Итоги современного знания, Страхов Николай Николаевич, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Страховъ

Итоги современнаго знанія
(По поводу книги Ренана ‘L’avenir de la science’).
1891

Н. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литератур. Книжка третья

С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1896

ОГЛАВЛЕНІЕ.

I. Мирное время

II. Успхи наукъ

III. Сужденіе итальянскаго профессора

IV. Книга Ренана ‘L’avenir de la science’

V. Науки естественныя

VI. Науки историческія и филологическія

VII. Науки политическія и соціальныя

VIII. Новйшій образъ мыслей по Вогюэ

IX. Философія

X. Заключеніе. Мысль Веневитинова

И сыновъ твоихъ покинетъ
Мысли ясной благодать.
Хомяковъ.

I.
Мирное время.

Состояніе, которое родъ человческій переживаетъ въ настоящее время, есть, конечно, нчто новое и небывалое. Человчество теперь растетъ и богатетъ не по днямъ, а по часамъ, съ такою быстротою, которая, кажется, ясно показываетъ, что, въ сравненіи съ прежними временами, ходъ всемірной исторіи измнился. Въ самомъ дл, это процвтаніе возможно только потому, что наступилъ или наступаетъ періодъ еще небывалаго спокойствія, вншняго и внутренняго мира. Вншнія отношенія народовъ все ясне и ясне опредляются и пришли къ нкоторому равновсію, внутреннее устройство государствъ все больше и больше приближается къ порядку, при которомъ ничто не мшаетъ благосостоянію частныхъ лицъ. Можно надяться, что скоро земной шаръ станетъ повсюду безопаснымъ и удобнымъ жилищемъ для людей и поприщемъ для всякой ихъ дятельности.

Этотъ миръ наступаетъ вовсе не потому, чтобы исчезли причины, порождавшія до сихъ поръ вражду, угнетеніе и истребленіе, а потому, что эти причины очевидно утрачиваютъ теперь свою прежнюю силу, что найдены средства обходить ихъ, вступать съ ними въ компромиссы. Начало національности, заправлявшее въ нашъ вкъ политическою исторіею Европы отъ Бородинской битвы до Санъ-Стефанскаго договора. не достигло еще своего полнаго осуществленія въ состав государствъ. Но, различныя одна отъ другой народности пришли съ сознанію своихъ правъ, и эти права признаны за ними общественнымъ мнніемъ, такъ что угнетеніе одной народности другою все больше и больше устраняется, и самое пестрое государство, какъ Австрія, можетъ сохраняться, если только уважаетъ интересы своихъ народовъ и не приноситъ ни одного изъ этихъ народовъ въ жертву другому.

Точно такъ, внутреннее устройство государствъ лишь въ немногихъ случаяхъ достигло той формы, которая считалась нкогда непремннымъ условіемъ справедливости и благоденствія. Но идеи, въ силу которыхъ французы основали свою первую республику, все-таки оказали везд большое вліяніе. Права частныхъ лицъ все больше и больше получаютъ всъ, бы ни была форма правленія. Правительства теперь, можно сказать, соперничаютъ одно передъ другимъ въ либерализм, въ облегченіи и равномрномъ распредленіи государственной тяготы, лежащей на подданныхъ. Кром того, государство повсюду теперь одинаково заботится о порядк и безопасности, о всхъ нуждахъ и предосторожностяхъ, требующихъ общихъ мръ. Такимъ образомъ, стало возможно мириться со всякими государственными формами, такъ какъ он все меньше и меньше составляютъ орудіе злоупотребленій.

Непремнный признакъ мира есть назрваніе вопросовъ самыхъ внутреннихъ, соціальныхъ. Очень характерную черту нашего времени составляетъ появленіе такихъ странныхъ агитацій, какъ вопросъ объ евреяхъ въ Европ и о китайцахъ въ Америк. Тутъ дло идетъ уже не о національностяхъ и не о гражданскихъ и политическихъ правахъ, а o борьб способностей, привычекъ и характеровъ,— вопросы, не имющіе исхода, но въ то же время едва-ли способные нарушить миръ. Гораздо страшне и, повидимому, составляетъ великую угрозу всему теперешнему строю вопросъ имущественнаго соціализма, рабочій вопросъ, анархизмъ, нигилизмъ. Но это движеніе, начавшееся уже такъ давно, пережило нкоторыя судьбы, которыя едва-ли не отнимутъ у него значительной доли силы. Во-первыхъ, бдствія низшихъ классовъ, и рабочихъ въ частности. теперь далеко не такъ жестоки, какъ они были не только въ прошломъ вк (см. у Тэна L’ancien rgime), но и въ сороковыхъ годахъ ныншняго столтія. Вопреки зловщимъ предсказаніямъ, казалось, вполн основательнымъ, пауперизмъ не только не возросъ съ того времени, а значительно уменьшился, и бытъ теперешнихъ рабочихъ, какъ онъ по мстамъ ни тяжелъ, въ общемъ несравненно лучше прежняго. Но главное то,что идеи, которыми возбуждалось и возбуждается соціалистическое движеніе, теперь получили извстное признаніе и въ общественномъ мнніи, и въ правительственныхъ сферахъ. Интересы рабочихъ, нужды бдняковъ, обязанность имущихъ помогать неимущимъ — заявляются и подвергаются преніямъ въ парламентахъ и въ непрерывномъ поток печати. Законность вопроса вполн признана, и отыскиваются лишь мры къ его разршенію. Такое положеніе дла больше и больше погашаетъ ту ненависть и зависть, которая такъ легка загорается въ ‘четвертомъ сословіи’ и для которой нкогда единственнымъ выходомъ казалось отчаянное возстаніе противъ остальныхъ трехъ сословій.

Вообще, всякій радикализмъ, при современныхъ успхахъ государственности и смягченіи нравовъ, уже не можетъ имть прежнихъ оправданій, а потому и прежней силы. Порядокъ иметъ всегда нкоторую способность держаться самъ собою, и нын онъ самъ собою держится крпче, чмъ когда-либо. Не оттого-ли проявленія радикализма, которыя видлъ нашъ всъ, подъ конецъ стали отличаться безуміемъ, не имющимъ себ равнаго въ исторіи? Два событія этого рода были такъ поразительны, что получили огромное вліяніе на расположеніе умовъ и на общій ходъ длъ. Это — возстаніе парижской коммуны и убійство Александра Втораго. Коммуна дйствовала среди полной республиканской свободы, но съумла найти поводъ къ неслыханнымъ неистовствамъ, погибшій Царь былъ не притснителемъ, а поистин Освободителемъ, но былъ убитъ съ какимъ-то сумасшедшимъ фанатизмомъ. Этими двумя длами радикальные элементы Европы жестоко подорвали сами себя. Всмъ стали ясны ужасныя опасности, которыя можетъ повести за собой соціальный переворотъ, сочувствовавшіе ему отказались отъ безусловнаго сочувствія, число его противниковъ увеличилось, и сами соціалисты поняли справедливость общаго испуга и необходимость соблюдать со своей стороны всяческую сдержанность и умренность. Страхъ коммуны много содйствовалъ во Франціи укрпленію порядка и внутренняго спокойствія, и отвращеніе къ злодйству 1-го марта отрезвило многіе умы въ Россіи, но и всюду эти событія, возбудивъ реакцію, придали боле крпости существующему строю и установили боле твердыя и ясныя отношенія къ соціальнымъ вопросамъ.

Такимъ образомъ, въ современномъ состояніи міра нтъ причины опасаться жестокихъ потрясеній. Вс идеи, возбуждавшія въ человчеств убійственную борьбу, смертельную ненависть и смертельное самоотверженіе, понемногу утратили и утрачиваютъ свою силу. Какъ прошло время религіозныхъ войнъ, такъ проходитъ время войнъ національныхъ, гражданскихъ, соціальныхъ. Отчасти сила движущихъ идей ослабла оттого, что он въ извстной мр достигли своего осуществленія, но, сверхъ того, он при этомъ потеряли свой безусловный характеръ, стали мириться съ силою вещей и вступать между собою во взаимныя соглашенія. Какъ будто, измученные прежними волненіями, люди теперь больше всего ищутъ спокойствія и порядка, и передъ этимъ желаніемъ всякія крайнія требованія отступаютъ на второй планъ. Таковы, кажется, условія того удивительнаго процвтанія, съ которому въ послднее время пришло человчество. Народы съ небывалою быстротою растутъ, богатютъ и наполняютъ землю.

II.
Успхи наукъ.

А каково при этомъ внутреннее состояніе человчества? Стали-ли люди счастливе, свтле духомъ и спокойне сердцемъ отъ того благополучія, до котораго добились наконецъ долгими трудами и жертвами? Въ общемъ мнніи давно уже поставленъ этотъ вопросъ, и давно составился на него отвтъ. Какъ прошлый вкъ называютъ вкомъ оптимизма, эпохою великихъ надеждъ и порываній, такъ нашъ девятнадцатый вкъ заслужилъ названіе вка пессимизма, времени разочарованія и безнадежности. И дйствительно, чувство тайной, но глубокой тоски проносится надъ благоденствующимъ міромъ и отражается въ упадк искусствъ и литературы, оскудвшихъ идеалами, въ распространеніи суеврій и въ возрастаніи числа самоубійствъ и сумасшествій. Люди какъ будто чувствуютъ, что они обманулись въ своихъ ожиданіяхъ, по мр того, Какъ устраняются вншнія бдствія, наступаетъ мучительный душевный голодъ, и тогда многіе бросаются для его утоленія на самую нечистую и гнилую пищу.

Однакоже, очень трудно было бы характеризовать и обстоятельно доказать то убываніе духа въ современныхъ людяхъ, о которомъ мы говоримъ. Нравственныя движенія въ человчеств, самыя существенныя и самыя могущественныя изъ всхъ происходящихъ въ немъ движеній, суть въ то же время самыя тайныя и глубокія, ибо наимене сознательныя. Есть другая область внутренняго міра, въ которой явленія гораздо доступне для изученія и опредленія,— область познанія, всякаго научнаго и умственнаго развитія. Что касается до этой области, то, по общему мннію, успхи, совершаемые въ ней въ настоящее время, составляютъ рзкій контрастъ съ колебаніями и болзнями области нравственной. Ни одинъ вкъ не гордился боле нашего своимъ умственнымъ развитіемъ, и, повидимому, онъ иметъ для этого вс основанія,— обиліе ученыхъ трудовъ, безмрное нарастаніе и развтвленіе познаній, безпрестанныя открытія во всхъ сферахъ изслдованія, безпрестанныя изумительныя приложенія, наконецъ, возрастающую твердость и точность результатовъ. Все можетъ поколебаться и разрушиться, но не то зданіе, которое воздвигается науками, оно можетъ только возвышаться и укрпляться, пока существуетъ человчество. Передъ зрлищемъ этого великаго движенія самые скептическіе люди чувствуютъ невольное уваженіе и удивленіе.

Но въ чемъ состоитъ содержаніе и каково главное направленіе этого движенія? Что даютъ намъ науки по отношенію къ существеннымъ вопросамъ жизни? Наука, какъ извстно, не есть еще мудрость, однако же она ей нсколько сродни. Не разъ даже принимались проповдывать, особенно въ послднее время, что вся исторія заправляется ходомъ человческихъ знаній, и что всякое улучшеніе душъ и сердецъ можетъ быть достигнуто только распространеніемъ свдній и развитіемъ ума. Во всякомъ случа, мы привыкли думать, что непремнно есть нкоторая связь между умственными и нравственными явленіями. Мы не можемъ, поэтому, не видть какой-то странной загадки въ томъ, что нашъ вкъ такъ блистательно процвтаетъ въ научномъ отношеніи, тогда какъ его нравственное благосостояніе — если не въ явномъ упадк, то однако подвержено большому сомннію.

Въ чемъ же дло? И нельзя-ли составить себ какое-нибудь понятіе о современномъ состояніи наукъ, о послднихъ выводахъ, къ которымъ он приходятъ, о содержаніи того, что мы въ настоящее время называемъ нашимъ просвщеніемъ?

Работа наукъ окружена нкоторою таинственностію. Въ кабинетахъ ученыхъ, въ лабораторіяхъ и библіотекахъ незримо и медленно совершается трудъ спеціалистовъ, которые считаютъ себя какъ бы посвященными въ мистеріи своей спеціальности, обыкновенно имютъ свой особый языкъ и не допускаютъ вмшиваться въ свой трудъ никого, кром тхъ, кто многими годами приготовился къ посвященію и выдержалъ надлежащій искусъ. Правда, результаты научныхъ изслдованій постоянно и непрерывно сообщаются всмъ читателямъ, и нкоторые изъ жрецовъ науки берутъ на себя даже особыя заботы объ этомъ сообщеніи, упрощая языкъ и придумывая боле легкіе пріемы изложенія. Однакоже, тонъ этихъ сообщеній обыкновенно вполн догматическій. Объявляя и объясняя свои результаты, ученые добиваются не обсужденія ихъ и поврки, а просто лишь распространенія между читателями, и всегда оставляютъ только за собою право на окончательный судъ и на полное пониманіе дла.

Такимъ образомъ, иногда говорятъ, что теперь общее сужденіе о движеніи наукъ невозможно, ибо основательную оцнку успховъ въ каждой области знанія можетъ сдлать только спеціалистъ, а, по ограниченности человческихъ силъ, нельзя быть спеціалистомъ во всхъ областяхъ, Такая невозможность или трудность общаго взгляда на ходъ наукъ, конечно, только укрпляетъ авторитетъ и свободу за каждою спеціальностію, но, съ другой стороны, просвщенный человкъ нашего времени, вслдствіе этого, иногда можетъ испытывать, среди своего ежедневнаго чтенія, впечатлніе какого-то вавилонскаго столпотворенія въ умственномъ мір, такъ какъ онъ не видитъ общаго плана и согласія между различными группами строителей научнаго зданія.

Умъ человческій, впрочемъ, по самой своей природ никогда не можетъ отказаться отъ стремленія найти связь и единство между частными явленіями. Часто встрчаются и попытки опредлить общій ходъ наукъ, мы остановимся здсь на нкоторыхъ очеркахъ этого рода, какъ намъ кажется, очень характерныхъ для нашего времени.

III.
Сужденіе итальянскаго профессора.

Профессоръ Павіанскаго университета Ферріери, въ своемъ ‘Руководств къ критическому изученію литературы’, превозноситъ современные успхи наукъ слдующимъ образомъ:

‘Нашъ вкъ есть вкъ научнаго обновленія. Науки естественныя, философскія и нравственныя, освобожденныя отъ религіознаго догматизма и отъ метафизики,нашли свой раціональный методъ, опредлили новое понятіе о мір, о жизни, о человческихъ судьбахъ. Это обновленіе носитъ въ наук имя позитивизма, безсмертнымъ основателемъ котораго былъ Огюстъ Контъ, достойный вождь знаменитой фаланги послдователей, къ которой принадлежатъ Стюартъ Милль, Е. Литре, Гербертъ Спенсеръ и другіе, мене значительные итальянцы и иностранцы’.

‘Здсь не мсто опредлять значеніе слова позитивизмъ и указывать результаты этого новаго научнаго направленія. Для насъ достаточно знать, что черезъ него умъ освободился отъ множества предразсудковъ и традиціонныхъ заблужденій, отказался отъ изслдованія высшихъ причинъ, чтобы отдаться изученію физическихъ и нравственныхъ фактовъ, свелъ средства открытія истины съ единственнымъ двумъ, къ чувственному опыту и къ очевидному доказательству, разршилъ многія изъ задачъ, наиболе интересующихъ человческую мысль, наконецъ заставилъ науку сдлать въ немногіе годы боле исполинскіе шаги, чмъ она сдлала въ теченіе многихъ столтій. И наука занимаетъ теперь вс сильные умы, непрерывная горячка изслдованія истины, изумительная дятельность во всякой области познаній знаменуетъ собою наше время. Наука проникла во всякое проявленіе жизни, она направляетъ умозрнія мыслителя, и она же руководитъ людьми дйствія’ {Guida allo studio eritico della literatura. Lezioni dal Pio Ferrieri, prof. nella R. Universita di Pavia. 2-da ediz. Torino, 1885. p. 156, 157.}.

Этотъ восторженный отзывъ достоинъ вниманія потому, что его можно принять за выраженіе почти общаго мннія объ успхахъ наукъ, господствующаго у тхъ людей, которые довольны и гордятся своимъ просвщеніемъ въ наше время. Италія есть страна, которая, подобно намъ, и даже гораздо боле насъ, преклоняется передъ научнымъ авторитетомъ Франціи и Англіи, павіанскій профессоръ съ благоговніемъ обращаетъ глаза. на сверныя страны, откуда льется свтъ науки. Естественно, что ему бросается въ глаза наиболе общее. наиболе характерное направленіе умовъ, что онъ пораженъ его новизною, видитъ въ немъ нчто великое и прекрасное, а потому и провозглашаетъ, что ‘нашъ вкъ есть вкъ научнаго обновленія’ и что нын ‘наука сдлала въ немногіе годы боле исполинскіе шаги, чмъ прежде въ теченіе многихъ столтій’.

Эти преувеличенія для насъ, однакоже, поучительны, потому что въ нихъ отражается истина. Можетъ быть то, что Ферріери называетъ обновленіемъ, иные готовы признать упадкомъ, но во всякомъ случа очевидно, что, начиная съ половины нашего столтія, научное движеніе дйствительно измнило свой прежній ходъ, пошло въ другую сторону, въ которую и продолжаетъ идти съ нарастающею силою. Дйствительно, въ это время ‘многія изъ задачъ наиболе интересующихъ человческую мысль’, если, положимъ, въ сущности и не были разршены, то были однако провозглашены разршенными, и, эти ихъ ршенія часто были принимаемы съ энтузіазмомъ и распространились по всему образованному міру. Дйствительно, въ это время не было конца всякаго рода низверженію ‘предразсудковъ и традиціонныхъ заблужденій’, хотя, можетъ быть, иныя побды этого рода были совершенно мнимыя, а въ числ заблужденій отвергались и драгоцнныя истины. Одно сомнительно въ общей картин итальянскаго ученаго: будто-бы науки теперь установили ‘новое понятіе о мір, о жизни, о человческихъ судьбахъ’. Скоре слдуетъ сказать, что только усердно отрицалось старое понятіе, да почти на этомъ отрицаніи все и остановилось.

Что касается до позитивизма, то ему, по обыкновенію, здсь придано преувеличенное значеніе. Ренанъ, какъ мы указывали {Борьба съ Западомъ, кн. I, стр. 416.}, думаетъ, что слава Конта совершенно фальшивая, и онъ, конечно, правъ въ извстной мр. Но нужно бы объяснить причины возникновенія этой славы. Рдкіе ученые вникаютъ въ Конта, ссылаются же на него очень многіе, едва-ли не потому, что онъ далъ видъ какой-то систематичности и опредленности хаотическимъ и чисто-отрицательнымъ стремленіямъ, возобладавшимъ въ наукахъ. Самое названіе позитивизмъ иметъ въ себ нчто приличное и солидное, содержитъ глухое указаніе на какой-то строгій пріемъ изслдованія. А отверженіе метафизики, то-есть философіи, провозглашенное Контомъ, сразу привлекло множество умовъ, для которыхъ философія была несноснымъ игомъ.

IV.
Книга Ренана ‘L’avenir de la science’.

Обзоръ научнаго движенія, совершавшагося въ послднія десятилтія, былъ сдланъ Ренаномъ въ предисловіи къ книг ‘L’avenir de la science’ (Par. 1890), и вотъ по какому поводу. Эта книга, только теперь напечатанная, была написана имъ еще въ молодости,въ 1849 году. То была совершенно особенная минута. въ жизни Ренана. Во-первыхъ, онъ тогда только-что разорвалъ съ католицизмомъ, отрекся отъ церкви, и весь горлъ жаромъ тхъ новыхъ убжденій, которыя привели его къ этому шагу. Во-вторыхъ, вслдъ за тмъ совершилась февральская революція, передъ ученымъ юношей поднялись съ неотразимой силой политическіе и общественные вопросы, о которыхъ онъ прежде вовсе не думалъ. И вотъ, онъ пишетъ огромную книгу, въ которой излагаетъ все множество мыслей, кипящихъ въ его голов и составляющихъ его новый взглядъ на вещи, только-что сложившійся изъ предыдущаго развитія и борьбы. Это было нкотораго рода исповданіе вры, замнившей собою вру въ церковное ученіе. Книга называлась ‘О будущности науки’ и выражала восторженное поклоненіе наук. По тогдашнему убжденію Ренана, наука должна современемъ замнить религію, стать на ея мсто въ жизни человчества. Да и въ политическихъ и общественныхъ длахъ только отъ науки слдуетъ ожидать спасенія и разршенія всякихъ вопросовъ. Такова существенная, главная тема книги, въ доказательствахъ же и выводахъ, въ побочныхъ соображеніяхъ и поясненіяхъ, Ренанъ высказываетъ еще множество другихъ мыслей, которыхъ онъ и потомъ держался, повторяя и развивая ихъ въ теченіе своего долгао литературнаго поприща. Можно сказать, что въ этой книг уже сказался весь Ренанъ, уже содержатся зародыши всхъ его писаній.

Это было его первое произведеніе, съ которымъ онъ хотлъ выступить передъ читателями. Ученые друзья удержали его отъ печатанія, они справедливо находили, что книга дурно написана, неясно, длинно, тяжело, такъ что не можетъ имть успха. Только теперь, спустя боле сорока лтъ, Ренанъ ршился издать эту свою старую рукопись, въ надежд, что огромная знаменитость, которую онъ пріобрлъ, уже непремнно возбудитъ вниманіе читателей къ первоначальному очерку его мыслей.

Такимъ образомъ, передъ нами снова являются вс его воззрнія, и въ этой книг найдется не мало любопытнаго для того, кто желаетъ уяснить себ ходъ и складъ этихъ воззрній. Но мы не объ этомъ хотимъ говорить. Естественно, что, издавая книгу, написанную боле сорока лтъ назадъ, Ренанъ долженъ былъ задать себ вопросъ: насколько сбылись его предсказанія? Какъ и въ чемъ наука оправдала надежды, которыя онъ на нее возлагалъ? Въ предисловіи онъ старается отвтить на эти вопросы. Сперва онъ ршительно заявляетъ, что его вроисповданіе осталось неизмннымъ. ‘Моя религія’, говоритъ онъ, ‘все та же — прогрессъ разума, т. е. науки’ {Е. Rепаn, L’avenir de la science, penses de 1848. Paris, 1890. Prface, стр. VII.}. И такъ, наука признается имъ какъ-бы единственнымъ и полнымъ воплощеніемъ человческаго разума. Потомъ, онъ указываетъ на нкоторыя частныя поправки, которыя онъ долженъ былъ сдлать въ своихъ первоначальныхъ мнніяхъ.Наконецъ, онъ начинаетъ разбирать успхи наукъ за это долгое время и доказываетъ, что онъ не обманулся въ своемъ юношескомъ поклоненіи, что его чаянія подтверждены научнымъ движеніемъ, съ тхъ поръ совершившимся.

‘Когда я пытаюсь свести балансъ всего, что оказалось химерой въ мечтаніяхъ, наполнявшихъ меня полвка назадъ, и всего, что осуществилось, признаюсь, я испытываю довольно живое чувство нравственной радости. Въ итог я былъ правъ. Прогрессъ, за исключеніемъ немногихъ разочарованій, совершился по тмъ самымъ линіямъ, которыя я тогда себ воображалъ’ (стр. XII).

Попробуемъ же, слдуя за Ренаномъ, обозрть научные успхи за послднее пятидесятилтіе и посмотримъ, чему онъ такъ радовался.

V.
Науки естественныя.

Ренанъ говоритъ сперва о наукахъ естественныхъ. потомъ о наукахъ историческихъ и вспомогательныхъ имъ наукахъ филологическихъ и, наконецъ, о наукахъ политическихъ и соціальныхъ.

Науки естественныя стоятъ впереди, конечно, потому, что въ наше время он играютъ роль ‘первой философіи’, составляютъ какъ-бы ученіе объ основахъ всего существующаго. Ренанъ съ удовольствіемъ замчаетъ, что онъ, въ сущности, всегда былъ эволюціонистомъ въ своей области, въ пониманіи ‘произведеній человчества, языковъ, письменъ, литературъ, законодательствъ, соціальныхъ формъ’. Поэтому, водвореніе эволюціонизма въ ученіи о произведеніяхъ природы, начавшееся съ Дарвина, только подтвердило предчувствія Ренана, было только распространеніемъ его воззрній. ‘Я имлъ врный взглядъ на то, что я называлъ происхожденіемъ жизни (les origines de la vie). (Такъ формулируетъ онъ уже свои самыя начальныя научныя убжденія). Я хорошо видлъ, что и въ человчеств и въ природ все длается, что творенію нтъ мста въ ряду слдствій и причинъ’. Естественныя науки съ тхъ поръ совершенно утвердили и окончательно развили это пониманіе міра. ‘Предметъ нашего познанія’, говоритъ Ренанъ въ вид заключенія, ‘есть нкоторое громадное развитіе, котораго первыя, едва, уловимыя звенья даются намъ космологическими науками, а послдніе предлы представляетъ собственно такъ называемая исторія’ (стр. XIII).

Если таковъ итогъ успховъ естествознанія, то, какъ мы видимъ, онъ весь содержится въ томъ, что идея ‘развитія’ замняла собою идею ‘творенія’. Въ чемъ состоитъ противоположность этихъ двухъ идей, и точно ли он противоположны, если брать ихъ въ ихъ широкомъ смысл, объ этомъ не разсуждаетъ Ренанъ. Въ исторіи и въ природ, по его выраженію, все длается. Это очень неопредленно, едва-ли бы онъ согласился сказать, напримръ, что все длается само собою, или что ни въ природ, ни въ исторіи не возникаетъ ничего новаго. Намъ очень мало сказано, если сказано только, что происходитъ ‘нкоторое громадное развитіе’. Развитіе по самому своему существу должно имть и направленіе и цлъ. Почему намъ не скажутъ, нашло-ли ихъ естествознаніе? По крайней мр, искало-ли оно ихъ и ищетъ-ли теперь?

Ренанъ нисколько не останавливается на подобныхъ разсужденіяхъ. Но, вмсто того, онъ, вслдъ за приведенными словами, длаетъ замчаніе, изъ котораго все-таки видно, въ какую сторону клонятся его мысли. Именно, онъ замчаетъ, что успхи естествознанія принуждаютъ его сдлать нкоторую поправку въ мнніяхъ, выраженныхъ въ его юношеской книг.

‘Подобно Гегелю’, говоритъ онъ, ‘я ошибался въ томъ, что слишкомъ утвердительно приписывалъ человчеству нейтральную роль въ мірозданіи. Между тмъ, возможно, что все человческое развитіе иметъ столь же мало значенія (n’ait pas plus de consquence), какъ плсень или лишаи, которыми покрывается всякая влажная поверхность’.

Вотъ какое воззрніе составляетъ новое пріобртеніе Ренана! Вотъ къ чему онъ приведенъ своими изысканіями и наблюденіями надъ развитіемъ ‘языковъ, письменъ, литературъ, законодательствъ, соціальныхъ формъ’, и съ чему гораздо ясне пришли будто-бы космологическія науки!

Странно говорить объ этомъ такъ бгло, какъ говоритъ Ренанъ, онъ, какъ будто для большей занимательности своей рчи, мимоходомъ пугаетъ читателей этою плсенью и лишаями. Попробуемъ, однако, хоть нсколько разобрать дло. Естественныя науки въ своихъ удивительныхъ обобщеніяхъ дйствительно доказали однородность жизни, нашли нкоторое элементарное сродство между жизнью человка и жизнью мельчайшихъ организмовъ. Но вдь изъ этого ровно ничего не слдуетъ относительно достоинства и значенія различныхъ организмовъ. Мы судили бы совершенно по-дтски, еслибы, подводя существа подъ какое-нибудь общее понятіе, воображали, что они, въ силу этого, однородны во всхъ отношеніяхъ. И человкъ и камень имютъ всъ, человкъ только-что убитый вситъ столько же, сколько онъ же всилъ живой, разв слдуетъ отсюда, что человкъ не лучше камня и что живой не лучше мертваго? Гегель, на котораго Ренанъ ссылается, какъ бы въ извиненіе своего прежняго заблужденія, смотрлъ на вопросъ неизмримо правильне. Если человкъ, положимъ даже, и не центръ міра, то, во всякомъ случа, онъ такъ связанъ съ центромъ, что можетъ изъ него смотрть на мірозданіе, слдовательно, онъ не только выше всхъ земныхъ созданій, но можетъ подыматься до высоты какихъ бы то ни было существъ, представляемыхъ нашимъ воображеніемъ. Совершенная нелпость думать, что значеніе человка, можетъ быть, равняется значенію ‘плсени и лишаевъ’, заводящихся везд, гд есть сырость.

VI.
Науки историческія и филологическія.

‘Науки историческія и вспомогательныя имъ науки филологическія (продолжаетъ свой обзоръ Ренанъ) сдлали громадныя завоеванія съ тхъ поръ, какъ я предался имъ съ такой любовью, сорокъ лтъ тому назадъ’. ‘Черезъ сто лтъ человчество уже будетъ знать почти все, что оно можетъ знать о своемъ прошедшемъ’. ‘Исторія религіи уяснена въ самыхъ важныхъ ея отдлахъ. Стало ясно, не въ силу доказательствъ а priori, а въ силу самаго разбора мнимыхъ свидтельствъ, что никогда не было, во всхъ вкахъ достижимыхъ для насъ, ни откровенія, ни сверхъестественнаго факта. Самый процессъ цивилизаціи дознанъ въ его общихъ законахъ. Неравенство расъ констатировано. Права каждаго человческаго племени на боле или мене почетное упоминаніе въ исторіи прогресса приблизительно опредлены’ (стр. XIV).

Таковы итоги ‘громадныхъ завоеваній’ въ этой области знаній. Пересматривая ихъ въ томъ вид, въ какомъ ихъ представляетъ Ренанъ, нельзя однако не почувствовать какого-то разочарованія. Повидимому, все здсь сухо и безплодно. Гд же тотъ свтъ, который долженъ быть проливаемъ этими науками? Гд внутренній смыслъ ихъ быстрыхъ и великихъ трудовъ и успховъ?

Ренанъ указываетъ на то, что начало народности ршительно утвердилось въ пониманіи исторіи. Самъ онъ всегда держался этого начала, конечно, вслдъ за нмецкими мыслителями, на которыхъ воспитался. Онъ говоритъ, что теперь уже вполн доказано и признано ‘неравенство’ человческихъ расъ, и что свои ‘почетные отзывы’ исторія распредляетъ не иначе, какъ по племенамъ (familles humaines). Такъ и прежде онъ говаривалъ, что ‘намъ извстно не одно, а три или четыре человчества’. Вопросъ огромной важности, большой шагъ сравнительно съ взглядами прошлаго вка, все подводившими подъ одну мрку, подъ общія отвлеченныя понятія. Если Ренанъ правъ, если науки историческія и филологическія добыли въ нашъ вкъ другіе взгляды, то человческая исторія получаетъ у насъ другой смыслъ. Она становится несравненно сложне и шире, глубже и таинственне, чмъ какъ воображалъ ее прошлый вкъ. Ею управляетъ и движетъ внутренній духъ народовъ, который неизмримо сильне, богаче содержаніемъ, живуче и плодотворне, чмъ наши личныя усилія и наши понятія. При такомъ взгляд на исторію, вся картина былыхъ временъ получаетъ жизнь и блескъ, полна для насъ неисчерпаемаго смысла и значенія, да и будущее людей не представляетъ одной загадочной тьмы, а озарено врой въ новыя воплощенія духа.

Изъ всхъ новыхъ историческихъ изслдованій Ренанъ указываетъ въ частности только на одно, на разработку исторіи религій. Дйствительно, это есть новая область, завоеванная человческимъ умомъ, и труды, совершенные въ этой области, громадны и блистательны. Въ европейскихъ университетахъ уже учреждаются особыя каедры для этой науки, и американцы уже придумали особое названіе для ученыхъ, спеціально ею занимающихся, этихъ сціентистовъ они называютъ религіонистами.

Казалось бы, что можетъ быть значительне подобнаго научнаго движенія? Дло идетъ о религіи, въ ея исторіи отражается ея сущность, и ученыя изысканія должны направляться къ этой сущности и уяснять намъ ея понятіе. Но Ренанъ объ этомъ молчитъ, если ему поврить, то новйшее изученіе религій важно единственно потому, что будто-бы доказало, что ни въ какомъ вк, доступномъ наук, не было ‘ни откровенія, ни сверхъестественныхъ событій’.

Немного же мы узнали! Подобное чисто-отрицательное положеніе, конечно, ничего не говоритъ намъ о сущности предмета, о дйствительномъ содержаніи религіи. Притомъ, это положеніе совершенно неврно выставлено, какъ выводъ изъ историческихъ изысканій. Нтъ сомннія, что отрицаніе такъ называемаго сверхъестественнаго вовсе не выводится изъ ‘разбора свидтельствъ’, а напротивъ вносится въ этотъ разборъ, что изслдователи, какой бы вкъ ни изслдовали, приступаютъ къ нему уже съ этимъ готовымъ отрицаніемъ, а потому, разумется, и вс вка у нихъ оказываются одинаковыми въ этомъ отношеніи. Ренанъ часто и прежде говорилъ объ этомъ вопрос, онъ придаетъ ему великую важность, но всегда также дурно его ставилъ. Одно мсто изъ его прежнихъ писаній такъ поразительно обнаруживаетъ внутреннее противорчіе этой постановки, что странно, какъ онъ самъ его не замтилъ. Вотъ это мсто:

‘Свидтельства ничего не доказываютъ въ вопрос этого рода. (Совершенно врно и прямо противоположно тому, что онъ сказалъ теперь). Если есть божество,котораго могущество подтверждается документами повидимому неопровержимыми, то это, конечно, карагенская богиня Раббатъ Іанитъ. Боле трехъ тысячъ стелъ, свидтельствующихъ объ обтахъ, данныхъ этой богин, извлечены изъ земли, большею частію они теперь находятся въ Національной библіотек въ Париж, вс возвщаютъ, что Раббатъ Танитъ ‘вняла молитв’, которая была къ ней обращена. И что же? — эти три тысячи свидтелей молитвы, достигшей своей цли, безъ сомннія ошибаются. Въ самомъ дл, Раббатъ Таниты будучи ложнымъ божествомъ, никакъ не могла никого услышать. Дйствительность хины доказана, потому что въ безчисленныхъ случаяхъ хина или ея эквиваленты измнили ходъ лихорадки. Было-ли это когда~нибудь доказано для молитвы?’ {Nouvelles tudes d’histoire religieuse. Par. 1884. Prface, стр. VIII.}.

Странное разсужденіе! Только-что Ренанъ привелъ ‘неопровержимыя’ доказательства въ пользу могущества карагенской богини, только-что осмялъ эти доказательства и провозгласилъ, что ‘свидтельства’ тутъ ничего не доказываютъ,— а теперь самъ требуетъ свидтельствъ! И притомъ, онъ говоритъ вызывающимъ тономъ, какъ будто этихъ свидтельствъ никакъ нельзя найти, между тмъ, что можетъ быть легче, какъ услышать отъ врующаго, что Богъ исполнилъ его молитву?

Но всего интересне, что у Ренана тутъ же вырвалось слово, которое объясняетъ истинный смыслъ всего дла. Почему онъ не вритъ карагенскимъ памятникамъ? На основаніи точныхъ изслдованій? Но o нихъ и думать невозможно. Онъ не вритъ потому, что Танитъ есть ‘ложное божество’, слдовательно, онъ заране, а priori, знаетъ, что молитва къ этому божеству не могла имть послдствій. Конечно, это вполн правильный пріемъ историческаго изслдованія. Не по памятникамъ мы судимъ, врны-ли наши общіе принципы, а наоборотъ, мы по нашимъ принципамъ судимъ о памятникахъ и ршаемъ, что въ нихъ можно допустить и что слдуетъ отвергнуть. Безъ сомннія, такъ точно дйствуютъ и всякіе современные религіонисты. Они слдуютъ ученію, уже очень давно провозглашенному нкоторыми мыслителями, что Богу не свойственно нарушать законы природы. Ренанъ грубо ошибся, выдавая этотъ принципъ за выводъ изъ многотрудныхъ историческихъ изслдованій. Такого открытія нельзя было сдлать, и если бы только въ немъ заключалась заслуга исторіи религій, то эту науку нужно бы было признать совершенно безплодною.

По счастію, дло стоитъ иначе. Какой-то глубокій и важный: поворотъ умовъ, можетъ быть мало сознательный, обнаруживается въ томъ вниманіи, которое обратилъ нашъ вкъ на религію и ея исторію. Эти пристальныя, неутомимыя изысканія, очевидно, вызваны не холоднымъ любопытствомъ и страстью къ ученой кропотливости, они дышатъ любовью и уваженіемъ къ самому предмету изысканій. Можно сказать, что нынче каждый ученый, углубляющійся въ изученіе извстной религіи, длается въ нкоторой мр ея послдователемъ. Такъ когда-то чистосердечный и великодушный труженикъ Анкетиль дю Перронъ, изучая упанишады, совершенно предался высокому ученію браминовъ. Между тмъ, вспомнимъ общее отношеніе къ религіи въ прошломъ вк во Франціи, въ Англіи. Для тогдашнихъ ученыхъ всякая религія была только ‘собраніемъ новой лжи и старыхъ басенъ’, какъ выражается Коранъ. Понятно, что съ такими понятіями они не изучали религій, да и не могли ихъ изучать. Теперешнее изученіе, поэтому, свидтельствуетъ о глубокой перемн въ нашихъ понятіяхъ.

Ренанъ, отзываясь такъ поверхностно объ исторіи религій, можно сказать, длаетъ большую несправедливость самому себ. Самъ онъ написалъ обширную исторію первобытнаго христіанства, и если потомство будетъ поминать его добромъ, то, конечно, за тотъ почтительный, иногда даже благоговйный тонъ, который часто звучитъ въ его исторіи. Этотъ тонъ былъ великою новостью, указывалъ на великій успхъ въ пониманіи предмета и, дйствительно, иногда звучалъ такъ сильно, что, какъ о томъ свидтельствуютъ Газе, Гратри, иные неврующіе возвращались къ религіи. Вообще, ни одинъ вкъ не писалъ такъ много и такъ хорошо о Христ, какъ наше печальное столтіе. Штраусу, выступившему ‘ъ книгой, въ которой онъ доказывалъ, что мы о Христ ничего достоврнаго не знаемъ, пришлось бы признать, еслибы онъ былъ въ состояніи ясно видть послдовавшее, совершенную неудачу своего тезиса. Но онъ былъ неспособенъ видть и плачевно кончилъ свое поприще жалкою книгою Старая и новая вра. Его дятельность показываетъ, однакоже, какъ благотворна сила твердаго и свободно высказаннаго убжденія. Со всхъ сторонъ и врующіе и неврующіе принялись писать Жизнь Іисуса, и пишутъ до сихъ поръ, и успли написать много истинно превосходнаго, хотя бы и съ большой примсью слабаго и неврнаго. Никогда пресловутый XVIІІ вкъ, вкъ философіи, не могъ думать, что умы просвщенныхъ людей черезъ сто лтъ будутъ такъ упорно и неотвратимо обращены на Божественнаго Учителя изъ Назарета. Тезисъ Штрауса, какъ намъ кажется, потерплъ полное пораженіе. Красота святаго и несравненнаго образа Христа побдила, она прошла черезъ всю тьму и весь свтъ прошлыхъ вковъ и до сихъ поръ сіяетъ передъ нами и согрваетъ насъ.

VII.
Науки политическія и соціальныя.

Ренанъ, какъ мы видли, утверждаетъ еще, что наука, успла найти законы самаго ‘процесса цивилизаціи’,. т. е. ея поступательнаго хода, способа, которымъ этотъ ходъ совершается. Вроятно, это самое онъ разуметъ и подъ ‘исторіею прогресса’, о которой вслдъ за тмъ упоминаетъ.

Жаль, что о такихъ интересныхъ вещахъ сдланы только глухія упоминанія. Исторія всякаго предмета совершается сообразно съ природою этого предмета, съ его сущностію, и потому исторія всегда разъясняетъ намъ предметъ. Если показанія Ренана точны, то можно подумать, что мы далеко подвинулись въ пониманіи цивилизаціи и прогресса, т. е., что мы теперь лучше знаемъ,куда идемъ и куда намъ слдуетъ идти. Едва-ли, однако, это такъ, вслдъ за приведеннымъ нами мстомъ, Ренанъ говоритъ:

‘Что касается до наукъ политическихъ и соціальныхъ, то можно сказать, что въ нихъ сдланы слабые успхи’. Неожиданно поражаетъ насъ такой печальный отзывъ о всей послдней половин нашего вка. Нашъ вкъ, какъ видно, постигла неудача въ самомъ чувствительномъ пункт, неудача, невознаградимая никакими другими успхами. Остальныя страницы у Ренана заняты подтвержденіемъ этого печальнаго отзыва, и то, что онъ говоритъ здсь,— истинно поразительно.

Сперва онъ замчаетъ, что политическая экономія, питавшая въ 1848 г. очень высокія притязанія, потомъ потерпла полное крушеніе. Ее поколебали соціалистическія ученія, которыя въ это время получили серіозную и глубокую разработку у нмцевъ. Но эти ученія не пришли ни къ какой ясной теоріи, не даютъ яснаго ршенія. Ренанъ предсказываетъ, что соціализмъ уже никогда не исчезнетъ, всегда будетъ безпокоить общество, но будетъ видоизмненіемъ общими усиліями, получитъ видъ, при которомъ съ нимъ можно уживаться.

‘Въ политик положеніе длъ столь же мало ясно’ (стр. XV). Современная политика основана на начал народности, которое необыкновенно усилилось съ 1848 г. И вотъ, это начало замтно ослабваетъ. Человчество устало ему слдовать и приходитъ съ новымъ политическимъ взглядамъ. Они состоятъ въ слдующемъ. ‘Стало совершенно очевидно’, говоритъ Ренанъ, ‘что счастіе недлимаго не соотвтствуетъ величію той націи, съ которой онъ принадлежитъ, кром того, обыкновенно послдующее поколніе очень мало цнитъ то, за что предъидущее поколніе жертвовало своею жизнью’ (стр. XVI).

Какое ужасное настроеніе! Если такъ, то можно сказать, цивилизація и прогрессъ идутъ нын съ тому, что исторія разсыплется прахомъ. Въ самомъ дл, если всякій отказывается служить націи на томъ основаніи, что какъ бы она ни процвтала, ему лично отъ этого слишкомъ мало проку, если, потомъ, никто не любитъ и не почитаетъ трудовъ и подвиговъ предъидущихъ поколній, то, значитъ, человкъ въ наше время обрываетъ самыя святыя связи свои и съ настоящимъ, и съ прошедшимъ, и хочетъ служить только самому себ.

Ренанъ старается дале объяснить причину, по которой держится такое настроеніе. По его мннію, это зависитъ отъ ‘шаткости нашихъ идей о цли, къ которой должно стремиться человчество, и о дальнйшемъ его назначеніи. Между двумя задачами политики, между величіемъ націй и благосостояніемъ недлимыхъ, мы выбираемъ руководясь лишь своей выгодой или пристрастіемъ. Ничто намъ не указываетъ, какова воля природы, или въ чемъ цль мірозданія’.

Но если такъ, то къ чему же повели насъ вс исполинскіе успхи наукъ естественныхъ и историческихъ? главнаго-то они намъ и не дали. И чему же такъ радовался Ренанъ? И не жалкое ли представленіе цлаго міра, какъ нкоторой громадной эволюціи, когда смысла этого развитія мы ничуть не понимаемъ?

Ренанъ подробно объясняетъ, какъ плачевна такая умственная тьма. Онъ говоритъ:

‘Сколько времени національный духъ будетъ еще побждать индивидуальный эгоизмъ? Кто въ послдующихъ вкахъ окажется наиболе послужившимъ человчеству, патріотъ, либералъ, реакціонеръ, соціалистъ, или ученый? Никто этого не знаетъ, и однакоже существенно важно было бы знать это, потому что то, что хорошо при одномъ изъ этихъ предположеній, дурно при другомъ. Мы двигаемся, не зная сами, куда идти. Смотря по той точк, съ которой слдуетъ стремиться, то, что длаетъ, напримръ, Франція, есть или нчто превосходное, или нчто никуда негодное. Другія націи ничуть не ясне видятъ. Политика подобна пустын, въ которой люди идутъ на удачу, къ сверу, къ югу, потому лишь, что нужно идти. Никто не знаетъ, относительно общественнаго порядка, въ чемъ состоитъ благо. Утшительно только то, что мы непремнно куда-нибудь да приходимъ’ (стр’ XVII).

Бдному человчеству, утратившему вс руководящія понятія, конечно, приходится радоваться хоть тому, что въ какую сторону ни пойдешь, все куда-нибудь придешь, то-есть, что путь не будетъ безконеченъ. Но это — небольшое утшеніе!

Ренанъ заключаетъ такими словами:

‘Въ итог, если, вслдствіе неутомимыхъ трудовъ XIX вка, познаніе фактовъ возрасло удивительно, то назначеніе человка покрылось мракомъ боле, чмъ когда бы то ни было’ (стр. XVIІІ).

Какіе жалкіе успхи! Нашъ вкъ оказывается безмрно богатымъ фактами и до нищенства скуднымъ идеями. Ренанъ, чувствуя, что итогъ вышелъ очень печальный, пускается затмъ въ оговорки и извиненія, напримръ, что лучше мало знать, да врно, что фанатическіе предразсудки будто-бы вредне, чмъ непорченность нравовъ, и т. п. Обращаясь затмъ къ себ, онъ очень ршительно заявляетъ: ‘и такъ, я былъ правъ, когда въ начал своего умственнаго поприща твердо поврилъ въ науку и поставилъ ее цлью своей жизни’ (стр. XIX).

Посл всего сказаннаго, это иметъ видъ жестокой непослдовательности. Не радостное сознаніе своей правоты, а грусть и безнадежность — вотъ прямое впечатлніе того обзора научныхъ успховъ, который сдланъ Ренаномъ. Его хладнокровный тонъ явно противорчитъ содержанію его рчей. Да и самая настойчивость, съ которою онъ увряетъ себя и читателей, что былъ правъ, показываетъ, что онъ въ этомъ сомнвается. Разв ученый нуждается въ какихъ-нибудь оправданіяхъ своей любви и преданности наук? Разв дло дошло до того, что наука должна защищать свои права и что нужно вступаться за тхъ, кто въ нее вритъ и посвящаетъ ей жизнь? Да, дло, очевидно, дошло до этого, какъ скоро наука понимается въ томъ смысл, какъ ее разуметъ Ренанъ.

Можно сказать, что онъ представилъ намъ, собственно, не успхи наукъ, а только успхи матеріализма въ наукахъ. Картина его врна, но мы думаемъ, что этотъ общераспространенный складъ научныхъ убжденій есть лишь очень одностороннее отраженіе сущности науки, мы вримъ, что и теперь истинное содержаніе наукъ гораздо значительне и, что, вообще, научныя начала имютъ несравненно больше внутренней силы и глубины. Ренанъ есть рабъ современности. Онъ преклоняется передъ авторитетомъ наиболе популярныхъ изъ ныншнихъ ученыхъ такъ же покорно, какъ прежде преклонялся передъ католическимъ ученіемъ.

И однако, въ Ренан еще живы другія понятія, боле высокія, чмъ его теперешнее исповданіе. Послднія строчки его предисловія странно противорчатъ духу, въ которомъ все оно написано. Заговоривъ о томъ, что человчеству и наук не суждено вчно существовать, онъ неожиданно заключаетъ: ‘но, еслибы даже небо на насъ обрушилось, то мы все-таки уснули бы спокойно съ такою мыслью: Существо, котораго мы были преходящимъ проявленіемъ, всегда существовало, всегда будетъ существовать’ (стр. XX).

Конечно, подобная мысль о Бог и о нашихъ отношеніяхъ къ нему можетъ быть очень утшительна, но гд же хотя малйшій слдъ этой мысли въ той наук, которую Ренанъ поставилъ цлью своей жизни и успхи которой онъ намъ только-что излагалъ? Если мірозданіе и человкъ есть произведеніе божественной силы, то на всемъ должна лежать нкоторая печать этой силы. Стремится ли наука распознать эту печать? Научаетъ ли она насъ умнью ее видть? Если процессъ, совершающійся въ мірозданіи и въ исторіи, есть нкоторая эволюція, то показываетъ ли наука, что направленіе и цль этой эволюціи не случайны, а такъ или иначе находятся въ зависимости отъ божественнаго ума и божественной воли?

Вотъ точка зрнія, съ которой видно, что то, что Ренанъ считаетъ великимъ успхомъ, составляетъ, можетъ быть, великій упадокъ.

VIII.
Новйшій образъ мыслей по Вогюэ.

Общераспространенный складъ современныхъ научныхъ убжденій былъ часто предметомъ разсужденій и замчаній. Мы приведемъ здсь чрезвычайно мткую и опредленную характеристику этого склада, которую нашли у Вогюэ, писателя очень извстнаго русской публик. По случай выставки 1889 года онъ написалъ рядъ замтокъ, въ которыхъ старается уловить внутреннія черты нашего времени и сравниваетъ его съ тмъ, что было сто лтъ тому назадъ. И онъ ршительно утверждаетъ, что т политическія понятія, которыя лежали въ основаніи первой французской революціи и первой республики, уже не имютъ силы въ третьей республик, что теперь господствуютъ совершенно другіе взгляды. Переворотъ въ мнніяхъ произошелъ въ послднія два-три десятилтія. Вотъ какъ Вогюэ описываетъ причины этой перемны и новое господствующее настроеніе.

‘Еще не очень давно авторитетъ революціоннаго символа вры (принциповъ 1789 года) стоялъ твердо, почти не страдая отъ направленныхъ на него нападеній другихъ доктринъ’.

‘Индивидуальныя мннія, съ какой бы высоты они ни провозглашались, легко могутъ быть отнесены на счетъ дилеттантизма и почти не имютъ дйствія на. популярное предубжденіе, оно бываетъ искореняемо лишь какимъ-нибудь другимъ предубжденіемъ. И такое предубжденіе понемногу складывалось. Въ это время (лтъ тридцать назадъ), опытныя науки обладали большимъ кредитомъ: он завладли лучшими умственными силами во Франціи и въ другихъ средоточіяхъ европейскаго развитія, он заправляли ходомъ всхъ категорій мышленія. Научныя теоріи, не выходившія прежде изъ кабинета своихъ авторовъ или изъ тснаго кружка адептовъ, стали распространяться въ образованномъ мір и сложились около этого времени въ извстныя ходячія формулы. Создался нкоторый философскій символъ вры, общепринятый всми, кто давалъ движеніе идеямъ, главные члены этого символа можно сокращенно выразить въ нсколькихъ строкахъ’:

‘Вселенная, непрестанная кристаллизація нкоторой темной воли, есть поприще и безпрерывно измняющійся результатъ извстнаго рода игры силъ. То же опредленіе прилагается къ человку, клточк этого обширнаго организма. Человкъ не свободенъ, подчиненный власти всеобщаго детерминизма, онъ безсознательно слдуетъ развитію своей внутренней природы, эта природа ведетъ его къ своимъ цлямъ посредствомъ цлаго ряда искусныхъ обмановъ. Никакой человкъ не можетъ быть разсматриваемъ отдльно, выхваченный изъ ряда, онъ такъ же мало иметъ цны и значенія, какъ звено, отдленное отъ цпи, произведеніе племени, среды и мгновенія, онъ объясняется только наслдственностію и общественностію. Его личное усиліе, присоединяясь къ наслдственному усилію, стремится постоянно создавать неравенство посредствомъ подбора. Подборъ совершается посредствомъ безпощадной борьбы всхъ противъ всхъ, посредствомъ побды наиболе сильнаго,— или (если вводятъ въ дло нравственное понятіе) наилучшаго (оба эти слова имютъ одинаковый смыслъ въ естественной морали) — надъ наиболе слабымъ, надъ наихудшимъ. Сила есть накопившееся качество, приспособленіе какого-нибудь существа къ его особой цли. И такъ, нельзя говорить, что сила выше права — это противно смыслу, но нужно говорить: сила создаетъ право. Законъ подбора встрчаетъ себ противодйствіе въ антагонистическомъ закон атавизма, или стремленія къ воспроизведенію первоначальнаго типа, въ человк возвращеніе съ первобытной животности есть постоянная опасность, угрожающая обществу. Въ исторіи, какъ въ біологіи, прежнія состоянія возвращаются подъ новыми формами! безграничное соперничество есть условіе прогресса, появленіе извстнаго органа оправдываетъ его употребленіе, права видовъ и недлимыхъ пропорціональны ихъ жизненному могуществу ‘,

‘Излишне было бы настаивать на соціальныхъ слдствіяхъ этихъ ученій, они тяготютъ около трехъ главныхъ точекъ: детерминизма, подбора въ силу наслдственности, права силы. Гд тутъ свобода, равенство, братство? Далеко ушли мы отъ той философіи, которая внушила Объявленіе правъ человка!’

‘Такъ совершился кризисъ принциповъ 1789 года, они теперь между двухъ огней, между богословскимъ протестомъ, слдившимъ за ними издали, и между протестомъ научнымъ, который внезапно поднялся противъ нихъ’.

‘Я лишь констатирую, что съ 1870 г. избранная въ умственномъ отношеніи часть молодыхъ поколній является наблюдателю съ новыми качествами и недостатками. Въ этой избранной части вс умы усвоили себ указанный выше символъ вры. Большею частію они не почерпали изъ источниковъ, никогда не читали авторовъ тхъ ученій, дйствіе которыхъ на себ исдытываютъ, тмъ не мене они проникнуты, часто сами того не зная, идеями, разлитыми въ окружающемъ воздух’ {Е. М. de Vog, А travers l’exposition. Kev. de deux Mondes, 1889, 1 nov. cip. 173-177.}.

Эта формулировка новйшаго настроенія умовъ, сдланная Вогюэ, подтверждаетъ и дополняетъ, намъ кажется, печальные итоги Ренана. Не только успхи наукъ политическихъ и соціальныхъ слабы, но самыя основы этихъ наукъ разрушаются. Отвлеченныя понятія справедливости, равенства, свободы, такъ долго воспламенявшія умы, теряютъ свою силу и уступаютъ мсто не боле высокимъ и конкретнымъ идеямъ, а понятіямъ низшаго разряда, представленіямъ борьбы, наслдственности, подбора. Источникъ этого пониженія все тотъ же: обобщенія, сдланныя въ естественныхъ наукахъ. Люди низводятъ себя въ своемъ пониманіи на степень животныхъ и растеній, даже, какъ мы видли, на степень плсени и лишаевъ. Какъ будто даромъ пропали вс усилія, вс тысячелтія усилій человческихъ жить по разуму, по высшему идеалу, а не по влеченіямъ и законамъ тла, не уподобляться презрннымъ животнымъ, а возвышаться и мыслью и дйствіями до чистой духовности, до созерцанія Божества, до сліянія съ нимъ. Очень странно, что натуралисты вычеркиваютъ эти факты изъ своихъ изслдованій, исторія человчества должна бы имъ ясно показывать, что у человка природа совершенно особенная, не подходящая ни подъ какія придуманныя ими категоріи и обслдованные ими процессы. Неужели же вся эта исторія до сихъ поръ была только случайностію, нечаяннымъ уклоненіемъ отъ нормы? Современные мыслители поневол приходятъ съ такой противуестественной мысли. Напримръ, Ренанъ (въ томъ же предисловіи) такъ объясняетъ все дло:

‘Очень возможно, что за паденіемъ врованій въ сверхъестественное должно послдовать паденіе идеалистическихъ врованій, и что мы увидимъ дйствительное пониженіе нравственности человчества съ того времени, когда оно усмотрло дйствительность вещей. Посредствомъ нкоторыхъ химеръ удалось добиться отъ добраго гориллы поразительныхъ нравственныхъ усилій, но когда химеры будутъ отняты, то часть поддльной энергіи, которую он возбуждали, пропадетъ’ (стр. XVIII).

Такъ говоритъ историкъ христіанства, котораго даже эта исторія не научила, каковы самыя глубокія и неотъемлемыя свойства души человческой. Онъ все-таки думаетъ, что человкъ такое же существо, какъ горилла, только очень добрый горилла. Но откуда же химеры,посредствомъ которыхъ удалось (on avait russi) сдлать этого гориллу нравственнымъ? Кому это удалось? Какимъ-нибудь помшавшимся горилламъ?

И Ренанъ можетъ думать, что нравственность не есть вчное стремленіе души человческой! Точно онъ въ самомъ дл старый горилла, который когда-то былъ человкомъ, а теперь прогналъ ‘химеры’, увидлъ ‘дйствительность вещей’ и сознаетъ себя истиннымъ гориллою. Но, сколько бы вокругъ насъ ни развелось людей, равняющихся горилламъ и смотрящихъ на себя, какъ на гориллъ, это еще ничего не доказываетъ. Исторія пройдетъ мимо ихъ, и наука не удовольствуется этимъ понятіемъ о человк.

IX.
Философія.

Ренанъ ни слова не говоритъ о философіи, какъ будто съ 1848 года и до нашихъ дней такой науки вовсе не существовало на свт. Въ этомъ пренебреженіи онъ оказывается истиннымъ позитивистомъ, съ тмъ только добавленіемъ, что въ самомъ позитивизм онъ не видитъ ничего новаго и ничего философскаго. И конечно, онъ довольно правъ, не только въ отношеніи къ позитивизму, но и въ отношеніи къ философіи. Философія, дйствительно, въ это время не играла никакой значительной или руководящей роли въ умственномъ движеніи. Въ начал этого періода философія была даже гонима общимъ мнніемъ, то-есть была осмиваема, презираема, почти ненавидима, Какъ пустое мечтаніе, заявляющее огромныя притязанія. Тутъ-то позитивизмъ пріобрлъ свою ненадежную славу. Впослдствіи нкоторые философскіе писатели не только достигли большой извстности, но и усердно читались и были предметомъ всякихъ споровъ и сужденій. Таковы Шопенгауэръ, Милль, Спенсеръ, Гартманъ. Но успхъ этихъ писателей не означалъ какого-нибудь подъема философіи. Одни изъ нихъ, какъ Шопенгауэръ и Гартманъ, привлекли къ себ вниманіе потому, что совпали по своимъ мыслямъ съ пессимистическимъ настроеніемъ времени, съ чувствомъ эгоистической тоски, сопровождающимъ паденіе нравственныхъ идеаловъ. Другіе, Милль и Спенсеръ, имли успхъ потому, что говорили въ одинъ голосъ съ эмпириками и опытными изслдователями природы, значитъ, поддерживали господствующее научное направленіе. Притомъ это были только усиленныя развитія нкоторыхъ прежнихъ философскихъ ученій, напримръ Канта, Юма. Конечно, въ силу этихъ развитій можно было ожидать какихъ-нибудь новыхъ шаговъ и въ понятіяхъ о нравственности, и въ вопросахъ о познаніи, но такихъ шаговъ въ это время сдлано не было,— что и доказываетъ слабость современнаго философскаго движенія. Въ Шопенгауэр есть глубокій религіозный элементъ, но онъ постоянно ускользалъ отъ вниманія читателей и приверженцевъ и остался безплоденъ для движенія религіозной мысли. Милль далъ вопросу о познаніи поразительную и ясную постановку, но изъ этого вышло только отрицаніе познанія, а не новый шагъ въ его пониманіи.

Если въ настоящую минуту спросить знатока и вмст строгаго судью современной философской литературы о положеніи философія, то, кажется, онъ долженъ будетъ отвчать такъ: философіи теперь, пожалуй,не существуетъ, но зато есть психологія и въ самомъ дл, психологическія изслдованія чрезвычайно разрослись и утвердились. Они образуютъ науку, подобную какой-нибудь изъ естественныхъ наукъ, то-есть прямо опирающуюся на опытъ, на наблюденіе и экспериментъ, и потому какъ-бы самостоятельную. Здсь не мсто излагать, какъ она этого достигла и въ чемъ состояться основной пріемъ, та особая точка зрнія, съ которой она разсматриваетъ свои предметы. Но внутренній смыслъ современной психологіи иногда выступаетъ такъ выпукло, что мы ршаемся сказать о немъ нсколько словъ. Психологія ближе всякой другой науки связана съ метафизикой, такъ что долгое время, въ силу этой связи, даже не могла получить отдльнаго развитія. Но сущность этой связи не можетъ не сохраниться до сихъ поръ. Когда объ этомъ забываютъ, то получается противорчіе, рзко бросающееся въ глаза и очень характерно рисующее особенность вновь слагающейся науки. Намъ встртился недавно такой случай. Разсказывая о своемъ путешествіи по Индіи, французскій писатель Шеврильонъ пускается въ остроумныя и тонкія размышленія объ индійской религіозности, глубина и высота которой теперь признается и цнится во всхъ образованныхъ странахъ. Пытаясь уяснить себ смыслъ буддизма, онъ, между прочимъ, длаетъ слдующее неожиданное сближеніе:

‘Декартъ говоритъ: ‘я мыслю, слдовательно, существую’. Будда вроятно охотно сказалъ бы: ‘я мыслю, слдовательно, я не существую’ : Въ самомъ дл, что такое мысль, Какъ не рядъ перемнъ, послдованіе разныхъ событій? По ученію новйшихъ психологовъ, въ ней ничего другаго нтъ. Нкоторый механизмъ, изслдованный въ Англіи Стюартомъ Миллемъ, а во Франціи Тэномъ, создаетъ въ насъ иллюзію субстанціальнаго я, самую опасную изъ всхъ иллюзій, говорятъ буддисты, главную западню, устраиваемую намъ искусителемъ Марою, ибо она составляетъ узы, связывающія насъ съ вещами, то великое марево, которое отрываетъ насъ отъ неподвижности и безразличія, чтобы вовлечь насъ въ дйствіе и подталкивать насъ впередъ. Буддизмъ называетъ ее ересью, ересью индивидуальности (саккайа диттги)’ {Andr Ghevrilпon, Dans l’Inde. Rev. de deux Mondes 1891.1 janv. стр. 108, 109.}.

Буддисты, въ силу своихъ тысячелтныхъ размышленій и созерцаній, конечно, хорошо знаютъ, откуда они идутъ, чего избгаютъ и куда пришли, но между современными психологами вроятно многіе не подозрвали, что воззрнія ихъ науки на душу могутъ быть противопоставлены декартовскому Cogito, ergo sum и что эти воззрнія сходятся съ ученіемъ одной изъ древнйшихъ религій. Дйствительно, есть точка, въ которой совпадаютъ буддизмъ и наша психологія, хотя, конечно, они изъ этой точки лотомъ тянутъ въ противоположныя стороны. Подобнымъ же образомъ разошлись психологи и съ положеніемъ Декарта. Декартъ, извстно, начинаетъ съ сомннія. Онъ ссылается на то, что есть ‘ложныя и пустыя’ мысли, и остроумно показываетъ, что есть точка зрнія, съ которой на всякую мысль можно смотрть, какъ на ложную и пустую. Конечно, эту точку нужно твердо знать, если мы не желаемъ на ней оставаться, если желаемъ, напротивъ, найти твердый и ясный путь, по которому всегда можемъ сойти съ этой точки и перейти въ область уже не подлежащую сомннію. Но психологи на этой самой точк и любятъ оставаться, она оказалась самою удобною и даже необходимою для ихъ изысканій,

Невольно приходятъ намъ на мысль насмшливыя слова Томаса Рида, относящіяся къ тмъ, кого можно назвать родоначальниками ныншней психологіи. Онъ говоритъ:

‘Какъ Беркелей разрушилъ весь вещественный міръ, такъ Юмъ, опираясь на такія же основанія, разрушаетъ міръ духовный и не оставляетъ въ природ ничего кром идей и впечатлній, безъ всякаго субъекта, на которомъ они могли бы впечатлваться’.

‘Кажется, особенный порывъ юмора обнаружился у этого автора въ его введеніи. гд онъ съ серіознымъ видомъ общаетъ никакъ не меньше, какъ полную систему наукъ, построенную на совершенно новомъ основаніи, то-есть на основаніи человческой природы {Дло идетъ о книг Юма: ‘Treatise of human nature’.}, а между тмъ все его сочиненіе стремится показать, что въ мір не существуетъ ни человческой природы, ни науки. Можетъ быть, было бы неосновательно жаловаться на такое поведеніе автора, такъ какъ онъ не вритъ ни въ собственное существованіе, ни въ существованіе читателя, и потому нельзя думать, что онъ хотлъ его озадачить, или посмяться надъ его легковріемъ’ {Th. Keid. An inquiry into the human mind, 3 ed. стр. 17.}.

И такъ, уже давно замчено (книга Рида вышла въ 1763 году), что иные мыслители выбираютъ для себя точку зрнія, съ которой совершенно справедливо будетъ сказать: ‘я мыслю, слдовательно, не существую’. Въ наши дни Милль повторилъ Юма, развилъ его мысль до самыхъ крайнихъ предловъ, такъ что усомнился даже въ математическихъ аксіомахъ и теоремахъ, которыя Юмъ, по-старому, признавалъ непреложными.

Всякое отчетливое заблужденіе можетъ послужить къ выясненію истины, и въ этомъ смысл не должно насъ излишне огорчать. Здсь мы хотли только замтить, что та психологія, которая нынче въ такомъ ходу, которая такъ богата фактами и такъ ревностно разработывается, очевидно требуетъ какого-то восполненія, а въ теперешнемъ ея вид можетъ приводить умы въ. странное состояніе, о которомъ говоритъ Шеврильонъ, которое у послдователей буддійской пражны-парамиты почитается лучшею мудростію, ведущею къ высочайшему благу, но у европейцевъ, кажется, ни во что не разршается, кром безъисходнаго недоумнія.

X.
Заключеніе.— Мысль Веневитинова.

Вотъ нкоторыя краткія и общія указанія на итоги научныхъ успховъ за послднія десятилтія. Едва-ли можно согласиться съ Ферріери, что нашъ вкъ есть вкъ научнаго обновленія. Успхи современныхъ знаній односторонни и, какъ видно изъ отзывовъ Ренана, эта односторонность такова, что въ самыхъ важныхъ вопросахъ мы достигаемъ только отрицанія или сомннія. Въ силу общераспространеннаго склада научныхъ убжденій падаютъ не только нравственныя, но и юридическія понятія. И невозможно указать такого философскаго направленія, такой идеи, которая могла бы надяться получить силу въ научномъ движеніи и измнить его ходъ. По всему этому, послднюю половину нашего вка. скоре можно назвать временемъ упадка наукъ, чмъ временемъ ихъ обновленія.

Для насъ, русскихъ, это тмъ печальне, что именно въ это время вліяніе умственнаго движенія Европы у насъ дйствуетъ сильне и шире, чмъ когда бы то ни было. И, такъ какъ самобытное наше развитіе очень слабо, то мы неизбжно переживаемъ на себ вс болзни и паденія европейской мысли. Лучшіе годы лучшей молодежи тратятся на тщательное изученіе книгъ, не заключающихъ въ себ живой и плодотворной мысли, а только упорно развивающихъ какое-нибудь одностороннее ученіе. Между тмъ эти книги идутъ одна за другою, умы постоянно развлечены и заняты, слдовательно, неспособны отдаться естественнымъ побужденіямъ боле здоровыхъ и ясныхъ чувствъ, естественному влеченію неискаженной любознательности.

По поводу подобныхъ соображеній, поэтъ Веневитиновъ, оставившій по себ навсегда память немногими стихами высокаго достоинства, сказалъ нсколько словъ, которыя, намъ кажется, слдуетъ тоже помнить.

Въ стать ‘Нсколько мыслей въ планъ Журнала ‘ (тогда затвался Московскій Встникъ, начавшій выходить съ 1827 г.) Веневитиновъ разсуждаетъ о недостаткахъ нашей литературы, изъ которыхъ главный, но его мннію, заключался ‘не столько въ образ мыслей, сколько въ бездйствіи мыслей’, и потомъ говоритъ:

‘При семъ нравственномъ положеніи Россіи, одно только средство представляется тому, кто пользу ея изберетъ цлію своихъ дйствій’. Надобно бы совершенно остановить ныншній ходъ ея словесности и заставить ее боле думать, нежели производить’.— ‘Для сей цли надлежало бы нкоторымъ образомъ устранить Россію отъ ныншняго движенія другихъ народовъ, закрыть отъ взоровъ ея вс маловажныя происшествія въ литературномъ мір, безполезно развлекающія ея вниманіе, и, опираясь на твердыя начала философіи, представить ей полную картину развитія ума человческаго, картину, въ которой бы она видла свое собственное предназначеніе’. — ‘Мы слишкомъ близки къ просвщенію новйшихъ народовъ и слдственно не должны бояться отстать отъ новйшихъ открытій, если мы будемъ вникать въ причины, породившія современную намъ образованность, и перенесемся на нкоторое время въ эпохи, ей предшествовавшія’.— ‘Философія и примненіе оной ко всмъ эпохамъ наукъ и искусствъ,— вотъ предметы, заслуживающіе особенное наше вниманіе, предметы тмъ боле необходимые для Россіи, что она еще нуждается въ твердомъ основаніи изящныхъ наукъ и найдетъ сіе основаніе, сей залогъ своей самобытности, и слдственно своей нравственной свободы въ литератур,— въ одной философіи, которая заставитъ ее развить свои силы и образовать систему мышленія’ {Сочиненія Веневитинова, изд. Смирдина. Спб. 1855 г. стр. 142-144.}. Эти прекрасныя мысли приложимы къ нашему времени столько же, и даже боле, чмъ къ 1827 году, да вроятно и надолго еще могутъ годиться для нашего руководcтва. Нужно заботиться о ‘самобытности’, о ‘нравственной свобод’ нашего умственнаго и художественнаго движенія, нужно ‘больше думать, нежели производить’, а для этого ‘устраняться отъ ныншняго движенія другихъ народовъ’, именно ‘закрывать глаза на вс маловажныя происшествія въ (европейскомъ) литературномъ мір, безполезно развлекающія наше вниманіе’, и, вмсто того, стараться представить себ ‘полную картину развитія ума человческаго’ и ‘вникать въ причины, породившія современную намъ образованность’. Разcматривая эту картину и эти причины, намъ слдуетъ искать нкоторыхъ ‘твердыхъ началъ’, которыми объясняется ихъ смыслъ, и потому слдуетъ вообще подниматься до высшихъ областей ума, до философскихъ понятій, имющихъ руководящее значеніе, и крпко держаться на этой высот.

Веневитиновъ писалъ во время относительно счастливое. Тогда господствовала въ научномъ движеніи глубокомысленная философія Шеллинга, и Веневитиновъ, какъ и многіе изъ лучшихъ тогдашнихъ умовъ, былъ ея послдователемъ. Чувствуя всю ширину захвата этой философіи и видя зыбкость и мелкость умственныхъ явленій въ нашей литератур, онъ какъ-бы боялся, что вліяніе Шеллинга будетъ у насъ недолговчно, и потому убждалъ писателей и читателей бросить торопливую погоню за всякою новизною и остановиться на плодотворныхъ началахъ и пріемахъ этого философа. Юный поэтъ никакъ не предчувствовалъ, что, лтъ черезъ десять или двадцать посл его увщаній, сами нмцы бросятъ и Шеллинга, и его довершителя, Гегеля, пойдутъ въ науку къ новйшимъ французамъ и англичанамъ и станутъ почти краснть, когда имъ напомнятъ, что Германія есть отечество философскаго идеализма, что тамъ жили и учили Фихте, Шеллингъ и Гегель.

Мы, русскіе, разумется, пошли слдомъ за нмцами и стали прилежно изучать Бюхнера. Между тмъ лучше было бы послушаться Веневитинова и остаться врными нмецкому идеализму, тогда, еслибы и оказалась необходимость выйти изъ этого идеализма, мы вышли бы, вроятно, не въ ту сторону, въ какую вышли нмцы.

29 ноября 1891.

Читайте также: