Из 'Художественно-юмористического календаря-альманаха на 1914 год', Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Из ‘Художественно-юмористического календаря-альманаха на 1914 год’

Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. Сорные травы

М., Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2014.

Статистические данные о России

Об анекдотах

Пасхальные сны

СТАТИСТИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ О РОССИИ

В настоящее время мы стоим на таком уровне культуры, что только самые невежественные, косные люди могут отрицать пользу и значение статистики.

Статистика — все.

Ни один более или менее научный труд не может иметь значения без той солидной опоры, которую даст статистический материал.

Все научные выводы, наблюдения, все объективные данные покоятся на статистике и только на ней.

Огюст Конт сказал:

— ‘Статистика — это все’.

У Прудона есть такое место:

— ‘Дайте мне статистические данные, и я скажу вам спасибо’.

Миклуха-Маклай говаривал своим друзьям:

— Не знаю, что бы мы и делали без статистики. Статистика — это воздух, без которого жить нельзя.

Амели Балларжо, когда ее муж взял на содержание четвертую певичку из шантана, произнесла знаменательную фразу:

— Ого! это уже статистика.

Существует тривиальное выражение: жизнь — это театр. Люди — актеры.

Да! Это верно. И как на театральной сцене нельзя обойтись без статистов, так и жизнь без статистики мертва.

Вот что такое статистика.

Поэтому наши читатели, вероятно, заинтересуются теми статистическими данными о России, которые автору настоящей статьи удалось собрать путем долгих трудов и усилий.

——

Народонаселение. Как известно, народонаселение России состоит из мужчин и женщин… Кого же больше: тех или других?

Больше — других.

Именно, приведем для наглядности следующий расчет: если из количества женщин вычесть количество мужчин, то в остатке будет такое количество женщин, что если каждая женщина даст только гривенник, получится сумма, на которую можно выстроить эскадренный миноносец и двухэтажный дом в нагорной части города со всеми службами, ледником и конюшней!

Иными словами: если бы каждой женщине, состоящей в остатке, вырвать только по три зуба, то гора этих зубов (конечно, в закрытом помещении) покрыла бы с головой лошадь, пролетку и кучера.

Климат России. В общем климат России выражается солидной цифрой — 5.342.011.

Эта цифра получится, если мы сложим температуру (в градусах), взятую из разных местностей России. Достаточно сказать, что одни университетские города дали на 8 Декабря 1912 г. общую температуру в 87 градусов мороза (Петербург — 14, Москва — 12, Рига (политехникум) — 13, Одесса — 7, Киев — 17, Харьков — 10, Саратов — 14).

А просто уездные города! А губернские!

Статистика говорит, что если человека подвергнуть действию общей температуры, суммирующей частные температуры только пяти из этих городов, то вышеуказанный человек, брошенный с высоты крыши здания Азовско-Донского банка на Морской, разобьется о тротуар, как стекло.

Вот она, матушка Россия!

Лесоводство. Все мы знаем, что Россия страна лесов, но как-то никому неизвестно, какие громадные пространства, в действительности, заняты деревьями разных пород.

Чтобы дать читателю наглядное представление об этом, скажем только, что гербовая бумага, истраченная при покупке всех лесов России какой-либо из американских акционерных компаний, — дала бы цифру, при помощи которой вся Китайская Империя (а она громадная!) могла два дня бесплатно пить чай, считая по 2 таэля за тысячу чашек.

Или — еще нагляднее если бы из одних только лиственных и хвойных пород построить мост, то по этому мосту можно было бы идти только туда… Вернуться не хватило бы жизни человеческой. Другими словами — на гигантскую трость, сделанную из всех деревьев России, мог бы опереться человек, который доставал бы плечом до луны. Или, иными словами, лунное затмение тогда совсем бы не зависело от положения земли по отношению к луне и солнцу.

Рогатый скот. Если бы мы писали не серьезную статью, а юмористическую заметку, то в этом месте не удержались бы, чтобы не коснуться рогатых мужей. Однако в серьезной статье это неуместно.

Количество рогатого скота в России точно не вычислено, но приблизительные данные таковы: поставленные плечо к плечу по обеим берегам реки Оки коровы и олени — если бы по команде стали пить воду, то Ока обмелела бы настолько, что во время навигации до 60-ти пароходов сразу село бы на мель. Принимая во внимание стоимость скоропортящегося груза и снятие с мели и починку судов — стоимость всего этого превысила бы сумму, необходимую для покупки 1.500 двадцатичетырехсильных автомобилей.

Только знакомясь с этими цифрами, постигаешь необъятность нашей родины и ее пушные богатства.

Производство бензина. Сколько Россия могла производить бензина? Если бы поднять из-под земли все исчезнувшие народы, восстановить стертые с лица земли цивилизации, собрать всех ныне существующих на земном шаре мужчин, то бензина, вырабатываемого за год, не только бы хватило на чистку всех брюк, но остатком можно было бы наполнить здание Колизея в Риме, если бы его реставрировать и плотно законопатить.

И все это, принимая в соображение, что русская бензинная промышленность вся в будущем!

Потребление алкоголя. Количество синяков и кровоподтеков, получаемых от опьянившегося алкоголем, а также тех синяков, коими изукрашены лица опьянившихся — могли бы изумить даже не особенного поборника трезвости.

Именно — если бы можно было поместить плотно синяк к синяку, и всю эту плоскость раскинуть в виде небесного свода над головой, то получилась бы полная иллюзия синего южного неба.

И акцизное ведомство имело бы полное право быть взятым на это небо живым за свои питейные заслуги.

Да… устаревшее ‘море водки’, читатель, конечно, менее говорит вашему сердцу, чем ‘небо синяков’.

Оказывается, и в статистике можно создавать новые образы.

Потребление чернил. Чернил тратится такое колоссальное количество, что, не желая увеличивать их непроизводительный расход, я на этом прекращаю свою статью, прося только разрешения истратить последнюю каплю на краткую подпись.

ОБ АНЕКДОТАХ

— Приходите, обязательно приходите! Вы увидите редкое зрелище: состязание десятка лучших анекдотистов России. Это что-то колоссальное!

Я скромно возразил:

— Да при чем же я тут? Если там соберутся все такие светила — что делать мне, — кроткому, тихому юмористу, который и анекдотов-то знает не более десятка. Я им буду только мешать.

— Ничего подобного! Это все очень милые веселые люди, которые в худшем случае будут только немного вас презирать в душе, как плохого анекдотиста. Но зато вам представится ценный материал для наблюдений…

— Да кто они такие?

— Четыре актера, два присяжных, один доктор, два журналиста, биржевик… В общем, их ценность невелика, конечно… За исключением того, что все они в общей сложности знают свыше тысячи анекдотов.

— Ну, уж и свыше тысячи!..

— Уверяю вас… Да и то это не проверено. Может быть — больше!

— А куда ж мне приехать?

— Сегодня в 12 часов ночи, в кабинет ресторана ‘Медведь’.

— Гм… Ну, попробую.

* * *

Еще будучи в десяти шагах от дверей кабинета, я уже услышал страшный грохот — будто льдины сталкивались, обрушиваясь одна на другую, будто морской прибой ревел и крутился между суровых скал.

Это девять здоровых глоток смеялись над какой-то замысловатой историей, рассказываемой десятой глоткой.

Когда я вошел, все притихли и осмотрели меня крайне критически.

— А! Юмористы! Вы знаете анекдот о вегетарианстве?

— Не знаю.

— Еще бы! ‘Один еврей говорит другому: — Слушайте! Вы знаете, — Абрам Моисеевич перешел в вегетарианство. — Зачем ему, — удивился другой: — Ведь он же, все равно, имеет право жительства’.

Смеялись.

— А вы знаете анекдот о греке с бочкой маслин?

— Нет, не знаю.

— А об ответе барабанщика на смотру?

— Не знаю.

— Боже! — удивился толстый бритый человек. — Да он совсем дитя.

— А вы знаете анекдот о человеке, которого соблазнила жена яблоком, сорванным с древа познания добра и зла? — спросил меня, ехидно улыбаясь, журналист.

Это была уже насмешка, а я терпеть не могу, когда надо мной смеются… Я того мнения, что пусть лучше смеются над кем-нибудь другим, только не надо мной.

— Этот анекдот я знаю, и, кроме того, знаю еще такие, которых вы не знаете, — сказал я как можно суше.

— Ой-ли!?. А давайте держать пари, что какой бы анекдот вы нам не рассказали — мы его на половине доскажем!

Все десять смотрели на меня с нескрываемой насмешкой и иронией.

Я вспыхнул и, не помня себя, крикнул:

— Принимаю! Полдюжины шампанского и наличными сто. Хотите?

Конечно, они приняли пари, потому что каждый рисковал только одной десятой целого заклада.

Шумели, хохотали, острили, как мальчишки.

Я сел верхом на стул, положил локти на спинку и, поглядывая на всех, — начал:

* * *

— Анекдот об еврее: К одному бедному еврею переплетчику, у которого заболел сын, пригласили доктора. Осмотрев его, доктор…

И сразу все зашумели, замахали руками:

— Знаем, знаем! Старо! Он спрашивает еврея: ‘бредил?’ и так далее. Стара штука.

— Позвольте, господа, — солидно возразил я, скрывая свое разочарование. — Какое там ‘бредил?’ С чего вы взяли? Это совершенно другой анекдот.

— Ну, продолжайте!

— Да… так вот доктор и говорит: ‘ему нужно дать хины, у него лихорадка!’ Хины — так хины. Дали хины, ребенок и выздоровел. Однажды он пристал к отцу, чтобы тот дал ему карандаш… Отец и говорит…

— Старо, старо! У этого анекдота седая борода! Знаем! Отец все посылал его за карадашом в буфет, а потом ударил его и так далее!.. Знаем!

— Ничего вы не знаете, — сжался я, стараясь не потерять самоуверенности. — Какой там буфет? Кого ударил? Ничего подобного!

— Ну, ладно, извините. Тогда слушаем дальше.

— Да-с… Так вот. Отец и говорит: ‘пора уж мальчика отдавать в училище… Вы ведь знаете, господа, что еврейские дети развиваются очень рано? Ну, вот. Отдали его в училище. Учится он. Однажды учитель спрашивает его: ‘В котором году умер Александр Македонск…’

— Старо! Знаем, — загрохотали десять глоток. — Мальчик ему ответил: ‘Неужели, умер? Я даже не знал, что он был болен’.

— Ах, господа, — поморщился я. — Как вы спешите! Откуда вы все это берете? Ничего подобного!

— Ну, хорошо! Дальше, дальше.

— Значит, спрашивает учитель: ‘в котором году умер Александр Македонский?’ Сын переплетчика ответил точно, в котором голу, — получил пятерку. Вообще, учился хорошо… Однажды, когда ему было уже лет 16, он, держа в зубах папиросу, встретил товарища. ‘Ой, — удивился товарищ, — сегодня суббота, а ты куришь? Разве можно?’ А тот отвечает…

— Довольно! Стоп! Этот анекдот ребенку известен!.. Тот отвечает: ‘да я спрашивался у раввина’, и когда товарищ, удивленный, вскричал: ‘И он тебе позволил?!.’ — Курильщик отвечает: ‘Положим, не позволил. Так плевать я хотел на него, что он не позволил’.

— Ничего подобного, холодно пожал я поечами. — Какой там раввин? Просто товарищ спрашивает: ‘Разве можно?’ — А тот отвечает: ‘Можно’. Выкурил папироску и поехал в Белосток. В поезде один купец его и спрашивает…

— Позвольте! — раздались возмущенные голоса. Это же издевательство!! Какой же это анекдот? Это целая биография в пятьсот страниц! Разве такие анекдоты бывают?..

— Виноват, — перебил я. — Но ведь мы о размере анекдота не уславливались. Потрудитесь дослушать.

Они перебивали меня на каждом шагу. Не было ни одного анекдота, который был бы им неизвестен. Это была какая-то живая энциклопедия о десяти головах.

Я разворачивал перед ними целую повесть жизни злосчастного сына переплетчика, который уже вырос, женился, изменил жене, жена ему изменила — состарился, одряхлел, — а компания, слушавшая меня, методически отсекала вторую половину каждого анекдота из жизни сына переплетчика…

У меня расчет был простой: из того ряда анекдотов, которые я пытался рассказать, мог же встретиться хотя бы один такой, которого эти десять человек не знали бы.

А они все кричали:

— Знаем, знаем.

— Позвольте! Ничего вы не знаете… И вот значит этот старик еврей, сын переплетчика, приезжает в Одессу. А там как раз была всероссийская выставка. Один знакомый и спрашивает его: ‘Видели, как на выставке бьют фонтаны?’ А он испугался: ‘Кого? Евреев?’

Наконец-то я наткнулся на то, что мне было нужно. Этого последнего анекдота не знал ни один из десяти.

* * *

Председатель кисло сказал:

— Предположим, конечно, что вы выиграли… Но прием ваш — не знаю, как и назвать его.

— Прием хороший, — торжествующе засмеялся я, прихлебывая выигранное шампанское. — И мораль для вас есть: лучше быть одним юмористом, чем десятью специалистами по анекдотам…

ПАСХАЛЬНЫЕ СНЫ

Вероятно, многие наблюдательные люди, мимо носа которых жизнь не проскальзывает незамеченной, обратили внимание на то, что праздничные сны не похожи на сны будничные.

Почему?

Мое мнение таково, что между содержанием сна и меню обеда или ужина, проглоченного перед сном, существует больше связи, чем думают.

Заметьте: на праздниках мы видим совсем не такие сны, как в будничные дни и на праздниках же мы совершенно искажаем свое меню, по сравнению с будничными.

Всякий здравомыслящий русский человек на Пасху считает долгом ошеломить, изумить и поразить свой желудок самыми странными неподходящими сочетаниями: жареного барашка есть с куличом, после пары красных или синих яиц проглатывает солидный кусок творожной пасхи, запивает все это ликером, а через десять минут в другом доме, он, как ни в чем не бывало, поглощает розовую, нежную ветчину, фаршированного цыпленка, кулич, рюмку рябиновой, сардинку и, наконец, сахарный розан с верхушки осиротелого кулича…

И всякому, умеющему логически мыслить, ясно, что после таких шагов — человек совершенно соскакивает с рельс.

Может быть, если бы какой-нибудь ученый нашел лабораторию в тихой аристократической части города, оборудовал ее достойным образом и потом погрузился в опыты на свежих доставляемых ему ежедневно организмах — он установил и проверил бы научным образом мою гипотетическую теорию.

Более того: работы в этом направлении могли бы выяснить даже совершенно определенное взаимоотношение между сортом потребляемой пищи и содержанием сна. Так что человек, которому пришла бы охота пережить во сне нападение на него шакалов в зловейшей африканской пустыне, залитой прозрачным лунным светом — знал бы, что для этого ему нужно просто съесть кусок абрикосового торта, семь яиц вкрутую, два всмятку, кусок кулича, намазанного маслом, стаканчик вермуту и кусочек ливерной колбасы.

Может быть, любители амурных похождений легко могли бы прочувствовать их, лежа в безопасной, в смысле ревнивого мужа или серной кислоты, постели — стоило только перед сном проглотить стакан кофе с лимоном, головку чесноку, рюмку крем-де-ваниль и пару слоеных пирожков с сыром.

Если бы наука заинтересовалась этим — треть нашей жизни мы могли бы просмаковать по своему выбору и вкусу.

Эх! Да разве кто-нибудь займется этим! Теперь все пошли карьеристы, выскочки или напыщенные, набитые по горло схоластикой глупцы, предпочитающие идти лучше по проторенному пути, чем заглянуть в сладкую, манящую область широкой неизвестности. Эх! Где Мечников? Где доктор Ру? Где Маркони?

Не помню, в каком порядке я уничтожил в течение этого достопамятного пасхального дня: десяток яиц вкрутую, ногу каплуна, три ломтя кулича, половину сырной пасхи, шесть рюмок наливок, водок и полторы бутылки разного вина. Не помню, съел ли я вначале, средине или в конце пару молоденьких огурцов и четверть барашка, искусно сделанного из сливочного масла. А ветчина — была она или нет? А, может быть, в ней-то и вся суть.

Помню только, что я лег, когда в окно глядели теплые весенние сумерки. Лег и заснул.

Я бы сказал, что в это время радостно гудели и заливались радостные пасхальные колокола. Это было бы чистейшей правдой, но дело в том, что я, по справедливому замечанию одного критика, всегда стараюсь избегать тривиальных образов и выражений.

Проснулся я уже вечером, когда свеча, забытая мною, сгорела наполовину, а за стеной часы отчетливо пробили 10 раз.

Мне захотелось промочить пересохшее горло, и я позвонил.

К моему удивлению, вместо горничной, вошла бонна и, опершись о притолоку, принялась созерцать меня своими белыми рыбьими глазами.

Ее молчание привело меня в беспокойство.

— Я звонил горничной, — заявил я. — Почему пришли вы? Разве в доме никого нет?

Она сделала шаг ко мне, упала вдруг на колени и, схватив мою руку, осыпала ее поцелуями.

— Фрейлен, что вы делаете?!.. Бросьте, оставьте! — встревожено закричал я. — Не надо! Что такое, в самом деле?

Дальнейшее поведение фрейлен совсем испугало меня. Она подскочила к стене, сняла картину, изображавшую известный эпизод со Стенькой Разиным и персидской княжной, закрылась картиной и вдруг… лицо ее выглянуло из-за верхнего края рамы… Страшное, неузнаваемое лицо: черная борода, красные, как у вампира губы и лихо сдвинутая набекрень шапка. Решив, что больше скрываться и притовряться незачем, она отбросила картину в сторону и предстала передо мной во весь рост в алом, шитом позументом кафтане, сафьянных сапогах и с зловещим бердышом в руках.

‘Не может быть, — подумал я. — Тут что-нибудь да не так!..’

Она шагнула ко мне и, хищно улыбаясь, схватила меня на свои сильные мускулистые руки.

‘Оставьте! — крикнул я. — Это совершенно лишнее… Здесь даже воды нет… Поставьте меня на пол’.

Она тихо засмеялась, размахнувшись, ударила меня головой о стенку …

Я закричал, открыл глаза и увидел себя лежащим, по-прежнему, на постели. Картина, изображающая эпизод Стеньки Разина с персидской княжной, мирно висела на стене.

‘Черт знает, что, — подумал я недовольно. — Лучше встать…’

Однако пить хотелось по-прежнему, как во сне. ‘Очевидно, — подумал я, — жажда, томившая меня, имела тесную связь с Волгой, по которой плыли струги Разина, на картине’.

Я закурил папироску, пошел в столовую, с жадностью выпил воды и вернулся к себе в спальню.

Подняв шторы, я увидел залитую светом луны улицы и много праздничного народа, сновавшего взад и вперед. Это было красивое зрелище из окна четвертого этажа — черные пятна на прозрачном фоне.

Почему-то мне сделалось грустно. Вы заметили, что в праздник перед вечером, когда внизу шныряет веселая толпа, раздаются отдаленные голоса и крики, когда откуда-то доносится звук хриплого граммофона — особенно бывает грустно. Будто ничего не было впереди, ничего не будет потом, и время остановилось и не хочется пошевелиться в этом углу без времени и пространства, без прошлого и будущего, с одним мертвым настоящим, с печальной нирваной остановившегося человека, замурованного в стеклянном гробу.

Очнулся я от громких криков на улице…

— Стой, оставь! Не трогай! Я тебе говорю — оставь!

Потом раздалось несколько глухих ударов и подавленный крик.

— Держи его, стой! Ах, мерзавец!

Из толпы, сгрудившейся около трамвайной остановки, вырвалась человеческая фигура и побежала по мостовой.

‘Пьяная праздничная история’, — с отвращением подумал я.

Человек бежал, подпрыгивая, как серна, молчаливый, с опущенной головой. Так должен бежать убийца от жертвы.

Он добежал до моего дома и вдруг с энергией отчаяния стал карабкаться по водосточной трубе.

— Не убежит!.. — орали снизу злобные разъяренные голоса. — Все равно поймаем голубчика!..

Человек, однако, молча, продолжал свое рискованное упражнение. Я уже слышал его тяжелое дыхание на расстоянии одного этажа от меня…

‘Наверное, собирается вскочить в открытое окно третьего этажа’, — подумал я.

Но он полз и полз по водосточной трубе…

И вдруг… Я вскрикнул от ужаса… В уровень с подоконником показалась лысая голова, без единого волоска, обильно забрызганная кровью. Кровью налились и страшные вампирьи глаза и шея, красная неизвестно от чего, — от напряжения или чужой крови.

Его скрюченные пальцы уцепились за мой подоконник, и он, глядя на меня упорным пронзительным взглядом, вдруг стал медленно вползать в мою комнату…

Секунда нечеловеческого ужаса, и я с отчаянным криком бросился к нему, стараясь отделить его пальцы от подоконника, толкая его вниз, пачкая руки о его кровавую лысую голову.

Но он, изловчившись, схватил меня за руку и вдруг, весь осунувшись вниз, — медленно потащил меня за собою.

Тоска близкой смерти, холод отчаянного ужаса заморозил мое сердце.

Я дико закричал и… проснулся на постели, держась судорожно сжатыми пальцами за спинку кровати.

‘Какой вздор’, — сердито подумал я — сон во сне’. Это напоминает мне деревянные пасхальные яйца, вложенные одно в другое: откроешь синее — внутри красное, откроешь красное — дальше зеленое.

И, энергично вскочив с постели, решил:

— Самое лучшее — пойти на воздух.

Позвонил, приказал горничной дать холодной воды, освежился и, одевшись, вышел на улицу.

Никакой луны не было, и темные улицы опустели, только издали доносился отголосок погасающего шума.

‘Странно’, подумал я. ‘Кажется, ведь сон был, а как здраво и ясно рассуждал я, стоя около окна, о праздничной грусти и щемящем одиночестве’…

И вдруг мне пришла в голову безумная жуткая мысль: а что, если я и теперь сплю, а эта улица, этот извозчик, дремлющий на углу, эта горничная, глазеющая у ворот на редких прохожих — все это сон?

Конечно, есть тривиальнейшее испытание для таких случаев — ущипнуть себя, но я ничего не знаю нелепее этого опыта: сонный щипать себя не будет, а бодрствующий слишком ясно сознает, что он бодрствует, чтобы щипать себя.

Успокоившись на этом, я бодро зашагал дальше… Из переулка вышла прихрамывавшая старуха и, заметив меня, привязалась ко мне, требуя, чтобы я успокоил ‘ее старые кости каким-нибудь пятачком’.

Я пошарил по карманам. Мелочи не было.

— Бог подаст, бабушка. Нет мелких.

Она залилась вдруг ядовитым смешком, прыгнула с несвойственной ее возрасту резвостью ко мне и, ухватив меня костлявыми руками за шею, стала пригибать к земле.

Удивительная вещь: я нисколько не испугался.

Я уже знал, что это сон.

И тут же, будто пораженная этим моим сознанием, старушка сразу свалилась с меня, а я побежал дальше, свободный, вольный и восхищенный сознанием, что все это сон и бояться мне нечего.

Действительно, добежав до какой-то реки, я прыгнул в воду и, нырнув, попал в ярко освещенную комнату, какие-то люди толпились в ней, громко разговаривая и смеясь. Очень красивая дама подошла ко мне и положила обнаженные руки ко мне на плечи… Сладостное чувство охватило меня: я прижался щекой к ее гладкой голой руке, обвил рукой ее гибкую талию, припал к полуобнаженной груди и… проснулся, конечно, проснулся! Проснулся, когда не надо!..

Злость охватила меня… Я оказался в каком-то другом дурацком мире, я шел по какой-то неведомой дороге, которая неизвестно было — когда окончится.

В комнате было темно, а за стеной пробило десять часов.

Сплю я, или не сплю?..

Я вскочил с постели, умылся, оделся и выбежал с тяжелой головой на улицу.

Признаться ли: то, что красавица такая близкая, такая доступная, ускользнула из моих рук — страшно взбесило меня.

Когда я хотел прервать сон, он не прервался, когда я хотел его продолжить — проснулся.

И опять я шагал по улице, и опять с недоумением спрашивал себя: сплю я или не сплю.

Улица была почти пустынна. Только издали доносился топот чьих-то тяжелых ног и гортанный крик.

…В темноте показалось что-то громадное, массивное… Оно шло, издавая странный трубный звук. Я приостановился… Три слона цугом шагали ко мне, с какими-то странными попонами на спине. Человек в чалме прыгал и суетился около.

А сзади меня раздался серебристый голос:

— Вот они, наконец-то!

Я оглянулся: сзади меня стояла красавица в полном смысле слова: высокая, стройная с бледным очаровательным лицом и блестящими глазами.

Я потянулся к ней руками, обнял, и стал крепко целовать в губы и глаза. Полное чувство безответственности, безнаказанности пьянило меня странным сладким образом…

Но она закричала и вырвалась от меня… Я бросился к ней и побежал, как на крыльях, настигая беглянку, которая, как раненная птица, издавала отчаянные крики.

Я настигал, я настиг ее… Но грубые руки городового схватили меня и крепко встряхнули…

‘Эх, — весело подумал я. — Хоть раз в жизни’…

И крепко ударил городового по лицу.

Тут случилось нечто, до такой степени реальное, что я был потрясен: городовой дал свисток, прибежали четыре дворника… Все толкали меня, хватали за руки, а красавица, плача, объясняла в это время сурово-настроенному после пощечины городовому, что она жена директора цирка, что она мирно стояла, ожидая своих слонов с вокзала, что я набросился на нее с явной целью лишить ее чести и что она требует отвести ‘этого мерзавца’ в участок и дать делу дальнейший ход.

Когда нас вели в участок, я шел и думал, что пристав, увидев меня, станет на голову или превратится в старуху, набросится на меня и начнет душить, я по шаблону ‘вскрикну и проснусь’.

Ничего подобного… Пристав был, как пристав, и он составил протокол и потом удостоверяли мою личность и, когда меня отпустили, я вернулся домой, опозоренный, вернулся преступником, над которым висит обвинение в ‘покушении на лишение чести женщины и в оскорблении городового при исполнении сим последним служебных обязанностей’.

И теперь, хотя уже прошло с тех пор три дня, и я уже являлся на допрос — у меня в самой глубине души теплилась маленькая надежда: а вдруг я проснусь еще раз. Вдруг случится что-нибудь такое, от чего я ‘вскрикну и проснусь’.

Дай Бог.

КОММЕНТАРИИ

Художественно-юмористический календарь-альманах на 1914 год был выпущен в издательстве ‘Новый Сатирикон’ в начале 1914 года. Его авторами были писатели и художники, сотрудники журнала.

В основном материалы печатались здесь впервые.

Статистические данные о России.

Огюст Конт сказал… У Прудона есть такое место… Миклуха-Маклай говаривал… — Огюст Конт (1798-1857), французский философ, основатель позитивизма, Пьер Жозеф Прудон (1809-1865), французский политический деятель, философ, социолог, экономист, Николай Николаевич Миклухо-Маклай (1846-1888), русский путешественник, этнограф. Разумеется, приписанные фразы, этим деятелям не принадлежат. Однако интересно то, что вполне могли быть ими произнесены. Здесь проявляется удивительная проницательность и эрудиция Аверченко.

Об анекдотах.

...А вы знаете анекдот о человеке, которого соблазнила жена яблоком… — Имеется в виду библейский рассказ о Еве, которая предложила съесть Адаму плод с дерева познания добра и зла (Бытие, гл. 3, ст. 6).

Пасхальные сны.

Где Мечников? Где доктор Ру? Где Маркони? — Называются самые известные в ту пору имена первопроходцев в своей области. Илья Ильич Мечников (1845-1916) — один из основоположников сравнительной патологии, эволюционной эмбриологии, иммунологии, совместно с Н. Ф. Гамалеей основал первую в России бактериологическую станцию. В 1908 г. удостоен Нобелевской премии (совместно с П. Эрлихом). Эмиль Ру (1853-1933) — французский микробиолог, разработал антидифтерийную сыворотку. Гульельмо Маркони (1874-1937) — итальянский радиотехник и предприниматель, первый получил патент (в 1897 г.) на изобретение радиоприемника. Создал акционерное общество по выпуску радиоаппаратуры. Нобелевская премия (1909, совместно с К. Ф. Брауном).

Статистические данные о России.

Об анекдотах.

Пасхальные сны.

Читайте также: