Из девичьего мира, Хант Виолета, Год: 1894

Переводы
Время на прочтение: 117 минут(ы)
Скачать в PDF

ИЗЪ ДВИЧЬЯГО МІРА

‘The Maiden’s Progress’, by V. Hunt.

I.

Въ своей спальн, на кровати лежитъ въ бломъ капотик Марія-Елизавета, или короче, Модъ Масклинъ, прозванная ‘Модерной’,— современной. Ей всего восемнадцать лтъ, ее уложили ‘отдыхать’ передъ баломъ.
На цыпочкахъ, тихонько, въ комнату входятъ ея сестры — Вэрона и Пегги: одна на годъ, другая на три года моложе ея.
— А? Чего вы? Платье принесли? Который часъ?— окликаетъ ихъ старшая сестра совсмъ заспаннымъ голосомъ.
— Ну, вотъ! Значитъ, ты спала, что ни говори!— слышится въ полутьм возгласъ Пегги.— А еще увряла, что ни за что на свт не въ состояніи глазъ сомкнуть! Ужъ пять часовъ, я спрашивала Минчингъ,— такъ она говоритъ, что и намека нтъ на платье…
— Не будетъ платья — я и не поду,— трагически заявляетъ Модъ.
— Ну, все обойдется: миссисъ Іонгъ никогда не надуваетъ. Да, наконецъ, ты можешь тогда надть свое блое, или розовое, и…
— Ну, ужъ!.. Одинаковыя съ вами?— Въ тон ‘старшей’ слышится презрніе.— Разв вы не понимаете, что мое новое платье совсмъ особенное — настоящее бальное?
— Конечно, понимаю: съ длиннымъ шлейфомъ, съ лифомъ дэкольте… О, Боже! Ты больше намъ ужъ не товарищъ!— и Пегги глубоко вздыхаетъ.
— Пустяки! Все будетъ по-старому: я васъ не брошу. Для васъ же лучше: я потомъ могу вамъ давать совты, когда придется вызжать… Я буду уже опытная и поразскажу вамъ чудеса!
— Господи! Какая ты будешь тогда несносная! Я отъ души желаю, чтобы до тхъ поръ ты уже вышла замужъ, а не то покою мн отъ тебя не будетъ!
— Ну, не глупо ли, что этотъ выздъ въ свтъ вдругъ длаетъ такую разницу между людьми!— задумчиво перебила ее Вэрона: — а вдь я всего на годъ моложе тебя и даже выше тебя ростомъ… Ну, словомъ, я уже теперь барышня, какъ барышня, а завтра!.. Завтра ты будешь, ты будешь сидть въ гостиной и принимать гостей, а не въ классной съ учителями. Ты ужъ дошла до половины ‘Вка Лудовика XIV’ и распростишься съ нимъ навсегда,— въ чемъ я теб завидую, понятно! Ты перестанешь заниматься пустяками и предоставишь намъ съ Пегги дальнйшія заботы о своихъ птицахъ. У тебя явятся какіе-то таинственные интересы, о которыхъ ты будешь съ мамою шептаться… ну, словомъ, превратишься въ такую же несносную, противную взрослую женщину, какъ и вс другія, которыя бываютъ у мамы въ ея пріемные дни…?!
— Вотъ ужасъ-то!
— На дняхъ я гд-то вычитала, что ‘женщина — орудіе въ рукахъ дьявола’,— замчаетъ поучительно Пегги.
— Что ты? Откуда это?
— Въ библіотек, на второй полк отъ дверей есть такая смшная-пресмшная книга въ род алфавита. Ну вотъ, на букву Ж тамъ прямо и стоитъ все, все про женщину. Постой, дай припомнить: ‘Эти нжныя созданья, опасныя, какъ притихшая морская зыбь, непостоянныя, какъ вольный втеръ, коварныя, какъ тлющая искра… Въ ихъ улыбк таится скрытый зародышъ всеразрушающей и смертоносной власти… Имъ стоитъ повести бровями — и цлыя государства падаютъ во прахъ…’ Нтъ, больше не припомню!
— Неужели все это скрыто… въ насъ?— задумчиво проговорила Модъ.
— Въ теб? Какая же ты женщина? Теб на видъ одиннадцатый годъ.
— Послушайте! Да неужели у меня такой ужъ юный видъ? Къ чему же тогда меня уложили спать? Если бы я устала хорошенько, я бы наврно казалась постарше.
— Да ты и такъ не Богъ знаетъ сколько отдохнешь. Лежи смирно, не вертись!
— Тутъ не завертишься, когда вы об сидите у меня на ногахъ… А знаете, мн кажется, мужчинамъ все равно — молоды мы, или нтъ… то-есть, конечно, если они сами не первой молодости…
— А если они сами слишкомъ юны, они, все равно, нами пренебрегаютъ. Замть, вотъ, напримръ, хоть этотъ Билли Данверсъ: онъ и говорить не хочетъ съ кмъ бы то ни было, кром м-съ Мортимеръ. Съ тобою онъ соблаговолитъ, пожалуй, протанцовать два танца, но не больше.
— Кому онъ нуженъ, этотъ Билли?— горячо возразила Вэрона:— тамъ будутъ и другіе. Модъ, душка, общай намъ разсказать вс, вс любезности, которыя наговорятъ теб.
— Конечно, общаю!.. Если я ихъ услышу,— поправилась Модъ.
— А интересно, съ кмъ ты будешь танцовать? Можетъ быть, встртишь тамъ свою судьбу…
— Или ‘Невдомаго бога’,— задумчиво поправила младшую сестру Вэрона.— Папа говоритъ, что каждая двушка поклоняется ‘невдомому богу…
— Если Модъ сразу найдетъ себ кумира, это ужъ будетъ слишкомъ глупо! Какъ будто ей необходимо сейчасъ же выйти замужъ! Нтъ, пусть себ сперва повеселится хорошенько. И, наконецъ, гости у тети Риддель все народъ серьезный. Я уврена, что ея ‘невдомаго кумира’ тамъ не будетъ…
— Тамъ будетъ Билли и м-съ Мортимеръ, и м-ръ Дорси, и Ренсселеры, и Эдвардъ…— перебила Вэрона.
— Ну, Эдвардъ прідетъ попозже, онъ мн самъ сказалъ. Онъ спшитъ покончить съ каталогомъ, папа его торопитъ.
— А ты, Пегги, кажется, все время торчишь въ библіотек,— замтила Модъ.— Я уврена, что ты страшно надодаешь Эдварду…
— Напротивъ! Мы съ нимъ составили общество ‘взаимопомощи ‘: онъ помогаетъ мн писать французскіе переводы, а я чиню для него карандаши. Наконецъ, онъ секретарь у папа и какой-то намъ родственникъ, его обязанность — быть мн полезнымъ. Папа вдь ему платитъ…
— Глупая! Онъ не нуждается въ деньгахъ, онъ и самъ богатъ. Онъ ходитъ заниматься, потому что любитъ рыться въ книгахъ и въ трудахъ древнихъ бриттовъ вмст съ нашихъ папа, а я предпочитаю современныхъ писателей,— заявила Модъ и, подумавъ, прибавила:— Я не намрена возиться съ Эдвардомъ, я и безъ того вижу его каждый день…
— А мн, признаюсь, Эдвардъ даже очень нравится!— твердо возразила Пегги.
— Какъ и всмъ дтямъ вообще,— пояснила старшая сестра. Но прежде чмъ оскорбленная двочка успла обидться, дверь отворилась, и Минчингъ вошла съ такою большою коробкою въ рукахъ, что скоре уронила ее, нежели поставила на полъ.
— Барышня, платье принесли! Миссъ Пегги, миссъ Вэрона, васъ, кажется, просили не мшать сестриц отдыхать? А ноги-то, ноги, какъ это он попали на чудесное, чистенькое покрывало? Право, я не знала, что вы об здсь!
— Вамъ и не слдовало знать! Посмотримъ лучше, что это за платье?
И Пегги помогаетъ вынимать изъ картонки изящное, воздушное блое платье, съ отдлкою изъ блыхъ ландышей.
— И молодо, и… прелестно!— объявляетъ авторитетно Минчингъ.
— Послушайте! Отъ этого выраженія ‘молодо’ просто можетъ стошнить! Лучше, давайте, примряемъ сначала: хорошо ли сидитъ?— и Модъ съ лихорадочной поспшностью натягиваетъ на себя платье, а Пегги критически оглядываетъ и сестру, и ея бальный нарядъ, глубокомысленно склонивъ голову на-бокъ:
— Ну, на теб все, что угодно, будетъ хорошо сидть: ты пряма, какъ доска… Что-жъ, вообще, довольно мило!
— А мн нравятся эти банты на плечахъ. Только смотри, Модъ, не откуси ихъ какъ-нибудь невзначай.
— А талью что-жъ вы зашнуровали кое-какъ?— нетерпливо замчаетъ Модъ своей врной Минчингъ.
— Не стоитъ, миссъ. Мы вдь только примряемъ.
— Ахъ, да! Я и позабыла. Ну, какъ по вашему: сойдетъ?
— Лицо твое немножко желтовато, но платье — просто прелесть! Сара Монтейсъ-Фуллертонъ (Младшая) превзошла себя… А! вотъ и вы, Aurlie! Это у васъ что такое?
— Mademoiselle,— un bouquet. Ciel, que c’est jeune, que c’est simple! C’est l’innocence mme!— восторженно восклицаетъ Aurlie, всплескивая руками.
— Модъ, что съ тобой?— раздается возгласъ Пегги, и об сестры съ ужасомъ видятъ, что ‘старшая’ подбжала къ свчк. Мигомъ закоптивъ шпильку на огн, Модъ раздраженно проводитъ ею въ углахъ глазъ.
— Ну, вотъ! Можетъ быть, дв-три морщинки придадутъ мн боле солидный видъ…
— Не разсчитывай, только лицо твое будетъ казаться грязнымъ. Не длай глупостей, лучше скажи скоре: отъ кого букетъ?
— О! Отъ Эдварда!
— А отъ кого же больше? Онъ единственный мужчина…
— Да: пока…— вторитъ ей Модъ и задумывается.
Платье осторожно откладываютъ въ сторону.

II.

Въ три часа ночи, въ комнат Модъ еще горитъ огонь, въ ожиданіи ея. Она входитъ и молча сбрасываетъ съ плечъ ротонду. Минчингъ, тоже молча, расшнуровываетъ свою барышню.
— Ну, вотъ, готово. Минчингъ, можете идти, спокойной ночи! А это платье мн ршительно не нравится, оно слишкомъ высоко вырзано, и шлейфъ слишкомъ коротокъ… Мама выбирала фасонъ. А прическу носятъ теперь совсмъ по-новому, вамъ надо поучиться, Минчингъ. Ну, покойной ночи!..
— Боже! Мой веръ сломанъ! Мн его тетя Лиза подарила. Онъ чудо какъ хорошъ, только совсмъ не въ нашемъ вкус. Бдная Минчингъ! Она и въ самомъ дл не годится въ горничныя, мамой же завладла Aurlie, окончательно… А я вдь нисколько не устала, я хоть сейчасъ готова снова танцовать, хоть опять на балъ!..
Въ эту минуту, безъ шума распахнулась дверь большого платяного шкафа, и оттуда въ комнату выпрыгнула Вэрона въ длинномъ ночномъ халатик, а за нею и шатунья Пегги:
— Ну, что же?
— Ну, что же?— вскричали об разомъ.— Съ кмъ ты танцовала? Есть у тебя женихъ?.. Много теб говорили любезностей?
— Только не моей наружности, дти!
— Вотъ еще! Она будетъ насъ называть ‘дтьми’?!— воскликнула Пегги, горячо негодуя на сестру, и, проворно закутавшись въ ея бальную длинную ротонду, отдланную розовыми перьями, услась на полу: — Сядемъ поудобне! (Какъ царапаются эти перья!) А мороженое у васъ было? Говори — какое?
— Неужели ты воображаешь и въ самомъ дл думаешь, что я это замтила?
— Обыкновенно, мороженое ты боле, чмъ ‘замчаешь’. А Сесилія Риддель не разстается со своимъ ‘сердечкомъ’? Она мн общала носить его, не снимая, какъ я ношу свое.
— Какіе вы младенцы!
— Такъ я и знала, что она будетъ продолжать все въ томъ же дух!— вспылила Пегги.— Ну-съ, г-жа, лучше разскажите намъ про себя. Видла ты его?
— ‘Невдомаго бога’,— подсказала Вэрона.
— Надоли мн эти классики, до тошноты надоли! Ужасная старина!— ворчала Модъ.
— Да! Нашъ отецъ способенъ надость!— подхватила Пегги.— Я на половину не понимаю, про что онъ говоритъ, но, конечно, длаю видъ, что понимаю. Это все же лучше, нежели плакать, какъ Вэрона.
— Терпть не могу, когда меня ‘начиняютъ’ выдержками изъ классиковъ!— отозвалась послдняя.— Довольно съ меня этогоудовольствія и въ училищ! Отецъ можетъ святого вывести изъ терпнія, а не то что простую школьницу. Кстати, а какъ они оба вели себя?
— Довольно сносно: мама все время посылала мн улыбки черезъ всю залу, а отецъ даже спросилъ меня, во всеуслышаніе: весело ли мн?
— А теб было весело?
— О, да!.. то-есть: такъ себ! Но, все-таки, неприлично было спрашивать объ этомъ громко. Придется мн объяснить ему…
— Господи помилуй! Она намрена учить отца!.. Впрочемъ, поживемъ — не то увидимъ. Послушай! Можешь ты вжливо отвтить на вжливый вопросъ: съ кмъ ты танцовала? Съ кмъ-нибудь изъ моихъ друзей?
— А кто это твои друзья?— насмшливо перебила молоденькую Пегги ея старшая сестра.— Я танцовала… постой, съ кмъ я танцовала?— и Модъ принимается сосредоточенно загибать пальцы, считая:
— М-ръ Деврель…
— Знаю! Нашъ Таузеръ какъ-то разъ укусилъ его за-ногу, когда онъ зашелъ къ намъ съ визитомъ. Такой чурбанъ! вдь такъ и промолчалъ объ этомъ… Ну, что же: сколько разъ?
— Два. Съ м-ромъ Дорси тоже два.
— А! Ну, съ кмъ еще?
— Съ м-ромъ Данверсомъ.
— М-ръ Данверсъ? Билли?.. О, онъ не считается: онъ и самъ-то еще только начинаетъ вызжать. Ну, дальше, дальше!
— Дальше, м-ръ Гонтрамъ Виръ, поэтъ, онъ мн посвятилъ стихи… И м-ръ Смэдгемъ, академикъ… онъ хочетъ писать съ меня… ангела.
— Какъ ты сказала: ангела?— Въ голос Пегги ясно слышна ироническая нотка.
— Онъ говоритъ, что у меня профиль la Ботичелли. М-ръ Виръ говоритъ, что я вылит…
— Да ну же, говори: съ кмъ ты больше всего танцовала?
— Постой… дай припомнить… Да! Кажется, съ Эдвардомъ.
— А ты говорила, что теб до него дла нтъ?
— Ну, да. И сама знаю. Но съ нимъ такъ удобно танцовать…
— А за ужиномъ кто былъ твоимъ кавалеромъ?
— Эдвардъ.
— А кто усаживалъ тебя въ карету?
— Эдвардъ.
— Ну, все Эдвардъ, да Эдвардъ!
— Я въ этомъ не виновата: онъ почему-то всегда былъ подъ рукою…— сердито возражаетъ Модъ.
— Что-жъ, онъ мн нравится,— звая во весь ротъ, говоритъ Вэрона.— Какія странныя синеватыя тни ложатся на эту занавску!
— Глупая! Это заря.
— Ну, такъ зачмъ же говорятъ, что она ‘съ алыми перстами’? Напротивъ, она такая холодная, такая невзрачная… Она васъ окрасила обихъ, особенно Модъ, въ зеленый цвтъ.
— Терпть не могу, когда на меня глаза уставляютъ! Пора бы вамъ и въ постель: четыре часа!
— Ну, начинается: ‘Маленькимъ двочкамъ не позволяется поздно спать ложиться’ и т. д. Впрочемъ, мы не задерживаемъ тебя. Покойной ночи!
— Пойти-то я пойду, только наврно не усну совсмъ: эти птицы подняли такую пискотню! Покойной ночи!— уходя на цыпочкахъ, говоритъ Вэрона, и Модъ остается одна въ своей спальн.

Дневникъ.

’29-го апрля.— Мой первый выздъ.
‘Четыре часа утра. Минчингъ, Пегги и Вэрона только-что ушли. Попробую припомнить главнйшія событія этого бала. На мн было блое платье, отдланное ландышами, на Сесиліи Риддель — отдланное незабудками, тетя Риддель была вся въ брилліантахъ,— цлое состояніе! Я протанцовала двадцать-одинъ танецъ, изъ нихъ два — съ молодымъ хозяиномъ дома. Я трижды танцовала съ нкоимъ м-ромъ Донкиномъ и два или три — не припомню — съ м-ромъ Деверелемъ. Лансье я танцовала съ Эдвардомъ, къ столу меня велъ одинъ разъ м-ръ Виръ и одинъ разъ — Эдвардъ. Вотъ и все, что я могу припомнить. Сначала я была ужасно нервно возбуждена. Не думаю, чтобы меня находили хорошенькой, тамъ была масса страшно хорошенькихъ двушекъ, которыя все и всхъ знали, и казались гораздо старше меня. У меня былъ страшно юный видъ. Но и Цисси Риддель казалась очень молодой въ своемъ свободномъ платьиц, хоть то утшеніе! М-съ Мортимеръ была очень добра ко мн. Она спросила: ‘Кто васъ причесывалъ, дитя мое?’ — и такъ ловко похлопала мою прическу, что совершенно ее измнила… къ лучшему, конечно. Ей только двадцать-восьмой годъ, а ея мужъ — уже членъ палаты. Она помыкаетъ Билли, такъ же точно, какъ и я Эдвардомъ. Эдвардъ сказалъ…
’30-го апрля.— Что сказалъ Эдвардъ?.. На этомъ я, кажется, вчера задремала. Я только-что вернулась изъ театра. Мы видли Кольдеръ-Марстона въ роли ‘Ингомара, сына лсовъ’. Ничего подобнаго я въ жизни еще не видала, онъ — великій артистъ! Лицо его такъ и стоитъ передо мной,— и передъ Сесиліей, тоже. Спектакли мн нравятся больше, чмъ балы. Кажется, цлый годъ я бы готова видть его ежедневно’!..

III.

Въ гостиной у м-съ Масклинъ сидитъ м-съ Риддель. За чайнымъ столомъ — об двицы. Гости съ визитомъ бесдуютъ съ хозяйкой дома.
Сесиль тихо шепчетъ подруг:
— Ну, милочка, какъ ты себя чувствуешь посл вчерашняго?
— Можешь себ представить, дорогая! Я нахожу, что въ этой роли онъ выше всего на свт. Божественный! Чудесный… (Постой, дай, подамъ мам чаю!) А ты замтила, какъ онъ вчера поскользнулся и такъ очаровательно, тихонько засмялся, совсмъ какъ свтскій человкъ въ гостиной,— не правда ли?
— Замтила, конечно! Какой онъ восхитительный, должно быть, въ частной жизни…
— Еще бы! Я разв теб не говорила, что встртилась съ одной барышней, въ дом которой онъ бываетъ.
— А я познакомилась съ господиномъ, который чудесно его представляетъ. Я закрыла глаза — ну, совсмъ Ингомаръ! Мн удалось убдить маму, чтобъ она позвала его обдать…
— Душка! Позови и меня!
— Конечно, позову. А ты читала — вотъ гнусность-то!— какой-то репортеришка отзывается о немъ… Нтъ, это врно со злости…
— Отъ зависти,— ршила Модъ, и Сесилія молча съ нею согласилась.

——

— Отвращеніе что за чай!— воскликнула м-съ Масклинъ, отхлебнувъ отъ чашки.— Чего положила въ него Модъ?
— Очень просто: вмсто сахару соли,— улыбаясь, догадалась м-съ Риддель.— Чего не дождешься отъ двочки въ самомъ разгар ‘марстоновской’ лихорадки!
— Не смйся, Анна, меня не на шутку тревожитъ ея возбужденное состояніе. Мн надобно ухать на недлю, и я на это время пригласила тетю Лизу, только боюсь, чтобъ наша Модъ не выкинула какой-нибудь штуки.
— Ты думаешь, что тетя Лиза можетъ ей въ этомъ помшать? Ты сама чудовищно ее избаловала!.. Но, все-таки, не думаю, чтобъ надо было опасаться съ ея стороны чего-нибудь серьезнаго. Это просто двичья нормальная горячка, для излеченія которой я употребляю самое дйствительное средство — противоядіе въ вид интересныхъ молодыхъ людей. И ничего, дйствуетъ себ весьма успшно: у меня на излеченіи находятся въ настоящее время пять такихъ паціентокъ…
— Знаю, что это увлеченіе вещь обыкновенная,— возразила м-съ Масклинъ:— вдь, Модъ бредитъ имъ во сн и на-яву, вс его роли выучила наизусть и съ утра до ночи истязаетъ брата и сестеръ, заставляя ихъ подавать реплики… Она способна изъ-за презрннаго фигляра отказать самому лучшему изъ жениховъ!
— Моя Сесилія — не лучше вашей Модъ. Только я дйствую совсмъ иначе: я просто-на-просто смюсь, что она прячетъ у самаго сердца, за корсетъ, карточку своего кумира.
— А моя-то? Развсила ихъ цлыхъ сорокъ-девять у себя по стнамъ…
— И пятидесятую кладетъ себ украдкой подъ подушку?.. А это кто — такой длинноволосый, съ разинутымъ ртомъ, съ выпученными глазами? Какой-то заплесневіый купидонъ…
— Ш-шъ! Онъ можетъ услышать!
— Все равно. Я всегда говорю все, что думаю, не стсняясь. А чмъ онъ занимается?
— Пишетъ стихи. Зовутъ его м-ръ Гонтрамъ Виръ. Модъ съ нимъ встрчалась въ одномъ дом.
— Не знаю, не слыхала, только онъ держитъ себя здсь, какъ будто ужъ давно знакомъ.
— О, это не опасно! Модъ потшается надъ нимъ.
Въ эту минуту Модъ, однако, не смялась: она чуть слышно говорила съ Эдвардомъ Конистомъ, который подошелъ къ ея столу.
— Два кусочка?— громко спросила она, наливая чай, и, чуть шевеля губами, прибавила шопотомъ:— Къ чему же вы явились?
— Благодарю васъ: одного довольно!— и тихо, чуть слышно: — Надо не прерывать обычнаго порядка, чтобы не догадались.
— А!.. Ну, хорошо, если это вамъ удобно… Можно васъ познакомить? Надо дать этимъ дамамъ въ собесдники мужчину. Пойдемте!..
Проворно вернулась Модъ къ подруг и продолжала прерванный разговоръ:
— Представьте себ, Флосси Ренсселеръ призналась мн, что караулила его у выхода, съ большимъ букетомъ розъ… И дождалась, но струсила въ послднюю минуту и не ршилась подойти, а только слышала, что онъ сказалъ своему кучеру: — Ну, Вильксъ, домой!— Ты понимаешь, его зовутъ Вильксъ!
— О, я бы хотла быть его кучеромъ, его лакеемъ и никогда ни за кого не вышла бы замужъ!
— И я тоже, душечка моя! Мн, знаешь, надо теб кое-что сказать… Мн сдлали предложеніе…
— Какой восторгъ… то-есть, я хотла сказать: какой ужасъ! Но кто же это? Говори скорй!
— О, только Эдвардъ! Ты знаешь, тому назадъ съ недлю, умеръ его дядя, и теперь онъ — лордъ Конистонъ и детъ за границу, онъ думалъ, что онъ… что я… Ну, словомъ, сдлалъ предложеніе…
— Да какъ же именно? Что онъ сказалъ?— допрашивала съ нетерпніемъ Сесиль.
— Онъ мн сказалъ: ‘Я хочу кое-что у васъ спросить’… А я сказала:— Что же именно?— Онъ сказалъ: ‘Ну, знаете, что налагается всмъ’… А я сказала:— Это невозможно!
— Душечка моя! Ты должна была сдлать видъ, что не понимаешь, въ чемъ дло…
— Но я вдь прекрасно поняла! Онъ былъ такой… такой…
— Блдный, разстроенный?
— Нтъ, такой красный… Я сказала: извините меня!
— За что же?
— За то, что ему отказала…. вроятно. И онъ спросилъ: ‘Такъ, значитъ, кто-нибудь другой’?— И я утвердительно наклонила голову.
Сесилія пришла въ ужасъ.
— Надюсь, ты не проговорилась, кто такой?
— Конечно, нтъ! Неужели я захочу скомпрометтировать его!.. Какая досада! Къ намъ идетъ Гонтрамъ Виръ, придется еще съ нимъ вести разговоры…
Торжественно, напыщенно обратился молодой поэтъ въ юной хозяйк дома:
— Миссъ Масклинъ! Позвольте вамъ преподнести эту бездлушку…— и онъ подалъ ей тоненькую книжонку въ зеленомъ переплет.
Она взяла и принялась разглядывать.
‘Посвящается Модерн‘… Премило издано. Но какъ забавно, что вы такъ и оставили за мною мое прозвище ‘Современной’!
— Да вы и есть ‘Модерна’, или ‘Современная’: это прозвище къ вамъ какъ нельзя боле подходитъ. Вы разв не замтили, что вс подхватили его на лету и съ тхъ поръ иначе никто васъ не зоветъ? Я убжденъ, что даже дома, вс ваши родные васъ такъ и называютъ.
— Да, это правда!
— Видите? Это потому, что оно къ вамъ подходитъ. Вы такъ глубоко, такъ сильно современны. Вы — въ дух времени, и въ жизни вы будете идти съ нимъ въ ногу, воспринимая отпечатокъ каждаго видоизмненія, каждой складки, но въ то же время сохраняя въ корн свою индивидуальность. Время будетъ стремительно нестись впередъ, и вы помчитесь вмст съ нимъ, не отставая, такъ точно, какъ и я же. Въ васъ это броженіе глубоко засло, а это — весьма рдкое явленіе среди женщинъ. О, да, я въ васъ читаю, какъ въ раскрытой книг. Придетъ день, когда вы вспомните мои слова и ихъ пророческое предсказаніе… Не прочитать ли вамъ поэму, которая посвящена… Модерн?
— О, нтъ! Пожалуйста не надо! Это меня только разстроитъ. Я лучше сама прочту на ночь.
— Только, прошу васъ, не принимайте ничего слишкомъ за чистую монету! Маленькій сборничекъ поэмъ и большая доля цинизма — вещи необходимыя для пріобртенія патентованнаго лоска свтскаго человка. Онъ долженъ умть танцовать, писать по требованію эпиграммы и сонеты…
— Терпть не могу сонетовъ, они тяжелы, какъ… камни.
— Да, пожалуй, такіе сонеты, которые пишутся небрежно между дломъ. Напримръ, во время визитовъ или когда завязываешь блый галстухъ передъ зеркаломъ, собираясь въ гости. Вы должны быть настроены въ такомъ же дух, чтобы ихъ понять.
— ‘Я буду ихъ читать, шнуруя свои сапоги’ (подумала про себя Модерна).— Благодарю васъ! Но скажите пожалуйста… (простите за вопросъ!) отчего у этой книжечки загнуты ослиныя уши?
— Символическое значеніе! Я всми силами старался подъискать подходящій переплетъ, который соотвтствовалъ бы непослдовательности содержанія, который самъ по себ былъ бы чмъ-то грубымъ, хаотическимъ, оборваннымъ, какъ и самыя мысли, выраженныя въ немъ, нчто такое же, какъ и само его содержаніе: растянутое, неопредленное, нжное и таинственное, какъ мечты юноши. Въ моей поэзіи нтъ ничего законченнаго, ничего установившагося, мои стихи подобны раннимъ цвтамъ въ саду поэта, блдные, помятые лепестки которыхъ гонитъ суровый весенній вихрь, знаменіе бурнаго расцвта юности и смутныхъ впечатлній ‘растраченныхъ напрасно юныхъ лтъ’. Замтьте, я такъ и назвалъ свой сборникъ: ‘Зеленыя мысли’. Я его писалъ во время моего странствія съ компаніей прекрасныхъ молодыхъ людей: я самъ…
— Сколько мн помнится, вы только-что сказали, что всегда жили на набережной Чельси?— перебила его строго Сесилія.
— О, миссъ Риддель! Разв вы не видите?.. Помните чарующія строки стихотворенія:
… ‘Свести земное все подъ снь
Зеленыхъ думъ и разрушенья,
И зеленющую тнь’…
— Нтъ, вы себ, представьте: прозрачная зеленая листва…
— Сесилія, вотъ стулъ, садись! Эдвардъ, еще чашечку чаю?
— Благодарю васъ, мн пора!
— Куда?
— Въ Японію.
— Вотъ вздоръ!— рзко воскликнула ‘Модерна’.
— Отчего не въ Бирмингамъ? Тамъ такъ же скучно…— подхватилъ поэтъ.
— Весьма возможно, но не такъ далеко…— невозмутимо возразилъ Эдвардъ Конистонъ, пожимая руки присутствующимъ, и ушелъ. Виръ смотритъ ему вслдъ и сочувственно качаетъ головой:
— Бдный! Онъ въ жалкомъ состояніи… Онъ нервно разстроенъ, онъ бжитъ отъ людей подальше, онъ ненормаленъ… Словомъ, онъ — влюбленъ!
— М-ръ Виръ, вы не врите въ любовь?— строго замчаетъ Сесилія Риддель.
— Почти не врю. Я поэтъ.
— А я такъ врю. Вотъ и Модерна — тоже.
— Право, миссъ Риддель, мн кажется, что ваша добрая мамаша не такъ васъ воспитала…
— Не такъ?— переспросила молодая двушка, начиная хихикать.— Пожалуйста, продолжайте: вы такой забавный!
— Вы только-что начали вызжать, если не ошибаюсь. Пройдутъ года, вы перестанете быть такой прямодушной и на краткій мигъ поддадитесь сладостному заблужденію, которое вамъ дастъ хоть временное счастье. И вы извдаете блаженство быть глупой, идіотски-глупой и счастливой… Но заблужденія, какъ зубы мудрости, являются поздне, а портятся скоре…
— Какой вы циникъ, м-ръ Виръ!
— Въ самомъ дл?— въ восторг восклицаетъ стихотворецъ.— Но вы-то, вы, миссъ Риддель, начали жизнь не съ того конца. Такъ молода и такъ еще невинна!
— Мн все равно, я врю, что въ наши дни возможна чистая любовь, самоотверженное чувство, которому ничего не надо, которое ничего не требуетъ, кром наслажденія сознавать, что его чувствуешь, о немъ мечтаешь…
Щеки Сесиліи пылаютъ. Вспыхиваетъ и Модерна.

IV.

Во время костюмированнаго бала у м-съ Ренсселеръ, Модъ сидитъ на балкон съ незнакомцемъ, на лиц у нея маска. Съ улицы къ нимъ доносятся стукотня экипажей и уличный безпорядочный гамъ.
— Да?.. Прошу васъ, продолжайте!— говоритъ незнакомецъ.— Мн это чрезвычайно интересно, и, конечно, нтъ ничего дурного въ томъ, что вы такъ откровенно говорите съ совершенно незнакомымъ человкомъ.
— Въ самомъ дл?.. Такъ онъ сказалъ вамъ… Вонъ онъ, вонъ тамъ — въ костюм Мазаніелло! Да вы не смотрите?
— Мн и не надо. Этотъ типъ я знаю наизусть.
— Ну, такъ вотъ. Онъ мн сказалъ: ‘Такъ вы и въ самомъ дл не имли никакихъ намреній’?— и я сказала:— Никакихъ, врьте мн! Мн даже очень жаль, что это такъ случилось. ‘Ну, да! Вс вы, женщины, такъ говорите’,— съ горечью въ голос замтилъ онъ.— О, неужели,— спросила я,— вы это знаете по собственному опыту?— ‘Такая нескромность недостойна васъ, но все-таки я вамъ признаюсь: вы — первая женщина, которой я объясняюсь въ любви… и не думаю, чтобы пришлось мн когда-либо полюбить другую’.
— Не думаетъ?! Однако онъ юноша изъ осторожныхъ…
— А я сказала (продолжала Модерна):— О, не говорите такъ, м-ръ Донкинъ! И безъ меня не мало милйшихъ двушекъ на свт.
— И мн случалось слышать эти рчи,— проговорилъ незнакомецъ.
— Я знаю, только не знаю, почему при такого рода обстоятельствахъ естественне всего вырываются рутинныя выраженія…. по крайней мр, у меня.
— За исключен…
— Не перебивайте!.. Вставая, онъ показался мн какъ-то вдругъ постарвшимъ (и это было даже ему къ лицу!), затмъ, онъ посмотрлъ твердо мн въ глаза и проговорилъ: ‘Они лгали, эти глазки… Они мн говорили’…— Ничего они не могли вамъ говорить! Я не намрена быть за нихъ въ отвт! Вы, надюсь, не станете доказывать, что я васъ успла обидть за то короткое время, что длилось наше знакомство?— ‘Нтъ, конечно, обидли, какъ только могли — жестоко!— вспылилъ онъ.— Вы присвоили себ мою любовь, а вамъ она на самомъ дл вовсе не была нужна. Вы отняли у меня способность любить, вы похитили мою первую, мою чудную, юношескую любовь’! Я тотчасъ же отвтила ему, что я и не просила его ‘чудной, юношеской любви’, я высказала убжденіе, что, вроятно, частицы ея въ немъ еще уцлли, а затмъ попросила его отвести меня обратно къ мама, чтобы сейчасъ же хать.
— Нтъ, серьезно вы хотли оказать ему это вниманіе?
— Нельзя же было посл этого продолжать танцовать…
— …На развалинахъ человческаго сердца?.. Однако, вы ужасно нетактично и безсердечно поступили, все-таки оставшись, а тмъ боле углубившись въ бесду со мною…
— Да, не правда ли, это ужасно? Я пустилась въ откровенность, а между тмъ я даже васъ не знаю.
— Съ женщинами это бываетъ.
— Но почему же? Или вы обладаете даромъ ихъ приворожить?
— Пожалуйста, не говорите такихъ ужасныхъ глупостей!
— Или я инстинктивно чувствую ваше превосходство надо мной, какъ превосходство человка сильнаго духомъ надъ слабымъ?
— Разв вы слабы духомъ? Но почему вы знаете, что я сильне? Для васъ я совершенно незнакомый человкъ. Хотите, я вамъ скажу, почему вы со мною не боитесь откровенничать?
— Не имю ни малйшаго понятія. Скажите!
— Во-первыхъ, потому, что мы съ вами оба сегодня немножко ненормальны, т.-е. сравнительно съ нашимъ обычнымъ, положеніемъ, какъ членовъ свтскаго общества. Сами того незамчая, вы сегодня отчасти заразились ‘маскараднымъ’ духомъ и поддаетесь ему, временно вдыхая въ себя атмосферу совершенно вамъ чуждаго, искусственнаго міра. И знаете ли что? Не будь вы такъ прелестны, вы были бы несносны и противны въ настоящую минуту… Это во-первыхъ, а во-вторыхъ, ваша чуткость подсказываетъ вамъ, что на меня можно положиться: узнать это наврно вамъ было невозможно, да и неоткуда. Черезъ полчаса, какъ я вамъ уже самъ сказалъ, я узжаю съ поздомъ одиннадцать-сорокъ, и тмъ окончится мое общеніе съ тмъ кружкомъ людей, къ которому вы принадлежите. Вамъ даже неизвстно мое имя, а мн — ваше, но если хотите, а вамъ могу сказать свое?
— Нтъ, не хочу!
— Я такъ и зналъ, что вы именно это скажете! Вы ршительно умны. Такъ, можетъ быть, вы согласитесь поговорить со мною съ полчаса, какъ съ человкомъ, приговореннымъ къ смерти? Это недалеко отъ истины. Наконецъ, разв не отрадно хоть на часокъ отдаться наслажденію чувствовать на себ узы дружбы, но дружбы чистой, безъ малйшей примси горечи, безъ настоящаго, какъ и безъ прошедшаго, а равно и безъ будущаго? Говорите, говорите со мной еще и говорите не стсняясь: при такихъ условіяхъ, я смло гожусь вамъ въ духовные отцы.
— Но у меня вдь есть родной отецъ… и братъ!
— Нтъ, это не то!.. Если человкъ, который вамъ и не отецъ, и не братъ, а просто какъ бы товарищъ,— словомъ, равный, который видитъ въ васъ не хорошенькое личико, а душу, которая сопутствуетъ ему, и которой не страшно прямо смотрть ему въ лицо…
— Вотъ и вы говорите со мной въ этомъ род, какъ будто я не женщина, а вашъ товарищъ. Вы даже не заботитесь, красива ли я?
— Вы будете красивы. Но продолжайте, скажите мн, сколько человкъ уже говорили вамъ, что они въ васъ влюблены?
Модъ смутилась и запнулась:
— Да я… я…
— Вы находите, что съ моей стороны это даже… дерзко? Да?
— Да, немножко, пожалуй.
— Нтъ, даже очень. Но вы вольны не отвчать на мои разспросы.
— Я знаю, что не должна бы вамъ отвчать, но все-таки я отвчаю и буду отвчать.
— Знаю, что будете.
— А что, еслибы я попросила васъ отвести меня къ мама?
— Собственно, такъ бы оно и слдовало съ вашей стороны. Кстати, вотъ и ваша мама сидитъ, кушаетъ мороженое. Я ее узнаю по ея сходству съ вами. Что же, я доведу васъ до нея, расшаркаюсь и любезно выскажу сожалніе, что я не танцоръ, и потому лишенъ былъ удовольствія…
— Ну, такъ къ чему же вамъ здить по баламъ?
— У меня, врно, есть смутная надежда встртить настоящую женщину, а балъ — самый удобный для этого случай. Обды — для этого неудобны. Ну, мыслимо ли, чтобы душа одного человка стремилась къ сродной ей душ сквозь паръ дымящагося супа или груды сочнаго жаркого? Или, напримръ, музыкальный вечеръ, гд на васъ косятся и громко шикаютъ до того, что кровь вскипаетъ. Но балъ — совсмъ другое дло: тутъ само общество установило порядокъ, что кавалеру дается право побыть вмст со своей дамой по крайней мр минутъ десять… Я васъ замтилъ сразу, и надялся, что вы дадите мн возможность съ вами говорить… И вамъ представили меня…
— Короля Абиссиніи,— улыбаясь, пояснила Модъ.
— А васъ назвали ‘двушкой-негритянкой’. Но я и безъ того заговорилъ бы съ вами. Такова моя самонадянная увренность.
— Разв я настоящая женщина?
— А! Вы возвращаетесь въ старому? Совсмъ по-женски! Да, да, вы настоящая, но только еще очень молодая. Я полагаю, мн бы не слдовало съ вами такъ говорить, но вы такая… Вы наивны, какъ дитя, ваши уста — своевольный ротикъ ребенка, но ваши глаза… (какъ выражался и тотъ злополучный юноша на своемъ нарчіи любви) ваши глаза — не дтскіе глаза! Мн бы хотлось знать, чмъ вы кончите, по всей вроятности, самымъ обыкновеннымъ образомъ придете къ самому обыкновенному концу.
— Надюсь, что нтъ!— горячо возразила Модерна.
— Какъ это восхитительно-юно сказано! Но вы… Однако, я боюсь сдлаться дерзкимъ, если буду такъ продолжать. Это вы виноваты, что съ чисто-женской непослдовательностью мы съ отвлеченной почвы перешли въ личную. Ну, спрашивайте у меня все, что хотите, и я готовъ надавать вамъ сколько угодно дурныхъ совтовъ.
— Ну, начинайте!— согласилась Модъ, смясь.
— Нтъ, вы не нуждаетесь въ совтахъ, вашъ путь пока идетъ не уклоняясь въ сторону. Ваши правила въ жизни просты и нетребовательны, найдите себ человка, которому вы могли бы отдать свою любовь, свое довріе и…
— И… что?
— Не выходите за него!
— Вы боитесь, что я сдлаю его несчастнымъ? Однако, вы безцеремонны!
— Нтъ, я слишкомъ презираю безцеремонность: это прибжище нравственно-несостоятельныхъ людей… Но, кажется, я уже утомился. Я вамъ еще не говорилъ, что я — человкъ больной?
— Нтъ, но я догадалась.
— Такъ вотъ почему вы были такъ терпливы, такъ снисходительны ко мн? Скажите откровенно: вы не жалете, что встртились со мной? Скажите же скоре, мн пора на поздъ. Куда позволите васъ отвести?
— О, пожалуйста, никуда!
— Я бы желалъ… Нтъ, даже не желалъ бы… васъ отвести къ вашей мама.
— Нтъ, нтъ! Лучше оставьте меня здсь…
— ‘И уходите такъ, чтобъ никого не встртить’…— подсказалъ онъ.— Хорошо, понимаю: это для того, чтобы я ни у кого не могъ узнать, какъ васъ зовутъ? Какіе вы, женщины, однако, трусы!
— Значитъ, вы ихъ не знаете!— рзко перебила его собесдница.— Меня зовутъ Марія-Елизавета Масклинъ.
— Мн это, все равно, ничего не говоритъ, но я извиняюсь за все высказанное мною. Можете ли вы меня простить?
— Конечно. И что же? Вы серьезно уходите?
— Все впечатлніе будетъ испорчено, если бы я еще остался… Будьте здоровы!

——

Немного спустя, въ разговор съ миссъ Ренсселеръ, Модерна спросила:
— А кто такой этотъ король абиссинскій?
— Сэръ Ричардъ Вайзъ, знаменитый метафизикъ. Говорятъ, онъ совсмъ помшанный и умираетъ отъ чахотки: у него что-то съ полъ-легкаго только уцлло, или что-то въ этомъ род. Мсяцевъ шесть онъ еще проживетъ, но врядъ ли больше. Я познакомлю васъ съ его докторомъ,— онъ здсь въ костюм Расселоса.
— О, нтъ, не надо!
— Вамъ не понравился сэръ Ричардъ?
— Не знаю, право,— онъ какъ будто невоспитанъ…
Но едва отошла отъ нея миссъ Ренсселеръ, какъ Модъ прибавила про себя:
— ‘Ну, къ чему я это сказала? Я теперь даже очень, очень объ этомъ сожалю! Вдь я, все равно, никогда больше его не увижу! Положимъ, съ его стороны было слишкомъ смло такъ говорить, но онъ — такой интересный собесдникъ! И жизнь была бы забавне, если бы людямъ не приходилось такъ строго соблюдать свое достоинство. Какъ только человкъ осмлится сказать нчто такое, чего онъ не долженъ говорить, тотчасъ же полагается дать ему за это нагоняй, а все-таки послушать такихъ рчей пріятно’!

V.

Въ мастерской художника Фестюжера, въ Чельси, стоитъ тихій говоръ. Молодые люди въ блузахъ, дамы и двицы въ большихъ передникахъ шопотомъ обмниваются шутками или замчаніями, порою слышится сдавленный смхъ.
Съ другого конца комнаты, гд самъ профессоръ возится надъ работой одной молодой ученицы, помогая себ при этомъ перочиннымъ ножомъ и пунцовымъ шолковымъ платочкомъ, доносится его строгое шиканье:
— Ст! Ст!.. Тише!— и мгновенно водворяется глубокое, гробовое молчаніе.
— А мн все еще чудятся отголоски серебристаго голоска миссъ Масклинъ,— начинаетъ снова профессоръ, какъ бы думая вслухъ:
— Прошу васъ, приберегите свой жаргонъ для гостиныхъ вашей матушки… А? Что вы тамъ творите?
— О, м-сьё Фестюжеръ! Подойдите ко мн, пожалуйста! Я тутъ такъ напутала!
— Ну, что-жъ, посмотримъ! А знаете, вдь ничего себ, совсмъ недурно. Очень врно схвачено! (Бормочетъ себ подъ носъ):— Есть талантъ, есть, только не хватаетъ увлеченія.
Пожимая плечами, онъ отходитъ прочь, и тотчасъ же вслдъ за нимъ слышится мужской шопотъ:
— Миссъ Масклинъ!
— Не говорите со мной, онъ опять накинется! Еще часика два я хочу проработать, какъ негръ… Не мшайте.
И въ самомъ дл, Модерна горячо принялась за работу.
Такъ прошелъ цлый часъ, наступилъ второй часъ…
Тихонько, незамтно склонилась ея голова на раму станка.
Миссъ Паркеръ потянулась къ ней и замтила сурово:
— Миссъ Масклинъ! Вы задремали?
— О, Паркеръ, душка! Не сердитесь! Я танцовала до четырехъ часовъ утра.
— Да! Ваша поза была крайне живописна, и я даже хотла набросить васъ на полотно, но все же это не извиненье: непозволительно танцовать такъ долго, чтобы потомъ сюда являться въ такомъ вид!
— Слушая васъ, можно, пожалуй, подумать, что я являюсь въ пьяномъ состояніи.
— Ну, а разв это не одинъ изъ видовъ неумренности? Вы что ни день, то разъзжаете по баламъ, а сюда являетесь высыпаться въ промежуткахъ. Какая вы недомосдка! Вы, повидимому, не подозрваете: жизнь — это трудъ, забо…
— ‘Жизнь серьезна, жизнь сурова’! Вотъ ненавижу эту поэму!
— Она и не взываетъ къ такимъ мотылькамъ общества, какъ вы. Вс мы здсь, безразлично — какъ женщины, такъ и мужчины — должны упорнымъ трудомъ пробивать себ дорогу въ жизни. И вотъ, вдругъ вы являетесь сюда въ своихъ прелестнйшихъ, воздушнйшихъ нарядахъ, распространяя вокругъ себя обаяніе бальной атмосферы. Ваше появленіе всхъ насъ развлекаетъ и даже… ну да, развращаетъ: вдь вы поразительно милы, вы хороши настолько, что съумли бы обезоружить цлое судилище ‘исполнительнаго комитета’, или совратить съ пути истиннаго правосудія самого предсдателя. Это не честно, говорю вамъ прямо. Такіе любители, какъ вы, заграждаютъ путь къ настоящей слав и загромождаютъ собой стезю искусства.
— Паркеръ! Вы говорите какъ по книг.
— Ну, для чего вы ходите сюда, скажите?— круто обрываетъ ее та.
— Для того, чтобы учиться писать картины, сколько мн кажется,— мягко возражаетъ Модъ.
— ‘Писать’! ‘Писать’!! Да въ васъ сидятъ адскія способности!.. Этого я не могу не признать. Для насъ, смиренныхъ кропателей, нчто ужасное — наблюдать, до чего малый ‘минимумъ’ труда вамъ приходится затрачивать, чтобы достигнуть такихъ, результатовъ, надъ которыми намъ надо биться цлые дни напролетъ, да и то напрасно! Но — помяните мое слово!— это лишь первая ступень. Вы такъ и остановитесь на этомъ, дальше идетъ упорный и тяжелый трудъ, настоящая, суровая работа, а на это вы совершенно неспособны! Вы никогда и ничего не въ состояніи создать! Вы неспособны на творчество. Посмотрите на нашу миссъ Лэнъ: у нея на ше фальшивый жемчугъ и дешевенькій, грошевый передникъ, а прическа — не то копна, не то птичье гнздо. А у нея въ мизинц больше настоящаго таланта, чмъ у васъ, во всемъ вашемъ тл.
— Ну, ну, душечка? Продолжайте!
— О, я знаю, что говорю грубо, но вдь на то я и ‘богема’. Говорю вамъ прямо: я питаю особое уваженіе въ миссъ Лэнъ. Ну, какъ вы думаете, чмъ она занимается, вернувшись домой? Вы думаете, можетъ быть, что она порхаетъ по баламъ и вечеринкамъ, какъ, напримръ, ваша милость? Нтъ, она портитъ себ глаза, работая по ночамъ, въ вид упражненія, надъ своимъ собственнымъ изображеніемъ въ зеркал. Ей некогда заниматься флиртомъ!
— Я, значить, должна заключить, что я имъ занимаюсь?
— О, да! Въ вашихъ глазахъ мы народъ не настолько еще презрнный, чтобы съ нами нельзя было ‘снизойти’ пококетничать и влюбить насъ въ себя. Это вдь фактъ: вы положительно всхъ насъ обворожили, не исключая и меня. Для меня это даже своего рода отличіе, почетъ, что вы меня избрали вашимъ интимнымъ другомъ. Ирина Гэндъ ревнуетъ меня въ вамъ и даже не хочетъ со мной говорить. Она васъ обожаетъ, но вы-то, вы?! Смотрите, сколько зла вы ей причинили. Цлыми годами Филипсъ былъ ея преданнымъ рабомъ, они вмст приходили и вмст отсюда уходили. Теперь онъ ходитъ одинъ, и вс его надежды сосредоточены на томъ, чтобы встртить васъ у крыльца. Посмотрите на юношу Валентайна: ему выпало на долю быть художникомъ, и онъ долженъ самъ пробивать себ дорогу, но онъ больше заботится о счастіи промывать вамъ кисти, чмъ о своей работ… Нтъ, въ самомъ дл, это очень дурно съ вашей стороны!
Модерна надулась.
— Сама буду мыть кисти!
— Постойте, я вамъ помогу.
— Нтъ, не надо!
— Миссъ Масклинъ! Кто вамъ подарилъ это бирюзовое колечко? Ужъ, конечно, не Валентайнъ: онъ не настолько богатъ.
— Ну, чего вы отъ меня хотите?— вдругъ спросила Модъ.
— Чтобъ вы отстранили отъ себя своего ‘смиреннаго вассала’, или сами отъ него отстранились…
— Какъ это такъ?
— Удалитесь отсюда!
— Мн и самой сейчасъ пришло это въ голову. Но разв это не жестоко по отношенію ко мн? Вы понимаете,— вдь я ничмъ не могу помшать, чтобы…
— Чтобы вс въ васъ влюблялись?.. Ну, конечно, это выходитъ такъ само собой, помимо вашей воли, но вы вдь и не пробоваіи этому сопротивляться? А скажите, кстати, почему Франкъ Греэмъ ходитъ такой мрачный, и почему вы больше не бесдуете съ нимъ?
— Потому что онъ… Онъ какъ-то разъ вздумалъ сдлать мн предложеніе…
— А сколько ихъ такихъ, что длали вамъ предложеніе, осмлюсь спросить?
— Да, право же, не знаю, то-есть, я хочу сказать, что здсь я не могу этого избжать, тогда какъ въ свтскомъ обществ мн это скоре удается. Здшніе выслживаютъ меня, подстерегаютъ на дорог… И вс они — такіе глупые, такіе непрактичные…
— Если Дикъ Валентайнъ не кончитъ своей работы, онъ погибъ!— пророчески вщаетъ миссъ Паркеръ, перебивая пріятельницу.
— Я ду въ Стикльби, къ кузин Сесиліи, сейчасъ же ду!— горячо заявляетъ Модерна.
— И потеряете остальное время учебнаго года?— недоврчиво возражаетъ Паркеръ.
— Ахъ, не все ли равно? Посл всего, что вы сейчасъ мн говорили, очевидно, изъ меня никогда настоящей художницы не выйдетъ.
— Ну, милая миссъ Масклинъ, если говорить откровенно… я искренно убждена, что вы пишете премило… но художницей вамъ никогда не бывать!
— Но должна же я, наконецъ, быть хоть чмъ-нибудь?
— Вы будете наврно когда-нибудь и, конечно, это для васъ же лучше. Вы выйдете замужъ, у васъ будетъ своя семья, свой домъ, свое мсто въ обществ, и въ этомъ отношеніи вы потрудитесь на пользу потомства. Искусство же предоставьте намъ, лишеннымъ возможности имть поклонника или мужа. Для насъ искусство — все на свт, а для васъ оно не больше, какъ модная забава. О, не сердитесь! Сама знаю, что никогда не отличалась благовоспитанностью, а сейчасъ наговорила вамъ грубостей. Простите меня, но я такъ горячусь, глядя на васъ, изящныхъ и милыхъ ‘любительницъ’ искусства!.. Однако, нашъ профессоръ ужъ вернулся. Завтракъ его конченъ. Пойду, послушаю его окончательный приговоръ моей работ.
Въ то время, какъ Паркеръ возвращается къ своему станку, къ Модерн подходитъ Валентайнъ и говоритъ застнчиво, тихонько:
— Миссъ Масклинъ! Вы мн позволите сказать вамъ пару словъ?
— Къ сожалнію, вроятно, не позволю. Я сію минуту ухожу домой съ миссъ Паркеръ.
— Нельзя ли мн переговорить съ вами объ одномъ чрезвычайно важномъ дл… ну хоть мимоходомъ, въ раздвальн?
— Да нтъ же, право, невозможно! Ступайте и лучше думайте о своемъ дл: оно для васъ важне всякаго другого,— прибавила она строго, а про себя подумала: ‘Паркеръ права, пора мн удалиться отсюда’.

——

— Знаете, господа? Наша Масклинъ ухала и больше не вернется!— говорила одна изъ ученицъ своимъ подругамъ, собравшимся во время завтрака въ женской раздвальн.
— Вотъ вамъ и разъ! Кто вамъ сказалъ?
— Нашъ сторожъ, Броунъ. Она собрала вс свои пожитки и увезла ихъ съ собой еще вчера.
— Наконецъ-то у насъ все станетъ тихо-смирно!
— Ужъ одинъ ея голосъ чего стоилъ!
— Таланта у нея не было ни крупицы! Фестюжеръ, положимъ, къ ней благоволилъ и даже додлывалъ за нее ея картины.
— О, нтъ, какъ можно! Я наврно знаю, что она никогда этого не допускала.
— Еще бы! Слишкомъ заносчива она отъ природы и самонадянна.
— Вотъ мн и не придется кончить эскизъ съ нея…
— О, неужели вы считаете ее такой хорошенькой? У нея даже не художественный видъ.
— Если считать художественностью неряшливость…
— Она модница!
— Съ позволенія сказать, она врно собралась подъ внецъ. А тогда — конецъ искусству!

——

— Слышали, господа?— волновались мужчины.— Наша Масклинъ и въ самомъ дл убралась совсмъ.
— Нтъ, серьезно? Какая тоска! Насъ всхъ заберетъ сонъ.
— Да, теперь все кончено! Остались все одн дурнушки!
— Я ду въ Парижъ.
— А знаете, она вдь писала недурно, и пожалуй доработалась бы до чего-нибудь серьезнаго.
— Еслибъ вы вс ей не мшали.
— Противная болтушка!
— Ловкая каррикатуристка.
— Врно, выходитъ замужъ!..
— А! Это всхъ васъ интригуетъ?— перебилъ своего ученика самъ мосьё Фестюжеръ, направляясь черезъ мужскую ‘раздвальню’ въ мастерскую.— Успокойтесь, она больше не вернется. Довольно развлекаться!
— Не правда ли, она была не изъ настоящихъ работницъ? Бывало, войдетъ, небрежно кивнетъ головой натурщиц, граціознымъ движеніемъ усядется передъ своимъ станкомъ, вздохнетъ, звнетъ, мазнетъ раза два-три по полотну за три-четверти часа… Ну, какой толкъ въ этихъ великосвтскихъ двушкахъ?— горячился м-ръ Бриггсъ.
— Прекрасно, молодой человкъ! Этого еще не хватало, чтобы вы надъ нею издвались! Вы говорите — ни крупицы таланта? Ну, такъ я вамъ предлагаю попробовать сравняться съ нею! Можете себ смяться, сколько вашей душ угодно, а я скажу вамъ по совсти чистую правду: ей не хватало увлеченія, восторженности, она была недостаточно прилежна, все это врно. У нея не было того, что Ренанъ такъ прекрасно называетъ ‘la sainte ardeur du travail’,— но зато у нея было… было… ‘elle avait a!’ — и Фестюжеръ выразительно щелкнулъ пальцемъ.— Желаю и вамъ того же!— прибавилъ онъ презрительно, взглянувъ мимоходомъ на уничтоженнаго Бриггса.
— А что это за штука: ‘a’?— спросилъ тотъ товарищей, подражая жесту профессора.
— Очень просто,— отвчали ему въ два голоса.— То, чего въ теб, дружище, вовсе нтъ.
— Какъ бы то ни было, она съумла найти слабую сторону нашего старика,— возразилъ Бриггсъ.
— И фигура у нея прекрасная!
— И цвтъ лица чудесный!
— И бойкости въ ней пропасть…
— А это разв не все равно, что талантъ и геній?.. Да нтъ! Я увренъ, что этого не могъ подразумвать нашъ старикъ!— заключилъ убжденно его товарищъ Мергатройдъ.

VI.

Въ Іоркшир, въ своемъ помсть, Сесилія Риддель сидитъ у себя дома за конторкой. Входитъ Модерна, запыхавшаяся, вся въ пыли.
— А, Модерна!— восклицаетъ кузина.— Какъ я рада! Ты знаешь, мы вдь тебя ждали только черезъ недлю.
— Да я и сама этого не ожидала! Но вы мн говорили, что я могу пріхать къ вамъ когда угодно… Минчингъ еще поднимается по лстниц. Мы васъ не стснимъ? А гд же тетя?
— Не знаю хорошенько, можетъ быть на скотномъ двор.
— А можетъ быть и въ птичник, или въ подклти… Напрасно ожидать встртить ее въ гостиной.
— Это правда, мама терпть ее не можетъ, и она сидитъ тамъ только при гостяхъ или на своихъ засданіяхъ.
— Я бы страшно ея боялась, еслибъ она не унаслдовала отъ своей дочери нкоторыхъ изъ ея добрыхъ качествъ.
— Ну, можетъ ли она что-нибудь унаслдовать отъ меня!— кротко возразила Сесиль.— А гд же твои вещи?
— На станціи. Пошли ихъ взять!
— Хорошо. Какъ я рада тебя видть, хотя у насъ праздничныя хлопоты въ дом.
— А! Очень рада тебя видть!— раздался голосъ лэди Риддель, и на порог появилась она сама съ корзинкою яицъ въ рукахъ.
Модерна поспшила незамтно снять свои кольца и спустить ихъ въ карманъ, прежде чмъ подать руку тетк.
— Сесилія тебя предупредила, какъ у насъ распредлено время на сегодня? Жаль, что нельзя взять тебя съ собою: мста нтъ. Это было бы для тебя полезно.
— Я немного устала, тетя.
— Устала?! Въ твои-то годы? Да у меня Сесилія заикнуться не сметъ, что она устала, а если это и случится, она знаетъ, что ее ожидаетъ…
— Бріонія!— (шепчетъ въ сторону кузин молодая двушка).
— Длать нечего, теб придется примириться съ участью обдать наедин съ капитаномъ Джикилемъ. Добрая душа, но ограниченъ! Онъ плохой радикалъ и даже, пожалуй, почти консерваторъ. Извлеки изъ него, какую съумешь, пользу, только не завлекай его, а не то Сесилія найдетъ, что на это возразить… Пойду принять управляющаго, мн надо его видть.
— Я, кажется, убить ее готова!— раздраженно восклицаетъ вслдъ матери Сесиль.
— Полно, дружокъ, это повредило бы всему длу!
— Но зачмъ же она такъ сватаетъ меня?— укоризненно возразила Сесиль.
— Полно, я вдь не считаюсь. Помнишь, ты сама всегда мн повряла свои сердечныя тайны? Кольдеръ-Марстонъ, напримръ…
— Это дло другое.
— Вы помолвлены?
— Нтъ еще, но…
— Этихъ двухъ словъ вполн довольно: они все объясняютъ. Какія водятся за нимъ достоинства? Онъ хорошъ собою?
— Да… Нтъ… Не очень… Мн кажется, что онъ хорошъ собою.
— Уменъ?
— Да!.. Такъ себ… Нтъ, не уменъ, то-есть, собственно, не въ твоемъ вкус. Изъ всего графства онъ — самый лучшій стрлокъ, самый ловкій наздникъ. Его имнье граничитъ съ нашимъ.
— О, это обстоятельство уничтожаетъ всякое сомнніе. Конечно, ты выйдешь за него.
— Но онъ мн еще не длалъ предложенія!— вскрикиваетъ Сесиль возбужденно: — Модерна! Онъ еще не сватался, пойми ты! И врно никогда не соберется съ духомъ. Смотри же,— будь осторожна, помни, что ты ничего не подозрваешь… Да не забудь: ты такъ легкомысленна!
— Не пококетничать ли съ нимъ, чтобы окончательно доказать ему мое невдніе?
— Да, и окончательно меня отстранить?— печально подсказала бдная Сесиль.
— Душка моя, не безпокойся,— онъ ршительно не въ моемъ вкус.
— Онъ во вкус кого угодно.
— Все равно, я не буду знать, о чемъ съ нимъ говорить, вотъ разв только о теб…
— Пожалуйста, не надо!
— Сесилія! Коляска готова. Пора хать!— окликнула дочь м-съ Риддель.
— Но, мама…
— Ну, что еще?
— Я бы хотла сперва представить Модерн капитана.
— Ну, ужъ это!— Чмъ скоре эти глупйшія церемоніи отойдутъ въ вчность, тмъ лучше! Проще всего — подойти къ нему и объявить: ‘Я Модерна Масклинъ, а вы кто такой’? Затмъ, хорошенько пообдать и весело провести время, да пораньше улечься въ постель. Завтра поутру увидимся. Въ половин девятаго у насъ завтракъ. Ну, до свиданія! Покойной ночи!— и лэди Риддель удалилась, вслдъ за нею и Сесиль.
‘Это изъ рукъ вонъ скверно! Три часа просидть съ глазу-на-глазъ, не зная этого завзятаго собачника-лошадника! Я ничего не понимаю ни въ лошадяхъ, ни въ собакахъ’,— думала Модерна, спускаясь по лстниц въ столовую.

——

‘Лучше бы мн лежать въ могил! Меня поцловалъ мужчина’!..— съ отчаяніемъ проносится въ голов у Модерны.
Вокругъ все тихо. Уже одиннадцатый часъ вечера. Модерна сидитъ одна въ амбразур окна, въ большой, длинной галере.
— Вотъ! Вотъ, въ это самое мсто!— вытирая щеку, говоритъ про себя Модерна: — И ничмъ, ничмъ не сотрешь этого униженія, этого позора! Могла ли я подумать, что со мной случится что-нибудь подобное? Ну, есть ли во мн хоть что-нибудь такое ужасное, дурное? Неужели я изъ такихъ, которыхъ мужчины не стсняются цловать для забавы? Что я, трактирная двчонка или актриса? Конечно, я — ни то, ни другое, я слишкомъ серьезна. Глядя на меня, никто не скажетъ, что меня цловалъ мужчина, да и не цловалъ же… до сихъ поръ!.. Онъ меня обидлъ, оскорбилъ, я должна его ненавидть, а между тмъ… (и это для меня ужасне всего!) я не чувствую къ нему никакой ненависти! Если бы я его презирала, я сама никогда бы не позволила ему… Да и не могла же я, ни на минуту, ожидать, что онъ можетъ меня такъ оскорбить…
— Но, въ сущности, что же такое поцлуй, чтобы изъ-за него терзаться? Простое, мимолетное прикосновеніе въ щек, такое же, какими меня награждаютъ братъ мой Вильямъ или кузина Сесилія! И къ чему мн придавать этому значеніе?..
— Но вдь то былъ мужчина и чужой! И если мн теперь когда-либо случится полюбить порядочнаго человка,— или если кому случится полюбить меня,— мн придется… я буду обязана признаться, что меня… цловали! Мой первый поцлуй достался не ‘ему’, а кому-то нелюбимому, чужому, и никогда, никогда, больше этотъ первый поцлуй никто на свт не получитъ. Я замужъ никогда не выйду, такъ даже лучше будетъ! А и прежде никогда замужъ не собиралась, а теперь не могла бы, даже если бы захотла…
— Но какъ это случилось? Я припоминаю смутно и не могу припомнить. Разв я кокетничала съ нимъ? Я ему пла, но вдь это еще не значитъ кокетничать или — завлекать… Только я никогда не пла такъ… такъ… Потомъ онъ вышелъ вмст со мною и подалъ мн свчу, чтобы идти наверхъ… и взглянулъ на меня своими потемнвшими глазами…
— Ахъ, зачмъ я на него взглянула?.. Мы пожали другъ другу руки и…
Модерна закрыла лицо руками.
— Я убжала!.. Я не дала ему сказать ни слова… Что онъ подумалъ про меня? Что я разсердилась или… или онъ улыбнулся мн вслдъ? Нтъ, вотъ теперь я дйствительно его ненавижу! Онъ поцловалъ меня!..— и Модерна горько зарыдала.
Капитанъ Джикиль, поднимаясь вверхъ по лстниц, замтилъ въ галере одинокую фигуру молодой двушки, и она замтила его. Вскочивъ проворно на ноги, она бросилась бжать, но ея платье за что-то зацпилось. Капитанъ подосплъ ей на помощь.
— Позвольте!— проговорилъ онъ церемонно и высвободилъ ея платье. Ну вотъ, готово! Покойной ночи!.. Боже! да вы въ слезахъ? Какой же я…
— Не будемъ объ этомъ говорить. Прощайте.
— Но я долженъ сказать…
— Да разв вы не видите, что вы только хуже сдлаете, распространяясь? О, уходите, пожалуйста, уходите! Это будетъ самое лучшее!
— Я знаю, но я готовъ сдлать все, что угодно, чтобы васъ убдить… Послушайте! Я завтра рано поутру уду… такъ вы можете смло пожать ма руку на прощанье и сказать, что прощаете меня?
— Вы узжаете? Наврно? Какъ это хорошо съ вашей стороны!
— Но сперва вы должны пожать мн руку!
— Я бы не особенно желала…
— Значитъ, вы меня не простили?
— Простила, уже простила… только мн не хотлось бы смотрть прямо вамъ въ лицо. Я не хочу вспоминать про свой позоръ…
— Миссъ Масклинъ! На васъ нтъ позора… никакого! Я никогда самъ себ не прощу… Но вы-то, миссъ Масклинъ, вы не должны ни на минуту думать, что я принялъ вашу снисходительность за поощреніе… Я былъ какъ безумный… совершенно какъ безумный, въ теченіе всего пяти минутъ… Неужели вы не можете подарить меня вашимъ прощеніемъ? Скажите!
— Да!.. О, да…
— И постараетесь позабыть происшедшее?
— Нтъ, не могу я, не могу!..— горячо воскликнула Модерна.— Я буду думать, буду вспоминать до конца жизни.
— Постойте! Есть еще средство все исправить…
— Нтъ, никакого и никогда!
— Я могъ бы… (запинаясь) могъ бы сдлать вамъ предложеніе… Неужели это такъ уже невозможно?
Водворилось молчаніе.
— Не знаю, какая выгода была бы въ томъ, чтобы мы обоюдно сдлали себя несчастными навки?
— О, за себя я отвчаю: я не былъ бы несчастливъ съ вами. Попробуйте, послушайтесь меня! Я не стану васъ уврять, что я люблю горячо, что я вамъ преданъ: я только нсколько часовъ тому назадъ встртился съ вами въ первый разъ, но, клянусь спасеніемъ души моей, я васъ люблю, какъ не любилъ еще никого въ жизни, и это слово ближе всего выражаетъ то чувство, которое я испытываю по отношенію къ вамъ. Я такъ хотлъ бы убдить васъ въ этомъ, дорогая!
— ‘Я и сама почти хотла бы въ этомъ убдиться!’ — подумала про себя Модерна, но вслухъ проговорила:— Благодарю васъ! Ну, надюсь, теперь все въ порядк? Вы сдлали мн предложеніе, а я вамъ отказала. Чего же мн больше? (съ горькимъ смхомъ прибавила она). Должна же я быть довольна? Ну, я и довольна. Я готова пожать вамъ руку и пожелать спокойной ночи.
— Ради Бога, отнеситесь ко мн серьезно! Я самъ никогда въ жизни еще ни на что не смотрлъ такъ серьезно, никогда еще не былъ такъ влюбленъ. Честью васъ завряю, ни одна женщина въ мір не была для меня дороже васъ. Разв этого мало? Женихъ иметъ право цловать свою невсту. Но пока мы лучше ничего не скажемъ, а дня черезъ четыре — чтобы сразу ихъ не пугать… Лэди Риддель будетъ очень довольна, а Сесилія…
— Сесилія?!— воскликнула Модерна:— Боже мой, что я надлала? Сесилія… и вы…
— Къ чему вамъ понадобилось соединять наши имена? Я никогда не былъ и не буду ничмъ по отношенію къ ней.
— Не будете? Но вы уже теперь… Вы должны быть ей дороги. То-есть, я хочу сказать… Пустите меня!
— Нтъ, не пущу, пока не скажете: да или нтъ! Слышите стукъ колесъ? Он сейчасъ подъдутъ. Вы завтра мн отвтите: теперь ничего слушать не хочу! Покойной ночи, дорогая, милая! Кажется, все на свт готовъ бы я отдать за право… повторить оскорбленіе… Нтъ, нтъ! Пока не возражайте. Спокойной ночи!

——

Поутру за чайнымъ столомъ сошлись вс, кром Модерны.
— Вамъ чаю или кофе, Франсисъ?— спросила лэди Риддель.
— Позвольте кофе. А гд же миссъ Масклинъ?
— Ахъ, ужъ и не говорите! Ухала съ поздомъ 8 час. 20 мин. утра.
— И не оставила никакой записки?
— Она вошла ко мн въ спальню въ семь часовъ и простилась со мною, страшная, какъ привидніе, привела какіе-то нелпые резоны, почему ей нужно сейчасъ же вернуться въ городъ… Странная двушка!
— По моему, это чрезвычайно нелюбезно съ ея стороны!— замтила капризно Сесилія.
— О, моя племянница — совсмъ сумасшедшая… Прелестнйшая двушка, но совсмъ сумасшедшая!
— Совершенно съ вами согласенъ, лэди Риддель!— какъ-то особенно свирпо подтвердилъ капитанъ.

VII.

На дач, въ Сёрре, все общество увлекалось теннисомъ. Не принимала въ немъ участія только Пегги, предпочитавшая сидть въ тни, въ саду, за чайнымъ столомъ.
— Очень рада, что не играю!— разсуждала она.— Я слишкомъ велика, чтобы такъ играть! Модерна подгоняетъ шаръ Артура Девереля изъ боязни, что онъ можетъ промахнуться, а Вэрона до того углубилась въ разговоръ съ Томомъ, что пропускаетъ свою очередь играть. Не понимаю, почему эта игра называется ‘теннисъ’ было бы правильне назвать ее: ‘болтовня’. Взрослые больше всего на свт любятъ говорить. Мама и м-съ Дженкинъ вернулись домой. М-съ Дженкинъ бсится, что не можетъ играть въ теннисъ, ей мшаютъ высокіе каблуки и стянутый корсетъ. Она все можетъ длать, что угодно, только не играть въ эту игру. Вэрона терпть ее не можетъ. Охъ, ужъ эти мн взрослые люди!..
— Меня все допрашиваютъ, не хочется ли мн поскоре начать вызжать? Конечно, не очень, сколько мн кажется, и къ чему мн такъ стремиться къ выздамъ? Они не понимаютъ, они говорятъ: ‘Бдняжка! Ей только пятнадцать лтъ! Еще три года ждать, пока ее начнутъ вывозить ‘! Благодарю покорно! Знаю, прекрасно знаю, что такое эти хваленые вызды: на своихъ сестрахъ видла, какъ это хорошо и весело. Во-первыхъ, вамъ заказываютъ бальное платье, и вы думаете, что это — прелестнйшее, единственное платье во всемъ мір, оно готово, его приносятъ… Крики, слезы: платье сидитъ нехорошо, и некрасиво, и, словомъ, никуда не годится! Скорй умру, чмъ наряжусь въ такое безобразіе! Но передлывать некогда,— объ этомъ (можете быть спокойны!) позаботилась портниха. Во-вторыхъ, прическу надо сдлать по новому, волосы не привыкли и не хотятъ держаться. Вы волнуетесь, вы суетитесь, вы бросаетесь туда и сюда… Карета уже давно ожидаетъ у подъзда… Вы сыплете себ на лицо цлое море пудры и бжите къ выходу, не стеревъ хорошенько ея блый слой. Мои сестры, возвратившись домой посл бала, бросались на кровать, не раздваясь, и принимались вертться и пищать, жалуясь на понесенное разочарованіе: ‘веселое общество’ — не что иное, какъ ‘обманъ пустой’, и ничто не складывается такъ, какъ бы того хотлось. Но я и безъ того могла бы имъ сказать, какъ и что будетъ. Конечно, он остановили свое вниманіе на самомъ невозможномъ изо всхъ танцоровъ въ бальной зал, а онъ не только не былъ имъ представленъ, но даже не протанцовалъ ни одного тура. Я, съ своей стороны, вовсе не думаю, чтобы жизнь была ‘обманъ пустой’. Я всегда творю волю свою, и всегда съумю добиться всего, чего захочу…
— А что, не състь ли мн еще одинъ ‘petit four’! Я съла ихъ только шесть штукъ, а Вильямъ — цлыхъ восемь! Блюдо начинало замтно пустть,— ну, вотъ, я и прогнала его разыскивать лужайку для шаровъ…
— Вдь по моей же иниціатив, по моему желанью перехали мы на лто въ этотъ лсистый деревенскій уголокъ, вмсто церемонныхъ, несноснйшихъ купаній и модныхъ курортовъ. Тутъ у насъ, въ Мерро, даже сосдей нтъ по близости, вотъ разв только Деверели,— оба такіе милые и такіе красавцы, что я любого изъ нихъ выбрала бы себ въ зятья… Впрочемъ, Фредъ, по моему, лучше Арчера, жаль только, что онъ уже помолвленъ съ Флосси Ренсселеръ. Эта Флосси — порядочная шалунья, я намреваюсь часто съ ней видаться, когда она выйдетъ замужъ…
— Боже! Что за безконечная игра! Не выпить ли мн еще чаю?.. Ахъ! чай совсмъ простылъ. Ну, вотъ — пятно на скатерти! Положу на это мсто… (что бы такое положить?) носовой платокъ! А, жаль, что онъ такой грязный! И гд онъ могъ такъ вываляться? А, знаю: я имъ подбирала головастиковъ… Ну вотъ, эта глупая Модерна нарядилась въ юпку съ кружевами, да сама и запуталась въ нихъ…
— Я всегда ношу короткія юбки,— какъ можно короче: этоя сама придумала такую хитрость, чтобы мн подольше жилось привольно, какъ подростку. Взрослыя двицы думаютъ, что меня такъ нарочно одваютъ, а это все — я сама! Будь на мн длинная юпка, я тотчасъ же была бы обязана держать себя степенно, словно аршинъ проглотила, зато теперь я могу бситься, сколько моей душ угодно. И какъ смшно, когда я вдругъ выкину какую-нибудь шутку или произнесу цлыя рчи самаго невообразимаго содержанія! Мн все сходить съ рукъ,— какъ я ни бываю дерзка и безразсудна…
— Понятно, у меня тоже есть уроки и занятія, дурацкіе уроки! Я думаю, что та женщина — набитая дура, которая не съуметъ провести своихъ учителей. У меня есть и учительница тоже,— скучнйшая изо всхъ француженокъ на свт,— совершенно безобидное созданье. Я весьма старательно ее выбирала, и она мн почти нравится. Она знаетъ, что я не люблю, чтобы она совала носъ въ мои дла… Я очень рдко съ нею вижусь. Положимъ, мн подаютъ кушать въ классную комнату, и я обдаю вмст съ нею, но она все время читаетъ свои любезные романы… все неприличные, конечно! И я была бы не прочь познакомиться съ ними поближе, но, право же, мн некогда!..
— Я всегда спшу сть и глотаю жадно, причемъ она меня предупреждаетъ, что я испорчу себ цвтъ лица. Но и на это у меня есть отвтъ, я говорю: ‘Ну, и прекрасно! Когда я выросту, еще успю подумать о своемъ цвт лица’… Зимою у насъ часто бываютъ званые обды, и также часто случается, что насъ всхъ тринадцать. Мама говоритъ, что многіе не любятъ видть ‘тринадцать за столомъ’, но главное, это — она сама. Тогда меня зовутъ внизъ, и я обдаю ‘съ большими’, хоть, говоря откровенно, я предпочитаю свои уединенные обды ‘наверху’: тамъ ужъ прислуга знаетъ, что я люблю покушать, и мн ни въ чемъ нтъ отказу. На дняхъ, зная, что у насъ будутъ гости, я упросила Билли Данверса остаться дома, чтобы не ему, а мн досталось быть четырнадцатой. Для разнообразія, и внизу обдать иной разъ очень интересно. Милый мальчикъ! Онъ отговорился лихорадкой, а вечеркомъ все-таки пришелъ къ намъ, и я его поблагодарила за услугу.
— Модерна думаетъ, что онъ — ея поклонникъ. Вовсе нтъ:— онъ ничей! Ему даже вовсе не хочется жениться, и я вполн раздляю его взгляды: я тоже не хочу выходить замужъ! Можетъ быть, потому мы съ нимъ такъ и дружны, что онъ не видитъ во мн искательницы жениховъ?..
— Я лично не стою за бракъ, но это не мшаетъ мн помогать бднымъ взрослымъ барышнямъ. Мн, собственно, приходится при нихъ играть ту роль, которую играютъ при мошенникахъ маленькіе мальчишки: юркіе, смтливые, они пролзаютъ въ щели и окна, чтобы затмъ отпереть разбойникамъ изнутри. Вотъ барышни меня и посылаютъ лазить въ такія именно щели и окна. И ничего,— на этотъ счетъ я просто геній!..
— На дняхъ Модерна всю ночь не могла ни спать, ни сидть спокойно: она призналась мн, что Арчеръ Деверель (какъ ей показалось) ушелъ домой въ полной увренности, что ей больше нравится поэтъ де-Виръ. Модерна говоритъ, что ей дорого доброе мнніе каждаго, но я думаю, что дороже каждаго для нея именно не кто иной, какъ этотъ самый красавецъ-Деверель…
— Модерна повела меня къ себ въ комнату, закрыла поплотне вс двери и окна (удивляюсь, какъ это она забыла заткнуть трубу въ камин!) и повдала мн свое желаніе, чтобы Арчеръ съ моихъ словъ могъ догадаться, что онъ ошибся… Только это все надо сдлать очень, очень тонко, чтобы онъ отнюдь не заподозрилъ, что она, Модерна, къ нему сама неравнодушна!.. Я общала ей все, что угодно, только бы она, въ свою очередь, не разболтала мое приключенье съ моимъ песикомъ Таузеромъ… И она общала, да на придачу подарила свою старую шляпу и старый лоскутъ валансьеновъ, который у нея валялся безъ дла…
— Недолго думая, я поутру помчалась прямо туда. Я родственница, и потому никого не могло удивить мое появленіе. Нимало не смущаясь, я назвала, кого мн было надо видть, а очутившись съ нимъ съ глазу-на-глазъ, я прямо, безъ какихъ бы то ни было подходовъ, объявила ему, что Модерн никто не нравится, кром него. Онъ немного смутился, но сказалъ: ‘Неужели!?’ — и видъ его былъ вообще такой, какъ будто онъ самъ этого никогда не замчалъ. Я сказала, что мы вообще терпть не можемъ поэтовъ, а слдовательно, и Модерн не можетъ нравиться де-Виръ. Но, можетъ быть, онъ и знать не хочетъ нашу Модерну? Все равно, я ему подала мысль, что онъ могъ ей понравиться,— и того довольно! Меня вдругъ оснила мысль позвать его съ братомъ на теннисъ и на чашку чаю и — не угодно ли полюбоваться?— вотъ они вс на лицо, на лужайк, а онъ такъ углубился въ созерцаніе Модерны, что все даетъ мимо. Надо надяться, что его заберутъ въ руки!..
— Вильямъ! Плутяга! Гд ты былъ? Досталъ гнздо? Небось, хочешь приберечь его для себя? Нтъ, нтъ: ты и не думалъ меня звать! Постой! Оставь печенья въ поко! Ну, можешь състь то, что упало въ муравейникъ,— по крайней мр, не такъ жалко будетъ вкуснаго petit four’а! Ты можешь вытереть его и състь. Джэмсъ! Джэмсъ! подайте еще пирожковъ: съ ними бда случилась. Вильямъ, потомъ пойдемъ, сыграемъ партію вдвоемъ,— да хорошенько! Покажемъ имъ, какъ надобно играть! Пойдемъ скоре!

——

Поздно вечеромъ въ комнату къ Модерн входитъ Вэрона въ своемъ ночномъ капотик.
— Вышли вонъ свою Aurlie!— проситъ она сестру.
— Ну, вотъ, она ушла. Въ чемъ дло?
— Ни въ чемъ.
— Такъ знаешь, или лучше спать сама, да и мн не мшай.
— Какая ты безчувственная, право! Я хочу поговорить съ тобой про сегодняшній обдъ.
— Ну, и говори. Я буду слушать.
Водворяется довольно долгое молчанье.
— Ты обратила вниманіе на вдову?— начинаетъ опять Вэрона.
— Непремнно, какъ всегда. Это прекрасное упражненіе.
— Она очень ухитряется краснть.
— Ужъ хоть бы это предоставила намъ,— молодымъ двицамъ.
— Но она сама вдь еще молода: ей двадцать-седьмой годъ. Ахъ, какъ бы я хотла быть вдовой! Том Лауренсъ говоритъ, что м-съ Дженкинъ выразила желаніе быть ему матерью.
— Да кто теб сказалъ это?
— Да онъ самъ, Томъ Лауренсъ. Только онъ не хочетъ: у него дома есть родная мать…
— И все это онъ самъ добровольно говоритъ теб?
— Онъ все мн говоритъ, всегда!
— Ну, значитъ, побдила ты, а не вдова.
— Но, Модерна, она такая умная, такая хитрая! Онъ говоритъ, что она нестерпимо ему надодаетъ, а все-таки въ конц концовъ самъ къ ней бжитъ. Она такъ хорошо уметъ во-время сказать, во-время промолчать.
— И даже смотритъ еще лучше, еще краснорчиве, чмъ говоритъ.
— Очень было нужно приглашать ее гостить!
— Если наняли на лто цлый домъ, надо же его кмъ-нибудь наполнить!— пошутила Модерна.
— Ну, ужъ ее-то можно бы не приглашать.
— Отчего же? Она такъ оживляетъ…
— Только не насъ съ тобою!
— Не для однхъ только барышенъ созданъ весь міръ!
Опять молчаніе.
— Боже! Никакъ ты завиваешься, Модерна? Конечно, для пикника у Деверелей?
— Нтъ, не совсмъ. Я вообще люблю быть миловидной.
— А какъ ты думаете, будетъ завтра дождь?
— Нтъ, пусть уж лучше втеръ: ея завитушки не выдерживаютъ втра.
— Ну, такъ пусть будетъ втеръ, буря!
— Вотъ глупая!
— Это еще за что?
— Ты сама лучше знаешь.
Сестры умолкаютъ.
— А м-съ Дженкинъ, какъ будто, ухаживаетъ за Томомъ?— начинаетъ опять Вэрона.
— Нтъ, это у нея просто такая ужъ привычка…
— Однако, онъ и за обдомъ сидлъ рядомъ съ нею.
— Понятно! Его мама тамъ посадила…
— Но говорилъ онъ больше со своей другой сосдкой.
— А кто она такая?
— Ну, одна барышня…
Еще молчаніе.
— Эта барышня была — я!— продолжаетъ Верона.
— Вотъ какъ? А я и не замтила!.. Послушай, Вэрона! Мн надола моя старая прическа, я хочу попробовать новую. Смотри, вотъ такъ! Хорошо?
— Отвратительно! Совсмъ теб не къ лицу.
— Ну, а вотъ такъ?
— Нтъ, лучше вотъ такъ…. или такъ… Все равно, какъ-нибудь!
— Какая ты безучастная!..— и, помолчавъ, прибавила: — Я, кажется, спать пойду, ты не хочешь слушать…
— Нтъ, отчего же? Говори, только о чемъ-нибудь интересномъ…
— Ради Бога, не будь какъ Арчеръ Деверель!
— А ты не будь груба!
— О, Модерна, неужели ты въ самомъ дл влюблена въ этого фатишку?
— Нельзя ли безъ такихъ названій?
— Что же тутъ такого? Это не какая-нибудь вещь, которую можно измнить или передлать. И вдобавокъ онъ отвратительно играетъ въ теннисъ.
— Ну, кто его къ намъ приглашаетъ?
— Только не я.
— Ну, такъ, значитъ, Пегги! Она очень уже бойка на все, на что угодно.
— Вотъ теб и разъ! Ты уже въ постели?
— Кажется, уже довольно поздно?
— Мн бы уйти?
— Пожалуй.
— Но я бы, кажется, готова всю ночь говорить.
— Помилосердуй!
— Сознайся, ты вдь злишься?
— Нтъ, только я спать хочу!
— Покойной ночи, милочка!
— Покойной ночи!..— и Вэрона уходитъ.

——

— Модъ, проснись! Проснулась, душка моя, ангелочекъ!— говоритъ, вернувшись, Вэрона.— Скажи ты мн…
— Ну, что такое?
— Да проснись хорошенько: дло серьезное!
— Отстань, Вэрона! Не мучай меня, не мшай мн спать. Вотъ, вотъ уже засыпаю…
— Постой, Модерна, душка! Погоди минутку! Только скажи: по-твоему, которая изъ двухъ: я или вдова?
— Я думаю, ни та, ни другая!
— Модерна, ну, будь же милая!
— Длать нечего, придется покориться,— согласилась Moдерна.— Ну, слушай: она узжаетъ съ поздомъ одиннадцать десять, посл завтра,— если это можетъ служить для тебя утшеніемъ.
— А кто теб сказалъ?
— Мама. И я сама свидтельница, какъ Томъ искалъ ей въ росписаніи подходящаго позда.
— О, душка! Въ самомъ дл?
— Конечно, дурочка! Разв ты не видишь, что она нарочно заигрываетъ съ Томомъ, чтобы поддразнить Девереля. А вчера — слушай же, слушай внимательно!— Томъ спрашивалъ у меня, есть ли на свт глаза прекрасне твоихъ?.. Ну, что, теперь довольна?
— О, Модъ! Ты душка, ты восторгъ! Ты меня сдлала счастливой! Никогда въ жизни не забуду, какой ты была доброй для меня сестрой… Фу! Да никакъ она ужъ задремала?..

VIII.

М-съ Мортимеръ даетъ танцовальный вечеръ въ Кенсингтон. Съ первыми звуками вальса, нсколько человкъ парами уходятъ изъ оранжереи въ залу. Модерна остается сидть на мст и глядитъ имъ во слдъ.
— Вонъ, вонъ она идетъ! Я узнаю ее по спин. Нтъ… Да нтъ же, я въ ней не ревную! Но все-таки мн бы хотлось… Вэрона, ты чего?
Вэрона быстро въ ней подбжала, оставивъ на минутку своего кавалера, и принялась ее убждать.
— Ну, чего теб сидть здсь, совсмъ въ сторон, вмсто того, чтобы танцовать и веселиться? Онъ только и видитъ, и слышитъ, что Флосси Ренсселеръ.
— Я не понимаю, что ты хочешь этимъ сказать?
— Ну, вотъ уже и разсердилась! А я-то даже бросила своего кавалера, чтобы только прибжать тебя утшить…
— ‘Утшить’?! Можешь убираться, откуда пришла!— вспыхнула Модерна, а про себя прибавила:— ‘Такой отвратительной двчонки еще свтъ не производилъ! Все-то он раскопаютъ, эти сестры!.. Ну, вотъ, только еще Флосси не хватало’!
— Чего вы тутъ сидите въ одиночеств, Moderna mia? У васъ нтъ кавалера?— бойко окликнула ее миссъ Ренсселеръ.
— Не говорите глупостей! Конечно, у меня есть кавалеръ.
— Къ чему же вы запрятались такъ далеко, что онъ наврно васъ не сыщетъ? Это можетъ даже показаться очень страннымъ…— и Флосси уходитъ.
— Я и сама такъ думаю,— разсуждала Модерна.— Не пойти ли назадъ? А! Вотъ и мой кавалеръ! Ну, что, Билли? Жарко въ зал? Идите скорй сюда, да посидимъ и поболтаемъ немножко. Танцовать я что-то не хочу.
— Ну, и я также!— подхватилъ Билли Данверсъ.— Когда угодно, я готовъ съ вами съ большимъ удовольствіемъ болтать, нежели танцовать.
— Ужъ будто я такъ отвратительно танцую?
— Полноте! Вы прелесть, что за дама! Только иной разъ больше удовольствія доставляетъ болтовня…
— Что у васъ за прелесть бутоньерка!.. И какая большая!
— Это не моя, ее мн уступилъ Арчеръ Деверель.
— Дайте взглянуть!
— О, нтъ! Я боюсь, что пожалуй не получу ея обратно.
— И не нуждаюсь! Такой кочанъ капусты! Неужели вы можете подумать, что я говорю серьезно?
— Однако, вашъ даръ умиротворяющимъ образомъ дйствовать на людей, кажется, пропалъ! И вс такіе несносные сегодня!
— А съ кмъ вы танцовали? Съ Флосси Ренсселеръ?
— Благодарю покорно! Я не желаю длиться съ Деверелемъ.
— Ну, такъ кто же ваша дама? Я непремнно хочу знать,— лниво говоритъ Модерна.
— Да никто же, никто! Удивительно, что барышни считаютъ необходимостью для мужчины быть влюбленнымъ. Но жизнь, по-моему, гораздо серьезне такихъ пустяковъ.
— Ну, вамъ придется основательно изучить эти ‘пустяки’, когда вы будете дипломатомъ: флёртъ и умнье играть въ любовь входятъ въ ваши обязанности, какъ дипломата.
— Ну, это-то я съумю!— убжденно, говоритъ добродушный Билли.— Только серьезно влюбляться, по-моему, страшная нелпость! Я до сихъ поръ умлъ этого избгать, и ни въ кого не влюблялся,— даже въ васъ!
— Ну, въ меня не быть влюбленнымъ очень легко!— съ горечью замчаетъ Модъ.
— Вовсе нтъ!— вжливо протестуетъ Билли.— Только вы для меня еще недостаточно стары.
— Попробуйте влюбиться въ Флосси.
— А она старше васъ?
— Право, не знаю хорошенько.
— …И вдобавокъ, я не хотлъ бы пересчь дорогу Деверелю…
— Разв онъ?..
— Вы только посмотрите, что за парочка! Они вдь неразлучны, и Флосси такъ углубилась въ бесду съ нимъ! О, это дло ршенное. Разв вы не знали? Я даже готовъ объ закладъ побиться. Хотите пари?
— Я… мн всегда казалось, что она — невста его брата, Фреда… Прошлымъ лтомъ въ Мерро…
— Знаю! Но они въ чемъ-то разошлись и больше не сближались. Я лично предпочитаю Фреда, Арчеръ — такой фатишка!.. И что онъ въ ней нашелъ? Она — такая легкомысленная!.. Вотъ, и сейчасъ, во время лансьё, она сунула мн въ руку записочку… Показать вамъ?
— Эта записочка къ …? Нтъ, я думаю, вы не имете права,— и Модерна, которая было-наклонилась впередъ съ горячимъ любопытствомъ, отшатнулась отъ своего собесдника.— Не смйте мн показывать! Не то я больше слова съ вами не скажу!
— Ну, ну, конечно: — я вдь только пошутилъ!— Въ этой записк она проситъ, чтобы я ей уступилъ т три танца, которые она мн общала. Они понадобились ей для Девереля, это очевидно.
— Она, кажется, вообще двица изъ такихъ, что нравятся мужчинамъ?— спросила Модерна.
— Да, она все время интересничаетъ и длаетъ имъ глазки. Я, съ своей стороны, терпть этого не могу… И хоть Арчеръ фатишка, а мн жаль, что эта американка успла его закрутить. Но, можетъ быть, виною ея деньги? Ему такъ хочется попасть въ члены парламента…
— Билли!— вдругъ останавливаетъ его Модъ.— Слдующій танецъ вы свободны?
— Да. Но зачмъ вамъ знать? Вамъ надо кого-нибудь… обидть?
— Да, конечно.
— Бдный! Кто бы онъ ни былъ, мн его очень жаль. Такая вы сегодня прелесть! Сначала, вы были немного блдны, но теперь разгорлись… А! Музыка заиграла… побгу скоре…
— Бгите, Билли, я подожду васъ здсь.
— А кстати: мы держимъ пари… только на что?
— Не знаю… все равно… Ну, хоть на вашу бутоньерку.
— Ага! Вамъ все-таки ее захотлось?
— Ну, ну, бгите, а не то я разсержусь и никогда ни слова съ вами не скажу!

——

На смну Билли вошелъ Арчеръ Деверель, съ дамской накидкой на рукахъ.
— Наша очередь!— проговорилъ онъ.— Но вмсто танцевъ не пойти ли лучше намъ въ оранжерею?
— Пожалуй, для этого немного свжо!— довольно холодно возражаетъ Модерна.
— Простите, но я взялъ на себя смлость позаботиться объ этомъ. Я замтилъ вашу накидку и зашелъ взять ее въ сняхъ. Пойдемте, посмотримъ на рдкостный цвтокъ, который цвтетъ только по ночамъ: онъ тамъ, въ оранжере, въ конц сада. Вс уже видли его, а я ждалъ васъ, чтобы пойти намъ вмст.
— Но вы вдь танцовали съ миссъ Ренсселеръ?
— Да. Наконецъ-то она согласилась выйти за моего брата, Фреда! Я радъ, что мн удалось этого добиться: онъ, бдный, такъ по ней страдалъ! Вы вообразить себ не можете, до чего я измучился за эти нсколько мсяцевъ съ чужими длами… Мн некогда было подумать о своихъ… Идемъ скоре!— и онъ заботливо помогъ молодой двушк падть накидку…

——

Полчаса спустя, въ зал, гд былъ накрытъ ужинъ, они встртили Билли и Вэрону.
— А что, Билли: намъ здсь найдется мсто?— спросила Модерна.
— Да, мы съ Вэроной сейчасъ устроимъ вамъ мсто за столомъ,— проговорилъ онъ и, вглядываясь ей въ лицо, прибавилъ.— А что, Модъ, не хотите ли взять мою бутоньерку?
— Хочу!— мягко согласилась она.

——

Изъ дневника Модерны.

’28-го мая.— Я ему все сказала… Какъ мн было противно признаваться! Онъ вовсе не такъ горячо принялъ это къ сердцу, какъ я ожидала, онъ даже нашелъ, что капитанъ Джикиль поступилъ прекрасно. Я ему сказала, что шесть мсяцевъ тому назадъ онъ женился на Цисси Риддель, значитъ, я ей во всякомъ случа не повредила. И какъ я счастлива, что все ему сказала!.. Какъ я могла его такъ страшно ревновать,— и къ кому же? къ Флосси Ренсселеръ! Это представляется мн теперь совсмъ невроятнымъ. Арчеръ считаетъ ее неособенно благовоспитанной двицей, но конечно открыто въ этомъ никогда не признается: она вдь будущая его невстка… и моя также’!..

IX.

— Ну, что подлывала вчера моя крошка Модъ?— спрашивалъ Деверель, идя съ невстой по Пикадилли, въ ясное весеннее утро.
— Постой, дай припомнить!.. Не легко мн достался вчерашній день. Вильямъ къ отпуску и ожидаетъ, что я буду исполнять безпрекословно его волю, что я и длаю, конечно, затмъ, я пошла къ твоей ‘sainte mre’…
— Къ моей?..
— Ахъ, извини, пожалуйста! Къ лэди Деверель. Это было для меня своего рода испытаніе, но я надялась тамъ встртиться съ тобой…
— Въ самомъ дл? Я бы хотлъ,— нжно проговорилъ Деверель,— чтобы ты была въ добрыхъ отношеніяхъ съ моей матерью… Она во многомъ могла бы быть теб полезна…
— Но я и безъ того ее люблю! Я считаю, что она — милйшая старушка! А твоя сестра — трещотка… О, прости, пожалуйста! Видно, моя судьба все просить у тебя прощенія, но право же, когда Вильямъ дома, я всегда отъ него заражаюсь мальчишечьихъ жаргономъ. Пожалуйста, не думай, что мы съ твоей матерью не ладимъ: совсмъ напротивъ! Она просила меня поиграть, и я сыграла ей цлую тему съ варіаціями въ старомодномъ дух. Въ сущности, она была боле современна, нежели слушатели могли себ представить. Отгадай!
— Конечно, не могу.
— ‘Бдняжка — понимаете?— И не подозрвала’… Прехорошенькая мелодія, а варіаціи импровизировала я сама. Такъ никто и не догадался, откуда тема.
— То-есть, не хотлъ догадаться!— сухо замтилъ Деверель.— Разв ты сама не…
— Ну что: ‘я сама’?— своевольно возразила Модерна.— Валери Уайтъ вдь сыграла же на дняхъ фугу на мотивъ: ‘Не знаю, гд мы, гд мы’!..
— Что-жъ, очень умно съ твоей стороны,— замтилъ Деверель примирительнымъ тономъ.— Чего-жъ мы тутъ стоимъ?
— Посмотри, что за прелесть эта танцовщица!— восхищалась Модерна вмсто отвта, любуясь рисункомъ, изображеннымъ на афиш.
— Ради Бога, не останавливайся передъ объявленіями!
— Хорошо, пойдемъ дальше,— кротко согласилась Модъ.— Но посл свадьбы разв мы не можемъ побывать въ такихъ мстахъ?
— Какихъ? Кафе-шантанахъ? Дитя мое, да въ нихъ такая тоска!
— Знаю, что вс замужнія дамы такъ говорятъ, чтобы убдить въ этомъ своихъ невинныхъ сестеръ. Но Флосси Деверель, твоя невстка, была съ мужемъ въ одномъ изъ такихъ театровъ и превесело провела время, право! Она зашпилила булавкой отъ шляпы занавски въ лож, и, не замченные публикой, они съ Фредомъ просидли, глядя въ щелочку, все представленіе.
— Пожалуйста, не бери примра съ моей невстки, ‘американизмъ’ вовсе не къ лицу прелестной, изящной двушк-англичанк.
— Но я серьезно хотла бы научиться легкимъ танцамъ. Неужели я такая неуклюжая? Право, я съумла бы изогнуться, какъ угодно…
— И будешь танцовать, что теб угодно, но только для меня одного, для твоего мужа.
— А!..— не особенно радостно вырывается у невсты.— Смотри, Арчеръ, смотри! Пожарные! Пойдемъ, посмотримъ на пожаръ.
— Но тамъ будетъ такая давка!..
— Понятно! Это-то и смшно! Мальчикъ, скажи мн: гд горитъ?
— Бочарня въ Монпелье. Пожаръ почти утихъ.
— Прошу тебя не заговаривать на улиц съ мальчишками. Пойдемъ лучше въ садъ!
— Хорошо, милый!— покорно согласилась Модерна, и вдругъ, неожиданно для своего спутника, проскользнула между двумя общественными каретами и мигомъ очутилась на той сторон улицы, гд ее вскор нагналъ женихъ.
— Люблю проскользнуть подъ самой мордой у лошадей!— воскликнула Модерна.— Сильное ощущеніе!
— Да, милая, конечно, только… брюки у меня вс въ грязи.
— Идемъ скорй, никто на тебя смотрть не будетъ!
Въ саду Модерна мимоходомъ протянула рукуи сорвала полураспустившійся листъ дикаго каштана, зубами пощипала его и бросила, за нимъ — другой, за другимъ — третій.
— Брось, зубки позеленютъ!— остановилъ ее Деверель, и оба сли отдохнуть.
Модерна послушно перестала кусать дкіе листья, а Деверель не сводилъ съ нея умиленнаго взора.
— Послушай, милая! Надо бы, чтобы твоя прелестная головка занялась когда-нибудь дломъ. Я бы хотлъ, чтобы въ извстный день…
— Отчего прямо не сказать: въ день свадьбы!
— Въ день нашей свадьбы я бы хотлъ уже знать заране, куда я увезу свое сокровище, чтобы вполн имъ безраздльно завладть.
— Я знаю, куда бы мн хотлось!— горячо воскликнула Модерна.
— Въ Шотландію? Въ Норвегію? Прежде тамъ было тихо, но теперь ее наводняютъ иностранцы и туристы.
— Прелестно! Но мн бы хотлось лучше въ Парижъ. Флосси и Фредъ прохали туда прямо посл свадьбы.
— До смерти надолъ мн вашъ Парижъ. Если-бъ ты только знала…
— Въ томъ-то и дло, что мн онъ не надолъ, и я не знаю… Я хочу побывать въ театрахъ, въ кафё, и въ Латинскомъ квартал, и въ ‘ Хижин’.
— Глупая! ‘Хижина’ приказала долго жить еще до твоего появленія на свтъ.
— О ней упоминается въ ‘Пришельцахъ’,— пояснила Модъ.— Но, вроятно, есть что-нибудь боле современное въ томъ же дух?
— Конечно,— сухо подтвердилъ Деверель.— Но не могу же я туда водить мое сокровище?
Водворилось молчаніе.
— Какія еще ужасныя продлки намревается продлать моя прелесть, когда мы будемъ мужемъ и женой?
— О, цлую кучу самаго запретнаго! Во-первыхъ, прочитать вс т французскіе романы, которыхъ я теперь читать не смю!
— Но я хоть сейчасъ готовъ сдлать для тебя цлый выборъ французскихъ книгъ, которыя ты могла бы хоть сейчасъ прочесть,— снисходительно предлагаетъ Деверель.
— Знаю!— довольно рзко и грубовато говоритъ Модерна.— Въ род тхъ, которыя стоятъ у насъ въ классной комнат, на полк? ‘Rcit d’une Soeur’, или ‘Le roman d’un jeune homme… bte’, или какъ его тамъ? Я хочу читать Дроза, и Мопассана, и Зoла, и…
— Скорй умретъ моя жена у ногъ моихъ, но не прочтетъ Зола!— свирпо восклицаетъ Деверель.
— Ну, и не прочту. Ты самъ разскажешь мн ихъ содержаніе,— мягко и ласково говоритъ невста.
— Боже избави! Ты, кажется, не понимаешь, что я хочу уберечь тебя, мою голубку, мой цвтокъ благоуханный, мою чистую лилею, такою, какъ ты теперь есть, хочу оградить тебя моей любовью отъ всего непригляднаго, тлетворнаго и злого, что могло бы тебя коснуться…
— Арчеръ! Все это очень мило сказано, но я вовсе не такое нжное неземное созданіе… Я даже страшная силачка: ощупай мои мускулы!— И Модерна со смхомъ протянула къ нему руку съ твердо зажатымъ кулакомъ.
— У тебя не должно быть мускуловъ!— вспылилъ Деверель.
— Ни мускуловъ, ни руки, ни даже пальца, на которомъ могло бы красоваться твое хорошенькое обручальное колечко? Даже Вильямъ мною гордится!
Деверель слегка прикасается къ ея рук, а самъ въ это время косится на какого-то старичка, который тутъ же, по близости, кормитъ утокъ.
— Что за прелесть у тебя ноготочки! Въ нихъ столько благороднаго изящества! я никогда бы не влюбился въ двушку съ квадратными ногтями!
— Я ихъ кусаю!— своенравно объявляетъ Модъ.
— Ахъ, ты, маленькая злючка! Надо тебя излечить отъ этого недостатка, и тогда у меня будетъ не жена, а совершенство!
— Ну, да. Вамъ, мужчинамъ, во всемъ и всегда подавай совершенство. Домъ — совершенство! Вино — совершенство! Жена — совершенство!
— Да, милая, конечно!— кротко говоритъ Деверель.— Я такъ считаю, что жена, такъ сказать, дополняетъ мужа.
— Значитъ, таково ужъ мое назначеніе въ жизни — дополнять собою… тебя? Ну, а то кто же будетъ дополнять?
Деверель сталъ въ тупикъ, не сразу нашелся отвчать и, какъ бы нсколько смущенный, принялся ласкать ея ручку. Модерна капризно отдернула ее.
— Оставьте!
— Это почему?
— Кто-нибудь можетъ увидть изъ окна.
— Я что-нибудь сказалъ такое, что тебя разсердило, дорогая?
— Да… Нтъ… Ты не виноватъ, что говоришь такъ легкомысленно… Просто, у тебя такой узкій взглядъ на вещи. Ты какъ будто бы не хочешь видть, что у женщины, какъ и у мужчины, есть своя особая, живая душа, о спасеніи которой она должна заботиться: свои личныя свойства, которыя она должна развивать и измнять къ лучшему, своя жизнь, которую она должна прожить.
— Дорогая моя!— печально и тихо возразилъ Деверель:— я вижу, что ты, къ сожалнію, заразилась современнымъ жаргономъ и осдлала конекъ ‘Женскихъ правъ’, попранныхъ несправедливостью и законами мужчинъ. Ты просто начиталась Ибсена! И разв ты не видишь, дорогая, что такой мужчина, какъ я, удовлетворяетъ — или, по крайней мр, долженъ бы удовлетворять — всмъ требованіямъ и свойствамъ женщины. Женщина живетъ, такъ сказать, его жизнью, и ея боле поверхностная натура находитъ себ выраженіе въ его боле глубокихъ свойствамъ…
— Ты совершенно ошеломилъ меня своимъ краснорчіемъ! Никогда этотъ вопросъ не былъ мн представленъ съ такою ясностью…
— Ты понимаешь мою точку зрнія?— не замчая саркастической нотки въ ея голос, подхватилъ женихъ.— Ты знаешь, что я всю жизнь придерживался самыхъ рыцарскихъ воззрній на женщинъ. Ихъ хрупкость, ихъ безпомощность — такъ меня умиляетъ! Помнишь, у Теннисона: ‘Мужъ — древо Господа, а женщина — цвтокъ’!..
— Фу, это изъ ‘Поэтическихъ досуговъ’. Тамъ найдется еще съ дюжину такихъ изреченій, какъ, напримръ: ‘Маститый дубъ и нжная лоза’…
— Таковъ законъ природы! Женщина рождена для того, чтобы быть зависимой: вы вс не въ силахъ поддерживать себя. И какъ это прекрасно, посуди сама! Мужчина выходитъ изъ дому на работу, и, грубымъ трудомъ добывая средства въ существованію, возвращается домой усталый, а дома его ждетъ любящая жена въ своемъ тепломъ гнздышк…
— Въ своемъ прелестномъ будуар, въ нарядномъ ‘домашнемъ’ плать, и разливаетъ чай гостямъ-мужчинамъ, которые пришли къ ней съ визитомъ и таращатъ на нее глаза…
— Модерна!— возмущенно перебилъ ее Деверель.
— Все равно, милый, я зла! Пойдемъ домой…
— Но…
— Сейчасъ будетъ дождь.
— Разв ты боишься дождя?
— Да, боюсь расклеиться,— пояснила Модъ, поднимаясь.
— Что-жъ, пойдемъ, если хочешь! Возьми меня подъ-руку.
— Нтъ, благодарю… милый…
Дойдя до воротъ парка, Модерна остановилась.
— Сегодня я была нехорошая,— проговорила она,— и думаю, что теб лучше къ намъ не заходить. Вильямъ дома, и голова у меня какъ-то разболлась. Пойду, засяду у себя на верху, пока пройдетъ, а вечеромъ я ду на обдъ къ Мортимерамъ.— Она позвала извозчика.— Такъ будетъ лучше… какъ для тебя, такъ и для меня. До свиданія! Можете завтра придти къ обду, если не будетъ перемны.
— Ты сама позвала экипажъ?— съ удивленіемъ спросилъ Деверель.
Модъ кивнула головой, и принялась подбирать платье, чтобы ссть и ухать.
— Никогда не придется теб здить на извозчик, когда, ты будешь мн принадлежать.
— А до тхъ поръ… Прощай!
— ‘Милая двушка!— думаетъ ей вслдъ женихъ.— Только очень нуждается въ толковомъ руководител. Моя мать’…
— ‘Съ милымъ рай и въ шалаш!— думаетъ, удаляясь отъ него, невста,— но рай въ игрушечномъ ящик?!.. Да я скорй умру! Надо будетъ найти какой-нибудь исходъ’!..

——

— ‘Милая! Почему тебя не было на пріем у матери моей, сегодня? Завтра буду у тебя въ три часа дня.— Твой А. Д.’
— ‘Милый! Вмсто трехъ, приходи въ четыре.— Твоя М. M.’
— ‘Милая! Заходилъ къ вамъ ровно въ четыре часа, но уже не засталъ тебя. Какъ же насчетъ четверга?..— Твой А. Д.’
— ‘Милый Арчеръ! Извини, но я ушла изъ дому въ пять минутъ пятаго, и мн очень жаль… Прости, спшу.— Твоя М. M.’
‘Р. S. Въ четвергъ не могу, занята’!
— ‘Въ какое же время могу я придти, чтобы застать тебя? Мн надо многое теб сказать. Въ пятницу можно?— Твой А. ‘
— ‘Милый Арчеръ! Только не въ пятницу. Мн поутру надо идти на курсы повареннаго искусства, а потомъ въ гимназію.. Посл этого я до того устану, что ни на что больше не буду способна. Въ субботу, я ду въ Итонъ, на пріемъ въ Уильяму — днемъ, а вечеромъ на обдъ. Въ воскресенье иду въ церковь съ Билли, а днемъ — на чашку чаю, и не хотла бы пропустить этого случая побывать въ кругу нашей богемы. Не предлагай мн пойти со мною: теб это было бы непріятно. И, пожалуйста, больше не безпокойся присылать мн цвтовъ: я ихъ больше не ношу, это не въ мод и, вдобавокъ, портитъ платья.— Твоя М. Масклинъ’.
— ‘Дорогая Модерна! Замчаешь ли ты, что уже съ недлю все что-нибудь да мшаетъ намъ видться, и ты сама откладываешь наше свиданіе. Я начинаю чувствовать, что подъ этимъ что-нибудь да кроется. Напиши съ первой же почтой.— Твой навсегда Арчеръ Деверель’.
— ‘Ну, да, милый Арчеръ! Если ты хочешь знать всю правду,— конечно, кроется. Я и сама хотла все это время съ тобой объясниться, но ты всегда такой милый, что мн трудно быть неласковой къ теб. Я все обдумала, и догадайся, что надумала?.. О, какъ бы мн хотлось, чтобы ты самъ догадался и меня избавилъ отъ мучительнаго признанія. Ты и самъ, дорогой Арчеръ, долженъ видть, что мы, въ самомъ дл, не симпатизируемъ одинъ другому. Мы не должны жениться. Я никогда не дала бы теб счастья, какъ, впрочемъ, и ты мн. Но не ты, а я въ этомъ виновата! Будь добръ и снисходителенъ ко мн — и не требуй большихъ объясненій. Я ничего объяснить, я просто чувствую, что мы отравили бы жизнь другъ другу. Поставь этотъ вопросъ на такую почву: допусти, что я несносна и дурна, а что ты милъ и добръ,— и ты убдишься, что ты можешь только поздравить себя съ благополучною развязкой нашихъ отношеній.
‘На нкоторое время я уду изъ дому, и когда вернусь, то надюсь, что мы будемъ видться и останемся по прежнему друзьями. Но теперь, пожалуйста, не приходи: это будетъ для насъ обоихъ одинаково мучительно.— М. M.’
— ‘Если это дйствительно такъ и есть, я принимаю ваше ршеніе, но долженъ непремнно услыхать его отъ васъ самой. Зайду къ вамъ завтра, часовъ въ девять.— А. Д.’

X.

— И для чего имъ непремнно нужно самимъ слышать такія непріятности?— вслухъ разсуждала Пегги, прочтя послднее изъ посланій.— Ужасно глупо! Но неужели у тебя хватитъ жестокости ухать, когда онъ къ теб придетъ въ послдній раз?
— Не могу же я изъ-за него обмануть м-съ Мортимеръ? И зачмъ онъ такой недогадливый, такой безчувственный!— и Модерна жалобно стонетъ.
— Но кто же съ нимъ возьмется объясниться? Неужели мама?
— А ты, или Вэрона? Да нтъ! Ты хоть кого способна озадачить, ты ему прямо такъ и вывалишь всю правду!
— Ну, а мама напутаетъ…
— Тмъ лучше! Все-таки она сдлаетъ это вполн прилично, какъ настоящая лэди, скажетъ ему, что я вообще не хочу выходить замужъ — ни за него, ни за кого-либо другого, что я считаю мужчинъ тмъ противне, чмъ я ихъ ближе знаю…
— Это ему понравится!— сухо замчаетъ Пегги.— А что, Модерна,— случается, что онъ тебя цлуетъ?
— Д-да… Мн кажется…
— И теб это нравится?
— Я объ этомъ никогда не думаю. Это не считается: это неотъемлемая собственность или врне — право, которое даетъ жениху обрученіе. Терпть не могу быть невстой. Судьба меня въ невсты не предназначала. Я бы скорй хотла быть мальчишкой, носить шпагу или шашку и широкій поясъ, и отчаянно кружила бы голову женщинамъ для того, чтобы сдлать ихъ несчастными… какъ настоящій мужчина. Должно быть, чудеснйшее ощущеніе — самому выбирать вмсто того, чтобъ ожидать (какъ это приходится намъ, двушкамъ), пока тебя выберутъ.
— Слава Богу, что ты не мальчишка! Какимъ бы ты была негоднымъ и дряннымъ мужчиной!
— А пока, хоть я и дрянная двчонка, а все-таки еще хочу повеселиться, хочу людей посмотрть, хочу имть право поддаваться своимъ заблужденіямъ и никому не отдавать въ нихъ отчета.
— Ну, знаешь, ты, пожалуй, натворишь что-нибудь такое, что бда! Мн страшно становится!— и Пегги содрогнулась:— Ты можешь опозорить наше имя! Что бы ты ни сдлала, люди скажутъ, что въ этомъ виновата мать, которая тебя такъ дурно воспитала! Мн было бы противно имть сестру-втрогонку: это могло бы мн повредить… Впрочемъ, нтъ! Вотъ уже два года, какъ я вызжаю, и стала практичнымъ человкомъ: я все подмчаю, все соображаю… Ты — человкъ слова, но не дла! Ты будешь говорить, и ничего не выполнишь, но еще это не бда, пока ты молода, пока на тебя смотрятъ снисходительно и добродушно и въ шутку принимаютъ твои промахи. Но когда теб перевалитъ лтъ за тридцать, тогда ‘ты перестанешь быть дородной и станешь никуда негодной’,— какъ говоритъ Билли про лэди Динъ,— и надъ тобой начнутъ смяться… а это будетъ ужъ совсмъ нехорошо!..

——

Двнадцать часовъ ночи.
Модерна входитъ въ комнату сестры, не снимая своего благо платья и накидки. Тихонько подойдя къ спящей Пегги, она осторожно трогаетъ ее за плечо и внушительно говоритъ:
— Это я — Модерна! Ну, что же тутъ безъ меня было?
— Погоди, дай проснуться!..— привставая и усаживаясь на постели, отвчаетъ Пегги, еще полусонная.— Ну, онъ былъ.
— И злился?
— Не знаю, какъ было сначала, я сидла на балкон и ‘вдыхала живительный весенній воздухъ’, но когда онъ пришелъ, я перестала ‘вдыхать’ и прислушалась.
— Подслушивала?
— Слушала ихъ разговоръ,— но такъ, чтобы Арчеръ не могъ меня видть. Слушать чужой разговоръ съ балкона — все равно, что читать чужія ‘открытыя’ письма: вс это длаютъ и считаютъ весьма естественнымъ.
— Теперь я понимаю, почему открытыя письма такъ медленно идутъ отъ крыльца въ гостиную!— замчаетъ въ скобкахъ Модерна.
— Не перебивай меня, если все хочешь знать!.. Ну, мама, принимая его, имла страшно внушительный и почтенный видъ.— ‘Дома нтъ’?— спросилъ онъ. Мама забормотала что-то непонятное. ‘Увряю васъ, мн и во сн бы не приснилось’…— продолжалъ Арчеръ…— Ты, врно, ловко притворялась?— вставила Пегги.
— Еслибы онъ не былъ такъ самонадянъ, онъ могъ бы давно догадаться!— возразила Модерна.— Мн было непріятно, когда онъ бралъ меня за руку, онъ самъ только для виду интересовался моими длами, моими любимыми занятіями, и воображалъ, что я такая дура, и не пойму его притворства, а посл свадьбы онъ намревался запереть меня въ туалетный ящикъ… Конечно, я люблю и наряды, и красивыя залы, и любезности, которыя мн расточаютъ…
— А мама отвтила ему:— ‘Дочь моя, въ сущности, гораздо моложе своихъ лтъ, она ничего не понимаетъ въ длахъ житейскихъ и въ своихъ собственныхъ: мало ли какія у нея явятся фантазіи! Лучше бы вамъ было подождать свататься’.
— Совсмъ не то, не то!— горячилась Модерна.
— Постой!.. Вотъ онъ и говоритъ:— ‘Мать моя и сестра будутъ огорчены’ (Онъ всюду суетъ свою мать!)…
— Неправда! Он будутъ даже очень рады… Конечно, он женщины благовоспитанныя и вида не покажутъ, но об смотрятъ на меня съ отвращеніемъ…
— И мама повторила:— ‘Вотъ и я тоже весьма огорчена, и совсмъ не знаю, что мн съ нею длать’?..
— Въ самомъ дл? Вотъ потому-то я главнымъ образомъ и хотла выйти замужъ.
— ‘Какой я былъ дуракъ, что могъ вообразить, будто она влюблена въ меня’…— продолжалъ Арчеръ.
— И была влюблена, да еще какъ! Не понимаю, какъ это могло случиться. Вроятно, за неимніемъ ничего лучшаго.
— Очень жаль, что это лучшее теперь нашлось,— строго замтила младшая сестра: — Смотри, сколько ты горя и тревоги причиняешь! Я ему вдь сказала, что онъ никогда не понималъ… ни тебя, ни твоихъ ужаснйшихъ теорій.— ‘Вотъ, никогда бы не подумалъ’!— повторялъ онъ, совершенно озадаченный моимъ картиннымъ описаніемъ твоихъ пороковъ: и упряма ты, и капризна, и лнива, и неаккуратна, и скучна. ‘Онъ подумаетъ, что я изъ ревности тебя такъ очернила,— ну, и пусть! Все равно, я за него ни за что на свт не пошла бы! Кром манеръ, въ немъ нтъ ровно ничего хорошаго.
— Послушай! Ну, зачмъ же ты представила ему, что у меня такой дурной характеръ? Вовсе я ужъ не такая.
— Да, когда теб не перечатъ! И, наконецъ, нельзя же быть особенно разборчивой на средства, если надо во что бы то ни стало разочаровать человка. И я горжусь тмъ, что мои слова имли успхъ.
— Конечно, я… я очень теб благодарна… Онъ очень огорчился?
— О, да… то-есть, сравнительно. Но въ сущности, вроятно, былъ даже радъ, что избжалъ такого неудачнаго брака.
— И не спросилъ, не замшанъ ли тутъ кто-нибудь другой?
— Право, не припомню. Но ты сама вдь не мучаешься раскаяніемъ, значитъ — и онъ не умретъ отъ горя. Онъ узжаетъ на время, а когда вернется,— все будетъ по прежнему. Я заставила его дать общаніе не писать теб. Ну, ступай себ спать,— довольно!
— Сначала разстегни мн платье… Значитъ, онъ никогда серьезно меня не любилъ, если отнесся такъ спокойно,— задумчиво прибавила Модерна.— Даже я, не любя его, я не могу удержаться отъ нервнаго возбужденія.
— Ты разстроена потому, что погрузилась…
— Во что?
— Въ состояніе ‘старой двы’. Ужъ я не знаю, кто рискнетъ жениться на такой сварливой двчонк? Твое дло дрянь! Я напишу обо всемъ Эдварду.
— Вотъ еще! Къ чему это?— сердито воскликнула Модъ.
— Онъ поручилъ мн, узжая, быть для него, такъ сказать, газетой нашего семейства, а это такая крупная новость…
— Не смй! Я теб запрещаю! Пусть самъ узнаетъ… Покойной ночи! Я полагаю, мн все-таки надо поблагодарить тебя…

——

Модерна на минуту забгаетъ къ Билли Данверсу, на квартиру:
— Скорй, скорй! Пегги сейчасъ за мной зайдетъ!— торопитъ она его.— Я сказала, что забгу сюда приготовить вамъ чаю…
— Не надо бы вамъ сюда ходить, особенно одной,— замтилъ Билли.
— Вотъ еще! Къ вамъ-то? Я помню васъ еще такимъ,— возражаетъ Модерна, и показываетъ рукой какую-то неопредленную высоту отъ полу.— Скорй, посмотримъ: есть письмо отъ папа? Вы видли?
— Нтъ, признаюсь, просто было лнь смотрть. Хотите, будемъ вмст читать?
— Нтъ, нтъ!— восклицаетъ Модъ.— Я боюсь, что могу попасть на какое-нибудь раздушенное розовое посланіе… Вы много ихъ получаете?
— Такъ себ, случается,— говоритъ Билли.— Вотъ счетъ, другой… А подъ какимъ псевдонимомъ вы писали отцу?
— ‘Модъ Грэй’. Солидное имя, а?
— Не хуже какой-нибудь Клары Монтэгю или Дэзи Монгомери. Врне всего — м-ръ Масклинъ совсмъ не отвтитъ.
— О, вы не знаете отца! Ему доставляетъ наслажденіе кого-нибудь отдлать, и я твердо врю въ его критическое сужденіе. Онъ скажетъ мн, конечно, что рукопись мою надо предать огню, но все равно! Лучше имть безпристрастное мнніе… Не этотъ ли большой пакетъ? Или этотъ? Фу, какіе низкопробные духи!
— Это вотъ приглашеніе ‘отъ сестеръ Брэсъ на балъ въ честь ихъ юбилея на сцен’…
— И вы подете? Возьмите меня съ собой!
— Подъ маской?
— Все равно, какъ-нибудь… О, Билли! Въ самомъ дл, мн нтъ письма?
— Постойте! Ужъ не этотъ ли большой пакетъ?— спохватился Билли, и опять взялся за тотъ же конвертъ, который отложилъ-было въ сторону:— Да это не счетъ отъ портного, это — цлая рукопись!
— Скорй, скорй!— кричала Модерна въ волненіи.
— Ну, вотъ: — ‘Я глубоко польщенъ вашимъ мнніемъ о моей литературной опытности и европейской извстности’…
— Это его затронуло! Такъ я и знала.
‘Но я послдній человкъ въ мір, который можетъ вамъ служить въ качеств критика литературнаго произведенія. Я, въ сущности, никогда ихъ не читаю’…
— О!.. Онъ пишетъ еженедльное обозрніе романовъ въ ‘Неподкупномъ’.
‘Я ихъ разбираю. Тмъ не мене я не прочь высказать вамъ мое мнніе, если оно можетъ быть для васъ полезно.
‘Вы просите, чтобы я не щадилъ васъ,— извольте! Вы говорите, чтобы я высказалъ вамъ всю правду, какъ бы горька она ни была, увряя, что вы не обидчивы. Но никто изъ насъ не знаетъ, до какой степени онъ обидчивъ, пока не испробуетъ на дл. Итакъ, пробжавъ вашу рукопись, я пришелъ къ убжденію, что принесу вамъ больше всего пользы, если въ своей оцнк буду придерживаться общихъ правилъ. Я только могу предположить (но, конечно, могу ошибаться), что вы — двушка молодая и, что называется, ‘blase’, т.-е пресытившаяся свтской жизнью и воображающая, что литературная каррьера — это верхъ счастія и славы для хорошо проведенной юности. Поэтому, истощивъ описанія всевозможныхъ удовольствій, присущихъ вашему полу, вы принимаетесь за спеціально мужской… репертуаръ развлеченій: спортъ и другія, о которыхъ вы не знаете (и не должны, можете знать) иначе, какъ по наслышк, а такого рода свднія часто бываютъ неврны и гршатъ неточностью’…
— Ну, миссъ, какъ вамъ понравится? Вотъ каково мнніе вашего папа о вашихъ ‘странствіяхъ и открытіяхъ’, въ которыя вы заставили меня васъ посвятить!— замтилъ Билли.
‘Не спорю (продолжалъ онъ читать), что вы напали на благодарную завязку: чмъ она заурядне, тмъ лучше для писателя! Впрочемъ, примите къ свднію, что въ герои лучше брать не какого-нибудь маркиза (если вы любите таковыхъ), а показать примръ замчательнаго мужества (для женщины, конечно) и сдлать его чиномъ, или даже двумя, ниже. Избгайте герцоговъ и сыщиковъ, горничныхъ и нотаріусовъ, докторовъ и demi-monde’а: не стоютъ они хлопотъ. Не вздумайте описывать своихъ родителей, свою старшую сестру (слышите, Модъ?), свою тетку, старую барышню, и приходскаго пастора’…
— А вы ихъ описали?
— Да, всхъ, кром пастора. Я съ нимъ незнакома.
— Тмъ хуже для васъ!
‘Оставьте позади воспоминанія вашей юности,— ихъ было довольно у каждаго изъ насъ. Кто не бгалъ на огородъ воровать горохъ? Кто не привязывалъ лейки къ хвосту собаки’?
— Я первая не длала такой пошлости!— въ негодованіи возразила Модерна.
‘Что же касается героини,— примите мой совтъ: пусть она не соединяетъ въ себ всхъ совершенствъ ума, души и красоты, пусть лучше будетъ на васъ похожа. Не изображайте ее съ волнами золотисто-толковыхъ кудрей, мягко ниспадающихъ на блоснжное чело, съ пышнымъ и какъ цвтокъ прелестнымъ ротикомъ, съ очами, въ глубин которыхъ можно все позабыть и потонуть, какъ въ бездн, съ длинными рсницами, которыя ложатся на блдныя щеки, что собственно — наглядная несообразность. Однако, не вдавайтесь въ крайность, не сдлайте ее приземистой, безцвтной, съ безцвтно-мышиными волосами, блдными глазами и блднымъ цвтомъ лица. Приземистыя героини исчезли со временъ Джанни Эйръ, а зеленые глаза вывела изъ моды Бекки Шарпъ. Что же касается героя, вы врно представите его похожимъ на единственнаго мужчину, котораго вы любили. Смотрите, не отдавайте вс ваши симпатіи вашей ‘злодйк’, и не надляйте ее пурпуровыми губами ‘въ ниточку’, мрачными, какъ ночь, глазами, волнообразной походкой, густыми черными волосами и беззастнчивой совстью’…
— О, Боже! Да кто же посл этого ршится написать романъ?— вскричала Модъ.
‘Пусть ‘злодй’ вашего романа не нашептываетъ ничего, ни дурного, ни хорошаго, вашей героин, не выставляйте напоказъ ‘сильнаго волей, но сломленнаго судьбою’, не кончайте главу ходульнымъ выраженіемъ: ‘и уста ихъ слились въ долгомъ, упоительномъ поцлу’… Пусть ваша героиня не идетъ бодро и безъ слезъ на встрчу своей судьб, не мечетъ стрлы своей неустрашимости и негодованія въ своихъ многочисленныхъ преслдователей ‘…
— Дале слдуетъ рядъ краткихъ замчаній. Читать?— спросилъ Билли.
— Читайте!
‘Будьте внимательне къ правописанію. Не слишкомъ превозносите своихъ сестеръ, женщинъ, и не слишкомъ унижайте нашего брата, мужчину. Не расплывайтесь. Не будьте слишкомъ сжаты. Сократите три слова — въ два, и два прилагательныхъ — въ одно. Слдите тщательно за знаками препинанія, да не пренебрегайте скромной, но полезной запятою’!.. (Слушайте-ка, что онъ говоритъ въ заключеніе): — ‘Если посл этого отъ вашего произведенія хоть что-нибудь уцлетъ, примите мой совтъ — не посылать свою рукопись, перевязанную голубой ленточкой, первому попавшемуся господину, который иметъ несчастіе быть издателемъ.— Жервэзъ Масклинъ’.
— Ну, по-моему, это просто грубо!— объявилъ Билли, дочитавъ до конца.
— О, мн все равно!.. Зато откровенно и остроумно. Я думаю, что и въ самомъ дл никому не понесу моей рукописи, хоть она и не совсмъ такая, а все-таки дрянь!— возразила Модерна.— Я ее сожгу!.. А вотъ кстати и Пегги идетъ по двору, она идетъ за мною.

XI.

Въ библіотек сидитъ надъ своими фоліантами отецъ Модерны, Жервэзъ Масклинъ, профессоръ нумизматики, египтологіи, филологіи и всякихъ ‘ологій ‘ вообще. Модерна отворяетъ дверь и останавливается на порог.
— Папа, ты звалъ меня?
— Ахъ, да войди же, Бога ради! Стоишь и стучишь ручкой у дверей!
— Я спшу на курсы повареннаго искусства, и забжала на минуточку спросить, можешь ли ты достать для м-съ Мортимеръ и для меня билеты для входа на лекцію о фагоцитахъ, въ Королевской Академіи.
— Боже! Ну, что ты смыслишь въ фагоцитахъ?
— Не особенно много, а все-таки мн нравится просвщать свой умъ. И вдобавокъ, это чудо какъ интересно! Совсмъ исторически врная картина войны: Добро и Зло, Свтъ и Тьма.
— Ормуздъ и Ариманъ, Индра и Шива и т. п. другіе. У женщинъ есть непремнная склонность во всемъ разыскивать романическую подкладку! Пойди сюда, да присядь ко мн, у тебя, конечно, нтъ никакого дла?
— Но, папа…
— Ты бы могла помочь мн раскопать кое-что о древнихъ монетахъ Цизикуса, вонъ въ той груд ‘Обозрнія нумизматики’. Вотъ, запиши это слово.
— А какъ оно пишется?
— Ахъ, отстань! Какъ ты мн надола!.. Ну, посмотри въ словар.
— Да я не знаю, на какую букву искать: на с или на ц?.. Какая я недогадливая, право! Ну, сначала посмотрю на одну, потомъ на другую!..
И Модерна съ горячимъ рвеніемъ принимается перелистывать огромную книжищу.
— Какой ты втеръ длаешь!— воскликнулъ отецъ.— Оставь, а самъ найду скоре!..
— О, папа, позволь мн быть теб хоть чмъ-нибудь полезной!
— Нтъ, благодарю! Ты и такъ ужъ напутала!— сухо говоритъ профессоръ.— Постой, что такое говорила мн сегодня твоя мать? Дай припомнить…
— Припомни, я подожду, а пока понемногу буду приводить въ порядокъ твои фоліанты.
— А? Что?..— спрашиваетъ онъ въ отвтъ и, вынувъ изъ кармана лупу, углубляется въ разглядываніе рукописей.
Водворяется полное молчаніе.
— А! почеркъ Эдварда!— раздается возгласъ Модерны:— Только написана какая-то чепуха,— ничего не разобрать!
— Покажи! Вотъ это какъ читается: ‘Нын главенство въ битв остается за владыкою земли, изъ старшихъ въ род убито трое князей. Земля переходитъ во власть Эдды’…
— И въ такомъ вид, все равно, въ этой замтк мало смысла.
— Такова ужъ привычка ‘скальдовъ’ — переставлять слова, и благодаря этому скандинавскія письмена чрезвычайно затруднительно разбирать. Но откуда ты достала эту замтку? Я ее ищу цлую вчность, и не могу найти. Ахъ, еслибы подл меня былъ Эдвардъ! И какъ ты все растрепала! Безобразіе, а не порядокъ! Пустить женщину въ библіотеку — все равно, что козла къ огороду!:. Чортъ поб..!..
— Отецъ, какой ты вры?— серьезно спросила его дочь.
— Странный вопросъ, совсмъ неподходящій для дтища девятнадцатаго вка.
— Я долго спорила вчера съ Билли Данверсомъ. Онъ хотлъ убдить меня, что римско-католическая вра лучше всхъ: удобне и меньше беретъ времени. Но я сказала:— Нтъ, я буду держаться вры моихъ предковъ (а? красиво сказано?). Онъ разсмялся и сказалъ, что для меня будетъ задачей опредлить вру хотя бы моего отца. Вотъ я и принялась ломать себ голову: какой ты вры?
— И какого добилась ршенія?
— Я вспомнила, что ты вчера сказалъ по поводу шляпы, которую тебя просили дать почистить (когда ты шелъ въ гости): ‘Я не врю въ загробный міръ, но и въ этомъ мір не желаю, чтобы мн надодали’!
— Ты позабыла закрыть чернильницу!— мягко замчаетъ профессоръ.
И опять водворяется молчаніе.
— Чмъ я еще могу быть для тебя полезна?— начинаетъ Модъ.
— А вотъ сыщи мн (на Л!) фамилію Лауренсовъ: мн надо отыскать ихъ гербъ.
— Къ чему это теб понадобилось?— удивилась молодая двушка.
— Ахъ, да! Ты мн напомнила… Есть такой молодой человкъ, по фамиліи Лауренсъ.
— Знаю, что есть: онъ отъ насъ не отходитъ ни на шагъ.
— Ты что-нибудь имешь противъ него?
— Особеннаго чувства къ нему не питаю,— возражаетъ Модъ, предугадывая нчто въ род сватовства.
— То-есть, ты вообще противъ жениховъ? Но таинство брака было установлено…
— О, отецъ, пожалуйста, не говори такъ! Это съ ихъ стороны очень глупо говорить со мной не прямо, а черезъ тебя! Сказали бы мн — я бы ихъ въ одну минуту осадила.
— Въ этомъ случа — не думаю! Это весьма достойный молодой человкъ!
— Не спорю! Онъ и добрый, и красивый, и богатый, и… вообще прекрасный молодой человкъ, но я не люблю его,— онъ для меня ршительно не годится!
— Но, милая моя… ты…— онъ усердно роется въ бумагахъ на стол — ты ошибаешься… Ему надо не тебя, а… Вэрону!.. Д-да! Кажется, Вэрону… У меня тутъ гд-то…
— Вэрону?!— смется Модерна.— Неужели ты и это записалъ на листк? (А я-то, глупая гордячка, думала, что меня!)
Профессоръ продолжаетъ рыться и нервно бормочетъ:
— Твоя мать (я былъ тогда очень занятъ)… Она мн говорила про молодого человка, который сватается за мою дочь Вэрону. Я записывалъ и… вотъ, наконецъ, нашелъ! Я вдь и самъ хотлъ бы выдать за него тебя, какъ старшую… Но если ты такъ противъ него настроена, я поставлю это на видъ твоей матери,— пусть сама разсудитъ… А затмъ, надюсь, могутъ оставить меня въ поко!
— Папа, постой! Лауренсъ — премилый, право! Добрый и прелестный!
— А? Что? Ты вдругъ перемнила мнніе?
— Не мое, а сестры Вэроны. Ей онъ годится какъ нельзя лучше! Онъ ее обожаетъ, она его… кажется, любитъ… Да! даже наврное любитъ. О, пожалуйста, разрши ему сдлать предложеніе, вдь ты ничего противъ него не имешь?
— Ничего, кром дурного мннія моей старшей дочери,— сухо возражаетъ ученый.
— Ну, на нее трудно угодить!— шутитъ полу-серьезнымъ тономъ Модъ.— Ей въ мужья не годится просто добрый и милый человкъ: ей скоро прістся его доброта и ласка. Надо бы собственно составить смсь добра и зла, нчто среднее между Богомъ и чортомъ, чтобы меня удовлетворить, сдлать меня счастливою, но ему я все-таки не доставила бы счастья… Какъ видишь, я даже очень умно длаю, что предпочитаю оставаться холостой.
— Я что-то не могу понять этого слова: холостая… Досадно, что вы отняли у меня цлое утро — ты и Вэрона.
— Сейчасъ уйду. Только, пожалуйста, будь поласкове съ Томомъ…
— Онъ уже просто — ‘Томъ’?.. А Вэрону не мшало бы спросить.
— Не безпокойся, объ этомъ я позабочусь!
— О теб,— вотъ о комъ, сударыня, не мшало бы позаботиться хорошенько! Но постой! Дай мн только кончить отвтъ моему другу профессору X — и въ пухъ разнести вс его нелпости…
— Пожалуйста, отецъ! А до тхъ поръ мн надо ужъ самой о себ подумать!— И, пославъ отцу воздушный поцлуй, Модерна исчезла за дверью библіотеки.

XII.

‘М-ръ и миссисъ Масклинъ имютъ честь покорнйше просить Васъ пожаловать на бракосочетаніе дочери ихъ, Вэроны-Алисы, съ м-ромъ Томасомъ Лауренсомъ, въ церкви св. Павла въ Найтбридж, въ 2 ч. 30 м. поп., а оттуда въ д. No 280, Квинсгэтъ’.
Пегги въ волненіи. Она повсюду летаетъ, обо всхъ хлопочетъ, всмъ даетъ наставленія.
— Смотри, Виль,— говоритъ она брату:— не смй повсничать ни съ кмъ, даже съ тетей Лизой! Я ужъ на тебя полагаюсь, смотри, чтобы она не очень выставлялась впередъ и вообще не привлекала на себя вниманія: не смши ее, не мели всякаго вздору. А если ужъ что и случится смшное, странное, сейчасъ же пусти въ оборотъ слухъ, что она очень, очень богатая особа.
— Будь покойна! Я напущу на нее Билли Данверса: онъ съуметъ ее прекрасно занять.
— Нтъ, ужъ лучше ты самъ. Пожертвуй хоть разъ своимъ удовольствіемъ ради общаго блага…
— Ахъ, и вотъ еще что! Посмотри за тмъ, чтобы подошвы у жениха были черныя, а то бда! Я какъ увижу прямо передъ собою его блыя лепешки… расхохочусь, непремнно расхохочусь!..
— Будь покойна, все сдлаю, и тетушку усмирю,— говорилъ Биль.— Я ее познакомлю съ дядей Лауренса: тоже комикъ порядочный! Они стоютъ одинъ другого! Но какая ты, право,— стыдишься тетки: въ каждой семь есть своя такая же тетя Лиза, которую хотлось бы не выставлять на показъ, но приходится, все-таки, допускать къ участію въ семейныхъ торжествахъ.
— Хорошо, познакомь ихъ, непремнно, а я пройду къ Вэрон,— говоритъ Пегги, и нсколько минутъ спустя уже стоитъ подл нея, уговаривая хоть немножко покушать:
— Теб сдлается дурно! И чего ты такъ разрыдалась за завтракомъ?
— Послдній завтракъ… Послдній!— и Вэрона снова залилась слезами.
— Вотъ чепуха!— воскликнула Пегги.— Можно подумать, что ты идешь не замужъ, а въ могилу. Вотъ, на, пошь, а не то ты хлопнешься, непремнно! Кто тамъ?
— М-ръ Лауренсъ приказалъ спросить, можно ли ему на минуту видть миссъ Вэрону?
— Конечно, нтъ! Гд это видано, чтобы женихъ приходилъ къ невст на домъ въ самый день свадьбы? Онъ долженъ самъ это понимать.
— Пегги!— перебила ее Модерна.— Почемъ ты знаешь: можетъ быть, ему дйствительно надо что-нибудь важное сказать? Выйди къ нему, узнай,— а я покормлю Вэрону.
— А вдругъ онъ потерялъ свое разршеніе жениться? Съ него все станется!— и Пегги торопливо выбгаетъ вонъ.
— Какая она суетливая!— слабымъ голосомъ говоритъ ей вслдъ Вэрона.— А я была бы рада хоть на минуточку взглянуть на Тома!
— Увидишь его черезъ полчаса, моя милая. Ну, покушай хоть немножко и выпей за его здоровье.
— Хорошо,— кушая, говоритъ Вэрона.— А вдь онъ право такой прелестный!
— Ну да, конечно, милочка моя. Скушай-ка еще ложечку… Вотъ такъ.
— Я, кажется, послушное дитя? Ахъ, Модъ! Мн бы такъ хотлось, чтобы для тебя нашелся такой же Томъ, какъ мой. Онъ вдь красавчикъ, да?
— Да, да!
— И какая у него статная осанка… а, Модерна?
— Что ты говоришь?
— А мн кажется, ты его не очень-то любишь.
— Вотъ фантазія! Отчего?
— Ты такъ скупишься на похвалы ему.
— Вэрона, милая! Я вдь также думаю, что онъ — прелесть! Или теб этого мало? Такъ что-жъ, ты, врно, тогда только удовлетворишься, когда я скажу, что ревную его къ теб?— шутила Модерна.— Да стой же смирно, я наколю теб на прическу флеръ-д’оранжъ. Не разболлась бы только у тебя голова? Это вдь настоящій и слишкомъ сильно пахнетъ.
— Зато прямо изъ Ниццы!— радовалась, какъ дитя, невста.
— Via Paris!— подхватила Модерна.— Да стой же смирно!..

——

— Жервэзъ, куда ты?— окликаетъ мужа м-съ Масклинъ.
— Да какъ всегда, я полагаю: въ клубъ,— отзывается профессоръ.
— Пожалуйста, не забудь, что въ половин третьяго свадьба твоей дочери, и теб осталось двадцать минутъ одться!
— Правда, милая, правда! А я и позабылъ… Сейчасъ пойду, переоднусь.
М-съ Масклинъ, провожая его глазами и, спохватившись, восклицаетъ:
— А я-то сама? Тоже неодта. Aurlie! Aurlie!
— Miss Aurlie!— окликаетъ французскую горничную Минчингъ.— Слышите, ‘ваша’ старуха какъ оретъ?
— Иду, иду! Миссъ Пегги растрепала свою шляпу,— надо же ее подправить. Говоритъ, что она ей не къ лицу!..

——

Наступилъ часъ свадьбы…
Въ боковомъ портик церкви кучка молодежи шопотомъ обмнивается замчаніями:
— А вдь, пожалуй, нашъ Томъ счастливе другихъ: на его долю достался самый цвтъ букета: хорошенькая, милая, кроткая жена!
— И вдобавокъ такая, которая глазъ съ него не сводитъ. И такая изящная, благовоспитанная, и роль свою прекрасно исполняетъ.
— А крошка Пегги? Какъ у нея глазенки бгаютъ,— замтили?
— Вертушка и черезчуръ много болтаетъ! Надо цлый мсяцъ трудиться, чтобы обтесывать да дрессировать хорошенько.
— А старшая?
— Довольно милая двушка, только немножко втрена, но пока бды отъ этого никакой не произошло. Посмотримъ, что изъ нея дальше будетъ?
— Ужъ и не знаю, для меня она черезчуръ серьезна и учена. А слышалъ,— даже стихи пишетъ, знаете, нчто въ такомъ род: ‘Приди, приди! Лобзай меня,— Хоть холодна я, и мертва’!… Нтъ ужъ, благодарю покорно! На такую особу у меня бы не хватило времени.
— Это у нея только такая оболочка, въ корн это также милая и простая двушка, какъ самая обыкновенная смертная.
— Во всякомъ случа, она не въ моемъ вкус. Та, миссъ Флемингъ, больше мн по вкусу.
Посл свадьбы, по возвращеніи въ домъ невсты, лэди Риддель въ гостиной остановила Модерну:
— Ну, душа моя, какъ ты себя чувствуешь? А? Пришлось теб танцовать на сестриной свадьб!
— Благодарю васъ, тетя, хорошо! Я очень бодро переношу свою участь. Не безпокойтесь обо мн. Я на судьбу не жалуюсь!— смясь, возражаетъ ей Модерна.
— Вотъ еще, безпокоиться? Чепуха! А и сама не думаю, что надобно жалть, если двушка не идетъ замужъ,— нтъ, нтъ! Ты должна научиться быть полезнымъ членомъ общества, приносить настоящую пользу. Намъ нужны рабочія руки. Вотъ я узнаю, нельзя ли тебя къ намъ пристроить въ одинъ изъ нашихъ комитетовъ?
— Но, тетя, у меня нтъ ршительно никакихъ стремленій!— смясь, возразила Модъ.
— Въ твои годы и у Сесиліи ихъ не бывало! Во всякомъ случа, ты можешь работать, а тамъ и стремленія придутъ сами собою! Кстати: я бы на твоемъ мст не сходилась такъ близко съ этимъ толстощекимъ чортомъ…
— ‘Толстощекій чортъ’? Да кто-жъ это такой? А! Билли Данверсъ! О, тетя, онъ такой милый мальчикъ, мы съ нимъ неразлучны съ дтства. Онъ — мой ‘мальчикъ-игрушка’, какъ говорятъ американцы.
— Однако, душа моя, совтую теб осторожне играть съ нимъ: у него такое неблагородное, пошловатое лицо. А впрочемъ, мн все равно. Сама за собой смотри! Кстати,— Сесилія шлетъ теб кучу поцлуевъ. Она идетъ назадъ, отъ нея проку никакого: Джикиль и его младенцы — вотъ вс ея интересы!
— Во всякомъ случа, она чувствуетъ себя счастливой.
— Жвачное животное! Корова! Я отъ нея отказалась, а тебя беру вмсто дочери, если ты не прочь, конечно! Подумай объ этомъ. Прощай, я ухожу!

——

Въ пять часовъ, проходя черезъ оранжерею, Билли встрчаетъ Модерну:
— А! Вотъ вы гд? Ну, что же, все обошлось благополучно? Молодая ухала, а вы блдны, какъ смерть. Ну, какъ она прощалась? Плакала?
— Какъ полагается.
— Вы-то, я знаю, плакали. Самъ видлъ, въ церкви, своими глазами.
— Билли, вы врете!— ласково говоритъ Модъ.
— На Конистона это произвело сильное впечатлніе. Ужъ какъ хотите, а онъ особенно къ вамъ расположенъ.
— Полноте, Билль!— сердито прерываетъ Модъ.
— Ну хорошо! Только помните одно: когда вы будете лэди Конистонъ, пригласите меня къ себ на охоту, да не забудьте! Разв это не соблазнительная для васъ перспектива?
— То-есть, это самая заманчивая ея сторона.
— Какой чудесный свадебный подарокъ получите вы отъ меня! По этой части ужъ меня никто не превзойдетъ.
— Нтъ, милый мальчикъ! Все равно, меня ничто не соблазнитъ.
— Вотъ еще? Это почему? Разв Эдвардъ — такой ужъ закоренлый, убжденный отшельникъ?
— Можетъ быть, это я — отшель…
— Отшельница? Ну, вы ужъ такъ давно объ этомъ говорите, что никто больше вамъ не вритъ.
— О, Билли! Что вы за сочинитель!
— Меня испортила ваша почтенная тетушка! Мы съ нею прекрасно вдь дружили (я, знаете, приберегаю ея расположеніе, какъ сокровище, къ старости).
— Билли! Я устала!— говоритъ Модъ, звая.— Оставьте меня въ поко, уходите.
— Вонъ идетъ Конистонъ, я ускользаю!— И въ самомъ дл, Билль проворно удалился, уступая мсто лорду Конистону.
— Очень радъ! Наконецъ-то вы отдлались отъ этого несноснаго мальчишки ‘fh de sicle’! Посидимъ немножко. А что, все сошло, кажется, благополучно? Вашъ папа благословилъ ту самую дочь, какую предполагалось, и мама тоже рыдала какъ разъ въ мру, чтобы ее не слишкомъ было слышно, и Вильямъ показалъ намъ, какъ умютъ себя вести въ обществ итонскіе питомцы, и Пегги не слишкомъ вертлась, и вы…
— Ну, что же — я?
— Вы были самая хорошенькая изъ подругъ невсты, какихъ я когда-либо видлъ. Но теперь и вы сами, и вашъ букетъ, имютъ утомленный видъ. Такъ будьте здоровы! Сегодня узжаю съ послднимъ поздомъ.
— Куда?
— Въ Парижъ, пожалуй, и въ Миланъ. Я было подумывалъ о томъ, чтобы попасть туда на праздникъ св. Амвросія, а оттуда — въ Константинополь. Я сдалъ въ наймы свое помстье ‘Конистонъ’ на два года… Не думаю, чтобы мн случилось окончательно устроиться въ город раньше этого срока…
— А вдь вы, пожалуй, такой же непосда, какъ и я,— замтила Модъ.
— Я люблю самъ все видть…
— Вотъ и я также. И я собираюсь… конечно, насколько это для меня доступно. Когда мы оба вернемся изъ своихъ странствій, мы поразскажемъ другъ другу свои впечатлнія… Надюсь, вы дадите намъ о себ всточку?
— Пегги общала вести со мною переписку,— грустно сказалъ Эдвардъ.— Прощайте!

XIII.

Отрывки изъ писемъ и др.

Дневникъ Модерны. 9-го іюня 18… г.
‘Послдняя запись въ этомъ дневник сдлана мною два года тому назадъ, въ день свадьбы Вэроны, и теперь, когда я ее перечла, она показалась мн такой наивной! Но тогда я была другая, чмъ теперь,— совсмъ другая! И такое различіе между тмъ, чмъ я была и чмъ стала за это время, просто меня пугаетъ… Но нтъ, я не сожгу своего дневника, я только припишу въ конц его: Finis! и… и спрячу на память, какъ вещественное доказательство ‘…

——

Отъ Пегги (изъ Лондона) къ Конистону (въ Римъ):
‘Да, что-нибудь такое, изъ римскихъ ‘fazzoletti’, чтобы сдлать платье… Модерна шлетъ свой привтъ. Не пишетъ, потому что слишкомъ занята’…

——

Отъ м-съ Фредъ Деверель къ А. Деверелю:
‘Разузнайте, которой изъ дочерей Ж. Масклина Конистонъ сдлалъ предложеніе четыре года тому назадъ? Я знаю, что это — фактъ, но которой именно? Онъ былъ тогда секретаремъ у старика и почти безвыходно тамъ находился… Только не игривому котенку-Пегги! А Вэрона слишкомъ скромна для чего бы то ни было подобнаго’…

——

Отъ А. Девереля къ м-съ Фредъ Деверель:
‘Совершенно уклоняюсь отъ какихъ бы то ни было разслдованій по этому вопросу. Ни васъ, ни меня это не касается’…

——

Отъ Вэроны Лауренсъ къ Сесиліи Джикиль:
‘Доктора посылаютъ папа за границу на всю зиму. Наши сдаютъ домъ и узжаютъ. Модерна объявила, что остается и будетъ жить съ одной отчаянной двицей-журналисткой, миссъ Тримэнъ’…

——

Отъ м-съ Мортимеръ къ миссъ Масклинъ:
‘Мы обдаемъ въ 8 ч. веч.,— не забудьте. Вы должны за обдомъ занимать нкоего м-ра Брауна. Онъ — родственникъ моего мужа и, вдобавокъ, приходскій священникъ въ Вестъ-Энд, довольно скучный и молчаливый господинъ, но вы (я знаю!) съумете его ‘разговорить’. Знаю, что онъ не устоитъ, знаю также, что вамъ съ нимъ будетъ скучно, но все-таки, убдительно прошу васъ, не скупясь, осыпать его разсказами о кафешантанахъ и французскихъ романахъ. Знаю, что вы не знакомы ни съ тми, ни съ другими, но онъ-то будетъ увренъ въ противномъ, слушая, какъ вы прекрасно о нихъ говорите’…

——

Выдержки изъ газетъ:

1.— ‘На-дняхъ, на столбцахъ газеты ‘Неподкупный’ передаются опыты и впечатлнія одной молодой двушки изъ свтскаго общества, которая поступила въ качеств горничной въ одно изъ всми уважаемыхъ семействъ. Ни для кого не тайна, что эта смлая піонерка — не кто иная, какъ дочь одного изъ нашихъ виднйшихъ профессоровъ, человка высокихъ какъ умственныхъ, такъ и нравственныхъ качествъ’…
2.— ‘И къ чему это вс наши юные поэты считаютъ своимъ долгомъ быть непремнно меланхоликами? Передъ нами лежитъ небольшая поэма, подписанная: ‘Ж. Е. Масклинъ’, вещица далеко не дурная, но вющая такимъ мрачнымъ и упорнымъ разочарованіемъ, что мы давно такихъ уже не видали. Со стороны поэтессы, только ея крайняя молодость можетъ служить ей извиненіемъ въ такихъ ‘загробныхъ изліяніяхъ’, какъ сказалъ бы Маркъ Твэнъ’…

——

Отъ миссъ Долли Тримэнъ къ миссъ Масклинъ:
‘Смотрите же, не обманите, не раздумайте! Я вдь не со всякой ршусь поселиться. Мн въ товарищи нужна такая двушка, которая была бы не капризница и не трусиха, а не то наша затя рухнетъ. Привезите съ собой свои’…

——

Отъ Билли къ Модерн:
‘Какая вы милая! Я попалъ въ петлю… запутался! Замолвите отцу за меня словечко… Онъ васъ послушаетъ во всемъ, въ чемъ угодно… А мн никогда еще такъ круто не приходилось’!..

——

Отъ Сесиліи Джикиль къ Вэрон Лауренсъ:
‘…Ничего не слыхала про эту миссъ Тримэнъ! Модерна больше мн не пишетъ, и я боюсь, что она попала въ дурное общество. Мужъ говоритъ, что она — двушка ршительная, идетъ своей дорогой безъ колебаній и благополучно переживетъ этотъ новый фазисъ въ своей жизни’…

——

Отъ лэди Риддель къ Сесиліи Джикиль:
‘Модерна живетъ себ благополучно. Оставь ее въ поко! Въ жизни каждой двушки непремнно должны же быть своего рода ‘Wanderjahre’. И у тебя они были бы, конечно, если бы ты не вышла замужъ’…

XIV.

Прошло два года. Вэрона Лауренсъ и Модерна бесдуютъ вдвоемъ, въ ожиданіи возвращенія мужчинъ съ охоты.
— Они теперь скоро будутъ,— замтила Вэрона.— Я кстати голодна, а ты?
— Я никогда не бываю голодна…
— Ты слишкомъ много вызжаешь. Сколько вечеровъ было у тебя на прошлой недл?
— Да, кажется, вс вечера подъ-рядъ. И такая тоска эти вызды, сказать невозможно!— со вздохомъ, устало произносятъ Модерна.
— Тогда къ чему же ты вызжаешь?
— Пожалуйста, Вэрона, не прикидывайся такой наивной! За два года твоей супружеской жизни ты не могла вдь такъ перемниться. Я вызжаю потому, что иначе нельзя.
— Да почему нельзя?
— Потому что… Право, не знаю… Если вдругъ перестать вызжать… И, наконецъ, это какъ-то входитъ въ привычку… Ахъ, да не разыгрывай изъ себя дурочку, Вэрона! Сама прекрасно понимаешь…
— Да! Вы, свтскія двушки, воображаете, что вы такъ ужъ необходимы!— поучительнымъ тономъ говорила Вэрона.— Я думаю, общество можетъ свободно обойтись безъ васъ, вдь обходится же оно безъ меня?
— ‘Еще бы!— возразила ей мысленно Модерна.— Вэрона никогда не была хорошенькой’.— Нтъ, въ томъ-то и ужасъ моего положенія,— продолжала она вслухъ,— что я сама не могу обойтись безъ общества… то-есть, по крайней мр, не могу сидть доха. Меня все что-то подгоняетъ наряжаться, и причесываться, и вызжать, прыгать и болтать съ людьми, которымъ все равно, есть я на свт, или нтъ.
— Пустяки! Ты хорошенькая, живая двушка, и всякому пріятно видть васъ у себя на вечерахъ: вы съ Пегги способствуете успху…
— О, да!— съ горечью подхватила Модерна — Мы часть неизбжной мебели, часть обстановки бала или раута, мы на нихъ необходимы, какъ гнутый стулъ, какъ блюдечко для мороженаго. ‘Двицъ Масклинъ нельзя не пригласить’!.. Но, Боже мой, до чего я устала отъ этой вчной и однообразной сутолоки, отъ этого вчнаго шатанья по чужимъ домамъ, по чужимъ обдамъ и ужинамъ…
— Пріятно имть тебя своей гостьей, нечего сказать!— сухо перебила ее Вэрона.
— Душа моя! Надюсь, ты не можешь допустить, чтобы я имла грубость дать замтить радушной хозяйк, что я у нея скучаю? Я даже въ состояніи заставить ее и окружающихъ предположить, что, наоборотъ, я очень веселюсь… Но, зато, какъ я бываю зла, когда вернусь домой! Я наскоро глотаю свой крпкій бульонъ и бгу скоре спать, ни съ кмъ не говоря ни слова. Никогда больше я не разсуждаю съ Пегги про танцоровъ, да и они больше не проявляютъ во мн интереса: вс они во мн приглядлись, какъ и я къ нимъ.
— Ну, положимъ, ты и въ самомъ дл давно вызжаешь,— небрежно замтила Вэрона.
— Мн только бы хотлось на время, какъ въ сказк, уйти прочь отсюда и опять вернуться: я бы тогда опять была готова вызжать, и робть въ первый разъ на ‘большомъ балу’, и красоваться въ воздушномъ бломъ плать, съ отдлкою изъ незабудокъ…
— Ну, не думаю, чтобы теб было теперь легко опять казаться застнчивой или скромной, и, наконецъ, мужчинамъ должна нравиться всякая хорошенькая двушка, но бойкая и не такая недотрога, или какая-нибудь простушка, только-что явившаяся на свой первый балъ.
— Однако, на такую недотрогу всякій разумный человкъ готовъ промнять любую остроумную собесдницу… какъ бы опытна и мила она ни была.
— Позволь, но и ты вдь не такъ еще стара… Теб только двадцать-пятый годъ…
— А я чувствую, что мн цлыхъ сто! Меня ничто ужъ больше не волнуетъ, даже не развлекаетъ… Я сама себ кажусь однообразной…
— Выходи замужъ!
— Вс вы заладили одну и ту же псню!— сердито восклицаетъ Модерна.— Это глупо! И говорить больше не стоитъ: ты знаешь, что я никогда не выйду!
— Знаю, что ты такъ говоришь…
— А что я говорю, то и думаю!
— Ну, слушай: если теб въ самомъ дл общество такъ надоло, займись живописью, какъ бывало.
— Благодарю! Я ужъ довольно насмотрлась на свое неумнье…
— Полно!— снисходительно говоритъ ей сестра.— Вотъ, иной разъ, теб удаются премиленькіе стишки…
— Пустяки! Кто изъ двицъ ныньче не пишетъ? И я никогда не нашла бы сбыта своей работ, еслибъ не Долли Тримэнъ. Чего мн хочется, такъ это всепоглощающаго интереса къ жизни.
— Отчего бы теб не заняться моими дтьми?
— Благодарю покорно!— язвительно возражаетъ Модерна.— Быть ‘тетей Модъ’, служить справочнымъ листкомъ и ходячею хроникой всего семейства, вязать носки и сопровождать больныхъ родственниковъ на морскія купанья. Нтъ, ужъ благодарю покорно!
— Все это хорошо и прекрасно, но мое мнніе таково: и мотыльки, подобные теб, когда-нибудь да перестаютъ порхать. Почему бы теб не выйти замужъ? Тогда у тебя будетъ постоянный и усердный поклонникъ, вчно у ногъ твоихъ…
— Какъ? Для того только, чтобы я имъ помыкала? Для того, чтобы навсегда связать его брачными узами? Ничего боле жестокаго я и придумать не могу!
— Но это придумываетъ каждая двушка. Дойдя до извстнаго возраста, всякая невольно начинаетъ подумывать о томъ, чтобы заручиться мужемъ, для котораго она была бы и осталась на вки самой прекрасной, самой обаятельной женщиной на свт.
— Для него одного?! Да это просто дерзко.
— Ну, такъ найди себ такого, который считалъ бы тебя одинаково привлекательной и для другихъ, но зато не пеняй ни на кого, если онъ будетъ тебя ревновать и превратитъ всю жизнь твою въ адъ кромшный. Чмъ теб не угоденъ м-ръ Браунъ?
— Онъ черезчуръ серьезенъ.
— Серьезные — самые лучшіе мужья! А м-ръ Донкинъ?
— Онъ предлагалъ, что сдлаетъ мн жизнь ‘и лучше, и полне’… Самыя слова его были для меня уже обидой.
— А Гэвисайдъ? Я его позвала гостить только ради тебя.
— Напрасно! У него нтъ ни намека на юморъ!
— А Конистонъ? Ну, зачмъ ты ему отказала. Постарайся быть съ нимъ поласкове, когда онъ вернется…
— Но онъ уже вернулся, онъ теперь въ Париж, и я ни за какія тысячи не согласилась бы возвратить прошлое.
— Но ты могла бы!.. Ну, а Дорси? Тотъ готовъ хоть сейчасъ жениться.
— Да, если я ему сама сдлаю предложеніе! Впрочемъ, не стоитъ объ этомъ говорить! У каждаго есть непремнно какой-нибудь недостатокъ… Черезъ недлю я опять вернусь въ городъ, и все пойдетъ своимъ порядкомъ, какъ заведенная машина. Опять я буду вызжать и болтать всякій вздоръ, чтобы дразнить другихъ, и вообще влюблять въ себя и потшаться надъ людьми… Нтъ, нтъ, Вэрона! Я откажусь отъ общества и окунусь въ міръ ‘богемы’, все-таки тамъ хоть что-нибудь новое для меня найдется. Или пойду на сцену, или поступлю въ наборщицы… Ну, буду хоть чмъ-нибудь заниматься, а такъ жить, какъ теперь,— мн просто невозможно!
— Что ты, Модерна! У тебя будутъ красные глаза!.. Да полно же! Сейчасъ наши вернутся…
— Мн все равно! Мн ни до чего… ни до кого дла нтъ!..— чуть не захлебываясь, говоритъ Модерна.
— Послушай! Еслибъ я не была уврена, что у тебя нтъ сердца, я бы могла подумать…
— Ну, что такое?
— …Что ты влюблена!
— Я бы сама хотла!— горячо вырвалось у Модерны, и, помолчавъ, она прибавила:— Теб стыдно за меня?
— Мн просто противно слушать…
— Все-таки тогда было бы для чего жить на свт и волноватъся, и тревожиться, было бы къ чему стремиться, о чемъ мечтать на яву и во сн.. Нтъ, ты представь себ, какой это восторгъ — тайкомъ получать письма и упиваться счастьемъ, чина ихъ! Представь себ горечь разлуки, и радость тайной встрчи, и прелесть тихой ночи, когда, глядя въ открытое окно, спрашиваешь себя: гд-то онъ въ эту самую минуту, и сознавать, что ты влюблена… что ты…
— Какая ты… странная! Вотъ никогда бы не подумала… Но отчего же, въ такомъ случа, ты не выходишь замужъ?
Модерна засмялась, но какъ-то натянуто звучалъ ея смхъ.
— Я вдь, кажется, теб сказала, что хочу влюбиться, но про замужество я ничего не говорила! Это — дло совсмъ другое.
— Я нахожу, что ты говоришь рзко и… даже неприлично…
— Извини, я не на тебя намекала…
— Ты хочешь сказать, что я не люблю своего мужа?
— И сама не знаю,— задумчиво продолжала Модерна:— пожалуй, даже скажу, что любишь… А! вотъ и наши мужчины! Пойдемъ скоре къ нимъ на встрчу!.. Но ты имъ командуешь, ты обращаешься съ нимъ, какъ съ какой-нибудь ‘старой старухой’, ты говоришь (я то-и-дло слышу!), что ты умешь съ нимъ управляться… Нтъ, вы себ представьте, что можетъ означать такое выраженіе, какъ ‘управляться’, относительно существа, которое боготворишь! Какъ теб кажется, душечка Вэрона, могу я боготворить, напримръ, м-ра Гэвисайда? Но управляться съ нимъ я бы съумла, несомннно!

——

На вечер въ академіи м-съ Масклинъ издали провожаетъ глазами дочерей, которыя уходятъ подъ-руку со своими кавалерами: Билли Данверсомъ и Дорси.
— До самаго конца вечера я ихъ больше не увижу,— думаетъ она имъ вслдъ. Теперь вовсе не принято непремнно возвращаться въ ‘старшимъ’, мн это Пегги объяснила. Впрочемъ, теперь вообще не принято длать то, чего не желаешь… сколько мн кажется, по крайней мр. Если Пегги думаетъ, что Билли готовъ ей сдлать предложеніе, она жестоко ошибается, я бы могла ей сообщить (но она у меня ни въ чемъ не проситъ совта), что если кто его интересуетъ, такъ это только… ея сестра, Модерна, но онъ слишкомъ влюбленъ въ самого себя для того, чтобы привязаться въ кому бы то ни было другому…
— На Пегги, все равно, никто не женится: слишкомъ у нея язычокъ остеръ. Все, что она ни скажетъ остроумнаго, возстановляетъ всхъ противъ нея. Модерна умне, но въ ней есть что-то такое милое и боле женственное. Что ни говори, а об он — мои дти, и я имю право знать ихъ и судить о нихъ. О, я нашла бы много кой-чего о нихъ поразсказать! Я вижу гораздо больше и гораздо глубже, чмъ он сами думаютъ. Со стороны видне! Дочки предполагаютъ, что ихъ мать видитъ и понимаетъ только то, что он ей сами скажутъ, но имть дло со взрослыми двушками — нелегкая задача, и самое лучшее — длать видъ, что замчаешь только то, что он теб разршаютъ замчать. Такъ оно много спокойне…
— Меня спрашиваютъ иной разъ, зачмъ я позволяю дочерямъ своимъ то или другое? ‘Позволяю’?! Но, Боже мой! Он все равно творятъ свою волю, а это, наоборотъ, матерямъ ‘не позволяютъ’ то или другое, матери опять попали въ школу и находятся подъ постоянною опекою, сообразно съ современными обстоятельствами. Я то-и-дло ‘попадаюсь’, я ‘ничего не смыслю’, я ‘отстала отъ вка’. Но, можетъ быть, я сама не иду съ ними рука-объ-руку? На мой темный, непросвщенный взглядъ, ‘современность’, въ буквальномъ перевод, означаетъ: дурныя манеры, невмняемость, пошлость и втренность, а говоря короче: себялюбіе!..
— Я терпть не могу Ибсена. А Модерна видла многое множество его пьесъ и заявляетъ, что она хочетъ жизнь ‘прожить’, она не сметъ ‘подавлять въ себ всякую индивидуальность’, она должна ‘развивать въ себ свои личныя, отличительныя свойства’. Она хочетъ до всего дойти сама, и не хочетъ довриться моему материнскому долголтнему опыту: она вритъ только тому, до чего дошла собственнымъ опытомъ. Мать, существо старое, отжившее, загостившееся слишкомъ долго на семъ свт, существо неудобное во всхъ отношеніяхъ и требующее извстной дрессировки, насколько она возможна при ея тупости и упрямств…
— Мн это больно, но я не могу помочь такому положенію длъ, и потому стараюсь, насколько возможно, идти объ руку съ условіями современной жизни и ‘современной мысли’, читаю ‘Небесныхъ близнецовъ’ и ‘Бглые наброски’. Самое большее, что дозволяетъ мн мое званіе хозяйки дома, это — хмуриться на ужаснйшія вещи, которыя вообще говорятся въ гостиныхъ, я даже согласна носить ихъ шляпки, чтобы не отставать отъ моды…
— Глупенькая, простоватая, но практичная Вэрона — вотъ единственная удачная изо всхъ моихъ дочерей. Она вышла замужъ, остепенилась и устроилась безъ всякихъ хлопотъ или непріятностей. У нея хорошенькое имнье въ Шотландіи, парочка прелестныхъ дтишекъ, мужъ, который любитъ ее и бережетъ… А между тмъ, она — проще Модъ и Пегги…
— А! Вотъ идетъ Модерна. Она бросила своего кавалера — Дорси, и теперь у нея новый адъютантъ, кажется, тотъ самый писатель, который вывелъ ее въ своемъ роман. Я бы и говорить съ нимъ не стала, а она ничего, будто ей это все равно. Удивляюсь, какъ она не шокируетъ его? Бдная двочка, какая она блдненькая, утомленная! И какъ она худетъ! Говорятъ, въ ней нравится ея ‘morbidezza’… кажется, такъ это называютъ? Нечего сказать, пріятно матери слышать, что ея дочь называютъ ‘болзненной’, ‘мрачной’, но господа, въ род м-ра Тримэна, этимъ восхищаются, и желаютъ писать съ нея портреты. Еще свтъ не производилъ такой здоровой двушки, какъ моя Модерна. Посмотрли бы вы на нее, когда она здитъ верхомъ или пускается въ ‘lawn-tennis’! Тогда вы не замтите въ ней и слда какой-то такой ‘morbidezz»ы!
— Нтъ, благодарю васъ, м-ръ Битгэмъ! Мн тутъ прекрасно, и ни откуда не дуетъ. Благодарю васъ, я мороженаго не хочу…— И для чего они пристаютъ къ такой старух, какъ я? Терпть не могу, когда мн надодаютъ! Мн бы только посидть спокойно и закрыть глаза, чтобы дать имъ отдохнуть немножко. А ‘они’ вс любезничаютъ со мной, какъ бы изъ милости, потому что влюблены въ Модерну. И какое ихъ множество! Все, впрочемъ, премилые молодые люди, которыхъ я не прочь имть своими зятьями, но Модъ такихъ-то какъ разъ и не любитъ! Ей нравятся художники и журналисты,— все такіе люди, которые, какъ она говоритъ, ‘составили себ имя’. Я же, напротивъ, люблю особый типъ молодого англичанина, человка бодраго, здороваго. Онъ не портитъ себ глаза, просиживая ночи напролетъ надъ книжками, онъ не трагикъ и не педантъ, онъ — просто джентльмэнъ..
— Вотъ, напримръ, хоть бы Эдвардъ Конистонъ! Я его любила какъ родного сына, и такъ онъ намъ пришелся кстати. Бывало, я совтовалась съ нимъ ршительно обо всемъ, съ мужемъ онъ работалъ въ качеств секретаря. Когда-то онъ былъ въ нее влюбленъ. Въ настоящее время онъ вернулся въ Англію, Пегги получила отъ него письмо… Очень бы мн хотлось, чтобы Модерна имъ заинтересовалась!..
— Не люблю я ея друзей,— представителей богемы! Можетъ быть, это выдающіеся таланты, но благовоспитанности въ нихъ нтъ,— даже хотя бы самой заурядной. Не люблю я и этого Броновскаго — съ его срой физіономіей, длинными космами и дурными зубами, онъ неизбжно приноситъ съ собою запахъ театральной рампы, когда является съ визитомъ. Онъ — музыкантъ, и рветъ струны на моемъ роял. Я терпть не могу миссъ Долли Тримэнъ, или, какъ величаютъ ее въ ихъ кругу, ‘Д. Т.’, не выношу ни ея жаргона, ни ея неприличныхъ французскихъ разсказовъ, ни ея головы, остриженной подъ гребенку. Она распваетъ псенки Иветтъ-Гильберъ, и не выпускаетъ даже тхъ стиховъ, которые Иветтъ считаетъ слишкомъ смлыми для нашей публики. Живетъ она надъ хлбопекарней, и увряетъ, что ея запахъ — ‘ароматъ боговъ’. Въ ‘Родныхъ Всходахъ’ она подписывается ‘Церера’, а въ изданіяхъ ‘Ученыхъ Женщинъ’ — ‘Сибилла’, она принимаетъ подачки отъ лавокъ и магазиновъ, и живетъ, повидимому, чуть не впроголодь, пьетъ водку и читаетъ ‘Красненькій Листокъ’. Модерна находитъ, что она умна и энергична, и вообще ‘fin de sicle’. Я просто нахожу, что она неприличная особа,— вотъ и все!..
— Ея братъ, Нэдъ Тримэнъ, просилъ у Модерны позволенія писать съ нея картину, онъ, кажется, ‘импрессіонистъ’. Не знаю хорошенько, что значитъ это ‘импрессіонистъ’, но мн думается, что такая живопись не должна требовать многочисленныхъ сеансовъ…
— Но который это часъ? Кажется, первый? Вотъ ненавижу эту сутолоку и болтающую толпу! И какъ я ни добра и снисходительна отъ природы, а охотно бы осталась дома, и давнымъ-давно лежала бы себ въ постели. Вотъ было бы теперь прекрасно полежать!.. Да нтъ, все равно, я вдь и дома, лежа, не могу заснуть, когда ихъ дома нтъ: все прислушиваюсь, не заскрипитъ ли дверь, не защелкнетъ ли ключъ въ замк? Ужъ лучше тутъ сидть…
— Нтъ, душечка моя, я нисколько не устала,— прерывая свои думы, говоритъ вслухъ м-съ Масклинъ, отвчая на вопросъ дочери.— Я закрыла глаза просто для того, чтобы мн удобне было думать. Мн надо бы поговорить немножко съ м-съ Флемингъ, и я общала, что пойду съ адмираломъ смотрть твой портретъ. Иди себ, милочка моя, иди, не заботься обо мн, мн тутъ прекрасно!..
— Модерна — доброе дитя, вотъ Пегги никогда и въ умъ не придетъ забжать посмотрть, что я и гд я! Не знаю, съ кмъ это говоритъ Модерна. Какое это странное положеніе — не имть понятія о томъ, съ кмъ водитъ дружбу ваша собственная дочь! Она, кажется, сговаривается съ этой женщиной вмст идти обдать, вотъ и вчера она у кого-то обдала, а я не знаю — у кого? Вроятно, мн было сказано объ этомъ, да я забыла.. Почему знать, можетъ быть даже у какихъ-нибудь молодыхъ людей? Об мои двочки имютъ въ своемъ распоряженіи собственные ключи, теряютъ ихъ безпрестанно, и двери остаются открыты для какихъ угодно воровъ и мошенниковъ. Это меня пугаетъ, и какъ меня ни увряютъ, что это ничего не значитъ, я все-таки не могу преодолть своей тревоги, въ которой, какъ он говорятъ, никто, кром меня, не виноватъ. Большею частью, дочери мои вызжаютъ одн, не понимаю, къ чему имъ понадобилось сегодня тащить меня съ собою? По ныншнимъ временамъ вовсе нтъ надобности, чтобы молодыхъ двицъ сопровождала непремнно почтенная особа.
— ‘Какъ это мило съ вашей стороны, миссъ Масклинъ, что вы привезли съ собой свою maman’!— сказала разъ Модерн м-съ Ренсселеръ,— по всей вроятности, шутя, потому что улыбнулась.
— Но ни я, ни Модерна (я это замтила) не были довольны такой шуткой…
— Какъ? Ты опять вернулась?— воскликнула вслухъ мать Модерны.— Дитя мое! Да ты страшно блдна!.. Домой? Значитъ, соскучилась? Или теб на что-нибудь досадно?.. Ну, хорошо, хорошо! Если хочешь, я готова хать… только, вотъ, какъ Пегги?.. Поговори съ нею… вотъ она идетъ…
— Что-нибудь да не такъ!— продолжаетъ она думать — Кто-нибудь не пріхалъ, или не пригласилъ ее танцовать, когда она на это разсчитывала… Вс двушки вдь таковы: хоть вся гостиная будь у ногъ ея,— ей нужды нтъ, если отсутствуетъ предметъ ея вниманія. Хотлось бы мн знать, кто это такой? Еслибъ она только ршилась мн сказать, я могла бы ей помочь! Но она не скажетъ. А между тмъ, несмотря на всю свою независимость, сегодня же ночью, вернувшись домой, она прижмется головкой къ моему плечу и со слезами станетъ уврять, что ‘это ничего, право же, ровно ничего’! Но она ‘совершенно и безповоротно, глубоко, безнадежно несчастна!’ — На это мать еще можетъ пригодиться!..

XV.

М-съ Фрэдъ Деверель зашла однажды въ мастерскую Нэда и смущенно задумалась передъ одною изъ картинъ, глядя на нее въ ‘pince-nez’.
— Нтъ, все равно, ничего не понимаю!— съ отчаяніемъ говоритъ она,— не особенно мн нравится этотъ вашъ… импрессіонизмъ! Только и всего за десять сеансовъ?
— Я самъ не особенно собой доволенъ,— пробормоталъ недовольный художникъ,— это еще надо ‘выписать’…
— А эти полосы,— красныя и синія,— на заднемъ план?
— Разв вы не узнали? Это салонъ Локгарта. Миссъ Масклинъ — двица современная, вотъ я и написалъ ее посреди лондонской улицы, на фон лавочныхъ вывсокъ, кіосковъ и прочихъ знаменій современной цивилизаціи. Знаете,— холодный синій цвтъ, означающій трезвость, и огненный, кровяной,— цвтъ сырого мяса… Видите? Вглядитесь!
— Вижу, вижу! Сочетаніе красокъ, достойное духа времени. Ну, должна признаться, что Модерна — двушка вовсе не тщеславная, когда мн придется служить моделью…
Флосси Деверель запнулась, и за нее поспшилъ закончить Нэдъ Тримэнъ:
— Тогда ужъ вы пойдете въ художнику, ‘выписывающему ‘ корсеты и кружева, и онъ вамъ устроитъ такое лицо безъ морщинокъ и безъ складокъ, что просто восторгъ! И такихъ художниковъ тьма тьмущая! А, вотъ и она сама! Миссъ Масклинъ, пожалуйте! Скоре становитесь въ позу, кажется, сегодня выйдетъ весьма удачно!
— О, м-ръ Тримэнъ!— воскликнула Модерна, глядя на свой портретъ:— разв у меня губы сургучнаго цвта? Или, напримръ, цвта краснаго генеральскаго сукна?
— Вы говорите, миссъ, какъ настоящій критикъ: а они вчно несутъ безсмыслицу!— возразилъ Нэдъ Тримэнъ.— Впрочемъ, есть критики, которые вобьютъ себ въ голову, что только ихъ идеалы и есть настоящіе, а вы, я твердо увренъ, ничего не смыслите въ законахъ искусства, и потому вашимъ мнніемъ нельзя пренебрегать. Вы улыбаетесь? Вотъ, вотъ: эту самую улыбку вы и должны мн подарить.
— Конечно, я ничего не смыслю въ искусств, но у меня есть свое особое мнніе, и я не уврена, будетъ ли оно согласно съ вашимъ?
— Кто насъ, художниковъ, обидитъ, какъ не наши друзья?— трагически замтилъ художникъ и углубился въ работу.
— Вы извините? Я зайду на минутку по-сосдству,— проговорила Флосси и ушла, оставивъ модель и художника вдвоемъ.
— Вы будете на сходк соціалистическаго клуба ‘Впередъ’?..— спросилъ Нэдъ.
— Конечно, я состою членомъ.
— И подете, конечно, вмст съ Долли?— продолжалъ онъ.— Странно васъ видть въ этой компаніи!
— Это не особенно вжливо по отношенію въ вашей сестр.
— Что же тутъ такого? Долли и въ самомъ дл, какъ хищная птица, норовитъ съ кого-нибудь сорвать рецензію или интервью.
— Въ клуб бываютъ ужасно умные люди, потому-то я въ него и записалась.
— Положимъ, отъ этого въ вашимъ блымъ крылышкамъ ничего не пристанетъ, а вамъ забавно. Вотъ я — другое дло. Я поневол долженъ окунаться во всякую грязь въ поискахъ за сюжетомъ, надо же мн всего испробовать…
— На долготерпливой публик?
— Мы, артисты-художники, все равно, что странники въ земл приключеній… мы ищемъ новизны…
— Мн кажется,— робко вставила Модерна свое словечко: — еслибы вы немножко тщательне выписывали свои картины…
— Мало я вамъ объяснялъ принципы живописи!— смясь, возразилъ Нэдъ Тримэнъ. Самое важное — первое впечатлніе, которымъ картина поражаетъ наши зрительные органы. Вс подробности должны подчиняться требованіямъ воображенія, воспринимающаго эти впечатлнія. Картина должна сразу произвести эффектъ, или вовсе не производить его. Какъ молнія должна она броситься прямо въ глаза зрителю…
— И, зато, какъ молнія же исчезнуть… А что если устроить вращающіяся картины на выставк?
— Вы сбиваетесь съ толку…
— И критики также… Молчу, молчу! Пишите.
Во время минутной тишины раздается звонокъ.
— А! Вроятно Конистонъ, онъ общалъ зайти посмотрть на портретъ m-me Бельинфанты. Я обыкновенно не пишу никого въ костюмахъ, но изъ любезности къ нему я согласился сдлать ее маркизой… Помпадуръ. Вотъ и костюмъ ея лежитъ. Интересная женщина! Чертовски умна, вдова и богачка, и можетъ позволить себ вс прихоти, какія угодно. Я слышалъ про нее еще въ Париж…
— А! Вотъ она какая особа!
— Миссъ Масклинъ! Пожалуйста, замтьте, что я хочу именно указать только на то, что она иметъ возможность жить, какъ ей угодно. Въ Париж она, что называется, ‘trs-bien vue’… Говорятъ, Конистонъ собирается на ней жениться.
— А!.. Какимъ это образомъ?
— Не знаю, по слухамъ, онъ за нее когда-то дрался на дуэли, онъ ли скомпрометтировалъ ее, или она его,— уже, право, не знаю. Только фактъ тотъ, что она была замужемъ за какимъ-то звремъ, который ее билъ…
— И добилъ до того, что самъ умеръ… а ея горести и ея краса плнили Конистона, который теперь хочетъ на ней жениться?— подсказала ему Модерна.
— Да, приблизительно врно сказано. Она теперь въ Лондон и хочетъ увезти съ собою свой портретъ…
— Покажите!
— Я такъ и зналъ, что вы захотите его видть…
— Ну, пожалуйста!
— Извольте!.. Видите, это написано въ моемъ прежнемъ дух.
Модерна долго смотритъ молча.
— А бы хотла, чтобы вы и меня такъ написали!— говоритъ она…
— Вы находите, что она красива?
— Восхитительна!— восторженно восклицаетъ Модерна.
‘Молодецъ двушка!— думаетъ про себя художникъ:— Ручаюсь, что она уже ревнуетъ къ этой женщин, а между тмъ отдаетъ должное ея красот.’— Смотрите, вотъ ея нарядъ: фижмы, и парикъ, и пышный лифъ…
— Да она съ меня ростомъ!
— Пожалуй…
— Боже, какъ долго Флосси не идетъ!— вдругъ восклицаетъ Модъ.— Вотъ бы вамъ пойти за ней!
— Очень мн нужно!
— Не вамъ, но мн!— высокомрно возражаетъ Модерна, и Нэду остается только повиноваться.
— Вотъ какъ!— разсуждаетъ Модерна, оставшись одна:— Эдвардъ уже четвертый день какъ вернулся въ Лондонъ, а еще ни разу не заглянулъ ко мн… Онъ удивится, что я здсь. Но кто она такая, эта женщина, которую онъ разсчитываетъ здсь встртить?.. Вотъ бы мн нарядиться въ ея костюмъ! Интересно знать, что онъ на это скажетъ? Скорй, скорй!.. онъ сейчасъ придетъ: онъ и въ старину былъ до того аккуратенъ, что это меня всегда злило. Да это платье чудо, до чего мн впору… на мое собственное, конечно. Она, вроятно, порядочно-таки толста?..
Разсуждая въ ум такимъ образомъ, она встала въ позу и подумала:
— Не хватаетъ только блилъ и румянъ, и… нахальства, чтобы пополнить общую картину… Звонятъ!.. Отчего мн вдругъ стало такъ жутко?! Я вся дрожу!..
Въ комнату входитъ Конистонъ и торопливо направляется въ маркиз.
— А, Элиза!..
— Разв ее зовутъ Элизой?— и сухо спросила Модъ, спускаясь съ эстрады.— Ну, какъ же вы поживаете? Помогите мн снять вс эти доспхи, пока еще не пришли Флосси и Нэдъ Тримэнъ!— продолжала она, съ лихорадочной поспшностью принимаясь сдергивать съ себя платье маркизы.
— Ну, а вы какъ?— не спша, отвчалъ Конистонъ.— Но зачмъ вы нарядились въ костюмъ m-me Бельинфанте?
— Затмъ, чтобы разыграть изъ себя порядочную идіотку… Все равно, мое же собственное оружіе и обратилось мн во вредъ!..
— Я васъ не понимаю,— холодно говоритъ Конистонъ.
— Тмъ лучше!— возражаетъ Модерна и, блдня, откидывается на спинку кресла.
— Вамъ дурно? Вы страшно поблднли…
— Устала позировать. А, вотъ и Флосси! Я могу уходить…
— Очень жалю, что меня не было дома, но надюсь, что миссъ Масклинъ заняла васъ…
— Прекрасно! Она даже устроила въ мою пользу маленькую сценку… М-ръ Тримэнъ, какое у васъ, однако, въ вашей манер писать, замчается очаровательнйшее пренебреженіе къ деталямъ!
— Душа моя, что съ тобой случилось?— спрашивала тмъ временемъ Флосси у подруги.— Ты даже какъ-то вдругъ позеленла!
— Флосси, пожалуйста, подемъ! Я больше не въ состояніи сидть сегодня на сеанс,— отвчала Модъ и сухо прибавила, обращаясь въ Конистону:— Очень рада, что вы вернулись на родину. Не хотите ли быть моимъ гостемъ завтра на вечеринк въ нашемъ ‘передовомъ’ клуб?
— Почту себя счастливымъ!
— Я вамъ пришлю билетъ, прощайте!.. М-ръ Тримэнъ, а вамъ могу дать знать хоть черезъ Флосси, когда будетъ у насъ слдующій сеансъ. Скажите Долли, что я за ней заду, и мы подемъ вмст прямо въ клубъ.

——

На вечер въ клуб, раздваясь въ сняхъ, Долли Тримэнъ пристально всмотрлась въ свою спутницу и проговорила:
— Ну, и почтенный же у тебя видъ! Въ этомъ двственно-чистомъ бломъ плать ты даже черезчуръ прилична! Не понимаю, почему ты такъ скромно одваешься на наши вечера?
— Можетъ быть, я это длаю нарочно,— замтила Модерна.
— Ну, все равно, ты очень мила. Вонъ тамъ я вижу стоитъ мой братъ, какъ святой какой: ему нтъ цны, до того онъ некрасивъ… Ахъ, Модерна! Надо тебя познакомить съ моимъ издателемъ: онъ такъ и рвется, чтобы добиться твоего сотрудничества въ газет.
— Вотъ нелпость!
— Нтъ, серьезно. Ему нужно твое имя, ты вдь имешь свободный доступъ въ высшее общество…
— Какія мерзости ты говоришь, Долли!
— Я говорю дло… Пойти мн да побранить его за то, какъ онъ скомкалъ мою статью о ‘верхахъ’ омнибусовъ,— прибавила она, и об пріятельницы вошли въ комнату, наполненную дымомъ и безпорядочною толпой людей.
— Ба! Это нашъ хорошенькій философъ и его тнь!— воскликнулъ художникъ де-Шагюонъ.
— Почему вы ее такъ называете?— спросила Флосси, которая бесдовала съ нимъ.
— Потому-что она премило разсуждаетъ о вопросахъ, въ которыхъ ничего не понимаетъ… да и слава Богу, что не понимаетъ! О той, о другой — я не говорю…
— О, эта ‘Д. T.’ и ея псенки слишкомъ мн надоли! Она опередила даже направленіе ‘fin de sicle’… Какъ поживаете, миссъ Тримэнъ? Собираетесь танцовать въ своей короткой юбочк?
— Ah, mademoiselle, bonsoir!— обратился къ Модерн профессоръ живописи.— Blanche comme une fe! Когда можно будетъ съ васъ сдлать эскизъ?
— Не знаю, вы, кажется, говорила, что къ вамъ надо приходить безъ провожатыхъ?
— Ah, pour a, non! Mille fois non! Могу ли я работать, зная, что у меня за плечомъ возсдаетъ британская матрона. Всякое вдохновеніе способно отлетть!..
— Такъ я когда-нибудь къ вамъ загляну съ Вильямомъ, когда онъ прідетъ въ отпускъ изъ Итона…
— Un garon?.. Diable! Mademoiselle, merci, я предпочитаю набросать свой эскизъ на память…
— Знаете, я какъ-нибудь сама завезу къ вамъ Модерну,— успокоительно замтила Флосси Деверель, и тихонько шепнула подруг:— Ты не должна отталкивать отъ себя такихъ геніальныхъ людей, глупышка! А вы, миссъ Долли, откуда къ намъ явились? Изъ какого-нибудь истъ-эндскаго притона или обиталища опіума?
— Истъ-Эндъ немножко устарлъ, и я думаю теперь обратить свое вниманіе на подонки высшихъ кварталовъ. ‘Трущобный мірокъ въ Бельвуар!’ — разв это не будетъ своего рода новинкой? Я прямо изъ закулиснаго міра театра ‘Тщеславія’. Тилли-Дру была чудо какъ хороша въ своей новой шансонетк, но бдная! Вы знаете, у нея жара не хватаетъ, пока она не хватитъ хорошенько Б. и С. {Т.-е. брэнди (водки) и соды (съ содовой водой).}. Ей самой это непріятно, но безъ этого она ничего не можетъ сдлать!— оживленно болтала журналистка.
— Что же длать: ‘talent oblige’!— насмшливо вставила Флосси.
— Мн очень жаль, что меня тамъ не было, когда Тилля и Бесси (въ театр имъ дали кличку: ‘чертенокъ’ и ‘котенокъ’) вцпились другъ въ друга!— продолжала Долли.— Въ третьемъ акт, когда танцуетъ Тилли и, понятно, хочетъ, чтобы все вниманіе было устремлено на нее, Бесси ухитряется выставлять свою ножку. Уже Тилли грозила, грозила ей, что пожалуется антрепренеру,— все нипочемъ! Такъ вотъ вчера Тилли подошла въ ней и громко сказала:— ‘Ахъ ты, ты, ты’!..
— Очевидно, не находила словъ?..
— Да, сначала, но потомъ!..— и Долли выразительно качнула головой.
— А съ кмъ это говоритъ миссъ Масклинъ?— перебилъ ее поэтъ Гонтрамъ Виръ.
— Съ моимъ братомъ.
— Непохоже!
— Почему? Потому что онъ на видъ такой добрый и такой некрасивый?
— Совершенная противоположность своей сестры.
— Да! Могу похвалиться, какъ будто про меня сложена псенка: ‘Не слишкомъ добра’… Терпть не могу вашихъ святыхъ и недотрогъ! Заходите ко мн: дамъ чашку чая и сандвичъ…

——

И въ самомъ дл, Модерна углубилась въ бесду съ Нэдомъ Тримэномъ:
— И знаете,— говорила она горячо,— этотъ издатель предложилъ мн писать очерки общественной жизни. Я отказалась: Еще бы! Разбирать и осмивать своихъ друзей и знакомыхъ!
— А Долли пишетъ.
— Но ея друзьямъ это, повидимому, нравится, а моимъ было бы непріятно.
— Видите ли, большинство ея друзей вынуждено прокладывать себ дорогу въ жизни, какъ и она сама. Имъ приходится бывать везд…
— Долли все хочетъ, чтобы я съ ней пошла въ кафе-шантанъ…
— Не ходите съ ней, а подите со мной!
— Нтъ, я никогда бы на это не ршилась!
— Полноте! Какой же я мужчина… Я такъ некрасивъ!..
— Что же, можетъ быть… когда-нибудь…— сострадательно проговорила Модъ.
— Но я не смю задерживать васъ дольше: и то ужъ давно мечетъ на меня молніеносные взгляды какой-то замчательно-красивый господинъ, и я уже обмеръ отъ страха!
Модерна простилась съ нимъ и подумала про себя:
‘А вдь Эдвардъ дйствительно здсь иметъ видъ принца крови среди этихъ людей!..’ А! вы пришли?— вслухъ прибавила она.
— Вы сами меня пригласили.
— Есть у васъ здсь знакомые?— нервно допрашивала Модерна.
— Только художникъ Шаноонъ. Чей онъ гость?
— Миссъ Тримзнъ!— побдоносно возглашаетъ Модъ.
— Я бы хотлъ представиться миссъ Тримэнъ,— кротко заявляетъ онъ.
— Эдвардъ! Я вамъ этого не позволю…
— Чего вы не позволите? И почему вы не курите?— самымъ невиннымъ тономъ спросилъ Конистонъ.
— Вы сами знаете, что я не курю!— съ упрекомъ возразила Модъ.
— Нтъ, не знаю, я долго былъ въ отъзд. И, наконецъ, вс здсь курятъ. Есть ли у нихъ нервы, скажите, пожалуйста!
— Если вы пришли для того, чтобы насмхаться надъ моими друзьями…
— А и не зналъ, что все это — ваши друзья, да и могутъ они быть вашими друзьями! Впрочемъ, я постараюсь ничего и никого, кром васъ, не замчать. Не будемъ о нихъ спорить, лучше потолкуемъ о васъ,— конечно, если вамъ не покажется напраснымъ — бесдовать съ такимъ постороннимъ человкомъ, какимъ я являюсь передъ вами. Я просто частное лицо, которое не иметъ возможности увковчить васъ въ печати, или хотя бы дать вамъ случай заполнить газетный столбецъ: ‘О дамскихъ длахъ’…
— Эдвардъ! Вы злы, и безпощадны, и даже дерзки! Да разв вы не видите, что это и есть настоящіе, живые мужчины и женщины, которые въ тысячу разъ интересне вашихъ глупыхъ, вздорныхъ франтовъ и пустоголовыхъ женщинъ, которыя трещатъ, не умолкая, въ залахъ и гостиныхъ…
— Всякому свое!..
— Можетъ быть,— продолжала Модерна,— можетъ быть, они немного грубоваты или даже безцеремонны, и слишкомъ прямо называютъ все своимъ именемъ, но зато это такіе люди, которые посредствомъ печатнаго слова ворочаютъ вселенной! Они — рычаги міра сего!
— Вотъ въ томъ-то и дло, что, можетъ быть, рычаги, да не настоящія. Или вы полагаете, что и въ литератур, и въ журналистик, нтъ своего рода тины, своей стоячей воды, которая гд-нибудь въ глубин клокочетъ и бурлитъ, не вызывая волненія на поверхности воды?
— Недурно для прописи! Но ваши метафоры довольно-таки безпощадны,— смясь, сказала Модерна.— А знаю, что вы ненавидите ‘богему’.
— Да, но не ту, не настоящую богему, полу-голодную, полу-нагую, у которой нтъ ни близкихъ, ни друзей, ни визитныхъ карточекъ, ни вечернихъ туалетовъ,— словомъ, ничего, ровно ничего, кром печати геніальности, которая даетъ ей возможность подняться высоко…
— Да, понимаю, вы были бы покровителемъ Джонсона, какъ лордъ Соутгэмптонъ былъ покровителемъ Шекспира.
— Но въ душ моей ничего, кром презрнія, я не питаю къ людямъ, которые обладаютъ всми свойствами богемы, за исключеніемъ ея геніальныхъ сторонъ. Эти люди гордятся своей невжливостью, и ставятъ себ въ заслугу не отвчать на письма, не держать своего слова, опаздывать къ условленному часу, и считаютъ, что достаточно вская причина для нарушенія законовъ божескихъ и человческихъ — сказать: ‘C’tait plus fort que moi’. Не думаю, чтобы во всей этой комнат нашелся хоть одинъ человкъ, у котораго были бы твердыя основы самыхъ начальныхъ понятій о долг и совсти. И видть васъ, васъ — посреди нихъ! Голову свою дамъ на отсченіе, если еще хоть на минуту здсь останусь! Покойной ночи и… простите! Завтра вечеромъ увидимся у Флеминговъ.
— Не думаю, прощайте!— сухо возразила Модерна, и едва очутился за дверью Конистонъ, какъ она нервно обратилась къ Нэду, едва переводя духъ:— Завтра я съ вами ду на шансонетки… Добудьте мн Долли!
— Она не можетъ, у нея репетиція.
— Ну, все-равно, тогда подемте безъ нея, вдвоемъ. Напишите мн… нтъ! лучше не надо. Кланяйтесь Долли,— не могу ее дольше дожидаться… Нтъ, пожалуйста, меня не провожайте! Я всегда одна возвращаюсь домой. Это — мой принципъ… Ну, прощайте!

XVI.

Лтній вечеръ.
Модерна поджидаетъ своего спутника, какъ сама назначила, въ Кенсингтонъ-Гарден, и досадуетъ на себя за свою затю.
— Даже противно, отвратительно! На какой скамейк я ему назначила сойтись? Его нтъ, ужъ не ошиблась ли я? Это первый разъ въ жизни, что я назначаю свиданіе. И ждать его тутъ… унизительно! А что, если я отойду подальше и вернусь запыхавшись, будто спшу, потому что запоздала?.. Да какъ онъ сметъ заставлять себя ждать?!..
— Чего бы я не дала за то, чтобы вернуться! Но нтъ, не хочу давать надъ собой волю Эдварду! Тутъ ужъ не до веселья. Все время я буду терзаться и тревожиться. Лучше бы мн было хать къ Флемингамъ. Наши долго еще не вернутся домой, а я постараюсь поскорй покончить съ этою затей, и буду ужъ давно въ постели, когда они прідутъ. Побуду съ Нэдомъ не дольше, чмъ того требуетъ простая вжливость и… Вотъ идетъ полицейскій… Боже, какъ онъ на меня смотритъ! Да нтъ же, я не длаю ничего дурного, и наконецъ, нельзя меня арестовать за то, что я просто сижу на скамейк! А ‘не мну травы и не ломаю деревьевъ’… А вдругъ мн встртится кто-нибудь изъ прислуги? Они, врно, сюда бгаютъ на свиданіе со своими возлюбленными… Вотъ идетъ Нэдъ!.. Ну, я пропала. Убраться поскорй во-свояси и послать ему телеграмму, что я не буду…
Модерна поспшно подбираетъ платье и бжитъ прочь, но сталкивается какъ разъ со своимъ спутникомъ.
— Миссъ Масклинъ!— восклицаетъ онъ.
— Какъ, это вы?— спокойно оборачиваясь, говоритъ она.
— А то кто же? Мн очень жаль, что я васъ заставилъ дожидаться, но право же — ни одна женщина не была еще со мной такъ аккуратна…
— Вы говорите, точно имете обыкновеніе не запаздывать на свиданіе! (Ну, зачмъ я это говорю?)
— Однако, какъ вы сердитесь, что вы первою пришли на мсто!
— (Да какъ онъ сметъ говорить, что я сержусь?) О, не все ли равно?
— Нтъ, не все равно. Я прибжалъ сюда, чтобы поспть на пять минутъ скоре васъ… Скажите, вамъ пришлось долго меня ждать?
— Пожалуйста, не будемъ говорить объ этомъ!
— Ну, хорошо. Куда же мы направимся обдать? Я думаю, къ Николини.
— А тамъ бываетъ настоящая богема? Самая низкопробная?
— Самая настоящая! На первый разъ — ужъ чего ниже. Я васъ угощу настоящимъ итальянскимъ обдомъ. Для меня тамъ сдлаютъ все, что угодно. Во время обда мы потребуемъ листовъ ‘Антрактъ’ и посмотримъ, гд самое лучшее представленіе, впрочемъ, мн кажется, что въ Тиволи. Мы возьмемъ ложу.
— Нтъ, я хочу сидть со всей публикой.
— Такъ вы соціалистъ? Ну, длайте, какъ вамъ угодно, только въ лож вдь можно сидть такъ, что васъ не видно.
— Я вовсе не желаю прятаться, мн нечего стыдиться… ‘А вдь я вру’!— думаетъ она про себя и садится въ наемный экипажъ. Нэдъ подсаживаетъ ее, поддерживая подъ локоть.
— Прикажите захать на ближайшій телеграфъ, я хочу послать телеграмму своей портних.
— Съ горячею мольбою обождать гарнировать лифъ? Надо измнить цвтъ бантовъ, сдлать голубые, вмсто блыхъ?— шутя, подсказывалъ ей художникъ.
— Вижу, что вы все это понимаете…
— Еще бы! На то вдь я и портретистъ.
Экипажъ останавливается у телеграфной станціи, Модерна выходитъ и пишетъ на бланк телеграмму.
— Какъ вы изволили написать это слово, миссъ?— спрашиваетъ ее телеграфистъ.
— ‘К-о-и’… кажется, достаточно ясно?— отвчаетъ Модерна и детъ дальше.— А что,— тревожно освдомляется она,— какъ вамъ кажется: мое платье довольно скромно?
— Конечно, и шляпа, и дв плотныя вуалетки. Но вы непослдовательны, вы только-что сказали, что вамъ нечего стыдиться…
— Почему же я должна непремнно быть послдовательна?— капризно замчаетъ Модерна въ то время, какъ они подъзжаютъ къ ресторану.

——

— Ну, какъ же вамъ нравится итальянскій обдъ?— говоритъ, подъ-конецъ его, Тримэнъ.
— Очень нравится, только все здсь такъ чисто и прилично, что я невольно задаю себ вопросъ: неужели у васъ въ Париж, въ разныхъ вашихъ ‘Chat-noir ‘ или ‘Rat-mort’, все такъ же чинно и благопристойно?
— Ну, пожалуй, несовсмъ. Но для начала съ васъ и этого довольно. Сегодня вы запаслись двумя вуалетками, на слдующій разъ вы уже удовольствуетесь одной, а затмъ найдете, что ни одной не нужно.
— ‘Слдующій разъ’?!— переспрашиваетъ Модерна.— А который теперь часъ?
— Пожалуй, ужъ пора. Allons!— и Нэдъ любезно помогаетъ ей одться.
Дохавъ до ‘Тиволи’, онъ всталъ и просилъ свою даму обождать въ коляск, пока онъ пойдетъ взять ложу.
— Что вы такъ тревожно оглядываетесь?— прибавилъ онъ.
— Смотрю, не увижу ли кого изъ знакомыхъ…
— Осторожная двица!— проговорилъ, уходя, Тримэнъ и исчезъ за дверью театра.
Еще разъ выглянула Модерна изъ-подъ верха экипажа и вдругъ замтила Эдварда, который стоялъ у крыльца, подъ навсомъ.
— О, Эдвардъ! Вы получили мою телеграмму? Вы будете меня охрапять?
— Конечно, съ удовольствіемъ, только ужъ устройте это сами. Вотъ онъ идетъ!
— А, Конистонъ! Какъ здоровье? Миссъ Масклинъ, пожалуйте: у насъ прехорошенькая ложа..
— М-ръ Тримэнъ, мн очень жаль, но у меня такъ страшно разболлась голова, и… и я бы не хотла лишать васъ удовольствія… Я ужъ просила Конистона довезти меня домой… Вы, конечно, поймете…
— Что вашъ опытъ васъ немного уже напугалъ?..— вжливо подсказалъ ей художникъ.— Во всякомъ случа, вы со мной отобдали у Николини, по крайней мр, мн будетъ что вспоминать. Добрый вечеръ!
— Это онъ со злости!.. Чмъ вы это заслужили, и что это значитъ? Какъ это такъ случилось, что вы разъзжаете вдвоемъ съ этимъ господиномъ? Вы меня позвали, и я явился, но не могу сообразить, что тутъ такое происходитъ?
— А то, что я поступила какъ дура.
— Прекрасно, но какъ же именно?
— Не могу входить въ подробности, но знаю только, что больше своего опыта не повторю. Всю жизнь мою ни разу не чувствовала я себя такой несчастной!
— Неужели онъ?..
— О, нтъ, онъ держалъ себя вполн прилично, съ своей точки зрнія. А сама виновата, я сунула себя въ яму и теперь прошу васъ помочь мн вылзть изъ нея. Ну, вотъ и все!
— Нтъ, далеко не все! Онъ — свинья и скотина, что смлъ предложить вамъ…
— Я сама напросилась, увряю васъ!.. Будетъ намъ осуждать бднаго Нэда, онъ такъ страшно некрасивъ, что, я думала, его не считаютъ мужчиной… Только и всего! А теперь, пойдемте туда вмст.
— Какъ! туда! Въ театръ? И вы хотите, чтобы я сдлалъ то же самое, за что я только-что его бранилъ?
— Но, Эдвардъ, вы — другое дло!
— Надюсь!— со смхомъ замтилъ Конистонъ:— а все-таки, лучше я васъ довезу домой…
— Лучше бы мн было не посылать за вами,— проговорила Модерна и надулась.

——

— Нтъ, вы серьезно намрены остаться въ Лондон?— допрашивалъ Билли Данверсъ старшую миссъ Масклинъ.
— Совершенно серьезно. Наши удутъ на Ривьеру.
— Да что вы?..
— ‘Идіотка, что-ли’? Договаривайте прямо.
— Ну, ужъ если вы того хотите, я, признаюсь, не понимаю, какъ это двушка не можетъ ужиться въ родительскомъ дом?
— Ну, а вашъ братъ, мужчина?
— Это другое дло! У насъ есть свои, особые отъ семьи, развлеченія и интересы, служба… наконецъ, друзья… Мужчина хочетъ жить въ независимости и не терпитъ допросовъ…
— И двушка также.
— Глупость! Въ сущности, она вовсе ничего этого не хочетъ, а если и захочетъ, то ей этого не полагается хотть, да и не пристало! Говорю вамъ такъ потому! что мн это хорошо извстно. Вамъ хочется все длать и везд бывать одной, а когда вы этого добьетесь, то сами не знаете, что съ собой длать, а попробуй кто-нибудь изъ мужчинъ не обратить на васъ вниманія, или не отворить вамъ двери, или не предложить вамъ руку!.. Ему не сдобровать.
— Это все простая вжливость съ его стороны.
— Ну, однако, мужчина для мужчины не станетъ отпирать дверей… Просто — эта привычка явилась сама собой, въ силу того, что женщина — слабое и отъ природы зависимое созданіе, и мы тотчасъ же сторонимся отъ васъ, женщинъ, какъ только отъ васъ отпадаютъ эти оба свойства, какъ только вы становитесь независимы. Я собственно считаю, что женщины теперь становятся препротивныя… Надюсь, однако, что гд-нибудь да уцлетъ для меня милая, скромненькая двушка подъ хорошимъ присмотромъ, съ хорошимъ, обезпеченнымъ положеніемъ… А кто изъ старшихъ будетъ вашимъ провожатымъ: тетя Лиза?
— Нтъ, домъ сдали внаймы на четыре мсяца, а я буду жить у пріятельницы… вы ее знаете, Долли Тримэнъ.
— Да, отчасти знаю. Кто ее не знаетъ? Не можетъ быть, чтобы вы такъ были близки съ этой… съ этою ‘Д. Т.’. Отъ васъ вс отшатнутся, помяните мое слово!
— Но она вполн прилична.
— Настолько же, какъ любая горничная! Она — ярая представительница богемы, въ обществ она не бываетъ. Ну, можетъ ли быть, чтобы вы…
— Я никогда не уду изъ Лондона.
— Зимою я васъ понимаю, но лтомъ! О, вы никогда не разубдите меня: я увренъ, что васъ здсь должно удерживать, что-нибудь вское… или… кто-нибудь…
Модерна молчитъ и затмъ возражаетъ:
— Думайте, что вамъ угодно, Билли: я васъ разуврять не стану. Но сейчасъ я жду къ себ миссъ Тримэнъ, а посл всего, что вы о ней говорили… До свиданія!.. Нтъ, я на васъ не сержусь!..
Вскор посл ухода Билли, въ комнату стремительно влетаетъ Долли.
— Ну, что? Побдила?
— Да.
— Горячее было сраженіе?
— Да, цлыхъ три дня мы ни о чемъ другомъ не говорили, а еще послдніе три дня мы и совсмъ перестали разговаривать между собою. Я — въ немилости, но все равно, поставлю на своемъ.
— Понятно, ты взрослая женщина! Я съ самаго начала чуяла, что ты не подчинишься имъ. Такое унизительное притсненіе! Упечь тебя на цлыхъ три мсяца въ какія-то заграничныя дебри! Зато здсь мы навеселимся вволю, окунемся по горло въ самый источникъ жизни, насладимся ея кипучею волной… Это будетъ чудесно!
— Чудесно!— повторяетъ Модерна безъ малйшаго признака одушевленія.
— Какіе хорошенькіе, непринужденные ужины мы будемъ устраивать: ты будешь приглашать на нихъ своихъ мужчинъ, а я — своихъ. Можно позвать поэта Вира, только одного, безъ жены, она намъ все испортитъ. И новаго жильца въ третьемъ этаж, прехорошенькаго анархиста.
— Онъ можетъ, для забавы, принести съ собой свои разрывныя бомбы,— насмшливо вставила Модъ.
— А Нэдъ — неоцненный собесдникъ! Кстати, онъ очень на тебя сердитъ: ты сдлала съ нимъ порядочную подлость: притворилась, что у тебя разболлась голова, а сама просто захотла ухать съ Конистономъ. Конистонъ меня презираетъ, но мн все равно! Можешь и его приглашать къ себ на наши вечера. Я чужда мелочныхъ обидъ!
— Конечно, милочка! (Да Эдвардъ и самъ не пойдетъ, еслибъ я даже позваіа его!) Все очень мило на словахъ, но на дл…
— Да, относительно матеріальныхъ условій, я думаю, теб будетъ довольно твоихъ ‘костюмныхъ’ денегъ, ну, сошьешь себ на два, на три платья меньше, вотъ и все!
— Конечно, Долли. Но все-таки… ужасно тяжело…
— Ужасно тяжело экономить? Не безпокойся, душка, я теб помогу, во что бы то ни стало, я хочу жить съ тобою!
— Благодарю тебя, но не въ этомъ дло… Бдная мама…
— Ну, что такое: бдная твоя мама?
— Ты знаешь, до чего ей противно то, что я затваю, а между тмъ она сама пошла къ папа и просила, чтобы онъ меня простилъ, и заставила его написать для меня чекъ на 100 ф. Она мн принесла и поцловала, и сказала, что для нея невыносима мысль, чтобы я была лишена того, что мн необходимо и къ чему я привыкла, и спросила, хватитъ ли намъ на четыре мсяца?
— Да это просто роскошь!..
— И выразила еще надежду, что мой опытъ оправдаетъ ея ожиданія… Долли, да неужели ты не чувствуешь, какъ это трогательно?
— Ловкій пріемъ! Ваша мать умница, что и говорить…
— Меня такъ это растрогало! Я вдругъ почувствовала, что мой долгъ — хать съ ними и бросить все остальное.
— Никогда бы я не подумала, что она такая хитрая, твоя мать! Да она для того только это и сдлала.
— Ну, Долли, полно!
— Что жъ длать, если ты ужъ такъ перершила. Прощай мн пора.
— Да, я ршила, Долли, и скажу мама, что готова хать съ ними.
— Упрямица! Въ сущности, я ни на минутку не поврю, чтобы ты раздумала и окончательно отъ меня отказалась. Ты сама знаешь,— улыбаясь, прибавила она,— что у тебя никогда не хватитъ духу ухать изъ Лондона, когда дло дойдетъ до этого, въ послднюю минуту!.. Au revoir. Сегодня еще увидимся.
Долли ушла, а Модерна невольно задумалась:
— Вотъ и Билли тоже говоритъ. Удивляюсь, отчего бы мн такъ было жалко ухать изъ Лондона?!..

XVII.

Въ Фоксшир, у м-съ Деверель, охота съ борзыми была въ полномъ разгар. Она сама, ея мужъ и Модерна остались втроемъ.
— Фрэдъ, тебя хочетъ видть сэръ Генри Греэмъ!— обратилась къ мужу Флосси Деверель и, едва онъ отошелъ отъ нихъ, продолжала.— Послушай, Модерна! Будь полюбезне съ Джорджемъ Провисъ: ты и вообразить себ не можешь, до чего его здсь цнятъ…
— По моему, онъ просто повса, бездльникъ…
— Все равно,— вс важные господа и богачи начинаютъ съ того, что бываютъ бездльниками и повсами, и наконецъ, ты сама умная женщина, и, конечно, съумешь такъ устроиться, чтобы имть съ мужемъ какъ можно меньше дла. Не уступай его Віолетт Флемингъ и ея маменьк. Ты — самая умная, самая хорошенькая изо всхъ лондонскихъ барышенъ,— я ему такъ и сказала, сказала еще, что ты танцуешь, какъ ангелъ, охотишься съ борзыми и летаешь, какъ птица…
— Очень ему нужно… особенно послднее!— смясь, перебила ее Модерна.
— Въ нашемъ округ и для такого страстнаго охотника, какъ Провисъ, это обстоятельство иметъ большое значеніе. Да знаешь ли ты, что за него любая барышня-невста отдала бы ‘свтъ очей своихъ’, а теб стоитъ только шевельнуть мизинцемъ, и еще вчера Арчэръ говорилъ…
— Арчэръ?! Ахъ, да: она боится, чтобы я опять въ него не влюбилась!
— Нтъ, не онъ, а… Эдвардъ Конистонъ.
— Ну?.. Что же онъ сказалъ?— сухо спросила Модъ.
— О, онъ такой свтскій человкъ! Онъ считаетъ, что всякая двушка изъ общества сдлаетъ глупость, если откажется отъ такой прекрасной партіи. Мы съ нимъ долго, долго вчера говорили, и все о теб…
— Только обо мн?
— Ну, положимъ, несовсмъ. А все-таки, онъ уметъ быть совсмъ очаровательнымъ, этотъ самый Эдвардъ Конистонъ, особенно же… съ глазу-на-глазъ. Я врю въ прелесть tte—tte’овъ, а ты?..— и Флосси ушла, не дождавшись отвта. Вдали показался капитанъ Провисъ.
— ‘Такъ ты меня нарочно оставляешь съ нимъ наедин’?— подумала Модерна ей вслдъ.— ‘А сама хочешь, чтобы я приняла его предложеніе, предоставляя теб полную свободу кокетничать съ Эдвардомъ?.. Мн все равно, вскружишь ты ему голову или нтъ, но я все-таки не хочу играть теб въ руку! Я поведу свою игру самостоятельно, какъ захочу и какъ съумю’…
— А, капитанъ! Какъ поживаете?
— Благодарю васъ. Пріхалъ посмотрть, какъ отличаются наши фоксширцы.
— Мн также вздумалось прокатиться верхомъ, и я попросила конюха выбрать мн лошадь…
— Конюха? Лошадь?— переспросилъ озадаченный Провисъ.— Я ее знаю: это Селима. Вы на ней — картинка!
— Я совсмъ не умю здить. Я круглая невжда!— убдительно возражала Модерна, нарочно стараясь ссть боле неуклюже.— Смотрите, какой ласковый видъ у этихъ собачекъ! Какъ он безмятежно поводятъ хвостомъ…
— Борзыя длаютъ стойку! Какъ это такъ: ‘собачекъ’?— восклицаетъ онъ.
— А разв у васъ здсь не такъ говорится?— наивничаетъ Модерна…
Они тронулись въ путь, продолжая разговоръ, пока не дохали до рва, который надо было ‘взять’. Для Модерны такое препятствіе было сущей бездлицей, но она приложила вс усилія къ тому, чтобы притвориться неуклюжей и ничего не понимающей, она усердно понукала свою лошадь, но старушка Селима, видимо, ея не понимала и отказывалась скакать. Модерна свернула въ сторону и перехала ровъ въ такомъ мст, гд его края шли отлого.
— ‘Да она портитъ лошадь! Никогда этого еще не бывало’! Назадъ! Назадъ!..— кричитъ озадаченный капитанъ.— ‘Боже! да она нахала на борзую’!..
— Капитанъ, помогите! Я потеряла шляпу!— кричитъ ему въ отвтъ неловкая наздница.
— ‘Клянусь Юпитеромъ! Это ужъ черезчуръ!— негодуетъ про себя Провисъ.— Извольте вы ей сотню разъ подбирать шляпу?! Нтъ, ужъ извините! я умываю руки’!..
Онъ длаетъ видъ, что ничего не слышитъ, и спшитъ ускакать въ противоположную сторону. Модерна остается одна и заливается громкимъ хохотомъ въ то время, какъ подъзжаютъ Флосси Деверель, Конистонъ и Билли Данверсъ.
— Модерна, что съ тобой? Ты вся въ грязи и царапинахъ!
— Знаю, но зато какъ мн было весело!
— Гм! Что-то непохоже! Видно, Провисъ плохо заботился о теб…
— О, Флосси, Флосси! Зачмъ ты ему разсказала, что я — прекрасная наздница?
— Да вдь это правда.
— А я себ почти весь день испортила тмъ, что старалась доказать ему противное. Передай Конистону, что ваши планы относительно меня, къ сожалнію, не состоятся. Билли, живй! Не отставайте отъ меня, и мы нагонимъ охоту!..
Модерна стегаетъ бдную Селиму и несется въ карьеръ.
— Да она свернетъ себ шею! Она такъ неосторожна!— замчаетъ ей вслдъ Конистонъ.
— Пустяки! Вы не понимаете женщинъ. Она притворяется, не просто что-нибудь или… кто-нибудь вывелъ изъ себя…

——

Обдъ давно оконченъ. Десять часовъ вечера. Въ сняхъ Модерну провожаетъ Эдвардъ Конистонъ: она идетъ къ себ, наверхъ.
— Покойной ночи, Эдвардъ.
— Покойной ночи!.. Но почему вы собрались такъ рано?
— Не знаю, голова болитъ… По крайней мр, я такъ сказала.
— И врно очень утомились посл всего такого…— холодно прибавляетъ онъ.
— Вы этого не одобряете?
— Да и вы сами также?
— Нтъ!
— И въ самомъ дл, чего вамъ стсняться? Ваши танцы длаютъ честь миссъ Летти Линдъ!
— Я вовсе не хотла танцовать, Флосси заставила меня… и такъ ршительно!.. Отказывать же непріятно.
— Конечно, вдь не подъ кустомъ же танцовать, украдкой? Для этого не надо и учиться. Бдная Віолетта Флемингъ готова бы полъ-жизни отдать за то, чтобы танцовать такъ же бойко…
— Мать не допустила бы ее… и, наконецъ, это ей не къ лицу… Флосси такъ ко мн пристала!..
— Понятно, м-съ Деверель хочетъ, чтобъ на ея сторон осталась побда!
— Послушайте!— перебила его Модерна.— Я вдь и не подозрвала, что этотъ капитанишка — другъ семейства Деверель, сегодня же, наврное, кто-нибудь ему скажетъ, что я вовсе не такая дура и невжда, какую разыграла изъ себя.
— Вашъ врный другъ и товарищъ, Билли, наврное разболтаетъ!— смясь, подтвердилъ Конистонъ.
— О, Эдвардъ, пожалуйста!— вдругъ обратилась къ нему Модерна.— Вы сдлаете, что я васъ попрошу?
— Если это возможно и… благоразумно.
— Конечно, нтъ!.. А все-таки, я рада, что вы здсь, хотя сначала, признаюсь, мн это было непріятно.
— Вотъ какъ? Но почему же?
— А потому, что я твердо помню, какъ вы меня заставили поступить съ бднымъ Нэдомъ… Ну, чмъ онъ виноватъ, что ‘женщина обольстила’ его?— смется Модъ.— Съ тхъ поръ я не могу себя принудить перекинуться съ нимъ хоть словечкомъ.
— Разв я васъ бранилъ за это? Да и права не имю…
— Конечно, вы не отвтственны за мои поступки… Эдвардъ, пожалуйста… спрячьте меня въ ‘билліардной’, такъ, чтобы они меня не видали, а мн все будетъ слышно.
— Нтъ, не могу!— поспшно отвтилъ Конистонъ.
— Нтъ, можете, конечно! Вотъ, напримръ, за этой занавской очень удобно…
— Я нравственно отвчаю…
— Вы только-что сказали, что не отвтственны за мои поступки… Эдвардъ, послушайте! Мн необходимо хоть одинъ единственный разъ послушать, какъ говорятъ между собой мужчины. Кругозоръ женщины ограниченъ, потому что ее нарочно держатъ въ полномъ невдніи… Она бродитъ, какъ въ умственныхъ шорахъ… Она многаго и въ глаза не видала…
— И слава Богу!.. Но лучше не пытайтесь: васъ только огорчитъ…
— Я вовсе не такая нженка, и не обижусь, увряю васъ. Вы сами должны навести ихъ на разговоръ обо мн…
— Милая, не надо!
— Эдвардъ, поймите: можетъ быть, это единственный случай въ моей жизни… Я общаю вамъ, что больше ужъ это не повторится!.. Мн было бы полезно… поучительно…
— Ну, васъ ничто не исправитъ!— смется Конистонъ.
— Пожалуйста, сдлайте это для меня…
— Нтъ, милая, не надо!
Модерна передразниваетъ его сердито:
— Отстаньте съ вашимъ ‘милая, не надо’! И чего вы боитесь? Что можетъ случиться?
— Мужчины такіе скоты!
— Но вы, вроятно, говорите, не стсняясь, зло и остроумно?
— Напротивъ, мы глупы и скучны… какъ я не знаю что!
— Ну, все равно! Мн спорить некогда. Хотите вы, или нтъ, мн помочь? Я, все равно, обойдусь и безъ васъ. Но если вы сами спрячете меня, тогда будетъ меньше вроятія, что меня тамъ увидятъ. Ну, идете или нтъ?
— Да, какъ дуракъ!..— медленно слдуя за нею, говоритъ Конистонъ.
— Я вижу, что вы все-таки добры ко мн,— нжно звучитъ голосъ Модерны, и вся ея изящная фигурка скрывается за тяжелою портьерой.— Эдвардъ, смотрите, чтобы моихъ ногъ не было видно!.. О, какъ тутъ душно! Отъ этой занавски у меня горятъ щеки!
— Если-бъ отъ одной только занавски!.. Модерна, бросьте эту затю, выходите!.. Ахъ, нтъ, нельзя! Останьтесь, они тутъ!..
Въ билліардную входятъ братья Деверель, Билли, Провисъ, Гэвисайдъ и Греэмъ. Фрэдъ Деверель и Греэмъ играютъ на билліард, остальные курятъ.
— Что, много было вамъ съ охотою хлопотъ, а, Провисъ?— спросилъ послдній.— Я, кажется, немного потерялъ?
— Зато я потерялъ гораздо больше!— проворчалъ недовольный Провисъ.— Облава была чудесная, но мн все дло испортили тмъ, что навязали эту танцовщицу… какъ ее, тамъ, зовутъ?
— Ну, Провъ, однако, признавайся: ты по ней сумасшествовалъ посл послдняго ‘охотничьяго’ бала?
— Ну? Въ самомъ дл? Впрочемъ, тому уже прошло полгода, и вдобавокъ, эта пляска сегодня меня окончательно добила. Долженъ признаться, что считаю совершенно неприличнымъ для барышни высшаго круга подражать профессіональнымъ танцовщицамъ: она вдь думаетъ, что вся штука въ томъ, чтобы показывать свои ножки…
— Ну, однако, капитанъ, позвольте!.. Я, напримръ, увренъ…
— Что дальше этого свтскія барышни и не пойдутъ!— а граціи въ нихъ ровно столько же, сколько въ кенгуру, у которой ревматизмъ. Да вотъ, хотите, для примра, сравнить эту двицу — чортъ ее знаетъ, какъ ее зовутъ?— напримръ, съ Китти Клейтонъ или съ Мани Брэсъ! Сравнительно съ ними, она — просто чурбанъ, невжда!
— И чего вы такъ на нее напали?
— И ты, Билли, напалъ бы на нее не хуже меня, еслибы она теб испортила охоту. Въ сдл она такой же чурбанъ, какъ и въ танцахъ…
— Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!— покатились со смху Конистонъ и Билли.
— Да, да! Вамъ хорошо смяться, а мн-то каково?.. Билли!.. чортъ, чего ты хохочешь? Не будь осломъ, да не скаль зубы, какъ шакалъ! Конистонъ! И съ вами тоже что-то неладное творится. Что это значитъ?
— Ахъ, ты, филинъ слпой! Ахъ, идіотъ!.. Оселъ! Значитъ, ты не знаешь…
— Никогда не слыхалъ?..
— Да чего?.. Чего?
— Того, что миссъ Масклинъ, то-есть барышня, которую мы зовемъ ‘Модерна’, потому что она больше другихъ идетъ объ руку съ направленіемъ нашихъ дней…
— Ну, такъ я-то что долженъ знать?
— Что миссъ Масклинъ (заливаясь хохотомъ, пояснилъ Конистонъ)… просто-на-просто… самая лихая и ловкая наздница въ охот съ борзыми!
— Ха-ха-ха!— подхватилъ сэръ Генри Греэмъ, натирая мломъ свой кій:— провели тебя, Провъ, на этотъ разъ! Мн даже странно, что ты не знаешь, какъ она беретъ препятствія! Какъ она ни неловка въ гостиной, а брать рвы мастерица!
— Ну, Греэмъ, однако!..
— Да я ничего дурного и не говорю!— спокойно цлясь въ шаръ, возразилъ Греэмъ.— Если вамъ правятся такія,— ваша воля, а я такихъ не люблю!
— Не любите? А? Не любите?— сердито крикнулъ Конистонъ.
— Конечно, не люблю! По-моему, такъ себя вести неприлично, чертовски неприлично!
— Ч-ч-чортъ! Я…
— Полно, Конъ! Не пытайся ее защищать: я о ней того же мннія. Это такая особа, которая воображаетъ, что вс увиваются за нею. Я ее помню еще на свадьб ея сестры Вэроны,— разсуждалъ капитанъ Гэвисайдъ.— Посмотри, что за прелесть миссъ Віолетта Флемингъ, такая спокойная, кроткая…
— Но и скучная также!— возразилъ Билли.— Что же касается нравственныхъ принциповъ Модерны, не могу сказать, чтобы я былъ о нихъ высокаго мннія… манеры у нея также не могу похвалить… Но съ нею не скучно, а здитъ она верхомъ — первый сортъ!
— Билли, заткни глотку!— вспылилъ Конистонъ.
— Но она вдь, дйствительно, прекрасно сидитъ въ сдл,— а, что ты скажешь, Провисъ?
— Куль муки,— вотъ она что, ваша хваленая наздница!— возразилъ тотъ.
— Хотлось бы мн знать, къ чему ей надо было тебя одурачить?— удивлялся Билли.
— Все равно! Пусть ее сунется еще разъ,— я ей покажу!..
— Не смйте ее трогать, Провъ!— вступился хозяинъ дома: — она и легкомысленна, и, можетъ быть, рзка, но…
— Она мн немного сродни, да будетъ вамъ извстно!— заявилъ строго Конистонъ.
— А!.. Я не зналъ… Извиняюсь!..— смиренно проговорилъ капитанъ.
— Я не нуждаюсь въ вашихъ извиненіяхъ, только прошу васъ впредь оставить миссъ Масклинъ въ поко!
— Поврьте, еслибы я только зналъ!.. Можете быть спокойны… Вы вс отправляетесь гулять? А я останусь, по болоту пришлось-таки порастрястись,— устатъ ужасно!— Ну, покойной ночи!..— И капитанъ Провисъ, въ заключеніе, усердно звнулъ, уходя.
Остальные понемногу послдовали его примру, и въ билліардной остался одинъ только Конистонъ.
Модерна тихонько выходитъ изъ-за портьеры и, закрывая лицо руками, хочетъ проскользнуть мимо него.
— Милая! Мн очень жаль…
— ‘Жаль?! жаль?!’… Теперь уже нечего жалть: все равно не поможешь! Вы сами меня подвели… Пустите!
— Все неприглядное, что они говорили…
— Я сама неприглядная… Пустите! Видть васъ не хочу, никого… никого!— восклицаетъ Модерна.— Никогда бы не подумала, что мужчины — такіе скоты!
— Но мы и есть скоты, настоящіе скоты!
— О, пожалуйста! Можете себя къ нимъ не причислять, вы извернулись превосходно, даже пытались меня защищать. Въ этомъ ваше преимущество передъ другими, но вы вдь знали, кто спрятанъ за драпировкой.
— Вы, кажется, намекаете на то, что я говорилъ бы иначе, еслибы васъ не было здсь?— замтилъ Эдвардъ.
— Почему я знаю? Все это звучало такъ благородно, возвышенно и… такъ красиво! Я думаю, вы все это нарочно!.. Пустите! я не знаю, что говорю…
— Вы видли, что я поссорился со своими друзьями?..
— Хороши друзья, нечего сказать: негодяи!
— Однако, они еще такъ недавно были и вашими друзьями! Они вдь ни въ чемъ не измнились. Не будьте къ нимъ несправедливы: таковъ ужъ заурядный человкъ. Они — самые обыкновенные люди, что у нихъ на ум, то и на язык! Они и не гонятся за тмъ, чтобы смотрть на вещи глубоко, они не чутки душою, не впечатлительны. Какъ себя держитъ двушка, такую и оцнку отъ нихъ получаетъ. Женщина никогда не можетъ быть слишкомъ осторожна…
— Еще бы! въ такомъ мір, который населяютъ хищные зври, готовые растерзать за каждое слово, за каждое движеніе, показавшееся имъ въ ложномъ свт! О, я съ ума сойду! Вдь вотъ, живешь и говоришь, и думаешь въ простот душевной, а они все истолковываютъ въ дурную сторону…
— Ну, да! Такая ужъ у нихъ привычка…
— И вамъ за нихъ не стыдно?— горячо вырвалось у Модерны.
— Нельзя брать на себя обязанность стыдиться за всхъ людей на свт… Положимъ, Провисъ былъ слишкомъ обозленъ…
— А Греэмъ? А Гэвисайдъ?.. Я къ нимъ была всегда такъ ласкова, добра…
— Боюсь, что даже черезчуръ добра.
— Они оба такіе простоватые, такіе скучные! Они у барышенъ въ такомъ пренебреженіи… Изъ жалости я къ нимъ была внимательна…
— Самый дрянной мужчина мнитъ о себ гораздо больше, чмъ лучшая изъ женщинъ.
— Я знаю, что для меня будетъ совершенно невозможнымъ дломъ завтра подать имъ руку, какъ обыкновенно. Будто я не подозрваю, какіе они въ корн отвратительные, низкіе люди!
— Но прежде вдь вы думали иначе?
— Да, пока я ихъ не знала. Но какъ же я, напримръ, сяду за однимъ столомъ съ человкомъ, который воображаетъ, что я въ него влюблена?
— Боже мой! Разв это такая новость? Мужчины такъ честолюбивы!..
— Но для мужчины нтъ ничего унизительнаго влюбиться.
— А для женщины, по-вашему, наоборотъ?
— Послушайте! Не можемъ же мы тутъ стоять и спорить всю ночь напролетъ о вопросахъ отвлеченныхъ?
— Нтъ, конечно! Что же я задерживаю васъ… Идите себ, ложитесь спать!..
— Хорошо!— послушно отвтила Модерна, но на порог обернулась къ Эдварду: — Вы такъ были добры ко мн, а я… Не знаю, почему я такъ на васъ сердилась? Я сама виновата… моя настойчивость, упрямство… Хотите оказать мн услугу?
— Какую? Вызвать Греэма на дуэль? Или ихъ всхъ?.. Да они сами завтра же утромъ вызвали бы меня, еслибы поединки были въ мод!— со смхомъ заключилъ онъ.
— Да, вы ихъ осадили!.. Но не въ этомъ дло! Я хочу, чтобы вы вышли черезъ полчаса ко мн…. за Восточныя ворота…
— Нтъ!— круто оборвалъ Эдвардъ.— Будетъ съ насъ безчинствовать всю ночь.
— Итакъ, Эдвардъ! Черезъ полчаса… у Восточныхъ воротъ… Ш… ш!.. не смть допрашивать! Приходите, приходите, милый, пожалуйста! Я васъ прошу, голубчикъ Эдвардъ! Вы должны мн помочь!.. Я утоплюсь, если вы не придете…
— Вздоръ!— хриплымъ голосомъ перебилъ ее Конистонъ.— Постойте! Не могу слышать, когда вы такъ просите… Хорошо, я приду, но если вы ко мн не выйдете, я подумаю, что вы избрали боле благоразумное ршеніе и легли спать. Вы общаете обдумать этотъ вопросъ хорошенько… да и право, все это не такъ важно, какъ кажется на первый взглядъ…
Модерна простилась и пошла вверхъ по лстниц, но вдругъостановилась.
— О, никогда бы я не подумала, что Билли будетъ противъ меня! Мой милый, мой дружокъ Билли, котораго я воспитывала чуть не съ дтскихъ лтъ…
— Не оплакивайте его: онъ того не стоитъ! У него сердца нтъ… Покойной ночи, спите хорошенько, да не забудьте…
— Нтъ, вы-то не забудьте!
И съ высоты лстницы еще разъ къ Эдварду доносится голосъ Модерпы:
— Au revoir!..

——

Полчаса спустя, подходя къ воротамъ, Эдвардъ издали замтилъ Модерну и послушно послдовалъ за нею въ конюшню. Она мигомъ выкатила пролетку и съ фонаремъ въ рук принялась разбирать сбрую.
— Модерна!
— Вотъ! Натяните постромки!— подавая ихъ, сказала она вмсто отвта.— Я совершенно позабыла, какъ ихъ приладить…
— Но что же это значитъ?
— Живй! Ну, помогайте же, да не болтайте. Взнуздайте Китти. Я спшу на поздъ, который идетъ на югъ отъ скрещенія дорогъ при Веллингтон, вы дете со мною, а оттуда доставите обратно и шарабанъ, и пони.
— Но куда же вы дете?
— Прочь, прочь отсюда… Куда ни попало! Не хочу видть этихъ негодяевъ!
— Какая нелпость!
— Пусть такъ, а все-таки я возьму и уду!
— Но ваши вс за границей. Вы не можете вернуться въ пустой домъ.
— Я вернусь къ Долли, я теперь у нея живу. Въ Лондонъ я пріду къ первому завтраку, а дорогой, изъ Стараго-форта, пошлю ей телеграмму, что буду рано утромъ. О, Эдвардъ, пожалуйста не возражайте! Понятно, я и безъ вашей помощи могу запрячь Китти, но будьте добры, все-таки, помогите… Все въ порядк, я оставила для Флосси традиціонную объяснительно-извинительную записочку въ моей комнат и приколола ее къ подушечк для булавокъ. Ей хорошо извстно, что я сумасшедшая…
— Я думаю, что вы и въ самомъ дл потеряли разсудокъ… Ну, виданное ли это дло…
— Конечно, невиданное и неслыханное! Кто-то когда-то сочинилъ для меня надгробную надпись такого содержанія: ‘Она была создана для затруднительныхъ положеній’… И это врно… Смирно, Китти, смирно!
— Нтъ, нтъ, Модерна, я вамъ не дамъ ухать! Ну, переждите же хоть до утра!
— Тогда я, значитъ, не уду и посл полудня!— воскликнула юна и прибавила умоляющимъ голосомъ:
— Эдвардъ! Вы — мой единственный другъ! Я увряю васъ,— что выйду изъ этого затрудненія, если вы мн поможете!
Конистонъ пошелъ въ стойла и вывелъ оттуда пони,— хорошенькую Китти.
— Вы помните, что вы мн только-что сказали?
— Нтъ, а что? Я вамъ наговорила сгоряча массу такихъ вещей, въ которыхъ мало-по-малу мн, безъ сомннія, придется каяться.
— Вы сказали, что я не взялся бы васъ отстаивать, еслибы не зналъ, что вы прячетесь за драпировкой?
— Ну, да!— усталымъ голосомъ, медленно влзая въ экипажъ, проговорила Модъ.— Пожалуй, вы и при другихъ обстоятельствахъ стали бы защищать меня, для того только, чтобы имъ противорчить… (Вы будете править? Да?) Вдь въ глубин души вы все-таки съ ними согласны.
— Какъ? Я согласенъ съ Провомъ? О, Боже мой! Конечно, нтъ!
— Ну, можетъ быть, если не фактически, то по существу. Вы сами знаете, что вы меня считаете… словомъ, что вы неодобряете меня…
— Если вы спросите у меня моего мннія, я вамъ отвчу, что съ моей точки зрнія васъ окружаютъ дурные друзья и плохіе совтчики…
— Не вижу причины, которая дала бы вамъ право… всю вину взваливать на моихъ друзей! Каждый, прежде всего, самъ себя воспитываетъ, создаетъ себ тотъ или другой характеръ, каждый самъ за себя и отвчаетъ. Я родилась, я развивалась согласно законамъ, которыми было обусловлено мое развитіе,— какъ дубъ зарождается, ростетъ и выростаетъ изъ жолудя. Никто мн не препятствовалъ, никто не вмшивался въ дло моего развитія. Посмотрла бы я, какъ попробовалъ бы кто-нибудь вмшаться! Я всю жизнь длала все, что хотла.
— Знаю, знаю! Ваша мать…
— Не смйте ничего говорить ей въ осужденіе! Могла ли она помшать чему бы то ни было? Я ‘росла, росла (какъ Топси, въ ‘Хижин дяди Тома’) и выросла (какъ она же) дурная’.
— Не смйте бранить себя! Я вамъ запрещаю.
— Эдвардъ, говорите серьезно, не шутите!
— Чего ужъ серьезне?— смясь, возражаетъ Конистонъ.— Я никому не позволяю васъ обижать, даже вамъ самой!
— Но и моихъ друзей вы не смете также обижать!
— Вашихъ идеаловъ?
— Да кто они, эти идеалы? Кажется, у меня ихъ вовсе нтъ.
— Такъ я бы вамъ совтовалъ ими обзавестись. Женщина безъ идеаловъ, по-моему, существо безчеловчное, неудобное и неестественное…
— Женщина безъ условныхъ идеаловъ, конечно, существо боле человчное, и прекрасное, и совершенное, и свободное… чмъ злополучная зауряд…
— Ну, ужъ вы расходились!— слегка похлестывая бичомъ свою пони, прервалъ ее Эдвардъ: — я начинаю думать, что условность въ нашей жизни — вещь необходимая и даже весьма картинная ея принадлежность. Какъ тончайшая сть, какъ воздухъ, окружаетъ она женщину, обвивая ее прозрачно-нжной, смягчающей дымкой, которая придаетъ ей видъ чего-то особеннаго, почти неземного… идеальнаго… если осмлюсь употребитъ такое выраженіе.
— Словомъ, чего-то такого, что мужчина постарается разрушить, какъ только сдлается ея мужемъ. Мужчины выбираютъ себ въ жены именно двушку при такихъ условіяхъ… сколько мн кажется. Вотъ, напримръ, хоть Віолетта Флемингъ? У нея есть тончайшая сточка для волосъ, которою она придерживаетъ свои кудри, чтобы они не путались и не распускались, есть и крохотная книжечка-молитвенникъ, который она носитъ съ собою въ церковь, есть такія же крохотныя понятія о нравственности, которыя служатъ для нея мриломъ того, съ чмъ она должна считаться, поступая такъ или иначе. Она преисполнена всевозможныхъ мелкихъ, привычекъ, которыя перешли бы въ несносную манію, если бы она была старой двой. Кто женится на ней, тотъ все-равно что положитъ капиталъ въ банкъ, на проценты: оборотъ неспшный, но зато надежный!
— Д-да!— задумчиво согласился лордъ Конистонъ:— кто женится на ней, могъ бы попасть и на худшее. Да кто-нибудь и женится, я полагаю…
— Кто-нибудь?
— Только не я!— поспшно вставилъ Эдвардъ.— А Провисъ… Да! Провисъ — пожалуй.
— Вы знаете, Эдвардъ,— робко начала Модерна: — я вдь всегда думала, что вы женитесь на этой красивой дам,— Бельинфанте, портретъ которой я видла въ студіи Тримэна…
— Въ самомъ дл?.. Постойте! Если вамъ все-равно, лучше бы подвинуть подушки нсколько назадъ, а? Не присмотрите ли вы пока за Китти, чтобы она не шалила, пока я все устрою.
Модерна вышла изъ экипажа и стала привтливой, нжной рукой водить по мордочк пони.
— Милая, дорогая Китти! Какъ я тебя люблю!.. Ну что, Эдвардъ? Готово?
Она усаживается, и они дутъ дальше.
— Нтъ!— продолжаетъ говорить Модерна:— я не думаю, чтобы вамъ годилась въ жены Віолетта Флемингъ. Помните, вы когда-то сдлали мн предложеніе? Тогда я была еще молодой и глупенькой двчонкой.
— Помню, а вы мн отказали такъ вжливо и такъ серьезно. Но не такъ насмшливо, не такъ шутливо, какъ отказали бы теперь.
— Въ т времена я во всемъ и всегда, даже въ танцахъ, отказывала съ весьма серьезнымъ видомъ. Я была настоящій грудной младенецъ!.. А вы? Вамъ никогда не было интересно узнать, кто такой вашъ соперникъ?
— Конечно, я не разъ, и даже очень часто, думалъ объ этомъ. Бывало, я пытливымъ взглядомъ слдилъ за всми гостями, которые чаще другихъ бывали на пріемахъ у вашей матери, и въ конц концовъ я остановился на поэт Гонтрам де-Виръ. Но онъ всегда казался мн такимъ осломъ!!.
— И былъ оселъ на самомъ дл. А вдь вотъ не сдлалъ же мн предложенія… ни разу!
— А говорятъ — обратное. Но вотъ что вы мн скажите. Модерна, если ужъ мы напали на эту тему,— можетъ-быть, вы согласитесь мн признаться… кто былъ, въ дйствительности, мой соперникъ?
— Актеръ, человкъ, съ которымъ я никогда ни слова не сказала…
— Такъ какъ же это случилось?
— Ну, просто, театральная горячка! Въ то время ею болло множество двицъ, и вс он пылали страстью въ Кольдеръ-Марстону. Цецилія Риддель даже исхудала и продолжала все худть, покуда не създила въ Гертонъ. Вы и вообразить себ не можете, до чего мы вс по немъ съ ума сходили!
— А видли его лишь издали за огнями рампы. Что за странный народъ эти барышни! Ну, знаете, если бы вамъ пришлось быть свидтельницами того, какъ этотъ самый Кольдеръ-Марстонъ каждый вечеръ, изо дня въ день, вваливался пьяный въ трактиръ ‘Дикаря’ и, не стсняясь, принимался поносить свою жену передъ пьяными людьми, которые тамъ сидли,— онъ весьма скоро потерялъ бы для васъ свое обаяніе, я вы бы живо разочаровались. Значитъ, вы изъ любви къ такому человку, съ которымъ даже не перекинулись ни словечкомъ..
— Разв для васъ это не ясно? Мы влюблялись въ Яго, и въ Гамлета, да! Мы даже особенно любили его въ роли Яго, но его самого, какъ человка, Марстона… Посмотрите на кончикъ хлыста: онъ мелькаетъ, извиваясь, какъ огненная змйка, надъ свтомъ фонаря. Луны не видно… а вы еще погнали такъ скоро!
Конистонъ разсмялся.,
— Мн всегда казалось, что вы — любительница ‘смотрть всякой вещи прямо въ глаза’. Разв вы трусите?
— Чего? Что вы меня вывалите? Понятно, не боюсь.
Молчаніе. Модерна пытливо вглядывается въ ночную темноту.
— А, кажется, ужъ виденъ сигнальный фонарь въ Беллиггэм.
— Но онъ не спущенъ?— тревожно восклицаетъ Эдвардъ.
— О, нтъ! У насъ еще масса времени впереди,— успокоиваетъ его Модерна.— О чемъ мы говорили? Ахъ, да! Вдь все-таки опасно было…
— Нисколько! Я пони удержу, не дамъ ей споткнуться.
— Я не про Китти говорю!— поправляетъ его Модерна и съ горечью прибавляетъ:— я говорю про опасность, которой вы счастливо избжали… опасность имть женою двушку, которая ‘чертовски неприлична’!— которая ‘всюду и всмъ извстна’, и которую даже Билли Данверсъ не желаетъ защищать.
— Пожалуйста, не приводите выдержки изъ рчей этихъ идіотовъ!
— Но все это вдь сущая правда! Будь я мужчина, я сама никогда бы на себ не женилась. Я думаю, я сжила бы со свту своего мужа. А? Что вы скажете?
— Пожалуй… Я даже въ этомъ увренъ, еслибы онъ васъ не любилъ… конечно.
— Даже еслибы любилъ! Тмъ хуже для него! Но на это нтъ никакого вроятія: я не такого рода двушка, въ которую влюбился бы мужчина, или на которой онъ захотлъ бы жениться. Да я сама не очень-то стремлюсь быть именно такою! Я не какая-нибудь красавица-черкешенка, которую ростили и холили для того только, чтобы она исполняла свою благородную службу ‘замужней женщины’. Я еще не дожила до такого идеала и устроила жизнь свою совсмъ иначе.
— Я вижу!— сухо замтилъ Конистонъ.
Водворилось тяжелое молчаніе.— О, хоть бы ужъ поскорй пріхать!— вырывается невольно у Модерны.
— Что такъ? Неужели вамъ такъ страшно неловко сидть?
— Да! Отвратительно.
— Постойте! Не можемъ ли мы такъ положить подушки, чтобы вамъ было удобне сидть?
— Ахъ, совсмъ не то!— вертясь на мст, возразила Модъ.— Мн неловко… неловко въ отвлеченномъ смысл. Не понимаю,— горячо и раздраженно воскликнула она: — не понимаю, къ чему это нужно, чтобы я чувствовала себя такой ничтожной! Я не длаю ничего дурного.
— Конечно, ничего дурного.
— А между тмъ вдь я чувствую себя какъ будто виноватой и пристыженной, и чуть не готова извиняться… И я чувствую себя какой-то одинокой, а вы возсдаете тутъ, подл меня, и отъ васъ ветъ такимъ страшнымъ холодомъ…
— Себя перемнить я не могу, но отъ меня вовсе не ветъ холодомъ, и вы это напрасно говорите. Впрочемъ, не могу же я править хорошенько и въ то же время сидть къ вамъ лицомъ? Какъ же теперь быть?
— Да никакъ! Только, пожалуйста, не выражайте своей спиною и затылкомъ, до какой степени вы находите поведеніе мое предосудительнымъ и даже преступнымъ! Я сейчасъ разрыдаюсь…
— Нтъ, ради Бога,— не надо!
— Ну, такъ пустите меня править!
— Въ такомъ случа, мы опоздаемъ на поздъ! Будьте покойны, милая, и не выдумывайте ничего подобнаго. А васъ ни въ чемъ не упрекаю… да и не имю на то ни права, ни охоты…
— Но я все-таки хотла бы, чтобы мы были друзьями!
— Да вдь мы и безъ того друзья,— возразилъ Конистонъ и, смясь, прибавилъ:— Только… только не ждите, чтобы я слдовалъ за вами по тому пути, куда васъ заведутъ ваши своеобразныя теоріи. Я, что называется, человкъ простой, и вдобавокъ, говоря откровенно, не сочувствую вашимъ взглядамъ.
— Какъ? Это вы-то человкъ простой?
— То-есть, врне говоря, устарлый въ своихъ воззрніяхъ. Я видывалъ людей на своемъ вку, я много путешествовалъ и я съ гораздо большимъ уваженіемъ отношусь къ женщинамъ, нежели большинство мужчинъ, про которыхъ я знаю, что ихъ постигли разочарованія. Никогда я еще не видывалъ, чтобы привело къ добру ненасытное любопытство и непостоянство тхъ женщинъ, которыя не могутъ примириться съ дломъ, заповданнымъ имъ законами тысячелтій… Такое поведеніе по меньшей мр неприлично!
— Я знаю, что съ вашей точки зрнія это не красиво. Для женщины — некрасиво (или даже: непристойно?) заявлять о своихъ правахъ… Но долженъ же кто-нибудь объ этомъ позаботиться, Эдвардъ! Ваши взгляды чрезвычайно узки!
— Ну, да. И я даже начинаю этимъ гордиться…
— Вы не понимаете женщинъ… ну, ни капельки!
— Но васъ, мн кажется, я понимаю! О, какъ мн жаль, какъ жаль…
— Чего вамъ жаль-то?
— Ничего, ничего! Прошу прощенія. Не будемъ больше спорить. Посмотрите лучше, не увидите ли вы сигнала на станція?
— Онъ спущенъ! Поздъ вышелъ съ сосдней станціи! Какъ мы долго переливали изъ пустого въ порожнее!
— Не бда: какъ разъ поспемъ… Ну, вотъ и пріхали! Стой, Китти, смирно! Модъ, я пойду, возьму вамъ билетъ. Эй, мальчикъ, подержи-ка лошадь!..
Оба уходятъ на станцію и выходятъ на платформу.
— Съ этимъ поздомъ ни души, кром васъ,— говоритъ. Конистонъ.— Не похать ли мн проводить васъ, Модерна? Я не предлагалъ вамъ своихъ услугъ сначала, потому что боялся скомпрометтировать васъ, но теперь мн уже положительно не нравится мысль отпустить васъ въ дальнія странствія одну…
— А назадъ-то вы съ кмъ подете?— спросила Модъ, поднимаясь на площадку вагона.— Благодарю васъ, я ничего не боюсь!.. (Она вздрагиваетъ.) Фу, какъ холодно!
— Бдная! Вы вся такая худенькая и такая маленькая! Позвольте мн похать вмст съ вами?
— Нтъ, благодарю васъ, не надо! Но все-таки вы меня навстите, когда вернетесь въ городъ? Да?
— Но гд же именно?
— У Долли Тримэнъ!
— Вы разв туда дете?— холодно и сдержанно проговорилъ Эдвардъ.— Нтъ, я не думаю, чтобы я могъ васъ навщать, пока вы у миссъ Долли, я лучше обожду, когда вы совсмъ вернетесь домой.
— Да, если вы намрены откладывать до тхъ поръ?!.. Я вижу, что должна буду обходиться безъ васъ. Покойной ночи! Сейчасъ поздъ тронется!
— Постараетесь обходиться безъ меня?— переспросилъ ее Конистонъ.— Не могу ли я, однако, быть вамъ хоть чмъ-нибудь полезенъ?..
— Нтъ, не можете. Впрочемъ, вы сами только-что отказались…
Поздъ трогается.
— Покойной ночи!..— прибавляетъ она.
Поздъ уходитъ…

——

На Рождеств у Флеминговъ былъ вечеръ.
Модерна очутилась въ сторонк отъ толпы въ полномъ одиночеств.
— Лучше бы мн было лежать теперь въ гробу!— думала она.— Мн минуло уже двадцать-семь лтъ, но я до этой минуты никогда еще не замчала, что я такъ стара! Я ‘быстра на ходу’ и ‘крпка на ногахъ’, какъ говорятъ про лошадей. Какъ пристально ни смотрю я въ зеркало, а ни одной морщинки не могу найти ни на лбу у себя, ни на лиц, танцовать я могу хоть всю ночь напролетъ, не переставая, а между тмъ… ‘Мой день’, мой праздникъ конченъ, и чмъ скоре я приду къ этому убжденію, тмъ будетъ лучше для меня!
— Но, Боже мой, какъ онъ тянулся, этотъ праздничный день!
— Какъ посмотришь, какъ оглянешься на прошлое — оно было длинное-предлинное, а я не успла ничего сдлать путнаго. Положимъ, я длала все то же, что длаютъ мои сверстницы, и еще массу такого, чего барышни вообще не длаютъ. Я царапала перомъ по бумаг, я малевала, я бренчала, я выступала на подмосткахъ, я все испробовала на себ, я изучила вс занятія и вс ремесла въ мір… И вотъ къ чему пришла! Въ настоящую минуту я живу въ меблированныхъ комнатахъ вмст съ одной женщиной-журналистомъ, надъ хлбной лавчонкой. Я перессорилась со своими по поводу все той же журналистки Долли, они выхали за границу, а я,— я осталась въ Лондон одна… Да! Одна, потому что Долли не считается: она, все равно, никогда дома не сидитъ. Я совершенно независима… да, совершенно!..
— Сегодня рождественскій сочельникъ…
— Я вообще не податлива на сантиментальности, но все-же какъ-то жутко въ эти дни чувствовать себя одинокой. Мн кажется, я могла бы даже откопать въ себ нчто похожее на настоящее ‘рождественское’ чувство, но только не при Долли! О, до чего она мн надола! Я, кажется, скоре бы ухала къ своимъ въ Ривьеру, чмъ сидть тутъ съ нею, а это уже много значитъ! Впрочемъ, я сама этого хотла, а длать по-своему всегда было для меня самымъ главнымъ наслажденіемъ. Значитъ, и жаловаться на свою судьбу мн не приходится. Всю свою жизнь я длала, что хотла, и конечно должна быть вполн довольна своей долей…
— Въ сущности, почему бы мн не быть вполн счастливой и довольной?.. Въ общемъ, я много веселилась, много вызжала. За мной ухаживало множество народа, меня чествовали и баловали: въ меня влюблялись,— а это вдь почему-то принято считать особенно пріятнымъ и… забавнымъ, но только не для нихъ… бдныхъ влюбленныхъ! Но вотъ вдь въ чемъ штука: ни одна женщина объ этомъ не подумаетъ — сначала, а, сообразитъ только потомъ…
— Я танцовала, я порхала и кокетничала, я болтала и, вообще говоря, веселилась и ставила себ въ обязанность доставлять себ удовольствія. Еслибы собрать вс т башмаки, которые я истрепала, танцуя на балахъ,— то-то былъ бы громаднйшій ворохъ! А платья, юбки, которыя я износила и порвала, наступая на оборки ногами? А букеты, которые мн подносили, и которые я разоряла, исщипывая безпощадно?! А любезности, которыя мн расточали? А предложенія, на которыя я отвчала поголовнымъ и безпощаднымъ отказомъ?..
— О, да! Безъ сомннія, я имла успхъ, безспорный успхъ! Ну, а теперь-то, теперь? Что отъ этого блестящаго успха? Какая въ немъ польза? Къ чему все это нужно? Я многихъ огорчила, многихъ сдлала несчастными, но сама ни разу, сколько мн кажется, ни одного разу не была влюблена. Безчисленное множество разъ мн говорили, что у меня ‘нтъ сердца’. Но вдь мужчины всегда такъ говорятъ, если на ихъ исканія женщина отвчаетъ отказомъ,— это служитъ утшеніемъ ихъ тщеславію. Интересно знать, врно ли это наблюденіе по отношенію ко мн? Теперь никому дла нтъ, есть ли у меня сердце, или нтъ? Теперь у меня есть опредленное число друзей, съ которыми мы идемъ рука объ руку, они приглашаютъ меня на танцы (но безъ особаго восторга), и невоспитанность ихъ доходитъ до того, что они пускаются со мною въ разговоры о какой-нибудь ‘прелесть двочк, которая (смотрите, вонъ она тамъ сидитъ!) чудо какъ веселится’! Теперь мужчины говорятъ про меня:— Она ‘добрый малый’ и врный, настоящій ‘другъ’!.. ‘Другъ’? Дружб нтъ мста въ бальной зал… По крайней мр, между нами, двушками, этого не существуетъ: никому изъ нихъ не нравится, чтобы ее занимали разговоромъ о другой, которая иметъ успхъ тутъ же, въ одной съ нею зал. Если васъ спросятъ, хороша ли она,— соглашайтесь, что да, не разстроивайте ея плановъ, если они у нея есть, предупредите ее, когда ея прическ грозитъ развалиться, представляйте ей кавалеровъ, которые вамъ не нужны…
— Я всегда такъ и длала. Віолетта Флемингъ такъ же точно отнесется и ко мн, если я поймаю ея взглядъ въ данную минуту. Но я не хочу, чтобы она меня жалл. Не хочу, чтобы она изъ милости уступала мн своихъ кавалеровъ! Я ей скажу, что уже танцую, потому что не хочу танцовать ни со стариками, ни съ мальчишками. Лучше ужъ я высижу свое время сполна…
— Боже, какъ печально звучитъ музыка для танцевъ! Я прежде никогда этого не замчала. Кажется, я хоть сію минуту готова броситься на полъ и ревть, ревть неудержимо… конечно, еслибы дала себ волю. Мн чудится, что вс здсь танцующіе справляютъ тризну…
— А что, если я подойду къ м-съ Флемингъ и спрошу совсмъ просто: ожидаетъ ли она, что и въ эту зиму ее постигнетъ инфлюэнца?.. Я, кажется, на все готова,— лишь бы не казаться скучающей, забытой! Нтъ, м-съ Флемингъ дремлетъ, но еслибъ она даже была въ состояніи бесдовать со мной, то ни о чемъ другомъ не стала бы мн говорить, кром совершенствъ и добродтелей своей Віолетты… Но, Боже мой! Я же сама ихъ вижу… ихъ всякій видитъ, эти удивительныя совершенства…
— Вонъ сидитъ и она сама, съ Эдвардомъ. Онъ смотритъ на нее такъ же точно, какъ смотрлъ, бывало, на меня, много, много лтъ тому назадъ… когда еще не утерялъ своего чувства уваженія ко мн. Да!.. а теперь онъ положительно пересталъ меня уважать съ тхъ поръ, какъ узналъ, что я живу съ Долли, которую онъ считаетъ не особенно пріятной особой. Положимъ, я и сама такъ на нее смотрю, по длать нечего, я не могу въ этомъ признаться, не могу это дать замтить другимъ. Эдвардъ ни разу не навстилъ меня съ тхъ поръ, какъ я поселилась у нея, и избгаетъ со мною встрчаться съ тхъ поръ, какъ я тогда бжала отъ Флосси, какъ полоумная. Интересно бы знать, благополучно ли онъ дохалъ тогда одинъ, обратпо? Съ тхъ лоръ о Девереляхъ я ничего больше не слыхала. Надо полагать, что Флосси немножко разсердилась на меня… Мн иногда казалось, что она ревнуетъ меня къ Эдварду.
— Бдный Эдвардъ!— продолжала думать Модерна, пристально глядя на него.— Какое у него серьезное лицо! Ему, чего добраго, противно даже взглянуть на меня? Намъ, конечно, приходится иногда встрчаться, а все-таки, мн кажется, что онъ старается избгать всякой возможности со мною танцовать, онъ, повидимому, выжидаетъ такой минуты, когда я уже иду танцовать съ другимъ, или узжаю, и тогда только подходитъ приглашать меня… Еслибы вдругъ случилось, что онъ подошелъ и заговорилъ бы со мной, я бы подумала, что пришелъ конецъ свту. Я даже предпочла бы, чтобъ онъ такъ и не подходилъ ко мн: съ нкоторыхъ поръ мы какъ-то стсняемся другъ друга, и намъ пришлось бы только чувствовать обоюдное смущеніе и неловкость…
— Впрочемъ, что ужъ тутъ такого? Мн нечего бояться, что онъ подойдетъ. Я слишкомъ ужъ противна! Для меня не было бы удивленіемъ, еслибъ я вдругъ узнала, что онъ женится на Віолетт Флемингъ. Она такъ обаятельно молода, восторженна, наивна. Я знаю, что онъ такого, именно такого мннія о ней… Но руки у нея!!.. Самыя гусиныя, самыя красныя руки, какія только мыслимо себ представить!.. О, неужели я злюсь или… завидую ей?!..
— А, знаю, знаю этотъ вальсъ… онъ скоро кончится, и тогда вс придутъ сюда. Это — самая для меня тяжелая, ужасно тяжелая минута! Мн только хотлось бы съ кмъ-нибудь — ну, хоть длать видъ, что я занята разговоромъ. Какъ безгранично трудно и противно притворяться, что я будто сижу здсь, въ одиночеств, не по необходимости, а потому, что мн это пріятно…
— О, нтъ, нтъ! Не могу больше терпть! Я выйду замужъ, выйду за перваго встрчнаго,— ну, хоть за м-ра Брауна. Онъ меня обожаетъ! Онъ увряетъ, что ему не страшна даже моя приверженность въ богем. Онъ готовъ терпть даже мою близость съ Долли, изъ любви ко мн. Должна признаться, что иной разъ у меня не хватаетъ на это мужества. Пожалуй, я согласна снизойти даже до того, чтобы дать ему поводъ подумать, что онъ мн… несовсмъ противенъ… Итакъ, я буду женой служителя алтаря. Боже мой, какъ это ужасно! Но это единственный выходъ изъ моего положенія… Да, для меня единственный, это правда, но для него? Я его не люблю, да и какъ я могла бы полюбить его? Мн пришлось бы объяснись ему мои чувства,— а вдь даже какой-нибудь м-ръ Браунъ и тотъ еще настолько благороденъ, что пожалуй не захочетъ жениться на женщин, которая въ глаза говоритъ ему, что не любитъ его — и самое большее, что можетъ милостиво сносить его присутствіе около себя. А если я не скажу ему откровенно, это будетъ страшной низостью съ моей стороны. Нтъ, ужъ я лучше пойду въ монастырь! Тамъ скука, это правда, но все-таки ужъ не такая скука, какъ быть супругой м-ра Брауна!…
— Мн бы хотлось, чтобы, наконецъ, вернулись домой. И я бы тоже къ нимъ вернулась, и разыграла бы изъ себя раскаявшуюся ‘блудную дочь’, просила бы у нихъ прощенія въ томъ, что хотла быть отъ нихъ независимой, просила бы разршенія опять жить у нихъ по прежнему, ‘въ родительскомъ дом’… И эта жизнь вдь тоже порядочная скука, а все-таки гораздо лучше и мене стснительно, чмъ брачныя узы! Я такъ и просижу, до самой смерти, въ старыхъ двахъ…
— А, вонъ и вс идутъ! Надо мн скорй сдлать видъ, что я чувствую себя весело и беззаботно… Я знаю уже не сегодня каждую мелочь въ рисунк моего вера, онъ не разъ видлъ меня и еще не въ такихъ тяжелыхъ условіяхъ. Но я сдлаю видъ, что меня глубоко заинтересовалъ его рисунокъ, а смотрть впередъ передъ собою я могу и поверхъ его краевъ…
— А, вотъ первая парочка! Билли Данверсъ и миссъ Форестъ. Я была его первая любовь, но теперь Билли изо всхъ силъ старается доказать Грзсъ Форестъ, что это она впервые его воспламенила… Ну, и пусть его!
— М-съ Дженкинъ — и хозяинъ дома!.. Она вдова. О, какъ мы съ Вэроной, бывало, ревновали къ ней! Бывало, мы изучали малйшія ея ужимки. Она тогда была уже вдовой, да такъ и осталась вдовою до сихъ поръ. Вроятно, она предпочитаетъ не выходить замужъ. Мн тоже хотлось бы, чтобы меня кто-нибудь наградилъ званіемъ вдовы!.. Господи, да что-жъ я это говорю? Но она на цлыхъ десять лтъ старше меня, а смется совсмъ какъ дитя. Это оттого, что она вдоветъ…
— А, вотъ и Арчэръ Деверель. Онъ былъ дйствительно влюбленъ въ меня когда-то, а теперь, буквально, меня не выноситъ! ‘Оскорбленный мужчина’ въ тысячу разъ хуже оскорбленной женщины. Онъ и смотрть-то на меня не хочетъ. Да! Прошелъ мимо и даже не взглянулъ!
Каково? Это Віолетта подъ-руку съ м-ромъ Дорси. Я думала, она сидитъ въ голубой гостиной съ Эдвардомъ. А Эдвардъ гд же?.. Эдвардъ одинъ… одинъ!..
— Эдвардъ, вы можете довезти меня домой?— Пожалуй, да, какъ хотите. Черезъ полчаса? Нтъ? Черезъ десять минутъ?— Хорошо, я пойду одваться…
— О, Боже! Что же это значитъ? Конецъ свта? Или начало?— подумала про себя Модерна.

——

Экипажъ останавливается у крыльца. Изъ него выходятъ лордъ Конистонъ и Модерна.
— Видите, вотъ хлбная лавчонка по одну сторону крыльца. А вотъ и нашъ подъздъ. Мы живемъ въ четвертомъ этаж, пожалйте меня!— говоритъ Модерна, отпирая дверь собственнымъ ключомъ.— Ну, спокойной ночи!
— Позвольте проводить васъ наверхъ?
— О, я не боюсь,— заносчиво отвчаетъ Модъ.— Правда, мы еще не удостоились имть газовый рожокъ.
Дверь отворяется, на лстниц темно, какъ въ преисподней или въ пропасти.
— Мн надо бы съ вами кой о чемъ поговорить,— замчаетъ полу-вопросительно Конистонъ.
— Чего же вы молчали? Мы успли бы поговорить дорогой,— возражаетъ Модъ.— Очень намъ было нужно пускаться въ разсужденія о погод и о Віолетт Флемингъ? Ну, хорошо, хорошо: идемте вмст. Только заране предупреждаю: Долли, по всей вроятности, еще сидитъ надъ своей корректурой… Помните, тутъ будетъ ступенька по дорог, да потише! Не разбудите нашего анархиста: онъ живетъ во второмъ этаж.
— Хорошо!— соглашается Конистонъ, и оба начинаютъ медленно подниматься вверхъ по лстниц.
— А на этой площадк кто живетъ?— спрашиваетъ онъ.
— ‘Сердце женщины’ — еженедльное изданіе. Если бы здсь было свтло, вамъ было бы видно, что на дверяхъ прибита большая вывска. Я всегда стсняюсь заглядывать туда… О, Господи!
Модерна запыхалась. Она останавливается и тяжело переводитъ духъ.
— Не говорите такъ много, когда идете наверхъ. Вы не въ состояніи даже передохнуть,— замчаетъ Эдвардъ.
У Модерны вырывается какое-то восклицаніе.
— А? Вы, кажется, бранитесь?
— Нтъ!— слышится въ отвтъ ея усталый голосъ.— Я еще не настолько опустилась. Просто я ногой запуталась въ своей оборк, вотъ и все! О, этой лстниц, кажется, конца не будетъ!
— Вы слишкомъ много танцовали, вотъ и утомились!
— Нтъ, это не отъ танцевъ… А вотъ мы и пришли!— продолжаетъ она, отворяя дверь.— Да тутъ темно! Долли легла спать и потушила лампу.
— Я лучше уйду?— предложилъ Конистонъ.
— Нтъ ужъ, прошу васъ не оставлять меня одну, пока я не зажгу огня!— заявляетъ Модерна.— Въ этой комнат все что-нибудь да чудится,— такъ я думаю со страху. Помогите мн разыскать спички!
Модерна вздрагиваетъ и продолжаетъ:
— Вотъ тьма кромшная!.. Какъ холодно и грустно!..
— Да нтъ, ужъ вовсе тутъ не такъ темно! Только всегда бываетъ жутко въ этой неопредленной темнот. Я смутно вижу васъ, какъ блый метущійся призракъ…
Модерна почти кричитъ:
— Эдвардъ! Если вы начнете говорить о привидніяхъ, я громко закричу.
Она нервно шаритъ на стол и не находитъ спичекъ.
— Он обыкновенно у насъ тутъ лежатъ въ китайской собачк. И куда это угораздило Долли ихъ запропастить?.. Ай!.. Это что?
— Ничего! рояль былъ открытъ — и я задлъ за клавишу.
— Только-то? Какая же я дура! А я-то думала… О, Эдвардъ, отыщите спички. Я, кажется, не выдержу больше ни минуты. Ну, вотъ! Еще этого не хватало. Я стукнулась головой о притолку. Какъ больно!.. Господи! Голова кружится… Гд я?
— Въ моихъ объятіяхъ! О, неужели вы не захотите такъ остаться на вкъ?..

——

— Такъ вотъ чмъ приходится кончать!— проговорила Модъ, посл нкотораго молчанія.
— И это вамъ непріятно!
— Нтъ, не очень… Не до такой степени, какъ я ожидала…— О, Эдвардъ! До чего я изнемогла! Меня невыразимо утомили и наша богема, и Долли, и танцы, и литература, и сама жизнь, и все, все на свт! Я думаю, вамъ это понятно?
— И даже не сегодня. Въ этомъ моя единственная заслуга: я всегда васъ понималъ.
— Да я-то сама того не стою, чтобы меня стараться понимать!.. Постойте! Это Долли.
И въ самомъ дл, заслыша въ сосдней комнат шорохъ, Долли Тримэнъ выглянула изъ-за двери.
— Модерна, это вы? Отчего такъ поздно?.. Ай!..— и она моментально скрылась за дверью, испугавшись Конистона.
— Отчего она исчезла?— спросилъ тотъ.
— Чтобы принарядиться,— пояснила Модъ:— но вамъ лучше уйти, прежде чмъ она вернется.
— Хорошо,— покорно согласился Эдвардъ.— А завтра вы позволите мн къ вамъ придти на чашку чаю?
— Ко мн и къ Долли?— многозначительно пояснила Модъ.
— Я готовъ терпть общество вашей Долли, готовъ претерпть все, что вамъ угодно, лишь бы не разлучаться съ вами.
— Мн и самой-то не особенно легко ее терпть, но все-таки сознайтесь, что вы нехорошо къ ней относились… Это у меня такъ сегодня было, минутное настроеніе,— прибавила она, откидывая назадъ пряди волосъ, сбившіяся на лобъ и на лицо.— Мн теперь стыдно за себя, завтра и помину ни о чемъ не будетъ. Все будетъ хорошо…
— Хорошо для васъ, а для меня — дурно? То-есть, вы хотите сказать, что завтра вы раздумаете? Возьмете свои слова назадъ?
— Да разв вы счастливы?
— Еще бы!
— Вы всегда были такъ добры ко мн! Но, кажется, мужчины любятъ, чтобы такой торжественный моментъ былъ боле торжественно обставленъ? Не правда ли, обстановка для этого должна быть боле поэтичная, а не такая жалкая, лишенная романтической подкладки. Передъ вами нервная женщина, полуистеричная, пугливая. Она боится темноты и плачетъ у васъ на плеч, потому что ей нездоровится, она устала сидть на балу, гд никто ее не приглашалъ на танцы, и ея самолюбіе оскорблено, и вообще она… она… не имла успха.
— Неужели? А я и не замтилъ! Для меня вы — самая милая, самая красивая, самая прелестная на свт!
— Красивая?— съ горечью переспросила Модъ.— Я очень рада, что теперь темно, и вамъ не видно, что у меня краевые глаза… Какая я глупая!
— Ну и будьте глупой! Будьте глупой, но для меня восхитительной и обожаемой, неоцненной! Мн дла нтъ до того, что именно привело васъ во мн, лишь бы вы пришли добровольно.
— Ну, вотъ я и пришла,— положивъ ему руки на плечо, съ тихою лаской въ голос проговорила Модерна.— Но, Эдвардъ, знаете, вы вдь собственно еще не сдлали мн предложенія.
— Никакой мужчина не долженъ два раза просить руки женщины.
— Но вы…
— Ну, да, да! Я дйствительно одинъ разъ ужъ просилъ зашей руки, помните, тогда, давно… въ первый разъ? А во второй — я вами просто завладлъ, безъ всякаго спроса!

А. Б—г—

‘Встникъ Европы’, NoNo 11—12, 1898

Хант Виолета
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Товарка, Анценгрубер Людвиг, Год: 1883
  2. Любовь повесы, Гор Кэтрин, Год: 1841
  3. Алберт, или Стратнавернская пустыня. Часть вторая, Хелм Элизабет, Год: 1799
  4. Без любви, Торриани Мария-Антуанетта, Год: 1883
  5. Маленькие дикари, Сетон-Томпсон Эрнест, Год: 1903
  6. Моя собака Симба, Киртон Черри, Год: 1926
  7. Нгоньяма желтогривый, Гленвилль Эрнест, Год: 1925
  8. Джэк, король Таллакский, Сетон-Томпсон Эрнест, Год: 1904
Электронная библиотека