Из общественной и литературной хроники Запада, Булгаков Федор Ильич, Год: 1893 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Изъ общественной и литературной хроники Запада.

Біографія Гюи-де-Мопасана.— Кружокъ Эмиля Зола.— Первая новелла Moпасана.— Письмо Флобера (1873 г.) о задаткахъ дарованія Мопасана.— Сборникъ стихотвореній Мопасана.— Субъективный характеръ его.— Стихотворенія ‘Дикіе гуси’.— Взглядъ на людей сверху внизъ.— Разсказъ ‘Boule de Suif’.— Оригинальная манера Мопасана.— О натурализм вообще и мопасановскомъ въ частности.— Мизантропія Тэна въ разсказахъ Мопасана.— Натурализмъ и реализмъ Мопасана, какъ источникъ его меланхоліи и песимизма.— Разочарованность героини ‘Une vie’.— Сомннія Мопасана насчетъ спасительности любви.— Несоотвтствіе между тмъ, чмъ любовь бываетъ въ дйствительности, и раемъ мечтаній.— Первый романъ Мопасана.— Романы ‘Bel-Ami’ и ‘Mont-Oriol’.— Романъ ‘Pierre et Jean’ и отреченіе Мопасана отъ доктринерскаго реализма.— ‘Fort comme la mort’ — замчательнйшій изъ психологическихъ романовъ Мопасана.— Послдній его романъ ‘Notre Coeur’.— Ипохондрія Мопасана.— О брачныхъ путешествіяхъ мннія самихъ потерпвшихъ отъ нихъ.— Новйшія Пиіи въ Париж и ихъ знаменитая прародительница — Ленорманъ.

Гюи де-Мопасанъ, занимавшій одно изъ самыхъ почетныхъ мстъ въ первомъ ряду французскихъ писателей, достигшихъ въ періодъ 1880—1890 гг. полной зрлости своего таланта, скончался недавно въ сумасшедшемъ дом. Слава его выросла быстро, но не прошло и десяти лтъ съ тхъ поръ, и звзда его закатилась. Гюи де-Мопасанъ родился въ 1850 г., а пересталъ писать сорока лтъ. И тмъ не мене въ исторіи новйшаго романа онъ оставилъ неизгладимый слдъ. Біографія его весьма несложна. Получивъ дипломъ, какой требуется во Франціи, онъ поступилъ на службу въ министерство народнаго просвщенія и, подобно Терье, Коппе и другимъ французскимъ писателямъ, въ своей канцеляріи занимался сочинительствомъ. Затмъ онъ вышелъ въ отставку и жилъ нкоторое время на своей нормандской родин. 30-ти лтъ онъ выступилъ на литературное поприще, въ теченіе десяти лтъ работалъ съ нервозной неутомимостью до тхъ поръ, пока не омрачился его разсудокъ. Въ конц 1891 г., въ Канн, на своей яхт ‘Bel-Ami’ — Мопавсанъ страстно любилъ охоту и гребной спортъ — онъ пытался покончить съ собой и помшаннымъ былъ отвезенъ въ Парижъ, отъ котораго бжалъ къ берегамъ Средиземнаго моря. Съ тхъ поръ этотъ писатель, всхъ поражавшій своимъ здоровьемъ, веселымъ и яснымъ умомъ, прозябалъ до кончины въ лчебниц душевно-больныхъ.

Эмиль Зола еще въ 1880 г. призналъ своеобразность и оригинальность дарованія покойнаго новеллиста. Именно въ то время авторъ ‘Ругонъ Маккаръ’ объявилъ своимъ лозунгомъ натурализмъ и около него группировался кружокъ молодыхъ и горячихъ его послдователей. къ этому кружку принадлежалъ и Мопасанъ, который въ литератур стремился идти по стопамъ своего дяди Флобера, знаменитаго автора ‘Madame Bovary’. Въ числ первыхъ пробъ талантливости помянутаго кружка, напечатанныхъ Эмилемъ Зола въ сборник ‘ Soires de Mdan’, новелла Мопасана ‘Boule de Suif’ выдавалась наиболе, хотя его сверстниками-меданистами были тогда Поль Алексисъ, Сеаръ, Энникъ, Гюисмансъ — вс четыре, принадлежавшіе въ разряду очень недюжинныхъ писателей.

Но Мопасанъ чуждъ былъ самомннія молодости, и онъ не ршался отдавать въ печать написанное имъ, прежде чмъ не подвергалъ это тщательнйшей отдлк. Въ данномъ случа его руководителемъ былъ Флоберъ, этотъ отшельникъ Круасе, мучившій себя обработкой своего стиля. Прочитавъ первые разсказы Мопасана въ стихахъ, Флоберъ отечески подбодрилъ его въ дальнйшему писательству: ‘работайте, молодой человкъ!’. Въ письм къ матери молодого писателя (1873 г.) Флоберъ заявляетъ: ‘уже съ мсяцъ тому, какъ я хотлъ писать теб, чтобъ объясниться въ любви въ твоему сыну. Ты не можешь себ представить, какимъ милымъ, скромнымъ, благодушнымъ, понятливымъ и остроумнымъ, словомъ, симпатичнымъ я нахожу его. Не смотря на разницу лтъ между нами, я считаю его ‘другомъ’ и потомъ онъ такъ напоминаетъ мн моего дорогого Альфреда (Альфредъ ле-Пуатвенъ — рано умершій поэтъ, братъ г-жи Мопасанъ)… То, что онъ показывалъ мн изъ своихъ работъ, конечно, не мене цнно, чмъ то, что печатается ‘Парнасцами’… Со временемъ онъ дойдетъ до оригинальности, индивидуальныхъ воззрній и ощущеній. А это главное. Въ результат, въ успх мало толка. Въ этомъ мір подобаетъ прежде всего сохранить душу въ высокой сфер. Культъ искусства доставляетъ гордость. Такова моя мораль’.

И Мопасанъ, врный завтамъ своего учителя, съ судорожной сосредоточенностью своихъ умственныхъ силъ обработывалъ стихъ за стихомъ, строку за строкой, чтобъ достигнуть флоберовскаго идеала выразительной простоты и ясности. Когда минуло ему 80 лтъ, онъ ринулся на арену литературы вполн вооруженнымъ, и на первыхъ же порахъ завоевалъ себ почетное мсто среди новйшихъ писателей Франціи.

* * *

Любопытно, что Мопасанъ, такъ мало склонный въ лиризму, началъ свою карьеру лирическимъ поэтомъ, и хорошими стихами. Но этотъ первый и послдній томикъ стиховъ, напечатанный въ 1880 г. подъ скромнымъ заглавіемъ ‘Des Vers’ (‘стихи’), содержитъ въ себ собственно коротенькіе разсказы въ стихахъ.

Во Франціи, какъ и везд, въ числ писателей-художниковъ есть, конечно, такіе, которые воздерживаются отъ римованной поэзіи. Къ такимъ исключеніямъ принадлежатъ Гонкуръ и Гюисмансъ. А по правилу даже крупнйшіе прозаики, какъ Зола и Додэ, дебютировали стихами. Доде, напр., издалъ сборникъ легкихъ эротическихъ стихотвореній (‘Les Amoureuses’), Зола въ ранней юности писалъ не мало стиховъ въ подражаніе Альфреду де-Мюссе. Они напечатаны теперь въ жизнеописаніи Зола, которое издалъ Поль Алексисъ.

Стихи Мопасана значительно оригинальне стиховъ Зола. Но если сравнить ихъ съ произведеніями какого нибудь изъ истинно лирическихъ поэтовъ его поколнія, то впечатлніе получается не особенно глубокое. Въ 20 мопасановскихъ стихотвореніяхъ бросается въ глаза сильная и здоровая чувственность вмст съ оттнкомъ мизантропіи.

Едва-ли не самое типическое для его душевнаго настроенія стихотвореніе ‘Дикіе гуси’. Изображается, какъ надъ монотонной равниной пролетаютъ дикіе гуси, направляясь къ югу, тогда какъ ихъ прирученные друзья внизу переваливаются съ ноги на ногу, съеживаясь отъ холода. Какой-то оборванецъ-мальчишка, насвистывая что-то, гонитъ этихъ прирученныхъ гусей. И вдругъ послдніе слышатъ крикъ дикой стаи, которая, какъ стрла, пролетаетъ тамъ, вверху. Они поднимаютъ головы и, видя вольныхъ гусей, разскающихъ пространство, сами немножко взмахиваютъ крыльями, топчатся на мст. Въ нихъ какъ будто проснулось смутное воспоминаніе о прежней вол, о свобод тхъ, отъ которыхъ они ведутъ свой родъ, и смотря вверхъ, они поднимаютъ рзкій крикъ, какъ-бы въ отвтъ на крикъ своихъ дикихъ братьевъ.

Натура дикаго гуся симпатичне поэту, и его самого, любителя мореплаванія, охоты, спорта и путешествій, тянуло къ югу. Въ его глазахъ различіе между значительными и незначительными людьми заключается, очевидно, въ томъ, что элементомъ первыхъ служитъ свобода и жажда жизни, а элементомъ вторыхъ оказывается стсненность съ парализованными крыльями. Въ своемъ писательскомъ призваніи онъ чувствуетъ себя дивимъ гусемъ, крикъ котораго раздается надъ головами домашнихъ гусей и тамъ и сямъ пробуждаетъ въ сердцахъ ихъ исконное мечтаніе о дикости и свобод. То, что цивилизація сдлала изъ людей, напоминаетъ писателю нчто, похожее на этихъ переваливающихся гусей, съ одной точки зрнія нчто безобразное, съ другой — нчто комичное. Онъ смотритъ на нихъ, какъ дикіе гуси на своихъ прирученныхъ сородичей, сверху внизъ.

* * *

Такой же взглядъ на людей сверху внизъ чувствуется и въ вышеупомянутой первой напечатанной новелл Мопасана ‘Boule de Suif’ (‘Сальный комочекъ’). Въ предисловіи въ ‘Soires de Mdan’ Зола объявилъ этотъ разсказъ шедевромъ, и вс, читавшіе ‘Boule de Suif’, не могутъ не раздлять такое мнніе. Какъ и вс прочіе разсказы въ названномъ сборник, Мопасановскій переноситъ читателя во времена франко-прусской войны 1870 г.

Въ виду приближенія пруссаковъ въ Руану, жители этого города собрались бжать. Въ пасмурное вимнее утро, когда при слабомъ мерцаніи фонаря едва можешь различить другого, дилижансъ биткомъ набивается жаждущими отъзда. Тутъ и легитимистскій графъ съ своей строгой супругой, и крупный фабрикантъ-милліонеръ съ своей легкомысленной женой, и богатый, хотя не очень добросовстный, виноторговецъ съ своей высохшей дражайшей половиной, и демократическій хвастунъ, дв сестры милосердія и какая-то хорошо одтая дама, которая, однако, при ближайшемъ знакомств съ ней, оказывается вовсе не дамой, а всему городу извстной персоной. Она полная, жирная, нецеремонная въ обращеніи, но ретивая патріотка. Мятель вынуждаетъ этихъ путниковъ долго простоять на дорог. По прошествіи двухъ часовъ вся компанія чувствуетъ себя въ критическомъ положеніи. Никто не запасся жизненными припасами, а купить ихъ негд, такъ какъ населеніе бжало отъ наступающихъ нмецкихъ войскъ. Только хорошо упитанная, хорошо одтая молодая дама взяла съ собой корзину съ състнымъ, набитую разными сластями, съ четырьмя бутылками вина. Какъ разъ въ это время она раскладываетъ блую, какъ снгъ, салфетку и начинаетъ свою трапезу.

Сперва ея спутники посматривали косо на ея присутствіе, выражали свое негодованіе въ полголоса оскорбительными замчаніями на ея счетъ, потомъ ее стали игнорировать совершенно, какъ бываетъ съ порокомъ, когда онъ проникаетъ въ нравственный кругъ. Но теперь, когда аппетитъ давалъ себя знать все сильне, все алчне, онъ оказывается сильне энтузіазма демократа, респектабельности купца, высокомрія фабриканта, самомннія аристократа, добродтели дамъ и благочестія сестеръ милосердія. Одинъ за другимъ вс они складываютъ свое оружіе и, разсыпаясь въ предупредительныхъ любезностяхъ относительно владлицы корзинки, пользуются содержимымъ послдней. Всякіе политическіе и нравственные оттнки имютъ своихъ представителей въ этомъ дилижанс и вс они сдаются на капитуляцію передъ этой корзинкой на колняхъ куртизанки.

Въ гостинниц городка, куда дотащилась наконецъ эта компанія, дилижансъ задерживается,— нмцы туда пришли раньше. Войска ихъ заняли городъ, и прусскій лейтенантъ согласенъ разршить компаніи дальній путь лишь подъ тмъ условіемъ, если двица Елизавета Руселъ приметъ его визитъ. Она отвергаетъ съ негодованіемъ такое предложеніе, при общемъ одобреніи своихъ спутниковъ, и черезъ это выигрываетъ въ уваженіи всей компаніи.

Однакожъ запрещеніе отъзда оказывается вполн серьезнымъ и соблюдается неумолимо. Компаніей овладваетъ весьма понятное нетерпніе, и на даму, враждебную въ пруссакамъ, начинается давленіе, слегка мягкое, потомъ все боле сильное, чтобъ заставить ее отступиться отъ патріотическихъ соображеній и принести себя въ жертву ради почтенной компаніи. Вс теперь стараются разсять ея предразсудки относительно иноземныхъ поработителей и въ конц концовъ она сдается на уговоры. На слдующее утро она позже всхъ занимаетъ свое мсто въ дилижанс, и тутъ почтенное буржуазное общество опять вступаетъ въ свои права. Зіяющая пропасть между добродтелью и поровомъ разверзлась снова. Никто и знать ее не хочетъ, никто не кланяется съ ней. Смущенной и пристыженной не даютъ ни кусочка т, съ которыми она такъ щедро длилась еще вчера своимъ запасомъ състнаго.

Она провинилась и можетъ поголодать.

* * *

Такая же смлость въ выбор сюжетовъ и положеній, способныхъ подорвать всякое лестное мнніе о людяхъ образованнаго общества, положеній, исполненныхъ ироніи и мизантропіи, отличаетъ и другія многочисленныя новеллы Мопасана. Ихъ наберется до 15 томовъ, и въ нихъ не замтно ни малйшаго внутренняго истощенія. Везд тотъ же нигилизмъ рядомъ съ здоровымъ юморомъ и наслажденіемъ жизнью, ве8д отмнная художественная форма, замчательно простой языкъ, въ которомъ каждое слово тщательно взвшено. ‘La Maison Tellier’ (1881 г.), ‘M-elle Fifi’ (1883 г.), ‘Les Soeurs Rondoli’, ‘Les Contes de la Bcasse’ (1885 r.), ‘Monsieur Parent’ (1886 r.), ‘La Main gauche’ (1887 r.), ‘La petite Roque’ (1888 r.), ‘L’inutile beaut* (1890 r.),— вс эти сборники разсказовъ явились чмъ-то неслыханнымъ во французской литератур, по выраженію одного французскаго критика, взрывомъ молодости, здоровья и бьющей черезъ край жизненной силы. ‘Въ эпоху,— замчаетъ Жюль Леметръ — когда наша литература была наиболе сложнымъ явленіемъ и дистилировала наиболе обработанные напитки, талантъ Мопасана, какъ новеллиста, явился точно источникомъ удивительно свжей и хорошей воды’. Литературный послдователь Флобера и Зола, онъ выработалъ себ свою особую манеру. Онъ не описывалъ ни людей, ни мебель, не производилъ психологическаго анатомированія душевныхъ побужденій. Онъ выражался немногими штрихами, одной какой нибудь живописной или каррикатурной чертой, перенося всякую психологію въ самое дйствіе разсказа. Въ тотъ вкъ, когда иные изъ превосходныхъ писателей достигали дйствія тмъ, что преслдовали какую нибудь идею въ цломъ ряд періодовъ, растянутыхъ на цлыя страницы, гд не доберешься до сказуемаго, Мопасанъ былъ кратокъ и сжатъ, смлъ и ирониченъ, забавенъ или ядовитъ, но всегда кратокъ. Несмотря на выборъ смлыхъ и опасныхъ сюжетовъ, искренность, тонкая наблюдательность и качество стиля спасали автора отъ злоупотребленія двусмысленностями, которыя такъ любимы французскими новеллистами.

* * *

Гюи де-Мопасанъ боле, чмъ кто нибудь изъ его современниковъ, писатель-натуралистъ. Теперь слово натурализмъ выходитъ изъ моды. Изъ него хотли сдлать своего рода фабричную марку для произведеній запоздалыхъ романтиковъ. Пытались обозначить этимъ именемъ какую-то доктрину, которой никогда не могли уяснить сами офиціальные ея представители и которой Эмиль Зола пользовался, по его собственнымъ словамъ, лишь ‘для мусированія своихъ книгъ’. Если же подъ натурализмомъ разумть не пустую систему, которой пользуются ради рекламы для привлеченія прохожихъ, а извстное направленіе ума, интеллектуальную привычку, созданную общими результатами положительныхъ знаній и поддерживаемую печальными политическими событіями во Франціи (банкротствомъ идеалистическихъ мечтаній 1848 г., кораблекрушеніемъ свободы при второй имперіи, униженіями 1870 г.), то Гюи де-Мопасанъ по своему презрнію къ людямъ, по своей чувственной веселости, гд всегда имется подкладка горечи, по своей восторженной любви къ природ, этой вчной утшительницы, остается именитйшимъ представителемъ или, если угодно, достославнйшей жертвой эпохи, когда вс великіе и малые страдаютъ болзнью безконечно боле опасной, чмъ меланхолія романтизма.

Въ разсказахъ Мопасана повидимому имешь дло съ новеллистомъ веселымъ, любящимъ разныя вольности и галантныя забавныя шутки. Но на поврку выходитъ, что онъ писалъ вовсе не для веселыхъ компаній. Тенъ, котораго отвращеніе къ Зола извстно, въ Мопасану питалъ особое благорасположеніе. Въ шутку онъ называлъ Мопассана ‘воломъ въ печали’. Въ послдніе годы своей жизни Тэнъ читалъ Мопасана, перечитывалъ его, рекомендовалъ его своимъ пріятелямъ. И это понятно. Тоже дурное мнніе о человк, которымъ дышетъ вся ‘Histoire des origines de la France contemporaine’ Тэна, тоже презрніе къ человку-зврю было ‘ide fixe’ Мопасана. По замчанію одного французскаго критика (Гастона Дешанъ, смстившаго на дняхъ Анатоля Франса въ ‘Temps’), среди моралистовъ, проповдниковъ и аскетовъ не найдется писателя, чтеніе котораго было бы боле убійственно для нашей гордости, чмъ это оказывается изъ произведеній Мопасана. Сколько разъ онъ разоблачалъ, раздвалъ животное похотливое, жестокое, жадное, которое прячется подъ высокіе цилиндры и изящные костюмы. Сколькихъ изъ среды культурнаго человчества онъ показалъ во всевозможныхъ смшныхъ положеніяхъ и низменныхъ функціяхъ, на какія обречены люди. Сколько разъ отмчалъ онъ зародыши разрушенія, омрачающіе наши лучшіе дни и отравляющіе наши радости.

* * *

Чмъ дальше стоишь отъ вры въ реальность сверхчувственнаго, тмъ мене можешь противиться печали, вытекающей изъ созерцанія вещей преходящихъ и бренныхъ радостей. Искренній спиритуалистъ не иметъ резона быть меланхоликомъ, если, конечно, его къ тому не обязываетъ мода или не принуждаетъ худое состояніе его желудка. Его безсмертная душа уврена въ томъ, что она переживетъ опаденіе листьевъ, закаты солнца и смну дней. Онъ найдетъ снова въ лучшемъ изъ міровъ лицъ, которыхъ любилъ нкогда. Ему и нечего черезчуръ сокрушаться о развалинахъ, накопляющихся вокругъ него отъ возобновленія ‘подлой матеріи’. Напротивъ, для тхъ, кто иметъ несчастіе быть лишеннымъ вры въ сверхестественное, нтъ такого утшенія, которое было бы вполн дйствительно. Если же ничего не существуетъ вн чувственной видимости, то жизнь, когда пройдетъ физическій пылъ юности, должна показаться пустынной, безцвтной, усянной рухлядью. На каждомъ шагу наблюдая, какъ все иметъ конецъ, человкъ мучается тмъ чувствомъ непоправимаго, противъ котораго тщетно возмущается наше сердце. Всякая поблекшая красота, всякое исчезнувшее счастье, всякая расторгнутая дружба, всякая обманутая надежда тутъ должна быть почти ежедневнымъ поводомъ къ душевному трауру, и начинаешь бояться пуще всего на свт грубаго удара смерти. Тутъ, безъ сомннія, надо искать и резона горькаго пессимизма, приступы котораго предшествовали за долго до окончательнаго кризиса, когда помутился столь ясный умъ Мопасана.

Вспомните, о чемъ въ ‘Une Vie’ размышляетъ несчастная героиня этого романа, обманутая въ своей любви, пришибленная, какъ вс деликатныя и изящныя созданія, несоотвтствіемъ между тмъ, о чемъ она мечтала и что оказалось въ дйствительности: ‘иныя воспоминанія воскресали въ ней: горькія разочарованія ея сердца. Все было только печалью, бдствіемъ, несчастіемъ и смертью. Все обманывало, все лгало, все заставляло страдать и плакать. Гд найти хоть немного покоя и радости? Въ иномъ существованіи, безъ сомннія! Когда душа освобождается отъ земного испытанія. Душа! И она принялась мечтать объ этой бездонной тайн’…

Гд-же найти прибжище противъ такихъ мыслей, развлеченіе, которое заставило бы забыть вс эти тревоги. Романтики воспвали въ такихъ случаяхъ чудодйственность любви. И Мопасанъ думалъ тоже, что любовь сильне смерти. Но личный опытъ обманулъ его жестоко. Ему казалось, что любовь въ моментъ, когда она достигла наибольшей степени возбужденія, отказываетъ именно въ томъ, что общала: ‘воспареніе двухъ сердецъ къ недоступному идеалу, сліяніе двухъ душъ, все это поддльно и неосуществимо, все это вложено поэтами въ страсть’. Онъ не разъ возвращался къ такимъ сомнніямъ, проклиная ‘женщину, существо безсознательное, восхитительное, странное’, сожаля о неизбжной изолированности тхъ, кто хочетъ любить, говоря въ шутку, что творецъ, совидая любовь, ‘выказалъ себя крайнимъ натуралистомъ, и въ его изобртеніи не хватало поэзіи’, съ болзненной настойчивостью распространяясь о нечистоплотныхъ реальностяхъ, въ какія повергаетъ насъ похоть, о мерзкомъ наслажденіи, которымъ намъ приходится довольствоваться, далеко отъ того рая мечтаній, о которомъ мы фантазируемъ. Немудрено, что у Мопасана, подозрвавшагося въ острой эротоманіи, можно набрать не мало выдержекъ, которыя составили бы внушительный сборникъ наставленій по непорочности. И настало время, когда этотъ живописецъ плотскихъ вакханалій проникся отвращеніемъ къ плоти. Онъ точно желалъ бы бжать отъ самаго запаха женщины, распространеннаго во вселенной.

* * *

Все это можно прослдить по его романамъ. Первый большой романъ Мопасана называется ‘Une Vie’ (1883 г.), т. е. ‘Нкая жизнь’. Темой для себя авторъ избралъ не опредленную какую-либо личность, въ род ‘Madame Bovary’Флобера или какого нибудь изъ персонажей фамиліи Ругонъ Маккаръ, какъ у Зола, а лишь ‘горькую истину’ (‘humble vrit’) обыденности, исторію жизни, какая встрчалась сотни разъ и можетъ опять повториться тысячи разъ. Въ ‘Une Vie’ повствуется о жизни одной женщины, которая въ непорочности своего 18-ти-лтняго возраста выходитъ замужъ за безсердечнаго господина, душевно отчуждается отъ него, но изъ потребностей материнства снова сближается съ недостойнымъ ея, и впослдствіи со стороны своего собственнаго сына встрчаетъ обыденную заурядность его отца — ту-же мелочную, скаредную, холодную и грубую натуру. Въ конц концовъ несчастная мать находитъ себ пріютъ въ дом своей прежней служанки.

Въ послдующемъ роман ‘Bel-Ami’ (1885 г.), который разошелся въ 80 изданіяхъ по 500 экземпляровъ каждое и доставилъ Мопасану всемірную извстность, въ центр повствованія поставленъ одинъ изъ тхъ беззастнчивыхъ искателей наслажденія и выскочекъ-карьеристовъ, которые со временъ романа Додэ ‘Immortel’ стали называться англійской кличкой ‘struggleforlifer’ (‘борцы за существованіе’). Этотъ молодой человкъ, при всей своей безталантности, только за свою красоту, чары которой покоряютъ женщинъ важныхъ и неважныхъ, молодыхъ и старыхъ, а также при помощи беззастнчивости, пріобртенной въ школ жизни, взбирается на высшія ступени общества. Все здсь преклоняется передъ удачами, которыми онъ обязанъ единственно своей самой заурядной натур.

Въ роман ‘Mont-Oriol’ (1887 г.) героиня — молодая двушка. экзальтированное существо, молодому человку, къ которому она привязывается, она скоро надодаетъ. На фон комизма, связаннаго съ сплетничаньемъ новйшаго курорта, выступаютъ ея горе и его пошлость. Онъ бросаетъ это изящное созданіе, которое отдалось ему въ свободной любви, чтобы по своей глупости предпочесть ей крестьянскую двушку, ухаживатели которой возбуждаютъ его ревность.

Поворотный пунктъ въ творчеств Мопасана отмчается съ появленія романа ‘Pierre et Jean’ (1888 г.). Тутъ романистъ какъ бы отршается совсмъ отъ натуралистическихъ подробностей и длается настоящимъ психологомъ. Изъ положеній двухъ совершенно несхожихъ братьевъ, онъ съ неумолимо ясной логикой выводитъ наказаніе для провинившейся матери ихъ. Пьеръ врачъ, иметъ въ себ нчто терзающее его, Жану-юристу больше везетъ въ жизни и онъ одерживаетъ побду надъ старшимъ братомъ въ ихъ соперничеств изъ-за руки одной молодой вдовы. Жану вдругъ достается значительное наслдство отъ давняго друга дома, и это все разъясняетъ Пьеру: Жанъ — сынъ этого друга, мать, значитъ, браконарушительница. И Пьеръ начинаетъ безпощадную игру съ пытаемой матерью до тхъ поръ, пока она не сознается въ своемъ грх. Жанъ съ благородствомъ относится къ этому трагическому признанію, такъ что отецъ его, поглощенный рыбной ловлей, остается по-прежнему въ невдніи насчетъ проступка его жены, а Пьеръ въ качеств морского врача узжаетъ далеко.

Въ предисловіи къ этому роману Мопасанъ безповоротно осуждаетъ доктринерскій реализмъ и выставляетъ своимъ эстетическимъ принципомъ то, что искусство каждаго писателя состоитъ въ передач читателю своего субъективнаго взгляда на явленія дйствительности. Эти разсужденія Мопасана о теоріи романа свидтельствовали, что онъ самъ чувствовалъ себя неудовлетвореннымъ своимъ натурализмомъ. Онъ уже мечталъ объ искусств боле широкомъ и гуманномъ, въ которомъ было бы больше любви и скорби и которое отводило бы больше мста душевнымъ явленіямъ.

* * *

Въ этомъ отношеніи слдующій романъ его ‘Fort comme la mort’ (1889 г.) явился едва-ли не самымъ значительнымъ произведеніемъ. Живописецъ Бертэнь живетъ въ связи съ графиней Анной де-Гильеруа. По прошествіи 12 лтъ, въ родительскій домъ возвращается дочь графини, 17-ти лтняя Аннета, похожая какъ дв капли воды на портретъ, который Бертэнь нкогда писалъ съ ея матери и который привелъ его въ связи съ графиней. Бертэнь относится весьма предупредительно въ Аннет. Графиня по этому поводу задаетъ вопросъ своему другу, но тотъ не понимаетъ, въ чемъ дло.

— Я говорю не о вашей совсти, а о вашемъ сердц.

— Я не понимаю загадокъ. Пожалуйста, выражайтесь ясне.

Графиня медленно беретъ за руки художника и говоритъ такъ, точно каждое слово терзаетъ ей душу:

— Имйте въ виду, мой другъ! Вы на самой настоящей дорог къ тому, чтобы влюбиться въ мою дочь.

Онъ быстро отнялъ свои руки и съ раздраженностью невиновнаго, который протестуетъ противъ позорнаго подозрнія, сталъ защищаться, живо жестикулируя и съ возростающимъ возбужденіемъ обвиняя ее, съ своей стороны, въ неосновательности подозрнія.

Графиня продолжала:

— Но я не подозрваю васъ, мой другъ. Вы сами не знаете, что происходитъ въ васъ, какъ и я не знала этого еще сегодня утромъ. Вы поступаете такъ, точно я васъ обвинила въ обольщеніи Аннеты. Нтъ, нтъ! Я знаю, насколько вы безупречны, достойны уваженія и доврія. Я настоятельно прошу васъ только хорошенько взвсить, насколько расположеніе, какое вы невольно начинаете чувствовать къ моей дочери, не представляетъ собою нчто другое, чмъ простую дружбу.

Бертэнь еще долго боролся съ собой, потому что онъ не хотлъ сознаться, что графиня смотрла врно. Наконецъ, съ горечью, онъ убдился въ истин, но не сдлалъ ни малйшей попытки, чтобы дйствительно сблизиться съ молодой двушкой, которая даетъ слово юному маркизу быть его женой просто потому, что онъ общаетъ ей каждое утро здить верхомъ съ ней въ Булонскомъ лсу.

Послдняя бесда между графиней и ея другомъ опятьтаки поразительна въ хорошемъ смысл и безъ малйшихъ слдовъ фальшивой сантиментальности.

— Мой бдный Оливье, какъ вы страдаете!— говоритъ графиня художнику, тогда какъ сама она провела послдніе дни въ тоск по своей поблекшей красот.

— Боле, чмъ вы думаете,— отвтилъ Бертэнь.

— О, я это хорошо знала. Я все поняла. Я видла, какъ это зародилось и выростало,— пробормотала она печально.

— Это была не моя вина, Анна.

— Я это хорошо знаю и нисколько не упрекаю васъ, бдный другъ, это вина нашихъ сердецъ, которыя не состарились. Я чувствую, какъ полно жизни мое сердце!

Онъ пробовалъ говорить, но не могъ. Она слышала, какъ душило его рыданіе и снова стала мучиться отъ ревности.

— Боже, какъ вы любите Аннету!

— Ахъ, да, я люблю Аннету!

— Такъ вы никогда не любили меня.

Онъ не отрицалъ, ибо онъ былъ въ такомъ состояніи, когда говоришь полную правду, и прошепталъ:

— Нтъ я былъ тогда слишкомъ молодъ!

— Слишкомъ молодъ? Почему?

— Потому что жизнь была слишкомъ легка. Въ наши годы любишь только какъ отчаянный.

— Мой бдный другъ! Черезъ нсколько дней она выйдетъ замужъ и удетъ. Когда вы не будете видть ее, вы, конечно, выздоровете.

— Нтъ, нтъ, я пропалъ, дйствительно пропалъ!

Финалъ былъ такой. Старикъ-художникъ какъ разъ въ тотъ вечеръ, когда женихъ невсты обдалъ у родителей, шатался по улицамъ Парижа и въ одномъ изъ отдаленныхъ кварталовъ попалъ подъ омнибусъ. Графиня могла только принять его послдній вздохъ на смертномъ одр. Любовь, дйствительно, оказалась такой сильной, что могла кончиться только со смертью.

Такая развязка подготовлена такъ мастерски, такъ ясно мотивирована психологически, что огромная печаль отъ сознанія своей старости невольно задваетъ и читателя.

Основной мотивъ послдняго романа Мопасана ‘Notre Coeur’ (1890 г.) не мене меланхоличенъ. Счастье въ человческой жизни возможно только на половину. И разочарованность писателя жизнью выступаетъ здсь еще ярче. Мопасанъ изображаетъ, какъ въ свт — утонченнйшемъ свт парижскаго общества, гд не знаютъ никакого иного серьезнаго занятія, кром любви, утрачиваешь даръ даже къ этому занятію. Женщины теряютъ его вслдствіе свтской утонченности, которая длаетъ ихъ равнодушной къ физической любви, мужчины вслдствіе дуализма между ихъ чувственнымъ и душевнымъ влеченіемъ любви, въ какой повергаютъ ихъ отношенія къ нимъ элегантныхъ женщинъ.

* * *

Какъ видите, меланхолія и разочарованность все боле овладвала творчествомъ Мопасана. Въ послднихъ своихъ произведеніяхъ онъ съ особеннымъ упорствомъ твердилъ такія фразы: ‘жизнь, коротка ли она или длинна, длается иногда невыносимой. Она всегда одинаково завершается смертью’. Въ другомъ мст читаемъ: ‘брясь, я ежедневно испытывалъ непомрное желаніе перерзать себ горло’. Или вотъ еще предчувствіе трагическаго конца: ‘Неужели я лишился разсудка? То, что произошло, то, что я видлъ въ прошлую ночь, до такой степени страшно, что голова у меня идетъ кругомъ, когда я думаю объ этомъ… Я становлюсь помшаннымъ’.

Коллеги Мопасана тогда считали это за шутки, забывая объ иныхъ страницахъ мрачныхъ, почти зловщихъ, попадающихся даже въ его самыхъ развеселыхъ разсказахъ. И только теперь припоминается, какъ часто Мопасанъ старался избгать общества людей, какъ онъ уединялся на многіе мсяцы на мор или въ деревн, какъ пытался начать упрощенную жизнь, чисто физическую и животную, гд бы онъ могъ забыть про глухого врага, котораго носилъ въ себ. Эту ипохондрію считали временной, а на самомъ дл она оказалась непоправимой и роковой.

* * *

‘Figaro’ поставилъ недавно своимъ читательницамъ слдующій вопросъ: ‘Стоятъ ли женщины за или противъ свадебныхъ путешествій?’ Полученные отвты сводятся къ единодушному ршительному приговору, осуждающему подобныя путешествія. Въ нкоторыхъ изъ нихъ чувствуется затаенная, даже при отдаленномъ воспоминаніи поднимающаяся злоба, въ иныхъ звучитъ меланхолическій тонъ, но вс ясно и ршительно высказываются противъ соблюденія этого условнаго обычая. Вотъ нсколько образчиковъ изъ писемъ, присланныхъ въ ‘Figaro’.

‘Вс женщины, въ томъ числ и я, знакомы съ этимъ ужаснйшимъ періодомъ положенія невсты и съ волненіемъ, переживаемымъ въ послдній день передъ свадьбой. Проснувшись на разсвт великаго дня,— не знаю, впрочемъ, спала-ли я сколько-нибудь, вообще,— съ семи часовъ утра я принялась за утомительный свой туалетъ. Свадьба была назначена ровно въ 12 часовъ пополудни, но еще въ половин перваго гости ожидали насъ въ церкви. Я пріхала туда такая усталая и такая обезсилвшая, что едва могла разслышать говоръ своихъ любезныхъ пріятельницъ, сохраняющій, впрочемъ, одинаковый характеръ при всхъ свадьбахъ: ‘Какъ ей не идетъ блый цвтъ’.— ‘Это правда, милочка, да и неудивительно — блое платье днемъ представляетъ всегда самый ужасный критерій для цвта лица’. Наконецъ, он продефилировали передо мной. У меня было такое ощущеніе, будто я прошла черезъ колесованіе, щеки мои горли отъ поцлуевъ цлой сотни пожилыхъ дамъ.

‘Не отдохнувъ и часочка, сейчасъ-же посл завтрака, наскоро перемнивъ туалетъ, я ухала. Съ обда прямо въ вагонъ… Это, право, банально и отвратительно. Прислуживавшіе намъ лакеи называли меня ‘барышней’, несмотря на всю серьезность моей физіономіи и дамскую шляпку. Морисъ смялся надъ этимъ, а я приходила въ ярость.

‘Въ первый отель, гд намъ предстояло остановиться, предварительно послана была горничная, чтобы все было готово для нашего прізда. Она воспользовалась случаемъ, чтобы разболтать всмъ мою біографію. Прислуга и путешественники, еще до моего прізда, знали уже, что я только что повнчана, что я еще очень молода и что мы женились по страстной любви. Каждый, по дорог, могъ полюбоваться содержимымъ дорожнаго моего несессера и изяществомъ моего приданаго.

‘При нашемъ прибытіи мн пришлось выдержать перекрестный огонь нескромныхъ взглядовъ, я не переставала краснть отъ шушуканья — на меня прямо указывали пальцами.

‘Несмотря на цвты, которыми была украшена моя комната (пріятное обыкновеніе, тмъ не мене сейчасъ же причинившее мн мигрень), я нашла ее ужасной. Какъ! Эта комната должна служить моей брачной горницей! Моей первой обителью, моимъ первымъ ‘chez-soi’, въ которомъ я поселюсь, въ качеств молодой!

‘Я чувствовала себя одинокой, чужой въ этомъ пустынномъ четырехугольник. Домашняя кокетливая моя горница представлялась мн какимъ-то раемъ, утраченнымъ мною на вки. Сердцемъ моимъ овладла безконечная грусть, слезы стояли у меня въ глазахъ, когда мужъ впервые поцловалъ меня, какъ свою молодую жену.

‘На другое утро я не смла пошевельнуться, не смла выйти со двора, такъ какъ вс глаза съ любопытствомъ были направлены на меня… Никогда не приходилось мн переживать такого чувства стыда.

‘Таковы были первыя впечатлнія моего супружества. Постараюсь пощадить свою дочь отъ чего нибудь подобнаго. Пускай совершаетъ свадебное путешествіе, если ей захочется, но только не тотчасъ посл свадьбы. Ни за что не соглашусь подвергнуть ее всмъ этимъ случайностямъ и тревогамъ въ отел, ни за что!’

Въ другомъ письм говорится:

‘Что меня касается, я положительно противъ свадебныхъ путешествій и вотъ на какихъ основаніяхъ. Прежде всего я не нахожу въ томъ никакого удовольствія. Если бракъ состоялся по любви, въ такомъ случа какое же тутъ можетъ имть значеніе красивый ландшафтъ или великолпная мстность? Они не доставятъ никакой радости. Дома можно также сильно чувствовать взаимную любовь, какъ и въ какихъ-нибудь гостинницахъ,— даже сильне. Если же маленькій божокъ не сопровождаетъ новобрачныхъ, то путешествіе ихъ обращается въ мрачное tte—tte, во время котораго оба собесдника заняты единственной мыслью, какъ бы его сократить, является скука, только увеличивающая стну, воздвигнутую между супругами. Дурное настроеніе беретъ верхъ, и тихонько подкрадывается раскаяніе,— это роковое раскаяніе.

‘Во вторыхъ, брачныя путешествія бываютъ всегда сопряжены со всевозможными неудобствами, о которыхъ существуетъ столько разсказовъ. Ограничусь замчаніемъ, что неудовольствія во время свадебныхъ путешествій могутъ служить началомъ въ разводу.

‘Какъ! Неужели мало всхъ волненій, смутнаго страха отъ приближенія чего-то невдомаго, слезъ, пролитыхъ при разставаніи съ семьей — такъ какъ, по моему, всякая двушка, обладающая чувствомъ, какъ бы ни была она влюблена въ своего жениха, обязательно ослабваетъ въ ту минуту, когда за ней закрывается дверь родительскаго дома — неужели же всего этого мало? Неужто необходимо еще странствовать изъ отеля въ отель съ усталымъ лицомъ и томными глазами, прозжать огромныя разстоянія въ нервномъ состояніи и обезсилвъ отъ всхъ свадебныхъ треволненій, противъ которыхъ единственнымъ универсальнымъ средствомъ былъ бы покой!

‘Бдныя женщины, съ первыхъ шаговъ замужества обреченныя на страданіе, возвращайтесь лучше домой и оставайтесь въ уютномъ своемъ гнздышк, среди собственной мебели, семейныхъ воспоминаній и свадебныхъ подарковъ. Какая вамъ польза отъ Швейцаріи и Италіи, какой прокъ отъ горъ и озеръ, за которыя вы платитесь напряженіемъ и разными неудобствами, нердко оказывающимися не по плечу даже сильнйшимъ и самымъ здоровымъ организмамъ. Что могутъ значить для васъ красоты природы, когда вы любите и любимы!

‘Для развлеченія, въ вид путешествія, будетъ еще достаточно времени впослдствіи, значительно поздне. Вы успете разглядть чудеса природы и искусства и оцните ихъ по достоинству, когда у васъ будетъ больше опытности и голова станетъ посерьезне смотрть на вещи.

‘Что же касается принятаго обычая, то, по моему, умне не мшаться съ толпою и не бросаться въ желзнодорожную сумятицу, а держаться тихо и скромно въ сторон, и скоре представлять собой исключеніе’.

Въ третьемъ письм заключается такой вопль: ‘О, это свадебное путешествіе въ Италію! До сихъ поръ камнемъ лежитъ оно у меня на сердц! Прежде всего Италіи я совсмъ не видла. Хотя мы проздили по этой, такъ называемой, чудной стран цлыхъ долгихъ пять недль, но въ дождливое время лилъ такой дождь, что намъ постоянно приходилось слоняться изъ угла въ уголъ по пустымъ комнатамъ отеля, въ этихъ отвратительныхъ караванъ-сараяхъ, въ конц концовъ сдлавшихся для меня пугалами, гд на меня обращались вс взоры. Я готова была лучше провалиться сквозь землю. Заглянувъ въ глубину своего сердца, какъ мн кажется, и до сихъ поръ сержусь я на мужа, что онъ потащилъ меня въ это свадебное путешествіе.

‘Съ какимъ счастливымъ чувствомъ привтствовала я тотъ день, когда мн объявили, что мы возвращаемся въ наше гнздышко, это очаровательное гнздышко, такъ прелестно устроенное заботливой рукой нжной матери, въ наше милое chez-soi, съ которымъ намъ никогда не суждено было разставаться… Впослдствіи мы еще разъ здили въ Италію, причемъ мужъ тогда постоянно уврялъ меня, что намъ нечего спшить домой. Вдь человкъ никогда не бываетъ доволенъ!’

Въ томъ-же род слдующее письмо: ‘Свадебное путешествіе мое представляется мн исключительно въ вид какого-то отвратительнаго гнетущаго кошмара, посягавшаго на мое здоровье и на мою любовь. Имя возможность наслаждаться самымъ пріятнымъ существованіемъ, пользуясь притомъ всми удобствами жизни среди старыхъ слугъ, собственной семейной мебели, не замчая пролетающихъ часовъ, съ глазу на глазъ съ милымъ сердцу, чувствуя себя словно на крыльяхъ блестящихъ грезъ, вдали отъ всякихъ отвратительныхъ банальностей, располагая всмъ, чего желаешь,— положительно глупо всмъ этимъ пренебречь и промнять на испытанія кочевой жизни, на вс случайности и муки путешествія, въ род тревоги передъ отъздомъ, снованія по прибытіи, глупаго людского любопытства, холодной пустоши отельнаго помщенія, непріятнаго сосдства, ужаса ‘Table d’hte’а’ и нахальства или-же стснительной угодливости прислуги. Это называется самовольно отдаться въ рабство’.

Одна дама особенно энергично высказывается противъ свадебныхъ путешествій: ‘Предоставляю другимъ, боле призваннымъ, разъяснить происхожденіе страннаго этого обыкновенія. Меня только изумляетъ, что, при всхъ сопряженныхъ съ этимъ обычаемъ неудобствахъ всякаго рода, онъ такъ долго держится среди насъ. Одновременно съ моментомъ вступленія нашего въ новую жизнь, мы создаемъ себ совершенно излишнія затрудненія, спшимъ найти случай въ какому нибудь faux pas. Какъ разъ въ это время желательно было-бы имть около себя врнаго руководителя, который сгладилъ-бы новый нашъ путь разумными совтами, которому мы могли-бы доврить наши сомннія и маленькія тревоги. А между тмъ, этотъ самый моментъ мы выбираемъ, чтобы умчаться въ даль и таскаться изъ отеля въ отель съ нашей неопытностью.

‘Впрочемъ, въ юности я ничего не имла противъ этого смшного обычая, въ силу котораго новобрачную въ свадебномъ ея наряд, съ флеръ д’оранжемъ въ волосахъ, прямо отправляли по блу свту вмст съ молодымъ ея супругомъ. Напротивъ, мн всегда улыбалась мысль о свадебномъ моемъ путешествіи, я мечтала о прекрасномъ, отважномъ супруг,— вс вдь они рисуются такими, по крайней мр, въ книгахъ,— который возьметъ и унесетъ меня далеко, далеко, подобно могучему орлу, уносящему маленькую птичку въ свое гнздо. Мн представлялось это чмъ-то въ род похищенія, окружавшаго брачный союзъ какой-то поэтической атмосферой, и похищенія, совершавшагося съ разршенія г. мэра и съ благословенія церкви. Но увы! Едва маленькая птичка успвала вылетть, какъ снова начинала рваться въ дому. Однако, какъ-же возможно отступить, наобщавъ столько разсказать и написать милымъ своимъ подругамъ о впечатлніяхъ поздки, объ Италіи и ея чудесахъ.

‘Что касается итальянскихъ чудесъ, то мн удалось таки замтить нкоторыя изъ нихъ. Знаю, что холмы Санъ-Миніато, близь Флоренціи, весьма тнисты, такъ, что тамъ возможно мечтать цлыми часами. Римъ произвелъ на меня впечатлніе разрушеннаго храма, изъ котораго исчезли боги и куда въхали путешествующіе новобрачные. Знаю еще, что въ Неапол, на Каподимонте, находится прелестная вилла, очаровательно скрывающаяся въ тнистомъ кустарник. Съ одной стороны у ногъ зрителя тянется морская синева, тогда какъ съ другой возвышается красноватая вершина Везувія, словно какая-то угроза, какъ-бы говорящая влюбленнымъ: жизнь коротка, наслаждайтесь ею.

‘Но для меня не требовалось никакихъ угрозъ Везувія, я и такъ любила своего мужа. Чудные-же часы, проведенные нами на холмахъ Санъ-Миніато и въ вилл Каподимонте, принесли-бы мн гораздо больше наслажденія въ нашемъ тихомъ дом, гд мы были-бы одинъ на одинъ, и я легко могла-бы воспроизвести ихъ потомъ въ воспоминаніи.

‘Къ чему это требуется срывать цвтокъ первой любви по всевозможнымъ мстамъ и дорогамъ и затмъ разввать его лепестки на вс четыре стороны? Какъ было бы пріятно впослдствіи имть возможность снова собрать эти развянные лепестки и связать ихъ въ букетъ, чтобы вдыхать его ароматъ.

‘Въ виду этого, давайте-ка, молодыя барыни, поршимъ мы съ этой глупой и смшной модой и откажемся отъ всякихъ свадебныхъ путешествій. Не будемъ разбрасывать по всмъ концамъ Италіи и Испаніи чудныя воспоминанія, обртеніе которыхъ вновь сдлало бы насъ счастливыми, обртеніе ихъ вблизи насъ, гд он снова могли бы воскреснуть, безъ погони за ними по всевозможнымъ мстамъ, куда, по всей роятности, мы сами боле никогда не заглянемъ’.

Послднее письмо кратко, но выразительно. Тамъ сказано:

‘Мн было весело во время моего свадебнаго путешествія. Оно представлялось мн еще раньше пріятнымъ и я настояла на томъ, чтобы сдлать это путешествіе, несмотря на нкоторые мудрые совты. Возвратилась я изъ путешествія усталая, безъ силъ, почти больная. Было-бы куда лучше, если бы я спокойно осталась дома’.

Доводы, кажется, довольно-таки убдительные, и приведенными заявленіями самихъ потерпвшихъ вопросъ о брачныхъ путешествіяхъ можетъ считаться поршеннымъ вполн опредленно.

* * *

Гипнотизмъ, магнетизмъ, спиритизмъ въ послдніе годы всюду пустили глубокіе корни, и среди самыхъ прозаическихъ и трезвыхъ людей обртается не мало послдователей этихъ ‘измовъ’. Но едва ли гд нибудь въ Европ вербуется любителей чудодйства больше, чмъ въ Париж, гд не изъяты отъ увлеченія ‘чудесами въ ршет’ даже сферы высшаго образованія и высшаго общества. Объ Америк и говорить нечего. Это Обтованная земля ‘духовъ’ и ‘ясновидящихъ’. Въ Европ же Парижъ является раемъ для сомнамбулъ, гадалокъ и ворожей. Недавно во французской печати прошелъ слухъ, что парламентъ намренъ заняться изысканіемъ мръ для борьбы съ этими новйшими пиіями. И это иметъ основаніе, ибо въ столиц Франціи въ числ пророчицъ на ряду съ совершенно безобидными дамами есть завдомо и такія, салоны которыхъ сдлались настоящими агентурами вымогательства и шантажа. Эти агентуры ведутъ дло на широкую ногу, знаютъ всякія семейныя исторіи и въ особенности ‘скандальную хронику’ всхъ тхъ, кто пользуется вліяніемъ по рожденію, по таланту или по офиціальному положенію. Они-то при случа и длаются подходящей добычей вымогательства. Если кто-нибудь изъ этихъ лицъ обращается къ гадалк, то можетъ статься, что первый шагъ кліента въ ея пріемной окажется первымъ шагомъ въ его полному раззоренію. На-дняхъ еще попала подъ арестъ одна парижская сомнамбула, совершенно опутавшая своими стями одну богатую даму изъ высшаго круга. Сомнамбула соблазняла свою кліентку предвщаніями большихъ выгодъ всевозможныхъ спекуляціяхъ, и легковрная дама такимъ путемъ лишилась своего богатства.

Для такихъ преступленій строгость закона, разумется, вполн цлесообразна. Конечно, это лишитъ куска хлба безобидныхъ послдовательницъ m-lle Ленорманъ, но и спасетъ многихъ маленькихъ людей, которые составляютъ главнйшую кліентуру гадалокъ и новйшихъ пророчицъ, дорого расплачиваясь за предсказаніе.

* * *

Кстати о двиц Ленорманъ. Ровно полвка тому, какъ въ Париж скончалась эта знаменитйшая ворожея всхъ временъ. Увряютъ, что она предсказала заране великую революцію во Франціи, Директорію, Консульство, Имперію, Реставрацію, Правленіе Ста Дней, Вторую Имперію и Іюльскую Революцію. Быть можетъ, дйствительно, исполненіе ея столь своеобразныхъ предсказаній зависло отъ необъяснимаго совпаденія случайностей, но этого, разумется, никто утверждать теперь не можетъ. Достоврно только одно, что Наполеонъ I твердо врилъ въ прозорливость необыкновенной женщины и способствовалъ упроченію ея славы. Весьма возможно, что предсказанія Ленорманъ имли ршающее вліяніе на превратности судьбы Наполеона.

Никто, конечно, не станетъ оспаривать, что нердко какая нибудь идея до тхъ поръ преслдуетъ человка, пока она не воплотится въ самое дло. При такихъ условіяхъ часто могутъ исполняться предсказанія, когда человкъ, поврившій предсказанію, настойчиво, напроломъ, идетъ къ данной цли, или же взволнованный дурными предвщаніями совершенно падаетъ духомъ. Иначе нельзя объяснить себ осуществленіе необычайныхъ предсказаній. Охотникъ, встрчающій раннимъ утромъ, по дорог на охоту, старуху — не иметъ удачи на охот, не потому, что онъ встртилъ старую женщину, а потому, что охотничьи предразсудки такъ глубоко всосались въ него, что онъ, при вид старой женщины, предвщающей несчастіе, утрачиваетъ свою энергію и мткость. Дерзкая угроза, предсказаніе неудачи, окончательно лишаютъ малодушнаго послдней энергіи, тогда какъ человка энергичнаго указаніе судьбы, предсказаніе окрыляетъ новой надеждой, мужествомъ и самоувренностью.

Единственно только такъ можно объяснить себ нкоторыя дйствительныя исполненія предсказаній, причемъ одно изъ нихъ исполнившееся обыкновенно приноситъ вороже больше пользы, нежели можетъ ей повредить сотня неоправдавшихся предвщаній. Какого же вліянія могла достигнуть гадальщица, которой удалось врно предсказать будущность самого Наполеона!

Пятьдесятъ лтъ прожила m-lle Ленорманъ въ маленькомъ простенькомъ домик въ Париж, въ улиц de Tournon, No 5. На двор, надъ входомъ въ первый этажъ, находилась доска съ слдующей надписью: ‘M-lle Lenormand, libraire’. Она назвалась книгопродавцемъ, на что имла полное право, такъ какъ продавала собственныя свои гадальныя книги. Притомъ же открыто называться ‘ворожеей’, несмотря на все вниманіе и большую кліентуру, какими пользовалась носительница этой клички, возбранялось и прежде, какъ не допускается теперь.

Знаменитая парижская гадальщица принимала во всякое время. Двушка докладывала о постител, и его немедленно допускали. Комната ея всегда отличалась простымъ убранствомъ, несмотря на то состояніе, какое она пріобрла себ своей ворожбой. Но у нея всегда было чисто и уютно. Никакихъ череповъ, скелетовъ, или другихъ наводящихъ ужасъ украшеній, которыми, для порожденія мистическаго впечатлнія, особенно любятъ украшать свои жилища гадалки. M-lle Ленорманъ обыкновенно сидла на отоманк въ великолпномъ блокуромъ парик и удивительномъ персидскомъ тюрбан. Такою изображается она и на отпечаткахъ гадальныхъ картъ Ленорманъ. Остальной костюмъ гадальщицы напоминалъ обыкновенную горожанку.

Консультація у Ленорманъ описывается такъ:

Войдя въ ея кабинетъ, гость получалъ приглашеніе занять мсто противъ ея отоманки. Затмъ таинственная женщина совершенно дловымъ тономъ задавала вопросъ: ‘Какую игру желаете: въ 6, 8, 10, 20 и т. д. до 400 франковъ?’ Посл назначенія цны m-lle Ленорманъ осматривала лвую руку своего кліента, спрашивала его, сколько ему лтъ, какой любимый его цвтокъ, какое животное для него противне всхъ и т. д. Затмъ ворожея брала свои карты, заставляла кліента снимать ихъ опять же лвой рукой и раскладывала эти карты передъ собой по столу, съ зеленой покрышкой. И тутъ, упорно уставившись на карты глазами, свободно льющейся звучной рчью излагала свое предсказаніе.

* * *

Ленорманъ родилась 27 мая 1772 г. въ Алансон и при крещеніи получила имя Маріи-Анны. Тамъ же въ Алансон, въ Бенедиктинскомъ монастыр, получила она превосходное воспитаніе. Особенно дались ей языки, музыка и живопись. Говорятъ, она не разъ проявляла и поэтическое дарованіе. Искусство прорицанія передано было ей въ дтств одной монахиней. Уже на седьмомъ году своей жизни предсказала она,— такъ, по крайней мр, разсказываютъ,— смщеніе игуменьи Бенедиктинскаго монастыря, и за это пророчество была посажена подъ арестъ. Мсяцъ спустя, предсказаніе ея дйствительно сбылось. Она указала заране намстницу игуменьи, и это пророчество также оправдалось въ теченіе короткаго времени.

Въ 1790 г. 18-ти-лтняя Ленорманъ поселилась въ Париж. Такимъ образомъ она вступила въ свтъ въ то время, когда вс умы живо интересовались величайшимъ событіемъ прошлаго столтія — французской революціей. Отъ нея слышались одн мрачныя предвщанія, надъ которыми легкомысленный Парижъ только подсмивался. Однажды ее постили трое молодыхъ людей. Она начала уже тогда прорицательскую свою профессію. Разложивъ карты своимъ гостямъ, она серьезно сказала: ‘Вс вы трое умрете насильственной смертью. Вы,— продолжала она, указывая на одного изъ нихъ,— сопровождаемый благословеніями народа, который будетъ чтить васъ какъ своего кумира, а вы оба — осыпаемые народными проклятіями’. Молодежь посмялась, кинула ей золотой и отправилась по домамъ. То были Маратъ, Робеспьеръ и Сенъ-Жюстъ.

Когда Маратъ палъ подъ кинжаломъ Шарлотты Кордэ, и народъ ликуя снесъ его трупъ въ Пантеонъ, тогда, видя исполненіе одной части предсказанія, Робеспьеръ пришелъ въ сильное волненіе, тмъ боле, что Ленорманъ продолжала мрачныя свои пророчества. И вотъ, въ одно прекрасное утро, по распоряженію Робеспьера, она была арестована и отправлена въ тюрьму Бонсьержери, откуда въ то время обыкновенно выходили лишь для того, чтобы взойти на эшафотъ.

9-е Термидора спасло жизнь также и Ленорманъ и вернуло ей свободу. Но преслдованіе Робеспьера украсило ее новымъ ореоломъ. Вс устремились къ ней, чтобы узнать свою будущность. Однажды къ ней явилась молодая женщина въ глубокомъ траур, потерявшая мужа на гильотин. Ленорманъ, старалась утшить печальную вдову и заключила свою рчь пророческимъ увреніемъ: ‘Васъ ждетъ корона, madame!’ То была Жозефина Богарне, вскор посл того вышедшая замужъ за маленькаго, тогда невдомаго генерала Бонапарта, не располагавшаго ни состояніемъ, ни прочной будущностью. Жощефина Богарне въ душ отказалась отъ короны и, быть можетъ, только для того, чтобы показать гадальщиц, что та ошиблась, уговорила Наполеона отправиться съ ней вмст къ Ленорманъ. Каково-же было удивленіе Жозефины, когда Ленорманъ встртила ее словами: ‘Въ вашей участи ничего не измнилось, madame!’ Затмъ Бонапартъ, смясь, протянулъ вороже свою лвую руку и, говорятъ, Ленорманъ громко, съ воодушевленіемъ привтствовала неказистаго и тогда вполн невдомаго офицера въ такихъ выраженіяхъ: ‘Сотни побдоносныхъ сраженій, спаситель республики, основатель династіи, побдитель Европы’. Бонапартъ сначала будто бы разсмялся, затмъ вдругъ сдлался серьезенъ и сказалъ: ‘Постараюсь оправдать ваше пророчество’.

Наполеонъ долгое время былъ расположенъ къ Ленорманъ. Императрица Жозефина также покровительствовала ей. Когда-же впослдствіи Ленорманъ напророчила ей предстоящій разводъ, Наполеонъ веллъ арестовать ворожею. Ее отправили къ Фуше, которому она напомнила о прежней ихъ встрч. Въ бытность Фуше депутатомъ Конвента, Ленорманъ предсказала ему слдующее: ‘Вы уже высоко поднялись, но поднимитесь еще выше’. Фуше, бывшій въ то время молодымъ профессоромъ философіи въ Нант, совершилъ воздушное путешествіе на вошедшемъ въ то время въ моду аэростат.

— И ваше пророчество сбылось,— сказалъ онъ при встрч съ арестованной Ленорманъ,— я поднялся выше, чмъ я дерзалъ тогда мечтать на воздушномъ шар. Но знаете ли вы также заране, что вамъ придется попасть въ тюрьму и, по всей вроятности, очень долго просидть тамъ?

— Конечно, я прочла это въ моихъ картахъ,— отвчала Ленорманъ.— Только я не унываю, такъ какъ знаю, что меня скоро освободитъ оттуда одинъ могущественный человкъ.

— Кто же этотъ могущественный человкъ?— смясь спросилъ Фуше.

— Вашъ намстникъ — герцогъ де-Ровиго.

Вскор посл того Фуше впалъ въ немилость и былъ отставленъ. Мсто его занялъ герцогъ де-Ровиго, и прорицательница была освобождена изъ тюрьмы.

Въ 1809 г. Ленорманъ за свои предсказанія была признана настолько опасной, что подверглась изгнанію изъ Франціи. Она поселилась въ Брюссел, гд написала книгу, подъ заглавіемъ ‘Souvenirs prophtiques d’une sibylle sur les causes de son arrestation’, въ которой предсказала паденіе Наполеона. Но Наполеонъ такъ боялся гадальщицы, что помшалъ выпустить это сочиненіе, которое могло появиться лишь въ 1814 году, когда Ленорманъ снова уже вернулась въ Парижъ. Съ возвращеніемъ Наполеона во Францію, Ленорманъ вторично бжала въ Бельгію, гд и проживала веселая и довольная, въ полномъ убжденіи, что тамошнее пребываніе ея теперь уже не затянется, и что возвращенію ея на родину скоро не будетъ препятствовать никакой императоръ.

Посл паденія Наполеона она спокойно проживала себ въ Париж, въ качеств извстной и привилегированной гадальщицы. Въ списк обращавшихся въ ней за совтомъ значатся имена значительнйшихъ особъ. Въ 1818 году она также здила на Ахенскій конгрессъ, гд съ ней бесдовалъ императоръ Александръ Павловичъ. Въ числ другихъ знаменитостей изъ ея кліентуры называютъ г-жъ Сталь, Тальенъ, Ревамье и Бенжамена Констана. Именитые иностранцы, прізжая въ Парижъ, также посщали интересную женщину, не столько, быть можетъ, ради того, чтобы услышать ея предсказанія, сколько ради знакомства съ необыкновенной и удачной гадальщицей.

Въ двадцатыхъ годахъ Ленорманъ напечатала ‘Mmoires historiques et secrets de l’impratriie Josephine’, выдержавшіе нсколько изданій. Но въ тридцатыхъ годахъ гадальщица снова предана была забвенію. Когда же въ 1843 году она скончалась, нашлось много людей, которымъ кончина ея напомнила о ней.

Еще въ послдніе годы жизни пыталась она передать кому нибудь свой даръ, но ни одна изъ ея ученицъ не достигла какого-либо значенія. Нкоторое время нкая mademoiselle Лакомбъ пыталась продолжать дло своей наставницы, но она не имла успха. Быть можетъ, она не владла настоящимъ пророческимъ даромъ, или же сами парижане стали благоразумне?

Своимъ гаданіемъ Ленорманъ составила значительное состояніе. Ея племянникъ, служившій капраломъ въ Алжир, посл ея смерти вдругъ сталъ богатымъ человкомъ. Онъ поспшилъ въ Парижъ, и въ наслдство посл Ленорманъ получилъ полмилліона франковъ, затмъ всевозможныя игральныя карты, гадальныя книги, массу писемъ отъ исторически знаменитыхъ лицъ и драгоцнныя украшенія, присланныя ей, въ вид гонорара, отъ различныхъ высокопоставленныхъ особъ, которымъ она гадала.

Вс ожидали появленія ея мемуаровъ, но эти ожиданія не оправдались. Говорятъ, будто бы, крайне невжественный ея племянникъ вскор продалъ вс оставшіяся посл нея рукописи, а покупатель, по всей вроятности, иметъ основаніе тщательно скрывать содержаніе этихъ рукописей.

Любопытно, что и вс ныншнія парижскія пророчицы претендуютъ, опираясь на различные ‘документы’, быть непосредственными представительницами и продолжательницами фирмы Пиіи первой имперіи.

. Б.

‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 8, 1893

OCR Бычков М. Н.

Изъ общественной и литературной хроники Запада.

Читайте также: