Мама сперва очень удивилась, когда я опять попросила у нея новую тетрадку.
— Да вдь вчера же еще я дала теб совсмъ чистую?— сказала она.
— Для рисованья, да!
— А теб для чего же?
— Для дневника. Таня ведетъ дневникъ, такъ и я тоже хочу вести.
— Таня на 10 лтъ тебя старше.
— Ахъ, какая ты, мамочка! Да вдь сегодня — счастливйшій день въ моей жизни: у насъ есть мопсикъ!
Мама разсмялась.
— И теб надо записать объ этомъ? Ну, хорошо, я дамъ теб новую тетрадку. Но, чуръ, пиши безъ кляксовъ.
И вотъ, я пишу теперь свой дневникъ, и пока безъ кляксовъ. Только съ чего начать?
Ахъ, да: мы сидли за завтракомъ, когда Паша принесла вдругъ крошечнаго, прехорошенькаго щеночка, мопсика. Вс наперерывъ стали брать его на руки, ласкали, давали ему молочка. Но онъ, глупенькій, не хотлъ пить, только пищитъ себ.
— Видно, по матери своей плачетъ, — сказала мама.— Ты откуда взяла его, Паша?
— Да вотъ тутъ сосди вызжаютъ,— отвчала Паша:— предлагаютъ взять хоть даромъ.
— Мамочка, оставимъ его себ!— вскричали мы вмст съ Таней.— Посмотри, какая прелесть: что за мордочка, что за лапочки, что за хвостикъ! Ну, просто фарфоровая куколка!
— А вотъ какъ ршитъ папа, — сказала мама.— Мы живемъ вдь въ 4-мъ этаж, а папа, вы знаете, не хочетъ понапрасну безпокоить прислугу.
— Ничего, барыня, — сказала Паша:— песикъ-то очень ужъ миленькій, мы съ еней охотно будемъ убирать за нимъ.
— И то, жаль собачки, — сказала мама.— Вотъ увидимъ.
Тутъ возвратилась съ экзамена изъ гимназіи Лида. Какъ она-то обрадовалась! Собачекъ и всякихъ маленькихъ зврей она любитъ чуть ли еще не боле, чмъ я. Забыла съ радости даже разсказать, что ей поставили 12, а на выпускномъ экзамен, да еще изъ математики получить 12— не шутка!
Такъ провозились мы съ мопсикомъ до самаго обда. Хоть и пищалъ онъ еще, а вылакалъ молока цлое блюдечко. Пищитъ, а у самого-то хвостикъ вверхъ — преуморительный, право!
Наконецъ пришелъ со службы и папа. Мы его тотчасъ обступили въ передней, показываемъ щеночка, умоляемъ:
— Позволь, папочка, оставить его намъ!
— Ахъ, вы, дтушки!— говоритъ онъ.— Дайте хоть пальто-то снять, за столомъ ужо поговоримъ.
Подали на столъ. Разговору за столомъ, разумется, тоже ни о чемъ больше, какъ о собачк. Видитъ папа, что вс за нее, говоритъ:
— Да вдь, того гляди, потеряется — пойдутъ слезы…
— Не потеряется!— говоримъ.— Мы вс, какъ няни, ходить за нею будемъ.
— У семи нянекъ, милыя, дитя безъ глазу.
— Ахъ, нтъ, папочка! Пожалуйста.
— Ну, ничего съ вами, я вижу, не подлаешь. Скоро вдь перезжаемъ въ Павловскъ: на дач съ собакой все же меньше возни.
То-то была радость! Теперь оставалось дать собачк имя. Ужъ какихъ именъ ни перебрали: и Дружокъ, и Шарикъ, и Бобикъ, и Хвостикъ. Но милочка наша не кавалеръ, а мамзель, стало быть, мужское имя не годилось. Наконецъ выбрали: Бибка, Бибишка. Такая вдь малюсенькая, кругленькая — настоящая Бибишка!
Уфъ! дописала, зато пальцы, какъ деревянные, еле двигаются. Завтра непремнно буду продолжать. Какъ-то Бибочка наша безъ мамы своей ночь проведетъ? И теперь-то ужъ пищитъ опять, жалуется, бдняжечка. А хвостикъ все вверхъ. Душечка!
28 апрля.
Вчера я спрятала дневникъ въ свой учебный столикъ, но столикъ безъ замка, и когда я вышла сегодня поутру къ кофею, смотрю: у окошка въ столовой стоитъ Таня, а въ рукахъ у нея — мой дневникъ.
— Не смй читать!— закричала я и хотла вырвать у нея дневникъ изъ рукъ.
Но она подняла его такъ высоко на воздухъ, что мн нельзя было достать, и отвчала притворнымъ учительскимъ тономъ:
— Во-первыхъ, ученицы не говорятъ своимъ учительницамъ: ‘не смй’…
— Но теперь у насъ съ тобой нтъ еще урока,— перебила я.
— Во-вторыхъ,— продолжала она,— ты пишешь такими каракулями, что и не разобрать…
— Да я пишу не для другихъ, а для себя.
— Въ-третьихъ, ты говоришь тутъ о какой-то Тан. Кто же эта Таня?
— Какъ кто? Ты.
— Для тебя — да. Но незнакомый читатель можетъ подумать что угодно: что Таня — какая-нибудь прізжая родственница, или экономка, что ли, или просто горничная. Если вести дневникъ, то надо писать обстоятельно: что Таня — твоя уважаемая старшая сестрица, которая три года назадъ окончила гимназію съ серебряною медалью, что Лида, вторая сестрица твоя, готовится на такую же медаль, и что тебя, нашу Дурочку-дурочку, мы съ Лидой учимъ уму-разуму, чтобы теб дали уже не серебряную, а золотую медаль.
— Особенно при такомъ ученьи, какъ сейчасъ,— сказала мама, отнимая у Тани мой дневникъ и кладя его на столъ, — садитесь-ка об и пейте, а то кофе совсмъ остынетъ.
Мы сли пить.
— Она и за урокомъ-то всегда шалитъ со мною,— сказала я:— мнетъ меня, цлуетъ…
— А зачмъ же ты такая булочка, такая пышка?— отвчала Таня и вдругъ обхватила меня за шею и давай цловать.
Я поневол уронила чашку на блюдечко, ну, и облила кругомъ всю скатерть. Хорошо еще, что чашка-то не разбилась!
Мама покачала головой.
— Ахъ, Таня, Таня! что жъ это опять такое?
Таня сдлала удивленное лицо и указала на облитую скатерть.
— Что это такое, мамочка? А ты разв не узнаешь? Это — Африка. Ты видишь теперь, какъ Любочка хорошо у меня уже чертитъ карты: всю Африку съ одного почерка. А ей всего вдь 9 лтъ.
— Да, я вижу, что ее надо будетъ отдать поскорй въ гимназію, потому что ты сама еще ужасная школьница и ничему ее не научишь.
— Нтъ, мама,— сказала я, — уроки я ей хорошо готовлю. Только вотъ куда бы мн дневникъ отъ нея спрятать?.. Ахъ знаю!
Я взлзла на стулъ, а оттуда на комодъ и положила дневникъ на печку. Тамъ-то она его уже не достанетъ!
Изъ-за дневника я чуть было не забыла даже про нашу мосеньку. Лида встала, какъ всегда, ране другихъ, чтобы готовиться къ слдующему экзамену, и взяла Бибку къ себ на колни, а сверху накрыла еще платкомъ.
— Дай мн хоть взглянуть-то на нее!— попросила я.
Лида осторожно приподняла платокъ. А Бибочка лежитъ себ калачикомъ и мордочкой уткнулась ей въ колни.
— Можно ее погладить?— спросила я.
— Да, но только тихонечко, чтобы не разбудить: она всю ночь проплакала по своей мам.
— Ну, будетъ, — сказала Лида.— Теперь ступай-ка заниматься.
— А посл можно будетъ поиграть съ ней.
— Когда проснется — да.
И пошла я заниматься. Зато посл уроковъ весь день провозилась съ Бибкой, кормила ее молочкомъ и булкой, потомъ вмст съ мамой устроила ей мягкую постельку въ корзинк. Бдняжка все еще хнычетъ, скучаетъ. Пускай проспитъ свое горе!
30 апрля.
Въ послдній день апрля, какъ и 1-го числа, можно обманывать другъ друга, но нельзя же выдумывать такія страсти! Я сплю очень крпко, и вотъ сегодня еня, чтобы скоре меня добудиться, вздумала напугать меня:
— Барышня, вставайте, вставайте! Бибку у насъ трубочистъ унесъ.
Понятно, что я тотчасъ вскочила съ постели, да въ слезы. А она смется и утшаетъ:
— Ну, ну, голубушка, полноте, не плачьте, моськи вашей никто не трогалъ: сегодня вдь 1 апрля.
Тутъ я и сама разсмялась.
— У васъ, еня, въ одномъ году два раза 1 апрля, семь пятницъ на недл?
Но, въ самомъ дл, если бы у насъ украли Бибочку, вдь это было бы такое несчастіе, какого другого и не придумаешь! Мы вс ее такъ ужъ полюбили. Какъ выспится у кого на колняхъ, такъ длается такая веселенькая, рзвая. Н скучать ужъ по матери перестала: у собакъ вдь память короткая! Но умненькая: знаетъ ужъ свое имя. Позовешь только: ‘Бибка!’ — она и бжитъ со всхъ ногъ. Я впереди, а она за мною, изъ комнаты въ комнату. Сама чуть видна вдь съ полу, а бжитъ, и хвостикъ крючкомъ. Ни за что не позволю обрубить ей этотъ миленькій хвостикъ, какъ другимъ мопсамъ.
И какъ мило лакаетъ съ блюдечка язычкомъ! Только лапкой, дурочка, все залзаетъ въ молоко, и всегда, конечно, половину расплескаетъ.
— А мяса нельзя ей еще давать?— спросила я маму.
— Никакъ нельзя, — отвчала мама:— глаза будут слезится.
— Но хоть шоколаду кусочекъ?
— Погодя немного — пожалуй, теперь же для нея нтъ ничего слаще молока и благо хлбца.
3 мая.
Пресмшная эта Бибка! Мы съ Лидой посадили ее на скамейку подъ трюмо въ зал.
Какъ увидла себя въ зеркал — понюхала сперва, а потомъ давай лизать зеркало. Вообразила, видите ли, что передъ нею другая мосичка:
У Бибки начинаютъ чесаться зубки. Что бы ей ни попалось: катушка, бумага, тряпка — все грызетъ, рветъ на кусочки. Когда играешь съ ней — также кусаетъ теб пальцы. Зато, какъ хлопнешь немножко — сейчасъ пойметъ, что дурно, и лижетъ теб руку. Такая ласковая! Не виновата же она, что у нея прорзываются зубки?
За обдомъ она также не даетъ никому покою: все время возится подъ столомъ, межъ нашихъ ногъ, грызетъ на ногахъ туфли. Одно только и спасенье, когда мама возьметъ ее къ себ на шлейфъ платья: тамъ она чувствуетъ себя какъ дома и сейчасъ засыпаетъ.
7 мая.
Бибка лаетъ! Мама вышла въ кухню къ зеленщику, а Бибка, которая лежала у нея на плать, побжала за нею. И вотъ мама возвращается къ намъ въ столовую и разсказываетъ, что Бибка лаяла на зеленщика. Мы сперва даже поврить не хотли, думали, что мамочка шутитъ.
Но тутъ слышимъ — пришелъ дворникъ: свалилъ въ кухн на полъ дрова. Мы вс, двочки, конечно, бросились въ кухню, зовемъ за собою Бибку. Какъ вбжала она, увидала дворника — такъ въ самомъ дл, залаяла тоненькимъ, этакимъ, голоскомъ: ‘тяфъ! тяфъ!’.
Вс мы расхохотались, а Лида въ восхищеньи схватила ее съ полу, къ груди прижала.
— Пвичка ты моя! хоть сейчасъ въ оперу.
— Да, барышня, берегите собачку, — сказалъ дворникъ: — сама съ ноготокъ, а на чужихъ людей уже лаетъ. Добрый сторожъ въ дом будетъ.
10 мая.
Кому горе, кому смхъ. Бдная бабушка! Встала она по утру, ищетъ туфли: одна-то тутъ, а другой нтъ какъ нтъ! Пришлось надть ботинку.
Сидимъ мы вс за кофеемъ, вдругъ папа несетъ изъ кабинета туфлю.
— Кто, говоритъ, у меня посялъ!
— Да вдь это моя потерянная туфля!— вскричала бабушка.— Врно, опять Бибка затащила.
Вс такъ и покатились со смху, сама бабушка усмхнулась.
— Ахъ ты, Бибка, шалунья!— говоритъ.
А та ужъ ластится къ ней, хвостикомъ виляетъ, точно сказать хочетъ:
— Да, это я, шалунья.
12 мая.
Для Бибки-нтъ ничего лучше игры въ мячикъ. Только скажешь ей: ‘Бибочка въ мячикъ’, какъ она, хоть бы спала крпкимъ сномъ, разомъ вскочитъ и бжитъ ужъ за мячикомъ.
Мячикъ раза въ три ея больше, но такъ какъ онъ гуттаперчевый, то она легко катитъ его передъ собой лапками, а онъ отскакиваетъ отъ стны и валитъ саму Бибочку на спину.
Но зубки у нея по прежнему чешутся: ей хочется непремнно разгрызть мячикъ, и вотъ, вчера вдь и догрызлась! Хорошо еще, что его можно починить: папа взялъ его сегодня съ собой, чтобы отдать въ починку.
Ну, такъ! рзвушка опять вертится около моихъ ногъ! не даетъ мн писать, ворчитъ, дергаетъ за чулокъ.
— Глупенькая! разв не видишь, что я дломъ занята? Разорвешь еще чулокъ — мама спасибо не скажетъ.
Нтъ, не отстаетъ! Нечего длать, идемъ, поиграемъ. Только извини, мячика пока нту. Сама, сударыня, виновата.
16 мая.
Вчера былъ замчательный день: Лида кончила свои экзамены, и инспекторъ объявилъ ей, что ей будетъ серебряная медаль. Какъ только она вернулась домой, ей отдали заготовленные подарки: папа — золотые часы, мама — собственный свой браслетъ съ бирюзовымъ якоремъ, бабушка — прехорошенькое колечко съ каменьями, Таня — сочиненія Шекспира, а я — брелокъ къ часамъ, золотое сердечко.
Потомъ пили шоколадъ съ бисквитами, и Бибк тоже накрошили въ ея молочко дв бисквитки. Къ обду мама заказала вс любимыя блюда Лиды: борщъ съ сосисками, цыплятъ съ свжими огурцами и трубочки со сбитыми сливками. А посл третьяго блюда папа розлилъ по рюмкамъ кіевской вишневой наливки, и вс хоромъ прокричали ‘ура’!
Тутъ и Бибка, которая лежала преспокойно на плать мамы, вдругъ громко залаяла.
— И она кричитъ теб ‘ура’! Лида — замтилъ, смясь, папа.
— Золото ты мое, радость моя!— сказала Лида.— Теб одной-то ничего не дали: ни шоколаду, ни третьяго, ни наливки. Мамочка! можно ей, хоть ради сегодняшняго дня, дать плиточку шоколада?
— Цлую плитку — нтъ, а кусочекъ, пожалуй, можно,— отвчала мама, достала изъ буфета плитку, отломила кусочекъ и передала Лид, а Лида бросила Бибк.
Та мигомъ разгрызла: кракъ-кракъ! и опять залаяла.
— Что? вкусно? еще хочешь?— сказала Лида.— Прости, душечка, но на первый разъ больше никакъ нельзя.
А вечеромъ были гости. Тутъ Бибка опять отличилась: только стали разносить гостямъ чай, какъ вдругъ проказница наша тащитъ изъ передней по полу чью-то резиновую калошу. Сколько было смху-то!
Павловскъ, 23 мая.
Четвертый день уже мы на дач въ Павловск, но до сихъ поръ мн, право, было не до дневника. Теперь же пошелъ дождь, Бибка наигралась — спитъ, попробую все припомнить, разсказать по порядку.
На машин мы сперва не знали, какъ и быть съ Бибкой. Не садить же ее, крошечку, въ собачій вагонъ. Вотъ мама и взяла ее къ себ подъ тальму, и кондукторъ не замтилъ. Сама Бибочка точно понимала, что ей надо лежать тихо: всю дорогу хоть бы пикнула.
Зато на дач съ нею удержу уже не было. Покамстъ большіе разстанавливали мебель, мы съ Бибкой нсколько разъ избгали весь садъ кругомъ! Когда я наконецъ, запыхавшись, сла отдохнуть на качели и взяла ее на колни, вертушка все еще не унималась, такъ что пришлось спустить ее на земь. А она и рада: шмыгъ на дворъ въ открытую калитку. Я — за нею. И что же вижу тамъ? Богъ Ты мой! Большущая, мохнатая хозяйская собака хапнула Бибку всею пастью.
— Она загрызетъ ее, загрызетъ!— закричала я на весь дворъ.
Но дворничиха, которая развшивала тамъ блье, успокоила меня:
— Не бойтесь, барышня, не загрызетъ. Бурка у насъ собака добрая, даромъ что страшная на видъ.
— А зачмъ же она на цпи?
— Затмъ, чтобы народъ попусту не пугала, а такую махонькую собаченочку на что ей обижать-то? Для перваго знакомства только цлуется съ нею.
И въ самомъ дл, Бурка играла только съ Бибкой. Теперь он играютъ этакъ каждый день: Бурка лежитъ себ у конуры, а Бибка прыгаетъ ей на спину, дергаетъ ее за ухо, за хвостъ. Бурка притворяется, будто ничего не замчаетъ, какъ вдругъ хлопъ ее лапой, повалитъ и давай катать по земл, а потомъ всю голову ея возьметъ въ пасть,— сейчасъ, кажется, откуситъ, проглотитъ, да нтъ, это у нея только собачьи нжности!
Гулять Бибку мы водимъ на шнурочк, чтобы не потерялась. И она точно понимаетъ, для чего она на шнурк, не рвется впередъ или назадъ, какъ та глупая корова, которую я видла сегодня за телгой мужика: привязали ее къ телг рогами, ну, и или себ, значитъ, за телгой, а она — нтъ, на каждомъ шагу упирается.
На музыку въ вокзалъ Бибку мы, разумется, не беремъ, оставляемъ ее дома съ прислугой, но какъ же она и рада, когда мы возвращаемся домой! И визжитъ-то, и прыгаетъ, и руки лижетъ.
27 мая.
Каждый день съ утра мы играемъ съ Бибкой въ лошадки.
— Бибка!— зовешь ее:— въ лошадки!
Она видитъ въ рукахъ у меня скакалку, ухватитъ ее зубами и ждетъ, пока я не скомандую.
— Впередъ!
Сперва я бгу за лошадку, она за кучера, потомъ я за кучера, она за лошадку. А запыхаюсь, остановлюсь перевести духъ, она дергаетъ возжи, точно сказать хочетъ:
— Ну, чего жъ ты, трогай!
На качеляхъ у насъ ‘домъ’, гд мы отдыхаемъ.
Когда же мн наконецъ надостъ, я говорю ей:
— Ну, кучеръ, неси возжи въ конюшню?
И она препослушно тащитъ скакалку на балконъ и кладетъ на полъ въ уголъ.
Бда только съ нею, когда играютъ въ крокетъ: то и дло гоняется за шарами, толкаетъ ихъ лапками, останавливаетъ, а когда мтишь молоткомъ въ шаръ, то кусаетъ молотокъ, не даетъ играть.
31 мая.
Мама здила въ Петербургъ и привезла Бибк обновку — ошейникъ. Ошейникъ прехорошенькій: изъ красной кожи и съ серебряными пуговками, съ серебряной пряжкой. Сперва, съ непривычки, въ ошейник Бибочк было, видно, неловко: она мотала головой и старалась снять его лапками. но какъ увидла себя въ передней въ зеркал (оно доходитъ до полу), такъ сама на себя заглядлась: ‘Ахъ, хороша’!
И на улиц прохожіе теперь заглядываются на нее.
— Какой, говорятъ, миленькій мопсикъ!
— Слышишь, Бибуся, какъ тебя хвалятъ?
А она хвостикомъ шевелитъ.
Какая-то горничная, проходя, говоритъ мн:
— Барышня! подарите мн вашу собачку?
— Вотъ еще! Ни за милліонъ рублей.
6 іюня.
Бибка у насъ, какъ Иванъ-царевичъ въ сказк, растетъ не по днямъ, а по часамъ. Какъ бы только не слишкомъ растолстла, какъ тотъ старый мопсъ, который каждый день гуляетъ съ своей барыней мимо нашихъ оконъ: пыхтитъ, сопитъ, съ боку на бокъ переваливается.
Но пока-то она, слава Богу, стройненькая и такая рзвая: меня даже обгоняетъ. И съ каждымъ днемъ умнетъ: сама качели качаетъ, право! Схватитъ этакъ зубами кончикъ отъ веревки подъ доскою и тянетъ то туда, то сюда: качели раскачиваются все сильне, а ей и любо!
Спитъ она въ людской на старенькомъ позолоченномъ кресл. Наиграется до упаду, устанетъ и бжитъ сама въ людскую, вскочитъ сперва на скамейку, а со скамейки на свое кресло. Да вотъ еще что: кресло стоитъ подъ окошкомъ, а окошко всегда настежь. Погода же на двор теперь все больше сырая, холодная. Вотъ Бибка и стащитъ съ кухаркиной кровати на кресло шерстяной платокъ и натянетъ на себя, какъ одяло. Вотъ она у насъ какая!
15 іюня.
Сегодня Бибка сдлала съ нами первую большую прогулку. Мы всмъ семействомъ отправились за городъ, въ Славянку. Въ пол, за Анненковскимъ лсомъ, съ нея сняли шнурокъ. То-то она обрадовалась! Такъ и понеслась по дорог — только пыль столбомъ. И храбро лаяла на всхъ встрчныхъ. Зато въ деревн Пязелев передъ первой же дворняшкой хвостъ поджала и давай Богъ ноги. Трусишка!
Чтобъ перебраться черезъ рчку Поповку, мы набросали въ воду каменьевъ. Бибка же вошла въ воду перешла въ бродъ, и такъ ей это, видно, полюбилось, что она нарочно нсколько разъ еще прогулялась по вод взадъ да впередъ, при чемъ, конечно, всякій разъ, какъ выйдетъ на берегъ, всхъ обрызжетъ.
Мы собирали въ пол цвты, а Бибка гонялась за бабочками, за пчелами, за птицами, да такъ, рзвунья, наконецъ умаялась, что когда собрались опять во-свояси, пришлось нести ее, какъ малютку, на рукахъ.
26 іюня.
Натерплись мы страху съ этой Бибкой! Второй разъ уже она пропадаетъ. Въ первый разъ то было на прошлой недл. Поутру за кофеемъ вс ее еще видли, я сама кормила ее сухаремъ. Какъ вдругъ вспомнили про нее, зовемъ, ищемъ везд-то— по дому, по двору и саду, какъ иголочку, у сосдей спрашиваемъ — никто ее не видлъ, ни слуху, ни духу! Я даже расплакалась.
— Врно, Бурка ее съла!
— Полноте, барышня, — говоритъ кухарка Дарья:— Бурку мы кормимъ, слава Богу, досыта. А вотъ не утащилъ ли ее мальчикъ изъ мясной? Давеча, какъ принесъ мясо, ласкалъ ее, а мальчишка — у! бдовый.
Такъ вдь оно и вышло. Только мы съ Лидой входимъ въ мясную, а Бибка-то на рукахъ у мясника! Мальчикъ, видите ли, сказалъ хозяину, будто собачка къ нему на улиц пристала. Когда же мы все объяснили, хозяинъ хорошенько распушилъ лгунишку, а Бибку, конечно, отдалъ намъ.
Но она-то, милочка, какъ намъ обрадовалась: такъ и завизжала! И мы съ Лидой, только вышли изъ лавки, об тоже завизжали! Серьезно.
Сегодня же она пропала вотъ какъ. Мы трое: Таня, Лида и я играли въ крокетъ и нарочно еще плотно притворили об калитки: на улицу и на дворъ. Но Бибка, которая была съ нами на крокетномъ плацу,.прорыла себ лазейку во дворъ, врно, чтобы поиграть съ Буркой. Когда мы ея тутъ хватились — ея и слдъ простылъ. Ужъ гд мы ее не искали: и въ мясной-то, и въ зеленной, и въ булочной. Таня сочинила даже объявленіе въ газеты:
‘Пропалъ мопсикъ, кличка Бибка’…
И что же? Мы часто играемъ съ Бибкой въ прятки: я спрячусь, а она меня ищетъ. Такъ вотъ на этотъ разъ она отъ меня спряталась. Пока мы безъ конца звали ее, розыскивали, она преспокойно сидла себ подъ кустикомъ въ садик у хозяйки и выжидала: найду ли я ее тамъ, или нтъ?
4 іюля.
Бывали у меня ужасные дни въ жизни, но такихъ, какъ сегодняшній, еще не случалось. До сихъ поръ не могу опомниться, слезы капаютъ на бумагу, перо дрожитъ въ пальцахъ. Но все же лучше написать: можетъ быть, легче на душ станетъ.
Утро было чудное, солнечное, вс мы были въ саду, на крокетномъ плацу, даже папа, который, по случаю воскресенья, остался дома и игралъ въ крокетъ съ большими. Я же, набгавшись съ Бибкой, присла тутъ же, около бабушки, на скамейку, чтобы почитать книжку. До Бибки никому не было дла. Какъ вдругъ, когда Лида только что размахнулась молоткомъ, чтобы угнать чудной шаръ, откуда ни возьмись эта глупенькая Бибка: захотла, видно, погрызть опять шаръ, и Лида со всего размаху хвать ее молоткомъ по голов! Бибочка хоть бы пикнула: покатилась на спину, ножки вверхъ, да и осталась такъ лежать замертво.
— Я ее убила! убила!— закричала на весь садъ Лида и навзрыдъ зарыдала.
Ну, и мы съ Таней тоже. Но мама не потерялась, схватила Бибку съ земли, понесла ее въ кухню и давай поливать ей голову водою.
— Принеси-ка,, Дарья, льду съ ледника,— приказала она кухарк:— компресъ еще положимъ.
— Какой ужъ тутъ компресъ, барыня!— говоритъ Дарья, а сама глаза утираетъ:— нешто не видите, что издохла собачка? Одно и всего: отдать дворнику, чтобы въ лсу зарылъ.
— Мамочка! я сбгаю за льдомъ,— говорю я мам.— Дарьюшка, гд ключъ отъ ледника?
— Ну, да, такъ вотъ и достанете!— проворчала Дарья.— Коли идти, такъ ужъ сама схожу.
Принесла она льду, сдлали мы компресикъ. А папа, никому не сказавъ, създилъ уже пока за ветеринаромъ. Тотъ осмотрлъ Бибку, поднялъ ей пальцемъ вко и головой покачалъ.
— Ну, что, оживетъ?— спросилъ папа.
— Сомнительно.
— Значитъ, черепъ треснулъ?
— Трудно еще сказать: опухоль велика, но несомннно сотрясеніе мозга.
— Такъ, что если даже оправится, то можетъ взбситься?
— Не думаю, либо околетъ, либо совсмъ выздороветъ.
— Когда же это опредлится?
— А черезъ сутки: завтра въ это самое время.
И тутъ онъ въ утшеніе разсказалъ намъ, какъ прошлымъ лтомъ его тоже позвали къ дачникамъ, которымъ какіе-то пьяные зашибли на улиц собаку камнемъ. Три часа уже лежала она замертво, и въ череп у нея оказалась трещина. Онъ никакъ не надялся, что она еще очнется, но на всякій случай прописалъ ей лекарство и ледяныя примочки. Посл его уящ не звали, и онъ былъ увренъ, что собаки нтъ уже на свт. А нынче весною идетъ онъ по улиц: навстрчу т же дачники, а впереди ихъ бжитъ та же собака и здоровехонькая, какъ ни въ чемъ не бывало!
— И ваша собачка, дастъ Богъ, оживетъ: тварь живучая, — сказалъ онъ: — мняйте только компресъ почаще, да давайте ей каждый часъ по чайной ложк моей микстурки.
— Но какъ же давать-то ей?— спросила я.— Она не можетъ принимать.
— А вы лейте ей въ ротъ.
— Насильно? Но лекарство, врно, очень горькое?
Ветеринаръ усмхнулся.
— Я прибавлю сиропцу, чтобы послаще было.
Бдная Лида! Она весь день до вечера проплакала: вдь она же безъ вины во всемъ виновата. Идти на музыку никто и не заикнулся, вс грустные такіе, точно умирающій въ дом. Но Бибка еще жива, хотя пробило уже девять, ей даже какъ будто немножко легче. Надъ лвымъ глазомъ у нея большущая шишка, и самого глаза вовсе не видать. Какъ скажешь ей: ‘Бибочка’!— она правый глазъ чуть-чуть раскроетъ и опять закроетъ. Компресикъ же на макушк у нея какъ шапочка. Лежитъ себ подъ нимъ такая несчастненькая, не пошевельнется!
Чтобы ей удобнй было, мы подложили ей подъ мордочку мою куклину подушечку. А такъ какъ та отъ компреса скоро намокла, то мы достали еще другую подушечку, а первую повсили въ кухн сушиться надъ плитою.
Лекарство нашей больной сперва вливали въ ротъ, какъ веллъ ветеринаръ, но теперь она его сама ужъ лижетъ съ ложки: стало быть, въ самомъ дл, сладко.
— А кто же ночью-то дежурить у нея будетъ?— спросилъ папа за чаемъ.— Вдь на прислугу положиться довольно трудно, а мнять компресы необходимо.
Тутъ вс наперерывъ вызвались дежурить, но мама объявила, что для нея это — дло привычное, и услала насъ всхъ спать.
Какъ будто посл такого ужаснаго дня заснешь спокойно! Да я всю ночь глазъ не сомкну.
5 іюля.
Такъ оно и было. Я долго ворочалась въ постели, все думалось, что то съ Бибкой? А какъ пробило въ столовой два, мн стало ужъ совсмъ не въ моготу, подъ ложечкой даже заболло, и я тихонечко пробралась въ столовую. Туда съ вечера перенесли изъ людской для Бибки ея золоченое кресло, чтобы мам изъ спальни къ ней ближе было. Смотрю: мама только-что даетъ ей съ ложки лекарства.
— Бибочка еще жива?— говорю я мам.
Какъ замтила она меня теперь, она ахнула:
— Любочка! Ты то зачмъ? И босикомъ! Какъ разъ простудишься.
— Не простужусь, мамочка.
— Ступай, ступай, ложись поскоре.
— Не могу я, мамочка: подъ ложечкой больно.
— Такъ я сейчасъ дамъ теб валеріановыхъ капель: это у тебя просто отъ безпокойства.
И дйствительно, когда она дала мн капель, уложила меня въ свою собственную постель и сама, сверхъ одяла, прилегла рядомъ, я понемножку успокоилась.
Но вотъ, слышу, она опять тихонько приподымается.
— Куда ты, мамочка?
— Перемнить компресъ Бибк. Спи, дорогая моя.
Лежу я съ закрытыми глазами, но все же слышу, какъ мама въ прихожей толчетъ ледъ для компреса. Скоро ли она вернется ко мн? Наконецъ, она опять на цыпочкахъ входитъ.
Видитъ мама, что со мною не сладить, завернула меня въ одяло и вынесла на стеклянный балконъ. А небо все уже порозовло отъ зари, верхушки деревьевъ становятся все свтле и свтле, воробьи везд по вткамъ запрыгали, зачирикали, а вотъ изъ-за забора какъ огнемъ брызнуло… Здравствуй, солнышко!
— Ты это на урок у Тани выучила?— спрашиваетъ мама.
— Нтъ, Таня говорила какъ-то наизусть, а я сама собой запомнила…
И гляжу я во вс глаза, и вижу, какъ по забору крадется кошка, встртилась съ другою и держитъ съ нею совтъ, какъ изъ калитки вышелъ дворникъ съ метлою — вымести въ саду дорожки, какъ на улиц заходилъ народъ…
— Какъ это все интересно, мамочка! Безъ Бибки я бы этого не увидла!
— Да,— говоритъ мама,— и во всемъ дурномъ найдется хоть зернышко хорошаго. А теперь будетъ, можетъ быть заснешь.
Она снесла меня назадъ въ спальню, опять уложила, и я, въ самомъ дл, задремала.
Когда я въ 9-мъ часу вышла въ столовую, Лида сидла уже тамъ на скамеечк у ногъ Бибки, одной рукой придерживаетъ компресикъ на ея головк, чтобы не скатился, другой нжно гладитъ ее по спин: ‘Бибуша ты моя!’,— а Бибка въ отвтъ взглянетъ правымъ глазомъ (лвый все еще закрытъ), хвостикомъ тихо повиляетъ и снова закроетъ глазъ.
Тутъ на улиц залаяла чужая собака.
— Биби, слышишь: лаютъ!
Бибка навострила уши, заворчала.
— Бибка ворчитъ!— закричала Лида, и вс сбжались,— даже прислуга изъ кухни, — послушать милую ворчунью.
Таня не утерпла раскрыть фортепьяно и взяла аккордъ, но потомъ сейчасъ же оглянулась на Бибку: ‘потревожишь еще, пожалуй, больную’, и отошла вонъ.
Передъ завтракомъ къ окошку нашему подходили сосди — узнать: какъ здоровье нашей больной? А въ 2 часа, ровно черезъ сутки, какъ предсказалъ ветеринаръ, Бибка стала уже лакать молоко и вылизала внутри всю свою чашку. Потомъ присла на лапки, оглядлась кругомъ, но когда Лида подложила ей подъ щечку ладонь, она тотчасъ прилегла щекой: устала, бдненькая.
Лида съ книжкой такъ весь день и просидла съ Бибкой. Впрочемъ, и намъ, другимъ, было еще не до гулянья. Да и погода къ обду испортилась, пошелъ дождикъ. Но намъ все равно, пусть льетъ хоть какъ изъ ведра: Бибочка поправляется!
6 іюля.
Мы съ Лидой носили Бибку къ ветеринару.
— Ну, поздравляю васъ, барышни,— сказалъ онъ, — видно, хорошо ходили за собачкой: совсмъ вдь оживаетъ.
И правда: къ вечеру она стала опять разгуливать по комнатамъ, конечно, еле-еле и шатаясь, какъ пьяная. Надъ лвымъ глазомъ у нея тоже еще такой волдырь, что глядитъ она на всхъ будто исподлобья. Но назовешь ее по имени ‘Биби!’ — сейчасъ ласково завиляетъ.
Мама сидла съ работой у окошка, Бибка попросилась къ ней на колни, но съ колнъ скоро перебралась на подоконникъ: поглазть на проходящихъ.
