Ги де Мопассан
Ги де Мопассан
* * *
Примечания
Примечания
———————————————————
Иван Тургенев, Мопассан Ги_Де, Год: 1883
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Великий русский романист Иван Тургенев, избравший Францию своим новым отечеством, на днях скончался после мучительной агонии, длившейся почти целый месяц.
Он был одним из замечательнейших писателей нынешнего столетия и в то же время самым прямым, самым искренним и самым честным человеком, каких только можно встретить.
Доводя свою скромность почти до смирения, он не желал, чтобы о нем писали в газетах, и не раз бывало, что статьи, в которых его восхваляли, воспринимались им как оскорбление, ибо он не допускал, что можно писать о чем-либо, кроме литературных произведений. Даже критика литературного творчества казалась ему простой болтовней, и когда какой-то журналист в статье по поводу одной из его книг сообщил некоторые подробности о нем самом и его частной жизни, он пришел в настоящее негодование, испытывая своего рода стыд писателя, у которого скромность кажется целомудрием [По всей вероятности, имеется в виду корреспонденция Ан. Половцова ‘У Ивана Сергеевича Тургенева’, появившаяся в ‘Санкт-Петербургских ведомостях’ (1876, No 207, 29 июля/10 августа), в которой содержались некоторые подробности из жизни писателя в Спасском, сообщались сведения о его сочинениях, а главное — о будущем романе ‘Новь’. В связи с этим фельетоном Тургенев писал его автору 12/24 ноября 1876 года: ‘Не могу скрыть от Вас, что я пожалел об его появлении… эта американская мода решительно нам не к лицу. Слишком пахнет рекламой и самовосхвалением’ (Тургенев, Письма, т. XI, с. 354). С этой чертой Тургенева пришлось столкнуться и самому Мопассану, когда он задумал серию статей об иностранных писателях и в первую очередь решил написать о своем русском друге. ‘…Я не хотел, чтобы Вы писали эту статью обо мне, —— отвечал Тургенев па это предложение. — Вы сделаете это превосходно, с тактом и чувством меры, но я боюсь, однако, как бы ее не сочли — простите за такое выражение — за дружескую рекламу. Строго говоря, у меня во Франции не так много читателей, чтобы ощущалась необходимость в специальной статье.’ (Тургенев, Письма, т. XII, кн. 2, с. 327, 395). Вместо статьи широкого плана Мопассан опубликовал очерк ‘Изобретатель слова ‘нигилизм’, где главным образом шла речь о Тургеневе — авторе ‘Отцов и детей’].
Теперь, когда этого великого человека не стало, скажем в нескольких словах, кем он был.
Ивана Тургенева я увидел впервые у Густава Флобера.
Дверь отворилась. Вошел великан. Великан с серебряной головой, как сказали бы в волшебной сказке. У него были длинные седые волосы, густые седые брови и большая седая борода, отливавшая серебром, и в этой сверкающей снежной белизне — доброе, спокойное лицо с немного крупными чертами. Это была голова Потока, струящего свои воды, или, что еще вернее, голова Предвечного отца.
Тургенев был высок ростом, широкоплеч, сложения плотного, но не тучного, — настоящий колосс с движениями ребенка, робкими и осторожными. Голос его звучал очень мягко и немного вяло, словно язык был слишком тяжел и с трудом двигался во рту. Иногда, желая дать для выражения своей мысли точное французское слово, он запинался, но всегда находил его удивительно верно, и эта легкая заминка придавала его речи какую-то особенную прелесть. Он чудесно рассказывал, сообщая самому незначительному факту художественную ценность и своеобразную занимательность, но его любили не столько за возвышенный ум, сколько за какую-то трогательную наивность и способность всему удивляться. И он в самом деле был невероятно наивен, этот гениальный романист, изъездивший весь свет, знавший всех великих людей своего века, прочитавший все, что только в силах прочитать человек, и говоривший на всех языках Европы так же свободно, как на своем родном. Его удивляли и приводили в недоумение такие вещи, которые показались бы совершенно понятными любому парижскому школьнику.
Можно было подумать, что жизненная реальность вызывала в нем какое-то болезненное ощущение, ибо ум его, нс удивляясь ничему, что написано на бумаге, возмущался при одном намеке на какие-либо житейские обстоятельства. Возможно, что его крайнее прямодушие и огромная врожденная доброта оскорблялись при столкновении с грубостью, порочностью и лицемерием человеческой природы, в то время как его ум в минуты одиноких размышлений за письменным столом, напротив того, помогал ему постигать жизнь и проникать в нее до самых ее позорных тайников, подобно тому как наблюдают из окна уличные происшествия, не принимая в них участия.
Это был человек простой, добрый и прямой до крайности, он был обаятелен, как никто, предан, как теперь уже не умеют быть, и верен своим друзьям — умершим и живым.
Его литературные мнения имели тем большую ценность и значительность, что он не просто выражал суждение с той ограниченной и специальной точки зрения, которой все мы придерживаемся, но проводил нечто вроде сравнения между всеми литературами всех народов мира, которые он основательно знал, расширяя, таким образом, поле своих наблюдений и сопоставляя две книги, появившиеся на двух концах земного шара и написанные на разных языках.
Несмотря на свой возраст и почти уже законченную карьеру писателя, он придерживался в отношении литературы самых современных и самых передовых взглядов, отвергая все старые формы романа, построенного на интриге, с драматическими и искусными комбинациями, требуя, чтобы давали ‘жизнь’, только жизнь — ‘куски жизни’, без интриги и без грубых приключений.
Роман, говорил он, — это самая новая форма в литературном искусстве. Он с трудом освобождается сейчас от приемов феерии, которыми пользовался вначале. Благодаря известной романтической прелести он пленял наивное воображение. Но теперь, когда вкус очищается, надо отбросить все эти низшие средства, упростить и возвысить этот род искусства, который является искусством жизни и должен стать историей жизни.
Когда Тургеневу рассказывали о том, в каком количестве расходятся известные книги соблазнительного жанра, он говорил:
— Людей пошлого склада ума гораздо больше, чем людей, одаренных умом утонченным. Все зависит от уровня той интеллектуальности, к которой вы обращаетесь. Книга, нравящаяся толпе, чаще всего нам вовсе не нравится. А если она нравится нам, как и толпе, то будьте уверены, что это происходит по совершенно противоположным причинам.
Благодаря могучему дару наблюдательности, которым обладал Тургенев, ему удалось заметить пробивающиеся ростки русской революции еще задолго до того, как это явление вышло на поверхность. Это новое состояние умов он запечатлел в знаменитой книге ‘Отцы и дети’. И этих новых сектантов, обнаруженных им во взволнованной народной толпе, он назвал нигилистами, подобно тому как натуралист дает имя неведомому живому организму, существование которого он открыл.
Вокруг этого романа поднялся большой шум. Одни шутили, другие негодовали, никто не желал верить тому, о чем возвещал писатель: прозвище ‘нигилисты’ так и осталось за нарождающейся сектой, существование которой вскоре уже перестали отрицать.
С тех пор Тургенев следил с бескорыстной страстью художника за развитием и распространением революционной доктрины, которую он предугадал, распознал и сделал общеизвестной.
Не принадлежа ни к какой партии, часто подвергаясь нападкам со стороны то одних, то других, довольствуясь наблюдениями, он опубликовал последовательно ‘Дым’ и ‘Новь’ — книги, в которых показаны нагляднейшим образом этапы пути нигилистов, сила и слабость этих беспокойных умов, причины их слабости и их успеха.
Тургенев, боготворимый либеральной молодежью, встречавшей каждый его приезд в Россию овациями, вызывавший опасения правительства и подозрительность крайних партий, был окружен всеобщим восхищением и все же неохотно возвращался всякий раз в свою страну, которую горячо любил: он не мог забыть тех дней тюрьмы, которые постигли его в связи с появлением ‘Записок охотника’.
Здесь не место анализировать творчество этого выдающегося человека, который останется одним из величайших гениев русской литературы. Наряду с поэтом Пушкиным <...>, которым он страстно восхищался, наряду с поэтом Лермонтовым и романистом Гоголем он всегда будет одним из тех, кому Россия должна быть обязана глубокой и вечной признательностью, ибо он оставил ее народу нечто бессмертное и неоцененное — свое искусство, незабываемые произведения, ту драгоценную и непреходящую славу, которая выше всякой другой славы! Люди, подобные ему, делают для своего отечества больше, чем люди вроде князя Бисмарка: они стяжают любовь всех благородных умов мира.
Он был во Франции другом Густава Флобера, Эдмона Гонкура, Виктора Гюго, Эмиля Золя, Альфонса Доде и всех известных современных художников.
Он любил музыку и живопись, жил в атмосфере искусства, откликался на все утонченные впечатления, на все неопределенные ощущения, даваемые искусством, и без конца стремился к этим изысканным и редким наслаждениям.
Не было души более открытой, более тонкой и более проникновенной, не было таланта более пленительного, не было сердца более честного и более благородного.
С Тургеневым Мопассана (1850 — 1893) познакомил Гюстав Флобер в 1876 году на одном из своих знаменитых литературных собраний*. ‘Изо всей молодой школы романистов во Франции самый талантливый г. де Мопассан’, — утверждал Тургенев, рекомендуя М. М. Стасюлевичу к публикации произведения писателя**, О том, как высоко ценил Тургенев талант Мопассана, рассказывают и современники в своих мемуарах. ‘Больше всего он возлагал надежды на Ги де Мопассана… — вспоминает И. Я. Павловский, — последний всегда читал ему свои сочинения в рукописи. По отзывам И. С. <...> роман Мопассана ‘Une Vie’*** — величайший шедевр, Он был в таком восторге от него, что предложил М, М, Стасюлевичу купить эту рукопись…’****
Мопассан называл себя учеником Тургенева, Его сборник рассказов, объединенных под названием ‘Дом Телье’, вышел с таким посвящением: ‘Ивану Тургеневу — дань глубокой привязанности и великого восхищения. Га де Мопассан’. После смерти Гюстава Флобера в 1880 году самым близким человеком для Тургенева среди его французских коллег стал Мопассан.
Очерк Мопассана ‘Иван Тургенев’ (опубликован в газете ‘Gaulois’ 5 сентября 1883 г.) представляет собой портрет русского писателя, сделанный на основе личных, психологически тонких наблюдений. Мопассану принадлежат еще три работы о Тургеневе — ‘Изобретатель слова ‘нигилизм’ (1880), очерк ‘Фантастическое’ и ‘Случай из жизни Тургенева’, который является фрагментом новеллы Мопассана ‘Страх’. В этом отрывке писатель передал слышанный им от Тургенева рассказ о встрече в лесу с безумной женщиной и о его мучительных ощущениях, вызванных этим тяжелым зрелищем. Французский писатель, в сущности, сохранил для нас содержание одного из неосуществленных замыслов Тургенева, предназначенных им для книги ‘Записки охотника’.
Имя Тургенева тесно связано с историей культуры Франции второй половины XIX столетия. ‘В лице Тургенева впервые в истории франко-русских литературных отношений великий писатель одной страны активно и непосредственно участвовал в создании целого литературного движения в другой стране…’***** Обобщение советского исследователя как нельзя более точно определяет характер отношений Тургенева с писателями Франции, Эта мысль проникает воспоминания и статьи о Тургеневе его французских современников — Мопассана, А, Доде, П. Мериме, Поля Бурже и др.
Текст печатается по изданию: Ги де Мопассан, Полн. собр. соч., т. XI. М., ‘Огонек’, 1958)
* (См. в наст, г.: Эдмон и Жюль де Гонкур. Из ‘Дневника’)
** (Тургенев. Письма, т. XIII, кн. 1, с. 66)
*** (‘Жизнь’ (фр.))
**** (‘Русский курьер’, 1884, No 137)
***** (С. А. Макашин. Литературные взаимоотношения России и Франции, — Л Н, т. 29 — 30, с. LX.)
Источник текста: И.С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 2. — М: Худ. литература, 1983. С. 258—261. Комм. В. Г. Фридлянд.