ИЗЪ АНГЛІИ.
ИЗЪ АНГЛІИ.
Дальнйшія воспоминанія Хайндмэна.
Дальнйшія воспоминанія Хайндмэна.
I.
II.
III.
IV.
V.
Діонео.
‘Русское Богатство’, No 2, 1913
Из Англии, Шкловский Исаак Владимирович, Год: 1913
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Полтора года тому назадъ вышла интересная книга Хайндмэна ‘Отчетъ о жизни, полной приключеній’, о которой я въ то время писалъ въ Русскомъ Богатств. Только что вышли ‘Дальнйшія воспоминанія’ того же автора {Henry Mayers Hyndman, ‘Further Reminiscences’. London. 1913.}. При чтеніи объемистаго тома мн все вспоминалась одна фраза у Вольтера. Рчь идетъ о дон Иссахар, который на компанейскихъ началахъ длилъ съ великимъ инквизиторомъ прекрасную Кунигунду (Кандидъ): »Cet Issachar tait le plus colrigue Hbreu qu’on et vu dans Israel, depuis la captivit en Babylone’.
Читая отзывы Хайндмэна объ его покойныхъ и здравствующихъ современникахъ, я начинаю думать, что авторъ воспоминаній представляетъ собою самаго сердитаго и сварливаго соціалъ-демократа въ подлунномъ мір. Мы узнаемъ, что только тотъ соціализмъ ‘настоящій’, который былъ принесенъ въ Англію столько-то лтъ назадъ имъ, Генри Майерсомъ Хайндмэномъ, и изложенъ въ манифестахъ Соціалъ-демократической Федераціи. Только ‘т немногіе, которые выучились соціализму у меня, проявили нкоторое пониманіе’, говоритъ авторъ ‘Воспоминаній’ {ib., стр. 400.}. Вс остальные виды соціализма, существующіе въ Англіи,— ереси, а проповдники ихъ — обманщики, самозванцы, карьеристы, глупцы, невжды, ‘hirelings ot the Board ot trade’ (наемники министерства торговли). Всхъ ихъ Хайндмэнъ обличалъ, выводилъ на чистую воду, громилъ и побждалъ. Объявился въ Англіи, напр., экономистъ Джевонсъ, съ которымъ ‘другіе’ носились. ‘Политическая экономія скучная наука, въ чемъ я долженъ сознаться, — говоритъ Хайндмэнъ — но не разъ мн удавалось развеселить моихъ слушателей даже при помощи этой науки. Такъ было, напримръ, тогда, когда я вызвалъ на публичное состязаніе всхъ профессоровъ, фабіанцевъ, соціологовъ, лекторовъ, писателей и памфлетистовъ, врующихъ въ нелпости, проповдуемыя Длсевонсомъ. Я предлагалъ всмъ имъ выступить противъ меня въ Національномъ либеральномъ клуб. Меня пугали, мн предсказывали полное пораженіе, разгромъ, гибель. Мн предвщали, что Уикстидъ, Веббъ, Бернардъ Шоу, Граамъ Уоллосъ или Фоксуэлъ сразятъ меня и пропляшутъ побдный танецъ на моемъ труп, что меня, вмст съ Марксомъ, развютъ по втру. А между тмъ наканун поединка я спалъ сномъ праведника и во сн не видлъ торжествующихъ экономистовъ, пляшущихъ съ моимъ скальномъ въ рукахъ’. На другой день Хайндмэнъ прочиталъ свой докладъ о Джевонс и, по собственному признанію, ‘покончилъ разъ на всегда’, съ авторомъ ‘Principles ot Science’. Какъ ученый, Джевонсъ, по мннію Хайндмэна, со времени знаменательнаго доклада, прочитаннаго послднимъ въ Національномъ либеральномъ клуб боле не существуетъ {‘Reminiscences’, стр. 218.}. ‘Фабіанское общество состоитъ изъ серьезныхъ и скучныхъ людей, пользующихся, какъ они сами увряютъ, большимъ вліяніемъ, — ехидно пишетъ Хайндмэнъ.— Вн сомннія, фабіанцы сдлали одно. Они всми силами препятствовали многообщавшимъ молодымъ, университетски образованнымъ людямъ заняться научнымъ соціализмомъ и посвятить себя изученію рабочаго класса. Вмсто этого молодыхъ людей кормили лекціями самоувренныхъ и непогршимыхъ авторитетовъ. Въ лекціяхъ этихъ обсуждались соціальные вопросы и разршались проблемы, не имющія никакого отношенія къ дйствительной жизни. Фабіанское общество готовило новыхъ чиновниковъ, новыхъ членовъ тиранничесной, полуобразованной бюрократіи. Эти чиновники теперь вошли въ составъ либеральной партіи и заваливаютъ парламентъ биллями, на которые не имютъ полномочій отъ страны’ {Ib., стр. 212.}. Почему фабіанцы не исполнили совта Хайндмэна и не стали марксистами? Очень просто — объясняетъ авторъ. ‘Они увидли, что, если примутъ ученіе Маркса, то станутъ только послдователями континентальныхъ и англійскихъ соціалъ-демократовъ. Имъ придется только повторять мысли генія первой величины. Въ такомъ случа фабіапцы, какъ мыслители, исчезнутъ совершенно. Другое дло, если они будутъ разрабатывать доктрины профессора Джевонса. Тутъ не можетъ случиться, что геній учителя устранитъ совершенно учениковъ. Разрабатывая ошибки и гибельное ученіе Джевонса, фабіанцы могутъ уврить міръ, что они тоже геніи,— продолжаетъ Хайндмэнъ.— Некомпетентные, невжественные въ политической экономіи люди поврили фабіанцамъ’. Потомъ Хайндмэнъ, по его словамъ, пришелъ къ заключенію, что фабіанцы не только ничего не понимаютъ въ соціализм, но еще и карьеристы. И тотъ же Хайндмэнъ на другой страниц, желая сильне уколоть Сиднея Вебба, замчаетъ, что, еслибы тотъ не затратилъ всего своего времени на ‘совершенно безполезныя книги’, онъ могъ бы быть теперь министромъ и даже премьеромъ. Отзывъ о трудахъ Вебба безпощаденъ, но онъ исключаетъ первое утвержденіе о ‘карьеризм’ фабіанцевъ.
‘Воспоминанія’ Хайндмэна въ особенности напоены ядомъ, когда дло касается наиболе блестящаго и наиболе извстнаго фабіанца — Бернарда Шоу. Хайндмэнъ разсказываетъ остроумный анекдотъ про знаменитаго теперь драматурга. Когда впервые давали ‘Arms and Man’, публика бшено апплодировала и вызывала автора. Бернардъ Шоу вышелъ и апплодисменты усилились. И вдругъ съ галлереи раздался одинокій, рзкій свистъ, встрченный криками негодованія. Бернардъ Шоу подошелъ къ рамп, поднялъ глаза и нашелъ одинокаго протестанта, продолжавшаго свистть.
— Сэръ! Я вполн согласенъ съ вашею оцнкою моей пьесы,— сказалъ Бернардъ Шоу.— И я удивляюсь только, какъ мы съ вами попали въ это общество.
По мннію Хайндмэна, Бернардъ Шоу находится подъ впечатлніемъ самообмана, когда считаетъ, себя соціалистомъ и революціонеромъ. Вс его, дйствительно, считаютъ разрушителемъ условностей и традицій, но Хайндмэнъ и въ данномъ случа ‘наскрозь’ видитъ. Въ сущности Бернардъ Шоу, по мннію Хайндмэна, реакціонеръ, а на сцен ‘благонамренный шутъ’ (ib., 226). Вамъ нужны доказательства? ‘Сколько угодно’, говоритъ авторъ ‘Воспоминаній’. У Бернарда Шоу есть забавный и остроумный фарсъ ‘Майоръ Варвара’, о которомъ я писалъ въ Русскомъ Богатств, когда пьеса только что появилась. Тамъ есть такой діалогъ между милліонеромъ заводчикомъ Андершафтомъ, изготовляющимъ динамитъ, и философомъ пьесы Кьюзинсомъ, роль котораго — подводить итоги и подчеркивать все то, что не слишкомъ бьетъ въ глаза.
— Кстати, есть ли у васъ какая-нибудь религія?— любопытствуетъ философъ.
— Да,— отвчаетъ Андершафтъ — я признаю, что для спасенія человчестна необходимы дв вещи…
— Крещеніе и…— подхватываетъ философъ.
— Нтъ, деньги и динамитъ.
Вниманіе Хайндмэна привлечено слдующимъ мстомъ.
‘Андершафтъ.— Вс религіозныя организаціи существуютъ тмъ, что продаютъ себя богатымъ.
Кьюзинсъ. Но не Армія Спасенія, представляющая собою церковь бдныхъ людей.
Андершафтъ.— Тмъ боле у меня основанія купить ее.
Кьюзинсъ.— Мн кажется, вы не вполн представляете себ, что Армія спасенія длаетъ для бдняковъ.
Андершафтъ.— Какже, понимаю и даже очень цню. Она выдергиваетъ имъ клыки. Для меня, длового человка, этого вполн достаточно.
Кьюзинсъ.— Пустяки. Армія длаетъ рабочихъ трезвыми.
Андершафтъ.— Я предпочитаю трезвыхъ работниковъ. Съ ними моя прибыль увеличивается.
Кьюзинсъ.— Честными…
Андершафтъ.— Честные работники наиболе экономны.
Кьюзинсъ.— Внушаетъ имъ привязанность къ семейному очагу.
Андершафтъ.— Отлично. Работникъ, привязанный къ дому, пожертвуетъ всмъ, чтобы сохранить мсто.
Кьюзинсъ. Армія Спасенія длаетъ рабочихъ счастливыми…
Андершафтъ. Драгоцнное предохранительное средство противъ революціи.
Кьюзинсъ.— Безкорыстными.
Андершафтъ.— То-есть безразличными къ собственнымъ интересамъ. Что же? Мн и это очень выгодно.
Кьюзинсъ.— Армія Спасенія заставляетъ работниковъ думать о царств небесномъ.
Андершафтъ.— А не о трэдъ-юніонахъ и соціализм. Великолпно!
Кьюринсъ.— Послушайте! Вы ничто иное, какъ адскій пройдоха!
Андершафтъ.— (Указываетъ на Питера Шерли, выходящаго изъ убжища и нетвердыми шагами пробирающагося черезъ сцену). Вотъ честный человкъ!’
Хайндмэнъ, приведя эту сцену, спрашиваетъ: ‘не правда-ли, ее могъ написать только реакціонеръ, глумящійся надъ рабочими и сочувствующій безсовстному капиталисту?’
По мннію Хайндмэна, отсутствіе паоса и поэзіи въ произведеніяхъ ненавистнаго ему фабіанца объясняется тмъ, что Бернардъ Шоу, во-первыхъ, не соціалъ-демократъ, а, во-вторыхъ, вегетаріанецъ. ‘Почему у Бернарда Шоу нтъ поэзіи? Почему у него нтъ паоса? Почему его остроуміе такъ поверхностно? Почему его пьесы всегда блекнутъ къ концу? Потому, сказку я, что питаніе Бернарда Шоу не соотвтствуетъ нашему проклятому климату,— остритъ Хайндмэнъ.— То, что драматургъ пьетъ, не идетъ ему на благо. Въ Сициліи, въ Тасманіи, Капштадт или въ Копіано вегетаріанскія причуды, быть можетъ, еще простительны, хотя лично я даже тамъ не желалъ бы перейти на подобную діэту. Но въ Лондон или въ Дублин вегетаріанецъ искушаетъ Провидніе требованіемъ перевода въ рангъ низшихъ животныхъ. Возьмите Бернарда Шоу, посадите его на шесть мсяцевъ на мясную діэту, кормите его отборными блюдами, приготовленными хорошимъ французскимъ поваромъ, поите его хорошимъ портеромъ или, еще лучше, добрымъ бургундскимъ изъ сорта ‘Романе-конти’ и вы увидите, какъ стремительно быстро разовьется талантъ писателя’. Теперь нельзя разобрать, надъ чмъ смется Бернардъ Шоу, потому что его пищевареніе испорчено питаніемъ овощами, зеленью и яичными блками. На мясной пищ Бернардъ Шоу проявитъ явно выраженныя симпатіи и тогда ‘будетъ вызывать своимъ юморомъ слезы’ {Ib. 234.}.
У Герцена выходило остроумне и забавне, когда онъ ставилъ нмецкую философію въ зависимость отъ нмецкой кухни. ‘Позвольте васъ спросить, при всемъ германскомъ усердіи и преданности, что можетъ выработать желудокъ нмца изъ прсно-пряно-мучнисто-сладко-травяной массы съ корицей, гвоздикой и шафраномъ, которую стъ нмецъ?.. Гд тутъ вырабатывать какой-нибудь упругій, самобытный англійскій, или дятельный, безпокойный французскій фибринъ!.. Перемните нмецкую кухню, и вы увидите, что Арминій не даромъ спасъ въ тевтобургской грязи германскую народность!’
Еще боле, чмъ къ Бернарду Шоу, Хайндмэнъ безпощаденъ къ тому драматургу, истолкователемъ котораго авторъ ‘Man and Superman’ явился въ Англіи: я говорю объ Ибсен. ‘По моему мннію,— говоритъ Хайндмэнъ — Ибсена всегда страшно переоцнивали. Пьесы его смертельно утомляютъ меня. Он кажутся мн не только страшно искусственными, но и въ высшей степени скучными. Я просто не выношу нелпаго содержанія пьесъ Ибсена и діалога, напоминающаго мн бесды Сэндфорда и Мертона {Хайндмэнъ намекаетъ на старинную ‘History of Sandford and Merton’, появившуюся еще въ XVIII вк. Это — ‘романъ классическій, старинный, отмнно длинный, длинный, длинный, нравоучительный и чинный, безъ романтическихъ затй’.}. ‘Строитель Сольнесъ’ едва не замучилъ меня на смерть. Еслибы не удивительная игра, моя жена, сидвшая рядомъ со мною, вынуждена была бы позвать четырехъ дюжихъ капельдинеровъ, чтобы вынести меня. Я не перестаю изумляться тому, какимъ образомъ этого напыщеннаго поставщика общихъ мстъ докатили до мста мірового генія’ (стр. 220). Еще бы! Что можно сказать о писател, который, повидимому, не былъ знакомъ ни съ одною брошюрою Каутскаго!
О либералахъ и радикалахъ Хайндмэнъ даетъ такой же отзывъ, какъ Ворошиловъ (‘Дымъ’) о Гнейст и Рил: ‘ихъ стоитъ только назвать и пожать плечами’.
Хайндмэнъ, повидимому, органически не можетъ не обличать кого-нибудь и не выводить на чистую воду даже тогда, когда дло касается вопроса, ему совершенно неизвстнаго. Русскій питатель, напримръ, не преминетъ обратить вниманіе на слдующее мсто, которое не можетъ не вызвать раздраженія у знающихъ людей. Хайндмэнъ говоритъ о томъ, что ‘проф. Милюковъ заимствовалъ всю статистику’, за которую иностранные критики его особенно хвалили, у проф. Исаева (‘у моего друга, извстнаго профессора политической экономіи Петербургскаго университета’). Хайндмэнъ по русски не знаетъ. Теперь пойдемъ дальше. Дло, очевидно, идетъ о книг П. Н. Милюкова, ‘Russia and its Crisis’, вышедшей въ Чикаго въ 1905 году и справедливо оцненной въ Америк и Англіи, какъ лучшая книга на англійскомъ язык о Россіи. Только эта книга П. Н. Милюкова и извстна въ англосаксонскомъ мір. Въ ней авторъ развиваетъ взгляды, высказанные имъ въ ‘Очеркахъ по исторіи русской культуры’. Въ седьмой глав, на стр. 436, 437, 453,456, 460 и 461 приведены нкоторыя цифры, но он взяты, какъ и указано, изъ офиціальнаго отчета министра финансовъ.
Хайндмэнъ представляетъ собою любопытное сочетаніе правоврнаго марксиста и англійскихъ тори стараго образца. На это сочетаніе я уже указалъ въ стать о первомъ том ‘Записокъ’. Во второмъ том мы находимъ новыя доказательства этого. Хайндмэнъ безпощаденъ къ либераламъ, радикаламъ и парламентской рабочей партіи. Онъ не находитъ достаточно сильныхъ словъ для осужденія политики соціальныхъ реформъ. ‘Я глубоко убжденъ,— говоритъ онъ — что та бюрократія но назначенію, та бюрократія, находящаяся вн контроля и то политическое штукарство (jobbery), которыя навязаны теперь народу первымъ министромъ, Ллойдъ-Джорджемъ, Уинстономъ Черчилемъ, лордомъ Мордеемъ и Харкортомъ,— представляютъ собою наихудшее проявленіе господства высшаго класса надъ низшими. Хотя я всегда считалъ, что либералы являются худшими политическими врагами всхъ трудящихся массъ, но, къ стыду моему, ждалъ путнаго отъ партіи, ставшей у власти въ 1906 году’. Законъ о государственной пенсіи скоро показалъ Хайндмэну, что ‘либералы обманщики’. ‘Скоро мы совершенно разочаровались’,— продолжаетъ авторъ ‘Воспоминаній’.— ‘Кто поврилъ бы нсколько лтъ тому назадъ, что либеральная партія навяжетъ намъ бюрократію, дйствующую безконтрольно? Кто поврилъ бы, что это будетъ сдлано только для того, чтобы поддержать свой престижъ и прикрыть невжество безсовстнаго министра? Я надюсь дожить до того времени, когда вся система будетъ разрушена’ (стр. 506).
Хайндмэнъ строго осуждаетъ каждую либеральную реформу и въ томъ факт, что вся Рабочая партія поддерживаетъ эти реформы, усматриваетъ ‘измну’ въ отношеніи къ пролетаріату. ‘Въ Соединенномъ Королевств ненавидятъ бюрократію и чиновниковъ. И вотъ теперь либералы и радикалы создали бюрократію, которая неминуемо разрушитъ партію’. Хайндмэнъ признаетъ, что теперь, кром него, никто въ Англіи не сознаетъ еще опасности, но просвтленіе должно придти. ‘И еслибы даже новый законъ дйствительно принесъ рабочимъ вс т выгоды, о которыхъ говоритъ Ллойдъ-Джорджъ, то он будутъ куплены слишкомъ дорогою цною: независимостью рабочихъ’. ‘Все это я категорически повторялъ много разъ, когда билль еще обсуждался — говоритъ Хайндмэнъ.— ‘Къ несчастью, вся Рабочая партія поддерживала билль’. Государственный умъ и заботу объ интересахъ массъ проявилъ было вождь консервативной партіи Бонаръ Лоу. ‘Онъ имлъ смлость высказаться за отклоненіе билля о страхованіи’, но уступилъ потомъ давленію со стороны капиталистовъ, которымъ этотъ законопроектъ, по мннію Хайндмэна, необходимъ, чтобы сковать рабочихъ. ‘Остинъ Чэмбердэнъ, Литлтонъ и др. овладли умомъ Бонара Лоу, убдивъ вождя, что выступленіе противъ билля о страхованіи погубитъ консервативную партію’ {‘Reminiscences’, стр. 502—503}. Все то, что радикалы длаютъ въ парламент — одинъ обманъ, который иметъ цлью оттянуть окончательную борьбу между капиталомъ и трудомъ хотя бы на двадцать пять лтъ. Съ этою цлью ‘богатые радикалы превращаются въ гробокопателей’ и вырываютъ доктрины, похороненныя четверть вка назадъ. ‘Такъ обстоитъ теперь дло съ панацеей, принесенной Генри Джорджемъ, которой имя единый налогъ. Я былъ глубоко убжденъ, что похоронилъ эту доктрину еще тридцать лтъ тому назадъ, — говоритъ Хайндмэнъ.— И вотъ теперь англійскіе капиталисты, отстаивая послднюю линію укрпленій, ухватились за единый налогъ Генри Джорджа. Баронъ де-Форестъ, Джозефъ Фелсъ, Джосіа Уэджвудъ, Хеммердъ, Оутвэйтъ и другіе милліонеры-радикалы, поддерживающіе ныншнее министерство, употребляютъ вс усилія, чтобы гальванизировать мумію, а рядомъ стоитъ Георгъ II (т. е. Ллойдъ-Джорджъ) и ждетъ, когда можно будетъ выдать трудъ за живого человка и снова уловить голоса избирателей. Въ подходящій моментъ Георгъ II выступитъ, какъ законный преемникъ добраго, но невжественнаго американскаго пророка’ {Ib., стр. 533.} .
Хайндмэнъ всюду стремится указать, что англійскіе консерваторы честне, умне и образованне либераловъ. Во всякомъ случа, они понимаютъ иностранную политику. Конечно, не такъ, какъ Хайндмэнъ. Гд ужь имъ! Хайндмэнъ все зналъ и все предвидлъ въ международныхъ отношеніяхъ. Но тори не такіе безнадежные пачкуны во вншней политик, какъ радикалы. ‘Не подлежитъ сомннію, что, когда лордъ Сольсбри, сдлавъ одинъ изъ геніальныхъ ходовъ, на которые онъ былъ мастеръ, послалъ британскій флотъ, впервые посл сорока лтъ, съ визитомъ въ Тулонъ въ то время, какъ соединенныя германская и австрійская эскадры праздновали въ Сверномъ мор годовщину Седана,— маркизъ проявилъ способность предвидть будущее, не унаслдованное его преемниками’ {Ib., стр. 410.}.
Любопытно, что ‘единственный настоящій соціалистъ въ Англіи’, какимъ Хайндмэнъ выставляетъ себя, марксистъ, не находящій достаточно сильныхъ словъ для осужденія радикаловъ за введеніе новой бюрократіи, — стоитъ за худшую форму бюрократіи — военную. Хайндмэнъ настоятельно доказываетъ, что Германія готовится къ вторженію въ Англію. Это мнніе раздляется многими и повело къ усиленію британскаго флота. Такіе авторитеты, какъ полковникъ Ханна (Hanna) доказываютъ, что, при наличности сильнаго британскаго флота, высадка германской арміи въ Англіи немыслима. (См. книгу упомянутаго автора ‘Can Germany invade England’? London, 1912). Усиленный флотъ явится для Англіи абсолютной гарантіей, что Германія ничего ей не можетъ сдлать. Хайндмэнъ однако настаиваетъ на томъ, что одного флота мало. Англія нуждается также въ громадной арміи. Необходимо замнить ныншнюю, сравнительно небольшую наемную армію другою, громадною, основанною на конскрипціи,— говоритъ Хайндмэнъ. ‘Я внимательно слдилъ съ шестидесятыхъ годовъ за прусской политикой, основанной на холодномъ разсчет, тщательномъ подготовленіи и ршительномъ выступленіи въ подходящій моментъ — пишетъ авторъ ‘Воспоминаній — Затмъ я многократно посщалъ Германію’. ‘Шлезвигъ-Гольштейнъ, кампанія 1866 года, война 1870—71 годовъ, союзы противъ Франціи 1874 и 1884 годовъ, интриги въ Южной Африк и въ Южной Америк, все доказываетъ одно и то же. Германія со строгой послдовательностью выполняетъ намченную программу. Удивительный расцвтъ промышленности и накопленіе богатства съ 1874 года даютъ Германіи возможность осуществить вс пункты этой программы’. Однимъ изъ такихъ* пунктовъ является война съ Англіей изъ-за колоній. Существуетъ предположеніе, что германская соціалъ-демократія можетъ остановить всякое враждебное выступленіе противъ Англія или противъ Франціи. ‘Такое предположеніе кажется мн лишеннымъ основанія,— говоритъ Хайндмэнъ.— Я прямо задавалъ вопросъ Бебелю и покойному Зингеру, какъ поступятъ нмецкіе соціалъ-демократы, если англійскіе и французскіе соціалисты сдлаютъ попытку остановить войну. Вдь Вайльянъ и Эрвэ писали, ‘лучше революція, чмъ война’! Нмецкіе соціалъ-демократы столь же прямо отвтили мн, что въ случа войны съ Англіей или Франціей ршительно ничего не смогутъ сдлать. У нихъ нтъ никакой возможности остановить или хоть задержать мобилизацію. Соціалъ-демократы, конечно, будутъ протестовать противъ войны, но не больше. Никто не можетъ предвидть, что случится дальше. Прусская дисциплина и законы военнаго времени заглушатъ дальше всякій протестъ. Германская армія, и въ числ ея соціалъ-демократы, пойдутъ, куда ее пошлютъ, хотя въ настоящее время война съ Франціей не популярна среди нмецкихъ рабочихъ и крестьянъ. И, если германскіе соціалъ-демократы не въ силахъ остановить сухопутную кампанію, тмъ мене имютъ они возможности помшать войн на мор. Контроль надъ вншней политикой не принадлежитъ германскому народу, который не иметъ также полнаго контроля надъ финансами’. Силы соціалъ-демократіи, правда, ростутъ въ Германіи, но именно это обстоятельство — говоритъ Хайндмэнъ — можетъ заставить германское правительство поспшить съ войной. ‘Гогенцоллерны, ихъ офицеры и чиновники не будутъ мирно сидть, спокойно дожидаясь, покуда соціалъ-демократическая пропаганда, тяжесть налоговъ, высокія цны и ненависть къ солдатскому режиму дадутъ революціонерамъ большинство не только въ стран, но и въ арміи’. Внутреннія, а не вншнія осложненія побудили Наполеона III начать войну. То же самое можетъ случиться и съ Германіей. И если война будетъ удачна, если снова возникнетъ Германская имперія, какъ при Карл Великомъ, если Германія будетъ господствовать въ Европ, то это можетъ остановить на долго ростъ соціалъ-демократіи. Конечно, война не начнется, если Германія сможетъ получить все то, что желаетъ, не двинувъ ни одного военнаго корабля. Но, несомннно, наступитъ конецъ уступчивости другихъ государствъ и тогда неминуемъ ‘Амаргедонъ’, о которомъ говоритъ Откровеніе. Въ первую голову тогда пострадаетъ Англія {‘Reminiscences’, стр. 397—399.}.
Итакъ, предпосылка у Хайндмэна такая. Германія иметъ громадную армію, могущую въ любой моментъ начать войну и задушить все, что сдлали соціалъ-демократы за сорокъ лтъ. Въ предпосылк доказывается, что желзная дисциплина и военные законы, неразрывно связанные съ громадною арміей, являются полнымъ отрицаніемъ ‘гражданственности’. И нсколько неожиданъ тотъ выводъ, который длаетъ Хайндмэнъ: Англія должна не только немедленно сдлать заемъ въ 100 милл. ф. ст. на усиленіе флота, но обязана ввести всеобщую воинскую повинность и создать громадную армію. Обученіе солдатъ ‘остановитъ физическое вырожденіе англійскаго народа и дастъ рабочимъ еще одинъ шансъ противъ ихъ предпринимателей, въ рукахъ народа будетъ тогда лучшее оружіе, чмъ пассивное сопротивленіе’ {Стр. 401.}. Напрасно читатель спрашиваетъ: ‘Почему же всего этого нтъ въ Германіи? Почему вырожденіе наблюдается въ тхъ странахъ, гд вотъ уже боле 30 лтъ массы проходятъ обязательную военную тренировку?’
Если милитаризмъ развился въ Европ, то это, по мннію Хайндмэна, результатъ пацифизма. Разоруженіе одной страны пробуждаетъ въ другой жадность, стремленіе захвата, а потому — вооруженіе. ‘Пропаганда пацифизма, которую вели во Франціи два такихъ талантливыхъ человка, какъ Жорзсъ и Эрве, имла какъ разъ результаты, предвиднные мною,— говоритъ Хайндмэнъ.— Германія увеличила свою армію, направленную противъ Франціи, и усилила свой флотъ, направленный противъ Англіи. Обличеніе безумной мароккской авантюры, начатой въ интересахъ международныхъ искателей концессій и банкировъ, не дало никакихъ результатовъ. Партія ‘La Revanche’ теперь сильне, чмъ когда-либо раньше. Мильеранъ, говорившій рядомъ со мною въ 1896 году въ Гайдъ-парк на митинг мира и братства, устроенномъ международнымъ соціалистическимъ конгрессомъ, — теперь военный министръ и старается всми силами о пробужденіи военнаго духа. Съ этой цлью, посл долгаго перерыва, снова введены парады к шествія по улицамъ солдатъ съ музыкой. Мильеранъ вообще играетъ роль гражданскаго Буланже и продлываетъ это еще съ большимъ усердіемъ, чмъ несчастный бравый генералъ… Мильеранъ чувствуетъ, откуда дуетъ втеръ и въ соотвтствіи съ этимъ разставляетъ свои паруса. Позади вчерашняго соціалиста стоятъ графъ де Мнъ, Морисъ Барресъ и Дерулэдъ’. Выводъ, по мннію Хайндмэна, такой. Проповдь мира во что бы то ни стало не только не улучшила, но, напротивъ, сильно ухудшила положеніе длъ. ‘Имй Англія въ настоящій моментъ громадный флотъ, чтобы властвовать въ пролив и на морскихъ торговыхъ путяхъ, располагай она, кром того, готовой, хорошо снаряженной арміей въ 300,000 человкъ, которую въ любой моментъ можно послать куда угодно,— никакихъ осложненій въ Европ бы не было’ {Ib., 407.}.
Германія готовится къ войн,— указываетъ Хайндмэнъ. ‘Пруссаки предполагали, что посл войны 1870—71 годовъ, не Парижъ, а Берлинъ станетъ столицей Европы. Ожиданія не сбылись, но новая успшная война можетъ осуществить идеалы нмцевъ. Во всякомъ случа, если Германія выйдетъ побдительницей, международный финансовый центръ будетъ перенесенъ съ береговъ Темзы на берега Ширее. Присоединивъ Голландію, Бельгію и Данію, включивъ голландскія колоніи (если допуститъ Японія), учредивъ контроль надъ Египтомъ и Малой Азіей,— Германія будетъ представлять собою посл успшной войны громадную военную имперію, которая будетъ властвовать на Балтійскомъ, Сверномъ и Средиземномъ моряхъ и въ Ламанш’ {Стр. 409.}. Пацифистами въ Англіи могутъ быть теперь только ‘капиталисты’, — увряетъ Хайднмэнъ.
‘Воспоминанія’ написаны сварливымъ и сердитымъ человкомъ. Авторъ немедленно становится типичнымъ тори, какъ только на время забываетъ про спой марксизмъ, но ‘Записки’ его, тмъ не мене, очень интересны. Хайндмэнъ долго жилъ, много видлъ и хорошо помнитъ то, что видлъ. Въ первомъ том своихъ ‘Записокъ’ Хайндмэнъ разсказалъ про встрчи съ Карломъ Марксомъ. Во второмъ том авторъ передаетъ горестную повсть самой талантливой дочери Маркса.
Мн припоминается лтній день въ 1896 году. Международный Соціалистическій конгрессъ только что кончился, и делегаты, а также вс интересовавшіеся създомъ, собрались на обдъ въ Хрустальномъ дворц. Въ громадной зал было очень шумно, очень людно и очень мало порядка. Обдавшіе были подъ впечатлніемъ, что безтолково суетившіеся лакеи въ замасленныхъ фракахъ вотъ-вотъ выльютъ на голову судокъ, или вывалятъ зеленое, противно трепетавшее желе. У лакеевъ было такое выраженіе на лиц: ‘Получай за твои два шиллинга, что даютъ’! Сидвшій рядомъ со мною румынскій адвокатъ въ визитк какого-го необыкновеннаго цвта, съ громадными запонками на манжетахъ, закрывавшихъ пальцы, громко хохоталъ и кричалъ лакеямъ то по-румынски, то по-французски (съ ужаснымъ деревяннымъ произношеніемъ). Румына приводила въ восторгъ нмая сцена за нашимъ столомъ. Курчавый, смуглый маленькій южанинъ спросилъ себ бутылку вина. Какъ только оно явилось, къ нему съ другого стола протянулась рука и бутылка исчезла. Южанинъ помолчалъ и спросилъ другую бутылку, которая тотчасъ же отправилась путешествовать (не вс знали, что вино не входитъ въ стоимость обда). Южанинъ потребовалъ третью бутылку. И, когда къ ней тоже протянулась рука, онъ сказалъ наконецъ:
— Іо pagu, companero! (Я заплатилъ, товарищъ).
Но пошлая, мщанская обстановка свадебнаго обда въ дешевой кухмистерской была моментально забыта, какъ только поднялся первый ораторъ: плотный, широкоплечій старикъ со свтлыми бакенбардами. То былъ Зингеръ.
— Переводите, переводите!— крикнулъ румынскій адвокатъ, вытягивая еще больше свои манжеты съ громадными серебряными запонками. Рчь Зингера была сердечная, искренняя, проникнутая глубокой врой. Когда онъ кончилъ, за сосднимъ столомъ поднялся маленькій, сильно сутуловатый человкъ съ очень непріятнымъ бритымъ лицомъ. Носъ и выдающійся подбородокъ придавали этому лицу хищное выраженіе. И антипатичное, почти отвратительное впечатлніе, производимое этимъ лицомъ, не смягчалось высокимъ прекраснымъ лбомъ.
— Comrades (товарищи)!— началъ ораторъ, разматывая черный шелковый платокъ, намотанный на шею, несмотря на лтній день.— Отъ меня вы не услышите рчи. Я хочу вамъ продекламировать кое-что.
Голосъ у него былъ противный, хриплый, глухой.
— Кто это?— спросилъ я.
— Докторъ Эдуардъ Авелингъ, мужъ Леоноры Марксъ.
Я зналъ уже прекрасный переводъ ‘Капитала’, сдланный Авелингомъ, а также его превосходныя популяризація Маркса (Student’s Marx), Дарвина (Student’s Darwin), Лайеля (Geology for Students).
Авелингъ между тмъ началъ очень хорошо, не смотря на противный, сиплый, шипящій голосъ, декламировать стихотвореніе Эдгара Поэ ‘Колокола’. При изображеніи нжнаго перезвона золотыхъ свадебныхъ колоколовъ этотъ сиплый голосъ звучалъ какою-то дьявольскою насмшкою, по вполн соотвтствовалъ звуку набата:
‘Hear the loud alarum tells —
Brazen teils!
What a tale of terror now their turtulency teils!
In the startlecl car of night
How the scream out their afifright!
Too inuch horrified to speak,
They can only shriek, skriek,
Out of tune’.
(‘Внемли гулкому набату, мднымъ колоколамъ. Какой ужасъ вщаетъ ихъ смятеніе. Какъ они выкликаютъ свой страхъ въ испуганное ухо ночи! Слишкомъ потрясенные ужасомъ, чтобы говорить, они нестройно могутъ только вопить, вопить!’) Хриплый, лающій, отвратительный голосъ Авелппга очень хорошо передавалъ ужасъ и отчаяніе, внушенные звуками набата:
‘Oh, the tells, tells, tells!
What а taie their terror tells
Of Despair!’
(‘О, колокола, колокола, колокола! Какую повсть объ отчаяніи вщаетъ ихъ ужасъ!’)
— Переводите! Переводите!— Нелпо крикнулъ румынъ…
И черезъ нсколько мсяцевъ ‘a tale of despair’ была возвщена въ англійскихъ газетахъ. Дло шло о семейной трагедіи, жертвой которой стала Элеонора Авелингъ. И тогда выяснилось, что иногда вншность у людей можетъ находиться въ гармоніи съ душевными качествами.
‘Элеонора была самой младшей дочерью Карла Маркса, — разсказываетъ Хайндмэнъ.— Такъ какъ дв другія сестры были замужемъ: одна за Лонгэ, а другая за Лафаргомъ, то Элеонора одна жила при отц, вела почти всю его обширную переписку и стала центромъ кружка, носившаго съ собою по Европ традиціи ‘стараго Интернаціонала’. Элеонора была любимой дочерью Маркса, на котораго сильно походила, какъ только можетъ быть похожа молодая двушка на старика. Отъ отца Элеонора унаслдовала широкій лобъ, черные блестящіе глаза, румяныя щеки, насмшливую улыбку и носъ. Элеонора унаслдовала также умъ, энергію и работоспособность Маркса. У нея были громадныя знанія въ области литературы, политики и соціологіи… Работать она могла удивительно много. Владя хорошо всми главными европейскими языками и зная во всхъ деталяхъ политическое движеніе во всхъ странахъ, Элеонора была очень полезна соціалистической партіи и могла бы стать еще боле цнной съ теченіемъ времени’.
‘Что касается Эдуарда Авелинга, — продолжаетъ Хайндмэнъ — то о немъ трудно писать спокойно даже теперь, черезъ много лтъ посл его смерти. То, что онъ былъ очень способный человкъ,— вн сомннія. Авелингъ вполн заслужилъ свой дипломъ доктора естественныхъ паукъ, выданный Лондонскимъ университетомъ. И хотя Авелингъ въ манер мыслить не былъ оригиналенъ, но онъ обладалъ большимъ популяризаторскимъ талантомъ и умлъ самую сложную и запутанную теорію излагать очень ясно и просто’ {‘Reminiscences’, стр. 140.}. Когда Хайндмэнъ познакомился съ Авелингомъ, тотъ былъ ‘одною изъ ипостасей троицы свободныхъ мыслителей’: Энни Безантъ, Брэдло, Авелингъ, основавшихъ партію ‘секуляристовъ’ и стоявшихъ во глав ея. По ядовитому замчанію Хайндмэна, ‘ипостаси’ льстили другъ другу и восхваляли одинъ другого въ печати. Авелинга натолкнулъ на изученіе соціализма Хайндмэнъ. ‘Авелингъ посл моего диспута съ Брэдло открылъ, что соціализмъ съ его творческими задачами является неизбжнымъ послдствіемъ секуляризма, представляющаго собою лишь разрушительное начало. Послдствіемъ было присоединеніе къ Соціалъ-демократической Федераціи. Я не сомнваюсь въ томъ, что Авелингъ сдлалъ это только потому, что находилъ цли партіи справедливыми. Онъ былъ настолько уменъ и проницателепъ, что могъ понять, что присоединеніе къ партіи не принесетъ ему никакой личной выгоды. Авелингу, напр., было неизмримо боле выгодно присоединиться къ радикальной партіи, въ которой онъ, благодаря уму и таланту, могъ бы быстро выдвинуться. Авелингъ тмъ боле быстро пошелъ бы впередъ, что никакія соображенія совсти не могли бы его сдерживать. И тмъ не мене Авелингъ сталъ членомъ ‘Соціалъ-демократической федераціи’. Здсь онъ познакомился и сблизился съ Элеонорой Марксъ. То обстоятельство, что талантливая, очень умная, проницательная, энергичная и красивая двушка, какъ Элеонора, полюбила Авелинга ‘на всю жизнь’, является психологической загадкой. Авелингъ былъ не только дуренъ собою, но прямо отвратителенъ. Репутація его была такая же, какъ и его вншность: говорили про его неприличныя связи, про полный ‘нигилизмъ’ въ денежныхъ длахъ, про безчестность. Авелингъ очень любилъ женщинъ и любопытне всего, что женщины липли къ нему, не смотря на наружность, не смотря на репутацію, не смотря даже на подозрительный сиплый и шипящій голосъ и на другіе еще боле явные признаки. Талантливая, блестящая Элеонора, имвшая многихъ поклонниковъ, полюбила Авелинга и сошлась съ нимъ, не внчаясь. Въ Россіи, конечно, послднее обстоятельство не иметъ значенія, новъ Англіи, да еще 25 лтъ назадъ, двушка, даже соціалистка, должна была обладать громаднымъ мужествомъ, чтооы ршиться на свободный союзъ. Въ Англіи даже и теперь подавляющее большинство крайнихъ радикаловъ и соціалистовъ никакъ не можетъ примириться съ союзомъ, не скрпленнымъ хотя бы у ‘регистратора’, хотя бы какимъ-нибудь ‘президентомъ’ ‘свтской скиніи’. Быть можетъ, это объясняется тмъ, что брачныя церемоніи многихъ сектъ упрощены до крайности. Въ Шотландіи, напр., достаточно, чтобы мужчина сказалъ въ присутствіи трехъ свидтелей: ‘эта женщина моя жена’, чтобы бракъ считался законнымъ (если, конечно, нтъ двоеженства). ‘Если мужчина не желаетъ продлать даже такую простую церемонію, чтобы избавить свою подругу отъ ложнаго положенія, то, значитъ, онъ не уважаетъ ее, не смотритъ на нее, какъ на жену, а только какъ на сожительницу. Въ такомъ случа передъ нами не брачный союзъ, а только блудъ’.— Такъ разсуждаютъ даже теперь очень многіе англичане, крайне передовые по своимъ взглядамъ. Ничто такъ не поражаетъ англичанъ, изучавшихъ Россію, какъ ‘свобода нравовъ’, наблюдаемая у насъ.
Можно себ представить, какъ смутились друзья и родственники Элеоноры Марксъ, когда она не отступила передъ свободнымъ союзомъ съ Авелингомъ. Элеонора была какъ будто зачарована Авелингомъ. Хайндмэнъ говорятъ о томъ совершенно непонятномъ для мужчины обаяніи, которое производилъ на женщинъ Авелингъ. ‘Онъ былъ некрасивъ и до извстной степени даже отвратителенъ, но могъ, ухаживая за женщиной, дать сто очковъ впередъ самому красивому мужчин въ Лондон,— пишетъ Хайндмэнъ.— Элеонора не была единственной блестящей и красивой женщиной, подпавшей подъ чары Авелинга’. Безпрерывные романы заканчивались иногда крупными скандалами. Еще боле отвратительные скандалы возникали на почв растратъ денежныхъ суммъ, довренныхъ Авелингу. Въ этомъ отношеніи онъ былъ мелочно грязенъ. Составлена была, напр., телеграмма, покрытая многими подписями къ губернатору штата Иллинойсъ съ просьбой о помилованіи нсколькихъ лицъ, присужденныхъ къ смертной казни. Эту телеграмму, вмст съ собранными деньгами, дали Авелингу для отправки, но телеграмма не была отправлена.
И съ то же время этотъ человкъ работалъ очень много и вполн безкорыстно для общаго дла: писалъ, читалъ лекціи, агитировалъ. Авелингъ и жена его въ то время часто нуждались. Необходимость работать для дла не давала Авелингу возможности заняться ‘хлбной’ работой, которую онъ могъ бы выполнить блестяще при его талантливости.
Въ соціалистической партіи каждый разъ при возникновеніи новаго скандала поднимался вопросъ объ исключеніи Авелинга, но талантливость его и польза, приносимая партіи, отношенія къ Элеонор Марксъ, затмъ дружба съ Либкнехтомъ, Каутскимъ, Бернштейномъ, Лесснеромъ, Лафаргомъ, Годомъ, Мотлеромъ и другими уважаемыми соціалистами, заступавшимися за черную овцу передъ исполнительнымъ комитетомъ соціалъ-демократической федераціи, — снимали вопросъ съ очереди. Авелингъ снова становился дятельнымъ членомъ партіи. Выступавшихъ противъ него обвиняли въ зависти. На ближайшемъ конгресс партіи Авелингъ былъ избралъ въ исполнительный комитетъ.
Наслдство, оставленное Энгельсомъ, сильно поправило дла Авелинговъ, ‘но, къ сожалнію, не поправило самого Авелинга’,— говоритъ Хайндмэнъ. Онъ продолжалъ безпутничать и, на придачу, началъ сильно пить. Потомъ онъ заболлъ и былъ отвезенъ въ госпиталь. Не смотря на характеръ болзни, Элеонора сохранила преданность мужу и ухаживала за нимъ, Какъ самая внимательная сидлка. Повидимому, она сильно страдала. ‘Элеонора не была женщиной, пускающейся легко въ откровенность. Скоре она отличалась крайней замкнутостью. И поэтому, должно быть, сильно наболло у нея на душ, если Элеонора вылилась вся передъ моей женою, — говоритъ Хайндмэнъ.— Повсть о семейныхъ отношеніяхъ, о перенесенныхъ униженіяхъ и о страданіяхъ, разсказанная тогда, была такъ ужасна, что моя жена умоляла Элеонору оставить Авелинга, какъ только онъ оправится, и временно поселиться у насъ. Элеонора общала сдлать это и мы думали, что наступитъ конецъ ея мученіямъ. Но Элеонора не оставила мужа. Быть можетъ, тутъ сказалась унаслдованная расовая преданность мужу. Какъ только Авелингъ оправился, Элеонора повезла его на берегъ моря въ Марчетъ, гд ухаживала за больнымъ, холила его, была его чтицей, нянькой, служанкой… И все это время она доподлинно знала, что Авелингъ ждетъ только полнаго выздоровленія, чтобы ухать съ другою женщиною’ {Reminiccences, стр. 145.}.
И тутъ ходъ событій сталъ наростать съ стремительною быстротою. Авелингъ женился на другой женщин. Элеонору онъ уврилъ, что его заставили жениться, и сказалъ, что теперь имъ остается только одинъ исходъ: онъ и Элеонора должны вмст кончитъ самоубійствомъ. ‘Какимъ образомъ Авелингу удалось убдить Элеонору покончить съ собою, остается тайной,— говоритъ Хайндмэнъ.— Элеонора была совершенно здорова, вскрытіе обнаружило, что она могла бы прожить до 90 лтъ’. Незадолго до смерти Хайндмэнъ видлъ Элеонору, которая съ энтузіазмомъ говорила ему про предстоящую работу. Ядъ былъ полученъ изъ аптеки по записк Элеоноры. ‘Къ тому времени Авелингъ въ совершенств выучился подражать почерку своей жены,— говоритъ Хайндмэнъ.— Я лично не могъ отличить почерка Элеоноры отъ почерка Авелинга. Такимъ образомъ, никто доподлинно не можетъ сказать, кмъ именно былъ выписанъ ядъ изъ аптеки. Во всякомъ случа записку въ аптеку снесъ Авелингъ и получилъ синильную кислоту и хлороформъ {Въ Англіи ядъ изъ аптеки можно достать гораздо легче, чмъ на континент. Многія сильно дйствующія вещества выдаются каждому. Для пріобртенія яда надо только записать свое имя и адресъ у аптекаря.}. Элеонора проглотила свою долю и умерла моментально. Авелингъ не тронулъ яда, выбжалъ изъ комнаты, помчался въ помщеніе соціалъ-демократической федераціи и попросилъ секретаря запомнить точно часъ посщенія’. Во время похоронъ Элеоноры Авелингъ театрально проявилъ свое горе. Слдствіе у коронера открыло только фактъ самоубійства. Друзья Элеоноры по разнымъ соображеніямъ не сочли нужнымъ раскрыть все, т. е. то, что Авелингъ убдилъ жену кончить вмст самоубійствомъ. Авелингъ унаслдовалъ посл Элеоноры то, что осталось отъ денегъ, завщанныхъ Энгельсомъ, и сталъ жить съ другою женщиною. Черезъ мсяцъ онъ скончался при не вполн выяснившихся еще обстоятельствахъ.
Такова горестная повсть Элеоноры Марксъ, которая, по словамъ Хайндмэна и всхъ знавшихъ ее, могла бы свершить очень многое, еслибы жила… Практичный англичанинъ и финансистъ сказывается въ заключительныхъ строкахъ главы, посвященной исторіи Элеоноры Марксъ. Мой товарищъ по журналу H. С. Русановъ подлился въ свое время съ читателями своими воспоминаніями о чет Лафарговъ, кончившихъ самоубійствомъ. H. С. Русановъ трогательно разсказалъ про то, какъ старый идеалистъ, считая безнравственнымъ получать проценты на капиталъ, раздлилъ свои 70 тысячъ руб. на равныя доли съ тмъ разсчетомъ, чтобы денегъ хватило до 70 лтъ. Когда этотъ возрастъ наступилъ, Лафаргъ и жена его, слдуя примру геродотовскихъ гиперборейцевъ, сами пошли на встрчу смерти. Хайндмэна во всемъ этомъ эпизод поражаетъ только то, что ‘старику никогда не приходило, повидимому, въ голову, что вмсто раздленія денегъ на десять равныхъ кучекъ) гораздо разумне и практичне было бы купить полисъ съ пожизненнымъ доходомъ’ {Reminiscences, стр. 147.}.
Хайндмэнъ зналъ многихъ русскихъ, захваченныхъ бурей на родин и прибитыхъ потомъ къ берегамъ Англіи. ‘Изъ всхъ революціонеровъ, когда-либо встрченныхъ мною,— говоритъ авторъ Воспоминаній — русскіе, по моему мннію, самые ршительные, безстрашные и наиболе способные на самопожертвованіе. Безъ сомннія, ни съ одними революціонерами не поступаютъ такъ безпощадно, какъ съ русскими… Прямо поразительны т страданія, которыя выпали на долю всхъ русскихъ революціонеровъ, начиная отъ террористовъ до очень умренныхъ. Какъ бы ни была сильна реакція, большинство тхъ русскихъ, которыхъ я встрчалъ, никогда не падали духомъ. Все сказанное относится не только къ мужчинамъ, но и къ женщинамъ. Еслибы не смлость и не преданность послднихъ, ихъ товарищи мужчины, вроятно, не были бы способны на столь отчаянную борьбу… Когда исторія борьбы человчества за лучшую долю будетъ написана и когда память борцовъ будетъ праздноваться ежегодно,— самое почетное мсто по праву будетъ принадлежать русскимъ’ {Ib. 369-370.}. Хайндмэнъ дальше разсказываетъ объ удивительныхъ конспираторскихъ способностяхъ русскихъ. Дло идетъ о създ соціалистовъ-революціонеровъ въ Лондон, состоявшемся въ 1908 году. ‘Никогда въ жизни не встрчалъ я ни въ одной стран заговорщиковъ, подвергавшихся такому риску и такъ дешево цнившихъ свою жизнь, какъ русскіе,— говоритъ Хайндмэнъ.— Когда партія соціалистовъ-революціонеровъ устроила създъ въ Лондон, она первымъ дломъ, конечно, захотла законспирировать мсто, гд происходили засданія. Одинъ изъ моихъ русскихъ друзей спросилъ, что, по моему мннію, надо сдлать, чтобы навести непріятеля на ложный слдъ. Я сдлалъ нсколько предложеній. По моему мннію, лучше всего было бы нанять парусное судно и отправиться на немъ на нсколько дней въ плаванье по одному изъ тихихъ заливовъ у береговъ Англіи, напр., по Уошъ (на восточномъ берегу). Предварительно однако, по моему мннію, делегатамъ слдовало раскошелиться на цирульниковъ и пожертвовать слишкомъ обильной растительностью на голов и на щекахъ, такъ какъ вслдствіе ея эти дти Украины и другихъ наиболе дикихъ частей Россіи обращали на себя слишкомъ много вниманія. Мой планъ показался слишкомъ сложнымъ и слишкомъ грандіознымъ. Затмъ обсуждались другіе проекты. Наконецъ, делегаты стали собираться въ клуб, или въ часовн (Chapel) этическаго общества, находящейся входной изъ боковыхъ улочекъ, ведущихъ къ Nothing Hill. Създу удалось законспирировать свои засданія, такъ какъ делегаты послдовали моему совту на счетъ буйной растительности на голов и щекахъ. Только два англичанина были посвящены въ тайну и посщали засданія, я да Фредерикъ Гринъ. Втеченіе шести дней никто въ Лондон не зналъ про то, гд собираются делегаты. Все знающіе репортеры были искусно наведены на ложный слдъ. Даже шпіоны я т были сбиты съ толка. Только на седьмой день, когда създъ кончался уже, тайна раскрылась’ {Reminisesnces, стр. 378—379.}.
Я припоминаю, какъ суетились репортеры вечернихъ газетъ, стараясь раскрыть, гд происходитъ създъ, и какъ они являлись къ намъ, постороннимъ русскимъ, чтобы вывдать то, чего мысами не знали. Теперь, посл всего того, что раскрылось, можно бы прибавить кое-что къ словамъ Хайндмэна. ‘Тайна’, въ дйствительности, раскрылась не на седьмой день, потому что ‘тайны’ совсмъ не было: однимъ изъ делегатовъ Лондонскаго създа былъ Азефъ, участвовавшій въ предварительныхъ совщаніяхъ, какъ лучше законспирировать създъ отъ шпіоновъ.
Хайндмэнъ, говоря о русскихъ эмигрантахъ, которыхъ онъ зналъ, ‘съ удивленіемъ’ констатируетъ, что революціонеры становятся въ Англіи сторонниками радикаловъ и либераловъ. ‘Меня поражала эта симпатія англійскимъ радикаламъ,— говоритъ Хайндмэнъ.— Мои знакомые русскіе революціонеры безъ сомннія смшивали политическія права и свободу слова, печати и союзовъ съ экономической эмансипаціей’. Ни Степнякъ, о которомъ говоритъ Хайндмэнъ, ни другіе видные русскіе эмигранты, конечно, такого смшенія не длали. Симпатія англійскимъ радикаламъ объясняется, мн кажется, гораздо проще. Насъ, русскихъ, изображаютъ за-границей всегда анархистами по натур и разрушителями ради разрушенія. Забывается постоянно, что отрицались институты, разложившіеся уже три вка назадъ и представлявшіе съ тхъ поръ собою только трудъ Сида-Кампеадора, крпко привязаннаго въ сдл. О законности, объ уваженіи къ порядку, о ‘незыблемыхъ основахъ’ можно говорить только въ тхъ страдахъ, гд законъ не представляетъ собою ‘дышло’, которое можно повернуть въ любую сторону, гд ‘порядокъ’ не означаетъ обсолготный произволъ большихъ и малыхъ Держимордъ и гд ‘незыблемыя основы’ не нарушаются простымъ распоряженіемъ. Сквозникъ-Дмухаповскій не становится культурнымъ европейцемъ отъ того, что украшенъ ‘кавалеріей’ и отдаетъ приказы не черезъ Держиморду, а по телефону и телеграфу. И, когда русскіе ‘отрицатели’ получаютъ возможность изучить страну, допускающую эволюціонные методы борьбы, въ нашихъ соотечестненникахъ выступаетъ съ особенной яркостью коренная чорта русскаго характера — гуманность, т. е. чувство, которое культивировала русская литература. Увлеченіе англійскими порядками, разумется, не означаетъ смшиванія политической свободы съ экономическимъ освобожденіемъ. Русскіе ‘нигилисты’, изучавшіе Англію, приходили въ восторгъ отъ того, что этого освобожденія можно добиваться гуманными средствами. Теперь и англійскіе писатели школы, появившейся посл революціи 1905 года, начинаютъ понимать причины русскаго ‘нигилизма’ (забытый у насъ терминъ пользуется еще правомъ гражданства въ Англіи) и постигаютъ, что вся Россія не населена ‘анархистами’, которыхъ начальство, охраняя культуру, законъ и порядокъ, поставлено въ необходимость смирять желзной рукой. Классическимъ доказательствомъ такого пониманія является только что вышедшая книга Готэй — Рейнольдса ‘Му Russian year’. ‘Я не понималъ, что означаетъ свобода, покуда не оставилъ Англію и поселился въ Россіи,— говоритъ Рейнольдсъ.— Точно такимъ же образомъ я постигъ культурность англійскаго народа только посл того, какъ пожилъ въ Германіи. _Мы начинаемъ думать о существованіи воздуха только посл того, какъ попадаемъ въ подвалъ… Въ Россіи отсутствуютъ элементарныя гарантіи свободы. Меня удивляли, когда я впервые пріхалъ въ Россію, рчи про необходимость такого закона, какъ Habeas Corpus. Я вспоминалъ, что въ школ, маленькимъ мальчикомъ, дйствительно, училъ про такой законъ и даже помнилъ годъ его изданія. Я никакъ не могъ понять, какимъ образомъ взрослые, серьезные люди говорятъ про что-то школьное, ученическое. И очень быстро я убдился, что ‘школьное’ и ‘ученическое’ является недосягаемымъ идеаломъ для русскихъ. Мой знакомый былъ арестованъ по обвиненію въ политическомъ преступленіи. Такъ какъ его держали въ тюрьм уже нсколько мсяцевъ, а власти не торопились, повидимому, предать его суду, то я явился къ министру внутреннихъ длъ (г. Макарову) съ просьбой сказать мн, когда моему знакомому дадутъ возможность оправдаться въ очень туманно формулированныхъ обвиненіяхъ. Министръ не зналъ, но воспользовался случаемъ, чтобы указать мн, что въ Россіи нтъ закона, который запрещалъ бы властямъ держать обвиняемаго сколько угодно въ тюрьм до суда. Мой знакомый предсталъ передъ судомъ только черезъ полтора года и былъ оправданъ… У министра внутреннихъ длъ есть простой способъ, при помощи котораго населеніе цлаго города сразу ограничивается въ правахъ. Въ город, а то и въ цлой области вводится усиленная охрана. При помощи такого простого средства губернаторъ получаетъ право высылать, кого захочетъ, безъ суда, такъ называемымъ административнымъ порядкомъ. Такимъ образомъ, человку, живущему, напр., въ Кіев, приказываютъ въ 24 часа оставить городъ и отправиться въ Архангельскъ. И совершенно напрасно высылаемый сталъ бы указывать на то, что его раззоряютъ, что семья его умретъ съ голоду. Надо отправиться въ ссылку и безполезно даже добиваться причины ареста’ {‘Му Russlan Year’. стр. 161—162.}.
Англичанинъ привыкъ съ дтства думать, что ‘порядокъ’ означаетъ гарантію каждому того успха въ жизни, котораго онъ самъ добился. ‘Если я лавочникъ, адвокатъ, докторъ, конторщикъ или мастеровой, то раззорить меня и отнять у меня и моихъ дтей хлбъ могутъ только моя неспособность или превратности судьбы, но ни въ коемъ случа не вмшательство властей’,— разсуждаетъ англичанинъ. И, видя, какъ однимъ почеркомъ пера раззоряютъ сотни людей или какъ отнимаютъ у молодежи возможность стать полезными общественными дятелями, англичанинъ, сочувствующій командующему классу, какъ, напр., Рейнольдсъ, приходитъ къ заключенію, что начальство не столько борется съ анархіей, сколько съ безобидными гражданами, не столько укрпляетъ порядокъ, сколько разрушаетъ его, и не столько вводитъ законность, сколько подкапывается подъ элементарныя понятія о ней.
‘Быть издателемъ русской газеты очень опасное дло,— продолжаетъ Рейнольдсъ.— Это до такой степени опасно, что редакторами либеральныхъ газетъ являются часто подставныя лица. Редакторъ теоретически, конечно можетъ, помстить какую хочетъ статью, Но длаетъ это на собственный страхъ и отвтственность. И, если статья или замтка не поправится губернатору, на редактора налагается штрафъ. Иногда начальство указываетъ, за что оштрафована газета, но иногда и эта формальность считается излишней. Если штрафъ не внесенъ, редактора отправляютъ въ тюрьму на срокъ, указанный губернаторомъ. Цлый рядъ газетъ, выходившихъ въ провинціи, были систематически задушены штрафами’. Англичанинъ, сочувствующій начальству, находитъ однако, что подобная расправа съ либеральными газетами, не содержавшими ничего разрушительнаго, не можетъ быть названа борьбой за порядокъ и законность. Рейнольдсъ приводитъ фактъ, ‘поразительный’ для англичанина, но совершенно простой и обычный для русскаго. ‘Одна и та же статья появилась въ газетахъ, выходящихъ въ Риг и въ Ревел. Одна газета подверглась штрафу, другая нтъ’ {Му Russlan Year* стр. 262.}. Англичанинъ привыкъ къ свобод собраній и слова. Онъ считаетъ вполн нормальнымъ, когда въ его консервативной газет, рядомъ съ рзкими обличеніями радикальнаго правительства со стороны ораторовъ — консерваторовъ, утромъ за завтракомъ читаетъ такія рчи, произнесенныя наканун: ‘Женщины никогда не должны выходить на улицу безъ молотка и никогда не должны оставлять безъ должнаго вниманія почтовые ящики. Нкоторыя женщины не имютъ достаточно мужества, чтобы разбить стекла, но вс могутъ налить кислоту въ почтовый ящикъ, не рискуя попасться. Женщины должны разбивать вс стекла, если только это возможно, и наливать кислоту въ каждый почтовый ящикъ, если, нтъ опасности попасться. Женщины должны дйствовать такъ, чтобы у мужчинъ зарождался вопросъ: ‘Что будетъ завтра съ статуями и сокровищами Британскаго музея или съ картинами Національной галлереи?’ Пусть милитантки сдлаютъ жизнь въ Лондон невыносимой для рядового обывателя’ {Изъ рчи произнесенной г-жей Энни Кэни. ‘Times’, January 31 1913.}. Рейнольдсъ повствуетъ, какъ обстоитъ ‘свобода собраній’ въ Россіи.
Вотъ почему въ Англіи совершается въ ‘нигилистахъ’ переворотъ, о которомъ говоритъ Хайндмэнъ. Вотъ почему русскіе становятся, коли хотите, ‘англоманами’, хотя не въ обычномъ смысл слова. Русскимъ дороже всего свобода индивидуальности и они высоко цнятъ въ Англіи т условія, которыя даютъ возможность этой индивидуальности развиться.
Крайне любопытна глава ‘The Revoit of Women’ т. e. ‘Женскій мятежъ’, въ которой Хайндмэнъ говоритъ о феминистскомъ и милитаристу юмъ движеніи въ Англіи. ‘Хотя я стою за то, что женщины должны имть избирательныя права, разъ он ихъ требуютъ,— говоритъ Хайндмэнъ — но, долженъ сознаться, феминистское движеніе само по себ никогда не вызывало во мн особаго энтузіазма. Достиженіе политическихъ правъ можетъ быть только средствомъ, но не самою цлью. Неразвитые избиратели очень часто являлись громадной опасностью для самихъ же голосующихъ. Въ вопрос объ избирательныхъ правахъ мы находимся въ заколдованномъ кругу, когда имемъ дло съ невжественнымъ и неразвитымъ населеніемъ. Если у него не будетъ избирательныхъ правъ, оно не иметъ возможности развиться. Если же оно получитъ доступъ къ избирательнымъ урнамъ, покуда оно еще невжественно, то много шансовъ за то, что населеніе употребитъ свои права во вредъ себ. Къ несчастью, у насъ въ Англіи до сихъ поръ не было еще Фридриха Великаго, который руководствовался бы правиломъ, заимствованнымъ у Раблэ и гласящимъ, что широкое развитіе и образованіе абсолютно необходимы при ныншнихъ условіяхъ… Я поэтому — продолжаетъ Хайндмэнъ — никогда не могъ разсматривать право участія въ выборахъ только съ абстрактной точки зрнія. Абстрактная справедливость въ вопросахъ политическихъ для меня не существуетъ’ {Въ данномъ случа Хайндмэнъ, не замчая того, повторяетъ аргументы, выставлявшіеся консерваторами противъ избирательныхъ законовъ 1832, 1867 и 1884 годовъ. Столь нелюбимый Хайндмэномъ Гладстонъ отвтилъ на этотъ аргументъ въ 1884 году такъ: Указаніе на невжество сельскихъ работниковъ и на то, что они не понимаютъ великаго значенія политическихъ правъ, — лучшій доводъ въ пользу того, что избирательная реформа необходима. Она научитъ значительную часть населенія цнить политическія права’.}. По мннію Хайндмэна, большинство англійскихъ женщинъ такъ неразвито, что оно, несомннно, злоупотребитъ политическими правами. Правда, соціалисты всегда стояли за допущеніе женщинъ къ избирательнымъ урнамъ, полагая, что такая реформа будетъ имть воспитательное значеніе, но, съ другой стороны, ‘въ Англіи есть писатели-соціалисты, неустанно указывающіе, что женщины при нын дйствующихъ законахъ пользуются привилегіями, которыхъ не имютъ мужчины. И, когда съ женщинами въ нкоторыхъ случаяхъ обращаются такъ, какъ поступили бы съ мужчинами при подобныхъ же условіяхъ,— женщины всегда ссылаются на свое привилегированное положеніе’. Для доказательства того, что женщина въ Англіи, если подучитъ права, явится, вроятно, реакціонной силой, Хайндмэнъ приводитъ результаты муниципальныхъ выборовъ съ тхъ поръ, какъ въ нихъ участвуютъ женщины. Прежде муниципалитеты и графскіе совты находились въ рукахъ прогрессистовъ. Со времени же выступленія женщинъ въ роли избирателей, верхъ въ мстномъ самоуправленіи взяли ‘умренные’, т. е. консерваторы, отмнившіе рядъ важныхъ реформъ, введенныхъ ‘прогрессистами’. Женщины-избиратели усилили партію, стоящую за передачу въ частныя руки ряда муниципальныхъ предпріятій (напр. трамваевъ), партію, которой дорога поповская школа. ‘Женщины всюду голосовали противъ соціалистовъ,— продолжаетъ Хайндмэнъ — хотя соціалисты больше всхъ боролись за предоставленіе женщинамъ избирательныхъ правъ, а въ графскихъ и муниципальныхъ совтахъ всегда были за улучшеніе условій повседневной жизни работницъ’. Эмансипація женщины, по мннію Хайндмэна,— ‘усилила партію реакціонеровъ и рабовладльцевъ’ во всхъ муниципалитетахъ {‘Reminiscences’, стр. 289.}. Старый тори-марксистъ скептически улыбается въ длинную бороду свою, когда слышитъ слова ‘порабощеніе женщинъ’. Онъ знаетъ, конечно, экономическое порабощеніе, не оно почти одинаково какъ для женщинъ, такъ и для мужчинъ. Что же касается ‘порабощенія женщинъ’, какъ понимаютъ это феминистки, то старый тори-марксистъ остается при особомъ мнніи. ‘Мой опытъ убдилъ меня, что, хотя женщины во многихъ случаяхъ, въ соціальномъ отношеніи, не имютъ такихъ правъ, какъ мужчины, но поработить ихъ, женщинъ, индивидуально очень трудно’,— говоритъ Хайндмэнъ. Этотъ взглядъ онъ развивалъ передъ Кристабэль Панкхэрстъ, которую онъ зналъ съ дтства. И въ результат было то, что молодая милитантка не захотла подать старому другу ея отца руку. Что касается милитантской политики суффражистокъ, то, по мннію Хайндмэна, она представляетъ собою классическій примръ ‘анархическаго саботажа’. ‘Я не стану поднимать здсь вопроса объ анархизм вообще и о sabotage, какъ средств пропаганды,— говоритъ Хайндмэнъ.— Всю жизнь я возставалъ противъ того и другого. Вс средства борьбы, до самыхъ крайнихъ включительно, по моему мннію, допустимы только тогда, когда нтъ свободы печати, слова и союзовъ. Не такъ обстоитъ дло въ Англіи, гд женщины имютъ въ своемъ распоряженіи вс средства пропаганды, достигнутыя мужчинами посл многовковой борьбы, гд вопросъ о политической эмансипаціи женщинъ идетъ впередъ. Въ Англіи анархическій саботажъ безполезенъ, а потому его нельзя оправдать’ {‘Reminiscence**, стр. 296. *}. Вопросъ объ эмансипаціи женщинъ сложенъ и заключаетъ въ себ три движенія: дло идетъ объ экономическомъ, соціальномъ и политическомъ освобожденіи женщины. Суффражистки сконцентрировали все вниманіе только на политическомъ освобожденіи, причемъ имютъ въ виду, главнымъ образомъ, эмансипацію состоятельныхъ женщинъ. Но авторъ Записокъ признаетъ энтузіазмъ, энергію и готовность на самопожертвованіе, проявленныя суффражистками. ‘Назовите это истеричностью, энтузіазмомъ или какъ хотите, но надо сознаться, что суффражистки показали мужчинамъ въ Англіи примръ своею настойчивостью и ршительностью, — говоритъ Хайндмэнъ.— Я не врю въ пользу избирательнаго права, распространеннаго только на богатыхъ и состоятельныхъ женщинъ, но суффражистки врятъ и пускаютъ въ ходъ вс свои привилегіи, предоставленныя имъ законами, выработанными мужчинами, чтобы воевать за эмансипацію… Большинство суффражистокъ по происхожденію, по соціальному положенію и по богатству принадлежитъ къ высшему и выше-среднему классамъ. Это обстоятельство иметъ одно важное преимущество: касса феминистскихъ обществъ всегда полна. Кто участвовалъ въ широкой агитаціи по поводу какого-нибудь важнаго вопроса, понимаетъ все значеніе полной кассы. Энтузіазмъ и религіозный жаръ, конечно, могутъ сдлать многое, но безъ денегъ самые пылкіе энтузіасты часто вынуждены бываютъ спустить флагъ. Въ распоряженіи суффражистокъ всегда имются громадныя суммы. Я не врю, чтобы феминистки пожертвовали такія же громадныя суммы, еслибы вопросъ шелъ о политической эмансипаціи всхъ женщинъ. Теперь феминистское движеніе въ Англіи все больше и больше становится борьбой пола противъ пола. Правда, это отрицается, но я читалъ всю литературу суффражистокъ, слышалъ ихъ рчи и остался при моемъ мнніи’ {Ib., стр. 293.}.
‘Записки’ Хайндмэна очень интересны, хотя это книга такого рода, къ которой можно часто обращаться, но которую безполезно переводить. Въ одномъ мст Хайндмэнъ говоритъ, что тридцать лтъ назадъ ‘всхъ англійскихъ соціалистовъ можно было бы усадить въ одинъ кэбъ’. Теперь на конгресс независимой рабочей партіи, засдающемъ, когда я пишу эти строки, въ Лондон, собрались представители 1.800,000 сочленовъ. И послдній фактъ интересенъ въ высшей степени вотъ почему. Хайндмэнъ уменъ, очень образованъ, даже талантливъ и преданъ длу, но посл тридцатилтней агитаціи непосредственныхъ послдователей его можно усадить, если не въ кэбъ, то въ одинъ вагонъ трамвая. Между тмъ независимая рабочая партія, выросшая на идейной почв, расчищенной въ извстной степени Хайндмэномъ, насчитываетъ почти два милліона сочленовъ. Почему это? Чмъ это объяснить? У Хайндмэна есть простое объясненіе: съ одной стороны, люди глупы и не въ состояніи понять его, единственнаго и настоящаго англійскаго марксиста, съ другой, — люди безчестны и воспользовались истиной, которую раскрылъ передъ ними Хайндмэнъ, для достиженія карьеры. Хайндмэнъ, напр., много разъ пытался выставить свою парламентскую кандидатуру въ Burnley, т. е. въ город, большинство населенія котораго извстно своимъ радикализмомъ. Нигд въ Англіи соціалисты не имютъ столько сторонниковъ, сколько въ Burnley. И, несмотря на многократныя попытки, Хайндмэнъ каждый разъ терплъ пораженіе, когда хотлъ попасть въ парламентъ, который, по мннію его, представляетъ собою ‘national seat of organised humpug’ (національное мсто организованнаго надувательства). Авторъ записокъ объясняетъ свои безпрерывныя пораженія, съ одной стороны, глупостью избирателей въ Burnley, а съ другой — коварствомъ, интригами и мошенническими продлками радикаловъ (о мстныхъ консерваторахъ онъ отзывается съ похвалою), боявшихся, что въ лиц Хайндмэна въ палат общинъ передъ ними предстанетъ ‘ангелъ смерти’. Одинъ разъ Хайндмэна побдилъ въ Burnley Филиппъ Стэнгопъ, выставленный радикалами. И авторъ Записокъ не останавливается передъ тмъ, чтобы написать такую не особенно приличную фразу: ‘За деньгами, конечно, у либеральнаго кандидата дло не стало. И приданое графини Толстой, на которой женатъ Стэнгопъ, пошло впрокъ. Я поэтому тогда сострилъ, что выборы выиграны при помощи русскихъ рублей и ‘воскресенія’ радикаловъ’ {Ib., ор. 69.}.
Чмъ объяснить фактъ безпрерывныхъ пораженій Хайндмэна на выборахъ, когда въ парламентъ проходятъ соціалисты, неизмримо мене талантливые, чмъ авторъ ‘Записокъ’? Чмъ объяснить, что онъ, не смотря на свой умъ, знанія и преданность своимъ идеаламъ, остается въ Англіи, въ сущности, одинокимъ, тогда какъ дло демократіи стремительно развивается?
Авторъ ‘Записокъ’ нашелъ опредленное міровоззрніе, опредленную экономическую доктрину и захотлъ ее перенести всецло въ Англію, не считаясь совершенно съ мстными условіями. ‘Жизнь должна приспособиться къ теоріи, а не теорія къ жизни’,— разсуждалъ Хайндмэнъ. Онъ поступилъ, какъ альпинистъ, нашедшій высоко въ горахъ великолпный рододендронъ и пожелавшій пересадить его у себя, въ долин, въ палисадник, не считаясь ни съ барометрической высотой, ни съ почвой. ‘Рододендронъ растетъ на горахъ, а потому долженъ цвсти у меня въ палисадник’,— разсуждаетъ альпинистъ.
Каждая идея, какъ растеніе, подчиняется окружающимъ условіямъ, въ зависимости отъ которыхъ видоизмняется. Хайндмэнъ — уменъ, образованъ, но онъ упрямъ, какъ старый тори, и не желаетъ признавать законовъ приспособленія идеи къ сред. А между тмъ ни одна страна въ Европ не обладаетъ такими характерными особенностями, какъ Англія, а потому нигд идея не видоизмняется такъ, какъ здсь. Другіе, неизмримо мене талантливые и мене знающіе люди, чмъ Хайндмэнъ, поняли это и они стали во глав того мощнаго движенія, которое наблюдается теперь въ Англіи.