминает об катастрофе. Мы зимуем в Музыкальной комнате. Ночевать в верхних комнатах до сих пор не хватает духу. Тем не менее и здесь имеет место привычка: мы приучились не говорить и не думать о землетрясении. И как только заговоришь или подумаешь, как сейчас же и заметишь некоторую дрожь земли. Происходит это, вероятно, потому, что мелкий трепет пробегает эти месяцы непрестанно. Проще, казалось бы, объяснить это нервностью и самогипнозом. Но, увы, нет — эти ощущения у разных людей, бывших в разных местах, совпадают по времени. Так что это объективно. Ремонт и укрепление дома идет все время, но черепашьим шагом. Откладывать такие вещи нельзя: многое сместилось от первых толчков, и случись более сильное содрогание, расшатанное раньше может и рухнуть. Опоясываем каменную часть дома железными обручами. Но кузнецы, каменщики, штукатуры выматывают душу своей медлительностью, растягивая на месяцы то, что можно было бы закончить в несколько дней. А уже зима сказывается и дождями, и временными похолоданиями, и норд-остами.
У Маруси в жизни случилось очень большое горе: мы получили на днях телеграмму о смерти друга ее юности Леон[ида] Ив[ановича] Гиринского. Она чуть было не выехала в Царское, но похороны нельзя было отложить до ее приезда. Она осталась, но ходит сама не своя. Первые дни она непрерывно плакала, причитала, кричала в голос, как от сильной физической боли. Сейчас она овладела собой, но переутомленная в разной домашней работе до полного изнеможения и вся комок обнаженных нервов. Это большое горе ведь легло на организм уже вконец измученный бессонными ночами, нервными страхами и головными болями, порожденными землетрясением.
Хорошо было бы куда-нибудь уехать вместе, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Но в город (даже в ближайший Харьков) невозможно, т[ак] к[ак] это не отдых, а новое утомление. Было бы очень хорошо для нас обоих поехать в Кисловодск подлечиться. Я начал об этом хлопоты в Москве. Многие друзья взялись за это дело с жаром, но что-то никаких результатов не видно.
Еще одно обстоятельство (но, кажется, больше огорчающее меня, чем Марусю)… Ты знаешь, что мы позже всех узнаем, о чем говорят и что делают в нашем доме. Сейчас мы оба узнали (из разных источников: одни по дружбе, другие в раздражении), что из наших гостей очень многие (было сказано ‘большинство’), очень не любят Марусю и говорят, что ‘в Коктебеле был бы рай, если бы не было Мар[ии] Степан[овны]’. Такие сообщения очень много горечи и яда вносят в то дело, которое сейчас является делом всей нашей жизни. Мы не хотим знать, кто это думает и говорит, хотя вполне уверены, что это не петербуржцы и не харьковцы (т[ак] к[ак] там все старые друзья Маруси), т[ак] что нет сомнения, что это москвичи. Но охватывает глубокая горечь и негодование: неужели люди не видят и не понимают, что ДОМ держится только Марусей, и что она одна на своих слабых плечах выносит тяжесть этих 500 человек в лето. Неужели ей не прощают ее постоянного негодования (такого справедливого) на систематическое разорение дома и расхищения инвентаря (не по злому умыслу, а по разгильдяйству и небрежности), которого никак нельзя пополнить и возместить ни сборами, ни концертами, а только живой человеческой (т.е. Марусиной же) энергией. И мы в таком положении, что несмотря на всю горечь и обиду таких разговоров, мы не можем на них ответить ничем, чтобы наши настоящие и искренние друзья не приняли негодования нашего на свой счет, как это бывает в таких случаях. Но кончаю о наших горестях и обидах. Я сейчас очень в художественной работе, и, кажется, сделал новые достижения. Литературн[ая] работа не налаживается, вероятно, благодаря тому, что мы живем в одной комнате. Богаевс[кому] по случаю 30-летн[ей] его деятельности Крым[ское] правительство назначило пенсию (размер еще не известен) и открыло в Феод[осийском] музее комнату, ему посвященную.
До свиданья, дорогие и милые друзья. Крепко Вас обнимаю и уступаю перо Марусе2.

Максимилиан Волошин.

1 Лидерc Виктор Платонович (1885-1940-е) — художник, участник революционного движения.
2 Письмо или приписка М.С. Волошиной не обнаружены.

37. Волошин — Лебедевым

7.XII.1927,
Коктебель.

Дорогие Анна Петровна и Сергей Васильевич,

Спасибо громадное за прекрасное письмо и 50 рублей, полученных вчера.
Ты совершенно права, Анна Петровна: конечно, это так нужно принять и продолжать свое дело вопреки всему. Сер[гей] Ник[олаевич]1 (он сейчас в Томске — я от него получил письмо) был совершенно прав, сравнивая нашу миссию с монахами-гостинниками при монастырских гостиницах. Это считается одним из самых трудных ‘послушаний’. Хотя наше-то положение, конечно, гораздо легче и проще. С моей стороны было большой слабостью жаловаться на это. Но выпад против Маруси очень оскорбил меня (выпады против меня мне привычны давно), но я никому, кроме тебя, об этом не писал, и не говорил, и не буду. Все будет по-прежнему. Только необходимо с будущего лета принять ограничительные нормы, чтобы ввести человеческий поток в пределы человеческих возможностей: чтобы число живущих в доме не превышало 60-70 чел[овек] единовременно.
Я думаю, что и самое время многим поможет: думаю, что слишком многих испугает землетрясение, и Крыма вообще станут остерегаться.
У нас в доме настроение подавленное и нервное. Маруся не может оправиться после смерти ее царскосельского друга Л.Гиринского, и если у нее нет тех острых приступов боли, что были первые недели, то все же остается острая тоска и непрерывная мысль об умершем. Она находит себе выход в хозяйственных сверхсильных предприятиях: упорных растапливаниях печек, которые не топятся при северных ветрах, в гневе на рабочих, которые, забрав деньги вперед, не приходят совсем на работу по ремонту дома, пропуская все благоприятные сроки работы, и многое другое, от чего ее ни удержать, ни обор[о]нить нельзя.
В ответ на наши хлопоты о Кисловодске мы получили от Ц[Е]КУБУ предложение остановиться, т[о] е[сть] иметь помещение в санатории Ц[Е]КУБУ, запертой на зиму, но без питания. Мы бы этим, вероятно, и воспользовались, если б не необычайно ранняя зима с морозами и штормами, которые и отрезают нам морской путь, и мы совсем не знаем — пригодно ли для зимовки помещение запертой на зиму санатории. Отправили туда запросы. Если ответ придет неблагоприятный, то поедем весною.
А Маруся пока поедет в Харьков к Домрачевым вместе с ними погоревать об умершем Лене Гиринском. Тогда застанет там Тат[ьяну] Руф[овну]2, котор[ая], кажется, тольк[о] в январе переезжает окончательно в Петербург. А я останусь пока в одиночестве в Коктебеле, чего мне, пожалуй, и желательно. Да, забыл прибавить: Ц[Е]КУБУ еще дает нам на поездку 150 р[ублей]. От Богаевского грустные вести: пенсию ему назначили, но не выдают, и сумму не определили. А у него одна из ‘теток’ (как раз его воспитавшая) заболела раком. Ее надо везти в Харьков лечить радием и нет денег. В Феод[осийском] музее открыта зала его произведений (постоянная). Это было некоторое торжество, на котором я (по его просьбе) не был. Отмечено ли было 30-летие его чем-нибудь в СПБ? А будущим летом будет 35-летие ‘Дома Поэта’ или, вернее, моей жизни в Коктебеле (мы приехали сюда в 1893 г[оду], а мой дом строили [в] 1903 г[оду]). Физически ‘Д[ом] П[оэта]’ существует 25 лет, а духовно, кажется, с нашего приезда и поселения в Коктебеле.
Крепко обнимаю С[ергея] В[асильевича] и тебя и желаю Вам обоим в работе — восторга и воплощения.
До свиданья.

Максимилиан Волошин.

Очень приветствую Хлопина.
1 Возможно, речь идет о Дурылине Сергее Николаевиче (1877-1954) — филологе, искусствоведе.
2 Златогорова Татьяна Руфовна — жена Златогорова (Гольдберга) Семена Ивановича (1873-1931), микробиолога и эпидемиолога.

38. Волошин — Лебедевым

26.XI.1928,
Коктебель.

Дорогие Анна Петровна и Сергей Васильевич.

Только теперь, когда наконец наш дом опустел окончательно и для нас началась длинная зимняя идиллия — зимовка вдвоем за полярным кругом — есть наконец возможность письменно снестись с далекими друзьями. О вас обоих мы очень волновались летом, когда приходили такие страшные и смутные слухи о твоем здоровье, Сергей Васильевич. Но в то время и писать было некуда — никто не знал вашего адреса. И потом, когда мы узнали, что все окончилось благополучно, и что вы в Кисловодске — нам было не до писем самим. Конечно, у нас не было в жизни ничего равносильного в смысле трагизма и угрозы, но этот год весь был на редкость полон неприятностей, которые начались у нас тотчас же после нашего весеннего возвращения из Кисловодска. Весна и первая половина лета была для нас полна человеческих неприятностей. Это началось сперва с Андерсами, которые зимовали с нами. Прожив у нас 2 года и, казалось, так дружественно, — они стали нас неожиданно упрекать в том, что мы не оправдали их ожиданий, что мы скупы, что мы эгоистичны, что это дом лицемерия и т.д. Казалось, после этого им нельзя было оставаться у нас ни минуты, но они жили до мая месяца, а потом переселились рядом на дачу и все лето продолжали восстанавливать разных людей против нас. Все это было очень тяжело и заставляло нас дышать атмосферой москов[ской] уплотненной квартиры и городских дрязг. Они восстанавливали против нас Ольгу Андр[еевну] Юнге1, потерявшую в этом году своего мужа, и многих других. Лето было людно. Многолюднее прошлого на сто человек (625 за лето). А осенью обнаружилась вражда к нам соседей за ‘бесплатность’ нашего дома. Она выразила[сь] постановлением местного ‘Комбед’а’ о реквизиции нашего имущества и выселении нас из Коктебеля. ‘Довольно наторговались комнатами — разбогатели’. В этом недоверии к нашей жизни — достаточно открытой — в этом злостном непонимании наших целей было нечто глубоко обидное и однородное с тем, что весною шло от Андерсов.
Между этими двумя историями нет никакой логической и фактической связи, но они однородны и психологически, конечно, связаны. Фактически все это не имеет никаких последствий. Московские друзья, прознав про угрожающие нам беды, проявили большую энергию, вызвали ряд телеграмм из центра, которые сразу предотвратили все.
Но горечь и отчуждение за самую возможность этого остаются невольно. Я помню, как я тебе писал еще весною о начале андерсовских историй и твое прекрасное письмо в ответ на мое. Оно было той дружеской поддержкой, которая дала нам возможность бодро перенести это лето, не доходя до состояния полного нервного переутомления.
Кроме того, если уже перечислять все наши малые несчастья этого года: нас еще и обокрали: унесли, забравшись в комнату, где я спал, ночью все наши теплые домашние вещи.
Но, кроме того, есть и радости: мои акварели продаются на выставках. В этом году они были проданы на всех выставках, где [бы] я ни выставлял, т.е. в Феодосии, Севастополе, Одессе — всего 8 акварелей на 170 руб[лей]. По нынешним временам это очень много. А главным образом меня радует самый факт продажи.
Это лето принесло нам и несколько новых друзей и прекрасных людей.
Совершенно новым человеком была Александра Анатольевна Великанова (живущая теперь в СПБ)2. Прекрасный, тонкий, редкого душевного такта человек, с которой мы очень сошлись дружески. Другим очень для нас милым человеком была Зоя Лодий3, которая жила у нас почти все лето.
Очень не хватало нам этим летом тебя и Сер[гея] Васильевича]. Мы надеялись, что по дороге из Кисловодска вы к нам заглянете. Ведь Сергей Васильевич всегда так хорошо чувствовал себя в Коктебеле.
Очень чувствовалось нами тоже отсутствие Златогоровых.
Из новых лиц осенью у нас жили: пр[офессор] Шервинский (отец), пр[офессор] А.И. Яроцкий, С.А. Котляревский4 с семьей, поэт Вс[еволод] Рождественский, д[окто]р Обакевич5, что давало иногда очень интересные и страстные беседы и диспуты. Были возобновлены и поэтические состязания, как при Брюсове. Именинный спектакль не в пример прошлым годам прошел менее удачно. Много было вложено старания и таланта, но не было ни одного режиссера, который бы заострил и расположил архитектурно весь этот сырой материал. (Гуна уехала за неделю до именин, а Сережа Шервинский приехал с отцом уже после). Все остальные ‘верные’ Габричевские и вся их компания были налицо, и все оставались сами собой + некоторое общее утомление, которое сказывается на всех за эти годы.
Сегодня пришел от тебя перевод на 30 р[ублей]. Это, очевидно, лотерея на мои акварели, что захватил с собою Саша Сомов? Спасибо. Они как нельзя более кстати: нам приходится вновь обзаводиться целым рядом зимних вещей, украденных летом, и эти деньги вместе с деньгами за проданные акварели нам позволят возобновить все необходимое.
Ожидаются ли в СПБ выставки этой зимой, куда можно послать работы? Этим летом Барсамов6 просил меня просить тебя о том, чтобы ты не отказалась принять участие в феодосийск[ой] выставке, теперь ежегодно повторяющейся (с июля по октябрь). Но это было в эпоху болезни Сергея Васильевича, и потому только теперь [я] передаю тебе это приглашение.
Маруся сама тебе будет писать завтра. Крепко обнимаю Серг[ея] Васильевича и радуюсь, что летняя катастрофа разрешилась так благополучно.
Какова сейчас судьба его изобретений и открытий?

Макс.

1 Юнге (урожд. Фрам) Ольга Андреевна — жена инженера Федора Эдуардовича Юнге (1866-1928).
2 Великанова Александра Анатольевна — первая жена московского гидролога, профессора Михаила Андреевича Великанова (1879-1964).
3 Подий Зоя Петровна (1886-1957) — камерная певица, педагог.
4 Яроцкий Александр Иванович (1866-1944) — медик, Котляревский Сергей Андреевич (1873-1939) — историк, юрист, в прошлом — земский деятель, приват-доцент Московского ун-та, член ЦК кадетской партии.
5 Обакевич Ришара Михайлович (1883-?) — врач.
6 Барсамов Николай Степанович (1892-?) — искусствовед, художник.

39. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

15.I.1929,
Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

Одновременно с этим письмом высылаю тебе заказною бандеролью пакет с акварелями этого года. Всех там 40 штук. 20 более крупных предназначены для выставок (там сзади есть заглавия — для каталога, выставочная цена, имя и адрес). А остальные 20 — для розыгрыша в лотерею, если СПБ-ские коктебельцы захотят это сделать. Цены, конечно, никакой не назначаю, но высказываю пожелание, чтобы она была не меньше червонца за акварель. Но прежде всего прошу тебя выбрать для себя лучшую изо всей этой пачки. И если ты мне напишешь общее свое впечатление от моих работ этого года (которых ты еще совсем не видела), то я буду тебе очень и очень признателен. Я в этом году начал писать море против света — это мое последнее приобретение. Но ежели ты найдешь нужным что-нибудь модифицировать (оценку? распределение?), то я заранее даю тебе все права и со всем соглашаюсь. Маруся так расстроена всеми историями прошлого года, что никому писать не может. Мы так мало писали в СПБ потому, что не имели никаких окончательных сведений о нашем деле, т.е. о реквизиции дома. А как только узнали достоверно, что дело ликвидировано, началась собачья история, о которой я писал тебе в письме от 7.I1. Теперь дело подано на кассацию, и нас это больше касаться не будет. Заглазно решать, было ли правильно постановление Нар[одного] Суд[а] или нет? Мучительно в этом, конечно, не штрафы и не приговор, а необходимость иметь дело с этими людьми. Марусины нервы напряжены и расхлябаны до крайности. Феодосийский] врач (Славолюбов2) еще нашел у нее болезнь печени и рекомендовал полное спокойствие. У нее почти непрерывно ноет печень, а от каждого порыва негодования становится горько во рту (желчь).
Истекший год был для нас темным годом. До сих пор мы были какой-то невидимой завесой изолированы от современного быта. Казалось, что нам удалось создать некоторый иной строй человеческих взаимоотношений, который незримо принимался каждым вступавшим в наш круг. Но вот дружеская измена, моральное предательство (Андерсы) открыло брешь в этом магическом круге, и через нее хлынули все мерзости современности: скандалисты, хулиганы, воровство. И главное, исказилось отношение окружающих обывателей к нашему дому. Мы неожиданно почувствовали себя окруженными кольцом враждебности. Вдруг деревня перестала верить нашему бескорыстию. Все смотрят на нас явно как на дельцов, ловко обделывающих свои делишки: мы для вида отдаем дом бесплатно, а сами наживаемся. Те самые болгары, которые приходят к Марусе занимать деньги (их не отдают годами), подтверждают легенду о нашем богатстве. Поэтому сельсовет обкладывает нас в 10 раз больше других и т.д. Этот человеческий муравейник, от которого мы до сих пор были изолированы, не дает нам зимой покоя и отдыха от летней человеческой страды.
Дай Бог, чтобы все это наваждение окончилось с 1928 годом.
Какое счастье, что Серг[ей] Вас[ильевич] поедет за границу. Мы невольно опасались, что его открытие благодаря своей важности закроет ему пути на Запад. Как хорошо, что это не так.
До свиданья, дорогая Анна Петровна. Мы оба шлем вам с Сергеем Васильевичем самые горячие пожелания. Ради Бога прости меня за обузу акварелей моих.

Макс, Маруся.

1 В фонде Остроумовой-Лебедевой этого письма нет.
2 Славолюбов Михаил Сергеевич — врач по внутренним болезням, курортолог.

40. Волошин — Платонову

16.IV.1929, Коктебель.

Дорогой и глубокоуважаемый Сергей Феодорович,

Низко кланяюсь и благодарю за посланье XVII века и стыжусь, что не могу сам ответить Вам на прекрасном языке того времени ‘за неграмотностью’, ибо принимаю его на слух (и на чувство…). Спасибо, что отнеслись благосклонно к моему ‘Сказанию’1. И посылаю Вам последнее мое стихотворение, посвященное ‘Матушке Владимирской’, которое считал своим долгом Ей, считая немыслимым, чтобы русская поэзия ничем не откликнулась на явление Ее Подлинного Лика, такого прекрасного и совершенного, что я бы решился его сопоставить только с Сикстинской Богоматерью, но с перевесом в пользу Владимирской.

Максимилиан Волошин2.

1 Речь о поэме Волошина ‘Сказание об иноке Епифании’ (1929).
2 Приложение к письму — машинопись ‘Владимирской Богоматери’ Волошина.

41. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

9.IV.1929, Коктебель.

Дорогая Анна Петровна,

Громадное спасибо за деньги. Они пришли как раз в нужную минуту. Но в случае, если они не за проданные акварели, а дружеская фикция (почему-то нам кажется, что ты сама их купила…), позвольте их считать просто займом, потому что нам очень хочется самим справиться с этим штрафом и выплатить его. Из нескольких писем я узнал, что мои акварели выставлены на выставке акварелистов в поощренье и обращают на себя внимание. Я понял, что это, конечно, не без твоего участия (вероятно, из тех, что прислал тебе в декабре?), и приношу тебе глубокую благодарность. Зима эта была для нас очень тяжела, как ты видишь из письма Маруси. Все, что я писал тебе раньше в последних письмах о наших человеческих недоразумениях, — это было только прологом и находится в психологической связи со всем последующим. И попытка отнятия дома, и все собачьи истории — все это следствие андерсовских разговоров о нас. Словом, современный быт окатил нас с головы до ног. Эту зиму мы никуда не уехали, чтобы мне получить возможность работать над стихами. Но обстоятельства сложились для работы очень неблагоприятно.
Во время писания стихов я всегда нахожусь [в] повышенно нервном состоянии и склонен к припадкам яростного раздражения, обычно мне не свойственным. Поэтому обычно я стараюсь в это время уединиться и изолироваться от событий. С этой зимой мы попали в самый буран сельских сплетен, судебных повесток, клеветы, наговоров, лжесвидетелей и т.д. вплоть до убийства наших милых, ласковых и ни в чем не повинных собак собственными руками, до такой степени мы были в безвыходном положении. А когда собаки были убиты, то нам некого было и защищать. И мы всуе не поехали на последние процессы и сложили оружие совсем. Платить штрафы гораздо проще, чем судиться. И мы прямо ожили, когда наконец дождались исполнительного листа и уплатили половину штрафа (121 р[убль]).
Посылаю тебе последние мои стихи, посвященные ‘Владимирской Б[ого]м[атери]’. Крепко обнимаю тебя и Сергея Васильевича.
Как его здоровье этой зимою? Как Ваши планы после его поездки за границу?

Макс.

42. Волошин — Платонову

13.VI.[19]29, Коктебель.

Дорогой и глубокоуважаемый Сергей Феодорович, На Ваше (и Кубасова1) письмо я уже ответил полным своим согласием и постараюсь Вашу просьбу относительно Пушкинского Дома удовлетворить полностью. Но в связи с этим вопросом мне давно хотелось бы поговорить с Вами лично.
Дело в том, что я являюсь собственником дома, мастерской, библиотеки и архива. Дом мой во все времена был и остается Домом Поэта. Теперь, как и раньше, он был бесплатным приютом для поэтов, и художников, и ученых (и их семейств). В годы революции через него проходили и проходят толпы разнообразнейших людей. И в общем все русские поэты моего периода прошли и жили под его кровлей за последние 36 лет (я живу в Коктебеле с 1893 года). Мы с женой бездетны, ни наследников, ни родственников у нас нет. И мы часто думали о том, кому наш дом попадет в руки после смерти нашей. И единственное учреждение, которому нам хотелось бы оставить его — после нашей смерти — вместе со всеми коллекциями (художественными]), книгами и архивом — это Пушкинский Дом. Я вовсе не льщу себя иллюзией, что все оставшееся от меня будет представлять интерес исторический, но в моем архиве найдутся письма многих современников, и у меня хранятся бумаги и письма иных лиц, мне оставленных. Моя библиотека (французская) не изобилует ни библиографическими] редкостями, не отличается полнотой, но она для России, по подбору книг, не банальна. У меня много папок с произведениями живописными — чужими и собственными.
Наконец Дом, состоящий из 30 ком[нат], может дать приют в лето 500 челов[екам] гостей в среднем.
Я так долго и упорно звал Вас к себе эти годы, потому что мне хотелось бы, чтобы Вы все это видели своими глазами, чтобы иметь возможность поговорить с Вами обо всех этих делах. Я уж говорил об этом с моим ежегодным гостем Матв[еем] Никан[оровичем] Розановым2, и он меня до известной степени обнадежил в этом направлении. Мне бы очень хотелось, чтобы этой осенью Вы не миновали моего дома, будучи в Крыму, чтобы поговорить с Вами на месте как и о желательности такого посмертного дара, так и о способах осуществления его. Может, Вы и теперь смогли бы мне ответить, возможно ли в принципе и желательно ли осу-ществленье такого плана. Я, разумеется, не хочу и не думаю ни о каких материальных выгодах от такого дара, так же как и теперь, превратив его в приют для поэтов и художников.
Получили ли Вы мое стихотворение о ‘Матушке Владимирской’, вложенное в последнее мое письмо к Вам?

Максимилиан Волошин.

P.S. Это вопрос частного характера и пусть он пока будет между нами.
1 Кубасов Иван Андреевич (1875-1937) — литературовед, сотрудник Пушкинского Дома.
2 Розанов Матвей Никанорович (1858-1936) — академик, историк западноевропейской литературы, занимался переводами.

43. Волошин — Платонову

12.VIII.[19]29, Коктебель.

Дорогой Сергей Феодорович,

Ваше письмо меня очень обеспокоило. Я очень рассчитываю на Ваш приезд и буду крайне огорчен, если он почему-либо не состоится. Мих[аил] Мих[айлович] Саранчин1, который только что уехал от меня в Гаспру, многое расскажет Вам о моих соображениях. Нельзя ли соединить Вашу поездку в Симферополь с посещением Коктебеля? От Симф[ерополя] до Феодосии автобус идет 3 часа и от Феод[осии] до Кокт[ебеля] 40 минут. Было бы мне очень приятно, если бы Ваш приезд совпал с 17 авг[уста] — днем моих именин, когда в Доме Поэта обычно устраивается праздник, но, конечно, никакие деловые разговоры в этот день и на следующий невозможны. Я думаю, что с деловой стороны Ваше посещение Коктебеля необходимо и его не следует откладывать. Я, конечно, не могу настаивать на этом, не зная состояния Вашего здоровья. Но думаю, что могу предоставить Вам отдых не хуже, чем в Гаспре. Для меня самого сейчас немыслимо вырваться из Кокт[ебеля], но зимой я рассчитываю быть в СПБ. Но хотелось бы, чтобы Вы видели все своими глазами.

Максимилиан Волошин.

1 Саранчин Михаил Михайлович — литератор, переводчик, занимал должности заведующего Гос. книжным фондом и ученого-эксперта по вывозу книг за границу.

44. Волошин — Платонову

20.VIII.[19]29, Коктебель.

Дорогой Сергей Феодорович,

Ради Бога простите мне мою настойчивость. Я ни в каком случае не хочу обременять Вас лишнею усталостью и передвижениями. Я надеялся, что приезд Ваш станет только приятным эпизодом в прогулке по Крыму. Матв[ей] Никан[орович] Розанов и Мих[аил] Мих[айлович] Саранчин, которые оба бывали у меня в Доме Поэта, а сейчас вместе с Вами живут в Гаспре — могут Вам многое рассказать о Коктебеле. А зимой я употреблю все усилия, чтобы самому приехать в СПБ и поговорить с Вами лично. Спасибо и простите.

Максимилиан Волошин.

45. М.С. Волошина — Саркизову-Серазини

Коктебель, 13.III.[1930]

Милый и добрый Иван Михайлович!

Мне очень досадно, что Вы не получили моего письма, а я Вам писала 8.I и 14.II и в последнем закрытом письме М[аксимилиан] А[лександрович] делал приписку и благодарил Вас за присланные книги. Спасибо Вам, Иван Михайлович, что Вы нас помните и относитесь с такой заботой и вниманием. Я это все очень ценю. За болезнь М[аксимилиана] А[лександровича] я страшно устала и как-то вся надорвалась. Иногда мне прямо хотелось умереть, так все суживалось вокруг меня. Сейчас с появлением солнца все понемногу меняется. У нас сейчас весна, посвистывают скворцы, и жарко греет солнышко. И вместе с весною М[аксимилиан] А[лександрович] делается бодрее и лучше. Сейчас он почти нормален — гуляет, понемногу работает, но от всего быстро устает. И часто стали бывать перебои сердца. Но речь уже восстановилась, и рука, и нога тоже в порядке. Ездили мы с ним во врачебную комиссию, признали в нем инвалида II категории.
Жилось нам очень эту зиму туго во всех отношениях. Сейчас друзья хлопочут об инвалидной пенсии. Ц[Е]КУБУ нам с октября перестало давать ак[адемическое] обеспечение. Сейчас мы опять одни. А то приезжала к нам из Харькова т[етя] Саша и жила с нами целый месяц.
Я и физически, и морально очень устала. За М[аксимилианом] А[лександровичем] слежу с неослабеваемой зоркостью, а это берет очень много сил. Я всегда в тревоге за него. Иван Михайлович, Вы как-то прислали Максу соль [нрзб. 1 сл.], как ее принимать? Я боюсь, она у нас стоит уже 3 года, можно ли такую давность принимать? И если можно, то как, сколько на прием, с чем и как, она очень соленая и прямо пить ее тошно. Максу сейчас советуют принимать ее в таблетках. А где же взять ее в таблетках? Если есть в Москве, не будете ли добры, не пришлете ли нам хотя бы наложенным платежом. Пожалуйста. Ему велел доктор принимать вовнутрь. Сейчас он пил все время йод.
Большое Вам спасибо, Иван Михайлович, за Ваше внимание и доброту к нам. Меня это очень согревает. Передайте от нас наш самый теплый привет Софье Анастасьевне. А пока и Вам тоже пожелаю всего, всего доброго. Будьте здоровы и благополучны.

М.Волошина.

Мах хочет приписать Вам несколько слов.

46. Волошин — Саркизову-Серазини

[13.III.1930]

Дорогой Иван Михайлович,

Очевидно, что какие-то из наших писем затерялись. Большое спасибо за книги и за гомеопатические] лекарства. Я писал и благодарил Дм[итрия] А. Юнгмейстера. Получил ли он мою открытку? По Вашей ‘рецептуре’ я понял, что соли [Прупейчика] включены в гомеопатию. Можно ли сделать раствор готовых солей и в какой потенции их принимать? Не дадите ли Вы мне какого-нибудь гомеопатического средства от ‘ожирения’? Я сильно похудел после болезни. Теперь я вешу меньше 100 кило (98… 99?). Но хотелось бы прогрессировать.
С весною силы заметно восстанавливаются. Принимаю [Арнику] для ликвидации инсульта. Как Вы себя чувствуете? Что же, собственно, было с Вами? Кровоизлияние в желудок — это вид инсульта? Очень жду Вас летом. Всего, всего лучшего. Спасибо за память и внимание. Привет Софии Настасьевне.

Максимилиан Волошин.

47. Волошин — Саркизову-Серазини

4.V.1930, Коктебель.

Дорогой Иван Михайлович,

Большое Вам спасибо за полученные книги (все пришли по списку) и сладкую посылку.
Мы мало сказать благодарны — мы глубоко умилены Вашим вниманием, памятью, расположением и дружественностью.
С домом, по-видимому, все уладилось: ВЦИК телеграфировал в мою пользу в Феодосию и Симферополь.
Брошюру Колли о ‘Следах древней культуры на дне морском’ я Вам посылаю1. Я знал покойного Людвига Петровича, который в мое время был преподавателем гимназии, но мне в свое время дарил все свои брошюры. Что для меня делает эти экземпл[яры] особенно ценными и мне очень приятно быть Вам хоть чем-нибудь полезным.
С домом у меня, по-видимому, все уладилось так же, как и у остальных (Дейша2, Манасеина), на которых было покушение. Но смысл и источники для меня еще не ясны.
Посылаю акварельки — Вам и Софии Анастасьевне вместе с глубокой благодарностью и одновременно бандероль с бр[ошюрой] Колли.
Всего, всего лучшего. Как Ваше самочувствие теперь? Я себя чувствую прекрасно молодым и бодрым.
А все-таки придумайте и напишите мне о гомеопатических средствах против ожирения. Мне необходимо какое-то вспомогательное средство к диете.

Максимилиан Волошин.

М[ария] С[тепановна] шлет привет С[офии] А[настасьевне] и Вам.
1 Колли Людвиг Петрович — педагог, историк, хранитель Феодосийского музея древностей. Имеется в виду оттиск его статьи: Следы древней культуры на дне морском: Современные положения вопроса о нахождении в море античных памятников // Известия Таврической ученой Архивной Комиссии. 1909. No 43. С. 125-137.
2 Дейша-Сионицкая (сценический псевдоним с 1884. По мужу — Дейша, урожд. Сионицкая) Мария Адриановна (1859-1932) — оперная певица, педагог.

48. Волошин — Голлербаху

[6.V.1930]1

Дорогой Эрик Феодорович,

Получил Ваше письмо о смерти А.Я. Головина2. Конечно, я хочу принять участие в сборнике его памяти и пришлю Вам страничку воспоминаний. К какому сроку? Я не писал Вам потому, что в декабре у меня был удар, и я 1/2 года не мог писать. Теперь я, кажется, уже совсем оправился. Осталась только быстрая утомляемость, особенно от разговора и чтения вслух.
У меня были неприятности с домом: опять местные власти делали попытку отнять его, и опять за меня вступилась Москва, и теперь все обошлось. Не приедете ли Вы в этом году? Привет Танечке Хижинской, [с которой] вы, верно, встречаетесь? Всего наилучшего! Привет от Мар[ии] Степан[овны].

Максимилиан Волошин.

1 Датируется по почтовому штемпелю.
2 Головин Александр Яковлевич (1863-1930) — художник. Э.Ф. Голлербах был автором книги: А.Я. Головин: Жизнь и творчество. Л., 1928.

49. Волошин — Саркизову-Серазини

7.VII.1930

Дорогой Иван Михайлович,

Спасибо за книжки и за гомеопатию (вперед). Радуюсь Вашему летнему маршруту: признак, что Вы поправились и обрели прежнюю бодрость. У нас все благополучно. Народу мало. Вести с севера приводят в большое уныние.
Всего лучшего. Привет от Марии Степановны и от меня Софии Анастасьевне и Юнгмейстеру.

Макс.

P.S. Когда Вас ждать? Очень трогательна Ваша история о Колли.

М.В.

50. Волошин — Саркизову-Серазини

31.VIII.1930

Дорогой Иван Михайлович,

Я глубоко тронут Вашим теплом и заботой обо мне. Спешу, следуя Вашим указаниям, направить Вам все требуемые бумаги. Как это ни мучительно для меня, но в моем заявлении на имя Главискусства я перечислил с наивозможной полнотой и ссылками на свидетелей все то, что можно назвать (cum grano salis!1) моими заслугами перед Сов[етской] властью (несмотря на все инстинктивное отвращение к таким приемам).
Хочу Вам еще указать одно лицо, являющееся в Наркомпросе большим другом ‘Дома Поэта’ — это Ксения Александровна Врачинская. Она у нас жила два лета и просила меня в случае нужды обращаться к ней. Она в хороших отношениях с Ф.Коном2 и не откажется все сделать, что нужно, для пенсии.
У нас дом пустеет, людей уже мало.
Я чувствую себя недурно, но остается утомляемость, меня смущающая.
Да еще — о моей пенсии: Вы, может быть, не знаете, что весною многие предварительные ходы были уже сделаны акад[емиком] М.Н. Розановым, который собрал много подписей на ходатайстве о выдаче мне пенсии как в Акад[емии] наук, так и среди коммунистов, и все эти документы были переданы Луначарскому, который все дело взял на себя и обещал направить его сам.
Но лето помешало, и, верно, все теперь возобновится. Поговорите с Матвеем Никаноровичем, который, верно, скоро уже вернет[ся] в Москву из Гаспры (адрес: Новинский бульв[ар], 103, кв. 34). Он даст Вам все сведения. А потом, я думаю, Кс[ения] Александр[овна] Врачинская может во многом помочь — она близкий Ф.Кону человек.
Кстати, и Зоя Лодий, уезжая, взяла у меня несколько листов с моими подписями для ‘заявлений’, если понадобится, все это будет у Ксении Александровны, с которой Вы, должно быть, сразу познакомитесь: она редко милый и хороший человек.
Как Ваше здоровье после лета? Как Софья Анастасьевна? От Юнгмейстера — так ничего и не получил, но нашел в Вашей рецептуре указание на graphit как на средство от ожирения. Но сейчас ищу сред[ст]во от слабости и общей усталости. Укажите, если гомеопатия знает что-либо в этой области.
Все требуемые Вами бумаги написаны, переписаны на машинке и прилагаются к этому письму и прошу Вас их разослать по указанным учреждениям.
Мне же отсюда неудобно их посылать ввиду почтовых условий.

Макс[имилиан] Волошин.

Спасибо за все! Привет от Мар[ии] Ст[епановны].
1 С долей насмешки, с оговоркой, с преувеличением (лат.). Трудно решить, какой из оттенков этого выражения имел в виду Волошин.
2 Кон Федор Яковлевич (1864-1941) — участник революционного движения. После 1918 — на партийных и государственных постах, сотр. Коминтерна.

51. Волошин — Саркизову-Серазини

29.Х.1930

Дорогой Иван Михайлович,

Ваша дружба и забота обо мне неутомима. Если дело с пенсией провалится, то это будет всецело моя собственная вина, потому что друзья сделали для меня не только все возможное, но и гораздо больше. Сейчас мои материальные дела стали лучше: Севастопольский музей приобрел на 150 руб[лей] моих акварелей на выставке, а в декабре в Петербурге устраивается ретроспективная выставка моих картин ‘Киммерия’. Выставка будет в очень хорошем помещении на Фонтанке в бывш[ем] Шуваловском особняке в залах Инженерного клуба.
Писать еще раз самому о своих правах и заслугах для меня нож вострый, и я напишу Григорьеву1 только в крайнем случае — если пенсия по литературной линии провалится безвозвратно.
Написавши — пошлю на Ваше имя для цензурного просмотра и передачи.
А пока спасибо за все.
Матв[ей] Никан[орович] Розанов меня известил одновременно с Вами о всех мытарствах моих бумаг и о том, что они прямо пойдут во ВЦИК.
Привет Софии Анастасьевне.
Напишите мне список гомеопатических средств от тучности.
Я кончаю разборку и классификацию своих архивов, которые у меня просит Союз писателей.
Эта громадная и кропотливая работа сейчас подходит к концу.

Мах.

1 Вероятно, речь о Григорьеве Сергее Павловиче (1886-1968) — историке искусства, сотр. Наркомпроса и Комитета по охране памятников.

52. Волошин — Саркизову-Серазини

22.II.1931

Дорогой Иван Михайлович,

Спасибо за посылку и за ‘Мемуары’ И.И. Панаева1. Прочел их (или, вернее, перечел) с радостью и наслаждением. Посылки для нас всегда радость. Они нас подкрепляют и духовно, и физически. Только письма и присылки друзей нас подкрепляют этой необычайно тоскливой и грустной зимой.
О пенсии получил на днях окончательный отказ от Наркомпроса.
Были только что очень тяжелые минуты: нас лишили хлеба и керосина. Но за нас вступился Крымнаркомпрос и мы в этом отношении восстановлены.
Сейчас вокруг нас ликвидируют всех частных дачевладельцев. Мы в этом году избегнем этой участи. Но явно она не избегнет нас со временем.
Я мечтаю о том, чтобы теперь же передать ‘Дом Поэта’ в руки Союза писателей с тем, чтобы быть назначенным его заведующим, хранителем архивов и библиотеки на постоянном месячном жаловании. Так мне советовали сделать. [Фраза зачеркнута].
Спасибо, дорогой Иван Михайлович, за постоянное внимание к нам и постоянную Вашу заботу о нас.

Максимилиан Волошин.

1 Панаев Иван Иванович (1812-1862) — писатель, речь идет о его ‘Литературных воспоминаниях’ (1861).

53. Волошин — Саркизову-Серазини

9.III.1931, Коктебель.

Дорогой Иван Михайлович,

Спасибо за письмо и посылку. За нее я уже благодарил Вас. Письмо, на которое Вы отвечаете, и было, очевидно, ответом на посылку.
Сейчас у нас все обстоятельства обернулись к лучшему: нам выдают хлеб и вообще местные власти к нам переменились. И даже Дом Поэта этой весной сохраняет вопреки периодичности этого сезона полный иммунитет. Он будет продолжать свое существование и с особенным удовольствием распахнет перед Вами двери, когда Вы приедете в начале (надеюсь!) лета.
Все это переменилось благодаря пустяшному обстоятельству: к нам заезжал в феврале один мой друг — очень юный — коммунист. Он лишь побеседовал с местной властью и этого оказалось достаточно. Он же теперь взялся за мое дело о пенсии, и я думаю, что ему многое удастся.
То, что Вы пишете о причинах, вызвавших препятствие в деле пенсии, глубоко неверно. (Только не принимайте за личную обиду с моей стороны). Я просто хочу исправить то недоразумение, которое, очевидно, создалось на мой счет. Я с 1920 года прекратил всякие сношения с моими заграничными знакомыми и друзьями и всякую переписку: что по крымским условиям стало необходимо.
Была эпоха около 1924 года, когда за границей вышло несколько изданий моих стихов. И мое имя появилось в списке сотрудников разных заграничных журналов и была большая обличительна[я] статья в журнале ‘На Посту’1. Я на это ответил большим письмо[м], которое было напечатано в ‘Красной Нови’2. Все это было тогда же ликвидировано ими, и я читал все мои стихи в Кремле (у Каменева) публично. Если бы у меня действительно [были] ‘антисоветские’ стихи, то я бы не стал этого делать. Но ‘антисоветских’ стихов у меня вообще нет по той причине, что я вообще политику не приемлю ни в какой форме, а морально считаю себя и являюсь в жизни очень строгим коммунистом. Я все это пишу Вам лишь для того, чтобы Вы сами могли отвечать на подобные обвинения меня, если Вам придется с ними встретиться. Что касается до распространения моих стихов внутри России, то это идет совершенно вне моих намерений и ведома. А списывать их у себя я никому не запрещаю — принципиально.
До свиданья. Крепко Вас обнимаю.

Макс.

1 Таль Б. Поэтическая контрреволюция в стихах М.Волошина // На Посту. 1923. No 4 (ноябрь). С.151-163.
2 Волошин М. Письмо в редакцию // Красная Новь. 1924. No 1(18). С.311-312.

54. Волошин — Саркизову-Серазини

1.I.1932

Дорогой Иван Михайлович,

С Новым годом поздравляю Вас и Софию Анастасьевну. Ваше письмо и посылку получили вчера и приносим Вам благодарность. Но хотя мы теперь и обеспечены пенсией, но принуждены радоваться, как и прежде, всякой съестной посылке, потому что голод царит в Крыму по-прежнему, и несмотря на то, что я имею документы, что помимо пенсии приравнен в получении жизненных и съестных благ к индустриальным рабочим — то было бы для центра великое благо. Здесь это не имеет на нашу судьбу никакого влияния и не производит на местные власти никакого впечатления, и мы бы форменно голодали, если бы не посылки наших далеких друзей, нас не забывающих и зимою. За Вашу посылку — Вам большое и низкое спасибо — она угадывает наши нужды.
Что касается до пенсии, то, судя по газетному извещению, сомневаться в ней нельзя. Но из какой скалы прольется этот благодатный ключ, для нас неизвестно. Мы смиренно ждем.
Были в городе: Славолюбов нашел у Маруси острое малокровие на границах злокачественного, у меня миокардит с ослаблением сердечной мышцы (отсюда — одышка).
Мне надо сидеть дома, а Марусе — питаться и отдыхать. Но текущая жизнь отдыхать ей не дает.
Она очень ослабла за лето. Спасибо за Ваши указания мне — я их приблизительно все и выполняю в смысле питания. На ужин только простокваша. И это вызвало небольшое, но постоянное похудание, что меня радует.
Посылку Вашу, по Вашим указаниям, взвесили и проверили: убыли не оказалось.
Ваше впечатление от Феодосии очень верно: я только что вернулся из города и каждый раз то же впечатление медленного умирания и засыхания на корню.
Привет Софии Анастасьевне. Спасибо.

Мах.

[Приписка М.С. Волошиной:]

Дорогой Иван Михайлович!

Шлю Вам и Софье Анастасьевне сердечную благодарность за память и неизменное внимание. Оно очень согревает, и радует, и облегчает жизнь.
Всего доброго.

М.Волошина

55. М.С. Волошина — Остроумовой-Лебедевой

4.I.[19]32

С Новым годом!
Милая и дорогая Анна Петровна!

Нас такое долгое время разделяет расстояние, незабываемая утрата, что Вам покажется странным, почему вдруг пишу. А потому, что всегда помню Вас, всегда хорошо и светло о Вас думаю. Я раньше писала Вам на ты, но теперь не решаюсь. Вы мне проще и легче написать, а ты не смею. Простите мне это ‘перебежничанье’, но так давно я с Вами не общалась, что страшно и неловко писать на ты.
До нас дошли слухи о Вашем нездоровьи и так потянуло к Вам. Вы не думаете, что мы Вас забывали? Всегда помнили, но теперь жизнь так уводит, что остановиться не успеешь, и так многое, многое проходит, о чем потом жалеешь, но его уж не вернешь.
Милая, хорошая Анна Петровна, связь с Вами мы ни на минуту не теряли, хотя лично и не общались, но о Вас всегда знали от наших общих друзей. Сейчас вот так показалось необходимым Вам написать, что села и пишу. О нашей жизни и Вам, верно, доходят вести, поэтому не буду о себе писать. Живы, не очень здоровы, но как-то выкарабкиваемся и тот, и другой. Жизнь у нас очень суровая. Хотя некоторые из наших общих друзей и уверяют, что Вы к нам не приедете больше, а мы Вас ждем, и я уверена, что Вы у нас побываете.
Дорогая, хорошая Анна Петровна, так хочется сказать Вам много хорошего, ласкового, но на бумаге это косноязычно выходит. Крепко, крепко Вас обнимаю, всегда помню, и если Вы черкнете хоть открытку, буду очень-очень рада. Примите самое сердечное и светлое чувство мое.

М.Волошина

56. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

4.I.1932.

Дорогая Анна Петровна,

До нас дошли тревожные слухи о твоем здоровьи. Хочется знать от тебя лично, что с тобою в действительности.
Стороною слухи, весть о тебе и о С[ергее] В[асильевиче] доходят постоянно. Наша жизнь течет по-прежнему. Я рисую, пишу. Но кроме стихов.
Богаевский этой осенью ездил в Баку в командировку. Вернулся в восторге. Он написал ряд этюдов — вероятно, тех мест, которые писала когда-то ты, но Баку за эти годы изменился: совсем нет копоти и ничего, что было в твоих этюдах. Привет С[ергею] В[асильевичу].

Макс.

57. Волошин — Остроумовой-Лебедевой

30.I.1932

Дорогая Анна Петровна,

С глубоким душевным волнением пишу тебе это письмо.
Мы так давно не виделись. Прошлый год был у нас ужасен. Этот год намечается совсем по-иному.
Внешне — у нас все блестяще: нам дали персональную пожизн[енную пенсию] (225 р[ублей] в месяц]). Так что мы себя после этих более чем скудных лет чувствуем себя разбогатевшими.
И это уже перестало быть фикцией: на днях нам даже выдали денег.
Но морально мы чувствуем себя неважно: я чувствую, что с каждым днем подступают ранние неожиданные симптомы старости: нездоровье, упадок творческих сил, не могу писать стихов, нет прежней неудержимости и настойчивости в живописи.
У Маруси — разные симптомы острого малокровия: головокруженье, раздражительность. Общий отлив друзей от Коктебеля… Но не от нашего дома: причина внешняя — голод в Крыму и отсутствие столовых для курортных.
Все, кто попал сюда прошлым летом, были или связаны с домами отдыха, или более смелые — были ‘самотеком’.
Прости меня за такое незначительное и отрывистое письмо. Привет Сергею Васильевичу.
Мне очень радостен самый факт переписки с тобой. Как поживает твоя рука? Всего лучшего.

Макс[имилиан] Волошин.

58. Волошин — Саркизову-Серазини

2.IV.1932

Милый Иван Михайлович,

Спешу Вас известить и поблагод[ар]ить по получении очевидно посланной с оказией посылки с книгами, где ‘Космополис’ Бурже с ‘Полем и Виргинией’ Б[ернардена] де Сен-Пьера1. Очень благодарю Вас за все присылки, совершенно не входя в их оценку. Теперь я книжно обставлен. А мне книг стало очень нужно из-за бессонных ночей. Я теперь часто не сплю из-за дыхания, которое у меня так и не прошло за зиму, и с весною не уменьшается. Когда я сижу в кресле до утра — для меня книга необходима и книга лучше всего русская, переводная. Не считая нашего чтения вслух с Мар[ией] Степ[ановной]. Но теперь бывает, что и для чтения вслух у меня голоса не хватает. К этому у меня теперь еще присоединились артритические боли в суставах. Один врач в Харькове — д[окто]р Лященко2 — лечит нас с М[арией] С[тепановной] заочно и обещает мне, если я поеду в Ессентуки — полное выздоровление [нрзб. 2 сл.].

Максимилиан Волошин.

1 Бурже Поль Шарль Жозеф (1852-1935) — французский писатель, ‘Космополиты’ (‘Cosmopolis’) — его роман (1893), Бернарден де Сен-Пьер Жак Анри (1737-1814) — французский писатель, ‘Поль и Виргиния’ — его роман (1787).
2 Лященко (Ляшенко) Михаил Яковлевич (1870-?) — харьковский врач по детским и внутренним болезням.

59. Волошин — Саркизову-Серазини

18.IV.1932

Дорогой Иван Михайлович,

С огромной радостью получил Максимова1. Вот это подарок!
Спасибо. Крепко Вас обнимаю. Лучшего Вы не могли придумать: это ценная энциклопедия русского фольклора. Книга на много лет. Ее много раз надо перечитывать и всегда иметь на письменном столе. Это драгоценнейшее пособие для языка и работы. Эти дни у нас цветут [ландыши]. Весна поз[д]няя. В какую часть республики Вы устремляетесь этим летом? Привет Софии Анастасьевне от нас обоих.

Макс, Мария Волошины.

1 Речь идет о книге писателя и этнографа Сергея Васильевича Максимова (1831-1901) ‘Крылатые слова’ (СПб., 1890).
Волошин Максимилиан Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. ‘Я жду еще ваших стихов…’, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1916
  2. Письмо к П. А. Флоренскому, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1923
  3. Письма к П. Н. Зайцеву, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1924
  4. Письмо А. М. Ремизову, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1909
  5. Письма к А. М. Петровой, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1921
  6. Максимилиан Волошин и Александр Бенуа, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1908
  7. ‘Буду рад вас видеть в Коктебеле…’, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1993
  8. Письма к И. Ф. Анненскому, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1906
Электронная библиотека