КЛИНГЕРЪ.
КЛИНГЕРЪ.
ИЗЪ ДРАМЫ ‘БУРЯ И НАТИСКЪ’.
ИЗЪ ДРАМЫ ‘БУРЯ И НАТИСКЪ’.
ДЙСТВІЕ I, СЦЕНА I.
Комната въ трактир.
Вильдъ, Ла-Фэ и Блазій входятъ въ костюмахъ путешественниковъ.
* * *
Из драмы ‘Буря и натиск’, Клингер Фридрих Максимилиан, Год: 1776
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Нмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
ёдоръ Ивановичъ (Фридрихъ-Максимиліанъ) Клингеръ, нмецкій драматическій писатель и романистъ и, вмст съ тмъ, генералъ русской службы, родился 18-го февраля 1752 или 1753 года, во Франкфурт на Майн. Отецъ его умеръ, когда онъ былъ ещё ребнкомъ причёмъ оставилъ семью безъ всякихъ средствъ къ существованію. Молодой Клингеръ не могъ получить вначал даже самаго поверхностнаго образованія, но на его счастье однажды встртилъ онъ на улиц одного изъ гимназическихъ учителей, которому такъ понравилась открытая наружность и бойкіе отвты мальчика, что, по его настоянію, Клингеръ былъ принятъ въ гимназію. Одарённый богатыми способностями, онъ скоро оказалъ быстрые успхи въ ученьи, а бдность, въ которой онъ жилъ съ матерью, закалила его характеръ и твёрдость воли — качества, которыми онъ отличался въ теченіе всей своей жизни. Любовь къ литератур овладла имъ рано. Ещё будучи въ гимназіи, прочёлъ онъ лучшихъ англійскихъ и французскихъ писателей, изъ которыхъ всего боле плнили его воображеніе Руссо и Шекспиръ. Кончивъ гимназическій курсъ, онъ отправился въ Гиссенъ изучать юриспруденцію, но литература привлекла его несравненно сильне. Около этого времени написалъ онъ трагедію ‘Оттонъ’, которая конечно, какъ юношеское произведеніе, не могла имть большого значенія. Вторая его драма ‘Близнецы’ уже имла гораздо боле успха. Во время путешествія по Швейцаріи онъ сошолся съ Гёте и затмъ встртилъ съ его стороны самый радушный пріёмъ въ Веймар. Когда вспыхнула война за баварское наслдство, Клингеръ вступилъ въ австрійскую службу, на которой, впрочемъ, оставался не долго. Когда же желаніе его вступить въ американскую службу не увнчалось успхомъ, онъ отправился въ Петербургъ, гд и былъ принятъ, съ чиномъ поручика, въ одинъ изъ армейскихъ полковъ, съ которымъ сдлалъ походъ противъ Польши въ 1783 и 1784 годахъ. Съ производствомъ въ генералъ-майоры, Клингеръ былъ назначенъ, въ 1801 году, директоромъ 1-го кадетскаго корпуса, затмъ главнымъ директоромъ пажескаго корпуса и, наконецъ, попечителемъ дерптскаго учебнаго округа. Произведённый въ 1811 году въ генералъ-лейтенанты, онъ былъ уволенъ, въ 1820 году, въ отставку съ полнымъ пенсіономъ.
Вс сочиненія Клингера, начиная съ юношескихъ опытовъ и кончая позднйшими, отличаются идеальнымъ выраженіемъ любви къ правд, свобод и независимости. Видя, какъ мало на свт распространено этихъ излюбленныхъ имъ добродтелей, Клингеръ часто впадалъ въ угрюмое настроеніе, которое выражалось въ его сочиненіяхъ порой жолчностью и презрніемъ къ людямъ. Но кто зналъ его ближе, могъ легко убдиться, что онъ, напротивъ, любилъ людей всею силою своей души. Главнйшими произведеніями Клингера считаются романы, но его драмы имютъ также самостоятельное значеніе. Принадлежа къ кружку ‘рейнскихъ геніальныхъ дятелей’, какъ называетъ Гёте представителей литературной эпохи, извстной въ исторіи нмецкой словесности подъ именемъ эпохи ‘Бури и натиска’ (Sturm und Drang), Клингеръ своими сочиненіями представляетъ во всёмъ титанизм стремленія этого кружка. ‘Одно изъ первыхъ произведеній Клингера, комедія ‘Буря и натискъ’ (Sturm und Drang)’, говоритъ Шерръ, ‘дало имя всей этой литературной эпох и есть чистый типъ ‘геніальности’, которую представляетъ въ пьес въ особенности личность Вильда, а въ противоположность ей является личность Блазіуса, какъ представителя холоднаго размышленія. Такимъ образомъ, въ этихъ двухъ характерахъ, уже въ самомъ начал поэтическаго поприща Клингера, выказывается его двойная натура: титаническая стойкость и высокомріе, разрывающія вс оковы, даже розовыя цли такта и красоты, и рядомъ съ этимъ кроткопокорное убжденіе въ ничтожеств всхъ людей и вещей, выраженіе котораго близко къ разочарованности. Клингеръ, безъ сомннія, былъ предвстникомъ байронизма и новаго французскаго романтизма. Онъ совершенно раздляетъ аксіому послдняго, что злое и дурное только за тмъ и существуютъ въ мір, чтобы торжествовать, а доброе и благородное, чтобы страдать. Цлый характеръ Клингера напоминаетъ тотъ исландскій вулканъ, изъ жерла котораго текутъ потоки огня, а бока покрыты льдомъ. Вс сочиненія его — вулканическія изверженія, которыя вырываются бурно и величаво, какъ ночные потоки лавы, но быстро застываютъ, подобно имъ, въ хаотическія, безжизненныя, срыя массы. Онъ былъ очень плодовитъ. Сначала онъ написалъ много драмъ въ проз, изъ которыхъ, впрочемъ, помстилъ въ полномъ собраніи своихъ сочиненій только восемь трагедій (‘Близнецы’, ‘Эльфрида’, ‘Конрадинъ’, ‘Любимецъ’, ‘Аристодемъ’, ‘Медея въ Корин’, ‘Медея на Кавказ’ и ‘Дамоклъ’) и дв комедіи (‘Die falschen Spieler’ и ‘Der Schwur gogen die Ehe’). Потомъ издалъ рядъ романовъ, которые я назвалъ бы демонстративными: ‘Жизнь, дянія и схожденіе въ адъ Фауста’, ‘Рафаэль де-Аквилласъ’, ‘Гіафаръ Бармесидъ’, ‘Путешествія передъ потопомъ’, ‘Восточный Фаустъ’, ‘Исторія нмца новйшаго времени’. ‘Свтскій человкъ и поэтъ’ и ‘Сагиръ’. Онъ хотлъ обнять въ нихъ весь нравственный міръ человка и коснуться всхъ важныхъ сторонъ его, въ слдствіе чего, говоря его словами, ‘читатель находитъ въ этихъ сочиненіяхъ неутомимую, смлую, часто безплодную борьбу благороднаго человка съ призраками, порождёнными идоломъ заблужденія, разъединеніе сердца и разсудка, высокія мечты, чувство животное и испорченное, чистое и высокое, геройскія дла и злодянія, умъ и безуме, насиліе и страдальческую покорность, короче — всё человческое общество съ его чудесами, глупостями, гадостями и свтлыми сторонами’ и, прибавивъ ещё мы всюду бурныя стремленія, гигантскую фантазію и энергическія картины, ни красоты и художественнаго пріёма — нигд. Стремленія Клингера, сначала пылкія и полныя любви, а потомъ, мало-по-малу, остывшія до стоицизма, ясно выражаются и въ ‘Размышленіяхъ и идеяхъ о различныхъ предметахъ жизни и литературы’, которыми онъ заключилъ своё авторство.’
Клингеръ скончался 25-го февраля 1831 года, въ Петербург, отъ холеры. Полное собраніе его сочиненій издано въ 1809 году, въ Кенигсберг, въ двнадцати томахъ, а въ сороковыхъ годахъ вышло вторыхъ исправленнымъ и дополненнымъ изданіемъ. Замчательно, что Клингеръ, печатавшій, во всё продолженіе своего тридцатилтняго пребыванія въ Россіи, на служб и въ отставк, всё написанное имъ исключительно заграницей, самъ хлопоталъ предъ русскимъ правительствомъ о запрещеніи ввоза своихъ сочиненій въ Россію.
Вильдъ. Эй! давай бсноваться и шумть, чтобъ чувства кружились, какъ кровельные флюгеры въ бурю! Дикая скачка обдала меня такихъ восторгомъ, что я положительно начинаю чувствовать себя лучше. Проскакать столько сотъ миль, чтобы ты забылось отъ шума, безумное сердце! О, ты должно быть мн благодарно за это! Ха, ха! бушуй и наслаждайся сумятицей! (Блазію.) Ну, каково теб?
Блазій. Убирайся къ чорту! прійдётъ ли моя донна?
Ла-Фэ. Увлекайся иллюзіей, дуракъ — и ты увидишь, какъ я мигомъ подцплю её. Да здравствуетъ иллюзія! О, чары моей фантазіи, я странствую по розовымъ садамъ, водимый рукою Филиды.
Вильдъ. Не расплывайся, глупый малый!
Ла-Фэ. Хочешь, я сейчасъ превращу эту гнилую избёнку, вмст съ развалившейся башней, въ замокъ фей? О, очарованіе! о, чары фантазіи! (прислушиваясь.) Что за восхитительныя симфоніи духовъ доходятъ до моего слуха? Клянусь Амуромъ, я готовъ влюбиться въ старую хрычовку, жить въ сгнивающей изб, погружать мои нжные члены въ вонючую навозную кучу, лишь бы только ублаготворить мою фантазію. Нтъ ли здсь какой-нибудь старой вдьмы, за которой я могъ бы приволокнуться? Ея морщины будутъ для меня извилинами красоты, ея выдающіеся старые зубы будутъ мн казаться колоннами въ храм Діаны, ея отвисшія, кожаныя груди превзойдутъ въ моихъ глазахъ грудь Елены. О, меня не трудно довести до такого состоянія! О, моя фантастическая богиня! Вильдъ, я могу похвастаться, что держалъ себя храбро въ продолженіи всего путешествія. Я видлъ и чувствовалъ вещи, какихъ не пробовалъ ни одинъ ротъ, не нюхалъ ни одинъ носъ, не видлъ ни одинъ глазъ и не постигъ ни одинъ ухъ.
Вильдъ. Въ особенности въ то время, когда я завязалъ теб глаза. Ха, ха!
Ла-Фэ. Къ чорту, чудовище! Но скажи мн: гд, въ какой части свта находимся мы? Въ Лондон?
Вильдъ. Конечно. Разв ты не замтилъ, что мы садились на корабль? Впрочемъ, ты страдалъ въ это время морскою болзнью.
Ла-Фэ. Ничего не знаю, ни въ чёмъ неповиненъ. Живъ еще мой отецъ? Пошли-ка ему всточку, Вильдъ, что его сынъ живъ и только-что вернулся изъ Пиренеевъ, изъ Фрисландіи. Больше ничего.
Вильдъ. Изъ Фрисландіи?
Ла-Фэ. Въ какой же части города мы находимся?
Вильдъ. Въ замк фей, Ла-Фэ. Разв ты не видишь золотого неба, амуровъ и амуретовъ, дамъ и карликовъ?
Ла-Фэ. Завяжи мн глаза! (Вильдъ завязываетъ ему глаза.) Вильдъ, оселъ! Вальдъ, подлецъ! не такъ крпко. (Вильдъ развязываетъ платокъ.) Ну, Блазій, дорогой, ядовитый, больной Блазій — гд мы?
Блазій. Почёмъ я знаю?
Вильдъ. Чтобы вывести васъ изъ недоумнія, я скажу вамъ прямо, что я провёзъ васъ изъ Россіи въ Испанію, думая, что испанская нація начинаетъ войну съ Великимъ Моголомъ. Но испанская нація, какъ во всёмъ, такъ и въ этомъ, оказалась тяжолою на подъёмъ. Я упаковалъ васъ обратно — и вотъ вы въ Америк въ самый разгаръ войны. Ха, ха! дайте-ка мн хорошенько почувствовать, что я на американской почв, гд всё ново и замчательно. Я ступилъ на землю. О, неужели я не могу испытать ни одной чистой радости!
Ла-Фэ. Война и убійство! О, боги! о, моя голова! Разскажи мн хоть сказочку про Фэй! О, горе мн!
Блазій. Да поразитъ тебя громъ, сумашедшій Вильдъ! Что ты опять устроилъ? Жива и ещё донна Изабелла? Что жь, будешь ты говорить, моя донна, или нтъ?
Вильдъ. Ха, ха, ха! Ты хоть на этотъ разъ порядкомъ взбшонъ!
Блазій. Взбшонъ? хоть на этотъ разъ взбшонъ? Ты заплатишь мн за это своею жизнью, Вилдъ! Я, по-крайней-мр, свободный человкъ. Разв дружба можетъ заходить такъ далеко, чтобъ ршиться таскать насъ по свту, какъ собакъ на привязи? Запереть насъ въ карету, держать пистолетъ передъ лбомъ, а потомъ — ‘пошолъ! пошолъ!’ сть, пить въ карет, выдавать насъ за съумасшедшихъ!… Броситься въ войну, въ рзню — вотъ всё, что мн остаётся.
Вильдъ. Да, вдь, ты ничего не любишь, Блазій.
Блазій. Да, я ничего не люблю. Я дошолъ до того, что въ одинъ моментъ — всё люблю, въ другой — всё забываю. Я обманываю всхъ женщинъ: за-то обманываютъ и обманывали меня вс женщины. Они меня обдирали и притсняли такъ, что избави Боже! Я игралъ всевозможныя роли: здсь былъ франтомъ, тамъ — сорви-головой, здсь — глупцомъ, тамъ — селадономъ, тамъ — англичаниномъ, причёмъ величайшую изъ моихъ побдъ одержалъ тогда, когда не былъ ничмъ. Это было у донны Изабелды. Чтобы вернуться къ прежнему… Твои пистолеты заряжены?
Вильдъ. Ты глупъ, Блазій, и не понимаешь шутокъ.
Блазій. Хороши шутки! Прицливайся: я твой врагъ въ данную минуту.
Вильдъ. Съ тобою стрляться? Знай, Блазій, что въ настоящее время единственное моё желаніе, это — кидаться, сломя голову, то туда, то сюда,чтобы доставить тмъ любимое удовольствіе своему сердцу. Стрляться съ тобою — ха, ха, ха! (Держитъ предъ нимъ пистолетъ.) Посмотри-ка въ дуло: не кажется ли оно теб больше Лондонскихъ воротъ? Будь скроменъ, другъ мой! Я васъ люблю и нуждаюсь въ васъ, а, можетъ-быть, и вы во мн. Самъ чортъ не могъ свести вмст боле несчастныхъ глупцовъ, чмъ мы. Поэтому, мы и должны оставаться вмст я вмст шутить шутки. Наше несчастіе происходитъ отъ настроенія нашего сердца. Въ нёмъ отчасти виноватъ свтъ, но больше — мы сами.
Блазій. Сумасшедшій! Я, вдь, постоянно былъ на вертел.
Ла-Фэ. Съ меня, съ живого, они содрали кожу и посыпали перцемъ. Собаки!
Вильдъ. Мы здсь посреди войны — единственное блаженство, которое я понимаю. Наслаждайтесь сценами, длайте, что хотите!
Ла-Фэ. Я — не за войну.
Блазій. Я — ни за что.
Вильдъ. О, да обезсилитъ Богъ васъ ещё больше! Какъ пусто опять въ голов у меня. Я хочу быть натянутымъ на барабанъ, чтобы получить новое растяженіе. Мн снова такъ тяжело. О, если бъ я могъ существовать въ дул этого пистолета, пока чья-нибудь рука не выстрлила бы мною въ воздухъ! О, неопредлённость! Какъ далеко и какъ криво ведешь ты людей!
Блазій. Что же будетъ здсь съ нами въ конц концовъ?
Вильдъ. О, если бы вы ничего не видли! Я долженъ былъ летать, чтобы выйти изъ этой проклятой, тягостной неопредлённости. Я думалъ, что земля колеблется подо мною: такъ нетвёрды были мои шаги. Я мучилъ моимъ присутствіемъ всхъ добрыхъ людей, которые интересовались мною, потому-что они не могли мн помочь.
Блазій. Скажи лучше: не хотли.
Вильдъ. Нтъ — они хотли. Я долженъ былъ отовсюду обращаться въ бгство. Я былъ всмъ: былъ чернорабочимъ, чтобы быть чмъ-нибудь, жилъ въ Альпахъ, пасъ козъ, лежалъ день и ночь подъ безпредльнымъ куполомъ неба, прохлаждаемый зефиромъ и пожираемый внутреннимъ огнёмъ. Нигд — ни отдыха, ни покою! Благороднйшіе изъ англичанъ блуждаютъ, потерянные, по свту. Ахъ, а я не нахожу несравненной, единственной! И всё же — я дышу здоровьемъ и силою, и не могу истаскаться. Я хочу участвовать здсь въ войн, какъ волонтёръ — и дамъ просторъ моей душ. А если они окажутъ мн услугу и убьютъ меня — тмъ лучше!