Из цикла 'Славянские боги', Кондратьев Александр Алексеевич, Год: 1920 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Александр Кондратьев

Из цикла ‘Славянские боги’

Сварог[1]

Над небом и землей и адом властелин,

С повязкой на устах и на очах златою,

Стою в безмолвии. Не жди. Не удостою

Я прорицанием. Мне ваших десятин,

Елея, петухов — не нужно. Я один

Из сонмища богов даров не жду. Струею

Курений жреческих и тихою мольбою

Довольствуюсь. Сварог уж длинный ряд годин

Не смотрит на грехи людские. Пусть другие

Карают вас. А мне наскучило карать,

Давать вам знаменья, благословлять на рать…

Земля постыла мне. Люблю небес круги я.

В них плаваю, блажен, и не хочу взирать,

Как корчатся тела закланные нагие.

Волос [2]

Я — Волос, бог певцов и покровитель стад.

Все мне принадлежит, что волосом одето.

В дни светло-знойные, когда богиня Лето

И Дажбог благостно Земле тепло дарят,

Я вместе с тварью всей лучам небесным рад,

Целящим горести. Их ласкою согрета,

Поет свирель моя. Увы, не жду ответа

От той, что прежде мне дарила жгучий взгляд.

Я позабыт давно, но сам забыть не в силах.

Лежу на холмике, ничком, к земле припав,

Пью аромат цветов и благовонных трав,

Мечтаю в сумраке о ласках Лета милых,

И песен отзвукам русалочьих унылых

Я внемлю, от реки летящим из дубрав.

Перун

Я — князь богов, Перун. Престол мой выше туч,

Далеко молнией разит моя десница,

Грохочет по небу, сверкая, колесница,

Когда я мчусь на ней, ужасен и могуч…

Люблю листву дубов, люблю гремучий ключ,

Кабан[3] мне посвящен как зверь, орел — как птица.

Имею много жен. Из дочерей — Зарница

Моя любимая… От синеморских круч

До балтских хладных вод лежит моя держава,

От скал Биармии до царственных Карпат.

Повсюду властвую и насаждаю право,

Везде мои дубы священные шумят,

Везде приемлю дань, и, после войн, кровавый

Заколотых мне жертв впиваю аромат…

Мокошь [4]

Я — Мокошь, Палия, Паликопа, Моланья.

Мне служат в Пятницу. Перунова жена,

Я Матерью громов и молний названа.

Мои увенчаны короной изваянья,

Дубовою листвой расшиты одеянья,

И с мужем трон делю на небе я одна.

К своим соперницам презрения полна,

Гляжу я на Зарю и Лето без вниманья.

Смущается Земля от блеска глаз моих,

И звезды прячутся в небесные чертоги.

С почтеньем предо мной склоняются все боги.

Сам грозный мой супруг всегда со мною тих.

А люди молят нив не трогать спелых их,

С тревогой тайною на лик мой глядя строгий.

Пробуждение Ярила [5]

Стрибожьи вороны из-з моря несут

С живой и мертвою водою два кувшина[6].

На потемневший труп Земли скорбящей сына

Посланцы вылили тот и другой сосуд.

Под влагою небес все раны зарастут.

Сон смертный отлетел от тела исполина.

Растаяли снега, и сочная ярина

Из вспаханной земли поднялась там и тут.

Ярило ожил вдруг. Его дыханья пар

В весеннем воздухе колеблется нагретом…

Очнулся юный бог. Мечтает он, как летом

Дыханьем этим он зажжет страстей пожар.

Заслышал пение… — И парнем разодетым

Вмешался в хоровод людских счастливых пар.

Светлый витязь [7]

Белый конь по снеговым полянам

Где ни ступит, там земля видна.

Пробудить природу ото сна

Едет витязь под плащом багряным.

Всюду чтится по славянским странам

Светлый бог. Рука его сильна,

И Марену[8] копием она

Поразит, одетую туманом…

Золота червонного перчатки

Крепко держат конскую узду.

Под венцом трясутся на ходу

Жемчуга подвесок в беспорядке.

Кто ты, бог, стремящийся для схватки

По снегам и тающему льду?

Похищение весны [9]

Кто только не желал назвать меня своей,

Кто не ловил меня, любовь мне предлагая!

Ах, не ко всем богам равно была строга я!..

Ярило и Дажбог… Не помню, кто милей.

Но счастья моего немного было дней.

Однажды с девами земными, вся нагая,

На берегу реки резвилась я. Пылая,

Большой костер горел из хвороста и пней…

В честь Солнца и Воды был праздник. Друг за другом

Скакали девушки через огонь. Подругам

Я крикнула: ‘Бегу! Глядите на меня!’

И прыгнула. Но тут внезапно бог огня,

Меня схватив, унес. Очнулась я с испугом

Царицей недр земных, где глаз не знает дня.

Плач Лады [10]

Над погибшим божичем Ярилой

Плакала тоскующая Лада:

‘Ты куда ушел, моя услада?!

Оживи, вернись, мой божич милый!

Не хочу, чтоб взят ты был могилой,

Чтоб тебе была Марена рада.

Ах, очнись! Сказать мне что-то надо…

Пробудись! Услышь мой стон унылый!..

Пусть любила не одна тебя я,

Пусть тобой любимо было много,

— Все мы стонем, все у Чернобога

Просим, слезы на песок роняя,

Чтоб тебя от смертного порога

Нам вернула Мать Земля Сырая…’

Чаша Чернобога [11]

Как туча черная, мой темен грозный лик,

Глядящий на тебя со дна священной чаши.

Ты счастлив, что теперь не могут лица наши

Иначе встретиться — под грозный бранный клик,

В кипящей кровию живых и мертвых каше.

Узнал бы ты тогда, как Чернобог велик,

Какой бы ни был твой народ или язык,

Как ни были б крепки бойцы и копья ваши!

Теперь я только тень былых победных дней,

Лишь слабые черты воинственного бога

На тусклом серебре. Вина на них возлей

До вытертых краев. Зови меня и пей

Из кубка моего. И ночью у порога

Сереброусого ты узришь Чернобога.

Ретрский Радегаст [12]

На ложе пурпурном, в доспехах золотых

И шлеме блещущем с простершей крылья птицей,

Сижу задумчиво с секирою в деснице.

Сень пестрая знамен и вражьих и своих

Колеблется вверху. Везут отвсюду их,

Чтоб поместить в моей таинственной божнице,

На славный ретрский холм у редарей в столице[13]…

Отсюда властвую, то яростен, то тих…

Щит с бычьей мордою и черной и рогатой

Мне украшает грудь — победы давней знак.

Из четырех голов лишь три унес мой враг…

С тех пор к моим ногам, в мой храм девятивратный[14],

Влекутся пленные, мне в жертву, супостаты,

И обезглавленным объемлет очи мрак.

Ругевит [15]

От любопытных глаз в святилище укрыт

Багряно-алою завесой, семиликий,

Испачкан птицами, но грозный и великий,

С мечом, подъятым ввысь, застыл я, Ругевит.

Семь запасных мечей на поясе висит

Вокруг дубовых чресл руянского владыки.

Но мне уже давно не слышны браней клики.

Страна вкушает мир, и бог войны забыт…

Забыт, но все же бог! И, вещей думы полный,

Как будто слышу там, где в берег плещут волны,

Размерный весел шум… Я знаю: час пробьет,

И, полный викингов, пристанет датский флот…

Короткий, жаркий бой… И улыбнусь безмолвно

Секире вражеской, что у колен блеснет…

Полевые боги

Нас много есть в полях. Мы сторожим межи,

В канавах прячемся, оберегаем нивы…

Кто помнит имена богини Севы, Жнивы,

Олены-Скирдницы, Овсяницы?.. Скажи,

Ты видел ли когда зеленчуков[16] во ржи,

По-человечески кричащих шаловливо?

А Деда Житного, бредущего лениво?..

В полдневный летний зной выйдь в поле и лежи

В кустах меж нивами, борясь с дремотой сонной.

И ты увидишь, как тропинкой потаенной,

Склонясь опасливо, колосьями шурша,

Пройдет полудница, так дивно хороша,

Что взор свой оторвать не сможешь ты влюбленный,

И будет тосковать по ней твоя душа.

Маковея [17]

Ночь тиха. На землю свет бесстрастный,

Прорезая тучи, льет луна.

Мака недожатая стена

Средь полей виднеется неясно.

И над нею светлый и прекрасный

Реет призрак. В сумраке видна

Под венком тяжелым белизна

Леки вечно-юного. Напрасно

К деве той пытаться подойти

И в лицо смотреть ей. Маковея

Глаз людских не любит и, бледнея,

Расплывется в воздухе… Лети,

Дочь Земли стыдливая! Во тьме я

Пляске помешал твоей… Прости!

Баба-Яга

Вихрь хладный листья рвет с полунагих ветвей

И с воем в воздухе их кружит, развевая.

В их желтом облаке стучит ступа большая,

И едет с помелом Яга седая в ней.

Под грустный стон дерев и рев лесных зверей

Яга примчалася. Избушку заслоняя,

Вкруг частокол стоит, на нем воронья стая

И трупьи головы, одна другой страшней…

Две мертвые руки ворота отворили,

Ступа сама пошла и стала под навес.

Вот входит в дверь Яга скрипучую, и бес

Из-за печи пищит: — ‘Здесь, бабка, гости были’.

— ‘Кто?’ — ‘Мальчик с девочкой. Кота они кормили,

И тот их выпустил…’ — ‘Где кот?!’… Но кот исчез…

Вий [18]

Диканьский дьяк солгал. Я не подземный бес,

Чьи веки страшные землей покрыты черной,

Не знал я никогда породы гномов горной,

И в церковь к мертвецам ни разу я не лез.

Я — лишь залетный гость: промчался и исчез.

Но где пронесся я — посевов гибнут зерна

И не взойдут хлеба, их сжег мой вздох тлетворный.

Где крыльями махну, там юный сохнет лес,

Колодца, реки сякнут… Поднял тучей пыль я,

И над дорогами стоит она, и гнилью

От балок трупной тянет, и ревут стада,

Травы не находя, сгоревшей без следа…

А я уже в степях за Каспием, куда

Меня назад несут мои бесшумно крылья.

Огненный змей

Сверкнувши по небу падучею звездой,

Он в искры мелкие рассыпался над хатой,

В трубу змеей вильнул. Заслонки и ухваты

Посыпались… Бух в пол! Вдруг огонек свечной

Погас… Зажегся вновь… И парень молодой,

Здоровый, как бугай, чернявый и усатый,

В кунтуш затянутый малиновый богатый,

Перед Солохою, от трепета немой,

Стал неожиданно. — ‘Что, рада аль не рада?’

Страсть в бабе вспыхнула от огненного взгляда,

И к гостю льнет она, зардевшись словно мак…

Тьма вновь. И слышится: ‘Ну, ждет тебя награда:

Родишь ты сына мне, и будет он ведьмак’.

И спрятанный в углу дрожит от страха дьяк…

Трясавица Акилёд [19]

Нас больше тридцати. Все — матери одной.

Простоволосые, но видом не старухи,

Нагие, жадные, крылатые, как мухи.

Едва лишь узнаем, что в доме есть больной,

К нему слетаемся. Но спорить меж собой

Не станем. Первая — Невея. Губы сухи.

Целует сонного. Трепещет он, а в ухе

Его звенят слова Трясеины: ‘Ты мой!’

Больной дрожит, стеня, и бьется в лихорадке.

Знобея за сестрой его дыханье пьет.

Ласкают прочие. Помучить все мы падки,

И жертву каждая обнимет в свой черед.

Но вздох последний, вздох, как мед пчелиный, сладкий,

Пью только я одна, меньшая — Акилёд.

Упырь

Тоска на сердце. Тишь. Не спится. Ночь мутна.

Кто в нашу сторону идет там возле моста?

Как мой покойный Ясь. Такого ж точно роста.

Походка та ж… Ужель?!. Все ближе… У окна

Остановился… Ах, он смотрит!.. И луна,

Блеснув из туч, льет свет на белый как береста

Лик страшный выходца нежданного с погоста.

И ласковая речь знакомая слышна:

— ‘Оксана, ясочка! Я это, отвори

Мне дверь или окно, и вместе до зари

С тобой пребудем мы!’ Но, полная испуга,

Дрожа, свяченый мак берет его подруга

И сыплет вкруг себя. Не могут упыри

Достать догадливых из макового круга.

Чур [20]

Два раза надо мной сгорал уже порог,

И третью хату вновь построили потомки.

И я лежу под ней. У пояса — обломки

Меча разбитого, и пса костяк у ног.

Мне в руки хладные дан меду полный рог.

Теперь он пуст давно. Вокруг меня потемки

И грусть всегдашняя. Порой мой вздох негромкий

Заслышат правнуки и, полные тревог,

Загадывать спешат: к добру тот вздох иль к худу?

Порой мне надоест лежать, и в сора груду

Я ночью выползу, а дети скажут: ‘Щур

За печкой возится’, а я близ углей буду

Сидеть задумчиво, по виду мал и бур,

Как крыса старая, семейный древний чур.

Род [21]

Мы — пращуры твои. Меж нас отец и дед

И прадеды стоят, потомок наш беспечный.

Все зорко мы следим, как путь твой скоротечный,

Приуготованный, средь радостей и бед

Свершаешь ты, идя с надеждой… нам вослед.

Тот путь известен нам. Блюдя закон предвечный,

Едва родился ты, мы из щели запечной

Беззвучно выползли всем сонмом на совет

Таинственный, ничьим не зримый смертным глазом

— Судьбу твою решить и твой направить разум.

При свете трепетном пылающих лучин

Свершали мы суда полуночного чин,

С улыбкой грустною благословляя разом

Тебя на жизнь и смерть в юдоль земных кручин.

[1] Сварог. — Верховный славянский бог, прародитель прочих бессмертных, о котором Гельмольд (XII в.) говорит, что он занят лишь небесными делами. (Здесь и далее — примеч. А. Кондратьева.)

[2] Волос, иначе — Велес. Судя по глиняным статуэткам юга России, изображался бородатым и со свирелью, унаследованной сменившим его лешим, иногда — в соломенной шляпе.

[3] Кабан. — Кабаньими клыками (иногда из ценных металлов) украшались посвященные златобородому Перуну дубы.

[4] Мокошь. — Богиня туч, дождя, молнии и ненастья, соответствующая, по-видимому, жене литовского Перкунаса — Перкунателе и греческой Гере. На севере России одноименному демону оставляют иногда на ночь в жертву клок овечьей шерсти.

[5] Ярило. — Бог весенней зелени и производительных сил природы.

[6] Живой и мертвой водой первоначально считались вода пресная (по преимуществу ключевая) и морская. Позже, по удалении славян от моря, мертвой водой называлась вода от растаявшего снега.

[7] Светлый витязь. — Изображение этого бога дошло до нас на иконах св. Победоносца — Георгия (в кавалерии не служившего) и в ‘Стихе о Егории Храбром’.

[8] Марена. — Богиня зимы и смерти у древних славян. Близка к Морозу.

[9] Похищение весны. — Миф о похищении Весны нашел частичное отражение в русской сказке о Снегурочке.

[10] Плач Лады. — Слезы соответствующей вендской богини, когда та оплакивала возлюбленного, падая на песок, обращались в янтарь. В русских хороводных песнях оплакивается Ярило, лежащий в гробу, в желтом песке.

[11] Чернобог. — Упоминается как злой бог у Гельмольда. О нем же, по-видимому, говорится в Китлинг-саге.

[12] Ретрский Радегаст. — Бог племени оботритов. Храм его в Ретре славился пророчествами и жертвоприношениями (Гельмольд).

[13] …у редарей в столице… — Речь идет о крепости Ретра близ г. Фельдберг в Германии — некогда столице славянского племени редариев. При раскопках Ретры обнаружены остатки деревянного храма бога Радагаста (или Радегаста).

[14] По Адаму Бременскому — 9 ворот, по Титмару Мерзебургскому — 3.

[15] Ругевит. — Описан по Саксону-Грамматику.

[16] …зеленчуков во ржи… — См. Гр. П. Данилевский. ‘Четыре времени года украинской охоты’.

[17] Маковея. — Почитание этой богини, пляшущей иногда, по преданию, ночью, в венке из маков на своем поле, заменено христианскими проповедниками чествованием памяти иудейских патриотов, братьев Маккавеев.

[18] Вий. — Вероятно — Суховий, демон восточного ветра в степных губерниях юга России.

[19] Трясавица. Сестры-трясавицы, — демоны лихорадки, — являются в бреду больным. Боятся лошадиного черепа, положенного под изголовье, и злых собак.

[20] Чур. — Чурами назывались живущие в доме души предков, а заодно и изваяния последних. Иногда они показывались в виде животных.

Щур — то же, что и Чур. От него происходит слово ‘пращур’.

[21] Род. — Собрание мужских предков со стороны отца у каждого человека. О поклонении роду и роженицам говорится в нескольких памятниках XII-XV столетий.